Процессы по обвинению в нечестии (асебии) в Афинах в последнюю четверть V в. до н. э.

с.117 В V в. Афи­ны заня­ли уже веду­щее место сре­ди дру­гих гре­че­ских поли­сов не толь­ко в поли­ти­че­ской и эко­но­ми­че­ской жиз­ни, но так­же и в рели­ги­оз­ной. Наряду с мно­го­чис­лен­ны­ми мест­ны­ми празд­ни­ка­ми, как, напри­мер, арре­фо­рии, про­ха­ри­сте­рии, ски­рофо­рии и т. д., в Атти­ке справ­ля­лись и такие, кото­рые посте­пен­но при­об­ре­ли сла­ву сре­ди осталь­ных гре­ков ничуть не мень­шую, чем зна­ме­ни­тые обще­гре­че­ские рели­ги­оз­ные празд­не­ства — в Олим­пии, Дель­фах, на Ист­ме и в Немее. Эти­ми празд­не­ства­ми были, конеч­но же, Пана­фи­неи в честь Афи­ны, полу­чив­шие со вре­ме­ни Писи­стра­та наиме­но­ва­ние Вели­ких, Вели­кие Дио­ни­сии и Элев­син­ские мисте­рии в честь Демет­ры и Коры. Полу­чил свое оформ­ле­ние и инсти­тут жре­че­ства, обслу­жи­ваю­ще­го нуж­ды боль­шо­го коли­че­ства хра­мов богов, почи­тав­ших­ся в Атти­ке.

Хотя суще­ст­во­ва­ли зако­ны и выра­зи­тель­ные запре­ще­ния затра­ги­вать опре­де­лен­ные темы, они, тем не менее, не обра­зо­вы­ва­ли в Афи­нах непре­ступ­но­го барье­ра для неко­то­рой сво­бо­ды речи. Но в то же вре­мя суще­ст­во­ва­ние исо­го­рии в пол­ном объ­е­ме не мог­ло соот­вет­ст­во­вать кон­сер­ва­тив­но­му в прин­ци­пе духу афин­ской демо­кра­тии¹. И если область внеш­ней и внут­рен­ней поли­ти­ки не явля­лась запрет­ной, то совсем по-дру­го­му было в обла­стях, где сохра­нял­ся тра­ди­ци­он­ный под­ход, то есть преж­де все­го в вос­пи­та­нии и рели­гии. И все же гре­че­ские государ­ства и, в том чис­ле, афин­ское, были отно­си­тель­но тер­пи­мы и в рели­ги­оз­ной сфе­ре, о чем свиде­тель­ст­ву­ет как гре­че­ская мифо­ло­гия, так и атти­че­ская комедия. При­чи­ной это­го с уве­рен­но­стью мож­но счи­тать «отсут­ст­вие орто­док­саль­ной дог­мы в гре­че­ской рели­гии, что пре­пят­ст­во­ва­ло фор­ми­ро­ва­нию боже­ст­вен­но­го обра­за в док­три­наль­ной фор­ме и поз­во­ля­ло зна­чи­тель­ную сво­бо­ду мыс­ли»². В мифо­ло­гии боги не явля­лись иде­аль­ны­ми, одно­знач­но поло­жи­тель­ны­ми пер­со­на­жа­ми, вопло­ще­ни­ем спра­вед­ли­во­сти и зако­на. Им, подоб­но людям, по пред­став­ле­нию гре­ков, были при­су­щи как досто­ин­ства (доб­рота, состра­да­ние), так и все­воз­мож­ные поро­ки (ложь, обман, воров­ство, месть, рев­ность, ковар­ство и жесто­кость). Более того, сам порок ино­гда пер­со­ни­фи­ци­ро­вал­ся гре­ка­ми, при­чем не в обра­зе с.118 како­го-либо мифи­че­ско­го суще­ства типа Ехид­ны или Гид­ры, а имен­но в обра­зе бога или боги­ни (напри­мер, Апа­те — боги­ня обма­на, Ате — боже­ство, оли­це­тво­ря­ю­щее умо­по­мра­че­ние и несча­стье). От мно­го­чис­лен­ных же неко­гда комедий оста­лись толь­ко фраг­мен­ты и несколь­ко комедий Ари­сто­фа­на, но и по ним мы можем судить о зна­чи­тель­ной сво­бо­де в обра­ще­нии с мифо­ло­ги­че­ски­ми пер­со­на­жа­ми (Aris­toph. Av., 15, 61 sqq.; Pax, 129 sqq.; Ran., 484 sqq.)³.

Допус­ка­лась и отно­си­тель­ная сво­бо­да фило­соф­ской мыс­ли. Вот хотя бы несколь­ко при­ме­ров. Ксе­но­фан из Коло­фо­на (конец VI — нача­ло V в. до н. э.) отри­цал антро­по­мор­физм гре­че­ских богов, счи­тал, что миром пра­вит некий шаро­вид­ный Нус, веч­ный и везде­су­щий. Кро­ме того, он отка­зы­вал­ся назы­вать Гелиос, Селе­ну и раз­лич­ные созвездия бога­ми, а пола­гал, что это плот­ные скоп­ле­ния атмо­сфер­но­го пара, еже­днев­но обра­зу­ю­щи­е­ся и рас­се­и­ваю­щи­е­ся. Ксе­но­фан скеп­ти­че­ски отзы­вал­ся и о мисте­ри­ях, гово­ря о Лев­ко­тее, что если она боги­ня, то зачем ее опла­ки­вать, а если она смерт­ная, то зачем ей при­но­сить жерт­вы (Arist. Rhet., B 26, 1400 b 5). Пред­ста­ви­те­ли ионий­ской натур­фи­ло­со­фии, заня­тые поис­ком пер­во­ве­ще­ства, нахо­ди­ли его в раз­лич­ных суб­стан­ци­ях, мате­ри­аль­ных и нема­те­ри­аль­ных. Но и это еще не так силь­но коле­ба­ло бы тра­ди­ци­он­ные рели­ги­оз­ные взгляды, если бы воз­ник­но­ве­ние и раз­ру­ше­ние все­го суще­го про­ис­хо­ди­ло под воздей­ст­ви­ем Олим­пий­ских богов, а не каких-то мало­по­нят­ных обы­ден­но­му пони­ма­нию сил (Нуса — у Ана­к­са­го­ра, люб­ви и враж­ды — у Эмпе­док­ла, зако­нов логоса — у Герак­ли­та и т. д.). Скеп­ти­че­ские или наив­но рацио­на­ли­сти­че­ские рас­суж­де­ния о про­ис­хож­де­нии рели­гии мож­но встре­тить и у софи­стов (Plat. Leg., X, 889 e). Так, напри­мер, Про­дик Кеос­ский, млад­ший совре­мен­ник Про­та­го­ра, счи­тал, что «древ­ние люди обо­готво­ри­ли луну, солн­це, реки и ручьи — все, что нам при­но­сит поль­зу, подоб­но тому, как егип­тяне при­зна­ли боже­ст­вен­ным Нил. Поэто­му-то хлеб почи­та­ет­ся под видом Демет­ры, вино — Дио­ни­са, вода — Посей­до­на, огонь — Гефе­ста» (DK, 84 [77] B 5). Дру­гой софист, Кри­тий, так­же пола­гал, что рели­гия изо­бре­те­на вслед­ст­вие сво­ей полез­но­сти в сфе­ре мора­ли и юсти­ции (DK, 88 [81] B 25).

Кро­ме того, как сооб­ща­ет Стра­бон, чуже­стран­цам, жив­шим в Афи­нах, было поз­во­ле­но почи­тать соб­ст­вен­ных богов (X, 3, 18). Введе­ние таких куль­тов в гре­че­ском горо­де или допус­ка­лось государ­ст­вом или тре­бо­ва­ло офи­ци­аль­но­го раз­ре­ше­ния вла­стей⁴, но с обя­за­тель­ным соблюде­ни­ем с.119 усло­вия, чтобы они не вели к кощун­ст­вен­ным дей­ст­ви­ям по отно­ше­нию к мест­ным богам и не дава­ли пред­ло­га для маги­че­ских цере­мо­ний⁵.

Всем выше­ска­зан­ным харак­те­ри­зу­ет­ся атмо­сфе­ра веро­тер­пи­мо­сти, суще­ст­во­вав­шая во мно­гих гре­че­ских поли­сах в V в. до н. э. Но, тем не менее, государ­ство уста­нав­ли­ва­ло опре­де­лен­ные гра­ни­цы сво­бо­ды мыс­ли и дей­ст­вий и суро­во нака­зы­ва­ло тех, кто их пере­хо­дил, посколь­ку оскорб­ле­ние, нане­сен­ное богам горо­да, мог­ло вызвать гнев и кару боже­ства на всю общи­ну, винов­ную в при­ня­тии нече­стив­ца к себе (Plat. Leg., X, 910 b; Ps.-Lys. VI, 13, 33, 53; Ps.-Dem. C. Neaer., 109). В таких слу­ча­ях выдви­га­лось обви­не­ние в рели­ги­оз­ном нече­стии (γραφὴ ἀσε­βείας). Сведе­ния о таких про­цес­сах сохра­ни­лись толь­ко начи­ная со вто­рой поло­ви­ны V в. до н. э. Все они име­ли место в Афи­нах, что было обу­слов­ле­но, по-види­мо­му, осо­бой интен­сив­но­стью поли­ти­че­ской и куль­тур­ной жиз­ни в этом горо­де. В этой свя­зи надо иметь в виду: во-пер­вых — завер­ше­ние к это­му вре­ме­ни фор­ми­ро­ва­ния поли­са и его инсти­ту­тов, преж­де все­го зако­но­да­тель­ных и судеб­ных; во-вто­рых — оформ­ле­ние рели­ги­оз­ных куль­тов и необ­хо­ди­мость их защи­ты как со сто­ро­ны государ­ства, так и со сто­ро­ны жре­че­ства; в-третьих — какие-либо осо­бые обсто­я­тель­ства, поли­ти­че­ские или лич­ные, кото­рые явля­лись каж­дый раз как бы ката­ли­за­то­ром воз­буж­де­ния про­цес­са по обви­не­нию в рели­ги­оз­ном пре­ступ­ле­нии. Послед­ний момент пред­став­ля­ет­ся нам нема­ло­важ­ным, так как при нали­чии мно­го­чис­лен­ных про­ступ­ков по отно­ше­нию к рели­гии, слу­чаи подоб­ных про­цес­сов все же отно­си­тель­но ред­ки. Соглас­но сохра­нив­шим­ся источ­ни­кам во вто­рой поло­вине V в. до н. э. в Афи­нах было выдви­ну­то семь таких обви­не­ний — про­тив Ана­к­са­го­ра, Фидия, Аспа­сии, Про­та­го­ра, осквер­ни­те­лей герм и тех, кто участ­во­вал в про­фа­на­ции мисте­рий, Диа­го­ра и Андо­кида. Эти про­цес­сы полу­чи­ли нерав­но­мер­ное осве­ще­ние как в антич­ных источ­ни­ках, так и в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре, и поэто­му суще­ст­ву­ет мно­же­ство дис­кус­си­он­ных сюже­тов и боль­шое коли­че­ство раз­лич­ных гипо­тез в отно­ше­нии их дати­ров­ки и содер­жа­ния. Обра­ща­ясь вновь к это­му мате­ри­а­лу, мы попы­та­ем­ся рас­смот­реть про­цес­сы про­тив нече­стив­цев кон­ца V в. до н. э. преж­де все­го с точ­ки зре­ния соот­но­ше­ния при выдви­же­нии обви­не­ния рели­ги­оз­ных и поли­ти­че­ских момен­тов.

