Письма Марка Туллия Цицерона

292. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Брун­ди­сий, 26 нояб­ря 50 г.

1. В Брун­ди­сий мы при­еха­ли за шесть дней до декабрь­ских календ, поль­зу­ясь тем же счаст­ли­вым пла­ва­ни­ем, что и ты; так пре­крас­но для меня.

Этот спон­де­и­че­ский, если захо­чешь, про­дай как свой кому-нибудь из новей­ших¹.

2. Твое здо­ро­вье силь­но тре­во­жит меня; ведь твои пись­ма пока­зы­ва­ют, что ты очень стра­да­ешь. Я же, зная, как ты кре­пок, пред­по­ла­гаю, что есть какая-то силь­ная при­чи­на, кото­рая вынуж­да­ет тебя под­да­вать­ся и чуть ли не сокру­ша­ет тебя. Впро­чем твой Пам­фил ска­зал мне, что одна четы­рех­днев­ная² про­шла и насту­па­ет дру­гая, более лег­кая. Терен­ция же, кото­рая при­бы­ла к воротам Брун­ди­сия как раз в то вре­мя, когда я в гавань, и встре­ти­лась со мной на фору­ме, рас­ска­за­ла, что Луций Пон­ций гово­рил ей в тре­буль­ской усадь­бе, буд­то бы и та про­шла. Если это так, это то, чего я, кля­нусь, силь­нее все­го желаю и это­го ты, наде­юсь, достиг сво­им бла­го­ра­зу­ми­ем и воз­дер­жан­но­стью.

3. Пере­хо­жу к тво­им пись­мам, кото­рых я в одно вре­мя полу­чил шесть сотен, — одно при­ят­нее дру­го­го; по край­ней мере, те, что напи­са­ны тво­ей рукой. Руку Алек­сида я любил, пото­му что она так близ­ко напо­ми­на­ла твой почерк; не любил, пото­му что она ука­зы­ва­ла на твое нездо­ро­вье. Так как было упо­мя­ну­то о нем, ска­жу, что я оста­вил в Пат­рах боль­ным Тиро­на, моло­до­го чело­ве­ка, как ты зна­ешь, и, если хочешь, при­бавь — чест­но­го. Ниче­го луч­ше­го я не видел. И вот, я горь­ко пере­но­шу раз­лу­ку, и хотя он, каза­лось, не в тяже­лом состо­я­нии, тем не менее я вол­но­вал­ся и воз­ла­гаю вели­чай­шую надеж­ду на забот­ли­вость Мания Курия, о кото­рой Тирон мне писал и сооб­щил мно­гое. Курий же почув­ст­во­вал сам, как ты хочешь, чтобы он был любим мной, и это очень обра­до­ва­ло меня. И кля­нусь, в этом чело­ве­ке есть при­род­ная обхо­ди­тель­ность, кото­рую лег­ко полю­бить. Я уво­жу его заве­ща­ние, скреп­лен­ное печа­тя­ми тро­их Цице­ро­нов и пре­тор­ской когор­ты. Он объ­явил тебя наслед­ни­ком все­го иму­ще­ства, меня — чет­вер­той части. В Акции на Кор­ки­ре³ Алек­си­он бога­то ода­рил меня. Вос­пре­пят­ст­во­вать Квин­ту Цице­ро­ну посе­тить Фиа­мид не было воз­мож­но­сти.

4. Я дово­лен, что ты полу­ча­ешь отра­ду от сво­ей доч­ки и согла­ша­ешь­ся с тем, что жела­ние иметь детей есте­ствен­но. Пра­во, если это­го нет, то у чело­ве­ка не может быть ника­кой при­род­ной свя­зи с чело­ве­ком, а с ее уни­что­же­ни­ем уни­что­жа­ет­ся общ­ность жиз­ни. «Да будет хоро­ший исход!» — гово­рит Кар­не­ад⁴; это — дур­но, но все-таки разум­нее, чем наш Луций и Патрон⁵, кото­рые все отно­ся к себе, счи­та­ют, что нико­гда ниче­го не дела­ет­ся для дру­го­го, и утвер­ждая, что бла­гим мужем сле­ду­ет быть для того, чтобы не тер­петь бед, а не пото­му, что это хоро­шо от при­ро­ды; не пони­ма­ют, что гово­рят о хит­ром чело­ве­ке, а не о бла­гом муже. Но это, пола­гаю, есть в тех кни­гах⁶, рас­хва­ли­вая кото­рые, ты при­ба­вил мне силы духа.

