Воспоминания о Сократе

Книга I

(1) Часто удив­лял­ся я, каки­ми это дово­да­ми лица, воз­будив­шие судеб­ный про­цесс про­тив Сокра­та, убеди­ли афи­нян, что он заслу­жил смерт­но­го при­го­во­ра от сограж­дан. В обви­ни­тель­ном акте про­тив него было ска­за­но при­бли­зи­тель­но¹ так: «Сократ вино­вен в том, что не при­зна­ет богов, при­зна­вае­мых государ­ст­вом, а вво­дит дру­гие, новые боже­ства; вино­вен так­же в том, что раз­вра­ща­ет моло­дежь».

(2) Что каса­ет­ся пер­во­го пунк­та обви­не­ния, буд­то он не при­зна­ет богов, при­зна­вае­мых государ­ст­вом, какое дока­за­тель­ство это­го они при­ве­ли? Жерт­вы он при­но­сил часто как дома, так и на общих государ­ст­вен­ных алта­рях: это все вида­ли; к гада­ни­ям при­бе­гал: это тоже ни для кого не было тай­ной. По все­му горо­ду шли тол­ки о рас­ска­зах Сокра­та, что боже­ст­вен­ный голос² дает ему ука­за­ния: это-то, мне кажет­ся, и послу­жи­ло глав­ным осно­ва­ни­ем³ для обви­не­ния его в том, что он вво­дит новые боже­ства. (3) На самом же деле он так же мало вво­дит ново­го, как и все про­чие люди, при­знаю­щие искус­ство узна­вать буду­щее, кото­рые дела­ют это по пти­цам, голо­сам, при­ме­там и жерт­вам⁴: они пред­по­ла­га­ют, что не пти­цы и не встреч­ные люди зна­ют, что полез­но для гадаю­щих, но что боги через них ука­зы­ва­ют это; и Сократ думал так же. (4) Но по боль­шей части люди выра­жа­ют­ся так, что пти­цы и встреч­ные их откло­ня­ют от чего-нибудь или побуж­да­ют; а Сократ как думал, так и гово­рил: боже­ст­вен­ный голос, гово­рил он, дает ука­за­ния. Мно­гим дру­зьям⁵ сво­им он зара­нее сове­то­вал то-то делать, того-то не делать, ссы­ла­ясь на ука­за­ния боже­ст­вен­но­го голо­са, и, кто сле­до­вал его сове­ту, полу­чал поль­зу, а кто не сле­до­вал, рас­ка­и­вал­ся. (5) Одна­ко, кто не согла­сит­ся, что он не хотел бы казать­ся дру­зьям ни дура­ком, ни хва­сту­ном? А он казал­ся бы и тем и дру­гим, если бы, выда­вая свои сове­ты за боже­ст­вен­ные откро­ве­ния, потом ока­зы­вал­ся бы солгав­шим. Отсюда вид­но, что он не стал бы пред­ска­зы­вать, если бы не был уве­рен в истине сво­их слов. А мож­но ли в этом пове­рить кому-либо кро­ме бога? Если же он верил богам, то как же он мог не при­зна­вать, что боги суще­ст­ву­ют? (6) Мало того, он так еще посту­пал по отно­ше­нию к дру­зьям: дела необ­хо­ди­мые⁶ он сове­то­вал делать так, как, по их мне­нию, их мож­но сде­лать все­го луч­ше; а в тех слу­ча­ях, когда исход дела был неиз­ве­стен, он посы­лал их к ора­ку­лу спро­сить, сле­ду­ет ли это делать⁷. (7) Так, напри­мер, кто хочет с успе­хом зани­мать­ся хозяй­ст­вом или заве­до­вать государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, тому, гово­рил он, нуж­но еще пога­дать. Прав­да, чтобы стать хоро­шим плот­ни­ком, куз­не­цом, зем­ледель­цем, началь­ни­ком над людь­ми, а так­же хоро­шо в этих делах раз­би­рать­ся, или чтобы стать хоро­шим счет­чи­ком, домо­хо­зя­и­ном, вое­на­чаль­ни­ком, — все­ми таки­ми зна­ни­я­ми, думал он, может овла­деть, конеч­но, и чело­ве­че­ский ум^88a; (8) но самое глав­ное в них, гово­рил он, боги остав­ля­ют себе, и ниче­го из это­го люди не зна­ют. Так, напри­мер, тот, кто образ­цо­во заса­дил для себя дере­вья­ми уча­сток зем­ли, не зна­ет, кто будет соби­рать пло­ды; кто постро­ил себе пре­вос­ход­ный дом, не зна­ет, кто будет жить в нем; зна­ток стра­те­гии не веда­ет, полез­но ли быть стра­те­гом; чело­век, опыт­ный в государ­ст­вен­ных делах, не зна­ет, полез­но ли сто­ять во гла­ве государ­ства; женив­ший­ся на кра­са­ви­це себе на отра­ду не зна­ет, не будет ли через нее тер­петь горе; пород­нив­ший­ся через брак с вли­я­тель­ны­ми лица­ми в горо­де не зна­ет, не лишит­ся ли он из-за них оте­че­ства⁹. (9) Сократ гово­рил, что если кто вооб­ра­жа­ет, буд­то в подоб­ных слу­ча­ях нет ниче­го зави­ся­ще­го от бога, а все буд­то бы зави­сит от чело­ве­че­ско­го рас­суд­ка, тот — безу­мец; безум­цы так­же и вопро­шаю­щие ора­кул о том, что боги пре­до­ста­ви­ли людям самим познать и решать, как, напри­мер, если бы кто стал спра­ши­вать, како­го чело­ве­ка луч­ше взять в воз­ни­цы, — уме­ю­ще­го пра­вить, или не уме­ю­ще­го; или како­го луч­ше взять на корабль, — уме­ю­ще­го управ­лять им, или не уме­ю­ще­го; вооб­ще, кто вопро­ша­ет богов о том, что мож­но узнать посред­ст­вом сче­та, изме­ре­ния, взве­ши­ва­ния, и о тому подоб­ных вещах, тот, думал он, посту­па­ет нече­сти­во. Что боги пре­до­ста­ви­ли людям познать и делать, тому, гово­рил он, долж­но учить­ся; а что людям неиз­вест­но, о том ста­рать­ся узнать волю богов посред­ст­вом гада­ний: к кому боги мило­сти­вы, тому они дают ука­за­ния.

(10) Затем Сократ все­гда был на гла­зах у людей: утром ходил в места про­гу­лок и в гим­на­сии, и в ту пору, когда пло­щадь быва­ет пол­на наро­да¹⁰, его мож­но было тут видеть; да и осталь­ную часть дня он все­гда про­во­дил там, где пред­по­ла­гал встре­тить поболь­ше людей; по боль­шей части он гово­рил, так что вся­кий мог его слу­шать. (11) Тем не менее никто нико­гда не видал и не слы­хал от него ни одно­го нече­сти­во­го, про­тив­но­го рели­гии сло­ва или поступ­ка.

