Аристократия и духовенство христианской Италии в эпоху Одоакра и Теодериха
© 2017 г. Перевод с франц. В. Г. Изосина.
с.417 Omnis curia a cruore dicitur[1]: памфлетист, трудившийся в начале VI века в пользу дела папы Симмаха, приписывает римскому епископу Сильвестру1, современнику первого христианского императора, этимологию столь же фантастическую, сколь и жестокую, обрызгивающую сенат жертвенной кровью. В действительности же этот фальсификатор, полностью измысливший соборные каноны, отнесённые к начальным временам христианской империи, не особенно старается выразить реакцию клирика IV века. Его цель состоит не в том, чтобы воссоздать местный колорит, но в том, чтобы пустить в учреждение и особенно в тех, кто к нему относится, зазубренные стрелы полемики. По всей видимости, автор VI века не разделяет надежд, воспетых в ритме гекзаметра Пруденцием — ко всему, знатным испанским вельможей, — который прославляет обращение сената, упоминая, что эти тоги принимают благодаря крещению белоснежный цвет2. Поэт находил некоторый смысл в своём энтузиазме: обращение аристократии приносило, в Италии и в Городе, в конце IV века поддержку знатных родов, способных противостоять своим богатством, своей культурой и своим влиянием натиску языческой реакции. И прежде всего Церковь — римская в особенности — обязана ему тем обогащением, которое доставляет христианский эвергетизм, постепенно принимающий эстафету императорской благотворительности, выдохшейся после константиновской щедрости. Между с.418 духовенством, лучше структурированным, точнее определённым в своих привилегиях и в своих обязанностях, и, с другой стороны, аристократией, этой элитой ставшего более многочисленным христианского народа, устанавливаются сложные связи взаимного обмена. Она предоставляет инструменты политической культуры, правовых традиций, которые римские клирики используют для разработки христианского права или для создания новой идеологии Рима — священной столицы. Следует ли добавить к примеру Паммахия или Мелании пример Амвросия Медиоланского, самого известного из клариссимов, во времена феодосианской Церкви полностью перешедшего с имперской militia на службу Христу? Конечно, нотки разногласия, отмеченной среди множества других в симмаховских апокрифах, недостаточно, чтобы проиллюстрировать эволюцию: она выражает, по меньшей мере, в каком-то течении клерикального мнения, определённое разочарование, гораздо меньше оптимизма по поводу благотворного влияния аристократического обращения.
Полемист очевидно имеет в виду аристократию, сильно отличающуюся от той, которую воспевает Пруденций. С постепенным ослаблением, а затем и исчезновением императорской власти на Западе, принцепс, с тех пор в Константинополе, становится всё более далёким партнёром, всё менее непосредственно вовлечённым в игру социальных отношений между Церковью и аристократией. Дело не в том, что свержение 476 года понималось как окончательный разрыв3. Те же самые клирики, которые ведут ожесточённую полемику против императорской политики или теологии, свидетельствуют об этом: sicut Romanus natus Romanum principem amo[3]4, пишет папа Геласий своему старому противнику императору Анастасию. Напротив, после этого перемещения, часто рассматриваемого италийцами как временное, Сенат, учреждение, вокруг которого кристаллизуется аристократия, более чем когда-либо представляет собой символ римской преемственности. Достаточно упомянуть работу последнего Симмаха, составляющего Историю Рима5, позицию Боэция, с.419 ставящего Сенат6 выше составляющих его сенаторов, как символ постоянства римского духа. Кассиодор в то время, когда чеканит изречения варварского короля, рисует короткими штрихами образ res publica, поддерживающей civilitas, и вместе с ней Курию, привилегированный орган этой культурной и политической жизни7. Впрочем, эта работа, пытающаяся придать деятельности короля Амала римское достоинство — в политическом и культурном смысле, сближается с начинаниями клариссима Макробия, исправляющего рукописи своего предка8, с.420 Макария, занятого изданием Вергилия9, или Маворция, консула 527 года, редактирующего в сотрудничестве с ритором Феликсом Epodes Горация10.
Но эта приверженность, смешивающая политику и культуру — Горация с Макробием — не должна скрывать характерные признаки окончательной эволюции: социологически аристократия стала христианской группой. Некоторые историки пристально вглядываются, с несколько неожиданной строгостью и требовательностью, в Боэция «Утешения»11 или в Андромаха, адресата папского письма против Луперкалий, с целью обнаружить под христианским глянцем подлинность их языческих убеждений. Безусловно, в окружении императора Антемия12, которого лигурийская знать, демонстрируя католическую и римскую непримиримость, с.421 называет «гречонком» (Graeculus), намечается последняя языческая реакция. Но пример сенатора Андромаха13 в конце столетия указывает, с какими предосторожностями крупный вельможа старается совместить поддержание Луперкалий и своё положение illustris, привлекаемого при случае к участию политике или полемике с.422 Церкви. Сам он воздерживается от ритуалов, совершение которых оставляет рядовым исполнителям14, и если он выступает в защиту этих обрядов, их полезности против болезней15, то он также ссылается на обычай традиционной терпимости16. Приверженность прошлому, которая приводит к подозрительным уступкам?17 Меры предосторожности против демонических сил (сам епископ не далёк от такой мысли)?18 Любое отношение Андромаха отражает сложность христианского менталитета в конце Империи. Но этот illustris — не Симмах IV века, против которого Пруденций начинает последнюю атаку. В 510—
Вот почему пополнение римского сената кажется сузившимся, до некоторой степени провинциализированным или, скорее, итализированным. Социальная группа, которая образуется в сфере влияния Курии, создаёт внутри себя иерархию из клариссимов преторского ранга, spectabiles и, наконец, illustres, которые имеют право решающего голоса23. Конечно, он увеличивается за счёт варварского контингента: более десятка иллюстриев24; и сенат продолжает привлекать некоторых провинциалов, как этот Феликс25, консул 511 года. Но мы обязаны просопографическим исследованиям (у Сундвалла и совсем недавно у А. Шастаньоля, а также у
Эти признаки эволюции лишь в малой степени очерчивают географию обзора связей италийской аристократии с духовенством во времена Одоакра и Теодериха. В докладе, представленном в преподнесённом Т. Моммзену Сборнике, Узенер столетие назад сделал набросок исследования, сведя — в духе Kulturkampf — деятельность сената к контролю за папскими с.425 выборами30. Неизданные тексты, изученные монсеньором Дюшеном и Адольфом фон Гарнаком31, равно как документы об акакианской схизме, опубликованные Эдуардом Шварцем32, полностью изменили перспективы, расширили анализ выборов епископов и расколов во всём контексте отношений с христианским Востоком33. Но проблема не сводится к влиянию одного института — сената — на другой — церковь. Это вмешательство аристократии в дисциплинарные и богословские споры ставит вопросы христианской культуры, вопросы социальной истории, со всеми нюансами, которые принимают, внутри Курии, традиции знатных семей и объединений их сторонников; это сложная эволюция, на которую в двух исследованиях, посвящённых Кассиодору и Анициям, А. Момильяно34 проливает новый свет. Но со времени Пруденция и феодосианской Церкви вмешательство аристократии подпадает также под действие экономической истории, благодаря всему тому, что эвергетизм приносит из земель, богатств, пожертвований на христианскую благотворительность и на строительство tituli, городских церквей Рима.
I. Аристократический эвергетизм и его конфликты
Внешне для христианского эвергетизма ничего не изменилось. Фульгенций Руспийский хвалит девицу Пробу35, дочь Симмаха, как это делали и его африканские предшественники в отношении знатных дам из рода Анициев (gens Anicia). Так епископы поощряют порывы той щедрости, которая служит в помощь бедным: тот же Фульгенций напоминает одному из своих корреспондентов Феодору (Theodorus)36, из Дециев, об особой ответственности тех, кто находится «на вершине мира» (in culmine saeculi). Диакон Эннодий настойчиво просит важную особу Маскатора (Mascator) с.426 внести вклад в выкуп пленных37. Сам Теодерих напоминает вельможам об обязанности их должности, «помощи слабым» (infirmorum auxilium)38.
