Жизненный и творческий путь Платона

с.3

1. ВСТУПИТЕЛЬНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Имя Пла­то­на явля­ет­ся не про­сто извест­ным, зна­чи­тель­ным или вели­ким. Тон­ки­ми и креп­ки­ми нитя­ми фило­со­фия Пла­то­на про­ни­зы­ва­ет не толь­ко миро­вую фило­со­фию, но и миро­вую куль­ту­ру. В евро­пей­ской исто­рии после Пла­то­на еще не было ни одно­го сто­ле­тия, когда не спо­ри­ли бы о Пла­тоне, то непо­мер­но его вос­хва­ляя, то вся­че­ски его при­ни­жая в каком-либо отно­ше­нии — исто­ри­ко-рели­ги­оз­ном, исто­ри­ко-лите­ра­тур­ном, исто­ри­че­ском или социо­ло­ги­че­ском. Миро­вые рели­гии, воз­ник­шие после Пла­то­на, ста­ра­лись пере­тя­нуть его на свою сто­ро­ну, обос­но­вы­вая при его помо­щи свое веро­уче­ние и неред­ко дости­гая в этом успе­ха. Но этот обос­но­ва­тель веро­уче­ний часто ока­зы­вал­ся так­же и их ковар­ным вра­гом. Ведь пла­то­низм в сво­ей осно­ве все же язы­че­ское уче­ние. Насту­па­ли момен­ты в исто­рии, когда пла­то­низм вдруг вос­ста­вал гроз­ной силой про­тив моно­те­и­сти­че­ско­го веро­уче­ния и под его уда­ра­ми начи­на­ли шатать­ся и падать те самые бого­слов­ские систе­мы, самым вер­ным союз­ни­ком кото­рых ранее казал­ся Пла­тон.

Гре­ки пери­о­да клас­си­ки и элли­низ­ма; древ­ние рим­ляне; араб­ские мыс­ли­те­ли, оппо­зи­ци­он­ные исла­му; позд­не­ан­тич­ный иуда­изм и сред­не­ве­ко­вая каба­ла; визан­тий­ское пра­во­сла­вие и рим­ский като­ли­цизм; визан­тий­ские мисти­ки XIV в., поды­то­жив­шие тыся­че­лет­ний визан­ти­низм, и немец­кие мисти­ки того же сто­ле­тия, создав­шие проч­ный мост от сред­не­ве­ко­во­го бого­сло­вия к немец­ко­му иде­а­лиз­му, и преж­де все­го к Кан­ту; теи­сты и пан­те­и­сты италь­ян­ско­го Воз­рож­де­ния; немец­кие гума­ни­сты; фран­цуз­ские рацио­на­ли­сты и англий­ские эмпи­ри­ки; субъ­ек­тив­ный иде­а­лист Фих­те, роман­ти­че­ский мифо­лог Шел­линг, созда­тель уни­вер­саль­ной диа­лек­ти­ки кате­го­рий Гегель; Шопен­гау­эр с его с.4 уче­ни­ем о мире разум­ных идей (кото­рое обыч­но ото­дви­га­ет­ся на зад­ний план по срав­не­нию с его уче­ни­ем о нера­зум­ной миро­вой воле); рус­ские фило­со­фы-иде­а­ли­сты вплоть до Вла­ди­ми­ра Соло­вье­ва и Сер­гея Тру­бец­ко­го; новей­шие немец­кие мыс­ли­те­ли вплоть до нео­кан­ти­ан­цев, гус­сер­ли­ан­цев и экзи­стен­ци­а­ли­стов; италь­ян­цы вплоть до Роз­ми­ни, Джо­бер­ти, Кро­че и Джен­ти­ле, англо-аме­ри­кан­ская фило­со­фия вплоть до Рой­са, Уайт­хеда и Сан­та­я­ны, мате­ма­ти­ки и физи­ки вплоть до Гей­зен­бер­га и Шредин­ге­ра; бес­чис­лен­ное коли­че­ство поэтов и про­за­и­ков, худож­ни­ков и кри­ти­ков, уче­ных и диле­тан­тов, твор­цов, ломаю­щих тра­ди­цию, и обы­ва­те­лей, трус­ли­во ее защи­щаю­щих, — все это необо­зри­мое мно­же­ство умов вот уже третье тыся­че­ле­тие спо­рит, вол­ну­ет­ся, горя­чит­ся из-за Пла­то­на, поет ему дифи­рам­бы или сни­жа­ет его до уров­ня обы­ва­тель­ской посред­ст­вен­но­сти. Мож­но ска­зать, что Пла­тон ока­зал­ся какой-то веч­ной про­бле­мой исто­рии чело­ве­че­ской куль­ту­ры, и пока нель­зя себе пред­ста­вить, когда, как, при каких обсто­я­тель­ствах и кем эта про­бле­ма будет окон­ча­тель­но раз­ре­ше­на.

Такое небы­ва­лое поло­же­ние свя­за­но с дво­я­ко­го рода послед­ст­ви­я­ми. Ведь посколь­ку Пла­тон посто­ян­но ока­зы­вал вли­я­ние и, с дру­гой сто­ро­ны, с ним посто­ян­но боро­лись, постоль­ку исто­рик фило­со­фии полу­ча­ет весь­ма инте­рес­ный, раз­но­об­раз­ный и более или менее лег­ко охва­ты­вае­мый в отдель­ные момен­ты исто­рии мате­ри­ал. Но в силу того обсто­я­тель­ства, что столь­ко людей о нем дума­ло и меч­та­ло, при­ни­ма­ло его или даже про­сто его изу­ча­ло, лич­ность и твор­че­ство Пла­то­на оку­та­ны непро­гляд­ным тума­ном раз­лич­ных легенд и ска­за­ний, даже сво­его рода мифов и ска­зок. И спра­ши­ва­ет­ся: как же добрать­ся сквозь непро­хо­ди­мую тол­щу это­го тума­на до под­лин­но­го Пла­то­на, как раз­га­дать, как сфор­му­ли­ро­вать истин­ную исто­ри­че­скую сущ­ность пла­то­нов­ской фило­со­фии, не впа­дая ни в какие пре­уве­ли­че­ния и по воз­мож­но­сти при­дер­жи­ва­ясь толь­ко фак­тов?

Но что такое фак­ты? Вся труд­ность как раз в том и заклю­ча­ет­ся, что часто быва­ет совер­шен­но невоз­мож­но уста­но­вить фак­ты, т. е. ква­ли­фи­ци­ро­вать дошед­шие до нас сведе­ния о Пла­тоне как сведе­ния о фак­тах, а не как фан­та­сти­че­ские вымыс­лы или про­сто сплет­ни. Неко­то­рые зару­беж­ные иссле­до­ва­те­ли (напри­мер, Цел­лер) в этих слу­ча­ях посту­па­ли очень про­сто: они с.5 под­вер­га­ли сомне­нию все мно­го­чис­лен­ные антич­ные свиде­тель­ства о Пла­тоне, толь­ко ино­гда, очень ред­ко, опус­ка­ясь с высоты сво­его ака­де­ми­че­ско­го вели­чия до при­зна­ния сооб­щае­мо­го собы­тия за дей­ст­ви­тель­ный факт. Одно у них ока­зы­ва­лось сомни­тель­ным и недо­сто­вер­ным, дру­гое — про­ти­во­ре­чи­вым, третье — чрез­вы­чай­но запу­тан­ным, чет­вер­тое — необос­но­ван­ным дифи­рам­бом, пятое — наме­рен­ным сни­же­ни­ем, шестое — исто­ри­ко-рели­ги­оз­ным или исто­ри­ко-фило­соф­ским тра­фа­ре­том и т. д. При такой гипер­кри­ти­ке мы ни о Пла­тоне, ни о каком ином антич­ном мыс­ли­те­ле ниче­го не можем как сле­ду­ет знать, не можем ска­зать ниче­го досто­вер­но­го, и все вооб­ще ока­зы­ва­ет­ся непо­зна­вае­мым. Это была огром­ная эпо­ха бур­жу­аз­ной исто­рио­гра­фии, кото­рая в насто­я­щее вре­мя как буд­то бы во мно­гом уже изжи­та.

Пре­одо­ле­ние гипер­кри­ти­ки дав­но кос­ну­лось и Пла­то­на. Одна­ко доста­точ­но подроб­ной кри­ти­че­ской био­гра­фии Пла­то­на мы все еще не име­ем. Вила­мо­виц-Мел­лен­дорф, один из послед­них круп­ных его био­гра­фов, сам допус­ка­ет такое неве­ро­ят­ное сме­ше­ние гипер­кри­ти­ки и фан­та­сти­ки, что его талант­ли­вая двух­том­ная био­гра­фия Пла­то­на никак не может счи­тать­ся в насто­я­щее вре­мя окон­ча­тель­ным сло­вом нау­ки. Совре­мен­но­му иссле­до­ва­те­лю Пла­то­на все еще при­хо­дит­ся кон­струи­ро­вать его био­гра­фию на свой страх и риск и опа­сать­ся за свои постро­е­ния со сто­ро­ны каких-то еще неве­до­мых нау­ке кри­ти­че­ских при­е­мов. Впро­чем, это отно­сит­ся не толь­ко к Пла­то­ну. Чем лич­ность заме­ча­тель­нее, тем более обрас­та­ет она в после­дую­щих поко­ле­ни­ях раз­но­го рода мифа­ми и сказ­ка­ми и тем труд­нее добрать­ся до исто­ри­че­ской прав­ды.

2. ПЛАТОН ДО ВСТРЕЧИ С СОКРАТОМ

Попро­бу­ем ска­зать о жиз­ни и твор­че­стве Пла­то­на то, что пред­став­ля­ет­ся нам кри­ти­че­ски точ­ным или хотя бы в извест­ной мере досто­вер­ным.

Мно­го спо­ри­ли преж­де все­го о датах жиз­ни Пла­то­на, хотя спо­ры эти носи­ли доволь­но-таки кро­хо­бор­че­ский харак­тер и каса­лись воз­мож­ных уточ­не­ний в пре­де­лах трех или четы­рех лет. В резуль­та­те изу­че­ния мно­го­чис­лен­ных источ­ни­ков наи­бо­лее досто­вер­ны­ми дата­ми его жиз­ни пред­став­ля­ют­ся 427—347 гг. до н. э.

с.6 По отцу Пла­тон был не про­сто высо­ко­го про­ис­хож­де­ния, но отда­лен­ным потом­ком послед­не­го атти­че­ско­го царя Код­ра. Если иметь в виду лите­ра­тур­ное наследие Пла­то­на, то его цар­ское про­ис­хож­де­ние, по-види­мо­му, нало­жи­ло на него свою печать. Прав­да, в Атти­ке во вто­рой поло­вине V в. до н. э. цари едва ли поль­зо­ва­лись каким-нибудь при­зна­ни­ем, так что речь может идти толь­ко о само­со­зна­нии Пла­то­на и его интим­ном само­чув­ст­вии. Пла­тон навсе­гда сохра­нил пре­зре­ние ко вся­кой тор­гов­ле, к погоне за бары­ша­ми, к непо­мер­но­му росту рабо­вла­де­ния, точ­нее же ска­зать, ко все­му тому, что на рубе­же V и IV вв. до н. э. в зна­чи­тель­ной мере ста­ло харак­тер­ным для атти­че­ской демо­кра­тии. Ведь имен­но в эту пору атти­че­ская демо­кра­тия вела гра­би­тель­ские вой­ны, стре­ми­лась к уве­ли­че­нию чис­ла рабов, экс­плу­а­ти­ро­ва­ла сво­их бра­тьев по кро­ви, гре­ков, и выса­сы­ва­ла бары­ши из коло­ний.

Не менее инте­рес­но про­ис­хож­де­ние Пла­то­на и по мате­ри. Мать Пла­то­на про­ис­хо­ди­ла по пря­мой линии от бра­та зна­ме­ни­то­го афин­ско­го зако­но­да­те­ля пер­вой поло­ви­ны VI в. до н. э. Соло­на, тоже родо­ви­то­го ари­сто­кра­та. Солон осу­ще­ст­вил целый ряд эко­но­ми­че­ских и поли­ти­че­ских реформ, спо­соб­ст­во­вав­ших раз­ло­же­нию родо­во­го строя. Одна из них состо­я­ла в том, что пра­ва и обя­зан­но­сти граж­дан уста­нав­ли­ва­лись в соот­вет­ст­вии с раз­ме­ра­ми их соб­ст­вен­но­сти. Это было во вся­ком слу­чае пред­при­я­ти­ем пере­до­вой, а не реак­ци­он­ной ари­сто­кра­тии, заклю­чав­шим в себе опре­де­лен­ную демо­кра­ти­че­скую тен­ден­цию. Надо отме­тить, что все зна­ме­ни­тые дея­те­ли пери­о­да рас­цве­та атти­че­ской демо­кра­тии (середи­ны V в. до н. э.), вклю­чая Перик­ла, по сво­е­му про­ис­хож­де­нию так­же были ари­сто­кра­та­ми, и при­том весь­ма высо­ко­го ран­га.

Итак, духов­ная атмо­сфе­ра ран­ней моло­до­сти Пла­то­на была про­ни­за­на не толь­ко анти­де­мо­кра­ти­че­ски­ми, но и анти­ти­ра­ни­че­ски­ми и антио­ли­гар­хи­ческ­н­ми тен­ден­ци­я­ми. Читай­те VIII кни­гу пла­то­нов­ско­го «Государ­ства». Там вы най­де­те ред­кий по сво­е­му сар­каз­му пам­флет и сати­ру как на все виды тира­нии, так и на все виды оли­гар­хии. Пла­тон пре­зи­рал не толь­ко бары­ши, но и ари­сто­кра­ти­че­ские тюрь­мы, смерт­ные каз­ни и изгна­ния. Не уди­ви­тель­но поэто­му, что Пла­тон остал­ся в сто­роне не толь­ко от уча­стия в делах демо­кра­ти­че­ско­го государ­ства, но и от оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота 404 г. до н. э. в Афи­нах, хотя сре­ди с.7 зна­ме­ни­тых 30 тира­нов нахо­дил­ся его соб­ст­вен­ный двою­род­ный дядя Кри­тий.

Бур­жу­аз­ные исто­ри­ки фило­со­фии, все­гда желав­шие во что бы то ни ста­ло ото­рвать Пла­то­на от живой жиз­ни и пред­ста­вить его в виде мрач­но­го мизан­тро­па, живу­ще­го в мире сво­их абстракт­ных постро­е­ний, под­верг­ли извра­щен­но­му тол­ко­ва­нию все те мно­го­чис­лен­ные сведе­ния, кото­рые дошли до нас об инте­ре­сах и заня­ти­ях Пла­то­на до встре­чи его с Сокра­том в 407 г. до н. э. Прав­да, в насто­я­щее вре­мя это абстракт­но-мета­фи­зи­че­ское пони­ма­ние жиз­ни и харак­те­ра Пла­то­на глу­бо­ко поко­леб­ле­но. Уста­нов­ле­но, напри­мер, что Пла­тон был отлич­ным гим­на­стом и, кро­ме того, отли­чал­ся в таких видах спор­та, как борь­ба и вер­хо­вая езда. Есть сведе­ния, что за успе­хи в борь­бе он полу­чил первую пре­мию на Ист­мий­ских, а, воз­мож­но, так­же и на Пифий­ских состя­за­ни­ях. Пла­тон отли­чал­ся таким высо­ким ростом и креп­ким тело­сло­же­ни­ем, что полу­чил про­зви­ще, кото­рое так и оста­лось за ним навсе­гда и отстра­ни­ло собой имя Ари­стокл, дан­ное ему роди­те­ля­ми в честь деда: ведь «пла­тос» по-гре­че­ски зна­чит шири­на, или широта (в дан­ном слу­чае име­лись в виду широ­кие пле­чи и грудь бор­ца Ари­сток­ла). Гово­ри­ли даже, что это про­зви­ще, навсе­гда остав­ше­е­ся за фило­со­фом, дал ему не кто иной, как Сократ.

Пла­тон учил­ся так­же музы­ке и живо­пи­си. Мы даже зна­ем име­на его учи­те­лей в этих обла­стях. Кро­ме того, он отда­вал­ся поэ­зии, и, по-види­мо­му, очень серь­ез­но. Если собрать воеди­но все сведе­ния антич­ных источ­ни­ков о худо­же­ст­вен­ных заня­ти­ях Пла­то­на, то необ­хо­ди­мо будет ска­зать, что он добил­ся успе­ха бук­валь­но во всех суще­ст­во­вав­ших тогда поэ­ти­че­ских жан­рах. Ему при­пи­сы­ва­ли про­из­веде­ния эпи­че­ско­го сти­ля и лири­ку (дифи­рам­бы и эле­ги­че­ские сти­хотво­ре­ния); он писал тра­гедии, и при­том настоль­ко зна­чи­тель­ные, что одна его тра­ги­че­ская тет­ра­ло­гия уже была пере­да­на акте­рам для репе­ти­ций, но тут, как сооб­ща­ют досто­вер­ные источ­ни­ки, про­ис­хо­дит зна­ком­ство Пла­то­на с Сокра­том, и Пла­тон сжи­га­ет все свои поэ­ти­че­ские про­из­веде­ния. Несо­мнен­но, нуж­но верить и тем источ­ни­кам, кото­рые рас­ска­зы­ва­ют о его твор­че­стве в обла­сти комедио­гра­фии. Учи­те­лем его в этой обла­сти назы­ва­ют зна­ме­ни­то­го сици­лий­ско­го комедио­гра­фа Эпи­хар­ма, кото­рый жил на рубе­же VI и V вв. до н. э. и был после­до­ва­те­лем Пифа­го­ра.

с.8 Исто­рия дала нам воз­мож­ность загля­нуть в тай­ни­ки поэ­ти­че­ско­го твор­че­ства моло­до­го Пла­то­на: до нас дошло 25 его эпи­грамм. Прав­да, неко­то­рые фило­ло­ги накла­ды­ва­ли свою тяже­лую руку на этот заме­ча­тель­ный пода­рок исто­рии и выска­зы­ва­ли раз­ные сомне­ния в под­лин­но­сти то одних, то дру­гих из этих эпи­грамм. Напом­ним для тех, кто не зани­ма­ет­ся спе­ци­аль­но антич­ной лите­ра­ту­рой, что тогдаш­няя эпи­грам­ма име­ет мало обще­го с этим жан­ром в новое и новей­шее вре­мя. Антич­ная эпи­грам­ма — это неболь­шое изящ­ное сти­хотво­ре­ние, выра­жен­ное в пла­сти­че­ской, почти все­гда скульп­тур­ной фор­ме. Глу­би­на, изя­ще­ство, часто ост­рая мысль, выра­жен­ная в крат­кой поэ­ти­че­ской фор­ме, — вот что такое антич­ная эпи­грам­ма. Тако­ва же она и в дошед­ших до нас 25 сти­хотвор­ных мини­а­тю­рах Пла­то­на; неред­ко в них зву­чат любов­но-лири­че­ские моти­вы. При­ведем две такие эпи­грам­мы.

Одна из них посвя­ще­на Пану — богу лесов и покро­ви­те­лю пас­ту­шьих стад. Пан игра­ет на сво­ей сви­ре­ли, а ним­фы пля­шут под его музы­ку:

Тише, источ­ни­ки скал и порос­шая лесом вер­ши­на! Раз­но­го­ло­сый, мол­чи, гомон пасу­щих­ся стад! Пан начи­на­ет играть на сво­ей слад­ко­звуч­ной сви­ре­ли, Влаж­ной губою сколь­зя по состав­ным трост­ни­кам. И, окру­жив его роем, спе­шат лег­ко­но­гие ним­фы, Ним­фы дере­вьев и вод, танец начать хоро­вой.

Еще одна эпи­грам­ма Пла­то­на посвя­ще­на спя­ще­му Эроту, богу люб­ви:

Толь­ко в тени­стую рощу вошли мы, как в ней увида­ли Сына Кифе­ры, малют­ку, подоб­но­го ябло­кам алым. Не было с ним ни кол­ча­на, ни лука кри­во­го, доспе­хи Под густо­лист­вен­ной чащей бле­стя­щих дере­вьев висе­ли, Сам же на розах цве­ту­щих, око­ван­ных негою сон­ной, Он, улы­ба­ясь, лежал, а над ним золо­ти­стые пче­лы Роем медо­вым кру­жи­лись и к слад­ким губам его льну­ли.

Все это пока еще толь­ко изящ­ная мини­а­тю­ра. Но мы не раз будем нахо­дить то же изя­ще­ство в дошед­ших до нас боль­ших про­за­и­че­ских про­из­веде­ни­ях Пла­то­на, под­лин­ность кото­рых нико­гда и никем не оспа­ри­ва­лась. Это все­ля­ет уве­рен­ность в под­лин­но­сти ран­них эпи­грамм Пла­то­на.

Пла­тон не был чужд иде­ям досо­кра­тов­ской натур­фи­ло­со­фии. Отри­цать вли­я­ние на него этих идей было бы ошиб­кой. Не кто иной, как Ари­сто­тель, свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Пла­тон был бли­зок к одно­му из с.9 извест­ных софи­стов и край­них инди­виду­а­ли­стов, Кал­ли­к­лу, кото­рый делал из герак­ли­тов­ско­го уче­ния о сплош­ной теку­че­сти сугу­бо ирра­цио­на­ли­сти­че­ские выво­ды. Веро­ят­но, через Кал­лик­ла Пла­тон и позна­ко­мил­ся вплот­ную с фило­со­фи­ей Герак­ли­та, что хоро­шо замет­но в про­из­веде­ни­ях Пла­то­на, где идея веч­но­го ста­нов­ле­ния выра­же­на глу­бо­ко и серь­ез­но. Во вся­ком слу­чае, Пла­тон знал Герак­ли­та доста­точ­но осно­ва­тель­но, для того чтобы в сво­их диа­ло­гах при­во­дить его весь­ма глу­бо­кие мыс­ли. Что же каса­ет­ся само­го Кал­лик­ла, изо­бра­жен­но­го Пла­то­ном в диа­ло­ге «Гор­гий», то хотя здесь его и кри­ти­ку­ет Сократ, но кри­ти­ка эта про­во­дит­ся в мяг­ких тонах, и Кал­ликл вовсе не изо­бра­жен таким глуп­цом, как, напри­мер, дру­гой софист, Гип­пий, в диа­ло­ге «Гип­пий боль­ший». С дру­гой сто­ро­ны, и сам Кал­ликл в этом пла­то­нов­ском диа­ло­ге, спо­ря с Сокра­том, ста­ра­ет­ся вести себя сдер­жан­но, хотя это ему и не все­гда уда­ет­ся. По все­му вид­но, что Пла­тон в какой-то мере был бли­зок с Кал­ли­к­лом и ценил его за какие-то заслу­ги, прав­да, нам неиз­вест­ные.

Невоз­мож­но допу­стить, что Пла­тон не изу­чал подроб­ней­шим обра­зом элей­скую фило­со­фию. Он отно­сил­ся с глу­бо­чай­шим почте­ни­ем к ее пред­ста­ви­те­лям. Одно из самых сво­их глу­бо­ких сочи­не­ний по диа­лек­ти­ке Пла­тон посвя­тил Пар­ме­ниду, оза­гла­вив его име­нем это­го фило­со­фа. Пар­ме­нид высту­па­ет здесь как вели­ча­вый, муд­рый и лас­ко­вый ста­рец. Отно­ше­ние Пла­то­на к нему и его соро­ка­лет­не­му уче­ни­ку Зено­ну под­черк­ну­то уче­ни­че­ское и почти­тель­ное. Созда­ет­ся види­мость, что Пла­тон у них учит­ся сво­ей диа­лек­ти­че­ской муд­ро­сти, хотя то Еди­ное, кото­ро­му посвя­щен пла­то­нов­ский «Пар­ме­нид», рез­ко про­ти­во­ре­чит уче­нию элей­цев и име­ет очень мало обще­го с их непо­движ­ным, непо­зна­вае­мым и немыс­ли­мым Еди­ным.

Тот, кто тща­тель­но изу­чит пла­то­нов­ско­го «Пар­ме­нида», убедит­ся в том, что элей­ское Еди­ное для Пла­то­на — это толь­ко пер­вый шаг его диа­лек­ти­ки, за кото­рым сле­ду­ет целая систе­ма вза­и­мо­пе­ре­хо­дя­щих кате­го­рий, чуж­дая и Пар­ме­ниду, и Зено­ну. Пла­тон учил­ся имен­но у элей­цев и в сво­ей диа­лек­ти­ке про­дол­жал и раз­ви­вал их нераз­ви­тые и одно­сто­рон­ние кате­го­рии.

Каж­до­му чита­те­лю Пла­то­на, зна­ко­мо­му с антич­ной фило­со­фи­ей, ясно, что Пла­тон все­гда был очень с.10 бли­зок и к пифа­го­рей­цам; и едва ли его зна­ком­ство с ними нача­лось толь­ко во вре­мя пер­во­го его путе­ше­ст­вия в Сици­лию, хотя он и мог там сопри­кос­нуть­ся с пифа­го­рей­ским сою­зом. Доста­точ­но взять такое отно­си­тель­но ран­нее про­из­веде­ние Пла­то­на, как «Федон», чтобы почув­ст­во­вать ту пифа­го­рей­скую обста­нов­ку, в кото­рой Пла­тон рису­ет смерть Сокра­та. Диа­лог этот состо­ит из рас­ска­за пифа­го­рей­ца Федо­на о смер­ти Сокра­та дру­го­му лицу, тоже пифа­го­рей­цу, Эхе­кра­ту. Федон пере­да­ет Эхе­кра­ту бесе­ду, кото­рую Сократ вел перед смер­тью со сво­и­ми уче­ни­ка­ми, и сре­ди его уче­ни­ков-собе­сед­ни­ков фигу­ри­ру­ют так­же пифа­го­рей­цы — фиван­цы Сим­мий и Кебет. Глав­ное же, что вопро­сы о бес­смер­тии души ста­вят Сокра­ту имен­но они. Кро­ме сво­его чисто фило­соф­ско­го уче­ния об иде­ях Сократ подроб­но изла­га­ет в том же диа­ло­ге орфи­ко-пифа­го­рей­ский миф о пере­се­ле­нии душ, о загроб­ном суде, награ­дах и нака­за­ни­ях. Этот же миф мы нахо­дим в «Гор­гии», а так­же и во мно­гих дру­гих диа­ло­гах Пла­то­на, вплоть до самых послед­них. Едва ли весь этот пифа­го­ре­изм рас­цвел у Пла­то­на пыш­ным цве­том ни с того ни с сего.

Нако­нец в 1917 г. швед­ка Ева Закс дока­за­ла непо­сред­ст­вен­ную связь Пла­то­на с Демо­кри­том. В 1923 г. Эрих Франк при­влек к реше­нию про­бле­мы вза­и­моот­но­ше­ний Демо­кри­та и Пла­то­на еще более обшир­ные мате­ри­а­лы, и с тех пор реши­тель­ное отри­ца­ние вся­кой свя­зи меж­ду эти­ми дву­мя фило­со­фа­ми ста­ло счи­тать­ся при­зна­ком уж очень боль­шой отста­ло­сти. Вза­и­моот­но­ше­ние их уче­ний было бы неумест­но подроб­но рас­смат­ри­вать в насто­я­щем очер­ке. Важ­но под­черк­нуть здесь лишь то, что Пла­тон вовсе не ото­рван от ста­рой досо­кра­тов­ской натур­фи­ло­со­фии и что он мно­гое вос­при­нял у Демо­кри­та, кото­рый к тому же был его совре­мен­ни­ком и умер уже после Сокра­та. Как извест­но, Демо­крит свои ато­мы назы­вал «иде­я­ми», Пла­тон же отнюдь не чуж­дал­ся тер­ми­на «атом»¹.