Да он и не рас­суж­дал на темы о «при­ро­де все­го», как рас­суж­да­ют по боль­шей части дру­гие; не касал­ся вопро­са о том, как устро­ен так назы­вае­мый фило­со­фа­ми «кос­мос»¹¹ и по каким непре­лож­ным зако­нам про­ис­хо­дит каж­дое небес­ное явле­ние. Напро­тив, он даже ука­зы­вал на глу­пость тех, кто зани­ма­ет­ся подоб­ны­ми про­бле­ма­ми¹².

(12) Пер­вый вопрос отно­си­тель­но их, кото­рый он рас­смат­ри­вал, был такой: счи­та­ют ли они себя уже доста­точ­но знаю­щи­ми то, что нуж­но чело­ве­ку, и пото­му при­сту­па­ют к изу­че­нию таких пред­ме­тов, или же, остав­ляя в сто­роне все чело­ве­че­ское, а зани­ма­ясь тем, что каса­ет­ся боже­ства, они дума­ют, что посту­па­ют как долж­но? (13) Он удив­лял­ся, как они не пони­ма­ют, что это постиг­нуть чело­ве­ку невоз­мож­но, когда даже те из них, кото­рые боль­ше всех гор­дят­ся сво­им уме­ньем рас­суж­дать на эти темы, несо­глас­ны меж­ду собою, а отно­сят­ся друг к дру­гу как к сума­сшед­шим. (14) Ведь неко­то­рые сума­сшед­шие не стра­шат­ся даже и страш­но­го, а дру­гие опа­са­ют­ся даже неопас­но­го; одни не счи­та­ют непри­стой­ным гово­рить или делать что бы то ни было хоть сре­ди тол­пы, дру­гие нахо­дят, что не сле­ду­ет даже пока­зы­вать­ся людям; одни не почи­та­ют ни хра­ма, ни алта­ря, ни вооб­ще ниче­го боже­ско­го, дру­гие бла­го­го­ве­ют перед вся­ки­ми кам­ня­ми, кус­ка­ми дере­ва, живот­ны­ми. Так и зани­маю­щим­ся вопро­са­ми о есте­стве мира: одним кажет­ся, что сущее еди­но, дру­гим, — что оно бес­пре­дель­но в сво­ей мно­же­ст­вен­но­сти¹³; одним кажет­ся, что все веч­но дви­жет­ся, дру­гим, — что ничто нико­гда не может дви­нуть­ся; одним кажет­ся, что все рож­да­ет­ся и поги­ба­ет, дру­гим, — что ничто нико­гда не может ни родить­ся ни погиб­нуть¹⁴. (15) По пово­ду их он выска­зы­вал еще такое сооб­ра­же­ние: кто изу­ча­ет дела чело­ве­че­ские, наде­ет­ся осу­ществлять то, чему научит­ся, как для себя, так и для дру­гих, для кого захо­чет. Но дума­ют ли иссле­до­ва­те­ли боже­ских дел, что они, познав, по каким зако­нам про­ис­хо­дят небес­ные явле­ния, сде­ла­ют, когда захотят, ветер, дождь, вре­ме­на года и тому подоб­ное, что им пона­до­бит­ся, или же они ни на что подоб­ное и не наде­ют­ся, а им кажет­ся доста­точ­ным толь­ко познать, как совер­ша­ет­ся каж­дое явле­ние тако­го рода? (16) Вот как он гово­рил о людях, зани­маю­щих­ся эти­ми вопро­са­ми, а сам все­гда вел беседы о делах чело­ве­че­ских: он иссле­до­вал, что бла­го­че­сти­во и что нече­сти­во, что пре­крас­но и что без­образ­но, что спра­вед­ли­во и что неспра­вед­ли­во, что бла­го­ра­зу­мие и что небла­го­ра­зу­мие, что храб­рость и что тру­сость, что государ­ство и что государ­ст­вен­ный муж, что власть над людь­ми и что чело­век, спо­соб­ный власт­во­вать над людь­ми, и так далее: кто зна­ет это, тот, думал он, чело­век бла­го­род­ный, а кто не зна­ет, по спра­вед­ли­во­сти заслу­жи­ва­ет назва­ния раба.

(17) В отно­ше­нии тех его убеж­де­ний, кото­рые не были извест­ны, ниче­го уди­ви­тель­но­го нет, что судьи при­шли к оши­боч­но­му заклю­че­нию о нем; но не уди­ви­тель­но ли, что они не при­ня­ли во вни­ма­ние того, что все зна­ли? (18) Одна­жды, сде­лав­шись чле­ном Сове­та и при­не­ся при­ся­гу, кото­рую при­но­сят чле­ны Сове­та, в том, что они будут при испол­не­нии этой долж­но­сти руко­во­дить­ся зако­на­ми, он попал в пред­седа­те­ли Народ­но­го собра­ния¹⁵. И вот когда наро­ду захо­те­лось осудить на смерт­ную казнь стра­те­гов Фра­сил­ла и Эра­си­нида с их кол­ле­га­ми, всех одним голо­со­ва­ни­ем, вопре­ки зако­ну, Сократ отка­зал­ся поста­вить это пред­ло­же­ние на голо­со­ва­ние, несмот­ря на раз­дра­же­ние наро­да про­тив него, несмот­ря на угро­зы мно­гих вли­я­тель­ных лиц: ему было важ­нее соблю­сти при­ся­гу, чем уго­дить наро­ду вопре­ки спра­вед­ли­во­сти и обез­опа­сить себя от угроз¹⁶. (19) Да, его вера в про­мысл богов о людях была не тако­ва, как у боль­шин­ства людей, кото­рые дума­ют, что боги одно зна­ют, дру­го­го не зна­ют; Сократ был убеж­ден, что боги все зна­ют, — как сло­ва и дела, так и тай­ные помыс­лы, что они везде при­сут­ст­ву­ют и дают ука­за­ния людям обо всех делах чело­ве­че­ских.

(20) Ввиду это­го я удив­ля­юсь, как же афи­няне пове­ри­ли, что Сократ нера­зум­но мыс­лит о богах, — Сократ, кото­рый нико­гда не ска­зал и не сде­лал ниче­го нече­сти­во­го, а, наобо­рот, гово­рил и посту­пал так, что вся­кий, кто так гово­рит и посту­па­ет, был бы и счи­тал­ся бы в выс­шей сте­пе­ни бла­го­че­сти­вым чело­ве­ком.

