Патриций Либерий

с.31 Обще­при­знан­ный пара­докс позд­не­рим­ских иссле­до­ва­ний заклю­ча­ет­ся в том, что совре­мен­ные студен­ты боль­ше оза­бо­че­ны поис­ка­ми винов­ни­ков «паде­ния Рим­ской импе­рии», чем теми людь­ми, кото­рые дей­ст­ви­тель­но его пере­жи­ли. Гиб­бон, счи­тав­ший импе­рию Анто­ни­нов апо­ге­ем чело­ве­че­ско­го бла­го­по­лу­чия, пре­крас­но знал, что дела­ет: ведёт хро­ни­ку тор­же­ства вар­вар­ства и рели­гии. Его под­ход в тече­ние сто­ле­тий ока­зы­вал вли­я­ние на нау­ку. Было обна­ру­же­но ещё мно­го винов­ных, вклю­чая сокра­ще­ние насе­ле­ния, гомо­сек­су­а­лизм и (для несколь­ко задер­жав­ше­го паде­ния) мусуль­мане.

Лишь недав­но учё­ные пере­ста­ли искать коз­лов отпу­ще­ния и ста­ли рас­смат­ри­вать то, что про­изо­шло, в менее тен­ден­ци­оз­ных выра­же­ни­ях. Это сов­па­ло с новым инте­ре­сом к миро­воз­зре­нию тех, кто пере­жил «паде­ние» и его послед­ст­вия¹.

Одна­ко искус­ст­вен­ные оце­ноч­ные суж­де­ния всё ещё при­ла­га­ют­ся к изу­чае­мым собы­ти­ям. Мета­фо­ра «паде­ния» Рима как тако­вая не исчез­ла из вооб­ра­же­ния исто­ри­ков, даже если в насто­я­щее вре­мя она, как пра­ви­ло, исклю­че­на из назва­ний книг и ста­тей. Совре­мен­ные учё­ные рас­смат­ри­ва­ют собы­тия чет­вёр­то­го—шесто­го веков как собы­тия в исто­рии Рим­ской импе­рии, тем самым начи­ная счи­тать решён­ны­ми те вопро­сы, кото­рые им сле­ду­ет зада­вать.

Поэто­му наи­бо­лее важ­ные источ­ни­ки об отно­ше­нии совре­мен­ни­ков к ката­стро­фи­че­ским собы­ти­ям этих веков пони­ма­ют­ся зача­стую непра­виль­но. Счи­та­ет­ся, без серь­ёз­ных на то дока­за­тельств, что «De ci­vi­ta­te Dei»^[1] Авгу­сти­на было адре­со­ва­но зна­чи­тель­но­му язы­че­ско­му мень­шин­ству Запад­ной импе­рии, напа­дав­ше­му на хри­сти­ан­ство². Саль­ви­ан Мас­си­лий­ский, автор захва­ты­ваю­ще­го и пре­не­бре­гае­мо­го «De gu­ber­na­tio­ne Dei»^[2], хотя и был «непа­трио­тич­ным», клас­си­фи­ци­ро­вал­ся как «полу­пе­ла­ги­а­нин» и игно­ри­ро­вал­ся как экс­цен­трик, тогда как он не был никем из них³. «De con­so­la­tio­ne phi­lo­sophiae»^[3] Боэция чита­ет­ся как лич­ный доку­мент разо­ча­ро­ва­ния и надеж­ды, но не как иско­мый на ощупь, без­успеш­ный ответ чле­на муми­фи­ци­ро­ван­ной эли­ты на непо­сти­жи­мые бед­ст­вия его мира. Ино­гда кажет­ся, что никто боль­ше не в состо­я­нии про­честь «Mo­ra­lia in Job»^[4] Гри­го­рия Вели­ко­го и тем более серь­ёз­но отне­стись к этой рабо­те как к прак­ти­че­ско­му тео­ло­ги­че­ско­му трак­та­ту, кото­рый во мно­гом точ­но так же рас­смат­ри­ва­ет с.32 жизнь в «пав­шем Риме», как он это дела­ет в отно­ше­нии собы­тий вет­хо­за­вет­ной исто­рии⁴. Слиш­ком мно­го совре­мен­ная нау­ка посвя­ща­ет вме­сто это­го вопро­сам два­дца­то­го века, сама поста­нов­ка кото­рых под­ра­зу­ме­ва­ет при­сут­ст­вие в рим­ском мире нацио­на­лиз­ма или расиз­ма, для кото­рых име­ет­ся ничтож­но мало дока­за­тельств. Что дума­ли рим­ляне о вар­ва­рах, что вар­ва­ры — о рим­ля­нах, хри­сти­ане — о языч­ни­ках, а языч­ни­ки — о хри­сти­а­нах: все эти вопро­сы изу­ча­ют­ся сего­дня очень осно­ва­тель­но и в мель­чай­ших подроб­но­стях, но они едва про­би­ва­ют­ся сквозь поверх­ность позд­ней антич­но­сти. Поза­бы­тые труды выше­упо­мя­ну­то­го пери­о­да (а их ещё мно­го — и не в послед­нюю оче­редь сре­ди них жития свя­тых — как про­ни­ца­тель­но заме­тил Моми­лья­но) могут пре­до­ста­вить ключ к отве­ту на вопрос: что сред­ний граж­да­нин Запад­ной импе­рии, к тому вре­ме­ни хри­сти­а­нин из хри­сти­ан­ской семьи, думал о мире, в кото­ром он ока­зал­ся — не обя­за­тель­но исполь­зуя такие кате­го­рии, как вар­вар, рим­ля­нин или языч­ник? Такое тео­ре­ти­че­ское иссле­до­ва­ние — тема для дру­го­го места и вре­ме­ни. Но не может быть ника­ко­го про­грес­са в уяс­не­нии, сто­ит ли даже про­во­дить тако­го рода иссле­до­ва­ние, до тех пор, пока не будут изу­че­ны и про­се­я­ны неко­то­рые кон­крет­ные свиде­тель­ства о жиз­ни и миро­ощу­ще­нии людей, дей­ст­ви­тель­но пере­жив­ших бед­ст­вия позд­ней импе­рии, в надеж­де увидеть, какие отно­ше­ния к миру суще­ст­во­ва­ли, в каких соче­та­ни­ях и с какой напря­жён­но­стью. Дан­ная ста­тья явля­ет­ся таким кон­крет­ным иссле­до­ва­ни­ем. Допол­ни­тель­ным её досто­ин­ст­вом будет рас­ши­ре­ние наших зна­ний о рас­смат­ри­вае­мой лич­но­сти, хотя про­со­по­гра­фия и не явля­ет­ся нашей глав­ной целью.

Пётр Мар­цел­лин Феликс Либе­рий (Pet­rus Mar­cel­li­nus Fe­lix Li­be­rius) впер­вые при­влёк моё вни­ма­ние, когда я работал над изу­че­ни­ем его бли­жай­ше­го совре­мен­ни­ка, Кас­си­о­до­ра, чело­ве­ка, более извест­но­го совре­мен­ным учё­ным в основ­ном из-за раз­ме­ра и осо­бен­но­сти его лите­ра­тур­но­го труда⁵. Я начал свою работу о Кас­си­о­до­ре с невы­ска­зан­ным пред­по­ло­же­ни­ем, что имею дело с одним из наи­бо­лее зна­чи­тель­ных людей в Ост­ро­гот­ском королев­стве Ита­лии нача­ла шесто­го века, но к сво­е­му огор­че­нию — а в конеч­ном ито­ге, к сво­е­му вос­хи­ще­нию, — я обна­ру­жил, что Кас­си­о­дор вовсе не был цен­тром это­го королев­ства. Чаще, чем я ожи­дал, моё вни­ма­ние отвле­ка­лось при­сут­ст­ви­ем несколь­ко более ста­рой, но не менее неуто­ми­мой фигу­ры: Либе­рия. Начав­ший служ­бу в долж­но­сти пре­фек­та пре­то­рия, когда Кас­си­о­дор был ещё ребён­ком, всё ещё пре­фект пре­то­рия сорок лет спу­стя, когда Кас­си­о­дор достиг тако­го же досто­ин­ства, и в самой гуще собы­тий ещё поз­же, в запад­ных кру­гах Кон­стан­ти­но­по­ля, где Кас­си­о­дор все­гда казал­ся лишь на вто­ро­сте­пен­ных ролях, Либе­рий не может быть про­игно­ри­ро­ван. Одна­ко Либе­рий не напи­сал книг, кото­рые были бы нам извест­ны, и мир, в кото­ром он дей­ст­во­вал с энер­ги­ей и честью в тече­ние более шести­де­ся­ти лет, при­вле­ка­ет мало с.33 вни­ма­ния совре­мен­ных учё­ных; поэто­му его репу­та­ция сре­ди исто­ри­ков не была вели­кой. Три про­со­по­гра­фи­че­ские замет­ки исчер­пы­ва­ют науч­ное зна­ние о его жиз­ни и дости­же­ни­ях⁶.

Мало вни­ма­ния, к тому же, уде­ля­ет­ся в насто­я­щее вре­мя исто­рии Гал­лии за пре­де­ла­ми франк­ских вла­де­ний в шестом веке. Стан­дарт­ные энцик­ло­пе­ди­че­ские исто­рии Фран­ции, кото­рые начи­на­ют­ся с обзо­ра рим­ской Гал­лии и рав­но­го отно­ше­ния ко всем частям стра­ны, вне­зап­но начи­на­ют смот­реть на вещи исклю­чи­тель­но с франк­ской точ­ки зре­ния, когда на сцене появ­ля­ет­ся Хло­двиг. С дру­гой сто­ро­ны, стан­дарт­ные работы о позд­ней Рим­ской импе­рии склон­ны пре­не­бре­гать дости­же­ни­я­ми не вполне рим­ских королевств-пре­ем­ни­ков, и южная Гал­лия оста­ёт­ся за рам­ка­ми пат­рио­ти­че­ско­го энту­зи­аз­ма италь­ян­цев, инте­ре­су­ю­щих­ся ост­ро­гота­ми, и испан­цев, инте­ре­су­ю­щих­ся визи­гота­ми. Поэто­му со стра­ниц «исто­рии» исче­за­ет самое зна­чи­мое дости­же­ние в карье­ре Либе­рия — два­дцать пять лет, кото­рые он про­вёл в Гал­лии в каче­стве глав­но­го граж­дан­ско­го маги­ст­ра­та ост­ро­готов. Хотя, конеч­но, он заслу­жи­ва­ет снос­ки, по край­ней мере, за при­чуд­ли­вость сво­его дости­же­ния: зани­мать в тече­ние одной жиз­ни выс­шие пра­ви­тель­ст­вен­ные долж­но­сти в Ита­лии, Гал­лии и Егип­те — такое дости­же­ние не часто фик­си­ру­ет­ся; Цезарь и Напо­ле­он Бона­парт — вот един­ст­вен­ные парал­ле­ли, кото­рые при­хо­дят на ум!

Одна­ко Либе­рий не про­сто важен и поза­быт. Он доста­точ­но типи­чен, чтобы быть полез­ным для более общих целей, изло­жен­ных выше. Он при­хо­дит из зача­ро­ван­но­го кру­га ари­сто­кра­тов позд­ней Рим­ской импе­рии, кото­рые люби­ли поздрав­лять себя с соб­ст­вен­ным вели­ко­ле­пи­ем и само­уве­рен­но пред­ска­зы­вать, в дошед­ших до нас трудах, веч­ность сво­ей сла­вы. Неуди­ви­тель­но, что они при­влек­ли мно­го вни­ма­ния. Напри­мер, род Ани­ци­ев (gens Ani­cia) — вели­кий фаво­рит совре­мен­ных учё­ных (чей энту­зи­азм побудил их без­до­ка­за­тель­но при­со­еди­нить к это­му gens мно­же­ство не свя­зан­ных с ним фигур, вклю­чая таких мало­ве­ро­ят­ных кан­дида­тов, как Кас­си­о­дор и Гри­го­рий Вели­кий), но и семей­ство, о кото­ром, в конеч­ном ито­ге, сле­ду­ет сде­лать вывод, что оно все­гда было мень­шим, чем кажет­ся на пер­вый взгляд. Воз­мож­но, было бы завы­шен­ным ожи­да­ние адми­ни­ст­ра­тив­но­го, поли­ти­че­ско­го или воен­но­го талан­та от дав­но усто­яв­шей­ся ари­сто­кра­ти­че­ской семьи; одна­ко мож­но пред­по­ло­жить, что смут­ное чув­ство nob­les­se ob­li­ge^[6] спо­соб­но при­ве­сти, даже в отсут­ст­вие тако­го талан­та, к важ­но­му поло­же­нию в миро­вых делах. Но это имен­но та эли­та элит, кото­рую один писа­тель образ­но назвал «рим­ля­на­ми Рима», кото­рая сде­ла­ла сена­тор­ский oti­um^[7] пер­во­сте­пен­ной доб­ро­де­те­лью, кото­рая оку­ну­ла палец ноги в воды обще­ст­вен­ной жиз­ни, а затем уда­ли­лась в лите­ра­тур­ную отстав­ку. Джон Мэтью спра­вед­ли­во отме­тил, что, начи­ная с кон­ца чет­вёр­то­го века граж­дан­ское пра­ви­тель­ство запад­но­го Сре­ди­зем­но­мо­рья с.34 фак­ти­че­ски всё боль­ше и боль­ше попа­да­ло на какое-то вре­мя в руки таких людей и их менее вид­ных собра­тьев-ари­сто­кра­тов⁷. Одна­ко они ока­за­лись не очень хоро­ши­ми адми­ни­ст­ра­то­ра­ми; к кон­цу шесто­го века их класс пол­но­стью отка­зал­ся от управ­ле­ния, сенат боль­ше не был осно­вой, и папа ока­зал­ся, по умол­ча­нию, глав­ным граж­дан­ским маги­ст­ра­том Рима⁸. Либе­рий, во вся­ком слу­чае, был не таков. Он при­над­ле­жал к более амби­ци­оз­но­му, более энер­гич­но­му вто­ро­му эше­ло­ну ари­сто­кра­тии: сена­тор­ско­му по ран­гу и при­ви­ле­ги­ям, но не-сена­тор­ско­му по сво­е­му жела­нию слу­жить в пра­ви­тель­стве. Эта груп­па вклю­ча­ла неко­то­рых из луч­ших и неко­то­рых из худ­ших позд­не­рим­ских ари­сто­кра­тов. Либе­рий и Кас­си­о­дор сто­я­ли на одной сто­роне, неуто­ми­мые при­спо­соб­лен­цы — на дру­гой. Если бы их класс был боль­ше, если бы Восточ­ная импе­рия под­дер­жа­ла королев­ства-пре­ем­ни­ков вме­сто того, чтобы уни­что­жать их, исто­рия запад­но­го Сре­ди­зем­но­мо­рья мог­ла быть иной⁹.

Но, неза­ви­си­мо от резуль­та­та их служ­бы, Либе­рий и немно­гие ему подоб­ные при­вле­ка­ют вни­ма­ние как те, кто при­ня­ли мир, в кото­ром они жили, не уга­сая в носталь­ги­че­ских лите­ра­тур­ных меч­та­ни­ях о про­шлом, кото­ро­го нико­гда не суще­ст­во­ва­ло. Это те, кто про­жил шестой век как муж­чи­ны и жен­щи­ны, кото­рые вери­ли, что насту­пит буду­щее. Инту­и­тив­но мож­но пред­по­ло­жить, что они так­же были луч­ши­ми пред­ста­ви­те­ля­ми народ­ных воз­зре­ний, чем более пуб­лич­но-созна­тель­ные Ани­ции и им подоб­ные. По край­ней мере, набро­сок их воз­зре­ний, вопло­щён­ный в Либе­рии, пред­ста­вит про­ти­во­вес взгляду «падаю­ще­го Рима», при­ня­то­му исклю­чи­тель­но на дове­рии от Сим­ма­ха чет­вёр­то­го — или шесто­го — сто­ле­тия.

Либе­рий дол­жен был родить­ся в 465 году или немно­гим поз­же¹⁰. Не извест­но ниче­го опре­де­лён­но­го о его семье или о его доме, хотя суще­ст­ву­ет доста­точ­но свиде­тельств, под­ска­зы­ваю­щих, что цен­тром дея­тель­но­сти его семьи была Лигу­рия¹¹. Во вся­ком с.35 слу­чае, его мало что свя­зы­ва­ет с тра­ди­ци­он­ны­ми терри­то­ри­я­ми сена­тор­ско­го пре­об­ла­да­ния, Кам­па­ни­ей и Сици­ли­ей¹², и похо­ро­нен он был в Рими­ни¹³. Если Лигу­рия — это дей­ст­ви­тель­но его pat­ria^[10], он напом­нит нам Кас­си­о­до­ра, кото­рый при­был из не-сена­тор­ско­го края на дру­гом кон­це Ита­лии, Сквил­ла­че на Иони­че­ском море. Где и как рос и вос­пи­ты­вал­ся Либе­рий до зре­ло­го воз­рас­та — так­же неиз­вест­но. Един­ст­вен­ным пись­мен­ным наследи­ем, кото­рым мы рас­по­ла­га­ем, явля­ет­ся его под­пись (sub­scrip­tio) в сино­даль­ных актах собо­ра в Оран­же в 529 году. Он явля­ет­ся полу­ча­те­лем корре­спон­ден­ции от Энно­дия, Ави­та и Кас­си­о­до­ра, но нико­гда — авто­ром.

Мы зна­ем Либе­рия по его обще­ст­вен­ной жиз­ни. Его пер­вое засвиде­тель­ст­во­ван­ное появ­ле­ние состо­я­лось в дра­ма­тич­ное и тре­вож­ное для исто­рии Ита­лии вре­мя: в послед­ние годы прав­ле­ния Одо­ак­ра. Ита­лия была избав­ле­на от пуб­лич­но­го позо­ра, испы­тан­но­го осталь­ной Запад­ной импе­ри­ей: втор­же­ния и рас­се­ле­ния вар­вар­ских орд наряду с раз­ва­лом импер­ской обо­ро­ны. И всё же исто­рия Ита­лии в пятом веке не так силь­но отли­ча­лась от исто­рии дру­гих запад­ных про­вин­ций. Вар­ва­ры были глав­ны­ми и их вой­ска были рас­квар­ти­ро­ва­ны на её зем­ле, но было сохра­не­но при­кры­тие импер­ской леги­тим­но­сти. Одо­акр был послед­ним в ряду вар­вар­ских ma­gistri mi­li­tum, номи­наль­но слу­жив­ших, а фак­ти­че­ски мани­пу­ли­ро­вав­ших запад­ны­ми импе­ра­то­ра­ми пято­го сто­ле­тия. Он пер­вым отли­чил­ся от сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, когда в 476 году решил поло­жить конец при­твор­ству и пра­вить без услуг мест­но­го импе­ра­то­ра; тем не менее, фор­маль­но его вос­ста­ние выгляде­ло как под­чи­не­ние вла­сти импе­ра­то­ра в Кон­стан­ти­но­по­ле. Фак­ти­че­ски Ита­лия про­дол­жа­ла нахо­дить­ся в руках вар­вар­ской армии; тео­ре­ти­че­ски, одна­ко, она оста­ва­лась лояль­ной частью Рим­ской импе­рии, и тео­рия нахо­ди­ла спо­соб вре­мя от вре­ме­ни про­са­чи­вать­ся в реаль­ность¹⁴.

Таким обра­зом, моло­дой Либе­рий всту­пил в обще­ст­вен­ную жизнь в закон­ном, хотя и несколь­ко сомни­тель­ной репу­та­ции, рим­ском импер­ском пра­ви­тель­стве. То, что очень моло­дые люди, каза­лось, про­дви­га­лись к высо­ким долж­но­стям (как они про­дол­жа­ли делать и при ост­ро­готах), с.36 может ука­зы­вать на некое неже­ла­ние части стар­ше­го поко­ле­ния участ­во­вать в этом фар­се; одна­ко ради само­го про­шло­го сена­тор­ские клас­сы при­ни­ма­ли свои пра­ва и обя­зан­но­сти по-ста­ро­му, и рав­но­душ­но про­дол­жа­ли испол­нять их как все­гда. Нам неиз­вест­но, в каком каче­стве Либе­рий слу­жил Одо­ак­ру в середине сво­их два­дца­тых годов. Что нам извест­но, так это то, что он оста­вал­ся стой­ким и пре­дан­ным гер­ман­ско­му режи­му вплоть до его окон­ча­тель­но­го кру­ше­ния в 493 году¹⁵.