с.120 Но пред­ва­ри­тель­но необ­хо­ди­мо хотя бы вкрат­це осве­тить юриди­че­скую сто­ро­ну про­цес­сов. Про­цеду­ра обви­не­ния в асе­бии была, по-види­мо­му, к V веку уже доста­точ­но чет­ко раз­ра­бота­на. Как сооб­ща­ет Андо­кид, жало­ба или донос по обви­не­нию в нече­стии пред­став­ля­лись непо­сред­ст­вен­но архон­ту-басилев­су (And. I, 111)⁶. Бла­го­да­ря остав­шим­ся у него от цар­ской вла­сти юриди­че­ским пол­но­мо­чи­ям в сакраль­ной сфе­ре, архонт-басилевс зани­мал вто­рое место в иерар­хии осталь­ных маги­ст­ра­тов после архон­та-эпо­ни­ма, но реаль­но играл более важ­ную, чем он, роль в государ­ст­вен­ной жиз­ни. В его ком­пе­тен­цию вхо­ди­ло руко­вод­ство про­веде­ни­ем древ­ней­ших празд­ни­ков в Афи­нах и наблюде­ние за свя­щен­ны­ми участ­ка­ми в горо­де, совер­ше­ние жерт­во­при­но­ше­ний от име­ни всех граж­дан. В каче­стве выс­шей инстан­ции он раз­би­рал спо­ры меж­ду жре­ца­ми, если они каса­лись свя­щен­ных пред­ме­тов, и сда­вал в арен­ду земель­ные вла­де­ния богов. Имен­но архонт-басилевс пред­седа­тель­ст­во­вал в Аре­о­па­ге на про­цес­сах по обви­не­нию в асе­бии, к како­вым мог­ли отно­сить­ся сакраль­ные пре­ступ­ле­ния любо­го вида (Arist. At­hen. pol., 57, 2; Hy­per. Pro Eux., 6)⁷. Посколь­ку он же выно­сил реше­ния и по вопро­сам, касаю­щим­ся Элев­син­ско­го куль­та, он дол­жен был быть обя­за­тель­но посвя­щен в мисте­рии, точ­но так­же, как и все судьи, при­ни­маю­щие уча­стие в про­цес­се (And. I, 12, 31). Кро­ме того, по свиде­тель­ству Лисия, раз­бор дела о нече­стии мог про­хо­дить и в Буле под пред­седа­тель­ст­вом девя­ти архон­тов (Ps.-Lys. VI, 22; ср. VI, 5, 9, 27).

Донос делал­ся или от сво­его име­ни или от име­ни всей общи­ны, так как инсти­тут про­ку­ра­ту­ры еще не сфор­ми­ро­вал­ся (ср., напри­мер, Lys. V, 3). Такой порядок может быть засвиде­тель­ст­во­ван тем фак­том, что для боль­шей части про­цес­сов источ­ни­ки пере­да­ют нам имя обви­ни­те­ля (напри­мер, And. I, 12, 15—17, 34, 37; Lys. VII, 29; Plut. Per., 31; Diog. Laert. II, 12 etc.). Таких обви­ни­те­лей мог­ло быть и несколь­ко по одно­му делу, при этом один из них про­из­но­сил глав­ную обви­ни­тель­ную речь, изла­гая все обсто­я­тель­ства подроб­но и при­зы­вая с.121 свиде­те­лей для под­твер­жде­ния сво­их слов, а осталь­ные под­дер­жи­ва­ли сво­и­ми реча­ми обви­не­ние. Так, частич­но сохра­нив­ша­я­ся VI речь Псев­до-Лисия счи­та­ет­ся дев­то­ро­ло­ги­ей Эпи­ха­ра или Меле­та, высту­пив­ших вме­сте с Кефи­си­ем с обви­не­ни­ем в асе­бии про­тив Андо­кида в 399 г.

Обви­не­ние мог­ло иметь два вида — донос в соб­ст­вен­ном смыс­ле это­го сло­ва (μή­νυσις, ἔνδει­ξις) и чрез­вы­чай­ное заяв­ле­ние (εἰσαγ­γε­λία), кото­рое пода­ва­лось в Буле или дела­лось непо­сред­ст­вен­но на эккле­сии (напри­мер, исан­ге­лия по пово­ду асе­бии Алки­ви­а­да)⁸. При этом обви­ни­те­лю тре­бо­ва­лось испро­сить себе «без­опас­ность» (ἄδεια), что мож­но было сде­лать раз­лич­ны­ми спо­со­ба­ми: сесть на аго­ре или у алта­ря в каче­стве моля­ще­го (Plut. Per., 31) или подать про­ше­ние об этом в Буле (And. I, 15). «Без­опас­ность» тре­бо­ва­лась не толь­ко для сво­бод­но­го чело­ве­ка (And. I, 22, 77), но и для мете­ка (And. I, 15) и даже, по сло­вам Андо­кида, для раба (I, 11—12). Поста­нов­ле­ние о пре­до­став­ле­нии такой «без­опас­но­сти» при­ни­ма­лось обыч­но эккле­си­ей (And. I, 11—12) и лишь, по-види­мо­му, в экс­трен­ных слу­ча­ях — Буле, когда ему пре­до­став­ля­лись неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия (βου­λὴ αὐτοκ­ρά­τωρ — And. I, 15). Но полу­че­ние пра­ва «без­опас­но­сти» не при­во­ди­ло к пол­ной без­на­ка­зан­но­сти, так как, как пере­да­ет Андо­кид, «закон гла­сил сле­дую­щее: если кто доне­сет и донос ока­жет­ся соот­вет­ст­ву­ю­щим дей­ст­ви­тель­но­сти, пусть ему будет без­опас­ность, если же донос ока­жет­ся лож­ным, пусть умрет» (I, 20).

При под­твер­жде­нии судеб­ным раз­би­ра­тель­ст­вом фак­та совер­шен­но­го нече­стия пола­га­лась награ­да (μή­νυτ­ρον) — напри­мер, за донос по делу гер­мо­ко­пидов и осквер­ни­те­лей мисте­рий Анд­ро­мах полу­чил 10 тысяч драхм, Тевкр — тыся­чу, при­чем день­ги были им тор­же­ст­вен­но вру­че­ны как спа­си­те­лям оте­че­ства во вре­мя празд­но­ва­ния Пана­фи­ней (And. I, 28). В каче­стве награ­ды мог­ли быть и какие-либо почет­ные при­ви­ле­гии: так, Мено­на, обви­ни­те­ля Фидия, осво­бо­ди­ли от всех повин­но­стей (Plut. Per., 31); Дио­клида, обви­ни­те­ля по делу нече­стив­цев 415 года — «как спа­си­те­ля горо­да увен­ча­ли вен­ком и на упряж­ке отвез­ли в при­та­ней и он даже пообедал там» (And. I, 45). Если же донос в резуль­та­те чего-либо, напри­мер, встреч­но­го доно­са (Thuc. VI, 61, 1), при­зна­вал­ся лож­ным, то кле­вет­ни­ка сра­зу же в соот­вет­ст­вии с зако­ном (And. I, 20; Ps.-Lys. VI, 23) без повтор­но­го суда каз­ни­ли (And. I, 65—66).

с.122 Пер­вая груп­па извест­ных нам про­цес­сов име­ла место еще до нача­ла Пело­пон­нес­ской вой­ны, когда в асе­бии были обви­не­ны фило­соф Ана­к­са­гор, скуль­п­тор Фидий и Аспа­сия, став­шая фак­ти­че­ски женой Перик­ла. Сведе­ния отно­си­тель­но этих про­цес­сов явля­ют­ся наи­бо­лее дис­кус­си­он­ны­ми по срав­не­нию с осталь­ны­ми и поэто­му мы раз­бе­рем их более подроб­но. В совре­мен­ной лите­ра­ту­ре, как было уже отме­че­но выше, нет еди­но­го мне­ния отно­си­тель­но их дати­ров­ки. Более ран­нюю дату — вско­ре после 450 г. — пред­ла­га­ет А. Э. Тей­лор для про­цес­са Ана­к­са­го­ра, осно­вы­ва­ясь на упо­ми­на­нии Дио­ге­ном Лаэрт­ским име­ни Сати­ра (II, 12), а так­же на том, что Перикл назы­ва­ет­ся антич­ны­ми авто­ра­ми уче­ни­ком это­го фило­со­фа (Plat. Phaedr., 270 a; Isocr. XV, 235; Plut. Per., 4; 32; Diog. Laert. II, 12—13), что, по его мне­нию, воз­мож­но было толь­ко в нача­ле карье­ры зна­ме­ни­то­го афин­ско­го стра­те­га⁹. Как нам пред­став­ля­ет­ся, послед­ний довод назвать убеди­тель­ным никак нель­зя, так как Плу­тарх ясно свиде­тель­ст­ву­ет, что дру­же­ские отно­ше­ния с Ана­к­са­го­ром сохра­ня­лись у Перик­ла и тогда, когда он, воз­мож­но, уже занял этот высо­кий пост (Per., 16), что не меша­ло ему, в память преж­них настав­ле­ний (4—8), счи­тать Ана­к­са­го­ра сво­им учи­те­лем. Дру­гое воз­ра­же­ние при­во­дит Х. Т. Вэйд-Дже­ри, счи­тая, что обви­не­ние про­тив Аспа­сии не мог­ло быть выдви­ну­то в столь ран­ний пери­од ее жиз­ни в Афи­нах¹⁰, а судя по сло­вам Плу­тар­ха, все три про­цес­са про­изо­шли при­мер­но в одно вре­мя (Per., 32).

