© 2022 г. Перевод с английского В. Г. Изосина.
с.147 I. Введение
Одной из наиболее характерных особенностей римского права было доминирующее положение отца. Теоретически он обладал почти абсолютной властью, patria potestas, над своими потомками до самой своей смерти. Уникальность их семейной системы не осталась незамеченной и самими римлянами. В своём учебнике права середины ΙΙ века Гай объяснял:
Это сообщение сразу же поднимает по крайней мере один фундаментальный вопрос: если patria potestas была отличительной чертой римского общества, то как отнеслись к ней другие народы Империи после всеобщего дарования римского гражданства в 212 году н.э.? Выдержала ли она наплыв такого множества перегринов, потрясения III века и «вульгаризацию» римского права? Оставалась ли она живым институтом в поздней античности? Как ни странно, но эти вопросы никогда не подвергались всеобъемлющему исследованию. Хотя историки античности уделяли существенное внимание отцовской власти и особенно её социальной значимости, их интерес едва ли выходил за пределы начала III века1. С другой стороны, историки права склонны игнорировать эту проблему. Так, самое последнее исчерпывающее исследование patria potestas в позднеримском праве не содержит ни одной ссылки на какой-либо источник за пределами кодексов законов2. Вопрос о влиянии имперского права на местные традиции рассматривался главным образом в сфере папирологии. Более восьмидесяти лет назад Таубеншлаг утверждал, что отцовская власть была принята в римском Египте лишь в весьма искажённой правовой форме3. Хотя доказательство этого тезиса далеко не однозначно, в целом его взгляды не подвергались сомнению, а накопленные с тех пор папирологические свидетельства – тщательному изучению.
с.148 Цель данной статьи – проследить историю patria potestas в Поздней империи и хотя бы частично объяснить, как она сохранялась до конца античности и даже позже. Если мы сможем решить эту важную саму по себе задачу, это также поможет нам оценить аргументы в пользу того, что при принципате patria potestas была чисто правовой конструкцией, сохраняющейся по инерции и/или потому, что она имела лишь незначительные социальные последствия4. В более общем плане эта статья сможет пролить свет на взаимодействие права и социальной практики в поздней античности и на весь процесс взаимовлияния культур в Римской империи.
II. Patria potestas, peculium и римская собственность
Теоретически уникальность patria potestas заключалась в её продолжительности: pater не утрачивал своих прерогатив, когда его потомки взрослели и основывали независимые домохозяйства. Даже дед и старший магистрат римского государства мог находиться во власти своего отца. Однако на практике подобное случалось не часто. Поскольку римляне женились сравнительно поздно и рано умирали, большинство взрослых граждан уже потеряли своего отца: менее чем у половины из них был в живых pater, когда они достигали полного совершеннолетия в возрасте двадцати пяти лет, и лишь у небольшой части – в возрасте сорока лет5. Более того, римское право всегда содержало способ, посредством которого отец мог освободить своих потомков от potestas. Эта процедура, называемая emancipatio, прекращала большинство правовых связей между детьми и их родственниками по отцовской линии, немедленно делая их независимыми (sui iuris), как если бы их отец умер (см. далее раздел V).
Несмотря на совокупное влияние демографических факторов и эманципации, всегда было довольно много взрослых римлян, которые действительно жили в условиях potestas. Для них эта система имела далеко идущие последствия. Дети, находившиеся in potestate, не имели самостоятельного права собственности: всё, что они приобретали, принадлежало их paterfamilias, как если бы они были его рабами. Отец мог обеспечивать им более или менее регулярное содержание. В качестве альтернативы он мог выделить для них peculium, денежную сумму или иное имущество, которым они могли распоряжаться самостоятельно, особенно если им было предоставлено свободное управление им (libera administratio peculii)6. Теоретически отец мог отобрать peculium по своему желанию. Хотя на практике это могло случаться очень редко. Возможно, свободу его действий ограничивало общественное давление. Свидетельства на этот счёт почти полностью отсутствуют7.
Экономический аспект patria potestas легче понять, если вспомнить характер движения собственности в римском обществе. В высших и средних классах наёмный труд был относительно редок, эти слои общества жили, прямо или косвенно, за счёт доходов от наследственной собственности. Они могли участвовать в различных экономических предприятиях, но только в том случае, если в их распоряжении был первоначальный капитал. Молодой совершеннолетний мужчина с.149 не мог приобрести необходимое благосостояние и едва ли даже мог содержать себя, если бы не унаследовал имущество своих родителей. Если не считать случайных небольших подарков и завещательных отказов более дальних родственников и друзей, он полностью зависел от своего отца, вне зависимости от того, находился ли он in potestate или нет8. Единственным крупным альтернативным источником благосостояния была его мать. В действительности эта последняя возможность создавала серьёзные проблемы в правовом режиме patria potestas, которые будут рассмотрены ниже.
За пределами высших классов свободные земледельцы также полагались на наследственный капитал, землю предков, чтобы зарабатывать себе на жизнь. В городах каждое крупное предприятие, превышающее прожиточный минимум, требовало для начала некоторого капитала, скажем, корабля, образования или, по крайней мере, нескольких рабов. Опять же, не имело большого значения, находился ли человек в in potestate или нет. Если сын не унаследовал имущество своего отца, он не мог собрать капитал, если только pater не был готов предоставить ему аванс, и именно это наследственное авансирование называлось peculium. При отсутствии завещания он учитывался в итоговой оценке имущества, но часто прямо завещался потомку9.
Конечно, не все могли рассчитывать на наследство. Несомненно, существовало много вполне прибыльных оплачиваемых профессий, как на императорской, так и на частной службе, но они большей частью укомплектовывались вольноотпущенниками, у которых вообще не было законного отца, так что они не состояли ни в чьей potestas. Ручной труд частично выполнялся рабами. Более скромные свободнорожденные также могли обеспечивать себя своим собственным трудом, например, как ремесленники, врачи или сезонные рабочие в сельском хозяйстве, и их экономическая роль могла быть важной в тех провинциях, где количество рабов было меньше. Тем не менее, с точки зрения собственности они мало что значили: такая деятельность не позволяла им накопить много имущества в течение своей жизни10. Среди них право собственности играло незначительную роль, и понятие patria potestas было гораздо более неопределённым, чем среди знати и относительно состоятельных лиц11.
При принципате было только одно важное и респектабельное занятие, приносившее доход свободнорожденным, – служба в армии. Так получилось, что любое приобретённое на военной службе имущество (peculium castrense) было выведено из-под patria potestas. Сначала, во времена правления Августа, это означало только то, что солдат-filiusfamilias мог оставить свои приобретения по завещанию, но позже эта свобода была применена и к сделкам inter vivos12. Следовательно, как признал Юстиниан, в глазах закона сыновья на военной службе мало чем отличались от лиц sui iuris (CJ 4.28.7.1).