Винов­ни­ком кру­ше­ния пра­ви­тель­ства Одо­ак­ра был ещё один вар­вар­ский захват­чик, дей­ст­во­вав­ший под пред­ло­гом пре­дан­но­сти Рим­ской импе­рии¹⁶. Кон­стан­ти­но­поль­ский импе­ра­тор Зенон назна­чил Тео­де­ри­ха сво­им намест­ни­ком, чтобы тот «отбил» нело­яль­ную про­вин­цию Ита­лию и пра­вил вме­сто импе­ра­то­ра на Запа­де. Зенон, несо­мнен­но, наде­ял­ся решить сра­зу две про­бле­мы, осла­бив вар­вар­скую власть в Ита­лии и изба­вив­шись от Тео­де­ри­ха, кото­рый мог пред­став­лять серь­ёз­ную опас­но­стью для пра­ви­тель­ства само­го Зено­на, если бы и даль­ше оста­вал­ся на Восто­ке¹⁷. После­до­вав­шая ита­лий­ская вой­на ни для кого не была бла­го­род­ным или воз­вы­шен­ным испы­та­ни­ем. Она окон­чи­лась с убий­ст­вом Одо­ак­ра Тео­де­ри­хом, кото­рый вос­поль­зо­вал­ся воз­мож­но­стью пере­ми­рия для того, чтобы ковар­но под­нять руку на сво­его сопер­ни­ка и убить его. Поми­мо добав­ле­ния ещё одно­го слоя раз­ва­лин в север­ной Ита­лии, это при­ве­ло лишь к уста­нов­ле­нию новой пра­вя­щей вла­сти, столь же лояль­ной к — и столь же гор­до неза­ви­си­мой от — импе­ра­то­ра в Кон­стан­ти­но­по­ле, как и его пред­ше­ст­вен­ник.

Либе­рий вышел из этой вой­ны невреди­мым. До само­го кон­ца вер­ный Одо­ак­ру, он с непо­ко­ле­би­мой гор­до­стью встре­тил ново­го заво­е­ва­те­ля и обрёл его бла­го­склон­ность:

Награ­дой, кото­рую Тео­де­рих наме­ре­вал­ся при­судить сво­е­му стой­ко­му побеж­дён­но­му про­тив­ни­ку, было не что иное, как пре­фек­ту­ра пре­то­рия Ита­лии, глав­ная граж­дан­ская долж­ность при его режи­ме. Конеч­но, опи­са­ние Тео­де­ри­хом (или, точ­нее, Кас­си­о­до­ром) того вооду­шев­ле­ния, с кото­рым был воз­на­граж­дён упря­мый ари­сто­крат, дати­ру­ет­ся пят­на­дца­тью года­ми после паде­ния Одо­ак­ра. Воз­мож­но, что в то вре­мя Тео­де­рих с.37 про­сто испы­ты­вал труд­но­сти в том, чтобы най­ти людей, гото­вых на него работать. Преж­ний режим Одо­ак­ра не высо­ко коти­ро­вал­ся, но он обла­дал види­мо­стью леги­тим­но­сти и был при­вы­чен, тогда как новый вар­вар­ский король — кото­рый так­же был ере­ти­ком — дол­жен был быть встре­чен, по край­ней мере, с неко­то­ры­ми коле­ба­ни­я­ми. Моло­дой чело­век не из самой луч­шей семьи, вполне воз­мож­но, был про­сто луч­шим из того, что Тео­де­рих смог най­ти.

Како­ва бы ни была при­чи­на, резуль­та­том ста­ло то, что долж­ность была пред­ло­же­на, при­ня­та и достой­но испол­не­на. Офи­ци­аль­ный взгляд на успе­хи Либе­рия как пре­фек­та пре­то­рия в этот пери­од (пред­по­ло­жи­тель­но начав­ший­ся в 493 или 494 гг. и про­дол­жав­ший­ся, как сооб­щил нам Ано­ним Вале­зия, до 500 года¹⁹) дошёл до нас в двух раз­ных, весь­ма сход­ных вер­си­ях. Одну из них писав­ший око­ло 511 года Энно­дий Пави­й­ский в льсти­вых выра­же­ни­ях адре­со­вал Либе­рию: «lap­sa, exus­ta, per­di­ta, cum te as­pe­xe­rint, con­va­les­cunt»^[12]20. В пони­ма­нии Энно­дия в испол­не­нии Либе­ри­ем долж­но­сти пре­фек­та Ита­лии выде­ля­ют­ся две осо­бен­но­сти: его фис­каль­ная поли­ти­ка и его дели­кат­ное отно­ше­ние к тому, что мож­но назвать «вар­вар­ским вопро­сом».

Как утвер­жда­ет Энно­дий, в финан­со­вых вопро­сах эффек­тив­ное отправ­ле­ние Либе­ри­ем пре­фек­ту­ры соот­вет­ст­во­ва­ло посто­ян­ной и труд­но­до­сти­жи­мой цели позд­не­рим­ско­го нало­го­об­ло­же­ния: уве­ли­че­нию дохо­дов без уве­ли­че­ния нало­го­вых ста­вок. Полу­то­ра века­ми ранее Юли­ан, буду­щий отступ­ник, будучи цеза­рем в Гал­лии пока­зал, что на самом деле не так уж труд­но совер­шить такой подвиг. Сек­рет состо­ял в том, чтобы адми­ни­ст­ра­тор эффек­тив­но соби­рал нало­ги, а не поз­во­лял накап­ли­вать недо­им­ку, ожи­дая неиз­беж­ной амни­стии, и взыс­ки­вая тем вре­ме­нем гото­вые налич­ные сред­ства за счёт уве­ли­че­ния став­ки нало­го­об­ло­же­ния и воз­ла­гая ещё более тяж­кое бре­мя на тех, кто был доста­точ­но нера­зум­ным, чтобы запла­тить то, что тре­бо­ва­лось²¹. По боль­шей части, одна­ко, адми­ни­ст­ра­то­ры позд­ней антич­но­сти зани­ма­ли пози­цию, в соот­вет­ст­вии с кото­рой доку­чать упор­ст­ву­ю­щим (обыч­но, как мы счи­та­ем, бога­тей­шим и наи­бо­лее знат­ным земле­вла­дель­цам) было менее целе­со­об­раз­но, чем доить сла­бых, пусть даже ценой воз­му­ще­ния, кото­рое мог­ло в конеч­ном ито­ге про­явить­ся в народ­ной реак­ции про­тив рим­ско­го прав­ле­ния и в пред­по­чте­нии вар­ва­ров²². По-види­мо­му, Либе­рий, как и Юли­ан, достиг цели; с таким же сооб­ще­ни­ем о его успе­хе в каче­стве сбор­щи­ка нало­гов высту­пил дру­гой офи­ци­аль­ный репор­тёр его услуг, Кас­си­о­дор:

с.38 Одна­ко свою репу­та­цию Либе­рий создал, зани­ма­ясь «вар­вар­ским вопро­сом». Сре­ди при­чин, по кото­рым Тео­де­рих, как и более ран­ние вар­вар­ские ma­gistri mi­li­tum, не пытал­ся в боль­шей сте­пе­ни пре­тен­до­вать на чисто граж­дан­ское управ­ле­ние, было все­об­щее убеж­де­ние, что толь­ко обра­зо­ван­ные ита­лий­ские ари­сто­кра­ты мог­ли заста­вить систе­му работать, — на тот момент само­оцен­ка ари­сто­кра­тов, веро­ят­но, вве­ла гер­ман­цев в заблуж­де­ние. Тео­де­рих, несо­мнен­но, так­же осо­зна­вал, что луч­шим спо­со­бом заста­вить корен­ное рим­ское насе­ле­ние при­нять гер­ман­ское прав­ле­ние было сде­лать так, чтобы оно каза­лось незна­чи­тель­но отли­чаю­щим­ся от преж­не­го импер­ско­го сти­ля прав­ле­ния, каким он, как утвер­жда­лось, был. В любом слу­чае, он про­дол­жал под­дер­жи­вать тео­рию, соглас­но кото­рой воен­ная защи­та стра­ны нахо­ди­лась в руках гер­ман­цев (и воен­ные назна­че­ния не-гер­ман­цев были ред­ки, если не, как мы увидим, неслы­хан­ны), тогда как граж­дан­ское управ­ле­ние оста­ва­лось в руках рим­лян.

Неудоб­ной точ­кой сопри­кос­но­ве­ния при Тео­де­ри­хе был вопрос рас­се­ле­ния гер­ман­цев на ита­лий­ской зем­ле. Здесь поли­ти­ка уста­нав­ли­ва­лась гер­ман­ца­ми, как это было и при преж­них ma­gistri, и при Одо­ак­ре, но испол­не­ние было остав­ле­но Либе­рию как пре­фек­ту пре­то­рия. Избран­ное им реше­ние было извест­но как de­pu­ta­tio ter­tia­rium^[14]24. Тео­ре­ти­че­ски, теперь каж­дый ита­лий­ский земле­вла­де­лец ста­но­вил­ся обя­зан­ным отдать одну треть сво­ей зем­ли гер­ман­ским посе­лен­цам. Прак­ти­че­ски, одна­ко, боль­шин­ству из них нико­гда не при­шлось отдать ни акра. Гер­ман­цев было слиш­ком мало и они были сосре­дото­че­ны в север­ной Ита­лии, где, по-види­мо­му, было доволь­но мно­го забро­шен­ных земель, кото­рые они мог­ли бес­пре­пят­ст­вен­но забрать себе. При отсут­ст­вии необ­хо­ди­мо­сти в фак­ти­че­ском изъ­я­тии земель в каче­стве заме­ны был введён налог, пред­по­ло­жи­тель­но, в раз­ме­ре одной тре­ти годо­во­го дохо­да с соб­ст­вен­но­сти вла­дель­ца. Это зву­чит обре­ме­ни­тель­но, пока мы не вспом­ним как об уме­нии круп­ных земле­вла­дель­цев укло­нять­ся от нало­гов, так и о веро­ят­но­сти того, что налог в виде ter­tiae стал основ­ной фор­мой земель­но­го нало­га в Ост­ро­гот­ском королев­стве²⁵. Как спо­соб под­дер­жа­ния ост­ро­гот­ских воору­жён­ных сил, эта мера име­ла одно неотъ­ем­ле­мое пре­иму­ще­ство: она вер­ну­ла Ита­лию под ита­лий­ский кон­троль. Вме­сто того, чтобы пола­гать­ся на защи­ту импер­ских наём­ни­ков, чьё при­сут­ст­вие было обыч­но столь же непри­ят­ным, как и при­сут­ст­вие офи­ци­аль­но «вар­вар­ских» сил (раз­ни­ца, долж­но быть, была труд­на для вос­при­я­тия, когда «рим­ские» силы были таки­ми же гер­ман­ски­ми, как и вра­же­ские), Ита­лия мог­ла теперь пола­гать­ся на обо­ро­ни­тель­ные силы, кото­рые сами преж­де все­го име­ли в виду инте­ре­сы Ита­лии. Готы пре­вра­ти­лись в мест­ное опол­че­ние, кото­рое сра­жа­лось не толь­ко за пла­ту или в с.39 надеж­де на буду­щее посе­ле­ние, но ради защи­ты сво­его реаль­но­го источ­ни­ка под­держ­ки и реаль­ную соб­ст­вен­ность, уже заня­тую ими сами­ми и их семья­ми.

При всём этом мы долж­ны всё же при­знать, что Либе­рию пред­сто­я­ло выпол­нить труд­ную зада­чу, тре­бо­вав­шую дели­кат­но­сти и гиб­ко­сти при уре­гу­ли­ро­ва­нии отдель­ных слу­ча­ев для удо­вле­тво­ре­ния отдель­ных земле­вла­дель­цев. Судя по все­му, в его успе­хе в выпол­не­нии этой зада­чи мож­но не сомне­вать­ся. Оба его совре­мен­ных почи­та­те­ля в этом соглас­ны.

Ещё одно свиде­тель­ство может быть зна­чи­мым для Либе­рия как пре­фек­та пре­то­рия. В пери­од меж­ду 507 и 511 гг. Кас­си­о­дор, будучи кве­сто­ром Тео­де­ри­ха, напи­сал неко­е­му Рому­лу пись­мо, под­твер­ждаю­щее некие при­ви­ле­гии (пред­по­ло­жи­тель­но, пра­ва соб­ст­вен­но­сти), пре­до­став­лен­ные годы назад пат­ри­ци­ем Либе­ри­ем выше­упо­мя­ну­то­му Рому­лу и его мате­ри. Было выска­за­но прав­до­по­доб­ное пред­по­ло­же­ние, что это пись­мо отно­сит­ся к посе­ле­нию — в cas­tel­lum Lu­cul­la­num близ Неа­по­ля — не кого ино­го, как послед­не­го запад­но­го импе­ра­то­ра Рому­ла Авгу­сту­ла²⁸. С дан­ной точ­ки зре­ния, это повод для воз­об­нов­ле­ния упо­мя­ну­тых при­ви­ле­гий, но, воз­мож­но, толь­ко под­твер­жде­ние их в том виде, как они были уста­нов­ле­ны режи­мом Одо­ак­ра. Во вся­ком слу­чае, если гипо­те­ти­че­ская иден­ти­фи­ка­ция это­го Рому­ла вер­на, это пока­зы­ва­ет, что раз­роз­нен­ные фрак­ции про­дол­жа­ли жить вме­сте в срав­ни­тель­ной гар­мо­нии в тече­ние пери­о­да прав­ле­ния Тео­де­ри­ха. Что каса­ет­ся Либе­рия, то этот факт может быть так­же при­ме­ром осо­бой заботы, кото­рую он про­явил, чтобы видеть все сто­ро­ны были уми­ротво­рён­ны­ми и полу­чив­ши­ми воз­мож­ность быть при­част­ны­ми к про­цве­та­нию ново­го режи­ма.

с.40 Срок пре­бы­ва­ния Либе­рия на посту пре­фек­та пре­то­рия завер­шил­ся в 500 году, по слу­чаю един­ст­вен­но­го визи­та Тео­де­ри­ха в Рим. Этот визит сов­пал с пери­о­дом осо­бой гар­мо­нии меж­ду Тео­де­ри­хом и самой, пожа­луй, недо­воль­ной фрак­ци­ей в стране — выс­шим сло­ем орто­док­саль­ных хри­сти­ан-като­ли­ков²⁹. Тео­де­рих встал на сто­ро­ну этой фрак­ции в деле, свя­зан­ном с пап­ски­ми выбо­ра­ми 499 года, когда орто­док­саль­ная пар­тия избра­ла Сим­ма­ха (при­шель­ца из Сар­ди­нии, несмот­ря на имя³⁰), а мень­шин­ство избра­ло пре­сви­те­ра по име­ни Лав­рен­тий. Став­кой был бого­слов­ский вопрос — сбли­же­ние с Восточ­ной импе­ри­ей, с кото­рой Рим нахо­дил­ся в состо­я­нии рас­ко­ла с 484 года из-за восточ­ной оппо­зи­ции хри­сто­ло­ги­че­ским опре­де­ле­ни­ям Хал­кедо­на, осо­бен­но пото­му, что эта оппо­зи­ция про­яви­лась в «Эно­ти­коне» Зено­на³¹. В кон­це 490-х гг. папа Ана­ста­сий II, по-види­мо­му, заиг­ры­вал с ком­про­мис­сом, пыта­ясь вос­ста­но­вить цер­ков­ное един­ство, но пап­ские выбо­ры 499 года озна­ме­но­ва­ли три­умф бес­ком­про­мисс­ной пар­тии.

Тео­де­рих встал на сто­ро­ну Сим­ма­ха не по каким-то изощ­рён­ным бого­слов­ским сооб­ра­же­ни­ям, но видя в этом спо­соб утвер­жде­ния неза­ви­си­мо­сти Ита­лии от Кон­стан­ти­но­по­ля и сохра­не­ния вер­но­сти сво­их под­дан­ных. Пока Рим нахо­дил­ся в рас­ко­ле с Кон­стан­ти­но­по­лем, Тео­де­рих мог встать на сто­ро­ну рим­ской церк­ви и рас­счи­ты­вать на её под­держ­ку в сво­их соб­ст­вен­ных попыт­ках сохра­нить дру­же­ст­вен­ную неза­ви­си­мость от Кон­стан­ти­но­по­ля. С дру­гой сто­ро­ны, те, кто согла­сил­ся бы на ком­про­мисс с Кон­стан­ти­но­по­лем по дог­ме, пред­став­ля­ли потен­ци­аль­ную опас­ность для соб­ст­вен­но­го режи­ма Тео­де­ри­ха. Как толь­ко восточ­но-запад­ный рас­кол был завер­шён новым режи­мом Юсти­на в 519 году, про­бле­мы Тео­де­ри­ха с като­ли­че­ской ари­сто­кра­ти­ей Ита­лии нача­ли усу­губ­лять­ся, и так про­дол­жа­лось до его смер­ти в 526 году.

Но в 500 году всё было свет­ло и сла­дост­но.

с.41 Мы можем пред­ста­вить, что Либе­рий был осо­бен­но чест­во­ван гот­ским пра­ви­те­лем по это­му пово­ду и отправ­лен в почёт­ную отстав­ку с пом­пез­ной цере­мо­ни­ей³⁵. Фео­дор слу­жил не так дол­го, как Либе­рий, — воз­мож­но, все­го лишь три года³⁶ — до того, как его, в свою оче­редь, сме­нил менее выдаю­щий­ся, но более опыт­ный функ­ци­о­нер, стар­ший Кас­си­о­дор, чья пре­фек­ту­ра обес­пе­чи­ла стар­то­вую пло­щад­ку для карье­ры его крас­но­ре­чи­во­го, но не запы­хав­ше­го­ся сына³⁷.

Сле­дую­щее деся­ти­ле­тие жиз­ни Либе­рия, с середи­ны его трид­ца­тых до середи­ны соро­ко­вых годов, про­шло в полу­пуб­лич­ной отстав­ке. Он не зани­мал государ­ст­вен­ных долж­но­стей, но был слиш­ком молод, чтобы надол­го уда­лить­ся в заго­род­ные поме­стья. Мы неод­но­крат­но слы­шим о нём в этот пери­од в Равен­не (что пока­зы­ва­ет его инте­рес к поли­ти­ке)³⁸.

В одном слу­чае этот инте­рес при­нял кон­крет­ную фор­му, о кото­рой сохра­ни­лось свиде­тель­ство: в 506 году Либе­рий был назна­чен наблюдать за выбо­ра­ми ново­го епи­ско­па Акви­леи. Несмот­ря на то, что его лич­ное вли­я­ние мог­ло поз­во­лить ему протолк­нуть через про­цесс выбо­ров духо­вен­ст­вом, зна­тью и наро­дом сво­его соб­ст­вен­но­го кан­дида­та, Либе­рий пред­по­чёл стро­го сле­до­вать пра­ви­лам. Он назна­чил себе кол­ле­гу для наблюде­ния за выбо­ра­ми. Хотя сам он пред­по­чи­тал кан­дида­та, кото­рый и вышел победи­те­лем (некий Мар­цел­лин), он воз­дер­жал­ся от вся­ких, кро­ме самых уме­рен­ных, похвал, поз­во­лив собра­нию при­сту­пить к тща­тель­но­му рас­смот­ре­нию досто­инств кан­дида­та. Резуль­та­том ста­ло избра­ние, кото­рое не было еди­но­глас­ным, но кото­рое, бла­го­да­ря щепе­тиль­ной бес­при­страст­но­сти Либе­рия, мог­ло быть при­ня­то все­ми пар­ти­я­ми в Акви­лее³⁹.

Эти собы­тия при­об­ре­та­ют бо́льшее зна­че­ние, будучи поме­щён­ны­ми в кон­текст. Мы узна­ём о них из пись­ма, состав­лен­но­го Энно­ди­ем от име­ни пра­вя­ще­го папы Сим­ма­ха⁴⁰. Понят­но, что избра­ние Мар­цел­ли­на при­вет­ст­во­ва­лось, посколь­ку пред­став­ля­ло собой тор­же­ство про­сим­ма­хов­ской пар­тии в Акви­лее над рас­коль­ни­че­ской лав­рен­тьев­ской фрак­ци­ей, оста­вав­шей­ся бес­по­ко­я­щим фак­то­ром в цер­ков­ной поли­ти­ке до выбо­ров пре­ем­ни­ка Сим­ма­ха, Горм­из­ды, в 514 году, и кото­рая, воз­мож­но, нико­гда не была более бес­по­кой­ной, чем в 506 году. Кон­троль за Акви­ле­ей был важен пото­му, что кафед­ра отве­ча­ла за утвер­жде­ние епи­скоп­ских с.42 выбо­ров по всей севе­ро-восточ­ной Ита­лии. Когда Акви­лея выпа­ла из согла­сия с Римом, как это про­изо­шло в спо­ре о «Трёх Гла­вах» во вто­рой поло­вине шесто­го века, вызван­ное этим недо­воль­ство на этой исклю­чи­тель­но важ­ной в воен­ном отно­ше­нии терри­то­рии было серь­ёз­ным⁴¹. Таким обра­зом, пер­вое вовле­че­ние Либе­рия в цер­ков­ные дела пока­зы­ва­ет, что он заво­е­вал бла­го­дар­ность и одоб­ре­ние рим­ской орто­док­саль­ной пар­тии в важ­ном вопро­се.

