Граф Сергей Семенович Уваров и академический классицизм

с.257

1. Совре­мен­ная поле­ми­ка по пово­ду раз­ви­тия рус­ской куль­ту­ры и нау­ки и новое обра­ще­ние к теме С. С. Ува­ро­ва.

Стре­ми­тель­ные пере­ме­ны в обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ском укла­де Рос­сии, нача­тые так назы­вае­мой пере­строй­кой, не обо­шли сто­ро­ною и сфе­ру идео­ло­гии и свя­зан­ной с нею гума­ни­тар­ной нау­ки. В част­но­сти и в исто­рии мысль уче­ных, осво­бож­ден­ная от жест­ких идео­ло­ги­че­ских уста­но­вок совет­ско­го вре­ме­ни, сме­ло обра­ща­ет­ся к неко­гда табуи­ро­ван­ным сюже­там и пер­со­на­жам, под­вер­гая пере­оцен­ке и мно­гие отдель­ные эпи­зо­ды оте­че­ст­вен­ной исто­рии, и даже самый ее общий ход. О пози­тив­ном зна­че­нии иду­щей лом­ки всех усто­яв­ших­ся отно­ше­ний мож­но спо­рить, но одно поло­жи­тель­ное дости­же­ние несо­мнен­но: это — обре­те­ние обще­ст­вом извест­ной сво­бо­ды сло­ва, воз­мож­но­сти откры­то обсуж­дать любые про­бле­мы насто­я­ще­го и про­шло­го, под­вер­гать сомне­нию и оспа­ри­вать любые поло­же­ния, обрет­шие при преж­нем режи­ме силу непре­лож­ных истин, и им в про­ти­во­вес выдви­гать иные, под­час самые пара­док­саль­ные суж­де­ния.

Сошлем­ся в каче­стве при­ме­ра на опуб­ли­ко­ван­ный не так дав­но сбор­ник ста­тей «Рос­сия и Запад» (СПб., 1996). В одной из вошед­ших в этот сбор­ник работ дока­зы­ва­ет­ся искус­ст­вен­ность ака­де­ми­че­ской нау­ки в Рос­сии: она была, в поры­ве нетер­пе­ли­во­го жела­ния срав­нять­ся с Запа­дом, поса­же­на Пет­ром на совер­шен­но непод­готов­лен­ную для это­го рус­скую поч­ву и с само­го нача­ла была обре­че­на стать не дви­жи­те­лем обще­ст­вен­но­го про­грес­са, а оруди­ем тота­ли­тар­но­го государ­ства, сна­ча­ла монар­хи­че­ско­го, а потом совет­ско­го¹*.

В дру­гой ста­тье из того же сбор­ни­ка рас­смат­ри­ва­ет­ся не новый, но все­гда боль­ной вопрос о месте интел­ли­ген­ции в исто­ри­че­ской жиз­ни Рос­сии, под­чер­ки­ва­ет­ся ее обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ская пас­сив­ность, ее неспо­соб­ность с.258 раз­вить­ся в интел­лек­ту­а­ли­зи­ро­ван­ную поли­ти­че­скую эли­ту, какую обре­ли более раз­ви­тые стра­ны Запа­да². «Поэто­му, — заме­ча­ет автор этой работы, — если государ­ст­вен­ные люди — интел­лек­ту­а­лы — и появ­ля­лись на власт­ных, поли­ти­че­ских гори­зон­тах Рос­сии, то это были люди счаст­ли­во-слу­чай­ные (как, напри­мер, М. М. Спе­ран­ский), либо по пра­ву рож­де­ния “обре­чен­ные на власть” и опять же по счаст­ли­во­му сов­па­де­нию ока­зав­ши­е­ся интел­лек­ту­а­ла­ми»³.

Мы дума­ем, что эти суж­де­ния, в кото­рых скво­зит горечь за нынеш­нее состо­я­ние дел в оте­че­стве, не сво­бод­ны от край­но­стей и пото­му иска­жа­ют дей­ст­ви­тель­ное раз­ви­тие нау­ки и обра­зо­ва­ния по край­ней мере в ста­рой, доре­во­лю­ци­он­ной Рос­сии. Извест­ным опро­вер­же­ни­ем этих край­них мне­ний может слу­жить успеш­ное фор­ми­ро­ва­ние клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния и его стерж­ня — анти­ко­вед­ной нау­ки в Рос­сии в XIX — нача­ле XX в. Зна­че­ние это­го момен­та труд­но пере­оце­нить, посколь­ку в евро­пей­ских стра­нах, к кото­рым отно­сит­ся и Рос­сия, имен­но клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние все­гда было наи­бо­лее проч­ным осно­ва­ни­ем все­го гума­ни­тар­но­го цик­ла наук. Его успе­хи име­ли след­ст­ви­ем как про­дук­тив­ное раз­ви­тие самих гума­ни­тар­ных наук, так и — более общим обра­зом — высо­кий уро­вень куль­ту­ры в обра­зо­ван­ных сло­ях доре­во­лю­ци­он­но­го рус­ско­го обще­ства.

Меж­ду тем клю­че­вой фигу­рой в озна­чен­ном, чрез­вы­чай­но важ­ном обра­зо­ва­тель­ном про­цес­се был граф Сер­гей Семе­но­вич Ува­ров (1786—1855 гг.), дол­гие годы воз­глав­ляв­ший всю систе­му обра­зо­ва­ния и нау­ки в цар­ской Рос­сии. Он был попе­чи­те­лем Петер­бург­ско­го учеб­но­го окру­га (в 1811—1821 гг.), мини­ст­ром народ­но­го про­све­ще­ния (в 1833—1849 гг.), пре­зи­ден­том Рос­сий­ской Ака­де­мии наук (более тре­ти века — с 1818 г. и до самой смер­ти). При этом он был не про­сто высо­ким адми­ни­ст­ра­то­ром, но еще и непо­сред­ст­вен­ным твор­цом офи­ци­аль­ной обра­зо­ва­тель­ной и идео­ло­ги­че­ской про­грам­мы. Кон­сер­ва­тив­ная в суще­ст­вен­ной сво­ей части, эта про­грам­ма в широ­ких обще­ст­вен­ных кру­гах была оце­не­на как сугу­бо реак­ци­он­ная, что име­ло печаль­ные послед­ст­вия для посмерт­ной сла­вы Ува­ро­ва. Его имя, будучи под­верг­ну­то свое­об­раз­но­му ост­ра­киз­му сна­ча­ла рус­ской демо­кра­ти­че­ской мыс­лью, а потом — и, как каза­лось, окон­ча­тель­но — совет­ской исто­ри­че­ской нау­кой, надол­го было ото­дви­ну­то в исто­рио­гра­фи­че­скую тень.

Спра­ши­ва­ет­ся, одна­ко, насколь­ко этот при­го­вор, про­из­не­сен­ный рус­ской демо­кра­ти­ей, обос­но­ван? Утон­чен­ный цени­тель куль­ту­ры, кото­рый был дру­жен со всей интел­лек­ту­аль­ной эли­той Рос­сии и Запа­да (его дру­зья­ми были Н. М. Карам­зин и М. П. Пого­дин, Гёте и бра­тья Алек­сандр и Виль­гельм Гум­больд­ты), государ­ст­вен­ный дея­тель, кото­рый рас­ши­рил и упо­рядо­чил рос­сий­скую систе­му обра­зо­ва­ния, спо­соб­ст­во­вал созда­нию (или вос­со­зда­нию) уни­вер­си­те­та в Петер­бур­ге и вдох­нул новую жизнь в дея­тель­ность Ака­де­мии наук, — такой чело­век не заслу­жи­ва­ет забве­ния.

с.259 Новое обра­ще­ние к лич­но­сти и дея­тель­но­сти гра­фа С. С. Ува­ро­ва сто­ит, так ска­зать, на повест­ке дня. Более того, при­мер уже подан, прав­да, не в оте­че­ст­вен­ной, а в зару­беж­ной исто­рио­гра­фии. Мы име­ем в виду пре­вос­ход­ную моно­гра­фию аме­ри­кан­ской иссле­до­ва­тель­ни­цы Цин­ции Вит­те­кер «Граф Сер­гей Семе­но­вич Ува­ров и его вре­мя», опуб­ли­ко­ван­ную в Аме­ри­ке еще в 1984 г., а в нынеш­нем году вышед­шую, нако­нец, и в рус­ском пере­во­де. Кни­га эта теперь — самое обсто­я­тель­ное иссле­до­ва­ние о гра­фе С. С. Ува­ро­ве и вме­сте с тем удач­ная попыт­ка по-ново­му, объ­ек­тив­ным обра­зом оце­нить и лич­ность и дела дол­го­лет­не­го вли­я­тель­но­го сотруд­ни­ка импе­ра­то­ров Алек­сандра I и Нико­лая I.

Со сво­ей сто­ро­ны мы гото­вы вне­сти посиль­ную леп­ту в дело воз­вра­ще­ния име­ни гра­фа С. С. Ува­ро­ва в исто­рию рус­ско­го обра­зо­ва­ния и нау­ки и преж­де все­го — в исто­рию рус­ско­го клас­си­циз­ма, к судь­бам кото­ро­го он имел осо­бен­ное отно­ше­ние. Наше обра­ще­ние к теме С. С. Ува­ро­ва после работы Ц. Вит­те­кер может быть оправ­да­но тем, что имен­но эта сто­ро­на в дея­тель­но­сти Ува­ро­ва — раз­ви­тие им клас­си­ци­сти­че­ско­го направ­ле­ния в рус­ском обра­зо­ва­нии и нау­ке — пред­став­ле­на в труде аме­ри­кан­ской иссле­до­ва­тель­ни­цы менее выра­зи­тель­но, чем она того заслу­жи­ва­ла.

В самом деле, по наше­му глу­бо­чай­ше­му убеж­де­нию, при­об­ще­ние рус­ско­го обще­ства к тра­ди­ци­ям запад­но­ев­ро­пей­ско­го клас­си­циз­ма было важ­ней­шим эле­мен­том той поли­ти­ки евро­пе­и­за­ции рус­ской куль­ту­ры, нача­ло кото­рой было поло­же­но Пет­ром Вели­ким и Ека­те­ри­ною II, а важ­ным, может быть, решаю­щим момен­том ста­ла дея­тель­ность С. С. Ува­ро­ва. Чтобы по досто­ин­ству оце­нить и это общее направ­ле­ние, и лич­ный вклад Ува­ро­ва, необ­хо­ди­мо напом­нить о том, как непро­сто шло при­ви­тие на рус­ской поч­ве эле­мен­тов и форм новой запад­но­ев­ро­пей­ской куль­ту­ры и ее важ­ней­шей состав­ля­ю­щей — пра­виль­но­го свет­ско­го обра­зо­ва­ния и нау­ки.

2. Ретро­спек­тив­ный взгляд на при­об­ще­ние рус­ско­го обще­ства к запад­но­ев­ро­пей­ским клас­си­ци­сти­че­ским тра­ди­ци­ям.

Надо заме­тить, что раз­ви­тие в Рос­сии свет­ско­го зна­ния и нау­ки евро­пей­ско­го типа было делом непро­стым и весь­ма дли­тель­ным. Объ­яс­ня­лось это преж­де все­го осо­бен­ным поло­же­ни­ем Рос­сии на восточ­ной окра­ине Евро­пы, уда­лен­но­стью восточ­но-сла­вян­ских пле­мен, в том чис­ле и тех, что были пред­ка­ми рус­ских, от колы­бе­ли евро­пей­ской циви­ли­за­ции — антич­но­го, гре­ко-рим­ско­го мира, а соот­вет­ст­вен­но и отно­си­тель­но позд­ним их при­об­ще­ни­ем к дости­же­ни­ям антич­ной куль­ту­ры — к раз­ви­той алфа­вит­ной пись­мен­но­сти, к эле­мен­там сло­вес­но­сти и такой совер­шен­ной фор­ме рели­ги­оз­ной идео­ло­гии, какой ста­ло выра­ботан­ное антич­но­стью хри­сти­ан­ство.

По суще­ству фор­ми­ро­ва­ние свет­ско­го зна­ния и нау­ки в Рос­сии начи­на­ет­ся с.260 лишь с пет­ров­ско­го вре­ме­ни, т. е. с того момен­та, когда ведо­мая гени­аль­ным царем-пре­об­ра­зо­ва­те­лем стра­на сде­ла­ла исто­ри­че­ский рывок к сбли­же­нию с Запад­ной Евро­пой ради фор­си­ро­ван­но­го усво­е­ния создан­ных этой послед­ней воен­ной тех­ни­ки, про­мыш­лен­ной тех­но­ло­гии, свет­ских форм обра­зо­ва­ния и эле­мен­тов новей­ше­го науч­но­го зна­ния, как в сфе­ре есте­ствен­но-мате­ма­ти­че­ской, так и гума­ни­тар­ной, а в рам­ках этой послед­ней так­же и нашей соб­ст­вен­ной нау­ки — нау­ки исто­рии⁴.

Веду­щая роль в этом гло­баль­ном пре­об­ра­зо­ва­нии выпа­ла на долю новой сто­ли­цы Рос­сий­ской импе­рии — Петер­бур­га, это­го «окна в Евро­пу», став­ше­го глав­ным рус­лом при­об­ще­ния рус­ско­го обще­ства к фор­мам и дости­же­ни­ям новой запад­но­ев­ро­пей­ской циви­ли­за­ции. При этом исто­ри­че­ское дело евро­пе­и­за­ции и модер­ни­за­ции Рос­сии в сфе­ре куль­ту­ры, свет­ско­го обра­зо­ва­ния и науч­но­го зна­ния есте­ствен­но обер­ну­лось вос­при­я­ти­ем куль­ти­ви­ру­е­мых на Запа­де гума­ни­сти­че­ских тра­ди­ций, в свою оче­редь вспо­ен­ных и вскорм­лен­ных тра­ди­ци­я­ми антич­ной куль­ту­ры. Надо напом­нить, что это было вре­мя евро­пей­ско­го Про­све­ще­ния, вре­мя клас­си­циз­ма с его вычур­ны­ми, под­ра­жав­ши­ми антич­но­сти фор­ма­ми куль­ту­ры, пафо­сом рацио­на­лиз­ма и куль­том государ­ст­вен­но­сти.