Линии Демо­кри­та и Пла­то­на, т. е. их фило­соф­ские тен­ден­ции, были про­ти­во­по­лож­ны. В то же вре­мя оба они были очень слож­ны­ми фигу­ра­ми, и уче­ния с.11 того и дру­го­го мож­но рас­смат­ри­вать не толь­ко с точ­ки зре­ния их про­ти­во­по­лож­но­сти. Пла­тон мог заим­ст­во­вать у Демо­кри­та уче­ние об ато­мах, так же как у Герак­ли­та он заим­ст­во­вал кон­цеп­цию все­об­ще­го ста­нов­ле­ния, у эле­а­тов — кон­цеп­цию непо­движ­но­го Еди­но­го и у пифа­го­рей­цев — кон­цеп­цию чисел. Это, конеч­но, не зна­чит, что Пла­тон эклек­тик. Но почти все свои основ­ные кате­го­рии он поза­им­ст­во­вал из преж­ней натур­фи­ло­со­фии, при­сту­пив к раз­ра­бот­ке их на дру­гой, более высо­кой сту­пе­ни.

Таким обра­зом, к момен­ту встре­чи с Сокра­том в 407 г. до н. э. Пла­тон, весь­ма талант­ли­вый моло­дой чело­век, жад­но впи­тал в себя все послед­ние дости­же­ния тогдаш­ней циви­ли­за­ции. Он — пре­ми­ро­ван­ный гим­наст, борец и наезд­ник. Он — музы­кант и живо­пи­сец. Он — поэт, т. е. эпик, лирик и дра­ма­тург. Он обща­ет­ся с мод­ны­ми тогда фило­со­фа­ми-софи­ста­ми, ста­ра­тель­но изу­ча­ет Герак­ли­та, Пар­ме­нида, пифа­го­рей­цев, Демо­кри­та и мно­го­му у них учит­ся. Нет толь­ко ника­ких сведе­ний о его обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти. Прав­да, для этой послед­ней он был еще слиш­ком молод. Сведе­ния о его уча­стии в про­цес­се Сокра­та смут­ны и нена­деж­ны. Но в даль­ней­шем мы увидим, что, будучи далек от теку­щей поли­ти­ки, он в прин­ци­пе все­гда оста­вал­ся государ­ст­вен­но мыс­ля­щим фило­со­фом. Государ­ство для него — это та живая сти­хия, в кото­рой он толь­ко и мыс­лил осу­щест­вле­ние сво­ей фило­со­фии. И тем не менее нет ника­ких сведе­ний об отно­ше­нии Пла­то­на к окру­жаю­щей его обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской обста­нов­ке в этот ран­ний пери­од до встре­чи с Сокра­том. Как мы уже гово­ри­ли, он укло­нил­ся от уча­стия в прав­ле­нии 30-ти вопре­ки сво­е­му ари­сто­кра­ти­че­ско­му про­ис­хож­де­нию и настой­чи­вым прось­бам сво­их род­ст­вен­ни­ков и дру­зей. Надо пола­гать, что обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ские сим­па­тии и анти­па­тии Пла­то­на по-насто­я­ще­му про­яви­лись толь­ко после встре­чи с Сокра­том. Веро­ят­но, встре­тив Сокра­та, Пла­тон пере­жил глу­бо­чай­шую духов­ную рево­лю­цию. С тех пор уже не слыш­но ни о его заня­ти­ях спор­том, ни о худо­же­ст­вен­ных опы­тах, ни о свя­зях с софи­ста­ми. Ни о каком про­фес­сио­на­лиз­ме в ука­зан­ных обла­стях теперь не мог­ло быть и речи. Сократ в этой юной и талант­ли­вой душе все пере­вер­нул вверх дном. Для Пла­то­на нача­лась новая эра: Сократ ока­зал­ся для него неза­хо­дя­щим солн­цем. Без изо­бра­же­ния Сокра­та не с.12 обхо­ди­лось теперь ни одно про­из­веде­ние Пла­то­на. Впо­след­ст­вии воз­ник­ла даже леген­да, буд­то Сократ нака­нуне встре­чи с Пла­то­ном видел во сне у себя на груди лебедя, кото­рый потом высо­ко взле­тел с звон­ким пени­ем, и буд­то на дру­гой день после встре­чи с Пла­то­ном Сократ вос­клик­нул: «Вот мой лебедь!» Сократ, прав­да, не участ­ву­ет в послед­нем диа­ло­ге Пла­то­на, в «Зако­нах». Одна­ко «Зако­ны» — это тоже нечто новое и небы­ва­лое, о чем необ­хо­ди­мо гово­рить спе­ци­аль­но.

Но кто же такой Сократ?

3. СОКРАТ

Когда Пла­тон позна­ко­мил­ся с Сокра­том, Сокра­ту было уже за шесть­де­сят. Он дав­но гре­мел по всей Гре­ции — не столь­ко сво­ей фило­со­фи­ей и сво­им учи­тель­ст­вом жиз­ни, сколь­ко сво­ей быто­вой ори­ги­наль­но­стью, фило­соф­ским чуда­че­ст­вом и необыч­ным поведе­ни­ем. Род свой он вел отнюдь не от царей, был сыном про­сто­го каме­но­те­са-вая­те­ля, кото­рый едва ли мог, да при­том едва ли даже и хотел, дать сво­е­му сыну утон­чен­ное обра­зо­ва­ние и окру­жить его послед­ни­ми ново­стя­ми тогдаш­ней циви­ли­за­ции. Ни в наруж­но­сти Сокра­та, ни в его поведе­нии не было ров­но ниче­го ари­сто­кра­ти­че­ско­го. Он был лыс, при­зе­мист, со сво­ей про­слав­лен­ной шиш­кой на лбу, с при­плюс­ну­тым носом и тол­сты­ми губа­ми, с гла­за­ми навы­ка­те. Его часто виде­ли боси­ком на база­рах и пло­ща­дях. Одеж­да у него была одна и та же зимой и летом и, как пере­да­ют, хуже, чем у рабов. Спе­ци­аль­но­сти у него не было ника­кой, и труд­но было ска­зать, чем он, соб­ст­вен­но, зани­мал­ся. Выпол­няя граж­дан­ский долг, он три­жды бывал в воен­ных похо­дах, заха­жи­вал в Народ­ное собра­ние, куда вооб­ще ходил вся­кий, кто толь­ко хотел, но ни о каких регу­ляр­ных обще­ст­вен­ных или государ­ст­вен­ных заня­ти­ях не было и речи. Впро­чем, извест­но, что в 404 г. до н. э. пра­ви­тель­ство 30 тира­нов хоте­ло при­влечь его на свою сто­ро­ну как чело­ве­ка весь­ма попу­ляр­но­го в наро­де и обще­стве. Но извест­но и то, что он от это­го укло­нил­ся, рискуя под­верг­нуть­ся репрес­си­ям.

Впро­чем, одно его заня­тие дей­ст­ви­тель­но мож­но счи­тать сво­его рода про­фес­си­ей. Оно заклю­ча­лось в том, что он посто­ян­но зада­вал всем какие-нибудь вопро­сы, доб­ро­душ­ные, но одно­вре­мен­но каверз­ные. И поче­му-то все­гда полу­ча­лось так, что его собе­сед­ник, с.13 иной раз само­до­воль­ный нахал, запу­ты­вал­ся и в кон­це кон­цов ниче­го не мог отве­тить. Но Сократ, изо­бра­жая себя про­ста­ком, все­гда делал вид, что все неуда­чи сво­его собе­сед­ни­ка при­пи­сы­ва­ет толь­ко себе. Мно­гие при­ни­ма­ли это доб­ро­ду­шие Сокра­та за чистую моне­ту, да и дей­ст­ви­тель­но в сво­их бес­чис­лен­ных спо­рах, как гла­сят все источ­ни­ки, он сохра­нял неиз­мен­ное доб­ро­ду­шие и какую-то непо­ко­ле­би­мую незло­би­вость.

В источ­ни­ках часто гово­рит­ся о маги­че­ском дей­ст­вии речей Сокра­та. Один из собе­сед­ни­ков Сокра­та так гово­рит в «Меноне» (80a): «…ты меня закол­до­вал и зача­ро­вал и до того заго­во­рил, что в голо­ве у меня пол­ная пута­ни­ца. А еще, по-мое­му, если мож­но пошу­тить, ты очень похож и видом, и всем на плос­ко­го мор­ско­го ска­та: он ведь вся­ко­го, кто к нему при­бли­зит­ся и при­кос­нет­ся, при­во­дит в оце­пе­не­ние, а ты сей­час, мне кажет­ся, сде­лал со мной то же самое — я оце­пе­нел. У меня в самом деле и душа оце­пе­не­ла, и язык отнял­ся — не знаю, как тебе и отве­чать». Алки­ви­ад в «Пире» (215d—216a) гово­рит: «Когда я слу­шаю его (Сокра­та. — А. Л.), серд­це у меня бьет­ся гораздо силь­нее, чем у бес­ну­ю­щих­ся кори­бан­тов, а из глаз моих от речей его льют­ся сле­зы… этот Мар­сий² при­во­дил меня часто в такое состо­я­ние, что мне каза­лось — нель­зя боль­ше жить так, как я живу… Да я и сей­час отлич­но знаю, что сто́ит лишь мне начать его слу­шать, как я не выдер­жу и впа­ду в такое же состо­я­ние».

Дру­гие, наобо­рот, очень рано начи­на­ли чув­ст­во­вать в его вопро­сах какое-то скры­тое изде­ва­тель­ство и уж во вся­ком слу­чае какую-то иро­нию. Эта зна­ме­ни­тая иро­ния Сокра­та не толь­ко при­зна­на все­ми антич­ны­ми источ­ни­ка­ми, но и навсе­гда оста­лась в памя­ти все­го куль­тур­но­го чело­ве­че­ства. Но в кон­це кон­цов эта иро­ния была мало кому по душе: ари­сто­кра­ты счи­та­ли его раз­вяз­ным про­сто­люди­ном, а демо­кра­ты виде­ли в нем сво­его раз­об­ла­чи­те­ля.

Чем была совре­мен­ная Сокра­ту и Пла­то­ну афин­ская демо­кра­тия? Ведь преж­ние геро­и­че­ские иде­а­лы, иде­а­лы пер­вой поло­ви­ны V в. до н. э., про­стые, суро­вые и кра­си­вые, были дав­но забы­ты. Неиз­мен­но бога­тев­шие рабо­вла­дель­че­ские Афи­ны жили с.14 гра­би­тель­ски­ми вой­на­ми, пого­ней за бары­ша­ми, новы­ми терри­то­ри­я­ми, раба­ми. На гни­лой поч­ве вырож­дав­шей­ся демо­кра­тии заро­ди­лись край­ний инди­виду­а­лизм, все­гдаш­няя уве­рен­ность в себе, эго­изм и жаж­да вла­сти. Сократ сво­и­ми с виду про­сты­ми и невин­ны­ми вопро­са­ми раз­об­ла­чал не толь­ко пош­лость обы­ва­тель­ских пред­став­ле­ний, но и ни на чем не осно­ван­ную само­уве­рен­ность сто­рон­ни­ков тогдаш­не­го дема­го­ги­че­ско­го режи­ма.

В кон­це кон­цов ока­за­лось, что он реши­тель­но всем сто­ял попе­рек доро­ги. Что было с ним делать? Про­ти­во­сто­ять его обще­гре­че­ской попу­ляр­но­сти было совер­шен­но невоз­мож­но. Еще менее воз­мож­но было для его мно­го­чис­лен­ных собе­сед­ни­ков побеж­дать его в бес­ко­неч­ных спо­рах. Его дол­го тер­пе­ли и дол­го смот­ре­ли сквозь паль­цы на его с виду доб­ро­душ­ную, но по суще­ству сво­е­му раз­ру­ши­тель­ную дея­тель­ность. И вот слу­чи­лось то стран­ное и непо­нят­ное, что и по сей день удив­ля­ет всех, начи­ная с вер­но­го уче­ни­ка Сокра­та — Ксе­но­фон­та: вла­сти, счи­тав­шие себя демо­кра­ти­че­ски­ми, не выдер­жа­ли этой доб­ро­душ­ной иро­нии Сокра­та, и ему был выне­сен судеб­ный при­го­вор — такой, како­го до тех пор еще нико­му не выно­си­ли в Афи­нах в слу­ча­ях отвле­чен­ных идей­ных раз­но­гла­сий. Было реше­но его каз­нить. Но Сократ остал­ся вер­ным сво­е­му миро­воз­зре­нию даже здесь. Хотя неглас­но ему и была пре­до­став­ле­на пол­ная воз­мож­ность бежать из тюрь­мы и уйти в изгна­ние, он пред­по­чел пре­тер­петь казнь и выпить пред­на­зна­чен­ную ему чашу с цику­той. При этом он не уста­вал про­слав­лять зако­ны сво­ей стра­ны и убеж­ден­но выдви­гать стро­гое тре­бо­ва­ние для себя и для всех пови­но­вать­ся зако­нам сво­ей роди­ны, како­вы бы они ни были, до тех пор, пока они не ока­жут­ся отме­нен­ны­ми. Послед­ни­ми его сло­ва­ми перед смер­тью, как пишет Пла­тон в сво­ем «Федоне», было обра­ще­ние к сво­е­му уче­ни­ку Кри­то­ну с прось­бой не забыть при­не­сти в жерт­ву Аскле­пию пету­ха: таков был обы­чай после выздо­ров­ле­ния. И здесь Сократ выска­зал иро­ни­че­ское суж­де­ние: под выздо­ров­ле­ни­ем он пони­мал в дан­ном слу­чае свою смерть и уход в иную жизнь.

Вот с кем встре­тил­ся Пла­тон в 407 г. до н. э., за восемь лет до упо­мя­ну­той каз­ни.

Но преж­де чем гово­рить о вли­я­нии Сокра­та на Пла­то­на, зада­дим себе вопрос: чему же все-таки учил Сократ? На это не так лег­ко отве­тить. Гораздо лег­че с.15 отве­тить на вопрос, чему он не учил, а так­же на вопрос, как имен­но он учил. Меж­ду про­чим, Сократ был ори­ги­на­лом и чуда­ком еще и в том отно­ше­нии, что он нико­гда и ниче­го не писал. Он был доста­точ­но обра­зо­ван­ным, хотя обра­зо­ва­ние это не было полу­че­но каким-либо систе­ма­ти­че­ским путем, но воз­ник­ло само собой, из обще­ния с людь­ми и, может быть, до неко­то­рой сте­пе­ни из чте­ния фило­со­фов и поэтов. Сократ едва ли хоро­шо знал натур­фи­ло­со­фию пред­ше­ст­во­вав­ше­го пери­о­да. Тем не менее он ста­вил такие вопро­сы, на кото­рые преж­няя натур­фи­ло­со­фия была отве­тить не в состо­я­нии. Это были вопро­сы не о при­ро­де, не о точ­ных нау­ках, не о богах. Вопро­сы эти каса­лись чело­ве­че­ско­го созна­ния, чело­ве­че­ской души, на девять деся­тых — мора­ли и назна­че­ния чело­ве­ка, поли­ти­ки или эсте­ти­ки.

К Сокра­ту при­хо­ди­ли с вопро­са­ми о доб­ре и зле, о спра­вед­ли­вом и закон­ном, о пре­крас­ном и без­образ­ном. И после его разъ­яс­не­ний обыч­но выхо­ди­ло так, что у собе­сед­ни­ков оста­ва­лось толь­ко недо­уме­ние и то, что рань­ше каза­лось ясным и понят­ным, ста­но­ви­лось смут­ным и неопре­де­лен­ным, обя­за­тель­но тре­бу­ю­щим даль­ней­ше­го иссле­до­ва­ния.

Веро­ят­но, был прав Ари­сто­тель, кото­рый нахо­дил в фило­со­фии Сокра­та по пре­иму­ще­ству поис­ки фор­му­ли­ров­ки общих поня­тий на осно­ве изу­че­ния отдель­ных вещей, кото­рые мож­но под­ве­сти под эти поня­тия. Спу­тан­ная обы­ва­тель­ская мысль, желая дать опре­де­ле­ние како­го-нибудь поня­тия, все­гда сво­дит его к той или иной част­ной харак­те­ри­сти­ке, кото­рая ей луч­ше все­го извест­на. Сократ с неимо­вер­ной лег­ко­стью раз­би­вал эти обы­ва­тель­ские пред­став­ле­ния, и тогда полу­ча­лось: девуш­ка может быть пре­крас­ной, а что такое пре­крас­ное само по себе — неиз­вест­но; и лошадь может быть пре­крас­ной, но что такое пре­крас­ное вооб­ще? Для реше­ния это­го вопро­са одной лоша­ди или одной девуш­ки, да и мно­гих лоша­дей или деву­шек ока­зы­ва­лось совер­шен­но недо­ста­точ­но. По-види­мо­му, индук­тив­но-дефи­ни­тор­ный метод и был той фило­соф­ской ново­стью, кото­рую про­воз­гла­шал Сократ, был его откры­ти­ем, хотя, созна­вал ли это обсто­я­тель­ство сам Сократ, оста­ет­ся неиз­вест­ным, не гово­ря уже о том, что с точ­ки зре­ния фило­соф­ской это слиш­ком фор­маль­ный момент.

Необ­хо­ди­мо доба­вить, что зна­ме­ни­тый сокра­тов­ский вопро­со-ответ­ный харак­тер иска­ния исти­ны тоже, с.16 веро­ят­но, был одним из момен­тов, спе­ци­фич­ных для его фило­со­фии. Конеч­но, раз­го­ва­ри­вать и спо­рить очень люби­ли и софи­сты. Одна­ко, насколь­ко мож­но судить по мно­же­ству дошед­ших до нас исто­ри­че­ских дан­ных, эти софи­сти­че­ские спо­ры слиш­ком часто ста­но­ви­лись само­це­лью, отли­ча­лись отсут­ст­ви­ем иска­ния поло­жи­тель­ных иде­а­лов и часто дохо­ди­ли до пусто­сло­вия и бес­прин­цип­но­сти. У Сокра­та и софи­стов, несо­мнен­но, была и еще одна общая чер­та: и он, и они инте­ре­со­ва­лись по пре­иму­ще­ству чело­ве­ком, его мыш­ле­ни­ем и разу­мом, его созна­ни­ем и мора­лью, его обще­ст­вен­ным и лич­ным поведе­ни­ем. Но совре­мен­ная Сокра­ту софи­сти­ка была самое боль­шее кра­си­вым и с виду непо­беди­мым ора­тор­ским искус­ст­вом. Сократ же посто­ян­но стре­мил­ся дой­ти до какой-нибудь поло­жи­тель­ной исти­ны, хотя и не спе­шил с ее утвер­жде­ни­ем и тем более с ее фор­му­ли­ров­кой. Диа­лек­ти­ка, и при­том диа­лек­ти­ка в ее поло­жи­тель­ном смыс­ле, в ее посто­ян­ном иска­нии объ­ек­тив­ной исти­ны, — вот то новое, чем Сократ рез­ко отли­ча­ет­ся и от ста­рой натур­фи­ло­со­фии, и от софи­сти­ки.

Но постав­лен­ный нами выше вопрос о том, чему же, соб­ст­вен­но гово­ря, учил Сократ, все же при помо­щи этой харак­те­ри­сти­ки его мето­да не раз­ре­ша­ет­ся. Повто­ря­ем, то, что Сократ все­гда ста­рал­ся добить­ся исти­ны, это ясно; но что́ имен­но для него было исти­ной, не вполне ясно и теперь. Для антич­но­го фило­со­фа V в. до н. э. одна из суще­ст­вен­ных про­блем — про­бле­ма рели­гии. Как отно­сил­ся к ней Сократ? Невоз­мож­но верить Ксе­но­фон­ту (да едва ли кто и верит), что Сократ попро­сту защи­щал тра­ди­ци­он­ную рели­гию и был бла­го­че­сти­вым в обыч­ном, быто­вом смыс­ле сло­ва. Разу­ме­ет­ся, ни о каком ате­из­ме в дан­ном слу­чае так­же не может идти речь. Одна­ко поче­му же все-таки офи­ци­аль­ное обви­не­ние Сокра­та состо­я­ло в том, что он вво­дит новые боже­ства и этим раз­вра­ща­ет юно­ше­ство? Едва ли это дей­ст­ви­тель­но были новые боже­ства; то, что Ари­сто­фан в комедии «Обла­ка» изо­бра­зил Сокра­та поклон­ни­ком каких-то новых божеств, кото­рые он неук­лю­же, хотя и комич­но, назвал Обла­ка­ми, — это резуль­тат раз­дра­же­ния, кото­рое вызы­ва­ла у комедио­гра­фа, выра­зи­те­ля инте­ре­сов кре­стьян, город­ская циви­ли­за­ция. В дан­ном слу­чае у Ари­сто­фа­на дей­ст­во­вал ста­рый дере­вен­ский инстинкт: нель­зя тро­гать тра­ди­ци­он­ных богов и нель­зя о них рас­суж­дать.

с.17 Новым у Сокра­та был его рацио­на­лизм, посто­ян­ное диа­лек­ти­че­ское рас­суж­де­ние, может быть, и не пря­мо о богах, но во вся­ком слу­чае о тех выс­ших силах, кото­рые целе­со­об­раз­но управ­ля­ют чело­ве­ком. Сократ дей­ст­ви­тель­но рас­про­стра­нял­ся о каком-то боге как о прин­ци­пе неко­ей выс­шей спра­вед­ли­во­сти, чело­ве­че­ской и обще­ми­ро­вой, к тому же не назы­вая это­го бога ника­ким име­нем. Если угод­но, это и было у Сокра­та «введе­ни­ем новых божеств», пото­му что речь о таком боге, неан­тро­по­морф­ном и даже безы­мян­ном, полу­чен­ном в резуль­та­те логи­че­ско­го рас­суж­де­ния в каче­стве неко­е­го поня­тия о все­об­щей целе­со­об­раз­но­сти, неми­фи­че­ско­го и некуль­то­во­го, — такая речь, конеч­но, зву­ча­ла для афин­ско­го обы­ва­те­ля того вре­ме­ни доста­точ­но дико и ате­и­стич­но.

Сократ любил гово­рить о государ­стве и обще­стве. Но опять-таки, чему же он здесь учил и какие выдви­гал прин­ци­пы? Может пока­зать­ся стран­ным наш ответ, что Сократ не сочув­ст­во­вал ника­кой государ­ст­вен­ной систе­ме, суще­ст­во­вав­шей в его вре­ме­на в Гре­ции, и так­же ника­кое реаль­но суще­ст­во­вав­шее тогда обще­ство не пре­льща­ло его сво­и­ми обы­ча­я­ми, нра­ва­ми и поряд­ка­ми. Одна­ко это пока­жет­ся стран­ным толь­ко тому, кто не учи­ты­ва­ет соци­аль­но-поли­ти­че­ской обста­нов­ки в Гре­ции в кон­це V в. до н. э. Обста­нов­ка эта была ужас­ной. В пред­смерт­ных судо­ро­гах поги­бал гре­че­ский клас­си­че­ский полис, шли к пол­но­му раз­ло­же­нию его клас­сы и сосло­вия. Гре­че­ская куль­ту­ра V в. до н. э. пора­жа­ет вся­ко­го исто­ри­ка — да и не толь­ко исто­ри­ка — необы­чай­но быст­рым пере­хо­дом от рас­цве­та к упад­ку. В нача­ле века перед нами еще юный полис рабо­вла­дель­че­ской демо­кра­тии, успеш­но побеж­даю­щий дес­по­ти­че­скую Пер­сию, в середине века — небы­ва­лый рас­цвет, о кото­ром до сих пор не может забыть куль­тур­ное чело­ве­че­ство, рас­цвет все­го на несколь­ко деся­ти­ле­тий, а уже во вто­рой поло­вине века — это раз­ло­же­ние, тра­ги­че­ская Пело­пон­нес­ская вой­на, конец ста­рых иде­а­лов, захват­ни­че­ский коло­ни­а­лизм Афин и ари­сто­кра­ти­че­ское пре­да­тель­ство Спар­ты, высту­пив­шей про­тив Афин в сою­зе с дес­по­ти­че­ской Пер­си­ей. После оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота 404 г. до н. э. демо­кра­тия в Афи­нах фор­маль­но была вос­ста­нов­ле­на, но ее раз­ло­же­ние неиз­мен­но про­дол­жа­лось, пока во вто­рой поло­вине IV в. до н. э. Гре­ция не поте­ря­ла сво­ей неза­ви­си­мо­сти и уже навсе­гда не пре­вра­ти­лась в жал­кую с.18 про­вин­цию. Сократ дей­ст­во­вал в самый ост­рый пери­од раз­ло­же­ния афин­ской демо­кра­тии, а Пла­тон умер все­го за десять лет до македон­ско­го заво­е­ва­ния Гре­ции, и его фило­со­фия ока­за­лась непо­сред­ст­вен­ным кану­ном фило­со­фии элли­низ­ма.

Спра­ши­ва­ет­ся: за что было ухва­тить­ся мыс­ля­ще­му чело­ве­ку в такую ката­стро­фи­че­скую годи­ну? Слав­ное про­шлое поги­ба­ло, а в иных обла­стях и совсем уже погиб­ло. Новая куль­ту­ра еще не воз­ник­ла, и при Сокра­те едва ли даже наме­ча­лись какие-нибудь ее кон­ту­ры. Мог ли он, ост­рый мыс­ли­тель и про­ни­ца­тель­ный кри­тик совре­мен­ной ему дей­ст­ви­тель­но­сти, быть при­вер­жен­цем тогдаш­ней демо­кра­тии или ари­сто­кра­тии, оли­гар­хии или тира­нии? Мог ли он про­слав­лять Афи­ны или Спар­ту, не видеть поли­ти­че­ской огра­ни­чен­но­сти вождей рабо­вла­дель­че­ской демо­кра­тии, не чув­ст­во­вать гроз­но надви­гав­шей­ся соци­аль­но-поли­ти­че­ской ката­стро­фы? Ясно одно: мыс­ля­ще­му чело­ве­ку в этой обста­нов­ке девать­ся было некуда. Сократ слиш­ком глу­бо­ко чув­ст­во­вал раз­вал на сто­роне как демо­кра­тов, так и ари­сто­кра­тов, слиш­ком хоро­шо видел нару­ше­ние и с той и с дру­гой сто­ро­ны зако­нов спра­вед­ли­во­сти, как он их пони­мал, чтобы питать какие-нибудь опре­де­лен­ные соци­аль­но-поли­ти­че­ские сим­па­тии или анти­па­тии.

Но имен­но в силу сво­его анти­дог­ма­тиз­ма Сократ и полу­чил обще­ан­тич­ное зна­че­ние, несмот­ря на пест­рую сме­ну самых раз­но­об­раз­ных эпох, про­шед­ших от его смер­ти до кон­ца антич­но­го мира. Мало того, он остал­ся глу­бо­ко при­вле­ка­тель­ным мыс­ли­те­лем, мож­но ска­зать, на все вре­ме­на: Маркс назвал его «оли­це­тво­ре­ни­ем фило­со­фии»³.