Более позд­няя дати­ров­ка этих про­цес­сов — 433—432 гг. до н. э. — име­ет мно­го­чис­лен­ных сто­рон­ни­ков и луч­ше, с нашей точ­ки зре­ния, аргу­мен­ти­ро­ва­на. Так, Э. Деренн пола­га­ет¹¹, что Ана­к­са­гор был в Афи­нах еще в середине 40-х годов V века, что было бы невоз­мож­но после про­цес­са 450 г.¹² Его под­дер­жи­ва­ет Х. Т. Вэйд-Дже­ри¹³, при­во­дя в каче­стве дока­за­тель­ства с.123 дату воз­вра­ще­ния Фукидида, сына Меле­сия, после ост­ра­киз­ма в 433 г. С мне­ни­ем это­го уче­но­го вполне согла­ша­ет­ся и Ф. Яко­би¹⁴. Италь­ян­ская иссле­до­ва­тель­ни­ца Г. Марас­ко обра­ща­ет еще раз наше вни­ма­ние на то, что Плу­тарх (Per., 32) и Дио­дор (XII, 39, 2) одно­знач­но счи­та­ют эти про­цес­сы по обви­не­нию в рели­ги­оз­ном нече­стии при­чи­ной лич­ной заин­те­ре­со­ван­но­сти Перик­ла в нача­ле вой­ны¹⁵. Кро­ме того, спра­вед­ли­во­сти ради сто­ит доба­вить, что неко­то­рые совре­мен­ные авто­ры вооб­ще сомне­ва­ют­ся в реаль­но­сти всех этих про­цес­сов, пола­гая, что дело обо­шлось лишь обще­ст­вен­ным осуж­де­ни­ем и изгна­ни­ем, но для подоб­но­го мне­ния источ­ни­ки, как нам пред­став­ля­ет­ся, не дают ника­ких осно­ва­ний¹⁶.

К сожа­ле­нию, антич­ные авто­ры сооб­ща­ют лишь крат­кие сведе­ния о каж­дом из этих про­цес­сов, так что воз­мож­но вос­ста­но­вить толь­ко отдель­ные пунк­ты обви­не­ния, но не ход судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства в целом. Более подроб­но, чем с дву­мя дру­ги­ми, зна­ко­мит нас антич­ная тра­ди­ция с делом Ана­к­са­го­ра. О самом про­цес­се гово­рит Дио­ген Лаэрт­ский в его био­гра­фии (II, 12), но при­во­дит под­ряд две вер­сии, не выде­ляя при этом ни одну как наи­бо­лее прав­до­по­доб­ную, что поро­ди­ло ожив­лен­ную дис­кус­сию в совре­мен­ной лите­ра­ту­ре, свя­зан­ную, в том чис­ле, и с дати­ров­кой. Пер­вая вер­сия свя­за­на с име­нем Клео­на, извест­но­го вождя ради­каль­ной демо­кра­тии, кото­рый, по сло­вам Соти­о­на в «Пре­ем­стве фило­со­фов» выдви­нул про­тив него обви­не­ние в асе­бии «за то, что он назвал солн­це глы­бой, огнен­ной насквозь». Вто­рая вер­сия, при­над­ле­жав­шая Сати­ру в «Жиз­не­опи­са­ни­ях», назы­ва­ет обви­ни­те­лем Фукидида, сына Меле­сия, поли­ти­че­ско­го про­тив­ни­ка Перик­ла (cf. Plut. Per., 6, 8, 11, 14), при­влек­ше­го Ана­к­са­го­ра не толь­ко за нече­стие но и за, яко­бы, медизм¹⁷. Поэто­му, так как вся наша инфор­ма­ция бази­ру­ет­ся на столь нетвер­дом осно­ва­нии, прак­ти­че­ски каж­дый иссле­до­ва­тель, зани­мав­ший­ся про­цес­сом с.124 Ана­к­са­го­ра, выдви­га­ет свой вари­ант объ­яс­не­ния сооб­ще­ния Дио­ге­на Лаэрт­ско­го.

Так, Дж. Дэви­сон пыта­ет­ся при­ми­рить обе вер­сии, рекон­стру­и­руя собы­тия таким обра­зом: в 456—455 гг. Ана­к­са­гор был обви­нен Фукидидом, сыном Меле­сия, но был осуж­ден на смерть заоч­но, так как к тому вре­ме­ни уже поки­нул Афи­ны. В 445—444 гг. он был амни­сти­ро­ван после заклю­че­ния Трид­ца­ти­лет­не­го мира, посколь­ку при­во­ди­мый Плу­тар­хом слу­чай с одно­ро­гим бара­ном мож­но дати­ро­вать, судя по рас­ста­нов­ке поли­ти­че­ских сил, 444—443 гг. (Per., 6). И лишь почти 10 лет спу­стя — в 433—432 гг., по мне­нию Дэви­со­на, Ана­к­са­гор был обви­нен Клео­ном в нече­стии на осно­ва­нии при­ня­то­го неза­дол­го до это­го декре­та Дио­пи­фа¹⁸. Несмот­ря на види­мую бес­спор­ность этой схе­мы она не пред­став­ля­ет­ся нам убеди­тель­ной, посколь­ку нет ника­ких осно­ва­ний счи­тать, что было два обви­не­ния. Тем более кажет­ся мало­ве­ро­ят­ным, что после осуж­де­ния на казнь за свои взгляды, вер­нув­шись в город, даже после амни­стии, Ана­к­са­гор смог бы занять такое поло­же­ние при Перик­ле.

Англий­ский же иссле­до­ва­тель Ф. Фрост наста­и­ва­ет на том, что про­цес­сы про­тив дру­зей Перик­ла были делом Клео­на или лиц, свя­зан­ных с ним поли­ти­че­ски, меж­ду тем как уча­стие Фукидида в обви­не­нии он исклю­ча­ет отча­сти по хро­но­ло­ги­че­ским моти­вам, отча­сти пото­му, что фило­со­фы и софи­сты обос­но­вы­ва­лись в Афи­нах преж­де все­го бла­го­да­ря под­держ­ке ари­сто­кра­тов, к чис­лу кото­рых при­над­ле­жал и Фукидид, сын Меле­сия¹⁹. Но на это мож­но воз­ра­зить, что хро­но­ло­ги­че­ские дово­ды, при­веден­ные Фро­стом, не очень убеди­тель­ны, а фило­со­фы нахо­ди­ли под­держ­ку лишь в неко­то­рых ари­сто­кра­ти­че­ских кру­гах, кото­рые, как кру­жок Перик­ла, а затем Алки­ви­а­да, име­ли осо­бые поли­ти­че­ские и интел­лек­ту­аль­ные тен­ден­ции, доста­точ­но отлич­ные от тен­ден­ций кон­сер­ва­тив­ной ари­сто­кра­тии, кото­рая пред­став­ля­ла боль­шин­ство и с кото­рой они нахо­ди­лись в ост­ром про­ти­во­сто­я­нии.

Поэто­му более при­ем­ле­мой нам пред­став­ля­ет­ся точ­ка зре­ния Э. Дерен­на, соглас­но кото­рой оба про­тив­ни­ка Перик­ла — и Фукидид и Кле­он — участ­во­ва­ли в осуж­де­нии Ана­к­са­го­ра²⁰. Воз­мож­но, что при этом они, как с.125 заме­ча­ет М. Мон­ту­о­ри²¹, игра­ли раз­ные роли: пер­вый при­гото­вил юриди­че­ское осно­ва­ние посред­ст­вом вырван­но­го у Перик­ла одоб­ре­ния псе­физ­мы, пред­став­лен­ной Дио­пи­фом, а вто­рой выдви­нул само обви­не­ние, воз­будил про­цесс и добил­ся осуж­де­ния фило­со­фа, несмот­ря на защи­ту Перик­ла²². И хотя это тоже гипо­те­за, но вполне прав­до­по­доб­ная, так как Фукидид к это­му вре­ме­ни уже вер­нул­ся после ост­ра­киз­ма и с новы­ми сила­ми вклю­чил­ся в борь­бу с Пери­к­лом, Клео­ну же так­же очень под­хо­дит роль тако­го обви­ни­те­ля, и в общей схе­ме нет про­ти­во­ре­чия сооб­ще­нию Дио­ге­на Лаэрт­ско­го.