Долгое время имперские гражданские служащие не составляли подобного исключения: они были в основном рабами и вольноотпущенниками и таким образом, как уже отмечалось, не подпадали под систему patria potestas. С другой стороны, административный персонал префектов претория и губернаторов провинций набирался из рядов воинских частей. Уже в III веке существовало чёткое практическое разделение между этой гражданской частью имперской militia и реальными вооружёнными силами. Однако, даже несмотря на то, что после Ранней империи гражданская служба была значительно расширена, клерки продолжали формально классифицироваться как солдаты13. Это означало, что их доходы по-прежнему учитывались как peculium castrense.
Косвенно это доказывает восточный закон V века – очевидно, имея целью развеять некоторые возникшие позднее сомнения, он подтверждал, что все младшие клерки, служившие в с.150 канцелярии префекта претория, «должны иметь право на неприкосновенность военного peculium, как если бы они служили в нашем легионе I Adiutrix»14.
Персонал центральных имперских ведомств (palatini), имевший более «гражданское» происхождение, прямо получил от Константина льготы peculium castrense15. В V веке та же привилегия распространялась на доходы государственных юристов и даже духовенства16. Невозможно более точно проследить развитие или обнаружить какие-либо изменения политики, поскольку ряд соответствующих конституций, несомненно, были опущены как устаревшие или излишние в Кодексе Юстиниана. Однако совершенно ясно, что ко времени Юстиниана права peculium castrense распространялись на большинство или всех восточных государственных служащих (‘omnibus omnino, qui salaria vel stipendia percipiunt publica’) и на все пожалования от императора: он называл этот гражданский доход peculium quasi castrense17. От рушащейся Западной империи не осталось убедительных свидетельств после середины V века; до этого развитие было примерно таким же, как и на Востоке. Включение некоторых из этих законов (CTh 1.34.2; 2.10.6; Nov. Val. 2.2.4) и их interpretationes конца V века в Lex Romana Visigothorum в 506 году предполагает, что вопрос ещё имел некоторую актуальность18.
Относящиеся к peculium (quasi) castrense фрагменты проливают некоторый свет и на обычный peculium. Например, восточный закон 422 года устанавливал:
На первый взгляд такая формулировка может показаться странной. По крайней мере, она озадачивала византийских комментаторов в конце VI века20. Почему в законе сказано, что сын может отстаивать своё право собственности (dominium) «после смерти отца»? Согласно обычным правилам peculium castrense, он должен был приобрести как dominium, так и фактический контроль (possessio) над своими доходами ещё при жизни отца. Нет оснований сомневаться в том, что это предполагалось и здесь21. Скорее всего, автор просто хотел прояснить практическую разницу между peculium castrense и обычным peculium. До смерти отца фактическое различие было незначительным, поскольку на практике сын в любом случае с.151 контролировал свой peculium. Иными словами, несмотря на юридическую теорию его правам на peculium угрожал не столько отец, сколько возможные сонаследники (или кредиторы): при разделе имущества «собственность отца» (peculium) должна была быть внесена в наследственную массу, тогда как «собственность сына» (peculium castrense) оставалась вне учёта. Подобные соображения часто встречаются в юридических источниках22.
Остаётся рассмотреть наиболее важный дополнительный источник благосостояния для большинства римлян: их материнское наследство. От римских женщин настоятельно ожидалось, что они завещают большую часть своего имущества своим потомкам. После Орфициева сенатусконсульта 178 года н.э. дети наследовали состояние своей матери даже при отсутствии завещания. Если, однако, они ещё находились in potestate, то всё, что они унаследовали, фактически доставалось их отцу. Мы мало что знаем о практических мерах в подобных ситуациях, поскольку во времена Юстиниана они уже не были актуальны. Самое естественное предположение состоит в том, что хотя отец и являлся законным собственником, на него оказывалось сильное общественное давление с целью защиты интересов детей. Bona materna, по-видимому, рассматривалось как особый предмет отцовской собственности, часто назначаемый ребёнку в качестве praelegatum по завещанию отца. Некоторые матери старались гарантировать посредством fideicommissa, чтобы их дети действительно получили имущество после смерти отца; либо мать могла включить в своё завещание условие о том, что дети должны быть эманципированы прежде, чем смогут получить наследство23.
В начале своего правления Константин установил более чёткие правила относительно судьбы материнского наследства. Отныне овдовевшему отцу запрещалось отчуждать что-либо из имущества жены, но он должен был сохранять его для детей. Он удерживал за собой то, что называлось как ‘dominium’, так и ‘ius fruendi’ имения. Канцелярия Константина, по-видимому, хотела сказать, что отец всё ещё был своего рода собственником, хотя и с ограниченными правами. С точки зрения классического права это была неуклюжая терминология. Такое урегулирование являлось по сути пожизненным узуфруктом, так оно и называлось в более поздних конституциях24. Это показывает, сколько ещё силы сохраняла patria potestas. Хотя Константин и его преемники явно хотели защитить долгосрочные интересы детей, они не могли ограничить власть отца при его жизни. Просто было сочтено слишком несправедливым лишать его возможности пользования имуществом своих детей.
Два столетия спустя законы Юстиниана пролили некоторый свет на современную практику. Например, мужчина хотел узаконить своих внебрачных детей. У их матери оказалось кое-какое имущество и дети пытались остановить процесс, так как знали, что после её смерти отец будет пользоваться их материнским наследством (Nov. 74. praef. 2). В этом и многих других случаях узуфрукт выступает как привилегия, на которую получал право отец. С другой стороны, иногда он мог позволять детям сохранить их bona materna в качестве peculium25. Наконец, можно было утверждать, что вся система направлена на благо самих детей, позволяя отцу сдерживать их юношеский пыл и не давать им растратить своё состояние. Если он был вынужден их содержать, почему они должны желать что-либо продавать? Общее впечатление от этих текстов таково, что существовали разные обстоятельства. Например, на избранные меры должен был влиять возраст сирот. Хороший отец заботился об интересах своих детей, плохой отец мог бы и не заботиться, но решение оставалось за ним26.
с.152 Любопытный закон последних лет правления Константина был направлен против отцов, живших во втором браке. Утверждалось, что даже система узуфрукта не помешала им наносить непоправимый ущерб материнскому наследству своих детей. Как мы теперь понимаем, текст подразумевает, что материнское имение было изолировано от остального имущества повторно вступившего в брак отца. В остальном его дети от первого брака всё ещё находились in patria potestate, но их bona materna оставалось за её пределами. Это очень похоже на своего рода peculium (quasi) castrense (хотя Константин определённо не желал использовать этот термин). К сожалению, неясно, насколько новое правило соблюдалось после Константина. На Западе о нём как будто забыли; на Востоке его называли «сбивающей с толку двусмысленностью» и отменили в 468 году27. Однако в 542 году Юстиниан снова внёс крупное новшество в режим bona materna (Nov. 117.1). Теперь мать или фактически любое другое лицо, совершившее завещание или дарение детям in potestate, могло предписать, чтобы отец не имел на него права, даже обычного узуфрукта. Если дети достигали совершеннолетия, они могли свободно распоряжаться имуществом и отчуждать его. В остальном отец продолжал удерживать детей в своей власти. Опять же, это постановление, по сути, устанавливало peculium quasi castrense, даже если Юстиниан не использовал такую формулировку.