Пере­ход­ные пери­о­ды вооб­ще часто созда­ют гени­ев, кото­рые имен­но в резуль­та­те пере­ход­но­го харак­те­ра сво­его вре­ме­ни сра­зу при­над­ле­жат и преды­ду­щей и после­дую­щей эпо­хе. Таков Гомер, поэ­мы кото­ро­го с.19 воз­ник­ли на рубе­же общин­но-родо­во­го и клас­со­во­го рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства. Таков Дан­те, этот, по Энгель­су, «послед­ний поэт сред­не­ве­ко­вья и вме­сте с тем пер­вый поэт ново­го вре­ме­ни»⁴. Таков Шекс­пир, послед­ний дра­ма­тург Воз­рож­де­ния и пер­вый дра­ма­тург ново­го вре­ме­ни, на заре инди­виду­а­лиз­ма дав­ший такую кри­ти­ку это­го инди­виду­а­лиз­ма, кото­рая не всем понят­на еще и в XX в. Но для нас здесь важ­нее все­го то, что к подоб­но­му же пере­ход­но­му вре­ме­ни отно­сит­ся и Пла­тон, про­дол­жав­ший в этом смыс­ле дея­тель­ность Сокра­та.

Как это обыч­но про­ис­хо­дит, самое обще­че­ло­ве­че­ское явля­ет­ся и самым нацио­наль­ным. Сократ (а за ним — мы увидим это ниже — в зна­чи­тель­ной мере и Пла­тон) вошел в антич­ную фило­со­фию и лите­ра­ту­ру как гени­аль­ный раз­го­вор­щик и собе­сед­ник, про­ни­ца­тель­ней­ший спор­щик и диа­лек­тик, веч­ный гово­рун и шут­ник, как веч­ный уче­ник, чер­пав­ший свои мыс­ли в кон­так­те с людь­ми даже мало­ода­рен­ны­ми, как доб­ро­душ­ней­ший ост­ряк, но в то же самое вре­мя про­ни­ца­тель­ный, насквозь видя­щий сво­его про­тив­ни­ка мыс­ли­тель, нако­нец, как раз­об­ла­чи­тель неправ­ды, сво­и­ми невин­ны­ми вопро­са­ми уни­что­жав­ший любо­го само­хва­ла и сокру­шав­ший любое само­мне­ние. Этот образ гово­ру­на, спор­щи­ка, диа­лек­ти­ка, ищу­ще­го исти­ну с хит­рым видом чело­ве­ка себе на уме, на все вре­ме­на остал­ся в созна­нии антич­но­го мира, вошел в исто­рию вме­сте с софи­ста­ми и Пла­то­ном как необ­хо­ди­мая состав­ная часть гре­че­ско­го духа, как порож­де­ние гре­че­ских народ­ных глу­бин, как люби­мей­ший образ для гре­ко-рим­ско­го обще­ства в после­дую­щие вре­ме­на. Без фило­соф­ских пре­пи­ра­тельств софи­стов, Сокра­та и Пла­то­на было бы скуч­но в исто­рии антич­ной фило­со­фии; без этой задор­ной диа­лек­ти­ки, веч­но­го иска­тель­ства прав­ды и исти­ны не сло­жи­лись бы антич­ная фило­со­фия и антич­ная лите­ра­ту­ра в том виде, в каком они воздей­ст­во­ва­ли на всю после­дую­щую куль­ту­ру и в каком мы ощу­ща­ем их еще и в XX в.

Ко все­му ска­зан­но­му надо доба­вить и то, что Сократ вооб­ще есть фокус и пере­се­че­ние самых раз­но­об­раз­ных миро­воз­зрен­че­ских тен­ден­ций, раз­вив­ших­ся позд­нее, в эпо­ху элли­низ­ма, и соста­вив­ших ее глу­бин­ное содер­жа­ние. Фило­со­фия Сокра­та, имев­ше­го сво­им уче­ни­ком Пла­то­на, обу­сло­ви­ла не толь­ко миро­вой пла­то­низм, но, с.20 посколь­ку уче­ни­ком Пла­то­на в свою оче­редь был Ари­сто­тель, то в какой-то мере — и ари­сто­те­лизм. Уче­ни­ком Сокра­та был так­же киник Анти­сфен, чья фило­со­фия, пере­ра­ботан­ная в духе Герак­ли­та, лег­ла в осно­ву сто­и­циз­ма. Его же уче­ни­ком был и гедо­нист Ари­стипп, фило­со­фия кото­ро­го, видо­из­ме­нен­ная под вли­я­ни­ем уче­ния Демо­кри­та, обу­сло­ви­ла собой эпи­ку­ре­изм. Имен­но в пла­то­нов­ской Ака­де­мии пифа­го­рей­ство окон­ча­тель­но офор­ми­лось в виде науч­но-фило­соф­ской систе­мы. От сокра­тов­ско-пла­то­нов­ской диа­лек­ти­ки и поня­тий­но­го кри­ти­циз­ма был толь­ко один шаг до скеп­ти­че­ской фило­со­фии эпо­хи элли­низ­ма. В резуль­та­те углуб­ле­ния сокра­то-пла­то­нов­ской тео­рии идей, к кото­рой при­со­еди­ни­лось ари­сто­телев­ское уче­ние о миро­вом уме (νοῦς), в даль­ней­шем воз­ник нео­пла­то­низм, миро­вая роль кото­ро­го обще­из­вест­на.

Выше мы уже ска­за­ли, что встре­ча Пла­то­на с Сокра­том про­из­ве­ла пере­во­рот в его внут­рен­нем мире. Пла­тон ясно увидел, что совре­мен­ное ему обще­ство идет к гибе­ли, что совер­шен­но не за что ухва­тить­ся ни в обще­ст­вен­ной, ни в поли­ти­че­ской жиз­ни, что нуж­но избрать какой-то свой путь. Сократ про­сто зани­мал­ся диа­лек­ти­че­ским опре­де­ле­ни­ем общих поня­тий и ста­рал­ся при помо­щи обще­го объ­яс­нить всю пест­ро­ту част­но­го и еди­нич­но­го. Он не дожил еще до того вре­ме­ни, когда общие и родо­вые поня­тия, полу­чен­ные в резуль­та­те логи­че­ски точ­ных мето­дов, были объ­яв­ле­ны само­сто­я­тель­ной дей­ст­ви­тель­но­стью, отдель­ной от мате­рии. Зада­ча Сокра­та в пери­од борь­бы с ниги­лиз­мом софи­стов сво­ди­лась к тому, чтобы бороть­ся пока толь­ко за логи­че­ский при­мат обще­го над еди­нич­ным; при этом у Сокра­та не было еще спе­ци­аль­но­го уче­ния о бытии. Дру­гое дело Пла­тон.

Пла­тон, как мы уже гово­ри­ли, глу­бо­ко впи­тал в себя дости­же­ния совре­мен­ной ему антич­ной циви­ли­за­ции; кро­ме того, он пере­жи­вал крах этой циви­ли­за­ции (в IV в. до н. э.), до кото­ро­го Сократ не дожил и ката­стро­фи­че­ские раз­ме­ры кото­ро­го Сократ еще не вполне себе пред­став­лял. Поэто­му Пла­то­ну, тоже разо­ча­ро­ван­но­му во всех без исклю­че­ния тогдаш­них фор­мах обще­ст­вен­ной и государ­ст­вен­ной жиз­ни, но так­же не пред­став­ляв­ше­му себе еще все­го свое­об­ра­зия насту­паю­ще­го элли­низ­ма, при­хо­ди­лось исполь­зо­вать ту область чело­ве­че­ско­го созна­ния, кото­рая все­гда при­хо­дит на выруч­ку в момен­ты вели­ких соци­аль­ных ката­строф. Эта с.21 область — меч­та, фан­та­зия, новый — и уже рацио­на­ли­зи­ро­ван­ный — миф, уто­пия. В самом деле, куда было девать­ся тако­му чело­ве­ку, как Пла­тон, с его соци­аль­но-поли­ти­че­ским кри­ти­циз­мом, с обост­рен­ным чув­ст­вом негод­но­сти совре­мен­ных поряд­ков, при пол­ном неведе­нии буду­щих судеб сво­его наро­да и одно­вре­мен­но жаж­де немед­лен­но­го пере­устрой­ства всей жиз­ни? Оста­ва­лись толь­ко меч­та и уто­пия. Оста­вал­ся иде­а­лизм.

Таким обра­зом, иде­а­лизм Пла­то­на был соци­аль­но обу­слов­лен, но эту обу­слов­лен­ность не сле­ду­ет пони­мать упро­щен­но.

Недо­ста­точ­но про­сто ска­зать, что Пла­тон — идео­лог рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства. Спра­ши­ва­ет­ся, како­го имен­но рабо­вла­дель­че­ско­го обще­ства? Восточ­но­го или еги­пет­ско­го? Микен­ско­го или атти­че­ско­го? Спар­тан­ско­го? Крит­ско­го? Ведь это все совер­шен­но раз­ные типы рабо­вла­де­ния. Пла­то­нов­ская уто­пия соче­та­ла в себе эле­мен­ты раз­лич­ных уже суще­ст­во­вав­ших в про­шлом обще­ст­вен­ных и государ­ст­вен­ных форм. Пла­тон с тос­кой вспо­ми­нал геро­и­че­ский пери­од юно­го и сво­бо­до­лю­би­во­го гре­че­ско­го поли­са. И вспо­ми­нал он об этом всю жизнь, до глу­бо­кой ста­ро­сти, до послед­не­го сво­его сочи­не­ния. Мно­гое нра­ви­лось ему и в кон­сер­ва­тив­ной Спар­те, кото­рую он, порой не без успе­ха, про­ти­во­по­став­лял афин­ской демо­кра­тии в пери­од ее раз­ло­же­ния. Маркс, отме­чая жест­ко регла­мен­ти­ро­ван­ное разде­ле­ние труда в уто­пи­че­ском пла­то­нов­ском государ­стве (диа­лог «Государ­ство»), спра­вед­ли­во усмат­ри­вал в этом иде­а­ли­за­цию еги­пет­ско­го касто­во­го строя⁵.

Пла­тон был идео­ло­гом рестав­ра­ции изжив­ших себя государ­ст­вен­ных форм на базе рабо­вла­дель­че­ских отно­ше­ний, хотя в его уто­пии реаль­но суще­ст­во­вав­шие обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ские фор­мы и под­верг­лись свое­об­раз­ной и слож­ной транс­фор­ма­ции. Его рестав­ра­тор­ские пла­ны были во мно­гом неопре­де­лен­ны. Важ­но для него было толь­ко одно: не идти в ногу с раз­ло­жив­шим­ся совре­мен­ным ему гре­че­ским обще­ст­вом.

В одном из сво­их послед­них диа­ло­гов Пла­тон набра­сы­ва­ет образ иде­аль­но­го монар­ха, кото­рый пред­став­ля­ет собой не что иное, как живое вопло­ще­ние зако­на, суще­ст­ву­ю­ще­го для сча­стья людей и их обще­ст­вен­но­го про­цве­та­ния.

В этом он неволь­но пред­вос­хи­щал насту­паю­щий с.22 элли­низм, хотя здесь и нет осно­ва­ний рас­смат­ри­вать его субъ­ек­тив­ную тен­ден­цию ина­че как кон­сер­ва­тив­ную. Но ведь вся­кая рестав­ра­ция име­ет дело не с веща­ми и фор­ма­ми, кото­рых уже нель­зя вер­нуть, а лишь с иде­я­ми этих исчез­нув­ших вещей, собы­тий и форм. Ведь так лег­ко опе­ри­ро­вать иде­я­ми, но как труд­но вос­ста­нав­ли­вать невос­ста­но­ви­мое про­шлое! Поэто­му, чем труд­нее было для Пла­то­на реста­ври­ро­вать про­шлое, тем лег­че было ему работать над усо­вер­шен­ст­во­ва­ни­ем сво­их идей. И поэто­му-то объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на был про­дук­том рестав­ра­ци­он­ных идей фило­со­фа. Рестав­ра­ция же была у него про­дук­том гибе­ли клас­си­че­ской куль­ту­ры и пол­ной неопре­де­лен­но­сти бли­жай­ше­го буду­ще­го. И пото­му как диа­лек­ти­ку Сокра­та, так и объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на, пре­вра­тив­ший родо­вые поня­тия Сокра­та в само­сто­я­тель­ную объ­ек­тив­ную дей­ст­ви­тель­ность, в сущ­но­сти гово­ря, очень труд­но свя­зать с какой-нибудь узкой идео­ло­ги­ей той или иной про­слой­ки гос­под­ст­ву­ю­ще­го клас­са.

Вот что мож­но ска­зать по пово­ду того духов­но­го пере­во­рота, кото­рый был пере­жит Пла­то­ном после его встре­чи с Сокра­том и кото­рый в пери­од окон­ча­тель­но­го рас­па­да гре­че­ско­го клас­си­че­ско­го поли­са при­вел Пла­то­на к отка­зу от обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти и к един­ст­вен­но воз­мож­но­му спо­со­бу сохра­нить свою прин­ци­пи­аль­ность — к мечте, к после­до­ва­тель­но­му объ­ек­тив­но­му иде­а­лиз­му, к рацио­на­ли­зи­ро­ван­ной мифо­ло­гии и уто­пии.

4. ЖИЗНЬ ПЛАТОНА ПОСЛЕ СМЕРТИ СОКРАТА

Пла­тон был сре­ди бли­жай­ших уче­ни­ков Сокра­та в тече­ние при­бли­зи­тель­но вось­ми-девя­ти лет, с 407 по 399 г. до н. э. Име­ют­ся мало­до­сто­вер­ные сведе­ния о его попыт­ках высту­пить на про­цес­се Сокра­та. В «Федоне» (59b), где изо­бра­же­ны послед­ние мину­ты жиз­ни Сокра­та перед каз­нью, про­веден­ные им в окру­же­нии бли­жай­ших уче­ни­ков, отме­ча­ет­ся, что сре­ди них Пла­то­на не было и что в это вре­мя, по-види­мо­му, он был болен. Ком­мен­та­то­ры это­го места «Федо­на» не без осно­ва­ния дога­ды­ва­ют­ся о том, что при­сут­ст­вие око­ло Сокра­та, когда он дол­жен был выпить яд, было для Пла­то­на невы­но­си­мо, в чем и состо­я­ла его «болезнь» в тот момент. Кое-какие источ­ни­ки сооб­ща­ют, что судьи Сокра­та как буд­то полу­чи­ли суро­вое воз­мездие от наро­да и обще­ства (см. с.23 при­ме­ча­ния к «Апо­ло­гии Сокра­та»). Одна­ко если и было какое-нибудь обще­ст­вен­ное дви­же­ние в защи­ту Сокра­та после его смер­ти, то едва ли Пла­тон в нем участ­во­вал.

Наобо­рот, мно­же­ство источ­ни­ков гла­сит, что Пла­тон после смер­ти Сокра­та тот­час же уехал из Афин. И опять-таки нетруд­но дога­дать­ся, что при­чи­ной это­го была тяже­лая поли­ти­че­ская обста­нов­ка, создав­ша­я­ся в Афи­нах в свя­зи с таким небы­ва­лым собы­ти­ем, как осуж­де­ние и смерть всем извест­но­го и все­гда для всех доступ­но­го Сокра­та. Вести борь­бу с ретро­гра­да­ми и мра­ко­бе­са­ми, кото­рые каз­ни­ли Сокра­та, Пла­тон счи­тал ниже сво­его досто­ин­ства.

О путе­ше­ст­ви­ях Пла­то­на име­ет­ся мно­же­ство самых раз­но­об­раз­ных сведе­ний, ана­лиз кото­рых весь­ма труден. Кажет­ся, мож­но досто­вер­но ска­зать, что Пла­тон отбыл сна­ча­ла в Мега­ры, где жил и учил один из извест­ных уче­ни­ков Сокра­та — Евклид. Едва ли, одна­ко, меж­ду Пла­то­ном и Евклидом было осо­бен­но глу­бо­кое или сочув­ст­вен­ное фило­соф­ское обще­ние, ввиду того что мегар­ская шко­ла про­сла­ви­лась сво­им фило­соф­ским дуа­лиз­мом, для кото­ро­го была харак­тер­на про­пасть меж­ду иде­я­ми и дей­ст­ви­тель­но­стью и утвер­жде­ние — в про­ти­во­ре­чие с основ­ным убеж­де­ни­ем Пла­то­на — совер­шен­но изо­ли­ро­ван­но­го суще­ст­во­ва­ния идей. Хотя это обыч­но игно­ри­ру­ет­ся и зна­то­ка­ми Пла­то­на, и широ­кой пуб­ли­кой, Пла­тон в сво­ем «Пар­ме­ниде» (130a—135c) сам кри­ти­ку­ет уче­ние об изо­ли­ро­ван­ном суще­ст­во­ва­нии идей, при­во­дя почти те же аргу­мен­ты, кото­рые впо­след­ст­вии при­во­дил про­тив это­го уче­ния Ари­сто­тель. Ари­сто­тель, по-види­мо­му, исполь­зо­вал в сво­ей поле­ми­ке неко­то­рые аргу­мен­ты Пла­то­на.

В Мега­рах Пла­тон про­был око­ло года и потом, по-види­мо­му, вер­нул­ся в Афи­ны. Но источ­ни­ки бук­валь­но засы­па­ют нас раз­ны­ми сооб­ще­ни­я­ми о мно­же­стве мест, кото­рые буд­то бы посе­тил Пла­тон после сво­его ново­го и очень быст­ро­го отбы­тия из Афин. При этом назы­ва­ют­ся почти все стра­ны и горо­да, кото­рые в то вре­мя были чем-нибудь инте­рес­ны для фило­со­фа. Пла­тон буд­то бы посе­тил на севе­ре Фра­кию, на восто­ке — Пер­сию, на юге — Кире­ну и Еги­пет, на запа­де — Ита­лию и Сици­лию. Упо­ми­на­ют­ся даже такие стра­ны, как Асси­рия, Вави­ло­ния и Фини­кия, где он буд­то бы, как и в Пер­сии, учил­ся у тамош­них магов. Нако­нец, упо­ми­на­ют и Иудею. Все эти сведе­ния чрез­вы­чай­но сомни­тель­ны. Если Пла­тон еще с.24 мог учить­ся мате­ма­ти­ке у кирен­ско­го мате­ма­ти­ка Фео­до­ра и у еги­пет­ских жре­цов или изу­чать пифа­го­рей­ство в Ита­лии и Сици­лии, то весь­ма труд­но себе пред­ста­вить, чтобы он изу­чал на Восто­ке фило­со­фию Зоро­аст­ра и хал­де­ев, как труд­но себе пред­ста­вить так­же, чему бы он мог поучить­ся у иуде­ев.

Веро­ят­но, в пред­став­ле­нии позд­ней­ших источ­ни­ков сло­жил­ся некий тра­фа­рет, при­ла­гае­мый к био­гра­фи­ям почти всех древ­ней­ших дея­те­лей гре­че­ской клас­си­че­ской куль­ту­ры: соглас­но это­му тра­фа­ре­ту все­гда изо­бра­жа­лись их мно­го­чис­лен­ные путе­ше­ст­вия. Впро­чем, счи­тать этот тра­фа­рет во всех слу­ча­ях лишен­ным реаль­ной осно­вы никак невоз­мож­но.

Ясно, что какие-то путе­ше­ст­вия были, что их было нема­ло. Дета­ли же труд­но уста­но­вить, да если бы мы их и уста­но­ви­ли, они едва ли дали бы нам что-нибудь прин­ци­пи­аль­но новое.

Важ­нее то, что делал Пла­тон после этих сво­их путе­ше­ст­вий. Все они при­хо­ди­лись на 90-е годы и закон­чи­лись (что не вызы­ва­ет сомне­ния) его посе­ще­ни­ем Ита­лии и Сици­лии в 389—387 гг. до н. э. Об этом пря­мо повест­ву­ет VII пись­мо Пла­то­на, при­зна­вае­мое совре­мен­ной фило­ло­ги­че­ской кри­ти­кой за под­лин­ное, об этом же гово­рит­ся и в био­гра­фии Дио­на у Плу­тар­ха.

Пер­вое пре­бы­ва­ние Пла­то­на в Сици­лии, во вре­мя кото­ро­го он всту­пил в дру­же­ские отно­ше­ния с Дио­ном, бли­жай­шим род­ст­вен­ни­ком сира­куз­ско­го тира­на Дио­ни­сия Стар­ше­го, чуть не окон­чи­лось для него тра­ги­че­ски. Дио­ни­сий в резуль­та­те каких-то при­двор­ных, а может быть и не толь­ко при­двор­ных, интриг был настоль­ко раз­гне­ван на Пла­то­на, что велел спар­тан­ско­му послу Пол­лиду не то убить Пла­то­на, не то про­дать его в раб­ство. Кажет­ся, Пла­тон дей­ст­ви­тель­но был при­ве­зен на ост­ров Эги­ну для про­да­жи в раб­ство, где его и купил кире­нец Анни­ке­рид за 20 или 30 мин, при­чем тут же отпу­стил на сво­бо­ду. Пере­да­ют, что дру­зья Пла­то­на хоте­ли вер­нуть Анни­ке­риду эти 20 или 30 мин, но Анни­ке­рид от это­го отка­зал­ся, и Пла­тон на эти день­ги купил себе сад в афин­ском при­го­ро­де, назы­вав­ший­ся Ака­де­ми­ей (назва­ние было дано в честь мест­но­го героя Ака­де­ма). По дру­гим сведе­ни­ям, Пла­тон был выкуп­лен у спар­тан­ца Пол­лида извест­ным пифа­го­рей­цем Архи­том, кото­рый к тому же буд­то бы был учи­те­лем Пла­то­на.

Вот тут-то (в нача­ле 80-х годов) как буд­то и кон­чи­лись ран­ние путе­ше­ст­вия Пла­то­на, после чего Пла­тон с.25 учредил в Ака­де­мии свою соб­ст­вен­ную фило­соф­скую шко­лу, с кото­рой он уже не рас­ста­вал­ся до самой смер­ти. При­ме­ча­тель­но, что эта зна­ме­ни­тая пла­то­нов­ская Ака­де­мия про­су­ще­ст­во­ва­ла в Афи­нах до само­го кон­ца антич­но­го мира, т. е. в тече­ние почти 1000 лет, и была закры­та толь­ко импе­ра­то­ром Юсти­ни­а­ном в 529 г.

Если попы­тать­ся собрать име­на всех непо­сред­ст­вен­ных уче­ни­ков Пла­то­на по раз­ным источ­ни­кам, их мож­но будет назвать несколь­ко десят­ков. Наи­бо­лее извест­ный из них, Ари­сто­тель, ока­зал­ся идей­ным про­тив­ни­ком сво­его учи­те­ля в неко­то­рых отно­ше­ни­ях (хотя и не во всех). Он про­явил себя так­же и как доволь­но неужив­чи­вый его сосед по Ака­де­мии. Гово­рят, что, когда одна­жды Пла­тон уже в кон­це сво­ей жиз­ни куда-то отлу­чил­ся из Ака­де­мии, Ари­сто­тель захва­тил то место, где обыч­но Пла­тон гулял, бесе­дуя со сво­и­ми уче­ни­ка­ми. Толь­ко при­быв­ший Спев­сипп, пле­мян­ник, бли­жай­ший друг и уче­ник Пла­то­на, кото­рый по заве­ща­нию Пла­то­на стал гла­вой Ака­де­мии после смер­ти учи­те­ля, смог оттес­нить Ари­сто­те­ля из пла­то­нов­ских вла­де­ний. Впро­чем, вопрос об отно­ше­ни­ях Ари­сто­те­ля и Пла­то­на не такой про­стой. До нас дошли, напри­мер, сти­хи Ари­сто­те­ля, в кото­рых этот фило­соф не толь­ко пре­воз­но­сит Пла­то­на, но и отно­сит­ся к нему с глу­бо­ким бла­го­го­ве­ни­ем (фило­ло­ги-гипер­кри­ти­ки и здесь доста­точ­но поупраж­ня­лись в опро­вер­же­нии под­лин­но­сти этих сти­хов). С дру­гой сто­ро­ны, зна­ме­ни­тое изре­че­ние «Пла­тон мне друг, но боль­ший друг — исти­на» при­над­ле­жит имен­но Ари­сто­те­лю (по пово­ду воз­ра­же­ний Ари­сто­те­ля Пла­тон одна­жды доб­ро­душ­но заме­тил, что это жере­бе­нок ляга­ет свою мать). Лич­ные отно­ше­ния меж­ду Пла­то­ном и Ари­сто­те­лем были во вся­ком слу­чае тако­вы, что Ари­сто­те­лю было пре­до­став­ле­но пра­во пре­по­да­ва­ния в Ака­де­мии, и он уехал из Ака­де­мии толь­ко после смер­ти Пла­то­на.

Сре­ди уче­ни­ков Пла­то­на назы­ва­ли мно­же­ство раз­ных слу­ша­те­лей, кото­рые в даль­ней­шем ста­но­ви­лись зако­но­да­те­ля­ми в сво­их горо­дах или зани­ма­ли боль­шие государ­ст­вен­ные долж­но­сти. Буд­то бы даже Эпа­ми­нонд, фиван­ский фило­соф и обще­ст­вен­ный дея­тель, про­сил Пла­то­на зако­но­да­тель­ст­во­вать в Фивах, что, впро­чем, сомни­тель­но ввиду враж­деб­но­го отно­ше­ния Эпа­ми­нон­да к Спар­те и сочув­ст­вен­но­го отно­ше­ния к ней Пла­то­на. Сре­ди уче­ни­ков Пла­то­на назы­ва­ли таких вид­ных ора­то­ров, как Ликург, Гипе­рид и даже Демо­сфен.

с.26 Было бы очень инте­рес­но знать подроб­нее о поряд­ках в Ака­де­мии Пла­то­на, о его уче­ни­ках, о систе­ме пре­по­да­ва­ния, о вза­и­моот­но­ше­ни­ях его уче­ни­ков. Все это, одна­ко, оста­ет­ся для нас почти пол­но­стью скры­тым. Пере­да­ют, что при вхо­де в его шко­лу была над­пись: «Негео­метр — да не вой­дет». Впро­чем, об отно­ше­нии Пла­то­на к мате­ма­ти­ке мы гораздо боль­ше зна­ем из про­из­веде­ний само­го Пла­то­на. Гово­ри­ли о мно­же­стве лиц раз­ных воз­рас­тов и про­фес­сий, сте­кав­ших­ся в Ака­де­мию из раз­ных мест. Подоб­но­го рода изве­стия, конеч­но, нуж­но счи­тать доста­точ­но прав­до­по­доб­ны­ми, пото­му что сла­ва Пла­то­на рос­ла очень быст­ро и замет­но пре­вос­хо­ди­ла сла­ву дру­гих уче­ни­ков Сокра­та, тоже открыв­ших свои шко­лы.

Несколь­ко надеж­ных источ­ни­ков гово­рят о мрач­ном и угрю­мом харак­те­ре осно­ва­те­ля Ака­де­мии, а так­же и о том, что Пла­тон не выно­сил осо­бен­но весе­лых или радост­ных настро­е­ний в Ака­де­мии. Это воз­мож­но. В его враж­деб­ном отно­ше­нии к дру­гим извест­ным уче­ни­кам Сокра­та, в част­но­сти к тако­му извест­но­му писа­те­лю, как Ксе­но­фонт, мож­но сомне­вать­ся, хотя проч­ных осно­ва­ний для тех или иных выво­дов здесь нет. Неко­то­рые из позд­ней­ших антич­ных писа­те­лей отри­ца­тель­но изо­бра­жа­ли лич­ность Пла­то­на, утвер­ждая, напри­мер, что Пла­тон при­бе­гал к пла­ги­а­ту. Так, он буд­то бы при­об­рел сочи­не­ния Пифа­го­ра, для того чтобы вос­поль­зо­вать­ся ими в сво­их трудах; кон­цеп­цию сво­его иде­аль­но­го государ­ства он яко­бы заим­ст­во­вал у Про­та­го­ра; свой диа­лог «Тимей» он буд­то бы про­сто спи­сал с древ­ней руко­пи­си само­го Тимея, а так­же сжег сочи­не­ния Демо­кри­та (хотя посту­пок такой, на наш взгляд, совер­шен­но лишен смыс­ла). Нам пред­став­ля­ет­ся все это толь­ко сплет­ня­ми лиц, поче­му-либо настро­ен­ных про­тив Пла­то­на.

