Публикуется по электронной версии, предоставленной Центром антиковедения СПбГУ, 2000 г.
Введение. Антиковедение и классицизм в России нового времени
Развитие в России исторического знания и становление науки истории, а в ее рамках и формирование науки об античности, было делом непростым и весьма длительным. Объяснялось это прежде всего особенным положением России на восточной окраине Европы, удаленностью восточно-славянских племен, в том числе и тех, что были предками русских, от колыбели европейской цивилизации — античного, греко-римского мира, а соответственно и относительно поздним их приобщением к достижениям античной культуры — к развитой алфавитной письменности, к элементам словесности и такой совершенной форме религиозной идеологии, какой стало выработанное античностью христианство.
По существу формирование исторической науки в России начинается лишь с петровского времени, т. е. с того момента, когда ведомая гениальным царем-преобразователем страна сделала исторический рывок к сближению с Западной Европой ради форсированного усвоения созданных этой последней военной техники, промышленной технологии, светских форм образования и элементов новейшего научного знания, как в сфере естественно-математической, так и гуманитарной, а в рамках этой последней также и истории.
Ведущая роль в этом глобальном преобразовании выпала на долю новой столицы Российской империи — Петербурга, этого «окна в Европу», ставшего главным руслом приобщения русского общества к формам и достижениям западноевропейской цивилизации. При этом историческое дело европеизации и модернизации России в сфере культуры, светского образования и гуманитарных наук естественно обернулось восприятием культивируемых на Западе гуманистических традиций, в свою очередь вспоенных и вскормленных традициями античной культуры. Надо напомнить, что это было время европейского Просвещения, время классицизма с его вычурными, подражавшими античности формами культуры, пафосом рационализма и культом государственности.
Неудивительно, что, как и на Западе, естественным основанием для развития новой русской культуры, образования и науки в ту эпоху также стала культура классицизма, с ее опорой на созданные греко-римской древностью ценности — не только христианство, но и изощренную философию и универсальное римское право, с ее ориентацией на выработанные античностью формы государственного устройства и гражданского быта, с ее увлечением античной эстетикой, словесностью и мифологией, с ее культом древних классических языков, латинского и греческого, наконец, с ее характерным стремлением самое историческое время отсчитывать столько же — если не больше — от великих государственных строений, возведенных греками и римлянами, сколько и от библейского сотворения мира.
В этом контексте вполне объяснимым оказывается заглавная роль классического образования и антиковедной науки в процессе формирования новой русской гуманитарной культуры. Можно без преувеличения сказать, что науке античной истории, или, шире, науке об античности, антиковедению (поскольку применительно к античности история нередко выступает в нерасторжимом единстве с филологией, археологией и другими родственными дисциплинами), суждено было стать своего рода фундаментом для развития всего комплекса историко-филологических наук, в особенности же для науки всеобщей истории.
Возвращаясь к теме Петербурга, подчеркнем, что эта новая столица естественно и надолго стала лидером научного прогресса в России. Именно здесь впервые сложились наиболее авторитетные научные школы, и среди них предмет нашего особого внимания — Петербургская историческая школа и ее ядро — петербургское антиковедение. Впрочем, судьба этой дисциплины, как и всей гуманитарной науки в России, была непроста: не сразу в европеизируемой России сложилось преемственное антиковедное направление. Процесс формирования этой науки затянулся на столетие с лишком, поскольку проходил он как бы в два этапа с большим перерывом посредине. Первоначальное внедрение антиковедных занятий в России, связанное с основанием Петербургской Академии наук и Академического университета, если и не пресеклось совершенно к последней трети XVIII в., то сильно замедлилось, после чего движение возобновилось лишь во второй трети XIX в. и на этот раз увенчалось разительным успехом.
Вообще надо принять во внимание, что становление любой научной отрасли — дело не одного мгновения: для формирования преемственной научной школы требуются усилия ученых не одного поколения, и здесь возможны и срывы, и общее замедление темпа. С этой точки зрения, рождение русской науки об античности заняло, быть может, не так уж и много времени: приглашенного из Германии в Россию немецкого классика
Но главной проблемой в данном случае является не столько темп формирования русской науки об античности, сколько прочность достигнутого ею успеха и положения в сонме родственных гуманитарных дисциплин. Ведь очевидно, в какой сильной степени становление русского антиковедения было обусловлено его интегральной связью с новой усвоенной русским обществом культурой классицизма. Между тем нельзя забывать о том, что эта культура была форсированным образом привнесена с Запада, что ее распространение было ограничено кругом образованной, по преимуществу дворянской элиты, тогда как основной массе народа она была совершенно чужда. Отсюда — прекарность, ненадежность успеха классического образования и науки об античности в России. Русский классицизм, как культурный, так и образовательно-научный, был производным от более общего процесса европеизации России. Но сколь прочным был сам этот процесс? Прослеживая судьбы русского антиковедения и русского классицизма, мы, таким образом, углубляемся в более общую проблему русского исторического пути, и в этом нам видится актуальность избранной нами темы. И с историографической, и с более общей историософской точки зрения будет поучительно познакомиться с историей петербургского антиковедения.
1. Первые шаги классицистической культуры и науки в России в XVIII в.