5. Воз­вра­ща­юсь к делу. Как ждал я пись­ма, кото­рое ты, по тво­им сло­вам, дал Филок­се­ну! Ведь ты напи­сал, что в нем есть о речи Пом­пея в Неа­по­ле. Патрон вру­чил мне его в Брун­ди­сии; полу­чил он его, пола­гаю я, в Кор­ки­ре. Ничто не мог­ло быть при­ят­нее. В нем было о поло­же­нии государ­ства, о мне­нии, кото­ро­го этот муж дер­жит­ся насчет моей непод­куп­но­сти, о бла­го­во­ле­нии, какое он про­явил в той речи, про­из­не­сен­ной насчет три­ум­фа. Одна­ко вот самое при­ят­ное: я понял, что ты к нему явил­ся, чтобы выяс­нить его отно­ше­ние ко мне. Это ока­за­лось для меня самым при­ят­ным.

6. Что же каса­ет­ся три­ум­фа, то я нико­гда не испы­ты­вал страст­но­го жела­ния до бес­со­вест­ней­ше­го пись­ма Бибу­ла, за кото­рым с вели­кой тор­же­ст­вен­но­стью после­до­ва­ло моле­ние⁷. Будь им совер­ше­но то, о чем он напи­сал, я радо­вал­ся бы и спо­соб­ст­во­вал поче­ту. Но чтобы тот, кто ни ногой за ворота, пока враг был по эту сто­ро­ну Евфра­та, был воз­ве­ли­чен поче­стя­ми, а я, на чье вой­ско воз­ла­га­ло надеж­ду его вой­ско, не достиг того же, — бес­че­стье для нас, для нас, гово­рю, при­со­еди­няя тебя. Поэто­му испро­бую все и, как наде­юсь, достиг­ну. Если бы ты был здо­ров, для меня кое-что уже было бы надеж­ным. Но, наде­юсь, ты будешь здо­ров.

7. За дол­жок Нуме­рию я очень обя­зан тебе. Что выска­зал Гор­тен­сий, хочу я знать, — что выска­зы­ва­ет Катон; во вся­ком слу­чае, он по отно­ше­нию ко мне был позор­но недоб­ро­же­ла­те­лен: он засвиде­тель­ст­во­вал мою непод­куп­ность, спра­вед­ли­вость, мяг­кость, доб­ро­со­вест­ность, о чем я не про­сил; чего я тре­бо­вал, в том отка­зал⁸. Как Цезарь в том пись­ме, в кото­ром он меня поздрав­ля­ет и обе­ща­ет все, весе­лит­ся по пово­ду неспра­вед­ли­во­сти небла­го­дар­ней­ше­го по отно­ше­нию ко мне Като­на! И он же Бибу­лу — два­дца­ти­днев­ные⁹. Про­сти меня: не могу пере­не­сти это и не пере­не­су.

8. Очень хочу отве­тить на все твои пись­ма, но нет необ­хо­ди­мо­сти: ведь вско­ре уви­жу тебя. Все-таки одно, о Хри­сип­пе; ведь тому, дру­го­му, поден­щи­ку, я мень­ше уди­вил­ся; тем не менее нет ниче­го более нечест­но­го даже, чем он. Но чтобы Хри­сипп, кото­ро­го я за какие-то кро­хи обра­зо­ва­ния охот­но видел, отно­сил­ся с поче­том, поки­нул маль­чи­ка без мое­го ведо­ма! Умал­чи­ваю о мно­гом дру­гом, о чем узнаю, умал­чи­ваю о воров­стве; не мирюсь с побе­гом, кото­рый пока­зал­ся мне наи­боль­шим пре­ступ­ле­ни­ем. Поэто­му я вос­поль­зо­вал­ся тем ста­рым поло­же­ни­ем, по пре­да­нию, пре­то­ра Дру­за¹⁰, — о том, кто, став сво­бод­ным, не дал той же клят­вы; я заявил, что не при­зна­вал тех сво­бод­ны­ми, тем более, что никто не при­сут­ст­во­вал, кто мог бы по пра­ви­лам защи­тить их в суде¹¹. Ты при­мешь это так, как тебе будет угод­но; я согла­шусь с тобой.

На одно крас­но­ре­чи­вей­шее твое пись­мо я не отве­тил — на то, в кото­ром гово­рит­ся об опас­но­стях для государ­ства: что мне было писать в ответ? Я был очень встре­во­жен. Но пар­фяне¹², кото­рые неожи­дан­но оста­ви­ли Бибу­ла полу­жи­вым, застав­ля­ют меня ниче­го осо­бен­но не боять­ся.