Из всего этого законодательства следует, что конфликт интересов между отцом и его детьми чаще всего возникал в случае наследования по материнской линии. После того, как Константин частично решил эту дилемму своим законом об отцовском узуфрукте, римляне постепенно становились готовы применить то же решение к ряду других ситуаций, где существовала такая же проблема: в 379 году – к любому имуществу, унаследованному от бабушки и дедушки по материнской линии28, в 426 году – к имуществу, полученному от супруга29, и, наконец, со времён правления Юстиниана – к любым средствам, полученным из иных источников, кроме самого отца. Последний шаг не может быть засвидетельствован на Западе30.
Подводя итог этому развитию: patria potestas в своей первоначальной форме теперь применялась только к имуществу, происходившему из семьи отца. Средства, нажитые в армии или на гражданской службе, оставались вне potestas. Прочее имущество, полученное из семьи матери или супруга либо из внешних источников, в конечном счёте принадлежало ребёнку, но могло использоваться отцом до тех пор, пока он был жив, если даритель не предписал иное. Поскольку большинство детей не приобретали много собственности за пределами своей семьи, patria potestas не слишком сильно противоречила экономическим реалиям. В то время как peculium (quasi) castrense был чем-то, что сын заработал своим собственным трудом, обычный peculium был капиталом, полученным им в аванс своего наследства, плюс всё, что могло считаться его плодами. По мере того, как в поздней античности возрастало значение оплачиваемого труда свободнорожденных, также росло число лиц, чьи доходы не подпадали под действие правил patria potestas. Вряд ли это было результатом какой-то осознанной законодательной политики. Без сомнения, главной целью императоров со времён Августа было создание привилегий для групп, от которых они зависели – солдат и гражданских служащих. Однако направление развития также не могло быть результатом простого стечения обстоятельств; оно подчёркивает тесную связь между patria potestas и наследуемым богатством. С другой стороны, законы о bona materna не были ответом на социальные или экономические перемены: едва ли наследование от матерей к детям стало более распространённым явлением. На римских отцов просто возлагалась юридическая обязанность делать то, что, как ранее ожидалось, они сделают по собственной воле или в силу fideicommissa, что являлось симптомом изменений в римском правовом мышлении, а не в римской семье.
Разумеется, подавляющему большинству тех, кто занимался натуральным хозяйством, всё это должно было казаться не имеющим особого значения. Если у семьи было достаточно земли для ведения только одного домохозяйства, было невозможно выделить peculium детям. Не помогла бы и их эманципация, так как им нельзя было дать ничего, чем они могли бы себя прокормить. Два поколения взрослых должны были вести одно и то же домохозяйство под руководством старейшего из мужчин. Независимо от того, ушёл ли он в старости на покой или нет, с.153 все члены семьи, вероятно, считались обладателями каких-то прав на собственность. Их сотрудничество было необходимо, если собирались что-то отчуждать. Так, в актах купли-продажи, составленных среди суровых гор Северной Африки в последние годы V века, продающие землю отцы и овдовевшие матери фигурируют вместе с младшими членами семьи31.
III. Авторитет и дисциплина
В принципе, paterfamilias обладал властью не только над имуществом своих детей, но и над их личностью32. Не вполне ясно, какие именно средства отец мог использовать для господства над своими потомками. Крайней формой patria potestas было право отца убивать своих детей (ius vitae ac necis). Однако такая власть, по-видимому, всегда была главным образом символической, а в поздней античности явно считалась устаревшей33. В обычных обстоятельствах римский отец не был внушающей ужас фигурой. Фактически многих отцов обвиняли в чрезмерной снисходительности по отношению к своим сыновьям. Тертуллиан и Лактанций противопоставляли нежность отца суровости рабовладельца. Большинство детей покорно подчинялись авторитету отца, и при ссоре ему советовали сначала сделать словесный выговор34. С другой стороны, понятно, что детей могли бить35. Августин также предположил, что иногда paterfamilias требовался кнут, чтобы поддерживать среди сыновей надлежащую дисциплину36. Однако телесные наказания, безусловно, применялись в первую очередь к маленьким детям и подросткам. Гораздо труднее поверить в то, что отцы били своих взрослых сыновей, особенно когда те заводили самостоятельное хозяйство.
Если отец не мог физически принудить зависимых от него членов семьи, следующим шагом было обращение за официальной помощью37. Однако, учитывая хлопоты и потерю времени, которые он мог ожидать в римском суде, отец редко мог рассматривать судебный процесс как привлекательную альтернативу для защиты своей patria potestas. Можно было бы ожидать, что отцы в основном полагались на свои экономические возможности. В редко приводимом отрывке Августин действительно утверждает, что владение собственностью давало отцам власть над финансово зависимыми сыновьями (Serm. 45.2, CCL 41.517). В противном случае существует на удивление мало свидетельств того, что отцы на самом деле использовали свои прерогативы (например, потребовать вернуть peculium) против непослушных сыновей38. Возможно, эта с.154 угроза редко выражалась словами, но по умолчанию понималась всеми сторонами. В бедных семьях её всё равно было трудно использовать.
Возможно, иногда было эффективнее угрожать детям перспективами наследования – по крайней мере, это гораздо чаще упоминается в наших источниках. Лишение наследства было тяжёлым оружием, но у него было и слабое место. Лишённые наследства дети могли заявить, что завещание составлено вопреки моральной обязанности, если их отец не оставил им по крайней мере четверти их доли, наследуемой без завещания (querela inofficiosi testamenti)39. Тогда суд должен был решить, была ли репутация ребёнка достаточно плохой, чтобы оправдать лишение наследства. Если дочь только отказывалась развестись с мужем, такая реакция её отца считалась слишком суровой (CJ 3.28.18–19). В поздней античности разгневанные родители могли попытаться лишить дочь наследства из-за того, что он хотела остаться девственницей вопреки их желанию. Парадоксально, но иногда она могла столкнуться с той же угрозой, так как хотела выйти замуж, тогда как родители решили отправить её в монастырь40. Наконец, Юстиниан привёл длинный перечень проступков, оправдывающих лишение наследства (Nov. 115.3). Например, ребёнок, отрёкшийся от католической веры или занимавшийся постыдной профессией, давал справедливый повод для лишения наследства. Эти примеры косвенно показывают, что одной patria potestas было недостаточно, чтобы отец добился своего. Хотя позднеантичные авторы иногда упоминают карательное лишение наследства, похоже, что оно было редким и драматическим явлением. В Галлии в середине V века Сидоний Аполлинарий приравнивал его к распятию и утоплению, традиционным наказаниям за отцеубийство, а Либаний сожалеет о том, что отцы, которые в противном случае были бессильны против своевольного поведения сыновей, даже не грозили его применением41.