Преобразования конца XVII — начала XVIII в. затронули самые разнообразные области общественной и государственной жизни России. Законодательство и управление, финансы и военное дело, дипломатия, образование и просвещение — все подверглось решительной перестройке и во всем ощущалось стремление сократить тот разрыв в культурном развитии, который обнаружился между Россией и Западом в последние два века. Решение новых задач требовало новых же, по-европейски образованных людей. Отсюда понятна та забота, которую проявлял Петр и его правительство по насаждению просвещения в России. Дальнейшее развитие книгопечатания, выпуск первой русской газеты, открытие светских школ и училищ, наконец, основание Петербургской Академии наук — все должно было служить этой цели.
Важнейшим результатом этих целенаправленных усилий стало формирование не только нового светского образования, но и новых научных знаний, как естественно-математических, так и гуманитарных. Наряду с другими в XVIII в. рождается в России и наука истории. Росту исторических знаний, интересу к занятиям историей, наконец, самому становлению исторической науки способствовало в то время множество факторов. Здесь и причины общего характера, такие, как подъем национального самосознания и обусловленный им интерес к прошлому своего народа, и конкретные потребности современной политики, как, например, необходимость исторически обосновывать те или иные законодательные меры, военные реформы или дипломатические представления. Здесь и общий культурный подъем, тесно связанный с развитием просвещения и образования, и, наконец, установление более тесных политических и культурных связей с западно-европейскими странами, что особенно способствовало интересу к всеобщей истории, равно как и к истории тех государств классической древности, чья культура легла в основу европейской цивилизации1.
Сам Петр I проявлял живой интерес к русской и всеобщей истории. По его инициативе было начато собирание старинных летописей и других рукописных материалов, важных для изучения древнейшего прошлого русского народа, и были предприняты работы по составлению новой истории русского государства (труды
Вообще в петровское время интерес к античности как основе современной европейской культуры классицизма несомненно возрос. Этому способствовал приток новой литературы, усилившийся в результате общих мер царя, направленных на расширение книгопечатания и переводческой деятельности. Недостаток, а по некоторым вопросам и прямое отсутствие отечественной литературы правительство стремилось компенсировать переводом иностранных пособий. Среди книг по всеобщей истории, которые в начальных своих частях затрагивали также античную эпоху, в петровское время, в частности, было переведено и издано «Введение в гисторию европейскую» знаменитого немецкого историка и правоведа Самуила Пуфендорфа (1632—
Особо надо выделить ту часть переводной литературы, изданной в России в
Таким образом, в первой четверти XVIII в. русская литература пополнилась целым рядом новых переводных произведений, содержавших сведения об античном мире. Ознакомление с этими книгами несомненно способствовало расширению исторического кругозора русских читателей. Однако одного лишь знакомства с переводами было еще недостаточно, чтобы читатель, хотя бы и наделенный от природы недюжинным умом, мог стать знатоком, а тем более исследователем классической древности. Для этого требовалось нечто большее, а именно правильное историческое образование. Общее представление об историческом процессе, знание древних языков, знакомство со вспомогательными историческими дисциплинами, наконец, усвоение критических методов обработки исторического материала — всем этим можно было овладеть лишь путем систематического обучения в средней и высшей школе с гуманитарным уклоном. А между тем именно таких школ и не было в старой России.
Правда, существовали так называемые греко-латинские школы и даже академии — училища более высокого типа, полудуховного-полусветского характера, основанные в Киеве и Москве еще в XVII в. К ним в
Петр Великий прилагал все усилия к тому, чтобы в кратчайший срок сформировать в России систему светского образования и дать толчок развитию наук. Решающий сдвиг в этом отношении связан с основанием Петербургской Академии наук (1724—
В первые два десятилетия своего существования Академия наук не имела настоящего устава, и вся ее жизнь определялась Проектом положения, который был утвержден Петром I. Согласно этому Проекту, Академия подразделялась на 3 класса: 1) математический, 2) физический и 3) гуманитарный. О составе этого третьего класса в Проекте было сказано так: «Третей клас состоял бы из тех членов, которые в гуманиорах и протчем упражняются. И сие свободно бы трем персонам отправлять можно: первая б — элоквенцию и студиум антиквитатис обучала, 2 — гисторию древную и нынешную, а 3 — право натуры и публичное, купно с политикою и этикою (нравоучением)»3.
Как видим, в гуманитарном классе нового академического центра науке об античности отводилось видное, можно даже сказать, заглавное место. Предполагалось иметь двух соответственных специалистов: одного — по классической филологии (элоквенции) и изучению греко-римских древностей (студиум антиквитатис), а другого — по истории, в ее, впрочем, целостном, недифференцированном виде. Надо думать, что санкционированное Петром I включение классической филологии и античной истории в круг ведущих академических дисциплин свидетельствовало о понимании учредителями новой Академии той роли, которую призвано было сыграть классическое образование в приобщении русских людей к традициям европейского классицизма и гуманизма, в сближении таким образом русского общества с западноевропейским просвещением и культурой.
Так или иначе, гуманитарные науки (и между ними — антиковедение) с самого начала объявлялись неотъемлемой частью того «социетета наук и художеств», который, по мысли учредителей, и образовывал Академию. Позднее, после того как в 1747 г. был принят новый академический устав, гуманитарный класс был уничтожен, однако очень скоро — в следующем, 1748 г. — при Академии были созданы Исторический департамент и Историческое собрание, которые до известной степени компенсировали отсутствие в Академии специальных исторических кафедр4.
