Евнапий из Сард — идеолог угасающего язычества

с.70 IV—V сто­ле­тия, пол­ные дра­ма­тиз­ма и ост­рых соци­аль­ных кон­флик­тов, зани­ма­ют осо­бое место не толь­ко в исто­рии, но и в идей­ной жиз­ни ран­ней Визан­тии. Это была эпо­ха послед­ней откры­той и наи­бо­лее оже­сто­чен­ной схват­ки двух про­ти­во­бор­ст­ву­ю­щих идео­ло­ги­че­ских систем: уга­саю­ще­го, но еще не слом­лен­но­го язы­че­ства и все более креп­ну­ще­го хри­сти­ан­ства. Идей­ная борь­ба захва­ти­ла самые раз­лич­ные слои визан­тий­ско­го обще­ства. В нее, разу­ме­ет­ся, была вовле­че­на и визан­тий­ская духов­ная эли­та того вре­ме­ни — фило­со­фы, писа­те­ли, исто­ри­ки, рито­ры.

В лаге­ре сто­рон­ни­ков язы­че­ства и при­вер­жен­цев антич­ной рабо­вла­дель­че­ской циви­ли­за­ции мы нахо­дим одно­го из ода­рен­ных ран­не­ви­зан­тий­ских исто­ри­ков — Евна­пия из Сард.

Евна­пий, мало­азий­ский грек, родил­ся око­ло 345 г. в лидий­ском горо­де Сар­ды. В те годы Сар­ды еще оста­ва­лись бога­тым и ожив­лен­ным куль­тур­ным цен­тром, где скре­щи­ва­лись гре­че­ские и восточ­ные тра­ди­ции. Впе­чат­ле­ния дет­ства и юно­сти нало­жи­ли отпе­ча­ток на внут­рен­ний мир буду­ще­го исто­ри­ка — он всю жизнь сохра­нял осо­бое при­стра­стие к мисти­че­ским восточ­ным куль­там и тер­пи­мость к пест­рой мно­го­ли­кой язы­че­ской куль­ту­ре раз­лич­ных наро­дов, насе­ляв­ших импе­рию¹. Выхо­дец из доста­точ­но состо­я­тель­ной семьи, Евна­пий полу­чил пре­вос­ход­ное обра­зо­ва­ние в Афи­нах — послед­нем цен­тре язы­че­ской нау­ки и фило­со­фии. Уче­ник и убеж­ден­ный после­до­ва­тель зна­ме­ни­то­го в те годы софи­ста и фило­со­фа-нео­пла­то­ни­ка Про­э­ре­сия, умный и спо­соб­ный юно­ша вско­ре постиг тай­ны антич­ной фило­со­фии и рито­ри­че­ско­го искус­ства. Наряду с заня­ти­я­ми фило­со­фи­ей и рито­ри­кой, Евна­пий увлек­ся изу­че­ни­ем есте­ствен­ных наук, в осо­бен­но­сти меди­ци­ны, и был не толь­ко почи­та­те­лем, но и дру­гом про­слав­лен­но­го меди­ка Ори­ба­сия.

Обла­дая бога­ты­ми зна­ни­я­ми в раз­лич­ных сфе­рах нау­ки, Евна­пий про­слыл сре­ди сво­их совре­мен­ни­ков уче­ней­шим мужем и при­об­рел извест­ность как фило­соф и ритор. Он зани­мал­ся так­же лите­ра­тур­ным трудом. Его перу при­над­ле­жат сочи­не­ния с.71 раз­лич­ных жан­ров от исто­ри­че­ской про­зы до жиз­не­опи­са­ния фило­соф­ско-рито­ри­че­ско­го харак­те­ра².

Наи­бо­лее зна­чи­тель­ным про­из­веде­ни­ем Евна­пия был его обшир­ный исто­ри­че­ский труд, извест­ный под назва­ни­ем «Hy­pom­ne­ma­ta his­to­ri­ca», сохра­нив­ший­ся, к сожа­ле­нию, лишь в отрыв­ках³. Писа­тель заду­мал создать свое исто­ри­че­ское сочи­не­ние, охва­ты­вав­шее дол­гий пери­од вре­ме­ни — от смер­ти импе­ра­то­ра Клав­дия II до 10-го года прав­ле­ния восточ­но­рим­ско­го импе­ра­то­ра Арка­дия (от 270 до 414 г.), как про­дол­же­ние попу­ляр­ной в его вре­мя «Исто­рии» Дексип­па Афи­ня­ни­на.