Следовательно, прямое лишение наследства было не самым подходящим способом поддерживать у потомков дисциплину. Отцу было легче всего укрепить свой авторитет, напомнив детям, что не обязан оставлять им больше их законной доли, то есть четверти их доли при наследовании без завещания. В римском обществе неравный раздел имущества был гораздо более распространён, чем сегодня. Также было обычным распределять отказы среди друзей и более дальних родственников, тем самым уменьшая долю главных наследников. Это, безусловно, вдохновляло детей на то, чтобы поддерживать хорошие отношения со своими родителями42. Например, если у отца было двое детей, он мог завещать семь восьмых своего состояния тому из них, которому он благоволил, и только одну восьмую – другому. Дети вместе могли получать не более одной четверти. Позже на Востоке Юстиниан увеличил законную долю до одной трети43.
На Западе римские родители сохраняли право на разное отношение к своим наследникам до тех пор, пока мы можем следовать юридическим источникам, до начала VI века44. Свидетельства германского обычая немногочисленны. Самый ранний визиготский закон подражал римскому законодательству, предоставляя родителям широкую свободу распоряжения своей собственностью. Позже свобода завещания была решительно ограничена в пользу детей. Теперь родители могли отдать за пределы семьи лишь одну пятую своего состояния. Внутри её они могли использовать только одну десятую для вознаграждения любимого ребёнка. Вот почему родителям напоминали, что они всё ещё могут поддерживать свой авторитет дома с помощью кнута или других физических мер исправления. Возможно, этого было недостаточно: чуть позже квота была вновь увеличена с одной десятой до одной трети45. Во франкских кодексах завещания вообще не рассматривались. У лангобардов каждому сыну обычно гарантировалось более двух третей его доли без завещания, что намного больше, чем по римскому с.155 праву46. Мы не в состоянии сказать, насколько строго соблюдались эти правила и как быстро слились обычаи римского и германского населения. Однако в целом германцы, по-видимому, гораздо менее охотно позволяли мужчине распределять свою собственность между его законными потомками (мужского пола). Таким образом, в раннем средневековье способность людей использовать свою последнюю волю для оказания финансового давления на своих взрослых детей, возможно, уменьшилась.
IV. Сохранение patria potestas: Средняя империя
Далее мы рассмотрим важнейший вопрос: как patria potestas была воспринята за пределами Италии в III веке. Процитированное в начале замечание Гая является самым ясным утверждением о роли отца в сообществах перегринов до 212 года н.э. Повторим его: patria potestas была свойственна римским гражданам и неизвестна почти всем другим народам (Inst. 1.55). Вряд ли Гай знал все местные правовые системы в Империи, но он, вероятно, мог проводить сравнения с большинством тех, которые имели значение, особенно с теми, которые происходили из греческих традиций47. Однако, хотя его основную информацию следует воспринимать с определённым доверием, ситуация была не так проста. Lex Irnitana, муниципальный закон конца I века, показывает, что жители испанского города, которые ещё не были римскими гражданами, могли признавать правовые отношения, созданные по образцу римского права, в том числе patria potestas. В первую очередь это могло относиться к тем лицам, которые имели так называемые латинские права. В целом вопрос о муниципальном статусе всё ещё очень неясен, и отсюда не следует, что правовая система римского образца распространялась на всех, кто жил в пределах границ Империи. Однако это предполагает, что римские институты распространялись в западных провинциях уже в Ранней империи48.
На Востоке ситуация была, вероятно, иной. Во всяком случае, она лучше задокументирована, хотя даже в Египте источники редко характеризуют отцовскую власть на общем уровне. Лишь несколько папирусов до 212 года содержат прямое указание на правовые отношения между отцами и их взрослыми детьми. Среди них наиболее важным является знаменитое прошение Дионисии49. Эти документы показывают, что в Египте отцы могли притязать на широкую власть (exousia) как над личностью, так и над имуществом своих замужних дочерей50. Точная природа этой власти далеко не ясна. Но одного только количества обязательств, договоров, прямых и встречных требований между Дионисией и её отцом достаточно, чтобы показать, что эти люди не признавали patria potestas в абсолютной форме, описанной римскими юристами51. Более того, существуют многочисленные документы, которые косвенно показывают, что сыновья считались владельцами личного имущества и могли заключать договоры как с отцом, так и с третьими лицами52.
Переходя к III веку и ко времени, следующему после Constitutio Antoniniana, мы можем воспользоваться двумя не вполне сопоставимыми группами свидетельств: во-первых, снова папирусами из Египта и, во-вторых, императорскими рескриптами. Обе группы могут быть использованы для определения влияния права на население. Хотя рескрипты были нормативными юридическими актами, они адресовались частным лицам и в полной мере отражали их личные проблемы. Разумеется, часто было бы интереснее первоначальное прошение, а не чётко выраженный ответ императора, но даже в дошедшей до нас форме эти тексты достаточно хорошо описывают жизненную ситуацию, послужившую поводом для рескрипта. с.156 Можно предположить, что большинство адресатов составляли лица, владевшие хоть какой-то собственностью, однако императоры писали и простым людям, даже рабам. Географическое распределение заявителей также трудно продемонстрировать, но, похоже, оно было широким. Материалы тетрархии (свыше тысячи рескриптов) в подавляющем большинстве происходят из восточной половины Империи53.
Представляется маловероятным, чтобы кто-нибудь подавал прошение императору, если только не предполагал, что конфликт будет разрешён в соответствии с римским правом. Тем не менее, часто оказывается, что люди не были осведомлены о тонкостях законодательства, и это открытие не должно никого удивлять. Иногда были неясны даже основные принципы, что приводило императорских юристов к таким замечаниям, как: «Вы должны были знать, что …». Несмотря на принятие желаемого за действительное, которое могло иметь место во многих случаях, тексты также содержат множество свидетельств о людях, которые смогли усвоить нормы права и правильно вели свои юридические дела. При всём этом следует подчеркнуть, что рескрипты последовательно рассматривают patria potestas как самоочевидный и привычный институт. Мало того, что от адресатов всегда ожидалось, что они без каких-либо затруднений поймут такие ключевые понятия как ‘potestas’ и ‘emancipatio’ (хотя изначально, они, возможно, не осознавали всех последствий); что ещё более важно, часто явно они сами предвосхищали подобные соображения в своих прошениях, сообщая императору о правовом статусе тех или иных членов семьи, таких как эманципированные и неэманципированные братья54. Трудно избежать вывода о том, что на протяжении всего III века значительная (хотя и не поддающаяся количественной оценке) часть римских граждан по всей Империи осознавала patria potestas не как пустую фразу, а как конкретный фактор, определяющий их финансовое положение.