Неуди­ви­тель­но, что, как и на Запа­де, есте­ствен­ным осно­ва­ни­ем для раз­ви­тия новой рус­ской куль­ту­ры, ново­го гума­ни­тар­но­го обра­зо­ва­ния и нау­ки в ту эпо­ху так­же ста­ла куль­ту­ра клас­си­циз­ма, с ее опо­рой на создан­ные гре­ко-рим­ской древ­но­стью цен­но­сти — не толь­ко хри­сти­ан­ство, но и изощ­рен­ную фило­со­фию и уни­вер­саль­ное рим­ское пра­во, с ее ори­ен­та­ци­ей на выра­ботан­ные антич­но­стью фор­мы государ­ст­вен­но­го устрой­ства и граж­дан­ско­го быта, с ее увле­че­ни­ем антич­ной эсте­ти­кой, сло­вес­но­стью и мифо­ло­ги­ей, с ее куль­том древ­них клас­си­че­ских язы­ков, латин­ско­го и гре­че­ско­го, нако­нец, с ее харак­тер­ным стрем­ле­ни­ем самое исто­ри­че­ское вре­мя отсчи­ты­вать столь­ко же — если не боль­ше — от вели­ких государ­ст­вен­ных стро­е­ний, воз­веден­ных гре­ка­ми и рим­ля­на­ми, сколь­ко и от биб­лей­ско­го сотво­ре­ния мира.

В этом кон­тек­сте вполне объ­яс­ни­мым ока­зы­ва­ет­ся важ­ная роль клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния и анти­ко­вед­ной нау­ки в про­цес­се фор­ми­ро­ва­ния новой рус­ской гума­ни­тар­ной куль­ту­ры. Мож­но без пре­уве­ли­че­ния ска­зать, что нау­ке об антич­но­сти, под кото­рой надо пони­мать целый букет род­ст­вен­ных дис­ци­плин (исто­рия гре­ко-рим­ско­го мира, клас­си­че­ская фило­ло­гия, архео­ло­гия и др.), суж­де­но было стать сво­его рода фун­да­мен­том для раз­ви­тия все­го ком­плек­са исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ских наук, в осо­бен­но­сти же для нау­ки все­об­щей исто­рии⁵.

Воз­вра­ща­ясь к теме Петер­бур­га, под­черк­нем, что эта новая сто­ли­ца с.261 есте­ствен­но и надол­го ста­ла лиде­ром науч­но­го про­грес­са в Рос­сии. Имен­но здесь впер­вые сло­жи­лись наи­бо­лее авто­ри­тет­ные науч­ные шко­лы, и сре­ди них — Петер­бург­ская исто­ри­че­ская шко­ла и ее ядро — петер­бург­ское анти­ко­веде­ние. Впро­чем, судь­ба этой дис­ци­пли­ны, как и всей гума­ни­тар­ной нау­ки в Рос­сии, была непро­ста: не сра­зу в евро­пе­и­зи­ру­е­мой Рос­сии сло­жи­лось пре­ем­ст­вен­ное анти­ко­вед­ное направ­ле­ние. Про­цесс фор­ми­ро­ва­ния этой нау­ки затя­нул­ся на сто­ле­тие с лиш­ком, посколь­ку про­хо­дил он как бы в два эта­па, с боль­шим пере­ры­вом посредине. Пер­во­на­чаль­ное внед­ре­ние анти­ко­вед­ных заня­тий в Рос­сии, свя­зан­ное с осно­ва­ни­ем Петер­бург­ской Ака­де­мии наук и Ака­де­ми­че­ско­го уни­вер­си­те­та, если и не пре­сек­лось совер­шен­но к послед­ней тре­ти XVIII в., то силь­но замед­ли­лось, после чего дви­же­ние воз­об­но­ви­лось лишь во вто­рой тре­ти XIX в., но на этот раз оно увен­ча­лось рази­тель­ным успе­хом.

Вооб­ще надо при­нять во вни­ма­ние, что ста­нов­ле­ние любой науч­ной отрас­ли — дело не одно­го мгно­ве­ния. Для фор­ми­ро­ва­ния пре­ем­ст­вен­ной науч­ной шко­лы тре­бу­ют­ся уси­лия уче­ных не одно­го поко­ле­ния, и здесь воз­мож­ны и сры­вы, и общее замед­ле­ние тем­па. С этой точ­ки зре­ния, рож­де­ние рус­ской нау­ки об антич­но­сти заня­ло, быть может, не так уж и мно­го вре­ме­ни: при­гла­шен­но­го из Гер­ма­нии в Рос­сию в 1725 г. немец­ко­го клас­си­ка Г. З. Бай­е­ра и пер­во­го ори­ги­наль­но­го иссле­до­ва­те­ля антич­но­сти из при­род­ных рус­ских М. С. Кутор­гу отде­ля­ют все­го лишь сто с неболь­шим лет — в исто­ри­че­ском плане не столь уж боль­шой про­ме­жу­ток вре­ме­ни.

Как бы то ни было, окон­ча­тель­ное оформ­ле­ние заня­тий гре­ко-рим­ски­ми древ­но­стя­ми в пре­ем­ст­вен­ное науч­ное направ­ле­ние про­ис­хо­дит в Рос­сии в 1-й поло­вине XIX в. Этот про­цесс совер­шал­ся под воздей­ст­ви­ем цело­го ряда фак­то­ров, важ­ней­ши­ми из кото­рых были, во-пер­вых, архео­ло­ги­че­ские откры­тия на юге Рос­сии, доста­вив­шие иссле­до­ва­те­лям клас­си­че­ской древ­но­сти новый обшир­ный мате­ри­ал; во-вто­рых, про­дол­жаю­ще­е­ся пере­не­се­ние на рус­скую поч­ву и усво­е­ние оте­че­ст­вен­ны­ми уче­ны­ми при­е­мов и мето­дов запад­ной, глав­ным обра­зом немец­кой, исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской нау­ки; в-третьих, зна­ком­ство с новей­шей евро­пей­ской фило­со­фи­ей, чьи идеи опло­до­тво­ри­ли нау­ку об антич­но­сти и спас­ли ее от омертв­ле­ния⁶.

Одна­ко успе­хам рус­ско­го анти­ко­веде­ния в пер­вые деся­ти­ле­тия XIX в. спо­соб­ст­во­ва­ли не толь­ко эти част­ные момен­ты, но и исклю­чи­тель­но бла­го­при­ят­ная общая обста­нов­ка. Осве­жаю­щее дыха­ние Фран­цуз­ской рево­лю­ции, мощ­ный пат­рио­ти­че­ский подъ­ем 1812 года, выступ­ле­ние декаб­ри­стов — все это поро­ди­ло в нача­ле века совер­шен­но осо­бую обще­ст­вен­ную атмо­сфе­ру, всю про­ни­зан­ную высо­ки­ми граж­дан­ски­ми стрем­ле­ни­я­ми с.262 и геро­и­че­ски­ми настро­е­ни­я­ми. Отсюда — увле­че­ние антич­но­стью, столь харак­тер­ное для рус­ско­го обще­ства нача­ла XIX в.

Заме­ча­тель­ным было то, что это было увле­че­ние совсем ино­го рода, чем в пред­ше­ст­ву­ю­щее сто­ле­тие: иные иде­а­лы вооду­шев­ля­ли теперь людей, ины­ми инте­ре­са­ми обу­слов­ли­ва­лось и их обра­ще­ние к антич­но­сти. Идео­ло­гов «про­све­щен­но­го абсо­лю­тиз­ма», с их рацио­на­ли­сти­че­ским и несколь­ко абстракт­ным куль­том государ­ства, и в антич­но­сти инте­ре­со­ва­ла преж­де все­го государ­ст­вен­ная про­бле­ма. При этом иде­аль­ной фор­мой ока­зы­ва­лась монар­хия Алек­сандра или Юлия Цеза­ря, а образ­цо­вым геро­ем — силь­ный и про­све­щен­ный пра­ви­тель. Иных иде­а­лов иска­ло для себя в антич­но­сти новое поко­ле­ние, пред­чув­ст­во­вав­шее и пони­мав­шее необ­хо­ди­мость даль­ней­ших пре­об­ра­зо­ва­ний в стране: абстракт­ный инте­рес к антич­но­му государ­ству сме­нил­ся более живым и вни­ма­тель­ным отно­ше­ни­ем к древ­не­му обще­ству, от монар­хии взо­ры обра­ти­лись к древним рес­пуб­ли­кам, а образ силь­но­го вла­сти­те­ля дол­жен был усту­пить место более при­вле­ка­тель­ной фигу­ре сво­бод­но­го граж­да­ни­на. В лите­ра­ту­ре и в искус­стве на сме­ну холод­но­му, под­час жеман­но­му любо­ва­нию клас­си­че­ски­ми фор­ма­ми при­шло горя­чее и искрен­нее пре­кло­не­ние перед граж­дан­ской доб­ле­стью древ­них, про­будил­ся инте­рес к жиз­ни и быту сво­бод­ных город­ских общин древ­но­сти.

В этом плане важ­ным собы­ти­ем в лите­ра­тур­ной жиз­ни Рос­сии стал новый пере­вод Гоме­ра, осу­щест­влен­ный в пер­вые деся­ти­ле­тия XIX в. Н. И. Гнеди­чем и В. А. Жуков­ским⁷. Труд этих рус­ских пере­ла­га­те­лей Гоме­ра озна­чал огром­ное дости­же­ние в осво­е­нии куль­тур­но­го наследия антич­но­сти. Новая вер­сия Гоме­ра — в осо­бен­но­сти гнеди­чев­ский пере­вод «Или­а­ды» — воочию пока­за­ла, сколь силь­но изме­ни­лось вос­при­я­тие антич­но­сти по срав­не­нию с пред­ше­ст­ву­ю­щим сто­ле­ти­ем. Преж­нее при­укра­шен­ное, искус­ст­вен­но рацио­на­ли­зи­ро­ван­ное тол­ко­ва­ние клас­си­че­ской древ­но­сти более не удо­вле­тво­ря­ло. На сме­ну это­му тра­ди­ци­он­но­му, пер­во­на­чаль­но выра­ботан­но­му в абсо­лю­тист­ской Фран­ции, а затем раз­вив­ше­му­ся и в Рос­сии клас­си­циз­му (или, как его ста­ли позд­нее назы­вать, лож­но­клас­си­циз­му) яви­лось новое направ­ле­ние, про­воз­гла­сив­шее необ­хо­ди­мость пря­мо­го, непо­сред­ст­вен­но­го, «нефаль­си­фи­ци­ро­ван­но­го» (т. е. сво­бод­но­го от преж­не­го клас­си­ци­сти­че­ско­го лос­ка) изу­че­ния антич­но­сти.

Это новое отно­ше­ние к антич­но­сти име­ло суще­ст­вен­ные послед­ст­вия для исто­рии рус­ской нау­ки об антич­но­сти. В част­но­сти, под его вли­я­ни­ем с.263 нача­лось уси­лен­ное архео­ло­ги­че­ское обсле­до­ва­ние Север­но­го При­чер­но­мо­рья — обла­сти, когда-то осво­ен­ной древни­ми гре­ка­ми⁸. Осо­бен­но при­тя­га­тель­ной ста­ла для люби­те­лей клас­си­че­ской древ­но­сти зем­ля древ­ней Тавриды — Кры­ма, при­со­еди­нен­но­го к Рос­сии в 1783 г. Сна­ча­ла сюда устре­ми­лись любо­зна­тель­ные путе­ше­ст­вен­ни­ки, затем нача­лись люби­тель­ские рас­коп­ки, а после откры­тия в 1831 г. вбли­зи Кер­чи, в кур­гане Куль-Оба, бога­то­го скиф­ско­го захо­ро­не­ния нача­лись систе­ма­ти­че­ские, финан­си­ру­е­мые пра­ви­тель­ст­вом, архео­ло­ги­че­ские изыс­ка­ния как в Кры­му, так и в дру­гих рай­о­нах Север­но­го При­чер­но­мо­рья, где мож­но было обна­ру­жить памят­ни­ки древ­ней куль­ту­ры. При этом цен­тром иссле­до­ва­тель­ской дея­тель­но­сти есте­ствен­но стал Петер­бург: сюда, в Импе­ра­тор­ский Эрми­таж, достав­ля­лись наи­бо­лее инте­рес­ные наход­ки, здесь созда­лось круп­ней­шее науч­ное объ­еди­не­ние — Рус­ское архео­ло­ги­че­ское обще­ство (1846), а чуть поз­же была учреж­де­на Импе­ра­тор­ская Архео­ло­ги­че­ская комис­сия (1859), сосре­дото­чив­шая в сво­их руках руко­вод­ство все­ми архео­ло­ги­че­ски­ми работа­ми в Рос­сии.

Одно­вре­мен­но фор­ми­ру­ет­ся уни­вер­си­тет­ская нау­ка древ­ней исто­рии. В нача­ле XIX в. умно­жа­ет­ся чис­ло рос­сий­ских уни­вер­си­те­тов: к осно­ван­но­му еще в преды­ду­щем сто­ле­тии (в 1755 г.) Мос­ков­ско­му уни­вер­си­те­ту добав­ля­ют­ся новые уни­вер­си­те­ты в Дерп­те (1802), Каза­ни (1804), Харь­ко­ве (1805), Петер­бур­ге (1819) и Кие­ве (1832 г.). Посте­пен­но в них фор­ми­ру­ют­ся дее­спо­соб­ные кафед­ры, в том чис­ле (и даже в первую оче­редь) — все­об­щей исто­рии и клас­си­че­ской фило­ло­гии. При этом в Петер­бург­ском уни­вер­си­те­те скла­ды­ва­ет­ся наи­бо­лее мощ­ное исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ское направ­ле­ние, за кото­рым закре­пи­лось назва­ние Петер­бург­ской исто­ри­че­ский шко­лы. Его ядром ста­ло то анти­ко­вед­ное направ­ле­ние, нача­ло кото­ро­му поло­жил М. С. Кутор­га, засту­пив­ший на кафед­ру все­об­щей исто­рии в 1835 г.