Согласно проекту 1724 г. Петербургская Академия наук должна была выполнять роль одновременно и научного и учебного заведения. В связи с этим предполагалось открыть при Академии Университет и Гимназию; преподавателями в этих заведениях должны были стать соответственно академики и их ученики — адъюнкты. Университет должен был состоять из
Что же касается Академического университета, то он фактически начал существовать лишь с 1747 г. По новому академическому регламенту, принятому в этом году, в существующем при Академии Университете должны были читаться лекции по трем циклам наук: математическому, физическому и гуманитарному. Преподавание поручалось теперь специальным профессорам, отличным от собственно академиков. Возглавлять Университет должен был ректор, который одновременно был официальным историографом. В административном плане ректор был полностью подчинен «главному командиру» Академии — ее президенту.
В числе профессоров Университета, предусмотренных регламентом 1747 г., названы «профессор элоквенции и стихотворства» и «профессор древностей и истории литеральной», а в учебном плане Университета наряду с другими предметами фигурируют латинский и греческий языки, латинское красноречие, древности и история литеральная. Упоминавшееся выше Историческое собрание должно было координировать деятельность членов Академии и профессоров Университета в области гуманитарных наук.
В отличие от Университета Академическая гимназия открылась почти одновременно с Академией — в 1725 г. Гимназия должна была служить подготовительной школой для Университета. Главное место в ней отводилось обучению иностранным языкам, в особенности латинскому и немецкому; в старших классах предусматривалось преподавание ряда общеобразовательных предметов, в частности истории.
В целом Петербургская Академия наук представляла собой (или, по крайней мере, должна была представлять, поскольку, как водится, не все было реализовано) довольно гибкую систему учреждений, призванных одновременно заниматься наукой и подготавливать новые кадры ученых. Основание этой Академии несомненно способствовало быстрому прогрессу во всех областях знания; отечественная наука об античности, а с нею вместе и более широкий круг историко-филологических дисциплин, во всяком случае начинает свое существование именно с этого момента.
Надо, однако, заметить, что на первых порах членами русской Академии наук и, в частности, первыми исследователями древности были исключительно иностранцы. Понятно, что приглашение иностранных специалистов в Россию было продиктовано необходимостью — отсутствием в стране собственных научных кадров. Однако русские люди быстро усваивали научную премудрость, и уже через двадцать лет среди членов Петербургской Академии появились первые выходцы из собственно русской среды.
В первом эшелоне иностранных специалистов, приглашенных в новую Российскую Академию наук, оказался замечательный ученый-гуманитар, выходец из Кенигсберга Готлиб-Зигфрид Байер (1694—
Байер был не только выдающимся ученым, но и крупным общественным деятелем. Много сил он прилагал к организации учебного дела в Академическом университете и гимназии, заведование которой легло на его плечи. Он не создал — и не мог еще создать — собственной научной школы, но он оказал большое плодотворное влияние на многих деятелей новой русской культуры и науки. Родоначальник новой русской классицистической литературы князь Антиох Дмитриевич Кантемир (1709—
Все же надо заметить, что достойных преемников по части антиковедения у Байера в Российской Академии не было. Официальные его преемники по этой части немецкие классики Иоганн-Георг Лоттер (1702—
Движение, начатое в области российского антиковедения Байером и по существу в какой-то степени продолженное Тредиаковским и Ломоносовым, замирает на исходе
Вместе с тем не следует представлять себе последнюю треть XVIII столетия как полосу, совершенно бесплодную для гуманитарных занятий. Напомним, что это было время блестящего правления Екатерины II, которая после Петра I более чем кто-либо другой содействовала продолжению дела европеизации России (по крайней мере ее элитной дворянской верхушки) и в этой связи поощряла дальнейшее развитие просвещения и усвоение русским обществом традиций западного классицизма. Именно на век Екатерины II приходятся первые успехи новых классических гимназий, основанных в Москве и Казани, и нового же, основанного в Москве университета. Важным показателем европейски-ориентированных общественных устремлений, а вместе с тем и предпосылкой будущего торжества классического образования, стало невероятное умножение переводов античных греко-римских авторов6, а в более общих сферах культуры — не только в литературе, но и в архитектуре, скульптуре, живописи — повсеместное увлечение античными мотивами и формами7. Это общее увлечение классицистическими традициями естественным образом подготавливало почву для роста русского классицизма и нового витка антиковедных научных занятий.
2. Явление неоклассицизма и развитие оригинальной русской школы антиковедения в XIX — начале XX в.
Окончательное оформление занятий греко-римскими древностями в преемственное научное направление происходит в России в
Однако успехам русского антиковедения в первые десятилетия XIX в. способствовали не только эти частные моменты, но и исключительно благоприятная общая обстановка. Освежающее дыхание Французской революции, мощный патриотический подъем 1812 года, выступление декабристов — все это породило в начале века совершенно особую общественную атмосферу, всю пронизанную высокими гражданскими стремлениями и героическими настроениями. Отсюда — увлечение античностью, столь характерное для русского общества начала XIX в.
Замечательным было то, что это было увлечение совсем иного рода, чем в предшествующее столетие: иные идеалы воодушевляли теперь людей, иными интересами обусловливалось и их обращение к античности. Идеологов «просвещенного абсолютизма», с их рационалистическим и несколько абстрактным культом государства, и в античности интересовала прежде всего государственная проблема. При этом идеальной формой оказывалась монархия Александра или Юлия Цезаря, а образцовым героем — сильный и просвещенный правитель. Иных идеалов искало для себя в античности новое поколение, предчувствовавшее и понимавшее необходимость дальнейших преобразований в стране: абстрактный интерес к античному государству сменился более живым и внимательным отношением к древнему обществу, от монархии взоры обратились к древним республикам, а образ сильного властителя должен был уступить место более привлекательной фигуре свободного гражданина. В литературе и в искусстве на смену холодному, подчас жеманному любованию классическими формами пришло горячее и искреннее преклонение перед гражданской доблестью древних, пробудился интерес к жизни и быту свободных городских общин древности.
