Е. В. Никитюк

Оратор Андокид и процессы по обвинению в нечестии (ἀσέβεια) в Афинах на рубеже V—IV вв. до н. э.

С некоторыми изменениями статья опубликована в «Вестнике СПбГУ», сер. 2, 1996, вып. 3 (№ 16), с. 23—36.
Публикуется по электронной версии, предоставленной Центром антиковедения СПбГУ, 2000 г.

Исто­ри­че­ская нау­ка наряду с изу­че­ни­ем отдель­ных собы­тий и целых эпох и рань­ше и теперь обра­ща­ла вни­ма­ние так­же и на кон­крет­но­го чело­ве­ка, ока­зав­ше­го­ся их участ­ни­ком или свиде­те­лем. Инте­рес к это­му сюже­ту про­явил­ся в воз­ник­но­ве­нии серии спе­ци­аль­ных био­гра­фи­че­ских и про­со­по­гра­фи­че­ских этюдов, посвя­щен­ных раз­лич­ным выдаю­щим­ся людям клас­си­че­ской древ­но­сти. Но не менее инте­рес­ной, как нам кажет­ся, ока­зы­ва­ет­ся попыт­ка вос­ста­но­вить био­гра­фию обыч­но­го гре­ка, в дан­ном слу­чае, афи­ня­ни­на Андо­кида, лишь волею судь­бы вовле­чен­но­го в бур­ные собы­тия кон­ца Пело­пон­нес­ской вой­ны. Толь­ко одна­жды Андо­кид ясно высту­па­ет из тьмы про­шло­го, а имен­но в свя­зи с собы­ти­я­ми 415 г. в Афи­нах, кото­рые ока­за­лись, в конеч­ном сче­те, решаю­щим фак­то­ром всей его даль­ней­шей жиз­ни. Таким обра­зом, пред­став­ля­ет­ся целе­со­об­раз­ным рас­смот­реть несколь­ко основ­ных сюже­тов — био­гра­фию Андо­кида, осквер­не­ние герм и осуж­де­ние свя­тотат­цев в 415 г. перед отплы­ти­ем афин­ско­го флота в Сици­лию, про­цесс 399 г. об оскорб­ле­нии Элев­син­ских богинь и, нако­нец, роль рели­ги­оз­ных, поли­ти­че­ских и эко­но­ми­че­ских момен­тов в этих про­цес­сах.

Источ­ни­ки, касаю­щи­е­ся жиз­ни Андо­кида, немно­го­чис­лен­ны и доста­точ­но спе­ци­фич­ны. Это преж­де все­го — три речи, пол­но­стью дошед­шие до нас под име­нем само­го Андо­кида, кото­рые дают инте­рес­ный авто­био­гра­фи­че­ский мате­ри­ал и харак­те­ри­зу­ют каж­дый раз кон­крет­ный пери­од его жиз­ни: «О сво­ем воз­вра­ще­нии» (II) — 407 г.; «О мисте­ри­ях» (I) — 399 г.; «О мире с лакеде­мо­ня­на­ми» (III) — 391 г.1 В под­лин­но­сти речи «О мире с лакеде­мо­ня­на­ми» в древ­но­сти воз­ни­ка­ли сомне­ния, напри­мер, у Дио­ни­сия Гали­кар­насско­го и лек­си­ко­гра­фа Гар­по­кра­ти­о­на, обра­тив­ших вни­ма­ние на зна­чи­тель­ное коли­че­ство фак­ти­че­ских оши­бок в этой речи. Но посколь­ку отдель­ные неточ­но­сти встре­ча­ют­ся и в двух дру­гих речах, для кото­рых автор­ство Андо­кида несо­мнен­но, толь­ко этот аргу­мент нель­зя при­знать доста­точ­ным2. Чет­вер­тая сохра­нив­ша­я­ся речь «Про­тив Алки­ви­а­да» (IV), в древ­но­сти бес­спор­но счи­тав­ша­я­ся сочи­не­ни­ем Андо­кида, совре­мен­ны­ми иссле­до­ва­те­ля­ми при­пи­сы­ва­ет­ся како­му-либо софи­сту или рито­ру, воз­мож­но еще IV в. до н. э., когда широ­ко рас­про­стра­ни­лась мода писать фик­тив­ные обви­ни­тель­ные или защи­ти­тель­ные речи в каче­стве образ­цов рито­ри­че­ской и пам­флет­ной лите­ра­ту­ры3. Этот вывод осно­вы­ва­ет­ся преж­де все­го на несо­по­ста­ви­мо­сти при­во­ди­мых в ней фак­тов с реаль­ной био­гра­фи­ей Андо­кида (напри­мер, мно­го­чис­лен­ные посоль­ства и про­веде­ние ост­ра­киз­ма, направ­лен­но­го про­тив него). В том, что такая речь была при­пи­са­на имен­но Андо­киду мож­но видеть след тех нере­а­ли­зо­вав­ших­ся меч­та­ний и даже попы­ток занять более важ­ное место в афин­ской обще­ст­вен­ной жиз­ни, о кото­рых, веро­ят­но, пого­ва­ри­ва­ли в горо­де и о кото­рых свиде­тель­ст­ву­ют как его соб­ст­вен­ные речи, так и дру­гие авто­ры. Как нам кажет­ся, нет осно­ва­тель­ных при­чин в целом не дове­рять трак­тов­ке Андо­кидом собы­тий того вре­ме­ни, посколь­ку пер­вые три речи были про­из­не­се­ны перед слу­ша­те­ля­ми, из чис­ла кото­рых он посто­ян­но при­зы­ва­ет свиде­те­лей, так что явная ложь не оста­лась бы без­на­ка­зан­ной ни для него, ни для них. Но эти речи, явля­ясь лич­ны­ми апо­ло­ги­я­ми, без­услов­но, тен­ден­ци­оз­ны и субъ­ек­тив­ны, что про­яв­ля­ет­ся, преж­де все­го, в пре­уве­ли­че­нии соб­ст­вен­ных заслуг перед горо­дом и свя­то­сти спа­се­ния отца и род­ст­вен­ни­ков (I, 50, 66), а так­же в ярких отри­ца­тель­ных харак­те­ри­сти­ках его обви­ни­те­лей Дио­клида (I, 39—42), Кефи­сия (I, 92—93) и Кал­лия (I, 124—131). Неко­то­рые сведе­ния о жиз­ни Андо­кида мож­но почерп­нуть из речи Псев­до-Лисия «Про­тив Андо­кида», состав­лен­ной неиз­вест­ным рито­ром в IV в. до н. э. Воз­мож­но, что она явля­ет­ся дев­то­ро­ло­ги­ей Меле­та или Эпи­ха­ра, высту­пив­ших обви­ни­те­ля­ми Андо­кида на про­цес­се 399 г. Автор речи настро­ен по отно­ше­нию к нему крайне враж­деб­но (см., напри­мер, 6—7, 23, 45, 49) и поэто­му поль­зо­вать­ся ею при­хо­дит­ся с осто­рож­но­стью, хотя боль­шая часть фак­тов, ско­рее все­го, соот­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­сти. Био­гра­фия Андо­кида в «Жиз­не­опи­са­нии деся­ти ора­то­ров», при­пи­сы­вае­мых Псев­до-Плу­тар­ху явля­ет­ся, по-види­мо­му, крат­ким пере­ло­же­ни­ем свиде­тельств дру­гих источ­ни­ков и толь­ко наме­ча­ет глав­ные эта­пы его жиз­ни. Осталь­ные же авто­ры, опи­сы­ваю­щие в сво­их сочи­не­ни­ях осквер­не­ние герм в 415 г. и после­до­вав­ший за этим про­цесс о нече­стии, свя­зы­ва­ют эти собы­тия преж­де все­го с Алки­ви­а­дом (Diod. XIII, 2, 5), не упо­ми­ная даже Андо­кида по име­ни (Thuc. VI, 60, 2—5) или пере­да­ют всю эту исто­рию лишь в общих чер­тах (Plut. Alc., 21, 1—6). Таким обра­зом, глав­ным источ­ни­ком для вос­ста­нов­ле­ния био­гра­фии Андо­кида явля­ют­ся все же его соб­ст­вен­ные речи, на кото­рые мы и будем опи­рать­ся.

Андо­кид — это преж­де все­го ари­сто­крат, что яви­лось бес­спор­ной при­чи­ной мно­гих пери­пе­тий его бур­ной жиз­ни. Он один из тех, кто был в сфе­ре поли­ти­че­ской борь­бы родов и отдель­ных их пред­ста­ви­те­лей в Афи­нах в кон­це V в. до н. э., но сам был, по-види­мо­му, пред­ста­ви­те­лем сред­не­го уров­ня этой борь­бы. Источ­ни­ки поз­во­ля­ют доста­точ­но ясно про­следить про­ис­хож­де­ние Андо­кида, выявить роль, кото­рую игра­ли в поли­ти­че­ской жиз­ни Афин его пред­ки. Андо­кид являл­ся, веро­ят­но, послед­ним отпрыс­ком одно­го из древ­них и знат­ных атти­че­ских родов, посколь­ку после 391 г., когда, как он сам при­зна­ет­ся, у него не было еще детей, ни лите­ра­тур­ные источ­ни­ки, ни над­пи­си не упо­ми­на­ют ни его само­го, ни его потом­ков. Появ­ле­ние же это­го рода тра­ди­ция отно­сит к мифи­че­ским вре­ме­нам, что харак­тер­но для семей эвпат­ридов. Плу­тарх (Alc., 21, 1) и Свида (s. v. Ἀνδο­κίδης) со ссыл­кой на Гел­ла­ни­ка гово­рят, что род Андо­кида вос­хо­дит к Одис­сею, имев­ше­му боже­ст­вен­ное про­ис­хож­де­ние и по отцов­ской и по мате­рин­ской линии: его отец Лаэрт был, соглас­но мифо­ло­гии, сыном арго­нав­та Арки­сия и Хал­ко­меду­сы, вну­ком Кефа­ла, кото­рый, в свою оче­редь, был сыном Гер­ме­са и жри­цы боги­ни Афи­ны — Гер­сы, доче­ри пер­во­го афин­ско­го царя Кек­ро­па. Мать же Одис­сея счи­та­лась доче­рью Хио­ны и Авто­ли­ка, дру­го­го сына Гер­ме­са. Кро­ме того, Псев­до-Плу­тарх, ссы­ла­ясь на того же само­го Гел­ла­ни­ка, утвер­жда­ет, что Андо­кид «про­ис­хо­дил пря­мо от Гер­ме­са, ибо был отпрыс­ком рода Кери­ков» (Vi­tae X or., II, 1) и, таким обра­зом, пыта­ет­ся выве­сти его родо­слов­ную непо­сред­ст­вен­но от Гер­ме­са, так как, по пре­да­нию, афин­ский род Кери­ков вел свое про­ис­хож­де­ние от мифи­че­ско­го Кери­ка, одно­го из сыно­вей Гер­ме­са (Paus. I, 38, 2). Это, по-види­мо­му, невер­ная интер­пре­та­ция Гел­ла­ни­ка Псев­до-Плу­тар­хом, так как при той важ­ной роли, кото­рую играл в рели­ги­оз­ной жиз­ни Афин этот жре­че­ский род, о таком аргу­мен­те не умол­ча­ли бы ни Андо­кид в сво­ей защи­те, ни Псев­до-Лисий в направ­лен­ной про­тив него речи. Хотя, с дру­гой сто­ро­ны, свиде­тель­ст­вом воз­мож­ной при­над­леж­но­сти Андо­кида к роду Кери­ков может слу­жить тот факт, что Кал­лий, пре­тен­до­вав­ший вме­сте с ним на одну эпи­кле­ру, и, таким обра­зом, являв­ший­ся в каком-то колене его род­ст­вен­ни­ком, опре­де­лен­но был из это­го рода (And. I, 116, 127). Из это­го сле­ду­ет, что вопрос о при­над­леж­но­сти Андо­кида к роду Кери­ков при дан­ном состо­я­нии источ­ни­ков при­дет­ся оста­вить откры­тым. Реаль­ные пред­ки Андо­кида игра­ли весь­ма замет­ную роль в поли­ти­че­ской жиз­ни Афин на про­тя­же­нии четы­рех поко­ле­ний. Пер­вый исто­ри­че­ский пер­со­наж, упо­мя­ну­тый источ­ни­ка­ми — его пра­дед Лео­гор, родив­ший­ся око­ло 540 г. до н. э.4 Он вме­сте со сво­им тестем Хари­ем высту­пал про­тив Писи­стра­ти­дов и постра­дал от них, из чего мож­но сде­лать вывод о про­ти­во­по­лож­ной поли­ти­че­ской ори­ен­та­ции и о под­держ­ке ими рода Алк­мео­нидов (And. I, 106). Дед ора­то­ра, его тез­ка — Андо­кид, кото­рый родил­ся око­ло 500 г., а в 446/45 г. был выбран стра­те­гом. Когда в кон­це 446 г. в Мега­рах про­изо­шло вос­ста­ние и был пере­бит почти весь афин­ский гар­ни­зон, лишь немно­гим уда­лось спа­стись в Нисею и, в том чис­ле, трем отрядам афи­нян, кото­рые под пред­во­ди­тель­ст­вом Андо­кида про­де­ла­ли труд­ный путь, отсту­пая из Пег через Бео­тию в Афи­ны (Thuc. I, 114, 1; cf. IG, I2, 1685). Он же был одним из деся­ти послов, участ­во­вав­ших в пере­го­во­рах с лакеде­мо­ня­на­ми и заклю­чив­ших так назы­вае­мый Трид­ца­ти­лет­ний мир (Thuc. I, 115, 1; And. III, 6; Ps.-Plut. Vi­tae X or., II, 1). Кро­ме того, Фукидид (I, 51, 4) и Псев­до-Плу­тарх (Vi­tae X or., II, 2) упо­ми­на­ют об уча­стии в 433 г. Андо­кида, сына Лео­го­ра, вме­сте с Глав­ко­ном в экс­пе­ди­ции на Кер­ки­ру, хотя Псев­до-Плу­тарх при­пи­сы­ва­ет этот факт био­гра­фии само­го ора­то­ра, а не его деда. Но эти свиде­тель­ства, воз­мож­но, оши­боч­ны, так как в одной из афин­ских над­пи­сей, содер­жа­щих отчет об этой экс­пе­ди­ции назван не Андо­кид, а Дра­кон­тид (CIA, I, 179). В 441/40 г. деда Андо­кида опять выбра­ли стра­те­гом и в чис­ле про­чих воен­ных дей­ст­вий он вел вой­ну на Само­се (Schol. Aris­tid. III, 485), где его кол­ле­га­ми по этой долж­но­сти были такие зна­ме­ни­тые в гре­че­ском мире люди как Перикл и Софокл (Plut. Per., 8; cf. Thuc. I, 116, 1). О том, насколь­ко замет­ной фигу­рой был Андо­кид Стар­ший, свиде­тель­ст­ву­ет один из череп­ков с его име­нем, сохра­нив­ший­ся после про­веде­ния ост­ра­киз­ма в 444/43 г., когда был изгнан глав­ный про­тив­ник Перик­ла — Фукидид, сын Меле­сия.

