Изд. подготовили [перевод, статьи и комментарии]: В. Г. Борухович, Э. Д. Фролов. Отв. редактор: С. Л. Утченко.
с.243 Среди греческих писателей классической поры (V—
Ксенофонт, сын Грилла, афинянин из дема Эрхия, родился около 445 г. до н. э.1 По своему происхождению и положению он принадлежал к аристократической верхушке афинского полиса. На это указывает прежде всего полученное им характерное аристократическое образование и воспитание, выдержанное в духе ненависти к демократии родного города и преклонения перед консервативным, олигархическим режимом Спарты. Знатное происхождение Ксенофонта подтверждается также тем, что в молодые годы он служил в афинской коннице, что по традиции было обязанностью и привилегией аристократов.
с.244 Молодость свою Ксенофонт провел в Афинах. Это было бурное и интересное время. Шла ожесточенная борьба между демократией и олигархией, и на фоне этой политической борьбы и под ее сильнейшим воздействием совершалось стремительное развитие философии, представленной софистами и Сократом. Центральным событием эпохи стала Пелопоннесская война (431—
Затянувшаяся на долгие годы Пелопоннесская война истощила и надорвала силы греческих городов-государств. Более того, она расшатала самые устои полисного строя и преждевременно вызвала к жизни те разрушительные силы, которые, исподволь подготовляемые естественным ходом развития, быть может, долго еще дремали бы в недрах древнегреческого общества. Обрушившись всей своей тяжестью на простой народ, стимулировав полярный рост бедности и богатства, война нарушила социальное равновесие в гражданских общинах. Она показала растущую несостоятельность полисных государств в условиях длительного вооруженного конфликта, выявила неспособность традиционных полисных органов власти справиться с трудными задачами нового времени и обусловила появление чрезвычайных личных магистратур, наделенных неограниченными полномочиями (назначение Алкивиада в стратеги-автократоры sine collegis в Афинах в 407 г.). Наконец, продемонстрировав полную зависимость малых полисов от больших, а этих последних — от ими же созданных союзов и соседних держав, Пелопоннесская война поставила под вопрос основательность таких устоев полисной жизни, как автаркия и автономия, самодовлеющее экономическое и независимое политическое существование.
Велико было разлагающее воздействие войны и в сфере идеологии. Демонстрируя на каждом шагу зыбкость и относительность традиционной системы отношений, а вместе с тем и традиционных представлений о благе и справедливости, о чести и порядочности, война, как это отмечали уже в древности (Фукидид), повлекла за собой интеллектуальное и нравственное разложение. Чем дальше, тем больше и отдельные люди, и целые государства демонстрировали свое пренебрежение к традиционным принципам, к нормам морали и таким образом подрывали всеобщее к ним доверие. И если неоднократные измены Алкивиада показали, сколь мало с.245 чувствовала себя сильная личность связанной представлениями о полисном патриотизме, то не менее опасной была и та легкость, с которой Афинское государство соглашалось простить эти измены.
Перед лицом новой ситуации и новой практики традиционная полисная идеология сдавала одну позицию за другой. Социальные смуты внутри полисов в ущерб прежнему представлению о согласии граждан выдвинули новый принцип узкопартийного соглашения (в рамках олигархической или демократической гетерии). В то же время понятия гражданской свободы и равенства не могли не испытать разлагающего влияния откровенно захватнической политики тех самых полисов, которые претендовали на право быть исключительными носителями этих понятий. Более того, атака, более или менее стихийная, велась и на самое основное в полисной политической идеологии — на республиканскую доктрину. Чем больше война и смута подтачивали веру в традиционные институты и принципы, тем чаще взоры не только масс, но и государств обращались в сторону сильной личности, с которой стали связывать надежды на спасение или успех. Показательным был тот восторженный прием, который оказала Алкивиаду при его возвращении на родину часть афинского населения2. Показательным было и то ходатайство, с которым обратились в Спарту представители союзных городов и Кира Младшего, — назначить Лисандра, вопреки обычаю, вторично командующим флотом3. Но не менее знаменательным было и то, что в обоих случаях и Афинское и Спартанское государства пошли на поводу у этих настроений, санкционировав законом чрезвычайное назначение и для того, и для другого полководца. Нет сомнений, что здесь мы присутствуем при зарождении в обществе монархических настроений.
Разумеется, эти сдвиги в практической деятельности и в образе мышления должны были резко стимулировать теоретическую мысль. Именно в период Пелопоннесской войны завершается формирование нового направления в греческой философии. Творчество его первых крупных представителей — старших софистов и Сократа — достигает своего расцвета как раз в это время. Сама общественная жизнь тех лет, полная быстрых и разительных перемен, давала материал для сравнений и сопоставлений, подсказывала необходимые критические выводы. Все это содействовало развитию общественной теории — не просто просветительства, как это часто думают о старшей софистике, но именно науки об обществе, с присущими ей, как и всякой другой науке, рационализмом и критикой. Внимательно наблюдая происходящие в общественной жизни процессы и оценивая их исключительно с позиций здравого смысла, представители этой новой философии поставили под сомнение абсолютность существующих норм, открыв, таким образом, дорогу для критического пересмотра взглядов своих предшественников. Человек есть мера всех вещей — этот тезис Протагора не только означал условность существующих норм, но и признавал, в конце концов, за человеком право на пересмотр — по собственному разумению с.246 или желанию — этих норм. Формальному закону можно было теперь противопоставить естественное право, безликому обществу — мыслящую личность, представительным органам власти — единоличного правителя, богам толпы — свое божество. И независимо от того, куда далее устремлялся взор мыслителя — к крайнему ли релятивизму и циническому признанию права лишь за сильным от природы или же к поискам нового абсолюта и осознанию высшего нравственного долга именно совершенного человека, — центром философии оставалась личность с ее индивидуальным разумом и верою. Идеи эти очень быстро приобретали популярность, но это как раз и доказывает, что их развитие было подготовлено самой действительностью. И хотя уже тогда ревнителями традиции была осознана потенциальная опасность этих идей и не было недостатка в выступлениях против них, но они упорно пролагали себе путь в различных областях интеллектуальной жизни: в науке, в частности истории (Фукидид), в публицистике (Псевдо-Ксенофонтова «Афинская полития»), в поэзии (Эврипид). Можно думать даже, что на этот раз теоретическая мысль и сама оказала обратное воздействие и на общественное сознание и на общественную практику; во всяком случае, нельзя отрицать ее сильного влияния на предтеч младшей тирании — Алкивиада и Лисандра и особенно на первого в ряду новых тиранов — Дионисия4.
