Речи

Речь в защиту поэта Авла Лициния Архия

[В суде, 62 г. до н. э.]

Поэт Архий, родом из Антио­хии, уже в моло­до­сти при­об­рел извест­ность сво­ей спо­соб­но­стью импро­ви­зи­ро­вать. Посе­тив ряд горо­дов южной Ита­лии (Тарент, Регий, Неа­поль), где он полу­чил пра­ва почет­но­го граж­дан­ства, Архий в 102 г. посе­лил­ся в Риме, где ему покро­ви­тель­ст­во­ва­ла знать, в част­но­сти Лици­нии Лукул­лы. Неза­дол­го до Ита­лий­ской вой­ны он выехал вме­сте с моло­дым Мар­ком Лукул­лом в Сици­лию, а на обрат­ном пути заез­жал в союз­ный город Герак­лею, где, по всей веро­ят­но­сти, жил в изгна­нии отец Мар­ка Лукул­ла. В Герак­лее Архий полу­чил пра­ва граж­дан­ства. После того как в 89 г. был при­нят пред­ло­жен­ный три­бу­на­ми Мар­ком Плав­ци­ем Силь­ва­ном и Гаем Папи­ри­ем Кар­бо­ном закон о пре­до­став­ле­нии прав рим­ско­го граж­дан­ства жите­лям союз­ных горо­дов, Архий заявил пре­то­ру Квин­ту Метел­лу Пию о сво­ем жела­нии полу­чить пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства и был вне­сен в спис­ки рим­ских граж­дан под име­нем Авла Лици­ния Архия.

Во вре­мя цен­за 86 г., как и во вре­мя цен­за 70 г., Архий отсут­ст­во­вал, сопро­вож­дая Луция Лукул­ла: в 86 г. во вре­мя его кве­сту­ры в Азии, в 70 г. во вре­мя вой­ны с Мит­ри­да­том. То, что Архий ни разу не про­хо­дил цен­за, поз­во­ли­ло неко­е­му Грат­тию обви­нить его в неза­кон­ном при­сво­е­нии прав рим­ско­го граж­дан­ства, что кара­лось изгна­ни­ем на осно­ва­нии Папи­е­ва зако­на 65 г. Воз­мож­но, что Грат­тий дей­ст­во­вал по ука­за­нию сто­рон­ни­ков Пом­пея, высту­пав­ших про­тив Лукул­лов. Пред­седа­те­лем суда был пре­тор Квинт Цице­рон, млад­ший брат ора­то­ра. Архия защи­щал Марк Цице­рон. Согла­сие про­слав­лен­но­го ора­то­ра и кон­су­ля­ра взять на себя защи­ту поэта-гре­ка объ­яс­ня­ли по-раз­но­му: 1) рас­че­та­ми Цице­ро­на на то, что Архий опи­шет в сти­хах его кон­суль­ство; 2) воз­мож­но­стью высту­пить с речью в духе эпидик­ти­че­ско­го крас­но­ре­чия; 3) осо­бен­но­стя­ми поли­ти­че­ско­го поло­же­ния Цице­ро­на в 62 г., когда его надеж­ды играть важ­ную поли­ти­че­скую роль так­же и после кон­суль­ства не оправ­да­лись и он начал отво­дить себе роль совет­чи­ка при Пом­пее; под­чер­ки­вая в сво­ей речи зна­че­ние наук и поэ­зии и, тем самым, зна­че­ние уче­ных и поэтов, ора­тор кос­вен­но обра­щал вни­ма­ние на свою воз­мож­ную роль в поли­ти­че­ской жиз­ни. Про­цесс окон­чил­ся оправ­да­ни­ем Архия. Его эпи­че­ские про­из­веде­ния до нас не дошли. В гре­че­ской (Пала­тин­ской) анто­ло­гии содер­жит­ся 35 эпи­грамм, при­пи­сы­вае­мых Архию; явля­ет­ся ли их авто­ром под­за­щит­ный Цице­ро­на, не уста­нов­ле­но. См. пись­ма Fam., V, 7 (XV); Att, I, 16, 15 (XXII).