В то же вре­мя Либе­рий имел в виду и более част­ные сооб­ра­же­ния. В 507 году он дол­жен был про­следить за вступ­ле­ни­ем в обще­ст­вен­ную жизнь сво­его сына Венан­ция. Если оце­ни­вать осо­бое пре­вос­ход­ство Либе­рия, то его сле­ду­ет рас­смат­ри­вать в срав­не­нии с быст­рым пере­хо­дом его сына от без­вест­но­сти к без­вест­но­сти. У Либе­рия был не один сын и, по край­ней мере, одна дочь⁴². Един­ст­вен­ный ребё­нок, о кото­ром мы что-то зна­ем, — Венан­ций. Наи­бо­лее веро­ят­ное раз­ре­ше­ние вызы­вае­мых свиде­тель­ства­ми затруд­не­ний состо­ит в том, что сын слу­жил кон­су­лом в 507 году; одна­ко необ­хо­ди­мо доба­вить, что в таком слу­чае честь и сла­ва это­го собы­тия при­над­ле­жа­ли ско­рее его отцу. Кон­суль­ство, почёт­ная долж­ность для част­ных граж­дан, кото­ро­му было суж­де­но про­дер­жать­ся лишь до 541 года, при­со­еди­ня­лось в тот пери­од к обыч­но­му заня­тию долж­но­стей кве­сто­ра и пре­то­ра, как отли­чий для моло­до­го чело­ве­ка⁴³. Те же гор­дость и энту­зи­азм, что при­внёс Сим­мах в орга­ни­за­цию пре­тор­ских игр в 401 году, несо­мнен­но, были про­яв­ле­ны доста­точ­но бога­ты­ми отца­ми кон­су­лов в нача­ле шесто­го века⁴⁴. Нет ника­ких дока­за­тельств, поз­во­ля­ю­щих пред­по­ло­жить, что Либе­рий был необык­но­вен­но богат или осо­бо рас­то­чи­те­лен, одна­ко кон­суль­ство его сына долж­но было во вто­рой раз в тече­ние деся­ти­ле­тия озна­ме­но­вать цен­траль­ное место его семьи на пуб­лич­ном зре­ли­ще в Риме. Это явно было воз­на­граж­де­ни­ем со сто­ро­ны ост­ро­гот­ско­го пра­ви­тель­ства за ока­зан­ные отцом услу­ги, вклю­чая, воз­мож­но, услу­ги неофи­ци­аль­ные, во имя цер­ков­но­го мира ока­зан­ные Либе­ри­ем после остав­ле­ния пре­фек­ту­ры.

О его сыне нам мало извест­но. Един­ст­вен­ное зна­чи­мое упо­ми­на­ние о Венан­ции содер­жит­ся в пись­ме Кас­си­о­до­ра во вре­мя его воз­веде­ния в ранг co­mes do­mes­ti­co­rum va­cans, где-то меж­ду 507 и 511 гг.⁴⁵ Эта долж­ность была совер­шен­но бес­со­дер­жа­тель­ной, как пред­по­ла­га­ет её назва­ние, и един­ст­вен­ная её функ­ция заклю­ча­лась в том, чтобы при­сво­ить её обла­да­те­лю ранг il­lustris, а вме­сте с ним — и член­ство в рим­ском сена­те. Оче­вид­но, в этот пери­од толь­ко чле­ны сена­тор­ско­го сосло­вия, зани­мав­шие долж­но­сти ран­га il­lustris, мог­ли фак­ти­че­ски участ­во­вать в заседа­ни­ях сена­та — тре­бо­ва­ние, с.43 кото­рое пер­во­на­чаль­но мог­ло быть вызва­но неже­ла­ни­ем эли­ты в ином слу­чае при­ни­мать уча­стие в обще­ст­вен­ной жиз­ни. К тому вре­ме­ни, одна­ко, dig­ni­tas va­cans исполь­зо­ва­лась как спо­соб пре­до­став­ле­ния титу­ла без обре­ме­не­ния долж­но­стью. В свя­зи с воз­вы­ше­ни­ем Венан­ция воз­ни­ка­ет любо­пыт­ный вопрос об отне­се­нии кон­суль­ства к тако­му ран­гу: каза­лось бы, на осно­ва­нии это­го, по обще­му при­зна­нию, скуд­но­го свиде­тель­ства, что теперь кон­су­лат был совер­шен­но пустым досто­ин­ст­вом и сам по себе не пре­до­став­лял даже ран­га il­lustris. Сле­до­ва­тель­но, мы при­хо­дим к извра­щён­ной ситу­а­ции, когда con­sul rei pub­li­cae Ro­ma­no­rum не будет впра­ве участ­во­вать впо­след­ст­вии в заседа­ни­ях рим­ско­го сена­та без какой-либо допол­ни­тель­ной почёт­ной долж­но­сти, такой, как эта⁴⁶.

Мы счи­та­ем, что Кас­си­о­дор всту­пил в долж­ность кве­сто­ра не ранее нача­ла года индик­та осе­нью 507 года. Поэто­му пись­ма о воз­вы­ше­нии Венан­ция на самом деле дати­ру­ют празд­но­ва­ние его кон­су­ла­та зад­ним чис­лом, по край­ней мере, на несколь­ко меся­цев. Исхо­дя из это­го пред­по­ло­же­ния, пора­зи­тель­но, что они не упо­ми­на­ют о кон­суль­стве полу­ча­те­ля долж­но­сти. Мож­но утвер­ждать, что это явля­ет­ся доста­точ­ным дока­за­тель­ст­вом для отри­ца­ния того, что кон­сул 507 года дей­ст­ви­тель­но был сыном Либе­рия; но более веро­ят­ное тол­ко­ва­ние заклю­ча­ет­ся в том, что кон­суль­ство не было сочте­но заслу­жи­ваю­щим упо­ми­на­ния по срав­не­нию с член­ст­вом в сена­те. Во вся­ком слу­чае, пись­мо Кас­си­о­до­ра с поздрав­ле­ни­ем Венан­цию и его сооб­ще­ние о про­дви­же­нии в сенат пред­по­ла­га­ют, что их авто­ру было труд­но най­ти у моло­до­го чело­ве­ка заслу­жи­ваю­щие похва­лы досто­ин­ства⁴⁷. Имен­но по дан­ной при­чине эти два пись­ма явля­ют­ся одни­ми из самых важ­ных источ­ни­ков инфор­ма­ции о ран­ней карье­ре Либе­рия. Чтобы оправ­дать воз­вы­ше­ние сына, Кас­си­о­дор похва­лил отца, а затем закон­чил жал­ким софиз­мом, что досто­ин­ства сына мож­но было пред­чув­ст­во­вать по дости­же­ни­ям отца: «Per­pen­di­te, pat­res con­scrip­ti, si hanc sub­olem in­re­mu­ne­ra­tam re­lin­que­re de­bui­mus, cui­us auc­to­rem tot exi­mia fe­cis­se re­ti­ne­mus»^[19]48. От моло­до­го чело­ве­ка, гово­рит нам Кас­си­о­дор, теперь ожи­да­ет­ся, что он посвя­тит себя более пре­крас­ным делам: «Lit­te­ra­rum si­qui­dem stu­dia, quae cunctis ho­no­ri­bus suo sunt dig­na suffra­gio, se­du­lus perscru­ta­tor as­se­que­ris, ad­dens cla­ri­ta­ti ge­ne­ris in­ge­nium sua­vi­ter elo­quen­tis. In­cum­be er­go ta­li­bus stu­diis, ama quae in te re­mu­ne­ra­ta cog­nos­cis, ut nostra quo­que iudi­cia cum tuis pro­vec­ti­bus ten­das»^[20]49. Мы нико­гда боль­ше не услы­шим о нём, если толь­ко он не один из тех, кто ответ­ст­вен за высо­ко­пар­ные сти­хи погре­баль­ной над­пи­си его отца спу­стя пол­ве­ка.

Пона­ча­лу это кажет­ся пора­зи­тель­ным, но по раз­мыш­ле­нии — в мень­шей сте­пе­ни. Пред­по­ла­гая, что Венан­ций дожил до зре­ло­го воз­рас­та, мы мог­ли бы ожи­дать услы­шать нечто вели­кое о сыне столь неуто­ми­мо­го слу­ги государ­ства. И всё же, ско­рее все­го, дело в том, что с.44 сын Либе­рия достиг тако­го соци­аль­но­го отли­чия, кото­ро­го не знал его отец, про­ис­хо­див­ший из семьи, не отно­сив­шей­ся к выс­ше­му обще­ству; что он при­нял при­выч­ки и цен­но­сти эли­ты, к кото­рой его отец не при­над­ле­жал по рож­де­нию; и что любой талант Венан­ция вме­сто обще­ст­вен­ной жиз­ни, воз­мож­но, был рас­тра­чен в носталь­ги­че­ской лите­ра­тур­ной отстав­ке. Если он не стал мона­хом, то кажет­ся веро­ят­ным, что он обра­тил­ся к про­шло­му, игно­ри­ро­ва­ни­ем кото­ро­го доволь­ст­во­вал­ся его отец, и поэто­му ока­зал­ся перед тем же тупи­ком, свой выход из кото­ро­го Боэций попы­тал­ся объ­яс­нить в «Уте­ше­нии фило­со­фи­ей». Пред­по­ла­гая — и это не труд­но сде­лать — что Венан­ций имел мень­ший лите­ра­тур­ный талант, чем Боэций, мы не долж­ны удив­лять­ся тому, что боль­ше не слы­шим о нём. Его отец до сих пор при­вле­ка­ет наше вни­ма­ние — про­дол­жая жить в «реаль­ном мире» шесто­го века и пока­зы­вая нам путь в буду­щее.

Соб­ст­вен­ный пери­од без­де­я­тель­но­сти Либе­рия подо­шёл к кон­цу вско­ре после уда­ле­ния его сына на лите­ра­тур­ный покой. В 508 году Тео­де­рих рас­про­стра­нил свою власть на южную Гал­лию, за счёт бур­гун­дов и в защи­ту Визи­гот­ско­го королев­ства, общую гра­ни­цу с кото­рым пре­до­ста­ви­ла ему эта терри­то­ри­аль­ная экс­пан­сия. Несмот­ря на преж­ние раз­но­гла­сия (напри­мер, в бит­ве на Ката­ла­ун­ских полях в 451 году), ост­ро­готы и визи­готы были доста­точ­но близ­ки­ми роди­ча­ми для того, чтобы Тео­де­рих стал номи­наль­ным реген­том, пока король визи­готов был несо­вер­шен­но­лет­ним, и поэто­му его экс­пан­сия в Гал­лию послу­жи­ла как семей­ным, так и обще­ст­вен­ным целям⁵⁰. Сна­ча­ла Тео­де­рих посчи­тал нуж­ным пра­вить сво­ей частью Гал­лии через вика­рия Гемел­ла, пред­по­ло­жи­тель­но отчи­ты­вав­ше­го­ся, в первую оче­редь, перед пре­фек­том пре­то­рия Ита­лии — в тот пери­од вид­ным ари­сто­кра­том Фау­стом (пре­фек­том 507—512 гг.)⁵¹. Одна­ко со вре­ме­нем Тео­де­рих, по-види­мо­му, счёл, что было бы луч­ше иметь в Гал­лии более высо­ко­по­став­лен­но­го пред­ста­ви­те­ля, чело­ве­ка с бо́льши­ми авто­ри­те­том и неза­ви­си­мо­стью. Дату его реше­ния опре­де­лить труд­но, но похо­же, что Либе­рий высту­пил в каче­стве пер­во­го назна­чен­но­го гота­ми пре­фек­та пре­то­рия Гал­лии в 511 году⁵².

Назна­че­ние Либе­рия, воз­мож­но, реши­ло боль­ше про­блем, чем о том у нас име­ет­ся свиде­тельств. Тео­де­ри­ху был нужен кто-то, кому он мог бы абсо­лют­но дове­рять, чтобы пра­вить в каче­стве намест­ни­ка по ту сто­ро­ну Альп; слиш­ком боль­шая неза­ви­си­мость у пре­фек­та мог­ла сде­лать его отдель­ной силой, рас­смат­ри­ваю­щей­ся как рав­ная с дру­ги­ми сила­ми в Гал­лии (фран­ка­ми, с.45 бур­гун­да­ми, визи­гота­ми) в ущерб ост­ро­готам. Но от сена­тор­ской ари­сто­кра­тии Ита­лии нель­зя было ожи­дать посто­ян­ной постав­ки кан­дида­тов, гото­вых окон­ча­тель­но уехать в Гал­лию во имя государ­ст­вен­ной служ­бы. Либе­рий был готов отпра­вить­ся, и был готов остать­ся на бес­пре­цедент­ный пери­од. Кажет­ся разум­ным пред­по­ло­жить, что в Гал­лии у него была какая-то при­вя­зан­ность, удер­жи­вав­шая его там так дол­го. Мы уже пред­по­ло­жи­ли, что ита­лий­ской pat­ria Либе­рия мог­ла быть Лигу­рия, и так­же было выска­за­но мне­ние, что его жена, Агре­ция, — извест­ная из Vi­ta^[22] Цеза­рия Аре­лат­ско­го — мог­ла иметь галль­ское про­ис­хож­де­ние. Воз­мож­но даже, что она была вто­рой женой, посколь­ку всё ещё посто­ян­но сопро­вож­да­лась доче­рью в кон­це 510-х гг., когда Либе­рий раз­ме­нял свой шестой деся­ток⁵³. Так­же воз­мож­но, конеч­но, что Либе­рий отпра­вил­ся в Гал­лию про­сто из чув­ства пат­рио­ти­че­ско­го дол­га⁵⁴.

Воз­мож­но, на началь­ном эта­пе долж­ность Либе­рия в Гал­лии была менее все­объ­ем­лю­щей. Цити­ру­е­мое выше пись­мо Энно­дия, вос­хва­ля­ю­щее Либе­рия за служ­бу пре­фек­том пре­то­рия Ита­лии, дати­ру­ет­ся кон­цом 511 года (воз­мож­но, нача­лом 512) и ука­зы­ва­ет, что Либе­рий уже нахо­дил­ся в Гал­лии в каком-то руко­во­дя­щем каче­стве и вер­нул­ся:

Было выска­за­но пред­по­ло­же­ние, что фак­ти­че­ски срок пре­бы­ва­ния Либе­рия в пре­фек­ту­ре южной Гал­лии вос­хо­дит к 508 году, и что в самом нача­ле вика­рий Гемелл был офи­ци­аль­ным рези­ден­том, тогда как Либе­рий испол­нял пре­фек­ту­ру из ком­фор­та­бель­ной рези­ден­ции в Ита­лии⁵⁶. Это пред­став­ля­ет­ся крайне мало­ве­ро­ят­ным. Пись­ма Кас­си­о­до­ра, назна­чаю­щие Гемел­ла vi­ca­rius prae­fec­to­rum для Гал­лии, исполь­зу­ют выра­же­ния, не остав­ля­ю­щие там же места для пре­фек­та пре­то­рия с выс­шей ответ­ст­вен­но­стью. Поз­же пись­ма в Va­riae к Гемел­лу (дати­ру­е­мые 508—511 гг.) каса­ют­ся цело­го ряда про­блем, отно­ся­щих­ся к сфе­ре пре­фек­та пре­то­рия⁵⁷. Дей­ст­ви­тель­но, свиде­тель­ства Va­riae, как пра­ви­ло, ука­зы­ва­ют ско­рее на более позд­нюю, чем на более ран­нюю дату назна­че­ния Либе­рия, посколь­ку не вклю­ча­ют ника­ких писем, под­ра­зу­ме­ваю­щих его назна­че­ние, и самая ран­няя часть корре­спон­ден­ции, адре­со­ван­ная ему в его галль­ской долж­но­сти, дати­ру­ет­ся 526 годом. Посколь­ку Кас­си­о­дор оста­вил долж­ность кве­сто­ра где-то в середине 511 года, это обсто­я­тель­ство поз­во­ля­ет подо­зре­вать, что к тому вре­ме­ни Либе­рий не был офи­ци­аль­но постав­лен на долж­ность.

с.46 Свиде­тель­ства, таким обра­зом, несколь­ко про­ти­во­ре­чи­вы⁵⁸. Луч­шее реше­ние состо­ит в пред­по­ло­же­нии, что Либе­рий был назна­чен и в пер­вый раз посе­тил Гал­лию в 511 году, вер­нул­ся в Ита­лию в кон­це это­го года и затем окон­ча­тель­но отпра­вил­ся в Гал­лию в 512 году⁵⁹. Мы боль­ше не слы­шим о воз­вра­ще­нии Либе­рия в Ита­лию до 534 года. В тече­ние все­го про­шед­ше­го вре­ме­ни он слу­жил в Гал­лии в каче­стве пре­фек­та пре­то­рия — самое дли­тель­ное непре­рыв­ное пре­бы­ва­ние в долж­но­сти это­го ран­га, извест­ное с древ­но­сти. Служ­ба не была бед­на собы­ти­я­ми и мы не оста­ём­ся в неведе­нии о её наи­бо­лее важ­ных момен­тах.

Похо­же, что обыч­но пре­фект про­жи­вал в Арле, неда­ле­ко от север­ной и запад­ной гра­ниц ост­ро­гот­ской терри­то­рии. Име­ет осо­бое зна­че­ние, что в пер­вые годы служ­бы Либе­рия дей­ст­ви­тель­ной север­ной гра­ни­цей гот­ской вла­сти была река Дюранс⁶⁰. Про­жи­ва­ние в Арле поз­во­ля­ло Либе­рию извле­кать поль­зу из акку­рат­но­го сопри­кос­но­ве­ния вла­стей, посколь­ку епи­скоп Арля так­же был назна­чен пред­ста­ви­те­лем пап­ства в Гал­лии в этот пери­од. На всём про­тя­же­нии пре­бы­ва­ния Либе­рия в Гал­лии это епи­скоп­ство зани­мал заме­ча­тель­ный Цеза­рий, чьи дости­же­ния всё ещё слиш­ком мало оце­не­ны учё­ны­ми.

Пер­вая часть свиде­тельств о дея­тель­но­сти Либе­рия в Гал­лии каса­ет­ся, веро­ят­но, само­го нача­ла его пре­бы­ва­ния в долж­но­сти. Это пись­мо Ави­та Вьенн­ско­го, вос­хва­ля­ю­щее его спо­соб­но­сти как миротвор­ца и вос­ста­но­ви­те­ля поряд­ка в разди­рае­мом вой­ной Про­ван­се. Либе­рий, по-види­мо­му, обра­щал­ся к Ави­ту за помо­щью в выку­пе плен­ни­ков, захва­чен­ных во вре­мя послед­них воен­ных дей­ст­вий. Из пись­ма Ави­та мы узна­ём, что Гемелл был всё ещё на месте — дей­ст­вуя теперь, несо­мнен­но, как вика­рий Либе­рия:

Вос­ста­нов­ле­ние поряд­ка явля­ет­ся так­же темой пись­ма Энно­дия, отно­ся­ще­го­ся к нача­лу пре­бы­ва­ния Либе­рия в долж­но­сти. В нём Энно­дий про­сит, чтобы Либе­рий ока­зал помощь род­ст­вен­ни­це, некой Камел­ле intra Gal­lias^[27], овдо­вев­шей и во вто­рой раз захва­чен­ной в плен на войне. В част­но­сти, Энно­дий про­сит «ut vel de ca­sel­lu­lis ip­sius or­di­na­tio­ne vestra, dum ab eis fis­ci one­ra de­ri­van­tur, ad prae­fa­tae ali­men­ta suf­fi­ciant»^[28]62.

Из это­го скуд­но­го свиде­тель­ства ясно, что, ока­зав­шись в Гал­лии, Либе­рий про­вёл, во вто­рой раз в жиз­ни, уми­ротво­ре­ние и устро­е­ние наро­да, с.47 дав­но стра­дав­ше­го от раз­лич­ных вар­вар­ских захват­чи­ков и наде­яв­ше­го­ся теперь обре­сти покой под ост­ро­гот­ской вла­стью. Как и в Ита­лии, Либе­рию посчаст­ли­ви­лось, что его начи­на­ние было успеш­ным — в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни пото­му, что внеш­ние обсто­я­тель­ства, над кото­ры­ми он не имел ника­ко­го кон­тро­ля, поз­во­ля­ли ему в тече­ние мно­гих лет зани­мать­ся мир­ной дея­тель­но­стью. В Ита­лии, одна­ко, его дости­же­ния не были дол­го­веч­ны­ми.

Основ­ные извест­ные собы­тия пре­фек­ту­ры Либе­рия были свя­за­ны с выдаю­щей­ся лич­но­стью Цеза­рия. Ясно, что их отно­ше­ния были таки­ми, от кото­рых выиг­ра­ли обе сто­ро­ны. Совре­мен­ный био­граф Цеза­рия при­пи­сы­ва­ет Либе­рию граж­дан­ский мир и про­цве­та­ние, дав­шие Цеза­рию воз­мож­ность созвать в сво­ей про­вин­ции пять цер­ков­ных собо­ров⁶³. Но, похо­же, эти отно­ше­ния ока­за­ли ещё боль­шее воздей­ст­вие на само­го Либе­рия. Имен­но в Гал­лии, в кон­так­те с Цеза­ри­ем, Либе­рий стал боль­ше, чем про­сто ещё одним амби­ци­оз­ным государ­ст­вен­ным слу­жа­щим, и раз­вил уни­каль­ное соче­та­ние качеств, кото­рые долж­ны были отли­чить осталь­ную часть его дол­гой карье­ры.