(1) Уди­ви­тель­ным кажет­ся мне так­же и то, что неко­то­рые пове­ри­ли, буд­то Сократ раз­вра­ща­ет моло­дежь, — Сократ, кото­рый, кро­ме упо­мя­ну­тых качеств, преж­де все­го был всех на све­те воз­дер­жан­нее в любов­ных наслаж­де­ни­ях и в употреб­ле­нии пищи, затем луч­ше всех пере­но­сил холод, жару и вся­ко­го рода труды и к тому же был вос­пи­тан в такой уме­рен­но­сти в потреб­но­стях, что, при совер­шен­но ничтож­ных сред­ствах, обла­дал всем ему необ­хо­ди­мым. (2) Но если он сам был таким, то как он мог сде­лать дру­гих без­бож­ни­ка­ми, нару­ши­те­ля­ми зако­нов, чре­во­угод­ни­ка­ми, сла­сто­люб­ца­ми, неспо­соб­ны­ми к тру­ду нежен­ка­ми? Напро­тив, он мно­гих отвра­тил от этих поро­ков, вну­шив им стрем­ле­ние к доб­ро­де­те­ли и подав надеж­ды, что если они ста­нут забо­тить­ся о себе, то будут людь­ми нрав­ст­вен­ны­ми. (3) А меж­ду тем, он нико­гда не брал­ся быть учи­те­лем в этом отно­ше­нии; но, так как все виде­ли, что он таков, то это дава­ло надеж­ду людям, нахо­див­шим­ся в обще­нии с ним, что они, под­ра­жая ему, ста­нут таки­ми.

(4) Одна­ко и тело он сам не остав­лял без заботы и тех, кто не забо­тил­ся о нем, не хва­лил. Так, он осуж­дал тех, кото­рые чрез­мер­но наеда­ют­ся и тем чрез­мер­но себя пере­гру­жа­ют¹, а нахо­дил полез­ным есть столь­ко, сколь­ко душа при­ни­ма­ет с удо­воль­ст­ви­ем, чтобы пере­ва­ри­вать пищу удо­вле­тво­ри­тель­но: такой рас­по­рядок он счи­тал и доволь­но здо­ро­вым и не мешаю­щим забо­тить­ся о душе. (5) Но при этом он не любил пыш­но­сти и щеголь­ства ни в одеж­де, ни в обу­ви, ни в дру­гих жиз­нен­ных потреб­но­стях.

И коры­сто­люб­ца­ми он не делал сво­их собе­сед­ни­ков: от вся­ких стра­стей он отвра­щал их, а с тех, кто желал обще­ния с ним, не брал денег. (6) В таком бес­ко­ры­стии он видел заботу о сво­бо­де; а кто берет пла­ту за свои беседы, тех он пре­зри­тель­но назы­вал про­дав­ца­ми самих себя в раб­ство, так как они обя­за­ны раз­го­ва­ри­вать с теми, с кого берут пла­ту. (7) Он удив­лял­ся, как это чело­век, объ­яв­ля­ю­щий себя учи­те­лем доб­ро­де­те­ли, берет день­ги и не видит гро­мад­ной поль­зы для себя в при­об­ре­те­нии доб­ро­го дру­га, а боит­ся, что тот, кто достигнет нрав­ст­вен­но­го совер­шен­ства, не воздаст вели­чай­шей бла­го­дар­но­сти сво­е­му вели­чай­ше­му бла­го­де­те­лю. (8) Сократ, напро­тив, не обе­щал нико­му нико­гда ниче­го подоб­но­го, но верил, что если его собе­сед­ни­ки вос­при­мут то, что он одоб­ря­ет, то они на всю жизнь оста­нут­ся доб­ры­ми дру­зья­ми и с ним и меж­ду собою. Так как же такой чело­век мог бы раз­вра­щать моло­дежь? Раз­ве толь­ко забота о доб­ро­де­те­ли есть раз­вра­ще­ние!

(9) — Но, кля­нусь Зев­сом, — гово­рил обви­ни­тель², — Сократ учил сво­их собе­сед­ни­ков пре­зи­рать уста­нов­лен­ные зако­ны: он гово­рил, что глу­по долж­ност­ных лиц в государ­стве выби­рать посред­ст­вом бобов³, тогда как никто не хочет иметь выбран­но­го боба­ми руле­во­го, плот­ни­ка, флей­ти­ста или испол­ня­ю­ще­го дру­гую подоб­ную работу, ошиб­ки в кото­рой при­но­сят гораздо мень­ше вреда, чем ошиб­ки в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти; подоб­ные речи воз­буж­да­ют в моло­де­жи пре­зре­ние к уста­нов­лен­но­му государ­ст­вен­но­му строю и склон­ность к насиль­ст­вен­ным дей­ст­ви­ям.

(10) Я, напро­тив, думаю, что люди обра­зо­ван­ные, чув­ст­ву­ю­щие в себе спо­соб­ность давать в буду­щем полез­ные сове­ты сограж­да­нам, мень­ше, чем кто-либо дру­гой, быва­ют склон­ны к насиль­ст­вен­ным дей­ст­ви­ям: они зна­ют, что наси­лие сопря­же­но с враж­дой и опас­но­стя­ми, а путем убеж­де­ния мож­но достиг­нуть тех же самых резуль­та­тов без опас­но­сти, поль­зу­ясь любо­вью: кого застав­ля­ют силой, тот нена­видит, как буд­то у него что-то отня­ли, а на кого воздей­ст­ву­ют убеж­де­ни­ем, тот любит, как буд­то ему сде­ла­ли одол­же­ние. Поэто­му несвой­ст­вен­но обра­зо­ван­ным людям дей­ст­во­вать наси­ли­ем: такие поступ­ки свой­ст­вен­ны людям, обла­даю­щим силой, но без разу­ма. (11) Затем, кто осме­ли­ва­ет­ся дей­ст­во­вать наси­ли­ем, тому нуж­но иметь сообщ­ни­ков, и нема­ло; а кто может убеж­дать, тому не нуж­но нико­го: он уве­рен, что и один он может убеж­дать. Да и к убий­ствам таким людям при­бе­гать несвой­ст­вен­но: кто захо­чет уби­вать чело­ве­ка вме­сто того, чтобы он, оста­ва­ясь в живых, был его послуш­ным оруди­ем?

(12) — Одна­ко, — гово­рил обви­ни­тель, — двое быв­ших дру­зей Сокра­та, Кри­тий⁴ и Алки­ви­ад⁵, очень мно­го зла наде­ла­ли оте­че­ству. Кри­тий при оли­гар­хии⁶ пре­вос­хо­дил всех коры­сто­лю­би­ем, склон­но­стью к наси­лию, кро­во­жад­но­стью, а Алки­ви­ад при демо­кра­тии сре­ди всех отли­чал­ся невоз­держ­но­стью, занос­чи­во­стью, склон­но­стью к наси­лию.