(I, 1) Если я в какой-то мере, судьи, обла­даю при­род­ным даром сло­ва (его незна­чи­тель­ность я при­знаю), или навы­ком в про­из­не­се­нии речей (в чем не отри­цаю неко­то­рой сво­ей под­готов­ки), или зна­ни­ем суще­ства имен­но это­го дела, осно­ван­ным на заня­ти­ях и на изу­че­нии самых высо­ких наук (чему я, созна­юсь, не был чужд ни в одну пору сво­ей жиз­ни), то Авл Лици­ний¹, пожа­луй, более, чем кто-либо дру­гой, дол­жен, мож­но ска­зать, с пол­ным пра­вом потре­бо­вать от меня пло­дов все­го это­го. Ибо, насколь­ко мой ум может охва­тить минув­шую жизнь и пре­дать­ся вос­по­ми­на­ни­ям об отда­лен­ном дет­стве, я, воз­вра­ща­ясь мыс­лью к тем вре­ме­нам, вижу, что имен­но он пер­вый про­будил во мне жела­ние избрать эти заня­тия и всту­пить на этот путь. И если мой дар сло­ва, сло­жив­ший­ся бла­го­да­ря его сове­там и настав­ле­ни­ям, неко­то­рым людям ино­гда при­но­сил спа­се­ние, то ему само­му, от кото­ро­го я полу­чил то, чем я могу помо­гать одним и охра­нять дру­гих, я, насколь­ко это зави­сит от меня, конеч­но, дол­жен нести помощь и спа­се­ние. (2) А дабы никто не удив­лял­ся этим моим сло­вам, так как Авл Лици­ний, могут ска­зать, обла­да­ет неким иным даром, а не зна­ни­ем ора­тор­ско­го искус­ства или уме­ни­ем гово­рить, я ска­жу, что и я нико­гда не был все­це­ло пре­дан одно­му толь­ко это­му заня­тию². Ведь все нау­ки, вос­пи­ты­ваю­щие про­све­щен­но­го чело­ве­ка, как бы сцеп­ле­ны меж­ду собой общи­ми зве­нья­ми и в какой-то мере род­ст­вен­ны одна дру­гой. (II, 3) Но для того, чтобы нико­му из вас не пока­за­лось стран­ным, что в вопро­се, раз­би­рае­мом на осно­ва­нии зако­нов, и в уго­лов­ном суде, когда дело слу­ша­ет­ся в при­сут­ст­вии пре­то­ра рим­ско­го наро­да, в высо­кой сте­пе­ни выдаю­ще­го­ся мужа, и перед стро­жай­ши­ми судья­ми, при таком огром­ном сте­че­нии людей, я при­бе­гаю к подоб­но­му роду крас­но­ре­чия, чуж­до­му не толь­ко обы­ча­ям, при­ня­тым в суде, но даже и речам на фору­ме, я про­шу вас ока­зать мне в насто­я­щем деле, имея в виду лич­ность обви­ня­е­мо­го, вот какое снис­хож­де­ние, для вас, наде­юсь, не тягост­ное. В моей речи в защи­ту выдаю­ще­го­ся поэта и обра­зо­ван­ней­ше­го чело­ве­ка при таком сте­че­нии про­све­щен­ней­ших людей, при вашей доб­ро­те, нако­нец, при этом пре­то­ре, вер­ша­щем суд, поз­воль­те мне выска­зать­ся несколь­ко сво­бод­нее о заня­ти­ях, свя­зан­ных с про­све­ще­ни­ем и лите­ра­ту­рой, и, гово­ря о таком чело­ве­ке, кото­рый, будучи далек от обще­ст­вен­ных дел и зани­ма­ясь лите­ра­ту­рой, не име­ет опы­та в судеб­ных делах и не под­вер­гал­ся опас­но­стям, при­бег­нуть к ново­му и, мож­но ска­зать, необыч­но­му роду крас­но­ре­чия.

(4) Если я почув­ст­вую, что вы охот­но пре­до­став­ля­е­те мне эту воз­мож­ность, то я, конеч­но, достиг­ну того, что вы при­зна­е­те при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь Авла Лици­ния не толь­ко не под­ле­жа­щим исклю­че­нию из чис­ла граж­дан — коль ско­ро он дей­ст­ви­тель­но явля­ет­ся граж­да­ни­ном, — но реши­те, что если бы даже он им не был, его сле­до­ва­ло бы при­нять в их чис­ло.

(III) Ведь Архию, как толь­ко он вышел из дет­ско­го воз­рас­та и после изу­че­ния наук, кото­рые под­готов­ля­ют детей к вос­при­я­тию про­све­ще­ния³, обра­тил­ся к заня­тию писа­те­ля, уда­лось вско­ре пре­взой­ти всех сла­вой сво­его даро­ва­ния сна­ча­ла в Антио­хии (там он родил­ся в знат­ной семье), в горо­де, неко­гда слав­ном и бога­том, где было мно­же­ство уче­ней­ших людей и про­цве­та­ли бла­го­род­ней­шие нау­ки. Впо­след­ст­вии в дру­гих обла­стях Азии и во всей Гре­ции его посе­ще­ния при­вле­ка­ли к себе вни­ма­ние, при­чем от него ожи­да­ли боль­ше­го, чем веща­ла мол­ва, а по при­езде его изум­ля­лись ему боль­ше, чем обе­ща­ло ожи­да­ние. (5) В ту пору в Ита­лии⁴ были широ­ко рас­про­стра­не­ны искус­ства и уче­ния Гре­ции, и в Лации к этим заня­ти­ям отно­си­лись тогда более горя­чо, чем отно­сят­ся к ним теперь в тех же самых горо­дах, да и здесь, в Риме, ими не пре­не­бре­га­ли — ведь в государ­стве в то вре­мя цари­ло спо­кой­ст­вие⁵. Поэто­му и жите­ли Тарен­та, и жите­ли Регия, и жите­ли Неа­по­ля даро­ва­ли Архию пра­ва граж­дан­ства⁶ и дру­гие награ­ды; все те, кто сколь­ко-нибудь мог оце­нить даро­ва­ние, при­зна­ва­ли его достой­ным зна­ком­ства и уз госте­при­им­ства⁷. Когда он, бла­го­да­ря столь широ­ко рас­про­стра­нив­шей­ся мол­ве о нем, уже стал изве­стен заоч­но, он при­ехал в Рим в кон­суль­ство Мария и Кату­ла⁸. Вна­ча­ле он еще застал тех кон­су­лов, из кото­рых один мог ему пре­до­ста­вить для опи­са­ния вели­чай­шие дея­ния, а дру­гой — наряду с подви­га­ми — пода­рить его сво­им вни­ма­ни­ем зна­то­ка. Хотя Архий тогда еще носил пре­тек­сту⁹, Лукул­лы¹⁰ тот­час при­ня­ли его в свой дом; одна­ко не толь­ко сво­е­му лите­ра­тур­но­му даро­ва­нию, но и сво­им при­род­ным каче­ствам и сво­им досто­ин­ствам он был обя­зан тем, что тот самый дом, кото­рый пер­вым бла­го­склон­но его при­нял в его юно­сти, оста­ет­ся самым близ­ким ему в его ста­ро­сти. (6) В то вре­мя Архий поль­зо­вал­ся рас­по­ло­же­ни­ем зна­ме­ни­то­го Квин­та Метел­ла Нуми­дий­ско­го и сына его Пия¹¹; его слу­шал Марк Эми­лий¹²; он общал­ся с Квин­та­ми Кату­ла­ми, отцом и сыном¹³, поль­зо­вал­ся ува­же­ни­ем Луция Крас­са¹⁴. Что же каса­ет­ся Лукул­лов, Дру­са¹⁵, Окта­ви­ев¹⁶, Като­на¹⁷ и все­го дома Гор­тен­си­ев¹⁸, то они, посто­ян­но близ­ко обща­ясь с Архи­ем, ока­зы­ва­ли ему вели­чай­ший почет, при­чем к нему отно­си­лись с вни­ма­ни­ем не толь­ко те, кто дей­ст­ви­тель­но стре­мил­ся что-либо вос­при­нять и услы­шать от него, но так­же и те, кто, пожа­луй, при­тво­рял­ся, что хочет это­го.