Но, по сути дела, аристократия постепенно изменила свою политику основания культовых зданий. В середине века крупные вельможи — Деметрия Аниция (Demetrias Anicia) для Св. Стефана на Латинской дороге, Мариниан (Marinianus) и его сын Постумиан (Postumianus) для Св. Петра — ещё трудятся ради строительства церквей или для их благоустройства39. В Риме такого рода участие замедляется. Верно, что город располагает теперь сетью зданий для культа. Во всяком случае, Рустициана (Rusticiana), дочь Симмаха и жена Боэция, сохраняет обустройство молельни для своего жилища40. Не известный иным образом Палатин (Palatinus) — упомянутый в расположенном к антипапе Лаврентию фрагменте Liber Pontificalis, — финансирует строительство церкви41. Кроме того, с.427 tituli[25] даровали варвары: католик Валила (Valila) папе Симплицию42 и Рицимер (Ricimer) для готов-ариан43. Два префекта Города принимают участие в содержании церкви Св. Павла: по-видимому, Флавий Азелл (Fl. Asellus), и особенно Евсевий (Eusevius) (в VI веке)44. Последний обустроил рядом с базиликой кладбище, портики, бани и завещал своим наследникам обязанность продолжить это начинание. Но мы можем легко представить, что в отношении этого здания, по традиции вверенного надзору префекта, эвергетизм является своего рода моральным обязательством, связанным с должностью: это участие напоминает о деянии отца папы Вигилия, также префекта, который ремонтирует курию45. Точно также Либерий во время исполнения должности префекта претория Галлии основывает базилику в Оранже46.
Эта эволюция прежде всего затрагивает Рим, но даже в Равенне необходим argentarius, не относящийся к традиционной аристократии банкир Юлиан (Julianus), чтобы провести значительную работу, давшую городу три церкви: в церкви Св. Михаила, основанной в сотрудничестве с Бакаудой (Bacauda), основатели исполняют обет, как показывает анализ
Действительно, аристократический эвергетизм направляет свою щедрость в другие места, о чём свидетельствует переписка папы Геласия; он занимается основанием церквей в крупных поместьях. Несомненно, муниципальная элита участвует в начинании, влекущем за собой обращение деревни. Папа упоминает vir honorabilis Сенилия (Senilius), основателя в своих землях, in re Viviana juris suis51. Необходимо добавить spectabilis Петра (Petrus)52, дарителя базилики, посвящённой святой Агате, а также иллюстрия Тригеция (Trigetius), префекта и потомка префекта, и, прежде всего, знатного вельможу из рода Дециев53, Альбина (Albinus), дарующего церковь с.429 Святого Петра в 27 милях от Рима54. Аристократия ставит перед собой более престижную и дорогостоящую задачу, основание монастырей в своих владениях. Возможно, неопределённое свидетельство Vita Hilarii abbatis указывает на Олибрия (Olybrius): мы не знаем наверняка, каким образом связать с Анициями этого основателя, который заставляет «распахать пустыню», чтобы поселить монахов55. Однако «Диалоги» Григория Великого упоминают, что Василий Венанций (Деций) (Basilius Venantius (Decius)) является основателем монашеского поселения в Фонди, где аббатом становится колон собственника Гонорат (Honoratus)56. Тот же свидетель приписывает аналогичное начинание патрицию Либерию57, а Эннодий прославляет труды Фауста «Чёрного»58; в этот длинный список следует включить Vivarium Кассиодора. Создание монашеских общин в городах происходит по инициативе патрицианок: Галлы (Galla) при церкви Святого Стефана Старшего в Риме59 и patricia Варвары (Barbara) с.430 при церкви Святого Андрея60. Но, как правило, жертвователи предпочитают действовать в собственных владениях; такой выбор соответствует, быть может, эволюции такой миссии, как основание сельских церквей; он наглядно демонстрирует духовный характер отставки, пример которой дают Феодор, Либерий или Кассиодор. Но в то же время вполне вероятно, что аристократы решили осуществлять свою благотворительность там, где им было бы удобнее осуществлять контроль за своими пожертвованиями.
Это происходит потому, что во второй половине V века епископ Рима, а также, вполне вероятно, пастыри крупных церквей выступают в роли крупных землевладельцев. Огромные вселенские патримонии, по сравнению с которыми церковные владения IV века кажутся незначительными, были раздроблены в варварском урагане. В то же время папа и по его примеру, несомненно, его собратья заняты ограничением права основателей капитализировать ресурсы без учёта уставов, устанавливающих предоставление ренты на определённую цель. В 483 году римская аристократия во главе с префектом претория Цециной Децием Максимом Василием (Caecina Decius Maximus Basilius) пытается остановить эту эволюцию61. Префект объясняет своё вмешательство, обвиняя клириков, кандидатов на престол Петра или самих пап, в расточении имущества Церкви на политическую деятельность и подготовку к папским выборам. Это обвинение не было лишено некоторого основания. Папа Симмах, который не располагает свободно сокровищами Петра, занимает 400 солидов у Лаврентия, епископа Милана. Его соперник Лаврентий увеличивает, по-видимому, долговые обязательства для тех, кто поддержал бы его успех62; эта практика пятнает конфликты, предшествующие выборам Бонифация II и Иоанна II в VI веке. Варварский король доходит в 533 году до того, чтобы установить штраф в 1200 солидов, который виновные должны раздать бедным63: быть может, это цена кампании? Возможно, что в 483 году глава gens Caecina Decia искренне желал морализировать епископские выборы. На самом деле обнародованный префектом текст отражает намерения аристократии: она не может запретить себе щедрость, которая её ослабляет, но отвечает глубинным мотивами с.431 религиозного менталитета, особенно пожертвования, имеющие целью подготовить спасение, animarum suarum requie[29]64. Теперь она восстаёт при мысли, что епископ, растрачивая эвергетизм своего назначения, укрепляет свою власть и сам приобретает больше политической независимости. В целом постановление 483 года ограничивает в интересах светских дарителей экономическую власть епископа. Во время кризиса римской церкви (499—
II. Социальное и культурное взаимовлияние
Но эти зачастую конфликтные отношения не парализуют своего рода социальное и особенно культурное взаимовлияние между клариссимами и духовенством. Уже с IV века аристократия предоставляла посвящённых девиц и вдов, живущих под влиянием церкви; были некоторые священнослужители того же происхождения, как епископ Амвросий; но это исключения. Сведения, предоставляемые по этому вопросу Liber Pontificalis, слишком неопределённы для предположения, что некоторые папы могли принадлежать к элите общества. Впрочем, она скромно проникает в церковь. Безусловно, из знатных родов, например, Анициев, всегда происходят посвящённые девы, как, например, Проба (Proba)67. Но в италийском епископате, чей персональный состав (по крайней мере, по ономастике) нам достаточно хорошо известен из подписных листов на соборах? В Галлии клариссимы становятся во главе христианских общин: в Лиможе Руриций, в Клермонте Сидоний и во Вьенне Авит, напоминающий римским сенаторам о том, что он их коллега; и следует не забыть о прелатах Тура Перпетуе и, возможно, Волузиане68. Примеры получаются многочисленными, возможно, потому, что провинциальная аристократия не имеет возможности делать карьеру на службе сената. Мы не пытаемся использовать для Италии неопределённое свидетельство о номенклатуре. Деций, прелат в Трёх Тавернах (Tres Tabernae)69, и Либерий Равеннский не происходят, вероятно, из с.433 одноимённых аристократических семей70; и то же самое относится к Сенатору, епископу Милана, для которого Эннодий сочиняет вычурную и неоднозначную элогию71. Известен Максим, епископ Павии после светской службы; упоминаются также vir spectabilis Спес72, уроженец Сполето, как и епископ, носивший в первой половине V века то же довольно редкое имя. В данном случае им мог быть клирик, родственник по восходящей линии, способствовавший общественному продвижению homo novus, так как в маленьких городах — например, в Нарни73 — всегда устанавливаются духовные династии. В целом примеры аристократов, пришедших к епископату, кажутся редкими по сравнению с Галлией. Глицерий служил империи в Риме, а затем, после его низложения, церкви в Салоне74. Однако очевидна необычность этой карьеры. Аврелиан (Aurelianus), родственник Эннодия, принимает священство, а затем и епископство в Галлии после потери своего имения75. Что же касается самого Эннодия, ставшего епископом Павии, то он, несмотря на благородное происхождение и превосходные связи, не представляет сенаторскую элиту76.