Неко­то­рые источ­ни­ки под­чер­ки­ва­ют, что Пла­тон был беден. Веро­ят­но, здесь мы стал­ки­ва­ем­ся тоже с пре­уве­ли­че­ни­ем и с тра­фа­ре­том, харак­тер­ным и для дру­гих антич­ных био­гра­фий зна­ме­ни­тых людей. Едва ли этот ари­сто­крат был так уж беден. Прав­да, мы не дума­ем, что для сво­его пер­во­го путе­ше­ст­вия в Сици­лию он добыл себе день­ги путем лов­кой пере­про­да­жи боль­шой пар­тии мас­ла в Еги­пет, как на это ука­зы­ва­ют неко­то­рые источ­ни­ки: тогдаш­ние ари­сто­кра­ты счи­та­ли для себя зазор­ным зани­мать­ся тор­гов­лей. Но ни о каких богат­ствах Пла­то­на, конеч­но, не может быть и речи. Для того чтобы убедить­ся в этом, доста­точ­но про­чи­тать сохра­нен­ное Дио­ге­ном Лаэрт­ским заве­ща­ние Пла­то­на, в кото­ром с.27 фило­соф пере­чис­ля­ет свое иму­ще­ство. Иму­ще­ство это более чем скром­ное. Вполне веро­ят­но так­же, что Пла­то­ну была свой­ст­вен­на углуб­лен­ная и сдер­жан­ная скром­ность харак­те­ра. Источ­ни­ки пере­да­ют, что одна­жды он не нака­зал сво­его раба за какую-то боль­шую про­вин­ность толь­ко пото­му, что сам нахо­дил­ся в тот момент в состо­я­нии гне­ва.

В жиз­ни Пла­то­на после его пер­во­го путе­ше­ст­вия в Ита­лию и Сици­лию в 389—387 гг. до н. э., пожа­луй, наи­боль­шее зна­че­ние име­ют два дру­гих его путе­ше­ст­вия в те же места. Сре­ди мно­го­чис­лен­ных сооб­ще­ний об этом в позд­ней­шей антич­ной лите­ра­ту­ре сто­ит обра­тить осо­бое вни­ма­ние на VII пись­мо Пла­то­на, пред­став­ля­ю­щее собой в сущ­но­сти целый авто­био­гра­фи­че­ский трак­тат, и на био­гра­фию Дио­на у Плу­тар­ха. Вопрос о под­лин­но­сти писем Пла­то­на — запу­тан­ней­ший вопрос, едва ли даже раз­ре­ши­мый. Одна­ко VII пись­мо, как мы уже упо­ми­на­ли выше, в насто­я­щее вре­мя почти не под­вер­га­ет­ся сомне­нию ввиду его оче­вид­ной бли­зо­сти к хоро­шо извест­ным нам про­из­веде­ни­ям Пла­то­на и по сво­им фило­соф­ским уста­нов­кам, и по сво­ей настро­ен­но­сти, и по сти­лю. Вопре­ки тому что пись­ма Пла­то­на в обыч­ных изло­же­ни­ях био­гра­фии Пла­то­на почти не при­вле­ка­ют­ся, мы все же счи­та­ем это пись­мо очень важ­ным доку­мен­том для его био­гра­фии. В этом пись­ме рису­ет­ся преж­де все­го духов­ный облик само­го Пла­то­на, скром­ный и про­стой и в то же вре­мя при­вле­ка­тель­ный.

Зачем же Пла­тон три раза ездил в Ита­лию и Сици­лию? Сей­час мож­но допол­нить наше преды­ду­щее сооб­ще­ние о пер­вой поезд­ке кое-каки­ми небезын­те­рес­ны­ми подроб­но­стя­ми. Упо­мя­ну­тый выше Дион, брат жены сира­куз­ско­го тира­на Дио­ни­сия Стар­ше­го, еще моло­дым чело­ве­ком стал испы­ты­вать отвра­ще­ние к тому обра­зу жиз­ни, кото­рый в Сици­лии был в те вре­ме­на обыч­ным. И Пла­тон в сво­ем VII пись­ме, и Плу­тарх изо­бра­жа­ют все­об­щий раз­врат в Сици­лии, сплош­ное обжор­ство днем и любов­ные оргии по ночам, широ­ко рас­про­стра­нен­ные в обще­стве, начи­ная от само­го Дио­ни­сия и кон­чая обще­ст­вен­ны­ми низа­ми (в усло­ви­ях даро­во­го раб­ско­го труда все это было более чем воз­мож­но). Пла­тон в ука­зан­ном пись­ме бес­по­щад­ней­шим обра­зом изо­бра­жа­ет внут­рен­нюю связь тира­нии со все­об­щей раз­вра­щен­но­стью нра­вов. Эта раз­вра­щен­ность нуж­на тира­ну для того, чтобы лег­че было дер­жать всю стра­ну в око­вах дес­по­тиз­ма. Но и тира­ния была очень выгод­на для все­об­ще­го с.28 раз­вра­та, пото­му что в усло­ви­ях тира­нии важ­на была толь­ко поли­ти­че­ская покор­ность дес­поту любой ценой.

Вот в эту-то смрад­ную атмо­сфе­ру и при­гла­ша­ет Дион, поклон­ник и уче­ник Пла­то­на, зна­ме­ни­то­го фило­со­фа, чтобы хоть как-нибудь воздей­ст­во­вать на сици­лий­скую тира­нию.

Было бы наив­но думать, что Дион в этом слу­чае был все­го лишь мора­ли­стом и что он как иде­а­лист и пла­то­ник дей­ст­во­вал толь­ко ради все­об­ще­го бла­га. Дион был весь­ма даль­но­вид­ным поли­ти­ком ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии в Сици­лии, нахо­дил­ся в ост­рой оппо­зи­ции к тогдаш­ней тира­нии, а глав­ное, изыс­ки­вал любые сред­ства для свер­же­ния Дио­ни­сия Стар­ше­го, руко­вод­ст­ву­ясь кро­ме все­го про­че­го так­же и сво­и­ми лич­ны­ми инте­ре­са­ми. Так как в то вре­мя ему было еще дале­ко до пря­мой поли­ти­че­ской борь­бы с тира­ном, он про­бу­ет более лег­кое сред­ство, а имен­но при­гла­ша­ет все­ми ува­жае­мо­го фило­со­фа к сици­лий­ско­му дво­ру, чтобы исполь­зо­вать его для лич­но­го воздей­ст­вия на Дио­ни­сия. Пла­тон утвер­жда­ет, что его само­го мало инте­ре­со­ва­ли какие-нибудь поли­ти­че­ские меро­при­я­тия, где бы они ни про­ис­хо­ди­ли, его при­вле­ка­ла толь­ко воз­мож­ность воздей­ст­во­вать на раз­вра­щен­но­го само­держ­ца в надеж­де бла­готвор­но повли­ять и на всю сици­лий­скую обще­ст­вен­ность.

Одна­ко мы уже зна­ем, чем кон­чи­лась пер­вая поезд­ка Пла­то­на. Дио­ни­сий запо­до­зрил Дио­на и Пла­то­на в заго­во­ре про­тив его вла­сти, и Пла­тон едва спас­ся от гне­ва пре­ступ­но-раз­вра­щен­но­го само­держ­ца.

В сущ­но­сти гово­ря, то же самое про­изо­шло и во вре­мя вто­рой поезд­ки Пла­то­на в Сици­лию. В 367 г. до н. э. уми­ра­ет Дио­ни­сий Стар­ший, и новым тира­ном в Сира­ку­зах дела­ет­ся его сын — Дио­ни­сий Млад­ший, кото­рый мало чем отли­чал­ся от сво­его папа­ши, раз­ве толь­ко был еще более мрач­ным и еще менее доступ­ным. Тем не менее неуго­мон­ный и настой­чи­вый Дион, чудом уцелев­ший при преж­ней тира­нии, с новой силой пыта­ет­ся вли­ять на ново­го тира­на, опять пишет пись­мо к Пла­то­ну, даже застав­ля­ет Дио­ни­сия участ­во­вать в этой пере­пис­ке, вся­че­ски убеж­дая гла­ву Ака­де­мии в том, что новый тиран стре­мит­ся вопло­тить в сво­ем государ­стве высо­кие иде­а­лы и оча­ро­ван пла­то­нов­ской фило­со­фи­ей. Но что пора­зи­тель­нее все­го, это­му начи­на­ет верить и сам Пла­тон. Здесь ска­за­лись его неопыт­ность в поли­ти­че­ских делах и неис­пра­ви­мый опти­мизм, застав­ляв­ший его верить в конеч­ное тор­же­ство его мораль­ных идей. Прав­да, с.29 Пла­то­ну в это вре­мя было уже око­ло шести­де­ся­ти лет и поехал он в Сици­лию в 366 г. до н. э. не без коле­ба­ния и не без смут­ных пред­чув­ст­вий. Сто­ит тща­тель­но изу­чить это огром­ное VII пись­мо, чтобы ощу­тить наив­ность фило­со­фа, кото­рый уже доста­точ­но пре­тер­пел вся­кой неправ­ды, но кото­рый все еще наде­ет­ся на силу крас­но­ре­чи­во­го сло­ва и на воз­мож­ность фило­соф­ско­го пре­об­ра­зо­ва­ния жиз­ни. И в резуль­та­те — эта почти без­на­деж­ная поезд­ка, интри­ги и скан­да­лы при дво­ре Дио­ни­сия Млад­ше­го, зависть и зло­ба про­тив­ни­ков Пла­то­на, неволь­ная связь с полу­по­ли­ти­че­ской, полу­мо­раль­ной оппо­зи­ци­ей, гнев тира­на, опас­ность погиб­нуть и бес­слав­ное воз­вра­ще­ние в Ака­де­мию.

Но что долж­но уже каж­до­го скеп­ти­ка убедить в неиз­мен­ном опти­миз­ме Пла­то­на и в его убеж­ден­но­сти в тор­же­стве испо­ве­ду­е­мых им обще­ст­вен­ных иде­а­лов — это пря­мо-таки мало­ве­ро­ят­ная, но засвиде­тель­ст­во­ван­ная все­ми источ­ни­ка­ми третья его поезд­ка в Сици­лию в 361—360 гг. до н. э. Пла­то­ну было теперь уже не шесть­де­сят, а под семь­де­сят. Пло­хо верит­ся все­му это­му, но перед нами здесь неумо­ли­мые фак­ты.

Дио­ни­сий Млад­ший, отли­ча­ясь неров­ным, про­ти­во­ре­чи­вым и поры­ви­стым харак­те­ром, вооб­ра­зил, что о нем пой­дет по Гре­ции дур­ная сла­ва из-за его пло­хо­го отно­ше­ния к Пла­то­ну. К тому же, отпра­вив в изгна­ние и Дио­на, он поба­и­вал­ся воз­мож­ной поли­ти­че­ской агрес­сии Дио­на про­тив сици­лий­ской тира­нии. Он стал засы­пать Пла­то­на пись­ма­ми и засы­лать к нему послов с моль­ба­ми при­ехать к нему в Сици­лию и наста­вить его на путь истин­ный, кос­вен­но угро­жая к тому же, что ина­че он кру­то обой­дет­ся с бога­тым иму­ще­ст­вом Дио­на в Сици­лии и с его бли­жай­ши­ми род­ст­вен­ни­ка­ми. В довер­ше­ние все­го Дио­ни­сий послал к Пла­то­ну еще и Архи­та, кото­ро­го Пла­тон глу­бо­ко чтил, с пору­чи­тель­ст­вом за пол­ную без­опас­ность пре­бы­ва­ния Пла­то­на в Сици­лии.

По-види­мо­му, Дио­ни­сий Млад­ший был весь­ма слож­ной, но пороч­ной нату­рой. В отсут­ст­вие Пла­то­на, дви­жи­мый тще­сла­ви­ем, он окру­жил себя каки­ми-то мел­ки­ми учи­те­ля­ми фило­со­фии, кото­рых нель­зя было срав­нить с Пла­то­ном и кото­рые мог­ли толь­ко разо­ча­ро­вать каприз­но­го тира­на.

И вот под вли­я­ни­ем всех этих писем, обе­ща­ний, слу­хов, жалея к тому же сво­его ста­ро­го дру­га и уче­ни­ка Дио­на, Пла­тон опять отправ­ля­ет­ся в Сици­лию. с.30 Дио­ни­сий встре­ча­ет его с цар­ски­ми поче­стя­ми, посе­ля­ет в сво­ем двор­це, ока­зы­ва­ет ему небы­ва­лое для тира­на дове­рие и, по-види­мо­му, при­сту­па­ет к изу­че­нию фило­со­фии. Он засы­па­ет Пла­то­на подар­ка­ми, от кото­рых тот упор­но отка­зы­ва­ет­ся, так что жив­ший в Сира­ку­зах Ари­стипп, дру­гой уче­ник Сокра­та, не мог нади­вить­ся тому, что Дио­ни­сий никак не ода­ря­ет его, Ари­стип­па, хотя он жаж­дет его подар­ков, и ода­ря­ет бога­ты­ми дара­ми Пла­то­на, кото­рый их отвер­га­ет. Одна­ко меж­ду Дио­ни­си­ем и Пла­то­ном, как это­го и сле­до­ва­ло ожи­дать, быст­ро насту­па­ет вза­им­ное охлаж­де­ние и разо­ча­ро­ва­ние, кото­рое к тому же подо­гре­ва­лось наив­ны­ми хода­тай­ства­ми Пла­то­на за Дио­на. Дио­ни­сий высе­ля­ет фило­со­фа из сво­его двор­ца к наем­ным сол­да­там, кото­рые еще рань­ше того нена­виде­ли Пла­то­на за его стрем­ле­ние осла­бить тира­нию в Сира­ку­зах и тем самым осла­бить зна­че­ние наем­ных войск. Пла­то­ну, уже в кото­рый раз, при­хо­дит­ся смот­реть в гла­за смер­ти, так как сол­да­ты наме­ре­ва­лись его убить. Чув­ст­вуя, что дни его сочте­ны, если он экс­трен­но не уедет из Сици­лии, Пла­тон при помо­щи все того же Архи­та доби­ва­ет­ся у Дио­ни­сия раз­ре­ше­ния вер­нуть­ся домой (без это­го раз­ре­ше­ния ни один капи­тан не брал­ся на сво­ем кораб­ле увез­ти Пла­то­на из Сици­лии). Лице­мер и садист Дио­ни­сий устра­и­ва­ет Пла­то­ну пыш­ные про­во­ды.

Пла­тон стре­мил­ся силой сво­ей мыс­ли пере­де­лать тира­на, но ясно, что тут нуж­на была не сила крас­но­ре­чи­вых слов, а бес­по­щад­ный пере­во­рот, на содей­ст­вие кото­ро­му Пла­тон был, конеч­но, не спо­со­бен.

Как бы то ни было, дея­тель­ность Пла­то­на в Сици­лии сле­ду­ет отли­чать от дея­тель­но­сти Дио­на, для кото­ро­го Пла­тон являл­ся в кон­це кон­цов толь­ко оруди­ем дости­же­ния его отнюдь не фило­соф­ских целей. Это был поли­тик ари­сто­кра­ти­че­ско­го или оли­гар­хи­че­ско­го типа, чуж­дый вся­ких уто­пи­че­ских иде­а­лов, а мы уже хоро­шо зна­ем, насколь­ко отри­ца­тель­но Пла­тон отно­сил­ся ко всем тогдаш­ним фор­мам прав­ле­ния. Пла­то­ну при­шлось опять уеди­нить­ся в сво­ей Ака­де­мии, жизнь же Дио­на в резуль­та­те всех его поли­ти­че­ских аван­тюр окон­чи­лась пла­чев­но. После отъ­езда Пла­то­на из Сици­лии и воз­вра­ще­ния туда Дио­на этот послед­ний сно­ва воз­гла­вил дви­же­ние про­тив Дио­ни­сия, кото­ро­му при­шлось даже поки­нуть Сира­ку­зы. Одна­ко судь­ба Дио­на была непо­сто­ян­на, и после бес­чис­лен­ных пре­врат­но­стей граж­дан­ской вой­ны он был убит сво­и­ми про­тив­ни­ка­ми.

с.31 Жизнь Пла­то­на, по край­ней мере на сво­их глав­ных эта­пах, ока­за­лась весь­ма тра­ги­че­ской. Одно разо­ча­ро­ва­ние неиз­мен­но сле­до­ва­ло за дру­гим. Уже осуж­де­ние и смерть Сокра­та по суще­ству раз­ру­ши­ли в нем веру в силу разум­но­го убеж­де­ния, а меж­ду тем Пла­тон всю жизнь толь­ко и делал, что ста­рал­ся убедить людей силой сло­ва. Едва ли это было тра­геди­ей одно­го лишь Пла­то­на. Еще в боль­шей сте­пе­ни это было тра­геди­ей Гре­ции кон­ца клас­си­че­ско­го пери­о­да, когда гре­че­ский полис шел к раз­ва­лу и был нака­нуне гибе­ли, так что Пла­тон все­го толь­ко девя­ти лет не дожил до Херо­ней­ской бит­вы и до Панэл­лин­ско­го кон­грес­са в Корин­фе, озна­чав­ших конец поли­ти­че­ской само­сто­я­тель­но­сти гре­че­ских поли­сов.

Новой эпо­хой был элли­низм, пери­од круп­но­го рабо­вла­де­ния (мел­кое рабо­вла­де­ние уже изжи­ло себя) с его огром­ны­ми воен­но-монар­хи­че­ски­ми импе­ри­я­ми, погло­тив­ши­ми ста­рый клас­си­че­ский полис. Пла­тон ниче­го не знал о насту­паю­щей огром­ной эпо­хе. Но, как и все прин­ци­пи­аль­ные люди его вре­ме­ни, он судо­рож­но искал выход из окру­жав­ших его соци­аль­но-поли­ти­че­ских отно­ше­ний. Выхо­дом для него ока­за­лась уто­пия. Пла­то­ну рисо­ва­лось иде­аль­ное государ­ство во гла­ве с фило­со­фа­ми, созер­ца­те­ля­ми чистых и веч­ных идей, кото­рых защи­ща­ют вои­ны и кото­рым все жиз­нен­ные ресур­сы достав­ля­ют сво­бод­ные зем­ледель­цы и ремес­лен­ни­ки. Кого мог­ла спа­сти в те ката­стро­фи­че­ские вре­ме­на такая «иде­аль­ная» уто­пия? На при­ме­ре сици­лий­ских поездок Пла­то­на вид­но, что прак­ти­че­ски она име­ла нуле­вое зна­че­ние даже при усло­вии сочув­ст­вия ей со сто­ро­ны неко­то­рых государ­ст­вен­ных и обще­ст­вен­ных дея­те­лей.

Пла­тон был убеж­ден, что суще­ст­ву­ет абсо­лют­ная исти­на, и весь тра­гизм его поло­же­ния заклю­чал­ся в том, что он верил в немед­лен­ное и все­сто­рон­нее осу­щест­вле­ние этой исти­ны. Пла­тон рас­суж­дал при­бли­зи­тель­но так: начер­ти­те на пес­ке круг. Он несо­вер­ше­нен и полон вся­ких откло­не­ний от иде­аль­но­го кру­га. Но ведь так лег­ко, имея перед гла­за­ми этот несо­вер­шен­ный круг, пред­став­лять себе иде­аль­ный круг и стро­ить о нем точ­ней­шую нау­ку. Поче­му же этот про­стой метод не при­ме­нить к чело­ве­че­ско­му обще­ству? Давай­те ска­жем пре­ступ­ни­ку, что он — пре­ступ­ник, и давай­те усо­ве­стим его. Он тут же и пере­станет быть пре­ступ­ни­ком, и на пер­вый план высту­пит его иде­аль­ное чело­ве­че­ское поведе­ние. Это невоз­мож­но? Но поче­му же это воз­мож­но с кру­гом, столь с.32 несо­вер­шен­но начер­чен­ным на пес­ке? Вот и попро­буй­те убедить Пла­то­на в том, что чело­ве­че­ская жизнь не есть гео­мет­рия. Он это­го не пони­ма­ет и не хочет пони­мать. В его уто­пии нет ни малей­ших сдви­гов, ни малей­ше­го раз­ви­тия и ров­но ника­ко­го исто­риз­ма. Все абсо­лют­но, и все, что есть, уже осу­щест­вле­но наве­ки.

Иссле­до­ва­те­ли уто­пии Пла­то­на лома­ли себе голо­ву по пово­ду поло­же­ния клас­са зем­ледель­цев и ремес­лен­ни­ков в «иде­аль­ном» государ­стве Пла­то­на. Мно­гие дума­ли, что это про­сто рабы и что имен­но это озна­ча­ет у Пла­то­на уве­ко­ве­че­ние рабо­вла­дель­че­ско­го государ­ства. Одна­ко его ремес­лен­ни­ки не рабы, они сво­бод­ны, но, конеч­но, лишь в меру той сво­бо­ды, кото­рая допус­ка­ет­ся в «иде­аль­ном» государ­стве.

Зем­ледель­цы и ремес­лен­ни­ки уже по одно­му тому не могут быть у Пла­то­на раба­ми, что два дру­гих его сосло­вия — фило­со­фы и вои­ны — лише­ны вся­кой част­ной соб­ст­вен­но­сти. Кому же в таком слу­чае могут при­над­ле­жать зем­ледель­цы или ремес­лен­ни­ки? Более того, лишь одно­му это­му сосло­вию и пре­до­став­ле­на у Пла­то­на эко­но­ми­че­ская сво­бо­да. Чле­ны его про­из­во­дят про­дук­ты потреб­ле­ния, они само­сто­я­тель­но про­да­ют эти про­дук­ты, они вхо­дят в эко­но­ми­че­ские отно­ше­ния с ино­стран­ца­ми. Все это стро­жай­ше запре­ще­но и фило­со­фам, и вои­нам. Ско­рее мож­но было бы гово­рить не о раб­ском состо­я­нии «третье­го» сосло­вия у Пла­то­на, но о каком-то свое­об­раз­ном кре­пост­ни­че­стве, и при­том о кре­пост­ни­че­стве государ­ст­вен­ном, а не лич­ном; тако­го кре­пост­но­го нель­зя ни про­дать, ни купить, нель­зя даже вме­ши­вать­ся в его эко­но­ми­че­скую жизнь. Неда­ром Пла­тон не раз ссы­ла­ет­ся на соци­аль­но-поли­ти­че­ский строй Спар­ты с ее илота­ми, государ­ст­вен­ны­ми кре­пост­ны­ми. Пла­тон даже допус­ка­ет пере­ход из сосло­вия зем­ледель­цев и ремес­лен­ни­ков в сосло­вие фило­со­фов, если для это­го най­дут­ся при­род­ные дан­ные у пред­ста­ви­те­ля «третье­го» сосло­вия (Государ­ство III 415a—c). В сущ­но­сти гово­ря, все сосло­вия у Пла­то­на зака­ба­ле­ны одним — слу­же­ни­ем веч­но­му и абсо­лют­но­му миру идей.

Одна­ко при всем том необ­хо­ди­мо ска­зать, что печать рабо­вла­дель­че­ской фор­ма­ции все же весь­ма замет­на на этой уто­пии Пла­то­на. «Третье» сосло­вие эко­но­ми­че­ски сво­бод­но, но поли­ти­че­ски оно зака­ба­ле­но. Разде­ле­ние умст­вен­но­го и физи­че­ско­го труда абсо­лю­ти­зи­ро­ва­но и уве­ко­ве­че­но на все вре­ме­на: одни толь­ко мыс­лят или вою­ют, дру­гие толь­ко кор­мят. Разде­ле­ние труда, с.33 пре­под­но­си­мое Пла­то­ном в виде абсо­лют­ной нор­мы, несо­мнен­но, заим­ст­во­ва­но из прак­ти­ки рабо­вла­дель­че­ской фор­ма­ции и в сво­ей абсо­лют­но­сти доведе­но до сте­пе­ни еги­пет­ско­го касто­во­го строя. Созер­ца­ние идей, кото­рое явля­ет­ся про­фес­си­ей сосло­вия фило­со­фов, обос­но­ва­но у Пла­то­на доста­точ­но фор­маль­но, а мы бы теперь ска­за­ли — доста­точ­но бес­со­дер­жа­тель­но. Ибо что созер­ца­ют пла­то­нов­ские фило­со­фы, кро­ме небес­но­го сво­да с его веч­но пра­виль­ны­ми, меха­ни­че­ски и гео­мет­ри­че­ски раз­ме­рен­ны­ми дви­же­ни­я­ми? В этой зака­ба­лен­но­сти небес­ным сво­дом, мы бы ска­за­ли, тоже отра­жа­ет­ся бес­че­ло­веч­ность и непро­грес­сив­ность рабо­вла­дель­че­ской фор­ма­ции. Обще­ст­вен­ные отно­ше­ния, воз­ни­каю­щие по зако­нам гео­мет­рии или аст­ро­но­мии, явля­ют­ся отно­ше­ни­я­ми чер­теж­ни­ка к его чер­те­жу. Если одно сосло­вие толь­ко чер­тит, а дру­гое явля­ет­ся толь­ко чер­те­жом, то это очень близ­ко к тому, что обык­но­вен­но назы­ва­ет­ся рабо­вла­де­ни­ем. Сле­до­ва­тель­но, неза­ви­си­мо от сво­его непо­сред­ст­вен­но­го содер­жа­ния уто­пия пла­то­нов­ско­го «Государ­ства» в конеч­ном сче­те отра­жа­ет рабо­вла­дель­че­скую осно­ву. Вывод из это­го сле­дую­щий: плох тот исто­рик фило­со­фии, кото­рый не пой­мет соци­аль­но-исто­ри­че­ской подо­пле­ки все­го это­го пла­то­нов­ско­го объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма и всей этой пря­мо­ли­ней­но выте­каю­щей из него уто­пии. Содер­жа­ние этой «все­об­щей гео­мет­рии», и чело­ве­че­ской и кос­ми­че­ской, слиш­ком мучи­тель­но вырас­та­ло на поч­ве обри­со­ван­но­го у нас выше клас­со­во­го раз­ло­же­ния ран­не­го гре­че­ско­го поли­са.

5. ТРАГЕДИЯ ЖИЗНИ И МЫСЛИ

Набро­сан­ные нами выше фак­ты из жиз­ни Пла­то­на доста­точ­но рису­ют его лич­ную жиз­нен­ную неуда­чу, кото­рую не будет пре­уве­ли­че­ни­ем назвать тра­ги­че­ской. Но, давая этот крат­кий обзор твор­че­ско­го и жиз­нен­но­го пути Пла­то­на, необ­хо­ди­мо ска­зать, что поми­мо обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской и одно­вре­мен­но лич­ной для Пла­то­на тра­гедии поги­баю­ще­го поли­са он пере­жи­вал еще одну тра­гедию, в кото­рой сам едва ли отда­вал себе отчет, но кото­рая тоже застав­ля­ла его чув­ст­во­вать отча­я­ние и пол­ное бес­си­лие в ито­ге сво­его бес­по­кой­но­го жиз­нен­но­го пути. Это была тра­гедия вся­ко­го иде­а­лиз­ма вооб­ще, пло­хо пони­маю­ще­го невоз­мож­ность пре­об­ра­зо­ва­ния жиз­ни при помо­щи одних толь­ко идей. Пла­тон не пони­мал, что мате­рия (а зна­чит, и соци­аль­ная жизнь) с.34 опре­де­ля­ет собой любую иде­аль­ную кон­струк­цию. В прак­ти­че­ской дея­тель­но­сти это поме­ша­ло ему поль­зо­вать­ся иде­я­ми как мате­ри­аль­ной силой и сво­ди­ло его уча­стие в поли­ти­ке к про­по­ведям, уве­ща­ни­ям, уго­во­рам, к при­зы­вам сле­до­вать иде­а­лам, к крас­но­ре­чию. Поэто­му ста­но­вит­ся понят­ной мучи­тель­ная необ­хо­ди­мость, с кото­рой иде­а­лист пре­вра­ща­ет­ся в уто­пи­ста, в меч­та­те­ля, в бес­силь­но­го, хотя, может быть, и очень ярко­го фан­та­зе­ра. Это было для Пла­то­на не мень­шей тра­геди­ей, чем все его сици­лий­ские неуда­чи; подоб­но­го рода тра­гедию нуж­но при­знать явле­ни­ем типи­че­ским. Пла­тон здесь толь­ко один из самых ярких образ­цов.