От пер­вых лет пре­фек­ту­ры Либе­рия у нас оста­лась счаст­ли­вая кар­ти­на согла­сия, суще­ст­во­вав­ше­го с само­го нача­ла меж­ду пре­фек­том и епи­ско­пом. Где-то меж­ду 517 и 520 гг., рас­ска­зы­ва­ет нам био­граф-оче­видец, епи­скоп Апол­ли­на­рий Валанс­ский, стар­ший брат более вли­я­тель­но­го Ави­та Вьенн­ско­го, совер­шил сво­его рода цере­мо­ни­аль­ное шест­вие по Роне, при­вет­ст­вуя епи­ско­пов горо­дов, кото­рые он посе­щал, и, в свою оче­редь, тор­же­ст­вен­но при­вет­ст­ву­е­мый ими. Ярко изо­бра­же­на сце­на в Арле:

После этой задерж­ки почтен­ный турист отпра­вил­ся в Мар­сель.

Одна­ко тако­го рода обще­ст­вен­ная гар­мо­ния была доста­точ­но рас­про­стра­не­на в позд­не­рим­ском мире; это не все­гда озна­ча­ло что-то более глу­бо­кое, чем соблюде­ние веж­ли­во­сти в пуб­лич­ных отно­ше­ни­ях (хотя, конеч­но, отсут­ст­вие тако­го согла­сия было так­же доста­точ­но рас­про­стра­не­но). Нам, одна­ко, исклю­чи­тель­но повез­ло с тем, что у нас есть допол­ни­тель­ный доку­мент об отно­ше­ни­ях меж­ду Либе­ри­ем и Цеза­ри­ем в этот пере­лом­ный момент в жиз­ни Либе­рия, и вдвойне повез­ло най­ти в этом доку­мен­те дослов­ные пока­за­ния не менее чем трёх оче­вид­цев собы­тий. Сам Либе­рий явля­ет­ся одним из этих свиде­те­лей.

с.48 Речь идёт о повест­во­ва­нии во вто­рой кни­ге Vi­ta Цеза­рия Аре­лат­ско­го, состав­лен­ной его уче­ни­ка­ми вско­ре после его смер­ти в 542 году⁶⁵. Эта Vi­ta заслу­жи­ва­ет боль­ше­го дове­рия, чем обыч­ное содер­жа­ние таких житий: авто­ры сами были свиде­те­ля­ми боль­шей части того, о чём они сооб­ща­ли, и даже при­бе­га­ли к необыч­но­му при­ё­му разде­ле­ния повест­во­ва­ния на гла­вы, напи­сан­ные раз­ны­ми оче­вид­ца­ми, с целью как мож­но более уси­лить воздей­ст­вие лич­но­го впе­чат­ле­ния на повест­во­ва­тель­ную досто­вер­ность. Во вто­рой кни­ге опи­са­ны собы­тия, про­ис­хо­див­шие при уча­стии Либе­рия; авто­ра­ми явля­ют­ся свя­щен­ник Мес­си­ан и диа­кон Сте­фан. Эти писа­те­ли не столь высо­ко­го ран­га, как их соав­то­ры епи­ско­пы Кипри­ан, Фир­мин и Вивен­ций, но они были сотруд­ни­ка­ми и сорат­ни­ка­ми Цеза­рия до момен­та его смер­ти, поэто­му их свиде­тель­ства осо­бен­но непо­сред­ст­вен­ны и впе­чат­ля­ю­щи.

Эпи­зо­ды из вто­рой кни­ги Vi­ta не свя­за­ны еди­ной повест­во­ва­тель­ной нитью и из их рас­по­ло­же­ния в кни­ге нель­зя сде­лать ника­ких дога­док отно­си­тель­но вре­ме­ни собы­тий. Совре­мен­ный био­граф Цеза­рия дати­ру­ет их 527 годом, в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни осно­вы­ва­ясь на упо­ми­на­нии визи­гот­ских налёт­чи­ков и на свиде­тель­стве Про­ко­пия о дого­во­ре, заклю­чён­ном в 527 году меж­ду визи­гот­ским коро­лём Ама­ла­ри­хом и юным ост­ро­гот­ским коро­лём Ата­ла­ри­хом, и оста­но­вив­шем­ся, нако­нец, на Роне как на север­ной гра­ни­це их королевств⁶⁶. Но так­же воз­мож­но, что упо­мя­ну­тое био­гра­фом Цеза­рия собы­тие име­ло место где-то меж­ду 512 и 523 гг., когда река Дюранс была север­ной гра­ни­цей ост­ро­гот­ской терри­то­рии, посколь­ку опи­сан­ный здесь набег про­хо­дит через эту реку там, где меж­ду 512 и 523 гг. была сво­его рода ничей­ная зем­ля. К сча­стью, дата для нас не суще­ст­вен­на, если пом­нить, что опи­сан­ные здесь собы­тия долж­ны были иметь место где-то меж­ду 512 и 527 гг., когда Либе­рий нахо­дил­ся в воз­расте от 47 до 62 лет, доста­точ­но зре­лом, чтобы счи­тать­ся с воз­мож­но­стью смер­ти сре­ди опас­но­стей рим­ской при­гра­нич­ной жиз­ни.

В Vi­ta име­ют­ся два эпи­зо­да, свя­зан­ные с Либе­ри­ем и заслу­жи­ваю­щие отдель­но­го рас­смот­ре­ния. Пер­вый каса­ет­ся непо­сред­ст­вен­но его само­го, тогда как вто­рой име­ет отно­ше­ние к его жене. После их крат­ко­го изло­же­ния будет пока­за­тель­но их срав­не­ние.

Пер­вый эпи­зод начи­на­ет­ся с неда­ти­ро­ван­но­го (quo­dam tem­po­re)^[30] рас­ска­за о нане­сён­ной копьём ране, полу­чен­ной Либе­ри­ем от рук визи­гот­ских налёт­чи­ков, кото­рая «in ventre us­que ad vi­ta­lia per­fo­ra­tus est»^[31]67. Этот эпи­зод имел место на север­ной сто­роне реки Дюранс. После того, как был пора­жён их пред­во­ди­тель, все това­ри­щи Либе­рия устре­ми­лись пре­сле­до­вать налёт­чи­ков. Это под­ра­зу­ме­ва­ет, что визи­гот­ский отряд был неболь­шим, посколь­ку ясно, что Либе­рий вне­зап­но ока­зал­ся совсем один. По его соб­ст­вен­но­му рас­ска­зу, он испу­гал­ся и отча­ял­ся остать­ся в живых. Тем не менее, он сумел отби­вать­ся «non mi­nus quin­gen­tos aut eo ampli­us pas­sus»^[32] и с.49 пере­шёл на дру­гую сто­ро­ну реки пеш­ком. (То, что ему это уда­лось, дела­ет веро­ят­ным, что имен­но нали­чие бро­да в реке сде­ла­ло это место уяз­ви­мым для маро­дё­ров). Рядом нахо­ди­лось место под назва­ни­ем Ar­na­go^[33], к кото­ро­му пота­щил­ся Либе­рий, рух­нув, когда достиг его, «si­ne ul­la spe vel res­pi­ra­tio­ne ani­mae»^[34].

Имен­но в этот кри­ти­че­ский момент в повест­во­ва­ние (как это часто быва­ет в жити­ях ран­них свя­тых) втор­га­ют­ся авто­ры со сво­и­ми заве­ре­ни­я­ми в истин­но­сти сво­его рас­ска­за и сво­их источ­ни­ков: «haec enim pae­ne om­nis ci­vi­tas no­vit; ta­men quae di­ci­mus, mag­ni­fi­cen­tis­si­mo vi­ro ip­so re­fe­ren­te cum lac­ri­mis et gran­di ad­mi­ra­tio­ne vir­tu­tes vi­ri sancti, cog­no­vi­mus»^[35]. Важ­но отме­тить, что Либе­рий дол­жен был рас­ска­зать свою исто­рию Мес­си­а­ну и Сте­фа­ну до смер­ти Цеза­рия, посколь­ку в тече­ние цело­го деся­ти­ле­тия после кон­чи­ны епи­ско­па Либе­рий либо про­жи­вал в Кон­стан­ти­но­по­ле, либо нахо­дил­ся со сво­и­ми флота­ми в море. Во вся­ком слу­чае, это добав­ля­ет рас­ска­зу опре­де­лён­ную сте­пень досто­вер­но­сти. Ретро­спек­тив­ный взгляд, воз­мож­но, при­укра­сил неко­то­рые осо­бен­но­сти это­го эпи­зо­да, но повест­во­ва­ние не под­верг­лось той сте­пе­ни пре­уве­ли­че­ния, кото­рая столь рас­про­стра­не­на в таких источ­ни­ках, когда оче­вид­цы высту­па­ют впе­рёд после смер­ти чудотвор­ца, сопер­ни­чая друг с дру­гом ретро­спек­тив­ны­ми чуде­са­ми.

Рас­сказ­чи­ки цити­ру­ют соб­ст­вен­ный отчёт Либе­рия о том, что про­изо­шло после того, когда он рух­нул: «Ni­hil mi­hi in sup­re­mum meum aliud in me­mo­riam ve­nit, ni­si cum lac­ri­mis proc­la­ma­rem: Om­nia re­me­dia ces­sa­ve­runt; dom­num meum Cae­sa­rium ro­ga­te, ut mi­hi sub­ve­niat!»^[36]. Это не сло­ва чело­ве­ка, ищу­ще­го чуда, а вопль уми­раю­ще­го, нуж­даю­ще­го­ся в уте­ше­нии сво­его свя­щен­ни­ка. Нет ника­ко­го ожи­да­ния, что про­изой­дёт чудо. Затем угол зре­ния повест­во­ва­ния сме­ща­ет­ся; Мес­си­ан и Сте­фан нахо­ди­лись вме­сте с Цеза­ри­ем «in ag­ro sancti mo­nas­te­rii sui»^[37], отды­хая и молясь, когда, зады­ха­ясь и пла­ча, появил­ся послан­ник. «Ci­to pro­pe­ra…, dom­ne; fi­lius tuus ut an­te obi­tum suum il­lum vi­deas ro­gat»^[38]. Цеза­рий отклик­нул­ся немед­лен­но: «Cum nul­lum si­ne me­di­ca­men­to pae­ni­ten­tiae de hoc mun­do vir dei vo­luis­set re­ce­de­re, il­lum prae­ci­pue si­ne hoc re­me­dio non op­ta­bat abi­re. Sta­tim ete­nim ad vi­cum Ar­na­gi­nen­sem per­ve­ni­mus»^[39]68.

Здесь сно­ва при­во­дит­ся свиде­тель­ство Либе­рия, на этот раз в кос­вен­ной речи. Пока он лежал без­ды­хан­ный, будучи не в состо­я­нии узнать даже соб­ст­вен­ную жену и един­ст­вен­ную дочь⁶⁹, ему пока­за­лось (в чём клял­ся Либе­рий: «ip­se cum sac­ra­men­to di­ce­bat»^[40]), что он слы­шит чело­ве­че­ский голос, тихо шеп­чу­щий ему на ухо: «Ec­ce sanctus epis­co­pus ve­nit»^[41]. Либе­рий про­дол­жа­ет:

Исто­рии Либе­рия, теперь в её кон­це, рас­сказ­чи­ки добав­ля­ют ещё один штрих под­лин­но­сти: «Quod etiam apud nos, qui prae­sen­tes fui­mus, ve­ris­si­mum es­se con­sti­tit»^[44].

В этом эпи­зо­де мы ясно и без пре­уве­ли­че­ний видим отно­ше­ния позд­не­ан­тич­но­го маг­на­та и его епи­ско­па. Во вре­мя опас­но­сти при­зы­ва­ет­ся епи­скоп (менее выдаю­щий­ся граж­да­нин, воз­мож­но, не заста­вил бы его прий­ти). Ожи­да­ет­ся, что он будет уте­ши­те­лем в час смер­ти, но его при­сут­ст­вие неожи­дан­но при­но­сит жизнь сверх надеж­ды и ожи­да­ния. Если нату­ра­ли­сти­че­ская интер­пре­та­ция собы­тий будет сочте­на здесь необ­хо­ди­мой, её мож­но будет лег­ко постро­ить⁷¹.

Может пока­зать­ся, что тол­ко­ва­ние это­го эпи­зо­да слиш­ком вели­ко­душ­но, слиш­ком довер­чи­во. Но по счаст­ли­во­му сов­па­де­нию у нас есть точ­ные сред­ства, при­год­ные для кон­тро­ля наше­го вели­ко­ду­шия и довер­чи­во­сти: вто­рой эпи­зод, свя­зы­ваю­щий Либе­рия с Цеза­ри­ем, кото­рый сле­ду­ет в Vi­ta сра­зу же после пер­во­го⁷². На этот раз поль­зу из спо­соб­но­стей свя­то­го извле­ка­ет Агре­ция, жена Либе­рия. Но теперь чудо, хотя оно всё ещё спо­соб­но к рацио­на­ли­за­ции, явно ожи­дае­мо. Авто­рам рас­ска­за извест­но о парал­ле­ли в Св. Писа­нии, поз­во­ля­ю­щей дик­то­вать неко­то­рые обсто­я­тель­ства это­го эпи­зо­да. Агре­ция, как нам сооб­ща­ют, стра­да­ла от san­gui­nis flu­xus^[45], как и жен­щи­на в Еван­ге­лии, исце­лён­ная при­кос­но­ве­ни­ем одеж­ды Иису­са (Лк 8:42—50)⁷³. Она тай­ком обра­ти­лась к Мес­си­а­ну или Сте­фа­ну (у нас, види­мо, вер­сия собы­тия Сте­фа­на), испра­ши­вая фраг­мент одеж­ды свя­то­го из-за её целеб­ной силы; точ­нее, натель­но­го белья «quem ad nu­do sui cor­po­ris ha­buis­set»^[46]. Посред­ник побо­ял­ся взять на себя ответ­ст­вен­ность за кра­жу, но дого­во­рил­ся с cu­bi­cu­la­rius^[47] епи­ско­па о том, чтобы полу­чить лос­кут тка­ни, соот­вет­ст­ву­ю­щий опи­са­нию.

Свя­той, как кажет­ся, так­же рас­крыл сго­вор чудес­ным обра­зом. В тот момент, когда лос­кут всё ещё был у посред­ни­ка с собой (пото­му что он полу­чил его в кон­це дня), наста­ло вре­мя для свя­то­го пере­ме­нить одеж­ду к вече­ру: «ea con­sue­tu­do erat, ut ei, an­te­quam re­pau­sa­ret, tes­sel­li ad­hi­be­ren­tur ca­le­fac­ti ad fo­cum, at aliis det­rac­tis ap­po­ne­ren­tur»^[48]. В эту ночь епи­скоп рас­по­знал, что с.51 была сде­ла­на под­ме­на, и наста­и­вал, чтобы ему дали ту одеж­ду, кото­рую он ожи­дал и от кото­рой был взят лос­кут. Cu­bi­cu­la­rius попы­тал­ся отвлечь его ещё одной под­ме­ной, одна­ко свя­той упор­ст­во­вал — про­тив сво­его обык­но­ве­ния, как заме­ча­ет автор, «ut in­no­tes­ce­ret quod in spi­ri­tu prae­vi­de­bat»^[49]. Посред­ник и cu­bi­cu­la­rius согла­си­лись, обме­няв­шись кив­ка­ми, что кра­жа не мог­ла оста­вать­ся в сек­ре­те. Затем в повест­во­ва­нии про­во­дит­ся парал­лель меж­ду откры­ти­ем Цеза­рия и тем момен­том, когда Иисус обер­нул­ся и спро­сил, кто при­кос­нул­ся к нему, с отсыл­кой на Лк 8:46. Винов­ные при­зна­лись в сво­ем сго­во­ре и про­си­ли у Цеза­рия про­ще­ния: «In­dul­ge, dom­ne, ego pan­num quem quae­ris ha­beo. Fi­lia tua…»^[50]. В этот момент свя­той заста­вил его замол­чать «cum si­bi­lo si­len­tii»^[51] и дал чело­ве­ку ещё один tes­sel­lus^[52]. «Va­de, — ска­зал Цеза­рий, — por­ta am­bos ad ba­si­li­cam dom­ni Ste­pha­ni, et mit­te il­los sub al­ta­re, et ibi ma­neant, et unum quem vo­lue­ris por­ta ma­ne ad eam quae te ro­ga­vit, et ali­um mi­hi re­vo­ca»^[53]. Свя­щен­ник пови­но­вал­ся, заме­тив, что Цеза­рий нико­гда не спра­ши­вал, кто был полу­ча­те­лем мило­сти.

На сле­дую­щий день Агре­ция изда­ле­ка увиде­ла иду­ще­го свя­щен­ни­ка и выбе­жа­ла, чтобы выхва­тить животво­ря­щий лос­кут тка­ни, ухва­тив­шись за него преж­де, чем кли­рик смог выта­щить его из лар­ца, в кото­ром его нёс. Целуя и при­жи­мая его к себе, она тот­час исце­ли­лась, «ut so­le­bat ip­sa fa­te­ri»^[54], со страш­ным озно­бом и содро­га­ни­ем. Оче­ред­ной раз цити­ру­ет­ся еван­гель­ская парал­лель: «imple­tum est in ea: Va­de, fi­lia, se­cun­dum fi­dem tuam fiat ti­bi»^[55].

Раз­ли­чия меж­ду исце­ле­ни­я­ми жены и мужа ясны и понят­ны. Чуде­са порож­да­ют чуде­са, и ожи­да­ние чудес само по себе дела­ет свиде­тель­ство сомни­тель­ным, осо­бен­но когда фор­ма чуда настоль­ко близ­ка еван­гель­ско­му при­ме­ру, кото­рый явно имел в виду автор или обла­го­де­тель­ст­во­ван­ный. Но то, что мы мень­ше впе­чат­ле­ны чудом Агре­ции, дела­ет нас более впе­чат­лён­ны­ми исце­ле­ни­ем Либе­рия, при­зна­ём ли мы его чудес­ным или нет.

По край­ней мере, Либе­рий счи­тал его чудотвор­ным, и это важ­но. Несмот­ря на то, что чудотвор­ство зани­ма­ло неболь­шое место в серь­ёз­ном бого­сло­вии эпо­хи — напри­мер, в иссу­шен­ном тео­ре­ти­зи­ро­ва­нии Боэция — на обыч­ных хри­сти­ан, по край­ней мере, про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ние как частые свиде­тель­ства силы Хри­ста, дей­ст­ву­ю­ще­го через сво­их свя­тых после­до­ва­те­лей, так и тео­ло­ги­че­ские аргу­мен­ты. Мы слиш­ком мало зна­ем о соб­ст­вен­ных мыс­лях Либе­рия, чтобы понять, явил­ся ли этот момент сво­его рода обра­ще­ни­ем для него, хотя lac­ri­mae и ad­mi­ra­tio^[56], с кото­ры­ми он рас­ска­зы­вал свою исто­рию, ука­зы­ва­ют на то, как глу­бо­ко он был впе­чат­лён этим пере­жи­ва­ни­ем. Ясно, что этот эпи­зод без­ого­во­роч­но изо­бра­жа­ет его перед нами частью кон­крет­ной цер­ков­ной общи­ны: ново­го хри­сти­ан­ско­го обще­ства позд­ней импе­рии, со все­ми его досто­ин­ства­ми и поро­ка­ми. Его рели­гия боль­ше не может казать­ся нам такой, какой она часто быва­ла для его более обра­зо­ван­ных совре­мен­ни­ков: интел­лек­ту­аль­ной вещью, отде­лён­ной от страст­ных веро­ва­ний и пыл­ких молитв с.52 обыч­ных людей. Для Либе­рия хри­сти­ан­ство было дея­тель­ной силой его жиз­ни, а не про­сто систе­мой при­вле­ка­тель­ных идей⁷⁴.