(13) Если они при­чи­ни­ли какое зло оте­че­ству, я не ста­ну оправ­ды­вать их; я рас­ска­жу толь­ко, како­го рода была их связь с Сокра­том. (14) Как извест­но, оба они по нату­ре сво­ей были самы­ми често­лю­би­вы­ми людь­ми в Афи­нах: они хоте­ли заправ­лять всем и всех пре­взой­ти сла­вой. А они зна­ли, что Сократ живет на самые скром­ные сред­ства, вполне удо­вле­тво­ряя свои потреб­но­сти, что он воз­дер­жи­ва­ет­ся от вся­ких удо­воль­ст­вий и что угод­но может сотво­рить с любым сво­им собе­сед­ни­ком. (15) Мож­но ли ска­зать, что люди тако­го рода, как я их выше оха­рак­те­ри­зо­вал, видя это, в сво­ем стрем­ле­нии к обще­нию с Сокра­том руко­во­ди­лись жела­ни­ем вести жизнь, какую он вел, и иметь его воз­держ­ность? Или же они наде­я­лись, что бла­го­да­ря обще­нию с ним могут стать очень лов­ки­ми ора­то­ра­ми и дель­ца­ми? (16) Я, со сво­ей сто­ро­ны, убеж­ден, что если бы бог дал им на выбор или всю жизнь жить, как Сократ, или уме­реть, то они пред­по­чли бы уме­реть. Это вид­но было по их дей­ст­ви­ям: как толь­ко они почув­ст­во­ва­ли свое пре­вос­ход­ство над това­ри­ща­ми, они сей­час же ото­шли от Сокра­та и пре­да­лись государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, ради кото­рой они к нему и стре­ми­лись.

(17) По пово­ду это­го, пожа­луй, мож­но ска­зать, что Сокра­ту не сле­до­ва­ло учить сво­их собе­сед­ни­ков поли­ти­ке, не научив их спер­ва власт­во­вать собою. Про­тив это­го я не воз­ра­жаю. Но все учи­те­ля, как я вижу, не толь­ко пока­зы­ва­ют уче­ни­кам соб­ст­вен­ным при­ме­ром, как они сами испол­ня­ют свое уче­ние, но и сло­вом ста­ра­ют­ся скло­нить их к при­ня­тию сво­их мне­ний. (18) И Сократ, я знаю, являл собою дру­зьям обра­зец высо­ко­нрав­ст­вен­но­го чело­ве­ка и вел пре­вос­ход­ные беседы о доб­ро­де­те­ли и о дру­гих обя­зан­но­стях чело­ве­ка. И они, я знаю, пока были в обще­нии с Сокра­том, уме­ли власт­во­вать собой, — не из стра­ха, что Сократ нака­жет их или побьет, но пото­му, что тогда они дей­ст­ви­тель­но счи­та­ли такой образ дей­ст­вий самым луч­шим.

(19) Пожа­луй, мно­гие, назы­ваю­щие себя фило­со­фа­ми, воз­ра­зят, что нико­гда спра­вед­ли­вый не может стать неспра­вед­ли­вым, вла­де­ю­щий собою — наха­лом и, вооб­ще, кто научил­ся чему-нибудь, чему мож­но выучить­ся, нико­гда не может обра­тить­ся в незнаю­ще­го. Я дер­жусь дру­го­го мне­ния об этом: подоб­но тому, как телес­ную работу не может испол­нять тот, кто не упраж­ня­ет тело, так и душев­ную работу, как я вижу, не может испол­нять тот, кто не раз­ви­ва­ет душу, ибо он не может ни делать того, что нуж­но делать, ни воз­дер­жи­вать­ся от того, от чего нуж­но воз­дер­жи­вать­ся. (20) Поэто­му и отцы уда­ля­ют сыно­вей, хотя бы они были и нрав­ст­вен­ны­ми, от людей испор­чен­ных: они убеж­де­ны, что обще­ние с хоро­ши­ми людь­ми слу­жит шко­лой доб­ро­де­те­ли, а обще­ние с дур­ны­ми — ведет к ее уни­что­же­нию. Об этом свиде­тель­ст­ву­ют и поэты⁷, — один гово­рит:

У бла­го­род­ных доб­ру ты научишь­ся; если ж с дур­ны­ми Будешь, то преж­ний свой ум ты поте­ря­ешь тогда

дру­гой:

Но доб­ро­де­тель­ный муж то быва­ет хорош, а то дурен.

(21) Да и я согла­сен с ними: как, не повто­ряя сти­хов, забы­ва­ешь их, так, вижу я, и сло­ва учи­те­лей забы­ва­ют­ся при невни­ма­тель­ном отно­ше­нии к ним. А когда забудешь настав­ле­ния, забудешь и те впе­чат­ле­ния, при кото­рых душа стре­ми­лась к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству^7a; а забыв­ши их, немуд­ре­но забыть и о нрав­ст­вен­ном совер­шен­стве. (22) Я вижу так­же, что люди, погру­зив­ши­е­ся в пьян­ство и под­дав­ши­е­ся увле­че­ни­ям люб­ви, уже не могут забо­тить­ся о том, что нуж­но делать, и воз­дер­жи­вать­ся от того, что не нуж­но делать: мно­гие, кото­рые мог­ли беречь день­ги, пока не были влюб­ле­ны, влю­бив­шись, уже не могут беречь их; а истра­тив день­ги, уже не избе­га­ют таких спо­со­бов нажи­вы, кото­рых преж­де избе­га­ли, счи­тая их позор­ны­ми. (23) Так что же невоз­мож­но­го в том, что чело­век, преж­де нрав­ст­вен­ный, потом ста­но­вит­ся не нрав­ст­вен­ным, и мог­ший рань­ше посту­пать спра­вед­ли­во, потом не может? Ввиду это­го мне кажет­ся, что все хоро­шие, бла­го­род­ные навы­ки мож­но раз­вить в себе упраж­не­ни­ем, а осо­бен­но нрав­ст­вен­ность. Но вожде­ле­ния, насаж­ден­ные в одном и том же теле с душой, скло­ня­ют ее не быть нрав­ст­вен­ной, а поско­рее угож­дать им и телу.

