Малые сочинения

Описание Бельведерского торса в Риме*

с.372 Я при­во­жу здесь опи­са­ние зна­ме­ни­то­го тор­са из Бель­веде­ра, кото­рый обыч­но назы­ва­ют «тор­сом Микел­ан­дже­ло», ибо вели­кий худож­ник осо­бен­но высо­ко ценил этот обло­мок и выпол­нил по нему нема­ло штудий. Как извест­но, это — изуро­до­ван­ная ста­туя сидя­ще­го Гер­ку­ле­са, а твор­цом ее явля­ет­ся Апол­ло­ний, сын Несто­ра, из Афин¹. Мое опи­са­ние посвя­ще­но лишь иде­а­лу ста­туи (так как она по пре­иму­ще­ству иде­аль­на) и пред­став­ля­ет собой фраг­мент ана­ло­гич­но­го пояс­не­ния к несколь­ким ста­ту­ям.

Пер­вой работой, за кото­рую я при­нял­ся в Риме, было опи­са­ние ста­туй из Бель­веде­ра, и имен­но Апол­ло­на, Лао­ко­о­на, так назы­вае­мо­го «Анти­ноя» и это­го тор­са, то есть самых совер­шен­ных из всех дошед­ших до нас про­из­веде­ний древ­ней скульп­ту­ры². Рас­сказ о каж­дой ста­туе дол­жен был состо­ять из двух частей: в пер­вой рас­смат­ри­вал­ся бы иде­ал, во вто­рой — соб­ст­вен­но искус­ство, при­чем я наме­ре­вал­ся так­же пору­чить луч­шим худож­ни­кам вос­про­из­ве­сти эти тво­ре­ния в рисун­ках и гра­вю­рах. Одна­ко подоб­ное пред­при­я­тие, тре­бо­вав­шее содей­ст­вия щед­рых цени­те­лей, ока­за­лось для меня непо­силь­ным, и поэто­му про­ект, над кото­рым я дол­го и упор­но раз­мыш­лял, остал­ся неосу­щест­влен­ным, а само опи­са­ние в нынеш­нем его виде нуж­да­ет­ся еще, быть может, в окон­ча­тель­ной отдел­ке.

Опи­са­ние это сле­ду­ет рас­смат­ри­вать поэто­му как попыт­ку осмыс­лить и ото­б­ра­зить столь совер­шен­ное про­из­веде­ние искус­ства и как при­мер иссле­до­ва­ния в обла­сти искус­ства. Ибо недо­ста­точ­но ска­зать, что некое про­из­веде­ние пре­крас­но: необ­хо­ди­мо знать так­же, в какой сте­пе­ни и поче­му оно пре­крас­но. Это­го не зна­ют рим­ские зна­то­ки древ­но­стей (что могут под­твер­дить те, кто руко­вод­ст­во­вал­ся их ука­за­ни­я­ми), и лишь весь­ма немно­гие худож­ни­ки смог­ли постичь при­ро­ду вели­чия и бла­го­род­ства в про­из­веде­ни­ях древ­них. Оста­ет­ся поже­лать, чтобы нашел­ся чело­век, кото­ро­му с.373 бла­го­при­ят­ст­во­ва­ли бы обсто­я­тель­ства и кото­рый сумел бы пред­при­нять и долж­ным обра­зом выпол­нить опи­са­ние луч­ших ста­туй так, как это необ­хо­ди­мо для настав­ле­ния моло­дых худож­ни­ков и путе­ше­ст­ву­ю­щих люби­те­лей.

Ныне же, чита­тель, я пове­ду тебя к столь часто про­слав­ляв­ше­му­ся, но до сих пор не оце­нен­но­му по досто­ин­ству тор­су Гер­ку­ле­са, к про­из­веде­нию, совер­шен­ней­ше­му в сво­ем роде и при­над­ле­жа­ще­му к чис­лу выс­ших тво­ре­ний искус­ства из чис­ла тех, что дошли до наше­го вре­ме­ни. Но как я могу опи­сать его тебе, когда оно лише­но самых пре­крас­ных и зна­чи­тель­ных сво­их чле­нов?! Слов­но могу­чий дуб, повер­жен­ный, утра­тив­ший вет­ви и сучья и сохра­нив­ший лишь ствол, пред­ста­ет перед нами изуро­до­ван­ное и иска­ле­чен­ное изва­я­ние сидя­ще­го героя; голо­ва, руки и ноги, а так­же верх­няя часть груди его отсут­ст­ву­ют.