Дедом же Андо­кида с мате­рин­ской сто­ро­ны был Тисандр, чело­век тоже более или менее извест­ный, посколь­ку, воз­мож­но, имен­но его мож­но отож­де­ст­вить с тем, чье имя встре­ча­ет­ся на одном из череп­ков для про­веде­ния ост­ра­киз­ма5. Сын Тисанд­ра, Эпи­лик, дядя Андо­кида, воз­глав­лял пере­го­во­ры с пер­сид­ским царем Дари­ем II Охом о «друж­бе на веч­ные вре­ме­на». К сожа­ле­нию, мы не зна­ем ни усло­вий, ни вре­ме­ни заклю­че­ния это­го дого­во­ра; извест­но лишь, что реаль­ных послед­ст­вий он не повлек, так как афи­няне вско­ре пере­шли на сто­ро­ну Амор­га, вос­став­ше­го в 412 г. про­тив пер­сид­ско­го царя (And. III, 29). Позд­нее при неиз­вест­ных для нас обсто­я­тель­ствах он умер в Сици­лии, при­чем его финан­со­вые дела ока­за­лись в пло­хом состо­я­нии, так как недви­жи­мо­го иму­ще­ства было менее, чем на два талан­та, а дол­гов — более, чем на пять (And. I, 117—118). Веро­ят­но, что это про­изо­шло уже после Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции, так как Андо­кид упо­ми­на­ет его в речи «О мисте­ри­ях» в свя­зи с делом об эпи­кле­ре, воз­ник­шем толь­ко в 400 или 399 г. После Эпи­ли­ка не оста­лось сыно­вей, толь­ко две доче­ри, на одной из кото­рых и дол­жен был женить­ся Андо­кид, если бы она, заболев, не умер­ла. Дру­гая же долж­на была вый­ти замуж за Леа­г­ра, тоже при­над­ле­жав­ше­го к роду Андо­кида, что, впро­чем, мож­но лишь пред­по­ло­жить, опи­ра­ясь на его обя­за­тель­ство женить­ся, так как иных сведе­ний о нем не сохра­ни­лось (And. I, 117).

Отец Андо­кида — Лео­гор, родив­ший­ся око­ло 470 г., был уже менее геро­и­че­ской фигу­рой и про­сла­вил­ся, в основ­ном, рос­кош­ны­ми пира­ми, по при­чине чего часто слу­жил пред­ме­том насме­шек в афин­ских комеди­ях. Так, Ари­сто­фан гово­рит о его изыс­кан­ных уго­ще­ни­ях (Vesp., 1269) и о том, что у себя дома он спе­ци­аль­но выра­щи­вал фасид­ских птиц, т. е. фаза­нов (Nub., 109). Совре­мен­ник Ари­сто­фа­на, поэт Пла­тон в комедии «Огор­чен­ный» высме­и­ва­ет Лео­го­ра как обжор­ли­во­го, нена­сыт­но­го чело­ве­ка (ap. Athen. IX p 387 a). У него, по-види­мо­му, было толь­ко двое детей — сын и дочь, жив­шая с мужем тоже в Афи­нах (And. I, 42, 50). Лео­гор был заклю­чен в тюрь­му вме­сте с сыном. О при­чине его аре­ста источ­ни­ки сооб­ща­ют по-раз­но­му. Псев­до-Плу­тарх гово­рит, что Андо­кид в чис­ле про­чих донес и на соб­ст­вен­но­го отца (Vi­tae X or., II, 7). Сам Андо­кид кате­го­ри­че­ски отка­зы­ва­ет­ся от при­част­но­сти к это­му, но сам факт отри­ца­ния свиде­тель­ст­ву­ет о том, что такие слу­хи были широ­ко рас­про­стра­не­ны в афин­ском обще­стве и в его вре­мя (I, 19, 23).

Семья Лео­го­ра была доста­точ­но состо­я­тель­ной. Она вла­де­ла домом в Афи­нах, у хра­ма Фор­бан­та (And. I, 62), где кро­ме само­го Лео­го­ра и Андо­кида посто­ян­но жили и дру­гие род­ст­вен­ни­ки, напри­мер, Хар­мид, сверст­ник и двою­род­ный брат Андо­кида, с само­го дет­ства, по сло­вам послед­не­го, вос­пи­ты­вав­ший­ся в их доме (I, 48). Пола­га­ясь на харак­те­ри­сти­ку Андо­кида, мож­но пред­по­ло­жить, что это был ста­рин­ный, «древ­ней­ший из всех» домов в окру­ге, при­над­ле­жав­ший на про­тя­же­нии несколь­ких поко­ле­ний чле­нам одно­го рода (I, 147). О хоро­шей сохран­но­сти это­го дома свиде­тель­ст­ву­ет то, что имен­но его в пери­од отсут­ст­вия Андо­кида в Афи­нах выбрал для себя Клео­фонт, один из вли­я­тель­ных вождей афин­ской демо­кра­тии в послед­ние годы Пело­пон­нес­ской вой­ны, пред­ста­ви­тель бога­тых тор­го­во-про­мыш­лен­ных сло­ев (And. I, 146).

Андо­кид родил­ся в Афи­нах в деме Кида­те­ны филы Пан­ди­о­ниды. Псев­до-Плу­тарх, прав­да, колеб­лет­ся и назы­ва­ет вто­рой воз­мож­ный вари­ант — дем Форы филы Антио­хиды (Vi­tae X or., II, 1), но дру­гие источ­ни­ки отчет­ли­во ука­зы­ва­ют имен­но на Кида­те­ны как на род­ной дем Андо­кида и его пред­ков (совре­мен­ная ора­то­ру над­пись — IG, II2, 1138; атти­до­граф Фило­хор в ком­мен­та­ри­ях Диди­ма к речам Демо­сфе­на, стлб. 7, стк. 26—27; атти­до­граф Анд­ро­ти­он в схо­ли­ях к речам Элия Ари­сти­да, с. 485 изд. В. Дин­дор­фа). Точ­ный год рож­де­ния Андо­кида неиз­ве­стен, но на осно­ва­нии про­ти­во­ре­чи­вых свиде­тельств (And. I, 148; II, 7; Ps.-Lys. VI, 46; Ps.-Plut. Vi­tae X or., II, 15) боль­шин­ство иссле­до­ва­те­лей пола­га­ют, что мож­но при­нять 440 г. в каче­стве наи­бо­лее веро­ят­ной даты6.

Отец Андо­кида был, как уже отме­ча­лось, доста­точ­но знат­ным и состо­я­тель­ным чело­ве­ком, чтобы дать сыну при­ли­че­ст­ву­ю­щее его про­ис­хож­де­нию вос­пи­та­ние. Так, он зани­мал­ся спор­том и, в том чис­ле, вер­хо­вой ездой, в Кино­сар­ге, в одном из афин­ских гим­на­си­ев (And. I, 61). Пря­мых свиде­тельств тому нет, но, веро­ят­но, он про­шел курс в шко­ле софи­стов или, по край­ней мере, про­слу­шал какое-то коли­че­ство их бесед. Об этом мож­но судить по тому, что он полу­чил непло­хое обра­зо­ва­ние и вла­дел рито­ри­кой хотя бы в мини­маль­ной сте­пе­ни, как и мно­гие моло­дые люди того вре­ме­ни. Свиде­тель­ст­вом тому слу­жат его речи, в кото­рых мож­но най­ти раз­лич­ные эле­мен­ты — стро­го казу­и­сти­че­ское обос­но­ва­ние суще­ст­во­ва­ния или отме­ны зако­на или поста­нов­ле­ния, хоро­шее зна­ние и исполь­зо­ва­ние тек­стов как этих зако­нов (он пол­но­стью цити­ру­ет псе­физ­мы Демо­фан­та 410 г. — I, 96—98; Патро­клида 405 г. — I, 77—79; Тиса­ме­на 403 г. — I, 83—84), так и офи­ци­аль­ных клятв про­из­но­си­мых чле­на­ми буле и гели­эи (I, 91). Он дает пре­крас­ные образ­цы рас­ска­за (напри­мер, в свя­зи с делом о гер­мах — о доно­се Дио­клида и поступ­ке Эвфи­ле­та), при­во­дит яркие и хлест­кие харак­те­ри­сти­ки участ­ни­ков собы­тий (напри­мер, Кал­лия и Эпи­ха­ра), вклю­ча­ет в текст речи вымыш­лен­ные диа­ло­ги. Упо­ми­на­ние име­ни Андо­кида соста­ви­те­ля­ми лек­си­ко­гра­фи­че­ских сло­ва­рей (в лек­си­ко­нах Гар­по­кра­ти­о­на, Фотия, Свиды, в «Оно­ма­сти­коне» Пол­лук­са) свиде­тель­ст­ву­ет о свое­об­ра­зии его лите­ра­тур­но­го язы­ка.

В какой-то пери­од вре­ме­ни Андо­кид всту­пил в одно из тай­ных обществ — гете­рию, руко­во­ди­мую неким Эвфи­ле­том, сыном Тимо­фея, из того же дема, что и Андо­кид — из Кида­те­ны. Семья Андо­кида, по-види­мо­му, зна­ла об этом, но отно­си­лась тер­пи­мо до того момен­та, пока не было совер­ше­но пре­ступ­ле­ние в отно­ше­нии герм и мисте­рий (And. I, 49). После же того, как Лео­гор с род­ст­вен­ни­ка­ми был заклю­чен в тюрь­му, двою­род­ный брат Андо­кида Хар­мид стал уго­ва­ри­вать его рас­ска­зать о совер­шен­ном свя­тотат­стве: «Андо­кид, ты видишь вели­чи­ну нынеш­них бед­ст­вий. В преж­нее вре­мя мне не было необ­хо­ди­мо­сти гово­рить и огор­чать тебя, теперь же я вынуж­ден сде­лать это из-за слу­чив­ше­го­ся с нами несча­стья. Ведь те, с кем ты общал­ся и с кем под­дер­жи­вал связь, — все они вслед­ст­вие обви­не­ний, из-за кото­рых гиб­нем и мы, либо уже погиб­ли, либо бежа­ли, при­знав тем самым свою вину» (I, 49). Об Эвфи­ле­те же мы зна­ем немно­го кро­ме того, что это был чело­век бога­тый, вла­дев­ший дома­ми, зем­лей и иму­ще­ст­вом как в самих Афи­нах, так и в дру­гих обла­стях Атти­ки, о чем свиде­тель­ст­ву­ют так назы­вае­мые Атти­че­ские сте­лы с пере­ч­нем кон­фис­ко­ван­но­го после про­цес­са гер­мо­ко­пидов и про­дан­но­го иму­ще­ства (АС, VI, 88; X, 15—20)7. На сохра­нив­ших­ся частях стел упо­мя­ну­ты кон­фис­ко­ван­ные у Эвфи­ле­та три участ­ка и три дома, отдель­но -сад и еще какое-то иму­ще­ство на общую сум­му в 1925 драхм. При этом необ­хо­ди­мо учи­ты­вать, что реаль­ная их сто­и­мость мог­ла быть намно­го боль­ше, так как, во-пер­вых, это была мас­со­вая рас­про­да­жа, при­чем Афи­ны нахо­ди­лись в состо­я­нии вой­ны; во-вто­рых, обви­не­ние в свя­тотат­стве преж­них вла­дель­цев это­го иму­ще­ства мог­ло заста­вить воз­дер­жи­вать­ся от при­об­ре­те­ния его людей осо­бо бого­бо­яз­нен­ных или пеку­щих­ся о сво­ей доб­рой репу­та­ции. По-види­мо­му, Эвфи­лет и еще один член этой же самой гете­рии — Мелет — участ­во­ва­ли так­же и в про­фа­на­ции мисте­рий, глав­ным винов­ни­ком кото­рой счи­тал­ся Алки­ви­ад. В отли­чие от Меле­та, имя Эвфи­ле­та не встре­ча­ет­ся ни в одном спис­ке до доно­са, сде­лан­но­го самим Андо­кидом по делу о мисте­ри­ях, но Атти­че­ские сте­лы, явля­ясь офи­ци­аль­ным доку­мен­том, обо­зна­ча­ют его как «осуж­ден­но­го за то и дру­гое пре­ступ­ле­ние» (АС, VI, 88).