В этом бурном водовороте событий и идей прошла молодость Ксенофонта. Мы знаем об этом периоде его жизни немногое, но это немногое говорит о том, что он находился в самой гуще событий. Он был очевидцем и непосредственным участником Пелопоннесской войны. В 424 г. он принимал участие в афинском вторжении в Беотию, которое завершилось роковым для афинян сражением при Делии. По свидетельству древних авторов, Ксенофонт в этой битве во время отступления афинян упал с коня, но был поднят и спасен Сократом5. Близость с Сократом, к кружку которого он примкнул еще в молодые годы6, — другая важная подробность, известная нам о Ксенофонте в этот период его жизни. Долгие годы Ксенофонт был внимательным слушателем Сократа, причем, как это можно понять из слов Диогена Лаэртского, он даже вел какие-то записи бесед своего учителя. Позднее эти записи были им использованы при написании так называемых сократических сочинений — группы произведений, где главным действующим лицом выступает Сократ («Воспоминания о Сократе», «Апология Сократа», «Пир» и «Об управлении хозяйством» («Экономик»)). Возможно, что духовное общение Ксенофонта с представителями тогдашней учености не ограничивалось одним Сократом; он мог посещать лекции известных софистов и риторов, но кого именно — сказать трудно. Указания древних авторов, что он был слушателем софиста с.247 Продика и ритора Исократа7 новейшим исследователям не внушают особого доверия.
Как бы там ни было, мы с уверенностью можем судить о тех факторах, которые определили формирование личности Ксенофонта, воздействовали на его мировоззрение, дали направление его политической деятельности и писательскому творчеству. Аристократическое происхождение и воспитание заложили основы его взглядов, а ожесточенная политическая борьба, в которой сам Ксенофонт принимал непосредственное участие, и наставления новейших мудрецов, щедро сеявших вокруг себя семена рационалистической критики, способствовали тому, что эти взгляды оформились в комплекс взаимосвязанных идей. Зная последующую деятельность и творчество Ксенофонта, можно с уверенностью говорить, что среди этих идей были и представление о несовместимости демократического строя с принципами справедливости, понятой в духе аристократического рационализма, и растущее убеждение в несостоятельности полисной республики вообще, и вера в неограниченные возможности сильной личности, полководца и политика, наделенного совершенным умом и волею и располагающего реальной силой — например, преданным ему войском. Эта вера в примат силы и в возможности «совершенной личности» составляет то главное, что должен был вынести будущий автор «Киропедии» из лет своего ученичества, на основании личного опыта и под влиянием новейших философских доктрин.
Неизвестно, в какой степени Ксенофонт пытался следовать этим убеждениям в первый, афинский период своей жизни. Он, несомненно, искал повода выдвинуться: его тянуло к таким же честолюбцам, как он сам, и он очень подружился с молодым беотийцем Проксеном, который позднее отправился к Киру Младшему, надеясь на его службе и с его помощью «прославиться, получить большое влияние и разбогатеть»8.
Однако настоящего случая к выдвижению на родине, в Афинах, Ксенофонту так и не представилось. Афинский демократический полис обладал еще достаточно прочными устоями и традициями и, несмотря на все тяжкие испытания, выпавшие на его долю во время Пелопоннесской войны, сумел справиться и с олигархическими выступлениями, и с происками отдельных честолюбцев. Более того, пережив капитуляцию и тиранический режим Тридцати, афинская демократия вновь возродилась, как феникс из пепла, и рядом энергичных мер показала, что она намерена и впредь с достаточной твердостью охранять свои суверенные права и традиции. Репрессиям подверглись те, кто непосредственно участвовал в антидемократических выступлениях 411 и 404 гг., или кого можно было с известным основанием рассматривать как идейных вдохновителей этих выступлений. Гонения обрушились, в частности, на тех аристократов, которые при тирании Тридцати служили в коннице и были оплотом этого режима. Когда спартанский полководец Фиброн, посланный в конце 400 г. в Малую Азию для борьбы с персами, попросил у афинян в помощь себе триста с.248 всадников, «они послали из числа тех, которые служили в коннице в правление Тридцати, полагая, что для демократии будет выгодно, если они окажутся вдали от родины и погибнут»9. За этим последовал знаменитый процесс Сократа. Философу было предъявлено обвинение в непочитании богов, которых почитает государство, и в развращении юношества; он был осужден и казнен в 399 г.
Таким образом, в послевоенных Афинах поле свободной деятельности для честолюбцев-аристократов вроде Ксенофонта было закрыто. Неудивительно поэтому, что Ксенофонт с готовностью согласился на приглашение своего приятеля Проксена принять участие в экспедиции Кира Младшего. Это было летом 401 г. Проксен к тому времени уже находился в Азии, сколачивая по поручению Кира один из наемных отрядов. Войска собирались Киром для похода в глубь Азии, ибо царевич замыслил лишить власти своего старшего брата, Артаксеркса II, и занять его место на престоле. Хотя эта цель до поры до времени не афишировалась, всем было ясно, что готовилась какая-то грандиозная авантюра. Ее перспективы соблазняли честолюбцев, в частности широко привлекавшихся Киром греческих наемников, и этим объясняется восторженный тон послания, направленного Проксеном Ксенофонту: «Он обещал, в случае приезда Ксенофонта, содействовать его дружбе с Киром, а последний, по словам Проксена, дороже для него отчизны»10.
Призыв нашел в душе Ксенофонта должный отклик, и он, не колеблясь, последовал примеру друга, покинув родину ради службы у сильного властителя. Это был переломный момент в его жизни: из гражданина свободного полиса Ксенофонт превратился в кондотьера, ищущего счастья на чужбине то под покровительством какого-либо правителя, то на свой собственный риск и страх. Отныне личность и личный успех — свой собственный или своего патрона — выдвигается у Ксенофонта на первый план и заслоняет для него все прочие цели. Для него наступило время опробования своих сил, проверки на практике давно уже усвоенного представления о неограниченных возможностях «совершенного человека».
Эта проверка настойчиво осуществлялась Ксенофонтом самыми различными способами на протяжении ряда лет, но успеха ему не принесла. Начать с того, что поход Кира окончился полной неудачей: в решающем сражении при Кунаксе, близ Вавилона, Кир был убит, и с его смертью все затеянное им предприятие лишилось смысла.
Затем началось длительное отступление греческих наемников (с конца 401 по конец 400 г.). Ксенофонт, избранный одним из новых стратегов (прежние были предательски схвачены персами и казнены), сумел отличиться как талантливый организатор и полководец и на заключительной стадии похода (вдоль побережья Черного моря) единолично возглавлял греческое войско. Используя свое положение фактического главнокомандующего, он дважды в это время пытался склонить своих соратников с.249 остаться в Понте и основать новый город — сначала во время пребывания войска в Котиоре, а затем при стоянке в так называемой Кальпийской бухте11. В качестве основателя города-ойкиста Ксенофонт мог рассчитывать на руководящее положение в новом государстве. Однако намерение его натолкнулось на упорное нежелание остальных наемников оставаться в Понте: если их могла увлечь перспектива похода, сулившего получение большого жалованья и доли в добыче, то к поселению в качестве колонистов в Азии они еще не были готовы.
По окончании обратного похода, ввиду враждебных действий спартанских властей, желавших таким образом продемонстрировать доброе отношение к персидскому царю, Ксенофонт с уцелевшими воинами (из
Между тем политическая ситуация резко изменилась: началась война между Спартой и Персией, и во Фракию явились эмиссары спартанского полководца Фиброна и наняли на спартанскую службу бывших наемников Кира (399 г.). В «Анабасисе» Ксенофонт рассказывает, как он по просьбе «близких ему в лагере людей» остался на посту командующего, отвел наемников в Малую Азию и дождался в Пергаме прибытия Фиброна. Что предпринял он далее, мы в точности не знаем. Скорее всего, он остался командиром наемников, но теперь уже на спартанской службе и под спартанским началом.