По сво­ей ком­по­зи­ции, струк­ту­ре и внут­рен­ней логи­ке сочи­не­ние Евна­пия еще весь­ма близ­ко про­из­веде­ни­ям антич­ных авто­ров. Подоб­но боль­шин­ству антич­ных писа­те­лей, Евна­пий про­воз­гла­ша­ет тезис о том, что выяв­ле­ние исти­ны все­гда было, есть и будет основ­ной зада­чей исто­ри­ка. Одна­ко Евна­пий трез­во пони­ма­ет, как труд­но исто­ри­ку быть объ­ек­тив­ным. Он ясно видит, сколь­ко писа­те­лей, заботясь о лич­ной без­опас­но­сти, при­нуж­де­ны были в сво­их кни­гах отзы­вать­ся с при­стра­сти­ем об одних и с нена­ви­стью о дру­гих. «Пишу­щий эту исто­рию, — само­на­де­ян­но заяв­ля­ет автор, — не шел этой доро­гой; цель его — твер­до при­дер­жи­вать­ся исти­ны»⁴. Забо­тить­ся об истине, гово­рит Евна­пий, дело вели­кое, но весь­ма опас­ное. Сколь­ко незри­мых опас­но­стей под­сте­ре­га­ет его само­го на тер­ни­стом пути поис­ка исти­ны! Евна­пия не покида­ют посто­ян­ные тягост­ные опа­се­ния, что и он падет жерт­вой про­ис­ков сво­их поли­ти­че­ских про­тив­ни­ков⁵.

Как и дру­гим антич­ным и ран­не­ви­зан­тий­ским авто­рам, Евна­пию не чуж­да дидак­ти­ка. Долг исто­ри­ка, по его мне­нию, поучать чита­те­ля: ведь зна­ние собы­тий про­шло­го помо­жет юно­ше срав­нять­ся в муд­ро­сти со стар­цем, постиг­нуть то, чему в исто­рии надо под­ра­жать, а чего избе­гать⁶.

Евна­пий — сто­рон­ник праг­ма­ти­че­ско­го осве­ще­ния исто­рии. Наи­бо­лее важ­ным делом исто­ри­ка он счи­та­ет изло­же­ние сути собы­тий, а не про­сто­го пере­ч­ня фак­тов в их хро­но­ло­ги­че­ской после­до­ва­тель­но­сти. Исхо­дя из это­го, Евна­пий отво­дит хро­но­ло­гии в исто­ри­че­ском повест­во­ва­нии под­чи­нен­ную роль.

По сохра­нив­шим­ся фраг­мен­там, конеч­но, труд­но соста­вить пред­став­ле­ние о миро­воз­зре­нии писа­те­ля в целом и об исто­ри­ко-фило­соф­ской кон­цеп­ции его труда в част­но­сти. Отрыв­ки из про­из­веде­ния Евна­пия дошли до нас в силь­но пере­ра­ботан­ном виде. Как кажет­ся, некий бла­го­че­сти­вый редак­тор вычерк­нул все наи­бо­лее гнев­ные и непри­ми­ри­мые выпа­ды язы­че­ско­го исто­ри­ка про­тив хри­сти­ан­ства. Но и несмот­ря на это, чув­ст­ву­ет­ся, что сочи­не­ние Евна­пия про­ник­ну­то духом ост­рей­шей борь­бы язы­че­ской и хри­сти­ан­ской идео­ло­гий: автор откры­то пре­воз­но­сит языч­ни­ков и хулит хри­сти­ан. Идей­ная направ­лен­ность повест­во­ва­ния при­да­ла ему вполне опре­де­лен­ную окрас­ку.