При ана­ли­зе обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ских взглядов Пла­то­на сле­ду­ет избе­гать упро­щен­но­го под­хо­да. Во-пер­вых, Пла­тон не про­сто идео­лог, но рестав­ра­тор. Это обсто­я­тель­ство сде­ла­ло его мысль гораздо более отвле­чен­ной, гораздо более рых­лой и про­ти­во­ре­чи­вой, гораздо более фан­та­стич­ной и уто­пич­ной, чем это воз­мож­но для идео­ло­гии реаль­ных поли­ти­ков. Во-вто­рых, рабо­вла­де­ние в откро­вен­ной фор­ме про­по­ве­ду­ет­ся им толь­ко в послед­нем его про­из­веде­нии, в «Зако­нах», да и то с мас­сой вся­ко­го рода ого­во­рок (V 776b—778a). В-третьих, насколь­ко не важен был ему тип желае­мо­го рабо­вла­де­ния, ясно из того, что он вспо­ми­нал, как мы ука­зы­ва­ли выше, в раз­ные вре­ме­на, а иной раз и одно­вре­мен­но по край­ней мере о четы­рех типах рабо­вла­де­ния.

Как бы то ни было, ясно, что, будучи рестав­ра­то­ром погиб­шей ста­ри­ны, Пла­тон хотел оста­вать­ся и фак­ти­че­ски все­гда оста­вал­ся по пре­иму­ще­ству пред­ста­ви­те­лем гре­че­ской клас­си­ки, клас­си­че­ско­го поли­са пери­о­да гре­ко-пер­сид­ских войн. Во вся­ком слу­чае ника­кой дру­гой соци­аль­но-поли­ти­че­ский строй не заслу­жил от Пла­то­на таких дифи­рам­бов. Зна­ме­ни­тые победы при Мара­фоне, Сала­мине, Пла­тее, вско­лых­нув­шие вол­ну эллин­ско­го пат­рио­тиз­ма, не дава­ли покоя Пла­то­ну в тече­ние всей его жиз­ни, вклю­чая пери­од «Зако­нов». Необ­хо­ди­мо отме­тить, что идея такой рестав­ра­ции име­ла и поло­жи­тель­ную сто­ро­ну. А имен­но, она все­гда застав­ля­ла его избе­гать вся­кой изыс­кан­но­сти, изощ­рен­но­сти и пси­хо­ло­ги­че­ских зиг­за­гов после­дую­ще­го элли­низ­ма, кото­рый уже носил­ся в возду­хе, когда жизнь Пла­то­на кло­ни­лась к зака­ту. Все его суж­де­ния о жиз­ни и фило­со­фии, вся про­по­ве­ду­е­мая им мораль, его уто­пия, эсте­ти­ка, мифо­ло­гия и рели­гия все­гда стро­и­лись у него по стро­гим моде­лям наив­ных и суро­вых клас­си­че­ских иде­а­лов. Это с.35 было рестав­ра­ци­ей, посколь­ку в его вре­ме­на уже никто не жил в таком сти­ле, и тем самым это было одно из послед­них про­яв­ле­ний все того же стро­го­го клас­си­че­ско­го иде­а­ла. Как Демо­сфен, дей­ст­во­вав­ший исклю­чи­тель­но в обла­сти поли­ти­ки, тра­ги­че­ски погиб за полис пери­о­да клас­си­ки, так и Пла­тон в обла­сти ого­лен­ной тео­ре­ти­че­ской мыс­ли остал­ся до кон­ца верен стро­гим и суро­вым иде­а­лам поли­са пери­о­да гре­че­ской клас­си­ки, пони­мать ли этот полис как про­грес­сив­ный и демо­кра­ти­че­ский или пони­мать его как кон­сер­ва­тив­ный и ари­сто­кра­ти­че­ский, спар­тан­ско-крит­ско­го типа. Для обо­их пони­ма­ний клас­си­че­ско­го поли­са у Пла­то­на доста­точ­но мате­ри­а­ла. Подав­ля­ю­щее боль­шин­ство бур­жу­аз­ных иссле­до­ва­те­лей Пла­то­на непре­мен­но ста­ра­ет­ся све­сти его харак­те­ри­сти­ку к неко­е­му еди­но­му прин­ци­пу, к неко­ей одной и непо­движ­ной идее, не учи­ты­вая всей огром­ной слож­но­сти мате­ри­а­ла, свя­зан­но­го с его име­нем.

Пла­тон чрез­вы­чай­но любил жизнь. Это вид­но в сот­нях и тыся­чах его выра­же­ний, худо­же­ст­вен­ных обра­зов, в его фило­соф­ских кон­цеп­ци­ях и био­гра­фи­че­ских дан­ных. В этом смыс­ле он чужд вся­ко­го аске­тиз­ма. Он непре­стан­но любу­ет­ся кра­сотой небес­но­го сво­да, моря­ми и река­ми, пла­та­на­ми и цве­ту­щи­ми вер­ба­ми, кра­сотой силь­но­го и здо­ро­во­го муж­ско­го тела, неж­ным обли­ком ран­ней юно­сти. В сво­ем самом «аске­ти­че­ском» диа­ло­ге, в «Федоне», он наде­лил поту­сто­рон­ний мир все­ми жиз­нен­ны­ми крас­ка­ми обык­но­вен­но­го чув­ст­вен­но­го мира. Он веч­но спо­рит и горя­чит­ся, веч­но ищет и иссле­ду­ет; даже и писать-то он не мог ина­че как толь­ко в фор­ме диа­ло­га, в кото­рой так силь­но и кра­си­во ска­зал­ся дра­ма­тизм его мыс­ли. Пла­тон заве­щал чело­ве­че­ству нена­сыт­ную жаж­ду зна­ния, влюб­лен­ность во все разум­ное и рацио­наль­ное, вос­торг перед диа­лек­ти­кой, фило­соф­ски­ми кон­цеп­ци­я­ми и про­сто нау­кой.

Извест­но, как аске­ти­че­ски стро­ит свое иде­аль­ное государ­ство Пла­тон и какие огра­ни­че­ния накла­ды­ва­ет он на худо­же­ст­вен­ное твор­че­ство. Одна­ко мало кто обра­ща­ет вни­ма­ние на такие, напри­мер, сло­ва Пла­то­на (Зако­ны II 665c): «Каж­дый чело­век, взрос­лый или ребе­нок, сво­бод­ный или раб, муж­чи­на или жен­щи­на — сло­вом, все цели­ком государ­ство долж­но бес­пре­стан­но петь само­му себе оча­ро­вы­ваю­щие пес­ни, в кото­рых будут выра­же­ны все те поло­же­ния, что мы разо­бра­ли. Они долж­ны и так и этак посто­ян­но видо­из­ме­нять и раз­но­об­ра­зить пес­ни, чтобы пою­щие испы­ты­ва­ли наслаж­де­ние и с.36 нена­сыт­ную какую-то страсть к пес­но­пе­ни­ям»⁶. И это не про­сто слу­чай­ное выска­зы­ва­ние Пла­то­на. Все­об­щую игру, пляс­ку, музы­ку и худо­же­ст­вен­ное наслаж­де­ние Пла­тон обос­но­вы­ва­ет фило­соф­ски и при­пи­сы­ва­ет все это тем же богам, о кото­рых в дру­гих слу­ча­ях он гово­рит черес­чур серь­ез­но. «По при­ро­де боже­ство достой­но вся­че­ской бла­жен­ной заботы, чело­век же, как мы ска­за­ли выше, это нечто вро­де при­ду­ман­ной богом игруш­ки. По суще­ству, это ста­ло наи­луч­шим назна­че­ни­ем чело­ве­ка. Итак, надо сле­до­вать это­му образ­цу; поэто­му пусть вся­кий муж­чи­на и вся­кая жен­щи­на про­во­дит свою жизнь, играя в пре­крас­ней­шие игры, хотя такой взгляд и про­ти­во­ре­чит тому, что теперь при­ня­то» (там же VII 803c). Игра, пение, пляс­ки, эсте­ти­че­ское наслаж­де­ние — это, по мыс­ли Пла­то­на, реаль­ное вопло­ще­ние боже­ст­вен­ных зако­нов, так что все государ­ство, со все­ми его мир­ны­ми обы­ча­я­ми и со все­ми его вой­на­ми, есть толь­ко бес­ко­неч­ное худо­же­ст­вен­ное само­услаж­де­ние: «Надо жить, играя. Что же это за игра? Жерт­во­при­но­ше­ния, пес­но­пе­ния, пляс­ки, цель кото­рых — снис­кать себе милость богов, а вра­гов отра­зить и победить в бит­вах» (там же). Здесь даже труд­но отли­чить, где боже­ст­вен­ный и, в част­но­сти, государ­ст­вен­ный, непре­клон­ный и аске­ти­че­ский закон и где тут пляс­ка и веч­ная игра.

Все ука­зан­ное пред­став­ля­ет собой одну из сто­рон рестав­ра­ции. Посколь­ку у Пла­то­на реста­ври­ру­ет­ся клас­си­че­ский полис, постоль­ку содер­жа­ние этой рестав­ра­ции гар­мо­ни­че­ски устой­чи­вое и ста­ти­че­ски закон­чен­ное. Одна­ко в рестав­ра­ции есть и дру­гая сто­ро­на. Ведь вся­кая рестав­ра­ция явля­ет­ся бо́льшим или мень­шим наси­ли­ем, так как реста­ври­ру­ет­ся то, что уже без­на­деж­но ушло и ока­зы­ва­ет­ся невоз­врат­ным про­шлым. Если вре­ме­на сво­бо­ды ушли, то рестав­ра­ция этой сво­бо­ды все рав­но будет наси­ли­ем. Это-то и про­изо­шло у Пла­то­на и, конеч­но, не мог­ло не про­изой­ти.

Уже в «Государ­стве» Пла­тон, исхо­дя из самых доб­рых побуж­де­ний и наме­ре­ний отно­си­тель­но иде­аль­ной жиз­ни, постро­ил государ­ст­вен­ную систе­му, кото­рая настоль­ко иде­аль­на и настоль­ко абсо­лют­на, что в ней не мыс­лят­ся ника­кие сдви­ги, ника­кое дви­же­ние впе­ред, с ней не сов­ме­стим ника­кой исто­ризм. Но если здесь все с.37 при­не­се­но в жерт­ву непо­движ­но­му и веч­но­му цар­ству идей и фило­соф на этом осно­ва­нии еще до неко­то­рой сте­пе­ни мог взы­вать к посто­ян­ству и непо­движ­но­сти, то в «Зако­нах» дело обсто­ит гораздо хуже. Здесь уже не про­по­ве­ду­ет­ся ника­ко­го цар­ства идей, кото­ро­му государ­ство долж­но было бы слу­жить; Пла­тон сам заяв­ля­ет, что здесь он наме­рен стро­ить государ­ство «вто­рое после наи­луч­ше­го», обе­щая к тому же, что после это­го он наме­рен постро­ить еще одно государ­ство, «третье после наи­луч­ше­го» (Зако­ны V 739a). Это третье государ­ство Пла­тон так и не успел нари­со­вать, но вто­ро­му государ­ству после наи­луч­ше­го он посвя­тил огром­ный мно­го­лет­ний труд, так как «Зако­ны» писа­лись все послед­ние семь лет жиз­ни Пла­то­на и так и оста­лись неза­кон­чен­ны­ми. Основ­ная мысль его про­ек­тов заклю­ча­лась в том, чтобы по воз­мож­но­сти облег­чить людям пере­ход к иде­аль­но­му государ­ству. Ту уто­пию, кото­рой посвя­щен диа­лог «Государ­ство», Пла­тон счи­та­ет теперь уже слиш­ком труд­ной и неосу­ще­ст­ви­мой. Он хочет несколь­ко при­бли­зить свою новую уто­пию к дей­ст­ви­тель­но­сти. Но как он это дела­ет?

«Зако­ны» пора­жа­ют дотош­ной регла­мен­та­ци­ей всех без исклю­че­ния про­яв­ле­ний чело­ве­че­ской жиз­ни, вплоть до бра­ка и поло­вых отно­ше­ний (VI 773e—776b). Вряд ли мож­но най­ти в исто­рии чело­ве­че­ской мыс­ли более казар­мен­ную уто­пию. Здесь цели­ком отсут­ст­ву­ет тео­рия идей, кото­рая рань­ше оду­хотво­ря­ла его уче­ние об обще­стве, а соци­аль­но-поли­ти­че­ские оцен­ки дале­ко не так прин­ци­пи­аль­ны, как преж­ние.

Хоро­шо зная из сво­его жиз­нен­но­го опы­та, что́ такое тиран, он нари­со­вал нам в VIII кни­ге «Государ­ства» (565a—569b) отвра­ти­тель­ней­ший образ тира­на, настоль­ко бес­че­ло­веч­ный и без­образ­ный, что, каза­лось бы, созда­тель это­го обра­за уже нигде в сво­их тво­ре­ни­ях не дол­жен был бы допу­стить воз­мож­но­сти тира­ни­че­ской фор­мы прав­ле­ния. Но вот в «Зако­нах» опять появ­ля­ет­ся этот зло­ве­щий образ, одна­ко на этот раз Пла­тон стре­мит­ся его оду­хотво­рить (IV 709e—710a). Рань­ше Пла­тон ост­ро кри­ти­ко­вал спар­тан­скую и крит­скую фор­мы прав­ле­ния под име­нем про­кли­нае­мой им тимо­кра­тии (Государ­ство VIII 544c, 547b—550b). Теперь опять дела­ют­ся ссыл­ки на Спар­ту и Крит (Зако­ны III 683a) и даже на Еги­пет, но лишь с тем, чтобы похва­лить кон­сер­ва­тизм тамош­них государ­ст­вен­ных форм и их тыся­че­лет­нюю непо­движ­ность. В «Зако­нах» на пер­вый план с.38 высту­па­ют не идеи, а некая внеш­няя сила, кото­рая сдер­жи­ва­ет государ­ство от рас­па­де­ния. Авто­ри­тет при­над­ле­жит каким-то людям, в рас­по­ря­же­нии кото­рых нахо­дят­ся огром­ные кара­тель­ные воз­мож­но­сти вплоть до смерт­ной каз­ни. Изо­бра­жа­ет­ся некий полу­ми­фи­че­ский зако­но­да­тель, кото­рый вме­сте с тира­ном осу­ществля­ет все зако­но­да­тель­ные и испол­ни­тель­ные функ­ции при пол­ном невни­ма­нии к потреб­но­стям лич­но­сти и даже обще­ства (IV 711c).

Рели­гия и мораль долж­ны теперь играть роль не пото­му, что суще­ст­ву­ют боги, но пото­му, что это пред­пи­сы­ва­ет закон. Если есть воз­мож­ность убеж­дать, зако­но­да­тель может убеж­дать людей в суще­ст­во­ва­нии богов. Но убеж­де­ние — это толь­ко пал­ли­а­тив. Необ­хо­ди­мо, если кто-либо выка­жет себя непо­слуш­ным зако­нам, «одно­го при­судить к смерт­ной каз­ни, дру­го­го — к побо­ям и тюрь­ме, третье­го — к лише­нию граж­дан­ских прав, про­чих же нака­зать ото­бра­ни­ем иму­ще­ства в каз­ну и изгна­ни­ем» (X 890c). Вой­на, кото­рая рань­ше исклю­ча­лась Пла­то­ном как вели­чай­шее зло, теперь выдви­га­ет­ся у него на пер­вый план и неот­де­ли­ма от функ­ци­о­ни­ро­ва­ния зако­нов. Ниче­го не гово­рит­ся о внут­рен­нем пре­об­ра­зо­ва­нии чело­ве­че­ско­го созна­ния, раз­ве толь­ко о худо­же­ст­вен­ном твор­че­стве, да и это послед­нее кро­пот­ли­вей­шим обра­зом регла­мен­ти­ру­ет­ся зако­ном и долж­но оста­вать­ся непо­движ­ным на все вре­ме­на. Обра­зец здесь — Еги­пет, конеч­но, мни­мый, посколь­ку в насто­я­щем Егип­те была своя насто­я­щая, живая исто­рия. Пла­тон так пред­став­ля­ет себе еги­пет­скую регла­мен­та­цию худо­же­ст­вен­но­го твор­че­ства: «Иско­ни, по-види­мо­му, было егип­тя­на­ми при­зна­но то поло­же­ние, о кото­ром мы сей­час гово­рим, а имен­но в государ­ствах у моло­дых людей долж­но было вой­ти в при­выч­ку заня­тие пре­крас­ны­ми тело­дви­же­ни­я­ми и пре­крас­ны­ми пес­ня­ми. Уста­но­вив, что имен­но явля­ет­ся тако­вым, егип­тяне выстав­ля­ли образ­цы напо­каз в свя­ти­ли­щах, и вся­кие ново­введе­ния вопре­ки образ­цам, измыш­ле­ние чего-либо ино­го, неоте­че­ст­вен­но­го не допус­ка­лось, да и теперь не поз­во­ля­ет­ся ни живо­пис­цам, ни кому бы то ни было, заня­то­му изо­бра­зи­тель­ны­ми искус­ства­ми. То же и во всем, что каса­ет­ся муси­че­ско­го искус­ства. И вер­но, если ты вни­ма­тель­но посмот­ришь, то най­дешь, что про­из­веде­ния живо­пи­си или вая­ния, создан­ные там десять тысяч лет назад, — “десять тысяч” не для крас­но­го слов­ца, а в дей­ст­ви­тель­но­сти — ничуть не пре­крас­нее и не без­образ­нее с.39 нынеш­них тво­ре­ний, пото­му что и те и дру­гие выпол­не­ны при помо­щи одно­го и того же искус­ства» (Зако­ны II 656e). И это пишет тот самый автор, кото­рый в «Пире» создал тео­рию Эро­са как веч­но­го пото­ка люб­ви, посто­ян­но устрем­лен­но­го к ново­му и порож­даю­ще­го все боль­шую и боль­шую кра­соту! В «Пире» — веч­ное твор­че­ство, в «Зако­нах» — веч­ное пови­но­ве­ние зако­нам, тре­бу­ю­щим от поэтов и худож­ни­ков все­гда толь­ко одних и тех же форм, одних и тех же настро­е­ний (ср. вос­хва­ле­ние «еги­пет­ских нра­вов» в «Зако­нах» II 657a).

В этом диа­ло­ге Пла­тон, несо­мнен­но, постро­ил жесто­чай­шее поли­цей­ское государ­ство с насиль­ст­вен­ным земель­ным урав­не­ни­ем, со все­об­щим шпи­о­на­жем (V 744e—745a) и с уза­ко­нен­ным рабо­вла­де­ни­ем. В «Государ­стве» почти не упо­ми­на­ют­ся рабы; зем­ледель­цы же и ремес­лен­ни­ки там эко­но­ми­че­ски сво­бод­ны. Зато в «Зако­нах» у Пла­то­на раб­ство про­ни­зы­ва­ет все. Прав­да, иде­а­лом раба при­зна­ет­ся спар­тан­ский илот, одна­ко илот — это государ­ст­вен­ный кре­пост­ной, чье соци­аль­ное поло­же­ние по суще­ству мало чем отли­ча­лось от поло­же­ния раба. Кро­ме того, Пла­тон и в «Зако­нах» все еще про­дол­жа­ет уго­ва­ри­вать гос­под и рабов жить соглас­но меж­ду собой и не нару­шать общих мораль­ных пра­вил. Но при всех ого­вор­ках самый факт раб­ства при­зна­ет­ся в «Зако­нах» откры­то, и без раб­ства Пла­тон вооб­ще не мыс­лит здесь сво­его иде­аль­но­го государ­ства (V 776b—778a). О небы­ва­ло жесто­ких нака­за­ни­ях как сво­бод­ных, так в осо­бен­но­сти и рабов трак­ту­ет вся IX кни­га «Зако­нов».

Спра­ши­ва­ет­ся: мог­ли ли такие казар­мен­ные пред­став­ле­ния не повли­ять и на тео­ре­ти­че­скую мысль Пла­то­на? Конеч­но, не мог­ли. Ведь рестав­ра­тор при­нуж­ден с помо­щью физи­че­ской силы бороть­ся с обще­ст­вом, кото­рое пред­став­ля­ет­ся ему сплош­ной сти­хи­ей зла, при­чем зла отнюдь не слу­чай­но­го. Пла­тон вдруг начи­на­ет про­по­ве­до­вать, что вой­на всех про­тив всех отно­сит­ся к самой при­ро­де обще­ства, для кото­рой харак­тер­ны обна­жен­ный и озлоб­лен­ный инстинкт жиз­ни и корен­ные про­ти­во­ре­чия как в отно­ше­ни­ях одно­го чело­ве­ка к дру­го­му, так и в его отно­ше­нии к само­му себе. «То, что боль­шин­ство людей назы­ва­ет миром, есть толь­ко имя, на деле же от при­ро­ды суще­ст­ву­ет веч­ная непри­ми­ри­мая вой­на меж­ду все­ми государ­ства­ми» (Зако­ны I 626a). Та же веч­ная вой­на суще­ст­ву­ет и меж­ду отдель­ны­ми посел­ка­ми, меж­ду отдель­ны­ми дома­ми в посел­ке и меж­ду отдель­ны­ми с.40 людь­ми в доме. «Все нахо­дят­ся в войне со все­ми как в обще­ст­вен­ной, так и в част­ной жиз­ни, и каж­дый [нахо­дит­ся в войне] с самим собой» (там же I 626c). Вме­сто иде­аль­ных основ жиз­ни здесь про­по­ве­ду­ет­ся зве­ри­ная борь­ба всех про­тив всех. Это свиде­тель­ст­ву­ет о том, что Пла­тон пре­крас­но пони­мал огра­ни­чен­ность сво­его рестав­ра­тор­ско­го миро­воз­зре­ния и пото­му про­ти­во­по­став­лял свою поли­цей­скую казар­му тому поряд­ку вещей, кото­рый он сам объ­явил суще­ст­ву­ю­щим от при­ро­ды.

Невоз­мож­но себе пред­ста­вить, чтобы такой умный чело­век, как Пла­тон, не пони­мал тра­гедии сво­ей жиз­ни и мыс­ли, когда он начи­нал хле­стать исто­рию рези­но­вой дубин­кой в надеж­де вер­нуть ее на путь истин­ный. Чего сто­ит, напри­мер, его новое уче­ние в «Зако­нах» о двух миро­вых душах, доб­рой и злой? (X 897c). Ведь Пла­тон здесь ни боль­ше ни мень­ше как отка­зы­ва­ет­ся от самой осно­вы сво­его же соб­ст­вен­но­го уче­ния, впа­дая в какой-то совер­шен­но несвой­ст­вен­ный ему восточ­ный дуа­лизм. Кро­ме того, теперь, по Пла­то­ну, не толь­ко бог управ­ля­ет миром: «Бог управ­ля­ет всем, а вме­сте с богом слу­чай­ность и бла­говре­ме­ние пра­вят все­ми чело­ве­че­ски­ми дела­ми. Впро­чем, во избе­жа­ние рез­ко­сти надо усту­пить и ска­зать, что за ними сле­ду­ет и нечто третье, имен­но искус­ство» (IV 709d). Чело­век здесь сто­ит на послед­нем месте. Все это неиз­беж­ное след­ст­вие общей кон­цеп­ции «Зако­нов»: невоз­мож­но думать, что вой­на всех про­тив всех, как ее пони­ма­ет Пла­тон, есть созда­ние толь­ко одно­го бога. Слу­чай­ность, судь­ба, нера­зу­мие и пол­ное безу­мие долж­ны играть в этой кон­цеп­ции не мень­шую роль, чем то, что Пла­тон назы­ва­ет богом.

Это сме­ше­ние пре­крас­но­го и тра­ги­че­ско­го Пла­тон еще луч­ше выра­зил в том месте сво­их «Зако­нов», где в ответ на пред­ло­же­ние ино­стран­ных акте­ров поста­вить тра­гедию он счи­та­ет нуж­ным ска­зать, что его государ­ство и без того есть тра­гедия: «Достой­ней­шие из чуже­стран­цев, мы ска­за­ли бы, что мы и сами — твор­цы тра­гедии пре­крас­ней­шей, сколь воз­мож­но, и наи­луч­шей. Ведь весь наш государ­ст­вен­ный строй пред­став­ля­ет собою вос­про­из­веде­ние наи­пре­крас­ней­шей и наи­луч­шей жиз­ни; мы утвер­жда­ем, что это и есть дей­ст­ви­тель­но наи­бо­лее истин­ная тра­гедия. Итак, вы — твор­цы, мы — тоже твор­цы. Пред­мет твор­че­ства у нас один и тот же» (VII 817a).

Но чтобы еще яснее пока­зать, что Пла­тон сам созна­вал обре­чен­ность всей сво­ей фило­соф­ско-тео­ре­ти­че­ской с.41 и обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской рестав­ра­ции, кажет­ся, луч­ше все­го при­ве­сти его рас­суж­де­ние о людях-кук­лах. Ока­зы­ва­ет­ся, «люди в боль­шей сво­ей части кук­лы и лишь чуть-чуть при­част­ны истине» (VII 804b). Но как же быть в таком слу­чае с бога­ми? А очень про­сто: мы как раз те самые кук­лы, кото­рые созда­ны бога­ми неиз­вест­но для чего. Дер­нешь за одну нит­ку, полу­чит­ся одно, дер­нешь за дру­гую — дру­гое. Конеч­но, Пла­тон и здесь, как уто­паю­щий, хва­та­ет­ся за соло­мин­ку: самая-де важ­ная нит­ка — это нит­ка зако­на или нит­ка доб­ро­де­те­ли. Но ведь на этом дале­ко не уедешь. Кто, когда, как и за какую нит­ку дернет дан­ную кук­лу-чело­ве­ка — совер­шен­но нико­му не извест­но. «Мы зна­ем, что выше­упо­мя­ну­тые наши состо­я­ния, точ­но какие-то нахо­дя­щи­е­ся внут­ри нас шнур­ки или нити, тянут и вле­кут нас каж­дое в свою сто­ро­ну и, так как они про­ти­во­по­лож­ны меж­ду собою, увле­ка­ют нас к про­ти­во­по­лож­ным дей­ст­ви­ям, что и слу­жит раз­гра­ни­че­ни­ем доб­ро­де­те­ли и поро­ка» (I 644e—645a). У Пла­то­на здесь полу­ча­ет­ся нечто пря­мо-таки уди­ви­тель­ное: свое государ­ство и свою мораль он хочет постро­ить на этой куколь­ной тра­гедии, слов­но боль­шой дом, кото­рый бы он захо­тел постро­ить на тря­сине. «Этот миф о том, что мы кук­лы, — пишет он, — спо­соб­ст­во­вал бы сохра­не­нию доб­ро­де­те­ли; как-то яснее ста­ло бы зна­че­ние выра­же­ния “быть силь­нее или сла­бее само­го себя”» (I 645b). Тако­ва логи­ка рестав­ра­ции — ниги­лизм и абсо­лю­тизм одно­вре­мен­но.