Послед­нее упо­ми­на­ние о Либе­рии в сохра­нив­ших­ся запи­сях шесто­го века пока­зы­ва­ет его осу­ществля­ю­щим свои рели­ги­оз­ные идеи ещё одним спо­со­бом: в каче­стве осно­ва­те­ля мона­сты­ря. Нам ниче­го не извест­но о про­ис­хож­де­нии мона­ше­ских устрем­ле­ний Либе­рия. Что нам извест­но, так это то, что в 590-х годах, когда лан­го­бар­ды угро­жа­ли Кам­па­нии, осно­ван­ный им мона­стырь был всё ещё про­цве­таю­щим пред­при­я­ти­ем, ищу­щим помо­щи у папы Гри­го­рия Вели­ко­го⁷⁵. Папа вме­шал­ся с прось­бой, чтобы этот мона­стырь не под­вер­гал­ся обыч­ной повин­но­сти пре­до­став­лять людей для охра­ны горо­да. Ещё один отры­вок из сочи­не­ний Гри­го­рия даёт ключ к дате его осно­ва­ния Либе­ри­ем: аббат мона­сты­ря Сер­ванд изо­бра­жён как нахо­дя­щий­ся в кон­так­те со свя­тым Бенедик­том⁷⁶. Сле­до­ва­тель­но, мона­стырь дол­жен был быть осно­ван не поз­же 547 года и, веро­ят­но, задол­го до этой даты. Это важ­но, посколь­ку ука­зы­ва­ет на то, что мона­стырь был не про­сто запозда­лой мыс­лью для Либе­рия, встав­кой в послед­нюю волю и заве­ща­ние, при­зван­ной заслу­жить небе­са для бла­го­де­те­ля, как это часто быва­ло позд­нее в сред­не­ве­ко­вье. Это ско­рее ука­зы­ва­ет на то, что учреж­де­ние было осно­ва­но, в самом серд­це стра­ны, бла­го­при­ят­ст­во­вав­шей сена­тор­ско­му oti­um, во вре­мя дея­тель­ной жиз­ни его бла­го­де­те­ля⁷⁷. Таким обра­зом, оно пред­став­ля­ло собой, в реаль­ном выра­же­нии, пожерт­во­ва­ние соб­ст­вен­но­сти и лише­ние её наслед­ни­ков Либе­рия, осно­ван­ное на при­ня­том в середине жиз­ни доб­ро­воль­ном реше­нии⁷⁸.

Сто­ит задать­ся вопро­сом, какую роль осно­ва­ние Либе­рия сыг­ра­ло в пере­но­се галль­ских мона­ше­ских идей в Ита­лию в шестом веке. Цеза­рий был про­дук­том общи­ны Лери­на, цен­тра запад­но­го мона­ше­ства пято­го века⁷⁹. с.53 Мы мало зна­ем о кон­крет­ных мерах, посред­ст­вом кото­рых его дух ока­зал­ся пере­са­жен­ным в Ита­лию, но мы зна­ем, что Кас­си­о­дор про­па­ган­ди­ро­вал образ жиз­ни, в какой-то мере опи­рав­ший­ся на галль­ский мона­ше­ский опыт⁸⁰. Учи­ты­вая, что Либе­рий и Кас­си­о­дор были близ­ки­ми совре­мен­ни­ка­ми и нахо­ди­лись, по-види­мо­му, в дру­же­ских отно­ше­ни­ях⁸¹, инте­ре­сен вопрос, не сыг­ра­ли ли эти два государ­ст­вен­ных слу­жа­щих, не из само­го верх­не­го слоя ита­лий­ско­го обще­ства, более зна­чи­тель­ную роль в раз­ви­тии ран­не­го мона­ше­ства в Ита­лии (и поэто­му, кос­вен­но, в евро­пей­ской сред­не­ве­ко­вой исто­рии), чем при­ня­то счи­тать.

Для Либе­рия при­ня­тие галль­ской вер­сии мона­ше­ско­го иде­а­ла долж­но было иметь неко­то­рое отно­ше­ние к его пред­став­ле­нию о том, что такое хри­сти­ан­ство и чем были инсти­ту­ты, подоб­ные мона­сты­рям. Можем ли мы пред­по­ло­жить, что он был доста­точ­но све­дущ в бого­сло­вии, чтобы понять сто­я­щие за всем этим про­бле­мы? В чём имен­но заклю­ча­лось зна­че­ние галль­ско­го мона­ше­ства?

Это не сов­па­де­ние, что пятый век был отме­чен в Гал­лии подъ­ёмом типич­но запад­ных форм мона­ше­ства, и в то же самое вре­мя пере­жи­вал жар­кие спо­ры о соот­но­ше­нии меж­ду бла­го­да­тью и сво­бо­дой воли. Совре­мен­ные интер­пре­та­ции пред­по­ла­га­ли, что мона­ше­ство ока­за­лось в про­ти­во­ре­чии с осуж­де­ни­ем Авгу­сти­ном пела­ги­ан­ства и раз­ви­ва­ло в ответ то, что ста­ло извест­но как «полу­пе­ла­ги­ан­ское» бого­сло­вие, кон­цеп­цию Божьей спа­си­тель­ной бла­го­да­ти, остав­ляв­шей место для лич­ных заслуг и сво­бод­но нача­тых доб­рых дел в мона­ше­ской жиз­ни. Одна­ко недав­но Пьер Рише убеди­тель­но пред­по­ло­жил, что этот взгляд слиш­ком прост и иска­жа­ет сущ­ность ран­не­го мона­ше­ства на Запа­де⁸². Обще­при­ня­тое объ­яс­не­ние подъ­ёма мона­ше­ства в чет­вёр­том и пятом сто­ле­ти­ях, в кон­це кон­цов, заклю­ча­ет­ся в том, что рев­ност­ные хри­сти­ане, встре­во­жен­ные сует­но­стью и про­хлад­ным отно­ше­ни­ем орд ново­об­ра­щён­ных, при­со­еди­нив­ших­ся к Церк­ви вслед за обра­ще­ни­ем Кон­стан­ти­на, бежа­ли в пусты­ню, чтобы достичь там вели­ких подви­гов доб­ро­де­те­ли и свя­то­сти, спо­соб­ных срав­нить­ся с подви­га­ми муче­ни­ков⁸³. В этом есть исти­на, но она боль­ше при­ме­ни­ма к восточ­но­му, еги­пет­ско­му, чем к запад­но­му мона­ше­ству. В той сте­пе­ни, в кото­рой она отно­сит­ся к запад­но­му мона­ше­ству, она при­ме­ни­ма толь­ко к недол­го­веч­ным и огра­ни­чен­ным кру­гам стро­го «пела­ги­ан­ско­го» типа хри­сти­ан­ства⁸⁴. Что до сих пор в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни избе­га­ло все­об­ще­го вни­ма­ния, так это реши­тель­ный отход от этой моде­ли запад­ных мона­хов пято­го века и её окон­ча­тель­ное отвер­же­ние запад­ной цер­ко­вью после бого­слов­ской с.54 победы Авгу­сти­на⁸⁵. Ничто так не пора­жа­ет в запад­ном мона­ше­стве (осо­бен­но после иссле­до­ва­ний П. Рише), как то, что хотя оно вышло из бого­слов­ской среды, опи­рав­шей­ся на восточ­ные источ­ни­ки, оно доволь­но ско­ро отверг­ло их пред­по­сыл­ки в поль­зу мест­но­го, авгу­сти­нов­ско­го бого­сло­вия.

В нача­ле пято­го века Иоанн Кас­си­ан при­внёс в Гал­лию мона­ше­ские идеи со вполне опре­де­лён­ным еги­пет­ским отпе­чат­ком. Его сочи­не­ния отра­жа­ют боль­ше ори­ен­ти­ро­ван­ное на труды бого­сло­вие восточ­но­го мона­ше­ства, осо­бен­но в том, что подви­ги более ран­них аске­ти­че­ских геро­ев поло­же­ны в осно­ву мона­ше­ско­го уста­ва⁸⁶. Совер­шен­ство — это реаль­ная воз­мож­ность в этой жиз­ни, как дока­за­ли еги­пет­ские аске­ты; для мона­ха дости­жи­ма выс­шая сте­пень сми­ре­ния⁸⁷. Но этот всплеск неав­гу­сти­нов­ско­го бого­сло­вия в Гал­лии быст­ро угас в резуль­та­те про­ти­во­дей­ст­вия. Мона­стырь на ост­ро­ве Лерин, напри­мер, поро­дил мыс­ли­те­лей, оста­вив­ших несо­гла­сие, чтобы при­со­еди­нить­ся к боль­шин­ству, сфор­ми­ро­вав­ше­му­ся вокруг уме­рен­ной авгу­сти­нов­ской пози­ции, отли­чав­шей­ся от пози­ции свя­то­го толь­ко в пунк­те двой­но­го пред­опре­де­ле­ния — одно­го из послед­них тео­ло­ги­че­ских поло­же­ний, раз­ра­ботан­ных Авгу­сти­ном, и опре­де­лён­но одно­го из менее все­го гар­мо­ни­ру­ю­щих с его ран­ни­ми иде­я­ми⁸⁸.

Когда Цеза­рий стал дик­то­вать сво­ды пра­вил для ушед­ших в мона­стырь муж­чин и жен­щин, спу­стя сто­ле­тие или око­ло того после Авгу­сти­на, родил­ся дух запад­но­го мона­ше­ства, теперь кар­ди­наль­но отли­чаю­щий­ся от духа его восточ­но­го пра­ро­ди­те­ля⁸⁹. Хотя восточ­ная тема борь­бы при­сут­ст­ву­ет, цель этой борь­бы выведе­на Цеза­ри­ем в сле­дую­щую жизнь⁹⁰. Пра­виль­ным миро­вос­при­я­ти­ем для уда­лив­шей­ся в мона­стырь жен­щи­ны явля­ет­ся не дости­же­ние, а пред­чув­ст­вие, бди­тель­ное ожи­да­ние. Модель, пред­ло­жен­ная в нача­ле Sta­tu­ta sancta­rum vir­gi­num^[59] Цеза­рия — это модель пяти муд­рых дев, ожи­даю­щих Гос­по­да (Мф 25:1—13). Пра­ви­ла запад­ной мона­ше­ской прак­ти­ки в основ­ном отри­ца­тель­ны; ины­ми сло­ва­ми, они пред­пи­сы­ва­ют не столь­ко аске­ти­че­ские подви­ги еги­пет­ской пусты­ни, сколь­ко уда­ле­ние из мона­ше­ской жиз­ни вещей это­го с.55 мира⁹¹. Что ещё более важ­но, в гла­зах Цеза­рия уда­лив­ший­ся в мона­стырь рели­ги­оз­ный чело­век не покида­ет мир: он или она взя­ты из него бла­го­да­тью.

Глав­ным откры­ти­ем пято­го века в запад­ном сре­ди­зем­но­мор­ском мире было откры­тие, постав­лен­ное в центр раз­мыш­ле­ний дру­го­го мона­ха Лери­на, Саль­ви­а­на, и быв­шее неяв­ным заклю­че­ни­ем вели­чай­ше­го бого­слов­ско­го труда это­го века, «De ci­vi­ta­te Dei» Авгу­сти­на. Мир, обна­ру­жен­ный латин­ским хри­сти­ан­ст­вом, дол­жен был рас­смат­ри­вать­ся как место, где все чело­ве­че­ские уси­лия и дости­же­ния есте­ствен­но склон­ны к неуда­че⁹³. Хри­сти­ан­ская импе­рия не была объ­ек­том почи­та­ния и источ­ни­ком опти­миз­ма, как это было на Восто­ке или в зату­ма­нен­ных гла­зах запад­но­го чело­ве­ка, кото­рый про­вёл там вре­мя, как Оро­зий. Импе­рия была полез­на, ино­гда выгод­на, все­гда направ­ля­е­ма Богом, но, в кон­це кон­цов, без неё мож­но было обой­тись. И то, что было вер­но для импе­рии, было вер­но и для граж­дан­ско­го обще­ства в целом. Граж­дан­ское обще­ство явля­ет­ся мир­ской частью мира, местом, где пад­ший чело­век в сво­ей гор­дыне пытал­ся создать инсти­ту­ты, кото­рые улуч­ши­ли бы состо­я­ние чело­ве­ка⁹⁴. Такие уси­лия были по-сво­е­му похваль­ны, но они были обре­че­ны на неза­вер­шён­ность. В то вре­мя, когда граж­дан­ские инсти­ту­ты тер­пе­ли неуда­чу и пада­ли нале­во и напра­во — такое вре­мя, как пятый век в Гал­лии, Испа­нии, Афри­ке и Ита­лии — зре­лая и разум­ная реак­ция серь­ёз­но­го хри­сти­а­ни­на заклю­ча­лась в том, чтобы отой­ти назад и поз­во­лить им упасть: тако­ва была воля Божья. Оби­тель в запад­ной пустыне не была убе­жи­щем для доб­ро­де­те­ли и рев­ност­но­го посвя­ще­ния; это было место для пад­шей чело­ве­че­ской при­ро­ды, для при­зна­ния её паде­ния и ожи­да­ния дей­ст­вия Божьей бла­го­да­ти. Соци­аль­ная орга­ни­за­ция мона­сты­ря стре­ми­лась обес­пе­чить мини­маль­ные потреб­но­сти для про­дол­же­ния мате­ри­аль­но­го суще­ст­во­ва­ния — и не более того.

Харак­тер­ным при­зна­ком запад­но­го мона­ше­ства, как мы уже гово­ри­ли, явля­ет­ся настой­чи­вое стрем­ле­ние к обособ­ле­нию от мир­ской жиз­ни⁹⁵. Его отли­чи­тель­ной чер­той явля­ет­ся упор на sta­bi­li­tas^[61] и пыл­кое пре­зре­ние к восточ­ным направ­ле­ни­ям стран­ст­ву­ю­ще­го мона­ше­ства⁹⁶. Для Запа­да имен­но общи­на, взя­тая отдель­но от мира, была цен­тром мона­ше­ско­го опы­та. Для уча­стия в этой общине с.56 крайне важ­ным было под­чи­не­ние инди­видом сво­ей соб­ст­вен­ной воли воле абба­та⁹⁷. Ибо в общине, даже более явно, чем в более широ­ком мире, всё, что про­изо­шло, про­ис­хо­дит через волю и дея­тель­ность Бога, пра­ви­те­ля всех вещей.

Наи­бо­лее необыч­ным иска­же­ни­ем авгу­сти­нов­ско­го духа в латин­ской церк­ви в то вре­мя явля­ет­ся обще­при­ня­тое утвер­жде­ние, что он пред­став­ля­ет собой три­умф пес­си­миз­ма и вхож­де­ние духа уны­ния в жизнь запад­ной церк­ви. Ничто не может быть даль­ше от исти­ны. Без­услов­но, он про­де­мон­стри­ро­вал новый и глу­бо­ко уко­ре­нив­ший­ся скеп­ти­цизм в отно­ше­нии веро­ят­но­сти успе­ха мир­ских пред­при­я­тий, и был пес­си­ми­сти­чен в этих узких гра­ни­цах. Но это было вре­мя, когда откро­вен­ная безыс­ход­ность была бы в рав­ной сте­пе­ни понят­на, настоль­ко ужас­ной была судь­ба запад­ной импе­рии.

Истин­ным посы­лом тео­ло­гии Авгу­сти­на о бла­го­да­ти был посыл радо­сти и надеж­ды. В уче­нии о пер­во­род­ном гре­хе Авгу­стин счи­тал, что при­чи­ной всех стра­да­ний чело­ве­ка в этом мире был сам чело­век⁹⁸. Бог не вино­ват; веч­но пред­су­ще­ст­ву­ю­щий злой дух не вино­ват; это была не судь­ба; это был не жре­бий. Источ­ни­ком зла был грех — грех обру­шил могу­ще­ст­вен­ные импе­рии! Но дру­гой сто­ро­ной меда­ли было радост­ное откры­тие, что Бог был доб­рым, в кон­це кон­цов — гно­сти­че­ские, мани­хей­ские и язы­че­ские подо­зре­ния, напро­тив, были столь дым­ны и туман­ны. Бог был доб­рым и будет тор­же­ст­во­вать! Посыл иску­пи­тель­ной мис­сии Хри­ста в этом, и ни в чём более. Поэто­му буду­щее было ясным — при усло­вии, что никто не будет боль­ше воз­ла­гать свои надеж­ды на руша­щи­е­ся инсти­ту­ты граж­дан­ско­го обще­ства, но пере­не­сёт их в духов­ное цар­ство, пока живёт в этом мире. Град Божий ожи­дал — необ­ра­ти­мо, неиз­беж­но испол­няя все надеж­ды, кото­рые мож­но было иметь.

И в то же вре­мя, в мире при­сут­ст­во­ва­ло доб­ро. Отдель­ные лица и груп­пы, в раз­ных местах и в раз­ное вре­мя, в раз­ной сте­пе­ни полу­ча­ли в этом мире поль­зу от боже­ст­вен­ной бла­го­да­ти. Этой доб­ротой сле­до­ва­ло поль­зо­вать­ся с радо­стью⁹⁹. Вме­сто того, чтобы стре­мить­ся к химе­ри­че­ским иде­а­лам импе­рии и заво­е­ва­ний, хри­сти­а­нам при­шлось столк­нуть­ся с реа­ли­я­ми жиз­ни в насто­я­щем. Несмот­ря на ущерб, нане­сён­ный импе­ри­ям, мест­ные сооб­ще­ства про­яви­ли устой­чи­вость. Для хри­сти­ан, не покидаю­щих мир для вступ­ле­ния в оби­тель, это под­ра­зу­ме­ва­ло не что иное, как пере­осмыс­ле­ние пат­рио­тиз­ма¹⁰⁰. с.57 Даже если бы они узре­ли исти­ну авгу­сти­нов­ской пози­ции, были воз­мож­ны слу­же­ние и энер­гич­ная дея­тель­ность в мест­ном сооб­ще­стве. Но для тех, кто это­го не видел, кто оста­вал­ся свя­зан­ным язы­че­ски­ми, по сути, ожи­да­ни­я­ми Бога и чело­ве­че­ско­го обще­ства, такой энту­зи­азм был невоз­мо­жен; всё, что оста­ва­лось — эле­ги­че­ская жалость к себе и воз­вы­шен­ные попыт­ки само­уте­ше­ния. Либе­рий был пред­ста­ви­те­лем более свет­лой воз­мож­но­сти, Боэций — послед­ней.

На самом деле, я осме­ли­ва­юсь вве­сти все эти бого­слов­ские раз­мыш­ле­ния в иссле­до­ва­ние о Либе­рии имен­но пото­му, что не могу объ­яс­нить его карье­ру ника­ким иным обра­зом. Он не был про­сто гру­бым при­спо­соб­лен­цем, ищу­щим своё соб­ст­вен­ное бла­го, — для это­го он слиш­ком часто отве­чал на зов чести вопре­ки сво­е­му соб­ст­вен­но­му непо­сред­ст­вен­но­му инте­ре­су. Более того, его дол­гие годы в Гал­лии, в непо­сред­ст­вен­ном кон­так­те с Цеза­ри­ем Аре­лат­ским, пре­до­став­ля­ют апри­о­ри прав­до­по­доб­ное осно­ва­ние для пред­по­ло­же­ния, что на нём ска­за­лись неко­то­рые из идей епи­ско­па. Одна­ко, хоро­шо или пло­хо обра­зо­ван­ный, Либе­рий был доста­точ­но умён, чтобы постичь такие бого­слов­ские пред­став­ле­ния. После сво­ей чудес­ной встре­чи с исце­ля­ю­щей силой Цеза­рия он, долж­но быть, был при­вле­чён к его рели­гии более близ­ко, чем когда бы то ни было преж­де. И его воз­мож­ная роль в импор­ти­ро­ва­нии галль­ско­го мона­ше­ства в Ита­лию пред­став­ля­ет это­му огра­ни­чен­ное под­твер­жде­ние.

Ещё одно свиде­тель­ство, похо­же, под­твер­жда­ет всё, толь­ко что мною ска­зан­ное. Так уж слу­чи­лось, что спо­ры о точ­ном смыс­ле, в кото­ром долж­ны быть при­ня­ты идеи Авгу­сти­на о бла­го­да­ти и сво­бо­де воли, тяну­лись почти сто­ле­тие после смер­ти епи­ско­па Гип­по­на. Реши­тель­ная победа над «полу­пе­ла­ги­ан­ски­ми» иде­я­ми была одер­жа­на в пятом веке, когда Викен­тий Лерин­ский и Фауст Рьез­ский обре­ли несколь­ких после­до­ва­те­лей и недол­го длив­ше­е­ся при­зна­ние вслед­ст­вие сво­ей враж­деб­но­сти Авгу­сти­ну; до сих пор воз­ни­каю­щий авгу­сти­нов­ский кон­сен­сус избе­гал самых послед­них и самых край­них выво­дов Авгу­сти­на, уче­ния о двой­ном пред­опре­де­ле­нии. Было неиз­беж­но, что в кон­це кон­цов потре­бу­ет­ся собор­ное опре­де­ле­ние для при­да­ния это­му кон­сен­су­су более проч­ной фор­мы.

Мал­но­ри утвер­ждал, что имен­но поли­ти­че­ское вли­я­ние Либе­рия поз­во­ли­ло Цеза­рию вер­нуть­ся к прак­ти­ке созы­ва цер­ков­ных собо­ров в южной Гал­лии в роли мит­ро­по­ли­та и пап­ско­го вика­рия¹⁰¹. В любом слу­чае, Либе­рий сыг­рал важ­ную роль в одном решаю­щем собо­ре это­го пери­о­да. В сво­ём бла­го­че­стии он постро­ил боль­шую новую бази­ли­ку в Оран­же, отно­сив­шем­ся к терри­то­рии, пере­шед­шей под ост­ро­гот­ский кон­троль в 523 году. Пред­став­ля­ет­ся прав­до­по­доб­ным, что стро­и­тель­ство бази­ли­ки в Оран­же было для Либе­рия сво­его рода бла­го­дар­но­стью за исце­ле­ние раны несколь­ки­ми года­ми ранее. Третье­го июля 529 года, когда Либе­рий был в нача­ле сво­их шести­де­ся­тых, епи­ско­пы южной Гал­лии собра­лись в новой бази­ли­ке в Оран­же, чтобы отпразд­но­вать её освя­ще­ние. Собрав­шись вме­сте, они рас­смот­ре­ли вопро­сы о бла­го­да­ти и сво­бо­де воли во бла­го тех, кто мог быть введён в заблуж­де­ние¹⁰².