с.434 Римское духовенство гораздо притягательнее для аристократов, и то же самое справедливо для светских служителей церковной администрации; так, например, scriniarius Феликс (Felix) происходит из семьи клариссимов и римского епископа77. Геронтий (Gerontius), примицерий нотариев, велел упомянуть в своей эпитафии родство с папой Гормиздой, происходящим из богатой кампанской семьи78. Отныне служба в епископской канцелярии представляется достаточно престижной, чтобы привлечь клариссимов. Кажется даже, что эти административные должности дают возможность социального восхождения79. Defensor Павлин (Paulinus) носит титул spectabilis, когда с 519 года появляется на папской службе. Вероятно, к той же социальной группе относится умерший в 459 году священник Бененат (Benenatus), супруг клариссимы80. В VI веке Сальвенций Траян (Salventius Traianus), чей брат был префектом, числит в своей родне диакона81. Ещё более ярким выглядит пример Аратора (Arator), довольствующегося должностью иподиакона (в 544 году) после того, как он служил Аталариху в качестве комита82. Общая могила свидетельствует о возможных семейных связях: в базилике Св. Павла она связывает диакона Бенената и spectabilis83. Ещё более характерен случай римских епископов: Феликс III, сын одноимённого священника титулярной церкви Фасциолы (titulus Fasciolae), является, по-видимому, первым примером папы, избранного из числа клариссимов. Надпись в базилике Святого Павла упоминает Петронию, жену диакона, несомненно, будущего папы. Среди детей сын Гордиан, дочь Павла, которая носит титул клариссимы, тогда как вторая дочь, умершая в 489 году, была посвящённой девственницей. Однако имени Петронии недостаточно, чтобы связать папу с альянсом gens Anicia. Григорий Великий объявляется правнуком Феликса, однако не представляется возможным восстановить его генеалогию точнее и через мужское с.435 потомство (Гордиана) связать папу VI века с понтификом предыдущего столетия84. Отца Агапита, занимавшего апостольский престол с 535 по 536 год, звали Гордиан; с.436 отсюда не следует делать вывод о его родстве с Феликсом. Мы знаем о кампанском происхождении Гормизды, о богатстве его отца Юста85; но его социальное положение остаётся неясным. В отношении Вигилия (537—
За неимением родственных связей оба общества встречаются в кружках, представляющих собой места обмена и взаимного влияния. В некоторых случаях это могли быть компании знакомых, случайно связанных политическими обстоятельствами; такова, например, солидарность, установившаяся в Константинополе между Кассиодором и Цетегом, беженцами на Востоке, и, с другой стороны, Вигилием87. И напротив, едва ли политика вмешивалась в тех случаях, когда знатные вельможи искали руководства духовного учителя. Эквиций (Equitius) поручает своего сына Мавра (Maurus) Бенедикту и Тертуллу (Tertullus), подражая в этом молодому патрицию Плациду (Placidus)88. Однако и более мирские занятия надолго объединяют в кружках аристократов и клириков. С римским диаконом Иоанном, адресатом теологических сочинений Боэция, также связаны illustris Сенарий (Senarius), настойчиво испрашивающий у клирика небольшой трактат по крестильной литургии, и клариссим Ренат (Renatus), служащий с.437 посредником89. Но этих разрозненных указаний недостаточно для того, чтобы признать существование сети влияния. Едва просматриваются отношения, объединяющие учёного Маворция с папой Агапитом90. К счастью, переписка Эннодия очерчивает конфигурацию некоторых римских кружков: один из них объединяет священника Адеодата с Фаустом «Чёрным» и его семьёй, сестрой Стефанией, женой консула Астерия, и сыном Авиеном, завершающим своё обучение в Риме и возвращающимся, чтобы жениться91. Диакон Диоскор, призванный на непродолжительный епископат, похоже, связан с этими вельможами и священником. Эннодий прославляет также знатную даму Варвару и приписывает ей дружбу Аниция, Цетега, предполагая, что она очень хорошо знает папу Симмаха92. Вокруг Эннодия, который, в конечном счёте, представляет духовенство, завязывается сложная сеть, объединяющая друзей из Лигурии, в частности, протектора Фауста «Чёрного»93; в Равенне94 у него патриций Агнелл, который просит лошадь, Либерий, у которого он хотел бы получить имение, Сенарий, покровительства которого он требует. Эта дружба распространяется на всех, чьи занятия он направлял, не только сына Фауста, Авиена, назначенного консулом, но также Памфрония (Pamphronius), которого он рекомендует тому же Фаусту и чьё влияние становится полезным95. с.438 Эннодий представил молодого Беата Адеодату и Гормизде96. Он рекомендует папе Симмаху даже своего молодого племянника97.
Это рекомендательное письмо, адресованное диаконом папе, с неожиданным у клирика избытком энтузиазма прославляет достоинства studia liberalia, поскольку эти группы облегчают культурное взаимовлияние, обмен, ценный как для клириков, так и, в другом смысле, для мирян. Эннодий демонстрирует это почтение церковнослужителя к светской культуре, которая служит не только, как ограничивал её Августин, exercitatio animi[38]98; она представляет ценность как обучение добродетели. Эннодий думает прежде всего об уроках классических учителей и о риторике: расхваливая Боэция, он находит, чтобы прославить философа, только пример Демосфена и пример Цицерона! Афины его нисколько не интересуют; святилище науки утверждается в Риме99. Отсюда эта похвала красноречию, которое подтверждает аристократию по рождению или облагораживает homo novus. Диакон уверяет, что недалеко от адвоката до сенатора. В картине культуры, которую Эннодий пишет для двоих учеников, Скромность, Целомудренность и Вера соседствуют с Грамматикой и Риторикой100. с.439 Она расцветает в эти христианские времена; похвала Теодериху, уверяет Эннодий в панегирике, сияет, так как церковь вдохновляет на похвалу101. Прежде всего он объясняет, как красноречие, обращённое Рустиком на службу своей политической карьере, готовит его к роли епископа Лиона и в некотором роде предвосхищает его пастырские обязанности102. По сути, декламатор предвещает епископству Павии прославленного оратора древней традиции: он видит достижение этого идеала в епископе.
В этой защитительной речи Эннодия присутствуют черты апологии; но епископ достаточно верно отражает, в посредственности часто пустой переписки, текущее положение умонастроения. Погребальный elogium клириков или служителей церковной курии свидетельствует о том, что прославление покойного заимствуется из аристократических carmina. Они, правда, христианизируются, включая в стандартную форму христианскую характеристику, затем они традиционно прославляют семью умершего, его социальные качества, рисуя идеал благородства и всё более евангельскую доброжелательность103; среди этих добродетелей на первое место стихи ставят красноречие: так, Проб clarior in patria nobilitate, но также doctiloquus[54]104. с.440 Сенарий (Senarius) был vox regum, lingua salutis, foederis orator[55]105, а spectabilis Петиллий (Petillius) служил несчастным красноречием и благочестием, eloquio miseros vel pietate juvans[56]106. Для клирика или служителя церкви красноречие становится более чем христианской обязанностью: praepositus Св. Лаврентия определяется как justus amor doctorum[57]107; протоиерей Ноле восхваляется за то, что был benesuadus in versibus suis[58]108. В случае Геронция elogium заимствует ещё больше из похоронных стихов знатных вельмож: ornasti proavos… fueras Hormisdas sanguine junctus[59]. Он прославляет родственника, правда, престижного, так как речь идёт о римском папе109.