Без­услов­но, взгляды Ана­к­са­го­ра вполне мог­ли слу­жить осно­ва­ни­ем для обви­не­ния его в пре­ступ­ле­нии про­тив рели­гии, но все же на истин­ную при­чи­ну воз­буж­де­ния про­цес­са недву­смыс­лен­но ука­зы­ва­ет Плу­тарх. Он подроб­но рас­ска­зы­ва­ет не толь­ко о дру­же­ских отно­ше­ни­ях, но и о боль­шом вли­я­нии, ока­зан­ном фило­со­фом на Перик­ла, кото­рый «во мно­гих слу­ча­ях поль­зо­вал­ся Ана­к­са­го­ром, при­ме­ши­вая поне­мно­гу, как бы в под­креп­ле­ние, к сво­е­му крас­но­ре­чию нау­ку о при­ро­де» (Per., 8; cf. Plat. Phaedr., 270 a). От Ана­к­са­го­ра Перикл вос­при­нял и скеп­ти­че­ский взгляд на тра­ди­ци­он­ное объ­яс­не­ние необыч­ных физи­че­ских явле­ний вме­ша­тель­ст­вом богов (Plut. Per., 5). Плу­тарх при­во­дит толь­ко два при­ме­ра, но оба они пока­за­тель­ны. Пер­вый слу­чай свя­зан с одно­ро­гим бара­ном, появ­ле­ние кото­ро­го про­ри­ца­тель Лам­пон объ­яс­нил тем, что вско­ре власть в горо­де перей­дет или к Пери­к­лу или к Фукидиду, сыну Меле­сия, в зави­си­мо­сти от того, кто будет вла­деть голо­вой это­го уди­ви­тель­но­го живот­но­го. Ана­к­са­гор же, раз­ру­бив череп, пока­зал, что его содер­жи­мое так­же ано­маль­но, посколь­ку собра­лось все у осно­ва­ния рога (Per., 6). То, что Перикл поз­во­лил таким обра­зом «про­ве­рять» пред­ска­за­ние Лам­по­на²³ крас­но­ре­чи­во свиде­тель­ст­ву­ет как о его соб­ст­вен­ных взглядах, так и том, что про­ри­ца­те­ли и жре­цы име­ли все осно­ва­ния для под­держ­ки обви­не­ния про­тив Ана­к­са­го­ра²⁴.

с.126 Вто­рой слу­чай про­изо­шел, по-види­мо­му, в авгу­сте 431 г., когда в момент отплы­тия флота насту­пи­ло непол­ное сол­неч­ное затме­ние, силь­но испу­гав­шее всех как дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние. Но Перикл, накрыв сво­им пла­щом корм­че­го три­е­ры, спро­сил, явля­ет­ся ли это зна­ком како­го-либо несча­стья. Полу­чив от него отри­ца­тель­ный ответ, вос­клик­нул: «Так чем же то явле­ние отли­ча­ет­ся от это­го как не тем, что пред­мет, кото­рый был при­чи­ной тем­ноты, боль­ше пла­ща?» (Per., 35)²⁵. Таким обра­зом, по сло­вам Плу­тар­ха, Перикл бла­го­да­ря Ана­к­са­го­ру «стал выше суе­вер­но­го стра­ха, вну­шае­мо­го уди­ви­тель­ны­ми небес­ны­ми явле­ни­я­ми людям, кото­рые не зна­ют их при­чин, теря­ют рас­судок и при­хо­дят в смя­те­ние от боже­ст­вен­ных дел по неведе­нию их, тогда как нау­ка о при­ро­де, устра­няя боязнь, вме­сто устра­шаю­ще­го болез­нен­но­го суе­ве­рия дает чело­ве­ку спо­кой­ное бла­го­че­стие и бла­гие надеж­ды» (Per., 6). В этом же клю­че Плу­тарх при­во­дит при­чи­ну при­ня­тия псе­физ­мы Дио­пи­фа на осно­ва­нии кото­рой был обви­нен фило­соф: долж­но «чтобы люди, не веру­ю­щие в богов или рас­про­стра­ня­ю­щие уче­ния о небес­ных явле­ни­ях, были при­вле­кае­мы к суду как государ­ст­вен­ные пре­ступ­ни­ки», и далее утвер­жда­ет, что Дио­пиф хотел бро­сить тем самым подо­зре­ние на Перик­ла кос­вен­ным обра­зом, через Ана­к­са­го­ра (Per., 32).

Что же каса­ет­ся послед­ст­вий про­цес­са для Ана­к­са­го­ра, то тот же Дио­ген Лаэрт­ский гово­рит о трех воз­мож­ных вари­ан­тах:

1. что он был оштра­фо­ван на 5 талан­тов и изгнан;
2. при­го­во­рен к каз­ни заоч­но;
3. нахо­дил­ся под стра­жей в тюрь­ме в ожи­да­нии каз­ни²⁶, когда Перикл спас его сво­им заступ­ни­че­ст­вом (II, 12—13).
   

Сло­ва Плу­тар­ха о том, что Перикл боял­ся за Ана­к­са­го­ра и «дал ему воз­мож­ность тай­ным обра­зом уйти из горо­да», свиде­тель­ст­вуя так­же, как и Дио­ген Лаэрт­ский, о живом уча­стии Перик­ла в судь­бе фило­со­фа, могут отно­сить­ся толь­ко ко вто­ро­му вари­ан­ту. Воз­мож­но, если допу­стить нали­чие двух обви­ни­те­лей, пред­по­ло­жить, что Фукидид, фигу­ра более силь­ная в поли­ти­че­ском плане, чем Кле­он, обви­няя фило­со­фа не толь­ко в рели­ги­оз­ном, с.127 но и в поли­ти­че­ском пре­ступ­ле­нии (медиз­ме), пред­ла­гал и более суро­вое нака­за­ние — смерт­ную казнь. Но, в любом слу­чае, по свиде­тель­ству того же Дио­ге­на Лаэрт­ско­го, Ана­к­са­гор умер в поче­те в Ламп­са­ке, где ему, яко­бы, воз­двиг­ли над­гроб­ный памят­ник с над­пи­сью, что «тот, кто здесь погре­бен, пере­шел пре­де­лы позна­нья — исти­ну строя небес ведав­ший Ана­к­са­гор» (II, 15). Если это соот­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­сти, то толь­ко лиш­ний раз под­твер­жда­ет пред­по­ло­же­ние, что осуж­де­ние Ана­к­са­го­ра не было актом чисто рели­ги­оз­но­го воз­мездия, так как лап­са­кий­цы, нахо­дя­щи­е­ся в дру­гих поли­ти­че­ских усло­ви­ях, но веря­щие в тех же самых богов, отме­ти­ли в этой над­пи­си имен­но то, за что его осуди­ли в Афи­нах.

Таким обра­зом, в деле Ана­к­са­го­ра мы хоте­ли бы под­черк­нуть преж­де все­го четы­ре момен­та:

1. близ­кие отно­ше­ния с Пери­к­лом;
2. при­ня­тие Пери­к­лом и исполь­зо­ва­ние на прак­ти­ке опро­вер­же­ния Ана­к­са­го­ром супра­на­ту­раль­ной интер­пре­та­ции физи­че­ских явле­ний;
3. выступ­ле­ние поли­ти­че­ских про­тив­ни­ков Перик­ла — Фукидида и Клео­на — в каче­стве обви­ни­те­лей;
4. над­гроб­ную над­пись с ука­за­ни­ем аст­ро­но­ми­че­ских заня­тий фило­со­фа, выдер­жан­ную в бла­го­же­ла­тель­ном тоне.
   

То есть, если гово­рить о при­чине и пово­де воз­буж­де­ния обви­не­ния в асе­бии про­тив Ана­к­са­го­ра, то при­чи­ной, на наш взгляд, яви­лось то, что фило­соф ока­зал­ся кос­вен­но при­част­ным к про­ти­во­бор­ст­ву­ю­щим сто­ро­нам, а пово­дом — рели­ги­оз­ное нече­стие, выра­жав­ше­е­ся в его взглядах.

Содер­жа­ние осталь­ных про­цес­сов 433 г. мы изло­жим еще более крат­ко, так как антич­ная тра­ди­ция в отно­ше­нии них немно­го­слов­на. О про­цес­се Фидия сооб­ща­ет, да и то очень бег­ло, Плу­тарх. Пер­во­на­чаль­но обви­не­ние, воз­мож­но, не носи­ло рели­ги­оз­но­го харак­те­ра и было выдви­ну­то одним из его помощ­ни­ков, неким мете­ком Мено­ном, кото­ро­го вра­ги скуль­п­то­ра уго­во­ри­ли сде­лать донос о воров­стве золота при изготов­ле­нии ста­туи Афи­ны для Пар­фе­но­на. Но посколь­ку он при­кре­пил по сове­ту Перик­ла съем­ные золотые пла­сти­ны, их мож­но было в любой момент взве­сить (общий их вес по сло­вам Фило­хо­ра состав­лял 44 талан­та — FHG, I, fr. 97). Высту­пив­ший, по-види­мо­му, с защи­той Фидия на суде Перикл и пред­ло­жил это сде­лать обви­ни­те­лям. Плу­тарх не исполь­зу­ет само сло­во «асе­бия», но свиде­тель­ст­ву­ет, что когда ули­чить в кра­же золота его не уда­лось, про­тив Фидия было выдви­ну­то обви­не­ние в том, что он изо­бра­зил на щите боги­ни в сце­нах сра­же­ния гре­ков с ама­зон­ка­ми себя в виде ста­ри­ка (воз­мож­но, Деда­ла), а Перик­ла — в виде вои­на с конем (воз­мож­но, Тесея).

с.128 Такая сме­лая под­ме­на мифо­ло­ги­че­ских пер­со­на­жей реаль­ны­ми, всем хоро­шо извест­ны­ми лица­ми, была дерз­ким вызо­вом обще­ст­вен­но­му мне­нию и пре­тен­зи­ей на при­зна­ние его гения и исклю­чи­тель­но­сти наряду с Пери­к­лом. Пре­ступ­ле­ние усу­губ­ля­лось тем, что изо­бра­же­ние было сде­ла­но в самом свя­щен­ном для афи­нян месте Акро­по­ля, в хра­ме боги­ни-покро­ви­тель­ни­цы горо­да, на наи­бо­лее вид­ной части щита и так, что его нель­зя было снять, не раз­ру­шив саму ста­тую²⁷. Попу­т­но мож­но отме­тить, что и в трак­тов­ке рож­де­ния Афи­ны на фрон­тоне хра­ма Фидий был более сво­бо­ден от тра­ди­ци­он­ных рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний, изо­бра­жая не малень­кую фигур­ку, выхо­дя­щую из голо­вы Зев­са, как на допар­фе­но­нов­ских вазо­вых рисун­ках, а пока­зы­вая боги­ню во весь рост, что долж­но было, по-види­мо­му, сим­во­ли­зи­ро­вать важ­ность ее куль­та для афи­нян²⁸. Кро­ме того, если вер­но сооб­ще­ние Плу­тар­ха (Per., 13), что все работы в Пар­фе­ноне велись под руко­вод­ст­вом Фидия, то тогда он допу­стил еще одно отступ­ле­ние от обыч­ных норм — поз­во­лил Кал­ли­кра­ту и Икти­ну поме­стить на одном фри­зе изо­бра­же­ния обыч­ных людей вме­сте с бога­ми. Это были зна­ме­ни­тые сце­ны пана­фи­ней­ско­го шест­вия и каваль­ка­ды эфе­бов, про­дви­гаю­щих­ся с двух сто­рон к восточ­но­му углу Пар­фе­но­на, где были пока­за­ны вос­седаю­щие на сво­их тро­нах олим­пий­цы.