Основ­ной иде­ей, кото­рая вла­де­ла писа­те­лем, была идея вос­ста­нов­ле­ния язы­че­ства и про­ти­во­дей­ст­вия рас­про­стра­не­нию с.72 хри­сти­ан­ской рели­гии. Осел­ком, на кото­ром в то вре­мя про­ве­ря­лись поли­ти­че­ские сим­па­тии и анти­па­тии того или ино­го писа­те­ля, было отно­ше­ние к куми­ру язы­че­ской оппо­зи­ции и гони­те­лю хри­сти­ан — Юли­а­ну Отступ­ни­ку. И немуд­ре­но поэто­му, что имен­но импе­ра­тор Юли­ан стал глав­ным геро­ем исто­ри­че­ско­го сочи­не­ния Евна­пия. Дей­ст­ви­тель­но, Юли­ан был той исто­ри­че­ской фигу­рой, в кото­рой, как в фоку­се, сосре­дото­чи­лись и непо­мер­ные похва­лы его после­до­ва­те­лей и столь же гипер­бо­ли­зи­ро­ван­ная хула его поли­ти­че­ских и рели­ги­оз­ных про­тив­ни­ков. Неда­ром иде­а­ли­зи­ро­ван­ный образ Юли­а­на столь дорог и мил вели­ко­му исто­ри­ку IV сто­ле­тия — Амми­а­ну Мар­цел­ли­ну⁷.

Пане­ги­ри­че­ский харак­тер опи­са­ния Евна­пи­ем прав­ле­ния Юли­а­на был ясен самим визан­тий­цам. Ведь уже Фотий заме­тил, что «исто­рия Евна­пия состав­ле­на почти что для одно­го вос­хва­ле­ния Юли­а­на».

Рев­ност­ный языч­ник, Евна­пий рису­ет Юли­а­на, пытав­ше­го­ся вос­ста­но­вить язы­че­ство, как самую выдаю­щу­ю­ся фигу­ру сво­ей эпо­хи, как круп­ней­ше­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля, «…кото­ро­му род чело­ве­че­ский покло­нял­ся как неко­е­му богу»⁸. «Юли­а­на, — пишет исто­рик, — не знал я лич­но, ибо в его цар­ст­во­ва­ние был еще ребен­ком, но любил его, пото­му что видел общую к нему любовь всех людей»⁹. Про­слав­ляя Юли­а­на, писа­тель был вооду­шев­лен живым и искрен­ним чув­ст­вом. Он ода­рил сво­его любим­ца луч­ши­ми чело­ве­че­ски­ми каче­ства­ми: муд­ро­стью, доб­ро­де­те­лью, храб­ро­стью. В труде Евна­пия Юли­ан пред­ста­ет доб­рым и умным пра­ви­те­лем. От при­ро­ды крот­кий и снис­хо­ди­тель­ный, он был досту­пен всем, кто искал его помо­щи. Его милость про­сти­ра­лась даже на вра­гов: сила рук и храб­рость вои­на, утвер­ждал импе­ра­тор, полез­ны в бою, но зача­стую вра­гов ско­рее мож­но укро­тить не ору­жи­ем, а спра­вед­ли­во­стью, соеди­нен­ной с вла­стью¹⁰. Юли­ан был гро­зен, по сло­вам исто­ри­ка, лишь для дур­ных и пре­ступ­ных людей. Он быст­ро и спра­вед­ли­во тво­рил суд и рас­пра­ву над винов­ны­ми, и в его прав­ле­ние «нель­зя было уже ни оби­жать, ни скры­вать­ся, обидев кого-нибудь…»¹¹. Спра­вед­ли­вость этот импе­ра­тор ста­вил пре­вы­ше все­го и счи­тал источ­ни­ком всех доб­ро­де­те­лей. Любовь и пре­дан­ность сол­дат сопут­ст­во­ва­ли Юли­а­ну в его рат­ных похо­дах. После гибе­ли Юли­а­на сол­да­ты его леги­о­нов с горе­стью поня­ли, что рав­но­го ему началь­ни­ка им не най­ти нико­гда. Мно­гим, рас­ска­зы­ва­ет Евна­пий, Юли­ан казал­ся боже­ст­вом, при­няв­шим чело­ве­че­ский образ. Вели­чи­ем духа рав­ный боже­ству, он пре­одо­лел в себе все сла­бо­сти чело­ве­че­ской при­ро­ды. «Он под­нял­ся из без­дны волн, увидел небо, узнал, что в нем пре­крас­но, и, сохра­нив еще плоть, бесе­до­вал с бес­плот­ны­ми»¹².