Андо­кид всту­пил в гете­рию еще задол­го до 415 г. Исхо­дя из выше­ука­зан­ной даты его рож­де­ния это мог­ло про­изой­ти где-то после 422 г.8, когда, став эфе­бом, он мог вести тот бур­ный образ жиз­ни, на кото­рый неод­но­крат­но жалу­ют­ся антич­ные авто­ры и, в част­но­сти, Ари­сто­фан во «Всад­ни­ках». Свиде­тель­ст­вом тому могут слу­жить сло­ва Псев­до-Плу­тар­ха и о самом Андо­киде: «Дело в том, что еще рань­ше он, будучи чело­ве­ком рас­пу­щен­ным, во вре­мя ноч­ной гулян­ки, раз­бил какую-то из ста­туй богов» (Vi­tae X or., II, 4).

Юно­ши из знат­ных родов в соот­вет­ст­вии с тра­ди­ци­я­ми сво­их семей были настро­е­ны, чаще все­го, нега­тив­но по отно­ше­нию к афин­ской демо­кра­тии и Андо­кид не был исклю­че­ни­ем в этом плане. Как пишет Плу­тарх в био­гра­фии Алки­ви­а­да, Андо­кид «счи­тал­ся нена­вист­ни­ком наро­да и при­вер­жен­цем оли­гар­хии» (21, 2). Про­яв­ля­лось это, в том чис­ле, в состав­ле­нии и декла­ма­ции в сво­ей среде все­воз­мож­ных поли­ти­че­ских пам­фле­тов, направ­лен­ных про­тив демо­са и его пред­во­ди­те­лей — дема­го­гов-выско­чек. Сочи­не­ния подоб­но­го рода до нас не дошли, но харак­тер­но, что два кон­текст­ных фраг­мен­та, сохра­нив­ши­е­ся от речей, не име­ю­щих отно­ше­ния к делу о гер­мах и мисте­ри­ях, демон­стри­ру­ют явно­вы­ра­жен­ный анти­де­мо­кра­ти­че­ский настрой. И в пол­но­стью дошед­ших до нас речах Андо­кида мож­но почув­ст­во­вать подоб­ное отно­ше­ние к вла­стям его род­но­го горо­да. Так, даже выпра­ши­вая у сограж­дан пра­во вер­нуть­ся в Афи­ны, он не может удер­жать­ся от упре­ка в адрес демо­кра­тии: «но нет нико­го, кто мог бы обви­нять вас, ибо вы рас­по­ла­га­е­те пол­ным пра­вом устра­и­вать свои дела как вам угод­но: хоти­те — хоро­шо, хоти­те — пло­хо» (II, 19). Что же каса­ет­ся фраг­мен­тов, то это, преж­де все­го, фраг­мент из речи «К това­ри­щам», где уже само загла­вие свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Андо­кид обра­ща­ет­ся имен­но к чле­нам гете­рии. Его сло­ва при­во­дит Плу­тарх в био­гра­фии Феми­сток­ла: «Вели­ко­леп­ную гроб­ни­цу его име­ют на аго­ре маг­не­сий­цы; что же каса­ет­ся его остан­ков, то не сле­ду­ет при­да­вать зна­че­ния сло­вам Андо­кида, кото­рый в речи “К това­ри­щам” гово­рит, что афи­няне нашли остан­ки Феми­сток­ла и раз­бро­са­ли их по вет­ру». И тут же Плу­тарх совер­шен­но отчет­ли­во опре­де­ля­ет цель подоб­но­го иска­же­ния дей­ст­ви­тель­но­сти: «[ора­тор] гово­рит неправ­ду, желая воз­будить сто­рон­ни­ков оли­гар­хии про­тив наро­да» (32, 4). Дру­гой фраг­мент из речи, назва­ние кото­рой не сохра­ни­лось, но, по-види­мо­му, она была хоро­шо извест­на, посколь­ку ее цити­ру­ют авто­ры позд­ней­ших схо­лий: «В самом деле, Андо­кид заяв­ля­ет: “О Гипер­бо­ле мне стыд­но гово­рить: его отец, клей­ме­ный раб, еще и теперь работа­ет у наше­го государ­ства на монет­ном дво­ре, а сам он, чуже­зе­мец и вар­вар, зани­ма­ет­ся изготов­ле­ни­ем ламп”» (Schol. Aris­toph. Vesp., 1007; cf. Schol. Luc. Tim., 30). Так как смыс­ло­вой гла­гол при име­ни Гипер­бо­ла сто­ит в фор­ме насто­я­ще­го вре­ме­ни, то мож­но пред­по­ло­жить, что эта речь была напи­са­на еще до 417 г., когда Гипер­бол был изгнан из Афин ост­ра­киз­мом9. Выра­же­ния, кото­рые исполь­зу­ет Андо­кид, свиде­тель­ст­ву­ют о живой реак­ции на поли­ти­че­скую жизнь в Афи­нах и о ярост­ном непри­я­тии демо­кра­ти­че­ских лиде­ров. Имен­но с пре­бы­ва­ни­ем Андо­кида в одной из афин­ских гете­рий, по-види­мо­му, и свя­за­на его вовле­чен­ность в про­цесс по обви­не­нию в рели­ги­оз­ном нече­стии, после­до­вав­ший за осквер­не­ни­ем герм в 415 г. Совре­мен­ных свиде­тельств это­му про­цес­су, кро­ме Атти­че­ских стел, не сохра­ни­лось. Поэто­му собы­тия мож­но вос­ста­но­вить толь­ко по более позд­ним источ­ни­кам — речи само­го Андо­кида «О мисте­ри­ях», напи­сан­ной через 16 лет после про­цес­са (в 399 г.), а так­же по сооб­ще­ни­ям Фукидида, Псев­до-Лисия, Исо­кра­та, Дио­до­ра, Плу­тар­ха, Псев­до-Плу­тар­ха, Кор­не­лия Непота.

Итак, в одну лет­нюю ночь 415 г., неза­дол­го до отплы­тия афин­ско­го флота в Сици­лию10, все гер­мы (т. е. четы­рех­уголь­ные стол­би­ки с навер­ши­ем в виде голо­вы Гер­ме­са) в горо­де, кро­ме одной, так назы­вае­мой Андо­кидо­вой, были изуро­до­ва­ны. В это вре­мя все еще про­дол­жа­лась актив­ная под­готов­ка Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции11, одним из вдох­но­ви­те­лей кото­рой был Алки­ви­ад. И его вра­ги, потер­пев неуда­чу в попыт­ке изгнать его с помо­щью ост­ра­киз­ма в 417 г., реши­ли, по-види­мо­му, исполь­зо­вать дру­гой спо­соб огра­ни­че­ния его вли­я­ния на внут­ри- и внеш­не­по­ли­ти­че­скую жизнь Афин, о чем ясно гово­рит Исо­крат в речи «Об упряж­ке», состав­лен­ной, яко­бы, от име­ни Алки­ви­а­да Млад­ше­го. Этот послед­ний, с воз­му­ще­ни­ем отвер­гая напад­ки на отца, вос­кли­ца­ет: «Зная, что из всех рели­ги­оз­ных пре­ступ­ле­ний граж­дан более все­го могут воз­му­тить пре­ступ­ле­ния про­тив мисте­рий, а из про­чих пре­ступ­ле­ний — поку­ше­ния на демо­кра­тию, они соеди­ни­ли вме­сте оба эти пре­ступ­ле­ния и заяви­ли в Совет, что мой отец орга­ни­зо­вал тай­ное обще­ство для устрой­ства государ­ст­вен­но­го пере­во­рота и что, схо­дясь на пируш­ку в доме Пули­ти­о­на, отец с това­ри­ща­ми его справ­ля­ет мисте­рии. Граж­дане были воз­му­ще­ны серь­ез­но­стью этих обви­не­ний и поспеш­но созва­ли народ­ное собра­ние» (XVI, 6—7). И далее, как бы после­до­ва­тель­но про­дол­жая рас­сказ Исо­кра­та, Андо­кид в речи «О мисте­ри­ях» гово­рит, что это народ­ное собра­ние состо­я­лось, когда три­е­ра стра­те­га Лама­ха уже сто­я­ла на внеш­нем рей­де (I, 11) и, как добав­ля­ет Плу­тарх, стра­те­гам были пре­до­став­ле­ны неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия (Alc., 18, 3). На этом собра­нии высту­пил некто Пифо­ник и откры­то обви­нил Алки­ви­а­да в про­фа­на­ции мисте­рий, пообе­щав под усло­ви­ем пре­до­став­ле­ния «без­опас­но­сти» при­ве­сти слу­гу в каче­стве свиде­те­ля. Был при­веден Анд­ро­мах, слу­га Поле­мар­ха, кото­рый и сде­лал пер­вый донос, назвав 10 чело­век и, в первую оче­редь, Алки­ви­а­да, Ники­а­да и Меле­та (And. I, 11—13).

Момент для тако­го напа­де­ния на Алки­ви­а­да был выбран очень удач­но — сра­зу же после осквер­не­ния герм, сов­пав­ше­го, к тому же, с празд­ни­ком Адо­ни­са, когда афин­ские жен­щи­ны повсюду выстав­ля­ли изо­бра­же­ния, напо­ми­наю­щие покой­ных и, под­ра­жая похо­рон­ным обрядам, били себя в грудь и пели погре­баль­ные пес­ни. «Тогда, — как пишет Плу­тарх, — вспо­ло­ши­лись мно­гие даже сре­ди тех, кто в иных слу­ча­ях рав­но­душ­но встре­чал подоб­ные вести» (Alc., 18, 6). После же доно­са на Алки­ви­а­да народ охва­тил страх и были при­ня­ты чрез­вы­чай­ные меры и, в част­но­сти, обе­ща­на «без­опас­ность» за доно­сы о любых пре­гре­ше­ни­ях про­тив рели­гии и куль­та. Тут же сле­ду­ет вто­рой донос — мете­ка Тев­к­ра, тай­но бежав­ше­го в Мега­ры и оттуда сооб­щив­ше­го Сове­ту, что в слу­чае пре­до­став­ле­ния «без­опас­но­сти» он рас­ска­жет все извест­ное ему. Совет, обла­дав­ший тогда неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, согла­сил­ся с эти­ми усло­ви­я­ми и Тевкр, достав­лен­ный в город, назвал 12 чело­век, вклю­чая и само­го себя, винов­ных в про­фа­на­ции мисте­рий (And. I, 15) и 18 чело­век, участ­во­вав­ших в осквер­не­нии герм (And. I, 34—35), при­чем име­на в этих двух доно­сах, по свиде­тель­ству Андо­кида, не повто­ря­лись. Имен­но в доно­се Тев­к­ра по пово­ду осквер­не­ния герм впер­вые появ­ля­ет­ся имя Эвфи­ле­та, руко­во­ди­те­ля гете­рии, в кото­рую вхо­дил Андо­кид (And. I, 35). После это­го доно­са по свиде­тель­ству как само­го Андо­кида, так и дру­гих авто­ров (Thuc. VI, 60, 2; Nep. Alc., 3, 3) в горо­де нача­лась насто­я­щая пани­ка и сле­до­ва­те­ли Писандр и Харикл, счи­тав­ши­е­ся тогда «в выс­шей сте­пе­ни пре­дан­ны­ми наро­ду» (And. I, 36), заяви­ли, что это заго­вор про­тив демо­кра­тии и необ­хо­ди­мо про­дол­жать рас­сле­до­ва­ние. Были при­ня­ты допол­ни­тель­ные меры — назна­че­ны боль­шие награ­ды за донос о подоб­ных пре­ступ­ле­ни­ях: по псе­физ­ме Клео­ни­ма — 1000 драхм, по псе­физ­ме Писанд­ра — 10000 драхм (And. I, 28). «Город, — как пишет Андо­кид, — нахо­дил­ся в таком состо­я­нии, что вся­кий раз, когда гла­ша­тай воз­ве­щал о том, чтобы чле­ны Сове­та шли в Булев­те­рий и спус­кал флаг, то по одно­му и тому же сиг­на­лу чле­ны Сове­та отправ­ля­лись в Булев­те­рий, а граж­дане убе­га­ли с пло­ща­ди, каж­дый в стра­хе, чтобы его не схва­ти­ли» (I, 36).