(IV) Меж­ду тем, по исте­че­нии доволь­но дол­го­го сро­ка, после того как Архий выез­жал в Сици­лию вме­сте с Мар­ком Лукул­лом¹⁹, он, воз­вра­ща­ясь из этой же про­вин­ции вме­сте с тем же Лукул­лом, при­ехал в Герак­лею. Так как эта город­ская общи­на поль­зо­ва­лась широ­ки­ми пра­ва­ми на осно­ва­нии союз­но­го дого­во­ра²⁰, то он захо­тел полу­чить в ней пра­ва граж­дан­ства и исхо­да­тай­ст­во­вал их тогда у герак­ле­ян как бла­го­да­ря тому, что его само­го сочли достой­ным это­го, так и бла­го­да­ря авто­ри­те­ту и вли­я­нию Лукул­ла. (7) На осно­ва­нии зако­на Силь­ва­на и Кар­бо­на²¹ пра­ва граж­дан­ства были даны «вся­ко­му, кто был при­пи­сан к союз­ной город­ской общине, кто имел свое место­жи­тель­ство в Ита­лии тогда, когда про­во­дил­ся закон, и кто в шести­де­ся­ти­днев­ный срок заявил об этом пре­то­ру…». Так как Архий жил в Риме уже мно­го лет, он и подал заяв­ле­ние сво­е­му бли­жай­ше­му дру­гу пре­то­ру Квин­ту Метел­лу.

(8) Если дело идет толь­ко о пра­вах граж­дан­ства²² и о законе, то я ниче­го боль­ше не ска­жу — дело рас­смот­ре­но. И прав­да, что из это­го мож­но оспа­ри­вать, Грат­тий? Ста­нешь ли ты отри­цать, что он был при­пи­сан к Герак­лее? Здесь нахо­дит­ся весь­ма вли­я­тель­ный, доб­ро­со­вест­ный и чест­ный муж — Марк Лукулл; он утвер­жда­ет, что он не пред­по­ла­га­ет, а зна­ет досто­вер­но, не руко­во­дит­ся слу­ха­ми, а верит сво­им гла­зам, не толь­ко при­сут­ст­во­вал при этом деле, но и при­ни­мал в нем живое уча­стие. Здесь нахо­дят­ся послан­цы из Герак­леи, знат­ней­шие люди; они при­бы­ли на этот суд с пол­но­мо­чи­я­ми и со свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми от име­ни общи­ны²³; они утвер­жда­ют, что Архий при­пи­сан к общине Герак­лее. И ты еще тре­бу­ешь офи­ци­аль­ные спис­ки герак­ле­ян, уни­что­жен­ные, как все мы зна­ем, пожа­ром в архи­ве во вре­мя Ита­лий­ской вой­ны²⁴. Но смеш­но на то, чем мы рас­по­ла­га­ем, ничем не отве­чать; тре­бо­вать того, чем мы рас­по­ла­гать не можем; мол­чать о свиде­тель­ствах людей и тре­бо­вать пись­мен­ных свиде­тельств; рас­по­ла­гая клят­вен­ным пока­за­ни­ем про­слав­лен­но­го мужа, клят­вой и заве­ре­ни­ем чест­ней­ше­го муни­ци­пия²⁵, отвер­гать то, что не может быть иска­же­но, а пред­став­ле­ния спис­ков, кото­рые, как ты сам гово­ришь, обыч­но под­де­лы­ва­ют­ся, тре­бо­вать. (9) Неуже­ли нель­зя счи­тать жите­лем Рима того, кто за столь­ко лет до даро­ва­ния ему прав граж­дан­ства избрал Рим, чтобы свя­зать с ним все свои дела и всю свою судь­бу? Или он не делал заяв­ле­ния? Да нет же, он его сде­лал, его внес­ли в спис­ки, кото­рые, на осно­ва­нии заяв­ле­ния, сде­лан­но­го перед кол­ле­ги­ей пре­то­ров, одни толь­ко и явля­ют­ся под­лин­ны­ми офи­ци­аль­ны­ми спис­ка­ми.

(V) В то вре­мя как спис­ки Аппия²⁶, как гово­ри­ли, хра­ни­лись несколь­ко небреж­но, а к спис­кам Габи­ния²⁷ — вслед­ст­вие его нена­деж­но­сти, пока он еще ни в чем не про­ви­нил­ся, и ввиду несча­стья, кото­рое постиг­ло его после осуж­де­ния, — какое бы то ни было дове­рие было утра­че­но, Метелл, чест­ней­ший и доб­ро­со­вест­ней­ший чело­век, был столь забот­лив, что явил­ся к пре­то­ру Луцию Лен­ту­лу²⁸ и к судьям и заявил, что он сму­щен обна­ру­жен­ным им исправ­ле­ни­ем одно­го име­ни. И вот, в этих спис­ках ника­ко­го исправ­ле­ния, касаю­ще­го­ся име­ни Авла Лици­ния, вы не види­те. (10) Коль ско­ро это так, какие же у вас осно­ва­ния сомне­вать­ся в его граж­дан­ских пра­вах, осо­бен­но после того, как он был при­пи­сан так­же и к дру­гим общи­нам? И прав­да, мно­гим зауряд­ным людям, не имев­шим ника­ко­го ремес­ла или зани­маю­щим­ся каким-либо низ­ким ремеслом, пра­ва граж­дан­ства в Гре­ции пре­до­став­ля­лись неохот­но; но неуже­ли регий­цы, или локрий­цы, или неа­по­ли­тан­цы, или тарен­тин­цы, кото­рые неред­ко награж­да­ли пра­ва­ми граж­дан­ства акте­ров, высту­пав­ших на сцене²⁹, отка­за­лись бы Авла Лици­ния, увен­чан­но­го выс­шей сла­вой даро­ва­ния, награ­дить тем же? Как? Меж­ду тем, как иные, не гово­рю уже — после пре­до­став­ле­ния прав граж­дан­ства³⁰, но даже после изда­ния Папи­е­ва зако­на тем или иным спо­со­бом про­кра­лись в спис­ке этих муни­ци­пи­ев, Авл Лици­ний, кото­рый не ссы­ла­ет­ся даже на те спис­ки, куда он вне­сен, — так как он все­гда хотел быть герак­ле­я­ни­ном — будет исклю­чен?

