[с.26]

ГЛАВА I

ВОЗНИКНОВЕНИЕ МАГИСТРАТУРЫ КОНСУЛЯРНЫХ ВОЕННЫХ ТРИБУНОВ

Терминологическая традиция отечественного антиковедения использует устоявшееся название изучаемой магистратуры на русском языке – консулярный военный трибунат. Слово "консулярный" в данном случае восходит не к латинскому существительному "consularis", то есть бывший консул (консуляр, как обычно пишется по-русски), а к прилагательному "consularis" – "консульский". Точнее, поэтому, на наш взгляд, в русском переводе называть эту магистратуру "консульский военный трибунат", чтобы избежать двусмысленности и не придавать ее обозначению оттенка комплектования только из среды бывших консулов. В современных европейских языках прилагательное "консульский" имеет латинскую основу "consular", поэтому название должности выглядит следующим образом: "consular tribunes", "consular tribunate" в английском; "Konsulartribunen", "Konsulartribunat" в немецком (в написании XIX – начала XX вв. – "Consulartribunen", "Consulartribunat"); "tribuni consolari", "tribunato consolari" в итальянском; "tribuns consulaires", "tribunat consulaire" во французском языках. Все перечисленные термины понимаются как "консульские трибуны", "консульский трибунат", и не имеется применительно к этому случаю иного определения типа русского "консулярный", отличающегося смысловыми нюансами. Следовательно, формулировка "консульский военный трибунат" отнюдь не противоречит принятой другими национальными школами научной терминологии, без единства которой развитие антиковедения, как и любой другой дисциплины, невозможно. Но традициями понятийного аппарата отечественной историографии пренебрегать не стоит; сохранение принятого названия "консулярные военные трибуны" вполне, по нашему мнению, допустимо при условии употребления в этом случае терминов "консульский" и "консулярный" как синонимов. То, что они использовались русскими исследователями применительно к данной магистратуре как различные по содержанию, мы увидим чуть ниже.

Другое устоявшееся в российском антиковедении название носителей этой должности – "военные трибуны с консульской властью" является адекватным переводом ее одного из наиболее употребительных у латинских авторов обозначения: tribuni militum consulari potestate. Правда, С. И. Ковалев, исходя из представления, что в 444 г. до н.э. высшие ординарные [с.27] магистраты назывались не консулы, а преторы, настаивал на переводе "военные трибуны с консулярной властью", имея в виду коллегиальную вообще, а отнюдь не именно консульскую власть⁸⁸. Конечно, прилагательное consularis, как и существительное consul, восходят к глаголу consulere – "совещаться" и подчеркивают тем самым коллегиальность как сущностную черту консульской должности. Однако, если принять точку зрения ряда античных авторов, что первоначальная претура была преобразована в консулат после децемвирата и второй сецессии плебеев⁸⁹, то естественно признать существование в 444 г. до н.э. (на момент введения в римскую конституцию консулярного трибуната) консулата как высшей ординарной магистратуры и, соответственно, консульской власти.

Мы не поддерживаем также стремления некоторых зарубежных исследователей считать, что уточнение в названии должности consulari potestate было неисторическим, то есть, не существовало в реальной государственной практике ранней Республики. К такому заключению они приходят двумя различными путями, исходя из одной посылки: должность с названием "консул" отсутствовала в римском государственном устройстве в течение всего V в. до н.э. При этом, одни историки, такие как Карл Юлиус Белох, Кристер Ханель, Роберт Палмер, считали, что понятие consul было в это время определением и применялось как к магистратуре претора, так и (в 444-367 гг.) к военным трибунам, получившим высшую исполнительную власть, которые могли назваться сокращенно просто консулы.⁹⁰. Отрицая историческую корректность обозначения этой магистратуры как tribuni militum consulari potestate, К. Ю. Белох отмечал, что анналисты не имели надежной информации относительно ее названия, а К. Ханель подчеркивал, что историки не располагают для этого никаким независимым свидетельством типа надписи. Р. Палмер полагал, что данный вариант названия должности был создан позднее из желания избежать путаницы с собственно консульской магистратурой, возникшей в 366 г. до н.э.

Другие авторы, также отрицавшие историчность названия tribuni militum consulari potestate, настаивали не только на отсутствии в V в. до н.э. должности консула, но и вообще такового понятия в римской политической практике. Так, Рафаэль Сили утверждал, что современники консулярных трибунов, поскольку термина "консулы" они еще не знали, называли [с.28] должность только tribuni militum. Вопрос, когда, в таком случае, римская традиция стала добавлять consulari potestate, он оставлял открытым⁹¹.

В историографии 90-х гг. XX в. близкой трактовки придерживаются Д. Флах, Д. Зольберг и Р. Бунзе⁹². Их точки зрения базируются опять-таки на том, что к 444 г. консульской магистратуры не существовало. При этом данные авторы, не признающие историчности названия tribuni militum consulari potestate, по-разному видят процесс формирования высшей исполнительной власти в Риме.

Так, Давид Зольберг утверждает, что после изгнания царей во главе римского государства стояли три начальника гентильных триб (просто tribuni), которые были одновременно командующими (praetores) набиравшихся от этих триб тысяч воинов. В таком виде, по мысли данного автора, эта первая республиканская магистратура функционировала до 367 г. до н.э., и никакого "консульского трибуната", в соответствии с его точкой зрения, не было. Такой взгляд идет вразрез с данными античной традиции, и в условиях отказа современного антиковедения от гиперкритического подхода к ней, не поддерживается нами. К тому же, как убедительно показал в своей монографии В. Н. Токмаков, гентильные трибы не могли быть базой комплектования пешего войска⁹³.

Роберт Бунзе настаивает на ошибочности всех упоминаний в источниках консульской магистратуры для времени ранее законов Лициния – Секстия, не признавая никакую титулатуру военных трибунов, в которой содержатся слова о консульской власти⁹⁴. Возрождая отчасти гипотезу Гаэтано Де Санктиса⁹⁵ и находя в роли коллегиальных (но неравноправных) носителей империя до 367 г. до н.э. только praetor maximus и двух praetores minores, Р. Бунзе с недоверием относится к любым названиям коллегий высших должностных лиц, сохраненным античной традицией, за исключением претуры.

Дитер Флах, в свою очередь, полагает, что добавление consulari potestate к названию должности военных трибунов было создано античной историографией много позже времени существования магистратуры. Он не отрицает, что таковая действительно функционировала в 444-367 гг. до н.э., но отказывается считать эти годы также временем существования консулата. Отстаивая концепцию о первоначальной республиканской единоличной должности в лице годичного magister populi, которую сменил военный трибунат, [с.29] Д. Флах считает, что консулы впервые появились только в 366 г. Титулатура же военных трибунов была почерпнута авторами исторических сочинений, по его определению, из "туманных источников".

Мы же исходим, как уже было отмечено, из признания историчности названия tribuni militum consulari potestate. Этим обозначением как развернутым и полным пользуется основной латинский информатор по данной теме, Тит Ливий – IV. 6. 8 и др.; употребляет именно этот вариант также Помпоний – Dig. I. 2. 2. 25. Наша убежденность в соответствии данного названия римским историческим реалиям второй половины V – первой половины IV вв. до н.э., основывающаяся на признании достоверности сообщений античной традиции о принципиальных изменениях в структуре государственного управления, связана также с нашим видением процесса формирования высшей исполнительной власти в Риме эпохи ранней Республики. Выделяя в нем две линии развития, идущие параллельно и синхронно, а именно оформление системы высшей ординарной власти с одной стороны, и становление системы экстраординарной власти с другой, мы признаем коллегиальность изначальным республиканским принципом ординарной власти (что, опять-таки, наиболее соответствует античной традиции). Эволюцию же ординарной двухместной магистратуры (исходное название которой мы принимаем, основываясь на сообщениях Тита Ливия, Плиния Старшего, Авла Геллия, Цицерона, Феста и Иоанна Зонары, как претура⁹⁶) усматриваем в изменении функций и названия (вместо praetores – consules) к середине V в. до н.э. О том, что в V в. до н.э. римляне использовали название должности "консул" свидетельствует Тит Ливий, когда сообщает о надписи на доспехах Авла Корнелия Косса (относящейся к 30-20 гг. V в.), которую видел в храме Юпитера Феретрия Октавиан Август, и о записи с названием магистратуры того же полководца в "полотняных книгах", хранившихся в храме Юноны Монеты (Liv. IV. 20. 6-8). Конечно, вставленные Ливием слова, услышанные от Августа, некоторые исследователи считают политически окрашенными, а потому не заслуживающими полного доверия⁹⁷, а по поводу "полотняных книг" можно сказать, что эти магистратские списки всего лишь восстановленные после гибели подлинников в огне галльского пожара 390 г. до н.э. Тем не менее, обратим внимание на то, что Ливий не противоречит сам себе, когда в разных местах своего труда сообщает о названии высшей ординарной магистратуры первых веков республики: до середины V в. до н.э. – преторы, во второй половине этого века – консулы (хотя предпочитает пользоваться более [с.30] поздним обозначением должности применительно и к раннему времени). Это согласуется также со свидетельствами, сохраненными Иоанном Зонарой, о смене названия носителей высшей должности (вместо преторов – консулы) в тот же период (Zon. VII. 19). Поэтому представление о такой линии развития высшей ординарной магистратуры Республики не кажется нам менее обоснованным, чем точка зрения об отсутствии консульской магистратуры как таковой до 366 г. до н.э. Что же касается упомянутых выше попыток ряда исследователей рассматривать термин consul для V в. до н.э. как определение к названию должности первоначального претора и как обозначение должности военных трибунов, возведенных в ранг носителей высшей власти, то мы не находим для этого сколь-нибудь убедительных аргументов.