Из дру­гих авто­ров о Фидии гово­рит Фило­хор, кото­рый при­во­дит стран­ную и мало­ве­ро­ят­ную вер­сию — что скуль­п­тор был при­вле­чен к суду за утай­ку сло­но­вой кости, но бежал в Элиду, где после изготов­ле­ния ста­туи Олим­пий­ско­го Зев­са был убит мест­ны­ми жите­ля­ми (FHG, I, fr. 97). Более цен­ным ока­зы­ва­ет­ся сооб­ще­ние Дио­до­ра: «К алта­рю богов в каче­стве моля­щих село несколь­ко чело­век, подучен­ных вра­га­ми Перик­ла. Обви­не­ние Фидия заклю­ча­лось в том, что он при­сво­ил буд­то бы себе зна­чи­тель­ное коли­че­ство свя­щен­ных сумм. Народ по нау­ще­нию вра­гов Перик­ла аре­сто­вал Фидия, а само­го Перик­ла обви­нил в свя­тотат­стве» (Diod. XII, 38). Про­цес­са за этим обви­не­ни­ем Перик­ла, даже если оно и было офи­ци­аль­ным, не после­до­ва­ло, толь­ко, как отме­ча­ет Плу­тарх, из-за дела Фидия пошат­ну­лась его попу­ляр­ность (Per., 32). По-види­мо­му, Перикл все еще оста­вал­ся доста­точ­но силь­ной фигу­рой на афин­ской поли­ти­че­ской сцене, но то, что рели­ги­оз­ная сфе­ра счи­та­лась для него осо­бен­но уяз­ви­мой, свиде­тель­ст­ву­ет с.129 и тре­бо­ва­ние спар­тан­цев, стре­мя­щих­ся лишить афи­нян их руко­во­ди­те­ля в Пело­пон­нес­ской войне с помо­щью изгна­ния винов­ных в кощун­ст­вен­ном убий­стве кило­нов­цев, в кото­ром был заме­шан род Перик­ла, потом­ка Мегак­ла по мате­рин­ской линии (Plut. Per., 33; cf. Thuc. I, 127). Ана­ло­гич­но Дио­до­ру оце­ни­ва­ет при­чи­ну обви­не­ния Фидия и Плу­тарх: «Так как он был дру­гом Перик­ла и поль­зо­вал­ся у него боль­шим авто­ри­те­том, то у него было мно­го лич­ных вра­гов и завист­ни­ков, а дру­гие хоте­ли на нем испы­тать настро­е­ние наро­да — как посту­пит народ в слу­чае суда над Пери­к­лом» (Per., 31; cf. 13).

Фидий, оправ­дав­шись в воров­стве золота, все же умер в заклю­че­нии, не опро­верг­нув обви­не­ния в рели­ги­оз­ном пре­ступ­ле­нии, в чем бы оно ни состо­я­ло — в порт­рет­ном изо­бра­же­нии смерт­ных на щите Афи­ны или в утай­ке свя­щен­ных сумм. О том, что он был осуж­ден за нече­стие и в тюрь­ме ожи­дал каз­ни или назна­че­ния штра­фа, может свиде­тель­ст­во­вать то, что донос­чи­ку Мено­ну была объ­яв­ле­на награ­да от име­ни государ­ства (Plut. Per., 31).

О про­цес­се Аспа­сии у нас вооб­ще мало сведе­ний. Плу­тарх толь­ко сооб­ща­ет об обви­не­нии ее поэтом Гер­мип­пом, напа­дав­шим в сво­их комеди­ях так­же и на Перик­ла, в нече­стии, не уточ­няя в чем имен­но оно заклю­ча­ет­ся, и в свод­ни­че­стве (Per., 32, 33). Спас Аспа­сию от нака­за­ния Перикл, слез­но вымо­лив оправ­да­тель­ный при­го­вор у судей. Позд­ней­шие авто­ры добав­ля­ют, что она была обви­не­на по γραφὴ ἀσε­βείας (At­hen. XIII p. 589 e) за то, что назва­ла сво­их доче­рей име­на­ми Муз (Schol. Her­mog. / Walz, VII, 165). Кро­ме того, о при­чи­нах вовле­че­ния ее в судеб­ный про­цесс мож­но гово­рить, исхо­дя из опи­са­ния Плу­тар­ха, кото­рый ярко пере­да­ет атмо­сфе­ру обще­ст­вен­но­го мне­ния, сло­жив­шу­ю­ся в отно­ше­нии Аспа­сии. Ее без­услов­но при­зна­ва­ли неза­у­ряд­ной, обра­зо­ван­ной жен­щи­ной, при­чем настоль­ко, что Сократ назы­вал ее настав­ни­цей в крас­но­ре­чии и при­во­дил к ней сво­их уче­ни­ков, а те — сво­их жен, послу­шать ее фило­соф­ские рас­суж­де­ния (Plat. Me­nex., 235 e; Plut. Per., 24). Созда­ни­ем сво­его рода лите­ра­тур­но­го клу­ба Аспа­сия нару­ши­ла тра­ди­ци­он­ное пони­ма­ние роли жен­щи­ны, пусть даже и не являв­шей­ся граж­дан­кой, в афин­ском обще­стве. Отсюда, по-види­мо­му, обви­не­ния в свод­ни­че­стве, о кото­рых гово­рит Плу­тарх (Per., 24, 32). Ее сла­ва вышла дале­ко за пре­де­лы Афин, коль ско­ро Кир пере­име­но­вал в ее честь свою люби­мую налож­ни­цу Миль­то (Per., 24). Уже всем этим Аспа­сия, конеч­но же, вызы­ва­ла силь­ную нега­тив­ную реак­цию со сто­ро­ны кон­сер­ва­тив­ных в отно­ше­нии поло­же­ния жен­щин афи­нян.

с.130 Более того, по сло­вам Плу­тар­ха, она раз­би­ра­лась в государ­ст­вен­ных делах и ее даже обви­ня­ли во вли­я­нии на неко­то­рые поли­ти­че­ские реше­ния Перик­ла. В част­но­сти, как пого­ва­ри­ва­ли в Афи­нах, он пред­при­нял поход про­тив Само­са из-за Миле­та, род­но­го горо­да Аспа­сии, так как самос­цы отка­за­лись под­чи­нить­ся при­ка­зу афи­нян пре­кра­тить с ним вой­ну. Поэто­му, по-види­мо­му, комедия назы­ва­ла Аспа­сию новой Омфа­лой (Plut. Per., 24). Соглас­но мифо­ло­ги­че­ской тра­ди­ции, Геракл, нахо­дясь у нее в услу­же­нии в тече­ние года, прял, сидя в жен­ской одеж­де у ног цари­цы. Таким же, как наме­ка­ла комедия, стал и Перикл. И хотя воен­ный кон­фликт завер­шил­ся победой афи­нян, они поте­ря­ли мно­гих сограж­дан, а Перикл чрез­мер­но воз­гор­дил­ся сво­им успе­хом, что опять же вызва­ло взрыв него­до­ва­ния у его про­тив­ни­ков (Plut. Per., 24, 25, 28; cf. 30). Таким обра­зом, как вер­но отме­ча­ет автор схо­лий к Ари­сто­фа­ну — это был про­цесс «Аспа­сии и ее гос­по­ди­на» (Schol. Aris­toph. Eq., 969).

Итак, одной из при­чин обви­не­ния Ана­к­са­го­ра, Фидия и Аспа­сии мож­но счи­тать тот факт, что все они при­над­ле­жа­ли к так назы­вае­мо­му круж­ку Перик­ла. И что их осуж­де­ни­ем вра­ги пыта­лись подо­рвать его вли­я­ние на внут­рен­нюю и внеш­нюю поли­ти­ку Афин.

Сле­дую­щий из рас­смат­ри­вае­мых нами про­цес­сов — про­цесс Про­та­го­ра — так­же не под­да­ет­ся точ­ной дати­ров­ке: совре­мен­ные иссле­до­ва­те­ли при­во­дят раз­лич­ные вари­ан­ты — 433²⁹, 421—420³⁰, 420³¹, 416—415³², 412—411³³ гг. до н. э. и даже вооб­ще сомне­ва­ют­ся в его исто­ри­че­ской реаль­но­сти³⁴. Но наи­бо­лее обос­но­ван­ным нам пред­став­ля­ет­ся тезис италь­ян­ско­го анти­ко­веда Анто­нио Капиц­ци, кото­рый на осно­ва­нии «Про­та­го­ра» Пла­то­на (317 с) опре­де­ля­ет дату про­цес­са меж­ду 420 и 417 гг.³⁵ В самом деле, с.131 в эти годы Ники­ев мир, сна­ча­ла при­ня­тый с боль­шим энту­зи­аз­мом, стал обна­ру­жи­вать внут­рен­нюю непроч­ность, союз с Арго­сом и собы­тия в Пело­пон­не­се сде­ла­ли еще раз акту­аль­ной опас­ность вой­ны. Воз­буж­де­ние народ­ной мас­сы так­же спо­соб­ст­во­ва­ло обви­не­нию Про­та­го­ра, обо­зна­чив тем самым дав­но назре­вав­шую враж­деб­ность к софи­стам, чьи рас­суж­де­ния были доста­точ­но рево­лю­ци­он­ны­ми и, в том чис­ле, в рели­ги­оз­ной сфе­ре.

