Сон и смерть, тело и душа, Артемидор и Фрейд (заметки о некоторых специфических чертах античного греческого менталитета)*

с.3

«…Там же име­ют дома сыно­вья мно­го­су­мрач­ной Ночи, Сон со Смер­тью — ужас­ные боги. Луча­ми сво­и­ми Ярко сия­ю­щий Гелий на них нико­гда не взи­ра­ет, Всхо­дит ли на небо он иль обрат­но спус­ка­ет­ся с неба. Пер­вый из них по зем­ле и широ­кой поверх­но­сти моря Ходит спо­кой­но и тихо и к людям весь­ма бла­го­скло­нен. Но у дру­гой из желе­за душа и в груди бес­по­щад­ной — Истин­но мед­ное серд­це. Кого из людей она схва­тит, Тех не отпу­стит назад. И богам она всем нена­вист­на».

Так пишет Геси­од¹ (Opp. 758 sqq.), изла­гая родо­слов­ные божеств. В древ­не­гре­че­ской рели­гии мно­го сим­во­ли­че­ских фигур, вопло­щав­ших раз­лич­ные явле­ния при­ро­ды. Сре­ди них — Гип­нос (Сон) и Тана­тос (Смерть), счи­тав­ши­е­ся бра­тья­ми («смерть» в гре­че­ском язы­ке муж­ско­го рода²). Они — дети боги­ни Ник­ты (Ночи) и свя­за­ны пре­иму­ще­ст­вен­но с мра­ком, пото­му-то на них «нико­гда не взи­ра­ет» свет­лый бог солн­ца Гелий (Гелиос). Тем не менее отно­ше­ние к ним, как вид­но из про­ци­ти­ро­ван­но­го тек­ста, совер­шен­но раз­ное, и это вполне есте­ствен­но.

Сон нераз­рыв­но свя­зан со сно­виде­ни­я­ми. Но послед­ни­ми в эллин­ской мифо­ло­гии «веда­ет» осо­бое боже­ство — Мор­фей, сын Гип­но­са. Впро­чем, это доста­точ­но позд­ний мифо­ло­ги­че­ский пер­со­наж, у Гоме­ра и Геси­о­да он еще не встре­ча­ет­ся. Геси­од (Opp. 212) гово­рит толь­ко о том, что Ночь вме­сте со Смер­тью и Сном роди­ла так­же «тол­пу Сно­виде­ний».

Весь­ма инте­ре­сен вопрос: что виде­ли антич­ные гре­ки в сво­их снах? При­мер­но то же, что и мы, или нечто совер­шен­но иное? К сча­стью, для отве­та на этот вопрос в рас­по­ря­же­нии уче­ных есть доста­точ­но обиль­ный мате­ри­ал. Элли­ны, вели­кие люби­те­ли раз­но­го рода гада­ний, охот­но при­бе­га­ли и к пред­ска­за­нию судь­бы по снам. Был с.4 широ­ко рас­про­стра­нен такой жанр (хоро­шо извест­ный и нам), как сон­ник. Самая извест­ная кни­га это­го жан­ра при­над­ле­жит писа­те­лю Арте­ми­до­ру Дал­ди­ан­ско­му, жив­ше­му во II в. н. э. Она назы­ва­ет­ся «Оней­ро­кри­ти­ка», что озна­ча­ет «Тол­ко­ва­ние сно­виде­ний».

При­ведем неко­то­рые при­ме­ры из сон­ни­ка Арте­ми­до­ра. Одно­му снит­ся, что он при­ко­ван к ста­туе Посей­до­на; дру­го­му — что раз­ру­ба­ет свою жену на части и тор­гу­ет ее мясом; третье­му — что поте­рял нака­нуне суда оправ­да­тель­ные доку­мен­ты, а чет­вер­то­му — что поте­рял ключ от дома; пято­му — что у него на голо­ве вырос­ло олив­ко­вое дере­во; шесто­му — что кор­мит гру­дью ребен­ка; у седь­мо­го вме­сто рук мед­ве­жьи лапы, а вось­мо­му орел вырвал ког­тя­ми внут­рен­но­сти… (Ar­te­mi­dor. V. 1, 2, 10, 17, 18, 45, 49, 57).

Это лишь несколь­ко слу­ча­ев, их мож­но было бы допол­нить десят­ка­ми и десят­ка­ми дру­гих. Но сра­зу бро­са­ет­ся в гла­за: сре­ди опи­сан­ных снов есть и такие, кото­рые вполне мог­ли бы при­снить­ся наше­му совре­мен­ни­ку, и такие, каких мы себе даже и вооб­ра­зить не можем. Вид­на все-таки спе­ци­фи­ка миро­ощу­ще­ния людей, вырос­ших в антич­ных усло­ви­ях. Обра­тим вни­ма­ние хотя бы на сно­виде­ние об орле, выры­ваю­щем внут­рен­но­сти. Такое мог­ло при­снить­ся толь­ко носи­те­лям куль­ту­ры, поро­див­шей миф о при­ко­ван­ном Про­ме­тее³. Вооб­ще, судя по Арте­ми­до­ру, пер­со­на­жи мифов — боги и герои — чрез­вы­чай­но часто явля­лись элли­нам в их снах.