Кроме названия tribuni militum consulari potestate на языке оригинала встречаются также некоторые другие наименования данной магистратуры. В частности, у Тита Ливия (Liv. IV. 7. 1) содержатся выражения tribuni militum pro consulibus – "военные трибуны в качестве (или вместо, или наподобие – В. Д.) консулов" и tribuni militum pro consule – "военные трибуны в качестве (или вместо, или наподобие) консула" – (Liv. IV. 41. 10). Перевод с любого древнего языка всегда уже толкование содержания того или иного понятия. В данном случае, понимание "в качестве консула" или "вместо консула" влияет, в той или иной степени, на трактовку двух сущностных черт магистратуры консулярных трибунов. С одной стороны, – на определение объема их властных полномочий, уже исходя из названия, ибо "в качестве" подразумевает идентичную компетенцию, такой же (ни меньший, ни больший) объем власти, а "вместо" этого не предполагает. С другой стороны, – на выяснение характера должности: если "в качестве консулов", то это в какой-то степени может говорить об ординарном способе ее функционирования, а если "вместо консулов", то чрезвычайном. Аргументации нашей точки зрения, как на объем властных полномочий консулярных трибунов, так и на характер магистратуры (которую считаем экстраординарной), мы посвятим отдельные параграфы, сейчас же отметим, что допускаем все варианты перевода, но менее предпочтительным считаем "в качестве". Такое понимание выражения pro consulibus отнюдь не противоречит нашему утверждению о корректности русскоязычных терминов "консульский военный трибунат" и "военные трибуны с консульской властью". В этих случаях речь идет о наделении военных трибунов властью высших магистратов, в ординарной ситуации – консулов. "Консульская власть" в широком смысле – это высшая исполнительная власть в Римской Республике. Наделение верховной исполнительной властью любых лиц означало передачу им консульских полномочий с тем или иным ограничением или расширением их. Мы, однако, ни в коем случае не согласны с трактовкой Р. Бунзе словосочетаний pro consulibus и pro consule как непременное указание на пророгацию [с.31] консульских полномочий⁹⁸. Основываясь на том, что об акте пророгации империя для столь раннего времени не может идти и речи (что, на наш взгляд, вполне справедливо), Р. Бунзе приходит к заключению, что титулы, имеющие составной частью термины pro consulibus и pro consule неисторичны, а, следовательно, подтверждают отстаиваемый им тезис о неисторичности консулярного трибуната. Понимание же приведенных выражений просто в значении "вместо консулов", "в качестве консулов" безо всякого непременного подтекста о пролонгации консульской власти разрушает этот аргумент Р. Бунзе.

У того же Ливия используются и другие выражения для обозначения носителей исследуемой должности: tribuni consulari potestate (употреблено шесть раз) – "трибуны с консульской властью", tribuni consulares – "консульские трибуны" (Liv. VI. 1. 1; VIII. 33. 16). В труде Ливия, в речи императора Клавдия в сенате, а также у Авла Геллия употреблено понятие tribuni militum consulari imperio – "военные трибуны с консульским империем" (Liv. IV. 7. 2; I. L. S. 212; Gell. XVII. 21. 19). Все это свидетельства того, что консулярные трибуны – высшие должностные лица, власть которых распространялась на гражданскую и военную сферы, то есть в самом общем понимании соответствовала консульской.

Наиболее часто, говоря о консулярных трибунах, Ливий называет их просто tribuni militum (к тому же, еще шесть раз употребляет форму tribuni militares). Два с половиной десятка раз Тит Ливий ограничивается одним словом tribuni. Это заставляет нас думать, что римский историк "урезал" полное название должности по причине стремления к краткости. Поэтому мы вполне согласны с Рональдом Ридли, что Ливий использовал развернутую формулировку титула (tribuni militum consulari potestate) в два раза реже, чем выражение tribuni militum, "несомненно, из-за длины"⁹⁹. Аналогично, нет ничего удивительного в том, что консульские фасты используют сокращение названия должности в виде "tr. mil."¹⁰⁰.

Итак, названия должности на латинском языке содержатся либо в гораздо более поздних эпиграфических памятниках, либо в сочинениях римских авторов, также написанных века спустя. Отмечая, что в имеющихся источниках титулатура консулярных трибунов дается вариативно, Ф. Эдкок обращал внимание на то, что не сохранился ни один документ, например закон, [с.32] который содержал бы официальный титул этих магистратов¹⁰¹. Соглашаясь с тем, что ни одна аутентичная запись титулатуры не уцелела, Энн Боддингтон вместе с тем подчеркивала очень раннюю "отрегулированность" в традиции названий должностей магистратов V в. до н.э.¹⁰² Признавая ограниченность нашей источниковой базы для абсолютно утвердительного ответа на вопрос о точной формулировке принятого в V-IV вв. до н.э. официального наименования должности консульских трибунов, мы все же не видим оснований для принципиального недоверия античной традиции по поводу сохраненного ею как развернутого титула tribuni militum consulari potestate, так и его вариантов и сокращений.

Занятие должности консулярными трибунами Тит Ливий описывает различными выражениями: формами глагола "быть" – erant, fuere (Liv. IV. 35. 4; IV. 49. 1; IV. 61. 1); устойчивым сочетанием "год имел" – annus habuit (Liv. IV. 35. 1; IV. 44. 13; IV. 61. 4; V. 8. 1; V. 24. 1); обозначением вступления в должность – magistratum iniere (Liv. V. 16. 1) и, наиболее часто, глаголом, который применительно к должностным лицам переводится как "избирать" – creare (Liv. IV. 6. 8; IV. 7. 2; IV. 7. 7; IV. 25. 1; IV. 25. 5; IV. 31. 1; IV. 35. 6; IV. 42. 2; IV. 44. 1; IV. 50. 7; IV. 55. 5; IV. 56. 2; IV. 57. 12; V. 12. 9; V. 13. 2; V. 14. 5; V. 18. 1; V. 26. 1; V. 31. 9; V. 36. 11; V. 52. 16; VI. 4. 7; VI. 5. 7; VI. 27. 2; VI. 30. 1; VI. 35. 5; VI. 37. 5 и др.). Джон Пинсент, считая, что в изложении событий после 398 г. до н.э. Ливий особенно много раз применяет глагол creare, усмотрел смену первоисточника римского историка, переход, как он полагал, возможно, к тексту Клавдия Квадригария¹⁰³. Но активное использование этого глагола у Ливия отчетливо прослеживается применительно к военным трибунам с консульской властью начиная с четвертой книги (см. выше), к тому же creare он стабильно употребляет и по отношению к другим высшим магистратам, что заставляет нас не считать версию Дж. Пинсента доказательной.

Совершенно очевидно, что обозначение должностных лиц, выполнявших функции высших магистратов, как tribuni militum или tribuni militares показывает этимологическую связь термина (и, соответственно, связь происхождения должности) с военной организацией Рима, на что историки обычно и обращают внимание¹⁰⁴. При этом ими часто понимается, что титулом tribuni militum именовались военные командиры уже царского времени, [с.33] руководившие древними гентильными войсками до введения гоплитской фаланги¹⁰⁵. По мнению Теодора Моммзена, вождь пеших граждан с обозначением tribuni militum существовал с тех пор, как возникла римская община¹⁰⁶. Согласно его представлениям, численность этих офицеров была сначала три, но очень рано увеличилась до шести, что он был склонен связать с разделением трех старых родов Тициев, Рамнов и Луцеров на priores и posteriores. Вследствие запутанности в историографии вопроса о ранней эволюции римской военной организации, понимание tribuni militum как древнейшей офицерской должности римского войска оказалось устойчивым. Разумеется, очевидно, что в первоначальном смысле трибун, – это руководитель трибы, военный трибун должен командовать войском трибы. Однако, войском каких триб руководили военные трибуны, от названия должности которых произошло обозначение магистратов с полномочиями высшей власти? По наблюдениям В. Н. Токмакова, [с.34] подвергшего глубокому анализу центуриатную реформу Сервия Туллия, "термин tribuni militum зафиксирован традицией лишь для республиканского времени и, возможно, имеет отношение к командирам отрядов сервианских триб"¹⁰⁷.

В историографии распространено также представление, что консулярных военных трибунов следует связать с tribuni militum легиона¹⁰⁸, поскольку количество консулярных трибунов определяется сначала цифрой три, затем – шесть, а именно такое число военных трибунов обычно находят соответственно первоначально в одном, затем в двух легионах, а впоследствии шесть на каждый легион¹⁰⁹. Собственно, уже автор первой специальной статьи, посвященной консулярному трибунату (опубликованной в середине XIX в.), Оттокар Лоренц, стремился доказать тождество трех военных трибунов легиона, существовавших, на его взгляд, во времена децемвирата, трем (изначально) консульским трибунам¹¹⁰. Отталкивался от аналогии консулярных трибунов с трибунами легиона и Людвиг Ланге, который склонялся к тому, что ко времени второй сецессии плебеев трибунов в легионе было шесть¹¹¹. Рассуждения эти в свете результатов исследования В. Н. Токмакова кажутся беспочвенными, поскольку в V в. до н.э. не было "не только войска из двух легионов, но и вообще легионов, понимаемых как самостоятельные подразделения войска со строго фиксированной структурой и численностью"¹¹². Только "со второй половины IV. в. с переходом к манипулярной тактике и упорядочением структуры войска легионы превращаются в базовые соединения новой, манипулярной армии"¹¹³.

Аурелио Бернарди полагал, что при создании консульского трибуната возводились в ранг высших магистратов офицеры, называвшиеся не tribuni militum, но tribuni celerum, и только в 426 три tribuni celerum были заменены четырьмя tribuni militum¹¹⁴. Не соглашаясь с такими утверждениями, Стюарт Стэвели называл их спекулятивными¹¹⁵. Мы же добавим (оставляя в стороне различные проблемы, связанные с корпусом целеров), что, являясь лейб-гвардией царя¹¹⁶, этот корпус должен был прекратить в период республики свое существование. Поэтому подобные построения (а трактовка приведения к верховной власти именно tribuni celerum имеется и в последующей историографии¹¹⁷) кажутся нам искусственными и игнорирующими этимологию названия должности. Связь консулярных трибунов с чисто военными tribuni militum, на наш взгляд, столь прозрачна, что не требует поиска иных генетических корней в военной организации. Другое дело, определение того, кем были в римском войске tribuni militum к 40-м годам V в. до н.э., когда их стали наделять высшей исполнительной властью.

Исходя из толкования Варроном (LL. V. 89, 181) происхождения слова milites от miles (тысяча) и опираясь на мнение Гаэтано Де Санктиса, Йохена Бляйкена и других историков, В. Н. Токмаков приходит к выводу, что первоначально военные трибуны возглавляли "тысячи", то есть ряды фаланги¹¹⁸. То, что военные трибуны первых двух веков Республики отличались по положению в войске от "офицерских чинов" легиона второй половины IV-II вв. до н.э. наглядно показывает тот факт, что только в 362 г. до н.э., то есть через пять лет после упразднения консульского трибуната, часть [с.35] военных трибунов стала избираться в народном собрании (а не назначаться, как раньше, по усмотрению консулов или диктатора)¹¹⁹. Таким образом, судя по всему, tribuni militum как военные руководители воинских подразделений, название должности которых вошло составной частью в титул высших магистратов 444-367 гг. до н.э., связаны именно с центуриатной военной организацией и фаланговой тактикой ведения боя, а не с ранее существовавшим досервианским войском и не с более поздней структурой легиона классической республики.