Гораздо более сложную картину представляют египетские папирусы. В принципе, документы III века должны ссылаться на официальные римские институты, но на практике они могли сохранять следы местной традиции. Более того, конкретное выражение часто могло исходить от писца, а не заинтересованных лиц: помимо проблемы неграмотности, большинство людей, если им нужно было составить контракт, вероятно, консультировались с кем-то, имеющим опыт в юридических вопросах. Кроме того, поскольку мы имеем дело с детьми, чьи отцы, как известно, были живы, обычно мы можем использовать только те папирусы, в которых упоминаются как отец, так и ребёнок. Это может придать неоправданный вес ситуациям, когда они так или иначе сотрудничают. Таким образом, отнюдь не просто интерпретировать этот обильный, но противоречивый массив материалов.
Как концепция, patria potestas была, безусловно, известна в Египте III века. Имеются многочисленные случаи, когда ребёнок прямо называется подвластным (hypokheirios/a) своему отцу55, либо говорится, что отец удерживает своих детей «в своей власти в соответствии с римским законом» (hypo te kheiri kata tous Romaion nomous)56. Не может быть сомнений, что эти выражения задуманы как переводы римской potestas57. Их первое появление относится примерно к 200 г. н.э., когда римский ветеран жалуется на поведение своей дочери (BGU VII. 1578). Отец, очевидно, предоставил дочери какое-то имущество, когда она выходила замуж; теперь он утверждает, что то, что она с тех пор приобрела, принадлежит ему. Неудивительно, что она была недовольна тем, что находится in potestate ([akh]thomene to hypokheirian moi einai). Здесь римское семейное право предстаёт в совершенно правильной форме. Точно так же в
Приведённые выше данные позволяют предположить, что в Египте римское семейное право было усвоено сравнительно хорошо. Тем не менее, некоторые другие папирусы менее понятны: они так или иначе указывают на то, что дети владели отдельным имуществом, пусть даже и не полностью свободны от двусмысленности, и отец всегда играет в деле определённую роль61. Довольно часто говорится, что мужчина или женщина действуют «через отца» (dia tou patros). Часто это ничего не говорит об отношениях собственности, но может быть понято как простое представительство. Однако немало документов передают мысль о том, что дети, действуя через отца, сами что-то продавали, сдавали в наем или покупали, то есть являлись собственниками имущества62. Тем не менее, в тех же папирусах может прямо указываться, что ребёнок находится во власти своего отца63.
Иногда говорится, что отец является опекуном несовершеннолетнего ребёнка или взрослой дочери64. Поскольку дети in potestate не нуждались в опекуне, с точки зрения римского права это могло означать лишь то, что они были эманципированы. Особое недоумение вызывает двуязычный документ, в котором формула появляется также на латыни (‘praef(ecto) Aegypti [a M.] Aurelio Chaeremone q(ui) e(t) Didymo impub(ere) t(utore) a(uctore) patre [suo] M. Aurelio Chaeremone q(ui) e(t) Zoilo hieronica [An]tinoense’)65. Поскольку просьба была адресована высшей судебной власти провинции, отклонения от официальной терминологии могут показаться менее вероятными, и мы не можем исключить возможности того, что здесь молчаливо подразумевалась эманципация66. Однако греческая версия текста представляет дополнительное затруднение: отца называют kyrios. Это слово обычно означало только опекуна взрослой женщины, тогда как за несовершеннолетними присматривал epitropos (а позже kourator). Конечно, возможна простая ошибка при переводе. Альтернативу предлагают несколько других документов, где отца ребёнка мужского пола также называют kyrios: возможно, это слово иногда неверно использовалось для описания римского paterfamilias67. Ни одно из объяснений не может быть доказано, но очевидно, что ошибочна либо латинская терминология, либо греческая, либо обе.
Мирное сосуществование римского права и популярных моделей мышления, пожалуй, лучше всего иллюстрируется договором от 291 года н.э. Некий Аврелий Тониос продавал землю, унаследованную им от матери. В документе он (или, точнее, писец) заявил, что действовал с одобрения своего отца (rneta symbebaiotou tou patros), который имел его «в своей власти по римскому праву», но позже сын представил себя как собственника по праву наследования. Такая формулировка вряд ли была с.158 рекомендована императорским юристом. Однако расхождение с римскими законами не кажется слишком серьёзным, поскольку отец присутствовал и санкционировал продажу. Этого факта могло быть достаточно, чтобы удовлетворить чиновника, лучше знакомого с имперским законодательством. Кроме того, вопрос вообще не возникал, если только не было кого-то, кто хотел бы оспорить действительность продажи68.
Для упорядоченного функционирования римской правовой системы не требовалось, чтобы каждая сделка была зафиксирована в безупречных выражениях. Было достаточно, чтобы возможные споры могли быть разрешены путём последующего «правильного» толкования фактов. Например, если отец разрешил своим детям управлять отдельным имуществом, юрист мог просто назвать его peculium, независимо от того, знали ли сами люди это слово или нет. К сожалению, насколько мне известно, не существует ни одного сохранившегося западного документа, в котором было бы показано, как «обычно» обозначались filiusfamilias и его peculium (учитывая, что латинская практика в среднем более точно соответствовала требованиям закона). Единственным исключением является сохранившийся в надписи кодицил человека, который просит своего отца освободить «моего раба Апреля» (‘Aprilem servum meum’). Он явно находился in potestate, иначе бы сам освободил раба69. Номенклатура императорских рабов и вольноотпущенников также отражает представление о том, что принцы-filiifamilias правящего дома имели отдельный рабский персонал70. То, что в массовом сознании отец и ребёнок могли мыслиться имеющими разделённые владения, дополнительно подтверждается многочисленными императорскими рескриптами III века, в которых рассматриваются дарения отцов детям. Таким образом, для юристов было вполне нормально говорить, что отец «подарил» что-то ребёнку in potestate, хотя из осторожности они подчёркивали, что это не отнимало у него реальной собственности71. Появляющаяся иногда в папирусах практика покупки или регистрации определённой собственности на имя детей (ep’ onomatos tou hypokheiriou hyiou) находит отражение в рескрипте 260 года н.э. (‘Si domum. . . pater tuus, cum in potestate eius ageres, nomine tuo donandi animo comparavit. . .’)[4] 72.
