Римская история

Книга XI

Сирийские дела

1. Антиох, сын Селев­ка и внук Антио­ха, был царем сирий­цев, вави­ло­нян и дру­гих пле­мен. Он был шестым в ряду потом­ков Селев­ка, кото­рый после Алек­сандра цар­ст­во­вал над Ази­ей по Евфра­ту; напав на Мидию и Пар­фию и на дру­гие пле­ме­на, отло­жив­ши­е­ся еще до него, и совер­шив мно­го вели­ких подви­гов, он полу­чил за это про­зви­ще Антио­ха Вели­ко­го; гор­дясь совер­шен­ным им и полу­чен­ным за это про­зви­щем, он напал на глу­бин­ную Сирию и на те обла­сти Кили­кии, кото­рые при­над­ле­жа­ли Пто­ле­мею Фило­па­то­ру, еще маль­чи­ком став­ше­му царем Егип­та, и ими завла­дел; нисколь­ко ни с чем не счи­та­ясь, он дви­нул­ся на при­гел­лес­понт­ские обла­сти, на эолий­ские и ионий­ские горо­да, под пред­ло­гом, что они при­над­ле­жат ему как вла­сти­те­лю Азии; ведь и рань­ше — гово­рил он — они под­чи­ня­лись царям Азии. Пере­плыв в Евро­пу, он дви­нул­ся на Фра­кию и силою под­чи­нил отка­зав­ши­е­ся ему пови­но­вать­ся пле­ме­на; он укре­пил Хер­со­нес и засе­лил Лиси­ма­хию; ее осно­вал Лиси­мах, воца­рив­ший­ся над Фра­ки­ей после Алек­сандра, с тем чтобы она была ему укреп­лен­ным пунк­том про­тив фра­кий­цев; фра­кий­цы же, когда Лиси­мах умер, раз­ру­ши­ли ее. И вот Антиох стал ее засе­лять, при­зы­вая бег­ле­цов из вла­де­ний Лиси­ма­ха, поку­пая обра­щен­ных в рабов плен­ни­ков, при­бав­ляя к ним дру­гих, давая быков, овец и желез­ные орудия для зем­леде­лия и ниче­го не упус­кая, чтобы быст­рым тем­пом укре­пить город. Это место ему каза­лось в выс­шей сте­пе­ни важ­ным укреп­ле­ни­ем про­тив всей Фра­кии и самым удоб­ным скла­доч­ным местом при выпол­не­нии осталь­ных его замыс­лов.

2. Но это послу­жи­ло для него нача­лом явно­го раз­но­гла­сия так­же с рим­ля­на­ми. Когда он стал захва­ты­вать, один за дру­гим, гре­че­ские горо­да, то боль­шин­ство их жите­лей из стра­ха захва­та силой под­чи­ня­лись ему и выда­ли гар­ни­зо­ны, но жите­ли Смир­ны, Ламп­са­ка и дру­гие дер­жа­лись еще про­тив него и отпра­ви­ли послов к рим­ско­му пол­ко­вод­цу Фла­ми­ни­ну, недав­но в боль­шой бит­ве в Фес­са­лии победив­ше­му Филип­па Македон­ско­го. Ведь дела Македо­нии и гре­ков име­ли общие точ­ки сопри­кос­но­ве­ния и по месту, и по вре­ме­ни, как мною это пока­за­но в «Гре­че­ской исто­рии». И уже меж­ду Антиохом и Фла­ми­ни­ном были неко­то­рые вза­им­ные посоль­ства и без­успеш­ные попыт­ки согла­ше­ния. И рим­ляне, и Антиох с боль­шим подо­зре­ни­ем отно­си­лись друг к дру­гу: рим­ляне пола­га­ли, что Антиох не оста­нет­ся спо­кой­ным, нахо­дясь под оба­я­ни­ем вели­чия сво­ей вла­сти и рас­цве­та удач; Антиох же пола­гал, что толь­ко одни рим­ляне будут осо­бен­но пре­пят­ст­во­вать рас­ши­ре­нию его могу­ще­ства и поме­ша­ют ему при его попыт­ке пере­пра­вить­ся в Евро­пу. Но вооб­ще у них не было явных при­чин для враж­деб­ных отно­ше­ний. В то вре­мя в Рим при­бы­ли послы от Пто­ле­мея Фило­па­то­ра; он жало­вал­ся, что Антиох отнял у него Сирию и Кили­кию. Рим­ляне охот­но ухва­ти­лись за этот пред­лог, слу­чив­ший­ся для них очень кста­ти, и отпра­ви­ли послов к Антио­ху, кото­рые на сло­вах име­ли наме­ре­ние при­ми­рить Пто­ле­мея с Антиохом, на деле же вни­ма­тель­но раз­глядеть пла­ны Антио­ха и поме­шать ему, сколь они смо­гут.

3. Сто­яв­ший во гла­ве это­го посоль­ства Гней¹ стал тре­бо­вать от Антио­ха пре­до­ста­вить Пто­ле­мею, дру­гу рим­ско­го наро­да, управ­лять теми зем­ля­ми, кото­рые ему оста­вил отец, а те горо­да в Азии, кото­ры­ми управ­лял Филипп Македон­ский, оста­вить авто­ном­ны­ми: ведь неспра­вед­ли­во, чтобы Антиох вла­дел тем, что рим­ляне отня­ли у Филип­па. И вооб­ще, ска­зал он, непо­нят­но, чего ради Антиох пред­при­нял такой поход, при­шел со столь огром­ным вой­ском из середи­ны Мидии в при­мор­скую Азию и вторг­ся в Евро­пу, под­чи­няя в ней горо­да сво­ей вла­сти и пыта­ясь поко­рить Фра­кию, если все это не име­ет целью под­готов­ку дру­гой вой­ны. На это Антиох отве­тил, что Фра­кию, быв­шую во вла­де­нии его пред­ков и утра­чен­ную вслед­ст­вие недо­стат­ка вни­ма­ния с их сто­ро­ны, он, имея сво­бод­ное вре­мя, вновь берет себе и вос­ста­нав­ли­ва­ет Лиси­ма­хию, чтобы она была местом житель­ства его сына Селев­ка; горо­да же Азии он оста­вит авто­ном­ны­ми, если они будут про­яв­лять рас­по­ло­же­ние не к рим­ля­нам, а к нему. «Что же каса­ет­ся Пто­ле­мея», — ска­зал он, — «то я его род­ст­вен­ник, и очень ско­ро буду как нико­гда бли­зок ему по бра­ку и поста­ра­юсь, чтобы он по отно­ше­нию к вам ока­зы­вал при­зна­тель­ность; с сво­ей сто­ро­ны, я не могу понять, поче­му рим­ляне счи­та­ют спра­вед­ли­вым вме­ши­вать­ся в дела Азии, тогда как я не вме­ши­ва­юсь в дела Ита­лии». Так без­ре­зуль­тат­но они разо­шлись, дав совер­шен­но ясно про­рвать­ся вза­им­ным угро­зам.

4. И по их сло­вам, и по обще­му мне­нию было ясно, что в слу­чае смер­ти Пто­ле­мея Фило­па­то­ра Антиох спеш­но дви­нет­ся на Еги­пет, остав­ший­ся без пра­ви­те­ля, чтобы его захва­тить. В Эфе­се с ним встре­тил­ся кар­фа­ге­ня­нин Ган­ни­бал, бежав­ший из роди­ны вслед­ст­вие кле­ве­ты сво­их вра­гов, кото­рые гово­ри­ли, что он крайне враж­деб­но настро­ен к рим­ля­нам, жаж­дет вой­ны и не может жить в мир­ной обста­нов­ке. А это было вре­мя, когда кар­фа­ге­няне в силу дого­во­ра были под­чи­не­ны рим­ля­нам. Широ­ко про­слав­лен­но­го сво­и­ми воен­ны­ми подви­га­ми Ган­ни­ба­ла Антиох при­нял бле­стя­ще и дер­жал его око­ло себя. Узнав в Ликии, что Пто­ле­мей еще жив, Антиох отка­зал­ся от Егип­та, но, наде­ясь, что он вме­сто Егип­та суме­ет захва­тить Кипр, он быст­ро отплыл про­тив него. Око­ло реки Сара он попал в бурю, поте­рял мно­го кораб­лей, неко­то­рые со все­ми людь­ми и дру­зья­ми; поэто­му он отплыл в Селев­кию в Сирии и стал вос­ста­нав­ли­вать постра­дав­ший флот. Он отпразд­но­вал брак сво­их детей, Антио­ха и Лаоди­ки, соче­тав их меж­ду собой.

5. Зная, что надо скры­вать свои наме­ре­ния отно­си­тель­но вой­ны с рим­ля­на­ми, он пред­у­смот­ри­тель­но свя­зы­ва­ет бра­ком близ­ких к нему царей: в Еги­пет Пто­ле­мею он послал Клео­пат­ру, имев­шую про­зви­ще Сира, в каче­стве при­да­но­го отдав Келе­си­рию, кото­рую сам отнял у Пто­ле­мея, уха­жи­вая за юно­шей, чтобы он во вре­мя его вой­ны с рим­ля­на­ми оста­вал­ся спо­кой­ным. Антио­хиду он послал Ари­а­ра­ту, царю Кап­па­до­кии, и еще одну остав­шу­ю­ся у него — Эвме­ну — царю Пер­га­ма. Но Эвмен отка­зал­ся при­нять ее (он видел, что Антиох уже заду­мы­вал вой­ну про­тив рим­лян и под дав­ле­ни­ем такой необ­хо­ди­мо­сти хочет свя­зать­ся с ним уза­ми род­ства), и когда его бра­тья Аттал и Филе­тер удив­ля­лись, что он отка­зы­ва­ет­ся всту­пить в род­ст­вен­ные отно­ше­ния со столь вели­ким царем и сво­им сосе­дом, при­чем тот сам его про­сит об этом, он ука­зал им, что в буду­щей войне вна­ча­ле поло­же­ние той и дру­гой сто­ро­ны будет рав­ным, но с тече­ни­ем вре­ме­ни рим­ляне ока­жут­ся силь­нее вслед­ст­вие твер­до­сти духа и настой­чи­во­сти. «Я лич­но, — ска­зал он, — в слу­чае победы рим­лян спо­кой­но буду пра­вить в сво­ей стране; если же победи­те­лем ока­жет­ся Антиох, то я могу ждать, что все будет у меня отня­то, или же могу ждать, что, сохра­нив все свое, я буду цар­ст­во­вать так, что он будет цар­ст­во­вать надо мною». Вслед­ст­вие таких сооб­ра­же­ний он и отка­зал­ся от бра­ка.

6. Антиох же вновь дви­нул­ся к Гел­лес­пон­ту и, пере­плыв в Хер­со­нес, так­же и в этот раз про­шел по мно­гим местам Фра­кии, под­чи­няя их сво­ей вла­сти. Он осво­бож­дал элли­нов, кото­рые были в под­дан­стве у фра­кий­цев, и ока­зал боль­шие мило­сти визан­тий­цам, так как их город зани­мал очень выгод­ное поло­же­ние у вхо­да в про­лив. Гала­тов он при­влек к сою­зу с собой как дара­ми, так и стра­хом сво­их при­готов­ле­ний, счи­тая, что вслед­ст­вие их огром­но­го роста они будут для него под­хо­дя­щим бое­вым мате­ри­а­лом. После это­го он отплыл в Эфес и отпра­вил в Рим посла­ми Лисия, Геге­си­а­нак­та и Менип­па, кото­рым было пору­че­но на самом деле испы­тать настро­е­ние сена­та; на сло­вах же Менипп дол­жен был ска­зать, что царь ста­ра­ет­ся быть в друж­бе с рим­ля­на­ми, хочет быть и союз­ни­ком их, если они сочтут это нуж­ным, что он удив­ля­ет­ся, поче­му они при­ка­зы­ва­ют ему отка­зать­ся от ионий­ских горо­дов, снять с неко­то­рых из них нало­ги и по неко­то­рым вопро­сам не вме­ши­вать­ся в дела Азии, а так­же остав­лять в покое Фра­кию, хотя она все­гда была соб­ст­вен­но­стью его пред­ков; ведь такие при­ка­за­ния отда­ют не дру­зьям, но победи­те­ли — побеж­ден­ным. Но те из сена­то­ров, кото­рые встре­ча­лись с чле­на­ми посоль­ства, явив­ши­ми­ся позон­ди­ро­вать их настро­е­ние, крат­ко отве­ча­ли, что если Антиох оста­вит само­сто­я­тель­ны­ми элли­нов в Азии и не будет напа­дать на Евро­пу, он будет дру­гом рим­ля­нам, если захо­чет. Вот что отве­ти­ли рим­ляне, и к сво­е­му отве­ту они не при­ба­ви­ли ника­ких обви­не­ний.

7. Антиох, соби­ра­ясь преж­де все­го напасть на Гре­цию и оттуда начать вой­ну с рим­ля­на­ми, пред­ло­жил кар­фа­ге­ня­ни­ну Ган­ни­ба­лу выска­зать свое мне­ние об этом плане. На это Ган­ни­бал ска­зал, что Гре­ция, дав­но уже истер­зан­ная, явля­ет­ся делом лег­ким для его заво­е­ва­тель­ных пла­нов; что для всех вой­ны, веду­щи­е­ся в их стране, тягост­ны, так как от это­го воз­ни­ка­ет голод; вой­ны же вне их стра­ны мно­го лег­че. Антиох нико­гда не сло­мит сил рим­лян в Гре­ции, так как у них будет в изоби­лии мест­ное про­до­воль­ст­вие и доста­точ­ное снаб­же­ние. Поэто­му он посо­ве­то­вал Антио­ху захва­тить какую-либо часть Ита­лии и, дви­га­ясь оттуда, вое­вать с рим­ля­на­ми, так чтобы их поло­же­ние и внут­ри стра­ны, и вне ее ста­ло более шат­ким. «Я имею опыт с Ита­ли­ей, — ска­зал он, — и с деся­тью тыся­ча­ми людей могу захва­тить в ней удоб­ные места и послать в Кар­фа­ген к дру­зьям с пору­че­ни­ем под­нять народ, уже дав­но недо­воль­ный и не име­ю­щий ника­кой вер­но­сти рим­ля­нам; он тот­час же испол­нит­ся сме­ло­сти и надежд, если услы­шит, что я вновь опу­сто­шаю Ита­лию». Антиох с удо­воль­ст­ви­ем выслу­шал его сло­ва и, счи­тая, что при­об­ре­сти себе помощь для вой­ны в лице Кар­фа­ге­на дело боль­шое, — и это дей­ст­ви­тель­но было так, — велел ему тот­час же послать людей с пору­че­ни­ем к сво­им дру­зьям.

8. Но писем Ган­ни­бал не стал посы­лать (это он счи­тал небез­опас­ным, так как рим­ляне все высле­жи­ва­ли, а вой­на еще не была откры­то объ­яв­ле­на; да и в Кар­фа­гене у него было мно­го про­тив­ни­ков; самый поли­ти­че­ский строй не был про­чен и упо­рядо­чен, что и при­ве­ло вско­ре к гибе­ли Кар­фа­ге­на); он решил послать к сво­им дру­зьям тирий­ско­го куп­ца Ари­сто­на, под пред­ло­гом тор­го­вых дел, тре­буя, чтобы они тогда, когда сам он вторг­нет­ся в Ита­лию, под­ня­ли Кар­фа­ген для отмще­ния за пере­не­сен­ные обиды. Ари­стон так это и сде­лал. Вра­ги Ган­ни­ба­ла, заме­тив пре­бы­ва­ние Ари­сто­на в их горо­де, под­ня­ли шум, гово­ря, что гото­вит­ся пере­во­рот, и разыс­ки­ва­ли Ари­сто­на по все­му горо­ду. Тогда Ари­стон, чтобы кле­ве­та пала не исклю­чи­тель­но на дру­зей Ган­ни­ба­ла, тай­но ночью пред­ста­вил сове­ту пись­мен­ный доклад о том, что Ган­ни­бал при­зы­ва­ет всех чле­нов сове­та в сою­зе с Антиохом помочь родине. Сде­лав это, он отплыл. С наступ­ле­ни­ем дня у дру­зей Ган­ни­ба­ла вслед­ст­вие тако­го умно­го поступ­ка про­пал страх, так как мож­но было поду­мать, что Ари­стон был послан ко все­му сове­ту ста­рей­шин; тем не менее город напол­нил­ся шум­ны­ми тол­ка­ми, так как к рим­ля­нам отно­си­лись враж­деб­но, но не дума­ли, что мож­но что-либо пред­при­нять втайне от рим­лян.

9. Тако­вы были отно­ше­ния с Кар­фа­ге­ном. Рим­ские послы, дру­гие, воз­глав­ля­е­мые Сци­пи­о­ном, победи­те­лем Кар­фа­ге­на, отправ­лен­ные для подоб­но­го же испы­та­ния обра­за мыс­лей Антио­ха и для озна­ком­ле­ния с его при­готов­ле­ни­я­ми, обна­ру­жи­ли, что царь уже высту­пил в Писидию; они поэто­му оста­ва­лись в Эфе­се и там часто встре­ча­лись и бесе­до­ва­ли с Ган­ни­ба­лом, так как с Кар­фа­ге­ном у них про­дол­жа­ли суще­ст­во­вать дого­вор­ные отно­ше­ния, а с Антиохом не было еще явно враж­деб­ных. Они бра­ни­ли Ган­ни­ба­ла за то, что он бежал из оте­че­ства, так как рим­ляне не нару­ши­ли сво­их дого­вор­ных обе­ща­ний ни по отно­ше­нию к нему, ни по отно­ше­нию к дру­гим кар­фа­ге­ня­нам. Они так дей­ст­во­ва­ли, желая, чтобы Ган­ни­бал стал подо­зри­тель­ным для царя вслед­ст­вие посто­ян­но­го обще­ния и встреч с ними. Ган­ни­бал, вели­чай­ший стра­тег, не сооб­ра­зил это­го; царь же, узнав об этом, стал отно­сить­ся к нему подо­зри­тель­но и с это­го вре­ме­ни стал не так искрен­но верить ему. А к тому же у него появи­лась к Ган­ни­ба­лу и зависть, как бы сла­ва за все дела не доста­лась Ган­ни­ба­лу.

10. Гово­рят, что во вре­мя этих бесед в гим­на­сии как-то раз­го­во­ри­лись меж­ду собою Сци­пи­он и Ган­ни­бал об искус­стве вождя в при­сут­ст­вии очень мно­гих. Сци­пи­он спро­сил Ган­ни­ба­ла, кого счи­та­ет он луч­шим вождем. Ган­ни­бал отве­тил: «Алек­сандра Македон­ско­го». Сци­пи­он отнес­ся спо­кой­но к это­му заяв­ле­нию, озна­чав­ше­му, что Алек­сандр сто­ит выше его, и спро­сил, кого же он счи­та­ет вто­рым после Алек­сандра? Ган­ни­бал тогда ска­зал: «Пир­ра, царя Эпи­ра». Оче­вид­но, доб­лесть вождя он пола­гал в дер­за­нии, а более дерз­но­вен­но дей­ст­во­вав­ших, чем эти цари, нель­зя най­ти нико­го. Сци­пи­он, уже почув­ст­во­вав­ший обиду, одна­ко еще раз спро­сил его, кому же он отда­ет третье место? Конеч­но, он был вполне уве­рен, что полу­чит это третье место. Но Ган­ни­бал отве­тил: «Себе; будучи еще юным, я заво­е­вал Ибе­рию и пер­вый после Герак­ла с вой­ском пере­шел через Аль­пы, вторг­шись в Ита­лию, — такой сме­ло­сти из вас никто нико­гда не про­яв­лял, — я заво­е­вал четы­ре­ста горо­дов и часто при­во­дил вас к необ­хо­ди­мо­сти боять­ся за ваш соб­ст­вен­ный город, при­чем из Кар­фа­ге­на мне не посы­ла­ли ни денег, ни вой­ска». Когда Сци­пи­он увидал, что он хочет про­дол­жать само­вос­хва­ле­ние он, засме­яв­шись, ска­зал ему: «На какое же место ты бы, Ган­ни­бал, поста­вил себя, если бы не был мной побеж­ден?» Гово­рят, что Ган­ни­бал, тут уже заме­тив завист­ли­вую рев­ность, ска­зал: «Тогда я поста­вил бы себя выше Алек­сандра». Так Ган­ни­бал не отка­зал­ся от сво­его высо­ко­мер­но­го тона, но неза­мет­но польстил Сци­пи­о­ну, дав понять, что он победил того, кто выше Алек­сандра.