Нако­нец, воз­рож­да­ют­ся при­шед­шие было в упа­док после смер­ти М. В. Ломо­но­со­ва и В. К. Треди­а­ков­ско­го заня­тия антич­но­стью в Ака­де­мии наук. Сна­ча­ла по регла­мен­ту 1803 г. в сонм ака­де­ми­че­ских дис­ци­плин были воз­вра­ще­ны гума­ни­тар­ные нау­ки — исто­рия и поли­ти­че­ская эко­но­мия со ста­ти­сти­кой. А по допол­не­ни­ям к регла­мен­ту, при­ня­тым в 1830 г., гума­ни­тар­ные, исто­ри­ко-поли­ти­че­ские нау­ки соста­ви­ли спе­ци­аль­ный класс, в соста­ве кото­ро­го была пред­у­смот­ре­на отдель­ная кафед­ра гре­че­ских и рим­ских древ­но­стей. Заме­щае­мая круп­ны­ми, ори­ги­наль­ны­ми уче­ны­ми, она ско­ро ста­ла важ­ней­шей опо­рой ака­де­ми­че­ской исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской нау­ки. И ко всем этим успе­хам уни­вер­си­тет­ской и ака­де­ми­че­ской нау­ки самое непо­сред­ст­вен­ное отно­ше­ние имел граф С. С. Ува­ров.

с.264

3. С. С. Ува­ров как пред­ста­ви­тель рус­ско­го нео­клас­си­циз­ма.

В обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти С. С. Ува­ро­ва осо­бен­но впе­чат­ля­ет его после­до­ва­тель­ная, прин­ци­пи­аль­ная ори­ен­та­ция на клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние и анти­ко­вед­ную нау­ку, в осо­бен­но­сти на ее в ту пору заглав­ную отрасль — клас­си­че­скую фило­ло­гию. Его ста­ра­ни­я­ми, как пре­зи­ден­та Рос­сий­ской Ака­де­мии наук, раз­ряд гре­ко-рим­ской сло­вес­но­сти и древ­но­стей стал веду­щим в ряду гума­ни­тар­ных ака­де­ми­че­ских кафедр. Этим, соб­ст­вен­но, и опре­де­ля­ет­ся направ­ле­ние (и загла­вие) нашей работы: С. С. Ува­ров и ака­де­ми­че­ский клас­си­цизм. Одна­ко при этом надо под­черк­нуть, что отно­ше­ние Ува­ро­ва к клас­си­циз­му не было одно­знач­но-праг­ма­ти­че­ским: его клас­си­цизм был не толь­ко эле­мен­том его поли­ти­ки, но и чер­тою его нату­ры. Есте­ствен­но, что изу­че­ние лич­но­го при­стра­стия Ува­ро­ва к клас­си­че­ской древ­но­сти долж­но стать пред­по­сыл­кою ана­ли­за его офи­ци­аль­ной клас­си­ци­сти­че­ской поли­ти­ки.

Сме­ем ска­зать, что Ува­ров был заме­ча­тель­ною, как теперь гово­рят, зна­ко­вою фигу­рою рус­ско­го нео­клас­си­циз­ма. И по сво­е­му про­ис­хож­де­нию, и по обра­зо­ва­нию, и по интел­лек­ту­аль­ным инте­ре­сам, и по лите­ра­тур­ным и науч­ным заня­ти­ям он был плоть от пло­ти порож­де­ни­ем той духов­ной эли­ты, кото­рая кор­ня­ми сво­и­ми ухо­ди­ла в тол­щу ста­ро­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го обще­ства, но сво­и­ми устрем­ле­ни­я­ми и прак­ти­че­ски­ми дей­ст­ви­я­ми при­над­ле­жа­ла уже к дру­го­му, более ново­му миру, и кото­рая при всем том, обнов­ляя наслед­ст­вен­ный кон­сер­ва­тизм ори­ен­та­ци­ей на извест­ные рефор­мы, сохра­ня­ла тра­ди­ци­он­ную при­вер­жен­ность эсте­ти­че­ским иде­а­лам клас­си­циз­ма.

Пото­мок ста­рин­но­го дво­рян­ско­го рода, Сер­гей Семе­но­вич Ува­ров родил­ся в Петер­бур­ге 15 авгу­ста 1786 г.⁹ Его отец был под­пол­ков­ни­ком кон­ной гвар­дии (чин по тем вре­ме­нам весь­ма не малый), а его вос­при­ем­ни­цей при кре­ще­нии была сама госуда­ры­ня — импе­ра­три­ца Ека­те­ри­на II. Ува­ров полу­чил отлич­ное домаш­нее вос­пи­та­ние и обра­зо­ва­ние, кото­рым руко­во­дил уче­ный аббат Ман­ген. Маль­чик рано обна­ру­жил вле­че­ние к сло­вес­но­сти и исто­рии и недю­жин­ные спо­соб­но­сти к изу­че­нию язы­ков. В зре­лые годы этот ари­сто­крат, поми­мо род­но­го сво­его рус­ско­го наре­чия, отлич­но гово­рил и писал на важ­ней­ших запад­но­ев­ро­пей­ских язы­ках — фран­цуз­ском, немец­ком, италь­ян­ском и англий­ском, и очень хоро­шо овла­дел древни­ми язы­ка­ми — гре­че­ским и латин­ским. Позд­нее совре­мен­ни­ков пора­жа­ла его глу­бо­кая эруди­ция, в осо­бен­но­сти в вопро­сах исто­рии, фило­ло­гии и искус­ства, — пора­жа­ла, а под­час и раз­дра­жа­ла, посколь­ку он не отка­зы­вал­ся при слу­чае щеголь­нуть ею и опе­реть свое при­род­ное дво­рян­ское высо­ко­ме­рие так­же и на свои осо­бен­ные позна­ния.

Подоб­но мно­гим отпрыс­кам ари­сто­кра­ти­че­ских семей Ува­ров рано начал слу­жить, имен­но в Кол­ле­гии ино­стран­ных дел, куда он опре­де­лил­ся в 1801 г. Служ­ба эта была необре­ме­ни­тель­ной, и моло­дой чело­век мог с с.265 голо­вою оку­нуть­ся в свет­скую жизнь. Хоро­шо вос­пи­тан­ный, с отлич­ны­ми мане­ра­ми и при­вле­ка­тель­ной внеш­но­стью (свиде­тель­ство — вели­ко­леп­ный порт­рет кисти О. Кипрен­ско­го, хра­ня­щий­ся в Третья­ков­ской гале­рее), он умел нра­вить­ся, и эти успе­хи в обще­стве послу­жи­ли пред­по­сыл­ка­ми после­дую­щей его успеш­ной карье­ры. Он стал завсе­гда­та­ем мно­гих сало­нов, и перед ним откры­лись две­ри даже дома Марии Нарыш­ки­ной, воз­люб­лен­ной Алек­сандра I. Имен­но тогда царь обра­тил вни­ма­ние на это­го пода­вав­ше­го боль­шие надеж­ды моло­до­го чело­ве­ка.

Но не одни толь­ко соблаз­ны свет­ской жиз­ни увле­ка­ли юно­го Ува­ро­ва. Он мно­го читал, про­дол­жал изу­чать исто­рию и древ­ние язы­ки и совер­шил несколь­ко путе­ше­ст­вий в Гер­ма­нию, Австрию и Ита­лию, где с при­ле­жа­ни­ем и искрен­ним инте­ре­сом зна­ко­мил­ся с кар­тин­ны­ми гале­ре­я­ми и музе­я­ми. Кста­ти, служ­ба, на кото­рую он опре­де­лил­ся, дава­ла повод для загра­нич­ных коман­ди­ро­вок, для зна­ком­ства с евро­пей­ски­ми сто­ли­ца­ми, с их досто­при­ме­ча­тель­но­стя­ми и зна­ме­ни­то­стя­ми. В 1806 г. Ува­ров был отко­ман­ди­ро­ван к рус­ско­му посоль­ству в Вену, что дало ему воз­мож­ность в тече­ние двух лет близ­ко наблюдать жизнь евро­пей­ско­го обще­ства. Сре­ди людей выс­ше­го све­та, с кото­ры­ми Ува­ров свел тогда зна­ком­ство, были, разу­ме­ет­ся, и рус­ские — граф Андрей Кирил­ло­вич Раз­умов­ский и князь Алек­сандр Бори­со­вич Кура­кин (послед­ний был его непо­сред­ст­вен­ным патро­ном), но были и евро­пей­ские зна­ме­ни­то­сти — послед­ний оско­лок ста­ро­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го мира князь Шарль-Жозеф де Линь, мод­ная фран­цуз­ская писа­тель­ни­ца, сво­им выступ­ле­ни­ем про­тив дес­по­тиз­ма воз­будив­шая нена­висть Напо­лео­на Жер­ме­на де Сталь, нако­нец, ярост­ные про­тив­ни­ки фран­цуз­ско­го импе­ра­то­ра, прус­ский барон Карл фон Штейн и кор­си­ка­нец Поц­цо ди Бор­го.

В 1809 г. Ува­ров был опре­де­лен в сек­ре­та­ри рус­ско­го посоль­ства в Пари­же, одна­ко этим назна­че­ни­ем он так и не вос­поль­зо­вал­ся. Поме­ша­ли мате­ри­аль­ные затруд­не­ния, кото­рые Ува­ров окон­ча­тель­но раз­ре­шил толь­ко к осе­ни 1810 г., когда он женил­ся на Ека­те­рине Алек­се­евне Раз­умов­ской, доче­ри толь­ко что назна­чен­но­го мини­ст­ром народ­но­го про­све­ще­ния гра­фа Алек­сея Кирил­ло­ви­ча Раз­умов­ско­го, одно­го из самых вли­я­тель­ных и бога­тых людей Рос­сии. По про­тек­ции Раз­умов­ско­го, кото­рая, впро­чем, нашла самый бла­го­же­ла­тель­ный отклик у царя, Ува­ров 31 декаб­ря 1810 г. полу­чил новое высо­кое назна­че­ние на пост попе­чи­те­ля Петер­бург­ско­го учеб­но­го окру­га, что откры­ло ему доро­гу к самой вер­шине чинов­но­го Олим­па.

Годы попе­чи­тель­ства (1811—1821) были отме­че­ны не толь­ко энер­гич­ною слу­жеб­ною дея­тель­но­стью, доста­вив­шей Ува­ро­ву столь необ­хо­ди­мый адми­ни­ст­ра­тив­ный опыт, но и интен­сив­ны­ми науч­но-лите­ра­тур­ны­ми заня­ти­я­ми, при­нес­ши­ми ему евро­пей­скую извест­ность. Сти­му­лом к этим заня­ти­ям слу­жил преж­де все­го соб­ст­вен­ный искрен­ний и глу­бо­кий инте­рес к нау­ке, глав­ным обра­зом к исто­рии и фило­ло­гии. с.266 Насколь­ко серь­ез­ным было увле­че­ние Ува­ро­ва науч­ны­ми заня­ти­я­ми, об этом мож­но судить хотя бы по тому при­ме­ча­тель­но­му фак­ту, что, уже будучи высо­ко­по­став­лен­ным чинов­ни­ком, он занял­ся совер­шен­ст­во­ва­ни­ем сво­ей исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской под­готов­ки, в первую оче­редь по части древ­них язы­ков. Его новым настав­ни­ком стал как раз тогда (в 1810 г.) при­быв­ший в Петер­бург и опре­де­лив­ший­ся пона­ча­лу в каче­стве пре­по­да­ва­те­ля гре­че­ско­го язы­ка в духов­ной ака­де­мии выдаю­щий­ся немец­кий клас­сик Хри­сти­ан-Фри­дрих Гре­фе. Тес­ная друж­ба свя­за­ла Ува­ро­ва с Гре­фе¹⁰. По его соб­ст­вен­но­му свиде­тель­ству, он на про­тя­же­нии пят­на­дца­ти лет зани­мал­ся под руко­вод­ст­вом Гре­фе изу­че­ни­ем грам­ма­ти­ки и чте­ни­ем древ­них авто­ров, в осо­бен­но­сти столь люби­мо­го его настав­ни­ком позд­не­гре­че­ско­го поэта Нон­на из Пано­по­ля (V в. н. э.). Зна­че­ние таких дли­тель­ных заня­тий может оце­нить толь­ко тот, кто сам в свое вре­мя про­шел дол­го­лет­нюю шко­лу под руко­вод­ст­вом опыт­но­го мэт­ра-клас­си­ка. Впро­чем, выго­да была обо­юд­ной, посколь­ку бли­зость с все­силь­ным санов­ни­ком содей­ст­во­ва­ла ака­де­ми­че­ской карье­ре и само­го Гре­фе. При под­держ­ке Ува­ро­ва он стал про­фес­со­ром сна­ча­ла Петер­бург­ско­го Педа­го­ги­че­ско­го инсти­ту­та, а затем и уни­вер­си­те­та, стал чле­ном-корре­спон­ден­том, а чуть поз­же и дей­ст­ви­тель­ным чле­ном Ака­де­мии наук.

Дру­гим, допол­ни­тель­ным сти­му­лом обра­ще­ния Ува­ро­ва к науч­но-лите­ра­тур­ным заня­ти­ям было воздей­ст­вие тех лите­ра­тур­ных круж­ков, в кото­рых он вра­щал­ся с юно­ше­ских лет¹¹. Имен­но здесь он близ­ко сошел­ся с лиде­ра­ми нео­клас­си­ци­сти­че­ско­го дви­же­ния в Рос­сии — с вид­ным обще­ст­вен­ным дея­те­лем (он был дирек­то­ром Пуб­лич­ной биб­лио­те­ки и пре­зи­ден­том Ака­де­мии худо­жеств) и вме­сте с тем уче­ным зна­то­ком и иссле­до­ва­те­лем клас­си­че­ских древ­но­стей А. Н. Оле­ни­ным, с заме­ча­тель­ным, тон­ким поэтом, мно­го потрудив­шим­ся над пере­во­да­ми из гре­че­ской анто­ло­гии и рим­ской эле­гии К. Н. Батюш­ко­вым и, нако­нец, с Н. И. Гнеди­чем, трудив­шим­ся в те годы над пере­во­дом Гоме­ро­вой «Или­а­ды». Кста­ти, в раз­ра­зив­шей­ся в рус­ских лите­ра­тур­ных кру­гах в 1813—1815 гг. дис­кус­сии о том, как надо пере­во­дить Гоме­ра, — по тра­ди­ции, алек­сан­дрий­ски­ми риф­мо­ван­ны­ми сти­ха­ми, или раз­ме­ром под­лин­ни­ка, — при­нял уча­стие и Ува­ров. с.267 Более того, имен­но он одним из пер­вых реши­тель­но выска­зал­ся за при­ме­не­ние при пере­во­де Гоме­ра древ­не­го раз­ме­ра — гекза­мет­ра и под­дер­жал опыт Гнеди­ча в этом направ­ле­нии¹².