Греческие авторы обозначали консулярный военный трибунат понятием χιλιαρχία (Plut. Cam. 37; Dionys. XI. 61. 3), носителя данной должности термином χιλίαρχος (Diod. XII. 32. 1 и др.; App. Celt. III. 3; Plut. Cam. 33; Dionys. XI. 56. 3; Dio Cass. XL. 45; Zon. VII. 19), а ее исполнение глаголом χιλιαρχέω (Diod. XXIX. 1; Plut. Cam. 2). Отсюда следует, что, чаще всего, на греческом языке отмечался только военный статус tribuni militum как командующих тысячами воинов, без учета их политической роли. Тем более, что именно такими терминами греческие писатели называли полководческие функции обычных римских военных трибунов, руководивших воинскими подразделениями¹²⁰. Греческая передача названия tribuni mitum как χιλίαρχοι подтверждает, вместе с тем, точку зрения о военных трибунах как руководителях тысяч фаланги. Однако, указания на консульскую власть военных трибунов имеются и у греческих авторов. Так, Дионисий Галикарнасский (Dionys. XI. 60) вполне четко фиксирует, что они имели власть консулов (ὑπατική ἐξουσία). Диодор также использует это словосочетание (Diod. XIV. 113)¹²¹. В другом месте Диодор (Diod. XIX. 12. 1) дает несколько иную формулировку с тем же смыслом – ὑπατική ἀρχὴ. У Диодора есть и акцентирование "собственной власти" консулярных военных трибунов, проведенное явно с целью подчеркнуть именно их высшую власть в отличие от полномочий военного командования "тысячами" – οἱ δὲ χιλίαρχοι τω̄ν Ῥωμαίων ἐπὶ τη̄ς ἰδίας ἐξουσίας ὄντες (Diod. XIV. 114)¹²². Плутарх (Plut. Cam. I) отмечает: [с.36] ὡ̅ν καίπερ ἀπ' ἐξουσίας καὶ δυνάμεως ὑπατικη̄ς ἅπαντα πραττόντων ἡ̅ττον ἠ̅ν ἐπαχθὴς ἡ ἀρχὴ διὰ τὸ πλη̄θος (хотя власть и могущество во всем они имели консульские, менее тягостной была эта власть вследствие их многочисленности).

Следовательно, распространенное неиспользование в греческих переводах дополнения о консульской власти военных трибунов не свидетельствует об отсутствии такового в римском официальном названии должности на языке оригинала. Греческие авторы вполне могли просто опускать удлиняющий выражение оборот, как это часто делали и латинские писатели.

Таким образом, мы полагаем, что консулярный трибунат, появившись после создания коллегии консулов, вполне мог иметь в названии должности уточнение о консульской (то есть высшей исполнительной) власти ее носителей. Сообщаемое Титом Ливием наименование данных магистратов как tribuni militum consulari potestate не противоречит ни другим более кратким (или совсем укороченным) приводимым им названиям этих должностных лиц, ни сведениям иных античных авторов, ни сокращению, принятому в капитолийских фастах. Tribuni militum, от названия офицерской должности которых произошло наименование высших магистратов, избиравшихся в период с 444 по 367 г., были командирами тысяч воинов центуриатной фаланги, но не подразделений легиона, не существовавшего тогда как структурно оформленная единица. Термин tribuni militum для обозначения военных руководителей появился, скорее всего, после сервианской военной реформы, поэтому бесперспективно выводить его от названия командиров досервианского войска. Интернациональная унификация категориального аппарата на новых языках стимулирует использование на русском языке обозначения магистратуры "консульский военный трибунат", что не исключает применение традиционно принятого в отечественном антиковедении наименования "консулярный военный трибунат" как синонимичного.

[с.37]

Создание и ликвидация высшей магистратуры, – это изменения, безусловно, конституционные. Поэтому далеко не праздным с точки зрения изучения римского государственного права является вопрос о том, на основе каких актов должность была введена и упразднена. Что касается прекращения существования магистратуры военных трибунов с консульской властью, то здесь ситуация вполне ясна: отмена ее произошла на основе третьего из хорошо известных законов плебейских трибунов 367 г. до н.э. Гая Лициния Столона и Луция Секстия Латерана (leges Liciniae Sextiae). Гораздо более сложным является вопрос о том, что послужило правовым основанием для создания магистратуры, каков был характер принятого решения о ее введении, кто и когда это решение принял.

Картина изучения очерченного круга вопросов выглядит в историографии следующим образом. Ряд исследователей, посвятивших консулярному военному трибунату специальные статьи, предпочли эту проблему не затрагивать, то есть не выяснять правовые основы оформления магистратуры, рассматривая ее только как историческую данность¹²³.

У других авторов не возникало потребности объяснять, на основе какого акта должность консулярных трибунов была введена, поскольку их концепции не оставляли для такового места. Так, Рафаэль Сили трактовал ситуацию 445-444 г. следующим образом. Напряжение между сословиями привело сначала к бойкоту плебеями консульских выборов, а затем к отказу подчиняться избранным консулам. Когда большая часть войска отказалась повиноваться консулам, и те не могли выполнять свои функции, сенат распорядился, чтобы три к тому времени уже избранных для руководства войсковыми подразделениями военных трибуна взяли верховное командование в свои руки¹²⁴. По мнению Р. Сили, впоследствии, каждый раз, когда выборы не приводили (из-за позиции плебеев) к избранию консулов, по приказу сената военные трибуны наделялись верховными полномочиями. Получается, согласно такой концепции, что для консульского трибуната никакой правовой базы создано не было, все определяли обстоятельства. Однако странно думать, что римляне в течение почти восьми десятилетий более пятидесяти раз создавали магистратуру только "на основе обстоятельств", "по прецеденту". При их отношении к закону, к обычаям предков, традиции, к миру богов, воля которых узнавалась непреложно во всех важных государственных мероприятиях, такое представить невозможно. Нельзя забывать, что у римлян был предусмотрен легитимный выход из ситуации полного [с.38] отсутствия исполнительной власти, – это interregnum. Поэтому неизбранием консулов объяснять передачу высшей власти внеконституционным путем командирам воинских подразделений, по меньшей мере, несерьезно. К тому же, зачем было законодательно отменять в 367 г. до н.э. властную структуру, если она никогда не была правовым образом оформлена? Сказанным определяется наше несогласие с трактовкой появления магистратуры военных трибунов с консульской властью не на основе государственно-правовых постановлений, а в виде "политического реагирования" сената на обстоятельства без должным образом оформленных решений.

Другие точки зрения, также автоматически выносящие за скобки вопрос о наличии и характере акта о создании в 444 г. до н.э. новой магистратуры, принадлежат Давиду Зольбергу¹²⁵ и Роберту Бунзе¹²⁶. Согласно гипотезе Д. Зольберга, после изгнания Тарквиния, когда аристократия решила не избирать нового царя, единственными носителями государственной власти оказались трое командующих военными контингентами, выставлявшимися гентильными трибами – tribuni, они же praetores (один из которых во время войны исполнял роль praetor maximus). В таком виде эта первая, на взгляд Д. Зольберга, высшая республиканская магистратура просуществовала до 367 г. до н.э., когда двое из трибунов-преторов превратились в консулов, а третий сохранил одно из прежних названий. Никакого консулярного военного трибуната, по утверждению Д. Зольберга, в 444-367 гг. не существовало, а потому вопрос о способе его введения сам собою для этого автора снимается. Точно также он снимается для Р. Бунзе, усматривающего на указанном хронологическом отрезке в качестве высшей коллегиальной лишь магистратуру в составе praetor maximus et duo praetores minores.

Естественно, что в отличие от названных авторов, многие исследователи были далеки от того, чтобы отрицать саму должность военных трибунов с консульской властью или всякую правовую основу для ее возникновения. При этом в романистике еще в прошлом веке был поставлен вопрос о том, была ли она предусмотрена с самого начала конституирования республики, или решение о ее создании было принято незадолго до первого случая функционирования этой магистратуры. Давший толчок обсуждению многих вопросов римского государственного права Теодор Моммзен писал, касаясь создания консулярного трибуната, что трудно решить, была ли потребность в нем "почувствована одновременно с введением республики или впервые позднее появилась"¹²⁷. Все же он склонялся к тому, что консулярный трибунат, также как и диктатура, были интегрированы в "консульскую конституцию", то есть, предусмотрены в "основном законе республики, на котором [с.39] покоился и сам консулат"¹²⁸. Так же как он отрицал особый lex de dictatore creando¹²⁹, Т. Моммзен фактически не признавал и специальный закон о введении должности tribuni militum consulari potestate, считая, что римская традиция ничего о нем не знает. Видимо, этот "основной закон республики" и имел в виду "старый мастер", как назвал Т. Моммзена Ф. Мюнцер¹³⁰, когда заново обратился к консульскому трибунату в последний год своей жизни¹³¹. В данной публикации Т. Моммзен, говоря о фиксации "в законе", без уточнения в каком именно, количества консулярных трибунов, отмечал, что в противоположность числу два для консулов, для них было определено не абсолютное, а только "множественное число", и, если в ходе выборов сразу получали поддержку более двух кандидатов, никакого дальнейшего избрания не проводилось¹³².

Если, таким образом, по Т. Моммзену получалось, что перед началом функционирования консулярного трибуната никаких законодательных изменений в структуре исполнительной власти проведено не было, ибо они уже были более чем за полвека до того продуманы и закреплены в "основном законе республики", то, по мнению других исследователей, эти изменения имели место в 445 г. до н.э. и их следует назвать, как считал Жак Эргон, конституционными¹³³. Действительно, трудно согласиться с Т. Моммзеном, даже преклоняясь перед его авторитетом, что основатели республики оказались настолько предусмотрительными и прозорливыми, что позаботились о создании магистратуры, востребованной в государственной практике только через шестьдесят пять лет. Конечно же, следует признать правоту той точки зрения, что только непосредственно перед избранием первых консулярных трибунов римляне прибегли к конституционным изменениям.

Что же представляли собой эти конституционные изменения? В каких понятиях римского государственного права и политической жизни ранней Республики мы можем их описать? Был ли это закон (lex) или какой либо другой акт, который в понимании римлян обеспечивал легитимность нововведения? Исследователи часто пишут о "сенатском решении" 445 г. до н.э.¹³⁴ Но при этом обычно трудно понять, что имеется в виду: сенатское постановление о конкретном избрании в 444 г. до н.э. военных трибунов с консульской властью, или принципиальное решение о создании должности. Иногда в специальной литературе используются термины на новых языках, [с.40] которые не всегда однозначно можно соотнести с тем или иным римским политико-правовым актом, – например, Стюарт Стэвели называет "the decree 445"¹³⁵, то есть "декрет 445 г. до н.э." Встречаются также в историографии мимоходом употребленные обозначения акта этого года как "закон", без аргументации в пользу такого толкования и без историографических экскурсов по поводу трактовки характера этого постановления, как, например, в статье Энн Боддингтон¹³⁶.