Есть еще одно обсто­я­тель­ство, с виду внеш­нее, кото­рое глу­бо­чай­шим обра­зом рису­ет новую тен­ден­цию Пла­то­на в «Зако­нах». Имен­но «Зако­ны» — это един­ст­вен­ное про­из­веде­ние Пла­то­на, не содер­жа­щее в себе обра­за Сокра­та. Раз­го­ва­ри­ва­ют здесь какие-то афи­ня­нин, спар­та­нец и кри­тя­нин, а о Сокра­те нет даже упо­ми­на­ния. И раз­го­вор-то про­ис­хо­дит где-то на Кри­те, меж­ду тре­мя без­вест­ны­ми стар­ца­ми во вре­мя их про­гул­ки от Кнос­са до свя­ти­ли­ща Идей­ско­го Зев­са. Да и спор здесь совсем не спор, а какое-то вза­им­ное дряб­лое под­да­ки­ва­ние собе­сед­ни­ков друг дру­гу. Но самое глав­ное — о чем они гово­рят. Все их утвер­жде­ния пря­мо про­ти­во­по­лож­ны тому, чему учил Сократ. Сократ веч­но все под­вер­гал кри­ти­ке и часто дву­мя-тре­мя вопро­са­ми нис­про­вер­гал обще­при­знан­ные авто­ри­те­ты, если они того заслу­жи­ва­ли. В «Зако­нах» же вся­кая кри­ти­ка запре­ще­на, выдви­га­ет­ся тре­бо­ва­ние бес­пре­ко­слов­но­го под­чи­не­ния зако­нам и каз­ни для всех неве­ру­ю­щих. Если бы в таком государ­стве, с.42 какое изо­бра­же­но в «Зако­нах», появил­ся веч­но вопро­шаю­щий и кри­ти­ку­ю­щий Сократ, то, несо­мнен­но, эти трое стар­цев при­суди­ли бы его уже не про­сто к цику­те, а к какой-нибудь сверху­жас­ной каз­ни для устра­ше­ния всех потря­са­те­лей обще­ст­вен­ных основ, пред­став­ля­ю­щих­ся им иде­аль­ны­ми.

Миф о людях-кук­лах и харак­тер­ное отсут­ст­вие Сокра­та в «Зако­нах» — это у Пла­то­на, конеч­но, не толь­ко акт разо­ча­ро­ва­ния, но и несо­мнен­ный акт отча­я­ния. И толь­ко его все­гдаш­няя при­выч­ка нахо­дить во всем рацио­наль­ный смысл заста­ви­ла его про­ти­во­есте­ствен­но свя­зать миф о кук­лах с бога­ми. На самом же деле это обсто­я­тель­ство, как и отсут­ст­вие Сокра­та в «Зако­нах», было у Пла­то­на толь­ко резуль­та­том поте­ри его веры в смысл жиз­ни вооб­ще. И если в «Зако­нах» разум все еще фор­маль­но ста­вит­ся выше зако­но­да­тель­ства (IX 875c—d), то по сво­е­му содер­жа­нию этот разум может вызвать с нашей сто­ро­ны толь­ко недо­уме­ние: хорош же он, если в сво­ем иде­аль­ном осу­щест­вле­нии он пре­вра­ща­ет­ся во все­об­щую тюрь­му и орга­ни­зо­ван­ный кон­ный завод.

Тра­ги­че­ский конец пла­то­нов­ской фило­со­фии под­чер­ки­ва­ет­ся еще тем, что и сам Пла­тон, и его позд­ней­шие почи­та­те­ли срав­ни­ва­ли его с Апол­ло­ном, богом све­та, поряд­ка, гар­мо­нии, урав­но­ве­шен­но­сти как в мораль­ном и худо­же­ст­вен­ном, так и в государ­ст­вен­ном и даже кос­ми­че­ском плане. Соглас­но позд­ней­шим леген­дам, Пла­тон перед смер­тью видел себя пре­вра­щен­ным в лебедя, эту зна­ме­ни­тую пти­цу Апол­ло­на. Сократ, как мы пом­ним, перед при­хо­дом к нему Пла­то­на тоже видел во сне лебедя. Кто-то, чуть ли не пле­мян­ник Пла­то­на Спев­сипп, объ­явил его даже сыном Апол­ло­на и бра­том бога вра­че­ва­ния Аскле­пия; таким обра­зом под­чер­ки­ва­лось, что Пла­тон был вра­че­ва­те­лем душ. Каза­лось бы, если пом­нить его «Зако­ны», это смеш­но, но на самом деле это не смеш­но, а тра­гич­но!

Пла­тон всю жизнь про­по­ве­до­вал все­об­щую гар­мо­нию, т. е. был нату­рой, так ска­зать, апол­ло­нов­ско­го типа. Но гар­мо­ния может быть раз­ная. Одна — живая, тре­пе­щу­щая, она актив­но борет­ся с бес­по­ряд­ком, с урод­ст­вом, с раз­нуздан­ны­ми аффек­та­ми. Это гар­мо­ния «Пира» и «Фед­ра». Дру­гая гар­мо­ния — застой­ная, мало­силь­ная, она осно­ва­на на при­нуж­де­нии, наси­лии, не вопло­ща­ет в себе живых про­ти­во­ре­чий жиз­ни и тре­бу­ет рези­но­вой дубин­ки. Пла­тон, тон­ко чув­ст­ву­ю­щая нату­ра, не мог не пони­мать сво­его прин­ци­пи­аль­но­го отка­за от с.43 клас­си­че­ской гар­мо­нии в жерт­ву гар­мо­нии казар­мы. И так как тут содер­жа­лось про­ти­во­ре­чие всей его жиз­ни и фило­со­фии, то это пре­вра­ти­лось для него в сво­его рода фило­соф­ское само­убий­ство. Если Демо­сфен, убедив­шись в окон­ча­тель­ном кра­хе клас­си­че­ско­го поли­са, кото­рый он все­ми сила­ми ста­рал­ся защи­тить, при­бег к физи­че­ско­му само­убий­ству, то Пла­тон при­бег к фило­соф­ско­му само­убий­ству путем напи­са­ния сво­их «Зако­нов». Вся жизнь, лич­ность и твор­че­ство Пла­то­на — это напря­жен­ная, неми­ну­е­мая и неодо­ли­мая тра­гедия. Не тако­ва ли и вооб­ще вся­кая рестав­ра­ция невоз­врат­но­го про­шло­го?

Пла­тон — это одна из самых слож­ных и мучи­тель­но про­ти­во­ре­чи­вых про­блем в исто­рии фило­со­фии, одно из наи­бо­лее труд­но ана­ли­зи­ру­е­мых исто­ри­ко-фило­соф­ских само­про­ти­во­ре­чий.

6. СОЧИНЕНИЯ ПЛАТОНА

Под име­нем Пла­то­на дошло до нас от древ­но­сти сле­дую­щее: речь «Апо­ло­гия Сокра­та»; 23 под­лин­ных диа­ло­га; 11 в раз­ной сте­пе­ни сомни­тель­ных диа­ло­гов; 8 непо­д­лин­ных про­из­веде­ний, кото­рые не вхо­ди­ли в спи­сок про­из­веде­ний Пла­то­на даже в древ­но­сти; 13 писем, мно­гие из кото­рых без­услов­но под­лин­ные, и «Опре­де­ле­ния», еди­но­глас­но все­гда при­ни­мав­ши­е­ся за непо­д­лин­ные. Для исто­рии фило­со­фии и для фило­ло­гии были веч­ной про­бле­мой как под­лин­ность 35 основ­ных про­из­веде­ний Пла­то­на, так и их хро­но­ло­ги­че­ская после­до­ва­тель­ность.

Мето­дов реше­ния этих обе­их про­блем име­ет­ся мно­го. Преж­де все­го уже содер­жа­ние пла­то­нов­ских диа­ло­гов, их язык и стиль застав­ля­ют исто­ри­ка фило­со­фии рас­це­ни­вать одни диа­ло­ги как зре­лые и пол­но­цен­ные, дру­гие же толь­ко как наброс­ки, лишен­ные закон­чен­ной мыс­ли и сти­ля. Далее, име­ют огром­ное зна­че­ние ссыл­ки в одном диа­ло­ге на дру­гой, ссыл­ки Пла­то­на на совре­мен­ную ему и вооб­ще гре­че­скую лите­ра­ту­ру, а так­же ссыл­ки на него дру­гих авто­ров, сре­ди кото­рых первую роль игра­ет Ари­сто­тель. Не послед­нее место зани­ма­ют и мне­ния древ­них. В Новое и Новей­шее вре­мя в зави­си­мо­сти от пери­о­да раз­ви­тия фило­ло­ги­че­ской нау­ки, а так­же от ори­ги­наль­но­сти отдель­ных фило­ло­гов, кри­ти­ко­вав­ших текст, под­лин­ность того или ино­го диа­ло­га очень часто опро­вер­га­лась и вновь дока­зы­ва­лась, а хро­но­ло­ги­че­ская их после­до­ва­тель­ность в раз­ных изда­ни­ях так­же с.44 пред­став­ля­ла собой пест­рей­шую кар­ти­ну. Не вхо­дя в изло­же­ние и ана­лиз этих бес­ко­неч­ных тео­рий, дадим спи­сок и рас­пре­де­ле­ние сочи­не­ний Пла­то­на в том виде, как это пред­став­ля­ет­ся нам наи­бо­лее досто­вер­ным.

I. Ран­ний пери­од. Этот пери­од начал­ся даже, может быть, рань­ше смер­ти Сокра­та, но закон­чил­ся он, веро­ят­но, пер­вой сици­лий­ской поезд­кой Пла­то­на, то есть он охва­ты­ва­ет при­бли­зи­тель­но 90-е годы IV в. до н. э. Сюда отно­сят­ся: «Апо­ло­гия Сокра­та», «Кри­тон», «Евти­фрон», «Лахет», «Лисид», «Хар­мид», «Про­та­гор», I кни­га «Государ­ства». Все эти про­из­веде­ния Пла­то­на отли­ча­ют­ся чисто сокра­тов­ским мето­дом ана­ли­за отдель­ных поня­тий с попыт­ка­ми най­ти их родо­вую сущ­ность и с упо­ром по пре­иму­ще­ству на мораль­ную про­бле­ма­ти­ку.

II. Пере­ход­ный пери­од. Сюда отно­сят­ся про­из­веде­ния 80-х годов: «Гор­гий», «Менон», «Евти­дем», «Кра­тил», «Гип­пий мень­ший», «Ион», «Гип­пий боль­ший», «Менек­сен» (послед­ние три диа­ло­га уяз­ви­мы в раз­ных отно­ше­ни­ях в смыс­ле сво­ей под­лин­но­сти). В этот пере­ход­ный пери­од уже наме­ча­ет­ся отда­лен­ная кон­цеп­ция суб­стан­ци­аль­но пони­мае­мых идей, с точ­ки зре­ния кото­рых кри­ти­ку­ет­ся реля­ти­визм софи­стов и их бес­прин­цип­ное рито­ри­че­ское пусто­сло­вие («Гор­гий», «Евти­дем»). Дела­ет­ся замет­ным так­же созна­тель­ное отно­ше­ние к досо­кра­тов­ской фило­со­фии (кри­ти­ка ирра­цио­на­лиз­ма неуме­рен­ных после­до­ва­те­лей Герак­ли­та в «Кра­ти­ле») вме­сте с исполь­зо­ва­ни­ем орфи­ко-пифа­го­рей­ских уче­ний о пред­су­ще­ст­во­ва­нии и бес­смер­тии душ («Гор­гий», «Менон»). Кро­ме сокра­тов­ско­го рацио­наль­но­го ана­ли­за поня­тий про­би­ва­ют­ся так­же моти­вы поэ­ти­че­ские, мифо­ло­ги­че­ские и даже мисти­че­ские наряду с тен­ден­ци­оз­ной защи­той ари­сто­кра­ти­че­ско­го обра­за мыс­ли, чего тоже не было у Сокра­та.

III. Зре­лый пери­од зани­ма­ет 70—60-е годы до н. э. Не вхо­дя в труд­ные хро­но­ло­ги­че­ские про­бле­мы, отме­тим толь­ко, что диа­ло­ги зре­ло­го пери­о­да лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти Пла­то­на по содер­жа­нию и сти­лю мож­но разде­лить на две груп­пы. К пер­вой груп­пе отно­сят­ся «Федон», «Пир», «Федр» и II—X кни­ги «Государ­ства». Цен­траль­ным явля­ет­ся здесь зна­ме­ни­тое пла­то­нов­ское уче­ние об иде­ях как о само­сто­я­тель­но суще­ст­ву­ю­щей суб­стан­ци­аль­ной дей­ст­ви­тель­но­сти, опре­де­ля­ю­щей собой и всю мате­ри­аль­ную дей­ст­ви­тель­ность. В «Федоне» это уче­ние почти пере­хо­дит в мета­фи­зи­че­ский дуа­лизм и с.45 пол­ное отри­ца­ние чело­ве­че­ско­го тела, при­не­се­ние его в жерт­ву душев­ной и духов­ной жиз­ни; прав­да, под­лин­но­го мета­фи­зи­че­ско­го дуа­лиз­ма нет даже и здесь. В осталь­ных диа­ло­гах этой груп­пы мотив дуа­лиз­ма зву­чит гораздо сла­бее, а в «Государ­стве» и вооб­ще сти­ра­ет­ся, заме­ня­ясь уче­ни­ем о гар­мо­нии тела и души, о гар­мо­нии душев­ных спо­соб­но­стей меж­ду собой, гар­мо­нии души и обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской жиз­ни и, нако­нец, гар­мо­нии обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ских сосло­вий. Завер­ша­ет­ся эта кар­ти­на уче­ни­ем о кру­го­во­ро­те душ и о загроб­ных награ­дах и нака­за­ни­ях. Худо­же­ст­вен­ная изыс­кан­ность речи Пла­то­на в дан­ный пери­од куль­ми­ни­ру­ет, посколь­ку кро­ме неиз­мен­но­го диа­ло­ги­че­ско­го спо­со­ба изло­же­ния мы здесь нахо­дим целые ора­тор­ские речи, бога­тую мифо­ло­гию — эле­мен­ты, нося­щие более слу­чай­ный харак­тер в отно­ше­нии к систе­ма­ти­че­ско­му раз­ви­тию диа­ло­га, — и тон­ко раз­ра­ботан­ную поэ­ти­ку речи.

Ко вто­рой груп­пе зре­ло­го пери­о­да лите­ра­тур­но­го твор­че­ства Пла­то­на отно­сят­ся «Теэтет», «Пар­ме­нид», «Софист», «Поли­тик», «Филеб», «Тимей» и «Кри­тий». От преды­ду­щей груп­пы диа­ло­гов они отли­ча­ют­ся тем, что носят пре­иму­ще­ст­вен­но кон­струк­тив­но-логи­че­ский харак­тер. Иде­аль­ный мир здесь нигде не отри­ца­ет­ся, а ско­рее пред­по­ла­га­ет­ся. Содер­жа­ние диа­ло­гов каса­ет­ся либо кри­ти­ки голо­го эмпи­риз­ма («Теэтет»), либо диа­лек­ти­ки кате­го­рий («Пар­ме­нид», «Софист»), либо диа­лек­ти­ки кос­мо­са («Тимей»). И вооб­ще Пла­тон ока­зы­ва­ет­ся здесь занят мате­ри­аль­ным миром гораздо боль­ше, чем иде­аль­ным. Пла­тон мно­го спо­рит здесь с раз­лич­ны­ми фило­со­фа­ми, часто не назы­вая их по име­нам. Мифо­ло­го-поэ­ти­че­ские места здесь ред­ки. В этот пери­од зна­чи­тель­но дегра­ди­ру­ет худо­же­ст­вен­ная сто­ро­на диа­ло­га.

IV. Послед­ний, или позд­ний, пери­од. Сюда отно­сят­ся «Зако­ны» (писав­ши­е­ся уже в 50-х годах) и «После­за­ко­ние» (веро­ят­но, напи­сан­ное кем-либо из уче­ни­ков Пла­то­на). Огром­ные «Зако­ны» очень пест­ры по сво­е­му содер­жа­нию и сти­лю, ста­вят сво­ей целью, как мы уже отме­ча­ли, изо­бра­зить не абсо­лют­но иде­аль­ное, но сни­жен­ное и доступ­ное реаль­ным чело­ве­че­ским силам государ­ство, содер­жат мно­го раз­но­го рода про­ти­во­ре­чий в кон­цеп­ци­ях и в тер­ми­но­ло­гии, что не одно­го иссле­до­ва­те­ля застав­ля­ло нахо­дить и в тео­ри­ях, и в сти­ле «Зако­нов» чер­ты стар­че­ско­го упад­ка фило­со­фии Пла­то­на. Наряду с этим в «Зако­нах» встре­ча­ет­ся и с.46 мно­го таких рас­суж­де­ний, для кото­рых все еще харак­тер­на обыч­ная пла­то­нов­ская глу­би­на и ост­ро­та мыс­ли.

V. Диа­ло­ги весь­ма сомни­тель­но­го про­ис­хож­де­ния и вре­ме­ни: «Алки­ви­ад I», «Гип­парх», «Кли­то­фонт», «Минос», «Алки­ви­ад II», «Сопер­ни­ки», «Феаг». Нако­нец, про­из­веде­ния настоль­ко непо­д­лин­ные, что они не вошли даже в спи­сок про­из­веде­ний Пла­то­на у вид­ней­ше­го антич­но­го иссле­до­ва­те­ля его твор­че­ства рито­ра Фра­сил­ла (I в.): «Демо­док», «Сисиф», «Алки­о­на», «Эрик­сий», «Аксиох», «О спра­вед­ли­во­сти», «О доб­ро­де­те­ли», «Опре­де­ле­ния».

7. МИРОВОЗЗРЕНИЕ И СТИЛЬ В САМОМ СЖАТОМ ОЧЕРКЕ

В насто­я­щем общем очер­ке жиз­нен­но­го и твор­че­ско­го пути Пла­то­на нет воз­мож­но­сти дать подроб­ную харак­те­ри­сти­ку фило­со­фии Пла­то­на в ее систе­ма­ти­че­ском раз­ви­тии. Точ­но так же здесь нет воз­мож­но­сти дать подроб­ный ана­лиз пла­то­нов­ско­го сти­ля, если пони­мать под сти­лем как прин­ци­пы постро­е­ния фило­соф­ской систе­мы, так и прин­ци­пы ее изло­же­ния. Поэто­му, отсы­лая чита­те­ля к ана­ли­зу отдель­ных диа­ло­гов Пла­то­на, даю­ще­му­ся нами ниже, мы огра­ни­чим­ся здесь фор­му­ли­ров­кой лишь самых общих тези­сов, харак­те­ри­зу­ю­щих пла­то­нов­скую фило­со­фию, кото­рые долж­ны допол­нить и углу­бить набро­сан­ную нами выше кар­ти­ну твор­че­ско­го пути фило­со­фа.

1. Иде­а­лизм. В борь­бе иде­а­лиз­ма с мате­ри­а­лиз­мом Пла­тон занял самую рез­кую, откро­вен­ную и без­ого­во­роч­ную пози­цию иде­а­лиз­ма. С небы­ва­лой до того вре­ме­ни реши­тель­но­стью Пла­тон учил, что не идеи суть отра­же­ния мате­рии, а, наобо­рот, мате­рия есть отра­же­ние идей и ими порож­да­ет­ся. Итак, фило­со­фия Пла­то­на — это абсо­лют­ный иде­а­лизм, и сам Пла­тон явля­ет­ся его осно­ва­те­лем в Евро­пе.

2. Объ­ек­тив­ный иде­а­лизм. Одна­ко, для того чтобы идея ока­за­лась силь­нее и реаль­нее самой мате­рии, необ­хо­ди­мо было пони­мать идеи не толь­ко субъ­ек­тив­но-чело­ве­че­ски, но и как объ­ек­тив­но суще­ст­ву­ю­щую вне и неза­ви­си­мо от чело­ве­ка иде­аль­ную дей­ст­ви­тель­ность. Гно­сео­ло­ги­че­ские кор­ни тако­го пони­ма­ния вскрыл Ленин, писав­ший по пово­ду само­сто­я­тель­но суще­ст­ву­ю­щих идей Пла­то­на: «Иде­а­лизм пер­во­быт­ный: общее (поня­тие, идея) есть отдель­ное суще­ство. Это с.47 кажет­ся диким, чудо­вищ­но (вер­нее: ребя­че­ски) неле­пым. Но раз­ве не в том же роде (совер­шен­но в том же роде) совре­мен­ный иде­а­лизм, Кант, Гегель, идея бога? Сто­лы, сту­лья и идеи сто­ла и сту­ла; мир и идея мира (бог); вещь и “нумен”, непо­зна­вае­мая “вещь в себе”; связь зем­ли и солн­ца, при­ро­ды вооб­ще — и закон, λό­γος, бог. Раз­дво­е­ние позна­ния чело­ве­ка и воз­мож­ность иде­а­лиз­ма (= рели­гии) даны уже в пер­вой, эле­мен­тар­ной абстрак­ции “дом” вооб­ще и отдель­ные домы»⁷. Вся­кая вещь, чтобы быть чем-то, долж­на чем-нибудь отли­чать­ся от все­го дру­го­го. Сум­ма всех отли­чий дан­ной вещи от всех про­чих вещей есть ее идея, или ее смысл. Возь­мем идеи всех суще­ст­ву­ю­щих вещей — в про­шлом, насто­я­щем и буду­щем. Все эти взя­тые вме­сте бес­ко­неч­ные по сво­е­му чис­лу идеи обра­зу­ют собой осо­бый мир идей, где каж­дая идея есть абсо­лю­ти­зи­ро­ван­ный смысл каж­дой и вооб­ще всех вещей. Отра­же­ни­ем это­го мира идей, его вос­про­из­веде­ни­ем и осу­щест­вле­ни­ем как раз и явля­ет­ся, по Пла­то­ну, весь чув­ст­вен­ный кос­мос с заклю­чен­ны­ми в нем при­ро­дой и обще­ст­вом. Сле­до­ва­тель­но, фило­со­фия Пла­то­на есть не толь­ко иде­а­лизм, но и объ­ек­тив­ный иде­а­лизм.

3. Кон­струк­тив­но-логи­че­ская сто­ро­на объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма. Посколь­ку наи­бо­лее глу­бо­кая, поло­жи­тель­ная и, мож­но ска­зать, все­мир­но-исто­ри­че­ская роль пла­то­низ­ма в кон­струк­тив­но-логи­че­ском отно­ше­нии все­гда оста­ва­лась наи­ме­нее изу­чен­ной, постоль­ку в насто­я­щее вре­мя при ана­ли­зе пла­то­низ­ма сле­ду­ет осо­бо оста­но­вить­ся на его кон­струк­тив­но-логи­че­ских момен­тах.

Пла­то­нов­ские идеи — это не толь­ко суб­стан­ци­а­ли­зи­ро­ван­ные родо­вые поня­тия, мета­фи­зи­че­ски про­ти­во­сто­я­щие чув­ст­вен­ной дей­ст­ви­тель­но­сти. Ана­лиз бес­чис­лен­ных тек­стов Пла­то­на пока­зы­ва­ет, что свою идею вещи Пла­тон пони­мал преж­де все­го как прин­цип вещи, как метод ее кон­струи­ро­ва­ния и позна­ва­ния, как смыс­ло­вую модель ее бес­ко­неч­ных чув­ст­вен­ных про­яв­ле­ний, как смыс­ло­вую ее пред­по­сыл­ку («гипо­те­зу»), нако­нец, как такое общее, кото­рое пред­став­ля­ет собой закон для все­го соот­вет­ст­ву­ю­ще­го еди­нич­но­го. При этом мате­рия явля­ет­ся функ­ци­ей идеи. В таком смыс­ле идея ока­зы­ва­ет­ся пре­де­лом бес­ко­неч­но малых чув­ст­вен­ных ста­нов­ле­ний, сво­его рода их инте­гра­лом.

с.48 Это при­во­ди­ло у Пла­то­на к тому, что иде­аль­ные сущ­но­сти уже не ока­зы­ва­лись в неко­то­рых слу­ча­ях непо­движ­ны­ми, как это вид­но в диа­ло­гах «Пар­ме­нид» и «Софист». Им было свой­ст­вен­но свое соб­ст­вен­ное, чисто кате­го­ри­аль­ное ста­нов­ле­ние. Об этом у Пла­то­на бле­стя­щие стра­ни­цы. Идеи и сущ­но­сти у него ока­зы­ва­ют­ся в этом смыс­ле вовсе не таки­ми уж ста­тич­ны­ми, ина­че они не мог­ли бы обу­сло­вить собой веч­но подвиж­ный чув­ст­вен­ный мир. Гаран­ти­ей того, что Пла­тон со сво­и­ми иде­я­ми-моде­ля­ми никак не мог впасть в чистый логи­цизм, был антич­ный харак­тер его миро­воз­зре­ния. Ведь имен­но на антич­ной поч­ве вырас­тал объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на с его ука­зан­ны­ми сей­час кон­струк­тив­но-логи­че­ски­ми прин­ци­па­ми.

4. Антич­ный объ­ек­тив­ный иде­а­лизм. Пла­тон нико­гда не пере­ста­вал быть гре­ком, т. е. чело­ве­ком антич­ной куль­ту­ры. Антич­ная же куль­ту­ра, воз­ник­шая на осно­ве общин­но-родо­вой и рабо­вла­дель­че­ской фор­ма­ций, цени­ла в чело­ве­ке в первую оче­редь его здо­ро­вое, трудо­спо­соб­ное, иде­аль­но орга­ни­зо­ван­ное тело, так что и все про­бле­мы духа реша­лись здесь соглас­но этой основ­ной миро­воз­зрен­че­ской моде­ли. Это при­во­ди­ло к тому, что Пла­тон, фор­маль­но про­ти­во­по­ста­вив­ший свой иде­аль­ный мир чув­ст­вен­но­му, фак­ти­че­ски не мог остать­ся при таком дуа­лиз­ме раз и навсе­гда. Мате­рия ока­за­лась у него в конеч­ном сче­те пре­крас­ным, иде­аль­но орга­ни­зо­ван­ным чув­ст­вен­ным кос­мо­сом, а иде­аль­ный мир ока­зал­ся напол­нен­ным веща­ми, людь­ми, при­род­ны­ми и обще­ст­вен­ны­ми явле­ни­я­ми, но толь­ко дан­ны­ми в виде пре­дель­но точ­но сфор­ми­ро­ван­ных пер­во­об­ра­зов, веч­но непо­движ­ных, но и веч­но изли­ваю­щих­ся в мате­ри­аль­ную дей­ст­ви­тель­ность. Иде­аль­ный мир у Пла­то­на насе­лен как бы теми же непо­движ­ны­ми скульп­тур­ны­ми изва­я­ни­я­ми, теми же ста­ту­я­ми, какие в изоби­лии тво­ри­ло зем­ное гре­че­ское искус­ство пери­о­да клас­си­ки. Мир этот у Пла­то­на нахо­дит­ся очень дале­ко от Зем­ли и очень высо­ко в небе, но отнюдь не бес­ко­неч­но дале­ко и высо­ко: рас­сто­я­ние это вполне конеч­ное, и не один гре­че­ский герой попа­да­ет у Пла­то­на в эти иде­аль­ные небе­са в сво­ем живом и телес­ном виде. В этом отно­ше­нии объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на отли­чен от объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма Геге­ля, у кото­ро­го все бытие есть лишь одно­пла­но­вая систе­ма кате­го­рии Миро­во­го Духа. Пла­то­нов­ский иде­а­лизм фор­маль­но и струк­тур­но при­зна­ет без­услов­ный онто­ло­ги­че­ский при­мат идеи над с.49 мате­ри­ей. Но если брать его не струк­тур­но, не кон­струк­тив­но-логи­че­ски, а по его содер­жа­нию, то в цен­тре его ока­зы­ва­ет­ся уче­ние о чув­ст­вен­ном кос­мо­се; все доми­ни­ру­ю­щие над кос­мо­сом идеи Пла­тон при­вле­ка­ет толь­ко для обос­но­ва­ния это­го кос­мо­са как мак­си­маль­но иде­аль­но­го вопло­ще­ния в мате­рии цар­ства идей. Итак, фило­со­фия Пла­то­на — это не толь­ко объ­ек­тив­ный иде­а­лизм, но еще и антич­ный объ­ек­тив­ный иде­а­лизм.