Как извест­но, сно­виде­ни­я­ми совре­мен­но­го чело­ве­ка наи­бо­лее при­сталь­но зани­мал­ся зна­ме­ни­тый австрий­ский пси­хи­атр, осно­ва­тель пси­хо­ана­ли­за Зиг­мунд Фрейд. По Фрей­ду, обра­зы наших снов порож­де­ны в основ­ном поло­вым вле­че­ни­ем (либидо), вытес­нен­ным в под­со­зна­ние. Но либидо про­яв­ля­ет­ся в снах не в пря­мой, а в изме­нен­ной, сим­во­ли­че­ской фор­ме. Откро­вен­ные непри­стой­но­сти нор­маль­но­му чело­ве­ку, как пра­ви­ло, не снят­ся. А то, что снит­ся, Фрейд под­вер­га­ет свое­об­раз­ной «рас­шиф­ров­ке» и при­хо­дит к выво­ду: сплошь и рядом даже самые обыч­ные и без­обид­ные поступ­ки, совер­шае­мые во сне, скры­ва­ют под собой устрем­ле­ния сек­су­аль­но­го харак­те­ра. Даже такой, напри­мер, сон: жен­щине снит­ся, что она сто­ит перед сво­им пись­мен­ным сто­лом и откры­ва­ет его ящик — пси­хо­ана­ли­тик интер­пре­ти­ру­ет имен­но в подоб­ном духе⁴.

Полу­ча­ет­ся, что сон — в неко­то­ром роде «цен­зор» наше­го под­со­зна­ния, не поз­во­ля­ю­щий ему «раз­гу­лять­ся вовсю». Что же каса­ет­ся элли­нов, созда­ет­ся впе­чат­ле­ние: у них подоб­ная «цен­зор­ская» функ­ция сно­виде­ний была не раз­ви­та или зна­чи­тель­но сни­же­на. Судя по тому же Арте­ми­до­ру, им вполне мог­ли снить­ся вещи, от кото­рых чело­ве­ка наше­го вре­ме­ни вго­нит в крас­ку. Напри­мер, гени­та­лии, при­чем в каком-нибудь необыч­ном виде: один видит во сне, что у него поло­вой член из желе­за, дру­гой — что он у него цели­ком покрыт воло­са­ми, тре­тий — что у него появи­лись целых три назван­ных орга­на (V. 15, 65, 91). с.5 Часто сни­лись элли­нам и любов­ные сои­тия — это­му посвя­ще­но несколь­ко глав в арте­ми­до­ров­ском сон­ни­ке (I. 78—81). При­чем даже такие, как соеди­не­ние с соб­ст­вен­ным отцом или мате­рью, сыном или доче­рью, живот­ным или тру­пом, даже… с боже­ства­ми!

А уже на осно­ве подоб­ных снов дела­лись сле­дую­щие пред­ска­за­ния: «Видеть, буд­то ты обла­да­ешь богом или боги­нею или бог тобою обла­да­ет, для боль­но­го чело­ве­ка озна­ча­ет смерть, ибо душа тогда лишь пред­ве­ща­ет встре­чу и соеди­не­ние с бога­ми, когда близ­ка к тому, чтобы поки­нуть тело, в кото­ром живет. А для всех осталь­ных, если они испы­ты­ва­ют наслаж­де­ние от тако­го соеди­не­ния, это озна­ча­ет выго­ду от выше­сто­я­щих, если же не испы­ты­ва­ют, то тре­во­гу и страх. Толь­ко с Арте­ми­дой, Афи­ной, Гести­ей, Реей, Герой и Гека­той соеди­не­ние небла­го­при­ят­но, даже если оно при­но­сит наслаж­де­ние: такой сон сулит сно­вид­цу ско­рую гибель, пото­му что эти боги­ни непри­кос­но­вен­ны и кто на них посягнет, тому труд­но ожи­дать добра» (Ar­te­mi­dor. I. 80).

А вот кон­крет­ный, доволь­но пикант­ный слу­чай. «Одно­му чело­ве­ку при­сни­лось, буд­то с ним сово­ку­пил­ся Арес. У это­го чело­ве­ка откры­лась язва в зад­нем про­хо­де, и так как дру­го­го спо­со­ба изле­чить­ся не было, он под­верг себя хирур­ги­че­ской опе­ра­ции и выздо­ро­вел. Арес, таким обра­зом, озна­чал хирур­ги­че­ский нож, пото­му что желе­зо ино­ска­за­тель­но мы назы­ваем Аре­сом, а удо­воль­ст­вие от сово­куп­ле­ния озна­ча­ло, что опе­ра­ция закон­чит­ся бла­го­по­луч­но» (Ar­te­mi­dor. V. 87).

Писать при­хо­дит­ся о вещах в выс­шей сте­пе­ни щекот­ли­вых. Автор не ска­зал бы, что ему без труда дают­ся эти стро­ки. Но что же делать, — как гово­рит­ся, из пес­ни сло­ва не выки­нешь. Чтобы понять эллин­скую циви­ли­за­цию в ее целост­но­сти, нуж­но гово­рить обо всех аспек­тах ее бытия, в том чис­ле и о таких, о кото­рых обыч­но при­ня­то стыд­ли­во умал­чи­вать⁵.

Судя по все­му, антич­ные гре­ки не стра­да­ли от мно­гих ком­плек­сов, кото­рые ныне свой­ст­вен­ны нам. Сек­су­аль­ную сто­ро­ну сво­ей жиз­ни — во всех ее про­яв­ле­ни­ях, в том чис­ле и в таких, кото­рые чело­ве­ку нача­ла XXI века не могут не пока­зать­ся отвра­ти­тель­ны­ми, про­ти­во­есте­ствен­ны­ми, — они не пыта­лись загнать в под­со­зна­ние, вытес­нить, пре­тво­рить в сим­во­ли­че­ские обра­зы. В каком-то смыс­ле ситу­а­ция с древ­не­гре­че­ски­ми сно­виде­ни­я­ми поляр­но про­ти­во­по­лож­на ситу­а­ции со сно­виде­ни­я­ми совре­мен­ны­ми, как они опи­са­ны Фрей­дом. Древ­не­му гре­ку снит­ся сово­куп­ле­ние (при­чем, как сле­ду­ет из кон­тек­ста, аналь­ное) — тол­ко­ва­тель объ­яс­ня­ет это тем, что ему пред­сто­ит опе­ра­ция на зад­нем про­хо­де. Если в наши дни кому-нибудь при­снит­ся, что ему пред­сто­ит опе­ра­ция на зад­нем про­хо­де, — с.6 пси­хо­ана­ли­тик, будем уве­ре­ны, про­ин­тер­пре­ти­ру­ет сон в том смыс­ле, что у это­го чело­ве­ка есть подав­лен­ная склон­ность к аналь­но­му сек­су.