Собственно понимание конституционных изменений 445 г. до н.э. как особого закона о военных трибунах с консульской властью (lex de tribunis militum consulari potestate creandis) появилось в антиковедении XIX века. Его следует связать с именами Э. Херцога и П. Виллемса¹³⁷. Эрнст Херцог особенно подчеркивал, что "введение этого компромиссного института было осуществлено законным путем и даже, на наш взгляд, через специальный закон от 445 г."¹³⁸, и высказал некоторые соображения по поводу содержания этого закона.

Сомнения в том, что в 445 г. до н.э. был принят особый закон о новой магистратуре, появились в специальной литературе начала XX в., что, в определенной мере, было частным проявлением гиперкритических тенденций в антиковедении этого времени. Так, Юлиус Биндер полагал, что понимание акта этого года как закона было порождено анналистами¹³⁹. Джованни Ротонди, отмечая отсутствие прямых свидетельств об этом в источниках, не был уверен в том, что это был фактически закон¹⁴⁰. Противоположную позицию занял Джордж Ботсфорд, признававший законодательный характер принятого решения.¹⁴¹

В течение долгого времени этот вопрос (после его обсуждения в работах первых лет двадцатого века) специально не поднимался в трудах по римской политической системе, законодательству ранней Республики и, как мы уже видели, собственно консульскому трибунату. Вновь к нему обратился уже в начале 90-х гг. Унто Паананен¹⁴². Он стремился доказать практически применительно к каждому из актов, известных как законы о магистратах, что они не были результатом голосования в комициях. Анализируя шестнадцать законов за период 499-171 гг. до н.э., посвященных созданию магистратур или изменению порядка избрания магистратов, он явно склоняется к мысли, [с.41] что в античной традиции с целью написания истории политических институтов была придумана практика принятия законов по этим поводам¹⁴³. Вместе с тем, данный автор в текстах римских и греческих писателей, сообщающих об изменениях в системе республиканских должностей, не находит доказательств именно утверждения законов в этих ситуациях. Отрицая участие центуриатного собрания в голосовании, например, lex de dictatore creando (автор полагает, что как максимум это было слушанием сенатского решения на куриатном собрании¹⁴⁴), а также lex sacrata 494 г. до н.э.¹⁴⁵, lex de creandis decemviris legibus scribundis 452 г. до н.э.¹⁴⁶ и других законов, У. Паананен утверждает, что и решение о создании консульского трибуната не было волеизъявлением народного собрания, а только сената. Встреча сенаторов с народом могла иметь место, по его мнению, на contio и носила "информативный или консультативный характер". Тем самым У. Паананен отрицает, что в 445 г. до н.э. был принят именно закон (lex) о создании должности военных трибунов с консульской властью.

То, что lex – это непременно утвержденный голосованием в комициях акт, признают и специалисты по римскому праву, и историки-антиковеды¹⁴⁷. Д. В. Дождев отмечает, что римляне считали критерием закона как "высшей и самой совершенной формы позитивного права" его принятие народным собранием¹⁴⁸. При этом законодательные функции были у всех трех видов комиций: куриатных, центуриатных и трибутных¹⁴⁹. Как подчеркивала И. Л. Маяк, "lex всегда связан с populus (Varro LL. VI. 29, 66; Gell. X. 20. 2; Gai I. 3; Fest. p. 326; Paul-Fest. p. 327) в любом значении этого слова"¹⁵⁰. Следовательно, отрицание факта голосования в народных собраниях означает непризнание того или иного акта законом в римском понимании. Так было ли в 445 г. до н.э. одобрение со стороны народа предложений о введении новой магистратуры?

Прежде чем проанализировать сообщения источников о появлении должности tribuni militum consulari potestate зададимся вопросом о том, могли ли важные государственные нововведения в Риме V-IV вв. базироваться [с.42] не на итогах голосования в народном собрании, а на сенатском решении. Исходя из представлений о той роли, которую играл сенат, а особенно patres, сенаторы-патриции, в первые два века республики, о их сакральных прерогативах и праве подтверждать своим авторитетом решения гражданского коллектива¹⁵¹, мы отвечаем на него утвердительно. Будучи уверены в том, что компетенция магистратов была в этот период вторичной по отношению к верховенству patres, а mos maiorum и auctoritas patrum были, как и lex, правовыми понятиями¹⁵², мы признаем, что далеко не для всех существенных изменений в государственном управлении Римской Республики требовался закон как решение народного собрания на основе предложений магистрата. Это могло быть и постановление patres или всех senatores (auctoritas patrum, senatusconsultum).

Достаточно ли было только сенатского постановления именно в случае создания новых должностей? Ряд авторов в современной историографии, в частности Йохен Бляйкен и Херберт Грцивотц, дают положительный ответ на этот вопрос, считая, что в подобных ситуациях lex был не обязателен¹⁵³. Речь в таком случае уже идет о важнейших реорганизациях системы исполнительной власти. Была ли она принципиально возможна без участия комиций, мы в данный момент затрудняемся ответить. Но даже если допустить такую возможность и признать достаточным для введения новой магистратуры только сенатское решение, следует все же внимательным образом рассмотреть сведения источников о конкретном случае появления должности консулярных трибунов.

Обратимся к Титу Ливию. Когда он первый раз пишет о переходе к консулярному трибунату, может сложиться впечатление, что эта магистратура так или иначе уже известна (если не в непосредственной политической практике, то хотя бы в государственно-правовых установлениях): "во время этих совещаний дело дошло до того, что допустили избрание военных трибунов с консульской властью из патрициев и плебеев, в избрании консулов ничего изменено не было" – (Liv. IV. 6. 8)¹⁵⁴. Во всяком случае, Т. Моммзен полагал, что в этом пассаже Ливия говорится не о введении консульского трибуната как такового, а о первом предоставлении плебеям права участия в [с.43] нем¹⁵⁵. И. В. Нетушил по этому поводу замечал следующее: "Возможно, что сенат прибегал когда-нибудь к полной замене консулов выборными консулярными трибунами, и что сословная борьба воспользовалась этим прецедентом для компромисса"¹⁵⁶. Действительно, процитированная фраза Ливия, с которой он начинает повествование о консулярном трибунате, дает простор для толкования исследователями: ее с равным успехом можно понять и как решение о переходе к уже известной магистратуре, и как постановление о создании новой должности. Опираясь на этот фрагмент, а также на три других той же четвертой книги Ливия (IV. 7. 1; 12. 4; 55. 6), где ничего не говорится о способе учреждения консулярного трибуната, У. Паананен делает вывод, что ни о каком законе Ливий не упоминает. Это, однако, не так.

О законе (lex), по которому плебеям дозволялось избираться военными трибунами с консульской властью, Ливий вполне определенно пишет, излагая произносившиеся на сходках речи трибунов с консульскими полномочиями 424 г. до н.э. Он вкладывает в их уста в числе сетований по поводу реального предоставления плебеям высших должностей следующие слова: "С величайшими усилиями удалось отвоевать для плебеев право быть избранными в военные трибуны. Люди, отличившиеся на военном и гражданском поприще, предъявили свои права. В первые годы их оскорбляли, отстраняли и поднимали на смех патриции и, наконец, те перестали выставлять себя на поношенье. Нам не ясно, говорили на сходках, отчего не отменят закон, дозволяющий то, чему никогда не бывать: ведь узаконенное неравенство не столь оскорбляет, как презрение к будто бы недостойным избрания". (Liv. IV. 35. 10-11 – перевод Г. Ч. Гусейнова)¹⁵⁷. Мы привели довольно длинную цитату, чтобы показать, что контекст отчетливо свидетельствует, о каком законе идет речь, – о законе, содержание которого непосредственно относилось к должности консулярных военных трибунов. Таким образом, утверждения, что Ливий нигде о законе по поводу военных трибунов с консульской властью не упоминает и не использует в этой связи термина lex, являются неоправданными. У. Паананен, по нашему мнению, не увидел главного свидетельства римского историка. Отметим, что в приведенном фрагменте Ливия усмотрел фиксацию lex de creandis tribunis militum consulari potestate Джованни Ротонди¹⁵⁸, но он датировал этот закон 427 г. до н.э. отличая (на наш взгляд, необоснованно) от закона 445 г., который упоминал под вопросом. Логичнее считать, что [с.44] соответствующий закон был принят до первого случая функционирования магистратуры консулярных трибунов. Могла бы, конечно возникнуть потребность в повторном его принятии, как иногда это имело место в римской политической практике, но свидетельств, что это действительно произошло в 427 г. до н.э. или каком-либо другом году у нас нет. Возможное в связи с этим предположение, что каждый раз переход к консульскому трибунату оформлялся как закон, также не кажется нам правдоподобным, поскольку тогда он бы голосовался свыше пятидесяти раз, о чем непременно, в таком случае, сохранились бы свидетельства в источниках. К тому же, например, использование магистратуры диктатора базировалось на одном законе о ее создании и сенатских решениях о конкретных переходах к ней (а не восьмидесяти последующих утверждениях закона в народном собрании). Данная аналогия также дает нам основание сделать вывод, что для создания магистратуры, во всяком случае – чрезвычайной, требовалось принять закон, после чего прибегнуть к ней в случае необходимости можно было без специального постановления комиций.