(11) Ты тре­бу­ешь наши цен­зор­ские спис­ки; по-види­мо­му, так; слов­но нико­му не извест­но, что при послед­них цен­зо­рах³¹ Авл Лици­ний был при вой­ске вме­сте с про­слав­лен­ным импе­ра­то­ром³² Луци­ем Лукул­лом; при пред­по­след­них³³ он был с ним же (тот был тогда кве­сто­ром в Азии), при пер­вых³⁴ — при Юлии и Крас­се — ценз наро­да вовсе не про­из­во­дил­ся. Но ведь ценз сам по себе еще не под­твер­жда­ет прав граж­дан­ства, а толь­ко ука­зы­ва­ет, что чело­век, кото­рый под­верг­ся цен­зу, тем самым уже тогда вел себя как граж­да­нин; меж­ду тем Авл Лици­ний, кото­ро­го ты обви­ня­ешь в том, что он, даже по его соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, не обла­дал пра­ва­ми рим­ских граж­дан, в те вре­ме­на не раз состав­лял заве­ща­ние в соот­вет­ст­вии с наши­ми зако­на­ми и полу­чал наслед­ство от рим­ских граж­дан³⁵, его имя было сооб­ще­но в эра­рий³⁶ про­кон­су­лом Луци­ем Лукул­лом в чис­ле имен лиц, заслу­жив­ших награ­ду³⁷. (VI) Ищи дока­за­тельств, если можешь; нико­гда не будет он изоб­ли­чен — ни на осно­ва­нии сво­его соб­ст­вен­но­го при­зна­ния, ни на осно­ва­нии при­зна­ния его дру­зей.

(12) Ты спро­сишь меня, Грат­тий, поче­му так по душе мне Авл Лици­ний; пото­му что он нам дарит то, бла­го­да­ря чему отды­ха­ет ум после шума на фору­ме, что лас­ка­ет наш слух, утом­лен­ный пре­пи­ра­тель­ства­ми. Или ты, быть может, дума­ешь, что мы можем знать, что́ имен­но нам гово­рить изо дня в день при таком боль­шом раз­но­об­ра­зии вопро­сов, если мы не будем совер­шен­ст­во­вать свой ум нау­кой, или же что наш ум может выно­сить такое напря­же­ние, если мы не будем давать ему отды­ха опять-таки в виде той же нау­ки? Я, во вся­ком слу­чае, созна­юсь в сво­ей пре­дан­но­сти этим заня­ти­ям. Пусть будет стыд­но дру­гим, если кто-нибудь настоль­ко углу­бил­ся в лите­ра­ту­ру, что уже не в состо­я­нии ни извлечь из нее что-либо для общей поль­зы, ни пред­ста­вить что-нибудь для все­об­ще­го обо­зре­ния. Но поче­му сты­дить­ся это­го мне, судьи, если я в тече­ние столь­ких лет веду такой образ жиз­ни, что не было слу­чая, когда жела­ние отды­ха отвлек­ло бы меня от ока­за­ния помо­щи кому бы то ни было — при гро­зив­шей ли ему опас­но­сти или для защи­ты его инте­ре­сов, — когда стрем­ле­ние к наслаж­де­нию откло­ни­ло бы меня от мое­го пути, нако­нец, когда, желая поспать подоль­ше, я опоздал бы? (13) Так кто же может пори­цать меня и кто впра­ве на меня него­до­вать, если столь­ко вре­ме­ни, сколь­ко дру­гим людям пре­до­став­ля­ет­ся для заня­тий лич­ны­ми дела­ми, для празд­но­ва­ния тор­же­ст­вен­ных дней игр, для дру­гих удо­воль­ст­вий и непо­сред­ст­вен­но для отды­ха души и тела, сколь­ко дру­гие уде­ля­ют рано начи­наю­щим­ся пируш­кам, нако­нец, игре в кости и в мяч³⁸, я лич­но буду тра­тить на заня­тия нау­ка­ми, посто­ян­но к ним воз­вра­ща­ясь? И тем более сле­ду­ет пре­до­ста­вить мне такую воз­мож­ность, что бла­го­да­ря этим заня­ти­ям так­же совер­шен­ст­ву­ет­ся мое крас­но­ре­чие, кото­рое, како­во бы оно ни было, нико­гда не изме­ня­ло моим дру­зьям, нахо­див­шим­ся в опас­ном поло­же­нии. Если оно и кажет­ся кому-нибудь незна­чи­тель­ным, то я, во вся­ком слу­чае, пони­маю, из како­го источ­ни­ка мне чер­пать то, что выше все­го.