(24) Так вот, пока Кри­тий и Алки­ви­ад нахо­ди­лись в обще­нии с Сокра­том, они мог­ли бла­го­да­ря сою­зу с ним одоле­вать низ­мен­ные стра­сти. Когда же они оста­ви­ли его, то Кри­тий бежал в Фес­са­лию⁸ и там вра­щал­ся в обще­стве людей, склон­ных ско­рее к без­за­ко­нию, чем к спра­вед­ли­во­сти. Алки­ви­ад же, кото­ро­го из-за его кра­соты лови­ли в свои сети мно­гие жен­щи­ны из выс­ше­го обще­ства, а вслед­ст­вие его вли­я­ния в род­ном горо­де и у союз­ни­ков обха­жи­ва­ли мно­гие име­ни­тые люди, Алки­ви­ад, кото­рый поль­зо­вал­ся ува­же­ни­ем у наро­да и лег­ко достиг пер­вен­ства, пере­стал следить за собою, подоб­но тому как атле­ты, лег­ко достиг­шие пер­вен­ства на гим­на­сти­че­ских состя­за­ни­ях, пре­не­бре­га­ют упраж­не­ни­я­ми. (25) При таких обсто­я­тель­ствах, вели­ча­ясь родом, пре­воз­но­сясь богат­ст­вом, испол­нив­шись над­мен­но­сти от соб­ст­вен­но­го вли­я­ния, будучи испор­чен­ны­ми людь­ми и сверх того дав­но уже оста­вив Сокра­та, что муд­ре­но­го, что они ста­ли высо­ко­мер­ны­ми? (26) И после все­го это­го обви­ни­тель счи­та­ет Сокра­та ответ­ст­вен­ным за ошиб­ки, сде­лан­ные ими? А что Сократ сде­лал их нрав­ст­вен­ны­ми людь­ми, когда они были моло­ды и когда чело­ве­ку осо­бен­но свой­ст­вен­но без­рас­суд­ство и невоз­держ­ность, за это Сократ, по мне­нию обви­ни­те­ля, не заслу­жи­ва­ет ника­кой похва­лы? Нет, в дру­гих слу­ча­ях судят не так. (27) Какой, напри­мер, флей­тист, какой кифа­рист, какой вооб­ще учи­тель, сде­лав­ший сво­их уче­ни­ков масте­ра­ми сво­его дела, может нести ответ­ст­вен­ность, если они, перей­дя к дру­гим учи­те­лям, ока­жут­ся хуже? Если чей-нибудь сын, нахо­дясь в обще­нии с кем-либо, ведет себя нрав­ст­вен­но, а потом, подру­жив­шись с кем-либо дру­гим, станет него­дя­ем, то какой отец винит за это преж­не­го зна­ко­мо­го? Не хва­лит ли он, напро­тив, пер­во­го тем боль­ше, чем хуже сын его ока­жет­ся под вли­я­ни­ем вто­ро­го? Нет, сами отцы, хотя сыно­вья нахо­дят­ся при них, не несут ответ­ст­вен­но­сти за ошиб­ки детей, если толь­ко они сами ведут жизнь нрав­ст­вен­ную. (28) Спра­вед­ли­вость тре­бу­ет так судить и о Сокра­те: если бы он сам посту­пал дур­но, то было бы осно­ва­ние счи­тать его негод­ным чело­ве­ком; а если он все­гда вел жизнь нрав­ст­вен­ную, то раз­ве спра­вед­ли­во, чтоб он нес ответ­ст­вен­ность за поро­ки, кото­рых у него не было?

(29) Но даже если он сам не делал ниче­го дур­но­го, но одоб­рял их сквер­ное поведе­ние, то и в таком слу­чае он может заслу­жи­вать упре­ка. Заме­тив, что Кри­тий влюб­лен в Эвти­де­ма⁹ и хочет всту­пить с ним в такие отно­ше­ния, какие быва­ют у людей, поль­зу­ю­щих­ся телом для любов­ных наслаж­де­ний, Сократ ста­рал­ся отго­во­рить его: он ука­зы­вал, что уни­зи­тель­но и не подо­ба­ет бла­го­род­но­му чело­ве­ку, слов­но нище­му, выпра­ши­вать мило­сты­ню у сво­его любим­ца, кото­ро­му он хочет казать­ся чело­ве­ком достой­ным, умо­лять и про­сить его о чем-либо, да еще о вовсе нехо­ро­шем. (30) Но так как Кри­тий не вни­мал таким уве­ща­ни­ям и не отста­вал от сво­его, то, гово­рят, Сократ, в при­сут­ст­вии мно­гих лиц, в том чис­ле и Эвти­де­ма, ска­зал, что у Кри­тия, как ему кажет­ся, есть свин­ская наклон­ность: ему хочет­ся тереть­ся об Эвти­де­ма, как поро­ся­та трут­ся о кам­ни. (31) С это­го-то вре­ме­ни и стал нена­видеть Сокра­та Кри­тий: будучи чле­ном кол­ле­гии Трид­ца­ти и попав в зако­но­да­тель­ную комис­сию с Хари­к­лом¹⁰, он при­пом­нил это Сокра­ту и внес в зако­ны ста­тью, вос­пре­щаю­щую пре­по­да­вать искус­ство сло­ва. Он хотел ему повредить, но, не зная, как к нему при­драть­ся, выста­вил про­тив него обви­не­ние, кото­рое тол­па огуль­но предъ­яв­ля­ет фило­со­фам¹¹, и ста­рал­ся опо­ро­чить его перед людь­ми: я и сам нико­гда не слы­хал таких речей от Сокра­та, и никто, сколь­ко мне извест­но, не гово­рил, что слы­шал. (32) Собы­тия пока­за­ли это: когда Трид­цать каз­ни­ли мас­су граж­дан, при­чем не худ­ших, и мно­гих под­стре­ка­ли к про­ти­во­за­кон­ным дей­ст­ви­ям, Сократ одна­жды ска­зал: «Стран­но было бы, мне кажет­ся, если бы чело­век, став­ши пас­ту­хом ста­да коров и умень­шая чис­ло и каче­ство коров, не при­зна­вал себя пло­хим пас­ту­хом; но еще стран­нее, что чело­век, став­ши пра­ви­те­лем государ­ства и умень­шая чис­ло и каче­ство граж­дан, не сты­дит­ся это­го и не счи­та­ет себя пло­хим пра­ви­те­лем государ­ства». (33) Когда Кри­тию и Хари­к­лу донес­ли об этом, они при­зва­ли Сокра­та, пока­за­ли ему закон и запре­ти­ли раз­го­ва­ри­вать с моло­ды­ми людь­ми. Сократ спро­сил их, мож­но ли пред­ло­жить им вопрос по пово­ду того, что ему непо­нят­но в этом объ­яв­ле­нии. Они отве­ча­ли, что мож­но.

(34) — Хоро­шо, — ска­зал Сократ, — я готов пови­но­вать­ся зако­нам; но чтобы неза­мет­но для себя, по неведе­нию, не нару­шить в чем-нибудь зако­на, я хочу полу­чить от вас точ­ные ука­за­ния вот о чем: поче­му вы при­ка­зы­ва­е­те воз­дер­жи­вать­ся от искус­ства сло­ва, — пото­му ли, что оно, по ваше­му мне­нию, помо­га­ет гово­рить пра­виль­но, или непра­виль­но? Если — гово­рить пра­виль­но, то, оче­вид­но, при­шлось бы воз­дер­жи­вать­ся гово­рить пра­виль­но; если же — гово­рить непра­виль­но, то, оче­вид­но, надо ста­рать­ся гово­рить пра­виль­но.