Второй основной источник, повествующий о создании интересующей нас магистратуры, труд Дионисия Галикарнасского. Из его описания (Dionys. XI. 61)¹⁵⁹ следует, что консулами (ὑπὸ τω̄ν ὑπάτων) было составлено законодательное предложение (προβούλευμα), которое плебейские трибуны (δήμαρχοι) с ликованием вынесли на форум (ἀγορά). Затем на собрание (ἐκκλησία) был созван народ (πλη̄θος), постановивший при одобрении сената (βουλή), что домогаться должности плебеи могут вместе с патрициями. Следовательно, Дионисий излагает, на наш взгляд, процедуру, обычную для принятия закона в Риме: законодательная инициатива консулов, на голосование в комициях выносится rogatio, после утверждения народом законопроект превращается в lex. В трактовке У. Паананена все выглядит совершенно иначе. Он считает, что использованный Дионисием термин προβούλευμα должен однозначно пониматься как senatusconsultum, а ἐκκλησία в данном случае означает contio, то есть просто сходку, и делает вывод, что Дионисий сообщает о решении 445 г. до н.э. как исходившем не от народного собрания, а от сената. Конечно, греческие авторы могли использовать для обозначения senatusconsultum понятие προβούλευμα, но этим термином они обычно называли и законопроект, предложение для утверждения в народном собрании (применительно как к греческой, так и к римской действительности), предварительное решение совета (буле или, соответственно, сената) о всякой инициативе, выносимой на народное собрание. У Дионисия отчетливо говорится, что προβούλευμα в данном случае, – то, что предложено для утверждения народному собранию. Что же касается понятия ἐκκλησία, то оно [с.45] применимо к любому народному собранию, в том числе и законодательному. А если на него выносится консулами законопроект (ибо это и основное, и конкретное в данной фразе значение слова προβούλευμα), то, очевидно, за греческим понятием ἐκκλησία скрывается римское – comitia. Нам кажется, что отрицать отражение Дионисием участия народного собрания в голосовании законопроекта по поводу введения консулярного военного трибуната можно только при стремлении во что бы то ни стало на любом примере подтвердить тезис о том, что римские законы о магистратах, это фактически не законы. Да, мы соглашаемся, что даже при важных корректировках функционирования государственного механизма римляне в период ранней Республики могли обойтись без принятия закона, но это не значит, что каждую конкретную ситуацию можно произвольно трактовать в пользу этого утверждения. Если же смотреть непредвзятым взглядом на сообщение Дионисия, то следует признать, что выводы о "консультативном" и "информативном", а не законодательном характере собрания не имеют в нем опоры и явно надуманы. Разумеется, senatusconsultum исключить нельзя, он мог быть принят и даже, скорее всего, действительно был принят. Но он был вынесен не вместо закона, а наряду с ним. К тому же, сенат и в случае первой замены ординарной консульской магистратуры консулярным военным трибунатом, как и каждый раз впоследствии, должен был принять конкретное решение о такой замене. Без постановления сената дело не обходилось, но не нужно смешивать сенатское постановление о том, что на 444 г. избираются консулярные трибуны, с законом о создании такой должности. На каких комициях проходило утверждение этого законодательного предложения, – сказать по этому поводу что-либо определенное достаточно трудно, так как в античной традиции нет об этом никаких упоминаний. Исходя из функций народных собраний, можно предположить, что он, скорее всего, принимался центуриатными комициями.

Таким образом, мы приходим к выводу, что в случае введения должности tribuni militum consulari potestate источники отнюдь не опровергают, а более того, подтверждают наличие закона, то есть принятого голосованием в комициях правового акта. И непосредственное использование Титом Ливием понятия lex применительно к нему, и наиболее естественная интерпретация слов Дионисия Галикарнасского служат тому доказательством.

Признавая наличие принятого в 445 г. до н.э. закона о введении магистратуры консулярных военных трибунов, зададимся вопросом о возможности реконструкции его содержания. Ливий дает только основание считать, что в нем был зафиксирован доступ плебеев к этой должности (Liv. IV. 35. 11). Это подтверждает и Дионисий (Dionys. XI. 61). Остальное мы можем лишь предполагать. К тому же практика функционирования данной должности может навести на мысль о том, что кое-что не было оговорено в законе, допустим, численность коллегии, поскольку количество магистратов было величиной непостоянной. П. Виллемс, например, отмечал: "Закон, который [с.46] создал эту экстраординарную магистратуру, может быть даже возложил на сенат обязанность ежегодно определять число этих магистратов"¹⁶⁰. Э. Херцог думал, исходя из представлений о том, что полномочия вновь введенных по этому закону магистратов ограничивались по сравнению с консульскими, что "в интересах патрициев было позаботиться о том, чтобы эти вопросы в законе не были затронуты"¹⁶¹. Логично все же предположить, что компетенция магистратов должна была (хотя и в самом общем виде) в нем быть очерчена, во всяком случае, наверное, оговаривалось наделение их высшей исполнительной властью. Мы не можем сказать точно, каков был записанный в законе официальный титул носителей этой должности. Однако полагаем, что непротиворечивое использование Ливием и другими античными авторами как развернутой формулировки tribuni militum consulari potestate, так и различных вариантов и сокращений, позволяет нам считать, что, так или иначе, она восходит к законодательному документу. Не исключена вероятность, что в нем закреплялось за сенатом право переходить от ординарного консульского правления к консулярному трибунату. В целом, о сколь-нибудь детальной реконструкции содержания этого акта, разумеется, говорить не приходится.

Таким образом, нам представляется, что те немногие свидетельства об обстоятельствах появления консулярного военного трибуната, имеющиеся в античной традиции, позволяют (при разумном доверии к ней) считать его законодательно установленным в качестве новой магистратуры на основе голосования в комициях в 445 г. до н.э. Тем самым можно определить как однотипные по правовому статусу акты создания и ликвидации этой коллегии высших магистратов. Концепция об отсутствии должности военных трибунов с консульской властью в римском конституционном устройстве и точка зрения о ненужности правовой базы для ее введения не выглядят для нас сколь нибудь убедительными. Мнение о том, что эта должность изначально была зафиксирована при становлении Республики в "консульской конституции" мы также не можем разделить, поскольку конституция Республики не была единым писаным "основным законом", в котором все было предусмотрено на десятилетия и века вперед. Введение должности произошло, на наш взгляд, незадолго до появления первых ее носителей, было проведено в качестве специального закона (lex de tribunis militum consulari potestate creandis), в содержании которого оговаривалось представительство плебеев в этой высшей магистратуре.

[с.47]

Коллегиальная магистратура tribuni militum consulari potestate была создана в качестве особого звена римского конституционного устройства в середине 40-х гг. V в. до н.э. Что заставило римлян ввести в это время в государственную практику новую высшую должность, что послужило побудительными мотивами для ее оформления? Какими потребностями общественной жизни civitas было обусловлено ее возникновение? Эти вопросы являются принципиальными уже потому, что относятся к исторической реконструкции такого важного процесса, как формирование политической системы республиканского Рима, структур ее исполнительной власти. Естественно, что задавались этими вопросами многие исследователи, формулируя причины возникновения консульского трибуната в активной полемике друг с другом. Концепций по этому поводу высказано достаточное количество, перейдем к их изложению и разбору.

Одной из традиционных точек зрения на проблему является представление о том, что консульский трибунат был вызван к жизни сословной борьбой плебеев с патрициями, явившись компромиссом в борьбе за доступ плебеев к консулату (сохранив для себя консулат, патриции пошли на уступку в виде создания новой, предполагавшей участие плебеев, высшей магистратуры) и, тем самым, их достижением, обозначившим определенный этап в противостоянии сословий. Это мнение, высказанное во второй половине XIX в. такими крупными исследователями как Б. Нибур, А. Швеглер, Т. Моммзен, Л. Ланге, Э. Херцог было затем поддержано Г. Де Санктисом, Ф. Де Мартино и другими антиковедами¹⁶². При этом, конечно, в трактовке каждого из сторонников данной концепции имелись свои нюансы. Так, например, Б. Нибур рассматривал создание консулярного трибуната как развитие тенденции, заложенной, по его мнению, децемвиратом, когда единое патрицианско-плебейское правительство в виде десятичленной коллегии превратилось в три должности, в совокупности также имевшие десять мест (шесть консульских военных трибунов, два цензора и два квестора)¹⁶³. Если по Б. Нибуру, таким образом, получалось, что консульский трибунат, являясь достижением в сословной борьбе, был развитием возникшей в середине V в. до н.э. формы патрицианско-плебейского управления общиной, то, в соответствии с точкой зрения А. Швеглера, связь с децемвиратом по этой линии [с.48] (десять магистратов, представленных патрициями и плебеями) не прослеживается, поскольку первоначально коллегия консулярных трибунов состояла из трех человек¹⁶⁴. В отличие от греческих государств, считал А. Швеглер, в которых победа одной из сторон в политической борьбе, как правило, имела следствием новую конституцию, в Риме победа плебеев на данном этапе не привела к конституционному изменению формы правления, а только к участию их во властных структурах¹⁶⁵.

Наиболее подробным образом мнение о сословной борьбе как основополагающей причине введения консулярного трибуната аргументировалось и последовательно защищалось Стюартом Стэвели¹⁶⁶. Его доказательства включали в себя следующее. Введение консулярного трибуната неспроста совпало по времени с созданием в 443 г. до н.э. цензорской должности. Цензура стала для патрициев средством защиты против опасности, создаваемой заменой консулов военными трибунами с консульской властью. Тем самым прослеживается "жизненная связь" появления консулярного трибуната с сословной борьбой. То же подтверждается и отменой этой должности по законам Лициния – Секстия в 367 г. до н.э.: ликвидация магистратуры консульских трибунов была связана с установлением принципа паритета сословного представительства в консулате, что знаменовало новую победу плебеев. Далее, С. Стэвели акцентировал внимание на том, что, если изъять в качестве причины введения должности военных трибунов с консульской властью сословную борьбу, то все описание в анналистической традиции событий 444-367 гг. до н.э. становится непонятным. Многочисленные конфликты между сенатом и плебейскими трибунами по вопросу о том, кого следует избрать, консулов или консулярных трибунов, теряют тогда всякий смысл. Таким образом, С. Стэвели рассматривал появление магистратуры tribuni militum consulari potestate как решительную победу плебеев.

Контраргументация, приводимая в противовес данной точке зрения, сводилась, прежде всего, к тому, что до 400 г. до н.э. реально плебеи не принимали участия в этой магистратуре¹⁶⁷. А если и принимали, то, как подчеркивал Ф. Эдкок, в первые четыре десятилетия такие случаи единичны¹⁶⁸. Или, по замечанию Р. Ридли, всего лишь 400, 399, 396 и 379 гг. до н.э. отмечены у Ливия их присутствием в ней¹⁶⁹. Начиная с К. Ю. Белоха, существовало также стремление доказать, что плебеев вообще не было в магистратуре консульских трибунов на всем протяжении ее существования. К. Ю. Белох полагал, что имена плебеев в ней 400, 399, 396 и 379 гг. до н.э. были просто [с.49] интерполированы из списка плебейских трибунов¹⁷⁰. В роли последователя К. Ю. Белоха во второй половине XX в. выступил Дж. Пинсент¹⁷¹. В свою очередь, Р. Сили вообще не видел причин, по которым плебеям следовало бы бороться за должность консулярных трибунов, полагая, что она не приносила им достоинства обладателей fasces¹⁷². С. Стэвели отвечал оппонентам (как уже сформулировавшим свои выводы к моменту написания его статьи, так и потенциальным), что дело было в принципиальной возможности доступа к высшей исполнительной власти, но возможность – не есть немедленное воплощение в жизнь этого права: избиратели традиционно поддерживали привычных патрицианских руководителей общины, да и патриции оказывали сопротивление. Сам С. Стэвели находил, что плебеи участвовали в консулярном трибунате в 444, 422, 400, 399, 396, 383, 380, 379 и 378 гг. до н.э.¹⁷³

Другой контрдовод проистекал из представления, что плебеи имели доступ в консулат ранее 367 г. до н.э., как это утверждал А. Бернарди¹⁷⁴, поэтому не испытывали необходимости в получении уступки в виде консулярного трибуната. Возражая на это, С. Стэвели опирался на капитолийские фасты, не находя в них для данного времени у консулов имен таких gentes, которые бы не были представлены патрицианскими семьями. Кроме того, он указывал, что, даже если плебеи и имели бы доступ в консулат до 367 г. до н.э., это не отменяло бы всяческих ухищрений и политических маневров патрициев с целью отрезать их от него, а, следовательно, создание новой высшей должности на основе компромисса было важной вехой в противоборстве сословий.