Надо пони­мать, что к тому вре­ме­ни речь шла не о подав­ле­нии ере­си, а о настав­ле­нии менее умуд­рён­ных бра­тьев¹⁰⁴. В ниже­сле­дую­щих собор­ных уста­нов­ле­ни­ях крат­ко изла­га­ет­ся согла­со­ван­ная пози­ция, пред­став­лен­ная мной на преды­ду­щих стра­ни­цах. Бла­го­дать неза­ви­си­ма и все­мо­гу­ща, но толь­ко для бла­га. Синод изре­ка­ет ана­фе­му на тех, кто будет утвер­ждать, что «ali­quos… ad ma­lum di­vi­na po­tes­ta­te prae­des­ti­na­tos es­se»^[64], — то есть веру­ю­щим в двой­ное пред­опре­де­ле­ние¹⁰⁵. В то же самое вре­мя (в непо­сред­ст­вен­но сле­дую­щих сло­вах декре­та),

Оранж­ский собор важен по двум при­чи­нам. Пер­вая заклю­ча­ет­ся в том, что реше­ния это­го про­вин­ци­аль­но­го сино­да были быст­ро воз­веде­ны в более уни­вер­саль­ный ста­тус для латин­ских хри­сти­ан­ских церк­вей. Дея­ния собо­ра были ото­сла­ны в Рим для утвер­жде­ния папой. Меж­ду собо­ром и направ­ле­ни­ем дея­ний Феликс IV умер и его место занял Бони­фа­ций II — то самое лицо, кото­ро­му дея­ния были отправ­ле­ны в надеж­де при­влечь вни­ма­ние папы. Каки­ми бы ни были лич­ные свя­зи галль­ской церк­ви с Бони­фа­ци­ем, они, как пред­став­ля­ет­ся, оправ­да­ли себя, посколь­ку в вос­тор­жен­ном и реши­тель­ном пись­ме, вклю­чён­ном в конеч­ном ито­ге самим Цеза­ри­ем в офи­ци­аль­ные доку­мен­ты собо­ра, он дал пол­ное и офи­ци­аль­ное одоб­ре­ние декре­там Оран­жа: «Quod etiam fra­ter­ni­ta­tem tuam, ha­bi­ta con­la­tio­ne cum qui­bus­dam sa­cer­do­ti­bus Gal­lia­rum, iux­ta fi­dem gau­de­mus sen­sis­se catho­li­cam: …Quap­rop­ter af­fec­tu congruo sa­lu­tan­tes, sup­rascrip­tam con­fes­sio­nem vestram con­sen­ta­neam catho­li­cis pat­rum re­gu­lis adpro­ba­mus»^[66]106. Пись­мо Бони­фа­ция было изда­но менее чем через два года после собо­ра, 25 янва­ря 531 года. Реше­ния собо­ра были теперь послед­ним сло­вом в спо­ре о бла­го­да­ти и сво­бо­де воли для всех запад­ных церк­вей, при­знав­ших пап­ский авто­ри­тет в вопро­сах веро­уче­ния.

с.59 Вто­рая при­чи­на важ­но­сти собо­ра для насто­я­ще­го иссле­до­ва­ния появ­ля­ет­ся в кон­це этих актов, в том виде, в кото­ром они дошли до нас. Для того чтобы обна­ро­до­вать настав­ле­ния собо­ра и рас­про­стра­нить поль­зу их исти­ны как мож­но шире, при утвер­жде­нии прото­ко­лов был пред­при­нят необыч­ный шаг:

И в верх­ней части спис­ка мирян-под­пи­сан­тов, сра­зу после под­пи­сей четыр­на­дца­ти епи­ско­пов, мы нахо­дим пол­ное имя и титу­лы наше­го героя: «Pet­rus Mar­cel­li­nus Fe­lix Li­be­rius vir cla­ris­si­mus et in­lustris prae­fec­tus prae­to­rii Gal­lia­rum at­que pat­ri­cius con­sen­tiens sub­scrip­si»^[68]108. Потом сле­ду­ют име­на ещё семи il­lustres, затем ещё полу­дю­жи­ны епи­ско­пов.

Такая забота о том, чтобы сде­лать рели­гию цен­траль­ной частью жиз­ни мирян, явля­ет­ся, конеч­но, доми­ни­ру­ю­щей темой в про­по­веди Цеза­рия. Мы можем увидеть те пре­пят­ст­вия, с кото­ры­ми ему при­шлось столк­нуть­ся. Напри­мер, ему неод­но­крат­но при­хо­ди­лось наста­и­вать, чтобы веру­ю­щие оста­ва­лись в бази­ли­ке в тече­ние все­го вре­ме­ни про­веде­ния мес­сы. Види­мо, они при­дер­жи­ва­лись обы­чая при­хо­дить и оста­вать­ся до тех пор, пока шла про­по­ведь, а затем ухо­дить до нача­ла mis­sa fi­de­lium^[69]. Цеза­рий был рефор­ма­то­ром и епи­ско­пом, очень силь­но забо­тив­шим­ся об уча­стии мирян в цер­ков­ной жиз­ни. Либе­рий и его сорат­ни­ки il­lustres отра­жа­ют это сво­и­ми под­пи­ся­ми. И всё это, в свою оче­редь, убеди­тель­но свиде­тель­ст­ву­ет о том, что рели­гия Цеза­рия — его соб­ст­вен­ный авгу­сти­нов­ский опти­мизм — была важ­ной частью жиз­ни Либе­рия и цен­траль­ным эле­мен­том для объ­яс­не­ния его карье­ры. В Либе­рии мы видим новый тип ари­сто­кра­та, боль­ше не оку­тан­но­го вели­ки­ми меч­та­ми об импер­ском про­шлом и насто­я­щем, а реаль­но вовле­чён­но­го в поли­ти­ку и, что более насто­я­тель­но, в защи­ту род­ных про­вин­ций, и в то же самое вре­мя того, кто глу­бо­ко забо­тил­ся о сво­ей рели­гии. Дей­ст­ви­тель­но, имен­но забота о рели­гии сде­ла­ла воз­мож­ным для Либе­рия и подоб­ных ему чинов­ни­ков пере­стро­ить свои при­о­ри­те­ты для дея­тель­но­сти в граж­дан­ской сфе­ре.

Я бы ска­зал, что мы оправ­дан­но рас­смат­ри­ва­ем годы в Гал­лии как пово­рот­ный момент для Либе­рия имен­но по этим вопро­сам. До его пре­бы­ва­ния там мож­но было бы утвер­ждать, что он был так же вос­при­им­чив к импер­ской про­па­ган­де и носталь­гии, как и все осталь­ные. Хотя име­ют­ся осно­ва­ния пола­гать, что при­ня­тие им назна­че­ния в Гал­лию мог­ло быть свя­за­но с его лич­ны­ми отно­ше­ни­я­ми, нель­зя опро­верг­нуть, что он при­нял эту долж­ность глав­ным обра­зом из-за пре­дан­но­сти идее импе­рии, кото­рую даже Тео­де­рих ста­рал­ся сохра­нить в сво­их пуб­лич­ных заяв­ле­ни­ях. Но ничто из того, что сде­лал Либе­рий в тече­ние дол­гих лет после его назна­че­ния в Гал­лию, ни даже бес­пре­цедент­ная про­дол­жи­тель­ность его служ­бы там, не могут быть объ­яс­не­ны никак с.60 ина­че, кро­ме как его новым, более глу­бо­ким пони­ма­ни­ем сво­ей рели­гии и сво­их обя­зан­но­стей по отно­ше­нию к тем, кто наи­бо­лее к нему бли­зок, в фор­ми­ро­ва­нии кото­ро­го про­по­ведь и вли­я­ние Цеза­рия име­ли, по-види­мо­му, решаю­щее зна­че­ние.

К момен­ту про­веде­ния Оранж­ско­го собо­ра пре­бы­ва­ние Либе­рия в долж­но­сти пре­фек­та пре­то­рия про­дол­жа­лось почти два пол­ных деся­ти­ле­тия. От вре­ме­ни смер­ти Тео­де­ри­ха в 526 году у нас есть пись­ма, кото­ры­ми пре­фек­ту и под­власт­но­му ему насе­ле­нию было объ­яв­ле­но о прав­ле­нии юно­го коро­ля Ата­ла­ри­ха и были истре­бо­ва­ны их клят­вы в под­держ­ке ново­го режи­ма¹⁰⁹. Дея­тель­ность про­дол­жа­лась как обыч­но при новом коро­ле. Веро­ят­но, что вступ­ле­ние на пре­стол ребён­ка дало воз­мож­ность доба­вить к государ­ст­вен­ным поче­стям, пре­до­став­лен­ным Либе­рию, хотя сомни­тель­но, внес­ли ли новые поче­сти какие-либо реаль­ные изме­не­ния в управ­ле­ние дела­ми. Они, одна­ко, озна­ча­ли важ­ное изме­не­ние ста­ту­са и сим­во­ла. Мы узна­ём из Кас­си­о­до­ра, писав­ше­го в 533 году, что за неко­то­рое вре­мя до это­го Либе­рий полу­чил то, что Кас­си­о­дор опре­де­лил как prae­sen­ta­nea dig­ni­tas^[70], «ne de re pub­li­ca be­ne me­ri­tus diu ab­sens pu­ta­re­tur ingra­tus»^[71]110. По-види­мо­му, это отно­сит­ся к при­сво­е­нию титу­ла pat­ri­cius prae­sen­ta­lis, экви­ва­лент­но­го (после завер­шив­шей­ся в пятом веке реор­га­ни­за­ции иерар­хии пра­ви­тель­ст­вен­ных титу­лов) долж­но­сти ma­gis­ter mi­li­tum. Такое воз­вы­ше­ние пора­зи­тель­но, посколь­ку пред­став­ля­ет собой един­ст­вен­ный извест­ный слу­чай в исто­рии Ост­ро­гот­ско­го королев­ства, когда рим­ско­му граж­дан­ско­му лицу было пре­до­став­ле­но зна­чи­тель­ное воен­ное коман­до­ва­ние. Более ран­няя модель заклю­ча­лась в том, что воен­ные дела пол­но­стью кон­тро­ли­ро­ва­лись гота­ми, а граж­дан­ские дела — пол­но­стью рим­ля­на­ми.

Веро­ят­но, про­дви­же­ние Либе­рия долж­но быть при­ня­то в свя­зи с выдви­же­ни­ем, при­мер­но в то же вре­мя, гота Тулу­и­на, гене­ра­ла, воз­глав­ляв­ше­го кам­па­нию по рас­ши­ре­нию гот­ско­го кон­тро­ля в южной Гал­лии к севе­ру от Дюран­са. Из Кас­си­о­до­ра мы узна­ём, что Тулу­ин был воз­вы­шен на ана­ло­гич­ную долж­ность в кон­це 526 года, и эта дата для нас — самое важ­ное в его про­дви­же­нии¹¹¹.

Уза­ко­нен­ным поло­же­ни­ем на Запа­де после смер­ти Одо­ак­ра было то, что Тео­де­рих сам зани­мал пост ma­gis­ter mi­li­tum или вер­хов­но­го глав­но­ко­ман­дую­ще­го воору­жён­ны­ми сила­ми¹¹². Это был «рим­ский» титул, ото­б­ра­жаю­щий леги­тим­ность его прав­ле­ния в Ита­лии как пред­ста­ви­те­ля импе­ра­то­ра в Кон­стан­ти­но­по­ле. Когда Тео­де­рих умер и на сме­ну ему при­шёл ребё­нок, было необ­хо­ди­мо, чтобы воен­ная власть попа­ла в ком­пе­тент­ные руки. Посколь­ку реген­том ребён­ка была жен­щи­на, дочь Тео­де­ри­ха Ама­ла­су­ин­та, тре­бо­ва­лись кан­дида­ты-муж­чи­ны. Тулу­ин, кото­рый был вид­ным поле­вым коман­ди­ром в послед­ние годы Тео­де­ри­ха, при­нял коман­до­ва­ние над основ­ным кор­пу­сом сил в Ита­лии. Полу­чив такой же титул, Либе­рий, по-види­мо­му, при­мер­но в то же вре­мя был назна­чен коман­до­вать гот­ски­ми воен­ны­ми сила­ми в Гал­лии. Посколь­ку в тот пери­од эти силы, как пред­став­ля­ет­ся, носи­ли с.61 исклю­чи­тель­но обо­ро­ни­тель­ный харак­тер, мы не долж­ны пред­по­ла­гать, что это назна­че­ние было более чем фор­маль­но­стью¹¹³. Тем не менее, это, по край­ней мере, демон­стри­ру­ет проч­ность поло­же­ния Либе­рия при гот­ском режи­ме в Гал­лии в это вре­мя; его прав­ле­ние на прак­ти­ке долж­но было быть почти столь же неза­ви­си­мым от гот­ско­го режи­ма в Ита­лии (хотя номи­наль­но ему под­чи­няв­шим­ся), насколь­ко сам гот­ский режим был неза­ви­сим от импе­ра­то­ра в Кон­стан­ти­но­по­ле (хотя номи­наль­но ему под­чи­нял­ся)¹¹⁴.

Сооб­ще­ние о назна­че­нии Либе­рия дошло до нас в отно­си­тель­но позд­нем доку­мен­те, пись­ме Кас­си­о­до­ра, дати­ру­е­мом его соб­ст­вен­ны­ми пер­вы­ми дня­ми в каче­стве пре­фек­та пре­то­рия Ита­лии в 533 году¹¹⁵. В этом пись­ме, цити­ро­ван­ном выше, Кас­си­о­дор опи­сы­ва­ет Либе­рия как diu ab­sens^[72]— вда­ле­ке от цен­траль­ной сце­ны ост­ро­гот­ской поли­ти­ки. Мы слиш­ком мало зна­ем о потря­се­ни­ях в ост­ро­гот­ской дина­сти­че­ской жиз­ни в этот пере­лом­ный пери­од, чтобы узнать при­чи­ну, но вско­ре после этой даты он, впер­вые за почти чет­верть века, появ­ля­ет­ся в Ита­лии. Воз­мож­но, несмот­ря на свою при­вя­зан­ность к Гал­лии, он наме­ре­вал­ся вер­нуть­ся на склоне лет на роди­ну — к это­му вре­ме­ни ему было почти семь­де­сят. Но Либе­рий нико­гда не нахо­дил вре­ме­ни для любых пре­клон­ных лет. Наши сооб­ще­ния о его при­сут­ст­вии в Ита­лии — это сооб­ще­ния о пер­вых собы­ти­ях в новой после­до­ва­тель­но­сти, кото­рая при­ведёт к послед­ней дра­ма­ти­че­ской фазе его карье­ры, выпол­нен­ной по боль­шей части под сенью режи­ма Юсти­ни­а­на в Кон­стан­ти­но­по­ле.

Пер­вое ука­за­ние на при­сут­ст­вие Либе­рия в Ита­лии так­же свиде­тель­ст­ву­ет о его сохра­ня­ю­щем­ся инте­ре­се к вопро­сам рели­гии. Вес­ной 534 года папа Иоанн II обра­тил­ся с пись­мом к груп­пе выдаю­щих­ся пред­ста­ви­те­лей сена­тор­ской ари­сто­кра­тии, вклю­чая Либе­рия¹¹⁶. Ком­па­ния, в кото­рой он здесь ока­зал­ся, была почти той же ком­па­ни­ей, в кото­рой он про­вёл всю свою жизнь: про­вин­ци­аль­ные ари­сто­кра­ты, такие как Кас­си­о­дор и Опи­ли­он, галль­ские — вза­и­мо­свя­зан­ные сорат­ни­ки Энно­дия и его кру­га, с Ави­е­ном пер­вым в спис­ке, и фигу­ры, свя­зан­ные с рим­ским цер­ков­ным истеб­лиш­мен­том, вклю­чая отца папы Виги­лия¹¹⁷. Пере­чис­лен­ные име­на при­над­ле­жа­ли в основ­ном пред­ста­ви­те­лям актив­ной ари­сто­кра­тии, с немно­ги­ми намё­ка­ми на древ­ней­шие фами­лии — толь­ко одно имя в спис­ке име­ет хотя бы воз­мож­ную связь с с.62 gens Ani­cia. Суть посла­ния папы Иоан­на II к этим ари­сто­кра­там состо­я­ла в попыт­ке при­ми­рить их с док­три­на­ми, реши­тель­но про­дав­ли­вае­мы­ми в это вре­мя Юсти­ни­а­ном. Иоанн при­нял юсти­ни­а­нов­скую пози­цию по тео­пас­хит­ско­му вопро­су (под­дер­жи­вая её цита­та­ми из цело­го ряда гре­че­ских и латин­ских отцов), а затем вновь под­твер­дил дей­ст­ви­тель­ность титу­ла Марии Θεοτό­κος^[73]. После фор­маль­но­го заяв­ле­ния о под­держ­ке «Томо­са» Льва и четы­рёх все­лен­ских собо­ров было рас­кры­то дей­ст­ви­тель­ное назна­че­ние пись­ма: при­зыв к ари­сто­кра­там избе­гать любых кон­так­тов с Ἀκοίμη­ται, «неусы­паю­щи­ми мона­ха­ми» Кон­стан­ти­но­по­ля, чья само­про­воз­гла­шён­ная роль в цер­ков­ной поли­ти­ке того вре­ме­ни состо­я­ла в защи­те опре­де­ле­ния Хал­кедо­на — и поэто­му типич­но запад­ной пози­ции в хри­сто­ло­гии — от восточ­ных попы­ток пере­осмыс­лить это опре­де­ле­ние на моно­фи­зит­ский лад. Отвер­гая Ἀκοίμη­ται, Иоанн при­ни­мал сто­ро­ну Юсти­ни­а­на в попыт­ке най­ти ком­про­мисс­ные пути, по кото­рым и хал­кедо­нит и моно­фи­зит, лати­ня­нин и грек, мог­ли бы идти в буду­щем.

Тем самым Иоанн так­же зани­мал опас­ную пози­цию по отно­ше­нию к ост­ро­гот­ской поли­ти­ке. Его пись­мо при­хо­дит­ся на тот год, когда умер Ата­ла­рих, и бес­по­кой­ный Тео­да­хад про­крал­ся во власть как кон­сорт Ама­ла­су­ин­ты. При­ни­мая сто­ро­ну Юсти­ни­а­на про­тив воин­ст­ву­ю­щих про­хал­кедон­ских мона­хов, Иоанн II выра­жал пред­по­чте­ние (и разде­лял это пред­по­чте­ние с гиб­кой и праг­ма­тич­ной груп­пой сенат­ских лиде­ров) остать­ся в цер­ков­ном един­стве с Кон­стан­ти­но­по­лем, а не ввер­гать­ся сно­ва в рас­кол, кото­рый про­дол­жал­ся с 484 по 519 гг. Мы уже виде­ли, насколь­ко такое цер­ков­ное един­ство мог­ло казать­ся угро­жаю­щим ост­ро­готам. В этом слу­чае угро­зы, навис­шие над Ост­ро­гот­ским королев­ст­вом, будут ста­но­вить­ся всё более кон­крет­ны­ми в тече­ние двух сле­дую­щих лет, пока не ста­нут реаль­но­стью с втор­же­ни­ем в Ита­лию Вели­за­рия и его войск.

Важ­ным эта­пом в раз­ви­тии отно­ше­ний Восток—Запад стал ответ Юсти­ни­а­на на смерть Ама­ла­су­ин­ты, о бла­го­по­лу­чии кото­рой он выска­зы­вал дру­же­скую оза­бо­чен­ность. Тео­да­хад стал сопра­ви­те­лем Ама­ла­су­ин­ты в 534 году. Он был назван con­sors reg­ni, но ясно, что это согла­ше­ние было толь­ко поли­ти­че­ским, посколь­ку его соб­ст­вен­ная жена и короле­ва Гуде­ли­ва игра­ла свою роль в после­до­вав­ших интри­гах. К нача­лу 535 года Тео­да­хад сослал Ама­ла­су­ин­ту на ост­ров в Тос­кан­ском озе­ре; поз­же в 535 году она была уби­та. Меж­ду её зато­че­ни­ем и убий­ст­вом Тео­да­хаду при­шло в голо­ву, что он дол­жен будет объ­яс­нить — и обе­лить — свои дей­ст­вия Юсти­ни­а­ну, кото­рый в это же вре­мя отпра­вил к нему послан­ни­ка, неко­е­го Пет­ра, для про­яс­не­ния отно­ше­ний¹¹⁸. Пыта­ясь пред­у­предить пол­ное рас­сле­до­ва­ние, Тео­да­хад напра­вил соб­ст­вен­ное посоль­ство в Кон­стан­ти­но­поль. Послов воз­гла­ви­ли Либе­рий и Опи­ли­он — оба с.63 из чис­ла тех, чья пре­дан­ность новой кон­стан­ти­но­поль­ской тео­ло­гии была испро­ше­на год назад Иоан­ном II. Тео­да­хад, по-види­мо­му, наде­ял­ся, что репу­та­ция его послан­ни­ков в пра­во­сла­вии най­дёт бла­го­склон­ность при дво­ре и что они смо­гут убеди­тель­но рас­ска­зать его исто­рию.