С пер­во­го взгляда он, быть может, пока­жет­ся тебе все­го лишь бес­фор­мен­ной, иско­вер­кан­ной глы­бой; но если, сосре­дото­чен­но взи­рая на это про­из­веде­ние, ты ока­жешь­ся спо­соб­ным про­ник­нуть в тай­ны искус­ства, тебе явит­ся здесь одно из его чудес. Тогда пред­станет перед тобой Гер­ку­лес слов­но бы в орео­ле всех сво­их подви­гов, и герой и бог одно­вре­мен­но будут явст­вен­но зри­мы в этом облом­ке.

Там, где оста­но­ви­лись поэты, начал худож­ник. Поэты умолк­ли, едва лишь герой был при­нят в сонм богов и соче­тал­ся бра­ком с боги­ней веч­ной юно­сти, — худож­ник же пока­зы­ва­ет его нам в обли­ке боже­ства и слов­но бы с бес­смерт­ным телом, кото­рое тем не менее испол­не­но силы и спо­соб­но с лег­ко­стью свер­шать все вели­кие подви­ги, выпав­шие ему на долю.

В мощ­ных очер­та­ни­ях это­го тела я вижу непре­одо­ли­мую силу победи­те­ля могу­чих гиган­тов, воз­му­тив­ших­ся про­тив богов и сра­жен­ных Гер­ку­ле­сом на Фле­грей­ских полях, но в то же вре­мя мяг­кие линии этих очер­та­ний, при­даю­щие лег­кость и гиб­кость стро­е­нию тела, вызы­ва­ют в моей памя­ти стре­ми­тель­ные пово­роты его в еди­но­бор­стве с Ахе­ло­ем, не ускольз­нув­шим, несмот­ря на все мно­го­об­ра­зие сво­их пре­вра­ще­ний, от рук сопер­ни­ка.

В каж­дой части тела рас­кры­ва­ет­ся, слов­но на кар­тине, весь герой в одном из его дея­ний, — и, как на точ­ном плане разум­ной построй­ки двор­ца, здесь ясно вид­но назна­че­ние каж­дой части.

Я не могу созер­цать то немно­гое, что оста­лось от плеч Гер­ку­ле­са, не вспо­ми­ная, что на их про­стер­той мощи, слов­но на двух гор­ных кря­жах, поко­и­лась вся тяжесть небес­ной сфе­ры. С какой вели­ча­во­стью вырас­та­ет грудь и как вели­ко­леп­на взды­маю­ща­я­ся округ­лость ее сво­да! Такой и долж­на быть грудь, на кото­рой раздав­ле­ны были вели­кан Антей и трех­те­лый Гери­он. Ни грудь како­го-нибудь три­жды или с.374 четы­ре­жды увен­чан­но­го олим­пий­ско­го победи­те­ля, ни грудь спар­тан­ско­го вои­на, потом­ка геро­ев, не смог­ли бы най­ти столь же вели­ко­леп­ное и вели­че­ст­вен­ное вопло­ще­ние.

Спро­си­те познав­ших самое пре­крас­ное в при­ро­де смерт­ных: виде­ли они когда-нибудь бок, кото­рый мог бы срав­нить­ся с левым боком тор­са? Дей­ст­вие и про­ти­во­дей­ст­вие его муску­лов пора­зи­тель­ным обра­зом урав­но­ве­ше­ны муд­рым соот­но­ше­ни­ем меж­ду измен­чи­вым дви­же­ни­ем и стре­ми­тель­ной силой, бла­го­да­ря чему тело ока­зы­ва­ет­ся спо­соб­ным совер­шить все, что оно ни поже­ла­ло бы. Подоб­но тому, как при под­ни­маю­щем­ся на море вол­не­нии спо­кой­ная преж­де поверх­ность покры­ва­ет­ся в неяс­ном смя­те­нии играю­щи­ми вол­на­ми, когда одна погло­ща­ет­ся дру­гой и сно­ва выка­ты­ва­ет­ся из нее, — так и здесь, мяг­ко взду­ва­ясь, неза­вер­шен­ным вли­ва­ет­ся один мускул в дру­гой, а тре­тий, под­ни­маю­щий­ся меж­ду ними и уси­ли­ваю­щий их дви­же­ние, теря­ет­ся в них, и наш взор слов­но бы погло­ща­ет­ся вме­сте с ним.