11. Когда они рас­хо­ди­лись, Ган­ни­бал стал при­гла­шать Сци­пи­о­на к себе в гости, но Сци­пи­он отве­тил, что охот­но бы зашел к нему, «если бы ты не был у Антио­ха, отно­ше­ния кото­ро­го с рим­ля­на­ми доволь­но подо­зри­тель­ны». Так они достой­но вели­ких вождей свою враж­ду огра­ни­чи­ли вой­ной, но не так посту­пил Фла­ми­нин. Когда впо­след­ст­вии Антиох был побеж­ден и Ган­ни­бал бежал отсюда и блуж­дал по Вифи­нии, Фла­ми­нин, отправ­лен­ный к Пру­сию в каче­стве посла по дру­го­му вопро­су, не полу­чив рань­ше от Ган­ни­ба­ла ника­кой обиды, не имея и от рим­лян тако­го пору­че­ния, так как после поко­ре­ния Кар­фа­ге­на он уже не мог быть страш­ным для рим­лян, при посред­стве Пру­сия добил­ся того, чтобы Ган­ни­бал погиб от яда². Есть пре­да­ние, что неко­гда Ган­ни­бал полу­чил пред­ска­за­ние, кото­рое гла­си­ло так: «Зем­ли ливий­ской пласт покро­ет тело Ган­ни­ба­ла»; он поэто­му думал, что умрет в Ливии; но в Вифи­нии есть река Ливис­са, и это место назы­ва­ет­ся доли­ной Ливий­ской. Этот рас­сказ я пере­дал как памят­ник высо­ко­го духа Ган­ни­ба­ла и Сци­пи­о­на и душев­ной низо­сти Фла­ми­ни­на.

12. Тем вре­ме­нем Антиох вер­нул­ся из Писидии в Эфес и, дав ауди­ен­цию рим­ским послам, заявил, что пре­до­ста­вит авто­но­мию родос­цам, визан­тий­цам и жите­лям Кизи­ка, а так­же и дру­гим элли­нам в Азии, если у него будет союз­ный дого­вор с рим­ля­на­ми, но Эолии и Ионии этой авто­но­мии он не даст, так как издрев­ле они при­вык­ли быть под­дан­ны­ми даже вар­вар­ских царей в Азии. Рим­ские послы не при­шли с ним ни к како­му согла­ше­нию (ведь они при­бы­ли не по делу о согла­ше­нии, но для зон­ди­ро­ва­ния его настро­е­ния), и с этим они вер­ну­лись в Рим. К Антио­ху же при­бы­ли послы это­лий­цев, во гла­ве кото­рых сто­ял Тоас; они объ­яви­ли Антио­ха пол­но­моч­ным вое­на­чаль­ни­ком это­лий­цев и при­гла­ша­ли пере­плыть в Гре­цию, как на гото­вое дело. Они не поз­во­ля­ли ему ждать вой­ска, воз­вра­щав­ше­го­ся из Цен­траль­ной Азии, но, пре­воз­но­ся силы это­лий­цев, заяв­ляя, что и лакеде­мо­няне, а кро­ме лакеде­мо­нян так­же Филипп Македон­ский, пол­ный гне­ва на рим­лян, будут их союз­ни­ка­ми, они торо­пи­ли его с пере­хо­дом. Антиох очень лег­ко­мыс­лен­но вос­пы­лал реши­мо­стью, и даже полу­чен­ное им изве­стие о смер­ти сына в Сирии не при­оста­но­ви­ло его стре­ми­тель­но­сти. Толь­ко с деся­тью тыся­ча­ми, кото­рые он тогда имел при себе, он пере­пра­вил­ся в Эвбею. Само­лич­но он занял ост­ров, сдав­ший­ся ему под вли­я­ни­ем стра­ха; а его пол­ко­во­дец Мики­ти­он³, напав на рим­лян око­ло Делия (это было место, посвя­щен­ное Апол­ло­ну), часть из них убил, а дру­гих взял в плен.

13. Царь ата­ма­нов, Ами­нандр, всту­пил в союз с Антиохом по сле­дую­ще­му пово­ду. Был некий македо­ня­нин Алек­сандр, вос­пи­тан­ный и жив­ший в Мега­ло­по­ле и удо­сто­ен­ный там пра­ва прав­ле­ния; он стал рас­ска­зы­вать сказ­ки о сво­ем род­стве с Алек­сан­дром, сыном Филип­па, и, чтобы вну­шить дове­рие к сво­им рос­сказ­ням, он назвал сво­их сыно­вей Филип­пом и Алек­сан­дром, а дочь — Апа­мою, кото­рую он сосва­тал за Ами­нанд­ра. Ее брат Филипп повез ее для бра­ка, и, когда увидал, что Ами­нандр — чело­век сла­бый и неопыт­ный в делах, он остал­ся там, в каче­стве род­ст­вен­ни­ка, взяв управ­ле­ние в свои руки. Это­го-то Филип­па Антиох при­влек на свою сто­ро­ну обе­ща­ни­ем, что он даст ему власть над Македо­ни­ей, как над стра­ной его пред­ков, и бла­го­да­ря это­му он полу­чил ата­ма­нов в каче­стве союз­ни­ков, а кро­ме них и фивян, сам при­быв в Фивы и высту­пив перед наро­дом с речью.

В столь важ­ной войне Антиох весь­ма лег­ко­мыс­лен­но пола­гал­ся на силы фивян, на Ами­нанд­ра и на это­лий­цев; отно­си­тель­но Фес­са­лии он толь­ко раз­мыш­лял, нуж­но ли сей­час дви­нуть­ся на нее с вой­ском или же после зимы. Ган­ни­ба­лу, кото­рый при сове­ща­нии об этом сидел мол­ча, Антиох велел пер­во­му⁴ выска­зать свое мне­ние.

14. Тогда Ган­ни­бал ска­зал: «Поко­рить фес­са­лий­цев дело нетруд­ное, хочешь ли ты пой­ти на них теперь или после зимы. Этот народ устал от вели­ких стра­да­ний и лег­ко перей­дет теперь на твою сто­ро­ну, затем опять на сто­ро­ну рим­лян, если собы­тия при­мут новое направ­ле­ние. Мы при­шли сюда без соб­ст­вен­ных сил, пове­рив это­лий­цам, кото­рые нас сюда завле­ка­ли, что и лакеде­мо­няне и Филипп будут наши­ми союз­ни­ка­ми; но из них, как я слы­шу, лакеде­мо­няне даже гото­вы вое­вать про­тив нас в сою­зе с ахей­ца­ми, и Филип­па я не вижу рядом с тобою; а ведь в этой войне он может дать пере­вес той сто­роне, на кото­рую он станет. Мое мне­ние оста­ет­ся преж­ним, — воз­мож­но ско­рее вызвать вой­ско из Азии, а не наде­ять­ся на Ами­нанд­ра и это­лий­цев; и когда вой­ско при­будет, — опу­сто­шать Ита­лию, для того чтобы, отвле­чен­ные домаш­ни­ми бед­ст­ви­я­ми, рим­ляне менее все­го мог­ли бы при­чи­нять тебе непри­ят­но­сти и, боясь за свое поло­же­ние, они не мог­ли бы никуда дви­нуть­ся. Твой образ дей­ст­вий теперь дол­жен быть вовсе не тот, о кото­ром я гово­рил рань­ше, но с поло­ви­ной кораб­лей надо опу­сто­шать побе­ре­жье Ита­лии, а дру­гая поло­ви­на долж­на нахо­дить­ся в заса­де, в удоб­ном месте, выжидая под­хо­дя­ще­го момен­та; ты же сам со всем пешим вой­ском, зани­мая пере­до­вые пози­ции в Гре­ции, неда­ле­ко от Ита­лии, дол­жен застав­лять думать, что соби­ра­ешь­ся совер­шить втор­же­ние, и если как-нибудь будешь в состо­я­нии, то и вторг­нуть­ся. Филип­па надо поста­рать­ся вся­ким спо­со­бом при­влечь на свою сто­ро­ну, так как в этой войне он име­ет наи­боль­шее зна­че­ние для той и дру­гой сто­ро­ны. Если же он не послу­ша­ет­ся тебя, пошли про­тив него сво­его сына Селев­ка через Фра­кию, чтобы и он, обле­кае­мый домаш­ни­ми беда­ми, ни в чем не мог быть поле­зен тво­им вра­гам». Вот что ска­зал Ган­ни­бал, это было наи­луч­шее, но вслед­ст­вие зави­сти к его сла­ве и его талан­ту все дру­гие, и не мень­ше дру­гих сам царь, отверг­ли все его пред­ло­же­ния, чтобы не пока­за­лось, что Ган­ни­бал пре­вос­хо­дит их всех талан­том вождя, и чтобы сла­ва буду­щих побед не была при­пи­са­на ему. Толь­ко одно пред­ло­же­ние его было при­ня­то, и Полик­се­нид был послан в Азию за вой­ском.

15. Когда рим­ляне узна­ли о втор­же­нии Антио­ха в Гре­цию, об изби­е­нии и пле­не­нии рим­лян при Делии, они реши­ли начать вой­ну. Таким обра­зом, вой­на меж­ду Антиохом и рим­ля­на­ми, дав­но уже наме­чав­ша­я­ся и той, и дру­гой сто­ро­ной, тогда впер­вые про­яви­лась как факт. Так как Антиох был вла­сти­те­лем всей Внут­рен­ней Азии, мно­гих наро­дов и, за неболь­шим исклю­че­ни­ем, всей при­мор­ской обла­сти, так как он уже сто­ял твер­дой ногой в Гре­ции, имел сла­ву страш­но­го заво­е­ва­те­ля и доста­точ­ное сна­ря­же­ние, так как он совер­шил в вой­нах про­тив дру­гих наро­дов мно­го бле­стя­щих подви­гов, откуда и пошло его про­зви­ще «Вели­кий», то рим­ляне опа­са­лись, что вой­на для них будет дли­тель­ной и тяже­лой. Под боль­шим подо­зре­ни­ем был у них Филипп Македон­ский, недав­но побеж­ден­ный ими, и кар­фа­ге­няне: они боя­лись, будут ли они, кар­фа­ге­няне, сохра­нять вер­ность дого­во­ру с ними, так как ведь Ган­ни­бал был у Антио­ха. И отно­си­тель­но дру­гих под­чи­нен­ных им наро­дов у них было подо­зре­ние, как бы с их сто­ро­ны, в надеж­де на Антио­ха, не про­изо­шло какое-либо вос­ста­ние. Поэто­му они к ним всем посла­ли вой­ска для мир­но­го за ними наблюде­ния и с вой­ска­ми посла­ли пред­во­ди­те­лей, кото­рых они сами назы­ва­ют «шести­се­кир­ны­ми» (пре­то­ра­ми). Дело в том, что кон­су­лы име­ют сви­ту с 12 топо­ра­ми и 12 связ­ка­ми, как неко­гда цари; а эти пред­во­ди­те­ли име­ют поло­ви­ну досто­ин­ства и пото­му поло­ви­ну зна­ков поче­та. Как это быва­ет при боль­шом стра­хе, рим­ляне бес­по­ко­и­лись и за Ита­лию, будет ли она им вер­на и посто­ян­на в войне с Антиохом. Они поэто­му посла­ли боль­шое пешее вой­ско в Тарент наблюдать за воз­мож­ным втор­же­ни­ем, а флот дол­жен был пла­вать вдоль побе­ре­жья. Таков был страх в пер­вое вре­мя перед Антиохом. Когда ими было при­веде­но в порядок все, что каса­ет­ся их соб­ст­вен­ной стра­ны, они уже про­тив само­го Антио­ха набра­ли два­дцать тысяч сво­их граж­дан, вдвое боль­ше из чис­ла союз­ни­ков, чтобы с наступ­ле­ни­ем вес­ны все это пере­ки­нуть через Ионий­ское море. Вся зима про­шла у них в этих при­готов­ле­ни­ях.

16. Антиох же напра­вил­ся про­тив фес­са­лий­цев и, при­дя в Кинос­ке­фа­лы, где рим­ля­на­ми было нане­се­но пора­же­ние македо­ня­нам, он похо­ро­нил со всей пыш­но­стью остан­ки тех, кото­рые там пали, еще остав­ши­е­ся непо­гре­бен­ны­ми, ища попу­ляр­но­сти сре­ди македо­нян и вызы­вая сре­ди них недо­воль­ство про­тив Филип­па за то, что он не похо­ро­нил пав­ших в бою за него. Когда услы­хал об этом Филипп, кото­рый еще коле­бал­ся и все при­смат­ри­вал­ся, на чью сто­ро­ну ему стать, он тот­час выбрал быть на сто­роне рим­лян и, при­гла­сив их вое­на­чаль­ни­ка Бебия, коман­до­вав­ше­го побли­зо­сти какой-то частью вой­ска, при­быть к нему в какое-то укреп­ле­ние, вновь дал рим­ля­нам тор­же­ст­вен­ные уве­ре­ния, что без обма­на будет их союз­ни­ком про­тив Антио­ха. Бебий стал хва­лить его за такое реше­ние и, осмелев, тот­час же послал через Македо­нию в Фес­са­лию Аппия Клав­дия с дву­мя тыся­ча­ми пехо­тин­цев. Аппий, увидев с Тем­пей­ско­го пере­ва­ла Антио­ха, оса­ждав­ше­го Лариссу, зажег мно­го огней, скры­вая мало­чис­лен­ность сво­его вой­ска. Антиох же, испу­гав­шись в пред­по­ло­же­нии, что яви­лись вме­сте Бабий и Филипп, снял оса­ду, выстав­ляя пред­ло­гом зиму, и вер­нул­ся в Хал­киду; там он влю­бил­ся в очень кра­си­вую девуш­ку, и, хотя ему было свы­ше 50 лет и он вел столь ответ­ст­вен­ную вой­ну, он стал справ­лять свадь­бу и устра­и­вать празд­не­ства, а свои вой­ска в тече­ние всей зимы он дер­жал в празд­но­сти, поз­во­ляя вести рос­кош­ный образ жиз­ни. С наступ­ле­ни­ем вес­ны, вторг­нув­шись в Акар­на­нию, он заме­тил рас­пу­щен­ность вой­ска, став­ше­го но всех отно­ше­ни­ях бес­по­лез­ным для воен­ных дей­ст­вий; и тогда пожа­лел он и о сво­ей свадь­бе и о празд­не­ствах. Все же, под­чи­нив себе часть Акар­на­нии, он соби­рал­ся захва­тить все осталь­ное; но, как толь­ко он услы­хал, что рим­ляне пере­прав­ля­ют­ся через Ионий­ское море, он вновь вер­нул­ся в Хал­киду.

17. Рим­ляне со всей поспеш­но­стью с быв­ши­ми у них гото­вы­ми дву­мя тыся­ча­ми всад­ни­ков, с два­дца­тью тыся­ча­ми пехоты и несколь­ки­ми сло­на­ми, под началь­ст­вом Аци­лия Мания Глаб­ри­о­на, пере­пра­ви­лись из Брун­ди­зия в Апол­ло­нию, оттуда они дви­ну­лись в Фес­са­лию и осво­бо­ди­ли горо­да от оса­ды, а где были гар­ни­зо­ны ата­ма­нов, эти гар­ни­зо­ны они изгна­ли. Они захва­ти­ли в плен Филип­па из Мега­ло­по­ли­са, все еще наде­яв­ше­го­ся полу­чить власть над Македо­ни­ей. Они взя­ли в плен так­же до трех тысяч из вои­нов Антио­ха. Пока Маний совер­шал эти опе­ра­ции, Филипп, вторг­шись в область ата­ма­нов, всю ее под­чи­нил себе; Ами­нандр бежал в Амбра­кию. Когда все это ста­ло извест­но Антио­ху, он, пора­жен­ный быст­ро­той собы­тий, испу­гал­ся, как быва­ет при неожи­дан­ной и быст­рой пере­мене, и понял он тогда всю пра­виль­ность сове­тов Ган­ни­ба­ла. Он стал одно­го за дру­гим отправ­лять вест­ни­ков в Азию к Полик­се­ниду, торо­пя его с пере­пра­вой войск, а сам ото­всюду стал соби­рать все те силы, кото­рые у него были. Когда у него собра­лось соб­ст­вен­ных войск десять тысяч пехоты и пять­сот всад­ни­ков и, сверх это­го, неко­то­рое коли­че­ство союз­ни­ков, он занял Фер­мо­пи­лы, чтобы про­ти­во­по­ста­вить наступ­ле­нию вра­гов труд­но­про­хо­ди­мую мест­ность и дождать­ся вой­ска из Азии. Фер­мо­пи­лы пред­став­ля­ют собой узкий и длин­ный про­ход; их окру­жа­ет с одной сто­ро­ны море, с ост­ры­ми под­вод­ны­ми кам­ня­ми при пол­ном отсут­ст­вии гава­ней, с дру­гой — непро­хо­ди­мое и без­дон­ное боло­то. Здесь под­ни­ма­ют­ся две отвес­ные гор­ные вер­ши­ны, и одну из них назы­ва­ют Тей­хи­ун­том, а дру­гую — Кал­лид­ро­мом. Это место име­ет горя­чие источ­ни­ки и от это­го оно и полу­чи­ло свое назва­ние Фер­мо­пил — «Ворота горя­чих источ­ни­ков».

18. И вот там Антиох воз­вел двой­ную сте­ну, а на сте­ну поста­вил маши­ны. На вер­ши­ны гор он послал это­лий­цев, чтобы никто неза­мет­но не мог обой­ти его по так назы­вае­мой «непро­хо­ди­мой тро­пе» (Атра­пон); это тот путь, по кото­ро­му Ксеркс напал на Лео­нида с его спар­тан­ца­ми, так как тогда горы оста­ва­лись неохра­ня­е­мы­ми. Это­лий­цы поста­ви­ли на каж­дую из этих вер­шин по тыся­че чело­век, с осталь­ным вой­ском они по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию ста­ли лаге­рем око­ло горо­да Герак­леи. Когда Маний увидал при­готов­ле­ния вра­гов, он дал при­каз начать бит­ву утром. Двум воен­ным три­бу­нам, Мар­ку Като­ну и Люцию Вале­рию, он велел ночью, взяв сколь­ко каж­дый хочет отбор­ных вои­нов, обой­ти горы и поста­рать­ся согнать с вер­шин это­лий­цев. Люций был отбит от Тей­хи­ун­та, так как тут это­лий­цы дер­жа­лись хоро­шо; Катон же, обой­дя Кал­лид­ром, застал вра­гов еще спав­ши­ми, напав на них в кон­це ноч­ной стра­жи. У него завя­зал­ся здесь силь­ный бой, но он про­бил­ся на вер­ши­ну, хотя вра­ги силь­но защи­ща­ли кру­тиз­ны. Тем вре­ме­нем и Маний, разде­лив вой­ско на рас­тя­ну­тые отряды, повел его про­тив Антио­ха, выстро­ив­ше­го свое вой­ско длин­ным фрон­том; толь­ко так он мог прой­ти по тес­ни­нам. По при­ка­зу царя лег­ко­во­ору­жен­ные и пел­та­сты долж­ны были сра­жать­ся перед фалан­гой, а фалан­гу он поста­вил перед лаге­рем, на ее пра­вом⁵ кры­ле, у под­но­жья горы — стрел­ков и пращ­ни­ков, на левой — сло­нов, а густые ряды вои­нов, кото­рые все­гда ста­вят­ся вме­сте с ними, — вдоль мор­ской линии.