Три года спустя, в 396 г., в Малую Азию для руководства военными действиями прибыл спартанский царь Агесилай. Личность этого честолюбивого и практичного политика произвела на Ксенофонта большое впечатление. Скоро он сблизился с Агесилаем, и близость эта переросла в прочную дружбу. Ксенофонт навсегда остался восторженным почитателем Агесилая. Дружба с этим царем сильно способствовала укреплению в афинском аристократе проспартанских настроений.
Состоя при Агесилае, Ксенофонт, вероятно, еще в течение некоторого времени продолжал командовать наемниками, а потом перешел на положение доверенного советника. Когда в 395 г. началась Коринфская война, с.250 в которой против Спарты при поддержке Персии выступила коалиция Фив, Афин, Коринфа и Аргоса, Ксенофонт, не колеблясь, остался с Агесилаем. Вместе со своим покровителем и другом он вернулся в 394 г. в Грецию и принял затем участие в битве при Коронее, сражаясь на стороне спартанцев против фиванцев и их союзников, в числе которых были и его сограждане — афиняне. Открытое выступление с оружием в руках против собственного отечества не могло, конечно, остаться безнаказанным: по-видимому, в этой связи и было принято в Афинах постановление, осудившее Ксенофонта на изгнание13.
На военной службе у спартанцев Ксенофонт оставался, по всей видимости, до самого конца Коринфской войны (387/386 г.). За эту службу он получил от своих покровителей вознаграждение — дом и земельный надел в Скиллунте, небольшом городке в Трифилии (Западный Пелопоннес), отторгнутом спартанцами у элейцев. К этому участку он присоединил другой, купленный на деньги его бывших товарищей-наемников и посвященный, во исполнение их наказа, богине Артемиде. В целом это составило обширное имение, где Ксенофонт мог предаваться всем радостям столь хвалимой им сельской жизни: вести хозяйство рациональными методами, заниматься охотою и принимать друзей. Однако была ли эта жизнь сельского хозяина тем, к чему стремился честолюбивый афинский аристократ? В этом позволительно усомниться.
К тому же эта сельская идиллия оказалась непрочной. С началом новой междоусобицы в Греции — войны Спарты с Фивами — тучи сгустились и над Скиллунтом. После сокрушительного поражения, которое спартанцы потерпели при Левктрах в Беотии, враги их подняли голову и в Пелопоннесе. Очевидно, именно тогда (371 г.) элейцы вновь овладели Скиллунтом, и протеже спартанцев Ксенофонту спешно пришлось спасаться бегством. В конце концов он нашел себе пристанище в Коринфе. Вскоре после этого, несомненно в связи с новым политическим сдвигом — сближением Афин со Спартой, на родине Ксенофонта было принято решение об его амнистии14. Однако, судя по всему, на родину Ксенофонт не вернулся и продолжал жить в Коринфе вплоть до самой смерти, которая последовала около (но не ранее) 355 г.
Оценивая все достигнутое Ксенофонтом за годы его политической деятельности, приходится признать, что по сравнению с целями и усилиями, затраченными на их осуществление, итог был разительно ничтожен. Между тем после ухода от дел человек этот прожил еще долгую жизнь, считая от конца Коринфской войны, — свыше 30 лет. От природы он был наделен крепким здоровьем, энергией и предприимчивостью. Чем мог он заполнить свой досуг? Чем мог он компенсировать свои неудачи на политическом поприще? Ответ здесь очевиден: литературным трудом. И вот, отложив в сторону меч, он взялся за перо, с тем чтобы снова пережить с.251 все пройденное, еще раз обдумать и развить любимые прожекты, создать для них — пусть на листе папируса — идеальные условия и, наконец, увидеть их осуществленными в новом, фантастическом мире.
И действительно, этот заключительный период жизни Ксенофонта отмечен интенсивной литературной деятельностью. Хотя не следует совершенно исключать, что первые литературные опыты Ксенофонта — записи бесед его учителя Сократа, первые редакции или начальные части отдельных сочинений (например, «Греческой истории») — могут относиться еще ко времени его жизни в Афинах или к годам странствий и военной службы, главная масса его литературной продукции, бесспорно, обязана своим рождением спокойной, досужей жизни в Скиллунте и Коринфе. Не говоря уже об общей вероятности этого допущения, все, что нам известно или что может быть установлено скрупулезным анализом относительно времени создания отдельных сочинений Ксенофонта, также указывает на этот период его жизни. При этом поражает удивительная особенность творческого труда Ксенофонта — неуклонное нарастание его интенсивности при весьма почтенном возрасте писателя.
В Скиллунте Ксенофонт пишет свои мемуары — драматический рассказ о походе Кира Младшего и возвращении греческих наемников («Анабасис»), создает сочинения, посвященные памяти своего учителя («Воспоминания о Сократе» и «Апология Сократа»), обрабатывает в форме сократических диалогов ряд специальных тем (в тех же «Воспоминаниях» и особо в «Пире» и «Экономике»).
В Коринфе он создает или, во всяком случае, завершает самые крупные свои произведения — «Киропедию» и «Греческую историю», составляет похвальное слово в память своего покровителя и друга Агесилая, пишет целую серию небольших трактатов на специальные, главным образом политические темы — «Лакедемонскую политию», «Гиерон, или о тиране», «Об обязанностях гиппарха», «О всадническом искусстве», «О доходах».
Последнее произведение любопытно тем, что оно — едва ли не единственное у нашего автора, которое поддается точной датировке (355 г.). Кроме того, оно замечательно своей исключительной актуальностью: написание его явилось откликом Ксенофонта на финансовые трудности афинского государства после войны с союзниками и распада Второго морского союза. Более того, есть основания думать, что создание его стояло в прямой связи с началом финансовой деятельности афинского политика Эвбула, может быть, даже было обусловлено прямым заказом с его стороны15.
Эта черта — повышенная политическая актуальность — при ближайшем рассмотрении оказывается, однако, присущей не только трактату «О доходах», но и большинству других сочинений Ксенофонта. Это обстоятельство надо подчеркнуть особо, ибо здесь — ключ к решению принципиального, давно уже дискутируемого вопроса о характере творчества с.252 Ксенофонта, об уровне дарования этого писателя и месте, которое ему должно быть отведено в истории греческой литературы.
В самом деле, в отличие от других великих писателей древности, например Фукидида или Платона, которые и для древних и для новых критиков остаются непревзойденными мастерами, Ксенофонт в разные исторические периоды оценивался совершенно по-разному. Как писал в свое время Т. Гомперц, «прежние столетия чтили его не в меру, а современность склонна относиться к нему с незаслуженной суровостью»16.