(35) Харикл рас­сер­дил­ся и ска­зал ему:

—Когда, Сократ, ты это­го не зна­ешь, то мы объ­яв­ля­ем тебе вот что, более для тебя понят­ное, — чтобы с моло­ды­ми людь­ми ты вовсе не раз­го­ва­ри­вал.

На это Сократ ска­зал:

—Так, чтобы не было сомне­ния, опре­де­ли­те мне, до сколь­ких лет долж­но счи­тать людей моло­ды­ми.

Харикл отве­чал:

—До тех пор, пока им не доз­во­ля­ет­ся быть чле­на­ми Сове­та¹², как людям еще нера­зум­ным; и ты не раз­го­ва­ри­вай с людь­ми моло­же трид­ца­ти лет.

(36) — И когда я поку­паю что-нибудь, — спро­сил Сократ, — если про­да­ет чело­век моло­же трид­ца­ти лет, тоже не надо спра­ши­вать, за сколь­ко он про­да­ет?

—О подоб­ных вещах мож­но, — отве­чал Харикл. — Но ты, Сократ, по боль­шей части спра­ши­ва­ешь о том, что зна­ешь; так вот об этом не спра­ши­вай.

—Так и не дол­жен я отве­чать, — ска­зал Сократ, — если меня спро­сит моло­дой чело­век о чем-нибудь мне извест­ном, напри­мер, где живет Харикл или где нахо­дит­ся Кри­тий?

—О подоб­ных вещах мож­но, — отве­чал Харикл.

Тут Кри­тий ска­зал:

(37) — Нет, тебе при­дет­ся, Сократ, отка­зать­ся от этих сапож­ни­ков, плот­ни­ков, куз­не­цов: думаю, они совсем уж истре­па­лись отто­го, что веч­но они у тебя на язы­ке.

—Зна­чит, — отве­чал Сократ, — и от того, что сле­ду­ет за ними¹³, — от спра­вед­ли­во­сти, бла­го­че­стия и все­го подоб­но­го?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Харикл, — и от пас­ту­хов; а то смот­ри, как бы и тебе не умень­шить чис­ла коров.

(38) Тут-то и ста­ло ясно, что им сооб­щи­ли рас­суж­де­ние о коро­вах и что они гне­ва­лись за него на Сокра­та.

Итак, како­го рода было зна­ком­ство Кри­тия с Сокра­том и в каких отно­ше­ни­ях они были друг с дру­гом, сей­час ска­за­но. (39) Но я утвер­ждаю, что никто не может ниче­му научить­ся у чело­ве­ка, кото­рый не нра­вит­ся. А Кри­тий и Алки­ви­ад все вре­мя, пока были в обще­нии с Сокра­том, были в обще­нии с ним не пото­му, чтобы он им нра­вил­ся, а пото­му, что они с само­го нача­ла поста­ви­ли себе целью сто­ять во гла­ве государ­ства. Еще когда они были с Сокра­том, они ни с кем так охот­но не стре­ми­лись бесе­до­вать, как с выдаю­щи­ми­ся государ­ст­вен­ны­ми дея­те­ля­ми. (40) Так, гово­рят, Алки­ви­ад, когда ему не было еще два­дца­ти лет, вел такую бесе­ду о зако­нах с опе­ку­ном сво­им Пери­к­лом, сто­яв­шим тогда во гла­ве государ­ства.

(41) — Ска­жи мне, Перикл, — начал Алки­ви­ад, — мог ли бы ты объ­яс­нить мне, что такое закон?

—Конеч­но, — отве­чал Перикл.

—Так объ­яс­ни мне, ради богов, — ска­зал Алки­ви­ад, — когда я слы­шу, как людей хва­лят за их ува­же­ние к зако­ну, я думаю, что такую похва­лу едва ли име­ет пра­во полу­чить тот, кто не зна­ет, что такое закон.

(42) — Ты хочешь узнать, Алки­ви­ад, что такое закон? — отве­чал Перикл. — Твое жела­ние совсем нетруд­но испол­нить: зако­ны — это все то, что народ в собра­нии при­мет и напи­шет с ука­за­ни­ем, что сле­ду­ет делать и чего не сле­ду­ет.

—Какою же мыс­лью народ при этом руко­во­дит­ся, — хоро­шее сле­ду­ет делать или дур­ное?

—Хоро­шее, кля­нусь Зев­сом, мой маль­чик, — отве­чал Перикл, — конеч­но, не дур­ное.

(43) — А если не народ, но, как быва­ет в оли­гар­хи­ях, немно­гие собе­рут­ся и напи­шут, что сле­ду­ет делать, — это что?

—Все, — отве­чал Перикл, — что напи­шут те, кто власт­ву­ют в государ­стве, обсудив, что сле­ду­ет делать, назы­ва­ет­ся зако­ном.

—Так если и тиран¹⁴, власт­ву­ю­щий в государ­стве, напи­шет граж­да­нам, что сле­ду­ет делать, и это закон?

—Да, — отве­чал Перикл, — и все, что пишет тиран, пока власть в его руках, тоже назы­ва­ет­ся зако­ном.

(44) — А наси­лие и без­за­ко­ние, — спро­сил Алки­ви­ад, — что такое, Перикл? Не то ли, когда силь­ный застав­ля­ет сла­бо­го не убеж­де­ни­ем, а силой делать, что ему взду­ма­ет­ся?

—Мне кажет­ся, да, — ска­зал Перикл.

—Зна­чит, и все, что тиран пишет, не убеж­де­ни­ем, а силой застав­ляя граж­дан делать, есть без­за­ко­ние?

—Мне кажет­ся, да, — отве­чал Перикл. — Я беру назад свои сло­ва, что все, что пишет тиран, не убедив­ши граж­дан, есть закон.

(45) — А все то, что пишет мень­шин­ство, не убедив­ши боль­шин­ство, но поль­зу­ясь сво­ей вла­стью, долж­ны ли мы это назы­вать наси­ли­ем, или не долж­ны?

—Мне кажет­ся, — отве­чал Перикл, — все, что кто-нибудь застав­ля­ет кого-нибудь делать, не убедив­ши, — все рав­но, пишет он это или нет, — будет ско­рее наси­лие, чем закон.

—Зна­чит, и то, что пишет весь народ, поль­зу­ясь сво­ей вла­стью над людь­ми состо­я­тель­ны­ми, а не убедив­ши их, будет ско­рее наси­лие, чем закон?

(46) — Да, Алки­ви­ад, — отве­чал Перикл, — и мы в твои годы масте­ра были на такие шту­ки: мы заня­ты были этим и при­ду­мы­ва­ли такие же шту­ки, кото­ры­ми, по-види­мо­му, занят теперь и ты.

Алки­ви­ад на это ска­зал:

—Ах, если бы, Перикл, я был с тобою в то вре­мя, когда ты пре­вос­хо­дил само­го себя в этом мастер­стве!