(14) Ведь если бы я в юно­сти, под вли­я­ни­ем настав­ле­ний мно­гих людей и мно­гих лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний, не вну­шил себе, что в жиз­ни надо уси­лен­но стре­мить­ся толь­ко к сла­ве и поче­стям, а пре­сле­дуя эту цель — пре­зи­рать все телес­ные муки, все опас­но­сти, гро­зя­щие смер­тью и изгна­ни­ем, то я нико­гда бы не бро­сил­ся, ради ваше­го спа­се­ния, в столь мно­го­чис­лен­ные и в столь жесто­кие бит­вы и не стал бы под­вер­гать­ся еже­днев­ным напа­де­ни­ям бес­чест­ных людей. Но таких при­ме­ров пол­ны все кни­ги, пол­ны все выска­зы­ва­ния муд­ре­цов, пол­на ста­ри­на; все это было бы скры­то во мра­ке, если бы это­го не оза­рил свет лите­ра­ту­ры. Бес­чис­лен­ные обра­зы храб­рей­ших мужей, создан­ные не толь­ко для любо­ва­ния ими, но и для под­ра­жа­ния им, оста­ви­ли нам гре­че­ские и латин­ские писа­те­ли! Все­гда видя их перед собой во вре­мя сво­его управ­ле­ния государ­ст­вом, я вос­пи­ты­вал свое серд­це и ум одним лишь раз­мыш­ле­ни­ем о выдаю­щих­ся людях.

(VII, 15) Кто-нибудь спро­сит: «Что же? А раз­ве имен­но те выдаю­щи­е­ся мужи, о чьих доб­лест­ных делах рас­ска­за­но в лите­ра­ту­ре, полу­чи­ли то самое обра­зо­ва­ние, кото­рое ты пре­воз­но­сишь похва­ла­ми?» Это труд­но утвер­ждать насчет всех, но все же я хоро­шо знаю, что мне отве­тить. Я знаю, что было мно­го людей выдаю­щих­ся душев­ных качеств и доб­ле­сти, что они сами по себе, без обра­зо­ва­ния, мож­но ска­зать, в силу сво­их при­рож­ден­ных как бы боже­ст­вен­ных свойств, были воз­держ­ны и стро­ги. Я даже добав­лю: при­род­ные каче­ства без обра­зо­ва­ния вели к сла­ве чаще, чем обра­зо­ва­ние без при­род­ных качеств. Но я все-таки наста­и­ваю, что вся­кий раз, когда к выдаю­щим­ся и бле­стя­щим при­род­ным каче­ствам при­со­еди­ня­ют­ся некое разум­ное нача­ло и про­све­ще­ние, полу­чае­мое от нау­ки, обыч­но воз­ни­ка­ет нечто пре­вос­ход­ное и заме­ча­тель­ное. (16) Из чис­ла таких людей был тот чело­век, кото­ро­го виде­ли наши отцы, — боже­ст­вен­ный Пуб­лий Афри­кан­ский; из их чис­ла были Гай Лелий, Луций Фурий³⁹, самые уме­рен­ные и самые воз­держ­ные люди; из их чис­ла был храб­рей­ший и по тем вре­ме­нам обра­зо­ван­ней­ший муж, ста­рец Марк Катон⁴⁰. Если бы лите­ра­ту­ра не помо­га­ла им про­ник­нуть­ся доб­ле­стью и вос­пи­тать ее в себе, они к ней, конеч­но, нико­гда бы не обра­ти­лись. И даже если бы пло­ды заня­тий нау­ка­ми не были столь явны и если бы даже в этих заня­ти­ях люди иска­ли толь­ко удо­воль­ст­вия, все же вы, я думаю, при­зна­ли бы такое направ­ле­ние ума самым достой­ным и бла­го­род­ным. Ведь дру­гие заня­тия годят­ся не для всех вре­мен, не для всех воз­рас­тов, не во всех слу­ча­ях, а эти заня­тия вос­пи­ты­ва­ют юность, весе­лят ста­рость, при счаст­ли­вых обсто­я­тель­ствах слу­жат укра­ше­ни­ем, при несчаст­ли­вых — при­бе­жи­щем и уте­ше­ни­ем, раду­ют на родине, не обре­ме­ня­ют на чуж­бине, бодр­ст­ву­ют вме­сте с нами по ночам, стран­ст­ву­ют с нами и живут с нами в деревне.

(VIII, 17) Но если бы мы сами не мог­ли ни постичь их, ни наслаж­дать­ся, вос­при­ни­мая их сво­им умом, мы все же долж­ны были бы вос­хи­щать­ся ими, даже видя их досто­я­ни­ем дру­гих. Кто из нас ока­зал­ся настоль­ко гру­бым и черст­вым чело­ве­ком, что его не взвол­но­ва­ла недав­няя смерть Рос­ция?⁴¹ Хотя он и умер ста­ри­ком, все же, ввиду сво­его выдаю­ще­го­ся искус­ства и изя­ще­ства игры, он, каза­лось, вооб­ще не дол­жен был бы уми­рать. И если Рос­ций снис­кал нашу все­об­щую и глу­бо­кую любовь сво­и­ми живы­ми тело­дви­же­ни­я­ми, то неуже­ли мы пре­не­бре­жем неве­ро­ят­ной живо­стью дви­же­ний души и быст­ро­той ума? (18) Сколь­ко раз видел я, судьи, как при­сут­ст­ву­ю­щий здесь Архий — вос­поль­зу­юсь вашей бла­го­склон­но­стью, раз вы так вни­ма­тель­но слу­ша­е­те эту мою необыч­ную речь, — сколь­ко раз видел я, как он, не запи­сав ни одной бук­вы, про­из­но­сил без под­готов­ки боль­шое чис­ло пре­крас­ных сти­хов имен­но о собы­ти­ях, кото­рые тогда про­ис­хо­ди­ли; сколь­ко раз, когда его вызы­ва­ли для повто­ре­ния, он гово­рил о том же, изме­нив сло­ва и обо­роты речи! Что же каса­ет­ся напи­сан­но­го им после тща­тель­но­го раз­мыш­ле­ния, то оно, как я видел, встре­ча­ло боль­шое одоб­ре­ние; он дости­гал сла­вы, рав­ной сла­ве писа­те­лей древ­но­сти. Его ли мне не любить, им ли не вос­хи­щать­ся, его ли не счи­тать заслу­жи­ваю­щим защи­ты любым спо­со­бом? Ведь мы узна­ли от выдаю­щих­ся и обра­зо­ван­ней­ших людей, что заня­тия дру­ги­ми пред­ме­та­ми осно­вы­ва­ют­ся на изу­че­нии, на настав­ле­ни­ях и на нау­ке; поэт же обла­да­ет сво­ей мощью от при­ро­ды, он воз­буж­да­ет­ся сила­ми сво­его ума и как бы испол­ня­ет­ся боже­ст­вен­но­го духа. Поэто­му наш зна­ме­ни­тый Энний⁴² спра­вед­ли­во назы­ва­ет поэтов свя­щен­ны­ми, так как они кажут­ся пре­по­ру­чен­ны­ми нам как мило­сти­вый дар богов. (19) Да будет поэто­му у вас, судьи, у обра­зо­ван­ней­ших людей, свя­щен­но это имя — «поэт», кото­рое даже в вар­вар­ских стра­нах нико­гда не под­вер­га­лось оскорб­ле­ни­ям. Ска­лы и пусты­ни откли­ка­ют­ся на звук голо­са, дикие зве­ри часто под­да­ют­ся дей­ст­вию пения и зами­ра­ют на месте⁴³; а нас, вос­пи­тан­ных на пре­крас­ней­ших образ­цах, не взвол­ну­ет голос поэта? Жите­ли Коло­фо­на гово­рят, что Гомер был их сограж­да­ни­ном, хиос­цы счи­та­ют его сво­им; сала­мин­цы заяв­ля­ют на него пра­ва, а жите­ли Смир­ны утвер­жда­ют, что он при­над­ле­жит им; поэто­му они даже воз­двиг­ли ему храм в сво­ем горо­де; кро­ме того, очень мно­гие дру­гие горо­да состя­за­ют­ся друг с дру­гом и спо­рят об этом⁴⁴.