Разумеется, это новое, т. е. более живое, более непосредственное и в конечном счете более полное восприятие античности обнаружилось не сразу же, и не везде оно проявилось одинаковым образом: в архитектуре это обозначилось иначе, чем в изобразительном искусстве, а в художественной литературе не так, как в публицистике. Однако самый факт нового восприятия античности не подлежит сомнению; достаточно будет нескольких примеров, чтобы показать существенный характер происшедших перемен.
Так, в архитектуре и изобразительном искусстве знакомые уже элементы классики были привлечены теперь для воплощения новых идей и новых настроений. С особой отчетливостью эти новые веяния отразились в архитектуре Петербурга. Общественный пафос первых десятилетий XIX в. нашел здесь свое выражение в мощном разлете крыльев Казанского собора, построенного по проекту
Заметное в искусстве, это переосмысление классических традиций выступает еще более ярко в художественной литературе и публицистике. Здесь, в смысле практического истолкования античности с новых позиций, много сделали поэт Михаил Никитич Муравьев (1757—
Особый интерес в этом плане вызывает творчество Константина Николаевича Батюшкова (1787—
От Батюшкова в значительной степени унаследовал свое увлечение античностью и Александр Сергеевич Пушкин. В лицейские годы он увлекается легкой поэзией древних; певцы любви, веселия и наслаждений Гораций, Овидий и особенно Анакреонт становятся его любимыми поэтами. Позднее, в годы вынужденного пребывания на юге, он зачитывается печальными элегиями Овидия, в судьбе которого находит много общего с собственною. В ссылке в Михайловском, под впечатлением общественной обстановки в России, он обращается к истории Римской империи и внимательно изучает труды Тацита, этого, по его словам, «бича тиранов». В последующие годы Пушкин также неоднократно обращается к античности, черпая оттуда сюжеты, образы, источники вдохновения. Верный своим прежним симпатиям, он выполняет целую серию переводов из любимых поэтов — Анакреонта, Катулла, Горация, задумывает написать большую повесть из римской жизни, в которой прозаический рассказ о последних днях Петрония перемежался бы стихотворными отрывками — переводами из древних и собственными оригинальными композициями.
Конечно, говоря об этих увлечениях великого русского поэта, мы не должны забывать, что античность доставляла ему не только пищу для эстетических наслаждений; часто обращение к античному сюжету служило лишь поводом для выражения вполне современной идеи. Достаточно напомнить о таких, полных политического смысла стихотворениях, как «Лицинию» и «Арион». Классическое оформление этих произведений в такой же степени обусловлено традицией, как и цензурными соображениями. Но чаще мы наблюдаем органическое вхождение элементов классики в творчество Пушкина: знаменитый тому пример — пушкинский «Памятник», продолжающий (вслед за Ломоносовым и Державиным) ряд свободных русских переложений Горациевой оды.
Отражение интереса, который русское общество испытывало тогда к античности, можно обнаружить не только в художественной литературе, но и в публицистике. В журналах и отдельными изданиями беспрестанно публиковались всевозможные «взгляды» и «рассуждения» на темы классической древности, как правило, весьма популярного характера. Часто эти обзоры принадлежали перу известных писателей, которые таким образом, апеллируя к античности, стремились дать обоснование своим художественным и политическим симпатиям. Значение лучших из этих сочинений состояло не в их конкретных оценках, чаще всего почерпнутых из работ новейших западных ученых, а в общем, более живом и непосредственном, чем в предшествующее столетие, отношении к античности.