Бо́льшая, мы бы ска­за­ли, откро­вен­ность элли­нов в отно­ше­нии вещей интим­ных во мно­гом объ­яс­ня­лась тем фак­том, что видеть чело­ве­че­скую наготу для них было делом вполне при­выч­ным. Суще­ст­во­вал насто­я­щий культ наготы, осо­бен­но муж­ской. Хоро­шо извест­но, что в антич­ном искус­стве, будь то скульп­ту­ра или живо­пись, пер­со­на­жи часто изо­бра­жа­ют­ся без одеж­ды в такие момен­ты, когда в реаль­ной жиз­ни нагота не про­сто неумест­на, но и пря­мо немыс­ли­ма (напри­мер, вои­ны, веду­щие бой). В таких слу­ча­ях уче­ные обыч­но гово­рят о «геро­и­че­ской наго­те»⁶.

Инте­рес­ные сооб­ра­же­ния по это­му пово­ду выска­зал (в эссе «Лицо, мас­ка и нагота») наш заме­ча­тель­ный поэт и мыс­ли­тель Мак­си­ми­ли­ан Воло­шин, глу­бо­ко знав­ший и, глав­ное, пони­мав­ший антич­ность. Он счи­тал, фигу­раль­но выра­жа­ясь, что всё тело древ­не­го гре­ка было его «лицом».

«Лицо совре­мен­но­го чело­ве­ка огра­ни­чи­ва­ет­ся “лицом” (в узком смыс­ле это­го сло­ва) и рука­ми… Обра­тим вни­ма­ние на лицо в гре­че­ской скульп­ту­ре. Голо­ва гре­че­ских ста­туй все­гда типич­на, но мало инди­виду­аль­на… Гре­че­ская ста­туя, лишен­ная голо­вы, ниче­го не теря­ет в сво­ей кра­со­те. Вспом­ни­те Само­фра­кий­скую Победу в Лув­ре… Для древ­не­го гре­ка, при­вык­ше­го к наго­те, лицом чело­ве­че­ско­го тела был торс… Пре­об­ла­да­ние это­го лица над лицом духов­ным… дава­ло то золо­тое рав­но­ве­сие пла­сти­че­ской выра­зи­тель­но­сти тела, кото­рое мы ценим в гре­че­ской скульп­ту­ре. Если голо­вы гре­че­ских ста­туй кажут­ся нам лишен­ны­ми ост­ро­ты инди­виду­а­ли­за­ции, то это толь­ко пото­му, что инди­виду­аль­ность была во всем теле, и не столь­ко в непо­движ­ных его фор­мах, сколь­ко в дви­же­нии. В антич­ной же скульп­ту­ре мы можем про­следить пово­рот к инди­виду­а­ли­за­ции голо­вы. Рим­ляне при­кры­ва­ли свое тело и не име­ли того боже­ст­вен­но­го отсут­ст­вия сты­да, кото­рое отли­ча­ло гре­ков. И тот­час же голо­ва начи­на­ет инди­виду­а­ли­зи­ро­вать­ся: воз­ни­ка­ет то лицо, кото­рое мы зна­ем в насто­я­щую мину­ту. В то вре­мя как лица гре­че­ских ста­туй боже­ст­вен­но дале­ки от нас, лица рим­ских мра­мор­ных ста­туй нам чело­ве­че­ски близ­ки. Гре­че­скую ста­тую мы пере­жи­ва­ем всем суще­ст­вом, а ряды рим­ских бюстов мы чита­ем как сжа­тые и отчет­ли­вые стра­ни­цы Таци­та»⁷.

Ряд уди­ви­тель­но тон­ких и мет­ких мыс­лей! Дей­ст­ви­тель­но, дав­но уже под­ме­че­но: для рим­ской порт­рет­ной скульп­ту­ры харак­те­рен под­черк­ну­тый реа­лизм, для гре­че­ской, — мож­но ска­зать, «иде­а­лизм». Даже изо­бра­жая совер­шен­но кон­крет­ную лич­ность, будь то поли­тик Перикл или поэт Софокл, эллин­ский вая­тель преж­де все­го вопло­щал в сво­ем порт­ре­те образ нор­ма­тив­но­го, совер­шен­но­го чело­ве­ка.

с.7 Ска­жем, все зна­ют: Перикл на антич­ных бюстах (осо­бен­но зна­ме­нит, повсюду вос­про­из­во­дит­ся в раз­лич­ных сво­их репли­ках бюст работы Кре­си­лая) все­гда пред­став­лен в шле­ме. Но мало кто, кро­ме спе­ци­а­ли­стов, зна­ет, поче­му. На самом деле у это­го зна­ме­ни­то­го дея­те­ля афин­ской демо­кра­тии, пишет Плу­тарх (Pe­ricl. 3), «голо­ва была про­дол­го­ва­тая и несо­раз­мер­но боль­шая. Вот поче­му он изо­бра­жа­ет­ся почти на всех ста­ту­ях со шле­мом на голо­ве, — оче­вид­но, пото­му, что скуль­п­то­ры не хоте­ли пред­став­лять его в позор­ном виде».

А теперь подой­дем к вопро­су с дру­гой сто­ро­ны. Вспом­ним древ­не­рус­ские ико­ны. Изо­бра­жен­ные на них свя­тые, мож­но ска­зать, как бы совсем не име­ют тела: настоль­ко оно мало­за­мет­но, вто­ро­сте­пен­но. Но зато сра­зу и власт­но при­ко­вы­ва­ет наше вни­ма­ние лик свя­то­го, а на нем — преж­де все­го гла­за. Изо­бра­жен­ные на ико­нах люди по-сво­е­му пре­крас­ны, но пре­крас­ны какой-то чисто духов­ной, нема­те­ри­аль­ной кра­сотой. Совер­шен­но иной, неже­ли в антич­ной Гре­ции, тип худо­же­ст­вен­но­го вос­при­я­тия и выра­же­ния!