В то время как клирику льстит быть оратором или поэтом, клариссим ставит себе в заслугу богословие. Разумеется, в христианской древности богословие не было монополией духовенства, равно как и Цицерон не был запрещён, хотя такая снисходительность и вызывала у Иеронима кошмары. Но это стремление (или этот интерес) в отношении религиозной культуры более широко затрагивает италийскую аристократию. Имя Боэция вызывает в памяти пример особенного успеха, часто неверно понятого современниками. Эннодий, как известно, сочинил философу похвалу, льстивую и неумную. Последний, когда присутствовал на соборе, рассматривающем богословские понятия о природе и о лице, воздерживается от вмешательства, опасаясь невежественного стада, которое его окружает, indoctorum gregem… metuens110. В целом Боэций представляется недостаточно типичным для исследования истории менталитета, поскольку выходит за общие рамки. Всё отличает его: философская культура, приобретённая в Афинах и Александрии, интеллектуальный, а также политический проект укрепить «римскость» той Италии, в которой обосновался Варвар: он желает, согласно формуле, заимствуемой из прекрасного исследования П. Курселя, насадить в Риме Прокла и Аммония. Нельзя, я думаю, полностью отделить от этого начинания теологический труд, намеченный в нескольких сочинениях, оставшийся незавершённым, так что оба стремления кажутся сочетающимися, но не смешивающимися в синтезе111. Однако теолог извлекает из своего философского образования желание рационального и спекулятивного исследования. Он различает в этих трактатах три умозрительные части (tres speculativae с.441 partes): естественную (in naturalibus), которую следует изучать научно (rationaliter); математическую, которая требует систематического исследования (disciplinaliter); и, помещая религиозное размышление на первое место (отметим это), он добавляет божественную часть, которую следует рассматривать с помощью интеллекта (in divinis intellectualiter versari oportebat)112; теологическое умозрение требует усилий интеллекта и, как следствие, Боэций прилагает его, чтобы дать определение лица, используя в качестве философского инструмента наработки Аммония113. В христологических спорах, разделивших Запад папы Симмаха и христианский Восток, Боэций не останавливается на разногласиях процедуры или церковной политики. Однако он отмечает, что в самой основе спора протагонисты порой наталкиваются на скудость понятий и терминологические затруднения между двумя культурами. Одно из сочинение Боэция, Contra Eutychen et Nestorium, очевидно, упоминает письмо восточных епископов, отправленное в 512 году Симмаху, в попытке сблизить с папой иллирийский епископат, враждебный царившему тогда монофизитству114; он предлагает совместно использовать для определения лица Христа обе формулы: «из двух природ» (ex duabus naturis) и «в двух природах» (in duabus naturis). Посредством этого небольшого трактата, составленного крупным сановником после церковного спора, труд посредничества между эллинизмом и латинской традицией находит особое применение в области теологии. То, что Боэций подступает к ней с культурой философа, никоим образом не умаляет важности религиозной спекуляции. Формула, поверенная диакону Иоанну, безусловно проясняет это начинание: Fidem, si potueris, rationemque coniuge[61]115.
Каким бы исключительным ни был пример Боэция, он предполагает среду, любознательность, начатки богословской культуры. Ренат, клариссим, связанный с Боэцием, исправляет — после 510 года — рукописи философа116. Последний посвящает своему тестю Симмаху De Trinitate, а Патрицию117 — Комментарий к Топике Цицерона, поскольку эта аристократия, столь заботливая в передаче наследия классической литературы, начинает располагать средствами религиозного мышления. Клариссим Муциан (Mutianus) переводит Иоанна Златоуста118. с.442 Для V или VI вв. известно имя книготорговца Гаудиоза (Gaudiosus)119, обосновавшегося возле церкви Св. Петра в оковах, который исправлял Вульгату и Vetus Latina. В своём ценном исследовании
Таким образом часто объясняется богословская любознательность у христианской аристократии. Illustris Иоанн испрашивает у папы Геласия консультации по поводу Евтихия124. Фауст «Чёрный» просит у священника Трифолия (Trifolius) объяснений о скифских монахах, исповедующих в отношении Христа формулу unus de Trinitate passus est[64]125. Но, конечно, у патриция интеллектуальная любознательность приобретает оттенок с.443 политического интереса: в то время (520 год) Гормизда порвал с этими пропагандистами, которые возмущали Рим и чьё влияние, по-видимому, поддерживал Константинополь. Также не бескорыстная озабоченность вдохновляет illustris Симеония (Symeonius), требующего объяснений у Пелагия во время великих споров с Юстинианом126. И, как мы увидим, политика определяет демарш, проведённый в 533 году illustres, чтобы задать вопросы папе Иоанну II. Но это католическое волнение (catholica sollicitudo) склоняет Сенария спрашивать диакона Иоанна о крещении127.
Кроме того, миряне иногда проявляют больше интеллектуальной независимости; уже упомянутый Ренат и другой знатный вельможа Петроний, оба в Константинополе128, защищают определение Халкидона в споре с монофизитом Севером. Диакон Эннодий требует у spectabilis Максима консультации об institutis morum129. То же самое упоминает друг Фауста illustris Констанций, составивший трактат о свободе воли против еретиков. Рассматривая дополнения, предложенные в свою очередь Эннодием, эта работа не должна иметь большого значения130. Но Кассиодор способен на бо́льшие устремления. Во времена папы Агапита он планирует создание центра религиозного обучения, по примеру александрийской богословской школы и школы Нисибиса. Эта последняя безусловно вдохновляет — как показывает с.444 недавнее исследование Теодора Клаузера131 — братство Вивария. Под руководством наставника в учёбе и эконома, двух аббатов, она обеспечивает экономическую независимость своих членов, не обязывая их к общности имущества. Кассиодор объясняет, что он был обеспокоен подготовкой учителей для священных наук: dolore permotus, ut Scripturis divinis magtstri publici deessent[68]. Нельзя не упомянуть серьёзную работу, над которой сотрудничали scholasticus Эпифаний, Муциан, Беллатор132. Она представляет собой инструмент христианской культуры, собрание в девяти томах согласно древним рукописям Библии в тексте, представленном per cola et commata[69]133; учебник религиозной истории, полезный для понимания недавних споров и, в том же духе, перевод всех писем, отправленных папе Льву в защиту дела Халкидона. И затем переводы: Климент Александрийский, выполненный самим Кассиодором, «Иудейские древности», Иоанн Златоуст, комментарий Дидима на «Притчи». Однако Кассиодор не думал об отрыве классического наследия от теологии: известно, что «Institutes», также как Комментарий к Псалмам, дали ему возможность искать в Писании происхождение риторики, топики или диалектики, in virtute sermonum non in effatione verborum[70]134. Что могло бы лучше доказать этот обмен и это взаимовлияние двух культур, чем это учреждение, школа, организованная в Виварии под видом и названием монастыря? В конце империи труднее, чем когда-либо в христианской Италии, можно представить себе клириков, обладающих монополией на религиозные споры135.