В вос­тор­жен­ных вос­хва­ле­ни­ях Юли­а­на чув­ст­ву­ет­ся вли­я­ние на Евна­пия мисти­че­ских пред­став­ле­ний нео­пла­то­низ­ма и восточ­ных рели­ги­оз­ных уче­ний.

Для соци­аль­но-поли­ти­че­ских взглядов Евна­пия весь­ма пока­за­тель­но его отно­ше­ние к импе­ра­тор­ской вла­сти. Исто­рик счи­та­ет с.73 импе­ра­тор­скую власть необ­хо­ди­мой для обще­ства, но она полез­на лишь тогда, когда нахо­дит­ся в достой­ных руках. Юли­ан был для Евна­пия иде­а­лом пра­ви­те­ля и, по сло­вам исто­ри­ка, «достиг­нул цар­ства не пото­му, что искал цар­ства, но пото­му, что видел, что чело­ве­че­ство име­ло нуж­ду быть под цар­ской вла­стью»¹³.

Импе­ра­тор­ская же власть в руках дур­ных пра­ви­те­лей несет вели­кие бед­ст­вия государ­ству. «К при­ро­де чело­ве­ка, — пишет автор, — бог при­ме­ши­ва­ет что-либо худое; подоб­но тому, как он дает мор­ским ракам желчь и розам шипы, так во вла­сти­те­лях сеет сла­сто­лю­бие и леность, и хотя цари и мог­ли бы устро­ить жизнь рода чело­ве­че­ско­го и соеди­нить его в одно обще­ство, но, обра­ща­ясь к тлен­но­му, они пре­да­ют­ся удо­воль­ст­ви­ям и не ищут бес­смерт­ной сла­вы»¹⁴.

Таки­ми дур­ны­ми пра­ви­те­ля­ми, несу­щи­ми бед­ст­вия наро­дам импе­рии, с точ­ки зре­ния Евна­пия, были хри­сти­ан­ские импе­ра­то­ры Валент, Фео­до­сий I и Арка­дий. Осо­бую нена­висть пита­ет он к Фео­до­сию. Если Юли­ан бли­ста­ет все­ми доб­ро­де­те­ля­ми, то Фео­до­сий испол­нен самых низ­ких поро­ков и тер­за­ем необуздан­ны­ми стра­стя­ми¹⁵.

В прав­ле­ние Фео­до­сия, по сло­вам Евна­пия, «навод­не­ние бед­ст­вий было так вели­ко, что для под­дан­ных импе­рии каза­лось сокро­ви­щем, свет­лым днем, когда вар­ва­ры одер­жи­ва­ли победу»¹⁶. Овла­дев вели­кой дер­жа­вой, Фео­до­сий, пишет Евна­пий, «дока­зал спра­вед­ли­вость мне­ния древ­них, что власть — вели­кое зло и что чело­век во всем может быть тверд и посто­я­нен, но не может выне­сти сво­его сча­стья. Едва достиг он вер­хов­ной вла­сти, как посту­пил подоб­но моло­до­му чело­ве­ку, кото­рый, полу­чив в наслед­ство от отца боль­шое богат­ство, накоп­лен­ное береж­ли­во­стью и чест­ной жиз­нью, и, завла­дев вдруг име­нем, все­ми сред­ства­ми неисто­во губит то, что ему доста­лось»¹⁷. Зло­дею на троне под­ра­жа­ли льсте­цы и при­бли­жен­ные, и в его цар­ст­во­ва­ние, горест­но заме­ча­ет писа­тель, все­об­щий раз­врат при­об­рел столь вели­кую силу, что началь­ни­ки при­но­си­ли насе­ле­нию зло худ­шее, чем вра­ги¹⁸. В резуль­та­те дур­но­го прав­ле­ния Фео­до­сия дела рим­лян при­шли в пол­ное рас­строй­ство и импе­рии ста­ла гро­зить гибель.