Таким обра­зом, сло­жи­лась бла­го­при­ят­ная обста­нов­ка для сведе­ния лич­ных сче­тов. Посы­па­лись доно­сы — Ага­ри­сты, неко­е­го раба-лидий­ца, Дио­клида. Неко­то­рые из этих доно­сов затро­ну­ли уже непо­сред­ст­вен­но семью и род Андо­кида. Так, в доно­се раба-лидий­ца гово­ри­лось, что в доме его хозя­и­на Ферек­ла про­ис­хо­ди­ли мисте­рии и что в чис­ле про­чих при­сут­ст­во­вал Лео­гор, отец Андо­кида, но он «заку­тав­шись в оде­я­ло, спал» (And. I, 17). После это­го Лео­го­ра при­влек­ли к суду, но так как, по-види­мо­му, дока­за­тельств вины было недо­ста­точ­но, а сам он имел репу­та­цию кути­лы, но никак не поли­ти­че­ско­го про­тив­ни­ка или нече­стив­ца, он, воз­будив про­тив пре­дав­ше­го его суду Спев­сип­па обви­не­ние по гра­фе пара­но­мон с лег­ко­стью выиг­рал это дело. На этот раз семья Андо­кида не испы­та­ла каких-либо серь­ез­ных послед­ст­вий обви­не­ния. В лите­ра­ту­ре дис­ку­ти­ру­ет­ся вопрос, был ли сам Андо­кид сре­ди пере­чис­лен­ных лидий­цем, но осно­ва­ний для это­го, как нам пред­став­ля­ет­ся, нет, так как ни он сам, ни дру­гие источ­ни­ки не ука­зы­ва­ют на это и его имя появ­ля­ет­ся толь­ко лишь в сле­дую­щем доно­се12.

Сле­дую­щий донос, сде­лан­ный Дио­клидом, ока­зал­ся для Андо­кида губи­тель­ным. Дио­клид изо­бра­жа­ет­ся в речи «О мисте­ри­ях» бес­со­вест­ным и про­даж­ным чело­ве­ком, кото­ро­го ни в коей мере не бес­по­ко­и­ли ни без­опас­ность горо­да, постав­лен­ная под угро­зу этим нече­сти­вым пре­ступ­ле­ни­ем, ни оскорб­ле­ние, нане­сен­ное богам, а толь­ко соб­ст­вен­ная выго­да. Весь эпи­зод с этим доно­сом обри­со­ван очень ярко, несмот­ря на про­шед­шие пол­то­ра десят­ка лет, и при той впе­чат­ли­тель­но­сти, кото­рая была харак­тер­на для афи­нян, мож­но себе пред­ста­вить какое воздей­ст­вие мог­ла про­из­ве­сти на слу­ша­те­лей речь Андо­кида. Судя по все­му, Андо­кид исполь­зу­ет для рекон­струк­ции собы­тий того вре­ме­ни текст офи­ци­аль­но­го доно­са, пред­став­лен­но­го Дио­клидом, и мате­ри­а­лы след­ст­вия13.

Дио­клид сде­лал на заседа­нии Сове­та заяв­ле­ние, что зна­ет людей, осквер­нив­ших гер­мы, и рас­ска­зал о том, как он столк­нул­ся с ними (And. I, 38—46). По его сло­вам, он отпра­вил­ся в Лаврий к сво­е­му рабу за обро­ком, но оши­бив­шись во вре­ме­ни, вышел очень рано. Про­хо­дя мимо теат­ра Дио­ни­са14, он увидел, что там, на орхе­ст­ре, собра­лось мно­го людей, чис­лом до 300, сто­я­щих отдель­ны­ми груп­па­ми по 15—20 чело­век. Он уве­рял, что при ярком све­те луны, посколь­ку было пол­но­лу­ние, он узнал боль­шин­ство из них. «Таким обра­зом, — с воз­му­ще­ни­ем вос­кли­ца­ет Андо­кид, — …он преж­де все­го поза­бо­тил­ся о том, и это самое чудо­вищ­ное, — чтобы в его вла­сти было о ком угод­но из афи­нян гово­рить, что он был сре­ди тех людей, и о ком угод­но — что не был» (I, 39). После это­го Дио­клид про­дол­жил свой путь и на сле­дую­щий день, узнав еще в Лав­рии о слу­чив­шем­ся, яко­бы, все сра­зу понял. Далее Андо­кид свиде­тель­ст­ву­ет о при­о­ри­те­те лич­ной выго­ды над обще­ст­вен­ным дол­гом, кото­рый при­об­рел, по всей види­мо­сти, широ­кое рас­про­стра­не­ние в Афи­нах того вре­ме­ни. Так, вер­нув­шись в город, когда сле­до­ва­те­ли и награ­ды были уже назна­че­ны, он, одна­ко, не поспе­шил к вла­стям, что было бы есте­ствен­ным для пат­рио­тич­но­го и бла­го­че­сти­во­го чело­ве­ка. Дио­клид, обра­тив­шись к одно­му из род­ст­вен­ни­ков Андо­кида, Эвфе­му, слу­чай­но застав его сидев­шим в куз­неч­ной мастер­ской, заявил, что он, яко­бы, видел той самой ночью его и осталь­ных чле­нов их семьи в теат­ре Дио­ни­са, но так как хочет иметь их всех сво­и­ми дру­зья­ми, пред­по­чи­та­ет и день­ги полу­чить от них же. На сле­дую­щий день на встре­че в доме Лео­го­ра Дио­клиду, по его сло­вам в пере­да­че Андо­кида, было обе­ща­но выпла­тить 2 талан­та вме­сто 100 мин15, назна­чен­ных вла­стя­ми (т. е. на 20 мин боль­ше). Он, в свою оче­редь, при­нес на Акро­по­ле клят­ву не выда­вать нече­стив­цев сле­до­ва­те­лям. Но те, с кото­ры­ми он заклю­чил дого­во­рен­ность, буд­то бы, обма­ну­ли его, после чего Дио­клид и сде­лал чрез­вы­чай­ное заяв­ле­ние (εἰσαγ­γε­λία) в Сове­те, назвав в чис­ле 40 (And. I, 47; или 42 — I, 43) узнан­ных им афи­нян 11 (And. I, 47; или 13 — I, 68) род­ст­вен­ни­ков Андо­кида, в том чис­ле и Лео­го­ра.

Инфор­ма­ции Дио­клида сра­зу же пове­ри­ли, настоль­ко она была с пер­во­го взгляда прав­до­по­доб­ной и отра­жа­ла суще­ст­во­вав­шую тогда прак­ти­ку собра­ний гете­рий, состо­яв­ших как раз из 15—20 чле­нов. Донос вызвал бур­ную реак­цию булев­тов: было пред­ло­же­но даже отме­нить запрет пытать на коле­се сво­бод­ных, уза­ко­нен­ный неко­гда по пред­ло­же­нию Ска­манд­рия, с тем, чтобы узнать еще до наступ­ле­ния ночи у пере­чис­лен­ных в доно­се и тут же аре­сто­ван­ных име­на всех участ­ни­ков совер­шен­но­го нече­стия. В горо­де было объ­яв­ле­но воен­ное поло­же­ние, граж­дане с ору­жи­ем долж­ны были собрать­ся на аго­ре, у хра­ма Тесея и на Гип­по­да­мо­вой пло­ща­ди, всад­ни­ки — отпра­вить­ся в Ана­кий, а булев­ты и при­та­ны — ноче­вать одни на Акро­по­ле, дру­гие в толо­се (And. I, 43—45).

В чис­ле про­чих после доно­са Дио­клида были аре­сто­ва­ны Андо­кид и Лео­гор. «Мы все, — пишет Андо­кид, — были заклю­че­ны в одну тюрь­му. Насту­пи­ла ночь и тюрь­ма была запер­та. Тогда при­шли: к одно­му — мать, к дру­го­му — сест­ра, к третье­му — жена и дети. Слы­ша­лись кри­ки и вопли людей, рыдаю­щих и опла­ки­ваю­щих слу­чив­ше­е­ся несча­стье» (I, 48). Имен­но в этот момент Хар­мид, двою­род­ный брат Андо­кида, стал уго­ва­ри­вать его рас­ска­зать все извест­ное ему об изуро­до­ва­нии герм и тем самым спа­сти и себя само­го и всех род­ст­вен­ни­ков (I, 49—50). Плу­тарх же гово­рит, что Андо­кид был убеж­ден сде­лать донос о нече­стив­цах неким Тиме­ем, «чело­ве­ком гораздо менее извест­ным, но на ред­кость умным и реши­тель­ным», кото­рый, яко­бы, посо­ве­то­вал Андо­киду ого­во­рить себя и еще несколь­ких чело­век, так как «луч­ше спа­стись, воз­ведя на себя напрас­ли­ну, чем уме­реть позор­ной смер­тью, так и не изба­вив­шись от это­го ужас­но­го обви­не­ния» (Alc., 21, 4—5). Едва ли мож­но пред­по­ло­жить, что Плу­тарх оши­боч­но при­во­дит это имя для вос­пол­не­ния неопре­де­лен­но­го («один из заклю­чен­ных» — VI, 60, 3) ука­за­ния Фукидида, за кото­рым он близ­ко сле­ду­ет в сво­ем изло­же­нии это­го сюже­та. Ско­рее все­го Плу­тарх исполь­зу­ет в этом слу­чае дру­гой источ­ник, воз­мож­но, свиде­тель­ства Гел­ла­ни­ка16, на кото­рые он в этом же пас­са­же опи­ра­ет­ся для опре­де­ле­ния гене­а­ло­гии Андо­кида (Alc., 21, 1). Кро­ме того, сло­ва Андо­кида дают воз­мож­ность счи­тать пра­во­мер­ным упо­ми­на­ние обо­их этих имен, так как он пишет, что после обра­ще­ния Хар­мида «все осталь­ные, и вме­сте, и каж­дый в отдель­но­сти, ста­ли про­сить и умо­лять меня согла­сить­ся» (And. I, 51). Поэто­му, с нашей точ­ки зре­ния, вполне мож­но пред­по­ло­жить, что пер­во­на­чаль­но к Андо­киду дей­ст­ви­тель­но обра­тил­ся Хар­мид, обес­по­ко­ен­ный судь­бой род­ст­вен­ни­ков и сво­ей соб­ст­вен­ной и знаю­щий об его отно­ше­ни­ях с Эвфи­ле­том. А затем, когда ста­ло извест­но, что если один из заклю­чен­ных созна­ет­ся в пре­ступ­ле­нии, то, воз­мож­но, «ценою жиз­ни немно­гих и к тому же сомни­тель­ных лич­но­стей будет спа­се­но от гне­ва тол­пы мно­же­ство без­упреч­но порядоч­ных людей» (Plut. Alc., 21, 5), к уго­ва­ри­ваю­щим при­со­еди­нил­ся некий Тимей, не при­над­ле­жав­ший к семье Андо­кида. Такая под­держ­ка со сто­ро­ны как бы «обще­ст­вен­но­го мне­ния» и мог­ла ока­зать­ся опре­де­ля­ю­щей для Андо­кида, при­няв­ше­го реше­ние изме­нить сослов­ной и дру­же­ской кор­по­ра­тив­но­сти (And. I, 68).

Таким обра­зом про­изо­шел послед­ний шестой донос отно­си­тель­но пре­ступ­ле­ния нече­стив­цев в 415 г., но он имел непо­сред­ст­вен­ное отно­ше­ние толь­ко к делу гер­мо­ко­пидов и лич­но к Андо­киду. Так, по сло­вам Андо­кида, Эвфи­лет во вре­мя одной из пиру­шек чле­нов их гете­рии пред­ло­жил обме­нять­ся подоб­ным зало­гом вер­но­сти, но Андо­кид отка­зал­ся. Тогда вос­поль­зо­вав­шись, яко­бы, болез­нью Андо­кида, упав­ше­го с лоша­ди в Кино­сар­ге, чле­ны гете­рии, убеж­ден­ные сво­им руко­во­ди­те­лем, что и тот тоже согла­сил­ся и раз­ру­шит гер­му филы Эге­иды у хра­ма Фор­бан­та, совер­ши­ли это кощун­ство. На сле­дую­щий день Эвфи­лет и Мелет, при­дя домой к Андо­киду, рас­ска­за­ли о соде­ян­ном и, при­гро­зив, потре­бо­ва­ли, чтобы он мол­чал обо всем. И Андо­кид сохра­нял их тай­ну, пока под дав­ле­ни­ем обсто­я­тельств и уго­во­ров в тюрь­ме не донес на чет­ве­рых, еще оста­вав­ших­ся вне нака­за­ния гер­мо­ко­пидов, а имен­но — на Панэтия, Хэреде­ма, Диа­кри­та и Лиси­стра­та (And. I, 52).