(IX) Итак, даже чуже­зем­ца, за то, что он был поэтом, они стре­мят­ся и после его смер­ти при­знать сво­им сограж­да­ни­ном; так неуже­ли же мы отверг­нем это­го вот, нахо­дя­ще­го­ся в живых, кото­рый и по сво­ей доб­рой воле и по зако­нам — наш, тем более что Архий издав­на напра­вил все свое усер­дие и все свое даро­ва­ние на то, чтобы воз­ве­ли­чи­вать сла­ву рим­ско­го наро­да и возда­вать ему хва­лу? Ведь он еще юно­шей при­нял­ся за опи­са­ние вой­ны с ким­вра­ми и поль­зо­вал­ся рас­по­ло­же­ни­ем само­го Гая Мария, кото­рый, каза­лось, доволь­но жест­ко отно­сил­ся к этим заня­ти­ям. (20) Ибо едва ли най­дет­ся чело­век, настоль­ко враж­деб­ный Музам, чтобы сопро­тив­лять­ся уве­ко­ве­че­нию в сти­хах сво­их дея­ний. Зна­ме­ни­тый Феми­стокл, самый выдаю­щий­ся афи­ня­нин, на вопрос, како­го испол­ни­те­ля и вооб­ще чей голос слу­ша­ет он с наи­боль­шим удо­воль­ст­ви­ем, гово­рят, ска­зал: «Голос того, кто луч­ше всех рас­ска­зы­ва­ет о моей доб­ле­сти». Поэто­му и зна­ме­ни­тый Марий осо­бен­но ценил Луция Пло­ция⁴⁵, кото­рый, по мне­нию Мария, сво­им даро­ва­ни­ем мог про­сла­вить его дея­ния. (21) Что же каса­ет­ся вой­ны с Мит­ри­да­том, вели­кой, тяж­кой и про­те­кав­шей на суше и на море с пере­мен­ным успе­хом, то вся она опи­са­на Архи­ем; кни­ги эти воз­ве­ли­чи­ва­ют не толь­ко Луция Лукул­ла, храб­рей­ше­го и зна­ме­ни­тей­ше­го мужа, но и имя рим­ско­го наро­да; ибо ведь это рим­ский народ, под импе­ри­ем Лукул­ла, открыл для себя доступ в Понт, охра­няв­ший­ся издрев­ле вла­стью сво­их царей и есте­ствен­ны­ми усло­ви­я­ми; ведь рим­ско­го наро­да вой­ско, под води­тель­ст­вом того же Лукул­ла, незна­чи­тель­ны­ми сила­ми раз­би­ло неис­чис­ли­мые вой­ска армян; рим­ско­го наро­да заслу­га в том, что дру­же­ст­вен­ный нам город Кизик, по реше­нию того же Лукул­ла, был избав­лен от напа­де­ния царя, спа­сен от всех опас­но­стей и, так ска­зать, вырван из пасти вой­ны⁴⁶; и все­гда будут пре­воз­но­сить и вос­хва­лять тот бес­при­мер­ный мор­ской бой под Тенедо­сом, в кото­ром Луций Лукулл, пере­бив вра­же­ских вое­на­чаль­ни­ков, пото­пил флот вра­гов⁴⁷; нам при­над­ле­жат тро­феи⁴⁸, нам — памят­ни­ки, нам — три­ум­фы. И кто посвя­ща­ет свое даро­ва­ние вос­хва­ле­нию все­го это­го, тот воз­ве­ли­чи­ва­ет сла­ву рим­ско­го наро­да.

(22) Дорог был стар­ше­му Пуб­лию Афри­кан­ско­му наш Энний; поэто­му даже в гроб­ни­це Сци­пи­о­нов постав­ле­но, как пола­га­ют, его мра­мор­ное изо­бра­же­ние⁴⁹. Но таки­ми вос­хва­ле­ни­я­ми, несо­мнен­но, воз­ве­ли­чи­ва­ет­ся не толь­ко тот, кого вос­хва­ля­ют, но так­же и само имя рим­ско­го наро­да. До небес пре­воз­но­сят имя Като­на, пра­деда наше­го совре­мен­ни­ка⁵⁰; тем самым вели­чай­ший почет возда­ет­ся делам рим­ско­го наро­да. Так­же и похва­лы, возда­вае­мые Мак­си­мам, Мар­цел­лам, Фуль­ви­ям⁵¹, отно­сят­ся в неко­то­рой мере и ко всем нам. (X) И вот, того, кто создал все это, — уро­жен­ца Рудий, пред­ки наши при­ня­ли в чис­ло граж­дан; а мы из чис­ла наших граж­дан исклю­чим это­го герак­ле­я­ни­на, желан­но­го во мно­гих город­ских общи­нах, но в силу зако­нов утвер­див­ше­го­ся в нашей?