Но, с дру­гой сто­ро­ны, имен­но Про­та­го­ра Пла­тон выво­дит в одно­имен­ном диа­ло­ге рас­ска­зы­ваю­щим миф, кото­рый повест­ву­ет о богах и о боль­шой поль­зе от их вме­ша­тель­ства в чело­ве­че­ские судь­бы — миф о кра­же Про­ме­те­ем огня и искусств для людей у Гефе­ста и Афи­ны (321 c-d). Так­же при­выч­ка это­го софи­ста при­бе­гать к помо­щи клят­вы, чтобы заста­вить запла­тить себе гоно­рар (Plat. Prot., 328 b-c), явля­ет­ся доста­точ­ным свиде­тель­ст­вом его при­вер­жен­но­сти тра­ди­ци­он­ным рели­ги­оз­ным убеж­де­ни­ям. На фоне же тен­ден­ции дру­гих софи­стов к утвер­жде­нию чело­ве­че­ско­го и обу­слов­лен­но­го дого­во­ром про­ис­хож­де­ния рели­гии, выска­зы­ва­ние Про­та­го­ра, за кото­рое он был при­вле­чен к суду — «о богах я не могу знать есть ли они, нет ли, пото­му что слиш­ком мно­гое пре­пят­ст­ву­ет тако­му зна­нию — и вопрос темен и люд­ская жизнь корот­ка» (Diog. Laert. IX, 51) — выра­жа­ет ско­рее не ате­изм, а агно­сти­цизм³⁶. Поэто­му обви­не­ние про­тив Про­та­го­ра в рели­ги­оз­ном нече­стии может пока­зать­ся с пер­во­го взгляда пло­хо обос­но­ван­ным и опи­раю­щим­ся на извра­ще­ние его идей. Воз­мож­но, несколь­ко про­яс­ня­ет ситу­а­цию тот факт, что Пифо­дор, обви­ни­тель Про­та­го­ра³⁷, был пред­ста­ви­те­лем оли­гар­хи­че­ской пар­тии и чле­ном Сове­та Четы­рех­сот (Diog. Laert., IX, 54). По сооб­ще­нию Ари­сто­те­ля в «Афин­ской поли­тии» имен­но он внес пред­ло­же­ние учредить этот режим (29, 1) и был архон­том в год утвер­жде­ния прав­ле­ния Трид­ца­ти (Xen. Hell., II, 3, 1; Arist. Ath. Pol., 35, 1). Про­та­гор же был при­вер­жен­цем демо­кра­тии, свиде­тель­ст­вом чему могут слу­жить его дру­же­ские отно­ше­ния с Пери­к­лом и дру­ги­ми пред­ста­ви­те­ля­ми его круж­ка (Plat. Prot., 315 a; Plut. Per., 36; Prot., DK, 80 [74] B 9), а так­же миф, кото­рый вкла­ды­ва­ет в уста Про­та­го­ра Пла­тон (Prot., 320 c — 322 d). В этом слу­чае пред­став­ля­ет­ся вполне допу­сти­мым, что про­цесс мог иметь и поли­ти­че­ские моти­вы. Кро­ме того, англий­ский анти­ко­вед Дж. Морри­сон выска­зы­ва­ет ост­ро­ум­ное, но не дока­зу­е­мое, пред­по­ло­же­ние, с.132 что вер­нув­шись в Афи­ны в 422 г.³⁸, Про­та­гор мог под­дер­жи­вать Алки­ви­а­да в его попыт­ке под­ра­жать карье­ре Перик­ла и тогда обви­ни­те­ли име­ли в виду напасть на Алки­ви­а­да после Про­та­го­ра, точ­но так­же, как это было сде­ла­но ранее с Пери­к­лом — через Ана­к­са­го­ра³⁹. Подоб­ных дан­ных в источ­ни­ках нет, но такое пред­по­ло­же­ние нам так­же не кажет­ся лишен­ным веро­я­тия, так как Алки­ви­ад через несколь­ко лет будет при­вле­чен к суду имен­но по γραφὴ ἀσε­βείας. Тезис же о под­держ­ке его Про­та­го­ром может, кро­ме того, осно­вы­вать­ся на преж­них отно­ше­ни­ях софи­ста с Пери­к­лом (Plut. Per., 36), кото­рый был опе­ку­ном Алки­ви­а­да после смер­ти его отца (Plut. Alc., 1).

Таким обра­зом, афи­няне отри­ну­ли от себя Про­та­го­ра из-за асе­бии, содер­жа­щей­ся в его сочи­не­нии «О богах», но вряд ли софи­сты так часто при­ез­жа­ли бы в Афи­ны и подол­гу там оста­ва­лись, зная, како­му рис­ку они могут под­верг­нуть­ся из-за сво­их нетра­ди­ци­он­ных взглядов, если бы пре­сле­до­ва­ние за асе­бию было бы общей опас­но­стью. Несмот­ря на ярост­ную кри­ти­ку афи­ня­на­ми мно­гих сто­рон их дея­тель­но­сти, антич­ные авто­ры одно­вре­мен­но свиде­тель­ст­ву­ют о боль­шом чис­ле их уче­ни­ков и почи­та­те­лей в горо­де (cf. Plat. Prot., 314 d — 317 e). Итак, рели­ги­оз­ное нече­стие ста­но­ви­лось, по всей види­мо­сти, пред­ме­том судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства, в кото­рое вовле­ка­лись фило­со­фы, лишь при сте­че­нии ряда небла­го­при­ят­ных обсто­я­тельств. Наи­боль­шее зна­че­ние при этом, как мы пола­га­ем, име­ла сте­пень напря­жен­но­сти поли­ти­че­ской ситу­а­ции в дан­ный момент и дру­же­ские отно­ше­ния с лиде­ра­ми раз­лич­ных груп­пи­ро­вок. Одна­ко, ого­во­рим­ся еще раз, что глав­ной при­чи­ной обви­не­ния в асе­бии все­гда оста­ва­лось нетра­ди­ци­он­ное поведе­ние или миро­воз­зре­ние, кото­рое его обла­да­тель пытал­ся рас­про­стра­нять сре­ди афи­нян.

Про­цесс 415 г. наи­бо­лее изве­стен и поэто­му мы изло­жим его крат­ко⁴⁰. Летом это­го года, неза­дол­го до отплы­тия афин­ско­го флота в Сици­лию, было выдви­ну­то одно­вре­мен­но несколь­ко обви­не­ний, направ­лен­ных как про­тив гер­мо­ко­пидов, так и про­тив участ­ни­ков осквер­не­ния мисте­рий. Одно рели­ги­оз­ное пре­ступ­ле­ние заклю­ча­лось в том, что чле­ны гете­рии неко­е­го Эвфи­ле­та в каче­стве зало­га вер­но­сти, как свиде­тель­ст­ву­ет Андо­кид в речи «О мисте­ри­ях», изуро­до­ва­ли почти все изо­бра­же­ния Гер­ме­са в горо­де (I, 61, 63, 67). Дру­гое было свя­за­но с пред­став­ле­ни­ем Элев­син­ских мисте­рий в неко­то­рых част­ных афин­ских домах, что уже было кощун­ст­вом само по себе, но усу­губ­ля­лось еще и тем, что в этих дей­ст­ви­ях при­ни­ма­ли уча­стие непо­свя­щен­ные и даже рабы (And. I, 12, 15, 16, 17).

В шести доно­сах, при­во­ди­мых Андо­кидом, непо­сред­ст­вен­ным участ­ни­ком про­цес­са, в общей слож­но­сти было назва­но 62 име­ни, но при­вле­чен­ных к суду было, без­услов­но, гораздо боль­ше, так как один из донос­чи­ков, Дио­клид, уве­рял, что собрав­ших­ся в теат­ре Дио­ни­са было око­ло 300 чело­век и мно­гих он, яко­бы, узнал (I, 12, 15—17, 34—35, 37, 52, 67; cf. 43—44, 47). И хотя впо­след­ст­вии его инфор­ма­ция ока­за­лась лож­ной, на так назы­вае­мых Атти­че­ских сте­лах, най­ден­ных во вре­мя рас­ко­пок на афин­ской аго­ре аме­ри­кан­ски­ми архео­ло­га­ми в 50-х гг. наше­го сто­ле­тия, с пере­чис­ле­ни­ем кон­фис­ко­ван­но­го у нече­стив­цев после про­цес­са иму­ще­ства есть зна­чи­тель­ные лаку­ны в тек­сте на месте имен осуж­ден­ных, так что, воз­мож­но, неко­то­рые из них так и оста­нут­ся для нас неиз­вест­ны­ми. Сре­ди обви­нен­ных в осквер­не­нии мисте­рий в чис­ле пер­вых зна­чил­ся Алки­ви­ад, гото­вив­ший­ся в это вре­мя воз­гла­вить Сици­лий­скую экс­пе­ди­цию (And. I, 11; Thuc. VI, 60, 2—5; Diod. XIII, 2, 5; Plut. Alc., 21, 1—6). Как свиде­тель­ст­ву­ет Исо­крат, преж­де все­го про­тив него и было направ­ле­но обви­не­ние в этом рели­ги­оз­ном с.133 пре­ступ­ле­нии (XVI, 6—7). Боль­шая часть гер­мо­ко­пидов и осквер­ни­те­лей мисте­рий бежа­ла из Афин веро­ят­но еще до про­цес­са (Thuc. VI, 60, 4; 61, 7), осталь­ные же были каз­не­ны⁴¹.

В этих про­цес­сах мож­но выявить кро­ме защи­ты тра­ди­ци­он­ных рели­ги­оз­ных обрядов и атри­бу­тов куль­та так­же и силь­ную лич­ную подо­пле­ку — дело о мисте­ри­ях нача­лось, по-види­мо­му, из-за Алки­ви­а­да, а донос на Андо­кида был сде­лан Дио­клидом, кото­ро­го, как утвер­жда­ет Андо­кид, по каким-то при­чи­нам под­го­во­ри­ли на это Алки­ви­ад из дема Фегунт и Ами­ант с Эги­ны (I, 65). Сам же Дио­клид, высту­пая с обви­не­ни­ем, мог рас­счи­ты­вать и на мате­ри­аль­ную выго­ду, стре­мясь полу­чить или 2 талан­та за мол­ча­ние о свер­шен­ном пре­ступ­ле­нии от род­ст­вен­ни­ков Андо­кида (I, 41—42) или 100 мин от государ­ства в каче­стве награ­ды за донос (I, 40).