Да даже и поныне, в раз­го­вор­ной речи, у нас быту­ют обо­роты-посло­ви­цы: «Лицо — зер­ка­ло души», «Гла­за — зер­ка­ло души»… То есть имен­но в лице, в гла­зах про­яв­ля­ет­ся непо­вто­ри­мая инди­виду­аль­ность каж­до­го. Эллин бы это­го не понял. Для него лицо кон­крет­но­го чело­ве­ка — отпе­ча­ток неко­е­го выс­ше­го иде­а­ла; важ­но не то, что в лицах раз­ли­ча­ет­ся, а то, что в них есть обще­го. Всмот­рим­ся в лица древ­не­гре­че­ских ста­туй: не пока­жет­ся ли нам, что все они, в сущ­но­сти, похо­жи или, по край­ней мере, сво­дят­ся к несколь­ким основ­ным типам? А гла­за этих ста­туй… Невы­ра­зи­тель­ные, почти пустые (обра­тим вни­ма­ние и на то, что это — гла­за без зрач­ков), они никак не откры­ва­ют внут­рен­ний мир лич­но­сти. Когда эллин хотел при­дать лицу выра­зи­тель­ность — он делал мас­ку. Антич­ный театр был теат­ром масок, о чем не сле­ду­ет забы­вать⁸. Имен­но мас­ки пере­да­ва­ли как чер­ты харак­те­ра⁹, так и эмо­ции.

Под­лин­ным «зер­ка­лом души» было для антич­ных гре­ков не лицо, а тело. Вот уж чему их скуль­п­то­ры и живо­пис­цы посто­ян­но уде­ля­ли самое повы­шен­ное вни­ма­ние, тща­тель­ней­шим обра­зом про­ра­ба­ты­вая муску­ла­ту­ру тор­са, рук, ног, при­ла­гая все уси­лия к тому, чтобы рез­цом или кистью пере­дать слож­ные дви­же­ния. Подоб­ная раз­ни­ца под­хо­дов отра­зи­лась и на язы­ко­вом уровне. Навер­ное, во всех совре­мен­ных евро­пей­ских язы­ках сло­во «лицо» сплошь и рядом употреб­ля­ет­ся в зна­че­нии «чело­век» (даже в выра­же­ни­ях типа «лицам в нетрез­вом состо­я­нии вход вос­пре­щен» и т. п.). А в Элла­де в зна­че­нии «чело­век» очень часто употреб­ля­лось, напро­тив, сло­во «тело» (so­ma). «Телес­ность» антич­но­го миро­ощу­ще­ния не уста­вал под­чер­ки­вать выдаю­щий­ся фило­соф и иссле­до­ва­тель древ­не­гре­че­ской куль­ту­ры Алек­сей Федо­ро­вич с.8 Лосев: «Тер­мин “тело” как раз и употреб­лял­ся в антич­но­сти в зна­че­нии “чело­век”… Веще­ст­вен­но-мате­ри­аль­ное тело как раз и явля­лось в антич­но­сти суб­стан­ци­ей всех чело­ве­че­ских жиз­нен­ных собы­тий, суб­стан­ци­ей, так ска­зать, всей его судь­бы»¹⁰.

Подоб­ное отно­ше­ние к телу во мно­гом опре­де­ля­ло, в част­но­сти, и вос­при­я­тие антич­ны­ми элли­на­ми смер­ти, посмерт­но­го уде­ла. Об этом тоже умест­но ска­зать несколь­ко слов. Созда­ет­ся впе­чат­ле­ние, что элли­ны ста­ра­лись про­сто как мож­но мень­ше думать о кон­чине и о том, что после­ду­ет за ней. Гре­че­ская рели­гия была в пол­ном смыс­ле сло­ва рели­ги­ей «мира сего», а не ино­го. По сло­вам англий­ско­го исто­ри­ка Аль­фреда Цим­мер­на, «гре­ки сиде­ли за жиз­нен­ным сто­лом чест­но и пря­мо, не ожи­дая ника­ко­го десер­та»¹¹.

В рели­ги­ях и куль­ту­рах очень мно­гих наро­дов вопро­сы загроб­но­го суще­ст­во­ва­ния зани­ма­ют исклю­чи­тель­но боль­шое место. Знат­ный егип­тя­нин уже с моло­до­сти начи­нал стро­ить для себя гроб­ни­цу. Веру­ю­щий хри­сти­а­нин оце­ни­ва­ет все свое поведе­ние с точ­ки зре­ния того, как он впо­след­ст­вии даст ответ «на страш­ном суди­ли­ще Хри­сто­вом». В таких куль­ту­рах люди часто дума­ют о смер­ти, поэто­му скла­ды­ва­ют­ся обшир­ные, хоро­шо раз­ра­ботан­ные ком­плек­сы веро­ва­ний и идей, отно­ся­щих­ся к этой сфе­ре. Один из вели­чай­ших шедев­ров всей евро­пей­ской хри­сти­ан­ской лите­ра­ту­ры — «Боже­ст­вен­ная комедия» Дан­те — цели­ком, от пер­вой стро­ки до послед­ней, посвя­щен загроб­но­му миру.

Для гре­ков такое было бы немыс­ли­мо. Они и здесь отли­ча­лись от дру­гих. У них мы не най­дем ниче­го даже отда­лен­но похо­же­го, ска­жем, на еги­пет­скую «Кни­гу мерт­вых». Боль­шие жиз­не­лю­бы, они пред­став­ля­ли себе посмерт­ную судь­бу чело­ве­ка в неяс­ных и доволь­но мрач­ных тонах: бес­плот­ные души умер­ших ведут уны­лое и без­ра­дост­ное суще­ст­во­ва­ние на туман­ных лугах под­зем­но­го цар­ства — Аида.