19. Когда сра­же­ние пере­шло в руко­паш­ный бой, то вна­ча­ле лег­ко­во­ору­жен­ные, со всех сто­рон нале­тая на вра­гов, при­чи­ня­ли мно­го непри­ят­но­сти Манию. Когда же с боль­шим трудом при­ни­мая их нале­ты, отсту­пая и затем опять насту­пая, он обра­тил их в бег­ство, то фалан­га, постро­ен­ная по македон­ско­му образ­цу, рас­сту­пи­лась, при­ня­ла их к себе и, сой­дясь, при­кры­ла их и, сохра­няя строй, выста­ви­ла густые ряды копий. Со вре­ме­ни Алек­сандра и Филип­па македо­няне осо­бен­но этим пуга­ли сво­их вра­гов, не осме­ли­вав­ших­ся при­бли­зить­ся к выдви­ну­тым про­тив них мно­го­чис­лен­ным длин­ным копьям. Но вне­зап­но увида­ли это­лий­цев, бегу­щих с кри­ком от Кал­лид­ро­ма и несу­щих­ся к лаге­рю Антио­ха. Вна­ча­ле и та, и дру­гая сто­ро­на была в неведе­нии, что́ слу­чи­лось, и, как быва­ет при неведе­нии, про­изо­шло заме­ша­тель­ство. Когда же появил­ся Катон, пре­сле­дую­щий их с боль­шим кри­ком, и ока­зал­ся уже над лаге­рем Антио­ха, то вой­ско царя испу­га­лось: и мно­го рань­ше слы­ха­ли они страш­ные рас­ска­зы о том, как ведут бои рим­ляне, и о себе они зна­ли, что вслед­ст­вие без­де­лия и рос­кош­ной жиз­ни в про­дол­же­ние всей зимы они испор­ти­лись и ста­ли неспо­соб­ны к энер­гич­ным дей­ст­ви­ям. Не видя ясно, сколь­ко было с Като­ном, но в стра­хе счи­тая, что их боль­ше, чем на самом деле, и боясь за свой лагерь, они в бес­по­ряд­ке бежа­ли туда с тем, чтобы оттуда отра­жать вра­гов. Рим­ляне, пре­сле­дуя их по пятам, вме­сте с ними ворва­лись в лагерь, и тут нача­лось вто­рое бес­по­рядоч­ное бег­ство антиохов­цев. Маний пре­сле­до­вал их до Скар­феи, уби­вая и заби­рая в плен, а затем, вер­нув­шись от Скар­феи, раз­гра­бил цар­ский лагерь, а это­лий­цев, кото­рые во вре­мя отсут­ст­вия рим­лян набе­жа­ли в их укреп­ле­ния, он про­гнал одним сво­им появ­ле­ни­ем.

20. Во вре­мя сра­же­ния и пре­сле­до­ва­ния у рим­лян погиб­ло око­ло двух­сот чело­век, а у Антио­ха, счи­тая и взя­тых в плен, око­ло деся­ти тысяч. Сам царь при пер­вом же бег­стве сво­его вой­ска с пятью­ста­ми всад­ни­ков без огляд­ки бежал в Эла­тею, а из Эла­теи в Хал­киду, а затем в Эфес вме­сте со сво­ей моло­дой женой, Эвбе­ей — он ее так назы­вал — на кораб­лях: да и они у него уце­ле­ли не все: неко­то­рые из них, пере­во­зив­шие про­до­воль­ст­вие, были потоп­ле­ны рим­ским навар­хом, появив­шим­ся здесь из откры­то­го моря. Когда рим­ляне в сто­ли­це узна­ли об этой победе, ока­зав­шей­ся для них столь быст­рой и лег­кой, они ста­ли при­но­сить жерт­вы, раду­ясь пер­во­му счаст­ли­во­му испы­та­нию над страш­ной сла­вой Антио­ха. Желая воздать бла­го­дар­ность Филип­пу за его помощь, они отпу­сти­ли к нему его сына Демет­рия, кото­рый еще оста­вал­ся у них в каче­стве залож­ни­ка.

21. Тако­вы были дела в Риме. Тем вре­ме­нем Маний по их уси­лен­ной прось­бе осво­бо­дил от стра­ха нака­за­ния фокей­цев и хал­кидян и всех дру­гих, кото­рые име­ли дело с Антиохом; Это­лию же и он и Филипп ста­ли опу­сто­шать и заво­е­вы­вать их горо­да. Маний захва­тил тут в плен скры­вав­ше­го­ся в этих местах Дамо­кри­та, стра­те­га это­лий­цев, кото­рый гро­зил Фла­ми­ни­ну, что станет лаге­рем на бере­гу Тиб­ра. Затем Маний у Кал­ли­по­ля пошел через гору, кото­рую назы­ва­ют Коракс, самую высо­кую из гор, непро­хо­ди­мую и кру­тую, ведя свое вой­ско, кото­рое было силь­но нагру­же­но добы­чей; и мно­гие пада­ли с кру­тиз­ны вслед­ст­вие без­до­ро­жья; иной раз их увле­ка­ло вниз и их ору­жие, и их скарб. И это­лий­цы лег­ко мог­ли бы при­ве­сти их в боль­шой бес­по­рядок, но они ни разу здесь не пока­за­лись, а отпра­ви­ли в Рим посоль­ство про­сить о мире. Антиох же спеш­но созы­вал вой­ско из внут­рен­них обла­стей к морю, гото­вил кораб­ли, поста­вив началь­ни­ком над ними Полик­се­нида, бег­ле­ца из Родо­са. Пере­плыв в Хер­со­нес, он вновь его укре­пил, а рав­но при­вел в бое­вую готов­ность Сест и Абидос: он счи­тал, что рим­ская армия долж­на была бы этой доро­гой про­ник­нуть в Азию. Делая Лиси­ма­хию скла­доч­ным пунк­том для этой вой­ны, он стал сво­зить в нее боль­шое коли­че­ство ору­жия и боль­шие запа­сы хле­ба; он ожи­дал, что в бли­жай­шее вре­мя рим­ляне напа­дут на него с боль­шим сухо­пут­ным вой­ском и боль­шим фло­том. Тем вре­ме­нем рим­ляне выби­ра­ют пре­ем­ни­ком Мания в веде­нии вой­ны Люция Сци­пи­о­на, кото­рый тогда был у них кон­су­лом, но так как он был нере­ши­те­лен и неопы­тен в воен­ных делах, они выби­ра­ют ему в каче­стве совет­ни­ка его бра­та Пуб­лия Сци­пи­о­на, того, кото­рый лишил кар­фа­ге­нян их воен­но­го пре­вос­ход­ства и пер­вый полу­чил про­зви­ще Афри­кан­ско­го.

22. Сци­пи­о­ны еще толь­ко гото­ви­лись к похо­ду, как Ливий, охра­няв­ший Ита­лию, выбран­ный пре­ем­ни­ком Ати­лию в зва­нии навар­ха, тот­час же на сво­их кораб­лях, на кото­рых он объ­ез­жал бере­га Ита­лии, вме­сте с несколь­ки­ми кар­фа­ген­ски­ми, дан­ны­ми ему, и дру­ги­ми союз­ни­че­ски­ми при­плыл в Пирей, и, взяв от Ати­лия вой­ско, он поплыл на 81 тяже­лых судах-ката­фрак­тах; с ним плыл Эвмен на пяти­де­ся­ти сво­их, и у него поло­ви­на была тяже­лых. Они спу­сти­лись к Фокее, кото­рая хотя была под­чи­не­на Антио­ху, но под вли­я­ни­ем стра­ха при­ня­ла их, а на сле­дую­щий день они выплы­ли в море для мор­ско­го боя. Выплыл про­тив них и наварх Антио­ха Полик­се­нид на двух­стах кораб­лях, намно­го более лег­ких, чем непри­я­тель­ские. И в этом было его боль­шое пре­иму­ще­ство, так как рим­ляне еще не были при­выч­ны к это­му морю. Видя два кар­фа­ген­ских кораб­ля, плыв­ших впе­ре­ди, Полик­се­нид послал три кораб­ля из сво­их и захва­тил эти два, но пустых, так как ливий­цы попры­га­ли в море. На эти три кораб­ля тот­час, пол­ный гне­ва, дви­нул­ся Ливий на сво­ем кораб­ле вое­на­чаль­ни­ка, намно­го опе­ре­див свой флот. Так как корабль был один, то они, пол­ные пре­зре­ния, набро­си­ли на него желез­ные лапы, и, когда кораб­ли ста­ли борт-о-борт, бой завя­зал­ся, как на твер­дой зем­ле. Намно­го пре­вос­хо­дя сво­ей сме­ло­стью, рим­ляне пере­шли на непри­я­тель­ские суда и победи­ли; таким обра­зом они вер­ну­лись, ведя вме­сте с одним кораб­лем два дру­гих. Тако­во было пред­ва­ри­тель­ное столк­но­ве­ние перед мор­ским боем. Когда же оба флота напа­ли друг на дру­га, то бла­го­да­ря силе и реши­мо­сти рим­ляне одер­жа­ли верх, но ввиду тяже­сти сво­их судов они не мог­ли захва­тить вра­гов, убе­гав­ших от них на сво­их лег­ких судах. Сирий­цы в сво­ем стре­ми­тель­ном бег­стве спас­лись в Эфес, рим­ляне же при­ста­ли к Хио­су, куда к ним при­бы­ли союз­ные родос­ские суда в чис­ле два­дца­ти семи. Антиох, узнав об этой мор­ской бит­ве, послал Ган­ни­ба­ла в Сирию, чтобы при­ве­сти сюда новые суда из Фини­кии и Кили­кии. Когда Ган­ни­бал соби­рал­ся вер­нуть­ся, родо­с­цы запер­ли его в Пам­фи­лии и захва­ти­ли неко­то­рые из его судов, а за осталь­ны­ми, устро­ив заса­ду, они следи­ли.

23. Тем вре­ме­нем Пуб­лий Сци­пи­он, при­быв в Это­лию вме­сте с кон­су­лом и при­няв вой­ско от Мания, оста­вил без вни­ма­ния оса­ду это­лий­ских горо­дов как дело малень­кое, и вновь на прось­бу это­лий­цев пред­пи­сал им отпра­вить послов в Рим по пово­ду сво­их дел; но он торо­пил­ся дви­нуть­ся про­тив Антио­ха, рань­ше чем кон­чит­ся срок коман­до­ва­ния у бра­та. Он пошел через Македо­нию и Фра­кию к Гел­лес­пон­ту; эта доро­га была бы для него труд­ной и тяже­лой, если бы Филипп Македон­ский не при­готов­лял для него доро­ги, не при­ни­мал и не сопро­вож­дал его, зара­нее наведя мосты и при­гото­вив рын­ки. За это Сци­пи­о­ны тот­час же осво­бо­ди­ли его от упла­ты недо­и­мок, полу­чив на это пол­но­мо­чие от сена­та, если они най­дут его гото­вым им слу­жить. Они посла­ли и к Пру­сию, царю Вифи­нии, пере­чис­ляя ему, сколь­ко царям, всту­пив­шим в союз с рим­ля­на­ми, они уве­ли­чи­ли их цар­ство. При­ме­ром может слу­жить, гово­ри­ли они, Филипп, царь Македон­ский: победив его на войне, они все же оста­ви­ли его царем, «его сына, быв­ше­го у нас залож­ни­ком, мы ему отпу­сти­ли, рав­но осво­бо­ди­ли и от упла­ты осталь­ных сумм дол­га». Обра­до­ван­ный всем этим, Пру­сий согла­сил­ся быть их союз­ни­ком в войне с Антиохом.

Когда наварх Ливий узнал о дви­же­нии Сци­пи­о­нов, он оста­вил родос­ца Пав­си­ма­ха⁶ с родос­ски­ми кораб­ля­ми и с частью сво­его флота в Эолии, с боль­шею же частью кораб­лей он отплыл в Гел­лес­понт, чтобы ожи­дать там пешее вой­ско. Сест, Рэтей и Ахей­ская гавань, а так­же неко­то­рые дру­гие места, пере­шли на его сто­ро­ну, а Абидос, кото­рый отка­зал­ся пови­но­вать­ся, он стал оса­ждать.

24. Когда Ливий отплыл, то Пав­си­мах стал про­из­во­дить раз­лич­ные опы­ты и манев­ры со сво­им фло­том, устро­ил раз­лич­ные маши­ны, при­де­лал к длин­ным шестам огне­нос­ные желез­ные сосуды; этот огонь дол­жен был висеть над морем, так чтобы от сво­их кораб­лей он был дале­ко, но попа­дал на непри­я­тель­ские суда при их при­бли­же­нии. Пока он зани­мал­ся этим делом, хит­ро устро­ил ловуш­ку Полик­се­нид, наварх Антио­ха, быв­ший тоже родо­с­цем, но по неко­то­рым при­чи­нам изгнан­ный из оте­че­ства: он обе­щал Пав­си­ма­ху, что отдаст в его руки флот Антио­ха, если он согла­сит­ся содей­ст­во­вать ему в вопро­се о воз­вра­ще­нии на роди­ну. Пав­си­мах отно­сил­ся подо­зри­тель­но к это­му ковар­но­му и спо­соб­но­му на вся­кое пре­ступ­ле­ние чело­ве­ку и дол­гое вре­мя обе­ре­гал себя от него. Но когда Полик­се­нид напи­сал ему соб­ст­вен­но­руч­ное пись­мо о сво­ей готов­но­сти совер­шить изме­ну и с этой целью отплыл из Эфе­са и сде­лал вид, что рас­сы­ла­ет свое вой­ско за про­до­воль­ст­ви­ем, Пав­си­мах, видя его отплы­тие и не пред­став­ляя себе, чтобы кто-нибудь послал соб­ст­вен­но­руч­ное пись­мо отно­си­тель­но изме­ны, не имея твер­до­го наме­ре­ния ее выпол­нить, совер­шен­но уве­рил­ся, снял стра­жу и сам разо­слал сво­их для заготов­ки хле­ба. Когда Полик­се­нид увидал, что Пав­си­мах попал­ся в ловуш­ку, он тот­час собрал все, что ему надо было для выпол­не­ния, а Никанд­ра, пира­та, он послал с неболь­ши­ми сила­ми на Самос, чтобы на суше с тыла про­из­ве­сти заме­ша­тель­ство в вой­ске Пав­си­ма­ха. Сре­ди ночи он отплыл и сам и при­бли­зи­тель­но в утрен­нюю стра­жу напал на вра­гов, еще спав­ших. Пав­си­мах при таком вне­зап­ном и нега­дан­ном бед­ст­вии при­ка­зал вои­нам поки­нуть кораб­ли и с суши отби­вать­ся от вра­гов. Но когда с тылу на него напал Никандр, Пав­си­мах, счи­тая, что и суша заня­та не толь­ко теми, кого мож­но было видеть, но, как это быва­ет при ноч­ных смя­те­ни­ях, гораздо боль­шим чис­лом, при­шел в заме­ша­тель­ство и вновь велел садить­ся на кораб­ли. Он пер­вый выхо­дит на бой и пер­вый, со сла­вой сра­жа­ясь, поги­ба­ет. Из осталь­ных одни были взя­ты в плен, дру­гие погиб­ли. И из кораб­лей толь­ко семь, кото­рые нес­ли огонь, так как никто из-за пла­ме­ни не решал­ся к ним при­бли­жать­ся, суме­ли бежать, осталь­ные же два­дцать он на бук­си­ре при­вел с собою в Эфес.

25. После этой победы Фокея, Самос и Кумы вновь пере­шли на сто­ро­ну Антио­ха. Ливий, испу­гав­шись за свои соб­ст­вен­ные кораб­ли, кото­рые он оста­вил в Эолии, поспеш­но воз­вра­тил­ся к ним. К нему поспе­шил Эвмен, а родо­с­цы при­сла­ли рим­ля­нам дру­гие два­дцать кораб­лей. После корот­ко­го про­ме­жут­ка все вновь вос­пря­ну­ли духом и отплы­ли к Эфе­су, гото­вые к мор­ско­му бою. Так как никто про­тив них не выхо­дил, то поло­ви­ну кораб­лей они на дол­гое вре­мя поста­ви­ли напо­каз посреди моря, а с осталь­ны­ми, при­став к непри­я­тель­ской зем­ле, они ста­ли ее опу­сто­шать, пока Никандр⁷, напав на них из глу­би­ны стра­ны, не отнял у них добы­чи, а их самих пре­сле­до­вал до самых кораб­лей.

Рим­ляне вновь вер­ну­лись на Самос. Окон­чи­лось вре­мя мор­ско­го коман­до­ва­ния Ливия.

26. В то же вре­мя Селевк, сын Антио­ха, стал опу­сто­шать зем­лю Эвме­на и оса­дил Пер­гам, заста­вив людей запе­реть­ся в горо­де. Поэто­му Эвмен спеш­но пере­пра­вил­ся в Элею — это была гавань его цар­ства — и с ним Люций Эми­лий Регилл, при­няв­ший от Ливия глав­ное коман­до­ва­ние на море. При­был и от ахей­цев вспо­мо­га­тель­ный отряд Эвме­ну в соста­ве тыся­чи пехо­тин­цев и ста отбор­ных всад­ни­ков. Их пол­ко­во­дец Дио­фан⁸, увидав со сте­ны, как люди Селев­ка в бес­печ­но­сти игра­ют и пьют, стал убеж­дать пер­гам­цев сде­лать вме­сте с ним вылаз­ку про­тив вра­гов. Так как они не согла­ша­лись на такое пред­при­я­тие, он воору­жил тогда свою тыся­чу и сво­их сто всад­ни­ков, и, дви­нув­шись впе­ред, стал под сте­ной и даль­ше никуда не дви­гал­ся. Вра­ги не обра­ща­ли вни­ма­ния на них, посколь­ку виде­ли, что их немно­го и что они не реша­ют­ся всту­пить в руко­паш­ный бой. Но, когда люди Селев­ка ста­ли обедать, Дио­фан, сде­лав на них напа­де­ние, при­вел в смя­те­ние и оттес­нил сто­ро­же­вые отряды; когда же дру­гие бро­си­лись к ору­жию, ста­ли взнузды­вать коней, гонять­ся за убе­гаю­щи­ми или с трудом садить­ся на неспо­кой­ных коней, Дио­фан одер­жал над ними бле­стя­щую победу. При этом жите­ли Пер­га­ма со сте­ны гром­ки­ми кри­ка­ми при­вет­ст­во­ва­ли его победу; но и тогда они не реши­лись высту­пить. Убив сколь­ко он мог при таком быст­ром пока­зе муже­ства, а неко­то­рых взяв в плен, и мужей, и коней, он спеш­но вер­нул­ся назад. На сле­дую­щий день он опять поста­вил ахей­цев под сте­ною: пер­гам­цы и на этот раз не вышли с ним. Селевк с боль­шим коли­че­ст­вом всад­ни­ков стал при­бли­жать­ся к нему, вызы­вая его на сра­же­ние. Но Дио­фан тогда не дви­гал­ся с места, сто­ял у самой сте­ны, но был насто­ро­же. Когда же Селевк, про­ждав до полу­дня, когда его всад­ни­ки уже уста­ли, повер­нул назад и стал ухо­дить, тогда Дио­фан, напав на его арьер­гард, при­ведя его в заме­ша­тель­ство и при­чи­нив ему сколь­ко воз­мож­но потерь, быст­ро вновь отсту­пил под при­кры­тие сте­ны. И таким обра­зом, делая посто­ян­но на него хит­рые напа­де­ния и во вре­мя экс­пе­ди­ций за хле­бом, и за дро­ва­ми и посто­ян­но, так или ина­че при­чи­няя ему затруд­не­ния, он заста­вил Селев­ка уйти от Пер­га­ма и гнал его изо всех дру­гих обла­стей цар­ства Эвме­на.