Здесь я хотел бы оста­но­вить­ся, чтобы в нашем созна­нии бес­пре­пят­ст­вен­но запе­чат­ле­лось пред­став­ле­ние о непре­хо­дя­щей зна­чи­мо­сти обра­за, кото­рый вопло­щен здесь, одна­ко выс­шие кра­соты нель­зя опи­сы­вать раз­об­щен­но. А какие пред­став­ле­ния порож­да­ют в то же вре­мя бед­ра, кре­пость кото­рых свиде­тель­ст­ву­ет о том, что герою ни разу не дове­лось ни дрог­нуть, ни согнуть­ся!

В это мгно­ве­ние дух мой обле­та­ет отда­лен­ней­шие стра­ны све­та, по кото­рым про­хо­дил Гер­ку­лес: созер­ца­ние бедер с их неис­ся­кае­мой мощью и лишь боже­ству при­су­щей дли­ной, про­нес­ших героя сквозь сот­ни земель и наро­дов к бес­смер­тию, уво­дит меня к пре­де­лам его мно­готруд­ных ски­та­ний, к мону­мен­там и стол­пам, где поко­и­лась его пята. Я начи­наю раз­мыш­лять об этих даль­них похо­дах, но взгляд на спи­ну тор­са побуж­да­ет мой дух вер­нуть­ся. Я был вос­хи­щен, увидев это тело сза­ди, слов­но чело­век, кото­рый, испы­тав вна­ча­ле изум­ле­ние при виде вели­ко­леп­но­го пор­та­ла неко­е­го хра­ма, под­ни­ма­ет­ся затем на вер­ши­ну это­го хра­ма, где его при­во­дит в вос­торг свод, скры­тый преж­де от взо­ра.

Я вижу здесь бла­го­род­ней­шее стро­е­ние костя­ка это­го тела, исток муску­лов, схе­му их рас­по­ло­же­ния и дви­же­ния, — и все это рас­кры­ва­ет­ся, как види­мый с вер­ши­ны горы пей­заж, кото­ро­му при­ро­да нис­по­сла­ла все­воз­мож­ные богат­ства сво­их кра­сот. Подоб­но тому, как поло­гие скло­ны при­вет­ли­вых воз­вы­шен­но­стей рас­т­во­ря­ют­ся то в сужаю­щих­ся, то в рас­ши­ря­ю­щих­ся низи­нах, так мно­го­об­раз­но, вели­ко­леп­но и пре­крас­но воз­вы­ша­ют­ся здесь набу­хаю­щие буг­ры муску­лов, оги­бае­мые, слов­но пото­ком вод Меанд­ра, углуб­ле­ни­я­ми, неред­ко неуло­ви­мы­ми, доступ­ны­ми ско­рее ося­за­нию, неже­ли взо­ру.

с.375 Если вам кажет­ся невоз­мож­ным пока­зать мыс­ля­щую силу в какой-либо части тела, кро­ме голо­вы, поста­рай­тесь постичь здесь то, каким обра­зом созидаю­щая рука твор­ца ока­зы­ва­ет­ся спо­соб­ной оду­хотво­рять мате­рию. Мне пред­став­ля­ет­ся, что спи­на, кажу­ща­я­ся сог­бен­ной от высо­ких дум, завер­ша­ет­ся голо­вой, в кото­рой тес­нят­ся радост­ные вос­по­ми­на­ния о пора­зи­тель­ных дея­ни­ях, и в то вре­мя, как перед мои­ми гла­за­ми воз­ни­ка­ет такая голо­ва, испол­нен­ная вели­чия и муд­ро­сти, в моем вооб­ра­же­нии начи­на­ют вос­со­зда­вать­ся и про­чие недо­стаю­щие чле­ны тела: подоб­ное воздей­ст­вие ока­зы­ва­ет нако­пив­ше­е­ся обоб­ще­ние все­го того, что сохра­ни­лось, слов­но бы вне­зап­но вос­пол­няя ущерб.

Мощ­ность плеч поз­во­ля­ет мне осо­знать, сколь силь­ны­ми были руки, заду­шив­шие льва на горе Кифе­рон, и взор мой стре­мит­ся вос­со­здать их, свя­зав­ших и увлек­ших Цер­бе­ра. Его бед­ра и сохра­нив­ше­е­ся коле­но дают мне воз­мож­ность пред­ста­вить ноги, нико­гда не знав­шие уста­ло­сти, пре­сле­до­вав­шие и настиг­шие мед­но­но­го­го оле­ня.