С этой точки зрения симптоматичными являются художественные обзоры Батюшкова (в его статье «Прогулка в Академию художеств» [1814], в некоторых из заграничных писем): не холодным любованием, но искренним и глубоким чувством продиктованы его восторженные отзывы об античном искусстве. Тесно связана с общим отходом от эстетических позиций классицизма литературная полемика 1813—
Наконец, в высшей степени показателен возросший интерес к гражданской истории древних. В качестве примера можно указать на статью
Сколь сильным было в ту пору в передовых кругах русского общества увлечение античностью, сколь велико было преклонение перед гражданской доблестью древних, показывает пример декабристов11. Политические убеждения первых русских революционеров во многом складывались под влиянием античной литературы: Плутарх, Корнелий Непот, Тит Ливий и Тацит, в чьих произведениях можно было найти немало прекрасных рассказов о мужестве древних республиканцев, с детства были любимыми писателями декабристов. Эти увлечения наложили яркий отпечаток на все творчество писателей-декабристов. В их поэзии идеальный герой-тираноборец нередко заимствован из мира классической литературы. Цицерон, спасший Рим от Катилины, «враг царей» Катон, неукротимые республиканцы Брут и Кассий — любимые образы
Сказанного в общем вполне достаточно, чтобы судить о литературных вкусах эпохи, о том, насколько сильным было в ту пору у русских поэтов и публицистов увлечение античностью. Тем не менее, картина будет неполной, если мы не упомянем о деятельности тех литераторов — страстных любителей древней словесности, для которых переложение греческих или латинских авторов на русский язык становилось предметом особых забот, иногда — главным делом жизни. Здесь прежде всего надо назвать имя Ивана Ивановича Мартынова (1771—
Много сделали для популяризации классического наследия в России и такие известные в свое время литераторы из числа ученых словесников, как профессор Московского университета Алексей Федорович Мерзляков (1778—
Но особое значение имела деятельность Николая Ивановича Гнедича (1784—
Вторую гомеровскую поэму «Одиссею» перевел другой русский поэт — Василий Андреевич Жуковский (1783—
Новый перевод Гомера, осуществленный Гнедичем и Жуковским в
Это новое отношение к античности имело существенные последствия для истории русской науки об античности. Под его влиянием началось усиленное археологическое обследование Северного Причерноморья — области, когда-то освоенной древними греками14. Особенно притягательной стала для любителей классической древности земля древней Тавриды, т. е. Крыма, присоединенного к России в 1783 г. Сначала сюда устремились любознательные путешественники, затем начались любительские раскопки, а после открытия в 1831 г. вблизи Керчи, в кургане Куль-Оба, богатого скифского захоронения начались систематические, финансируемые правительством, археологические изыскания как в Крыму, так и в других районах Северного Причерноморья, где можно было обнаружить памятники древней культуры. При этом центром исследовательской деятельности естественно становится Петербург: сюда, в Императорский Эрмитаж, доставляются наиболее интересные находки, здесь создается крупнейшее научное объединение — Русское археологическое общество (1846), а при министерстве двора — Императорская Археологическая комиссия (1859), сосредоточившая в своих руках руководство всеми археологическими работами в России.
Одновременно возрождаются пришедшие было в упадок занятия античностью в Академии наук. По принятому в 1803 г. новому регламенту история со статистикой и политической экономией вновь были причислены к кругу дисциплин, разработкою которых должна была заниматься Академия. Вскоре последовало учреждение в составе гуманитарного класса специальной кафедры греческих и римских древностей, которую согласно новому уставу 1836 г. полагалось замещать двум ординарным академикам15. Много сделал для укрепления этой академической кафедры граф Сергей Семенович Уваров (1786—
Ученая деятельность этих специалистов также естественно протекала в Петербурге. При этом надо заметить, что их служение науке не ограничивалось чисто кабинетными занятиями. Кёлер и Стефани состояли на службе в Императорском Эрмитаже и много сделали для упорядочения тамошней все более и более умножавшейся коллекции античных монет и античного искусства. В свою очередь, Грефе и Наук были профессорами Петербургского университета и внесли большую лепту в формирование университетской школы антиковедения. Все же надо иметь в виду, что представленная этими учеными немцами классическая филология составляла лишь одну грань более обширной науки об античности; другую и более полнокровную составила наука античной истории, разработка которой была заслугой собственно русских специалистов — профессоров всеобщей истории Петербургского университета.
В возобновленном в 1819 г. Петербургском университете преподавание всеобщей истории на первых порах не отличалось высоким уровнем. Ситуация в корне изменилась с приходом на кафедру Михаила Семеновича Куторги (1809—
Помимо чтения исторических курсов в университете он, по обычаю немецких профессоров, вел также специальные семинары у себя дома с группою наиболее заинтересованных учеников. Им была подготовлена целая плеяда отличных специалистов. Одни из них продолжили дело своего учителя — изучение и преподавание древней истории, другие, начав с античности, позднее обратились к другим разделам всеобщей истории и сами стали зачинателями новых направлений:
Куторгу по праву считают основоположником Петербургской исторической школы17, отличительными чертами которой всегда были особенное внимание к историческому источнику и стремление к постижению общего хода политической истории. Центральным стволом этого направления оставалось и после Куторги изучение античной истории. Крупнейшими представителями следующего поколения были Федор Федорович Соколов (1841—
С третьим поколением петербургских исследователей классической древности русская наука об античности достигает своего расцвета. В самом деле, развившееся первоначально как побочное ответвление немецкой классической филологии, русское антиковедение с середины XIX в. встало вровень с другими европейскими школами, а к исходу этого столетия и началу следующего числило в своем активе целый ряд перворазрядных, европейского уровня ученых и немало значительных свершений. Имея основанием своим достаточно уже широкую социальную среду, а именно значительный слой по-европейски образованной городской интеллигенции, находя опору в укоренившейся системе классического образования в лице многочисленных гимназий и немногих, но хорошо укомплектованных специалистами университетов, пользуясь поддержкой правительства, которое, впрочем, преследовало при этом не одни только научные или образовательные цели (о чем речь еще пойдет ниже), русская наука о классической древности жила в ту пору полнокровной жизнью, одерживая одно достижение за другим и всячески расширяя сферу своей активности. Разработка политической истории древней Греции и Рима, изучение социальных отношений, идеологии и культуры античного общества, исследование древней литературной традиции и новонайденных надписей и монет, историко-археологические изыскания на местах древних поселений и некрополей в освоенной некогда греками зоне Северного Причерноморья, — эти и другие области антиковедных занятий стремительно осваивались и развивались русскими специалистами-классиками в русле того пышного закатного расцвета гуманитарной культуры, каким были отмечены последние десятилетия в жизни старой России.