Таким образом, папирусы римского Египта не описывают patria potestas столь же строго, как учебники права, но такая картина не могла бы появиться в документах романизованного Запада, если бы они у нас были. В любом случае, не следует ожидать юридической точности в частных делах. Даже если люди знали семейное право, положения доктрины упоминались главным образом в том случае, если они служили цели документа, поэтому писцы могли не удосужиться записать те детали, которые посчитали излишними.
Существуют три основных способа истолковать свидетельства папирусов:
1. Писцы знали некоторые формулы римского права, но на самом деле их не понимали. Они использовали hypokheirios по сути как синоним слова «несовершеннолетний», тем самым отождествляя отцовскую власть с опекой над несовершеннолетними детьми. Дети автоматически становились независимыми по достижении совершеннолетия без дальнейших формальностей.
2. Patria potestas понималась как своего рода пожизненная опека, то есть считалось, что дети владеют отдельным имуществом, но под присмотром отца.
3. Отцы обычно, но не всегда, эманципировали своих детей, когда те становились взрослыми, используя какой-либо более или менее формальный метод, удовлетворявший власти.
с.159 В своей часто цитируемой статье Таубеншлаг рассматривал первую альтернативу как наиболее важную. Насколько мне известно, нет никаких подтверждающих её доказательств73. Правда, в многих рассмотренных выше случаях речь идёт о несовершеннолетних детях. Это может лишь отражать простой демографический факт: чем младше дети, тем больше вероятность того, что был жив их отец, который будет указан в том же документе, и несовершеннолетние могли также с большей вероятностью упоминать помощь отца. Из тех тринадцати детей, которые описаны как hypokheirioi, только о троих также говорится как о несовершеннолетних (P.Diog. 18; P.Gen. 44; SB I.5692). Нужно признать, что никто из остальных не может быть удостоверен как совершеннолетний (старше двадцати пяти лет), хотя одна из них является матерью P.Panop. 28 = SB XII.11221), а другой – кавалеристом (P.Oxy. XLI.2951)74.
Как первая, так и вторая гипотезы могли бы приемлемо объяснить выражения, встречающиеся в папирусах. Само собой разумеется, что местные практики менялись медленно: никто бы всерьёз не поверил, что в 212 году миллионы провинциалов внезапно усвоили римское право. Первую модель труднее всего согласовать с данными рескриптов: просители никогда не порицаются за то, что ошибочно посчитали эманципацию автоматическим следствием совершеннолетия, и несовершеннолетние также бывали эманципированы75. Хотя вторая альтернатива теоретически отличалась от римской концепции potestas, в повседневной жизни результат был во многом таким же, и это могло навести мост между правовой теорией и общераспространённой практикой. Формальная эманципация также задокументирована в Египте, хотя не слишком широко. Вполне понятно, что всегда находились люди, которым удавалось усвоить правовые нормы лучше, чем другим. Таким образом, возможно, что все три парадигмы сосуществовали в долине Нила, однако я склонен полагать, что со временем первая стала менее важной, тогда как имелась тенденция к сочетанию второй и третьей. По крайней мере, на это указывают свидетельства из других областей Империи (см. ниже раздел V).
Наконец, следует упомянуть сферу, к которой римское государство, безусловно, проявляло неослабевающий интерес: налогообложение и другие общественные повинности. Здесь patria potestas имела меньшее значение, чем мы могли бы себе представить. Налоги платились на имущество или per capita, вне зависимости от potestas. Отец отвечал за обязательные публичные повинности своих зависимых, но это не было финансовым бременем, поскольку членов одной и той же familia нельзя было привлекать к исполнению повинностей чаще, чем одного человека. Таким образом, эманципация не облегчала общего бремени семьи и могла даже увеличить его (в зависимости, конечно, от того, сколько имущества было передано детям)76. С этим гармонируют свидетельства из Египта: в паре папирусов отец и его дети несут взаимную ответственность за литургии друг друга77.
V. Сохранение patria potestas: Поздняя империя
Какое бы недоумение она ни вызывала у новых граждан, patria potestas никоим образом не исчезла из римского общества после 212 года. Регулярно появляясь в рескриптах периода тетрархии, она и позже продолжала упоминаться как в восточных, так и в западных законах (см., например, выше раздел II о bona materna и peculium castrense). с.160 Также patria potestas рассматривается как существующий институт в Сиро-римском судебнике78. Нет сомнений в том, что Юстиниан считал её важной и живой частью правовой системы, которую пытался сохранить в своей империи, и невозможно поверить, что эта повторяющаяся проблематика была полностью надуманной79. Сами законы иногда показывают, что люди ощущали влияние отцовской власти на свою повседневную жизнь, подобно тем незаконнорожденным детям, которые не хотели быть узаконенными, потому что тогда отец контролировал бы их материнское наследство (Nov. 74. praef. 2). Некоторые авторы-неюристы на протяжении IV и V веков упоминают отцовскую власть в более или менее точных терминах80. То, что количество явных формулировок остаётся относительно низким, не удивительно: писатели Поздней республики и Ранней империи упоминали patria potestas не чаще. Читая речи Цицерона против Верреса, трудно заметить, что на самом деле Веррес находился in potestate и, следовательно, даже не был собственником тех богатств, которые вымогал из своей провинции.
Возможно, несколько разочаровывает тот факт, что папирусы византийского периода ещё менее точны в отношении patria potestas, чем папирусы III века. Выражения hypokheirios и hypo te kheiri не встречаются после 329 года, но позже они заменяются на hypexousios (см. ниже). От IV века у нас есть два акта усыновления; оба опускают всякое упоминание о patria potestas или о чём-либо, что могло бы быть с ней связано. Так, усыновитель обещает содержать усыновлённого, сделать его своим наследником и передать мальчику его отцовское и материнское наследство после того, как тот достигнет совершеннолетия. Кроме того, лицом, отдавшим мальчика в усыновление, была его бабушка, хотя в римском праве этот акт (технически arrogatio) не мог быть совершён таким образом. Создаётся впечатление, что тот, кто составлял эти документы, не слишком уважал римские правовые концепции81. Конечно, сами по себе условия договора не противоречили римскому праву: усыновитель мог выполнить своё обещание посредством эманципации или peculium.
С другой стороны, в 430 году монах и трое детей его покойной сестры продавали имущество, которое они унаследовали от его матери, их бабушки по материнской линии (JSB V.7996 = PSI XII.1239). Дети, возраст которых не уточняется, действовали через своего отца. Он имел их в своей власти (hypexousioi) и заявил, что санкционирует и гарантирует их решение, будучи также их опекуном (kyrios). Хотя писец здесь отклонился от терминологии имперского права, он вполне следовал его сути. Текст соответствовал по крайней мере минимальным юридическим требованиям: участники действовали совместно для передачи имущества, на которое и отец (как узуфруктуарий), и дети (как «настоящие» собственники) имели определённые права. Возможно, аналогичная ситуация кроется за замечанием в папирусе середины VI века (P.Michael. 40.61–63).