5. Кос­мо­ло­ги­че­ская раз­ра­бот­ка антич­но­го объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма. Углуб­ля­ясь еще даль­ше в иде­а­ли­сти­че­скую фило­со­фию Пла­то­на, мы нахо­дим и дру­гие, на пер­вый взгляд уди­ви­тель­ные чер­ты, отли­чаю­щие ее от иде­а­лиз­ма Геге­ля. У Пла­то­на не идеи обра­зу­ют собой наи­выс­шую дей­ст­ви­тель­ность, но Еди­ное, кото­рое есть не что иное, как тож­де­ство все­го иде­аль­но­го и мате­ри­аль­но­го, как тот пер­во­прин­цип, из кото­ро­го толь­ко путем его разде­ле­ния воз­ни­ка­ет иде­аль­ное и мате­ри­аль­ное. Это не зна­чит, что Пла­тон здесь пере­ста­ет быть объ­ек­тив­ным иде­а­ли­стом, наобо­рот, это зна­чит, что мы име­ем дело с абсо­лют­ным иде­а­лиз­мом. С дру­гой сто­ро­ны, Пла­тон ввел огра­ни­че­ния для сво­его иде­аль­но­го мира не толь­ко свер­ху, в виде Еди­но­го, но и сни­зу, в виде Миро­вой Души. Если иде­аль­ный мир веч­но непо­дви­жен, а мате­ри­аль­ный веч­но дви­жет­ся, то такое про­ти­во­по­став­ле­ние воз­мож­но для Пла­то­на лишь пото­му, что суще­ст­ву­ет нача­ло одно­вре­мен­но и непо­движ­ное и в то же вре­мя веч­но дви­жу­щее. Это и есть Душа Кос­мо­са и Душа все­го, что в него вхо­дит; она и есть то иде­аль­ное, кото­рое одно­вре­мен­но дает спо­соб­ность дви­гать­ся и жить все­му живо­му и нежи­во­му. Здесь очень важ­но отли­чать Пла­то­на и от Ари­сто­те­ля, и от Геге­ля. Ари­сто­тель не при­зна­ет тако­го Еди­но­го, кото­рое сто­я­ло бы даже над иде­аль­ным, он при­зна­ет лишь еди­но­раздель­ность внут­ри само­го иде­аль­но­го или само­го мате­ри­аль­но­го. Что же каса­ет­ся идей, кото­рые были бы не толь­ко чем-то непо­движ­ным, но и дви­жу­щей силой вещей, то тако­го рода идеи-фор­мы он поме­щал внут­ри самих вещей, созда­вая тем самым кон­цеп­цию не абсо­лют­но­го, но уме­рен­но­го пла­то­низ­ма. В систе­ме Геге­ля тоже совер­шен­но отсут­ст­ву­ет это пла­то­нов­ское Еди­ное, посколь­ку вся дей­ст­ви­тель­ность состо­ит у него толь­ко из дви­же­ния логи­че­ских кате­го­рий; чуж­до ему так­же уче­ние о Миро­вой Душе как веч­но тре­пе­щу­щей жиз­ни с ее веч­ной сме­ной рож­де­ний и смер­тей. Если же с.50 при­ба­вить к это­му, что самым пре­крас­ным, самым воз­вы­шен­ным и бла­го­род­ным порож­де­ни­ем иде­аль­но­го мира с его Еди­ным и с его Душой явля­ет­ся у Пла­то­на чув­ст­вен­ный Кос­мос и гар­мо­ни­че­ское дви­же­ние небес­ных све­тил, то станет ясным, что эти кон­цеп­ции Еди­но­го и Миро­вой Души, иде­аль­но осу­ществля­ю­щие себя в мате­ри­аль­ном, чув­ст­вен­ном кос­мо­се, про­дик­то­ва­ны Пла­то­ну все той же антич­ной при­ро­дой его объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма и что они рез­ко отли­ча­ют Пла­то­на от подав­ля­ю­ще­го боль­шин­ства иде­а­ли­стов Ново­го вре­ме­ни. Тако­ва кос­мо­ло­ги­че­ская спе­ци­фи­ка антич­но­го объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма Пла­то­на.

6. Диа­лек­ти­ка мифо­ло­гии. Пла­тон не зна­ет ни бес­ко­неч­но­го про­стран­ства ново­ев­ро­пей­ской нау­ки (вме­сто это­го здесь огром­ный, но все же конеч­ный и чув­ст­вен­но обо­зри­мый кос­мос), ни абстракт­но­го дуа­лиз­ма или пре­не­бре­же­ния к чело­ве­че­ско­му телу вооб­ще, обу­слов­лен­но­го духов­но-лич­ност­ны­ми иде­а­ла­ми сред­не­ве­ко­вья либо субъ­ек­ти­вист­ским само­углуб­ле­ни­ем пери­о­да гос­под­ства бур­жу­а­зии.

В диа­ло­ге «Пир» (211b), рас­суж­дая о веч­но­сти идеи кра­соты и ее вопло­ще­нии в телах, Пла­тон мыс­лит веч­ное воз­ник­но­ве­ние и уни­что­же­ние тела при нали­чии его веч­ной идеи. В «Фед­ре» (246d) душа и тело богов «соеди­не­ны меж­ду собой на веч­ные вре­ме­на», а у людей душа посто­ян­но пере­во­пло­ща­ет­ся в раз­ные тела и нико­гда не оста­ет­ся бес­те­лес­ной (248a—249d); в «Гор­гии» (524d—525b, 526c—d) судьи в пре­ис­под­ней выно­сят при­го­вор душе на осно­ва­нии внеш­не­го вида ее тела. Сле­до­ва­тель­но, осво­бож­де­ние души от тела, кото­рое про­по­ве­ду­ет­ся в «Федоне», есть толь­ко осво­бож­де­ние от зем­но­го тела, боль­но­го, пороч­но­го и каж­дое мгно­ве­ние под­вер­жен­но­го опас­но­сти погиб­нуть; смерть это­го тела озна­ча­ет не смерть тела вооб­ще, а толь­ко пере­ход души в новое тело. В уче­нии о кру­го­во­ро­те душ и соот­вет­ст­ву­ю­щих тел Пла­тон высту­па­ет как типич­ный антич­ный фило­соф. Нако­нец, в одном из позд­ней­ших диа­ло­гов (Пар­ме­нид 130a—135c) сам же Пла­тон дает сокру­ши­тель­ную кри­ти­ку изо­ли­ро­ван­но­го пред­став­ле­ния об иде­ях вне вещей, и кри­ти­ка эта неопро­вер­жи­ма.

В резуль­та­те все­го это­го не будет ошиб­кой ска­зать, что идеи Пла­то­на, осу­ществля­ю­щие собой в бес­ко­неч­но раз­но­об­раз­ных фор­мах Еди­ное и насы­щен­ные душев­но-жиз­нен­ной подвиж­но­стью, пред­став­ля­ют собой с.51 не что иное, как тра­ди­ци­он­ных гре­че­ских богов, уче­ние о кото­рых раз­ра­бота­но при помо­щи диа­лек­ти­че­ско­го мето­да; да и всю фило­со­фию Пла­то­на в целом мож­но в извест­ном смыс­ле назвать диа­лек­ти­кой мифо­ло­гии, прав­да пока еще в ее началь­ном виде, очень дале­ком от систе­ма­ти­че­ской раз­ра­бот­ки в нео­пла­то­низ­ме. В этом отно­ше­нии ново­ев­ро­пей­ский объ­ек­тив­ный иде­а­лизм ред­ко захо­дил так дале­ко; и если он все же дале­ко зашел в этом смыс­ле у Шел­лин­га и Фех­не­ра, то харак­тер­ный для них хри­сти­ан­ский спи­ри­ту­а­лизм навсе­гда отде­лил их от антич­но­го язы­че­ско­го кос­мо­ло­гиз­ма Пла­то­на.

7. Роль пла­то­низ­ма в исто­рии. Преж­де все­го сле­ду­ет ска­зать, что фило­со­фия Пла­то­на, как и вся­кий объ­ек­тив­ный иде­а­лизм, име­ю­щий дело не столь­ко с веща­ми, сколь­ко с их иде­я­ми, часто исполь­зо­ва­лась реак­ци­он­ны­ми кру­га­ми и очень лег­ко и с боль­шим успе­хом выдви­га­лась про­тив нау­ки, про­грес­са и чело­ве­че­ско­го осво­бож­де­ния. Фило­со­фия Пла­то­на доволь­но часто высту­па­ла в исто­рии как фило­со­фия рестав­ра­ции. Эта тен­ден­ция, как мы дока­за­ли выше, была харак­тер­на уже для само­го Пла­то­на.

Он все­гда был опо­рой для всех недо­воль­ных, но бес­силь­ных испра­вить свое поло­же­ние. Им оста­ва­лось устрем­лять­ся в иде­аль­ный мир, а в исто­рии фило­со­фии еще не было тако­го фило­со­фа, кото­рый бы в той же мере, как Пла­тон, удо­вле­тво­рял этим иде­аль­ным стрем­ле­ни­ям и в той же мере глу­бо­ко бы их обос­но­вы­вал.

Одна­ко посколь­ку Пла­тон по суще­ству все же антич­ный фило­соф, а в антич­ное вре­мя при­да­ва­лось решаю­щее зна­че­ние телес­ным и вооб­ще зем­ным сто­ро­нам чело­ве­че­ской жиз­ни, то фило­со­фия Пла­то­на часто успеш­но боро­лась с моно­те­из­мом, спо­соб­ст­вуя воз­ник­но­ве­нию ряда пан­те­и­сти­че­ских кон­цеп­ций, кото­рые было лег­ко оформ­лять мето­да­ми диа­лек­ти­ки и бла­го­да­ря кото­рым созда­ва­лась воз­мож­ность пере­хо­да к мате­ри­а­лиз­му. Поэто­му в эпо­ху Воз­рож­де­ния пере­до­вая фило­со­фия боро­лась со схо­ла­сти­кой и фео­да­ли­зи­ро­ван­ным Ари­сто­те­лем часто имен­но с пози­ций пан­те­и­сти­че­ски интер­пре­ти­ру­е­мо­го пла­то­низ­ма. А так как Пла­тон и его мно­го­чис­лен­ные уче­ни­ки и после­до­ва­те­ли дава­ли глу­бо­ко обос­но­ван­ное уче­ние о тож­де­стве иде­аль­но­го и мате­ри­аль­но­го, то в Новое вре­мя, после отхо­да от сред­не­ве­ко­вых иде­а­лов, это спо­соб­ст­во­ва­ло сли­я­нию есте­ствен­но­на­уч­но­го наблюде­ния и экс­пе­ри­мен­та, с с.52 одной сто­ро­ны, и иде­аль­но-мате­ма­ти­че­ских постро­е­ний — с дру­гой. Ина­че гово­ря, неко­то­рые идеи Пла­то­на, раз­ви­тые впо­след­ст­вии нео­пла­то­низ­мом, в Новое вре­мя про­кла­ды­ва­ли путь мате­ма­ти­че­ско­му есте­ство­зна­нию, и преж­де все­го диф­фе­рен­ци­аль­но-инте­граль­но­му исчис­ле­нию вме­сте с осно­ван­ной на них меха­ни­кой Нью­то­на и Лейб­ни­ца.

8. Худо­же­ст­вен­ный стиль. Пла­тон при­над­ле­жит к чис­лу мыс­ли­те­лей, кото­рых невоз­мож­но изу­чать без чет­ко­го пони­ма­ния сти­ля их про­из­веде­ний. Стиль про­из­веде­ний Пла­то­на — это не про­сто их внеш­няя фор­ма, кото­рая мог­ла бы быть и мог­ла бы не быть. Весь этот софи­сти­че­ско-сокра­ти­че­ско-пла­то­ни­че­ский метод иссле­до­ва­ния исти­ны при помо­щи веч­ной поста­нов­ки вопро­сов и гипо­тез, при помо­щи нескон­чае­мо­го и бес­по­кой­но­го дра­ма­тиз­ма мыс­ли, при помо­щи кра­сот и взле­тов вооб­ра­же­ния, несмот­ря на безыс­ход­ный тра­гизм основ­ной мыс­ли­тель­ной ситу­а­ции, — все это нашло для себя у Пла­то­на гени­аль­ное выра­же­ние в его сти­ле и язы­ке, так что тот, кто не раз­би­ра­ет­ся в язы­ке и сти­ле Пла­то­на, едва ли раз­бе­рет­ся в суще­стве его фило­со­фии. Ука­жем на неко­то­рые наи­бо­лее яркие чер­ты этой обшир­ной и еще недо­ста­точ­но изу­чен­ной обла­сти пла­то­но­веде­ния.

Худо­же­ст­вен­ный стиль, в кото­рый Пла­тон обле­кал свою фило­со­фию, и в самой антич­но­сти, и в после­дую­щие века все­гда имел не мень­шее зна­че­ние, чем его фило­со­фия. С этой точ­ки зре­ния Пла­тон — гени­аль­ный выра­зи­тель той зре­лой антич­ной клас­си­ки, кото­рая на все вре­ме­на и в пред­став­ле­нии всех зна­то­ков и люби­те­лей Пла­то­на высту­па­ла как свя­зан­ная с атти­че­ским гени­ем, впер­вые в Евро­пе соеди­нив­шим необы­чай­ное глу­бо­ко­мыс­лие с дра­ма­тиз­мом и стро­гий худо­же­ст­вен­ный стиль с бес­ко­неч­ным раз­но­об­ра­зи­ем эсте­ти­че­ских оттен­ков.

Осо­бен­но про­сла­вил­ся Пла­тон сво­им диа­ло­гом, в фор­ме кото­ро­го напи­са­ны все его про­из­веде­ния, кро­ме «Апо­ло­гии Сокра­та». Диа­ло­ги­че­ская фор­ма, есте­ствен­но, выте­ка­ла у Пла­то­на — пред­ста­ви­те­ля антич­ной клас­си­ки — как из необы­чай­ной живо­сти и подвиж­но­сти атти­че­ско­го мыш­ле­ния, так и из потреб­но­стей чисто лите­ра­тур­но­го раз­ви­тия, шед­ше­го от эпо­са, лири­ки и дра­мы к лири­ко-эпи­че­ской и дра­ма­ти­че­ской про­зе. Антич­ная фило­со­фия, как и все антич­ное лите­ра­тур­ное твор­че­ство, немыс­ли­ма без веч­ной поста­нов­ки все с.53 новых и новых вопро­сов, без напря­жен­ных иска­ний отве­та на них, без стра­сти к спо­рам, к самым изви­ли­стым мыс­ли­тель­ным при­е­мам, без вос­тор­га перед сло­вес­ны­ми при­е­ма­ми, реча­ми и цве­ти­стой рито­ри­кой.

За полу­ве­ко­вой пери­од писа­тель­ской дея­тель­но­сти Пла­то­на харак­тер диа­ло­га у него мно­го раз менял­ся то в ту, то в дру­гую сто­ро­ну. Более дра­ма­ти­чен диа­лог в его ран­них про­из­веде­ни­ях («Хар­мид», «Евти­фрон», «Евти­дем» и осо­бен­но «Про­та­гор»), более урав­но­ве­шен и спо­ко­ен в про­из­веде­ни­ях послед­не­го пери­о­да («Тимей», «Кри­тий», «Зако­ны»). Самые про­слав­лен­ные про­из­веде­ния пери­о­да зре­лой и систе­ма­ти­че­ской фило­со­фии («Теэтет», «Софист», «Пар­ме­нид») часто сни­жа­ют диа­ло­ги­че­скую фор­му до сте­пе­ни вполне пас­сив­но­го согла­сия «спо­ря­щих сто­рон» с Сокра­том, кото­рый во всех про­из­веде­ни­ях Пла­то­на ведет основ­ную линию спо­ра, или до столь же пас­сив­но­го зада­ва­ния вопро­сов в слу­ча­ях недо­уме­ния. Здесь диа­лог не столь­ко худо­же­ст­вен­ная фор­ма про­из­веде­ний Пла­то­на, сколь­ко ско­рее выра­же­ние дра­ма­ти­че­ско­го бес­по­кой­ства его мыс­ли.

И все же необ­хо­ди­мо ска­зать, что пла­то­нов­ский диа­лог как фор­ма дра­ма­тиз­ма мыс­ли очень часто при­во­дил у Пла­то­на к неожи­дан­ным резуль­та­там ввиду чрез­вы­чай­но изви­ли­сто­го, про­ти­во­ре­чи­во­го и при­хот­ли­во­го сво­его раз­ви­тия. Часто это дохо­дит до того, что теперь мы иной раз даже затруд­ня­ем­ся точ­но фор­му­ли­ро­вать струк­ту­ру пла­то­нов­ских диа­ло­гов. В них такая мас­са повто­ре­ний, уточ­не­ний, воз­вра­ще­ний к преды­ду­щим тези­сам, укло­не­ний в сто­ро­ну, что сплошь и рядом такие диа­ло­ги не столь­ко созда­ют стро­го логи­че­скую кон­цеп­цию, сколь­ко вызы­ва­ют у нас впе­чат­ле­ние чего-то музы­каль­но­го. Имен­но бла­го­да­ря диа­ло­гу, т. е. бла­го­да­ря слиш­ком подвиж­но­му и горя­че­му дра­ма­тиз­му мыс­ли, пла­то­нов­ская фило­со­фия в кон­це кон­цов отка­зы­ва­ет­ся от какой бы то ни было систе­мы. Весь­ма труд­но най­ти эту систе­му у Пла­то­на. В пла­то­нов­ском тек­сте все кипит и бур­лит, одна тен­ден­ция пере­би­ва­ет дру­гую, еще не кон­ча­ет­ся одно, а уже начи­на­ет­ся дру­гое; и этим бес­ко­неч­ным зиг­за­гам, взры­вам, извер­же­ни­ям и кас­ка­дам мыс­лей нет у Пла­то­на кон­ца. Диа­ло­гизм и дра­ма­тизм мыс­ли дохо­дят у фило­со­фа бук­валь­но до како­го-то неистов­ства. Этим же объ­яс­ня­ет­ся и то, что диа­лог Пла­то­на все­гда пере­ме­жа­ет­ся каки­ми-нибудь дру­ги­ми поэ­ти­че­ски­ми с.54 жан­ра­ми, систе­ма­ти­зи­ро­вать и доста­точ­но оха­рак­те­ри­зо­вать кото­рые до сих пор не уда­ет­ся.

Диа­лог Пла­то­на про­ни­зан реча­ми, без кото­рых тоже немыс­ли­ма антич­ная лите­ра­ту­ра и худо­же­ст­вен­ную страсть к кото­рым в самой изыс­кан­ной фор­ме про­явил уже Гомер. Речи и мно­го­чис­лен­ны, и по сти­лю сво­е­му пол­ны раз­но­го рода эсте­ти­че­ских моди­фи­ка­ций: то они про­сты, есте­ствен­ны, чело­ве­че­ски убеди­тель­ны (тако­ва, напри­мер, «Апо­ло­гия Сокра­та»); то они пора­жа­ют нагро­мож­де­ни­ем изыс­кан­ных, ост­рых, шалов­ли­во-про­ти­во­ре­чи­вых, дина­ми­че­ских ощу­ще­ний (тако­ва речь Ага­фо­на в «Пире»); то они порож­де­ны небы­ва­лым анти­но­миз­мом жиз­ни и неожи­дан­ны­ми мораль­ны­ми выво­да­ми из доста­точ­но бур­леск­ных и гро­теск­ных ситу­а­ций (тако­ва речь Алки­ви­а­да в том же диа­ло­ге). В этом изощ­рен­ном дра­ма­тиз­ме ора­тор­ских при­е­мов Пла­тон, несо­мнен­но, пре­вос­хо­дит силь­ней­ших ора­то­ров древ­но­сти, не исклю­чая софи­стов, а так­же Исо­кра­та, Эсхи­на и Демо­сфе­на.

К чис­лу люби­мых жан­ров Пла­то­на, кото­рые зани­ма­ют боль­шое место в его диа­ло­ге, отно­сит­ся так­же миф, или мифо­ло­ги­че­ский рас­сказ. Пла­тон был далек от бук­валь­но­го и непо­сред­ст­вен­но­го исполь­зо­ва­ния народ­ной мифо­ло­гии. Она все­гда име­ла для него сим­во­ли­че­ский смысл и исполь­зо­ва­лась пре­иму­ще­ст­вен­но толь­ко для выра­же­ния его фило­соф­ских кон­цеп­ций. Тако­вы, напри­мер, его мифы о пери­о­дах и воз­рас­тах кос­мо­са (Поли­тик 269c—274e), о дви­же­нии богов и душ по кос­ми­че­ской пери­фе­рии и о паде­нии неко­то­рых из них (Федр 246b—249d), о кос­ми­че­ском кру­го­во­ро­те душ (Государ­ство X 614b—621b), о тем­ной пеще­ре, кото­рую люди созер­ца­ют вме­сто под­лин­но­го сол­неч­но­го све­та (там же VI 514a—517b). Самый яркий син­тез фило­со­фии и мифо­ло­гии дан у него, пожа­луй, в обра­зе Эро­са (Пир 203b—204d).

Быто­вая дра­ма­ти­че­ская сце­на как жанр тоже зани­ма­ет в твор­че­стве Пла­то­на отнюдь не послед­нее место и тоже доста­точ­но у него раз­но­об­раз­на. Софи­сты, с кото­ры­ми обыч­но спо­рит Сократ в ран­них диа­ло­гах Пла­то­на, отнюдь не схе­ма­тич­ны и не алле­го­рич­ны. Они изо­бра­жа­ют­ся то в виде восточ­ных ари­сто­кра­тов (Про­та­гор, Гип­пий), то в виде смеш­ных само­хва­лов (Ион), то бес­це­ре­мон­ных наха­лов и сби­тых с тол­ку дура­ков (в диа­ло­гах «Про­та­гор», «Эвти­дем» и др.). Кол­кие насмеш­ки, сар­ка­сти­че­ски-иро­ни­че­ские с.55 выра­же­ния, паро­дий­ные ситу­а­ции — зача­стую в реаль­ней­шей быто­вой обста­нов­ке — все это и мно­гое дру­гое харак­те­ри­зу­ет пла­то­нов­ские про­из­веде­ния как самую насто­я­щую быто­вую худо­же­ст­вен­ную про­зу. Осо­бен­но коло­рит­ны отдель­ные типы, харак­тер­ные для тогдаш­ней обще­ст­вен­ной жиз­ни, будь то юный, кра­си­вый, пре­дан­ный нау­кам и искус­ствам, неж­ный и роб­кий Федр, будь то нер­воз­ный и бес­ша­баш­ный дурак Фра­зи­мах (Государ­ство I 336a—344c), будь то цве­ту­щий Зенон Элей­ский или вели­ча­вый ста­рец и муд­рей­ший фило­соф Пар­ме­нид (Пар­ме­нид 126a—127d). Все эти чело­ве­че­ские типы, их вза­и­моот­но­ше­ния и окру­жаю­щая обста­нов­ка нигде не даны у Пла­то­на в виде скуч­ной и повест­во­ва­тель­но-прото­коль­ной про­зы. На каж­дом шагу здесь весе­лый комизм и глу­бо­кий юмор, злая сати­ра или уни­что­жаю­щая паро­дия, вос­хва­ле­ние или сар­казм, блеск ост­ро­умия и афо­ри­сти­че­ской фор­му­лы, убий­ст­вен­ная иро­ния или воз­вы­шен­ный тра­гизм: тако­ва, напри­мер, воз­вы­шен­ная обста­нов­ка в кон­це диа­ло­га «Федон» (116a—118a) при изо­бра­же­нии тра­ги­че­ской смер­ти Сокра­та.

Одна­ко все ука­зан­ные жан­ры и сти­ли пла­то­нов­ской про­зы покры­ва­ют­ся одним и самым глав­ным, кото­рый хотя и не дан в непо­сред­ст­вен­ной фор­ме, но ясно про­све­чи­ва­ет реши­тель­но на любой стра­ни­це в про­из­веде­ни­ях Пла­то­на, — это отвле­чен­но-фило­соф­ское рас­суж­де­ние, когда фило­соф с диа­лек­ти­че­ским глу­бо­ко­мыс­ли­ем ана­ли­зи­ру­ет, син­те­зи­ру­ет, рас­пре­де­ля­ет, разъ­еди­ня­ет или соеди­ня­ет в одно архи­тек­тур­ное целое весь­ма утон­чен­ные логи­че­ские кате­го­рии. Это про­сту­па­ет у Пла­то­на реши­тель­но всюду; но, кажет­ся, «Софист» и «Пар­ме­нид» пре­вос­хо­дят в этом отно­ше­нии не толь­ко все пла­то­нов­ское, но и все, что вооб­ще суще­ст­ву­ет в этом роде в антич­ной фило­со­фии. Тут тоже был у Пла­то­на свой неисто­вый дра­ма­тизм.

Нако­нец, для жан­ров и сти­ля Пла­то­на харак­тер­но и кое-что с виду для него вто­ро­сте­пен­ное и отча­сти забра­ко­ван­ное совре­мен­ны­ми фило­ло­га­ми. Как мы гово­ри­ли в сво­ем месте, име­ют­ся, напри­мер, сведе­ния, что Пла­тон в моло­до­сти писал тра­гедии и комедии, но сжег их после встре­чи с Сокра­том. Бли­зость пла­то­нов­ско­го сти­ля к тра­геди­ям и комеди­ям пери­о­да клас­си­ки полу­ча­ет, таким обра­зом, свое исто­ри­ко-лите­ра­тур­ное обос­но­ва­ние.

Худо­же­ст­вен­ный стиль про­из­веде­ний Пла­то­на был с.56 сти­лем зре­лой гре­че­ской клас­си­ки, в кото­ром достиг­ли наи­выс­ше­го для клас­си­ки раз­ви­тия и син­те­за лири­ко-эпи­че­ские, дра­ма­ти­че­ские и ора­тор­ские эле­мен­ты. Это был самый канун элли­низ­ма. Но все­го за несколь­ко деся­ти­ле­тий до наступ­ле­ния элли­ни­сти­че­ско­го субъ­ек­ти­виз­ма Пла­тон, несмот­ря на всю слож­ность сво­ей худо­же­ст­вен­ной мето­до­ло­гии, посто­ян­но сохра­нял веру в объ­ек­тив­ные осно­вы чело­ве­че­ской жиз­ни, будь то иде­аль­ной, кос­ми­че­ской или обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской, чем и огра­дил себя от элли­ни­сти­че­ско­го упад­ка, уже витав­ше­го, как мы зна­ем, в духов­ной атмо­сфе­ре его вре­ме­ни. Пси­хо­ло­гизм, эсте­тизм, бес­пред­мет­ная фан­та­сти­ка и про­чие фор­мы элли­ни­сти­че­ско­го субъ­ек­ти­виз­ма навсе­гда оста­лись чуж­ды­ми худо­же­ст­вен­но­му сти­лю Пла­то­на. В этой обла­сти он был таким же стро­гим клас­си­ком, каким все­гда оста­вал­ся в сво­ей фило­со­фии.