Еще одно обви­не­ние в рели­ги­оз­ном нече­стии было свя­за­но с име­нем Диа­го­ра Мелос­ско­го, впер­вые при­ехав­ше­го в Афи­ны в 30-е годы V века и имев­ше­го к тому вре­ме­ни уже устой­чи­вую сла­ву нече­стив­ца (Aris­toph. Nub., 826—830; Schol. Aris­toph. Ran., 320). В осно­ва­тель­ной рабо­те извест­но­го немец­ко­го анти­ко­веда Ф. Яко­би впер­вые были собра­ны и тща­тель­но про­ком­мен­ти­ро­ва­ны все сооб­ще­ния древ­них авто­ров о Диа­го­ре⁴². Свиде­тельств антич­ной тра­ди­ции о нем доста­точ­но мно­го, но, тем не менее, из-за их кра­то­сти соста­вить цель­ную кар­ти­ну его жиз­ни очень труд­но, посколь­ку, по образ­но­му выра­же­нию Ф. Яко­би, при бли­жай­шем рас­смот­ре­нии они «ува­ри­ва­ют­ся» до несколь­ких фак­тов. Он пола­гал, что обви­не­ние Диа­го­ра нуж­но дати­ро­вать вре­ме­нем после при­ня­тия псе­физ­мы Дио­пи­фа, т. е. где-то око­ло 430 г.⁴³ Но впо­след­ст­вии иссле­до­ва­те­ли, зано­во пере­смот­рев антич­ные свиде­тель­ства, при­шли с.134 к одно­знач­но­му выво­ду, что обви­не­ние Диа­го­ра про­изо­шло гораздо поз­же — в 415—414 гг.⁴⁴

В моло­до­сти Диа­гор писал сти­хи — пэа­ны, эпи­ни­кии, но, в основ­ном, дифи­рам­бы (Schol. Aris­toph. Nub., 830; Schol. Aris­toph. Ran., 320; Su­da s. v. Σωκ­ρά­της). Впо­след­ст­вии из-за лич­ной обиды, когда, как пере­да­ют одни авто­ры, какой-то поэт украл у него пэан и одер­жал с ним победу (Ps.-Hes. De vir. Il­lust., 17; Su­da s. v. Διαγό­ρας Μή­λιος) или, по мне­нию дру­гих, из-за невоз­вра­щен­ных денег (Schol. Aris­toph. Nub., 830 b; Schol. Clem. Alex. Prot., I, 304), Диа­гор разу­ве­рил­ся в суще­ст­во­ва­нии богов, оста­вив­ших такую неспра­вед­ли­вость без нака­за­ния. Он полу­чил, воз­мож­но, хоро­шее обра­зо­ва­ние или был, по край­ней мере, чело­ве­ком ост­ро­ум­ным, о чем свиде­тель­ст­ву­ют две его шут­ки — о кораб­ле­кру­ше­нии и при­но­ше­ни­ях на Само­фра­кии — пере­да­вае­мые источ­ни­ка­ми (Cic. De nat. deor., III, 37 (89); Diog. Laert. VI, 59)⁴⁵. Таким обра­зом, он мог зара­ба­ты­вать себе на жизнь в Афи­нах как софист⁴⁶ и имел, по-види­мо­му, мно­го слу­ша­те­лей, кото­рых Евсе­вий в «Хро­но­ло­ги­че­ском каноне» (в пере­да­че Иеро­ни­ма) даже назы­ва­ет фило­со­фа­ми-диа­го­ров­ца­ми (II, 102 р. 191). Но ате­и­сти­че­ские взгляды Диа­го­ра, осо­бен­но после псе­физ­мы Дио­пи­фа в 432 г., дела­ли его поло­же­ние доста­точ­но опас­ным.

Когда в 426 г. Никий опу­сто­шил его род­ной Мелос, он был вынуж­ден уда­лить­ся в Ман­ти­нею, где жил, види­мо, до 418 г.⁴⁷ и соста­вил сам или помог сво­е­му дру­гу Нико­до­ру соста­вить зако­ны для это­го горо­да (Aelian. Var. hist., II, 23; Plut. De su­perst., 13 p. 171 b-c; cf. Ioan­nes Chrys. In ep. I ad Cor. hom., IV, 5). После бит­вы при Ман­ти­нее в авгу­сте 418 г., когда спар­тан­цы раз­би­ли демо­кра­ти­че­скую коа­ли­цию Афин, Аргоса, Ман­ти­неи и Элеи (Thuc. V, 82, 1), Диа­гор пере­се­лил­ся в Афи­ны. Здесь он занял, веро­ят­но, уже совсем дру­гое поло­же­ние, чем в 30-х гг. — он являл­ся вли­я­тель­ным лицом союз­ной Ман­ти­неи, толь­ко что постра­дав­шей от Спар­ты. Поэто­му афи­няне тер­пе­ли неко­то­рое вре­мя его при­сут­ст­вие в горо­де, несмот­ря на то, что он про­дол­жал свои нече­сти­вые дей­ст­вия — паро­ди­ро­вал гим­ны с.135 мистов, насме­хал­ся над Элев­син­ски­ми мисте­ри­я­ми (Ps.-Lys. VI, 17; Lib. Apol. Socr., 154; Cy­rill. Alex. C. Iulian., VI, 189), по выра­же­нию Луки­а­на (De salt., 15), «рас­тан­цо­вы­вая» (ἐξορ­χεῖσ­θαι) их, чтобы отвра­тить афи­нян от посвя­ще­ний (Schol. Aris­toph. Av., 1073). В Афи­нах же, веро­ят­но, Диа­гор напи­сал кни­гу «Низ­вер­гаю­щие речи», в кото­рой, по опре­де­ле­нию Суды (s. v. Ἀπο­πυρ­γί­ζον­τες λό­γοὶ Πυρ­γισκοί), содер­жал­ся «его отход и отступ­ле­ние от веры в боже­ст­вен­ное». Более того, одна­жды, как пере­да­ва­ла мол­ва в горо­де, он сжег изо­бра­же­ние Герак­ла, вос­клик­нув: «О, Геракл, ты совер­шил две­на­дцать подви­гов, сей­час же совер­ши три­на­дца­тый подвиг и сва­ри эту похлеб­ку» (Ioan. Tzetz. Comm. in Aris­toph. Nub., 829 a; cf. Schol. Aris­toph. Nub., 830 d; At­he­nag. Suppl. Pro christ., 4; Ioan. Tzetz. Chi­lia­des, XIII, 377—384). Поэто­му неуди­ви­тель­но, что антич­ные авто­ры при­ла­га­ли к Диа­го­ру устой­чи­вые опре­де­ле­ния: Ἄθεος — «Без­бож­ник»⁴⁸, став­шее чем-то вро­де про­зви­ща (Schol. Aris­toph. Ran., 320; Su­da s. v. Διαγό­ρας Μή­λιος; Diod. XIII, 6; Cic. De nat. deor., I, 23 (63); III, 37 (89)); θεομά­χος (Schol. Aris­toph. Nub., 830 = Su­da s. v. Σωκ­ρά­της); ἐχθρὸς θεοῖς (Aelian. Var. hist., II, 23).

Когда в 416 г. афи­няне совер­ши­ли поход про­тив Мело­са, он все еще оста­вал­ся в горо­де (Schol. Aris­toph. Av., 1073), посколь­ку его покро­ви­те­ли ман­ти­ней­цы гото­ви­лись вме­сте с аргос­ца­ми при­нять уча­стие в Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции (Thuc. VI, 29, 2; 43; Plut. Alc., 19). Но вско­ре после обви­не­ния Алки­ви­а­да в про­фа­на­ции мисте­рий и выне­се­ния ему заоч­но смерт­но­го при­го­во­ра афи­няне, по-види­мо­му, обра­ти­ли свой взор и на Диа­го­ра, винов­но­го в том же самом. Ф. Яко­би даже счи­та­ет, что его мог­ли обви­нить как духов­но­го ини­ци­а­то­ра, объ­явив его «уче­ние» ответ­ст­вен­ным за паро­ди­ро­ва­ние Алки­ви­а­дом и его дру­зья­ми мисте­рий⁴⁹. Но как нам пред­став­ля­ет­ся, для подоб­но­го утвер­жде­ния нет доста­точ­ных осно­ва­ний — оно может опи­рать­ся толь­ко на отно­си­тель­ное сов­па­де­ние по вре­ме­ни и ана­ло­гич­ность обви­не­ния. Един­ст­вен­ный намек на это мож­но усмот­реть толь­ко в сло­вах Дио­до­ра: «когда это про­изо­шло (т. е. собы­тия 415 г. — Е. Н.) Диа­гор, про­зван­ный Без­бож­ни­ком, ока­зав­ший­ся под подо­зре­ни­ем в кощун­стве и побо­яв­шись демо­са, убе­жал из Атти­ки» (XIII, 6, 7). Одна­ко, с нашей точ­ки зре­ния, дан­ный пас­саж свиде­тель­ст­ву­ет толь­ко о том, что обви­не­ние Диа­го­ра про­изо­шло после скан­да­ла в Афи­нах, свя­зан­но­го с изу­ве­чи­ва­ни­ем герм и паро­ди­ро­ва­ни­ем мисте­рий, над винов­ни­ка­ми кото­рых судеб­ный про­цесс длил­ся более года, но никак не о внут­рен­ней свя­зи этих двух пре­ступ­ле­ний про­тив рели­гии. По мне­нию же нашей оте­че­ст­вен­ной иссле­до­ва­тель­ни­цы Б. Б. Виц-Мар­гу­лес, из-за «шут­ки» с Герак­лом, по сути являв­шей­ся так­же нане­се­ни­ем ущер­ба атри­бу­там куль­та, Диа­го­ра мог­ли обви­нить и по делу гер­мо­ко­пидов⁵⁰.