В речи «О мисте­ри­ях» Андо­кид уде­ля­ет очень мно­го вни­ма­ния лич­ной апо­ло­гии в свя­зи со сво­им доно­сом в 415 г. Он пыта­ет­ся убедить слу­ша­те­лей насколь­ко труд­но было ему решить­ся сде­лать это (I, 51—60), хотя, по его сло­вам, назван­ные им опре­де­лен­но при­ни­ма­ли уча­стие в свя­тотат­стве, но не были ука­за­ны в доно­се Тев­к­ра. По-види­мо­му, в сооб­ще­нии Андо­кида не было кле­ве­ты и эти чет­ве­ро дей­ст­ви­тель­но были при­част­ны к кощун­ству над гер­ма­ми, так как он точ­но знал состав гете­рии Эвфи­ле­та и то, что толь­ко он один не участ­во­вал в пре­ступ­ле­нии, а, кро­ме того, ему было извест­но, кто был уже аре­сто­ван по пред­ше­ст­ву­ю­щим доно­сам. Не исклю­че­но, прав­да, что в свя­тотат­стве мог­ли при­нять уча­стие и чле­ны дру­гих афин­ских гете­рий и, таким обра­зом, инфор­ма­ция Андо­кида ока­зы­ва­ет­ся как бы «непол­ной». Как нам пред­став­ля­ет­ся, делая такое сооб­ще­ние, Андо­кид не стал бы назы­вать име­на непри­част­ных к это­му делу лиц, так как в Афи­нах суще­ст­во­вал закон, по кото­ро­му «без­опас­ность» пре­до­став­ля­лась толь­ко в слу­чае, когда фак­ты под­твер­жда­лись след­ст­ви­ем. В ином слу­чае донос­чи­ка жда­ло суро­вое нака­за­ние, от кото­ро­го и пытал­ся спа­стись Андо­кид (ср. судь­бу Дио­клида — And. I, 66; о самом законе см.: And. I, 20; Ps.-Lys. VI, 23). В каче­стве дру­го­го сво­его оправ­да­ния он ссы­ла­ет­ся на то, что, воз­мож­но, эти чет­ве­ро чис­ли­лись в исан­ге­лии Дио­клида, как дру­зья уже каз­нен­ных, и, таким обра­зом, он не пер­вый доно­сит на них, а лишь под­твер­жда­ет их винов­ность. И, нако­нец, посколь­ку Андо­кид гово­рит о про­шлом, он зна­ет о послед­ст­ви­ях сво­его поступ­ка, кото­рые не ока­за­лись ката­стро­фи­че­ски­ми для назван­ных им лиц — все они оста­лись живы (I, 68), воз­вра­ти­лись из изгна­ния и сохра­ни­ли пра­во соб­ст­вен­но­сти в Афи­нах (I, 53)17.

Более того, обви­нен­ный в 400 г. так­же в пре­ступ­ле­нии про­тив рели­гии, в напи­сан­ной по это­му слу­чаю речи «О мисте­ри­ях» Андо­кид стре­мит­ся пре­воз­не­сти свою «бла­го­род­ную» мис­сию в 415 г., пред­став­ляя себя хоро­шим граж­да­ни­ном, хоро­шим дру­гом, хоро­шим сыном. Несмот­ря на посте­пен­ное раз­ви­тие духов­но­го кри­зи­са, в Афи­нах в это вре­мя все еще сохра­ня­лись ста­рин­ные пат­ри­ар­халь­ные тра­ди­ции, тре­бу­ю­щие почи­та­ния пред­ков и ста­рей­ших пред­ста­ви­те­лей рода18. Осо­бен­но ост­ро это, по-види­мо­му, чув­ст­во­ва­лось имен­но после пора­же­ния Афин, при­чи­ну кото­ро­го виде­ли, в том чис­ле, и в забве­нии ста­рин­ных тра­ди­ций и строя отцов (πάτ­ριος πο­λιτεία)19. Поэто­му Андо­кид настой­чи­во и неод­но­крат­но повто­ря­ет о сво­ем дол­ге спа­сти отца и дру­гих род­ст­вен­ни­ков, к тому же, по его сло­вам, не винов­ных в этих пре­ступ­ле­ни­ях (I, 50, 51, 56, 58, 59, 68). Вто­рая важ­ная, с его точ­ки зре­ния, при­чи­на оправ­дан­но­сти доно­са — это стрем­ле­ние спа­сти тех 300 афи­нян, о собра­нии кото­рых в теат­ре Дио­ни­са сооб­щил Дио­клид (I, 38, 51, 58). И хотя аре­сто­ва­ны были, по-види­мо­му, толь­ко 42 чело­ве­ка, пере­чис­лен­ные в доно­се поимен­но, булев­ты, как было уже ска­за­но, по пред­ло­же­нию Писанд­ра хоте­ли отме­нить поста­нов­ле­ние, при­ня­тое неко­гда при архон­те Ска­манд­рии о запре­те пытать сво­бод­ных граж­дан на коле­се, для того, чтобы узнать име­на всех «заго­вор­щи­ков». И, нако­нец, по сло­вам Андо­кида, им руко­во­ди­ло пат­рио­ти­че­ское жела­ние изба­вить город от вели­чай­ших опас­но­стей и бед­ст­вий, когда все граж­дане подо­зре­ва­ют друг дру­га, тем самым пре­до­став­ляя и осталь­ным сво­им сограж­да­нам воз­мож­ность стать жерт­ва­ми лож­ных доно­сов (I, 51, 56, 59, 66, 68).

Эти рас­суж­де­ния Андо­кида о бла­готвор­ном воздей­ст­вии на город его сооб­ще­ния под­твер­жда­ет и Фукидид, лич­но не заин­те­ре­со­ван­ный в каком-то осо­бом осве­ще­нии собы­тий того вре­ме­ни: «Заслу­жен­но ли понес­ли нака­за­ние потер­пев­шие, оста­лось неиз­вест­ным, но все­му государ­ству, при сло­жив­ших­ся тогда обсто­я­тель­ствах, это при­нес­ло оче­вид­ную поль­зу» (VI, 60, 5). Кро­ме того, мно­го лет спу­стя после 415 г. в речи «О мисте­ри­ях» Андо­кид объ­яс­ня­ет свой посту­пок и рели­ги­оз­ным бла­го­че­сти­ем, заяв­ляя, «что при­знать винов­ны­ми в нече­стии тех, кто ни в чем не пови­нен, есть не мень­шее нече­стие, чем оста­вить без­на­ка­зан­ны­ми тех, кто дей­ст­ви­тель­но согре­шил» (I, 32). Одна­ко, все это толь­ко рито­ри­ка, а истин­ная при­чи­на его доно­са вполне оче­вид­на. В ито­ге, из всей апо­ло­ги­ти­че­ской части сво­ей речи Андо­кид дела­ет пара­док­саль­ный с пер­во­го взгляда вывод — что его донос о совер­шен­ном Эвфи­ле­том кощун­стве и, соот­вет­ст­вен­но, пре­да­тель­ство его быв­ших гетай­ров, было след­ст­ви­ем не под­ло­сти, а, наобо­рот, муже­ства, посколь­ку ста­ло для него само­го источ­ни­ком мно­го­чис­лен­ных несча­стий и дол­гих ски­та­ний (I, 56; cf. II, 8—9). Как он с горе­чью вос­кли­ца­ет поз­же — «куда бы я не обра­щал­ся, всюду для меня ока­зы­ва­лось угото­ван­ным какое-либо несча­стье» (II, 16).

После доно­са Андо­кида о гер­мах сле­до­ва­те­ли и булев­ты про­ве­ри­ли сооб­щен­ные им фак­ты и нашли, что они соот­вет­ст­ву­ют дей­ст­ви­тель­но­сти (Thuc. VI, 61, 1). Дио­клид был вызван на заседа­ние комис­сии и сра­зу же сознал­ся во лжи, назвав при этом тех, кто под­го­во­рил его высту­пить с таки­ми пока­за­ни­я­ми. Это были Алки­ви­ад из дема Фегунт, по-види­мо­му, двою­род­ный брат стра­те­га Алки­ви­а­да20, и Ами­ант с Эги­ны (And. I, 65), кото­рые бежав, тем самым, с точ­ки зре­ния афи­нян, под­твер­ди­ли свою винов­ность. Таким обра­зом, донос Дио­клида носил откро­вен­ный харак­тер сведе­ния лич­ных или поли­ти­че­ских сче­тов. Здесь же, кста­ти, необ­хо­ди­мо отме­тить, что побуди­тель­ным моти­вом как для само­го Андо­кида, так и для дру­гих донос­чи­ков, высту­па­ет не столь­ко оскорб­лен­ное рели­ги­оз­ное чув­ство и жела­ние ото­мстить за обиду, нане­сен­ную богам род­но­го горо­да, сколь­ко вполне три­ви­аль­ные при­чи­ны. И хотя афи­няне, как и осталь­ные гре­ки, вери­ли, что обще­ство нахо­дит­ся в опас­но­сти, пока нече­сти­вое дея­ние одно­го или несколь­ких его чле­нов оста­ет­ся нена­ка­зан­ным (Soph. Oed. Tyr., II, 95; Xen. Hie­ro, 4, 4), они все же отправ­ля­ют экс­пе­ди­цию в Сици­лию, сре­ди участ­ни­ков кото­рой нахо­дят­ся подо­зре­вае­мые в совер­ше­нии свя­тотат­ства. Тем умест­нее, каза­лось бы, про­яв­ле­ние осто­рож­но­сти в отно­ше­нии такой акции, посколь­ку боже­ство, кото­ро­му было нане­се­но оскорб­ле­ние, явля­лось покро­ви­те­лем путе­ше­ст­вен­ни­ков21. Объ­яс­не­ние это­му, види­мо, надо искать в свиде­тель­стве Фукидида об ослаб­ле­нии веры боль­шин­ства афи­нян в спра­вед­ли­вое боже­ст­вен­ное возда­я­ние, кото­рая осо­бен­но силь­но пошат­ну­лась в пери­од чумы в Афи­нах, так что не было уже ни преж­не­го почи­та­ния богов, ни стра­ха перед ними (II, 53, 4).

В отно­ше­нии вре­ме­ни, про­веден­но­го Андо­кидом в заклю­че­нии, свиде­тель­ства антич­ных авто­ров рас­хо­дят­ся. Фукидид пишет, что обли­чи­те­ля и тех, кто не был назван в обви­не­нии тот­час осво­бо­ди­ли, а затем уже над обви­нен­ны­ми народ учи­нил суд (VI, 60, 4). По сло­вам же само­го Андо­кида созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что это была все­го лишь одна ночь до его доно­са и, по-види­мо­му, непро­дол­жи­тель­ное вре­мя после него, пока шло след­ст­вие (I, 48, 65). С дру­гой сто­ро­ны, по опи­са­нию Плу­тар­ха, это доста­точ­но про­дол­жи­тель­ное вре­мя, в тече­ние кото­ро­го Андо­кид смог завя­зать дру­же­ские отно­ше­ния с Тиме­ем, кото­рый и уго­во­рил его сде­лать донос (Alc., 21, 4—6). И, нако­нец, о самом дол­гом заклю­че­нии — око­ло года — упо­ми­на­ет Псев­до-Лисий (VI, 23), что, без­услов­но, явля­ет­ся пре­уве­ли­че­ни­ем, так как дру­гие авто­ры свиде­тель­ст­ву­ют, что после завер­ше­ния дела о гер­мах сле­до­ва­те­ли с новой яро­стью взя­лись за дело об осквер­не­нии мисте­рий и вско­ре посла­ли за Алки­ви­а­дом «Сала­ми­нию». Пред­по­ла­гать же его содер­жа­ние в тюрь­ме после окон­ча­ния след­ст­вия, когда были уже нака­за­ны обви­нен­ные, у нас нет доста­точ­ных осно­ва­ний.

Таким обра­зом мож­но, по-види­мо­му, рекон­струи­ро­вать то, что про­ис­хо­ди­ло в Афи­нах летом 415 г. после осквер­не­ния герм и мисте­рий, а так­же то, как эти собы­тия отра­зи­лись на судь­бе одной из афин­ских семей. На осно­ва­нии тех источ­ни­ков, кото­рые дошли до нас, нель­зя окон­ча­тель­но решить вопрос о при­част­но­сти Лео­го­ра, отца Андо­кида, к совер­ше­нию этих нече­сти­вых дея­ний. С одной сто­ро­ны, его имя упо­ми­на­ет­ся в двух доно­сах (а имя само­го Андо­кида — толь­ко в одном), но, с дру­гой сто­ро­ны, обви­не­ние носи­ло в обо­их слу­ча­ях какой-то стран­ный харак­тер. Так, в доно­се раба-лидий­ца гово­ри­лось, что он во вре­мя про­фа­на­ции мисте­рий в доме Пули­ти­о­на, «спал, завер­нув­шись в оде­я­ло», а Дио­клид в сво­ем доно­се о гер­мах пока­зал, что когда он подо­шел к дому Лео­го­ра для услов­лен­ной встре­чи с «заго­вор­щи­ка­ми», тот как раз ухо­дил и, не остав­шись на пере­го­во­ры о день­гах, посо­ве­то­вал ему не «отвер­гать друж­бу таких людей» (And. I, 41). В пер­вом слу­чае Лео­гор выдви­нул про­тив при­влек­ше­го его к суду Спев­сип­па обви­не­ние по гра­фэ пара­но­мон и выиг­рал дело, во вто­ром же — осво­бо­дил­ся от обви­не­ния после при­зна­ния доно­са Дио­клида лож­ным. Таким обра­зом, ни один, ни дру­гой донос­чик не посме­ли откры­то заявить об уча­стии Лео­го­ра в этих пре­ступ­ле­ни­ях про­тив куль­та. Впро­чем, упо­ми­на­ние его име­ни в этой свя­зи все же может слу­жить свиде­тель­ст­вом того, что он, веро­ят­но, знал о кощун­ствах, но не при­ни­мал в них непо­сред­ст­вен­но­го уча­стия. При­зна­ние Андо­кида сня­ло так­же вину с осталь­ных чле­нов его семьи (в доно­се Дио­клида чис­ли­лось 11 или 13 из них — And. I, 47, 68), кото­рые, веро­ят­но, дей­ст­ви­тель­но не были при­част­ны к кощун­ствам.