При­дя к тако­му пес­си­ми­сти­че­ско­му выво­ду, исто­рик ищет объ­яс­не­ние столь горест­ным собы­ти­ям и нахо­дит его в про­виден­ци­а­лист­ской идее боже­ст­вен­но­го пред­опре­де­ле­ния, пони­мае­мо­го в антич­ном, а не в хри­сти­ан­ском духе¹⁹.

Бес­по­щад­но бичу­ет Евна­пий про­даж­ность государ­ст­вен­ной вла­сти и при Пульхе­рии, когда «выстав­ля­лись на пуб­лич­ную про­да­жу наро­ды для желаю­щих купить управ­ле­ние ими… Зако­ны были не то что непроч­нее и тонь­ше пау­ти­ны, как гова­ри­вал скиф Ана­хар­сис; они рас­се­и­ва­лись и раз­но­си­лись по вет­ру лег­че пра­ха»²⁰.

Как и у Амми­а­на Мар­цел­ли­на, у Евна­пия кри­ти­ка вер­хов­ной вла­сти, поли­ти­ки хри­сти­ан­ских импе­ра­то­ров соче­та­ет­ся с враж­деб­ным отно­ше­ни­ем к низам обще­ства, к народ­ным мас­сам. Так, с.74 напри­мер, писа­тель него­ду­ет на то, что при вре­мен­щи­ке Руфине воз­вы­си­лись лица низ­ко­го зва­ния. Они захва­ты­ва­ли пло­до­нос­ные и бога­тые име­ния почтен­ных граж­дан. Руфин сам про­да­вал государ­ст­вен­ных рабов и вер­шил по сво­ей воле все судеб­ные дела. «Вокруг него вилась огром­ная тол­па льсте­цов; а льсте­цы были из тех людей, кото­рые вче­ра или третье­го дня выбе­жа­ли из лавоч­ки, чисти­ли отхо­жие места или мыли пол. Теперь они носи­ли кра­си­вые хла­миды с золоты­ми застеж­ка­ми и име­ли на паль­цах печа­ти, оправ­лен­ные в золо­то»²¹.

Посто­ян­но ощу­щая свою избран­ность обра­зо­ван­но­го рим­ля­ни­на и рафи­ни­ро­ван­но­го поклон­ни­ка язы­че­ской куль­ту­ры, Евна­пий не жела­ет верить в воз­рас­таю­щую силу хри­сти­ан­ской рели­гии. Он весь живет еще в язы­че­ском про­шлом, милом и доро­гом его серд­цу.

Его рели­ги­оз­но-фило­соф­ские взгляды пред­став­ля­ли собой эклек­ти­че­ское соеди­не­ние нео­пла­то­ни­че­ской фило­со­фии с раз­лич­ны­ми мисти­че­ски­ми веро­ва­ни­я­ми восточ­ных наро­дов. Воз­мож­но, Евна­пий был посвя­щен в Эли­всин­ские мисте­рии. Осо­бен­но ярка враж­деб­ные хри­сти­ан­ству настро­е­ния Евна­пия про­яви­лись в его глу­бо­ко оппо­зи­ци­он­ном по сво­е­му духу жиз­не­опи­са­нии фило­со­фов-нео­пла­то­ни­ков IV в.²² Это сочи­не­ние таи­ло в себе идей­ный заряд непри­ми­ри­мой нена­ви­сти к хри­сти­ан­ской идео­ло­гии²³.

Таким обра­зом, труд Евна­пия был сме­лым обли­че­ни­ем поро­ков визан­тий­ско­го пра­ви­тель­ства в цар­ст­во­ва­ние Фео­до­сия I и его бли­жай­ших пре­ем­ни­ков. Он отра­жал поли­ти­че­ские устрем­ле­ния язы­че­ской интел­ли­ген­ции, враж­деб­ной хри­сти­ан­ству, свя­зан­ной со ста­рой рим­ской ари­сто­кра­ти­ей и оппо­зи­ци­он­ной к прав­ле­нию хри­сти­ан­ских импе­ра­то­ров.

Стиль Евна­пия несколь­ко рито­ри­чен. Но вме­сте с тем ему нель­зя отка­зать в мет­ко­сти харак­те­ри­стик, в силе бес­по­щад­но­го обли­че­ния язв совре­мен­но­го ему обще­ства.