Таким образом, в то время как два акта об усыновлении IV века демонстрируют безразличие по отношению к имперскому праву, эта продажа V века, похоже, свидетельствует о некотором уважении к нему. Насколько мне известно, ни один из других позднеримских документов не является более убедительным82. В VI веке иногда появляется слово hypexousios – дважды в Египте и один раз в Нессане (Палестина). Контекст во всех случаях один и тот же: отец женит или выдаёт замуж (либо принимает обратно) сына или дочь, о которых говорится, что они hypexousios, и характер этих отношений не уточняется. Однако в одном из них отец жениха предоставил молодожёнам в качестве дара невесте «всё, что осталось от его покойной жены, матери жениха». Совершенно невероятно, чтобы он сам был прямым бенефициаром; гораздо более вероятно, что мать оставила своё имущество сыну, а отец управлял им как узуфруктуарий в соответствии с имперским правом83. В общем, хотя папирусы с.161 не могут служить доказательством существования patria potestas в позднеримском Египте, они также не противоречат этому. У нас остались юридические и литературные источники, дающие основание полагать, что в поздней античности отцовская власть была признана как повседневная практика по всей Империи.
С другой стороны, на практике patria potestas обычно была связана с несовершеннолетними детьми. Отец отвечал за них и за их имущество и нуждался в некотором авторитете, чтобы помешать им совершить какую-нибудь глупость. Как выразился Лактанций: кто мог бы воспитать своих детей, если бы не имел над ними власти?84 Такая связь была естественна, поскольку большинство детей in potestate действительно были несовершеннолетними. Для этого были две причины, о которых уже упоминалось: во-первых, большое количество отцов умирало до совершеннолетия их детей, во-вторых, многие дети были эманципированы. Далее мы рассмотрим это важное явление более внимательно.
Частота эманципации на ранних этапах римской истории остаётся предметом умозрительных построений. Как и patria potestas в целом, она редко упоминается в литературных источниках. Там эманципация почти всегда связана с какой-то определённой причиной, политической или семейной85. Это означало бы, что она оставалась исключительной мерой, но свидетельства могут ввести нас в заблуждение. В любом случае решение всегда зависело от отца86. Иногда эманципировались все дети семьи, иногда только некоторые из них, иногда только сын, но не внуки87. В III веке эманципация часто упоминается в императорских рескриптах; хотя это не делает возможной какую-либо статистическую оценку, по крайней мере мы можем сказать, что это было широко распространённое явление среди тех, кто обращался с прошениями88.
Ни в одном источнике Ранней империи, ни в юридическом, ни в литературном, нет ни малейшего намёка на то, что взросление детей как таковое было основанием для их освобождения из-под отцовской власти: мотивы, если они приведены, всегда индивидуальны. В этом отношении свидетельства явно меняются в поздней античности. Отныне довольно часто предполагается, что люди хотят эманципировать своих детей, когда те достигнут совершеннолетия. Впервые это прямо засвидетельствовано в законе Константина:
В 393 году собор африканских епископов заключил, что домашнюю дисциплину легче поддерживать, если дети находятся in potestate. Таким образом, их не следует эманципировать до достижения совершеннолетия, если не гарантировано их достойное поведение. Подразумевается, что взрослеющие сыновья, скорее всего, будут эманципированы89. Однако это, конечно, не было правилом или даже рутинной практикой. Западные законы начала V века подразумевают, что мужчина может иметь взрослых детей и последующие поколения in potestate90. Согласно Августину, в современной римской Африке иногда (‘aliquando’) было целесообразно, чтобы дети были эманципированы и получили имущество от своих родителей; таким моментом могли стать женитьба сына или занятие им должности. Тем не менее, многие отцы отказывались, поскольку не желали терять власть, вытекающую из их контроля над семейной собственностью. С другой стороны, Августин также предполагал, что отцы могут захотеть избавиться от безнадёжно с.162 непослушных детей. Хотя его язык в этом отрывке более двусмыслен, он, вероятно, имел в виду эманципацию91.
Столь же расплывчатые выражения мы встречаем в западном законе 452 года. Он предписывал, что отец может управлять материнским наследством своих детей до достижения ими двадцатилетнего возраста. В этот момент ему рекомендовали передать им одну половину состояния, а другую сохранить за собой до собственной смерти. Ранее Константин постановил, что, когда дети будут эманципированы, paterfamilias может сохранить одну треть bona materna. Проблема в том, что хотя оба закона явно рассматривают одну и ту же тему, в более позднем не используется слово emancipatio, но заменяется на определённый возраст. Однако формулировка текста (например, ‘in familia constitutus’) предполагает, что на самом деле имелась в виду эманципация: хотя она и не была обязательной, ожидалось, что она произойдёт примерно в возрасте двадцати лет92.
Взятые вместе, эти фрагменты информации показывают, что в середине V века на Западе совершеннолетие детей имело большое значение. Отцы, вероятно, рассматривали возможность их эманципации, и многие, очевидно, предпочитали это сделать. Аналогичных свидетельств с Востока, по-видимому, недостаточно. Юстиниан приказал особо, чтобы императорский кодицил, присваивавший кому-либо ранг patricius, одновременно освобождал его от patria potestas. Император признал, что патриций редко бывает filiusfamilias, тогда как для консула это вполне нормально (‘quemadmodum in consulibus haec res usitata est’)93. С другой стороны, юридическое различие между эманципированными и неэманципированными детьми постепенно стиралось, особенно в наследственном праве. Это развитие почти полностью завершилось на Востоке ко времени Юстиниана. Иными словами, эманципация утрачивала свои побочные правовые эффекты, что было вполне естественным результатом, если она была уже не исключительной мерой, а довольно обычным явлением94. Эманципация, возможно, оставалась менее популярной на Востоке, но это невозможно проверить.
Какова бы ни была реальная частота эманципации, существенная черта patria potestas сохранилась как на Востоке, так и на Западе: отец сам мог решать, освобождать своих потомков или нет. В этой форме patria potestas всё ещё была известна римским юристам, работавшим на визиготских территориях в конце V – начале VI вв. Она явно не была исключена из Lex Romana Visigothorum95. С другой стороны, современный Lex Romana Burgundionum почти не упоминает patria potestas и никогда не упоминает emancipatio, хотя filiusfamilias встречается трижды. Эти отдельные отрывки были довольно неадекватным описанием старой patria potestas и их, безусловно, трудно понять без предварительного знания римского права. Тем не менее, ими создаётся впечатление, что отцовская власть не была позабыта96.