27. Немно­го вре­ме­ни спу­стя у Полик­се­нида про­изо­шел мор­ской бой с рим­ля­на­ми у Мион­не­са: Полик­се­нид всту­пил в этот бой с 90 тяже­лы­ми суда­ми, а Люций, наварх рим­лян, имел 83, из них 25 были от родо­с­цев. Их началь­ник Эвдор был постав­лен на левом кры­ле; увидав же, что Полик­се­нид намно­го пре­вос­хо­дит рим­лян и с того, и с дру­го­го флан­га, он испу­гал­ся, как бы не быть окру­жен­ным, и быст­ро пере­гнал их, так как суда у него были лег­кие и греб­цы опыт­ные в мор­ском деле; он пер­вым и повел про­тив Полик­се­нида огне­нос­ные суда, со всех сто­рон бли­став­шие огнем. Кораб­ли Полик­се­нида не реши­лись напасть на них вслед­ст­вие огня, но объ­ез­жа­ли вокруг них; при этом они накло­ни­лись и зачерп­ну­ли воды; они уда­ря­лись о бое­вые бал­ки, пока родос­ский корабль не сде­лал напа­де­ния на сидон­ский; удар был настоль­ко силен, что якорь сидон­ско­го кораб­ля упал на родос­ский и свя­зал их оба вме­сте. Кораб­ли ста­ли недви­жи­мы­ми, и эки­па­жи их всту­пи­ли в бой как бы на твер­дой зем­ле. На помощь им с обе­их сто­рон подо­шло мно­го кораб­лей, и с той и с дру­гой сто­ро­ны нача­лось бле­стя­щее сорев­но­ва­ние в храб­ро­сти; вслед­ст­вие это­го центр кораб­лей Антио­ха ока­зал­ся откры­тым и рим­ские кораб­ли, про­дви­нув­шись, ста­ли окру­жать вра­гов, кото­рые это­го все еще не заме­ча­ли. Когда же они это поня­ли, то повер­ну­ли назад и бежа­ли. У Антио­ха погиб­ло без одно­го 30 кораб­лей, из них 13 было захва­че­но со все­ми людь­ми. У рим­лян погиб­ло все­го два суд­на. И Полик­се­нид, ведя за собой родос­ский корабль, ушел в Эфес.

28. Таков был конец мор­ской бит­вы у Мион­не­са. Еще не зная о ней, Антиох ста­ра­тель­но укреп­лял Хер­со­нес и Лиси­ма­хию, счи­тая это важ­ным делом, как это и было на самом деле, для вой­ны про­тив рим­лян; да и вся Фра­кия была бы для них неудоб­ной для про­хо­да с вой­ском и труд­но­про­хо­ди­мой вслед­ст­вие пло­хих дорог, если бы Филипп не про­во­дил их. Но Антиох был и в осталь­ных делах чело­ве­ком лег­ко­мыс­лен­ным и с быст­ро меня­ю­щим­ся настро­е­ни­ем. Когда он узнал о пора­же­нии при Мион­не­се, он совсем пал духом, счи­тая, что про­тив него дей­ст­ву­ет злой рок. Все идет про­тив вся­ких ожи­да­ний: рим­ляне власт­ву­ют на море, где он счи­тал, что намно­го их пре­вос­хо­дит; родо­с­цы запер­ли Ган­ни­ба­ла в Пам­фи­лии; Филипп про­вел рим­лян по непро­хо­ди­мым доро­гам, а он думал, что Филипп дол­жен был осо­бен­но пом­нить зло, кото­рое он пре­тер­пел от рим­лян. Всем этим он был при­веден в рас­строй­ство, а боже­ство, как это слу­ча­ет­ся со все­ми при наступ­ле­нии несча­стий, лиши­ло его спо­соб­но­сти здра­во рас­суж­дать; поэто­му он нера­зум­но поки­нул Хер­со­нес, преж­де чем встре­тить­ся лицом к лицу с непри­я­те­лем, и не увез оттуда, сколь­ко у него было собра­но там хле­ба, ору­жия, денег, машин, не сжег даже их, но в непри­кос­но­вен­но­сти оста­вил вра­гам все эти запа­сы. Он не обра­тил ника­ко­го вни­ма­ния на жите­лей Лиси­ма­хии, сбе­гав­ших­ся к нему с жена­ми и детьми, с вели­ким пла­чем, как буд­то из оса­жден­но­го им горо­да. Он думал толь­ко о том, как бы поме­шать вра­гам пере­пра­вить­ся у Абидо­са, и все еще остав­шу­ю­ся у него надеж­ду на бла­го­по­луч­ное окон­ча­ние вой­ны он пола­гал в этом. Как бы пора­жен­ный от боже­ства сле­потою, он и пере­пра­ву не сумел охра­нить, но поспе­шил уйти в глубь стра­ны, торо­пясь пред­у­предить вра­гов, а на пере­пра­ве не оста­вил ника­кой охра­ны.

29. Когда Сци­пи­о­ны узна­ли о его отступ­ле­нии, они стре­ми­тель­но заня­ли Лиси­ма­хию и, овла­дев все­ми богат­ства­ми и ору­жи­ем в Хер­со­не­се, они спеш­но пере­шли через Гел­лес­понт, остав­лен­ный пустын­ным и без охра­ны, и успе­ли ока­зать­ся (в Азии) рань­ше, чем это ста­ло извест­но Антио­ху, остав­ше­му­ся в неведе­нии в Сар­дах. Пора­жен­ный этим, Антиох впал в отча­я­ние, и, соб­ст­вен­ные ошиб­ки свои при­пи­сы­вая зло­му року, он послал визан­тий­ца Герак­лида к Сци­пи­о­нам вести пере­го­во­ры о пре­кра­ще­нии вой­ны, отда­вая им Смир­ну, Алек­сан­дрию на Гра­ни­ке и Ламп­сак, из-за кото­рых он и начал с ними вой­ну, и обе­щая упла­тить поло­ви­ну воен­ных рас­хо­дов. Он пору­чил, если будет необ­хо­ди­мо, отдать им из ионий­ских и эолид­ских горо­дов те, кото­рые в этой войне сто­я­ли на сто­роне рим­лян, и то, чего Сци­пи­о­ны потре­бу­ют. Герак­лид полу­чил пра­во гово­рить об этом откры­то, част­ным же обра­зом он нес от Антио­ха Пуб­лию Сци­пи­о­ну обе­ща­ние упла­тить круп­ную сум­му денег и отпу­стить на сво­бо­ду его сына. Антиох взял его в плен в Гре­ции, когда он плыл в Демет­ри­а­ду из Хал­киды. Этот маль­чик был тот Сци­пи­он, кото­рый позд­нее взял Кар­фа­ген и его раз­ру­шил, и после это­го Сци­пи­о­на он вто­рым полу­чил имя Афри­кан­ско­го; он был сыном Пав­ла, победив­ше­го Пер­сея, царя Македон­ско­го; Сци­пи­о­ну же он по роду был сыном доче­ри, а по усы­нов­ле­нию — сыном⁹. Сци­пи­о­ны сов­мест­но дали Герак­лиду ответ, что если Антиох нуж­да­ет­ся в мире, то он дол­жен отка­зать­ся не толь­ко от ионий­ских и эолий­ских горо­дов, но и ото всей обла­сти по сю сто­ро­ну Тав­ра; он дол­жен опла­тить все рас­хо­ды по этой войне, про­ис­шед­шей из-за него. Част­ным же обра­зом Пуб­лий ска­зал Герак­лиду, что если бы Антиох пред­ло­жил такие усло­вия, когда он еще вла­дея Хер­со­не­сом и Лиси­ма­хи­ей, то рим­ляне охот­но их бы при­ня­ли; может быть, даже и в том слу­чае, если бы он хотя бы охра­нял пере­пра­ву через Гел­лес­понт; теперь же, когда они пере­пра­ви­лись и нахо­дят­ся в без­опас­но­сти, когда они, как гово­рит­ся по посло­ви­це, нало­жи­ли на коня узду и сверх узды сели на коня вер­хом, они не при­мут заклю­че­ния мира на мень­ших усло­ви­ях. Сам он очень при­зна­те­лен царю за его любез­ное пред­ло­же­ние и еще боль­ше будет чув­ст­во­вать при­зна­тель­ность, полу­чив от него сына; он готов отве­чать ему тем же и сове­ту­ет ему при­нять пред­ло­жен­ные усло­вия, преж­де чем ему при­дет­ся испы­тать предъ­яв­ле­ние более тяж­ких тре­бо­ва­ний.

30. Ска­зав так, Пуб­лий вслед­ст­вие болез­ни уда­лил­ся в Элею, оста­вив бра­ту в каче­стве совет­ни­ка Гнея Доми­ция. Антиох, так же как и Филипп Македон­ский, пола­гая, что, даже если он про­иг­ра­ет вой­ну, у него не будет отня­то боль­ше, чем заклю­че­но в предъ­яв­лен­ных ему тре­бо­ва­ни­ях, стя­нул свое вой­ско на рав­ни­ну Тиа­ти­ры, неда­ле­ко от непри­я­те­лей, а Сци­пи­о­ну ото­слал его сына в Элею. При­вез­шим его Сци­пи­он сове­то­вал, чтобы Антиох не всту­пал в сра­же­ние, пока он сам не вер­нет­ся назад. Сле­дуя это­му сове­ту, Антиох раз­бил вто­рой лагерь око­ло горы Сипи­ла и окру­жил его креп­кой сте­ной; он вос­поль­зо­вал­ся рекой Фри­ги­ем как пере­до­вым укреп­ле­ни­ем про­тив вра­гов, чтобы не быть вовле­чен­ным в сра­же­ние про­тив сво­ей воли. Доми­ций, пол­ный често­лю­би­во­го стрем­ле­ния, чтобы вой­на была окон­че­на толь­ко при нем, очень сме­ло пере­шел через реку и на рас­сто­я­нии ста­дий 20 от Антио­ха стал лаге­рем. Четы­ре дня под­ряд оба они выст­ра­и­ва­ли свои вой­ска око­ло это­го укреп­ле­ния, но боя не начи­на­ли. На пятый день Доми­ций вновь выстро­ил сво­их и само­уве­рен­но стал под­ни­мать­ся в гору. Так как Антиох не выхо­дил про­тив него, тогда он рас­по­ло­жил дру­гой лагерь бли­же к вра­гам и, про­пу­стив еще один день, во все­услы­ша­ние объ­яв­ля­ет вра­гам, что зав­тра Антио­ху, хотя бы он это­го не хотел, при­дет­ся всту­пить в сра­же­ние. Антиох, при­веден­ный всем этим в вол­не­ние, вновь изме­нил свое реше­ние, и, хотя он мог про­сто сто­ять под сте­на­ми <сво­его лаге­ря> или отби­вать­ся вполне удач­но под защи­той стен, пока Пуб­лий не попра­вит­ся, он счел для себя постыд­ным, имея более мно­го­чис­лен­ное вой­ско, избе­гать сра­же­ния. Поэто­му он дви­нул свои силы в бой.

31. Еще ночью, перед кон­цом стра­жи, оба выве­ли свои вой­ска, и каж­дый из них сле­дую­щим обра­зом рас­по­ло­жил их. Левое кры­ло зани­ма­ли 10000 рим­ских тяже­ло­во­ору­жен­ных, у самой реки; за ними шли дру­гие десять тысяч ита­лий­цев; все они сто­я­ли в три ряда в глу­би­ну. Рядом с ита­лий­ца­ми сто­я­ло вой­ско Эвме­на и ахей­ские лег­ко­во­ору­жен­ные в коли­че­стве 3000. Так было выстро­е­но левое кры­ло; на пра­вом же сто­я­ли всад­ни­ки: рим­ские, ита­лий­ские и Эвме­на, все­го тоже не более 3000. К ним всем были при­со­еди­не­ны в боль­шом коли­че­стве лег­ко­во­ору­жен­ные и стрел­ки, а вокруг само­го Доми­ция было четы­ре отряда всад­ни­ков. Таким обра­зом, всех их было око­ло 30000; во гла­ве пра­во­го кры­ла сто­ял сам Доми­ций, в цен­тре он поста­вил кон­су­ла, а левое кры­ло он пору­чил Эвме­ну. Что каса­ет­ся сло­нов, кото­рых он имел из Ливии, то, счи­тая, что от них не будет ника­кой поль­зы — их было мень­ше, чем у вра­гов, и они ростом были коро­че, как все ливий­ские (а мень­шие боя­лись более круп­ных), — он их поста­вил поза­ди всех.

32. Так были постро­е­ны рим­ляне. У Антио­ха все вой­ско состо­я­ло из 70000; из них самая силь­ная часть была македон­ская фалан­га — 16000 чело­век, выстро­ен­ная так, как ее орга­ни­зо­ва­ли Алек­сандр и Филипп. Он поста­вил ее в цен­тре, разде­лив на 10 частей, по 1600 чело­век в каж­дой, и в каж­дой этой части по фрон­ту было 50 чело­век, а в глу­би­ну — 32; на флан­гах каж­дой части сто­я­ли сло­ны, все­го 22. Вид этой фалан­ги пред­став­лял подо­бие сте­ны, а сло­ны — башен. Тако­во было пешее вой­ско Антио­ха; что каса­ет­ся кон­ни­цы, то с каж­дой сто­ро­ны у него сто­я­ли гала­ты, оде­тые в тяже­лое воору­же­ние (ката­фрак­ты), и так назы­вае­мая гвар­дия (аге­ма) македо­нян. То были отбор­ные всад­ни­ки и пото­му и носи­ли такое назва­ние. Оба эти отряда, рав­ные по чис­лен­но­сти, сто­я­ли с той и с дру­гой сто­ро­ны фалан­ги. Рядом с ними флан­ги зани­ма­ли — пра­вый неко­то­рые лег­ко­во­ору­жен­ные и дру­гие всад­ни­ки с сереб­ря­ны­ми щита­ми и кон­ные луч­ни­ки в коли­че­стве двух­сот; на левом же флан­ге сто­я­ли пле­ме­на гала­тов — тек­то­за­ги, трок­мы, толи­сто­бии, неко­то­рые кап­па­до­кий­цы, кото­рых при­слал Ари­а­рат, и сме­шан­ные отряды ино­зем­ных войск, за ними дру­гая кон­ни­ца в пан­ци­рях и еще дру­гая, лег­ко­во­ору­жен­ная, кото­рую назы­ва­ли «кон­ни­цей гете­ров». Так Антиох постро­ил свое вой­ско. Кажет­ся, что все свои надеж­ды он воз­ла­гал на кон­ни­цу, кото­рую густы­ми ряда­ми он поста­вил по фрон­ту, фалан­гу же, вопре­ки всем пра­ви­лам вой­ны, он поста­вил ску­чен­но, на неболь­шом про­стран­стве, ту фалан­гу, на кото­рую он дол­жен был бы осо­бен­но наде­ять­ся, как на очень обу­чен­ную воен­ным при­е­мам. Было у него боль­шое чис­ло и дру­гих пращ­ни­ков и стрел­ков из Фри­гии, Ликии, Пам­фи­лии, Писидии, Кри­та, Тралл и Кили­кии, сна­ря­жен­ных по образ­цу кри­тян. Кро­ме этих, еще дру­гие кон­ные луч­ни­ки, даи (даки?), мизий­цы, эли­меи и ара­бы, кото­рые, сидя на очень быст­рых вер­блюдах, очень искус­но стре­ля­ют свер­ху вниз, а при близ­ком столк­но­ве­нии поль­зу­ют­ся очень длин­ны­ми и узки­ми ножа­ми. Колес­ни­цы с коса­ми были постав­ле­ны меж­ду дву­мя вой­ска­ми, чтобы начать бой по фрон­ту; и им было ска­за­но после пер­во­го же столк­но­ве­ния ухо­дить назад.

33. На вид каза­лось, сто­я­ли два вой­ска: одно, кото­рое долж­но было начать бой, дру­гое же, нахо­див­ше­е­ся в резер­ве; каж­дое из них сво­ей чис­лен­но­стью и сна­ря­же­ни­ем долж­но было вну­шать страх. На пра­вом кры­ле над кон­ни­цей коман­до­вал сам Антиох, на дру­гом кры­ле — Селевк, сын Антио­ха, над фалан­гой — Филипп, началь­ник отряда сло­нов, а над пере­до­вы­ми застрель­щи­ка­ми — Мин­дис и Зевк­сис.

День был туск­лый и туман­ный; таким обра­зом, бое­вой порядок про­па­дал из поля зре­ния, и сила выст­ре­лов ста­но­ви­лась сла­бее, как это и есте­ствен­но во влаж­ном и туск­лом возду­хе. Когда это заме­тил Эвмен, то на все осталь­ное он пере­стал обра­щать вни­ма­ние, но, очень боясь уда­ра сто­я­щих про­тив него колес­ниц, он, собрав всех, какие у него были, пращ­ни­ков, стрел­ков и дру­гих лег­ко­во­ору­жен­ных, при­ка­зал им нале­тать на колес­ни­цы и пора­жать коней вме­сто воз­ниц; ведь если конь в бое­вой колес­ни­це начнет бить­ся в сво­ей упряж­ке, то и вся колес­ни­ца ста­но­вит­ся бес­по­лез­ной, да и осталь­ной пра­виль­ный рас­по­рядок силь­но нару­ша­ет­ся, так как свои же боят­ся сво­их кос. Это слу­чи­лось и тогда. Когда кони под­ряд были ране­ны и колес­ни­цы понес­лись на сво­их же, то этот бес­по­рядок почув­ст­во­ва­ли преж­де все­го на себе вер­блюды, сто­яв­шие бли­же все­го к колес­ни­цам, а за ними бро­не­нос­ная кон­ни­ца, кото­рой из-за сво­ей тяже­сти нелег­ко было избе­гать кос. Уже про­изо­шло боль­шое заме­ша­тель­ство и все­воз­мож­ный бес­по­рядок, начав­ши­е­ся преж­де все­го от этих колес­ниц и рас­про­стра­нив­ши­е­ся на все про­стран­ство меж­ду обо­и­ми вой­ска­ми. Люди подо­зре­ва­ли боль­шее, чем было на самом деле: как это быва­ет при таком рас­тя­ну­том фрон­те, при густо­те рядов, при раз­но­об­раз­ных кри­ках и вели­ком стра­хе, узнать точ­но, что про­ис­хо­дит, было не так лег­ко даже для тех, кото­рые нахо­дят­ся рядом с про­ис­хо­дя­щим собы­ти­ем, и страх пере­да­вал­ся от одно­го к дру­го­му, все нарас­тая.

34. Когда пер­вое пред­при­я­тие Эвме­на ока­за­лось удач­ным и про­стран­ство меж­ду вой­ска­ми, посколь­ку оно было заня­то вер­блюда­ми и колес­ни­ца­ми, ока­за­лось сво­бод­ным, он повел сво­их всад­ни­ков и всад­ни­ков рим­ских и ита­лий­ских, какие у него были, на сто­яв­ших про­тив него гала­тов, кап­па­до­кий­цев и на осталь­ное сбо­ри­ще ино­зем­ных войск, гром­ко кри­ча и побуж­дая идти про­тив людей, неопыт­ных в воен­ном деле и лишен­ных уже сво­его пере­до­во­го при­кры­тия. Его вой­ска охот­но сле­до­ва­ли за ним, и их удар был настоль­ко тяжел, что они обра­ща­ют в бег­ство как их, так и сто­яв­ших рядом с ними всад­ни­ков и ката­фрак­тов, уже силь­но при­веден­ных в бес­по­рядок колес­ни­ца­ми. Послед­них, кото­рые из-за тяже­сти сво­его воору­же­ния не так лег­ко мог­ли бежать или повер­ты­вать­ся, они боль­ше все­го захва­ты­ва­ли и изби­ва­ли.

Вот что про­ис­хо­ди­ло на левом флан­ге македон­ской фалан­ги. На пра­вом же, где сто­ял сам Антиох, он про­бил сплош­ную фалан­гу рим­лян, разде­лил ее и дале­ко пре­сле­до­вал.