(23) Далее, если кто-нибудь дума­ет, что гре­че­ские сти­хи спо­соб­ст­ву­ют сла­ве в мень­шей сте­пе­ни, чем латин­ские, то он глу­бо­ко заблуж­да­ет­ся, так как на гре­че­ском язы­ке чита­ют почти во всех стра­нах, а на латин­ском — в огра­ни­чен­ных, очень тес­ных пре­де­лах⁵². Поэто­му, если дея­ния, совер­шен­ные нами, огра­ни­чи­ва­ют­ся на зем­ле каки­ми-то пре­де­ла­ми, то мы долж­ны желать, чтобы туда, куда копья, бро­шен­ные наши­ми рука­ми, пожа­луй, не доле­тят, про­ник­ла сла­ва и мол­ва о нас; ибо, если для самих наро­дов, о подви­гах кото­рых пишут, это име­ет боль­шое зна­че­ние, то для тех, кто рис­ку­ет сво­ей жиз­нью ради сла­вы, это, несо­мнен­но, слу­жит вели­чай­шим побуж­де­ни­ем к тому, чтобы под­вер­гать­ся опас­но­стям и пере­но­сить труды. (24) Сколь мно­го­чис­лен­ных повест­во­ва­те­лей о сво­их подви­гах имел при себе, как гово­рит пре­да­ние, вели­кий Алек­сандр!⁵³ И все же он, оста­но­вив­шись в Сигее⁵⁴ перед моги­лой Ахил­ла, ска­зал: «О, счаст­ли­вый юно­ша, ты, кото­рый нашел в лице Гоме­ра гла­ша­тая свой доб­ле­сти!» И вер­но: если бы у Гоме­ра не было его искус­ства, то та же могиль­ная насыпь, кото­рая покры­ла тело Ахил­ла, погреб­ла бы в себе так­же и его имя. Далее, раз­ве не даро­вал наш Вели­кий⁵⁵, чья удач­ли­вость рав­на его доб­ле­сти, на сол­дат­ской сход­ке пра­ва граж­дан­ства Фео­фа­ну из Мити­ле­ны, опи­сы­вав­ше­му его дея­ния, и раз­ве наши сограж­дане, храб­рые, но неоте­сан­ные сол­да­ты, не одоб­ри­ли это­го гром­ки­ми воз­гла­са­ми, будучи при­вле­че­ны, так ска­зать, сла­до­стью сла­вы, как бы отне­ся к себе часть этой хва­лы? (25) Зна­чит, если бы Архий не был рим­ским граж­да­ни­ном на закон­ном осно­ва­нии, то он, види­те ли, не смог бы добить­ся, чтобы кто-либо из импе­ра­то­ров даро­вал ему пра­ва граж­дан­ства! Сул­ла, пре­до­став­ляя их испан­цам и гал­лам, уж конеч­но, отка­зал бы Архию в его прось­бе! Тот самый Сул­ла, кото­рый, как мы зна­ем, одна­жды, на сход­ке, когда пло­хой улич­ный поэт под­бро­сил ему тет­рад­ку с напи­сан­ной в честь Сул­лы эпи­грам­мой (а это толь­ко пото­му была эпи­грам­ма, что в ней чере­до­ва­лись сти­хи раз­ной дли­ны⁵⁶), тот­час же при­ка­зал вру­чить поэту награ­ду из тех вещей, кото­рые тогда про­да­вал, но с усло­ви­ем, чтобы тот впредь ниче­го не писал! Неуже­ли тот, кто при­знал усид­чи­вость пло­хо­го поэта все же достой­ной какой-то награ­ды, не поста­рал­ся бы при­влечь к себе даро­ви­то­го Архия с его уме­ни­ем писать и с его богат­ст­вом речи? (26) Как? Неуже­ли Архий не исхо­да­тай­ст­во­вал бы — сам или через Лукул­лов — для себя прав граж­дан­ства у Квин­та Метел­ла Пия, очень близ­ко­го ему чело­ве­ка, даро­вав­ше­го их мно­гим людям? Ведь Метелл так жаж­дал, чтобы его дея­ния опи­сы­ва­лись, что был готов слу­шать даже поэтов родом из Кор­ду­бы⁵⁷, хотя они пели как-то напы­щен­но и непри­выч­но для нас. (XI) Нече­го скры­вать то, что не может остать­ся тай­ным и о чем сле­ду­ет заявить откры­то: всех нас вле­чет жаж­да похвал, все луч­шие люди боль­ше дру­гих стре­мят­ся к сла­ве. Самые зна­ме­ни­тые фило­со­фы даже на тех кни­гах, в кото­рых они пишут о пре­зре­нии к сла­ве, ста­вят, одна­ко, свое имя; они хотят, чтобы за те самые сочи­не­ния, в кото­рых они выра­жа­ют свое пре­зре­ние к про­слав­ле­нию и извест­но­сти, их про­слав­ля­ли и вос­хва­ля­ли их име­на. (27) Децим Брут⁵⁸, выдаю­щий­ся муж и импе­ра­тор, укра­сил пред­две­рия соору­жен­ных им хра­мов и памят­ни­ков сти­ха­ми сво­его луч­ше­го дру­га Акция⁵⁹. Далее, тот, кто вое­вал с это­лий­ца­ми, имея сво­им спут­ни­ком Энния, — Фуль­вий⁶⁰, без коле­ба­ний посвя­тил Музам добы­чу Мар­са. Поэто­му в горо­де, где импе­ра­то­ры, мож­но ска­зать, еще с ору­жи­ем в руках почти­ли имя «поэт» и свя­ти­ли­ща Муз, в этом горо­де судьи, нося­щие тоги, не долж­ны быть чуж­ды почи­та­нию Муз и делу спа­се­ния поэтов.