Нако­нец, в слу­чае со столь често­лю­би­вым чело­ве­ком, каким был Ува­ров, свою роль сыг­ра­ло и поощ­ре­ние со сто­ро­ны авто­ри­тет­ных спе­ци­а­ли­стов и дея­те­лей куль­ту­ры, уси­ли­вав­ше­е­ся по мере того, как ста­но­ви­лись все более извест­ны­ми труды моло­до­го вель­мож­но­го уче­но­го. Сре­ди тех, кто откли­кал­ся таким обра­зом на работы Ува­ро­ва, были круп­ней­шие пред­ста­ви­те­ли немец­кой клас­си­че­ской фило­ло­гии лейп­циг­ский про­фес­сор Готт­ф­рид Гер­ман и гей­дель­берг­ский про­фес­сор Фри­дрих Крей­цер, так­же выдаю­щий­ся уче­ный-фило­лог и обще­ст­вен­ный дея­тель, осно­ва­тель Бер­лин­ско­го уни­вер­си­те­та Виль­гельм Гум­больдт и, нако­нец, при­знан­ный гла­ва немец­ко­го нео­клас­си­циз­ма и роман­тиз­ма Иоганн-Вольф­ганг Гёте¹³.

Для ари­сто­кра­та, с юных лет обра­тив­ше­го­ся к слу­жеб­ной карье­ре, Ува­ров напи­сал не так уж мало, и напи­сан­ное им, что бы ни гово­ри­ли его недру­ги, несо­мнен­но пред­став­ля­ет боль­шой инте­рес, как поли­ти­че­ский, так и соб­ст­вен­но науч­ный. По жан­ру его сочи­не­ния могут быть под­разде­ле­ны на несколь­ко групп: к пер­вой отно­сят­ся раз­лич­ные трак­та­ты и докла­ды, касаю­щи­е­ся поста­нов­ки обра­зо­ва­ния и нау­ки в Рос­сий­ской импе­рии, ко вто­рой — соб­ст­вен­но уче­ные сочи­не­ния (боль­шею частью на темы клас­си­че­ской древ­но­сти), к третьей — нек­ро­ло­ги и вос­по­ми­на­ния. Нас сей­час инте­ре­су­ют глав­ным обра­зом про­из­веде­ния вто­рой груп­пы, зна­ком­ство с кото­ры­ми облег­ча­ет­ся тем, что боль­шая их часть, опуб­ли­ко­ван­ная пер­во­на­чаль­но отдель­ны­ми бро­шю­ра­ми, была затем пере­из­да­на в рам­ках одно­го собра­ния¹⁴. Одна­ко начать при­дет­ся с отно­ся­ще­го­ся к пер­вой груп­пе этюда под назва­ни­ем «Про­ект Ази­ат­ской Ака­де­мии» (тоже, впро­чем, пере­из­дан­но­го в том же собра­нии)¹⁵, во-пер­вых, пото­му, что этим этюдом Ува­ров вооб­ще дебю­ти­ро­вал в серь­ез­ной лите­ра­ту­ре, а во-вто­рых, пото­му, что в этом по види­мо­сти обра­щен­ном на рефор­му совре­мен­но­го обра­зо­ва­ния трак­та­те уже про­яви­лось столь харак­тер­ное для Ува­ро­ва стрем­ле­ние опе­реть эту рефор­му на проч­ное наследие клас­си­че­ской куль­ту­ры, а само дело про­све­ще­ния свя­зать с более широ­ки­ми поли­ти­че­ски­ми зада­ча­ми.

с.268 Ува­ров­ский «Про­ект Ази­ат­ской Ака­де­мии» сто­ял в рус­ле посто­ян­но рас­ту­щих в Рос­сии науч­ных и поли­ти­че­ских инте­ре­сов к сопре­дель­ным стра­нам Восто­ка. Он не был пер­вым: до него с подоб­ны­ми про­ек­та­ми высту­па­ли и дру­гие: в 1733 г. — пере­вод­чик с восточ­ных язы­ков Кол­ле­гии ино­стран­ных дел и одно­вре­мен­но сотруд­ник Ака­де­мии наук Георг-Якоб Кер, а в 1802 г. — Ян Потоц­кий¹⁶. Одна­ко их про­ек­ты оста­лись Ува­ро­ву неиз­вест­ны; в любом слу­чае они не име­ли прак­ти­че­ских послед­ст­вий, тогда как за выступ­ле­ни­ем Ува­ро­ва — и по его ини­ци­а­ти­ве — после­до­ва­ло учреж­де­ние кафедр восточ­ных язы­ков в Петер­бург­ском Глав­ном Педа­го­ги­че­ском инсти­ту­те (1818 г.), а позд­нее в Петер­бург­ском уни­вер­си­те­те и цело­го факуль­те­та тако­го про­фи­ля (в 1855 г., еще при жиз­ни Ува­ро­ва).

Не вда­ва­ясь сей­час в подроб­но­сти ува­ров­ско­го «Про­ек­та», под­черк­нем толь­ко то инте­граль­ное един­ство науч­ных, куль­тур­тре­гер­ских и дер­жав­но-поли­ти­че­ских инте­ре­сов, кото­рое про­ни­ка­ет весь этот при­ме­ча­тель­ный доку­мент. Ука­зав на успе­хи раз­ви­вае­мых на Запа­де восточ­ных штудий и поли­ти­че­ских ини­ци­а­тив, автор про­ек­та при­зы­ва­ет Рос­сию после­до­вать это­му при­ме­ру, к чему, по его мне­нию, у нее есть все осно­ва­ния. «Сопре­дель­ная с Ази­ею Рос­сия, обла­да­тель­ни­ца всей ее север­ной части, — заме­ча­ет он, — не может не чув­ст­во­вать оди­на­ко­во­го нрав­ст­вен­но­го побуж­де­ния с про­чи­ми наро­да­ми в их бла­го­дар­ных пред­при­я­ти­ях; но у нее есть побуж­де­ние осо­бен­ное, поли­ти­че­ское, кото­рое, при одном взгляде на гео­гра­фи­че­скую кар­ту, ста­но­вит­ся понят­ным и несо­мнен­ным. Рос­сия, так ска­зать, опи­ра­ет­ся на Азию. Сухо­пут­ная гра­ни­ца неиз­ме­ри­мо­го про­тя­же­ния при­во­дит ее в сопри­кос­но­ве­ние почти со все­ми наро­да­ми Восто­ка <…> и ей лег­ко не толь­ко спо­соб­ст­во­вать рас­про­стра­не­нию все­об­ще­го про­све­ще­ния, но и дости­гать соб­ст­вен­ных важ­ней­ших выгод, так что нико­гда еще поли­ти­че­ские побуж­де­ния не явля­лись в таком согла­сии с обшир­ны­ми вида­ми нрав­ст­вен­ной обра­зо­ван­но­сти»¹⁷.

Все же надо заме­тить, что ясно выра­жен­ная дер­жав­ная подо­пле­ка восто­ко­вед­ной ини­ци­а­ти­вы Ува­ро­ва не исклю­ча­ла у него и соб­ст­вен­но позна­ва­тель­но­го, науч­но­го инте­ре­са, сти­му­ли­ро­ван­но­го всплес­ком ори­ен­та­лист­ских увле­че­ний тогдаш­них запад­но­ев­ро­пей­ских уче­ных (в осо­бен­но­сти под вли­я­ни­ем иссле­до­ва­ний о сан­скри­те немец­ко­го фило­ло­га и фило­со­фа Фри­дри­ха Шле­ге­ля). А с дру­гой сто­ро­ны, при­зна­ние огром­но­го зна­че­ния Восто­ка как колы­бе­ли чело­ве­че­ской циви­ли­за­ции не меша­ло ему видеть куль­тур­ное род­ство Рос­сии с евро­пей­ским Запа­дом и в антич­но­сти усмат­ри­вать общий с Запад­ною Евро­пою источ­ник обра­зо­ван­но­сти и куль­ту­ры. Толь­ко для Рос­сии он при­зна­вал боль­шее зна­че­ние не латин­ской обра­зо­ван­но­сти, как это было в слу­чае с Запад­ной Евро­пой, а гре­че­ской, через Визан­тию смы­кав­шей­ся с Древ­ней Русью.

Для вяще­го обос­но­ва­ния это­го осо­бен­но­го источ­ни­ка рус­ско­го клас­си­циз­ма он сумел най­ти под­держ­ку в самой запад­ной нау­ке, у тако­го с.269 про­ни­ца­тель­но­го и авто­ри­тет­но­го судьи в вопро­сах куль­ту­ры, каким был один из осно­во­по­лож­ни­ков новей­шей исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ской нау­ки в Гер­ма­нии Хри­сти­ан-Готт­лоб Гейне. «Рос­сия, — цити­ру­ет он ста­тью Гейне 1768 г., — име­ет осо­бен­ное пре­иму­ще­ство пред все­ми дру­ги­ми наро­да­ми Евро­пы. Гре­че­ская сло­вес­ность может слу­жить осно­ва­ни­ем ее соб­ст­вен­ной и может ей спо­соб­ст­во­вать к заведе­нию новой, ни с какою дру­гою не сход­ству­ю­щей шко­лы. Рос­сия не долж­на под­ра­жать ни лите­ра­ту­ре немец­кой, ни фран­цуз­ско­му ост­ро­умию, ни уче­но­сти латин­ской. Осно­ва­тель­ное зна­ние гре­че­ско­го язы­ка откро­ет для рус­ских неис­то­щи­мый источ­ник новых идей и обра­зов высо­ких. Исто­рия, фило­со­фия и поэ­зия могут заим­ст­во­вать от него чистей­шие и более к истин­ным образ­цам при­бли­жен­ные фор­мы. Надоб­но заме­тить и то, что гре­че­ский язык име­ет тес­ную связь с рели­ги­ею рус­ских и язы­ком сла­вян­ским, кото­рый по-види­мо­му от него полу­чил свое обра­зо­ва­ние»¹⁸.

Поз­же мы увидим, в какой боль­шой сте­пе­ни выска­зан­ный толь­ко что взгляд о фун­да­мен­таль­ном зна­че­нии гре­че­ско­го клас­си­циз­ма для новой рус­ской куль­ту­ры най­дет реа­ли­за­цию в обра­зо­ва­тель­ной поли­ти­ке Ува­ро­ва-попе­чи­те­ля и мини­ст­ра, но рань­ше мы долж­ны убедить­ся в том, что и для Ува­ро­ва-уче­но­го сле­до­ва­ние это­му взгляду ста­ло важ­ным твор­че­ским импуль­сом.

У нас нет воз­мож­но­сти подроб­но ана­ли­зи­ро­вать науч­ное твор­че­ство Ува­ро­ва-клас­си­ка. Но даже бег­ло­го зна­ком­ства с его уче­ны­ми сочи­не­ни­я­ми доста­точ­но, чтобы убедить­ся как в ори­ги­наль­но­сти раз­ви­вае­мых в них идей, так и в несо­мнен­ной боль­шой эруди­ции их авто­ра. Так, в «Иссле­до­ва­нии об Элев­син­ских таин­ствах» (1812 г.)¹⁹ пред­став­лен не толь­ко весь­ма содер­жа­тель­ный общий очерк этих наи­бо­лее зна­чи­мых в гре­че­ском мире мисте­рий, но и выска­зан ряд инте­рес­ных идей о воз­мож­ном про­ис­хож­де­нии этих обрядо­вых действ с Восто­ка, об их окон­ча­тель­ном фор­ми­ро­ва­нии в пери­од ста­нов­ле­ния у гре­ков граж­дан­ско­го обще­ства, об отра­же­нии в док­трине Элев­син­ских мисте­рий фило­со­фии зре­ло­го поли­те­из­ма, о позд­ней­шем под­клю­че­нии к этим таин­ствам так­же и таинств Дио­ни­са-Иак­ха и т. д.

Конеч­но, харак­тер­ное для Ува­ро­ва, про­яв­ля­ю­ще­е­ся и в дру­гих его уче­ных сочи­не­ни­ях стрем­ле­ние выве­сти нача­ла гре­че­ской рели­гии и куль­ту­ры с Восто­ка, из Азии, из Индии, едва ли най­дет опо­ру в совре­мен­ной нау­ке. Эту тен­ден­цию надо все­це­ло отне­сти на счет той ори­ен­та­лист­ской моды, кото­рая была так рас­про­стра­не­на в уче­ном мире в нача­ле XIX сто­ле­тия. Одна­ко про­чие наблюде­ния и суж­де­ния Ува­ро­ва о рели­ги­оз­ной жиз­ни древ­них гре­ков пред­став­ля­ют­ся доста­точ­но обос­но­ван­ны­ми и сохра­ня­ют науч­ную цен­ность и поныне. В осо­бен­но­сти инте­рес­но про­во­ди­мое Ува­ро­вым раз­ли­чие меж­ду гру­бы­ми, при­ми­тив­ны­ми таин­ства­ми Дио­ни­са и отра­жаю­щи­ми пору зре­ло­го поли­те­из­ма и упо­рядо­чен­ной граж­дан­ской жиз­ни мисте­ри­я­ми Демет­ры и Коры в Элев­сине. с.270 «Бак­хи­че­ские или орфи­че­ские мисте­рии, — пишет он, — по сво­е­му харак­те­ру совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ны элев­син­ским таин­ствам: мож­но ска­зать, что меж­ду покло­не­ни­ем Баху­су и Цере­ре такая же раз­ни­ца, как меж­ду необуздан­ною силою дикой жиз­ни и пра­виль­ным устрой­ст­вом жиз­ни граж­дан­ской»²⁰.

