Социально-утопические идеи
и миф о «золотом веке» в древнем Риме
Часть II
РАННИЙ ПРИНЦИПАТ
с.155
ПОСЛЕСЛОВИЕ КО ВТОРОМУ ИЗДАНИЮ
Время, прошедшее после того, как рукопись книги была сдана в издательство, стало временем стремительных перемен как в общественных настроениях, так и в научной жизни. Одним из косвенных признаков пробудившегося интереса читателей к теме утопии можно считать то, что первое издание книги, вышедшее в 1992 г., уже стало библиографической редкостью. Этим мотивировано появление второго издания, в котором мы сочли нужным не только исправить замеченные опечатки, но и высказать некоторые дополнительные соображения в форме семи основных тезисов. Данные соображения навеяны прежде всего обсуждением монографии, представленной в качестве докторской диссертации к защите в Санкт-Петербургском университете. Кроме того, в период научной стажировки в Греческой Республике (1991—
1. Главные выводы исследования, как представляется, не только не утратили актуальность, но и получили дополнительные подтверждения. Так, например, если в 1990 г. рассуждения некоторых публицистов о наступлении «конца утопии» еще казались кому-то не лишенными смысла, то спустя три года сама действительность подтвердила вывод о том, что «слухи о смерти утопии оказались преувеличенными». Кризис утопии не есть ее смерть, и в новых условиях утопизм лишь принимает новые формы: идеализация настоящего переходит в идеализацию прошлого, негативное восприятие действительности сочетается с поиском новых «национальных» идеалов и т. д. При этом с.156 утопия, как и многие столетия назад, продолжает быть для одних людей избавительной надеждой, а для других — оружием в политической борьбе и средством достижения своекорыстных целей. Утопия неистребима, и именно поэтому изучение ее истории столь поучительно для современности.
Обсуждение книги показало необходимость более подробного раскрытия тезиса о том, что особая роль общинных традиций в Древнем Риме и, в частности, существование там фонда «общественной земли» отразились на более явном, чем у греков, «коммунистическом» акценте римских описаний «золотого века». Эта тема, действительно, заслуживает самого пристального внимания, тем более что община в той или иной форме занимала важнейшее место в жизни многих докапиталистических обществ (в частности, на Востоке и в России), определив на целые столетия особенности менталитета этих обществ, особенности их нелегкого пути к рынку и демократии. Эта тема связана и с периодически возникающими дискуссиями о «формации внеэкономического принуждения», об общине и отсутствии частной собственности на землю как главных основах восточного деспотизма, перешедшего в XX в. в форму тоталитаризма и т. д.
Формирование римского общенародного фонда земли было обусловлено не только спецификой античной формы собственности, но и географическими условиями Италии: в гористой Аттике, к примеру, возможностей для создания такого фонда не было, но зато собственностью всей гражданской общины являлись лаврийские серебряные рудники, доходы от которых распределялись среди граждан. Торгово-ремесленные Афины более быстро пришли к развитию социальной дифференциации и денежного хозяйства, к усилению индивидуалистических и частновладельческих начал, чем аграрный Рим, в котором общинно-патриархальные начала долгое время пронизывали все сферы жизни. На этих началах основывалась не только находившаяся под властью «отца» фамилия, но и вся гражданская община, призванная в идеале, словно единая семья, обеспечивать «общую пользу» граждан. Благодаря этому Рим дольше сохранял сплоченность гражданского коллектива и добился выдающихся военных успехов, хотя с этим же были связаны и причины его медленного (по сравнению с теми же Афинами) движения к высшим достижениям культуры и демократии.