Древние судили о Ксенофонте весьма высоко: вместе с Геродотом и Фукидидом он причислялся к разряду великих историков, вместе с Платоном и Антисфеном — к числу крупнейших философов сократического направления, его язык считался образцом аттической прозы и сравнивался по сладости своей с медом (сам писатель заслужил поэтому прозвище «Аттической пчелы»). Напротив, в литературе нового времени, особенно под влиянием работ немецких филологов-классиков, установилось стойкое критическое отношение к Ксенофонту. Из правильного наблюдения о преобладании у Ксенофонта интереса к практическим проблемам, а не к абстрактным спекуляциям делался вывод о его поверхностности и неоригинальности как писателя. Его литературная деятельность снисходительно характеризовалась как занятие обычного «майора в отставке» (У. Виламовиц-Мёллендорф)17; многосторонность его литературных интересов объяснялась (например, тем же Гомперцем) его качествами «дилетанта в гётевском смысле слова, т. е. человека, занимающегося постоянно вещами, до которых он не дорос»18; а своеобразие его теоретических произведений, не сходных с тем, что создавали признанные корифеи Платон и Аристотель, дало повод окрестить его «Тартареном от философии» (выражение
Между тем, по мере того как расширялись рамки исторического исследования и, в частности, усиливалось и углублялось изучение переходного времени между классической эпохой и эллинизмом, становилось ясно, что одного, в значительной степени формального, сопоставления Ксенофонта с другими выдающимися писателями классики, скажем, с Фукидидом или с Платоном, еще недостаточно для правильной оценки его творчества. Необходимо учитывать богатство форм, в которых проходило развитие общественной мысли в древней Греции, и перспективы этого развития. с.253 Без этого критические суждения, высказываемые в адрес Ксенофонта, остаются всего лишь общими сентенциями, более или менее остроумными, но лишенными глубины.
Так постепенно стал складываться новый и несомненно более справедливый взгляд на Ксенофонта. В обосновании этого взгляда ведущую роль сыграли работы французских ученых, сначала, например, А. Веля21, а в последнее время в особенности Ж. Луччони и Эд. Дельбека22. Если Ксенофонт действительно не был ни историком типа Фукидида, ни философом масштаба Платона, то это еще не значит, что он не обладал своеобразным и оригинальным талантом. Напротив, это была натура гибкая, восприимчивая, в которой естественно сочетались качества наблюдателя, склонного к рефлексии, и практического деятеля. Ученый тактик и боевой офицер, экономист и хозяин, этот человек и для литературных своих занятий выбрал в качестве главного предмета то, что в наибольшей степени воплощало в себе синтез теории и практики — политическую публицистику. Как писателя и мыслителя Ксенофонта всегда отличал повышенный интерес к актуальным политическим проблемам, реалистичность и гибкость в оценке современного положения, прозорливость в суждениях о будущем.
Именно эти качества дали ему возможность высказать, преимущественно в интересах полисной элиты, ряд идей, которые стали лозунгами нового, эллинистического времени. Это — идея единения греков и организации совместного похода на восток; это — требование внутренних преобразований, в частности создания сильной власти, повышения экономической роли государства, учреждения, наряду с гражданским ополчением, постоянной наемной армии; это, наконец, признание в выполнении этих и других задач решающего значения сильной личности, монарха. Подобно тому как поход наемников Кира, в котором Ксенофонт-воин принял столь живое участие, послужил фактической прелюдией к грандиозному предприятию Александра Македонского, так мысли и настроения, выраженные Ксенофонтом-писателем, явились идейными провозвестниками эллинизма. Ксенофонт был предтечей эллинизма — это, пожалуй, стало теперь общепризнанным; надо, однако, иметь в виду, что если он оказался им, может быть, в большей степени, чем кто-либо другой, то это объясняется именно характером его творчества политического публициста.
И действительно, подавляющее большинство сочинений Ксенофонта — десять из четырнадцати («Афинская полития» здесь не учитывается, хотя подложность ее не может считаться окончательно доказанной)23 — произведения острой социально-политической направленности. Правда, характерную форму политического трактата среди них имеют далеко не все: четыре произведения — «Анабасис», «Киропедия», «Греческая с.254 история» и «Агесилай» — могут быть отнесены к жанру историческому, два — «Экономик» и «Гиерон» — к жанру философского диалога, еще два — «Об обязанностях гиппарха» и «О всадническом искусстве» — к разряду специальных наставлений, и лишь остальные два — «Лакедемонская полития» и «О доходах» — политические трактаты. Однако по существу все эти произведения суть произведения политические и это верно даже для такого, казалось бы, чисто исторического сочинения, как «Греческая история». Автор дает здесь обзор событий недавнего прошлого (с 411 по 362 гг.) и делает это в высшей степени тенденциозно, ставя своей целью прославление или оправдание Спарты и ее царя, своего друга Агесилая. Фактически «Греческая история» — такой же публицистический памфлет в форме исторического повествования, как «Анабасис» — в форме мемуара, «Киропедия» — в форме романа, а «Агесилай» — в форме энкомия (похвального слова).
Все эти сочинения проникнуты злобой дня; их сугубая актуальность обусловлена свойствами натуры автора, для которого литературное творчество было прежде всего реакцией на политическую действительность. Продолженная таким образом борьба велась и в целях сугубо личных (защита и возвеличение собственных действий в «Анабасисе»), и с более общих позиций, отражая отношение состоятельной и аристократической верхушки греческого общества к социально-политической ситуации, сложившейся к середине IV в.
К этому времени с особой отчетливостью обнаружилось действие тех разрушительных процессов, первоначальному развитию которых так сильно способствовала Пелопоннесская война. Кризис охватил все стороны полисной жизни24. В сфере социально-экономической решающее значение имело развитие рабовладельческого хозяйства, что в сочетании с рядом других факторов вело к концентрации собственности и к разорению и обнищанию масс свободного населения. Рост социального неравенства, в свою очередь, вызывал обострение общественных отношений даже в передовых, демократических полисах.
В этих условиях обнаружилось банкротство полисного государства, чьи возможности были весьма ограниченны, между тем как граждане предъявляли к нему все более повышенные требования, настаивая: бедные — на дальнейшем расширении государственного вспомоществования, а богатые — на обеспечении своей собственности и жизни от посягательств со стороны этой бедноты, на наведении в стране твердого порядка. Не будучи в состоянии удовлетворить эти требования, а следовательно, и обеспечить единство и согласие граждан, полисное государство переживало глубокий с.255 и закономерный кризис. Один и тот же социальный процесс — обнищание народных масс — приводил не только к подрыву традиционной опоры полиса — гражданского ополчения, но и к созданию новой политической силы — наемной армии, которую при случае можно было использовать для ниспровержения существующих государственных систем. И действительно, упадок полисного государства, его неспособность справиться с растущими трудностями и обусловленная этим практика чрезвычайных назначений поощряют инициативу отдельных честолюбцев, которые, опираясь на партии личных друзей и наемников, домогаются единоличной власти, содействуя, таким образом, возрождению тирании.