Аурелио Бернарди, исходя из названного тезиса о возможности участия плебеев в консулате до законов Лициния-Секстия и полагая, что до 426 г. до н.э. консулярный трибунат был представлен tribuni celerum (избиравшимися на куриатных комициях, а, следовательно, являвшимися исключительно патрициями не по стечению обстоятельств избирательной кампании, а по предписанию законов), приходил к выводу о заинтересованности именно патрициев в создании этой магистратуры¹⁷⁵. Таким образом, А. Бернарди связывал причины возникновения консулярного трибуната с сословной борьбой, но расценивал его появление не как компромисс, достигнутый плебеями, а как реакционную меру, на которую пошли патриции, дабы укрепить свое влияние в структурах высшей исполнительной власти.

[с.50] Итак, гипотезы, обуславливающие создание должности военных трибунов с консульской властью сословными конфликтами, в трактовке заинтересованности той или иной противоборствовавшей стороны в ее появлении диаметрально противоположны. При этом подавляющее большинство исследователей, отстаивавших неразрывную связь возникновения консульского трибуната с борьбой плебеев за политические права, понимали его введение в государственное устройство как их успех; только А. Бернарди полагал, что нововведение было инициировано патрициями.

Другое направление в объяснении основополагающих причин возникновения должности tribuni militum consulari potestate находит их в военных потребностях Римской Республики. К числу сторонников такого подхода принадлежали Макс Целлер, Эрнст Корнеманн, Вильгельм Зольтау, Франц Альтхайм, Фридрих Корнелиус, Кристер Ханель, Герхард Дулькайт, Эрнст Мейер, Э. Тойблер¹⁷⁶. Суть их взгляда на причины создания консулярного трибуната состояла в необходимости для Рима увеличения числа командующих войсками в связи с увеличением количества театров военных действий, для которых уже не хватало двух консулов. Главными доводами в пользу такой трактовки были: непостоянная численность коллегии (что можно объяснить конкретными военными потребностями определенного года), изменение которой согласовалось, на их взгляд, с интенсификацией военной деятельности Рима (например, увеличение числа членов коллегии до шести во время вспышки войны с Вейями¹⁷⁷), а также военное происхождение данных магистратов (наделение консульскими полномочиями командиров войсковых подразделений) и патрицианский, в подавляющем большинстве, состав коллегии (для военных целей патриции были наиболее подходящими кандидатурами). Такой подход вызвал со стороны ряда историков активную критику, начало которой положил Вильгельм Хоффманн в рецензии на книгу Фридриха Корнелиуса¹⁷⁸. Контраргументация не соглашавшихся с данной концепцией исследователей сводилась к следующему. Увеличить число военных руководителей можно было назначением диктатора (с его заместителем – начальником конницы), при подчинении которому как главнокомандующему могли действовать и консулы, – эта слабость военной интерпретации причин создания консулярного трибуната была подмечена еще Т. [с.51] Моммзеном. Еще более принципиальное возражение состояло в том, что годы, в которых были избраны консулярные трибуны, часто были годами мира. Так, Рональд Ридли относил к таким годам 444, 438, 433, 432, 425, 424, 422, 420, 419, 417, 416, 387 и 384 гг. до н.э.¹⁷⁹ Другие авторы давали свое перечисление мирных лет с консульским трибунатом¹⁸⁰. К тому же, подчеркивалось, что решение избрать военных трибунов с консульской властью принималось прежде, чем потребность бороться с врагами на разных фронтах могла быть предсказана¹⁸¹. Кроме того, обращалось внимание на частое назначение диктаторов в качестве главнокомандующих вместо консулярных трибунов во время серьезных войн и на длительное избрание шести трибунов ежегодно, независимо от внешнеполитической ситуации¹⁸².

В целом, несмотря на активную критику, гипотеза, объясняющая военными причинами возникновение консульского трибуната, в мировой историографии широко распространена. Собственно, даже ряд авторов, делавших главный акцент на сословной борьбе как причине, породившей эту магистратуру, отмечали и военную необходимость в ней. В частности, Теодор Моммзен видел ее военную целесообразность¹⁸³, а И. В. Нетушил признавал в равной мере и социальные, и военные предпосылки ее создания¹⁸⁴. Энн Боддингтон отмечала, что, хотя не стоит слишком "нажимать" на военные факторы введения новой магистратуры, тем не менее, неблагоразумно их вовсе игнорировать, поскольку имели место и военные цели, и ее военное значение¹⁸⁵.

Находясь, в целом, в русле "военной" концепции происхождения консульского трибуната, Энн Боддингтон предложила свою оригинальную ее версию. Она сделала вывод, что изначально, на первом этапе своего существования, военные трибуны с консульской властью были "не альтернатива консулам, а приложение к ним"¹⁸⁶, в качестве "дополнительных коллег"¹⁸⁷. Затем, по ее мнению, произошла "радикальная перемена от приложения до альтернативы", реализованная или в 406 г. до н.э., или несколько позже, но не позднее 390 г. до н.э.¹⁸⁸. Причину такой замены она находила на военной [с.52] почве. Ее гипотеза об эволюции магистратуры была призвана устранить то слабое место в "военном" подходе к объяснению возникновения консулярного трибуната, что в V в. до н.э. при нестабильном числе трибунов в коллегии, их количество определялось прежде, чем становились известны реальные военные потребности Рима в том или ином году. В ее же трактовке, консулярные трибуны этого времени в качестве дополнительных высших магистратов избирались непосредственно при ясности масштабов военных операций. Стремясь скорректировать другой уязвимый момент "военной концепции", Э. Боддингтон отмечала также, что потенциальная потребность в большом количестве военных руководителей могла иметь место и в годы сравнительного военного затишья: например, в год перемирия 425 г. до н.э. сохранялась возможность войны на двух отдельных фронтах, что могло обусловить избрание консулярных трибунов.

Мы видим, таким образом, что часто поиск причин возникновения должности tribuni militum consulari potestate ведется исследователями в той или иной сфере, исходя из фактического применения магистратуры на всем протяжении ее существования. Это вполне естественно, так как обобщенный анализ ее функционирования дает историкам возможность попытаться понять, для чего она была нужна римлянам. Вместе с тем, здесь может возникнуть противоречие такого плана: допустим, признание военной необходимости в консулярном трибунате для IV в. до н.э., что имеет место, например, у Ф. Эдкока, не является достаточным для утверждения об изначальных причинах как чисто военных для введения должности в V в. до н.э.

В определенной связи с поисками в военной сфере обоснований создания консульского трибуната была сформулирована концепция об административных причинах, приведших к его возникновению. Суть ее состоит в представлении об увеличении административных потребностей, – а именно в необходимости для выполнения управленческих функций большего количества магистратов (в том числе и с расширением военных задач). Предложенная Карлом Нойманном, эта точка зрения была воспринята и развита Куртом фон Фритцем¹⁸⁹. Данный автор усматривал возрастание функций гражданского управления как в административной сфере, так и в сфере юстиции. Основным аргументом в пользу этой гипотезы был анализ реорганизации исполнительной власти после 367 г. до н.э., когда были введены должности двух консулов, претора и двух курульных эдилов, то есть вместо шести консулярных трибунов оказалось почти такое же количество магистратов с тем же набором функций. Возражая данной трактовке, Ф. Эдкок отмечал, что административные потребности Рима были весьма постоянными, чтобы для этих функций требовалось то два консула, то три или четыре консульских трибуна, и, допустим, введение цензорской должности на следующий год после появления трибуната должно было уменьшить число военных [с.53] трибунов с консульской властью¹⁹⁰. Также не соглашаясь с концепцией "административных потребностей", Рональд Ридли подчеркивал, что решение проблемы в ее рамках удовлетворяет логике развития государства в IV столетии, "но не может объяснить колебания между консулами и трибунами при беспорядочной их численности в V веке"¹⁹¹.

Иной взгляд на процессы, приведшие к формированию должности военных трибунов с консульской властью, был впервые высказан в качестве краткого замечания Эдуардом Мейером¹⁹². Он сводился к тому, что консульский трибунат был порожден борьбой среди патрицианских gentes за доминирование в высшей магистратуре; борьба внутри правящей элиты привела к увеличению числа носителей верховной власти. В какой-то мере этот подход перекликается с точкой зрения Аурелио Бернарди о заинтересованности именно патрициев в расширении состава высшей магистратуры. Но, если А. Бернарди рассматривал создание консулярного трибуната в контексте сословной борьбы, то Эдуард Мейер считал, что оно не имело никакого отношения к конфликту патрициев и плебеев. Идея о том, что tribuni militum consulari potestate были учреждены для удовлетворения конкурентных устремлений патрицианских родов, расширения возможностей для реализации их политических амбиций, была воспринята Ульрихом фон Любтовым¹⁹³. Наиболее же подробно она была разработана и наполнена конкретным содержанием Верой Кирби¹⁹⁴. Ею был проведен сравнительный анализ реального осуществления высшей магистратской власти представителями знатных родов, как до учреждения консульского трибуната, так и во время его существования. К большому сожалению, ее интересные подсчеты (заслужившие положительный отклик специалистов, не обративших внимания на математические несоответствия) сведены в таблицы весьма небрежно, с арифметическими ошибками, с погрешностями исчисления процентов, и не могут быть использованы в полной мере. При неясности, что с чем складывалось и как определялось процентное соотношение, оперировать результатами ее подсчетов нельзя. Общая же логика ее рассуждений (которая, видимо, не лишена оснований) сводится к тому, что, если до 444 г. до н.э. доминировали в высшей (консульской) магистратуре Валерии, Фабии, Вергинии и Ветурии, приближались к ним, находясь как бы во "втором эшелоне" Постумии, Фурии и Сервилии, то в консулярном трибунате на первый план по частоте занятия должности вышли Корнелии, Фурии, Сервилии / Сергии при сохранении в этой группе Валериев (но при перемещении в иерархии с первой позиции на четвертую). По заключению В. Кирби, концентрация власти [с.54] в руках группы родов в консулярном трибунате была выше, чем в предшествовавшем консулате. При этом она определяет 14 трибунов, принадлежавших к родам, не имевшим консульства до 444 г. до н.э. Она признает наличие плебейских представителей, не соглашаясь с точкой зрения К. Ю. Белоха об интерполяции их имен. Находя их в общей сложности числом 9 и отмечая незначительность этого количества, В. Кирби, тем не менее, не отказывается полностью от понимания введения консулярного трибуната как вехи сословной борьбы (приводя аналогию: получение избирательного права женщинами в новейшей истории было заметной стадией в борьбе за их эмансипацию, несмотря на тот факт, что очень немногие из них занимают посты в современных государствах). То, что плебеев было избрано немного, она объясняет тимократической природой comitia centuriata как избирательного органа. Связывая свой главный тезис о возникновении консульского трибуната в результате борьбы внутри патрицианской элиты за максимальное обладание империем с признанием наличия сословных конфликтов, В. Кирби делает вывод, что в коллегии консулярных трибунов стали доминировать те патриции, которые были вполне умеренно настроены к плебеям, и которым плебеи симпатизировали. Разумеется, при определении лояльности тех или иных патрицианских родов плебейскому населению у нее возникли серьезные трудности, усугубленные сложностью, как она сама отмечает, выяснения "разницы между семейной репутацией и персоналиями"¹⁹⁵.