с.157 Когда римские авторы с возмущением говорят о разделении на крупные частные владения земли, прежде являвшейся для всех людей как бы общей матерью, это — не только риторическое использование абстрактных положений стоической философии. Это — отражение действительных умонастроений части римлян, еще не расставшихся с иллюзиями о возможности уравнительного использования общественных земель всеми гражданами. Разложение общинных начал, как известно, приобрело в Риме наиболее стремительный ход во II—
История античных обществ показывает, что с развитием товарно-денежных отношений развивался процесс обезземеления крестьян, появлялись ориентированные на рынок рабовладельческие хозяйства, возникали крупные земельные владения с использованием труда зависимых арендаторов и новой «натурализацией» хозяйства. «Натуральный» и «товарно-денежный» уклады, сосуществуя, стремились вытеснить друг друга с ведущих позиций в экономике, и в этом смысле теория Эдуарда Мейера о цикличной смене «феодализма» и «капитализма», несмотря на явно устаревшую терминологию, отражала долю реальности. Характерно, что именно в периоды бурного развития товарно-денежных отношений и в Греции, и в Риме наблюдалась особенно активная «примитивистская» идеализация времен Кроноса и Сатурна, разворачивалась особенно острая критика современных пороков, вызванных распространением роскоши, торговли и частной собственности.
Не лишним будет заметить, что и в XX в. подобная «антирыночная» реакция в большей или меньшей степени была свойственна всем обществам, в которых сохранилось сильное влияние общинно-патриархальных традиций. Не случайно так называемые «социалистические революции» с.158 произошли, вопреки предсказаниям К. Маркса, не в промышленно развитых странах Запада, а на Востоке — там, где еще только начиналось развитие капиталистических отношений. Именно там и были предприняты попытки ценой неисчислимых жертв «обогнать историю», осуществив утопию на практике. Вскоре, впрочем, оказалось, что одновременно с ускоренным созданием промышленной базы и милитаризацией экономики в этих странах под идеологическим прикрытием «передовой теории» произошла регенерация многих докапиталистических порядков. Квазифеодальные архаизмы проявились в тотальном ограничении гражданских свобод и прав собственности, в широком использовании методов внеэкономического принуждения, в мелочной регламентации всех сфер жизни, в деспотическо-бюрократическом режиме правления, в полурелигиозном культе правителей, в монопольном господстве одной идеологии и т. д.
Научно-технический прогресс принес столько средств манипулирования современным обществом, что при ограничении демократических свобод этим обществом становится возможно управлять как единым механизмом. Это, собственно, и было «голубой мечтой» многих (начиная с Платона и Кампанеллы) утопистов предшествующих эпох, еще не располагавших техническими средствами для проведения масштабных социальных экспериментов. Теперь такие средства появились, и поэтому утопия, уже произведшая эффект «утопического Чернобыля» в странах бывшего «социалистического лагеря», по своим разрушительным потенциям может быть сопоставлена только с ядерной энергией.
История, к сожалению, учит тому, что люди редко извлекают из нее уроки. Поэтому нельзя не предположить, что в более или менее отдаленном будущем вновь будут предприниматься попытки «железной рукой загнать человечество в счастье», а какие-нибудь новые «мечтатели» станут описывать Архипелаг Гулаг как вожделенные «острова блаженных». Таким образом, по сути, вырисовывается замкнутый цикл: утопия временно «осуществилась», закономерно трансформировавшись при этом в антиутопию; антиутопия, изжив себя в реальности, имеет теперь тенденцию превратиться обратно в утопию. Поэтому общество должно найти в себе силы вырваться из этого порочного круга: «Спасение от утопии, — гласит крылатая фраза, — дело рук самих утопающих».
с.159 2. В ходе обсуждения книги некоторыми коллегами было высказано мнение о слишком широком толковании автором понятия «утопия». Данное замечание представляется нам вполне оправданным в отношении тех случаев, когда речь ведется об утопиях не только как о произведениях определенного жанра, но и как о любых проявлениях утопизма. В последнем случае, конечно, более корректно было бы говорить о «социально-утопических идеях», что и отражено в заглавии работы. Однако поскольку в цели нашей работы входило изучение даже фрагментарно засвидетельствованных источниками социальных утопий и социально-утопических идей, применение условного разделения материала на «политические, литературные и религиозно-мифологические утопии» было обусловлено спецификой самого объекта исследования. Применение такого условного толкования широко распространено в литературе по ранней истории социально-утопических идей.