Но тай­на искус­ства при­во­дит мой дух через все подви­ги, порож­ден­ные силой Гер­ку­ле­са, к совер­шен­ству его души, ибо в этом облом­ке ей воз­двиг­нут такой памят­ник, како­го не смог создать ни один из поэтов, вос­пе­ваю­щих мощь его рук: худож­ник пре­взо­шел их. Его образ героя не остав­ля­ет места для мыс­ли о жесто­ко­сти или рас­пу­щен­но­сти. В тихом спо­кой­ст­вии тела про­яв­ля­ет­ся сосре­дото­чен­ный, вели­кий дух; пред нами пред­ста­ет муж, кото­рый из люб­ви к спра­вед­ли­во­сти под­вер­гал себя вели­чай­шим пре­врат­но­стям судь­бы и даро­вал стра­нам без­опас­ность, а их оби­та­те­лям — мир.

Эта заме­ча­тель­ная и бла­го­род­ная фор­ма столь совер­шен­но­го суще­ства слов­но бы ове­я­на бес­смер­ти­ем, сосудом для кото­ро­го и слу­жит фигу­ра; кажет­ся, буд­то выс­ший дух занял место брен­ных чле­нов и рас­про­стра­нил­ся вме­сто них. Это уже не тело, все еще про­дол­жаю­щее борь­бу с чудо­ви­ща­ми и зло­де­я­ми, но суще­ство, кото­рое на горе Эте очи­сти­лось от шла­ков чело­ве­че­ской при­ро­ды, неко­гда укло­нив­шей­ся от искон­но­го сво­его подо­бия отцу богов.

Таким совер­шен­ным не виде­ли Гер­ку­ле­са ни люби­мый им Гил, ни неж­ная Иола; таким совер­шен­ным лежал он в объ­я­тьях Гебы, [боги­ни] веч­ной юно­сти, и впи­ты­вал в себя ее нескон­чае­мые токи. Тело его не пита­ет­ся боль­ше брен­ны­ми яст­ва­ми и гру­бы­ми веще­ства­ми; его под­дер­жи­ва­ет пища богов — и кажет­ся, буд­то он лишь вку­ша­ет, не впи­ты­вая, и насы­ща­ет­ся, не напол­ня­ясь.

О, если бы я мог увидеть это изва­я­ние столь же вели­че­ст­вен­ным и пре­крас­ным, каким оно откры­лось разу­му его твор­ца, чтобы толь­ко иметь воз­мож­ность ска­зать об остав­шем­ся то, что думал он и как долж­но думать мне! Наравне с ним я испы­тал бы вели­чай­шее сча­стье, с.376 опи­сав это про­из­веде­ние достой­ным обра­зом. Но я стою, испол­нен­ный печа­ли, и, подоб­но Пси­хее, начав­шей опла­ки­вать любовь после того, как она ее позна­ла, скорб­лю о невоз­врат­ных утра­тах ста­туи Гер­ку­ле­са после того, как достиг пони­ма­ния при­ро­ды ее кра­соты.

И искус­ство пла­чет вме­сте со мной, ибо про­из­веде­ние, кото­рое оно мог­ло бы поста­вить наряду с вели­чай­ши­ми дости­же­ни­я­ми талан­та и разу­ма и воз­не­сти бла­го­да­ря ему свою гла­ву к высо­чай­шим вер­ши­нам чело­ве­че­ско­го пре­кло­не­ния даже и теперь, как неко­гда в свой золо­той век, — это про­из­веде­ние, где искус­ство, быть может, в послед­ний раз достиг­ло пре­де­ла сво­их воз­мож­но­стей, оно вынуж­де­но видеть напо­ло­ви­ну уни­что­жен­ным и жесто­ко изуро­до­ван­ным. И кто при этом не станет сокру­шать­ся об утра­те мно­гих сотен дру­гих шедев­ров? Но искус­ство, желаю­щее и впредь поучать нас, отвле­ка­ет нас от этих горест­ных раз­мыш­ле­ний и пока­зы­ва­ет нам, сколь мно­го­му мы можем еще научить­ся бла­го­да­ря тому, что сохра­ни­лось, и каки­ми гла­за­ми дол­жен взи­рать на это худож­ник.