Вполне есте­ствен­но, что такая пер­спек­ти­ва не каза­лась при­вле­ка­тель­ной. В «Одис­сее» Гоме­ра (XI. 488 sqq.) вели­кий герой Ахилл, уже погиб­ший и сошед­ший в Аид, удру­чен­но гово­рит посе­тив­ше­му его Одис­сею:

«О Одис­сей, уте­ше­ния в смер­ти мне дать не надей­ся; Луч­ше б хотел я живой, как поден­щик, работая в поле, Служ­бой у бед­но­го паха­ря хлеб добы­вать свой насущ­ный, Неже­ли здесь над без­душ­ны­ми мерт­вы­ми цар­ст­во­вать, мерт­вый».

Здесь нуж­но учи­ты­вать, что в гоме­ров­ские вре­ме­на поло­же­ние батра­ка-поден­щи­ка (фета) счи­та­лось даже худ­шим, чем поло­же­ние раба. Ахилл — сам быв­ший царь! — согла­сен ско­рее батра­чить на зем­ле, чем вла­ды­че­ст­во­вать в Аиде. Не уди­ви­тель­но, что впо­след­ст­вии сло­жил­ся дру­гой вари­ант мифа, соглас­но кото­ро­му вели­чай­ший герой Тро­ян­ской вой­ны, погиб­нув, не попал в Аид: волею богов он был с.9 пере­не­сен на ост­ров Белый в Пон­те Евк­син­ском (Чер­ном море) и ведет там бла­жен­ную жизнь, а супру­гой его сде­ла­на Еле­на Пре­крас­ная. Так гре­ки со вре­ме­нем ста­ли стре­мить­ся хотя бы самых слав­ных из сво­их геро­ев «осво­бо­дить» от общей загроб­ной уча­сти. Дру­гой при­мер — Геракл: он совер­шил настоль­ко боль­шое чис­ло подви­гов (никто дру­гой даже отда­лен­но не мог сопер­ни­чать с ним в этом!), что после кон­чи­ны боги взя­ли его на Олимп и при­чис­ли­ли к сво­е­му сон­му.

Из Леты — одной из мифи­че­ских рек, нахо­дя­щих­ся в Аиде, — души пьют воду, кото­рая дару­ет им забве­ние¹². Имен­но дару­ет: для мерт­вых бла­го­де­я­ни­ем ста­но­вит­ся утра­тить память о той яркой, пол­но­цен­ной телес­ной жиз­ни, кото­рая была у них на зем­ле. Забыв о про­шлом, они, одна­ко, пара­док­саль­ным обра­зом начи­на­ют «пом­нить буду­щее», то есть их память при­об­ре­та­ет как бы обрат­ное направ­ле­ние. Имен­но поэто­му в Элла­де сре­ди дру­гих видов гада­ний была рас­про­стра­не­на и так назы­вае­мая нек­ро­ман­тия, когда пыта­лись узнать гряду­щее, вопро­шая о нем у душ умер­ших людей¹³. Сюжет XI-й кни­ги гоме­ро­вой «Одис­сеи» — а имен­но в этом тек­сте содер­жит­ся, пожа­луй, самый подроб­ный рас­сказ, отра­жаю­щий воз­зре­ния гре­ков на загроб­ное бытие, — имен­но в том и заклю­ча­ет­ся, что заглав­ный герой поэ­мы под­хо­дит к вра­там Аида и с помо­щью осо­бых обрядов и закли­на­ний вызы­ва­ет души. Одис­сея инте­ре­су­ет его даль­ней­шая судь­ба, о ней-то и рас­ска­жут ему покой­ни­ки. Осо­бен­но нужен ему про­ри­ца­тель Тире­сий, кото­рый и при жиз­ни слыл вели­ким про­ро­ком, а теперь это его каче­ство долж­но было еще усу­гу­бить­ся.

Напом­ним тут, что позд­ней­шее хри­сти­ан­ское сло­во «ад» напря­мую про­ис­хо­дит имен­но от «Аид». Мож­но ска­зать, что древ­не­гре­че­ская рели­гия — это рели­гия «с адом, но без рая». Или, по край­ней мере, почти без рая: как мы виде­ли, для неко­то­рых вели­чай­ших геро­ев дела­лось-таки исклю­че­ние. Но подав­ля­ю­щее боль­шин­ство людей жда­ла за поро­гом смер­ти совер­шен­но оди­на­ко­вая судь­ба.

Судь­ба эта бес­про­свет­на, но мог­ло быть и еще бес­про­свет­нее. Име­ем в виду ситу­а­ции, когда тело не было захо­ро­не­но. Счи­та­лось, что в таких слу­ча­ях душа не обре­тет загроб­но­го покоя и будет тре­во­жить живых, явля­ясь в виде при­зра­ка. Впро­чем, явля­ет­ся ли это послед­нее пред­став­ле­ние дей­ст­ви­тель­но пер­вич­ным и древним — об этом мож­но спо­рить. Фак­том оста­ет­ся толь­ко то, что в эллин­ских пред­став­ле­ни­ях участь тела опре­де­ля­ет, как видим, судь­бу души. Сно­ва перед с.10 нами кон­траст, ска­жем, с более близ­ки­ми нам хри­сти­ан­ски­ми воз­зре­ни­я­ми, кото­рые на подоб­ной свя­зи отнюдь не наста­и­ва­ют. Тело для гре­ка опять-таки ока­зы­ва­ет­ся пер­вич­ным!