В отно­ше­нии же его само­го мне­ния иссле­до­ва­те­лей разде­ли­лись и пред­став­ля­ют все три вари­ан­та: вино­вен22, не вино­вен23, нель­зя ниче­го точ­но ска­зать24. Что каса­ет­ся наше­го суж­де­ния о винов­но­сти Андо­кида, то мож­но при­знать вполне веро­ят­ным, что в одном пре­ступ­ле­нии — в про­фа­на­ции Элев­син­ских мисте­рий — он уча­стия, по край­ней мере актив­но­го, не при­ни­мал. Сам Андо­кид в сво­их речах ярост­но отри­ца­ет этот факт, как и то, что он доно­сил что-либо о мисте­ри­ях (I, 10, 19, 23, 26, 29), а из дру­гих авто­ров напа­да­ют на него по это­му пово­ду толь­ко Псев­до-Лисий (VI, 51) и Псев­до-Плу­тарх (Vi­tae X or., II, 3—7), при­чем послед­ний утвер­жда­ет, что он даже сознал­ся в неко­гда нане­сен­ном богам оскорб­ле­нии. Воз­мож­но, что эти авто­ры вос­поль­зо­ва­лись тек­ста­ми речей обви­ни­те­лей Андо­кида, состав­лен­ны­ми для про­цес­са 400 г., так как в его речи «О мисте­ри­ях» содер­жат­ся имен­но такие наме­ки (I, 10, 19). Одна­ко, у нас нет доста­точ­ных осно­ва­ний пред­по­ла­гать, что про­тив него было выдви­ну­то офи­ци­аль­ное обви­не­ние в про­фа­на­ции мисте­рий25. Во вто­ром же пре­ступ­ле­нии — в кощун­стве над гер­ма­ми, он, по слу­чай­но­сти, не участ­во­вал, что позд­нее, через 16 лет после самих собы­тий, вполне мож­но было пред­ста­вить как прин­ци­пи­аль­ный отказ, тем более, что глав­ных свиде­те­лей Эвфи­ле­та и Меле­та в это вре­мя уже не было в живых. В 415 же году Андо­кид, вне зави­си­мо­сти от того, како­го мне­ния были сле­до­ва­те­ли отно­си­тель­но его винов­но­сти, не под­верг­ся ника­ко­му нака­за­нию, посколь­ку в соот­вет­ст­вии с ранее при­ня­тым Сове­том реше­ни­ем поль­зо­вал­ся как донос­чик «без­опас­но­стью».

Древ­ние авто­ры свиде­тель­ст­ву­ют об этих двух кощун­ствах как об отдель­ных пре­ступ­ле­ни­ях, отме­чая, что толь­ко вра­ги Алки­ви­а­да пыта­лись их сов­ме­стить и напра­вить про­тив него. Тем не менее, меж­ду ними все же суще­ст­во­ва­ла, воз­мож­но, и неко­то­рая связь. Так, Тевкр, при­знав­ший­ся в лич­ном уча­стии в про­фа­на­ции мисте­рий, донес и о гер­мах «все, что зна­ет» (And. I, 15). Это мож­но объ­яс­нить или тем, что Тевкр пытал­ся скрыть свое уча­стие и в этом пре­ступ­ле­нии, сознав­шись в менее кощун­ст­вен­ном, или тем, что участ­ни­ки про­фа­на­ций мисте­рий обла­да­ли какой-то инфор­ма­ци­ей о дея­тель­но­сти гете­рии Эвфи­ле­та. Воз­мож­но, что и те, в свою оче­редь, зна­ли об устра­и­вае­мых в част­ных домах раз­вле­че­ни­ях, и реши­ли отли­чить­ся чем-то более дерз­ким и без­бож­ным. Одна­ко, сам Андо­кид гово­рит лишь о двух афи­ня­нах, обви­нен­ных в том и дру­гом нече­стии, а имен­но — о Меле­те (I, 12, 35, 63) и Панэтии (I, 13, 52, 67). Но на осно­ва­нии дру­гих источ­ни­ков мы можем с уве­рен­но­стью гово­рить, что не толь­ко обви­нен­ных, но и осуж­ден­ных за оба эти свя­тотат­ства было гораздо боль­ше. Мы точ­но зна­ем еще, по край­ней мере, о трех таких пер­со­на­жах — о Фео­до­ре (And. I, 35; Plut. Alc., 19, 2; 22, 4), Ферек­ле (And. I, 17, 35; АС VI, 93) и Эвфи­ле­те (And. I, 35, 51, 63; АС VI, 88; X, 13), том самом, в гете­рию кото­ро­го вхо­дил Андо­кид. При этом, Атти­че­ские сте­лы свиде­тель­ст­ву­ют, что два послед­них пер­со­на­жа были обви­не­ны περὶ ἀμφό­τερα. В речи Андо­кида они оба зна­чи­лись в доно­се Тев­к­ра о кощун­стве над гер­ма­ми (I, 35), но не ука­зы­ва­лось, кто донес на них в свя­зи с мисте­ри­я­ми. Оче­вид­но, что обви­не­ние Ферек­ла в этом пре­ступ­ле­нии про­ис­те­ка­ло из доно­са раба-лидий­ца, сооб­щив­ше­го, что в доме его хозя­и­на нече­стив­цы справ­ля­ют риту­а­лы элев­син­ско­го куль­та. Вполне воз­мож­но, что Эвфи­лет под­ра­зу­ме­ва­ет­ся под «дру­ги­ми» в этом же доно­се, кото­рых Андо­кид не счел нуж­ным пере­чис­лять поимен­но.

Кро­ме того, мож­но пред­по­ло­жить, что участ­ни­ки этих рели­ги­оз­ных пре­ступ­ле­ний, в основ­ном, отно­си­лись к раз­ным кру­гам афин­ско­го обще­ства. Те, кто был обви­нен (может быть и пра­во­мер­но, так как у нас есть свиде­тель­ства неод­но­крат­но­сти таких экс­цес­сов в Афи­нах)26 в про­фа­на­ции мисте­рий, при­над­ле­жа­ли к более высо­ко­му кру­гу афин­ских ари­сто­кра­тов, типа Алки­ви­а­да, пре­тен­дую­щих на жре­че­ские долж­но­сти или на бли­зость к богам бла­го­да­ря сво­е­му про­ис­хож­де­нию. А те, кто был обви­нен в раз­ру­ше­нии герм были, в боль­шин­стве сво­ем, из чис­ла ари­сто­кра­тов сред­ней родо­ви­то­сти, вхо­див­ших в раз­лич­ные гете­рии и, в том чис­ле, гете­рию Эвфи­ле­та. Подоб­ный посту­пок для них мог быть одно­вре­мен­но и реак­ци­он­ной выход­кой про­тив афин­ско­го демо­са для нагне­те­ния нер­воз­ной обста­нов­ки в горо­де перед обви­не­ни­ем Алки­ви­а­да (Plut. Alc., 18, 8) и «зало­гом вер­но­сти, свя­зан­ным с неслы­хан­ным в мире веро­лом­ст­вом», как назы­ва­ет его сам Андо­кид (I, 67; cf. Thuc. III, 82, 6).

После окон­ча­ния про­цес­са гер­мо­ко­пидов, когда дело было уже фор­маль­но окон­че­но, Андо­киду при­шлось вско­ре, может быть еще в 415 г., поки­нуть Афи­ны, так как несмот­ря на пре­до­став­ле­ние ему в чис­ле про­чих донос­чи­ков по псе­физ­ме Менип­па «без­опас­но­сти» (And. II, 23—24), он ока­зал­ся в очень тяже­лом поло­же­нии, когда быв­шие дру­зья-ари­сто­кра­ты из дру­гих гете­рий пре­зи­ра­ли его за пре­да­тель­ство и донос (And. I, 54), а вра­ги нена­виде­ли за то, что он и его род­ст­вен­ни­ки смог­ли спа­стись. Ситу­а­ция усу­губ­ля­лась при­ня­ти­ем в том же 415 г. псе­физ­мы Исо­ти­мида отно­си­тель­но частич­ной ати­мии для совер­шив­ших рели­ги­оз­ное пре­ступ­ле­ние и сознав­ших­ся в этом — им запре­ща­лось вхо­дить в атти­че­ские хра­мы. И хотя Андо­кид поз­же отри­ца­ет зако­но­мер­ность при­ме­не­ния к нему это­го поста­нов­ле­ния, у сограж­дан, види­мо, еще оста­ва­лись какие-то сомне­ния в его непри­част­но­сти к осквер­не­нию герм. Судя по все­му, Андо­кид сам уехал в доб­ро­воль­ное изгна­ние (And. II, 10), фор­маль­но сохра­нив при этом пра­ва афин­ско­го граж­дан­ства (And. II, 22—24). Таким обра­зом закан­чи­ва­ет­ся пер­вый афин­ский пери­од жиз­ни Андо­кида, когда он откры­то при­дер­жи­вал­ся еще ари­сто­кра­ти­че­ской ори­ен­та­ции.

В сле­дую­щий пери­од, при­мер­но с 415 по 403—402 гг., Андо­кид пред­ста­ет перед нами как обще­ст­вен­ный изгой, став­ший аван­тю­ри­стом и пред­при­ни­ма­те­лем, хотя, воз­мож­но, и то и дру­гое — поне­во­ле. Заме­ча­тель­но спле­те­ние в его судь­бе тра­ди­ци­он­ных ари­сто­кра­ти­че­ских свя­зей и лич­ных ини­ци­а­тив, доста­вив­ших ему не толь­ко при­ют, но и широ­кое поле дея­тель­но­сти за пре­де­ла­ми Афин (And. I, 144). По-види­мо­му, сам Андо­кид, несмот­ря на беды, после­до­вав­шие нескон­чае­мой чере­дой вслед за обви­не­ни­ем в при­част­но­сти к свя­тотат­ству (And. II, 16), был чело­ве­ком доста­точ­но спо­соб­ным и пред­при­им­чи­вым, чтобы раз­вить актив­ную ком­мер­че­скую дея­тель­ность. Это­му, без­услов­но, содей­ст­во­ва­ли ста­рин­ные узы госте­при­им­ства, суще­ст­во­вав­шие у его пред­ков со мно­ги­ми горо­да­ми и отдель­ны­ми людь­ми (And. II, 11). Это дает воз­мож­ность его недоб­ро­же­ла­те­лям и, в част­но­сти, авто­ру речи, при­пи­сы­вае­мой Лисию, со зло­бой гово­рить, что «во вре­мя сво­ей жиз­ни за гра­ни­цей он доку­чал мно­гим государ­ствам — Сици­лии, Ита­лии, Пело­пон­не­су, Фес­са­лии, Гел­лес­пон­ту, Ионии, Кипру; мно­гим царям льстил, с кото­ры­ми встре­чал­ся» (VI, 6) и что он «чело­век бога­тый, вли­я­тель­ный, бла­го­да­ря сво­е­му состо­я­нию, поль­зо­вав­ший­ся госте­при­им­ст­вом царей и тира­нов» (VI, 48). С помо­щью знат­ных покро­ви­те­лей, македон­ско­го царя Архе­лая и кипр­ско­го вла­сти­те­ля Эва­го­ра, он сумел при­об­ре­сти зна­чи­тель­ное состо­я­ние, исполь­зуя пер­во­на­чаль­но, может быть, эко­но­ми­че­ские воз­мож­но­сти и сво­ей семьи, так как кон­фис­ка­ции их иму­ще­ства за про­цес­сом 415 г. не после­до­ва­ло. Затем Андо­кид при­ме­нил эти же свя­зи и богат­ство для попы­ток вер­нуть­ся на роди­ну, посколь­ку, как он с горе­чью гово­рит в кон­це сво­ей речи «О мисте­ри­ях», он хоро­шо зна­ет, что зна­чит быть граж­да­ни­ном Афин, а что — чуже­зем­цем и мете­ком в какой-либо сосед­ней стране (I, 144).