В издан­ном пятью года­ми поз­же, с посвя­ще­ни­ем Гёте, боль­шом этюде «Нонн Пано­поль­ский, поэт»²¹ Ува­ров пред­ста­вил свое­об­раз­ный про­ме­жу­точ­ный итог сво­их фило­ло­ги­че­ских заня­тий под руко­вод­ст­вом Гре­фе. Здесь дан общий обзор, а места­ми и подроб­ный мифо­ло­го-фило­ло­ги­че­ский ана­лиз поэ­мы Нон­на «О Дио­ни­се», что долж­но было слу­жить пред­ва­ре­ни­ем ново­го кри­ти­че­ско­го изда­ния этой поэ­мы, кото­рое под­готав­ли­вал Гре­фе. Автор начи­на­ет с общих суж­де­ний о раз­ви­тии эпи­че­ской поэ­зии у гре­ков от Гоме­ра до Нон­на. При этом выра­зи­тель­но харак­те­ри­зу­ет­ся духов­ная атмо­сфе­ра той эпо­хи, когда жил Нонн, — вре­ме­ни позд­не­го антич­но­го поли­те­из­ма, кото­рый пытал­ся отсто­ять свои пози­ции с помо­щью фило­со­фии нео­пла­то­ни­ков и той вычур­ной поэ­зии, где тём­ная уче­ность засло­ня­ла све­жее дыха­ние искус­ства. Сле­дую­щий далее обзор поэ­мы Нон­на сопро­вож­да­ет­ся обиль­ным цити­ро­ва­ни­ем отрыв­ков из гре­че­ско­го ори­ги­на­ла, при­чем в кон­це соот­вет­ст­ву­ю­щих разде­лов добав­ле­ны экс­церп­ты из ком­мен­та­рия Гре­фе для объ­яс­не­ния при­ня­тых от него же исправ­ле­ний в гре­че­ском тек­сте. Завер­ша­ет­ся очерк общею защи­тою Нон­на от уко­ре­нив­ше­го­ся сре­ди фило­ло­гов ново­го вре­ме­ни пре­не­бре­же­ния: по мне­нию Ува­ро­ва, Нонн — инте­рес­ный, зна­чи­тель­ный поэт, достой­но завер­шаю­щий исто­рию гре­че­ской эпи­ки.

В дру­гом этюде «О пред­го­ме­ров­ской эпо­хе»²² Ува­ров откли­ка­ет­ся на недав­но вышед­шее сочи­не­ние Г. Гер­ма­на и Ф. Крей­це­ра «Пись­ма о Гоме­ре и Геси­о­де»²³. Его отклик носит поле­ми­че­ский харак­тер: по его мне­нию, новей­шая фило­ло­ги­че­ская кри­ти­ка в лице Ф. А. Воль­фа и Г. Гер­ма­на, усмот­рев в Гоме­ре не лич­ность, но целую поэ­ти­че­скую эпо­ху, оста­но­ви­лась на пол­до­ро­ге. Хотя, заме­ча­ет он, Г. Гер­ман и Ф. Крей­цер по-види­мо­сти при­зна­ют суще­ст­во­ва­ние у гре­ков дого­ме­ров­ской, рели­ги­оз­ной, при­шед­шей с Восто­ка поэ­зии, они все же недо­оце­ни­ва­ют зна­че­ние это­го фак­та. Ува­ров ста­вит сво­ей целью вос­пол­нить этот недо­ста­ток и пока­зать, что Восток дей­ст­ви­тель­но сыг­рал важ­ную роль в пред­у­готов­ле­нии гре­че­ской поэ­зии. По его мне­нию, ран­не­му пери­о­ду гре­че­ской поэ­зии — Гоме­ру и Геси­о­ду — пред­ше­ст­во­ва­ла эпо­ха рели­ги­оз­ной («жре­че­ской»), тео­го­ни­че­ской и кос­мо­го­ни­че­ской пер­вич­ной поэ­зии, чей пра­и­сточ­ник нахо­дил­ся на Восто­ке, откуда соот­вет­ст­ву­ю­щие вея­ния, в част­но­сти через Фра­кию, про­ник­ли в Гре­цию. Упо­ми­наю­щи­е­ся в гре­че­ском пре­да­нии древ­ней­шие пев­цы Олен, Тами­рис, Орфей, Лин и др., хотя они явля­ют­ся фигу­ра­ми не исто­ри­че­ски­ми, а вполне мифо­ло­ги­че­ски­ми, суть зна­ки древ­ней­ше­го пере­ход­но­го вре­ме­ни, когда про­ис­хо­ди­ло воздей­ст­вие восточ­но­го нача­ла на рож­даю­щу­ю­ся гре­че­скую куль­ту­ру. Впро­чем, ори­ен­та­лизм с.271 Ува­ро­ва не идет так дале­ко, чтобы совер­шен­но отри­цать зна­че­ние гре­че­ско­го гения, ори­ги­наль­ность твор­че­ства самих гре­ков²⁴.

Очень инте­рес­на и даже акту­аль­на в наше вре­мя, когда мате­ма­ти­ки взя­лись пере­смат­ри­вать древ­нюю исто­ри­че­скую тра­ди­цию, дру­гая работа Ува­ро­ва — «Кри­ти­че­ское иссле­до­ва­ние ска­за­ния о Герак­ле, как оно истол­ко­ва­но у Дюпюи»²⁵. Автор откли­ка­ет­ся здесь на новей­шие попыт­ки интер­пре­та­ции антич­ной мифо­ло­гии с помо­щью аст­раль­но-соляр­ной сим­во­ли­ки. Объ­ек­том рас­смот­ре­ния слу­жит труд одно­го из осно­во­по­лож­ни­ков мифо­ло­ги­че­ской шко­лы в изу­че­нии хри­сти­ан­ства, фран­цуз­ско­го мате­ма­ти­ка Шар­ля-Фран­с­уа Дюпюи («Про­ис­хож­де­ние всех куль­тов, или все­об­щая рели­гия», 1795)²⁶, в част­но­сти те места это­го труда, где речь идет о Герак­ле. Соглас­но Дюпюи, Геракл был богом Солн­ца, а его 12 подви­гов сим­во­ли­зи­ру­ют 12 зна­ков зоди­а­ка. При этом, упо­ми­на­ет Ува­ров, Дюпюи и бога хри­сти­ан так­же счи­та­ет богом Солн­ца, а 12 апо­сто­лов — дру­ги­ми 12 боже­ства­ми. Не вхо­дя в обсуж­де­ние послед­не­го тези­са, слиш­ком дели­кат­но­го для науч­ной поле­ми­ки, Ува­ров сосре­дото­чи­ва­ет­ся на теме Герак­ла. Он пока­зы­ва­ет, что соб­ст­вен­но гре­че­ское пре­да­ние не дает осно­ва­ний для заклю­че­ния в духе Дюпюи. В гре­че­ской тра­ди­ции (у Гоме­ра, Геси­о­да, вели­ких тра­ги­ков) Геракл — исто­ри­ко-мифо­ло­ги­че­ский пер­со­наж, не бог, а герой, лишь позд­нее под­верг­ший­ся деи­фи­ка­ции. Для дока­за­тель­ства сво­его тези­са Дюпюи при­хо­дит­ся идти на ухищ­ре­ния, опи­рать­ся на мар­ги­наль­ную тра­ди­цию о так назы­вае­мом Герак­ле у егип­тян и на опы­ты позд­них фило­со­фов-нео­пла­то­ни­ков, ста­рав­ших­ся все­ми спо­со­ба­ми укре­пить и рас­ши­рить язы­че­ский пан­те­он.

Затро­ну­тый в этой рабо­те вопрос о гра­ни­цах науч­ной кри­ти­ки и субъ­ек­тив­но­го про­из­во­ла нашел новую трак­тов­ку в опуб­ли­ко­ван­ном треть века спу­стя дру­гом этюде под про­во­ци­ру­ю­щим назва­ни­ем: «Подви­га­ет­ся ли впе­ред исто­ри­че­ская досто­вер­ность?»²⁷. Пово­дом к напи­са­нию этюда послу­жи­ло мне­ние фран­цуз­ско­го кри­ти­ка Абе­ля-Фран­с­уа Виль­ме­на о том, что в отли­чие от исто­рии древ­ней, кото­рая по необ­хо­ди­мо­сти носит гипо­те­ти­че­ский харак­тер, исто­рия новей­шая, начи­ная с XV в., с изо­бре­те­ния типо­граф­ско­го стан­ка, носит совер­шен­ный харак­тер, посколь­ку и изда­вае­мым мате­ри­а­лам несть чис­ла, и кри­ти­ка ста­ла поис­ти­не вир­ту­оз­ной.

Исто­рия древ­но­сти, согла­ша­ет­ся Ува­ров, во мно­гом гипо­те­тич­на, ее досто­вер­ность услов­на, посколь­ку она опи­ра­ет­ся на наше дове­рие к древ­не­му пре­да­нию. Одна­ко, под­чер­ки­ва­ет он, это пре­да­ние явля­ет собой син­тез поло­жи­тель­но­го зна­ния древ­них, усто­яв­ше­го­ся и соглас­но­го с их пред­став­ле­ни­я­ми и веро­ва­ни­я­ми. Новей­шая кри­ти­ка в этой обла­сти оправ­да­на постоль­ку, посколь­ку она направ­ле­на на уточ­не­ние хро­но­ло­гии с.272 и отдель­ных фак­тов, но ее ата­ка на изна­чаль­ные и основ­ные устои пре­да­ния и под­рыв ею авто­ри­те­та тра­ди­ции в целом, как это делал Ф. А. Вольф с Гоме­ром, а Б. Г. Нибур — с нача­лом Рима, ведут к раз­ру­ше­нию самой древ­ней исто­рии, посколь­ку устра­ня­е­мую тра­ди­цию заме­нить нечем. Совер­шен­но согла­ша­ясь с Ува­ро­вым, сошлем­ся на совре­мен­ный при­мер — на труды вид­ней­ших пред­ста­ви­те­лей англо-аме­ри­кан­ской шко­лы М. Фин­ли и Ч. Стар­ра о древ­ней­шем пери­о­де гре­че­ской исто­рии. Отвер­гая, как недо­сто­вер­ную, всю ран­нюю тра­ди­цию, пред­став­лен­ную Гоме­ром и отло­жив­шу­ю­ся у пер­вых про­за­и­ков-лого­гра­фов, вынуж­ден­ные доволь­ст­во­вать­ся архео­ло­ги­че­ским мате­ри­а­лом (глав­ным обра­зом дан­ны­ми кера­ми­ки), они омертв­ля­ют исто­ри­че­ский про­цесс, под­ме­няя собы­тий­ную плоть тощи­ми ста­ти­сти­че­ски­ми раз­во­да­ми²⁸.

Обра­ща­ясь к новой исто­рии, Ува­ров ука­зы­ва­ет, что по-види­мо­сти она пре­вос­хо­дит древ­нюю и мас­сою доступ­ных источ­ни­ков и изощ­рен­ным искус­ст­вом кри­ти­ки. Одна­ко, про­дол­жа­ет он, это пре­вос­ход­ство во мно­гом кажу­ще­е­ся. Само оби­лие доступ­ных сведе­ний порож­да­ет раз­но­бой во мне­ни­ях, а науч­ная кри­ти­ка, лишен­ная совест­ли­во­го кри­те­рия, пред­став­ля­ет собой квинт­эс­сен­цию раз­ру­ши­тель­но­го скеп­си­са. И здесь на ум при­хо­дит совре­мен­ная парал­лель, прав­да, не из мира стро­гой анти­ко­вед­ной нау­ки, а из исто­ри­ко-лите­ра­тур­ной пуб­ли­ци­сти­ки. Мы име­ем в виду постав­лен­ную этим летом, в пред­две­рии пуш­кин­ско­го юби­лея, на аме­ри­кан­ской радио­стан­ции «Сво­бо­да» серию пере­дач «Моцарт и Салье­ри». Задав­шись целью пере­смот­реть тра­ди­цию об отно­ше­ни­ях двух ком­по­зи­то­ров-совре­мен­ни­ков, авто­ры сери­а­ла как бы нена­ро­ком раз­ру­ша­ют при­знан­ную сла­ву и Моцар­та и Пуш­ки­на. Пер­вый (совсем как Гомер у воль­фи­ан­цев) был, соглас­но этим пере­да­чам, все­го лишь меха­ни­че­ским рупо­ром бога­той музы­каль­ной жиз­ни XVIII сто­ле­тия, не гну­шав­шим­ся впле­тать чужие нити в свою ткань, а вто­рой допу­стил нрав­ст­вен­но не оправ­дан­ный посту­пок, поло­жив в осно­ву сво­ей пье­сы толь­ко одну и едва ли вер­ную вер­сию…

Как бы там ни было, на вопрос, постав­лен­ный в заго­лов­ке ста­тьи, Ува­ров по суще­ству отве­ча­ет отри­ца­тель­но; во вся­ком слу­чае, он сомне­ва­ет­ся в воз­мож­но­сти кате­го­ри­че­ско­го поло­жи­тель­но­го отве­та. Не прав­да ли, поучи­тель­ный итог? Впро­чем, это не долж­но давать повод к каким-то обоб­ще­ни­ям на пред­мет исто­ри­че­ско­го пес­си­миз­ма Ува­ро­ва. Напро­тив того, его науч­но-лите­ра­тур­ное твор­че­ство, как и его поли­ти­ка, ско­рее явля­ли собой испол­нен­ную поло­жи­тель­но­го пафо­са, хотя и про­ник­ну­тую кон­сер­ва­тив­ной тен­ден­ци­ей, реак­цию на край­но­сти поли­ти­че­ско­го и духов­но­го ради­ка­лиз­ма. И в клас­си­циз­ме, в заня­ти­ях древ­но­стью, в при­об­ще­нии к осе­нен­ной вели­ки­ми име­на­ми исто­ри­че­ской тра­ди­ции, он наде­ял­ся най­ти не толь­ко источ­ник интел­лек­ту­аль­но­го наслаж­де­ния, но и некое с.273 твер­дое осно­ва­ние, опи­ра­ясь на кото­рое мож­но было про­ти­во­сто­ять нарас­таю­ще­му неве­рию и раз­ру­ше­нию, най­ти при­бе­жи­ще от обще­ст­вен­ных бурь. «Изу­че­ние древ­но­сти, — гово­рит он в пред­и­сло­вии к пер­во­му изда­нию сво­его этюда об Элев­син­ских мисте­ри­ях, — не есть заня­тие, отде­лен­ное от дру­гих: вся­кий раз, когда оно под­ни­ма­ет­ся выше мерт­вой бук­вы, это бла­го­род­ное изу­че­ние ста­но­вит­ся исто­ри­ею ума чело­ве­че­ско­го. Оно не толь­ко умест­но во всех воз­рас­тах и во всех поло­же­ни­ях жиз­ни, но еще откры­ва­ет уму столь обшир­ное поле, что мысль с удо­воль­ст­ви­ем тут оста­нав­ли­ва­ет­ся и хоть на корот­кое вре­мя забы­ва­ет бед­ст­вия, нераз­луч­ные с вели­ки­ми пере­во­рота­ми поли­ти­че­ски­ми и нрав­ст­вен­ны­ми»²⁹.

4. Обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ская дея­тель­ность С. С. Ува­ро­ва.

Обра­ща­ясь, нако­нец, от лич­но­сти Ува­ро­ва-клас­си­ка к его дея­тель­но­сти как побор­ни­ка клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния и нау­ки, мы вполне можем поло­жить­ся на весь­ма убеди­тель­ную трак­тов­ку это­го вопро­са у Ц. Вит­те­кер (что, весь­ма кста­ти, изба­вит нас от необ­хо­ди­мо­сти подроб­но­го вхож­де­ния в тему). Вслед за аме­ри­кан­ской иссле­до­ва­тель­ни­цей надо под­черк­нуть заме­ча­тель­ное свое­об­ра­зие общей поли­ти­че­ской уста­нов­ки Ува­ро­ва — стрем­ле­ние соеди­нить усво­е­ние Рос­си­ей евро­пей­ской систе­мы обра­зо­ва­ния с сохра­не­ни­ем соб­ст­вен­ной тра­ди­ци­он­ной соци­аль­но-поли­ти­че­ской систе­мы. «Во всем про­стран­стве государ­ст­вен­но­го хозяй­ства и сель­ско­го домо­вод­ства, — заяв­лял он, — необ­хо­ди­мы: рус­ская систе­ма и евро­пей­ское обра­зо­ва­ние; систе­ма рус­ская — ибо то толь­ко полез­но и пло­до­ви­то, что соглас­но с насто­я­щим поло­же­ни­ем вещей, с духом наро­да, с его нуж­да­ми, с его поли­ти­че­ским пра­вом; обра­зо­ва­ние евро­пей­ское, ибо боль­ше как когда-нибудь мы обя­за­ны вгляды­вать­ся в то, что про­ис­хо­дит вне пре­де­лов оте­че­ства, вгляды­вать­ся не для сле­по­го под­ра­жа­ния или без­рас­суд­ной зави­сти, но для исце­ле­ния соб­ст­вен­ных пред­рас­суд­ков и для узна­ния луч­ше­го»³⁰.

Сохра­не­ние рус­ской систе­мы мыс­ли­лось Ува­ро­вым как опо­ра на такие фун­да­мен­таль­ные устои рус­ской исто­рии, как пра­во­сла­вие, само­дер­жа­вие и народ­ность³¹. Как извест­но, эта кон­цеп­ция была под­верг­ну­та в демо­кра­ти­че­ски или про­грес­сив­но настро­ен­ных кру­гах рус­ско­го обще­ства самой бес­по­щад­ной кри­ти­ке, вслед­ст­вие чего самая ува­ров­ская «три­еди­ная фор­му­ла» в рус­ской демо­кра­ти­че­ской тра­ди­ции фигу­ри­ру­ет не ина­че как с опре­де­ле­ни­ем «пре­сло­ву­тая». Не будем сей­час вда­вать­ся в подроб­ное обсуж­де­ние это­го вопро­са, кото­рый отнюдь не так прост и одно­зна­чен, как это обыч­но пред­став­ля­ет­ся. Глав­ное в «фор­му­ле» Ува­ро­ва — ука­за­ние на необ­хо­ди­мость при любом дви­же­нии впе­ред, при любой рефор­ме, направ­лен­ной на даль­ней­шую модер­ни­за­цию и евро­пе­и­за­цию с.274 Рос­сии, обя­за­тель­но учи­ты­вать само­быт­ность ее укла­да, а это поло­же­ние не так про­сто оспо­рить.

Вме­сте с тем Ува­ров пони­мал исто­ри­че­скую целе­со­об­раз­ность при­об­ще­ния рус­ско­го обще­ства, пона­ча­лу, разу­ме­ет­ся, его соци­аль­ной вер­хуш­ки, к совре­мен­но­му евро­пей­ско­му обра­зо­ва­нию, эта­ло­ном кото­ро­го было имен­но обра­зо­ва­ние клас­си­че­ское. Ибо тогда, спра­вед­ли­во ука­зы­ва­ет Ц. Вит­те­кер, в пер­вой поло­вине XIX в., «изу­че­ние клас­си­че­ских дис­ци­плин оста­ва­лось обще­ев­ро­пей­ской тра­ди­ци­ей в сред­нем обра­зо­ва­нии. Клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние еще цени­ли как спо­соб­ст­ву­ю­щее гар­мо­ни­че­ско­му интел­лек­ту­аль­но­му и нрав­ст­вен­но­му раз­ви­тию лич­но­сти, пола­гая, что оно отта­чи­ва­ет ум, дает зна­ния об антич­но­сти как высо­чай­шем дости­же­нии циви­ли­за­ции и гото­вит уча­щих­ся к заня­ти­ям в уни­вер­си­те­те, а заод­но явля­ет им при­ме­ры чести, дол­га, слу­же­ния государ­ству — доб­ро­де­те­лей пра­вя­ще­го клас­са. По сути дела клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние созда­ва­ло общую осно­ву, объ­еди­няв­шую эли­ты всех евро­пей­ских стран. Это был знак отли­чия, без кото­ро­го рус­ское дво­рян­ство не мог­ло рас­счи­ты­вать на равен­ство с себе подоб­ны­ми за гра­ни­цей ни в интел­лек­ту­аль­ном, ни в соци­аль­ном отно­ше­нии. Более того, внут­ри каж­дой стра­ны оно слу­жи­ло сред­ст­вом при­об­ще­ния к куль­тур­ной эли­те»³².

Исхо­дя из этих убеж­де­ний, Ува­ров непре­стан­но забо­тил­ся о внед­ре­нии клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния в сред­нюю и выс­шую шко­лу, о раз­ви­тии его интел­лек­ту­аль­но­го фун­да­мен­та — нау­ки об антич­но­сти. Для это­го он с выго­дою исполь­зо­вал свое высо­кое обще­ст­вен­ное поло­же­ние — поло­же­ние чело­ве­ка, кото­рый на про­тя­же­нии несколь­ких деся­ти­ле­тий кури­ро­вал в Рос­сии всю систе­му про­све­ще­ния. В кон­це 1810 г. он был назна­чен попе­чи­те­лем Петер­бург­ско­го учеб­но­го окру­га и уже в октяб­ре сле­дую­ще­го года добил­ся утвер­жде­ния ново­го пла­на раз­ви­тия сред­не­го обра­зо­ва­ния, кото­рый к кон­цу деся­ти­ле­тия был прак­ти­че­ски рас­про­стра­нен на все учеб­ные окру­га. По это­му пла­ну в гим­на­зи­ях силь­но было рас­ши­ре­но пре­по­да­ва­ние латин­ско­го язы­ка и наме­че­но было введе­ние так­же и гре­че­ско­го. Будучи попе­чи­те­лем Петер­бург­ско­го учеб­но­го окру­га, Ува­ров добил­ся реор­га­ни­за­ции Петер­бург­ско­го Педа­го­ги­че­ско­го инсти­ту­та по типу уни­вер­си­те­та, в свя­зи с чем он был пере­име­но­ван в Глав­ный Педа­го­ги­че­ский инсти­тут (1816 г.), а вско­ре и фор­маль­но стал уни­вер­си­те­том (1819 г.). В новом этом выс­шем учеб­ном заведе­нии были созда­ны спе­ци­аль­ные кафед­ры рим­ской и гре­че­ской сло­вес­но­сти, где веду­щей фигу­рой стал друг и настав­ник Ува­ро­ва Гре­фе.

В нача­ле 20-х годов в дея­тель­но­сти С. С. Ува­ро­ва на попри­ще народ­но­го про­све­ще­ния насту­пил пере­рыв. В 1821 г. под дав­ле­ни­ем реак­ци­он­ных кру­гов, чье вли­я­ние уси­ли­лось в кон­це прав­ле­ния Алек­сандра I, он вынуж­ден был уйти в отстав­ку с поста попе­чи­те­ля Петер­бург­ско­го учеб­но­го окру­га. Одна­ко этот пере­рыв был недо­лог. В 1826 г. Ува­ров был при­гла­шен пре­ем­ни­ком Алек­сандра Нико­ла­ем I вой­ти в новый Коми­тет с.275 устрой­ства учеб­ных заведе­ний, кото­рый уже в 1828 г. при­нял новый устав для началь­ных и сред­них учеб­ных заведе­ний, опи­рав­ший­ся на поло­же­ния ува­ров­ско­го про­ек­та. Несколь­ко лет спу­стя он и фор­маль­но воз­гла­вил ведом­ство обра­зо­ва­ния: в 1832 г. он был назна­чен това­ри­щем (заме­сти­те­лем) мини­ст­ра народ­но­го про­све­ще­ния, а в 1833 г. стал гла­вою это­го мини­стер­ства. Под его руко­вод­ст­вом были раз­ра­бота­ны, а затем и при­ня­ты в 1835 г. новые уста­вы как для началь­ных и сред­них учеб­ных заведе­ний, так и для уни­вер­си­те­тов.

Эти уста­вы закре­пи­ли осно­во­по­ла­гаю­щее зна­че­ние клас­си­че­ских дис­ци­плин в систе­ме рос­сий­ско­го обра­зо­ва­ния: в гим­на­зи­ях наряду с латы­нью ста­ли пре­по­да­вать и гре­че­ский, а в уни­вер­си­те­тах было укреп­ле­но и рас­ши­ре­но пре­по­да­ва­ние гре­че­ской и рим­ской сло­вес­но­сти и древ­ней исто­рии. С этой целью из чис­ла луч­ших выпуск­ни­ков рус­ских уни­вер­си­те­тов на базе Дерпт­ско­го уни­вер­си­те­та, с после­дую­щей ста­жи­ров­кой за гра­ни­цей, была нала­же­на под­готов­ка новых, по-евро­пей­ски обра­зо­ван­ных спе­ци­а­ли­стов-клас­си­ков. В 1835 г. пер­вая их груп­па засту­пи­ла на уни­вер­си­тет­ские кафед­ры. То были: в Петер­бур­ге — М. С. Кутор­га, в Москве — В. С. Пече­рин и Д. Л. Крю­ков, в Харь­ко­ве — М. М. Лунин. Доба­вим к это­му, что в осно­ван­ном Ува­ро­вым в 1834 г. «Жур­на­ле мини­стер­ства народ­но­го про­све­ще­ния», кото­рый стал цен­траль­ным уче­ным пери­о­ди­че­ским изда­ни­ем в Рос­сии, веду­щее поло­же­ние с само­го нача­ла занял отдел клас­си­че­ской фило­ло­гии. И все эти меры про­во­ди­лись Ува­ро­вым с опо­рою на авто­ри­тет и при самой дея­тель­ной под­держ­ке Ака­де­мии наук, где его же ста­ра­ни­я­ми воз­ро­дил­ся и окреп раз­ряд гре­че­ских и рим­ских древ­но­стей.

5. Ака­де­ми­че­ская кафед­ра гре­ко-рим­ских древ­но­стей и сло­вес­но­сти.

Напом­ним, что в 1803 г. был при­нят новый ака­де­ми­че­ский регла­мент, кото­рый поло­жил конец одно­сто­рон­не­му пре­об­ла­да­нию физи­ко-мате­ма­ти­че­ских наук в Ака­де­мии: исто­рия, вме­сте с поли­ти­че­ской эко­но­ми­ей и ста­ти­сти­кой, вновь была вклю­че­на в круг дис­ци­плин, раз­ра­бот­кой кото­рых долж­на была зани­мать­ся Ака­де­мия. Вско­ре после­до­ва­ло учреж­де­ние в соста­ве гума­ни­тар­но­го клас­са спе­ци­аль­ной кафед­ры гре­че­ских и рим­ских древ­но­стей, кото­рую, соглас­но ново­му уста­ву 1836 г., пола­га­лось заме­щать двум орди­нар­ным ака­де­ми­кам³³. Таким обра­зом Ака­де­мия наук вновь ста­ла цен­тром изу­че­ния антич­ной исто­рии и лите­ра­ту­ры, прав­да, уже не един­ст­вен­ным, посколь­ку появи­лись уни­вер­си­те­ты.

Воз­ро­див­ший­ся в Ака­де­мии наук раз­ряд клас­си­че­ских древ­но­стей мно­гим был обя­зан целе­устрем­лен­ной под­держ­ке С. С. Ува­ро­ва, кото­рый, воз­гла­вив в 1818 г. Ака­де­мию, ста­рал­ся сде­лать ее цита­де­лью клас­си­циз­ма в Рос­сии. При этом, посто­ян­но ока­зы­вая покро­ви­тель­ство ака­де­ми­че­ским заня­ти­ям антич­но­стью, он столь­ко же руко­вод­ст­во­вал­ся инте­ре­са­ми нау­ки, сколь­ко и рас­че­том — раз­ру­ши­тель­но­му натис­ку совре­мен­ных идей с.276 про­ти­во­по­ста­вить ори­ен­ти­ро­ван­ные на сохра­не­ние клас­си­ци­сти­че­ских тра­ди­ций заня­тия древ­но­стя­ми, за счет анти­ко­веде­ния укре­пить пози­ции офи­ци­аль­ной ака­де­ми­че­ской нау­ки.

Так или ина­че, в рас­смат­ри­вае­мое вре­мя в состав ака­де­ми­че­ской кор­по­ра­ции всту­пи­ли круп­ные уче­ные-клас­си­ки: став­ший ака­де­ми­ком еще в 1817 г. Е. Е. Кёлер, явив­ши­е­ся при Ува­ро­ве Ф. Б. Гре­фе и Л. Э. Сте­фа­ни (соот­вет­ст­вен­но в 1820 и 1850 гг.) и избран­ный в чле­ны Ака­де­мии несколь­ко позд­нее (в 1858 г.) А. К. Наук. Все чет­ве­ро были выхо­д­ца­ми из Гер­ма­нии, одна­ко их уче­ная и педа­го­ги­че­ская дея­тель­ность тес­ней­шим обра­зом свя­за­на с судь­ба­ми рус­ской нау­ки. Пер­вый из них — уро­же­нец Сак­со­нии Егор Его­ро­вич (соб­ст­вен­но Ген­рих-Карл-Эрнст) Кёлер (1765—1838 гг.)³⁴ в 1797 г. был при­гла­шен на служ­бу в Петер­бург в под­готов­ляв­шу­ю­ся тогда к откры­тию Пуб­лич­ную биб­лио­те­ку. Оттуда он пере­шел в Эрми­таж, где так­же сна­ча­ла слу­жил в биб­лио­те­ке, а затем стал дирек­то­ром Пер­во­го (антич­но­го) отде­ле­ния. С 1803 г. Кёлер состо­ял чле­ном-корре­спон­ден­том Петер­бург­ской Ака­де­мии наук, а в 1817 г. был избран орди­нар­ным ака­де­ми­ком по лите­ра­ту­ре и древ­но­стям гре­че­ским и рим­ским. В тече­ние ряда лет он был хра­ни­те­лем ака­де­ми­че­ско­го каби­не­та кам­ней и меда­лей (монет). Кёлер зани­мал­ся мно­ги­ми вопро­са­ми древ­ней исто­рии, одна­ко его глав­ные инте­ре­сы лежа­ли в обла­сти искус­ства и архео­ло­гии. Его ста­тьи, печа­тав­ши­е­ся в «Мему­а­рах» Ака­де­мии и выхо­див­шие отдель­ны­ми бро­шю­ра­ми, были посвя­ще­ны антич­ным гем­мам, моне­там, над­пи­сям. Им была так­же собра­на уни­каль­ная кол­лек­ция гип­со­вых и сер­ных оттис­ков с антич­ных монет и рез­ных кам­ней, кото­рая состо­я­ла из деся­ти с лиш­ним тысяч образ­цов (позд­нее она была при­об­ре­те­на гра­фом С. Г. Стро­га­но­вым для Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та).