В начале VI века епископ Цезарий Арелатский, по-видимому, считался с patria potestas, когда приказал посвящённым девам раздать своё имущество:
Эти слова неоднозначны и могут быть истолкованы в обобщённом значении. Девушка редко имела какую-либо собственность до того, как унаследовала её от своих родителей (‘resparentum’). Безусловно, это верно для любого общества. Однако представляется более вероятным, что епископ мыслил в традиционных терминах римского права. Он предусмотрел два основания, по которым женщина не могла распоряжаться своим имуществом (‘substantiam suam’) из каких бы то ни было источников: законное несовершеннолетие и отцовская власть.
Об отношениях между родителями и детьми у германских народов известно немного. В какой-то мере их рассматривают только бургундский и визиготский кодексы. Как и следовало ожидать, в Lex Burgundionum невозможно найти ничего похожего на patria potestas. Вероятно, это отражает ситуацию в большинстве других переселенческих обществ. С другой стороны, похоже, что визиготы были несколько более склонны использовать римские образцы. Соответственно, они предоставляли отцам узуфрукт на материнское наследство. То, что дети получали из внешних источников, таких как король, они могли сохранить за собой как своё собственное. Позднеримское право уже очень близко подошло к этому решению с учреждением peculium quasi castrense. Дети автоматически становились независимыми в браке или в возрасте двадцати лет. Опять же, многие – хотя и не все – римляне предвосхитили этот обычай благодаря ранней эманципации. Но неумолимым фактом оставалось то, что основная масса имущества большинства детей зависела от отцовского имущества. Без этого германцам было бы столь же трудно жить, как и римлянам. В Бургундии сыновья часто получали половину своего наследства авансом, возможно, при вступлении в брак. Как Lex Burgundionum, так и Lex Visigothorum предусматривали возможность того, что взрослые сыновья живут в общем домохозяйстве со своими родителями. В целом, хотя визиготы брали пример с некоторых римских решений, идея пожизненной отцовской власти как таковой кажется чуждой всем германским народам98.
Когда бывшие римские провинциалы отказались от древнего института patria potestas? Имеется слишком мало свидетельств для того, чтобы указать на темпы развития или выявить различия в разных регионах. В письме Григория Великого 594 года (Ep. 4.36) представлен сицилиец, чьё res maternae оставалось у его отца до самой смерти последнего. Вполне вероятно, что римское право на этой византийской территории продолжало соблюдаться. С другой стороны, Исидор Севильский, писавший в визиготской Испании в начале VII века, следующим образом объяснял в своём этимологическом компендиуме слово peculium:
Это очень традиционное римское определение peculium, за исключением того, что оно ограничено только несовершеннолетними детьми. Это наводит на мысль, что во времена Исидора взрослые люди уже не находились in potestate. Имеется ещё более интересный документ из визиготских владений, formula акта эманципации. Она начинается:
Текст, с его исковерканным синтаксисом, не может быть сколько-нибудь точно датирован. Возможно, он отражает формулировку позднеримских актов эманципации, в других случаях утраченных. В начале VII века она наверняка использовалась людьми, пытавшимися продолжить римские традиции, и это ясно показывает, как вошло в обычай эманципировать детей по достижении ими совершеннолетия, но также то, что этот акт по-прежнему считался добровольным, по крайней мере теоретически. В гораздо более многочисленных галльских формулярах подобные документы не сохранились. Одна formula усыновления сохраняет следы римской терминологии (‘potestas patris’), но в остальном отцовская власть в них не фигурирует99. Это указывает на то, что patria potestas не могла быть слишком централизованным институтом, когда эти сборники были соединены вместе в VII и VIII вв. Тем не менее, последние остатки римской семейной системы могли сохраняться среди старого населения Западной Европы ещё долго после развала Империи110.
VI. Заключение
Не может быть никаких сомнений в том, что patria potestas продолжала оставаться краеугольным камнем римского семейного права, а также существенным элементом вещного и наследственного права. Её практическое значение очень ясно проявляется в тех усилиях, которые были предприняты для обеспечения того, чтобы дети in potestate не были лишены своего материнского наследства. Всё это законодательство было бы необъяснимо, будь отцовская власть в римском обществе мёртвой буквой. Напротив, это показывает, что patria potestas воспринималась как реальное средство экономического контроля. Развитие peculium (quasi) castrense также не означало радикального посягательства на старинные полномочия отца, но просто отражало растущее значение нажитого дохода в высшем и среднем классах. Желаем ли мы сказать, что в поздней античности patria potestas была «размыта», – остаётся делом вкуса. Хотя римляне разработали множество способов избежать её отдельных последствий, они отказывались считать её устаревшей как таковую. Медленная адаптация писаного права к социальным и экономическим изменениям – хорошо известное явление во многих культурах. Но тот факт, что отцовская власть пережила IV век, когда многие устаревшие правовые понятия просто игнорировались, указывает на то, что первопричиной была не инерция. Patria potestas не была несовместима с обычными моделями движения собственности в римском обществе. Это, вероятно, объясняет, почему римляне могли смотреть на её многочисленные недостатки лишь как на небольшие аномалии, которых можно было избежать при минимуме здравого смысла. В конце концов, вполне естественно, что старшее поколение мужчин неохотно отказывалось от системы, дававшей им экономическую власть над потомками. Хотя связь между patria potestas и семейной дисциплиной не часто упоминается прямо, она всегда должна была восприниматься по умолчанию. Христианские епископы также сочли её полезной опорой естественной иерархии.
В наших более поздних источниках основным способом освободиться от patria potestas является эманципация. Теперь это считалось особенно уместным, когда дети становились взрослыми, что никогда не было засвидетельствовано в Ранней империи. Заманчиво предположить, что этот обычай распространился в III веке, кода новые граждане научились приспосабливаться к римской семейной системе. Как бы то ни было, оказывается, что в большинстве областей Поздней Римской империи, от Египта и Сирии до Северной Африки, Испании и Галлии, была принята основная идея отцовской власти. Это, конечно, не означает, что обычные люди когда-либо были знакомы с техническими подробностями закона. Возможно, многие из них трактовали отцовскую власть как своего рода надзор (или «опеку»), а не как абсолютное с.165 господство. Серьёзной угрозы для правопорядка это не представляло, поскольку соответствующая терминология могла быть обновлена впоследствии, если в этом возникнет необходимость. Правда, по мере того как человек спускался по социальной пирамиде, должны были снижаться как оценка, так и смысловое наполнение правовых предписаний. Сельские жители, которые даже не говорили по-латыни или по-гречески, могли никогда не соприкасаться с правовой системой, за исключением налогообложения. Семейное поведение этой значительной группы римских граждан всегда будет оставаться весьма гипотетическим. Но среди тех, кто считали себя наследниками классической цивилизации, patria potestas сохранялась на Востоке после Юстиниана и на Западе до тех пор, пока такие люди могут быть различимы в наших источниках.
ПРИМЕЧАНИЯ