Что же касается «строго научного» определения утопии, которое мы попытались дать в первой части книги (с. 10), то оно, на наш взгляд, отнюдь не является расширительным и позволяет четко выделять утопии среди легенд, сказок, мифов и иных вымышленных повествований. Главным условием при этом должно быть, однако, наличие всего комплекса присущих утопии признаков: произвольного конструирования образа идеального общественного состояния, противопоставления этого образа не удовлетворяющей утописта окружающей реальности, отделения идеала от этой реальности хронологическим или пространственным расстоянием. Только то вымышленное повествование, которое обладает полным набором этих признаков, может быть классифицировано как социальная утопия.
3. Одним из наиболее важных процессов, развитие которых было прослежено на страницах книги, является процесс постепенного перехода от «родовых» к «вековым» интерпретациям мифа, от «цикличного» к «линейному» восприятию времени. Данная тема настолько сложна и настолько слабо освещена в отечественной литературе, что многие ее аспекты еще долгое время будут нуждаться в углубленном изучении. Так, например, требует специального исследования специфика греческих преданий о смене различных, каждый раз заново создававшихся богами «геносов». Возможно, эти предания были связаны с генеалогическими легендами, отражавшими такие реальные с.160 демографические явления, как ахейское и затем дорийское переселения (данная тема затрагивалась в работах
Среди разрозненных свидетельств источников особенный интерес представляет, к примеру, передаваемая Диодором (V, 55) и Страбоном (Х, 3, 18; XIV, 2, 7—
Говоря о «линейной» и «цикличной» концепциях исторического времени, мы, конечно, идем на некоторое «упрощение» ситуации, поскольку в древности восприятие времени и истории отличалось множеством специфических, трудноуловимых для современного человека нюансов. Некоторые специалисты по этому вопросу (в частности, канадский профессор
Интересные суждения по этой проблеме высказаны и английской исследовательницей Сью Бланделл в ее книге о взглядах греков и римлян на начала цивилизации. Автор указывает на связь «цикличных» (или, как она уточняет, «не-линейных») концепций с космологическими учениями, развивает гипотезу Ж. Вернана о «диахроническом и синхроническом» аспектах гесиодовского мифа о «родах». Затрагивается вопрос о причинах того, почему «греческие и римские мыслители были гораздо более склонны рассуждать о прошлом, чем делать предсказания о будущем». По с.161 мнению исследовательницы, вера в прогресс, характерная для современности, была несвойственна людям древности не только из-за консерватизма морали, но еще и потому, что в те времена вообще не было понятия карьеры, которая способствует устремлению мыслей людей в будущее. «Бескарьерное положение» продолжалось вплоть до установления Империи, когда служащие государственного аппарата и армии получили возможность «взбираться» по ступенькам служебных лестниц и когда в произведениях многих латинских авторов намечается отход от канонов «примитивизма».
Данные суждения, разумеется, не следует считать абсолютно бесспорными: понятие «карьера», например, в смысле собирания почетных должностей было отнюдь не чуждо знатным римлянам уже во времена Республики (ср. наши наблюдения на с. 26 первой части книги). Однако сам тот факт, что разные исследователи различными путями приходят к сходному выводу о принципиальных переменах в восприятии многими римлянами исторического времени, объективно свидетельствует в пользу данного вывода. Аналогичная ситуация в историографии складывается и вокруг проблемы перехода от понятия «золотой род» к понятию «золотой век»: все большее число авторов сходится на том, что понятие «золотой век», окончательно оформившееся лишь в I в. до н. э., способствовало передаче новых, направленных в настоящее и будущее утопических трактовок мифа. Разнообразные суждения на эту тему встречались нам в работах Г. Аалдерса, П. Апперса, С. Бланделл, Г. Болдри, У. Бьянчи, К. Кубуша, Ф. Мэнюэля, Ч. Сегала, Г. Швабля и др. Впрочем, наиболее основательным исследованием по этому вопросу в западной историографии по-прежнему остается монография Б. Гатца.