Осо­бо надо ска­зать о заслу­гах Кёле­ра в деле изу­че­ния севе­ро­при­чер­но­мор­ских древ­но­стей. Надо заме­тить, что по срав­не­нию с люби­те­ля­ми — путе­ше­ст­вен­ни­ка­ми и архео­ло­га­ми — уче­ные спе­ци­а­ли­сты на пер­вых порах при­ни­ма­ли зна­чи­тель­но мень­шее уча­стие в обсле­до­ва­нии антич­ных памят­ни­ков Север­но­го При­чер­но­мо­рья. Из тех немно­гих, кто заслу­жи­ва­ет упо­ми­на­ния в этой свя­зи, пер­вое место без­услов­но при­над­ле­жит петер­бург­ско­му ака­де­ми­ку Кёле­ру, кото­рый живо инте­ре­со­вал­ся при­чер­но­мор­ски­ми древ­но­стя­ми и сам два­жды, в 1804 и 1821 гг., посе­тил Крым. Кёлер был уни­вер­саль­ным уче­ным-клас­си­ком, он отли­чал­ся исклю­чи­тель­ной эруди­ци­ей и в совер­шен­стве вла­дел тех­ни­кой науч­но­го иссле­до­ва­ния. В целом ряде ста­тей он каса­ет­ся раз­лич­ных вопро­сов антич­но­го про­шло­го при­чер­но­мор­ских обла­стей: трак­ту­ет о над­пи­сях, моне­тах, про­из­веде­ни­ях искус­ства, рели­ги­оз­ной и эко­но­ми­че­ской жиз­ни (вклю­чая рыбо­за­со­лоч­ный про­мы­сел) антич­ных горо­дов При­чер­но­мо­рья³⁵. Осо­бое с.277 зна­че­ние име­ли напи­сан­ные им для Ака­де­мии наук кри­ти­че­ские раз­бо­ры сочи­не­ний фран­цуз­ско­го уче­но­го Д. Рауль-Рошет­та и рус­ско­го — П. И. Кёп­пе­на³⁶. В этих рецен­зи­ях, каж­дая из кото­рых пред­став­ля­ет в сущ­но­сти гово­ря само­сто­я­тель­ное иссле­до­ва­ние, Кёлер вскрыл неточ­но­сти, допус­кае­мые архео­ло­га­ми при опи­са­нии антич­ных памят­ни­ков. Он пока­зал необ­хо­ди­мость само­го тща­тель­но­го и все­сто­рон­не­го ана­ли­за каж­дой новой вещи, новой над­пи­си, новой моне­ты и сам дал высо­кие образ­цы тако­го ана­ли­за (меж­ду про­чим, на при­ме­ре зна­ме­ни­то­го оль­вий­ско­го декре­та в честь Прото­ге­на).

Кри­ти­ка Кёле­ра, под­час весь­ма суро­вая и, может быть, даже излишне при­дир­чи­вая, несо­мнен­но спо­соб­ст­во­ва­ла более вни­ма­тель­но­му изу­че­нию древ­них памят­ни­ков, нахо­ди­мых в южной Рос­сии. С этой точ­ки зре­ния совер­шен­но оправ­да­на та высо­кая оцен­ка, кото­рую дают Кёле­ру после­дую­щие иссле­до­ва­те­ли, в част­но­сти автор пер­во­го исто­рио­гра­фи­че­ско­го обзо­ра по При­чер­но­мо­рью П. М. Леон­тьев, по мне­нию кото­ро­го Кёлер «поло­жил осно­ва­ние изу­че­нию древ­но­стей, нахо­ди­мых на юге Рос­сии, и под­нял его на высо­кую сте­пень стро­гой, науч­ной отчет­ли­во­сти»³⁷. Заме­тим так­же, что вслед за Кёле­ром обра­ти­лись к изу­че­нию при­чер­но­мор­ских древ­но­стей, осо­бен­но над­пи­сей, и дру­гие петер­бург­ские ака­де­ми­ки — Ф. Б. Гре­фе и Л. Э. Сте­фа­ни, к обзо­ру уче­ной дея­тель­но­сти кото­рых мы теперь и обра­тим­ся.

Боль­шое зна­че­ние для раз­ви­тия рус­ско­го анти­ко­веде­ния име­ла дея­тель­ность ака­де­ми­ка Федо­ра Бог­да­но­ви­ча (Хри­сти­а­на-Фри­дри­ха) Гре­фе (1780—1851 гг.)³⁸. В Рос­сию Гре­фе при­был в 1810 г. и пер­вое вре­мя зани­мал­ся пре­по­да­ва­ни­ем гре­че­ско­го язы­ка в Петер­бург­ской духов­ной ака­де­мии. С 1811 г. Гре­фе — про­фес­сор латин­ской сло­вес­но­сти в Петер­бург­ском Педа­го­ги­че­ском инсти­ту­те, а с пре­об­ра­зо­ва­ни­ем это­го послед­не­го в Уни­вер­си­тет — про­фес­сор Петер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та по кафед­ре гре­че­ской сло­вес­но­сти. В 1818 г., по реко­мен­да­ции Ува­ро­ва, Гре­фе был избран чле­ном-корре­спон­ден­том Ака­де­мии наук, а через два года стал орди­нар­ным ака­де­ми­ком по гре­че­ской и рим­ской сло­вес­но­сти. В Ака­де­мии наук Гре­фе одно вре­мя заве­до­вал Нумиз­ма­ти­че­ским каби­не­том, вклю­чав­шим обшир­ные кол­лек­ции антич­ных монет, а кро­ме того про­из­веде­ния искус­ства — вазы, гип­со­вые слеп­ки и пр. Одна­ко, заня­тия эти­ми вещ­ны­ми древ­но­стя­ми не слиш­ком его увле­ка­ли. Гре­фе был фило­ло­гом по пре­иму­ще­ству: его инте­ре­со­ва­ли древ­ние язы­ки и лите­ра­ту­ра, зна­чи­тель­но мень­ше — соб­ст­вен­но исто­рия. Из его круп­ных работ выде­ля­ют­ся ком­мен­ти­ро­ван­ные изда­ния про­из­веде­ний позд­них гре­че­ских поэтов — зачи­на­те­ля жан­ра поэ­ти­че­ских анто­ло­гий Меле­а­г­ра из Гадар (II—I вв. до н. э.), Нон­на из Пано­по­ля с.278 (V в. н. э.), Пав­ла Силен­ци­а­рия (VI в.)³⁹. Гре­фе так­же издал с подроб­ны­ми ком­мен­та­ри­я­ми ряд гре­че­ских над­пи­сей, най­ден­ных в Север­ном При­чер­но­мо­рье⁴⁰. В Рос­сии Гре­фе был одним из пер­вых, кто всерь­ез занял­ся раз­ра­бот­кою про­блем срав­ни­тель­но­го язы­ко­зна­ния. Им было напи­са­но сочи­не­ние по срав­ни­тель­ной грам­ма­ти­ке гре­че­ско­го, латин­ско­го и сла­вян­ских язы­ков⁴¹; уже в зре­лые годы он обра­тил­ся к иссле­до­ва­нию сан­скри­та⁴².

В отли­чие от Кёле­ра Гре­фе был не толь­ко ака­де­ми­ком, но и про­фес­со­ром. В Петер­бург­ском уни­вер­си­те­те он при­мы­кал к груп­пе либе­раль­но настро­ен­ных про­фес­со­ров и за свою прин­ци­пи­аль­ность, в част­но­сти за сме­лое поведе­ние во вре­мя пре­сло­ву­то­го «дела про­фес­со­ров» в 1821 г., за свои глу­бо­кие зна­ния и искрен­нюю любовь к нау­ке поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем сре­ди кол­лег и студен­тов. Более чем 30-лет­няя пре­по­да­ва­тель­ская дея­тель­ность Гре­фе оста­ви­ла замет­ный след в исто­рии наше­го уни­вер­си­тет­ско­го обра­зо­ва­ния: это­му «уче­но­му нем­цу» было обя­за­но сво­и­ми зна­ни­я­ми целое поко­ле­ние рус­ских фило­ло­гов-клас­си­ков.

От Кёле­ра и Гре­фе перей­дем к обзо­ру уче­ной дея­тель­но­сти ака­де­ми­ков млад­ше­го поко­ле­ния — Сте­фа­ни и Нау­ка. Лудольф Эду­ар­до­вич Сте­фа­ни (1816—1887 гг.) был круп­ным для сво­его вре­ме­ни фило­ло­гом-клас­си­ком⁴³. Его люби­мы­ми пред­ме­та­ми были антич­ное искус­ство и архео­ло­гия: в этом отно­ше­нии он напо­ми­на­ет Кёле­ра. В 1846 г., по ини­ци­а­ти­ве Ува­ро­ва, Сте­фа­ни был при­гла­шен в Дерпт­ский уни­вер­си­тет про­фес­со­ром по кафед­ре клас­си­че­ской фило­ло­гии и эсте­ти­ки. Через четы­ре года он пере­ехал в Петер­бург и здесь был избран в Ака­де­мию наук по кафед­ре гре­че­ских и рим­ских древ­но­стей. В годы пре­бы­ва­ния в Дерп­те Сте­фа­ни пред­при­нял изда­ние гре­че­ских над­пи­сей, собран­ных им во вре­мя сво­их путе­ше­ст­вий по Гре­ции⁴⁴. Позд­нее, в Петер­бур­ге, он обра­тил­ся к изу­че­нию про­из­веде­ний антич­но­го искус­ства, хра­нив­ших­ся в рус­ских музе­ях, а так­же мате­ри­а­лов, добы­тых во вре­мя архео­ло­ги­че­ских рас­ко­пок в Север­ном При­чер­но­мо­рье. Пло­дом этой работы явил­ся ряд иссле­до­ва­ний, посвя­щен­ных антич­но­му изо­бра­зи­тель­но­му искус­ству, вазам Эрми­та­жа, бос­пор­ским древ­но­стям, а так­же общие опи­са­ния антич­ных кол­лек­ций Эрми­та­жа и Пав­лов­ска⁴⁵. Дол­гие годы Сте­фа­ни состо­ял чле­ном Архео­ло­ги­че­ской комис­сии, и его обзо­ры и иссле­до­ва­ния, посвя­щен­ные архео­ло­ги­че­ским и эпи­гра­фи­че­ским наход­кам на юге Рос­сии, посто­ян­но печа­та­лись в «Отче­тах» Комис­сии и в «Бюл­ле­те­нях» Ака­де­мии наук. Осо­бен­но зна­чи­тель­ным был вклад Сте­фа­ни в севе­ро­при­чер­но­мор­скую эпи­гра­фи­ку: вплоть до В. В. Латы­ше­ва никто в такой сте­пе­ни не зани­мал­ся изда­ни­ем и вос­ста­нов­ле­ни­ем антич­ных над­пи­сей При­чер­но­мо­рья, как Сте­фа­ни⁴⁶.

с.279 Выдаю­щим­ся фило­ло­гом-клас­си­ком XIX в. был Август Кар­ло­вич Наук (1822—1892 гг.)⁴⁷. Вос­пи­тан­ник уни­вер­си­те­та в Гал­ле, Наук уже в 40-е годы обра­тил на себя вни­ма­ние кри­ти­че­ским изда­ни­ем фраг­мен­тов зна­ме­ни­то­го гре­че­ско­го грам­ма­ти­ка Ари­сто­фа­на Визан­тий­ско­го (2-я поло­ви­на III — нача­ло II в. до н. э.)⁴⁸. Но осо­бую сла­ву в уче­ном мире он при­об­рел сво­и­ми изда­ни­я­ми Эври­пида и фраг­мен­тов гре­че­ских тра­ги­ков: эти­ми изда­ни­я­ми мы поль­зу­ем­ся до сих пор⁴⁹. Тогда же Нау­ком было опуб­ли­ко­ва­но несколь­ко ста­тей, пре­иму­ще­ст­вен­но кри­ти­че­ско­го харак­те­ра, посвя­щен­ных Геси­о­ду, Софо­клу, Фео­фра­с­ту, бас­но­пис­цу Баб­рию и др. В 1858 г. Наук изби­ра­ет­ся экс­тра­ор­ди­нар­ным ака­де­ми­ком Петер­бург­ской Ака­де­мии наук. Он пере­ез­жа­ет в Петер­бург, и с это­го вре­ме­ни его имя ока­зы­ва­ет­ся столь же тес­но свя­зан­ным с рус­ской нау­кой, как и с немец­кой. С 1861 г. Наук — орди­нар­ный ака­де­мик по кафед­ре клас­си­че­ской фило­ло­гии. В Рос­сии он с успе­хом про­дол­жа­ет свои иссле­до­ва­ния и пуб­ли­ку­ет целый ряд ста­тей, касаю­щих­ся тек­ста Гоме­ра, Софок­ла, Эври­пида, Фило­де­ма, Гези­хия, а так­же мно­же­ство рецен­зий на труды запад­но­ев­ро­пей­ских и рус­ских фило­ло­гов. Им был так­же состав­лен неболь­шой, но очень содер­жа­тель­ный курс антич­ной мет­ри­ки. Заслу­ги Нау­ка осо­бен­но вели­ки по части кри­ти­ки и вос­ста­нов­ле­ния тек­стов древ­них авто­ров: здесь он дал ряд цен­ных иссле­до­ва­ний, сохра­ня­ю­щих свое науч­ное зна­че­ние и в наше вре­мя.