Показательным при этом было именно богатство научных направлений, служившее залогом всестороннего охвата и постижения древней цивилизации и вместе с тем создававшее условия для творческой реализации ученых самого различного характера, самых разных способностей, склонностей и ценностных установок. В самом деле, в предреволюционном русском антиковедении отчетливо выделяются такие (если называть только главные) направления, как ставшие уже традиционными историко-филологическое и культурно-историческое и новые или, по крайней мере, тогда именно окончательно оформившиеся — социально-политическое и социально-экономическое. Становление двух последних было признаком актуализации науки о классической древности, которая таким образом отвечала на вызов времени — на стремительное возрастание в общественной жизни роли социально-экономических факторов, на вызванное экономическим прогрессом обострение социальных и политических отношений, наконец, на влияние новейших и, в сравнении с гегелевским идеализмом, более ориентированных на современную социальную реальность историософских доктрин (таких, как позитивизм, иррационализм и, наконец, марксизм).
Так или иначе, антиковедные занятия в России на рубеже столетий отличались завидным полнокровием и продуктивностью. При этом ведущая роль неоспоримо принадлежала именно Петербургской школе, где каждое из названных выше направлений было представлено фигурами самого высокого уровня: в историко-филологическом направлении тон задавали питомцы соколовской школы, эпиграфисты, знатоки древностей и политической истории Василий Васильевич Латышев (1855—
Между тем, как это нередко бывает в истории, пышный расцвет изучаемого нами явления не исключал и симптомов грядущего упадка. С середины XIX в. эрозии стала подвергаться та самая почва, на которой произросло древо русской науки об античности, — классицизм. С одной стороны, господствующий абсолютистский режим, устрашенный выступлением декабристов, стал принимать меры против новых революционных потрясений. Стремясь удержать контроль над умами, правительство Николая I предприняло наступление как против опасных революционных веяний с Запада, так и против спонтанно распространявшихся в русском обществе материалистических и демократических идей. Одним из инициаторов нового правительственного курса стал уже упомянутый
Именно Уваровым была сформулирована программа официальной народности (пресловутый лозунг православия, самодержавия и народности), и по его же почину натиску новых разрушительных идей сознательно был противопоставлен консервативный барьер в лице усиленного классического образования. Эта тенденция была старательно продолжена преемниками Уварова по руководству министерством просвещения, среди которых в этом плане особенно выделяются граф
И действительно, можно наблюдать, как с середины XIX в. нарастает ответная реакция демократически настроенных кругов русского общества на политику официального классицизма. Молодое поколение «шестидесятников» предпочитает мертвому классицизму живые естественные науки (пример — Базаров в «Отцах и детях»
Не было недостатка и в фронтальных атаках на систему классического образования. Так,
Отзвуки этих настроений докатывались и до правительственных верхов, которые вынуждены были идти на уступки и постепенно отказываться от крайностей классицистического образования. Однако обществу, охваченному радикальными настроениями, было уже мало этих частных уступок и все чаще раздавались требования искоренить омертвелый классицизм из системы среднего и высшего образования. Эти крайности, естественно, вызывали тревогу у всех, кто понимал истинную цену классического образования и предвидел пагубные последствия его полного уничтожения. Примером может служить взвешенная позиция выдающегося исследователя античности и вместе с тем крупного общественного деятеля
Никитин был убежден в том, что классическое образование необходимо историку и филологу любого профиля и всячески ратовал за сохранение преподавания греческого и латинского языков в тогдашних гимназиях. В официальной записке, представленной в министерство просвещения, он писал по поводу предложения упразднить преподавание древних языков в средней школе: «Если это предложение будет принято, русской историко-филологической науке нанесен будет тяжелый удар. По классической филологии, по-видимому, не слишком много слез прольется, но убиты будут и другие отделы науки, к которым не принято относиться с таким жестоким пренебрежением: из русской науки придется вычеркнуть, например, почти всю древнюю историю, многие важные части средней истории, сравнительного языкознания, истории философии, истории искусства, истории всеобщей литературы, истории русской литературы; даже вопрос о происхождении русского государства придется предоставить в полное ведение немцев. Может быть, средней школе не должно быть и дела до историко-филологической науки; но откуда же помимо этой науки будут получаться те гуманитарные начала в составе преподавания средней школы, которыми так дорожат и противники классических гимназий?»29
Отстаивая, таким образом, дело классического образования, Никитин, однако, вполне сознавал необходимость гибкого и реалистичного подхода к решению этой проблемы. Он никогда не был сторонником «принудительного классицизма» и, более того, неоднократно подчеркивал, что такой «классицизм из-под палки» (его собственное выражение) не может принести ничего, кроме вреда.
Увы, такая разумная, взвешенная позиция не имела будущего. В условиях нарастающего демократического подъема и разразившихся в России в начале XX столетия революций судьба классического образования и науки была предрешена: они должны были пасть вместе с тем абсолютистским строем и той элитарной культурой, которыми они были порождены.
3. Разрушение культуры классицизма и судьбы антиковедения в России в новейшее (советское и постсоветское) время
После Октябрьской революции 1917 г. русская наука об античности испытала радикальные перемены. Эти перемены, свершавшиеся по инициативе советской власти и под воздействием коммунистической идеологии, имели самые драматические последствия и очень скоро привели к упадку занятий классической древностью. Прежде всего роковым было разрушение и в значительной степени даже уничтожение той социальной среды — городской интеллигенции, — которая была носителем традиций классицизма, опиравшихся на античность и ориентированных на Запад. Соответственно была свернута система классического образования; в средней школе она была уничтожена совершенно, а в университетах остались лишь жалкие островки в лице отдельных специалистов-классиков, оттесненных на задний план.