35. И вот македон­ская фалан­га, постав­лен­ная для свя­зи с кон­ни­цей на узком четы­рех­уголь­ном про­стран­стве, лишив­шись при­кры­тия всад­ни­ков, с обе­их сто­рон рас­сту­пи­лась и при­ня­ла в себя лег­ко­во­ору­жен­ных, сра­жав­ших­ся еще перед ее ряда­ми, а затем опять сомкну­лась. Когда же Доми­ций лег­ко окру­жил ее боль­шим коли­че­ст­вом всад­ни­ков и лег­ко­во­ору­жен­ных, так как она пред­став­ля­ла плот­но постав­лен­ный четы­рех­уголь­ник, она не мог­ла ни дви­нуть­ся впе­ред, ни раз­вер­нуть сво­его строя ввиду его боль­шой глу­би­ны; поэто­му она ста­ла тер­петь бед­ст­вие. Они доса­до­ва­ли, что не име­ют воз­мож­но­сти сами вос­поль­зо­вать­ся сво­ей воен­ной опыт­но­стью, а пред­став­ля­ют удоб­ную мишень для напа­де­ния непри­я­те­ля со всех сто­рон. Одна­ко, выста­вив со всех четы­рех сто­рон целый лес сво­их сарисс, они вызы­ва­ли рим­лян всту­пить с ними в руко­паш­ный бой и все вре­мя дела­ли вид, что хотят напасть. Но они нигде не дела­ли ни шагу впе­ред, будучи пеши­ми и отяг­чен­ны­ми сво­им ору­жи­ем, а вра­гов видя всюду на конях, осо­бен­но же пото­му, что боя­лись нару­шить кре­пость сво­его строя; пере­стро­ить­ся ина­че они бы не успе­ли. Рим­ляне же к ним не при­бли­жа­лись и не всту­па­ли в руко­паш­ный бой, боясь <опыт­но­сти> людей, при­выч­ных к воен­но­му делу, их твер­до­сти и отча­ян­ной реши­мо­сти, но быст­ро кру­жась око­ло них, они бро­са­ли все вре­мя в них дро­ти­ки и стре­ля­ли из луков. И ни один удар их не был напрас­ным: такой мас­сой сто­я­ли они на неболь­шом про­стран­стве; они не мог­ли ни укло­нить­ся от бро­сае­мых в них копий и стрел, ни рас­сту­пить­ся перед несу­щи­ми­ся на них. Поэто­му, неся уже боль­шие поте­ри, они ста­ли под­да­вать­ся, так как ниче­го луч­ше­го они сде­лать не мог­ли, и ста­ли шаг за шагом отсту­пать, гроз­но обо­ро­ня­ясь, вполне сохра­няя порядок и вну­шая рим­ля­нам страх: они ведь и тогда не реша­лись при­бли­зить­ся к ним, но, напа­дая со всех сто­рон, нано­си­ли им поте­ри, пока, нако­нец, сло­ны в македон­ской фалан­ге не были при­веде­ны в бес­по­рядок и пере­ста­ли слу­шать­ся сво­их вожа­ков; тогда весь их бое­вой порядок пре­вра­тил­ся в нестрой­ное бег­ство.

36. Доми­ций, одер­жав победу здесь, спеш­но подо­шел к лаге­рю Антио­ха и захва­тил охра­няв­ших его. Меж­ду тем Антиох, пре­сле­дуя дале­ко тех из рим­ской фалан­ги, про­тив кого он сто­ял, так как у них не было постав­ле­но для помо­щи ни всад­ни­ков, ни лег­ко­во­ору­жен­ных (Доми­ций не под­кре­пил их никем, счи­тая, что не нуж­но будет бла­го­да­ря реке), дошел до рим­ско­го укреп­ле­ния. Когда же воен­ный три­бун, охра­няв­ший лагерь, встре­тив его све­жи­ми сила­ми из охра­ны лаге­ря, задер­жал его стре­ми­тель­ность, а бегу­щие, вновь осмелев бла­го­да­ря слив­шим­ся с ними вспо­мо­га­тель­ным силам, обра­ти­лись про­тив вра­га, Антиох повер­нул назад, пол­ный гор­до­сти, как бы одер­жав победу, ниче­го не зная из того, что про­изо­шло на дру­гом его флан­ге. С ним встре­тил­ся Аттал, брат Эвме­на, с боль­шим коли­че­ст­вом кон­ни­цы. Без боль­шо­го затруд­не­ния Антиох их пору­бил и про­ехал через их ряды, не обра­щая вни­ма­ния, что они, кру­жась еще око­ло него, нано­си­ли ему незна­чи­тель­ные поте­ри. Но когда он увидел свое пора­же­ние и всю рав­ни­ну, пол­ную тру­па­ми его вои­нов, людей, коней и сло­нов, увидал, что его лагерь взят уже штур­мом, тогда и Антиох бежал без огляд­ки и до полу­но­чи при­был в Сар­ды. Из Сард он даль­ше отпра­вил­ся в город Келе­ны, кото­рый назы­ва­ют Апа­ме­ей: он услы­хал, что сюда бежал его сын. На сле­дую­щий день он уехал из Келен в Сирию, оста­вив в Келе­нах вое­на­чаль­ни­ков, чтобы соби­рать и при­ни­мать бегу­щих. Он отпра­вил к кон­су­лу послов о пре­кра­ще­нии вой­ны. Кон­сул был занят похо­ро­на­ми сво­их, сни­мал ору­жие с уби­тых вра­гов и соби­рал плен­ных. Ока­за­лось у рим­лян уби­тых рим­ских всад­ни­ков 24 и пеших самое боль­шее три­ста, кото­рых убил Антиох, у Эвме­на все­го 15 всад­ни­ков. У Антио­ха же, счи­тая с плен­ны­ми, мож­но думать, поте­ри были до 50000, так как вслед­ст­вие боль­шо­го коли­че­ства сосчи­тать их было не так лег­ко. И из его сло­нов одни были уби­ты, 15 было взя­то в плен.

37. Как быва­ет при победе черес­чур бле­стя­щей и для неко­то­рых казав­шей­ся неве­ро­ят­ной (счи­та­лось невоз­мож­ным одер­жать такую победу более мало­чис­лен­но­му вой­ску над гораздо боль­шим и при этом в чужой зем­ле, и осо­бен­но над македон­ской фалан­гой, хоро­шо выму­штро­ван­ной и тогда осо­бен­но состо­я­щей из отбор­ных людей, име­ю­щей сла­ву непо­беди­мой и страш­ной), с одной сто­ро­ны, дру­зья Антио­ха упре­ка­ли его за необ­ду­ман­ную поспеш­ность в раз­ры­ве отно­ше­ний с рим­ля­на­ми, за его про­яв­лен­ную с само­го нача­ла неопыт­ность и отсут­ст­вие ясно­го пла­на, за то, что он выпу­стил из рук Хер­со­нес и Лиси­ма­хию со всем ору­жи­ем и со все­ми запа­са­ми, преж­де чем испы­тать силы непри­я­те­ля, за то, что охра­ну Гел­лес­пон­та он оста­вил на про­из­вол судь­бы, когда сами рим­ляне не наде­я­лись так лег­ко овла­деть этим про­хо­дом. Упре­ка­ли его и за послед­ний его нера­зум­ный посту­пок, за то, что всю силу сво­его вой­ска сде­лал бес­по­лез­ной, поста­вив в тес­ном и узком про­стран­стве, и всю свою надеж­ду осно­вал на чис­лен­но­сти людей, собрав­ших­ся со всех сто­рон, людей, неопыт­ных в воен­ном деле, пред­по­чтя их тем, кото­рые бла­го­да­ря дол­го­му упраж­не­нию ста­ли спе­ци­а­ли­ста­ми воен­но­го дела и у кото­рых при­об­ре­тен­ная в столь­ких вой­нах уве­рен­ность воз­рос­ла до отва­ги и сме­ло­сти. Такие мне­ния выска­зы­ва­лись отно­си­тель­но Антио­ха. С дру­гой сто­ро­ны, у рим­лян воз­рос­ло само­мне­ние; они счи­та­ли, что для них нет ниче­го неис­пол­ни­мо­го вслед­ст­вие их доб­ле­сти и помо­щи богов. Ведь дей­ст­ви­тель­но, на счет их сча­стья мож­но было отне­сти, что они столь немно­го­чис­лен­ные, пря­мо с похо­да, в пер­вой же бит­ве, да еще в чужой стране, в один день одер­жа­ли верх над столь­ки­ми пле­ме­на­ми и таким сна­ря­же­ни­ем царя, над доб­ле­стью наем­ни­ков и сла­вой македо­нян, над царем, при­об­рет­шим огром­ное цар­ство и имя «Вели­ко­го». И для них вели­кая пес­ня сла­вы заклю­ча­лась в сло­вах: «был да сплыл царь Антиох Вели­кий».

38. С такою гор­до­стью хва­ли­лись рим­ляне сво­и­ми победа­ми. Кон­сул, когда к нему вер­нул­ся из Элеи его попра­вив­ший­ся брат Пуб­лий, допу­стил на ауди­ен­цию послов Антио­ха. Они про­си­ли ска­зать им, что дол­жен сде­лать царь Антиох, чтобы стать дру­гом рим­ля­нам. Вот что отве­тил им Пуб­лий: «Антиох сам вино­ват в сво­их несча­стьях, как тепе­реш­них, так и преж­них, из-за сво­ей жад­но­сти. Он имел огром­ную дер­жа­ву, и рим­ляне не меша­ли ему ею вла­деть, но он отнял у Пто­ле­мея, сво­его близ­ко­го род­ст­вен­ни­ка и дру­га рим­ля­нам, долин­ную Сирию, и вторг­нув­шись в Евро­пу, до кото­рой ему не было ника­ко­го дела, он заво­е­вал Фра­кию, укре­пил Хер­со­нес, вновь выст­ра­и­вал Лиси­ма­хию; дой­дя до самой Элла­ды, он стал пора­бо­щать элли­нов, недав­но с помо­щью рим­лян став­ших авто­ном­ны­ми, пока, нако­нец, он не был побеж­ден в бит­ве при Фер­мо­пи­лах. Бежав оттуда, он даже и при таких обсто­я­тель­ствах не отре­шил­ся от сво­ей жад­но­сти, но не раз побеж­ден­ный на море, когда мы толь­ко что пере­шли Гел­лес­понт, он хотя про­сил мир­но­го дого­во­ра, одна­ко в сво­ей над­мен­но­сти пре­зри­тель­но отнес­ся к пред­ло­жен­ным ему усло­ви­ям и, собрав вновь огром­ное вой­ско и загото­вив про­тив нас неис­чис­ли­мое сна­ря­же­ние, про­дол­жал вое­вать с нами; при­нуж­ден­ный всту­пить в реши­тель­ный бой с более силь­ным про­тив­ни­ком, он дошел до тепе­ре­ш­не­го сво­его тяже­ло­го поло­же­ния. Сле­до­ва­ло бы, чтобы мы нало­жи­ли на него боль­шее нака­за­ние за то, что он не раз застав­лял рим­лян всту­пать с ним в руко­паш­ный бой. Но мы не ста­но­вим­ся над­мен­ны­ми от удач и не отяг­ча­ем несча­стия дру­гих. Мы пред­ла­га­ем ему те же усло­вия, кото­рые мы пред­ла­га­ли ему и рань­ше, при­ба­вив толь­ко очень немно­го, что и для нас будет полез­ным и что для него на буду­щее вре­мя послу­жит на поль­зу в смыс­ле без­опас­но­сти: он дол­жен отка­зать­ся от всей Евро­пы и от Азии по сю сто­ро­ну Тав­ра (гра­ни­цы будут уста­нов­ле­ны впо­след­ст­вии), дол­жен выдать сло­нов, сколь­ко у него есть, и кораб­лей, сколь­ко мы при­ка­жем; в даль­ней­шем он не дол­жен иметь сло­нов, а кораб­лей столь­ко, сколь­ко мы при­ка­жем; дол­жен дать два­дцать залож­ни­ков, каких ука­жет вое­на­чаль­ник, и выпла­тить за рас­хо­ды на эту вой­ну, кото­рая про­изо­шла по его вине, немед­лен­но пять­сот эвбей­ских талан­тов¹⁰, а когда сенат санк­ци­о­ни­ру­ет этот дого­вор, — еще две тыся­чи пять­сот, а в тече­ние сле­дую­щих 12 лет еще две­на­дцать тысяч, вно­ся в Рим еже­год­но соот­вет­ст­ву­ю­щую часть; выдать нам всех плен­ных и пере­беж­чи­ков и отдать Эвме­ну то, что еще оста­ет­ся у него в нару­ше­ние дого­во­ра, заклю­чен­но­го с Атта­лом, отцом Эвме­на. Если Антиох сде­ла­ет все без вся­ко­го ковар­ства, мы дару­ем ему и мир и друж­бу, когда сенат это санк­ци­о­ни­ру­ет».

39. Как ни вели­ки были тре­бо­ва­ния, кото­рые предъ­явил Сци­пи­он, послы все их при­ня­ли. Немед­лен­но были достав­ле­ны день­ги и два­дцать залож­ни­ков, в чис­ле кото­рых был Антиох, млад­ший сын Антио­ха. Сци­пи­о­ны и Антиох отпра­ви­ли в Рим послов, и сенат согла­сил­ся с этим реше­ни­ем, и был состав­лен пись­мен­ный дого­вор, утвер­ждав­ший сло­ва Сци­пи­о­на, устра­няв­ший неяс­но­сти и содер­жав­ший неко­то­рые неболь­шие добав­ле­ния, а имен­но, чтобы для Антио­ха гра­ни­цей его цар­ства были два мыса Кали­ка­ди­он и Сар­пе­до­ни­он и за эти пре­де­лы Антиох не дол­жен был заплы­вать для веде­ния вой­ны; тяже­лых судов он мог иметь толь­ко две­на­дцать, с кото­ры­ми он мог вести вой­ну про­тив сво­их про­тив­ни­ков, но, под­верг­шись напа­де­нию, он мог поль­зо­вать­ся и боль­шим чис­лом Он не дол­жен был вер­бо­вать наем­ни­ков из обла­стей, при­над­ле­жа­щих рим­ля­нам, и не при­ни­мать бег­ле­цов из этой стра­ны. Залож­ни­ки мог­ли менять­ся каж­дые три года, кро­ме сына Антио­ха. Соста­вив такой пись­мен­ный дого­вор и выре­зав его на мед­ных дос­ках, они поме­сти­ли его на Капи­то­лии, где они поме­ща­ют и дру­гие дого­во­ры; копию они посла­ли Ман­лию Вуль­со­ну, пре­ем­ни­ку Сци­пи­о­на по коман­до­ва­нию вой­ском. Он при­нес клят­ву в при­сут­ст­вии послов Антио­ха в Апа­мее во Фри­гии, а Антиох — в при­сут­ст­вии спе­ци­аль­но с этой целью послан­но­го к нему воен­но­го три­бу­на Тер­ма.

Таков был для Антио­ха Вели­ко­го конец его вой­ны с рим­ля­на­ми. Было мне­ние, что дого­вор был заклю­чен в такой фор­ме бла­го­да­ря при­зна­тель­но­сти Сци­пи­о­на Антио­ху за осво­бож­де­ние его сына.

40. И когда Сци­пи­он вер­нул­ся, неко­то­рые за это под­ня­ли про­тив него кле­ве­ту, а два народ­ных три­бу­на обви­ни­ли его в про­даж­но­сти и измене. Он с пре­зре­ни­ем отнес­ся к это­му обви­не­нию, как недо­стой­но­му его. Когда собрал­ся суд в тот день, когда мно­го лет тому назад¹¹ он поко­рил Кар­фа­ген, он послал зара­нее жерт­вен­ных живот­ных на Капи­то­лий, а сам явил­ся на суд в тор­же­ст­вен­ном оде­я­нии вме­сто жал­ко­го, вызы­ваю­ще­го состра­да­ние, какое наде­ва­ли под­суди­мые; этим все были пора­же­ны и почув­ст­во­ва­ли рас­по­ло­же­ние к чело­ве­ку столь вели­ко­му духом в созна­нии соб­ст­вен­но­го досто­ин­ства. И, начав гово­рить, он ни сло­ва не ска­зал об обви­не­нии, но изло­жил всю свою жизнь, весь свой образ дей­ст­вий и все свои дела, сколь­ко он про­вел войн в защи­ту роди­ны и как он окон­чил каж­дую вой­ну, сколь­ко раз он был победи­те­лем. Вслед­ст­вие тор­же­ст­вен­но­сти тона его рас­ска­за слу­ша­те­лей охва­ти­ло чув­ство удо­воль­ст­вия. Когда же он дошел до рас­ска­за о Кар­фа­гене, пред­ста­вив, как живые, осо­бен­но собы­тия этой вой­ны, и, сам вооду­ше­вив­шись и вооду­ше­вив собра­ние, он ска­зал: «в этот день я тогда одер­жал такую победу и дал вам, граж­дане, в ваши руки Кар­фа­ген, быв­ший вам до тех пор столь страш­ным. Так вот я ухо­жу в Капи­то­лий при­не­сти богам бла­годар­ст­вен­ную жерт­ву за тот день. И из вас те, кото­рые любят свой город, при­со­еди­ни­тесь ко мне для при­не­се­ния этой жерт­вы, совер­шае­мой за ваше бла­го­по­лу­чие». Так он ска­зал и быст­ро дви­нул­ся на Капи­то­лий, не обра­щая ника­ко­го вни­ма­ния на судеб­ный про­цесс. За ним после­до­ва­ла вся тол­па и боль­шин­ство судей с кли­ка­ми поже­ла­ния ему сча­стья, а когда он при­но­сил жерт­ву, разда­ва­лись в его честь те же вос­кли­ца­ния. Обви­ни­те­ли оста­лись в недо­уме­нии; они не реша­лись вто­рич­но под­нять про­тив него про­цесс, как неокон­чен­ный тогда, ни упрек­нуть его в заис­ки­ва­нии перед наро­дом, зная, что его жизнь выше вся­ко­го подо­зре­ния и кле­ве­ты¹².

41. Так пре­зри­тель­но отнес­ся Сци­пи­он к это­му обви­не­нию, недо­стой­но­му его жиз­нен­но­го пути. Он посту­пил, мне кажет­ся, муд­рее, чем Ари­стид, обви­нен­ный в хище­нии, или Сократ в свя­зи с предъ­яв­лен­ным ему обви­не­ни­ем. Они оба не ска­за­ли ниче­го, под­вер­га­ясь подоб­но­му поно­ше­нию (может быть Сократ и ска­зал то, что при­пи­сы­вал ему Пла­тон); в его поведе­нии было и боль­ше душев­но­го вели­чия, чем у Эпа­ми­нон­да, кото­рый был беотар­хом вме­сте с Пело­пидом и еще одним. Фивяне посла­ли их, дав­ши каж­до­му из них вой­ско, идти на помощь арка­дя­нам и мес­се­ня­нам, на кото­рых пошли вой­ной лакеде­мо­няне; когда они еще не совер­ши­ли того, что заду­ма­ли, фивяне ото­зва­ли их на осно­ва­нии кле­вет­ни­че­ско­го доно­са. Они в про­дол­же­ние шести меся­цев не пере­да­ва­ли вла­сти сво­им пре­ем­ни­кам, пока не захва­ти­ли укреп­ле­ния лакеде­мо­нян, и вновь не поста­ви­ли там дру­гие, аркад­ские гар­ни­зо­ны; к это­му понуж­дал сво­их сото­ва­ри­щей по коман­до­ва­нию Эпа­ми­нонд и брал на себя ответ­ст­вен­ность, что это дело для них прой­дет без­на­ка­зан­но. Когда же по их воз­вра­ще­нии обви­ни­те­ли, обви­няя каж­до­го в отдель­но­сти, при­го­ва­ри­ва­ли к смер­ти (закон нака­зы­вал смер­тью вся­ко­го, кто насиль­ст­вен­но про­дол­жа­ет испол­нять обя­зан­но­сти, пере­дан­ные уже дру­гим), то двое дру­гих защи­ща­лись в длин­ных речах, вызвав к себе сожа­ле­ние и пере­ла­гая всю вину на Эпа­ми­нон­да, пред­ло­жив­ше­го им так гово­рить и под­твер­див­ше­го соб­ст­вен­ным свиде­тель­ст­вом их сло­ва. Суди­мый послед­ним, он ска­зал: «Я согла­сен, что это вре­мя я сохра­нил власть про­ти­во­за­кон­но, и тех, кого вы теперь оправ­да­ли, я к это­му при­нудил. Пре­сту­пив закон, я не буду про­сить не под­вер­гать меня смер­ти. Я толь­ко про­шу вас за все то, что я сде­лал в сво­ей пред­ше­ст­ву­ю­щей жиз­ни, сде­лать такую над­пись над моей моги­лой: “Это моги­ла того, кто победил при Левк­трах, кто сограж­дан, неспо­соб­ных усто­ять при одном виде вра­гов, даже если б то был ино­зе­мец, надев­ший лакон­скую шля­пу, при­вел до ворот самой Спар­ты. Он каз­нен оте­че­ст­вом, пре­сту­пив зако­ны во имя поль­зы оте­че­ства”». С эти­ми сло­ва­ми он сошел с ора­тор­ской три­бу­ны и пере­дал себя в руки тех, кото­рые захо­те­ли бы вести его на казнь. Судьи, почув­ст­во­вав укор себе в его речи, удив­ле­ние к такой защи­те и стыд перед так оправ­ды­ваю­щим­ся мужем, отка­за­лись соби­рать голо­са и бежа­ли из суди­ли­ща.