Впро­чем, как и Гре­фе, Наук не был толь­ко ака­де­ми­ком: дол­гие годы (с 1869 по 1883 г.) он состо­ял про­фес­со­ром гре­че­ско­го язы­ка и лите­ра­ту­ры в Петер­бург­ском Исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ском инсти­ту­те и таким обра­зом при­ни­мал дея­тель­ное уча­стие в под­готов­ке оте­че­ст­вен­ных кад­ров фило­ло­гов-клас­си­ков. У него про­шли выс­шую шко­лу в клас­си­че­ской фило­ло­гии такие в буду­щем све­ти­ла рус­ско­го анти­ко­веде­ния, как П. В. Ники­тин и В. В. Латы­шев.

6. Вме­сто заклю­че­ния.

Судь­бы обра­зо­ва­тель­но­го и ака­де­ми­че­ско­го клас­си­циз­ма в Рос­сии. Воз­вра­ща­ясь к постав­лен­ным в нача­ле наше­го этюда вопро­сам о воз­мож­но­сти фор­ми­ро­ва­ния в Рос­сии обще­ст­вен­но-зна­чи­мо­го слоя интел­ли­ген­ции, рав­но как и при­ви­тия на рус­ской поч­ве пол­но­кров­ной ака­де­ми­че­ской нау­ки, мы можем отве­тить на них, ссы­ла­ясь на опыт С. С. Ува­ро­ва, вполне поло­жи­тель­но. Ста­ра­ни­я­ми Ува­ро­ва и его сотруд­ни­ков — уче­ных и адми­ни­ст­ра­то­ров — в Рос­сии была созда­на весь­ма совер­шен­ная систе­ма клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния, кото­рая через гим­на­зии и уни­вер­си­те­ты за непол­ное сто­ле­тие сво­его суще­ст­во­ва­ния под­гото­ви­ла мно­го­чис­лен­ный слой интел­ли­гент­ных слу­жи­те­лей государ­ства.

Что же каса­ет­ся ака­де­ми­че­ской нау­ки (в широ­ком смыс­ле сло­ва, пред­став­лен­ной и соб­ст­вен­но чле­на­ми Ака­де­мии и про­чи­ми уни­вер­си­тет­ски­ми про­фес­со­ра­ми), то ее высо­кий уро­вень и сте­пень инте­гра­ции в с.280 куль­тур­ную жизнь доре­во­лю­ци­он­ной Рос­сии так­же не долж­ны под­вер­гать­ся сомне­нию. В част­но­сти, труд­но пере­оце­нить тот вклад, кото­рый внес­ли ака­де­ми­ки-клас­си­ки ува­ров­ской эпо­хи в раз­ви­тие нау­ки об антич­но­сти и клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния в Рос­сии, в орга­ни­за­цию биб­лио­теч­но­го и музей­но­го дела, в под­готов­ку ново­го поко­ле­ния спе­ци­а­ли­стов из при­род­ных рус­ских. Сошлем­ся в этой свя­зи на слав­ную пле­яду рус­ских уче­ных-анти­ко­ве­дов рубе­жа XIX—XX вв., кото­рые с уди­ви­тель­ным усер­ди­ем и поль­зой для оте­че­ства труди­лись одно­вре­мен­но и на ниве про­све­ще­ния в каче­стве уни­вер­си­тет­ских настав­ни­ков, и в высо­кой сфе­ре нау­ки в каче­стве сотруд­ни­ков Ака­де­мии, и в мини­стер­ских ведом­ствах в каче­стве ответ­ст­вен­ных адми­ни­ст­ра­то­ров. За кон­крет­ны­ми при­ме­ра­ми дело не станет; назо­вем хотя бы уже упо­ми­нав­ших­ся выше П. В. Ники­ти­на и В. В. Латы­ше­ва: пер­вый был про­фес­со­ром, дека­ном исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ско­го факуль­те­та и рек­то­ром Петер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та, дей­ст­ви­тель­ным чле­ном и вице-пре­зи­ден­том Ака­де­мии наук, вто­рой — про­фес­со­ром и дирек­то­ром Петер­бург­ско­го Исто­ри­ко-фило­ло­ги­че­ско­го инсти­ту­та, так­же дей­ст­ви­тель­ным чле­ном Ака­де­мии наук и дирек­то­ром депар­та­мен­та мини­стер­ства народ­но­го про­све­ще­ния, нако­нец, това­ри­щем пред­седа­те­ля Архео­ло­ги­че­ской комис­сии и пред­седа­те­лем Пра­во­слав­но­го Пале­стин­ско­го обще­ства.

При всем том нель­зя закры­вать гла­за и на тене­вые сто­ро­ны рос­сий­ской дей­ст­ви­тель­но­сти, глав­ной из кото­рых оста­вал­ся глу­бо­кий рас­кол в обще­стве меж­ду евро­пей­ски обра­зо­ван­ной дво­рян­ской эли­той и мас­сою про­че­го, нахо­див­ше­го­ся за пре­де­ла­ми куль­тур­но­го кру­га про­сто­го наро­да. Дра­ма­тизм ситу­а­ции состо­ял в том, что доста­точ­но мобиль­ная сослов­ная струк­ту­ра рос­сий­ско­го обще­ства поз­во­ля­ла все боль­ше­му чис­лу про­сто­люди­нов при­об­щать­ся к сред­не­му и выс­ше­му обра­зо­ва­нию и про­са­чи­вать­ся в верх­ние эта­жи, где, в силу сво­его низ­ко­го про­ис­хож­де­ния и реаль­ной соци­аль­ной непол­но­цен­но­сти, они ста­но­ви­лись фер­мен­та­ми опас­но­го бро­же­ния, разъ­едав­ше­го тра­ди­ци­он­ные устои, в том чис­ле и утвер­див­шу­ю­ся ста­ра­ни­я­ми вер­хов клас­си­ци­сти­че­скую систе­му.

Ситу­а­ция обост­ри­лась уже к середине XIX в. С одной сто­ро­ны, гос­под­ст­ву­ю­щий абсо­лю­тист­ский режим, устра­шен­ный сна­ча­ла выступ­ле­ни­ем декаб­ри­стов, а затем новы­ми евро­пей­ски­ми сму­та­ми 1830 и 1848 гг., стал при­ни­мать меры про­тив воз­мож­ных рево­лю­ци­он­ных потря­се­ний внут­ри Рос­сии. Стре­мясь удер­жать кон­троль над ума­ми, цар­ское пра­ви­тель­ство пред­при­ня­ло наступ­ле­ние как про­тив опас­ных рево­лю­ци­он­ных вея­ний с Запа­да, так и про­тив спон­тан­но рас­про­стра­няв­ших­ся в рус­ском обще­стве мате­ри­а­ли­сти­че­ских и демо­кра­ти­че­ских идей. Одним из ини­ци­а­то­ров это­го пра­ви­тель­ст­вен­но­го кур­са был уже сам С. С. Ува­ров. Про­воз­гла­шен­ная им про­грам­ма офи­ци­аль­ной народ­но­сти вклю­ча­ла в каче­стве незыб­ле­мо­го эле­мен­та соци­аль­ной жиз­ни прин­цип само­дер­жа­вия, и им же натис­ку новых раз­ру­ши­тель­ных идей созна­тель­но был про­ти­во­по­став­лен с.281 кон­сер­ва­тив­ный барьер в лице уси­лен­но­го клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния. Эта тен­ден­ция была ста­ра­тель­но про­дол­же­на пре­ем­ни­ка­ми Ува­ро­ва по руко­вод­ству мини­стер­ст­вом про­све­ще­ния, сре­ди кото­рых в этом плане осо­бен­но выде­ля­лись граф Д. А. Тол­стой (министр в 1866—1880 гг., ини­ци­а­тор рефор­мы 1871 г., создав­шей новый тип клас­си­че­ских гим­на­зий), И. Д. Деля­нов (министр в 1882—1897 гг., при кото­ром в 1884 г. был введен новый уни­вер­си­тет­ский устав, неимо­вер­но уси­лив­ший пози­ции клас­си­че­ских дис­ци­плин), Н. П. Бого­ле­пов (министр в 1898—1901) и Г. Э. Зен­гер (министр в 1902—1904 гг.). Увле­че­ние этих дея­те­лей клас­си­циз­мом и осу­ществля­е­мое их ста­ра­ни­я­ми чрез­мер­ное при­нуди­тель­ное насаж­де­ние его в гим­на­зи­ях и уни­вер­си­те­тах вызы­ва­ло раз­дра­же­ние в про­грес­сив­ных обще­ст­вен­ных кру­гах и, в кон­це кон­цов, при­ве­ло к ком­про­ме­та­ции всей систе­мы клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния в Рос­сии.

И дей­ст­ви­тель­но, мож­но наблюдать, как с середи­ны XIX в. нарас­та­ет ответ­ная реак­ция демо­кра­ти­че­ски настро­ен­ных кру­гов рус­ско­го обще­ства на поли­ти­ку офи­ци­аль­но­го клас­си­циз­ма. Моло­дое поко­ле­ние «шести­де­сят­ни­ков» пред­по­чи­та­ет мерт­во­му клас­си­циз­му живые есте­ствен­ные нау­ки (при­мер — База­ров в «Отцах и детях» И. С. Тур­ге­не­ва), а сохра­ня­ю­щие инте­рес к гума­ни­тар­но­му, исто­ри­че­ско­му зна­нию счи­та­ют необ­хо­ди­мым дока­зы­вать — не толь­ко дру­гим, но, по-види­мо­му, и себе самим — целе­со­об­раз­ность и полез­ность изу­че­ния древ­них язы­ков (под­твер­жде­ни­ем могут слу­жить пись­ма В. О. Клю­чев­ско­го, в ту пору — студен­та Мос­ков­ско­го уни­вер­си­те­та, сво­е­му двою­род­но­му бра­ту П. И. Евро­пей­це­ву [1864 г.])⁵⁰. Непри­язнь к клас­си­че­ско­му обра­зо­ва­нию нахо­дит выра­же­ние в обструк­ции, кото­рую учи­ня­ют студен­ты Петер­бург­ско­го уни­вер­си­те­та М. С. Кутор­ге⁵¹, в изде­ва­тель­ских отзы­вах В. А. Поссе (извест­но­го впо­след­ст­вии жур­на­ли­ста) и В. В. Вере­са­е­ва (еще более извест­но­го писа­те­ля) о лек­ци­ях Ф. Ф. Соко­ло­ва, кото­ро­го им при­шлось слу­шать в быт­ность свою студен­та­ми того же уни­вер­си­те­та (1884/85 г.)⁵².

Не было недо­стат­ка и в фрон­таль­ных ата­ках на систе­му клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния. При­ме­ром может слу­жить очерк Д. И. Писа­ре­ва «Наша уни­вер­си­тет­ская нау­ка» (1863 г.), где под­верг­ну­та жесто­кой кри­ти­ке вся систе­ма гума­ни­тар­но­го (клас­си­че­ско­го) обра­зо­ва­ния как в выс­шей, так и в сред­ней шко­ле⁵³. Гим­на­зи­че­ский клас­си­цизм вооб­ще стал излюб­лен­ной мише­нью для насме­шек про­грес­сив­но настро­ен­ных лите­ра­то­ров. Доста­точ­но напом­нить о без­жа­лост­ном шар­же на гим­на­зи­че­ско­го пре­по­да­ва­те­ля древ­них язы­ков в рас­ска­зе А. П. Чехо­ва «Чело­век в футля­ре» (1898 г.).

Отзву­ки этих настро­е­ний дока­ты­ва­лись и до пра­ви­тель­ст­вен­ных вер­хов, кото­рые вынуж­де­ны были идти на уступ­ки и посте­пен­но отка­зы­вать­ся от край­но­стей клас­си­ци­сти­че­ско­го обра­зо­ва­ния. Одна­ко обще­ству, охва­чен­но­му ради­каль­ны­ми настро­е­ни­я­ми, было уже мало этих част­ных с.282 усту­пок и все чаще разда­ва­лись тре­бо­ва­ния иско­ре­нить омерт­ве­лый клас­си­цизм из систе­мы сред­не­го и выс­ше­го обра­зо­ва­ния. Эти край­но­сти, есте­ствен­но, вызы­ва­ли тре­во­гу у всех, кто пони­мал истин­ную цену клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния и пред­видел пагуб­ные послед­ст­вия его пол­но­го уни­что­же­ния. При­ме­ром может слу­жить взве­шен­ная пози­ция выдаю­ще­го­ся иссле­до­ва­те­ля антич­но­сти и вме­сте с тем круп­но­го обще­ст­вен­но­го дея­те­ля П. В. Ники­ти­на. Он был убеж­ден в том, что клас­си­че­ское обра­зо­ва­ние необ­хо­ди­мо исто­ри­ку и фило­ло­гу любо­го про­фи­ля и вся­че­ски рато­вал за сохра­не­ние пре­по­да­ва­ния гре­че­ско­го и латин­ско­го язы­ков в тогдаш­них гим­на­зи­ях. Вме­сте с тем он вполне созна­вал необ­хо­ди­мость гиб­ко­го и реа­ли­стич­но­го под­хо­да к реше­нию этой про­бле­мы. Он нико­гда не был сто­рон­ни­ком «при­нуди­тель­но­го клас­си­циз­ма» и, более того, неод­но­крат­но под­чер­ки­вал, что такой «клас­си­цизм из-под пал­ки» (его соб­ст­вен­ное выра­же­ние) не может при­не­сти ниче­го, кро­ме вреда⁵⁴.

Увы, такая разум­ная, взве­шен­ная пози­ция не име­ла буду­ще­го. В усло­ви­ях нарас­таю­ще­го демо­кра­ти­че­ско­го подъ­ема и раз­ра­зив­ших­ся в Рос­сии в нача­ле XX сто­ле­тия рево­лю­ций судь­ба клас­си­че­ско­го обра­зо­ва­ния и нау­ки была пред­ре­ше­на: они долж­ны были пасть вме­сте с тем абсо­лю­тист­ским стро­ем и той эли­тар­ной куль­ту­рой, кото­ры­ми они были порож­де­ны.