с.136 Дока­зать это пред­по­ло­же­ние невоз­мож­но, так, впро­чем, и опро­верг­нуть. На то, что в гла­зах афи­нян эти про­яв­ле­ния рели­ги­оз­но­го нече­стия были, если мож­но так ска­зать, одно­го пла­на, ука­зы­ва­ет рас­суж­де­ние Псев­до-Лисия в речи про­тив Андо­кида, где речь идет имен­но об изо­бра­же­ни­ях богов: «Вот насколь­ко Андо­кид нече­сти­вее Диа­го­ра Мелос­ско­го! Диа­гор на сло­вах кощун­ст­во­вал по пово­ду чужих свя­тынь и празд­ни­ков, а Андо­кид — на деле и по отно­ше­нию к свя­ты­ням в сво­ем горо­де. Боль­ше­го гне­ва, граж­дане афи­няне, заслу­жи­ва­ют горо­жане, оскорб­ля­ю­щие эти свя­ты­ни, чем чужие: в послед­нем слу­чае это, так ска­зать, чужое пре­ступ­ле­ние, в пер­вом — свое соб­ст­вен­ное» (VI, 17). Упо­ми­на­ние в дан­ном кон­тек­сте Диа­го­ра иссле­до­ва­те­ли пыта­ют­ся объ­яс­нить или тем, что меж­ду 415 и 400 гг. не было ни одно­го судеб­но­го про­цес­са по обви­не­нию в асе­бии, или тем, что его пре­ступ­ле­ние было настоль­ко широ­ко извест­ным, нашед­шим даже отклик в комедии (Aris­toph. Nub., 830; Av., 1072 sqq.; Ran., 320), что ста­ло сво­его рода при­ме­ром для срав­не­ния⁵¹.

О после­дую­щей судь­бе Диа­го­ра извест­но так­же немно­го. По сооб­ще­нию Муба­ши­ра (или Мубас­си­ра)⁵², он бежал в ахей­скую Пел­ле­ну и был при­го­во­рен, так же как Алки­ви­ад, к смер­ти заоч­но. У нас нет дан­ных, чтобы гово­рить о судеб­ном про­цес­се. Ско­рее это был осуди­тель­ный вер­дикт, выне­сен­ный или эккле­си­ей или чле­на­ми дика­сте­рий (Aris­toph. Av., 1071—1078; Schol. Aris­toph. Av., 1071, 1073; Schol. Aris­toph. Ran., 320; Diod. XIII, 6, 7; Joseph. C. Apion., II, 266; Am­mon. Pe­ri diaph. Lex. At­hen., XIII, 92 p. 611 a-b). Его текст пере­да­ет схо­ли­аст Ари­сто­фа­на (ap. Av., 1073), ссы­ла­ясь на сочи­не­ния исто­ри­ков Мелан­тия (IV в. до н. э.) и Кра­те­ра (III в. до н. э.): «После взя­тия Мело­са он (т. е. Диа­гор — Е. Н.) про­жи­вал в Афи­нах, о мисте­ри­ях же отзы­вал­ся с пре­не­бре­же­ни­ем, чтобы отвра­тить мас­сы от посвя­ще­ния в таин­ства. Как гово­рит Мелан­тий в кни­ге “О мисте­ри­ях”, об этом афи­няне через гла­ша­тая объ­яви­ли про­тив него и начер­та­ли на мед­ной дос­ке при­го­вор. Ина­че: (Ари­сто­фан — Е. Н.) взял это из поста­нов­ле­ния народ­но­го собра­ния. Ибо было объ­яв­ле­но сле­дую­щее: тот, кто его убьет, полу­чит талант, кто же при­ведет — два. А это было объ­яв­ле­но из-за его нече­стия, посколь­ку он делал досто­я­ни­ем глас­но­сти мисте­рии, сооб­щая их всем и обли­чая, а желаю­щих быть посвя­щен­ны­ми отго­ва­ри­вая, как повест­ву­ет Кра­тер» (пер. Б. Б. Виц-Мар­гу­лес⁵³; см. так­же: Ioan. Tzetz. Comm. in Aris­toph. Nub., 829 a). Таким обра­зом, на при­ме­ре Диа­го­ра мож­но про­следить насколь­ко реак­ция афи­нян на рели­ги­оз­ные пре­ступ­ле­ния зави­се­ла от поли­ти­че­ских собы­тий, так как они доста­точ­но дол­го тер­пе­ли это­го нече­стив­ца в горо­де, до тех пор, пока не про­изо­шло дело с гер­ма­ми и мисте­ри­я­ми, ката­ли­за­то­ром судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства кото­ро­го послу­жи­ла Сици­лий­ская экс­пе­ди­ция⁵⁴.

И, нако­нец, про­цесс 399 г., когда в асе­бии был обви­нен афи­ня­нин Андо­кид, речь кото­ро­го «О мисте­ри­ях», напи­сан­ная по это­му слу­чаю, явля­ет­ся так­же цен­ным источ­ни­ком для изу­че­ния про­цес­са 415 г. с.137 Фор­маль­ным пово­дом для при­вле­че­ния его к суду послу­жи­ло обви­не­ние, выдви­ну­тое Кефи­си­ем, в нару­ше­нии им псе­физ­мы Исо­ти­мида о запре­те вхо­дить в афин­ские хра­мы всем осуж­ден­ным за нече­стие (I, 71). Дей­ст­ви­тель­ной же при­чи­ной это­го иска сам Андо­кид назы­ва­ет столк­но­ве­ние сво­их лич­ных и эко­но­ми­че­ских инте­ре­сов с одним из бога­тей­ших людей в Афи­нах — Кал­ли­ем, сыном Гип­по­ни­ка, из-за эпи­кле­ры, на кото­рую пре­тен­до­ва­ли оба (I, 121) и из-за отку­па 2 % пошли­ны с вво­зи­мых в город това­ров (I, 132—135). Не решив вопро­са част­ным обра­зом, Кал­лий под­го­во­рил Кефи­сия сде­лать донос и сам обви­нил его еще в одном рели­ги­оз­ном пре­ступ­ле­нии, заклю­чав­шем­ся в нару­ше­нии кро­ме того уста­нов­ле­ний Элев­син­ско­го куль­та — в воз­ло­же­нии во вре­мя празд­неств лав­ро­вой вет­ви на алтарь богинь (I, 115—116). Впо­след­ст­вии, по-види­мо­му, уже на про­цес­се, к этим обви­не­ни­ям при­со­еди­ни­лись и поли­ти­че­ские напад­ки неко­го Эпи­ха­ра, о кото­рых, прав­да, Андо­кид гово­рит толь­ко вскользь (I, 100). Мож­но пред­по­ло­жить, что они име­ли отно­ше­ние к попыт­ке Андо­кида вер­нуть­ся в Афи­ны в 411 г. во вре­мя прав­ле­ния Четы­рех­сот (And. II, 11; Ps.-Lys., VI, 49) и к обви­не­нию в измене демо­кра­тии (And. II, 14). Несмот­ря на столь серь­ез­ные обви­не­ния, про­цесс, веро­ят­но, остал­ся для Андо­кида без послед­ст­вий по при­чине необос­но­ван­но­сти обви­не­ний (And. I, 115, 121, 132, 135), но глав­ное — бла­го­да­ря заступ­ни­че­ству лиц, имев­ших в то вре­мя в Афи­нах боль­шое вли­я­ние, таких, напри­мер, как зна­ме­ни­тые дея­те­ли демо­кра­тии Анит и Кефал (I, 115, 150).

Итак, поды­то­жим все выше­ска­зан­ное. Осно­ва­ни­ем для воз­буж­де­ния про­цес­са с обви­не­ни­ем в асе­бии было одно или сово­куп­ность несколь­ких рели­ги­оз­ных пре­ступ­ле­ний. В V в. до н. э. в каче­стве тако­вых чаще все­го высту­па­ют:

1. нане­се­ние ущер­ба атри­бу­там куль­та (Фидий, Диа­гор, гер­мо­ко­пиды).
2. нару­ше­ние хра­мо­вых уста­нов­ле­ний (Андо­кид в 399 г.).
3. раз­гла­ше­ние или паро­ди­ро­ва­ние Элев­син­ских мисте­рий, поль­зо­вав­ших­ся осо­бым поче­том у афи­нян (Диа­гор, Алки­ви­ад).
4. рас­про­стра­не­ние в среде граж­дан­ско­го кол­лек­ти­ва скеп­ти­че­ских взглядов на тра­ди­ци­он­ные рели­ги­оз­ные пред­став­ле­ния (Про­та­гор).
5. пол­ное отри­ца­ние богов (Диа­гор).
   

При этом на осно­ва­нии сведе­ний источ­ни­ков мож­но сде­лать вывод, что доно­сы и обви­не­ния, при­во­див­шие к этим про­цес­сам, были вызва­ны либо поли­ти­че­ски­ми (в слу­чае Диа­го­ра — вой­на с Мело­сом, Алки­ви­а­да — Сици­лий­ская экс­пе­ди­ция), либо эко­но­ми­че­ски­ми (в деле Андо­кида 399 г.) при­чи­на­ми, либо име­ли харак­тер лич­ной инвек­ти­вы, но, без­услов­но, так­же с поли­ти­че­ским кон­тек­стом (попыт­ки подо­рвать вли­я­ние лиц, зани­мав­ших высо­кое поло­же­ние с.138 в государ­стве, с помо­щью обви­не­ния в асе­бии или их самих (Алки­ви­ад) или кого-либо из бли­жай­ше­го их окру­же­ния (Перикл)). Име­ла свое зна­че­ние и харак­тер­ная для афи­нян пси­хо­ло­гия — пред­при­ни­мать реши­тель­ные дей­ст­вия в состо­я­нии боль­шо­го воз­буж­де­ния или пани­ки, к тому же, зача­стую спро­во­ци­ро­ван­ных дема­го­га­ми. Таким обра­зом, мож­но заклю­чить, что ни один из рас­смот­рен­ных про­цес­сов по обви­не­нию в асе­бии не был моти­ви­ро­ван одним лишь оскорб­ле­ни­ем рели­ги­оз­ных чувств афи­нян и стра­хом перед воз­мезди­ем богов, так как каж­дый раз про­сле­жи­ва­ет­ся вли­я­ние вполне свет­ских при­чин. Разу­ме­ет­ся, одно здесь не исклю­ча­ло дру­го­го, но как все­гда в древ­нем обще­стве, дела рели­ги­оз­ные и свет­ские пере­пле­та­лись и обра­зо­вы­ва­ли одно целое.