42. По это­му пово­ду, если кто хочет, может про­ве­сти меж­ду ними парал­лель¹³. Меж­ду тем Ман­лий, пре­ем­ник Сци­пи­о­на, прой­дя по отня­той у Антио­ха зем­ле, стал уста­нав­ли­вать там порядок. Из чис­ла гала­тов, быв­ших союз­ни­ка­ми Антио­ха, толи­сто­бои бежа­ли на Олимп в Мизии; с трудом под­няв­шись на гору, он обра­тил их в бег­ство, нане­ся пора­же­ние, пока не избил и не сбро­сил со скал такое коли­че­ство, что из-за их мно­же­ства нель­зя было уста­но­вить их чис­ла; в плен он взял до 40000; их ору­жие он сжег, их самих же, не имея воз­мож­но­сти вести за собой во вре­мя воен­ных дей­ст­вий такое огром­ное коли­че­ство, он про­дал сосед­ним вар­ва­рам. В стране тек­то­са­гов и трок­мов он очу­тил­ся в опас­ном поло­же­нии, попав в заса­ду, и дол­жен был бежать. Вер­нув­шись, он напал на них, когда они сто­я­ли лаге­рем в откры­том поле густой мас­сой, стол­пив­шей­ся вслед­ст­вие сво­ей мно­го­чис­лен­но­сти; он окру­жил их сво­и­ми лег­ко­во­ору­жен­ны­ми и, объ­ез­жая кру­гом, при­ка­зы­вал пус­кать в них копья и стре­лы, но не всту­пать в руко­паш­ный бой и не при­бли­жать­ся к ним. Так как ни один удар не был напрас­ным ввиду густоты строя вра­гов, то он убил восемь тысяч вра­гов, а осталь­ных пре­сле­до­вал до реки Гали­са. Ари­а­рат, царь Кап­па­до­кии, кото­рый тоже посы­лал вспо­мо­га­тель­ные вой­ска Антио­ху, в стра­хе при­бег к прось­бам и свои прось­бы сопро­вож­дал посыл­кой двух­сот талан­тов; поэто­му Ман­лий не вторг­ся в его стра­ну, но вер­нул­ся к Гел­лес­пон­ту с огром­ны­ми сокро­ви­ща­ми, несчет­ным коли­че­ст­вом денег и очень боль­шой добы­чей. Вой­ско нес­ло с собой очень боль­шое досто­я­ние.

43. До сих пор Ман­лий дей­ст­во­вал бла­го­по­луч­но. Но затем его дей­ст­вия ста­ли совер­шен­но без­рас­суд­ны­ми; он не вос­поль­зо­вал­ся лет­ним вре­ме­нем для пла­ва­ния, не при­нял во вни­ма­ние тяже­сти того, что он вез с собою, ничто не заста­ви­ло его при­учить вой­ско к пере­не­се­нию трудов или упраж­нять его в пере­хо­дах, как направ­ля­ю­ще­е­ся не на вой­ну, но воз­вра­щаю­ще­е­ся к себе домой с добы­чей; он пошел через Фра­кию по длин­ной, труд­но­про­хо­ди­мой и узкой доро­ге, в пору край­ней жары, не послав впе­ред в Македо­нию к Филип­пу с прось­бой встре­тить его, чтобы его про­во­дить; не разде­лил он вой­ска на мно­го частей, чтобы было лег­че идти и удоб­нее было при­об­ре­тать про­до­воль­ст­вие, а вьюч­ных живот­ных не выстро­ил рас­тя­ну­тым отрядом, чтобы лег­че было их охра­нять. Но он вел все вой­ско вме­сте одной длин­ной лини­ей, вьюч­ных живот­ных имел в середине, так что ни пере­д­ние отряды не мог­ли им помочь, ни зад­ние быст­ро подой­ти из-за дли­ны строя и узо­сти доро­ги. Поэто­му, когда фра­кий­цы всюду напа­да­ли на него спра­ва и сле­ва, то он поте­рял боль­шую часть добы­чи и государ­ст­вен­ных денег, а так­же и само­го вой­ска. С остав­ши­ми­ся в живых он спас­ся в Македо­нии. В этом слу­чае осо­бен­но ста­ло ясным, какую поль­зу при­нес Филипп, про­ведя Сци­пи­о­нов через Фра­кию, какую ошиб­ку сде­лал Антиох, оста­вив Хер­со­нес. Ман­лий из Македо­нии пере­шел в Фес­са­лию, а из Фес­са­лии в Эпир и отсюда пере­пра­вил­ся в Брун­ди­зи­ум. Рас­пу­стив остав­ше­е­ся вой­ско по домам, он вер­нул­ся в Рим.

44. Родо­с­цы и Эвмен, царь Пер­га­ма, тоже высо­ко цени­ли свою помощь рим­ля­нам в войне про­тив Антио­ха. Поэто­му Эвмен сам при­был в Рим, родо­с­цы же отпра­ви­ли послов. Сенат дал родос­цам Ликию и Карию, кото­рые он вско­ре ото­брал у них, так как их сим­па­тии, когда рим­ляне вое­ва­ли с Пер­се­ем, царем Македо­нии, были более на сто­роне Пер­сея, чем рим­лян; Эвме­ну же они пре­до­ста­ви­ли все осталь­ное, что они отня­ли у Антио­ха, кро­ме элли­нов, нахо­див­ших­ся в тех местах. Из них тем, кото­рые пла­ти­ли пода­ти Атта­лу, отцу Эвме­на, рим­ляне при­ка­за­ли вно­сить их Эвме­ну, а тех, кото­рые впер­вые пла­ти­ли их Антио­ху, они осво­бо­ди­ли от пода­тей и пре­до­ста­ви­ли им авто­но­мию.

45. Так рим­ляне рас­пре­де­ли­ли то, что они при­об­ре­ли силой ору­жия. Когда немно­го спу­стя умер царь Антиох Вели­кий, пре­ем­ни­ком ему стал его сын Селевк. Он высво­бо­дил сво­его бра­та Антио­ха от рим­лян, у кото­рых он был залож­ни­ком, вме­сто него дав сво­его сына Демет­рия. Когда Антиох воз­вра­щал­ся из сво­его залож­ни­че­ства и был еще око­ло Афин, Селевк был убит по тай­но­му умыс­лу неким Гелио­до­ром из чис­ла при­двор­ных. Это­го Гелио­до­ра, хотев­ше­го захва­тить власть, Эвмен и Аттал изго­ня­ют и воз­во­дят на пре­стол Антио­ха, желая быть его дру­зья­ми: из-за кое-каких недо­ра­зу­ме­ний и они уже ста­ли косо смот­реть на рим­лян. Так Антиох, сын Антио­ха Вели­ко­го, полу­чил власть над Сири­ей, у сирий­цев он полу­чил про­зви­ще «Эпи­фан» («с сла­вой явлен­ный»), пото­му что в гла­зах под­дан­ных он был закон­ный государь той вла­сти, кото­рая была отня­та у него чужи­ми. Уста­но­вив друж­бу и союз с Эвме­ном, он твер­до пра­вил Сири­ей и пле­ме­на­ми, лежа­щи­ми око­ло нее, имея сво­им намест­ни­ком в Вави­лоне Тимар­ха, а наблюдаю­щим за сво­и­ми дохо­да­ми Герак­лида; это были два бра­та, и оба были его любим­ца­ми. Ходил он похо­дом и про­тив армян­ско­го царя Арта­к­сия. Немно­го вре­ме­ни спу­стя, как он победил его, он умер.

46. Антиох оста­вил девя­ти­лет­не­го сына Антио­ха, кото­ро­му сирий­цы дали имя Эвпа­то­ра за высо­кие досто­ин­ства его отца. Вос­пи­та­те­лем маль­чи­ка был Лисий. Сенат был дово­лен, что этот ново­яв­лен­ный воин­ст­вен­ный Антиох так ско­ро умер, Демет­рия же, кото­рый был сыном Селев­ка, пле­мян­ни­ком Антио­ха Эпи­фа­на и вну­ком Антио­ха Вели­ко­го, быв­ше­го бли­жай­шим род­ст­вен­ни­ком это­му маль­чи­ку, нахо­див­ше­го­ся все еще залож­ни­ком в Риме, 23 лет от роду, про­сив­ше­го­ся уехать в свое цар­ство, на кото­рое он имел, по его сло­вам, наи­боль­шее пра­во, сенат не отпу­стил, счи­тая невы­год­ным для рим­лян, чтобы пра­вил Сири­ей зре­лый, в рас­цве­те сил чело­век вме­сто еще незре­ло­го маль­чи­ка. Услы­хав, что в Сирии есть целый отряд сло­нов, и кораб­лей боль­ше, чем это было уста­нов­ле­но для Антио­ха, они отпра­ви­ли послов, кото­рые долж­ны были сло­нов убить, а кораб­ли сжечь. Груст­ное зре­ли­ще пред­став­ля­ло изби­е­ние руч­ных и ред­ких живот­ных и сожже­ние кораб­лей. Некий Леп­тин в Лаоди­кее, не выдер­жав это­го зре­ли­ща, убил Гнея Окта­вия, гла­ву это­го посоль­ства, когда он ума­щал­ся в гим­на­сии. Лисий устро­ил похо­ро­ны Окта­вию.

47. В это вре­мя вто­рич­но Демет­рий обра­тил­ся в сенат с прось­бой по край­ней мере не счи­тать его боль­ше залож­ни­ком, так как ведь он был дан вме­сто Антио­ха, а Антиох умер. Но не добив­шись даже это­го, он тай­но отплыл, сирий­цы радост­но при­ня­ли его, и он, всту­пив на пре­стол, погу­бил Лисия и маль­чи­ка, изгнал Герак­лида, а Тимар­ха, вос­став­ше­го про­тив него, уни­что­жил, так как Тимарх вооб­ще пло­хо управ­лял Вави­ло­ном; поэто­му Демет­рий, по почи­ну вави­ло­нян, был назван Соте­ром («Спа­си­те­лем»). Укре­пив­шись на пре­сто­ле, Демет­рий послал рим­ля­нам в знак бла­го­дар­но­сти за обра­ще­ние с ним во вре­мя его залож­ни­че­ства золо­той венок, ценою в 10000 золотых, и Леп­ти­на, убий­цу Окта­вия. Рим­ляне венок при­ня­ли, Леп­ти­на же не взя­ли, конеч­но, как бы сохра­няя для под­хо­дя­ще­го слу­чая это обви­не­ние про­тив сирий­цев. Демет­рий же сверг так­же с пре­сто­ла Кап­па­до­кии Ари­а­ра­та и вме­сто него за 1000 талан­тов воз­вел на пре­стол Оло­фер­на, счи­тав­ше­го­ся бра­том Ари­а­ра­та. Но рим­ляне реши­ли, чтобы Ари­а­рат и Оло­ферн, как бра­тья, цар­ст­во­ва­ли вме­сте.

48. Немно­го поз­же, когда оба они, а за ними и Арио­бар­зан были изгна­ны Мит­ри­да­том, царем Пон­та, по этой при­чине и по мно­гим дру­гим ста­ла завя­зы­вать­ся вой­на с Мит­ри­да­том, самая боль­шая и самая раз­но­об­раз­ная, по участ­во­вав­шим в ней пле­ме­нам, затя­нув­ша­я­ся по мень­шей мере на 40 лет. За это вре­мя у сирий­цев было мно­го весь­ма крат­ковре­мен­ных пра­ви­те­лей из цар­ско­го рода, было мно­го пере­мен и двор­цо­вых пере­во­ротов. Пар­фяне, уже рань­ше отпав­шие от цар­ства Селев­кидов, отня­ли для себя Месо­пота­мию, кото­рая была под­чи­не­на Селев­кидам. И царь Арме­нии Тиг­ран, сын Тиг­ра­на, заво­е­вав мно­го сосед­них пле­мен, имев­ших сво­их соб­ст­вен­ных дина­стов, стал поэто­му назы­вать­ся царем царей. Он пошел вой­ной на Селев­кидов, не желав­ших при­зна­вать его гла­вен­ства. Так как Антиох Бла­го­че­сти­вый не мог ему про­ти­вить­ся, то Тиг­ран захва­тил власть над Сири­ей вдоль по Евфра­ту, все сирий­ские пле­ме­на до гра­ниц Егип­та. Вме­сте с этим завла­дел и Кили­ки­ей (и она была в под­чи­не­нии у Селев­кидов). И в тече­ние 14 лет управ­лял эти­ми стра­на­ми назна­чен­ный им его пол­ко­во­дец Мага­дат.

49. Когда рим­ский пол­ко­во­дец Лукулл пре­сле­до­вал Мит­ри­да­та, бежав­ше­го к Тиг­ра­ну, то Мага­дат пошел с вой­ском на помощь Тиг­ра­ну; в это вре­мя Антиох, сын Антио­ха Бла­го­че­сти­во­го, про­скольз­нул в Сирию, и сирий­цы охот­но при­ня­ли его царем. Лукулл, сна­ча­ла окон­чив вой­ну с Тиг­ра­ном и изгнав его из заво­е­ван­ных им обла­стей, не отка­зал Антио­ху в пра­ве вла­деть наслед­ст­вен­ным цар­ст­вом; Пом­пей же, кото­рый после Лукул­ла уни­что­жил Мит­ри­да­та, раз­ре­шил Тиг­ра­ну цар­ст­во­вать в Арме­нии, а Антио­ха изгнал из сирий­ско­го цар­ства, хотя он не совер­шил ника­ко­го про­ступ­ка про­тив рим­лян, на самом же деле пото­му, что ему, име­ю­ще­му вой­ско, было лег­ко захва­тить боль­шое, но нево­ору­жен­ное цар­ство; а на сло­вах гово­ри­лось, что так как Селев­киды были изгна­ны Тиг­ра­ном, то нет ника­ко­го осно­ва­ния, чтобы они пра­ви­ли Сири­ей по боль­ше­му пра­ву, чем рим­ляне, победи­те­ли Тиг­ра­на.

50. Таким обра­зом, без боя рим­ляне при­об­ре­ли Кили­кию и Сирию, как сре­дин­ную так и долин­ную, Фини­кию и Пале­сти­ну, и все дру­гие сирий­ские пле­ме­на от Евфра­та до Егип­та и до моря. Один толь­ко иудей­ский народ сопро­тив­лял­ся; Пом­пей победил его силою ору­жия и их царя Ари­сто­бу­ла послал в Рим и самый боль­шой город у них и самый свя­щен­ный, Иеру­са­лим, раз­ру­шил, срыв его сте­ны, так же как и Пто­ле­мей, пер­вый царь Егип­та; вновь отстро­ен­ный город вновь раз­ру­шил Вес­па­си­ан и еще раз в мое вре­мя Адри­ан. Поэто­му всем иуде­ям при­хо­дит­ся пла­тить пого­лов­ную подать, более тяже­лую, чем со все­го их иму­ще­ства (πε­ριουσίας)¹⁴. И сирий­цам, и кили­кий­цам при­хо­дит­ся пла­тить еже­год­ный налог, одну сотую с оцен­ки иму­ще­ства у каж­до­го. Из всех этих пле­мен, быв­ших под вла­стью Селев­кидов, Пом­пей одним… поста­вил их наслед­ст­вен­ных царей или пра­ви­те­лей, так, напри­мер, у гала­тов в Азии он утвер­дил для четы­рех дина­стов, вое­вав­ших в сою­зе с ним про­тив Мит­ри­да­та, их тет­рар­хии. Но немно­го вре­ме­ни спу­стя, глав­ным обра­зом при кеса­ре Авгу­сте, и эти стра­ны по частям пере­шли в руки рим­лян.

51. Пом­пей немед­лен­но пере­дал управ­ле­ние Сири­ей Скав­ру, быв­ше­му в этой войне его кве­сто­ром; после Скав­ра сенат назна­чил на эту долж­ность Мар­ция Филип­па, а после Филип­па Лен­ту­ла Мар­цел­ли­на, обо­их в ран­ге пре­то­ров. Двух­лет­ний срок управ­ле­ния того и дру­го­го про­шел в том, что они защи­ща­лись от сосед­них ара­бов, при­чи­няв­ших им бес­по­кой­ство. Ради это­го на даль­ней­шее вре­мя пра­ви­те­ля­ми в Сирию назна­ча­лись лица, кото­рые в горо­де уже выпол­ни­ли долж­ность кон­су­лов, чтобы они име­ли пра­во на про­из­вод­ство набо­ра и веде­ние вой­ны, как и кон­су­лы. И пер­вым из них был послан с вой­ском Габи­ний. Когда он соби­рал­ся дви­нуть­ся похо­дом (на ара­бов), Мит­ри­дат, пар­фян­ский царь, лишен­ный вла­сти сво­им бра­том Оро­дом, стал побуж­дать его идти похо­дом не на ара­бов, а на пар­фян; с дру­гой сто­ро­ны, Пто­ле­мей, один­на­дца­тый царь Егип­та, тоже изгнан­ный из сво­его цар­ства, убедил его круп­ны­ми денеж­ны­ми подар­ка­ми вме­сто пар­фян дви­нуть­ся на Алек­сан­дрию. И Габи­ний вер­нул пре­стол Пто­ле­мею, всту­пив в вой­ну с алек­сан­дрий­ца­ми, но рим­ским сена­том он был при­суж­ден к изгна­нию за то, что без поста­нов­ле­ния сена­та напал на Еги­пет, начав вой­ну, кото­рая для рим­лян счи­та­лась роко­вой; было некое сивил­ли­но пред­ска­за­ние, запре­щав­шее им эту вой­ну. После Габи­ния, как мне кажет­ся, управ­лял Сири­ей Красс, с кото­рым во вре­мя его вой­ны с пар­фя­на­ми про­изо­шло извест­ное вели­кое несча­стье. При Люции Бибу­ле, после Крас­са управ­ляв­шем Сири­ей, на Сирию напа­ли пар­фяне. Когда после Бибу­ла в Сирии был про­кон­су­лом Саса, пар­фяне дошли до Ионии, так как рим­ляне были заня­ты у себя меж­до­усоб­ной вой­ной.

Но об этом я рас­ска­жу подроб­но в кни­ге¹⁵ о Пар­фии.