4. Среди конкретных соображений, высказанных рецензентами по поводу рассмотренных в книге сюжетов истории утопических идей, имеется гипотеза специалиста по истории Пергамского царства
В принципе, разумеется, нет ничего невероятного в том, что претендент на Пергамский престол мог обещать с.162 поддержавшим его повстанцам какие-то материальные и политические привилегии: достаточно вспомнить римских полководцев эпохи гражданских войн, основывавших колонии для своих ветеранов на лучших землях в провинциях и в самой Италии. Однако почему в этом случае новый город должен был называться «Гелиополем», а не, скажем, «Аристоникеей» или (если учесть, что Аристоник принял тронное имя Евмена III) «Евменополем»? К тому же античные авторы вряд ли упустили бы такую деталь, как попытка Аристоника основать для своих приверженцев новый город. Как бы то ни было, мы солидарны с
5. В отзыве известного специалиста по античной утопии доктора философских наук
Конечно, Цезарь (как и Гракхи, Серторий и ряд других персонажей римской истории) был политиком-реалистом, и ему было не до создания развернутых утопических прожектов. Тем не менее некоторые высказанные им идеи оказались вполне созвучными с античной утопической традицией. Именно к этому факту мы и хотели привлечь внимание читателей. Если же говорить о тех латинских авторах, творчество которых в наибольшей степени было насыщено утопизмом, то в качестве наиболее яркого примера можно было бы назвать Вергилия. У него на всех без исключения этапах творчества прослеживаются весьма настойчивые и плодотворные попытки обоснования утопического идеала, приведшие к радикальному переосмыслению и актуализации образа «Сатурнова царства». Наконец, в дополнение к этому следует отметить, что нам, к с.163 сожалению, слишком мало известно о творчестве некоторых авторов римского периода, которые были явно неравнодушны к утопии. В качестве примера достаточно указать на интереснейшие фигуры философов-стоиков Блоссия и Посидония.
6. Доктор исторических наук
7. Наконец, еще одно существенное замечание было высказано доктором исторических наук
Разумеется, вряд ли стоит отрицать, что прагматический подход проявился во многих сферах римской культуры — в религии, юриспруденции, архитектуре и т. д. Более того, как мы убедились, этот подход зачастую обнаруживался и в отношении к утопии. Достаточно вспомнить, как Цицерон снисходительно критиковал Платона за «оторванность» его проекта от реальной жизни, или как Серторий всерьез намеревался отправиться на «острова блаженных». Утопические идеи в Риме приобретали своеобразный «патриотизированный» и приближенный к реальности (иногда, впрочем, и крайне мистический) характер, но тем не менее они все-таки были распространены, и именно это мы и стремились показать в своей работе.
Говоря о реально существовавших различиях в менталитете «греков» и «римлян», видимо, следует все же делать акцент не на этническом происхождении, а на социально-культурной принадлежности тех или иных авторов. Иначе нам трудно будет объяснить тот факт, что некоторые «этнические римляне» мыслили вполне «по-гречески», а с.164 некоторые «этнические греки», наоборот, демонстрировали чисто римский практицизм (особенно во времена римского господства).
В заключение автор хотел бы еще раз искренне поблагодарить всех оппонентов и рецензентов, а также сотрудников издательств Алтайского и Новосибирского университетов за высказанные пожелания, за помощь в переиздании книги. Работа над историей античной утопии, несомненно, будет продолжена1. Освобождение от поверхностных схем, более глубокие и разнообразные теоретические подходы, профессиональный анализ источников, — все эти качества новых исследований позволяют надеяться, что российские читатели смогут теперь составить достаточно полное и неискаженное представление об античных утопиях, о мечтах и заблуждениях человечества в один из самых ярких периодов его истории.
ПРИМЕЧАНИЯ