Далее, можно отметить перемены в состоянии самой науки об античности, постольку, конечно, поскольку еще оставались отдельные ее очаги в университетах и Академии наук. Прежде всего под воздействием марксистской идеологии, приобретшей господствующее положение после Октябрьской революции, решительно изменился предмет изучения в науке об античности: акцент был перенесен с политической истории и культуры на социально-экономические отношения, на собственно экономику, положение трудящихся масс и классовую борьбу. Следствием было то, что наука о классической древности утратила свое историческое качество и превратилась в филиал марксистской политэкономии. Ученые обязаны были заниматься такими сюжетами, как формы производства, труд и капитал, денежное обращение и т. п. В социальном плане преимущественному изучению подлежали различные формы зависимости и эксплуатации, в античности — темы рабства и рабских восстаний,
Во-вторых, изменению подверглось философское осмысление античности. На смену историко-философскому плюрализму (идеям гегелевской философии, позднейшего позитивизма и иррационализма и т. д.) пришло единое, обязательное для всех, марксистское учение о социально-экономических формациях, в рамках которого в начале
В-третьих, радикальной перемене подверглись преподавание и изложение древней истории, а именно — в сторону возможно большей популяризации. Университетские аудитории заполнили молодые люди, вышедшие из общественных низов, не имевшие семейных культурных традиций и не получившие классической гимназической подготовки. Научное изложение должно было ориентироваться на их уровень, что неизбежно вело к вульгаризации самого знания.
Наконец, надо отметить изменение и в организации научной жизни. Если раньше центром притяжения и вместе с тем главной ячейкой в науке была личность ученого, на практике — университетского профессора, то теперь такими ячейками в университетах стали кафедры, а в академических институтах — отделы, организованные как административные подразделения, главами которых были чаще всего не ученые, а бюрократы, жестко проводившие в науке и жизни партийную линию. Бюрократическое размежевание привело к отделению кафедр античной истории от кафедр классической филологии, более того, исторических факультетов — от филологических, наконец, что, может быть, оказалось наиболее печальным, к формальному и реальному отделению академической науки от университетов, причем первая искусственно была поставлена в такое привилегированное положение, какое и сниться не могло учреждениям ведомства народного образования. Для петербургской/ленинградской науки роковым был также перевод большей части академического корпуса в Москву.
Если мы учтем напоследок, что специалисты-классики ввиду подозрительности или неактуальности их занятий, не связанных с современным революционным процессом, оказались в массе своей отброшенными на задворки гуманитарной науки, что они были лишены возможностей для свободного общения с зарубежными западными коллегами, не говоря уже о прежде достаточно частой стажировке в Греции или Италии, то общее катастрофическое положение русского антиковедения в послереволюционные годы — по крайней мере антиковедения университетского и особенно петербургского — станет очевидным.
Внешне все эти метаморфозы нашли естественное выражение в форсированной смене поколений, в частности и в петербургском антиковедении. Тяжелой оказалась судьба ученых старшего поколения, пострадавших сначала от гражданской войны и революционного террора, а затем от государственного, советского политического и идеологического давления. В тяжелых условиях начала
Наоборот, не пожелавший оставить родину
Насколько духовная мимикрия Жебелева была вынужденной, в какой степени новая власть не склонна была шутить с проявлениями ученой оппозиции, ясно показывают прямые репрессии
В этих условиях стремительно выходило на первый план новое поколение ученых, которые приняли советскую власть, более или менее искренне уверовали в марксизм и энергично перелицовывали древнюю историю на марксистский лад. С
Тюменев, Ковалев и Струве были главными руководителями проходивших в Ленинграде на рубеже 20—
Продолжая характеристику общего постигшего нашу науку перерождения, добавим еще одну черту, весьма показательную в плане марксистской идеологизации науки, а именно — прямое воздействие трудов и идей основоположников марксизма-ленинизма на официальную трактовку античной истории. В частности, в выработке формационного учения и, в его рамках, концепции древнего рабовладельческого общества новое поколение советских ученых прямо опиралось на соответствующее разъяснение
Подводя итог обзору этих перемен, можно без преувеличений сказать, что к началу
Однако такое положение не могло продолжаться слишком долго. К счастью для нашей науки, помимо традиций классицизма, которые были пресечены, в пользу возобновления полнокровных антиковедных занятий действовали и другие, собственно научные импульсы — отчасти естественная любознательность и, так сказать, инерция исследовательской мысли, которую не под силу было совершенно сковать никакому тоталитарному режиму, отчасти же побуждения, исходившие от других гуманитарных дисциплин или занятий, от философии, от религиоведения, от филологии, от археологии и искусствознания. Необходимо было лишь дождаться какой-либо благотворной перемены внешних обстоятельств, и мы ее дождались.
Начавшееся в
В различных областях духовной жизни начала исподволь свершаться та глубинная перемена ценностных установок, та перестройка, завершением которой (а отнюдь не началом) стал новый курс реформ, инициированных
Что касается конкретно науки об античности, то здесь прежде всего обозначился поворот от социологической схемы к живому восприятию классической древности. Новое поколение антиковедов, да и лучшие представители прежнего, очнувшиеся от марксистского догматического гипноза, ощущали потребность в конкретном знании античной истории. Отсюда осознание необходимости предметного приобщения к историческому источнику, к греко-римской словесности и памятникам материальной культуры. Это вызвало возрождение полнокровных филологических и археолого-искусствоведческих занятий, которые вновь стали пониматься как обязательное условие для адекватного постижения античности.