III. Власть в Церкви и аристократия
К вопросам церковного имущества, со всеми конфликтами, которые они несут в зародыше, к этому культурному взаимовлиянию, связывающему духовное общество с с.445 аристократией, добавляется переплетение политики и религии, которое в течение примерно двух столетий влечёт за собой христианскую империю. Магистрат традиционно вмешивается, когда духовные дела подпадают под гражданское правосудие. Эннодий требует вмешательства Фауста в конфликт, в который вовлечён аббат Стефан (Stephanus)136; по поводу процесса, затрагивающего имущества миланской церкви, он обращается с просьбой к важной особе Эдасию (Edasius)137; иногда он рекомендует другу хорошее расположение епископа138 или вступает в конфликт, который помещает епископа Милана (?) и с другой стороны Фауста под юрисдикцию патриция Агапита139. Геласий, столь внимательный, чтобы не допустить посягательства светской potestas, поручает двум епископам расследовать убийство servus ecclesiae, предписывая им обратиться, в конце концов, в суд140. Папа Пелагий в середине VI века не стесняется использовать против схизматиков сотрудничество решительных крупных вельмож; он обращается к претору Сицилии, чтобы исправить систематическое отсутствие епископа141; но это новая атмосфера византийской Италии. Напротив, волнения V века вовлекают клириков, особенно епископов, в политику. Епифаний в Павии, Лаврентий в Милане (как известно) с блеском осуществляют свою духовную ответственность дефензора (defensor), против угроз вторжения или против вымогательств губернатора142. Диакон Пелагий, в конце готского господства, добивается от Тотилы уважения права на убежище143. Отношения этого рода уже были опробованы во времена христианской империи на Западе.
1. Исчезновение императорской власти на Западе порой изменяет правила игры в отношениях между церковью и миром политики, который представляют Сенат, с.446 варварский король, а также princeps в Константинополе. С Зеноном, Василиском или Анастасием, оказывавшими давление в пользу монофизитской теологии, отношения римских епископов становятся натянутыми и ещё более ожесточаются, когда во времена константинопольского патриарха Акакия раскол отделяет Рим от Константинополя. Таким образом, римская аристократия может выступать в качестве посредника или медиатора. История посольств, направляемых на Восток варварскими вождями или папами, иллюстрирует смещение компетенций, которое влечёт вмешательство вельмож в межцерковные отношения и даже в споры о вере. В течение IV века церковная администрация окончательно организовала состав официальных посольств, порученных италийским епископам, сопровождаемым римскими клириками144; но папы пользуются также помощью светских посланников. Для конфиденциальных переговоров с Востоком Лев использует всякого рода гонцов, снабжённых короткими записками и, несомненно, способных прокомментировать послание: так, секретарь иллюстрия Аспарация (Asparacius) является связующим звеном между папой и Юлианом Хиосским145. Иногда восточный письмоносец приносит назад римский ответ; так, комит Пансофий (Pansophius) передаёт Флавиану Константинопольскому письмо относительно Евтихия146. Со времён Феликса III трудности сообщения вынуждают использовать любую оказию: папа вверяет испанскому клариссиму Теренциану (Terentianus), по пути в Мериду, письмо для епископа города Зенона147. И даже для обращения к константинопольскому епископу Акакию папа Симплиций в 476 году использует патриция Латина (Latinus) и спектабиля Мадузия (Madusius), отправившихся на Восток с официальной миссией, pro legatione publica148. Это с.447 временное решение становится привычным после катастрофического посольства церковных легатов Виталия и Мизена, осужденных в 484 году римским синодом за неисполнение своего поручения149. Несколькими годами позже (около 489 года) Одоакр отправляет своего советника (consiliarius) Андромаха вести переговоры о примирении с Константинополем, в то время как Теодерих усиливает свой натиск на Италию. Прежде чем уехать, посол предлагает папе свои услуги по достижению примирения двух великих Церквей. Папа отказывается доверить официальное послание; он даёт Андромаху возможность довести до Акакия, на каких условиях он может вернуться в лоно церкви150. Но Курия, благосклонная к действиям Одоакра, вероятно считает необходимым сочетать политические переговоры с ходатайством церкви: Феликс постарался объяснить свою непримиримость аристократии151 и, наконец, он не исключает полностью обращения Сената.
с.448 В 492 году Геласий кажется гораздо более свободным в своей политике. Император Анастасий не ответил на учтивое послание, направленное новым папой после своего избрания152. Приняв порученную Теодерихом официальную миссию (legatio publica) провести переговоры о сближении с императором, магистр оффиций Фауст «Чёрный» получает, наконец, в 493 году commonitorium153. с.449 Согласно терминологии римской дипломатии, это тип документа, который папа направляет своим легатам. Фауст передал упрёки императора, его критику римской непримиримости, ходатайств154. Геласий в корне пресекает любой торг, но берёт на себя труд написать послу доводы в пользу Фауста, дать ему элементы ответа и полемики, одновременно напоминая о его обязанностях мирянина, которые запрещают ему общаться с еретиком. В конце концов, по возвращении Фауст сможет лишь доложить в Риме о яростной критике императора Анастасия155.
Caput Senatus Фест играет ведущую роль как в политических переговорах, так и в религиозных, проведённых в 496/498 гг. в Константинополе. Времена изменились. Теодерих возложил на наиболее представительных из сенаторов проведение переговоров о мире с императором156; а папа Анастасий сообщает о параллельных переговорах двух епископов с государем pro pace ecclesiarum[86]157. В принципе, эти действия не следует смешивать: папское письмо не упоминает Феста. Но Восток здесь не ошибка; апокрисиарии с.450 александрийской церкви, обосновавшиеся в Константинополе, пользуются возможностью, чтобы обратиться к Риму158; они относятся к римскому посольству, считая в первом ряду Феста, затем двух епископов. Фест действительно взял дело в свои руки: он добивается того, что церковь в Константинополе отмечает праздник Петра и Павла 29 июня, следуя римскому обычаю; уступка такого рода может способствовать сближению, если вспомнить всё то, что представляет собой в римской идеологии праздник двух апостолов. Согласно Феодору Чтецу (чьё свидетельство не выглядит спорным), Фест доходит до того, чтобы обещать, что папа согласится одобрить Энотикон, указ Зенона; патриарх согласился бы написать папе, если бы не запретил император. В любом случае, согласно греческим источникам, которые иногда удивляют, Фест взял на себя ответственность за переговоры159.
Отношения Сената с папой Симмахом долго были мрачными; расширяется разрыв с императором; легаты из аристократии почти не имели возможности посредничать160. Гормизда, который в 514 году взошёл на апостольский престол, стремится не предоставлять возможности для аристократических инициатив161. Именно император Анастасий старается их вызвать: он отправляет делегацию высокопоставленных чиновников, снабжённых в июле 516 года одним письмом для папы и с.451 другим для Сената. Во втором162 он делает вид, будто верит, что Курия осуществляет всецелое влияние как на папу, так и на Теодериха. Напрасный ход, поскольку в то время обстоятельства гарантируют Гормизде полную солидарность сенаторов163. Когда патриарх и император Юстин возобновляют отношения с римским епископом, традиционная система епископских посольств из Рима в Константинополь вновь активизируется. Часто отправляются высокопоставленные чиновники, с которыми папа поддерживает дружбу164, в частности, Грат, чьё имя сохранила Liber Pontificalis165. с.452 Но римлянин использует своих италийских епископов; при случае166 он прибегает к услугам патриция Агапита (Agapitus), отправленного королём в Константинополь, и поручает ему доставить сообщение своим легатам167. В течение нескольких лет в конце V века обстоятельства создали опасную ситуацию, подвергавшую опасности утраты свободу церковной политики.