(47) Итак, как толь­ко они заме­ти­ли свое пре­вос­ход­ство над государ­ст­вен­ны­ми дея­те­ля­ми, они уже пере­ста­ли под­хо­дить к Сокра­ту: он и вооб­ще им не нра­вил­ся, да к тому же, когда они под­хо­ди­ли к нему, им было непри­ят­но слу­шать его выго­во­ры за их про­вин­но­сти. Они пре­да­лись государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, ради кото­рой и обра­ти­лись к Сокра­ту.

(48) Но Кри­тон, Хере­фонт, Хере­крат, Гер­мо­ген, Сим­мий, Кебет, Федонд и дру­гие собе­сед­ни­ки Сокра­та иска­ли его обще­ства не с тем, чтобы сде­лать­ся ора­то­ра­ми в Народ­ном собра­нии или в суде, но чтобы стать бла­го­род­ны­ми людь­ми и хоро­шо испол­нять свои обя­зан­но­сти по отно­ше­нию к дому и домаш­ним, род­ным и дру­зьям, оте­че­ству и сограж­да­нам. И никто из них ни в моло­до­сти, ни в пожи­лых годах не делал ниче­го дур­но­го и не под­вер­гал­ся ника­ко­му обви­не­нию.

(49) — Но Сократ, — гово­рил обви­ни­тель, — учил пре­зри­тель­но обра­щать­ся с отца­ми: он вну­шал сво­им собе­сед­ни­кам убеж­де­ние, что он дела­ет их умнее отцов, и ука­зы­вал, что по зако­ну мож­но даже отца заклю­чить в око­вы, если дока­зать его умо­по­ме­ша­тель­ство¹⁵: это ему слу­жи­ло дока­за­тель­ст­вом в поль­зу закон­но­сти того, чтобы обра­зо­ван­ный чело­век дер­жал в око­вах необ­ра­зо­ван­но­го.

(50) На самом деле Сократ был того мне­ния, что чело­век, заклю­чаю­щий в око­вы дру­го­го за недо­ста­ток обра­зо­ва­ния, может быть на закон­ном осно­ва­нии сам заклю­чен в око­вы людь­ми, знаю­щи­ми то, чего он не зна­ет. Ввиду это­го он часто иссле­до­вал вопрос о раз­ли­чии меж­ду незна­ни­ем и сума­сше­ст­ви­ем: сума­сшед­ших, думал он, сле­ду­ет дер­жать в око­вах как для их соб­ст­вен­ной поль­зы, так и для поль­зы их дру­зей; а что каса­ет­ся не знаю­щих того, что нуж­но знать, то спра­вед­ли­вость тре­бу­ет, чтобы они учи­лись у знаю­щих.

(51) — Но Сократ, — гово­рил обви­ни­тель, — вну­шал сво­им собе­сед­ни­кам неува­же­ние не толь­ко к отцам, но и к дру­гим род­ст­вен­ни­кам: он ука­зы­вал, что при болез­ни или судеб­ном про­цес­се помо­га­ют не род­ст­вен­ни­ки, но в пер­вом слу­чае вра­чи, а во вто­ром — лов­кие защит­ни­ки.

(52) По сло­вам обви­ни­те­ля, так­же и о дру­зьях Сократ гово­рил, что нет ника­кой поль­зы от их рас­по­ло­же­ния, если они не будут в состо­я­нии ока­зы­вать помощь; толь­ко те, гово­рил буд­то бы он, заслу­жи­ва­ют ува­же­ния, кото­рые зна­ют то, что нуж­но знать, и уме­ют это выра­зить сло­ва­ми. Таким обра­зом, он буд­то бы вну­шал моло­дым людям убеж­де­ние, что он сам умнее всех и спо­соб­нее сде­лать и дру­гих умны­ми, и чрез это при­во­дил их в такое настро­е­ние, что в их гла­зах все дру­гие не име­ли ника­кой цены в срав­не­нии с ним. (53) Да, я знаю, он выра­жал­ся так об отцах и дру­гих род­ст­вен­ни­ках и о дру­зьях; мало это­го, он гово­рил еще то, что, по исхо­де души, в кото­рой толь­ко и про­ис­хо­дит мыш­ле­ние, тело само­го близ­ко­го чело­ве­ка поско­рее выно­сят и хоро­нят. (54) «Даже и при жиз­ни, — гово­рил он, — вся­кий хоть и любит себя более все­го, но сам отни­ма­ет от сво­его соб­ст­вен­но­го тела все ненуж­ное и бес­по­лез­ное и дру­гим пору­ча­ет это делать. Так, напри­мер, люди сами у себя обре­зы­ва­ют ног­ти, воло­сы, мозо­ли, и вра­чам пре­до­став­ля­ют отре­зать и выжи­гать [у себя боль­ные части тела] со стра­да­ни­ем и болью, да еще счи­та­ют себя обя­зан­ны­ми за это пла­тить им; слю­ну выпле­вы­ва­ют изо рта как мож­но даль­ше, пото­му что, оста­ва­ясь во рту, поль­зы она не при­но­сит им ника­кой, а гораздо ско­рее при­но­сит вред». (55) Да, это он гово­рил, но не в том смыс­ле, что отца надо зарыть живым, а себя раз­ре­зать на кус­ки; но, дока­зы­вая, что все нера­зум­ное не заслу­жи­ва­ет ува­же­ния, он вну­шал каж­до­му стрем­ле­ние быть как мож­но более разум­ным и полез­ным, чтобы тот, кто хочет поль­зо­вать­ся ува­же­ни­ем отца, бра­та или кого дру­го­го, не сидел сло­жа руки, пола­га­ясь на свое род­ство, а ста­рал­ся быть полез­ным тем, от кого хочет заслу­жить ува­же­ние.

(56) Гово­рил про него обви­ни­тель еще то, что он из самых зна­ме­ни­тых поэтов выби­рал самые без­нрав­ст­вен­ные места и, при­во­дя их в виде дока­за­тель­ства, вну­шал сво­им собе­сед­ни­кам пре­ступ­ные мыс­ли и стрем­ле­ние к тира­нии, напри­мер, из Геси­о­да¹⁶ стих:

Дело отнюдь ни одно не позор, а позор лишь без­де­лье.

Цити­руя этот стих, он буд­то бы гово­рил, что поэт сове­ту­ет не гну­шать­ся ника­ким делом, ни бес­чест­ным, ни зазор­ным, но и за такие дела брать­ся с целью нажи­вы. (57) На самом деле, когда Сократ в беседе при­хо­дил к согла­ше­нию, что быть работ­ни­ком — полез­но чело­ве­ку и хоро­шо, а быть без­дель­ни­ком — вред­но и дур­но, и что работать — хоро­шо, а без­дель­ни­чать — дур­но, то он гово­рил, что люди, делаю­щие что-нибудь хоро­шее, работа­ют и что они — работ­ни­ки, а играю­щих в кости или делаю­щих что-нибудь сквер­ное и вред­ное он обзы­вал без­дель­ни­ка­ми. При таком пони­ма­нии ока­жет­ся вер­ным изре­че­ние:

Дело отнюдь ни одно не позор, а позор лишь без­де­лье.