Наметившаяся тенденция к преодолению полиса изнутри дополнялась не менее отчетливой тенденцией к его преодолению и извне. Растущие экономические и политические связи подрывали полисный партикуляризм, и повсюду обнаруживается тяга к объединению, в особенности в рамках отдельных исторических областей (Халкидикский, Фессалийский, Беотийский, Аркадский и другие союзы). Однако развитие это наталкивалось на серьезные препятствия: помимо традиций полисной автономии, порочным было обнаруживавшееся стремление полисов-гегемонов превращать союзы в собственные державы, а с другой стороны, продолжалось соперничество этих держав из-за гегемонии в Греции. Все это вело к непрекращающимся междоусобным войнам, которые ослабляли греков и поощряли вмешательство в их дела соседней Персии.
Подобная ситуация порождала в людях разочарование и неверие в возможности существующего государства, в оправданность существующих традиций и представлений. Традиционные политические доктрины, демократические и олигархические в равной степени, оказывались несостоятельными перед лицом новых задач, и по мере того, как кризис принимал все более затяжную и острую форму, в обществе, среди людей различного социального и культурного уровня, начинало крепнуть убеждение, что лишь сильная личность, авторитетный вождь или диктатор, сможет найти выход из того тупика, в который зашло полисное государство. В политической литературе, отражавшей взгляды и запросы полисной элиты, популярными становятся тема и образ сильного правителя: проблемам царской власти посвящает специальные сочинения ученик Сократа, основатель кинической школы Антисфен25; различные аспекты монархической формы правления исследуют Платон (в «Государстве», «Политике» и «Законах») и Аристотель (в «Никомаховой этике» и «Политике»); эту же тему разрабатывает в ряде своих речей и писем Исократ («Об упряжке», Кипрские речи, «Филипп»)26.
с.256 Поскольку, однако, внутреннее переустройство не мыслится без переустройства внешнего, наведение порядка внутри отдельных городов — без установления общего мира в Греции и победоносного отражения персов, образ сильного правителя приобретает одновременно черты борца за объединение Эллады, руководителя общеэллинского похода на Восток, царя-завоевателя. Так мечты о социальном и политическом переустройстве общества оказываются связанными с монархической идеей, а эта последняя, в свою очередь, — с идеей панэллинской27.
В развитии этих идей Ксенофонт сыграл видную роль. Он не только продолжил традицию олигархической памфлетной литературы, с ее критикой афинской демократии и идеализацией спартанского строя; исповедуя культ сильной личности, он обратился к теме монархии и в трактате «Гиерон» и особенно в «Киропедии» нарисовал образ идеального правителя-монарха, одновременно составив программу новой государственной политики (рубеж
В обоих случаях развитие монархической идеи выступает в условной художественной форме: в «Гиероне» — в виде диалога, якобы имевшего место когда-то между знаменитым поэтом Симонидом Кеосским и сицилийским тираном Гиероном (правил в начале V в.); в «Киропедии» — в форме историко-философского романа, повествующего о жизни и делах персидского царя Кира Старшего (середина VI в.).
Этот художественный прием не должен сбивать с толку. Конечно, фигуры носителей положительных идей в обоих этих сочинениях выбраны не случайно. Симонид Кеосский, певец гражданской доблести, но и носитель практической мудрости, был убедителен в роли советчика, дающего наставления тирану, как стать образцовым правителем. С другой стороны, Кир Старший, один из самых крупных воителей и царей прошлого, чей с.257 образ уже давно был окружен романтическим ореолом легенд и сказаний, как нельзя лучше подходил на роль воплощенного героя — монарха-завоевателя и создателя крупной территориальной державы. Но тем, по существу, дело и ограничивается: функции этих исторических персонажей у Ксенофонта целиком обусловлены его идейным замыслом. Забота о строгом соответствии литературных образов, представленных в «Гиероне» и «Киропедии», их историческим прототипам вовсе не волновала Ксенофонта.
Сказанное вполне относится ко всей исторической подоснове этих двух произведений. Впрочем, в «Гиероне» исторический колорит практически отсутствует, а в «Киропедии» он играет вспомогательную роль условного фона, создающего для этой утопии иллюзию необходимого расстояния. Наш автор был знаком с общей историей Персии и биографией Кира; он читал Геродота и Ктесия, много писавших до него о персидских делах; он сам побывал в Персии, по крайней мере в подчиненных персам западных областях. Но персидская история как таковая Ксенофонта не интересовала. Эта история была для него — еще больше, чем новая европейская для Александра Дюма, — лишь стеной, на которую он вешал свою картину.
До какой степени Ксенофонт вольно распоряжался историческим материалом, показывают следующие примеры. У Ксенофонта Кир мирным путем овладевает Мидийским царством, тогда как на самом деле это было результатом упорной вооруженной борьбы. Кир получает Мидию в качестве приданого за дочерью придуманного нашим автором царя Киаксара, в то время как в действительности он вырвал это царство у Астиага. Главный противник мидян и персов упорно именуется в романе Ассирией или — что здесь одно и то же — Сирией, между тем как на самом деле речь должна была идти о Нововавилонском царстве. Упоминается о завоевании Киром Египта, тогда как в действительности эта страна была покорена уже сыном Кира Камбисом. Наконец, Ксенофонт дает возможность своему герою умереть от старости на своем ложе, в окружении друзей, между тем как исторический Кир сложил свою голову в битве с массагетами29.
Повторяем: главное в «Киропедии» — отнюдь не история; главное — живой образ идеального монарха, подробная картина его образцовой жизни с.258 и созданного им идеального государства. Образ Кира у Ксенофонта — своего рода причудливая амальгама, где мы узнаем живые черты различных исторических персонажей, людей, близких Ксенофонту и почитаемых им. Среди черт, которыми он наделяет своего героя, отчетливо проступают чисто спартанские доблесть и дисциплина, роднящие Кира с Агесилаем, мудрость в духе Сократа, умение повелевать в стиле восточного деспота, каким был — или мог стать — Кир Младший.
Такой герой мог появиться только в результате особой идеальной системы воспитания. Эту систему Ксенофонт детально описывает в начале своего романа (отчего и название всего произведения — «Киропедия» [Κύρου παιδεία], т. е. «Воспитание Кира»). Упор на этот момент сближает Ксенофонта с другими античными философами, которые построение идеального государства связывали с проблемой формирования совершенного человека, с проблемой воспитания (так именно поступали Платон и Аристотель).
Родина Кира — собственно Персия — в изображении Ксенофонта предстает как своеобразное патриархальное государство, наделенное чертами сходства с той идеальной Ликурговой Спартой, которую наш автор еще раньше описал в трактате «Лакедемонская полития».
Во главе этого государства стоит царь, осуществляющий высшую военную власть и одновременно выступающий в роли верховного жреца, обладающего правом представлять свой народ в сношениях с богами (при совершении различных религиозных обрядов). Царь правит в согласии и под надзором авторитетных старейшин, которые образуют в государстве высший совет, наделенный правом избирать всех должностных лиц и вершить суд по всем вопросам частной и общественной жизни. Царская власть передается по наследству в рамках одного рода, однако правит царь — и это не раз подчеркивается в «Киропедии» — не как деспот, а строго в соответствии с законом. Разъясняя своему сыну различие в положении его деда, мидийского царя Астиага, и отца — персидского царя Камбиса, мать Кира Мандана замечает: «Дед твой царствует в Мидии и решает все дела, сообразуясь с собственной волей, у персов же считается справедливым, когда все имеют равные права. Твой отец первым выполняет свои обязанности перед государством, обладая установленными государством правами, мерой которых служит закон, а не его собственная воля» (I. 3. 18).