Пре­крас­но извест­но поэто­му, как тре­пет­но древ­ние гре­ки отно­си­лись к необ­хо­ди­мо­сти погре­бе­ния. Напри­мер, после сра­же­ния пол­ко­во­дец отда­вал при­каз: собрать и схо­ро­нить тру­пы погиб­ших. Это был пря­мой рели­ги­оз­ный долг, за пре­не­бре­же­ние кото­рым вое­на­чаль­ни­ка мог­ла ждать суро­вая кара. Напри­мер, в 406 г. до н. э. афин­ский флот одер­жал круп­ную победу над спар­тан­ским при Арги­нус­ских ост­ро­вах в Эгей­ском море. Но фло­то­вод­цы-победи­те­ли, воз­вра­тив­шись на роди­ну, были не удо­сто­е­ны поче­стей, а… каз­не­ны по при­го­во­ру народ­но­го собра­ния. В вину им вме­ня­лось имен­но то, что после бит­вы они не подо­бра­ли тела уби­тых моря­ков для над­ле­жа­щих похо­рон. Тщет­но оправ­ды­ва­лись зло­по­луч­ные коман­ди­ры тем, что им не поз­во­ли­ла сде­лать это начав­ша­я­ся сра­зу после боя буря; демос был неумо­лим¹⁴.

В свя­зи со ска­зан­ным не вызы­ва­ет удив­ле­ния исто­рия, рас­ска­зан­ная Плу­тар­хом об афин­ском поли­ти­ке и пол­ко­вод­це Никии, извест­ном набож­но­стью и бла­го­че­сти­ем. Никий «выса­дил­ся на коринф­ской зем­ле и выиг­рал сра­же­ние… Слу­чи­лось так, что афи­няне оста­ви­ли там непо­гре­бен­ны­ми тру­пы двух вои­нов. Как толь­ко Никий об этом узнал, он оста­но­вил флот и послал к вра­гам дого­во­рить­ся о погре­бе­нии. А меж­ду тем суще­ст­во­вал закон и обы­чай¹⁵, по кото­ро­му с.11 тот, кому по дого­во­рен­но­сти выда­ва­ли тела уби­тых, тем самым как бы отка­зы­вал­ся от победы… — ведь побеж­да­ет тот, кто силь­нее, а про­си­те­ли, кото­рые ина­че, чем прось­ба­ми, не могут достиг­нуть сво­его, силой не обла­да­ют. И все же Никий пред­по­чи­тал лишить­ся награ­ды и сла­вы победи­те­ля, чем оста­вить непо­хо­ро­нен­ны­ми двух сво­их сограж­дан» (Plut. Nic. 6).

Дан­ный слу­чай гово­рит сам за себя. Хоте­лось бы толь­ко отме­тить, что в опи­сан­ной ситу­а­ции пол­ко­во­дец ока­зы­вал­ся как бы в тис­ках «меж­ду демо­сом и бога­ми». Остав­ле­ние тел вои­нов без подо­баю­ще­го погре­бе­ния, как отме­ча­лось выше, счи­та­лось крайне нече­сти­вым¹⁶ и мог­ло быть даже рас­це­не­но как рели­ги­оз­ное пре­ступ­ле­ние. Соб­ст­вен­но, с арги­нус­ски­ми победи­те­ля­ми имен­но так и было. Впро­чем, «про­цесс стра­те­гов» сто­ит в афин­ской исто­рии несколь­ко особ­ня­ком, не может рас­смат­ри­вать­ся как типич­ный, посколь­ку он про­хо­дил в очень уж обост­рив­шей­ся обста­нов­ке, в усло­ви­ях насто­я­щей рели­ги­оз­но-поли­ти­че­ской исте­рии¹⁷. Обыч­но к таким стро­го­стям не при­бе­га­ли, тем более что вое­на­чаль­ник все­гда мог пред­ста­вить в свою защи­ту смяг­чаю­щие обсто­я­тель­ства, кото­рые обыч­но при­ни­ма­лись во вни­ма­ние. Одна­ко перед лицом богов смяг­чаю­щих обсто­я­тельств не быва­ет…

Имен­но боже­ст­вен­но­го гне­ва, судя по все­му, боял­ся Никий, под­стра­хо­вы­ва­ясь от того, чтобы олим­пий­цы в буду­щем пере­ста­ли быть к нему мило­сти­вы­ми. И он сде­лал выбор в поль­зу богов, а не в поль­зу демо­са, рискуя навлечь на себя нака­за­ние со сто­ро­ны послед­не­го. Ведь пожерт­во­вать уже достиг­ну­той победой и фак­ти­че­ски при­знать свое пора­же­ние — это неми­ну­е­мо озна­ча­ло под­верг­нуть­ся пре­тен­зи­ям и наре­ка­ни­ям со сто­ро­ны сограж­дан. Такие дей­ст­вия, в прин­ци­пе, мог­ли даже пове­сти к кон­цу всей поли­ти­че­ской карье­ры. Впро­чем, в дан­ном слу­чае ниче­го подоб­но­го не про­изо­шло: Никий, неза­дол­го до того про­вед­ший ряд очень удач­ных кам­па­ний, ощу­щал неко­то­рый «запас проч­но­сти», на кото­рый он мог опе­реть­ся.

Не слу­чай­но в Элла­де самым суро­вым нака­за­ни­ем для пре­ступ­ни­ка — даже более тяж­ким, чем смерт­ная казнь! — счи­та­лось имен­но лише­ние погре­бе­ния. Пла­тон в боль­шом уто­пи­че­ском трак­та­те «Зако­ны» раз­ра­ба­ты­ва­ет подроб­ней­ший зако­но­да­тель­ный свод для вымыш­лен­но­го поли­са Маг­не­сии. Нема­ло стра­ниц посвя­ща­ет он и карам, с.12 назна­чае­мым за раз­лич­ные пре­ступ­ле­ния¹⁸. За доволь­но мно­гие из них пред­пи­сы­ва­ет­ся смерть — древ­не­гре­че­ское зако­но­да­тель­ство, как реаль­ное, так и тео­ре­ти­че­ское, в этом плане вооб­ще было доста­точ­но жест­ким¹⁹. Но как быть с осо­бо чудо­вищ­ны­ми дея­ни­я­ми, — напри­мер, если кто-нибудь убил сво­его отца, или мать, или ребен­ка?