Две неуда­чи поме­ша­ли Тео­да­хаду. Во-пер­вых, кажет­ся, что послы встре­ти­лись с послан­ни­ком Юсти­ни­а­на Пет­ром в пор­то­вом горо­де на бал­кан­ском побе­ре­жье. Они рас­ска­за­ли ему прав­ду о том, что про­изо­шло, о чём Пётр немед­лен­но сооб­щил с курье­ром в Кон­стан­ти­но­поль, преж­де чем само­му отпра­вить­ся в Ита­лию¹¹⁹. Либе­рий со това­ри­щи отпра­вил­ся в Кон­стан­ти­но­поль, где они сооб­щи­ли обо всём этом — или, по край­ней мере, сооб­щил Либе­рий, «ибо он был чело­ве­ком опре­де­лён­но хоро­шим и почтен­ным, хоро­шо знаю­щим, как ува­жать прав­ду»¹²⁰. Опи­ли­он, не дове­рять харак­те­ру и прин­ци­пам кото­ро­го у нас есть и дру­гие при­чи­ны¹²¹, упор­но наста­и­вал на том, что Тео­да­хад не совер­шал ника­ких пре­ступ­ле­ний про­тив Ама­ла­су­ин­ты.

В этот кри­ти­че­ский момент в ухуд­ше­нии отно­ше­ний меж­ду Ост­ро­гот­ским королев­ст­вом и Кон­стан­ти­но­поль­ской импе­ри­ей Либе­рий внёс свой вклад. Тео­да­хад рас­счи­ты­вал на послов, чтобы уми­ротво­рить Юсти­ни­а­на. Он знал сво­его чело­ве­ка, когда дело шло об Опи­ли­оне, но Либе­рий отка­зал­ся согла­шать­ся с попыт­кой обма­на. Отно­ше­ния меж­ду Римом и Кон­стан­ти­но­по­лем теперь шли от пло­хо­го к худ­ше­му. Оче­вид­но, что пре­дав сво­его гос­по­ди­на в деле прав­ды, Либе­рий не мог вер­нуть­ся в Ита­лию, пока у вла­сти оста­вал­ся режим Тео­да­хада. Вме­сто это­го он остал­ся в Кон­стан­ти­но­по­ле, по-види­мо­му, участ­вуя в срав­ни­тель­но боль­шой латин­ской общине в этом горо­де, кото­рый дру­гие ита­лий­ские ари­сто­кра­ты посе­ща­ли ранее и будут посе­щать вновь¹²². Для семи­де­ся­ти­лет­не­го жизнь там мог­ла быть сво­его рода эле­гант­ной отстав­кой в вели­кой сто­ли­це; но это был не его путь. Либе­рий про­дол­жал работать и пере­ез­жать, и осталь­ная часть его карье­ры может рас­смат­ри­вать­ся как опре­де­лён­ная его отве­та­ми на три импуль­са, в поряд­ке убы­ва­ния важ­но­сти: пре­дан­ность церк­ви, забота о бла­го­со­сто­я­нии Ита­лии, и вер­ность импе­рии. Цер­ковь на пер­вом месте.

В середине 530-х годов Юсти­ни­ан пред­при­нял пер­вые актив­ные меры про­тив уси­ли­ваю­ще­го­ся моно­фи­зит­ско­го дви­же­ния в сво­их южных про­вин­ци­ях¹²³. Бли­же к кон­цу деся­ти­ле­тия он был побуж­дён — на этот раз при содей­ст­вии Фео­до­ры, с.64 несмот­ря на часто при­пи­сы­вае­мые ей моно­фи­зит­ские сим­па­тии — уда­лить как неэф­фек­тив­ных людей, ответ­ст­вен­ных за чист­ку моно­фи­зи­тов в Алек­сан­дрии. Вме­сто них он назна­чил Либе­рия пре­фек­том-авгу­ста­лом в Алек­сан­дрию, отпра­вив с ним цер­ков­ную комис­сию для рас­сле­до­ва­ния там веро­учи­тель­ной ситу­а­ции¹²⁴. Един­ст­вен­ным чле­ном этой комис­сии, упо­мя­ну­тым по име­ни в наших источ­ни­ках, был архиди­а­кон Пела­гий, пап­ский apoc­ri­sia­rius в Кон­стан­ти­но­по­ле в этот пери­од, кото­рый в конеч­ном ито­ге станет папой Пела­ги­ем I с 555 по 560 гг. Чело­век с Запа­да, чьё сотруд­ни­че­ство с Юсти­ни­а­ном в конеч­ном ито­ге заста­ви­ло его подо­зре­вать дру­гих запад­ных людей, Пела­гий явно был направ­лен в мис­сию Либе­рия с целью гаран­ти­ро­вать, что энту­зи­азм Юсти­ни­а­на в отно­ше­нии пра­виль­но­го уче­ния будет казать­ся уза­ко­нен­ным в запад­ных гла­зах. Ранее не отме­ча­лось, что назна­че­ние Либе­рия пре­фек­том-авгу­ста­лом долж­но было быть направ­ле­но на обес­пе­че­ние той же гаран­тии¹²⁵. Посколь­ку Пела­гий доволь­но быст­ро вер­нул­ся в Кон­стан­ти­но­поль, чтобы про­дол­жить свои обя­зан­но­сти в каче­стве пред­ста­ви­те­ля пап­ства при импе­ра­тор­ском дво­ре, бо́льшая часть бре­ме­ни след­ст­вен­ной зада­чи, по-види­мо­му, выпа­ла Либе­рию. Либе­рий, как сооб­ща­ет­ся, пови­но­вал­ся импе­ра­тор­ским при­ка­зам отпра­вить в изгна­ние и пре­дать смер­ти сво­их соб­ст­вен­ных пред­ше­ст­вен­ни­ков в про­веде­нии там импер­ско­го и цер­ков­но­го управ­ле­ния, и Фео­до­ра, без­услов­но, рас­смат­ри­ва­ет­ся совре­мен­ны­ми доку­мен­та­ми как один из источ­ни­ков таких при­ка­зов¹²⁶.

То, что была вовле­че­на Фео­до­ра, долж­но сде­лать нас подо­зри­тель­ны­ми, воз­мож­но, мно­гое было не тем, чем каза­лось. Во вся­ком слу­чае, Либе­рий испы­ты­вал посто­ян­ные труд­но­сти в сво­ём губер­на­тор­стве. Понят­но, что у него было слиш­ком мало лич­ных кон­так­тов на Восто­ке, как при импе­ра­тор­ском дво­ре, так и в Алек­сан­дрии, и в резуль­та­те его эффек­тив­ность постра­да­ла. Вполне воз­мож­но, что Фео­до­ра мог­ла пред­видеть имен­но эту про­бле­му, потвор­ст­вуя назна­че­нию запад­но­го губер­на­то­ра, кото­рый уми­ротво­рил бы запад­ных док­три­наль­ных пури­стов, в то же вре­мя фак­ти­че­ски имея малое вли­я­ние в про­вин­ции.

Либе­рий, конеч­но, не был бы удер­жан любой подоб­ной цинич­ной целью, сто­я­щей за его назна­че­ни­ем. Он испол­нял свою долж­ность с обыч­ным рве­ни­ем и энер­гич­но­стью. Сам Юсти­ни­ан в кон­це кон­цов подо­рвал его поло­же­ние, после вме­ша­тель­ства име­ю­щих хоро­шие свя­зи егип­тян, но Либе­рий неустра­ши­мо дви­гал­ся впе­рёд¹²⁷. Юсти­ни­ан назна­чил Либе­рию пре­ем­ни­ка, в то же вре­мя напи­сав Либе­рию пись­мо о про­дол­жаю­щей­ся под­держ­ке, настав­ляя его самым реши­тель­ным обра­зом дер­жать­ся за свою долж­ность и ни в коем слу­чае от неё не отка­зы­вать­ся. Коро­че гово­ря, в Алек­сан­дрии было два оспа­ри­ваю­щих власть губер­на­то­ра, с под­стре­каю­щим их обо­их импе­ра­то­ром. Новый губер­на­тор, с.65 Иоанн, укреп­лён­ный импе­ра­тор­ски­ми доку­мен­та­ми, потре­бо­вал, чтобы Либе­рий оста­вил долж­ность.

Либе­рий вновь одер­жал победу. Вско­ре после это­го Юсти­ни­ан сде­лал свой отзыв от долж­но­сти фор­маль­ным, но по воз­вра­ще­нии в Кон­стан­ти­но­поль Либе­рий с успе­хом пере­жил след­ст­вен­ную комис­сию сена­та, дока­зав, что дей­ст­во­вал про­тив Иоан­на на осно­ва­нии само­обо­ро­ны. Импе­ра­тор, добав­ля­ет Про­ко­пий, не оста­вил это дело, пока не нака­зал Либе­рия денеж­ным штра­фом, нало­жен­ным тай­но.

Как ука­зы­ва­лось выше, от нас усколь­за­ет дата этих собы­тий. Либе­рий, одна­ко, дол­жен был вер­нуть­ся в Кон­стан­ти­но­поль к 542 или 543 году, как раз к сле­дую­ще­му про­яв­ле­нию бого­слов­ско­го энту­зи­аз­ма Юсти­ни­а­на, его анти­о­ри­ге­нист­ской кам­па­нии и его пер­во­го ука­за про­тив «Трёх Глав» — оба даль­ней­ших шага были направ­ле­ны на при­ми­ре­ние восточ­ных дис­сиден­тов. В этих слу­ча­ях, одна­ко, он пошёл на шаг даль­ше, чем его запад­ные тео­ло­ги­че­ские союз­ни­ки гото­вы были при­нять. Сле­дую­щие десять лет цер­ков­ной поли­ти­ки пока­зы­ва­ют, что Юсти­ни­ан раз­ры­ва­ет­ся меж­ду дву­мя лаге­ря­ми, кото­рые он пытал­ся при­ми­рить¹³⁰.

Конеч­но, в отсут­ст­вие Либе­рия Ита­лия была разо­дра­на в пер­вые, самые дра­ма­ти­че­ские годы юсти­ни­а­нов­ской вой­ны, увен­чав­шей­ся крат­ковре­мен­ным три­ум­фом Вели­за­рия в 540 году. В сле­дую­щем деся­ти­ле­тии насту­пил более про­дол­жи­тель­ный пери­од осад­ной вой­ны и нере­ши­тель­но­го кон­флик­та, посколь­ку пре­ем­ст­вен­ность гот­ских гене­ра­лов удер­жи­ва­ла королев­ское досто­ин­ство на корот­кие сро­ки. Для ита­лий­цев в изгна­нии кар­ти­на была ужа­саю­щей, буду­щее — мрач­ным. Лишь в кон­це деся­ти­ле­тия запад­ни­ки в Кон­стан­ти­но­по­ле сде­ла­ли что-то со сво­им бес­по­кой­ст­вом. Воз­мож­но, они не дей­ст­во­ва­ли до тех пор, пока не были при­вле­че­ны Юсти­ни­а­ном, всё более отча­ян­но нуж­даю­щим­ся в спо­со­бах осво­бо­дить­ся от исто­щаю­щей воен­ной вовле­чён­но­сти.

Сред­ство, выбран­ное тогда для уми­ротво­ре­ния Ита­лии, было дина­сти­че­ской фик­ци­ей. Пле­мян­ник Юсти­ни­а­на Гер­ман дол­жен был женить­ся на ост­ро­гот­ской прин­цес­се Мата­су­ин­те, жив­шей тогда в изгна­нии в Кон­стан­ти­но­по­ле с тех пор, как её при­вез­ли туда, после три­ум­фа Вели­за­рия, в 540 году. План, по-види­мо­му, заклю­чал­ся в том, чтобы Гер­ман при­вёл импер­ские силы к окон­ча­тель­ной победе, а затем руко­во­дил ита­лий­ски­ми дела­ми, воз­мож­но, с титу­лом авгу­ста, обес­пе­чи­вая лояль­ность остав­ших­ся готов нацио­наль­но­стью сво­ей жены¹³¹.

с.66 Либе­рий в оче­ред­ной раз высту­пил на пуб­лич­ную аре­ну, всё ещё актив­ный в нача­ле сво­их вось­ми­де­ся­тых годов. План поста­вить Гер­ма­на во гла­ве ита­лий­ской кам­па­нии вына­ши­вал­ся на про­тя­же­нии 549 года. Воз­ник­ли труд­но­сти, харак­тер кото­рых точ­но не изве­стен. Либе­рий появ­ля­ет­ся в повест­во­ва­нии Про­ко­пия как сво­его рода дуб­лёр Гер­ма­на, полу­чив­ший при­каз под­гото­вить силы для похо­да на запад, где гот­ский король Тоти­ла угро­жал одно­му фор­по­сту в запад­ном Сре­ди­зем­но­мо­рье, на кото­рый мог­ла рас­счи­ты­вать импе­рия, — гре­ко­языч­ной Сици­лии¹³². Но повест­кой дня была нере­ши­тель­ность. В двух местах Про­ко­пий осуж­да­ет коле­ба­ния импе­ра­то­ра, утвер­ждая, что реши­тель­ные дей­ст­вия мог­ли бы поз­во­лить выиг­рать вой­ну раз и навсе­гда. Вме­сто это­го Либе­рий появ­ля­ет­ся как залож­ник его нере­ши­тель­ной поли­ти­ки, при­зван­ный для под­готов­ки кам­па­нии, потом отстра­нён­ный, затем вновь при­зван­ный, и опять отстра­нён­ный¹³³.

Нако­нец, после того как при­шли сооб­ще­ния об ужа­саю­щих резуль­та­тах бит­вы при Регии, Либе­рий в нача­ле 550 года был отправ­лен во гла­ве круп­но­го кор­пу­са пехоты на Сици­лию, чтобы сохра­нить этот ост­ров для импе­рии. Про­ко­пий сооб­ща­ет, что импе­ра­тор быст­ро рас­ка­ял­ся в сво­ём реше­нии назна­чить Либе­рия, посколь­ку тот был чрез­вы­чай­но стар и неопы­тен в веде­нии вой­ны¹³⁴. Тем не менее, ход собы­тий, про­изо­шед­ших до того, как было реа­ли­зо­ва­но изме­нив­ше­е­ся в тре­тий раз мне­ние импе­ра­то­ра, пока­зал (как уже пони­ма­ет изу­чаю­щий карье­ру Либе­рия), что для ста­ро­го испы­тан­но­го вете­ра­на пре­клон­ный воз­раст был незна­чи­тель­ным пре­пят­ст­ви­ем, а «отсут­ст­вие опы­та в веде­нии вой­ны» — лож­ным слу­хом.

Пока штаб-квар­ти­ра в Кон­стан­ти­но­по­ле пере­смат­ри­ва­ла вопрос о его коман­до­ва­нии, Либе­рий отплыл на вой­ну. Он при­был в Сира­ку­зы в то вре­мя, когда город оса­ждал­ся гота­ми. Не упав духом, он про­бил­ся через вар­вар­ские ряды, про­плыл в гавань и доста­вил все свои силы в город. Пока это про­ис­хо­ди­ло, назна­чен­ный пре­ем­ни­ком Либе­рия бес­по­кой­ный армя­нин по име­ни Арта­бан пытал­ся догнать его, чтобы осво­бо­дить от коман­до­ва­ния. Но Арта­бан столк­нул­ся с ужа­саю­щим штор­мом у бере­гов Калаб­рии и вре­мен­но очу­тил­ся на Маль­те¹³⁵. Тем вре­ме­нем Либе­рий нахо­дил­ся в оса­ждён­ных Сира­ку­зах. Про­ко­пий сооб­ща­ет, что он ока­зал­ся не в состо­я­нии вести успеш­ные воен­ные дей­ст­вия, сжи­мае­мый осад­ны­ми уси­ли­я­ми готов, и что это воен­ное бес­си­лие сде­ла­ло его вой­ска неже­ла­тель­ным бре­ме­нем для огра­ни­чен­ных запа­сов оса­ждён­но­го горо­да; поэто­му он ещё раз погру­зил свои вой­ска и выскольз­нул из Сира­куз, чтобы обу­стро­ить луч­ший лагерь в Палер­мо — и всё с.67 это в то вре­мя, когда Тоти­ла по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию гра­бил Сици­лию¹³⁶. Толь­ко в 551 году Арта­бан нагнал, нако­нец, Либе­рия в Палер­мо и осво­бо­дил его от коман­до­ва­ния¹³⁷.

Не вполне ясно, куда отпра­вил­ся Либе­рий после сво­его отстра­не­ния. Про­ко­пий сооб­ща­ет, что он вер­нул­ся пря­мо в Кон­стан­ти­но­поль, веро­ят­но, при­быв туда чуть поз­же в 551 году. С дру­гой сто­ро­ны, Иор­дан пред­став­ля­ет един­ст­вен­ное древ­нее свиде­тель­ство о послед­ней воен­ной кам­па­нии вось­ми­де­ся­ти­лет­не­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля. В сво­ей «Гети­ке», напи­сан­ной, веро­ят­но, в 551 году в Кон­стан­ти­но­по­ле, Иор­дан утвер­жда­ет, что Либе­рий был отправ­лен в новую экс­пе­ди­цию, с целью начать визан­тий­ское отво­е­ва­ние визи­гот­ской Испа­нии — кото­рое, в ито­ге, было осу­щест­вле­но лишь частич­но¹³⁸. Нам, одна­ко, не сле­ду­ет спе­шить с при­ня­ти­ем свиде­тель­ства Иор­да­на. Во-пер­вых, оно про­ти­во­ре­чит ясно­му свиде­тель­ству Про­ко­пия о том, что Либе­рий вер­нул­ся в Кон­стан­ти­но­поль сра­зу же после сво­его осво­бож­де­ния от коман­до­ва­ния в Сици­лии¹³⁹. Во-вто­рых, дру­гая инфор­ма­ция Иор­да­на о Либе­рии (в «Романе», напи­сан­ной при­мер­но в это же вре­мя) явно неточ­на в срав­не­нии с Про­ко­пи­ем¹⁴⁰. В-третьих, если Иор­дан так же неправ, как в этих двух пунк­тах, про­стое сооб­ра­же­ние о дате его сочи­не­ния объ­яс­нит ситу­а­цию и про­яс­нит поло­же­ние Либе­рия. Если Иор­дан писал в 551 году, то он не мог рас­по­ла­гать пол­ной инфор­ма­ци­ей о ходе воен­ных кам­па­ний, всё ещё про­дол­жав­ших­ся в том году в запад­ном Сре­ди­зем­но­мо­рье. Вполне веро­ят­но, что оба его рас­ска­за о Либе­рии осно­ва­ны на фраг­мен­тар­ной и фак­ти­че­ски невер­ной инфор­ма­ции, полу­чен­ной с фрон­та в ожи­да­нии пол­ных сооб­ще­ний. Иор­дан мог слы­шать, что имя Либе­рия упо­ми­на­лось как имя коман­ди­ра испан­ской экс­пе­ди­ции, но в ито­ге факт его осво­бож­де­ния от коман­до­ва­ния сила­ми на Сици­лии дела­ет рас­сказ о его путе­ше­ст­вии в Испа­нию неве­ро­ят­ным. Это важ­ный момент, посколь­ку, если при­нять испан­скую исто­рию, она будет пред­став­лять един­ст­вен­ное собы­тие во всей карье­ре Либе­рия, при кото­ром он может быть убеди­тель­но изо­бра­жён как дей­ст­во­вав­ший из лояль­но­сти к импе­рии в Кон­стан­ти­но­по­ле, преж­де всех дру­гих побуж­де­ний. Мы уже виде­ли, насколь­ко это само по себе мало­ве­ро­ят­но. Мож­но пред­ста­вить себе пожи­ло­го Либе­рия участ­ву­ю­щим в борь­бе за вос­ста­нов­ле­ние мира и ci­vi­li­tas в Ита­лии, но веде­ние вой­ны в королев­стве, с кото­рым у него не было ника­ких лич­ных кон­так­тов, гораздо менее прав­до­по­доб­но.

с.68 Итак, мы при­хо­дим к выво­ду, что Либе­рий вер­нул­ся в Кон­стан­ти­но­поль в кон­це 551 или в нача­ле 552 гг. Там он, по-види­мо­му, вновь сошёл­ся с живу­щи­ми в сто­ли­це выхо­д­ца­ми с Запа­да и вер­нул­ся к уча­стию в тео­ло­ги­че­ской поли­ти­ке того пери­о­да. Даль­ше мы слы­шим о нём в стро­го цер­ков­ном кон­тек­сте.