Патриархальное персидское государство наделено у Ксенофонта характерной полисной структурой, сочетающей в себе черты гентильной (родовой) и гражданской организации. Всех персов, указывает Ксенофонт, насчитывается до 120 тысяч, и они подразделяются на 12 племен (эти круглые цифры — непременный атрибут рационалистической утопии). С другой стороны, все персы, будучи лично свободными, делятся на полноправных граждан — гомотимов — и остальную неполноправную массу — простой народ. К привилегированной группе гомотимов могут принадлежать лишь те, кто прошел правильную школу воспитания, осуществляемого под контролем государства.
с.259 Как и в Спарте, воспитание молодых граждан в Персии — дело государства. Это обусловлено, подчеркивает Ксенофонт, совершенно иной, чем у большинства других народов, ориентацией системы законов: у других законы устанавливаются для того, чтобы карать за проступки и таким образом пресекать правонарушения, у персов же законы направлены на то, чтобы предотвратить самую возможность преступлений; у других законы исполняют карательные функции, у персов же — прежде всего воспитательные. Вот почему, в то время как в других государствах воспитание детей предоставлено инициативе родителей, в Персии этим официально занимается государство.
Воспитание молодого поколения осуществляется здесь в рамках специальных возрастных групп мальчиков (до 16—
Замечательно, с другой стороны, и само содержание осуществляемого в этом государстве воспитания. Оно сводится к формированию у граждан необходимых, с точки зрения общины, моральных и физических качеств. Молодые граждане обучаются характерной справедливости: им внушается уважение к имущественным и гражданским правам себе подобных, прививается дух корпоративной солидарности, втолковывается всеми возможными способами необходимость безусловного повиновения старшим по возрасту и положению. Одновременно они получают необходимое физическое воспитание, направленное на подготовку из них умелых и закаленных воинов. Показательным является, в противоположность этому, полное (или почти полное) игнорирование интеллектуального и эстетического воспитания, равно как и обучения любому ремеслу.
В целом вся эта система разительно схожа с системой спартанского воспитания — не только своим официальным характером и организацией по возрастным классам, но и сословно-аристократическим принципом отбора тех, кто мог получить это воспитание, и, соответствующим кругом дисциплин, составлявших его содержание. Результатом такой системы должно было быть, как и в Ликурговой Спарте, существование корпоративного гражданского общества, где граждане, выделяющиеся своим с.260 состоянием и полученным благодаря этому воспитанием, составляли полноправную и привилегированную верхушку, возвышавшуюся над остальной массой соплеменников, лично свободных, но почти лишенных гражданских прав (за ними оставалось лишь право служить в войске в качестве легковооруженных, вспомогательных воинов).
До сих пор — полное сходство идеального протогосударства персов с тем совершенным государственным строем, который был представлен Ксенофонтом в «Лакедемонской политии». Однако в одном решающем пункте есть и отличие: идеальная система у персов порождает не только дисциплинированных граждан и мужественных воинов; венцом ее творения оказывается идеальная личность — воитель и монарх, который своею волею расширяет пределы государства и создает новую территориальную державу. Кир прошел весь круг традиционного аристократического воспитания, однако, в отличие от других персидских гомотимов, он — потомок царей и, что еще важнее, потомок богов. Поэтому он резко выделяется из среды остальных граждан: он наделен несравненной доблестью и его судьба отмечена печатью богов, их харизмой. Ему суждено стать новым царем, основателем нового государства — мировой империи. Так своеобразно объединенными оказались у Ксенофонта традиционные для греческих аристократов симпатии к сословно-аристократической конституции Спарты и новые, рождавшиеся в кругах современной Ксенофонту полисной элиты, монархические и державные устремления.
Последовательно излагает Ксенофонт историю возвышения Кира Старшего. За описанием его детских и юношеских лет, его воспитания (кн. I), следует рассказ о его первой военной кампании. Посланный персидскими властями на помощь мидянам, которым грозит нападение ассирийцев, Кир блестяще проявляет свои таланты полководца и организатора. Явившись в Мидию во главе вспомогательного персидского корпуса, он деятельно готовится к войне с ассирийцами и, наконец, вместе с Киаксаром, тогдашним мидийским царем, совершает вторжение во вражескую страну. В сражении недалеко от границ Мидии персы и мидяне под руководством Кира одерживают победу над ассирийцами и их союзниками и овладевают их лагерем. После этого Кир по своему почину вместе с персами и добровольно присоединившимися мидянами продолжает преследование неприятелей, захватывает их новый лагерь, затем проникает далеко в глубь Ассирии, подступает под самые стены Вавилона и, наконец, с богатой добычей возвращается на исходные позиции у границ Мидии (I. 5—
Далее следует рассказ о подготовке Кира к новому, решающему столкновению с вражеской коалицией. В этой кампании Киаксар уже практически не принимает участия, и военными действиями руководит только Кир. Первый удар наносится по сосредоточению вражеских войск в западной части Малой Азии. В новом генеральном сражении враги, которыми командует союзник ассирийцев лидийский царь Крез, разбиты наголову, и Кир овладевает столицей Лидии Сардами и берет в плен самого Креза. Затем персы и их союзники направляются к Вавилону и после длительной с.261 осады овладевают этим, самым крупным в мире, городом. Последний ассирийский царь гибнет при штурме царского дворца, и таким образом война с ассирийцами завершается полным уничтожением их государства (VI. 1—
Создание новой мировой державы этим и завершается. Дополнительные сообщения о других завоеваниях Кира, в частности о покорении им Египта, равно как и указания (косвенным образом) на приобретение им Мидии (в качестве приданого за дочерью Киаксара) и наследование царской власти в Персии, существенного значения не имеют. Они вкрапливаются как необходимые вехи условного исторического повествования в более важный рассказ об устройстве Киром новой великой империи (VII. 5. 35—
Новое государство, возникающее в результате завоеваний Кира, выступает также в виде своего рода соединения полиса и империи. Исходное ядро — идеальное протогосударство персов — сохраняется, и в этом надо видеть дань уважения автора прошлым полисным традициям, от которых ни один грек не был свободен. Однако гораздо более впечатляющей оказывается теперь картина новой, созданной на основе этого протогосударства территориальной державы. Идея этой державы принадлежит уже будущему, ее художественным воплощением в «Киропедии» Ксенофонт прозорливо предвосхищает действительные свершения века эллинизма, века Александра Великого.