Но этому вмешательству вельмож не следует удивляться в то время, когда епископ может стать посланником императора — как уже Амвросий — или варварского короля: так, Епифаний из Павии — посланник в 474 году к Эвриху или, двадцатью годами позже, к Гундобаду168. Папа Лев и префект Тригеций (Trygetius) соединяются в ходатайстве перед Аттилой169. Теодерих заставил папу Иоанна в 525 году отправиться в Константинополь. Это мрачное время процессов, которые завершают разрыв фракции Анициев с с.453 монархией и которые приводят Боэция и Симмаха к смерти. Король делает вид, что находит тревожной религиозную политику Юстина, убедившись, что она угрожает арианам. Он смешивает политика и монаха, сенаторов и папу, поскольку заявляет, что берёт в заложники католиков, чтобы заставить императора уступить. Состав делегации иллюстрирует солидарность папы и знатных вельмож: с епископом Амал заставляет пуститься в путь патриция Агапита (Agapitus), а также Теодора (Theodorus) и Импортуна (Importunus), двух представителей семьи Дециев, которая, кажется, в течение некоторого времени фрондирует против варварской власти. Дело омрачает конец царствования в исключительном кризисе, который приносит Иоанну, умершему в тюрьме после своего возвращения, репутацию мученика. Другие послы, которые были, несмотря на их убеждения, вовлечены в церковные переговоры, изведали тюрьму170.
Посредничество аристократии в религиозных переговорах, особенно в конце V века, зависит, в конечном счете, от чрезвычайных обстоятельств. Церковь на самом деле подвергается более коварным нападкам. Знатные вельможи, по-видимому, заседают на соборах: в 483 году префект претория Василий возглавляет ассамблею клириков и сенаторов171. Во времена Геласия список подписей к актам собора, возвратившего в 495 году в лоно церкви епископа Мизена (Misenus), упоминает перед диаконами illustris Амандиана (Amandianus) и spectabilis Диогениана (Diogenianus)172. Не ясно, что объясняет их присутствие. Боэций — как известно — участвует в соборе, на котором папа Симмах оглашает письмо восточного епископата173. В Галлии префект Либерий подписывает, ясно обозначая своё согласие, каноны собора в Оранже, обсуждающего проблемы благодати. С ним заседают ещё один италиец Опилион (Opilio) и пять галльских нотаблей174. Ассамблея собирается для освящения церкви, основанной с.454 Либерием, и партия влиятельных вельмож санкционирует епископские решения.
2. Кризисы епископских выборов ещё сильнее выделяют вмешательство аристократии. Разумеется, это явление не исключительно римское. Либерий внимательно присматривает за преемством Аквилеи175, вероятно, с согласия папы Симмаха. Но римская церковь переживает три впечатляющих кризиса — в 483 году, затем в начале VI века и, наконец, тридцать лет спустя — которые достаточно хорошо отражают политику Вельмож. В 483 году они совершают настоящий переворот. Обстоятельства этому способствуют. Папа Симплиций пребывал в мучительном беспокойстве176; он тревожился из-за интриг, уже затеянных ради преемства, настоящей «торговли влияниями», в соответствии с той практикой, которой в 473 году пытался воспрепятствовать император Глицерий177. Ссылаясь на прецедент папы Бонифация, который в подобных обстоятельствах обратился к Гонорию, епископ обращается к единственному органу, способному заменить собой принцепса; он обращается к Сенату, если верить занесённым в протокол заявлениям префекта Василия: non sine nostra consultatione cuiuslibet celebretur election[91]178. Очень похоже, что глава рода Цецин Дециев (gens Caecina Decia), консул 480 года, в полной мере располагал сенаторским согласием179. Аристократия охотно примкнула к Одоакру, который покровительствовал крупным владениям180. Руфий Плацид (Rufius Placidus) принял консулат в 481 году: это отец Пробина (Probinus), в свою очередь консула 489 года, который десятью годами позже борется против папы Симмаха именем решений 483 года181. Аниций Фауст «Белый» осуществляет консульскую магистратуру за этот год182; представляется, что он занял её без труда, как и другие рядом с Василием. Нет никаких с.455 оснований связывать Одоакра с этим предприятием, которым руководят Деций и Курия183, заставляя принять правила, имеющие целью борьбу с симонией, а также контроль власти епископа в экономических вопросах. Василий объясняет, что он обязывает сенаторов и их потомство …Legem praeferentes, quam nobis haeredibusque nostris christianae mentis sancimus[93]. Император также законодательствует по церковным вопросам. Известный нам текст — он цитируется симмаховским синодом в 502 году — упоминает сенаторов и клириков; Василий упоминает их, обращаясь к группе: amplitudini vestrae vel sanctitati[94]184. Однако аристократия принимает определяющее участие в выборах 483 года, в результате которых избран диакон Феликс, клариссим. Ведь, осуждая на симмаховском собрании 502 года переворот, совершённый двадцать лет назад, епископ Тоди Кресцентин[95] протестует, ut praetermissas personas religiosas quibus maxime cura est de tanto pontifice[96]185. Римские декреталии предусматривали участие в епископских выборах народа или, скорее, его элиты. Кресконий замечает: религиозные должны были занимать важное место. В целом операция 483 года по своему стилю цезарепапистская, с той разницей, что там не было Цезаря, но группа решила поставить под контроль епископа Рима. Требовалось, далее, много энергии, чтобы удерживать сенат на почтительном расстоянии; весьма вероятно, что епископы воспользовались разногласиями, которые, с наступлением италийского кризиса, раздробили прекрасное сенаторское единодушие 483 года. Тем не менее, Феликс III подготовил собрание, не уступая ему186. Геласий, обращаясь к Фаусту, послу 493 года, объяснил, что сенат должен сохранять общение с апостольским престолом. Ad senatum vero pertinet Romanum et[97] memor fidei quam a parentibus se suscepisse meminit, contagia vitet communionis externae, ne a communione sedis apostolicae… reddatur externus[98]187. Политическая доктрина папы столько же нацелена на императора, сколько и на Курию, так как она отличает potestas regalis от auctoritas sacerdotalis; она исключает вмешательство императора во внутренние дела церкви, и тем более вмешательство Курии, которая намеревалась его заменить.
Новый кризис, раздирающий римскую церковь во времена Симмаха, развивается иначе, поскольку сенаторская аристократия разделяется. Большинство примкнуло к Лаврентию, против Симмаха, и во главе партии caput Senatus Фест, трудившийся при предыдущем папе над сближением с.456 с Востоком188. Liber Pontificalis помещает рядом с протагонистом Пробина, сына Плацида, консула 481 года, и отца Цетега, возможно, представителя ветви Анициев189. Переписка Эннодия позволяет без сомнений обрисовать состав лаврентьевской партии. Он радуется возобновлению отношений после долгого молчания с Фаустом «Белым»190, консулом 483 года, возвратившимся на должность префектуры Города в самый разгар симмаховского конфликта. Superest ut reducta in ecclesia Romana concordia, occurrendi vobis contingat occasion[100]191. Согласие вернулось в римскую церковь: нужно, комментирует миланский корреспондент, надеяться на возможность встречи. В пасквиле, благоприятном к Симмаху, Эннодий имеет в виду знатную семью и неоднократно с горечью упоминает Дециев прошлых времён192; он, возможно, имеет в с.457 виду Авиена, сына префекта 483 года, который осуществлял консульство в 501 году, когда Теодерих решил вверить Симмаха епископскому суду193. Его брат Альбин, консул в 493 году, не упорствовал в оппозиции Симмаху: Эннодий обменивается с ним несколькими любезными письмами194, в то время как он, кажется, не поддерживает никаких отношений с консулом 501 года. Полемика симмаховской партии и пропаганда апокрифов с энтузиазмом атакуют курию и знатные семьи (в том числе апокрифические Actes de Sixte составляют список195).
с.458 В противоположность этому, Эннодий определяет синод как senatus curiae coelestis[102]196.