52. А так как эта кни­га посвя­ще­на Сирии, мы рас­ска­за­ли о том, как рим­ляне захва­ти­ли Сирию и при­ве­ли ее в совре­мен­ное состо­я­ние; но будет вполне умест­но про­смот­реть эпо­ху македо­нян, кото­рые еще до рим­лян пра­ви­ли Сири­ей. После пер­сов царем Сирии был Алек­сандр, кото­рый был царем все­го, что он видел. Когда Алек­сандр умер, один у него был сын совсем малень­ким, а дру­гой еще не родил­ся. Македо­няне, вслед­ст­вие сво­ей горя­чей люб­ви к дому Филип­па, выбра­ли себе царем бра­та Алек­сандра, Аридея, хотя он счи­тал­ся не в пол­ном уме, пере­име­но­вав его вме­сто Аридея в Филип­па; они вос­пи­ты­ва­ли и детей Алек­сандра (они охра­ни­ли и его бере­мен­ную жену), дру­зья же Алек­сандра разде­ли­ли заво­е­ван­ные наро­ды на сатра­пии, при­чем этот раздел про­из­во­дил от име­ни царя Филип­па Пер­дик­ка. Немно­го спу­стя цари умер­ли¹⁶, и тогда сатра­пы ста­ли царя­ми. Пер­вым сатра­пом Сирии был Лао­медонт из Мити­ле­ны при содей­ст­вии Пер­дик­ки, а потом при помо­щи Анти­па­тра, кото­рый после Пер­дик­ки был опе­ку­ном царей. При­плыв к Лао­медон­ту, Пто­ле­мей, сатрап Егип­та, стал убеж­дать его за боль­шую сум­му денег усту­пить ему Сирию, явля­ю­щу­ю­ся пере­до­вым укреп­ле­ни­ем Егип­та и удоб­ным местом для напа­де­ния на Кипр. Так как Лао­медонт на это не согла­шал­ся, Пто­ле­мей его аре­сту­ет. Но Лао­медонт, под­ку­пив сто­ро­жей, бежал в Карию к Алке­ту. Неко­то­рое вре­мя Пто­ле­мей утвер­ждал свою власть в Сирии, а затем, поста­вив по горо­дам гар­ни­зо­ны, он отплыл в Еги­пет.

53. Сатра­пом Фри­гии, Ликии и Пам­фи­лии был Анти­гон, остав­лен­ный наблюда­те­лем за всей Ази­ей, когда Анти­патр пере­пра­вил­ся в Евро­пу. Он стал оса­ждать Эвме­на, сатра­па Кап­па­до­кии, так как македо­няне поста­но­ви­ли счи­тать его вра­гом. Эвмен бежал от него и захва­тил для себя власть над Миди­ей. Но Анти­гон, захва­тив Эвме­на, его уби­ва­ет. Воз­вра­ща­ясь, он был бле­стя­ще при­нят Селев­ком, намест­ни­ком Вави­ло­на. Так как Селевк оскор­бил одно­го из его вое­на­чаль­ни­ков и не сооб­щил об этом нахо­дя­ще­му­ся у него Анти­го­ну, то Анти­гон, обидев­шись, стал тре­бо­вать отче­та в день­гах и иму­ще­стве. Будучи сла­бее Анти­го­на, Селевк ушел к Пто­ле­мею в Еги­пет. Тот­час после бег­ства Селев­ка Анти­гон лишил вла­сти Бли­то­ра, упра­ви­те­ля Месо­пота­мии, за то, что он доз­во­лил уйти Селев­ку, и под­чи­нил сво­ей соб­ст­вен­ной вла­сти Вави­ло­нию, Месо­пота­мию и все дру­гие пле­ме­на, кото­рые идут от пре­де­лов Мидии до Гел­лес­пон­та, тем более, что Анти­патр уже умер. Став вла­ды­кой столь огром­ных земель, он тот­час вызвал к себе зависть со сто­ро­ны дру­гих сатра­пов. Это была глав­ная при­чи­на, поче­му на при­зыв Селев­ка о помо­щи соеди­ни­лись Пто­ле­мей, Лиси­мах, сатрап Фра­кии, и Кас­сандр, сын Анти­па­тра, после отца став­ший вождем македо­нян. И они все вме­сте посла­ли к Анти­го­ну послов тре­бо­вать, чтобы вновь при­об­ре­тен­ную им зем­лю и день­ги он поде­лил с ними и с дру­ги­ми македо­ня­на­ми, кото­рые были изгна­ны из сво­их вла­де­ний. Когда Анти­гон высме­ял их, они реши­ли сооб­ща вести вой­ну, а Анти­гон в свою оче­редь стал при­готов­лять­ся; он изгнал те гар­ни­зо­ны Пто­ле­мея, кото­рые еще сто­я­ли у него в Сирии, и то, что еще от Фини­кии и Келе­си­рии оста­лось под вла­стью Пто­ле­мея, он все взял себе.

54. Уда­ля­ясь через Кили­кий­ские ворота, он остав­ля­ет сво­его сына Демет­рия, при­бли­зи­тель­но 22 лет, в Газе с вой­ском, чтобы отра­жать уда­ры Пто­ле­мея со сто­ро­ны Егип­та. Пто­ле­мей бле­стя­ще победил его в бит­ве при Газе, так что юно­ше при­шлось уда­лить­ся к отцу. Тот­час же Пто­ле­мей отправ­ля­ет Селев­ка в Вави­лон, чтобы он взял власть в свои руки. И с этой целью он дал ему тыся­чу пехо­тин­цев и 300 всад­ни­ков. И со столь незна­чи­тель­ным отрядом Селевк захва­тил Вави­ло­нию, так как насе­ле­ние радост­но при­ни­ма­ло его; про­шло немно­го вре­ме­ни и свое цар­ство он намно­го уве­ли­чил. Меж­ду тем Анти­гон тес­нил Пто­ле­мея и в зна­ме­ни­той мор­ской бит­ве око­ло Кип­ра одер­жал бле­стя­щую победу; глав­но­ко­ман­дую­щим в этом сра­же­нии был его сын Демет­рий. При таком бле­стя­щем поло­же­нии дел вой­ско про­воз­гла­си­ло их обо­их — Анти­го­на и Демет­рия — царя­ми, тем более, что цари: Филипп, Аридей, Олим­пи­а­да и сыно­вья Алек­сандра были уже мерт­вы. И Пто­ле­мея его соб­ст­вен­ное вой­ско про­воз­гла­си­ло царем, чтобы, вслед­ст­вие пора­же­ния, он ни в чем не был уни­жен срав­ни­тель­но со сво­и­ми победи­те­ля­ми. Так уда­лось им обо­им одно­вре­мен­но добить­ся одно­го и того же, но по раз­ным при­чи­нам; за ними тот­час после­до­ва­ли и дру­гие, и все из сатра­пов ста­ли царя­ми.

55. Вот как и Селевк стал царем Вави­ло­нии. Он стал царем и Мидии, убив соб­ст­вен­но­руч­но в бит­ве Ника­но­ра, остав­лен­но­го Анти­го­ном сатра­пом Мидии. Он про­вел мно­го войн и про­тив македо­нян и про­тив вар­ва­ров; из них две самые боль­шие он про­вел про­тив македо­нян: одну, более позд­нюю, — с Лизи­ма­хом, царем Фра­кии, дру­гую, рань­ше, — у Ипса во Фри­гии с Анти­го­ном, кото­рый сам коман­до­вал и сам лич­но сра­жал­ся, хотя ему было за 80 лет. Когда Анти­гон пал в этой бит­ве, то те цари, кото­рые вме­сте с Селев­ком уни­что­жа­ли Анти­го­на, поде­ли­ли меж­ду собою его зем­лю. И тогда-то Селевк по жре­бию полу­чил под свою власть Сирию, при­ле­гаю­щую к Евфра­ту и до само­го моря, и внут­рен­нюю Фри­гию. Посто­ян­но устра­и­вая ловуш­ки сосед­ним наро­дам, спо­соб­ный и силой заста­вить их под­чи­нить­ся и уго­во­рить убеди­тель­ны­ми реча­ми, он захва­тил власть над Месо­пота­ми­ей, Арме­ни­ей и Кап­па­до­ки­ей, назы­вае­мой Селев­кидой, над Пер­си­ей, Пар­фи­ей и Бак­три­ей, над ара­ба­ми и тапи­ра­ми, над Сог­ди­а­ной, Ара­хо­зи­ей и Гир­ка­ни­ей, и над все­ми дру­ги­ми сосед­ни­ми пле­ме­на­ми до реки Инда, кото­рые силою ору­жия были заво­е­ва­ны Алек­сан­дром, так что гра­ни­цы его цар­ства в Азии достиг­ли наи­боль­ших после Алек­сандра раз­ме­ров; ведь от Фри­гии вплоть до реки Инда все было под вла­стью Селев­ка. Кро­ме того, перей­дя реку Инд, он вое­вал с царем живу­щих по бере­гу этой реки индий­цев, Анд­ро­кот­том, пока не заклю­чил с ним друж­бы и брач­но­го сою­за. И часть этих дея­ний он совер­шил до смер­ти Анти­го­на, дру­гую после его смер­ти.

56. Рас­ска­зы­ва­ют о нем, что, когда он был еще при царе Алек­сан­дре сол­да­том и пошел за ним про­тив пер­сов, было ему веща­ние в хра­ме Апол­ло­на Диди­мей­ско­го на его вопрос о воз­вра­ще­нии в Македо­нию:

«Мысль о Евро­пе ты брось: тебе Азия мно­го счаст­ли­вей!»

И в Македо­нии у него на род­ном оча­ге, хотя к нему никто не при­ка­сал­ся, заго­рел­ся боль­шой огонь. Его мать виде­ла сон, чтобы тот пер­стень, кото­рый она най­дет, она дала носить Селев­ку и что он будет цар­ст­во­вать там, где этот пер­стень упа­дет с его паль­ца. И она дей­ст­ви­тель­но нашла якорь, выре­зан­ный на желе­зе, а Селевк поте­рял эту свою печать на Евфра­те¹⁷. Гово­рят, что позд­нее, ухо­дя в Вави­ло­нию, он заце­пил­ся за камень, и, когда этот камень был выко­пан, увида­ли якорь. Когда гада­те­ли были сму­ще­ны этим зна­ком оста­нов­ки, Пто­ле­мей, сын Лага, ехав­ший вме­сте с ним, ска­зал, что якорь есть знак без­опас­но­сти, а не оста­нов­ки. Поэто­му-то у Селев­ка, когда он стал царем, на печа­ти был знак яко­ря. Неко­то­рые дума­ют, что еще при жиз­ни Алек­сандра и на его гла­зах Селев­ку было дру­гое подоб­ное пред­зна­ме­но­ва­ние буду­щей вла­сти. Когда Алек­сандр воз­вра­щал­ся в Вави­лон из Индии и в самой Вави­ло­нии плыл по болотам, выяс­няя, может ли Евфрат оро­шать асси­рий­скую зем­лю, под­нял­ся силь­ный ветер и сорвал с его голо­вы диа­де­му; она унес­лась и повис­ла на трост­ни­ках на моги­ле како­го-то древ­не­го царя. Это было зна­ме­ни­ем близ­кой кон­чи­ны царя; какой-то моряк, бро­сив­шись вплавь, поло­жил эту диа­де­му себе на голо­ву и, не замо­чив ее, доста­вил Алек­сан­дру. И тот­час же от царя за усер­дие полу­чил в пода­рок талант сереб­ра. Когда же гада­те­ли настой­чи­во тре­бо­ва­ли, чтобы он был каз­нен, то одни исто­ри­ки гово­рят, что Алек­сандр послу­шал­ся их, дру­гие же, что он воз­ра­жал про­тив это­го. Но неко­то­рые ниче­го не упо­ми­на­ют из это­го, а гово­рят, что вовсе не моряк, но Селевк поплыл за диа­де­мой Алек­сандра и что Селевк поло­жил ее себе на голо­ву, чтобы ее не замо­чить. Как-никак, оба зна­ме­ния, в кон­це кон­цов, испол­ни­лись над обо­и­ми: Алек­сандр окон­чил свою жизнь в Вави­лоне, а из пре­ем­ни­ков Алек­сандра — Селевк воца­рил­ся над наи­боль­шей частью его земель.

57. Вот что узнал я отно­си­тель­но ран­них пред­ска­за­ний Селев­ку. Тот­час после смер­ти Алек­сандра он ста­но­вит­ся вождем кон­ни­цы гете­ров, кото­рой при жиз­ни Алек­сандра коман­до­вал Гефе­сти­он, а после Гефе­сти­о­на Пер­дик­ка. После это­го коман­до­ва­ния кон­ни­цей он был назна­чен намест­ни­ком Вави­ло­нии, а после намест­ни­че­ства стал царем. Так как в воен­ных делах он был очень счаст­лив, он полу­чил про­зви­ще Ника­то­ра (победи­те­ля). Я скло­ня­юсь более к это­му объ­яс­не­нию его про­зви­ща, чем к тому, что дано оно ему за убий­ство Ника­но­ра. Телом он был кре­пок и велик; рас­ска­зы­ва­ют, что при одном жерт­во­при­но­ше­нии Алек­сан­дром дико­го быка, как-то вырвав­ше­го­ся из пут, он один задер­жал и голы­ми рука­ми поверг его на зем­лю; в вос­по­ми­на­ние это­го на его ста­ту­ях все­гда изо­бра­жа­ют­ся рога. По все­му про­стран­ству сво­его огром­но­го цар­ства он выстро­ил мно­го горо­дов: так, в честь сво­его отца он выстро­ил 16 Антио­хий, пять Лаоди­кей в честь сво­ей мате­ри, — девять нося­щих его соб­ст­вен­ное имя, четы­ре — в честь сво­их жен, три Апа­меи и одну Стра­то­ни­кею. Из них самы­ми зна­ме­ни­ты­ми даже теперь явля­ют­ся Селев­кии, одна у моря, дру­гая на реке Тиг­ре, Лаоди­кея в Фини­кии, Антио­хия под горой Лива­ном и Апа­мея в Сирии. Дру­гим горо­дам он дал име­на или по име­нам горо­дов Элла­ды или Македо­нии, или по каким-либо сво­им дея­ни­ям, или же в честь царя Алек­сандра. Поэто­му в Сирии и у вар­ва­ров за Сири­ей внут­ри мате­ри­ка есть мно­го имен горо­дов эллин­ских и македон­ских — Берейя, Эдес­са, Перинф, Маро­нея, Кал­ли­по­лис, Ахайя, Пел­ла, Ороп, Амфи­поль, Аре­ту­са, Астак, Тегея, Хал­кида, Ларисса, Герея, Апол­ло­ния, а в обла­сти пар­фян — Соти­ра, Кал­лио­па, Хари­та, Гека­том­пил, Ахея, у индов — Алек­сан­дро­поль, у ски­фов — Алек­сан­дрес­ха­та (Алек­сан­дрия край­няя). А в честь побед само­го Селев­ка есть Нике­фо­рий в Месо­пота­мии и Нико­поль в Арме­нии, там, где она бли­же все­го под­хо­дит к Кап­па­до­кии.

58. Гово­рят, когда он стро­ил себе Селев­кии, то для Селев­кии у моря он руко­во­дил­ся небес­ным зна­ме­ни­ем в виде мол­нии, и поэто­му он дал им богом мол­нию. При построй­ке же Селев­кии на Тиг­ре маги полу­чи­ли при­каз выбрать день и час дня, когда нуж­но было при­сту­пить к копа­нию фун­да­мен­тов. Но маги обман­но назва­ли час, не желая, чтобы такое укреп­ле­ние было рядом с ними. Селевк в сво­ей палат­ке ожи­дал ука­зан­но­го часа, а вой­ско, гото­вое к рабо­те, сиде­ло, спо­кой­но ожи­дая, пока Селевк даст знак. Вдруг — в дей­ст­ви­тель­но судь­бой назна­чен­ный час — им пока­за­лось, что кто-то дал знак; они быст­ро бро­си­лись к рабо­те, так что, даже когда гла­ша­таи хоте­ли их сдер­жать, они не оста­но­ви­лись. Работа шла уже пол­ным ходом, когда Селевк, быв­ший не в духе, вновь спро­сил магов о вре­ме­ни построй­ки горо­да. Тогда маги, зара­нее попро­сив про­ще­ния, ска­за­ли: «О царь! назна­чен­ной судь­бы, будет ли она пло­ха или хоро­ша, невоз­мож­но избег­нуть ни чело­ве­ку, ни горо­ду. Есть некая судь­ба и у горо­дов, как и у людей. Богам было угод­но, чтобы этот город про­су­ще­ст­во­вал мно­гие, мно­гие годы, начи­ная с того часа, когда он зало­жен. Боясь же, что это укреп­ле­ние будет нам во вред, мы пыта­лись изме­нить назна­чен­ную ему судь­бу. Но она ока­за­лась силь­нее и ковар­ства магов и незна­ния царя отно­си­тель­но это­го. Поэто­му боже­ство дало при­каз вой­ску во бла­говре­ме­ние. А чтобы ты не подо­зре­вал, что и теперь мы устра­и­ва­ем какой-либо обман, ты можешь это сооб­ра­зить из сле­дую­ще­го: ведь ты сам, царь, был здесь при вой­ске, и сам дал при­ка­за­ние ожи­дать тво­е­го зна­ка. И это самое вой­ско, кото­рое было тебе так послуш­но в трудах и опас­но­стях, не при­ня­ло тво­е­го рас­по­ря­же­ния отды­хать, но быст­ро вско­чи­ло, и не частя­ми, а все вме­сте со сво­и­ми руко­во­ди­те­ля­ми, и счи­та­ло, что полу­чи­ло такой при­каз. И дей­ст­ви­тель­но им было при­ка­за­но. Поэто­му они не слу­ша­лись уже, когда ты их удер­жи­вал. А что дру­гое явля­ет­ся для людей силь­нее царя, как не боже­ство? Оно победи­ло твое реше­ние и руко­во­ди­ло тобою при построй­ке это­го горо­да поми­мо нас, враж­деб­ное нам и все­му окру­жаю­ще­му наро­ду. Ведь как может быть наше поло­же­ние проч­ным, если рядом с нами селит­ся более могу­ще­ст­вен­ное пле­мя? Этот город родил­ся для тебя при счаст­ли­вой судь­бе, он будет воз­рас­тать и будет жить мно­го веков. Ты же под­твер­ди про­ще­ние нам, ста­рав­шим­ся обма­нуть тебя из-за стра­ха поте­ри наше­го оте­че­ст­вен­но­го бла­га». Вот что ска­за­ли маги. Царь был рад и про­стил их.

59. Вот что я узнал о построй­ке Селев­кии. Сво­его сына Антио­ха еще при сво­ей жиз­ни Селевк объ­явил царем внут­рен­них земель вме­сто себя. И если кому-либо уже это кажет­ся вели­ко­душ­ным и цар­ст­вен­ным поступ­ком, то еще более вели­ко­душ­но и муд­ро отнес­ся он к люб­ви сво­его сына и к его сдер­жан­но­сти в сво­ей стра­сти. Антиох был влюб­лен в Стра­то­ни­ку, жену само­го Селев­ка, быв­шую ему маче­хой и уже родив­шую Селев­ку сына. Но, созна­вая недо­пу­сти­мость такой стра­сти, он не поку­сил­ся на злое дело и вида не подал, но он захво­рал, запу­стил болезнь и доб­ро­воль­но гото­вил­ся уме­реть. Не раз зна­ме­ни­тый врач Эра­си­страт¹⁸, быв­ший при Селев­ке на огром­ном жало­ва­нии, хотел опре­де­лить его стра­да­ние. Выяс­нив, что тело его не затро­ну­то ника­кой болез­нью, он пред­по­ло­жил у него душев­ную болезнь; ведь когда душа здо­ро­ва или боль­на, то это­му соот­вет­ст­ву­ет и состо­я­ние тела; далее, огор­че­ния, гнев и дру­гие жела­ния обык­но­вен­но выска­зы­ва­ют­ся, но любовь люди разум­ные скры­ва­ют. Антиох на его настой­чи­вые рас­спро­сы наедине ниче­го не гово­рил; тогда он сел око­ло него и наблюдал по изме­не­ни­ям его тела, как он отно­сит­ся к каж­до­му из при­хо­дя­щих к нему. И вот он обна­ру­жил, что при посе­ще­нии всех осталь­ных его тело оста­ва­лось спо­кой­ным и вялым; но вся­кий раз, как вхо­ди­ла Стра­то­ни­ка, чтобы повидать его, то он душев­но тер­зал­ся сты­дом и уко­ра­ми сове­сти и мол­чал, но тело ста­но­ви­лось, поми­мо воли, горя­чим и пол­ным жиз­ни, а когда она ухо­ди­ла — вновь сла­бе­ло. Тогда врач ска­зал Селев­ку, что его сын неиз­ле­чим. Царь впал в страш­ное горе и стал гром­ко кри­чать; тогда врач ска­зал: «Его болезнь — любовь и любовь к жен­щине, но невоз­мож­но ее удо­вле­тво­рить».