Показателен уже самый способ образования новой державы. Она создается путем завоевания: народ-воитель, наделенный высшей доблестью, покоряет другие, более слабые народы и этим кладет основание новому миропорядку. Примечательно при этом, что объектом порабощения становятся именно богатые и многолюдные, но слабые в военном отношении государства древнего Востока. Примечательно далее и то, что самый факт завоевания с удивительной откровенностью и вполне в духе будущей эллинистической эпохи истолковывается как правовое основание господства. «Никто из вас, — поучает Кир своих соратников после распределения добычи, — не должен думать, что, владея всем этим, он владеет чужим. Во всем мире извечно существует закон: когда захватывается вражеский город, то все в этом городе становится достоянием завоевателей — и люди, и имущество. Стало быть, вы вовсе не вопреки закону будете обладать тем, что теперь имеете, а наоборот, лишь по доброте своей не лишите побежденных того, что вы им еще оставили» (VII. 5. 73; ср. также ниже, § 77).
И в довершение всего — решающая роль сильной личности, осуществление завоевания и построение нового общества и государства под руководством авторитетного монарха, наделенного несравненной доблестью и осененного благодатью богов.
с.262 Как же выглядит это созданное идеальным творцом новое общество? Его структура, без сомнения, отражает сословно-аристократические симпатии автора «Киропедии». В основу модели положен спартанский строй, но, разумеется, в несколько модифицированном виде. Стержнем новой социальной структуры оказываются отношения победителей и побежденных: первые становятся господами, вторые сведены на положение порабощенной и эксплуатируемой массы. «Вавилонянам, — рассказывает Ксенофонт, — он [Кир] предписал возделывать землю, вносить подати и быть в услужении… у того, кому он был отдан. Наоборот, персам — участникам похода и союзным воинам, которые пожелали остаться у него, он предоставил право вести себя господами в отношении тех, кого они получили в услужение» (VII. 5. 36). И ниже наш автор дает возможность своему герою уточнить приобретенные им и его соратниками выгоды: «Великую благодарность мы должны питать к богам за то, что они позволили нам добиться осуществления всех наших стремлений. В самом деле, мы обладаем теперь и землей, обильной и плодородной, и людьми, которые, работая на ней, будут доставлять нам все необходимое; у нас есть также дома, а в них вся нужная обстановка» (VII. 5. 72).
Новое сословие господ соответствует, таким образом, касте спартиатов: как и эти последние, они обеспечены наделами и прикрепленными к ним работниками, чье положение, в свою очередь, сильно напоминает положение спартанских крепостных рабов-илотов. Эти работники низведены персами до положения рабов. Их рабское состояние выразительно подчеркивается недозволенностью для них, как и для спартанских илотов, предаваться занятиям, достойным свободных людей, т. е. физическим и военным упражнениям, а также категорическим запрещением иметь оружие (см., в частности, VII. 5. 79; VIII. 1. 43 сл.; 6. 13).
Оставаясь свободными людьми par excellence, будучи сплочены для защиты своего привилегированного положения в своеобразную корпорацию воинов-аристократов, завоеватели-персы и их союзники противостоят массе покоренного ими населения так же, как спартиаты — илотам. Однако сопоставление этого нового господствующего сословия со спартиатами возможно лишь до известной степени. В Спарте аристократы-спартиаты составляли гражданскую общину в собственном смысле слова, где каждый являлся частью суверенного целого. Свои наделы спартиаты получали от общины и, стало быть, в принципе были обязаны своим положением только самим себе. Напротив, новые аристократы в государстве Кира, хотя и были сплочены в привилегированное сословие, суверенной общины не составляли. Они группировались вокруг сюзерена-царя, от него они получали свои наделы, и владение этими имениями было обусловлено несением службы при царском дворе. Они выступают, таким образом, в роли служилой знати того именно типа, какой будет характерен для эллинистических государств, с теми же градациями царских друзей, сородичей и остальных привилегированных, но нетитулованных держателей земли.
Противоположные группы господ и работников были главными, но отнюдь не единственными компонентами социальной структуры созданного с.263 воображением Ксенофонта нового государства. Действительно, насколько можно судить по изложению «Киропедии», отнюдь не все участники завоевательного похода должны были перейти на положение аристократических держателей земли. Это было, судя по всему, привилегией только персов и командиров союзных отрядов. Прочие союзные воины, изъявившие желание по окончании похода остаться у Кира, получили от него в качестве награды земли, дома и рабов, но все это, очевидно, в меньшем количестве, чем предыдущая группа, и потому составили особый, менее привилегированный слой военных поселенцев (ср. VII. 1. 43 и VIII. 4. 28). С другой стороны, не все население покоренных стран низводилось на положение рабов. По-видимому, это было уделом земледельческого населения центральных культурных областей. Наряду с этим должны были существовать города (такие, например, как Сарды и Вавилон) и племена во главе со своими правителями, подвластные, но все же не порабощенные в буквальном смысле слова.
Предусматриваемая таким образом известная пестрота отношений в государстве Кира свидетельствует о понимании Ксенофонтом всей сложности и многообразия условий, в которых должен был совершаться завоевательный поход, подобный описанному в «Киропедии». Различие экономического и политического потенциала подчиняемых областей, городов и племен должно было обусловить и соответствующее различие в их новом статуте подданных монарха-завоевателя. Это, так сказать, запланированное разнообразие социально-политических отношений очень точно предвосхищает действительную ситуацию времени эллинизма. При этом вырисовывается целый ряд более или менее близких соответствий между социальными категориями государства Кира у Ксенофонта и позднейших эллинистических монархий. В частности, помимо уже отмеченного сходства персидских господ с эллинистической служилой знатью, можно сопоставить военных поселенцев Кира с катеками, порабощенное земледельческое население — с народом земли (λαοί), а подчиненные города и зависимых династов — с такими же городами и династами, например, в государстве Селевкидов.
Замечательной в плане предвосхищения эллинизма выглядит у Ксенофонта и политическая надстройка нового общества. Здесь особенно бросаются в глаза черты синкретизма, взаимодействие и взаимопроникновение республиканского и монархического, полисного и державного принципов, что будет так характерно для времени эллинизма. Во главе нового мирового государства стоит монарх-завоеватель, однако на родине его, которая остается интегральной частью его державы, по-прежнему сохраняются авторитетные власти общины (αἱ ἀρχαί). В отношении покоренных народов Кир выступает царем-самодержцем, для персов же он, как и раньше, остается царем-пастырем, который руководит своим народом согласно установленным законам.