Но это не означает, что папа совершенно лишён сенаторской поддержки. Liber Pontificalis на первом месте упоминает Фауста, как и Павел Диакон в своей Historia Romana: это покровитель и друг Эннодия, Флавий Аниций Проб Фауст (Flavius Anicius Probus Faustus)197, посол 493 года, чей сын Авиен принимает консульство в 502 году, в то время, когда варварский король решил отказаться от процесса против Симмаха198. Неизвестно общественное положение Луминоза (Luminosus), старого друга Эннодия, а также Фауста, внимательно следившего за займами, заключёнными в Милане ради дела папы Симмаха. Лучше известно положение Либерия199; этот друг Фауста исполняет префектуру претория с 493 по 500 гг.; эта партия, которая имеет много общего с Миланом и Северной Италией, а также связи с южной Галлией200, объединяет клан аристократов, перешедших на службу к Амалу, тех, кого Э. Штейн называл коллаборантами201. Как показывает свидетельство Авита Вьеннского202, папа также получает поддержку крупного вельможи, который носит то же имя, что и он, Квинта Аврелия Меммия Симмаха (Quintus Aurelius Memmius Symmachus). Внучатый племянник оратора, сын консула 446 года, этот illustris исполнял все официальные должности, префектуру, консулат во времена Одоакра. Оставшийся (или удержанный) в стороне, этот паладин римской традиции посвящает себя сенату или удаляется в плодотворный otium, посетив в начале VI века Константинополь для встречи с грамматиком Присцианом.
с.459 Партии этого спора объединяют в коалицию кланы различных интересов, родовых фракций, сетей влияния; личные связи учитываются, конечно, так же, как предрассудки и убеждения. Впрочем, программы сторонников не обязательно отражают положение их кандидата. Рядом с Лаврентием располагается протагонист более примирительной политики с церковным и императорским Востоком: Фест слишком долго участвовал в ней от имени папы Анастасия, чтобы не желать её продолжения его преемником. Но прежде всего антипапа объединяет уцелевших после совершённого в 483 году переворота. Выступая против Симмаха, они взывают к документу (scriptura), составленному от имени префекта Василия и вместе с ним, ко всей политике контроля над экономической властью римского епископата. Папа Симмах также объединяет несхожие характеры; несомненно, ни Фауст, ни последний Симмах не кажутся особо расположенными иметь дело с восточным императором и его религиозной политикой. Первый, конечно, приспосабливается к политической конъюнктуре, поскольку служит Теодериху, но здесь также примешивается враждебность миланской элиты к Graeculus. Меньше известно о мотивах прославленного Симмаха: возможно, это реакция старого римлянина, смешивающего в одной и той же традиции привилегии Города и привилегии его епископа и защищающего их от восточного государя203. Опекун (вскоре тесть) Боэция достаточно знает о теологии, чтобы со знанием дела выбрать свою партию и чтобы отказаться от всякой уступки монофизитам Востока. Неизвестна теология Лаврентия204, достойного уважения аскета, но папа Симмах, кажется, решил продолжать дело Геласия.
Разделённый в этом споре, сенат терпит поражение. В 499 году обе партии, устав от обещаний и распределения расписок (pittacia) и потратив много денег (особенно на стороне Лаврентия?)205, оказываются вынужденными с.460 искать третейского суда Теодериха, как свидетельствуют с тонкими различиями Liber Pontificalis и фрагмент хроники, благосклонной к Лаврентию. Любопытно, что они напоминают, с целью извинить ходатайствование перед арианским королём, о расколе 418 года206. После первоначального поражения caput senatus Фест вновь настойчиво просит Амала и ещё больше втягивает Теодериха в эту распрю католиков. Клирики и сенаторы, как свидетельствует Liber Pontificalis207, передают материалы в подтверждение разнородных обвинений208. О нравах папы: это честная борьба, когда нужно обесславить епископа. Истцы ссылаются на предписание префекта Василия, чтобы обвинить папу в симонии и, в конечном счете, вменяют Симмаху установление пасхального праздника 25 марта — используя старый пасхальный цикл из 84 лет209. Симмах символически отделялся от восточных церквей, которые помещали праздник на 22 апреля, следуя александрийскому церковному календарю. Одно письмо епископа Авита достаточно ясно свидетельствует о вовлечённости сенаторской аристократии. Напоминая о своём положении римского сенатора, этот галл призывает своих коллег проявить столько же рвения для церкви, сколько и для res publica. Письмо проповедует примирение, когда победа кажется приобретённой, но оно недвусмысленно напоминает получателям, Симмаху и Фаусту («Чёрному»), что папа был обвинён мирянами210. Та же сенаторская партия требует созыва синода, собравшегося, как объясняет лаврентьевский фрагмент, pro voluntate senatus et cleri[110]211. Донесение сената, связанное с епископом Марцеллином Аквилейским, испрашивает у короля, чтобы папа больше не приглашался для участия в синоде212. Отцы синода обращают к Курии с.461 советы в умеренности213, и когда сами объявляют себя готовыми отказаться, Теодерих отвечает им, что они были собраны вместе, чтобы восстановить мир по совету сената, senatu suadente214. Наконец, после поражения Фест силой занимает местность и удерживает Лаврентия в Риме до тех пор, пока Теодерих не приказывает ему возвратить церкви папе215. Поражение этой сенаторской партии ставит под угрозу роль самого учреждения в епископских выборах. Папа Симмах с 499 года пытается заставить принять регламент. Он предлагает, чтобы понтифик назначал своего преемника. Если он неожиданно умирает, выборы возлагаются на сословие клириков216. В 512 году расположенная к Лаврентию аристократия кажется смирившейся или присоединившейся217. Император Анастасий жалуется, что сенат сговаривается с папой против него. Гормизда добивается успеха в деле разрядки напряжённости и примирения в своей церкви и на христианском Востоке.
Когда с 526 по 530 гг. римское христианство раздирают новые волнения, политическая игра кажется полностью изменившейся. Император Юстин проявил величайшую почтительность, чтобы заполучить папу Иоанна в Константинополь, «как нового Петра». Угрозы исходят от Равенны, заключившей понтифика в тюрьму. Теодерих всё больше и больше насаждает своих ставленников в сенаторскую аристократию, согласившуюся, по крайней мере, молчаливо, на казнь Симмаха и Боэция. За десять лет продолжительность преемств стремительно сокращается. Феликс IV (526—
Сенат в этот период кризиса, похоже, активно вмешивается в выборы. Применительно к Феликсу IV рескрипт, направленный сенату Аталарихом в конце 526 года (вскоре после смерти Теодериха), вызывает конфликт — certamen — чьих действующих лиц мы не знаем. Старый король объявил своё решение — arbitrium. Это был, объясняет официальный текст, выбор государя другой религии, который показал себя способным назначить (delegisse) понтифика, ни у кого не вызывающего раздражения218. В любом случае, было нужно убрать кандидата — summota persona — или уже избранного, возможно, диакона Диоскора219. Сенат отправил в Равенну Публиана, чтобы подтвердить своё одобрение королевского выбора и поздравить с этим Аталариха220. Духовенство221 текст не упоминает, как если бы всё дело было улажено между Курией и Равенной. После смерти Феликса новый раскол разделяет сенат и клир: dissentio in clero et in senatu, поясняет папская хроника222. Но напрасно пытаться, несмотря на предположения Гарнака, оценить распределение сил и считать, что Бонифаций имел поддержку большинства в сенате223. Архидиакон, папа, назначенный своим предшественником, он рекомендовался собственным опытом. Милосердный, он завоевал народную поддержку, и был достаточно богат, чтобы избежать симонии224. Следует ли относить его к готской партии по причине с.463 германского происхождения, вследствие которого Гарнак называет его первым немецким папой? В любом случае, Liber Pontificalis рассматривает сына Сигизвульта как римлянина: Romanus, ex patre Sigisbuldis. Бонифаций гораздо больше принадлежит Городу, чем диакон Диоскор, восточный беженец, который овладел несколькими титулярными церквями при получении от Равенны возвращаемых Симмаху римских церквей и имел за собой большинство священников225. Гормизда оказывал ему столь полное доверие, что предложил его на престол Антиохии. Однако неизвестно, мог ли этот непреклонный сторонник Халкидона представлять восточную партию в Риме. Откажемся за недоказанностью от поспешной классификации, лишь ещё раз отметив вмешательство сената. Ещё более плотная тьма обволакивает выборы второго папы Иоанна, который, несомненно, принял своё имя в честь предшественника-мученика226 — признак, недостаточный для партийной классификации понтифика; он послал в Равенну дефензора жаловаться на практику симонии, пятнавшую длительное преемство227. Аталарих ответил ему в 533 году; но он не пренебрегал обращениями и к префекту Города Сальвенцию (Salventius)228.