60. Селевк уди­вил­ся, неуже­ли Селевк, царь Азии, не может кого угод­но убедить всту­пить в брак с подоб­ным юно­шей, при помо­щи просьб, денег, подар­ков, ценою цело­го цар­ства, кото­рое перей­дет к боль­но­му царю, но кото­рое может быть пода­ре­но и теперь вза­мен его спа­се­ния, если уже кто-либо это­го хочет. Он толь­ко хотел узнать, что это за жен­щи­на. Тогда Эра­си­страт ска­зал: «Он влю­бил­ся в мою жену». На это Селевк вос­клик­нул: «Как, доро­гой мой, ты, кото­рый встре­ча­ешь с нашей сто­ро­ны так мно­го друж­бы и рас­по­ло­же­ния, а по досто­ин­ству души и муд­ро­сти име­ешь мало рав­ных себе, неуже­ли ты не спа­сешь мне юно­шу и царе­ви­ча, сына и дру­га и царя, кото­рый так несча­стен и так сдер­жан, скры­вая свое горе и пред­по­чи­тая для себя смерть? Неуже­ли ты настоль­ко отне­сешь­ся бес­сер­деч­но к Антио­ху, а вме­сте с тем и к Селев­ку?» Он, же, воз­ра­жая ему, при­вел как бы неопро­вер­жи­мый довод: «Но ведь и ты, хотя ты отец, если бы Антиох влю­бил­ся в твою жену, ты бы не отдал ему жены?» Тут Селевк поклял­ся все­ми цар­ски­ми бога­ми, что воис­ти­ну он охот­но и радост­но отдал бы ее ему и был бы пре­крас­ным при­ме­ром доб­роты отца по отно­ше­нию к сыну разум­но­му, сдер­жан­но­му в постиг­шей беде и не заслу­жив­ше­му тако­го несча­стья. Выска­зав мно­го таких слов, он начал горе­вать, что он сам не может быть вра­чом для себя в несча­стье, но что и в этом слу­чае он дол­жен обра­щать­ся за помо­щью к Эра­си­стра­ту.

61. Когда Эра­си­страт увидал воз­буж­де­ние царя, обна­ру­жи­ваю­щее истин­ное настро­е­ние, а не при­твор­ство, он открыл ему стра­да­ние сына и как скрыт­но он подо­шел, чтобы его открыть. Селевк обра­до­вал­ся, но для него было труд­ным делом убедить сво­его сына, а затем с таким же трудом и свою жену. Когда он их убедил, он собрал свое вой­ско, кото­рое уже подо­зре­ва­ло кое-что, и преж­де все­го изло­жил перед ними все свои дела, ука­зал, что цар­ство из вла­де­ний пре­ем­ни­ков Алек­сандра явля­ет­ся наи­боль­шим по про­стран­ству, что поэто­му ему, ста­ре­ю­ще­му, труд­но уже из-за его вели­чи­ны им управ­лять. «Я хочу, — ска­зал он, — разде­лить эту вели­чи­ну для ваше­го же буду­ще­го бла­го­по­лу­чия и часть ее уже сей­час отдать моим самым люби­мым суще­ствам. Будет спра­вед­ли­во, если вы во всем буде­те мне помо­гать, вы, кото­рые после Алек­сандра мною воз­не­се­ны на такую высоту вла­сти и могу­ще­ства. А самы­ми люби­мы­ми для меня и достой­ны­ми вла­сти явля­ют­ся из всех моих детей стар­ший сын и жена. У них, так как они моло­ды, могут быть ско­ро и дети, и для вас будет боль­ше хра­ни­те­лей ваше­го государ­ства. Поэто­му на ваших гла­зах я соче­таю их меж­ду собой и посы­лаю быть царя­ми наро­дов, нахо­дя­щих­ся в глу­бине стра­ны. Этим я не вво­жу у вас ника­ких пер­сид­ских обы­ча­ев или обы­ча­ев дру­гих наро­дов, но ско­рее я уста­нав­ли­ваю сле­дую­щий общий для всех закон: “все­гда спра­вед­ли­во то, что поста­нов­ле­но царем”». Так он ска­зал, и вой­ско возда­ло ему хва­лу как вели­чай­ше­му после Алек­сандра царю и как луч­ше­му отцу. Затем, дав Стра­то­ни­ке и сыну такие же поуче­ния, он соче­тал их бра­ком и отпра­вил в их цар­ство, совер­шив дело, более достой­ное сла­вы и обли­чаю­щее в нем боль­шие силы, чем все, что он совер­шил на войне.

62. Под вла­стью его было 72 сатра­пии — над столь огром­ным про­стран­ст­вом зем­ли цар­ст­во­вал он. Пере­дав боль­шую часть их сво­е­му сыну, сам он пра­вил зем­ля­ми толь­ко от моря до Евфра­та. Послед­нюю вой­ну при­шлось ему вести с Лиси­ма­хом из-за Фри­гии у Гел­лес­пон­та; он победил Лиси­ма­ха, кото­рый пал в этом сра­же­нии, и пере­пра­вил­ся через Гел­лес­понт. Но при воз­вра­ще­нии в Лиси­ма­хию он был убит. Убил его всюду сопро­вож­дав­ший его Пто­ле­мей, кото­ро­му дано про­зви­ще Керавн. Этот Керавн был сыном Пто­ле­мея Соте­ра и Эвриди­ки, доче­ри Анти­па­тра. Он бежал из Егип­та из-за стра­ха, что Пто­ле­мей хочет отдать пре­стол млад­ше­му сыну. Селевк при­нял его как несчаст­но­го сына сво­его ста­ро­го дру­га, покро­ви­тель­ст­во­вал ему и всюду возил его с собой — сво­его буду­ще­го убий­цу.

63. Так умер Селевк, про­жив 73 года, из кото­рых 42 он был царем. И мне кажет­ся, что так­же и в этом испол­ни­лось при­веден­ное выше про­ро­че­ство ему:

«Мысль о Евро­пе ты брось: тебе Азия мно­го счаст­ли­вей».

Ведь Лиси­ма­хия нахо­дит­ся в Евро­пе, и тогда впер­вые, после того как он ушел в поход с Алек­сан­дром, он пере­пра­вил­ся в Евро­пу. Гово­рят, что, когда он как-то обра­тил­ся за пред­ска­за­ни­ем о сво­ей смер­ти, ему было дано веща­ние:

«Будешь Аргос избе­гать, до назна­чен­ных лет дожи­вешь ты. В Аргос при­бли­зив­шись, ты про­тив воли рока погиб­нешь».

Поэто­му Аргос в Пело­пон­не­се и Аргос в Амфи­ло­хии, и Аргос в Оре­стии (откуда родом македо­няне Арге­ады) и так назы­вае­мый Аргос, выстро­ен­ный у Ионий­ско­го моря Дио­медом во вре­мя его блуж­да­ний, и любое дру­гое место, носив­шее назва­ние Аргос, Селевк разыс­ки­вал и осте­ре­гал­ся <туда попа­дать>. Но когда от Гел­лес­пон­та он шел к Лиси­ма­хии, то на гла­за ему попал­ся боль­шой, сто­я­щий совер­шен­но откры­то алтарь. Он раз­уз­нал, что поста­ви­ли его то ли арго­нав­ты, плыв­шие в Кол­хиду, или ахей­цы, шед­шие похо­дом на Или­он, и поэто­му окрест­ные жите­ли назы­ва­ют этот жерт­вен­ник Арго­сом, то ли по име­ни кораб­ля <арго­нав­тов>, иска­зив несколь­ко его имя, или от име­ни роди­ны Атридов, — когда он еще это слу­шал, он полу­чил смер­тель­ный удар: Пто­ле­мей пора­зил его сза­ди. Филе­тер, пра­ви­тель Пер­га­ма, сжег Селев­ка, за боль­шие день­ги выпро­сив его тело от Керав­на, а его остан­ки он послал его сыну Антио­ху. Он похо­ро­нил их в Селев­кии у моря и воз­двиг в его честь храм и свя­щен­ный уча­сток, и этот уча­сток назы­ва­ет­ся Ника­то­ри­ем.

64. Отно­си­тель­но Лиси­ма­ха я узнал, что он был в чис­ле лич­ной стра­жи Алек­сандра. Как-то он на боль­шое про­стран­ство бежал рядом с царем; устав, он схва­тил­ся за хвост цар­ско­го коня; он про­дол­жал бежать, хотя он кон­цом цар­ско­го копья полу­чил удар в лоб в кро­ве­нос­ную жилу и поте­рял мно­го кро­ви. За отсут­ст­ви­ем повяз­ки Алек­сандр пере­вя­зал его рану сво­ей диа­де­мой, и диа­де­ма сей­час же вся ста­ла в кро­ви. Пред­ска­за­тель Алек­сандра Ари­стандр, когда Лиси­ма­ха нес­ли в таком виде пред­ска­зал, что этот чело­век будет царем, но цар­ст­во­вать будет с боль­ши­ми труд­но­стя­ми. И дей­ст­ви­тель­но, Лиси­мах поцар­ст­во­вал не мень­ше 40 лет, счи­тая те годы, когда он был сатра­пом, но цар­ст­во­вал с боль­ши­ми труд­но­стя­ми¹⁹. Будучи 70-лет­ним ста­ри­ком, он сам коман­до­вал вой­ском и, сра­жа­ясь, был убит. Вско­ре после него был убит и Селевк. Лежа­щий на зем­ле труп Лиси­ма­ха его домаш­ний пес дол­гое вре­мя охра­нял непри­кос­но­вен­ным от птиц и диких зве­рей, пока Торак из Фар­са­ла не нашел и не похо­ро­нил его. Дру­гие же рас­ска­зы­ва­ют, что его похо­ро­нил Алек­сандр, род­ной сын Лиси­ма­ха, бежав­ший к Селев­ку вслед­ст­вие стра­ха, когда Лиси­мах убил дру­го­го сво­его сына Ага­фок­ла; он разыс­кал тогда его тело, най­дя его глав­ным обра­зом бла­го­да­ря псу, хотя оно уже раз­ло­жи­лось. Его кости род­ные Лиси­ма­ха, гово­рят, поло­жи­ли в сво­ем хра­ме, и этот храм был назван Лиси­ма­хи­ем. Таков был конец каж­до­го из этих царей, очень храб­рых и быв­ших боль­шо­го роста; одно­му было 70 лет, дру­гой был стар­ше на три года, но до самой смер­ти они сра­жа­лись соб­ст­вен­ной рукой.

65. Когда умер Селевк, его пре­ем­ни­ка­ми — при­чем власть над Сири­ей пере­хо­ди­ла от отца к сыну — были сле­дую­щие: пер­вым был выше­на­зван­ный Антиох, влюб­лен­ный в свою маче­ху; он полу­чил про­зви­ще «Сотер» («спа­си­тель»), так как изгнал гала­тов, вторг­нув­ших­ся из Евро­пы в Азию; за ним шел вто­рой — Антиох, родив­ший­ся от это­го бра­ка, кото­ро­му жите­ля­ми Миле­та впер­вые было дано имя «Теос» («бог») за то, что он уни­что­жил у них тира­на Тимар­ха. Но это­го бога жена погу­би­ла ядом. Он имел жен — Лаоди­ку и Бере­ни­ку, по люб­ви и по обру­че­нию… дочь Пто­ле­мея Фила­дель­фа. Лаоди­ка уби­ла его, а за ним и Бере­ни­ку и ее малень­ко­го ребен­ка. Как мсти­тель за это Пто­ле­мей, сын Фила­дель­фа, убил Лаоди­ку, вторг­ся в Сирию и дошел до Вави­ло­на. И пар­фяне нача­ли тогда свое отпа­де­ние, так как цар­ский дом Селев­ков нахо­дил­ся в таком неустрой­стве.

66. После Тео­са царем Сирии был Селевк, сын «бога» и Лаоди­ки, кото­ро­му было про­зви­ще Кал­ли­ник. За Селев­ком сле­до­ва­ли один за дру­гим два его сына по стар­шин­ству лет, Селевк и Антиох. Селевк был боль­ной, немощ­ный и не умев­ший дер­жать в пови­но­ве­нии свое вой­ско. Его при­бли­жен­ные устро­и­ли про­тив него заго­вор и отра­ви­ли его; цар­ст­во­вал он все­го два года. Его брат — тот Антиох, кото­рый полу­чил имя Вели­ко­го, о войне кото­ро­го с рим­ля­на­ми я рас­ска­зы­вал выше. Он цар­ст­во­вал 37 лет. О двух его сыно­вьях, цар­ст­во­вав­ших после него, Селев­ке и Антио­хе, я уже гово­рил рань­ше. Селевк цар­ст­во­вал 12 лет без­де­я­тель­но и сла­бо вслед­ст­вие несча­стья с отцом. Антиох цар­ст­во­вал непол­ных 12 лет; за это вре­мя он взял в плен Арта­к­сия, царя Арме­нии, и ходил вой­ной на шесто­го Пто­ле­мея, кото­рый, как сирота, со сво­им бра­том был под опе­кой. Когда он сто­ял лаге­рем под Алек­сан­дри­ей, к нему явил­ся послом от рим­лян Попи­лий с пись­мен­ным при­ка­зом, гла­сив­шим: «Антиох не дол­жен вое­вать с Пто­ле­ме­я­ми». Когда он про­чел при­каз и ска­зал, что поду­ма­ет, Попи­лий жез­лом очер­тил круг вокруг него и ска­зал: «Думай здесь». Пора­жен­ный этим, царь снял­ся с лаге­ря. Он огра­бил свя­ти­ли­ще Афро­ди­ты в Элим­нах и умер от исто­ще­ния, оста­вив 9-лет­не­го сына, Антио­ха Эвпа­то­ра, как мной рас­ска­за­но и об этом.

67. Была рань­ше речь и об его пре­ем­ни­ке, Демет­рии, как он был залож­ни­ком в Риме и, бежав из сво­его залож­ни­че­ства, стал царем. Он полу­чил от сирий­цев имя «Соте­ра» («спа­си­те­ля»), вто­рым после сына Селев­ка Ника­то­ра. Про­тив него под­нял вос­ста­ние некий Алек­сандр, лож­но заяв­ляв­ший, что он из рода Селев­ка. Пто­ле­мей, царь Егип­та, из-за нена­ви­сти к Демет­рию под­дер­жи­вал его. Демет­рий из-за Пто­ле­мея был лишен пре­сто­ла и умер; но Алек­сандра изгнал Демет­рий, сын это­го Демет­рия Соте­ра, и за то, что он победил чело­ве­ка, неза­кон­но пре­тен­до­вав­ше­го на его род, он был назван сирий­ца­ми «Ника­тор» («победи­тель»); и он был вто­рым после Селев­ка, полу­чив­шим это имя. По при­ме­ру того Селев­ка и он пошел вой­ной на пар­фян, но был взят в плен, жил при дво­ре царя Фра­ата, и царь выдал за него замуж свою сест­ру Родо­гу­ну.

68. При такой анар­хии в цар­ском доме цар­ский раб Дио­дот воз­вел на трон малень­ко­го Алек­сандра, сына Алек­сандра, неза­кон­но выда­вав­ше­го себя за Селев­кида, и доче­ри Пто­ле­мея. Затем он убил это­го ребен­ка и осме­лил­ся сам всту­пить на пре­стол, пере­ме­нив свое имя на Три­фо­на. Но Антиох, брат плен­но­го Демет­рия, узнав на Родо­се о его пле­не­нии, вер­нув­шись с вели­ким трудом в род­ное цар­ство, уби­ва­ет Три­фо­на. И он идет похо­дом на Фра­ата, тре­буя воз­вра­ще­ния бра­та. Фра­ат испу­гал­ся его и ото­слал Демет­рия. Несмот­ря на это, Антиох вторг­ся в Пар­фию, но, потер­пев пора­же­ние, убил себя. Вер­нув­ше­го­ся на пре­стол Демет­рия уби­ла его жена Клео­пат­ра, ковар­но лишив его жиз­ни из-за рев­но­сти к его бра­ку с Родо­гу­ной, из-за чего она уже рань­ше вышла замуж за Антио­ха, бра­та Демет­рия. У нее было два сына от Демет­рия, Селевк и Антиох, кото­ро­му было про­зви­ще Грип, а от Антио­ха — Антиох, кото­ро­го назы­ва­ли Кизик­ским. Из них Гри­па она уже зара­нее посла­ла для вос­пи­та­ния в Афи­ны, а Кизик­ско­го — в Кизик.

69. Селев­ка, кото­рый тот­час же после отца сво­его Демет­рия надел на себя цар­скую диа­де­му, она уби­ла, устро­ив про­тив него заго­вор²⁰, боясь ли мести за ковар­ное убий­ство его отца, или вслед­ст­вие безум­ной нена­ви­сти ко всем. После Селев­ка стал царем Грип; он заста­вил мать выпить то питье, кото­рое она при­гото­ви­ла для него, под­ме­шав яду. Таким обра­зом, нако­нец, она понес­ла заслу­жен­ное нака­за­ние. Но и Грип был достой­ным сыном сво­ей мате­ри: он стал зло­умыш­лять про­тив Кизи­ке­на, хотя и тот был его бра­том по мате­ри. Послед­ний, узнав об этом, пошел на него вой­ной, изгнал его из цар­ства и вме­сто него сам стал царем Сирии. Но и про­тив него, хотя он и при­хо­дил­ся ему дядей, пошел вой­ной Селевк, сын Антио­ха Гри­па, и отнял у него пре­стол. Будучи насиль­ни­ком и ведя себя как жесто­кий тиран, он был за это сожжен наро­дом в гим­на­сии в Кили­кии в горо­де Моп­су­е­стии; его пре­ем­ни­ком был Антиох, сын Кизик­ско­го. Про­тив него стал зло­умыш­лять его род­ст­вен­ник Селевк, но сирий­цы счи­та­ют, что он спас­ся бла­го­да­ря сво­е­му бла­го­че­стию, и поэто­му дали ему про­зви­ще «Бла­го­че­сти­во­го» (его спас­ла гете­ра, влюб­лен­ная в него за его кра­соту); мне же кажет­ся, что сирий­цы дали ему это про­зви­ще в насмеш­ку над ним: этот «Бла­го­че­сти­вый» женил­ся на Селене, кото­рая была заму­жем за отцом его, Кизи­ке­ном, и за дядей его Гри­пом. Тем не менее, попу­ще­ни­ем божьим он был изгнан из сво­его цар­ства Тиг­ра­ном.

70. У его сына, кото­рый был у него от Селе­ны, вос­пи­тан­но­го в Азии и поэто­му полу­чив­ше­го про­зви­ще Ази­ат­ский, Пом­пей отнял сирий­ское цар­ство, как об этом я уже гово­рил; он был 17-м, начи­ная с Селев­ка, царем сирий­цев (я не счи­таю Алек­сандра и сына Алек­сандра, как лже­ца­рей, а рав­но их раба Дио­до­та). Он цар­ст­во­вал, пока Пом­пей был занят в дру­гих местах, все­го один год. Власть Селев­кидов про­дол­жа­лась 230 лет. Если кто хочет учесть вре­мя от Алек­сандра до захва­та Сирии рим­ля­на­ми, надо к 230 годам при­ба­вить еще 14 лет прав­ле­ния Тиг­ра­на.

Вот что я имел ска­зать о македо­ня­нах, цар­ст­во­вав­ших в Сирии; это мож­но счи­тать как бы состав­ля­ю­щим дру­гую кни­гу.