К 553 году Юсти­ни­ан решил, что един­ство хри­сти­ан­ской церк­ви в его вла­де­ни­ях (кото­рые он опти­ми­стич­но счи­тал уже вклю­чаю­щи­ми вновь заво­ё­ван­ное запад­ное Сре­ди­зем­но­мо­рье) тре­бу­ет созы­ва все­лен­ско­го собо­ра для одоб­ре­ния его веро­учи­тель­ных ини­ци­а­тив преды­ду­ще­го деся­ти­ле­тия, в част­но­сти, декре­та о так назы­вае­мых «Трёх Гла­вах»¹⁴¹. Толь­ко таким обра­зом, рас­суж­дал Юсти­ни­ан, мож­но сде­лать хал­кедон­ское пра­во­сла­вие при­ем­ле­мым для зна­чи­тель­но­го чис­ла жите­лей Восто­ка, всё боль­ше и боль­ше втя­ги­вав­ших­ся в состо­я­ние рас­ко­ла под руко­вод­ст­вом вождей моно­фи­зит­ской пар­тии.

До это­го собо­ра запад­ни­ки в Кон­стан­ти­но­по­ле были разде­ле­ны. Папа Виги­лий про­жи­вал там, по насто­я­нию Юсти­ни­а­на, в тече­ние несколь­ких лет. Хотя ино­гда он изда­вал декре­ты, отве­чаю­щие бого­слов­ским иде­ям Юсти­ни­а­на, на него всё чаще ока­зы­ва­ли вли­я­ние сопро­тив­ля­ю­щи­е­ся запад­ни­ки в Кон­стан­ти­но­по­ле, такие, как Факунд Гер­ми­ан­ский, с целью про­ти­во­сто­ять осуж­де­нию «Трёх Глав». В кон­це кон­цов он сдал­ся, и Либе­рий при­ни­мал уча­стие в тех уси­ли­ях, кото­рые заста­ви­ли его так посту­пить.

Кажет­ся, в этот момент Либе­рий отож­дествлял себя с той мень­шей фрак­ци­ей запад­ни­ков в Кон­стан­ти­но­по­ле, кото­рые были вос­при­им­чи­вы к логи­ке пози­ции Юсти­ни­а­на¹⁴². Так полу­чи­лось, что в нача­ле Вто­ро­го Кон­стан­ти­но­поль­ско­го собо­ра Либе­рий ока­зал­ся гла­вой деле­га­ции выдаю­щих­ся част­ных граж­дан, кото­рая, вме­сте с деле­га­ци­ей епи­ско­пов, по прось­бе собо­ра обра­ти­лась к папе Виги­лию с целью навя­зать ему импе­ра­тор­скую пози­цию¹⁴³. Эта груп­па обра­ти­лась к Виги­лию 1 мая и вновь 7 мая 553 года, чтобы убедить его при­сут­ст­во­вать на собо­ре; папа попро­сил отсроч­ку. Они ска­за­ли ему (что было близ­ко к прав­де), что он осуж­дал «Три Гла­вы» в про­шлом и что наста­ло вре­мя откры­то высту­пить за это осуж­де­ние. Они сооб­щи­ли об угро­зе Юсти­ни­а­на заста­вить собор про­дол­жать­ся и без него. И их послед­ний аргу­мент, веро­ят­но, пред­став­лял собой то, что сам Либе­рий чув­ст­во­вал в этих обсто­я­тель­ствах: «Nos ete­nim non pos­su­mus Dei eccle­siam in tan­ta con­fu­sio­ne re­lin­que­re, ma­xi­me hae­re­ti­cis ca­lum­nian­ti­bus eius sa­cer­do­tes qua­si с.69 Nes­to­ria­nam in­sa­niam sa­pien­tes»^[79]144. Вполне веро­ят­но, что лич­ный опыт Либе­рия в глу­би­нах восточ­ной сек­тант­ской страст­но­сти во вре­мя его пре­бы­ва­ния на посту пре­фек­та в Алек­сан­дрии был решаю­щим для того, чтобы при­ве­сти его к согла­сию с Юсти­ни­а­ном.

Но самым при­ме­ча­тель­ным в пози­ции Либе­рия в это вре­мя явля­ет­ся то, что она завер­ша­ет вре­мя его пре­дан­но­сти церк­ви, в труд­ный и спор­ный пери­од, запи­сью о неру­ши­мой вер­но­сти поло­же­ни­ям, кото­рые были, или кото­рые долж­ны были стать, утвер­ждён­ны­ми рим­ской цер­ко­вью. Он встал на сто­ро­ну папы Сим­ма­ха во вре­мя лав­рен­тьев­ской схиз­мы; он высту­пил на сто­роне Цеза­рия Аре­лат­ско­го на Оранж­ском собо­ре; а в дан­ный момент в Кон­стан­ти­но­по­ле ока­зал­ся сто­я­щим про­тив папы на сто­роне той пози­ции, кото­рую само пап­ство вско­ре при­ня­ло и наста­и­ва­ло на ней перед лицом после­дую­щей страст­ной запад­ной оппо­зи­ции.

Услу­ги Либе­рия режи­му Юсти­ни­а­на — поли­ти­че­ские, воен­ные и цер­ков­ные — не оста­лись невоз­на­граж­дён­ны­ми. После Кон­стан­ти­но­поль­ско­го собо­ра и окон­ча­тель­но­го пора­же­ния в том же году ост­ро­гот­ских сил в Ита­лии, Юсти­ни­а­ну стал ясен спо­соб реор­га­ни­за­ции поли­ти­че­ско­го и цер­ков­но­го ста­ту­са Ита­лии под его соб­ст­вен­ным прав­ле­ни­ем. Он сде­лал это в Праг­ма­ти­че­ской санк­ции, издан­ной 13 авгу­ста 554 года¹⁴⁵. Указ раз­ре­шал раз­лич­ные мир­ские вопро­сы по управ­ле­нию Ита­ли­ей и заклю­чал пре­до­став­ле­ни­ем чле­нам рим­ско­го сена­та раз­ре­ше­ния на воз­вра­ще­ние в свою род­ную зем­лю¹⁴⁶. Во всей обез­ли­чен­ной пра­во­вой фор­му­ли­ров­ке декре­та толь­ко два живу­щих тогда чело­ве­ка были назва­ны по име­ни. Одним был папа Виги­лий, кото­ро­му и адре­со­ва­на Санк­ция; дру­гим был Либе­рий, упо­мя­ну­тый в пер­вом пара­гра­фе Санк­ции как полу­ча­тель осо­бо­го импе­ра­тор­ско­го даре­ния соб­ст­вен­но­сти. После утвер­жде­ния пра­во­вых актов всех ост­ро­гот­ских коро­лей до Ата­ла­ри­ха и даже Тео­да­хада, было сде­ла­но одно исклю­че­ние: «ex­cep­ta vi­de­li­cet do­na­tio­ne a Theo­da­to [i. e., Theo­da­had] in Ma­xi­mum pro re­bus ha­bi­ta Mar­cia­ni, ex qui­bus di­mi­diam por­tio­nem Li­be­rio vi­ro glo­rio­sis­si­mo de­dis­se me­mi­ni­mus, re­li­qua di­mi­dia Ma­xi­mo vi­ro ma­gi­fi­co re­lic­ta»^[81]147. Дата даре­ния не уточ­ня­ет­ся и, воз­мож­но, пред­ше­ст­во­ва­ла Санк­ции; но мы долж­ны допу­стить, что при дво­ре всё ещё ощу­ща­лось и цени­лось при­сут­ст­вие Либе­рия, чтобы это осо­бое исклю­че­ние появи­лось в такой пора­зи­тель­ной фор­ме¹⁴⁸.

с.70 Праг­ма­ти­че­ская санк­ция — послед­ний име­ю­щий­ся у нас доку­мент, отно­ся­щий­ся ко вре­ме­ни жиз­ни Либе­рия. Сле­дую­щим доку­мен­том о нём явля­ет­ся его эпи­та­фия: над­пись, най­ден­ная в Ари­мине, в Ита­лии¹⁴⁹. Мы не зна­ем, поче­му Либе­рий был похо­ро­нен в Ари­мине. Воз­мож­но, слу­чи­лось так, что при обыч­ном ходе собы­тий он вер­нул­ся домой в Ита­лию и жил во вла­де­ни­ях, кото­рые ему там при­над­ле­жа­ли; но мы не виде­ли ника­ких дру­гих свиде­тельств какой-либо при­вя­зан­но­сти с его сто­ро­ны к этой обла­сти Ита­лии. Места на Запа­де, кото­рые могут быть опре­де­ле­ны как пред­став­ля­ю­щие инте­рес для Либе­рия, — это Кам­па­ния, Лигу­рия и доли­на Роны. Клю­чом к раз­гад­ке его захо­ро­не­ния в Ари­мине может быть воз­раст Либе­рия в момент его смер­ти, кото­рый при­во­дит­ся в над­пи­си. К сожа­ле­нию, текст дошёл до нас испор­чен­ным (сам камень не сохра­нил­ся), но пута­ни­ца в тран­скрип­ции может исхо­дить из того недо­ве­рия, кото­рое испы­ты­ва­ли пере­пис­чи­ки при вос­при­я­тии его смыс­ла бук­валь­но. Будучи исправ­лен­ной, клю­че­вая стро­ка (четыр­на­дца­тая из шест­на­дца­ти эле­ги­че­ских строф) гла­сит: «Ter se­nis lustris pro­xi­mus oc­cu­buit»^[82]150. Если это про­чте­ние пра­виль­но, то оно, по-види­мо­му, ука­зы­ва­ет, что смерть Либе­рия долж­на была насту­пить вско­ре после его воз­вра­ще­ния в Ита­лию. Мы виде­ли, что он уже при­ни­мал актив­ное уча­стие в обще­ст­вен­ной жиз­ни, зани­мая какое-то ответ­ст­вен­ное и замет­ное поло­же­ние, в 490 году, когда Тео­де­рих вторг­ся в Ита­лию. Даже учи­ты­вая ран­нее нача­ло его карье­ры, подоб­но карье­ре Кас­си­о­до­ра (кото­рый, воз­мож­но, был кве­сто­ром в 18 лет), всё же неве­ро­ят­но, что он выдви­нул­ся бы в сте­пе­ни, доста­точ­ной для того, чтобы заслу­жить повы­ше­ние до пре­фек­та пре­то­рия ещё в 493 году, если бы дата его рож­де­ния при­хо­ди­лась поз­же, чем на 465 или 466 гг. Но если какая-либо из этих дат вер­на, то его девя­но­стый год закон­чил­ся бы в 555 или 556 гг. — совсем ско­ро после Санк­ции. Поэто­му кажет­ся прав­до­по­доб­ным пред­по­ло­же­ние, что смерть и погре­бе­ние Либе­рия в Ари­мине были резуль­та­том его утом­ле­ния, вызван­но­го путе­ше­ст­ви­ем домой. Воз­мож­но, он вер­нул­ся в Ита­лию на кораб­ле через Равен­ну и отпра­вил­ся в Рим, воз­мож­но даже, в уеди­не­ние в свой мона­стырь в Кам­па­нии, когда зане­мог, пре­рвал своё путе­ше­ст­вие в Ари­мине и там умер. Это лишь догад­ки, но нель­зя отри­цать, что одной из самых при­ме­ча­тель­ных осо­бен­но­стей вось­ми­де­ся­ти­лет­не­го Либе­рия была его спо­соб­ность про­ти­во­сто­ять опас­но­стям и пре­врат­но­стям мор­ских и сухо­пут­ных путе­ше­ст­вий в шестом веке. Было бы неуди­ви­тель­но, что тяготы путе­ше­ст­вия нако­нец-то его настиг­ли. Есть поэ­ти­че­ская правота в мыс­ли о том, что самые неуто­ми­мые рим­ляне шесто­го века умер­ли en rou­te^[83].

Осталь­ная часть погре­баль­ной над­пи­си, воз­двиг­ну­той пре­дан­ны­ми детьми Либе­рия, явля­ет­ся зауряд­ной, даже шаб­лон­ной: в пол­ном соот­вет­ст­вии с самы­ми бес­со­дер­жа­тель­ны­ми тра­ди­ци­я­ми жан­ра. Един­ст­вен­ная полез­ная инфор­ма­ция, кото­рую она содер­жит, заклю­ча­ет­ся в том, что его жена была похо­ро­не­на в той же гроб­ни­це, како­вое обсто­я­тель­ство может ука­зы­вать на то, что это место дей­ст­ви­тель­но было одним с.71 из вла­де­ний Либе­рия. Упо­ми­на­ет­ся о двух его пре­то­ри­ан­ских пре­фек­ту­рах, с послед­ним хваст­ли­вым намё­ком на его успех в рас­се­ле­нии готов в Ита­лии по систе­ме ter­tiae¹⁵¹. Осталь­ное — сынов­нее бла­го­че­стие и ниче­го более.

После жиз­ни Либе­рия о нём мало что мож­но ска­зать. Его мона­стырь в Неа­по­ле, как уже упо­ми­на­лось, всё ещё про­цве­тал сре­ди тре­вог и вол­не­ний ещё одной вой­ны, при­мер­но соро­ка года­ми поз­же его смер­ти. Незна­чи­тель­ная фигу­ра по име­ни Либе­рий мель­ком появи­лась в одном из «Диа­ло­гов» Гри­го­рия Вели­ко­го в 590-х гг.; он, воз­мож­но, был потом­ком, и если был им, это укре­пи­ло бы пред­по­ло­жен­ную выше связь меж­ду нашим Либе­ри­ем и Лигу­ри­ей¹⁵². Но это всё. Как и его совре­мен­ник Кас­си­о­дор, Либе­рий не оста­вил после себя ника­ко­го дол­го­веч­но­го памят­ни­ка в этом мире, при всей сво­ей энер­гич­ной вовле­чён­но­сти в его дела; он оста­вил толь­ко мона­стырь.

Но, как и в слу­чае с Кас­си­о­до­ром, не подо­ба­ет думать о его карье­ре толь­ко с точ­ки зре­ния прак­ти­че­ских резуль­та­тов¹⁵³. Я утвер­ждаю: то, что важ­но увидеть в Либе­рии — это пре­об­ра­зо­ва­ние лояль­но­сти, кото­рое одно­вре­мен­но явля­ет­ся симп­то­мом того, что ста­лось при его жиз­ни с Рим­ской импе­ри­ей на Запа­де, и свиде­тель­ст­вом того типа новой жиз­ни, кото­рый хри­сти­ан­ство сде­ла­ло воз­мож­ным даже для наи­бо­лее актив­ных мир­ских дея­те­лей. По ряду при­чин Запад был остав­лен Восто­ком, чтобы про­ти­во­сто­ять вар­ва­рам в оди­ноч­ку. С помо­щью хри­сти­ан­ских епи­ско­пов и про­по­вед­ни­ков неко­то­рые ари­сто­кра­ты научи­лись про­ти­во­сто­ять ново­му миру, в кото­ром они жили, миру, в кото­ром Рим­ская импе­рия была обра­зом зем­ной ста­биль­но­сти, не более дости­жи­мым здесь и сей­час, чем Небес­ный Град Авгу­сти­на. Даже для более обмир­щён­но­го граж­да­ни­на новый порядок лояль­но­сти поста­вил рим­ский иде­ал на третье место, в то вре­мя как хри­сти­ан­ский иде­ал занял вто­рое; пер­вой же в ряду была пере­смот­рен­ная оцен­ка того, что было непо­сред­ст­вен­но важ­но в мате­ри­аль­ной сфе­ре — при­вер­жен­ность миру и доб­ро­му поряд­ку мест­но­го сооб­ще­ства, каким бы оно ни было, в кото­ром жили отдель­ный чело­век и его семья. Это не подъ­ём нацио­на­ли­сти­че­ско­го духа; это откры­тие фак­та государ­ст­вен­но­сти во фраг­мен­та­ции рим­ско­го мира и про­стая готов­ность при­нять этот факт в каче­стве осно­вы, на кото­рой сле­ду­ет стро­ить новый образ жиз­ни.

Что каса­ет­ся дея­тель­ных граж­дан это­го мира, таких, как Либе­рий, то эта третья лояль­ность погло­ти­ла их энер­гию — но не исклю­чая две дру­гих. В част­но­сти, я утвер­ждал, что для Либе­рия реаль­ность хри­сти­ан­ско­го посы­ла и при­сут­ст­вие хри­сти­ан­ской церк­ви в мире име­ли боль­шое зна­че­ние в нема­лой сте­пе­ни пото­му, что про­ни­ца­тель­ные хри­сти­ан­ские лиде­ры, такие, как Цеза­рий, виде­ли, что закон­ные чая­ния хри­сти­ан­ско­го про­сто­го наро­да могут быть под­твер­жде­ны и под­дер­жа­ны как спо­соб бли­же при­влечь их к самой церк­ви. У Цеза­рия, воз­мож­но, не было про­ду­ман­ной тео­ло­гии отно­си­тель­но роли мирян в спа­си­тель­ной мис­сии с.72 хри­сти­ан­ства, но на прак­ти­ке он мог при­ни­мать, поощ­рять и даже извле­кать поль­зу из роли Либе­рия в обще­ст­вен­ной жиз­ни.

Таким обра­зом, Либе­рий мог вести неве­ро­ят­но дол­гую и раз­но­об­раз­ную карье­ру в обще­ст­вен­ной жиз­ни, отве­чая глав­ным обра­зом на потреб­ность уста­нов­ле­ния поряд­ка и мира для сво­его соб­ст­вен­но­го сооб­ще­ства в рим­ском мире и на жела­тель­ность соот­вет­ст­вия этой про­грам­мы в свет­ском мире ощу­ще­нию про­грес­са в мире духов­ном, ощу­ще­нию кон­так­та с Гра­дом Небес­ным. Рим­ская импе­рия ста­ла третьей и послед­ней. Либе­рий не был рав­но­ду­шен к ста­ро­му иде­а­лу, и он с энту­зи­аз­мом сотруд­ни­чал с импе­ри­ей. Он даже сме­нил сто­ро­ну, чтобы про­ти­во­сто­ять режи­му Тео­да­хада и при­мкнуть к Юсти­ни­а­ну — одна­ко насто­я­щая цель тако­го сдви­га заклю­ча­лась в том, чтобы при­не­сти мир и порядок в Ита­лию, когда каза­лось, что Юсти­ни­ан пред­став­ля­ет для это­го луч­ший шанс, и ска­зать прав­ду. Послед­ние два деся­ти­ле­тия жиз­ни Либе­рия попа­ли под тень импе­рии Юсти­ни­а­на, но толь­ко пото­му, что имен­но на этом месте Либе­рий ока­зал­ся луч­ше все­го спо­соб­ным слу­жить дому и церк­ви — вот лояль­но­сти, кото­рые дей­ст­ви­тель­но им дви­га­ли.

Рим­ская импе­рия поки­ну­ла Запад и в свою оче­редь была поки­ну­та им. Визан­тий­ская импе­рия пре­вра­ти­ла инсти­ту­ты рим­ско­го государ­ства в ока­ме­не­лость и про­су­ще­ст­во­ва­ла ещё почти тыся­чу лет. Запад при­нял срав­ни­тель­но боль­шую сте­пень анар­хии и отсут­ст­вие все­объ­ем­лю­ще­го соци­аль­но­го поряд­ка в граж­дан­ской сфе­ре, в то же вре­мя нахо­дя порядок и обще­ство более духов­но­го скла­да в церк­ви. Имен­но Запад, кото­рый в конеч­ном ито­ге стал про­цве­тать, имел исто­рию, кото­рой уда­лось осво­бо­дить­ся от наследия древ­но­сти, чтобы создать буду­щее. Послед­ний этап в ста­нов­ле­нии это­го ново­го поряд­ка насту­пил после жиз­ни Либе­рия и заклю­чал­ся в цен­тра­ли­за­ции цер­ков­ной вла­сти в еди­ном като­ли­че­ском инсти­ту­те пап­ства. Здесь, как и в дру­гих местах, Юсти­ни­ан загу­бил свои соб­ст­вен­ные ини­ци­а­ти­вы, уни­что­жив ари­ан­ские королев­ства запад­но­го Сре­ди­зем­но­мо­рья; этим заво­е­ва­ни­ем он обес­пе­чил, чтобы буду­щее при­над­ле­жа­ло фран­кам — и папам.

Либе­рий лишь в незна­чи­тель­ной части смог бы сфор­му­ли­ро­вать смысл сво­ей жиз­ни в этих исто­ри­че­ских усло­ви­ях. Но ему и не было нуж­но фор­му­ли­ро­вать смысл свой жиз­ни — он жил ею, вооду­шев­лён­но и неуто­ми­мо. Без авгу­сти­нов­ско­го опти­миз­ма, кото­рый он впи­тал от сво­ей церк­ви, ничто из это­го не было бы воз­мож­ным¹⁵⁴.