В целом, гипотеза, отстаиваемая В. Кирби, основывается на том, что "в V-IV вв. до н.э. римское общество управлялось узкой соревнующейся олигархией, которая была построена иерархическим образом"¹⁹⁶. Введение консулярного трибуната рассматривается ею на этом фоне как победа определенных патрицианских родов, которые вели предварительную агитацию за создание данной должности. Усиление их политической роли автор стремится проследить и на примерах представительства в других магистратурах (диктаторы, начальники конницы, цензоры). То, что небольшой круг аристократических семей определял "большую политику" в Риме периода ранней Республики, не вызывает особых возражений. О том, что по времени появление консулярного трибуната совпадает с перегруппировкой у "кормила власти" знатных родов, действительно свидетельствуют консульские фасты. Но, как верно заметил Р. Ридли, был ли консулярный трибунат при своем возникновении предназначен, чтобы позволить провести изменение их политического влияния, "это, однако, другой вопрос"¹⁹⁷. К тому же, Ф. Эдкок обращал внимание на то, что, если консульский трибунат потребовался для удовлетворения конкурирующих устремлений патрицианских родов, то [с.55] странно, почему численность трибунов не была установлена постоянной, а долгое время колебалась¹⁹⁸.

Оригинальную гипотезу появления консулярного трибуната (не столько в исторической реальности, сколько в античной традиции) высказал в 1992 г. Александр Викторович Коптев. Согласно этой его версии, существовало два уровня организации римского общества: уровень протогосударства (чифдом), который отражали консулы (преторы) и два трибуна плебса, а также уровень локальный, представленный децемвирами и десятью трибунами. "Борьба куриально-гентильного деления с новой территориальной организацией нашла отражение и в традиции о военных трибунах с консульской властью. Они избирались с 444 по 367 г. попеременно с консулами и плебейскими трибунами"¹⁹⁹. Далее А. В. Коптев добавляет, что число консулярных трибунов 3 (6) или 4 (8) выглядит как представительство либо трех, существовавших до Сервия Туллия, либо четырех триб, делая вывод: "Очевидно, такое положение отражает то состояние общества, которое традиция помещает в конце царского периода"²⁰⁰. Следовательно, основная идея А. В. Коптева, в данном случае, сводится к тому, что, консулярный трибунат есть результат построений античной традиции, отражавшей борьбу родовой и территориальной организаций: консулярные трибуны предстают в виде, так сказать, "историографического суррогата" реальных органов локального управления конца царской эпохи.

Представив имеющийся в романистике спектр мнений по поводу основополагающих причин создания консульского трибуната, обратимся к источникам, чтобы составить представление о том, какие из предложенных гипотез имеют в них реальную опору. Отвлекаясь от объяснения предпосылок его возникновения на основе обобщения обстоятельств последующего применения, обратим внимание на то, как сами античные писатели определяли причины появления должности военных трибунов с консульской властью.

Конкретных свидетельств по этому поводу у древних авторов немного. Диодор Сицилийский, многократно отмечающий функционирование в Риме коллегии консульских трибунов, говоря о самом первом их избрании (Diod. XII. 32. 1), обходится только констатацией этого факта, без выяснения причинно-следственных связей²⁰¹. Наш главный латинский информатор, Тит Ливий, в качестве основной версии дает толкование этих событий как важный эпизод сословной борьбы (Liv. IV. 6. 1 – 11). В его изложении, в ходе [с.56] обсуждения предложения Канулея о разрешении законных браков между представителями разных сословий, плебейские трибуны потребовали консульства для плебеев (IV. 1. 1-3). Стремясь сохранить монополию на консулат, патриции пошли на компромисс и "допустили избрание военных трибунов с консульской властью из патрициев и плебеев, в избрании консулов ничего изменено не было"²⁰² – (Liv. IV. 6. 8). Тут же Ливий добавляет, что "этим удовольствовались и трибуны, и плебс"²⁰³. Еще раз к обоснованию причин возникновения консулярного трибуната Ливий возвращается в шестой книге своего труда, когда описывает последние случаи его применения. При этом он снова подчеркивает, что решение о создании этой магистратуры было принято, "чтобы и плебеям была доступна самая почетная должность" (Liv. VI. 37. 5)²⁰⁴. Свидетельство Дионисия Галикарнасского, по которому принятие решения о введении консулярного трибуната описывается в контексте столкновения сословных интересов и мотивируется поиском их согласования (Dionys. XI. 56-61), полностью соответствует такой трактовкой Ливия. При этом Дионисий подчеркивает достижение именно паритета сословного представительства в новой магистратуре: "вместо консулов выбирать военных трибунов, троих из патрициев, троих из плебеев" (Dionys. XI. 60. 5)²⁰⁵.

Аналогичное Ливию и Дионисию описание условий и предпосылок появления консулярного трибуната дает юрист II в. н.э. Помпоний, интересующий нас фрагмент сочинения которого сохранился в Дигестах (Dig. I. 2. 2. 25). Констатируя сословный конфликт после принятия Законов XII таблиц, он отмечает, что "плебс боролся с патрициями и хотел избирать консулов из своего сословия, а патриции не соглашались, и было допущено, чтобы избирались военные трибуны с консульской властью, частью из плебеев, частью из патрициев"²⁰⁶. Это же мнение о сути причин, повлекших за собой создание консульского трибуната, понимание решения патрициев как определенной уступки плебеям в ответ на их требование допуска в консулат (но не как полного удовлетворения их притязаний на высшую исполнительную власть), присутствует и у Иоанна Зонары (Zon. VII. 19). Византийский историк доносит до нас, почерпнутое им у Диона Кассия, решение не просто избирать часть коллегии консульских трибунов из плебеев, как это делает [с.57] Помпоний, а повторяет трактовку Дионисия Галикарнасского о количестве мест, узаконенных в магистратуре для представителей каждого сословия: "согласились от каждой из двух сторон избирать трех военных трибунов вместо двух консулов"²⁰⁷.

Таким образом, Тит Ливий, Дионисий Галикарнасский, Помпоний и Иоанн Зонара демонстрируют нам свое понимание предпосылок возникновения консульского трибуната, усматривая их в сословной борьбе и расценивая создание данной магистратуры как один из важных взаимоприемлемых результатов этой борьбы. Следовательно, сторонники концепции о социально-политическом компромиссе как основополагающей причине оформления должности tribuni militum consulari potestate имеют существенную поддержку в виде признания этой причины древними авторами. Однако, подобную поддержку (хотя и реже фиксируемую в текстах античных историков) имеют также сторонники теории о военных потребностях как решающих при возникновении новой магистратуры.

Представление античных авторов о военной необходимости в большом числе командующих, приведшей к возникновению консульского трибуната, приводит все тот же Тит Ливий, однако на сей раз это не собственно его мнение, а точка зрения отдельных его информаторов. Он свидетельствует следующее: "Некоторые считают, что по причине присоединения к войне с эквами, вольсками и отложившимися ардеянами войны с вейянами, поскольку два консула не были в состоянии одновременно принять участие в стольких войнах, были избраны три военных трибуна, – без упоминания законодательного предложения об избрании консулов из плебеев, – с наделением империем и консульскими инсигниями" (Liv. IV. 7. 2)²⁰⁸. В какой-то мере наличие фактора военной необходимости (если не собственно для создания консулярного трибуната, то для периодического перехода к нему) в исторической памяти римлян фиксирует Дион Кассий, когда в сороковой книге своего труда излагает государственные неурядицы 53 г. до н.э., сопровождавшиеся многомесячной вакантностью высшей ординарной магистратуры. Его слова свидетельствуют, что в обстановке внутренней неразберихи и нерешаемых внешнеполитических задач плебейские трибуны внесли предложение: для того, чтобы иметь должностных лиц, ввести вместо консулов военных трибунов, которые некогда были учреждены (Dio. XL. 45)²⁰⁹. [с.58] Джованни Ротонди понимал это сообщение Диона Кассия предположительно как рогацию²¹⁰. Даже если это не был законопроект, а всего лишь высказанная рекомендация, в любом случае речь идет о том, что римляне сохраняли представление о возможности использования консулярного трибуната в сложных, в том числе и военных, и внутриполитических, ситуациях. Исследователи консулярного трибуната, как правило, не привлекают этот фрагмент; нам же он кажется весьма интересным.