Точ­но мы зна­ем о двух таких попыт­ках, пред­при­ня­тых каж­дый раз после ока­за­ния сво­е­му горо­ду какой-либо помо­щи, вос­хва­ле­нию кото­рой почти пол­но­стью посвя­ще­на его речь «О воз­вра­ще­нии», состав­лен­ная в 407 г. В ней он с пафо­сом заяв­ля­ет: «Я решил, что луч­ше все­го для меня будет или совсем уйти из этой жиз­ни или же ока­зать горо­ду такую услу­гу, кото­рая при­нес­ла бы мне, с ваше­го согла­сия, воз­мож­ность вновь поль­зо­вать­ся граж­дан­ски­ми пра­ва­ми наравне с вами. И с это­го вре­ме­ни везде, где дело было сопря­же­но с каким-либо риском, я не щадил ни себя само­го, ни сво­его иму­ще­ства» (II, 10—11).

Так, летом 411 г. Андо­кид, воз­мож­но, уже на сво­ем соб­ст­вен­ном кораб­ле (Ps.-Lys. VI, 49) доста­вил боль­шое коли­че­ство бре­вен для весел афин­ско­му флоту, сто­яв­ше­му тогда на Само­се, и про­дал их там, точ­но так­же как хлеб и медь, по себе­сто­и­мо­сти, хотя мог, исполь­зуя обсто­я­тель­ства, сде­лать это с боль­шой выго­дой для себя (And. II, 11). Мож­но пред­по­ло­жить, что, несмот­ря на посто­ян­но веду­щи­е­ся воен­ные дей­ст­вия, Андо­кид выбрал для ока­за­ния помо­щи афин­ский гар­ни­зон, рас­по­ло­жен­ный на Само­се имен­но пото­му, что с кем-то из самос­цев у него сохра­ня­лись узы госте­при­им­ства еще со вре­мен его деда, вое­вав­ше­го там в 441—40 г.

После это­го Андо­кид, по-види­мо­му, сра­зу же при­ез­жа­ет в Афи­ны, рас­счи­ты­вая, как он сам пишет, на при­зна­тель­ность вла­стей за заботу об афин­ских инте­ре­сах. Но дело при­ни­ма­ет совер­шен­но неожи­дан­ный для него обо­рот. О его при­езде тот­час ста­но­вит­ся извест­но кому-то из чле­нов Сове­та Четы­рех­сот, захва­тив­ше­го власть в мае 411 г. Андо­кид был най­ден и аре­сто­ван, и Писандр, кото­рый в 415 г. высту­пал в деле о гер­мах как «наи­предан­ней­ший» демо­крат (And. I, 36; cf. I, 27, 43), обви­нил его в государ­ст­вен­ной измене (And. II, 14). Избе­жать каз­ни он смог лишь дотро­нув­шись до свя­щен­ных жертв на алта­ре, но за этим после­до­ва­ло дли­тель­ное заклю­че­ние, окон­чив­ше­е­ся, по-види­мо­му, лишь после вос­ста­нов­ле­ния демо­кра­тии в Афи­нах в сен­тяб­ре 411 г. (And. II, 12—15). Совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли, рас­смат­ри­вая этот эпи­зод жиз­ни Андо­кида, счи­та­ют, что не сле­ду­ет пони­мать в пря­мом смыс­ле его ого­вор­ку об ожи­да­нии бла­го­дар­но­сти от афин­ско­го государ­ства как свиде­тель­ство стрем­ле­ния уста­но­вить отно­ше­ния с оли­гар­хи­че­ским Сове­том Четы­рех­сот27. Ско­рее, по их мне­нию, это спо­соб фик­си­ро­ва­ния даты его при­езда в город (And. II, 11) и объ­яс­не­ния его послед­ст­вий. Таким обра­зом, отправ­ля­ясь в Афи­ны, Андо­кид мог не знать о смене вла­сти и тем более о про­ти­во­сто­я­нии Четы­рех­сот и афин­ско­го флота на Само­се (And. II, 14). Когда же по при­бы­тии его в город это ста­ло оче­вид­ным, он, воз­мож­но, про­сто хотел, поль­зу­ясь сумя­ти­цей и нераз­бе­ри­хой, пого­стить у сво­их близ­ких, оста­вав­ших­ся в горо­де. Но при­сут­ст­вие Андо­кида в Афи­нах не оста­лось неза­ме­чен­ным для его ста­рых вра­гов, кото­рые и сооб­щи­ли об этом вла­стям. Псев­до-Лисий объ­яс­ня­ет его воз­вра­ще­ние тем, что он, совер­шив изме­ну по отно­ше­нию к царю Кития, был под­верг­нут аре­сту и пыт­кам, а когда ему уда­лось бежать, бог в каче­стве нака­за­ния «настоль­ко отнял у него память, что он захо­тел вер­нуть­ся к тем, кого обидел» (VI, 27).

После осво­бож­де­ния Андо­кид опять вынуж­ден уехать, веро­ят­но, на Кипр, к царю Эва­го­ру (Ps.-Lys. VI, 28). Сле­дую­щую попыт­ку вер­нуть­ся он дела­ет в 407 г.28 в свя­зи с осу­щест­вле­ни­ем какой-то поли­ти­ко-тор­го­вой аван­тю­ры. Об эко­но­ми­че­ской части этой аван­тю­ры он откро­вен­но гово­рит перед граж­да­на­ми, а о поли­ти­че­ской — таин­ст­вен­но умал­чи­ва­ет: «Как вы, по-види­мо­му, зна­е­те, посту­пи­ло сооб­ще­ние о том, что хлеб с Кип­ра, оче­вид­но, не при­дет сюда. Так вот, я ока­зал­ся настоль­ко лов­ким, что люди, кото­рые замыс­ли­ли и под­стро­и­ли все это в ущерб вашим инте­ре­сам, обма­ну­лись в сво­их рас­че­тах. Как мне уда­лось добить­ся тако­го успе­ха — вам неза­чем об этом знать. Зато я хочу, чтобы вы теперь же узна­ли, что коли­че­ство гру­жен­ных хле­бом кораб­лей, кото­рые соби­ра­ют­ся при­стать в Пирее, уже рав­но четыр­на­дца­ти, и что осталь­ные кораб­ли, отплыв­шие с Кип­ра, при­дут сюда все вме­сте немно­го попоз­же. Я отдал бы все на све­те, лишь бы иметь пра­во сооб­щить вам о том совер­шен­но сек­рет­ном доне­се­нии, кото­рое я пред­ста­вил Сове­ту: тогда вы зна­ли бы все зара­нее. Но так как ина­че нель­зя, то вам при­дет­ся узнать обо всем и соот­вет­ст­вен­но извлечь из все­го поль­зу лишь тогда, когда дело будет доведе­но до кон­ца» (II, 20—22). В это вре­мя из-за ослож­не­ния обста­нов­ки в Про­пон­ти­де умень­ша­ет­ся под­воз хле­ба с Эвк­син­ско­го пон­та и в Афи­нах опять появ­ля­ет­ся страх голо­да, чем Андо­кид, воз­мож­но, и хотел вос­поль­зо­вать­ся для полу­че­ния пра­ва вер­нуть­ся. Не исклю­че­но, что он дей­ст­ви­тель­но дает взят­ку при­та­нам (Ps.-Lys. VI, 29), чтобы они пре­до­ста­ви­ли ему сло­во в Сове­те или на народ­ном собра­нии, где он и про­из­но­сит свою речь «О воз­вра­ще­нии», пыта­ясь убедить сво­их сограж­дан в сво­ем рас­ка­я­нии за про­шлые дела (And. II, 6) и в сво­ей без­услов­ной полез­но­сти как в насто­я­щее вре­мя, так и в буду­щем (II, 18). Отно­ше­ние же слу­ша­те­лей к Андо­киду было насто­ро­жен­ным, а порой даже откро­вен­но враж­деб­ным, вплоть до того, что обсуж­дал­ся вопрос — мож­но ли при­ни­мать помощь от тако­го пре­ступ­но­го чело­ве­ка, как Андо­кид, или нет, пусть даже во вред все­му государ­ству (II, 1—2). Мы не зна­ем, какое реше­ние было в ито­ге при­ня­то, но афи­няне, по-види­мо­му, по тем или иным при­чи­нам не полу­чи­ли хлеб, пред­ло­жен­ный Андо­кидом, что и поз­во­ля­ет Псев­до-Лисию упре­кать его уже в 399 г. в том, что он, будучи бога­тым чело­ве­ком ни разу не захо­тел, даже в надеж­де на выго­ду, при­вез­ти хле­ба и помочь сво­е­му государ­ству (VI, 49). Таким обра­зом, и эта попыт­ка окон­чи­лась для Андо­кида неуда­чей, кото­рый смог вер­нуть­ся в Афи­ны с Кип­ра, где жил все это вре­мя (And. I, 132), лишь в 403 г. после псе­физ­мы Патро­клида и общей амни­стии по завер­ше­нии Пело­пон­нес­ской вой­ны.

Вновь посе­лив­шись в сво­ем род­ном горо­де, Андо­кид пред­став­ля­ет собой уже тип пре­успе­ваю­ще­го финан­си­ста и поли­ти­ка, при­чем при­мы­каю­ще­го к демо­кра­ти­че­ской груп­пе. В тече­ние трех лет он, по-види­мо­му, в пол­ном объ­е­ме поль­зо­вал­ся пра­ва­ми афин­ско­го граж­да­ни­на. Он актив­но вклю­чил­ся не толь­ко в обще­ст­вен­ную, но и в рели­ги­оз­ную жизнь горо­да: выпол­нял раз­лич­ные литур­гии (в 401 г. испол­нял долж­ность гим­на­си­ар­ха на празд­ни­ке Гефе­стий, в 400 г. воз­глав­лял фео­рию на Ист­мий­ских и Олим­пий­ских играх), был каз­на­че­ем свя­щен­ной каз­ны боги­ни Афи­ны, кро­ме того, участ­во­вал наравне с дру­ги­ми в Элев­син­ском празд­ни­ке и даже посвя­щал в мисте­рии чуже­зем­цев, свя­зан­ных с его семей­ст­вом ста­рин­ны­ми уза­ми госте­при­им­ства (And. I, 132). Этим всем он, без­услов­но, вызвал воз­об­нов­ле­ние к себе враж­деб­но­го отно­ше­ния, и преж­де все­го, со сто­ро­ны ари­сто­кра­тов, не про­стив­ших его пре­да­тель­ства в 415 г. Пре­крас­ное пред­став­ле­ние о тех напад­ках, кото­рым он под­вер­гал­ся, дает речь Псев­до-Лисия, кото­рый с яро­стью обру­ши­ва­ет­ся на Андо­кида, при­по­ми­ная вновь и вновь все его ста­рые рели­ги­оз­ные пре­гре­ше­ния, и оспа­ри­ва­ет бук­валь­но каж­дое сло­во его речи «О мисте­ри­ях». Более все­го Псев­до-Лисия воз­му­ща­ет, что такой нече­сти­вый чело­век, как Андо­кид, пре­тен­ду­ет на уча­стие в обще­ст­вен­ной жиз­ни горо­да — высту­па­ет в народ­ном собра­нии, участ­ву­ет в доки­ма­сии, вно­сит пред­ло­же­ния в Совет, и, в том чис­ле, касаю­щи­е­ся испол­не­ния афин­ских куль­тов (VI, 33).

В 400 г. начи­на­ет­ся новый судеб­ный про­цесс про­тив Андо­кида, фор­маль­ным пово­дом к кото­ро­му послу­жи­ло ста­рое обви­не­ние в нече­стии29. Как свиде­тель­ст­ву­ет Андо­кид в речи «О мисте­ри­ях» (I, 117—123), нача­лом столк­но­ве­ния послу­жи­ло обя­за­тель­ство вме­сте с Леа­гром на пра­вах бли­жай­ших род­ст­вен­ни­ков женить­ся на доче­рях его род­но­го дяди Эпи­ли­ка, умер­ше­го на Сици­лии. Девуш­ки не явля­лись бога­ты­ми наслед­ни­ца­ми, но из-за отсут­ст­вия детей муж­ско­го пола, были эпи­кле­ра­ми, т. е. име­ли пра­во на зем­лю, при­над­ле­жав­шую их отцу. По сло­вам Андо­кида, одна из них, пред­на­зна­чав­ша­я­ся имен­но ему, вско­ре уми­ра­ет от болез­ни, а из-за дру­гой доче­ри Эпи­ли­ка раз­го­ра­ет­ся спор с Кал­ли­ем, сыном Гип­по­ни­ка, чело­ве­ком очень вли­я­тель­ным и бога­тым. Не добив­шись дого­во­рен­но­сти с Андо­кидом част­ным обра­зом, Кал­лий под­го­ва­ри­ва­ет Кифи­сия, «негод­ней­ше­го из афи­нян» (I, 139; cf. III, 121), выдви­нуть про­тив него обви­не­ние в нару­ше­нии псе­физ­мы Исо­ти­мида, запре­щаю­щей нече­стив­цам вхо­дить в афин­ские хра­мы (I, 71), а затем и сам обви­ня­ет его в новом пре­ступ­ле­нии — воз­ло­же­нии олив­ко­вой вет­ви во вре­мя празд­ни­ка на алтарь Элев­син­ско­го хра­ма (I, 115—116). Как явст­ву­ет из речи «О мисте­ри­ях», напи­сан­ной имен­но по это­му пово­ду, реаль­ной при­чи­ной судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства ста­ло столк­но­ве­ние лич­ных и эко­но­ми­че­ских инте­ре­сов Андо­кида, с одной сто­ро­ны, с Кал­ли­ем, по-види­мо­му, его род­ст­вен­ни­ком в каком-то колене, из-за эпи­кле­ры (I, 121), с дру­гой — с откуп­щи­ка­ми 2 % пошли­ны с вво­зи­мых в Афи­ны това­ров (I, 132—135). К это­му при­со­еди­ни­лись и поли­ти­че­ские напад­ки на него Эпи­ха­ра, о кото­рых он, прав­да, гово­рит толь­ко вскользь (I, 100). Таким обра­зом, необ­хо­ди­мо отме­тить, что оба про­цес­са — 415 г. по пово­ду герм и 400 г. по пово­ду мисте­рий — лишь исполь­зо­ва­ли фор­маль­ный повод обви­не­ния в рели­ги­оз­ном нече­стии, на самом же деле они име­ли серь­ез­ную поли­ти­че­скую или поли­ти­ко-эко­но­ми­че­скую подо­пле­ку.