8. ТАЙНА ТЫСЯЧЕЛЕТНЕЙ ЗНАЧИМОСТИ

Этот вопрос — о тыся­че­лет­ней зна­чи­мо­сти Пла­то­на — воз­ни­ка­ет у каж­до­го, кто сопри­кос­нул­ся с его миро­воз­зре­ни­ем и с худо­же­ст­вен­ным сти­лем его про­из­веде­ний. В самом деле, что за при­чи­на это­го силь­ней­ше­го вли­я­ния фило­со­фа и поче­му про­бле­ма Пла­то­на все еще вол­ну­ет умы вот уже третье тыся­че­ле­тие?

Пла­тон — пер­вый в Евро­пе после­до­ва­тель­ный и непо­ко­ле­би­мый пред­ста­ви­тель объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма, осно­ва­тель этой фило­со­фии. Как тако­вой он ока­зал и все еще про­дол­жа­ет ока­зы­вать огром­ное вли­я­ние в исто­рии фило­со­фии. «Мог­ла ли, — пишет Ленин, — уста­реть за две тыся­чи лет раз­ви­тия фило­со­фии борь­ба иде­а­лиз­ма и мате­ри­а­лиз­ма? Тен­ден­ций или линий Пла­то­на и Демо­кри­та в фило­со­фии?»⁸ Но силь­ной сто­ро­ной фило­со­фии Пла­то­на, его пози­тив­ным вкла­дом в исто­рию фило­со­фии менее все­го явля­ет­ся его объ­ек­тив­ный иде­а­лизм как миро­воз­зре­ние.

Объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на не толь­ко сохра­ня­ет в себе всю основ­ную струк­ту­ру соот­вет­ст­ву­ю­ще­го обра­за мыш­ле­ния; как мы виде­ли выше, он, кро­ме того, еще погру­жен в нед­ра антич­ной мифо­ло­гии, с боль­шим трудом выде­ля­ет­ся из нее, часто борет­ся с ней, но в кон­це кон­цов либо стре­мит­ся к ее обос­но­ва­нию, либо заме­ня­ет ее новой, уже рацио­наль­но постро­ен­ной с.57 мифо­ло­ги­ей. Одна­ко антич­ная мифо­ло­гия, оста­ва­ясь для нас одним из наи­бо­лее совер­шен­ных в сво­ем роде исто­ри­че­ских образ­цов чело­ве­че­ско­го мыш­ле­ния, пере­жи­ва­ет­ся нами все же по пре­иму­ще­ству худо­же­ст­вен­но, и едва ли сей­час кто-нибудь станет рас­це­ни­вать ее как объ­ек­тив­но пра­виль­ную кар­ти­ну дей­ст­ви­тель­но­сти. Объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на глу­бо­ки­ми кор­ня­ми свя­зан с этой мифо­ло­ги­ей, и уже по одно­му это­му он вме­сте с ней несет на себе печать неко­ей музей­но­сти, печать исто­ри­че­ской и архив­ной зна­чи­мо­сти. Но тогда спра­ши­ва­ет­ся: что же было силь­ной сто­ро­ной фило­со­фии Пла­то­на, обу­сло­вив­шей ее тыся­че­лет­нее вли­я­ние?

Объ­ек­тив­ный иде­а­лизм Пла­то­на есть уче­ние о само­сто­я­тель­ном и суб­стан­ци­аль­ном суще­ст­во­ва­нии идей как общих и родо­вых поня­тий. Но, как мы уже виде­ли, общее не оста­ет­ся у Пла­то­на лишь про­ти­во­сто­я­щим еди­нич­но­му, оно оформ­ля­ет и осмыс­ля­ет вся­кую еди­нич­ность и трак­ту­ет­ся как прин­цип еди­нич­но­го, как закон про­яв­ле­ния и струк­ту­ры это­го еди­нич­но­го, как модель его постро­е­ния в ста­ти­че­ском и дина­ми­че­ском плане. Не эта ли пла­то­нов­ская тео­рия обще­го при­вле­ка­ла к себе фило­соф­ские и науч­но мыс­ля­щие умы? Не это ли зако­но­мер­ное моде­ли­ро­ва­ние спу­тан­ной чув­ст­вен­ной дей­ст­ви­тель­но­сти застав­ля­ло вновь и вновь обра­щать­ся к Пла­то­ну? Исто­рия фило­со­фии пока­зы­ва­ет, что имен­но эта сто­ро­на пла­то­низ­ма име­ла осо­бен­но боль­шое зна­че­ние для после­дую­щих веков: ведь после­дую­щие фило­со­фы име­ли свое соб­ст­вен­ное миро­воз­зре­ние, и пла­то­низм как язы­че­ская фило­со­фия инте­ре­со­вал их мень­ше все­го.

Пла­тон создал тео­рию обще­го как зако­на для еди­нич­но­го, тео­рию необ­хо­ди­мых и веч­ных зако­но­мер­но­стей при­ро­ды и обще­ства, про­ти­во­сто­я­щую их фак­ти­че­ско­му сме­ше­нию и сле­пой нерас­чле­нен­но­сти, про­ти­во­сто­я­щую вся­ко­му дона­уч­но­му их пони­ма­нию. Кажет­ся, мож­но с пол­ным пра­вом утвер­ждать, что имен­но эта сто­ро­на уче­ния Пла­то­на об иде­ях в зна­чи­тель­ной мере обу­сло­ви­ла его тыся­че­лет­нюю зна­чи­мость в исто­рии чело­ве­че­ской мыс­ли, что имен­но она при­вле­ка­ла к себе мыс­ля­щие умы. Мож­но было не верить в небес­ное и зане­бес­ное бытие пла­то­нов­ских идей в виде само­сто­я­тель­но­го и обособ­лен­но­го цар­ства дей­ст­ви­тель­но­сти; мож­но было под­сме­и­вать­ся над пла­то­нов­ским кру­го­во­ротом душ, над этим кос­мо­сом, настро­ен­ным на пифа­го­рей­ский лад в виде огром­но­го музы­каль­но­го с.58 инстру­мен­та, над наив­но­стя­ми мате­ма­ти­че­ских исчис­ле­ний у Пла­то­на. Одна­ко вся­кий непредубеж­ден­ный и здра­во­мыс­ля­щий фило­соф все­гда усмат­ри­вал нечто поло­жи­тель­ное в пла­то­нов­ской идее как законе упо­рядо­че­ния еди­нич­но­го.

Разу­ме­ет­ся, тео­рия обще­го обос­но­ва­на у Пла­то­на не чем иным, как мето­да­ми объ­ек­тив­но­го иде­а­лиз­ма, а в кон­це кон­цов и мето­да­ми кон­струк­тив­но постро­ен­ной мифо­ло­гии. Исто­ри­че­ски никак нель­зя отры­вать одно от дру­го­го. Одна­ко нико­гда нель­зя было насиль­но заста­вить ту или иную эпо­ху и, сле­до­ва­тель­но, того или ино­го мыс­ли­те­ля поль­зо­вать­ся пла­то­нов­ской тео­ри­ей обще­го вме­сте со всем тем иде­а­ли­сти­че­ским и мифо­ло­ги­че­ским аппа­ра­том, кото­рый при­ме­нял­ся антич­ным мыс­ли­те­лем.

В фило­со­фии Пла­то­на была еще и дру­гая, не менее важ­ная сто­ро­на. Она тоже очень проч­но свя­за­на с его иде­а­лиз­мом и его мифо­ло­ги­ей, хотя отли­ча­ет­ся не столь­ко науч­но-тео­ре­ти­че­ским, сколь­ко жиз­нен­но-прак­ти­че­ским харак­те­ром. Как мы виде­ли выше, Пла­тон жил и дей­ст­во­вал в ту роко­вую эпо­ху антич­но­го мира, когда поги­бал ста­рый, мини­а­тюр­ный, но куль­тур­но пере­до­вой и сво­бо­до­лю­би­вый клас­си­че­ский полис. Вме­сто него нарож­да­лись огром­ные импе­рии, абсо­лют­но под­чи­няв­шие себе отдель­ную лич­ность в поли­ти­че­ском отно­ше­нии, но пре­до­став­ляв­шие ей широ­кое поле для раз­нуздан­ной интим­но-субъ­ек­тив­ной жиз­ни. Уто­пия, к кото­рой обра­тил­ся Пла­тон, недо­воль­ный раз­ло­же­ни­ем совре­мен­ных ему обще­ст­вен­ных и част­ных усто­ев жиз­ни, была реак­ци­он­ной, да и пря­мо свя­зан­ной с мисти­кой — с упо­ва­ни­я­ми на поту­сто­рон­ний мир, с надеж­дой на пере­во­пло­ще­ние чело­ве­че­ских душ, с про­по­ве­дью самоот­вер­жен­но­го слу­же­ния веч­ным иде­ям. Одна­ко и здесь глу­бо­ко­мыс­лен­ный чита­тель при всем кри­ти­че­ском отно­ше­нии к пла­то­нов­ско­му мисти­циз­му мог обна­ру­жить поло­жи­тель­ную тен­ден­цию.

Это то, что сей­час мы назы­ваем про­сто идей­но­стью и необ­хо­ди­мо­стью во имя убеж­де­ний пере­де­лы­вать окру­жаю­щую нас дей­ст­ви­тель­ность. В этом смыс­ле Пла­тон все­гда был вра­гом толь­ко само­до­воль­ных обы­ва­те­лей, кото­рые уже все­го достиг­ли и кото­рым не нуж­но ниче­го, кро­ме быто­во­го бла­го­по­лу­чия: ведь и вся­кий дру­гой чело­век, недо­воль­ный окру­жаю­щей его дей­ст­ви­тель­но­стью и хотев­ший хоть как-нибудь ее изме­нить, так или ина­че дол­жен был иметь с.59 какую-нибудь идео­ло­гию, какие-то прин­ци­пы и идеи, что-то выс­шее, во имя чего необ­хо­ди­мо пере­де­лы­вать насто­я­щее и ради чего толь­ко и сто­ит жить. Идей­ный порыв, прин­ци­пи­аль­ная настро­ен­ность, самоот­вер­жен­ное слу­же­ние иде­а­лу — все это на целые тыся­че­ле­тия сде­ла­ло фило­со­фию Пла­то­на попу­ляр­ной, хотя кон­крет­ная оцен­ка ее все­гда была раз­ной и хотя в сво­ем кон­крет­ном виде, без­услов­но, она заслу­жи­ва­ет кри­ти­ки и осуж­де­ния. Кон­крет­ная мораль Пла­то­на ушла в глу­би­ны исто­рии, ста­ла музей­ным экс­по­на­том и сда­на в архив. Одна­ко с фор­маль­ной сто­ро­ны идей­ность, необ­хо­ди­мость кото­рой отста­и­вал Пла­тон, нико­гда не уми­ра­ла.

Далее, еще в одном отно­ше­нии Пла­тон сыг­рал в исто­рии огром­ную роль. Это каса­ет­ся форм пре­об­ра­зо­ва­ния жиз­ни, кото­рые он реко­мен­до­вал на осно­ва­нии сво­его уче­ния об иде­ях. Веч­ный и неиз­мен­ный мир идей, вопло­ща­ясь в теку­чей и туск­лой зем­ной дей­ст­ви­тель­но­сти, дол­жен был, с точ­ки зре­ния Пла­то­на, и чело­ве­че­скую жизнь сде­лать такой же веч­ной и неиз­мен­ной. Как мы виде­ли, Пла­тон отри­цал в сво­ем иде­аль­ном государ­стве вся­кое исто­ри­че­ское раз­ви­тие. Три сосло­вия иде­аль­но­го государ­ства Пла­то­на сто­ят перед нами как мра­мор­ная груп­па фигур, обра­щен­ных одна к дру­гой все­гда в одном и том же неиз­мен­ном направ­ле­нии. Это было то, что умер­ло вме­сте с Пла­то­ном. Одна­ко и здесь была одна идея, кото­рая все­гда при­вле­ка­ла к себе самые несхо­жие умы и кото­рая тоже доста­ви­ла Пла­то­ну тыся­че­лет­нюю сла­ву.

Идея эта заклю­ча­лась в борь­бе про­тив вся­ко­го пси­хо­ло­гиз­ма и субъ­ек­ти­виз­ма, в борь­бе про­тив вся­кой изыс­кан­но­сти и изощ­рен­но­сти, в борь­бе про­тив фило­соф­ско­го дека­дан­са. Пла­тон про­по­ве­до­вал иде­ал силь­но­го, но обя­за­тель­но про­сто­го чело­ве­ка, в кото­ром душев­ные спо­соб­но­сти не диф­фе­рен­ци­ро­ва­ны настоль­ко, чтобы про­ти­во­ре­чить одна дру­гой, и не настоль­ко изо­ли­ро­ва­ны от внеш­не­го мира, чтобы про­ти­во­сто­ять ему эго­и­сти­че­ски. Пла­тон — без­услов­ный про­по­вед­ник все­воз­мож­ной гар­мо­нии: внут­ри чело­ве­ка, в обще­стве и в кос­мо­се. Гар­мо­ния чело­ве­че­ской лич­но­сти, чело­ве­че­ско­го обще­ства и всей окру­жаю­щей чело­ве­ка при­ро­ды — вот посто­ян­ный и неиз­мен­ный иде­ал Пла­то­на в тече­ние все­го его твор­че­ско­го пути.

В этой свя­зи сле­ду­ет напом­нить о пла­то­нов­ской идее под­чи­не­ния искус­ства потреб­но­стям государ­ства. Н. Г. Чер­ны­шев­ский вся­че­ски при­вет­ст­во­вал Пла­то­на с.60 за то, что он жизнь ста­вил выше искус­ства, отста­и­вал необ­хо­ди­мость под­чи­не­ния искус­ства обще­ст­вен­ным потреб­но­стям, хотя было бы и боль­шой глу­по­стью гово­рить о какой-то зави­си­мо­сти Чер­ны­шев­ско­го от Пла­то­на или вооб­ще от миро­во­го пла­то­низ­ма. Не толь­ко искус­ство не суще­ст­ву­ет у Пла­то­на как изо­ли­ро­ван­ная и само­сто­я­тель­ная область, но такая изо­ля­ция невоз­мож­на, по Пла­то­ну, так­же ни для фило­со­фии, ни для рели­гии, ни для нау­ки, ни для государ­ства, ни для ремес­ла, ни, нако­нец, для лич­ной или семей­ной жиз­ни. Отсут­ст­вие подоб­ной изо­ля­ции и созда­ет, по Пла­то­ну, ту все­об­щую гар­мо­нию, кото­рая хотя так и оста­ва­лась меч­той, но меч­той, с кото­рой чело­ве­че­ству труд­но было рас­стать­ся.

Нако­нец, сле­ду­ет ска­зать об объ­ек­ти­виз­ме фило­со­фии Пла­то­на. Чув­ство реаль­но­сти неот­ступ­но вла­де­ло Пла­то­ном, когда он заго­ва­ри­вал об общих зако­но­мер­но­стях бытия. Раз­ве мало в зару­беж­ной нау­ке таких мате­ма­ти­ков, физи­ков, хими­ков и т. д., для кото­рых мате­рия дав­но уже исчез­ла, а оста­лись одни толь­ко урав­не­ния и кото­рые про­бле­му реаль­но­сти вооб­ще не счи­та­ют фило­соф­ской? Махизм, кото­рый был нис­про­верг­нут еще Лени­ным, то там, то здесь дает о себе знать; нуж­но сохра­нять боль­шую куль­ту­ру ума, чтобы не пони­мать нау­ку изо­ли­ро­ван­но от дей­ст­ви­тель­но­сти, но пони­мать ее как отра­же­ние послед­ней. Пусть Пла­тон с точ­ки зре­ния нашей совре­мен­но­сти непра­виль­но пони­мал онто­ло­ги­че­ское место общих зако­но­мер­но­стей реаль­но суще­ст­ву­ю­ще­го мира. Но, повто­ря­ем, как бы он это ни пони­мал, он все­гда был охва­чен вос­тор­гом перед реаль­но­стью утвер­ждае­мых им общих зако­но­мер­но­стей и, пони­мая эти общие зако­но­мер­но­сти чис­ло­вым обра­зом, т. е. мак­си­маль­но точ­но, все­гда неисто­во вос­тор­гал­ся реа­лиз­мом ариф­ме­ти­ки и гео­мет­рии, вос­тор­жен­но вос­пе­вал аст­ро­но­мию, и небес­ный свод все­гда был для него наи­выс­шей кра­сотой дей­ст­ви­тель­но­сти. Когда Пла­тон захо­тел очер­тить пред­мет сво­ей эсте­ти­ки, он назвал его ни боль­ше ни мень­ше как любо­вью. Пла­тон счи­тал, что толь­ко любовь к пре­крас­но­му откры­ва­ет гла­за на это пре­крас­ное и что толь­ко пони­мае­мое как любовь зна­ние есть зна­ние под­лин­ное. В сво­ем зна­нии знаю­щий как бы всту­па­ет в брак с тем, что он зна­ет, и от это­го бра­ка воз­ни­ка­ет пре­крас­ней­шее потом­ство, кото­рое име­ну­ет­ся у людей нау­ка­ми и искус­ства­ми. Любя­щий все­гда гени­а­лен, так как он откры­ва­ет в пред­ме­те сво­ей с.61 люб­ви то, что скры­то от вся­ко­го нелю­бя­ще­го. Обы­ва­тель над ним сме­ет­ся. Но это свиде­тель­ст­ву­ет толь­ко о без­дар­но­сти обы­ва­те­ля. Тво­рец в любой обла­сти, в лич­ных отно­ше­ни­ях, в нау­ке, искус­стве, в обще­ст­вен­но-поли­ти­че­ской дея­тель­но­сти, все­гда есть любя­щий; толь­ко ему откры­ты новые идеи, кото­рые он хочет вопло­тить в жиз­ни и кото­рые чуж­ды нелю­бя­ще­му. Повер­нет­ся ли у кого-нибудь язык осудить Пла­то­на за тако­го рода тео­рию? Мож­но его тер­ми­ны заме­нить дру­ги­ми, но про­тив энту­зи­аз­ма, носи­те­лем и про­по­вед­ни­ком кото­ро­го был Пла­тон, никто нико­гда не воз­ра­жал, за исклю­че­ни­ем опять-таки само­до­воль­ных обы­ва­те­лей.

К этой же обла­сти неиз­мен­но­го энту­зи­аз­ма отно­сит­ся и самый стиль фило­соф­ских про­из­веде­ний Пла­то­на. Пла­тон не мог выра­зить свою мысль в спо­кой­ной, закон­чен­ной и систе­ма­ти­че­ской фор­ме. Сократ и Пла­тон все вре­мя ищут новых и новых истин, так что им неко­гда оста­нав­ли­вать­ся на систе­ма­ти­че­ском изло­же­нии. Они ста­вят все новые и новые вопро­сы и, полу­чая на них те или иные отве­ты, опять-таки не удо­вле­тво­ря­ют­ся эти­ми отве­та­ми и идут все даль­ше и даль­ше. Их посто­ян­ное и бес­по­кой­ное иска­ние исти­ны исклю­ча­ло вся­кую замкну­тую, застыв­шую систе­му. Неда­ром свой основ­ной фило­соф­ский метод Пла­тон назвал диа­лек­ти­че­ским, т. е. вопро­со-ответ­ным. А для тако­го неиз­мен­но­го дра­ма­тиз­ма мыс­ли тре­бо­ва­лась, как мы уже ука­зы­ва­ли, соот­вет­ст­ву­ю­щая лите­ра­тур­ная фор­ма, кото­рой и слу­жил с боль­шим успе­хом диа­лог. Диа­лог был лите­ра­тур­ной фор­мой у Пла­то­на даже там, где он имел стро­го выра­ботан­ную кон­цеп­цию. Пусть на вопро­сы Сокра­та, кото­рый у Пла­то­на обыч­но руко­во­дит раз­го­во­ром, его собе­сед­ни­ки иной раз огра­ни­чи­ва­ют­ся отве­та­ми «да» или «нет». Даже и здесь, где фор­ма диа­ло­га уже не обя­за­тель­на, она все же у Пла­то­на нали­цо. Диа­ло­ги­че­ская фор­ма у Пла­то­на в конеч­ном сче­те была не чем иным, как его внут­рен­ним раз­го­во­ром с самим собой.

Те тыся­чи и, веро­ят­но, сот­ни тысяч чита­те­лей Пла­то­на, кото­рые были у него за две с поло­ви­ной тыся­чи лет, все­гда нахо­ди­ли в его диа­ло­ге под­держ­ку для сво­их фило­соф­ских иска­ний, все­гда пита­лись этим дра­ма­тиз­мом мыс­ли. То, что явля­ет­ся пред­ме­том доса­ды для педан­тич­но­го систе­ма­ти­ка, для под­лин­но­го иска­те­ля исти­ны все­гда было толь­ко под­держ­кой, пото­му что вся­кий нахо­дил здесь нечто для себя близ­кое. Вся­кий думал, что не толь­ко он один пута­ет­ся в сво­ей мыс­ли, с.62 пере­ска­ки­ва­ет с одно­го на дру­гое, часто укло­ня­ет­ся в сто­ро­ну, не может дой­ти до окон­ча­тель­но­го резуль­та­та, но что все это свой­ст­вен­но и «боже­ст­вен­но­му» Пла­то­ну: зна­чит, все это допу­сти­мо, воз­мож­но и даже необ­хо­ди­мо для иска­те­ля исти­ны. Эта веч­ная и неуго­мон­ная лабо­ра­то­рия мыс­ли неиз­мен­но импо­ни­ро­ва­ла чита­те­лям Пла­то­на.

Почти все круп­ней­шие фило­со­фы Ново­го вре­ме­ни дают изло­же­ние сво­ей фило­соф­ской мыс­ли в уже гото­вом и про­ду­ман­ном виде. Часто быва­ет не вид­но, как они дошли до сво­ей систе­мы и какие сомне­ния обу­ре­ва­ли их перед ее откры­ти­ем. Такую систе­му оста­ет­ся толь­ко усво­ить, и вы уже зна­е­те кон­цеп­цию дан­но­го фило­со­фа. Совсем дру­гое — Пла­тон. Свои кон­цеп­ции он застав­ля­ет чита­те­ля про­ду­мы­вать так же, как их про­ду­мы­вал он сам. Он не скры­ва­ет сво­их сомне­ний и неуве­рен­но­сти, сво­ей сла­бо­сти во мно­гих вопро­сах, сво­их тяже­лых уси­лий понять пред­мет, часто бес­по­мощ­ных и без­ре­зуль­тат­ных. Раз­ве это не демо­кра­тизм мыс­ли, и раз­ве мог­ло это не быть при­вле­ка­тель­ным для мно­гих тысяч чита­те­лей раз­ных стран, эпох и наро­дов?

Язык Пла­то­на тоже все вре­мя дер­жит нас в напря­же­нии. Вот-вот он ска­жет что-то решаю­щее и окон­ча­тель­ное, а он это­го все не гово­рит и не гово­рит. А иной раз он одной лишь фра­зой сра­зу извле­ка­ет нас из обла­сти сомне­ний и смут­ных домыс­лов. Изла­гать фило­со­фию Пла­то­на как систе­му — это истин­ное муче­ние, ибо фило­соф­скую систе­му Пла­то­на при­хо­дит­ся рекон­струи­ро­вать из его отдель­ных, раз­роз­нен­ных и часто про­ти­во­ре­чи­вых суж­де­ний. При­бавь­те к это­му, что у Пла­то­на тер­ми­ны, как пра­ви­ло, мно­го­знач­ны, и даже зна­ме­ни­тый тер­мин «идея» име­ет несколь­ко раз­ных зна­че­ний. Пла­тон менее все­го дог­ма­ти­чен. Его фило­соф­ский метод — это метод ост­рей­ше­го кри­ти­циз­ма и нико­гда не кон­чаю­щей­ся диа­лек­ти­ки.

Прав­да, в исто­рии фило­со­фии Пла­тон часто при­вле­кал­ся весь­ма реак­ци­он­но настро­ен­ны­ми фило­со­фа­ми, мыс­лив­ши­ми дог­ма­ти­че­ски, а не кри­ти­че­ски. Как это мог­ло про­изой­ти? Да очень про­сто. Идеи Пла­то­на трак­то­ва­лись одно­сто­ронне, бра­лось то, что было при­год­но для обос­но­ва­ния дог­ма­ти­че­ской мета­фи­зи­ки, и отбра­сы­ва­лось осталь­ное. Пред­ста­ви­те­ли исла­ма, иуда­из­ма, визан­тий­ско­го и запад­но­го сред­не­ве­ко­во­го хри­сти­ан­ства, а так­же про­те­стан­тиз­ма име­ли отнюдь не пла­то­нов­скую, но свою соб­ст­вен­ную дог­ма­ти­че­скую с.63 мета­фи­зи­ку и были в пря­мом анта­го­низ­ме к мета­фи­зи­ке Пла­то­на, свя­зан­ной с язы­че­ской мифо­ло­ги­ей. Не иде­а­ли­сти­че­ской мифо­ло­ги­ей преж­де все­го вли­ял Пла­тон. Он вли­ял, как мы ска­за­ли, по пре­иму­ще­ству сво­и­ми кон­струк­тив­но-логи­че­ски­ми мето­да­ми. А такие кон­струк­тив­но-логи­че­ские мето­ды были необ­хо­ди­мы для обос­но­ва­ния самых раз­ных миро­воз­зре­ний.

Таким обра­зом, сек­рет тыся­че­лет­ней зна­чи­мо­сти Пла­то­на заклю­ча­ет­ся не в бук­валь­ном содер­жа­нии его фило­со­фии и про­по­ве­ду­е­мой им мора­ли и не в бук­валь­ной направ­лен­но­сти его науч­ных, рели­ги­оз­ных, эсте­ти­че­ских или социо­ло­ги­че­ских тео­рий. Пере­до­вые мыс­ли­те­ли все­гда про­из­во­ди­ли здесь самый бес­по­щад­ный ана­лиз пла­то­низ­ма. Но и при самом бес­по­щад­ном ана­ли­зе пла­то­низ­ма, после исклю­че­ния из него всей арха­и­ки и музей­но­сти, в нем все же оста­ва­лось нема­ло цен­но­го. Кон­струк­тив­но-логи­че­ские прин­ци­пы, про­по­ведь самоот­вер­жен­но­го слу­же­ния идее, пафос миро­вой гар­мо­нии, прин­ци­пи­аль­ный анти­си­сте­ма­тизм и анти­дог­ма­тизм, бес­по­кой­ный дра­ма­ти­че­ский диа­лог и язык — вот в чем раз­гад­ка тай­ны тыся­че­лет­ней зна­чи­мо­сти Пла­то­на.

* * *

В осно­ву рус­ско­го пере­во­да Пла­то­на нами поло­же­но изда­ние сочи­не­ний фило­со­фа на гре­че­ском язы­ке Pla­to­nis ope­ra, rec. I. Bur­net. T. I—V. Oxo­nii, 1952—1954; исполь­зо­ва­лось так­же изда­ние Pla­to­nis dia­lo­gi, post C. Fr. Her­man­ni re­cogn. M. Wohlrab. Vol. I—VI. Ed. ste­reot. Leip­zig, 1936.