Таким образом, мы видим, что, как точка зрения о происхождении консульского трибуната на почве сословной борьбы (именно в виде компромисса и уступки плебеям, а не в качестве решения, удовлетворявшего патрицианским интересам), так и мнение о военном факторе, вызвавшем его появление, присутствуют в античной историографии и подкрепляют исследовательские гипотезы. О расширении административных задач в сфере гражданского управления как непосредственном поводе для создания должности военных трибунов с консульской властью никто из римских и греческих писателей не обмолвился, хотя они в целом, позволяют нам судить об интенсификации государственной жизни с середины V столетия. Что же касается концепции о том, что к возникновению данной должности привела конкуренция между патрицианскими родами, то ни один античный автор не только не осмысливал так ситуацию 40-х гг. V в. до н.э., но и не рисовал картину серьезного внутрипатрицианского соперничества (сопоставимого по масштабам с сословной борьбой). Это не означает, разумеется, что современные историки не могут видеть причины глубже историков древних. Они не только могут, но и должны это делать. Использование консульского трибуната для удовлетворения амбиций отдельных патрицианских родов, также как использование других ординарных и неординарных структур в этих целях (например, противоборствующие группировки патрицианских gentes использовали до конца IV в. до н.э. такой институт как интеррегнум²¹¹), конечно же, имело место. Но использовать уже имеющуюся магистратуру это одно, а инициировать конституционные изменения с целью продвижения в иерархически организованной правящей элите, – это другое. Во всяком случае, в условиях принятия таких изменений всей массой граждан эта причина не выглядит достаточно реальной.

По поводу гипотезы А. В. Коптева можно сказать следующее. Данными античной традиции ее нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, ибо теория строится на том, что представление в традиции о консулярном трибунате есть не вполне адекватное (по датировке и характеру) отражение борьбы родовой и территориальной организации. Неадекватное по датировке, – потому что должно быть отнесено к концу царского периода, неадекватное по [с.59] характеру, – локальный уровень представлен был, если строго следовать автору гипотезы, децемвирами и десятью трибунами, а консулярные трибуны есть результат постоянного смешения в традиции двух уровней организации²¹². К тому же, утверждается, что согласно традиции, консулярные трибуны "избирались попеременно с консулами и плебейскими трибунами", хотя античные авторы, помещали их попеременно с консулами, но всегда одновременно с плебейскими трибунами. В целом, получается, что в основе данного логического построения лежит недоверие к конкретным сведениям античной традиции о времени существования консулярного трибуната и связанных с ним политических реалиях. Следовательно, реконструкция А. В. Коптева находится в иной системе координат, чем все другие концепции причин возникновения магистратуры военных трибунов с консульской властью. Фактически она отрицает консулярный трибунат как магистратуру римской республиканской политической системы, и в таком виде не принимается нами. Однако в ней есть, на наш взгляд, то рациональное зерно, что консулат и консулярный трибунат (если все-таки признать его историческую реальность) есть порождение разных систем организации власти, только, на наш взгляд, отличавшихся не по родовому и территориальному делению, а по целевому назначению.

Другая особняком стоящая точка зрения, отстаиваемая Р. Бунзе, в плане поиска причин возникновения консулярного трибуната совершенно бесплодна, ибо автор считает мнимым сам факт его введения, не находя для этого "никакого логического объяснения" и целиком отвергая мотивацию античными авторами потребностей в нем²¹³. Версию сословной борьбы он считает несостоятельной, поддерживая гипотезу об интерполяции плебейских имен, исходя также из представлений о невозможности для плебеев в V – первой половине IV в. до н.э. совершать ауспиции, а, следовательно, занимать высшие должности. Версию о военной необходимости, вызвавшей к жизни консулярный трибунат, он отвергает, полагая невозможным представить ситуацию, при которой римлянам в означенный период требовалось бы сражаться на шести или более театрах военных действий. Разумеется, ни одна из гипотез, объясняющих возникновение магистратуры tribuni militum consulari potestate не может устроить автора, уверенного в том, что кроме трех преторов до законов Лициния-Секстия нельзя найти в римском государственном устройстве иной коллегии высших магистратов.

Изложив мнения и античных, и современных историков о причинах возникновения консульского трибуната, сформулируем собственное их видение. На наш взгляд, создававшаяся в 445-444 гг. до н.э. новая коллегия высших должностных лиц вводилась как чрезвычайная. То есть, она предназначалась, как всякая экстраординарная магистратура, для критических [с.60] ситуаций как таковых, независимо от их конкретного наполнения. Этими сложными ситуациями могли быть и острые проявления сословных конфликтов, и обстановка внешних войн. Поэтому мы определяем причины, обусловившие появление консулярного трибуната, как потребности римской общины в еще одной чрезвычайной структуре. В отличие от уже имевших место в государственном устройстве единоличных неординарных магистратур (интеррекса и диктатора) возникла необходимость в "многоместной" экстраординарной коллегии. Такое представление о причинах создания должности tribuni militum consulari potestate не отрицает ни одного из свидетельств античных авторов; более того, оно их объединяет самым непротиворечивым образом (даже если они, на первый взгляд, не согласуются друг с другом). К тому же, если каждая из предложенных в историографии концепций обоснования причин введения консулярного трибуната (фиксирующих один фактор общественной жизни в качестве определившего появление новой магистратуры) имеет, как мы видели, серьезные контраргументы, то при нашей трактовке все эти доводы "против" теряют свое значение. Снимается в контексте нашего подхода, например, тот главный тезис, которым обосновывается уязвимость гипотезы о сословной борьбе как побудительной причине для создания данной должности: сравнительно редкое представительство в ней плебеев (этот тезис сохраняет свой вес в качестве контраргумента только при исключении других предпосылок и рассмотрении этой как самодовлеющей). Точно также основное доказательство слабости теории о военных причинах, вызвавших к жизни консулярный трибунат, – констатация ряда мирных лет, отмеченных его существованием, – является таковым, только если эти военные причины рассматриваются как единственные и абсолютизируются. Понимание консулярного трибуната в качестве экстраординарной должности дает нам возможность видеть причины перехода к нему как чрезвычайные по характеру, но различные в конкретных проявлениях внутренней и внешней угрозы стабильному существованию общины. Причем, переход этот производился, когда масштабы такой угрозы становились очевидными. Если же, как мы видели, рассматривать консулярный трибунат как ординарную магистратуру, то не избежать шаткости основных опор любой теории причин ее появления: перед началом административного года невозможно предусмотреть вспышку сословной борьбы в его конце, количество будущих театров военных действий, требуемое число командующих и так далее.

Итак, мы отказываемся от выбора: либо социально-политические, либо военные причины, как это чаще всего делается в историографии, и, вместе с тем, не просто говорим, что имел место их комплекс. Мы убеждены, что создавалась высшая чрезвычайная военно-гражданская магистратура, необходимость в которой определялась ростом на соответствующем этапе трудностей поддержания жизнеспособности civitas в условиях усложнения социальных и политических процессов, внешней обстановки и при некотором [с.61] отставании необходимых изменений в звеньях ординарной исполнительной власти. Для выработки принципа оптимальной реорганизации ординарных структур требовалось больше времени; не вполне продуманные эксперименты с ними были опасны. Против же негативных последствий перехода к чрезвычайной, даже единоличной, власти римляне уже имели защитные механизмы. На какой-то период создание новой экстраординарной должности позволяло справляться с рядом трудностей. Приведенное нами свидетельство Диона Кассия (Dio. XL. 45) красноречиво говорит, что через четыре столетия римляне помнили об этой магистратуре как способной помочь государству выйти из кризисной ситуации, как предназначавшейся для решения внутриполитических и внешнеполитических проблем.

В связи с нашим пониманием причин введения консулярного трибуната обратимся еще раз к точке зрения Энн Боддингтон²¹⁴. Ее мысль о том, что поначалу эта должность была "не альтернативой, а приложением" к консулату импонирует нам. Принимая эту формулировку с некоторой поправкой, – "не альтернатива, а дополнение", мы понимаем ее, правда, не так, как сама Энн Боддингтон. Если она считала, что, будучи "приложением" к консулам, трибуны действовали как их добавочные коллеги по ординарной магистратуре, под консульским руководством, то мы оцениваем соотношение этих должностей иначе, поэтому в другом усматриваем их "неальтернативность". Мы полагаем, что консулярный трибунат не был альтернативой консулату в том смысле, как одна высшая ординарная магистратура альтернативна другой высшей ординарной (и выбор заключался бы в том, какую из двух сохранить в государственном устройстве, а от какой отказаться). Он был конституционным дополнением для применения в кризисных ситуациях, как всякая экстраординарная коллегия является таковой по отношению к ординарной, как в целом система органов чрезвычайной власти дополняла в Риме обычные структуры. Мы не согласны также, что консульский трибунат перестал быть "не альтернативой" консулам в конце V – начале IV вв. до н.э., как это видится Э. Боддингтон. Она утверждает, что военные трибуны с консульской властью, перестав быть "приложением" к консулату, стали с этого периода действительно альтернативой ему. Мы же думаем, что, являясь звеньями разных систем власти в Риме, – экстраординарной и ординарной, – они на всем протяжении существования трибуната не могли быть альтернативой друг другу в политической системе республиканского Рима. При этом мы не соглашаемся и с тезисом В. Зольтау, что введение консулярного трибуната в римскую государственную организацию привело к сужению консульской власти²¹⁵. Консулат сохранялся как единственная высшая ординарная магистратура, количество же чрезвычайных магистратур было [с.62] расширено за счет консулярного трибуната. Альтернатива была для римлян в определенные моменты в том, какую магистратуру, чрезвычайную или обычную предпочесть, но в государственной организации они существовали, в принципе, параллельно, предназначенные для разных целей и обстоятельств. Иное дело, что консулярный трибунат стал альтернативой диктатуре, как одна экстраординарная магистратура другой экстраординарной (и то, что на смену военным трибунам часто приходили диктаторы свидетельствует о поисках наиболее эффективного механизма чрезвычайной власти). Доказательства того, что консульский трибунат был неординарной структурой по способу функционирования, мы изложим в качестве отдельного вопроса, сейчас же только констатируем наше понимание причин его возникновения как потребностей римской общины для ее самосохранения в "многочленной" должности на критический случай. Необходимость в "многоместной" чрезвычайной структуре возникла, видимо, и для осуществления плебейского представительства именно в периоды обострения сословных конфликтов, и для одновременного решения военных задач на нескольких театрах военных действий.

Таким образом, побудительные мотивы, заставившие римлян пойти на своеобразный эксперимент в сфере высшей исполнительной власти, в нашей исторической модели, не отрицающей ни одного их толкования античными авторами, а обобщающей их, сводятся к необходимости решения вставших перед общиной задач, с которыми трудно было справиться в рамках структур ординарной власти (процесс формирования которых был еще далеко не завершен), а имевшиеся единоличные экстраординарные магистратуры не всегда удовлетворяли сложившейся ситуации. Поэтому была предпринята попытка создания еще одной чрезвычайной магистратуры, с использованием принципа коллегиальности, что, в определенной мере, привело в дальнейшем к восприятию ее в историографии как альтернативной консулату, то есть призванной заменить консулат в качестве высшей ординарной структуры исполнительной власти.