Одна­ко, про­цесс 400 г., воз­мож­но, остал­ся для Андо­кида без послед­ст­вий, посколь­ку обви­не­ния, выдви­ну­тые про­тив него, носи­ли откро­вен­но наду­ман­ный харак­тер, а глав­ное, ввиду заступ­ни­че­ства очень вли­я­тель­ных в Афи­нах лиц, при­над­ле­жав­ших к демо­кра­ти­че­ской пар­тии (And. I, 115, 121—122, 132, 135). Он про­дол­жал, по-види­мо­му, еще неко­то­рое вре­мя доста­точ­но актив­но участ­во­вать в обще­ст­вен­ной жиз­ни Афин, но, в кон­це кон­цов, потер­пел сокру­ши­тель­ное фиа­ско на поли­ти­че­ском попри­ще, свя­зан­ное с чрез­вы­чай­ным посоль­ст­вом в Спар­ту в 391 г., когда афи­няне в пери­од веде­ния Коринф­ской вой­ны нача­ли пере­го­во­ры о мире. След­ст­ви­ем это­го яви­лось новое изгна­ние, что озна­ча­ло для него поте­рю все­го, чего он с таким упор­ст­вом доби­вал­ся в тече­ние почти деся­ти лет, про­жи­тых в Афи­нах. Веро­ят­но, это послед­нее изгна­ние Андо­кида про­изо­шло в том же 391 г. и после это­го его след окон­ча­тель­но теря­ет­ся и нам уже не дано узнать, где и как закон­чи­лась его жизнь. Имен­но пери­пе­ти­я­ми этой бур­ной жиз­ни и опре­де­ля­ют­ся коле­ба­ния в оцен­ках лич­но­сти, дея­тель­но­сти и твор­че­ства Андо­кида как в древ­но­сти, так и в новое вре­мя. С точ­ки зре­ния высо­кой нау­ки или эсте­ти­ки его речи явля­ют­ся столь же сомни­тель­ны­ми образ­ца­ми искус­ства, как и сомни­тель­ной выглядит его лич­ность с точ­ки зре­ния высо­кой мора­ли. Тем не менее, для нас тип чело­ве­ка, вопло­щен­ный в Андо­киде, ока­зы­ва­ет­ся весь­ма инте­рес­ным, посколь­ку он явля­ет­ся не умо­зри­тель­ной моде­лью, постро­ен­ной по клас­си­че­ским кано­нам, а частью живой афин­ской дей­ст­ви­тель­но­сти в пере­лом­ную эпо­ху, при­вед­шую антич­ный мир к кри­зи­су.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Здесь и далее ссыл­ки на речи Андо­кида дают­ся по нуме­ра­ции, при­ня­той в изда­нии Дж. Дал­мей­ды (An­do­ci­de. Dis­cours / Tex­te (t. et trad. par G. Dal­mey­da. Pa­ris, 1930)). Цита­ты при­веде­ны по изда­нию: Андо­кид. Речи, или исто­рия свя­тотат­цев / Пер. и комм. Э. Д. Фро­ло­ва. СПб, 1996.
  • 2Фро­лов Э. Д. Из исто­рии поли­ти­че­ской борь­бы в Афи­нах в кон­це V века до н. э. (Андо­кид и про­цесс гер­мо­ко­пидов) // Андо­кид. Речи, или исто­рия свя­тотат­цев / Пер. и комм. Э. Д. Фро­ло­ва. СПб, 1996, с. 23; Ken­ne­dy G. A. The ora­to­ry of An­do­ci­des // Ame­ri­can jour­nal of phi­lo­lo­gy, Vol. 79, 1958, № I, p. 40; cf. Jebb R. C. The At­tic ora­tors from An­ti­phon to Isaeos. Vol. I. Lon­don, 1876, p. 127.
  • 3Фро­лов Э. Д. Из исто­рии поли­ти­че­ской борь­бы… с. 23—25.
  • 4Даты рож­де­ния Лео­го­ра Стар­ше­го, Андо­кида Стар­ше­го и Лео­го­ра Млад­ше­го при­во­дят­ся при­бли­зи­тель­но, исхо­дя из опре­де­ле­ния поко­ле­ния в 30 лет — см.: Jebb R. C. The At­tic ora­tors… p. 71.
  • 5Фро­лов Э. Д. Из исто­рии поли­ти­че­ской борь­бы… с. 13; Зельин К. К. Борь­ба поли­ти­че­ских груп­пи­ро­вок в Атти­ке в VI в. до н. э. М., 1964, с. 116.
  • 6См., напри­мер: Исто­рия гре­че­ской лите­ра­ту­ры / Под ред. С. И. Соболев­ско­го и др. Т. II. М., 1955, с. 240; Jebb The At­tic ora­tors… p. 71.
  • 7Пере­вод это­го эпи­гра­фи­че­ско­го памят­ни­ка см.: Андо­кид. Речи, или исто­рия свя­тотат­цев / Пер. и комм. Э. Д. Фро­ло­ва. СПб, 1996, с. 156—190. Ссыл­ка на Атти­че­ские сте­лы дает­ся в сокра­щен­ной фор­ме, с ука­за­ни­ем ее номе­ра и стро­ки, напри­мер — АС, VI, 88.
  • 8Может быть, в 420 г. — см.: Кру­а­зе А., Кру­а­зе М. Исто­рия гре­че­ской лите­ра­ту­ры. Пг., 1916, с. 477.
  • 9Если даже при­нять край­ние даты — 418 или 416/5 г. — то все рав­но изгна­ние Гипер­бо­ла про­изо­шло ранее дела с гер­ма­ми.
  • 10Дис­кус­сию о дате нача­ла экс­пе­ди­ции см.: Me­ritt B. D. The de­par­tu­re of Al­ci­bia­des for Si­ci­ly // Ame­ri­can Jour­nal of Ar­chaeo­lo­gy, Vol. 34, 1930, № 2, р. 141, 143.
  • 11Mac­Dowell D. M. An­do­ki­des. On the mys­te­ries / Text ed. with introd., comm. and ap­pend. by D. M. Mac­Dowell. Ox­ford, 1962, р. 189.
  • 12Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs 415 B. C. // Clas­si­cal Qua­ter­ly, N. S., Vol. 21, 1971, № 2, p. 327.
  • 13Me­ritt B. D. The de­par­tu­re of Al­ci­bia­des for Si­ci­ly… p. 139.
  • 14Этот театр рас­по­ла­гал­ся в самом цен­тре Афин, на южном склоне Акро­по­ля, см.: Коло­бо­ва К. М. Древ­ний город Афи­ны и его памят­ни­ки. Л., 1961, с. 262 слл.
  • 15Эта сум­ма в драх­мах рав­ня­ет­ся 10000, т. е. здесь речь идет имен­но о награ­де, поста­нов­ле­ние о кото­рой было вне­се­но по пред­ло­же­нию Писанд­ра.
  • 16Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… p. 330, n. 1.
  • 17Впро­чем, Псев­до-Лисий оспа­ри­ва­ет это утвер­жде­ние Андо­кида, обви­няя его в том, что он довел до каз­ни мно­гих сво­их дру­зей и род­ст­вен­ни­ков сво­им доно­сом. Одна­ко, этот автор отли­ча­ет­ся крайне нега­тив­ным отно­ше­ни­ем к Андо­киду, поэто­му подоб­ное заяв­ле­ние неуди­ви­тель­но (VI, 24).
  • 18По мне­нию Б. Штра­ус­са, важ­ное зна­че­ние имел так­же кон­фликт отцов — детей, обост­рив­ший­ся в кон­це Пело­пон­нес­ской вой­ны из-за гром­ких обе­ща­ний и серь­ез­ных опас­но­стей, кото­рым под­верг­ло государ­ство моло­дое поко­ле­ние, кото­рое пер­со­ни­фи­ци­ро­ва­лось Алки­ви­а­дом и Андо­кидом, став­ши­ми сим­во­ла­ми Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции и кощун­ства над гер­ма­ми, см.: Stra­uss B. S. An­do­ci­des’ On the mys­te­ries and the the­me of the father in la­te fifth-cen­tu­ry Athens // No­mo­deik­tes. Greek stu­dies in ho­nor of M. Ostwald / Ed. by R. M. Ro­sen and J. Far­rell. Ann Ar­bor, 1993. р. 257, 261 ff.; idem. Fathers and sons in Athens: Ideo­lo­gy and so­cie­ty in the era of the Pe­lo­pon­ne­sian war. Lon­don, 1993, pas­sim.
  • 19В Афи­нах в IV в. этот вопрос станет пред­ме­том актив­ной дис­кус­сии, см.: Ru­schen­bu­sch E. Πάτ­ριος πο­λιτεία. The­seus, Dra­kon, So­lon und Kleis­the­nes in Pub­li­zis­tik und Ge­schichtsschrei­bung des 5. und 4. Jahrhun­derts v. Chr. // His­to­ria, Bd. 7, 1958, S. 398—424.
  • 20Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… p. 328, n. 2.
  • 21Mac­Dowell D. M. An­do­ki­des… p. 9.
  • 22Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… pas­sim.
  • 23Mac­Dowell D. M. An­do­ki­des… p. 173—176.
  • 24Ka­gan D. The pea­ce of Ni­cias and the Si­ci­lian ex­pe­di­tion. Itha­ca; Lon­don, 1981, p. 201.
  • 25Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… p. 326, cf. 327.
  • 26Ср., напри­мер, обви­не­ние Диа­го­ра Мелос­ско­го в нече­стии по отно­ше­нию к Элев­син­ским мисте­ри­ям, см.: Wal­la­ce R. W. Char­mi­des, Aga­ris­te and Da­mon: An­do­ki­des I. 16 // Clas­si­cal Quar­ter­ly, Vol. 42, 1992, № 4, p. 328—335. Кро­ме того, в самих Афи­нах в 415 г. мисте­рии справ­ля­лись в раз­ных местах: в домах Пули­ти­о­на (And. I, 17; Paus. I, 2, 5), Хар­мида (And. I, 16), Ферек­ла (And. I, 17), Алки­ви­а­да (Plut. Alc., 19, 1—2; Nep. Alc., 6; cf. Isocr. XVI, 6).
  • 27См., напри­мер: Jebb R. C. The At­tic ora­tors… p. 80.
  • 28Иссле­до­ва­те­ли раз­лич­но дати­ру­ют вто­рую попыт­ку воз­вра­ще­ния Андо­кида в Афи­ны из-за неод­но­знач­ной хро­но­ло­гии послед­не­го пери­о­да Пело­пон­нес­ской вой­ны: 407 г. (Фро­лов Э. Д. Из исто­рии поли­ти­че­ской борь­бы… с. 18), 408 г. (Кру­а­зе А., Кру­а­зе М. Ук. соч., с. 477; Ken­ne­dy G. A. The ora­to­ry of An­do­ci­des… p. 33; Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… p. 333), 410 г. (Jebb R. C. The At­tic ora­tors… p. 80). Осно­ва­ни­ем для это­го слу­жит то, что эта попыт­ка мог­ла про­изой­ти толь­ко уже после бит­вы при Кизи­ке вес­ной 410 г., но ранее осе­ни 408 г., когда после взя­тия Визан­тия были вос­ста­нов­ле­ны пути под­во­за в Афи­ны хле­ба из При­чер­но­мо­рья (Xen. Hell., I, 3, 14—22).
  • 29Д. Мак­дау­элл в послед­нем ком­мен­ти­ро­ван­ном изда­нии речи Андо­кида «О мисте­ри­ях» дока­зы­ва­ет, что 400 г. пред­по­чти­тель­нее 399 г., одна­ко, его мне­ние оспа­ри­ва­ет­ся, см.: Mac­Dowell D. M. An­do­ki­des… p. 204—205; cf. Marr J. L. An­do­ci­des’ part in the mys­te­ries and her­mae af­fairs… p. 326, n. 2.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1387643698 1303242327 1303312492 1406763043 1406840222 1406845000