3. Сенат выступает в роли — как и в 483 году — учреждения, правомочного издавать законы по религиозным вопросам. Феликс IV, избранник Теодериха, проявляющий такую бдительность для сохранения церковной свободы, косвенно это признаёт. В это время вся расположенная к «сотрудничеству» аристократическая партия доминирует в политической жизни: Авиен, сын Фауста, осуществляет префектуру претория229, Репарат230 — префектуру Города. Кассиодор является магистром оффиций231; с.464 Феликс получает закон, о котором сообщают Variae, значительно расширяющий привилегии суда (for) для клириков. Он пытается защитить епископские выборы, возобновив намеченную Симмахом систему. Собрание манускриптов Новары232 сохранило датированное 530 годом praeceptum, которым папа объявляет, что он пожаловал паллий Бонифацию «в присутствии священников, диаконов и сенаторов и патрициев, своих сыновей»233. Заявление упоминает членов Курии на последнем месте, но оно связывает их с этим начинанием. То же собрание сохранило заявление (contestatio) Сената234 того же года и редакционное примечание уточняет, что это заявление Курии было вывешено в титулярных церквях Рима по приказу Феликса. Те, кто занялся бы выборами до смерти папы, говорит этот текст, потеряют половину своего имущества; что же касается преждевременных кандидатов, то они подвергаются изгнанию. Папа принял меры предосторожности, чтобы связать сенат со своим начинанием. Бонифаций не беспокоится, когда предлагает своим преемником Вигилия на синоде, состоявшемся у Св. Петра235. Liber Pontificalis не упоминает о присутствии сенаторов, но они присутствуют на собрании, на котором он отрекается, признавая себя виновным в оскорблении величия — reum se confessus est maiestatis[129]236: величия римского народа и, прежде всего, величия сената, как даёт основания полагать неоднозначное свидетельство понтификальной хроники. Сенат выразил своё несогласие: рескрипт Аталариха в 533 году упоминает сенатусконсульт, опубликованный во времена с.465 Бонифация: nobilitatis suae memores considerunt[133], quicumque in episcopatu obtinendo sive per se sive per aliam… personam aliquid promisisse declaratur, ut exsecrabilis contractus cunctis viribus effetetur[134]237. Во времена папы Иоанна II238 Аталарих связывает сенат очень строгим регламентом, желая противопоставить его симонии. Префект Города Сальвенций получает инструкцию вырезать в атриуме Св. Петра рескрипт 533 года и заявление 530 года239. Любопытный символ: последние исходящие от Курии тексты рассматривают споры клириков.
Не сенат, но группа из одиннадцати иллюстриев взяла на себя в 533 году инициативу непосредственного вмешательства в дела церкви240. Они были обеспокоены тем, что папа пренебрёг их информированием о своих переговорах с императором. Иоанн II, порывая с осмотрительностью Гормизды241, согласился санкционировать исповедание Юстиниана, упоминающее формулу, традиционно используемую монофизитами: unus de Trinitate passus est[139]242. Известен только ответ епископа243. Он извиняет своё молчание неуклюжими оправданиями с.466 и, более того, смягчает текст Юстиниана, чтобы оправдать своё одобрение244. Такой подход очерчивает конфигурацию партии245, включающей caput senatus Авиена, консула 502 года, бывших сторонников папы Симмаха, Либерия, Авита; Кассиодор присоединился к ним, сопровождаемый всем кланом homines novi, пришедшим в сенат через службу у короля, Опилионом, Ампелием, Фиделем. В общем, любопытная ассоциация для того, чтобы заниматься теологией.
У этой христианской аристократии церковная политика становится делом кланов или даже семейных традиций. Связанный с Галлией и Северной Италией потомок Фауста Нигера, Авиен, остаётся осторожным в отношении Востока. Цецины Деции защищают, по-видимому, во времена Симмаха политику префекта Василия. Аниции занимают доминирующее положение, плетя от Востока до Галлии сложную сеть многочисленных родственников. Но ветви этого огромного gens расходятся. Ветвь Пробина, ветвь Ацилиев с Фаустом Альбом со времён Одоакра удерживают позиции, близкие тем, которые защищают Деции. Симмах и его зять Боэций кажутся независимыми от этого альянса. Соперничество персонажей делит партии: оппозиция Кассиодоров Фаусту Нигеру объясняет, возможно, их неучастие в римском расколе в начале VI века. Часто смещение влияний и эволюция союзов не поддаются анализу. Достаточно нескольких примеров, чтобы мельком увидеть, что аристократия задействовала церковную политику в конфликтах своих знатных семей.
Понятно, что в начале VI века образ аристократии несколько блекнет во мнении духовенства. Легенды, которые в то же время иллюстрируют основание церквей, вполне свидетельствуют об подобных тревогах. Их авторы рисуют идеальный портрет жертвователя и уделяют гораздо больше внимания щедрости священника или диакона, чем мирянина. Вот почему эти знатные вельможи беспокоятся: они вполне готовы щедро жаловать для своего спасения, но они требуют права контролировать экономическую власть епископа. Христианский эвергетизм больше не ограничивается сотрудничеством с.467 богатых верующих для дела церкви: он создаёт возможности для конкуренции и многочисленных разногласий. Вот почему два общества, клариссимов и клириков, остаются социологически независимыми друг от друга. В Италии свидетельства социального взаимовлияния остаются гораздо более редкими, чем в Галлии. Для аристократии полуострова сенат всегда открывает возможность карьеры на стезе традиционного честолюбия или более благородного желания служить римскому миру. Конечно, обе группы сближаются многократными обменами взаимного культурного влияния. Епископ осуществляет в своей манере идеал оратора (orator), в то время как сенатор хвастается любопытством и даже теологическим мастерством: эта эволюция облегчает смещение компетенции. Вот почему новая ситуация, в то время как отношения Италии с императором осложняются церковными спорами, умножает взаимодействие политики и религии и, следовательно, возможности конфликтов. Идёт ли речь о контроле над имуществом церкви или восточной дипломатии папы, епископские преемства всё чаще становятся своего рода политическим вопросом. Таким образом аристократия пытается навязать цезарепапизм, где сенат занял бы место исчезнувшего цезаря. Но разрывающее аристократию соперничество семей, клириков и политических групп, более жёсткое вмешательство новых сил, варварского короля, и вскоре, с реконкистой, византийского императора, осложняют это начинание; оно наталкивается на сопротивление духовного общества, свидетельство чему даёт литература. Римские епископы организуют эффективную систему для управления владениями и стараются обеспечить независимость выборов понтифика. От амбиций аристократии остаётся только символический сувенир: последние тексты, исходящие из курии, которая управляла вселенной, рассматривают в VI веке церковные споры.
ПРИМЕЧАНИЯ
Exultare patres videas, pulcherrima mundi Lumina, conciliumque senum gestire Catonum Candidiore toga niveum pietatis amictum Sumere, et exuvias deponere pontificales[2]. |