(28) А для того, чтобы вы, судьи, сде­ла­ли это охот­нее, я ука­жу вам на само­го себя и приз­на́юсь вам в сво­ем сла­во­лю­бии, быть может, чрез­мер­ном, но все же достой­ном ува­же­ния. Ведь Архий уже начал опи­сы­вать сти­ха­ми дея­ния, совер­шен­ные мной в мое кон­суль­ство вме­сте с вами ради спа­се­ния нашей дер­жа­вы, а так­же для защи­ты жиз­ни граж­дан и все­го государ­ст­вен­но­го строя⁶¹. Про­слу­шав их, я, так как это пока­за­лось мне важ­ным и при­ят­ным, пору­чил ему закон­чить его работу. Ведь доб­лесть не нуж­да­ет­ся в иной награ­де за свои труды, кро­ме награ­ды в виде хва­лы и сла­вы; если она у нас будет похи­ще­на, то к чему нам, судьи, на нашем столь малом и столь крат­ком жиз­нен­ном пути так тяж­ко трудить­ся? (29) Во вся­ком слу­чае, если бы чело­век в серд­це сво­ем ниче­го не пред­чув­ст­во­вал и если бы в те же тес­ные гра­ни­цы, каки­ми опре­де­лен срок его жиз­ни, он замы­кал все свои помыс­лы, то он не стал бы ни изну­рять себя таки­ми тяж­ки­ми труда­ми, ни тре­во­жить­ся и лишать себя сна из-за столь­ких забот, ни бороть­ся столь часто за самое свою жизнь. Но теперь в каж­дом чест­ном чело­ве­ке живет доб­лест­ное стрем­ле­ние, кото­рое днем и ночью тер­за­ет его серд­це жаж­дой сла­вы и гово­рит о том, что память о нашем име­ни не долж­на угас­нуть с нашей жиз­нью, но долж­на жить во всех после­дую­щих поко­ле­ни­ях.

(XII, 30) Неуже­ли же мы все, отда­ва­ясь государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, под­вер­гая опас­но­стям свою жизнь и пере­но­ся столь­ко трудов, столь ничтож­ны духом, чтобы пове­рить, что с нами, не знав­ши­ми до наше­го послед­не­го дыха­ния ни покоя, ни досу­га, все умрет? Если мно­гие выдаю­щи­е­ся люди поста­ра­лись оста­вить после себя ста­туи и изо­бра­же­ния, пере­да­вав­шие не их душу, а их внеш­ний облик, то не долж­ны ли мы пред­по­честь, чтобы после нас оста­лась кар­ти­на наших помыс­лов и доб­лест­ных дея­ний, искус­но создан­ная людь­ми вели­чай­ше­го даро­ва­ния? Я, по край­ней мере, думал, что все дея­ния, какие я совер­шал, уже в то вре­мя, когда они совер­ша­лись, ста­но­ви­лись семе­на­ми доб­ле­сти, рас­сы­паю­щи­ми­ся по все­му миру, и что память о них сохра­нит­ся наве­ки. Но, будут ли эти вос­по­ми­на­ния, после моей смер­ти, дале­ки от мое­го созна­ния или же, как дума­ли муд­рей­шие люди⁶², они будут сопри­ка­сать­ся с какой-то частью моей души, теперь я, несо­мнен­но, услаж­даю себя раз­мыш­ле­ни­я­ми об этом и питаю какую-то надеж­ду.

(31) Итак, судьи, спа­си­те чело­ве­ка, столь бла­го­род­но­го душой, что пору­кой за него, как види­те, явля­ет­ся высо­кое поло­же­ние его дру­зей и их дав­няя друж­ба с ним, и столь высо­ко ода­рен­но­го (а это мож­но видеть из того, что к его услу­гам при­бе­га­ли люди выдаю­ще­го­ся ума). Что каса­ет­ся правоты его дела, то она под­твер­жда­ет­ся зако­ном, авто­ри­те­том муни­ци­пия, свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми Лукул­ла, запи­ся­ми Метел­ла. Коль ско­ро это так, про­шу вас, судьи, — если люди столь вели­ко­го даро­ва­ния име­ют пра­во на покро­ви­тель­ство не толь­ко людей, но и богов, — то это­го чело­ве­ка, кото­рый все­гда воз­ве­ли­чи­вал вас, ваших импе­ра­то­ров, подви­ги рим­ско­го наро­да, чело­ве­ка, кото­рый обе­ща­ет уве­ко­ве­чить сла­ву недав­ней борь­бы с теми опас­но­стя­ми, что внут­ри государ­ства угро­жа­ли мне и вам, кото­рый при­над­ле­жит к чис­лу людей, каких все­гда счи­та­ли и назы­ва­ли свя­щен­ны­ми, при­ми­те под свое покро­ви­тель­ство, чтобы его участь была облег­че­на вашим мило­сер­ди­ем, а не ухуд­ше­на вашим бес­сер­де­чи­ем.

(32) Что я, по сво­е­му обык­но­ве­нию, корот­ко и про­сто ска­зал о судеб­ном деле, судьи, не сомне­ва­юсь, заслу­жи­ло все­об­щее одоб­ре­ние. Что каса­ет­ся ска­зан­но­го мной о даро­ва­нии Архия и о его заня­ти­ях вооб­ще, — когда я, мож­но ска­зать, отсту­пил от сво­его обык­но­ве­ния и от судеб­ных пра­вил, — то вы, наде­юсь, при­ня­ли это бла­го­склон­но. Тот, кто вер­шит этот суд, вос­при­нял это имен­но так; в этом я уве­рен.