Не осталось в стороне от этого общего движения и университетское антиковедение. Как в Московском, так и в Ленинградском университете показательным было прежде всего возрождение широкой филологической и археолого-искусствоведческой подготовки студентов, будущих специалистов по античной истории. На ленинградской кафедре античной истории это обновление особенно многим было обязано инициативам видного историка-эллиниста, профессора Ксении Михайловны Колобовой (1905—
Другой линией возрождения антиковедных занятий стало — уже в плане собственно научном — углубленное изучение античной литературной и материальной традиции, в первую очередь литературных текстов, эпиграфических и папирологических материалов, чему особенно способствовало возвращение к научной деятельности уцелевших специалистов старой школы, в Ленинграде, в частности, — филолога-классика
Что касается общего источниковедения, то здесь заслуживают особого упоминания труды ленинградских антиковедов
Что качается эпиграфики, то ее возрождение нашло отражение в новых изданиях греческих и латинских надписей из античных городов Северного Причерноморья. Важнейшие из них были подготовлены ленинградскими специалистами, именно сборник «Греческие граффити древних городов Северного Причерноморья», изданный
Параллельно эпиграфическим интенсивно развивались и специальные нумизматические исследования. Начало было положено посмертной публикацией труда выдающегося ленинградского нумизмата
Наряду с этим энергично развивались историко-археологические исследования, росту которых содействовала широкая раскопочная деятельность археологов в послевоенные годы, в особенности из Института археологии Академии наук и Эрмитажа. Публикуется целая серия исторических монографий, посвященных отдельным античным центрам Северного Причерноморья. Среди них почетное место занимают книги ленинградцев: «Херсонес Таврический»
Что касается собственно разработки античной истории (а этот сюжет нас прежде всего и интересует), то здесь неоспорим был большой вклад кафедры античной истории Ленинградского/Петербургского университета. Не было таких аспектов античной истории, которые не были бы затронуты исследованиями сотрудников кафедры. Историю ранней Греции и специально Родоса и Афин исследовала
Отвлекаясь от частностей, подчеркнем главное: в этих трудах, как и в одновременно выходивших работах московских коллег, предлагалась совершенно иная и более полнокровная картина античного мира, чем это делалось в период абсолютного господства марксистской догматики. Вместо декларированной в
В той же связи переоценка коснулась святая святых марксистской исторической теории — представления о решающем значении классовой борьбы, в античности — борьбы рабов с рабовладельцами. Показательной в этом плане была ревизия гипотезы
В заключение укажем на еще один важный общий признак идущей в последние годы перестройки русской науки об античности — резкий осознанный поворот от социально-экономической истории к изучению культуры, в особенности духовного наследия античного мира. В примерах, иллюстрирующих этот поворот, недостатка нет. Это, в частности, упомянутые выше труды
Сколь бы ни было сжатым приведенное выше обозрение последнего этапа в истории нашей науки, оно дает основания говорить о несомненном возрождении антиковедных занятий в России в последние десятилетия. Это — утешительный факт, но о его значении необходимо судить, принимая во внимание более широкий исторический контекст — весь трехвековой путь русского антиковедения. Еще раз подчеркнем, сколь многим было обязано развитие в России этой гуманитарной отрасли общему процессу европеизации и привитию культуры классицизма. Вместе с тем надо отдавать себе отчет в верхушечности этой культуры, в ее очевидной официальной заданности в старой России. Решающую и вместе с тем роковую роль в этом плане сыграла отрицательная реакция демократически настроенных слоев русского общества на политику принудительного классицизма.
Своей кульминации эта реакция достигла в период социалистической революции, приведшей к уничтожению социальной среды и самых традиций классицизма, а вместе с тем и к низведению антиковедения в России до положения всего лишь одной и не самой главной гуманитарной дисциплины. Нельзя не считаться и с тем, что новая европеизация России (если таковая состоится) не сможет уже привести к воссозданию культуры, образования и науки классицизма, потому что и на Западе, в силу идущей усиленными темпами технизации, эта культура давно уже перестала быть заглавной, хотя и не опустилась до такого низкого уровня, как у нас.
Тем не менее ситуация с нашей наукой, как показывает опыт последних лет, не безнадежна: она обрела новую и, может быть, более естественную опору в поддержке сопредельных гуманитарных наук, в первую очередь философии, социологии, политологии, для которых интересен и поучителен опыт классической древности. В этой связи достаточно будет указать на такие проблемы новейшего антиковедения, важные и актуальные и для современного политического развития, как формирование гражданского общества и особенности демократии в греко-римском мире, как духовный опыт античности, включая вечную тему борения и взаимопроникновения разума и веры, философии и религии, с их реальным или мнимым синтезом в христианстве.
Другой важной опорой, помимо потребностей компаративного социологического анализа, по-прежнему остается культура — европейская культура высокого уровня, поскольку она не собирается совершенно сдавать своих позиций перед накипью китча. Пока сохраняются сокровищницы названной высокой культуры — библиотеки, музеи, театры и филармонии академического типа, можно быть уверенными, что знания об античном прошлом, равно как и носители их, не останутся невостребованными в этом мире.
ПРИМЕЧАНИЯ
