Рецензия на:
МАШКИН Н. А. ПРИНЦИПАТ АВГУСТА. ПРОИСХОЖДЕНИЕ И СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ.
М.—Л.: Издательство Академии Наук СССР, 1949.
Перевод с англ. А. В. Зарщикова, О. В. Любимовой.
с.116 Покойный Николай Александрович Машкин вплоть до своей безвременной смерти в 1950 г. занимал должность профессора кафедры Истории Древнего мира в Московском университете и много писал на темы римской истории. Анализируемая книга — первая монография о принципате Августа на русском языке, написанная и опубликованная в Советском Союзе.
Машкин располагает свой предмет в хронологическом порядке и начинает с возникновения в Поздней республике чрезвычайных магистратур. Во введении («Возникновение римского цезаризма», стр. 9—
Незначительные погрешности могут быть опущены, но на нескольких странных нарушениях правил латинской грамматики и лексики следует остановиться, поскольку в некоторых случаях они влияют на содержание книги. Так, к примеру, фраза «servitutem depulit civitati» (Cic. Post Red. in Sen. 8, 19) процитирована в значении «рабы могли бы выгнать свободных» (стр. 32). Liberos в Cic. Phil. I, 2, 5 переведены как «вольноотпущенники», что привело к любопытному выводу (стр. 128 сл.). Фрагмент из Cic. Ad Fam. X, 21, 4 переведен так, как будто viri boni — подлежащее для слова velle, а se означает sibi (стр. 173). Discordia civis (sic), очевидно, принято за латинский эквивалент «гражданского разногласия» у Вергилия (стр. 237, а также 225, 409. Ср. Verg. Ecl. I, 71 сл.: «En, quo discordia civis Produxit miseros»).
В некоторых вопросах различной важности Машкин выдвигает положения, которые, по мнению рецензента, открыты для критики. Но в этом кратком обзоре мы должны сконцентрироваться на том, что представляет наибольшую важность в этой книге, а именно — на суждениях автора о социальных факторах, которые, по его мнению, обусловили утверждение автократии в Риме и определили её силы. По сути дела, это — центральная тема книги, и именно здесь Машкин особенно дистанцируется от взглядов тех, кого называет «современной буржуазной историографией принципата» (стр. 356).
Для Машкина римское общество — прежде всего рабовладельческое общество. Отсюда в его книге акцент на рабстве как на важнейшем факторе при переходе от республики к империи. О принципате Августа Машкин пишет: «Консолидация различных прослоек рабовладельческого общества против рабов составляла одну из основных черт Pax Romana. Она наметилась еще в последний период борьбы Октавиана с Секстом Помпеем и способствовала победе Октавиана над Антонием и утверждению его власти. На это важное обстоятельство в исторической литературе обращалось мало внимания, между тем, по нашему мнению, установление военной диктатуры в Риме нельзя рассматривать иначе, как результат гражданских войн и реакцию против движения рабов и восстаний свободной бедноты. Укрепление рабовладения и насильственное подавление восстаний рабов составляли одну из главных задач римского государства эпохи Августа» (стр. 417).
В самом деле, война против Секста Помпея его врагами преподносилась как борьба против сбежавших рабов, но военная пропаганда Октавиана-триумвира никоим образом не показательна для социальной политики Августа-принцепса. И поскольку Машкин не отрицает, что рабским восстаниям в эпоху Августа нет фактического подтверждения (стр. 414), его взгляд на принципат как на консолидацию рабовладельцев против рабов покоится, главным образом, на выводе, что все Августово законодательство имело целью укрепление рабовладения (стр. 605). Поэтому необходимо определить, подкреплён ли этот вывод фактами.
Машкин справедливо замечает, что SC Silanianum (10 г. до н. э.) был мерой для укрепления рабовладения (стр. 411 сл.), поскольку этот закон, установивший смертную казнь для рабов убитого хозяина, если они не пришли ему на помощь, гарантировал рабовладельцам безопасность. Но, вероятно, его мнение о законах Фуфия Каниния и Элия Сентия о манумиссиях не столь обосновано. Ибо Машкин упустил важный момент: ключом для понимания этих законов является не тот факт, что манумиссия приводила к уменьшению количества рабов, занятых в производстве (стр. 415 сл.), но тот факт, что надлежащим образом освобождённый раб становился ipso facto римским гражданином. Поэтому он не смог заметить, что положения законов о манумиссиях подразумевают, что основной целью Августа было не затруднение пути к свободному положению любого рода, а сокращение власти частных рабовладельцев создавать римских граждан по своему собственному усмотрению (ср. H. Last, CAH X, 432 ff.).
В отношении брачного законодательства Машкин полагает, что его смысл не получил удовлетворительного объяснения в исторической литературе, и предлагает своё собственное объяснение: «Мы считаем, что брачное законодательство стоит в тесной связи с политикой укрепления рабовладения. Правда, связь эта не подчеркнута ни в одном документе, но это вытекает из самого положения вещей. Рабы — это часть семьи; государство… не вмешивалось в отношения между рабами и рабовладельцами, но отношения эти тогда только, с точки зрения рабовладельца, будут нормальными, когда семья будет прочной, когда власть отца семейства поддержана авторитетом государства» (стр. 425). с.118 Очевидно, что этот аргумент отталкивается от ошибочной посылки: он не учитывает двойственного значения familia. Рабы, представленные в римском законодательстве как res, — это часть имущества, но не часть семейства. Кроме того, поскольку хозяин имел право распоряжаться жизнью и смертью своих рабов, не было необходимости укреплять его власть, и брачное законодательство не имело для этого никакого значения.
Утверждение Машкина о том, что все Августово законодательство было предназначено для усиления рабовладения, едва ли может быть подкреплено аргументами, что делает его точку зрения на социальные цели и функции принципата Августа чрезвычайно уязвимой.
Совершенно ясно, что Машкин заходит слишком далеко. Однако нет необходимости соглашаться с его точкой зрения, чтобы признать, что его противоречивая книга может быть интересна читателям, хорошо знакомым с её темой, для формирования независимого суждения.