Пла­тон счи­та­ет, что для таких людей про­стой каз­ни мало. С ними он пред­ла­га­ет посту­пать сле­дую­щим обра­зом: «И если чело­век будет ули­чен в подоб­ном пре­ступ­ле­нии, то есть если он дей­ст­ви­тель­но убил кого-нибудь из сво­их роди­чей, его пре­да­ют смерт­ной каз­ни слу­жи­те­ли судей и долж­ност­ные лица, а тело его обна­жен­ным долж­но быть выбро­ше­но за пре­де­лы государ­ства, на отведен­ный для это­го пере­кре­сток. Затем все долж­ност­ные лица от лица все­го государ­ства пусть при­не­сут каж­дый по кам­ню и бро­сят его в голо­ву тру­па, чтобы таким обра­зом очи­стить всё государ­ство. После это­го труп выно­сят к край­ним пре­де­лам стра­ны и здесь выбра­сы­ва­ют, при­чем по зако­ну он лиша­ет­ся погре­бе­ния» (Plat. Leg. IX. 873b—c). Как видим, после каз­ни тело пре­ступ­ни­ка под­вер­га­ет­ся пору­га­нию, а глав­ное — его запре­ща­ет­ся хоро­нить, чтобы душа и на том све­те про­дол­жа­ла мучить­ся. Зато отно­си­тель­но убийств, не обре­ме­нен­ных столь отяг­чаю­щи­ми обсто­я­тель­ства­ми, Пла­тон спе­ци­аль­но ого­ва­ри­ва­ет: «Винов­но­му доз­во­ля­ет­ся быть погре­бен­ным у себя на родине» (872a). Таким обра­зом к нему про­яв­ля­ет­ся неко­то­рое снис­хож­де­ние.

Кста­ти гово­ря, не можем не отме­тить: во мно­гих дру­гих куль­ту­рах про­бле­му реша­ли совсем ина­че: если счи­та­ли, что про­сто уме­реть — для чело­ве­ка недо­ста­точ­ное нака­за­ние, то при­да­ва­ли каз­ни осо­бо мучи­тель­ные фор­мы (как коле­со­ва­ние, сожже­ние на кост­ре, сажа­ние на кол и т. п.) или же пред­ва­ря­ли ее жесто­ки­ми пыт­ка­ми. В Элла­де ни к чему подоб­но­му не обра­ща­лись. Пыт­ки были запре­ще­ны; прав­да, сле­ду­ет ого­во­рить, что запрет отно­сил­ся толь­ко к сво­бод­ным людям. Рабов не толь­ко раз­ре­ша­лось пытать, но при неко­то­рых обсто­я­тель­ствах закон даже пря­мо пред­пи­сы­вал это. Напри­мер, во вре­мя судеб­но­го след­ст­вия сни­мать с раба свиде­тель­ские пока­за­ния пола­га­лось обя­за­тель­но с исполь­зо­ва­ни­ем пыт­ки. Счи­та­лось, что ина­че раб ни за что не ска­жет прав­ду²⁰.

Рав­ным обра­зом не полу­чи­ли рас­про­стра­не­ния сре­ди гре­ков и «изощ­рен­ные» спо­со­бы смерт­ной каз­ни. Каз­ни­ли доста­точ­но про­сто: на ран­них эта­пах сбра­сы­ва­ли в про­пасть²¹ или нано­си­ли смер­тель­ный с.13 удар дуби­ной по голо­ве²². Бли­же к кон­цу V в. до н. э. в Афи­нах при­бег­ли к более «гуман­но­му» нов­ше­ству: ста­ли при­ме­нять сок ядо­ви­то­го рас­те­ния цику­ты. Выпив его, при­го­во­рен­ный уми­рал почти без­бо­лез­нен­но. Как извест­но, когда афин­ские при­сяж­ные осуди­ли Сокра­та, вели­кий фило­соф ушел из жиз­ни имен­но так — при­нял из рук пала­ча чашу с ядом.

Но вер­нем­ся к про­бле­ме погре­бе­ния. Имен­но этой про­бле­ма­ти­ке посвя­ще­на одна из луч­ших тра­гедий Софок­ла — «Анти­го­на». Сюжет ее взят из фиван­ско­го цик­ла мифов. Дети Эди­па Этеокл и Поли­ник, уна­сле­до­вав власть после отца, повздо­ри­ли. Этеокл изгнал Поли­ни­ка; тот бежал в Аргос, но вско­ре при­шел оттуда на Фивы с вра­же­ским вой­ском. В про­ис­шед­шем сра­же­нии, всту­пив в схват­ку друг с дру­гом, оба бра­та погиб­ли. Новый царь Кре­онт поста­но­вил: Этео­к­ла похо­ро­нить со вся­че­ски­ми поче­стя­ми, а труп Поли­ни­ка оста­вить на поле боя без погре­бе­ния. Но заглав­ная геро­и­ня дра­мы — Анти­го­на, дочь Эди­па, — не мог­ла допу­стить, чтобы ее бра­та постиг­ла такая участь. Тай­но про­брав­шись ночью к телу Поли­ни­ка, она свер­ши­ла над ним сим­во­ли­че­ский погре­баль­ный обряд. Бро­сить на покой­но­го две-три гор­сти зем­ли — это­го было уже доста­точ­но, чтобы его душа обре­ла упо­ко­е­ние. Но Анти­го­на была схва­че­на, при­веде­на к Кре­он­ту, и царь рас­по­рядил­ся: за нару­ше­ние его ука­за зато­чить непо­кор­ную девуш­ку в тем­ни­цу, чтобы она умер­ла там от голо­да. В тюрь­ме Анти­го­на покон­чи­ла с собой, но правота оста­лась за ней — такое впе­чат­ле­ние долж­ны были полу­чить зри­те­ли после про­смот­ра тра­гедии. Ведь она отста­и­ва­ла свя­щен­ный, бога­ми уста­нов­лен­ный обы­чай вопре­ки чело­ве­че­ским рас­по­ря­же­ни­ям²³.