В любопытной сцене, разыгрывающейся уже по окончании завоевательного похода, Ксенофонт заставляет отца Кира, все еще царствующего в Персии Камбиса, выступить с предложением, которое должно на веки с.264 вечные урегулировать отношения между царями и общиною персов. Как мудрый патриарх и как заботливый отец, готовящийся вскоре передать свое царство сыну, Камбис советует Киру и представителям персидской общины заключить между собою договор: Кир должен поклясться, что он всегда будет оберегать страну и законы персов, а те, в свою очередь, — что они всегда, при этом условии, будут оказывать Киру поддержку в защите его власти над покоренными народами (VIII. 5. 22—
Интересно отметить, что идеальное спартанское установление — возобновляющиеся регулярно договоры спартанских царей с представителями гражданской общины30 — трансформировано и приспособлено к новой ситуации, возникающей в результате создания монархом-завоевателем мировой империи. Автор здесь ставит и решает вопрос, имевший первостепенное значение для греческой полисной элиты IV в. Верхушка греческого общества мечтала об объединении страны под властью сильного вождя, об осуществлении под его руководством завоевательного похода на Восток, но в то же время дорожила своими полисными традициями и рассчитывала сохранить их и в будущем. Что мысль о взаимодействии и сосуществовании полисного и державно-монархического начал волновала не одного только Ксенофонта, доказывается примером Исократа, который несколько позднее, обращаясь с призывом к Филиппу Македонскому выступить инициатором объединения Греции и завоеваний на Востоке, предупреждал этого царя: эллины не терпят единовластия; он может быть царем в Македонии и державным владыкой на покоренном Востоке, но по отношению к эллинам он должен остаться благодетелем — инициатором спасительного объединения и похода на Восток, но не более (см. речь Исократа «Филипп», в особенности § 107 сл. и 154).
Разумеется, рассчитывать достичь чего-либо в отношениях с царями с помощью таких приватных предупреждений или даже официальных договоров было иллюзией, и тот же Исократ позднее болезненно реагировал на крушение — именно в случае с Филиппом Македонским — своих расчетов31. Однако проблема взаимоотношений полиса и империи от этого не исчезла; ее актуальность определялась жизненной стойкостью полисной системы, традиционной ролью античных городов. Позднейшим эллинистическим царям пришлось по-своему идти на компромисс и искать сотрудничества с этими городами.
Как бы там ни было, нельзя отрицать того, что Ксенофонт понимал с.265 значение проблемы взаимоотношений царя и гражданской общины; отдавая должное этой проблеме, он предложил свой вариант ее идеального решения. Однако слишком глубоко вникать в этот щекотливый вопрос было неуместно. С тем бо́льшим увлечением обращается Ксенофонт к описанию того, как было устроено Киром управление его собственною державою. Подробно — и здесь именно широко используя восточный опыт — повествует Ксенофонт об оформлении и обеспечении Киром своего положения державного правителя (основание резиденции в царском дворце в Вавилоне, обзаведение личной охраной из евнухов и
Рассказывая таким образом об организации исполнительной власти в державе Кира, Ксенофонт не упускает из виду и другой вопрос — о методах управления. Он убежден, что сами по себе государственные установления, даже самые отличные, еще не дают гарантии безопасного существования политической системы: многое зависит от правителей, от их воли и умения, от применяемых ими способов управления. И он углубляется в любимую им область взаимоотношений предводителей и подчиненных, и тему повиновения властям, которую он раньше рассматривал на материале греческих полисов или их армий, теперь трактует применительно к монархической державе. И здесь, в «Киропедии», как и в других своих сочинениях, Ксенофонт показывает себя хорошим знатоком социальной психологии. Он пишет, например, что очень важно, как носители власти должны являться на людях (для правителя это — особый, торжественный ритуал выхода, пышная одежда, соответствующая манера вести себя и т. п.). Взятые отдельно, эти рассуждения могли бы образовать не менее обширный и содержательный трактат по психологии управления, чем отрывки на специальные военные темы — трактат по военному искусству.
С проблемой поведения правителя связана, по-видимому, и тема так называемого эпилога — последней, VIII главы восьмой книги «Киропедии». Здесь сжато, но выразительно представлены разложение и упадок Персидского государства после смерти Кира, показано, как персы перестали соблюдать клятвы и предались нечестию, как их охватила страсть к стяжательству и роскоши, как, развратившись, они забросили физические и военные упражнения и утратили былую силу и мощь, — и все это по вине последовавших за Киром царей. Такая концовка «Киропедии» некоторых исследователей ставила в тупик. На основании формального сопоставления этого писанного сугубо черными красками эпилога с общей идеальной картиной «Киропедии» некоторые критики в прошлом веке высказывали с.266 даже сомнение в подлинности последней главы32. Однако и тогда уже не было недостатка в защитниках противоположного мнения, а в наше время убеждение в подлинности последней главы «Киропедии» решительно возобладало33.
Действительно, ни по языку, ни по стилю эта часть не отличается заметно от остальных; равным образом и по существу присоединение в конце такой критической главы было понятно, если автор хотел предупредить упреки в извращении действительного положения вещей. Таким же образом поступил Ксенофонт, между прочим, и в другом своем сочинении, где тоже была изображена идеальная политическая система, — в «Лакедемонской политии». Предпоследняя, XIV глава этого произведения содержит горькое признание уже свершившегося отступления спартанцев от идеала. Правда, для дорогой его сердцу действительной Спарты Ксенофонт видел еще путь к возрождению. Как на это намекается в последней, XV главе трактата, сильная и энергичная царская власть могла бы возродить Спарту, и позднее в «Агесилае» Ксенофонт представил пример идеального спартанского царя, защитника своего отечества и дела всех эллинов, тип героя, во многом близкого главному герою «Киропедии».
Однако, здесь, в «Киропедии», идеальный царь и идеальное государство персов могли быть поданы только как образы далекого, фантастического прошлого. Настоящая Персия — Персия IV в. до н. э. — была врагом греков, ее владения рассматривались этими последними как естественный объект завоевания, а ее действительный упадок и слабость расценивались как благоприятное условие для такого завоевания. Какая бы то ни было мистификация настоящего положения в Персии была поэтому для греческого писателя IV в. невозможна. Отсюда — беспощадная, местами столь же утрированная критика персов в эпилоге «Киропедии», сколь преувеличенной была их героизация в ее основной части.
Возвращаясь к этому, основному содержанию «Киропедии», суммируем кратко развитые здесь идеи. «Киропедия» демонстрирует нам прежде всего «совершенную личность», того именно типа, какой особенно импонировал греческой элите IV в., охваченной индивидуалистическими и монархическими настроениями. Здесь показано, далее, как этот герой, обретя надлежащие возможности, становится творцом нового идеального государства — мировой территориальной монархии. В этом государстве, в его порядках воплощена высшая справедливость, как она могла быть с.267 понята писателем-аристократом: «лучшие», т. е. воины-завоеватели, сплочены в привилегированное сословие господ, а «худшие», т. е. прежде всего население покоренных стран, сведены на положение крепостных рабов, наподобие илотов. Эта аристократическая идиллия имеет много сходного с идеальной спартанской политией, но ее отличают и принципиально новые качества: аристократическая организация общества сочетается с сильной монархической властью, а самое государство возникает вследствие завоевания народом — носителем высшей доблести прочих стран Востока. Так, в форме мнимо-исторического романа — и благодаря этому как бы в свершившемся уже виде — была предложена читателям IV в. актуальная политическая программа. Развитие ее в «Киропедии» делает честь политическому и художественному таланту Ксенофонта (хотя мы и не можем испытывать симпатии к его идеалу): в сюжете, по видимости, обращенном в далекое и чужое прошлое, он очень точно предугадал свершения недалекого будущего — выступление Филиппа, объединение Эллады под главенством македонского царя, греко-македонский поход на Восток и создание империи Александра.
ПРИМЕЧАНИЯ