Опи­сан­ная здесь тес­ная связь меж­ду уча­стью тела и судь­бой души, да и общие пред­став­ле­ния о посмерт­ном бытии, харак­тер­ные для гре­че­ской циви­ли­за­ции, — всё это свиде­тель­ст­ву­ет: пол­но­цен­ная жизнь для гре­ка была воз­мож­на, преж­де все­го, как жизнь тела. Под­твер­жда­ет­ся про­ци­ти­ро­ван­ный выше тезис А. Ф. Лосе­ва.

Извест­но, что в рам­ках древ­не­гре­че­ских рели­ги­оз­ных пред­став­ле­ний и боги вос­при­ни­ма­лись как суще­ства не духов­ные, а вполне мате­ри­аль­ные, телес­ные, при­чем со все­ми соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми импли­ка­ци­я­ми. Так, олим­пий­цы вынуж­де­ны питать­ся, — хотя бы и сво­ей осо­бой пищей (амвро­си­ей и нек­та­ром), чтобы под­дер­жи­вать соб­ст­вен­ное бес­смер­тие. В жилах их течет некое подо­бие кро­ви, но это осо­бое веще­ство (Гомер назы­ва­ет его «ихор»). Даже смерт­ные люди могут ранить бога или боги­ню, с.14 при­чи­нить им боль. А уж при­чи­нить обиду, вызвать зависть како­го-нибудь боже­ства — это и вовсе про­ще про­сто­го.

Сно­ва и сно­ва, бро­сая взгляд на древ­не­гре­че­скую циви­ли­за­цию с раз­ных ракур­сов, мы убеж­да­ем­ся: вся она была про­ник­ну­та веще­ст­вен­ным, мате­ри­аль­ным нача­лом. Повто­рим, мате­ри­аль­ны сами боги! Не слу­чай­но даже эллин­ские фило­со­фы-ато­ми­сты (Демо­крит, Эпи­кур), осно­во­по­лож­ни­ки мате­ри­а­лиз­ма в миро­вой фило­соф­ской мыс­ли, отнюдь не отри­ца­ли суще­ст­во­ва­ния богов. Их тео­ри­ям небо­жи­те­ли ничуть не меша­ли; доста­точ­но было сде­лать поправ­ку, что бла­жен­ные оби­та­те­ли Олим­па тоже состо­ят из ато­мов. А любой совре­мен­ный мате­ри­а­лизм будет, разу­ме­ет­ся, реши­тель­но бороть­ся с рели­ги­ей.

Была ли вооб­ще духов­ность в том мире, о кото­ром мы здесь рас­ска­зы­ваем? Неко­то­рые уче­ные счи­та­ют, что нет, ни о чем подоб­ном не при­хо­дит­ся гово­рить вплоть до появ­ле­ния хри­сти­ан­ства. Но мог­ла ли без­ду­хов­ная циви­ли­за­ция поро­дить гоме­ров­ские поэ­мы и дра­мы Софок­ла, ста­туи Фидия и фило­соф­ские про­зре­ния Пла­то­на? Духов­ность, конеч­но же, была. Но «дух» и «плоть» еще не были ото­рва­ны друг от дру­га, вос­при­ни­ма­лись в целост­ном един­стве.

Su­ri­kov I. E.
The Sleep and the Death, the Bo­dy and the Soul, Ar­te­mi­do­rus and Freud (No­tes on So­me Spe­ci­fic Fea­tu­res of An­cient Greek Men­ta­li­ty)

In the ar­tic­le, se­ve­ral mu­tual­ly con­nec­ted fea­tu­res of An­cient Greek men­ta­li­ty are dealt with on the ma­te­rial of va­rio­us pie­ces of li­te­ra­ry tra­di­tion. The Sleep (Hyp­nos) and the Death (Tha­na­tos) are cal­led bro­thers by He­siod. Sleep is con­nec­ted with dreams, and ty­pi­cal Greek dreams, to jud­ge for instan­ce from Ar­te­mi­do­rus’ Onei­roc­ri­ti­ca, are in ma­ny ca­ses ra­ther un­li­ke our mo­dern dreams. If the lat­ter ha­ve, ac­cor­ding to Freud, a “cen­so­rial” function, in Greek dreams such a function was not highly de­ve­lo­ped. The Greeks of­ten dreamt about ge­ni­tals, coi­tus and so on. In this re­la­tion the si­tua­tion is, I da­re say, contra­ry to ours: not neut­ral sym­bo­lic was used to sub­sti­tu­te se­xual mat­ters, but — qui­te op­po­si­te! — se­xual sym­bo­lic could be used to sub­sti­tu­te non-se­xual mat­ters.

And in ge­ne­ral one can speak of mo­re frankness of the Greeks in the ques­tions of in­ti­ma­cy as com­pa­red with our ci­vi­li­za­tion’s views. It is pos­sib­le to re­mem­ber al­so a kind of ‘cult’ of ma­le nu­di­ty in Gree­ce. As Rus­sian poet and thin­ker Ma­xi­mi­lian Vo­los­hin said, the real fa­ce of a Greek was his bo­dy. It is vi­sib­le, in­ter alia, in ico­no­gra­phi­cal rep­re­sen­ta­tions.

The prio­ri­ty of the the­me of bo­dy (so­ma) in Greek con­no­ta­tions of hu­man exis­ten­ce is a ve­ry ty­pi­cal fea­tu­re. It is ma­ni­fest al­so in Greek per­cep­tion of the death and the fu­tu­re li­fe.