(58) По сло­вам обви­ни­те­ля, Сократ часто цити­ро­вал место из Гоме­ра¹⁷ о том, что Одис­сей

Если царя где встре­чал или вои­на знат­но­го родом, Став перед ним, он его оста­нав­ли­вал крот­кою речью: «О мно­го­чти­мый! Тебе не при­ста­ло дро­жать, слов­но тру­су. Луч­ше на место садись и дру­гих уса­ди средь наро­да». Если ж кри­чав­ше­го гром­ко он мужа встре­чал из наро­да, Скип­тром его уда­рял и бра­нил его гроз­ною речью: «Сядь, зло­по­луч­ный, недвиж­но и слу­шай, что ска­жут дру­гие! Те, кто муд­рее тебя; ты ж него­ден к войне и бес­си­лен И нико­гда ни во что не счи­тал­ся в бою, ни в сове­те».

Эти сти­хи он тол­ко­вал буд­то бы в том смыс­ле, что поэт одоб­ря­ет, когда бьют про­сто­люди­нов и бед­ня­ков. (59) Но на самом деле Сократ это­го не гово­рил: в таком слу­чае, думал он, и ему само­му при­шлось бы быть битым; он гово­рил, что людей, ни сло­вом, ни делом не при­но­ся­щих поль­зы, не спо­соб­ных помочь в слу­чае надоб­но­сти ни вой­ску, ни государ­ству, ни само­му наро­ду, осо­бен­но если сверх того они еще и наг­лы, необ­хо­ди­мо вся­че­ски обузды­вать, как бы бога­ты они ни были. (60) Нет, напро­тив того, Сократ, как всем было извест­но, был дру­гом наро­да и любил людей. Мно­го было людей, усерд­но искав­ших обще­ния с ним, и в Афи­нах и за гра­ни­цей, но он ни с кого не тре­бо­вал пла­ты за свои беседы, но со все­ми щед­ро делил­ся сво­и­ми сокро­ви­ща­ми; неко­то­рые из них доро­го про­да­ва­ли дру­гим то немно­гое, что полу­чи­ли от него даром¹⁸, и не были дру­зья­ми наро­да подоб­но ему: кто не мог пла­тить им день­ги, с теми они не хоте­ли вести беседы. (61) Сократ был укра­ше­ни­ем род­но­му горо­ду во всем мире, — в гораздо боль­шей сте­пе­ни, чем Лих¹⁹, про­сла­вив­ший­ся этим в Спар­те. Ведь Лих уго­щал чуже­зем­цев, при­ез­жав­ших в Спар­ту во вре­мя Гим­но­пе­дий, а Сократ, в тече­ние всей жиз­ни тра­тя свои сокро­ви­ща, при­но­сил гро­мад­ную поль­зу всем желав­шим: кто поль­зо­вал­ся его обще­ст­вом, ухо­дил от него нрав­ст­вен­но улуч­шен­ным.

(62) Итак, по мое­му мне­нию, Сократ при таких досто­ин­ствах заслу­жи­вал ско­рее поче­та, чем смерт­но­го при­го­во­ра от сограж­дан. Да если посмот­реть на это дело с точ­ки зре­ния зако­нов, то при­дешь к тому же заклю­че­нию. По зако­нам, смерт­ная казнь назна­че­на в нака­за­ние тому, кто ули­чен в воров­стве, в раз­бое, в сре­зы­ва­нии кошель­ков, в про­ры­тии стен²⁰, в про­да­же людей в раб­ство²¹, в свя­тотат­стве; а Сократ боль­ше всех на све­те был далек от таких пре­ступ­ле­ний. (63) Далее, перед оте­че­ст­вом он нико­гда не был вино­вен ни в неудач­ной войне, ни в мяте­же, ни в измене, ни в дру­гом каком бед­ст­вии. В част­ной жиз­ни он тоже нико­гда ни у кого не отни­мал иму­ще­ства, ни на кого не навле­кал несча­стие; нико­гда он даже обви­не­ния не навлек на себя ни в чем выше­упо­мя­ну­том. (64) Так как же он может под­ле­жать суду по этой жало­бе? Вме­сто того, чтобы не при­зна­вать богов, как было ска­за­но в жало­бе, он почи­тал богов боль­ше, чем кто-либо дру­гой, как всем было извест­но; вме­сто того, чтобы раз­вра­щать моло­дежь, в чем его обви­нял тот, кто воз­будил судеб­ный про­цесс, он сво­их дру­зей, имев­ших пороч­ные стра­сти, отвра­щал от них, как всем было извест­но, а вну­шал им стре­мить­ся к пре­крас­ной, высо­кой доб­ро­де­те­ли, бла­го­да­ря кото­рой про­цве­та­ют и государ­ства и семьи. А при таком обра­зе дей­ст­вий раз­ве не заслу­жи­вал он вели­ко­го поче­та у сограж­дан?

(1) Что Сократ, по мое­му мне­нию, и поль­зу при­но­сил сво­им дру­зьям, как делом, — обна­ру­жи­вая пред ними свои досто­ин­ства, — так и беседа­ми, об этом я теперь напи­шу, что при­пом­ню.

Что каса­ет­ся отно­ше­ния к богам, его дела и сло­ва, — это всем было извест­но, — были соглас­ны с отве­том Пифии¹, кото­рый она дает на вопрос, как посту­пать отно­си­тель­но жерт­во­при­но­ше­ний, почи­та­ния пред­ков или тому подоб­но­го. Пифия дает ответ, что кто посту­па­ет по обы­чаю род­но­го горо­да, тот посту­па­ет бла­го­че­сти­во. Сократ и сам так посту­пал и дру­гим сове­то­вал, а кто посту­па­ет как-нибудь ина­че, те, думал он, глу­пы и берут­ся не за свое дело.

(2) В молит­вах он про­сто про­сил богов даро­вать доб­ро, убеж­ден­ный, что боги луч­ше всех зна­ют, в чем состо­ит доб­ро; а про­сить богов о золо­те, сереб­ре, тира­ни­че­ской вла­сти или о чем-нибудь подоб­ном, — это все рав­но, думал он, что про­сить об игре в кости, сра­же­нии или о чем-нибудь дру­гом, исход чего совер­шен­но неиз­ве­стен.

(3) Жерт­вы при­но­сил он неболь­шие, пото­му что и сред­ства у него были неболь­шие, но он счи­тал себя нисколь­ко не ниже тех, кто при­но­сит мно­го боль­ших жертв от сво­их боль­ших богатств. Богам, гово­рил он, не дела­ло бы чести, если бы они боль­шим жерт­вам радо­ва­лись боль­ше, чем малым: в таком слу­чае часто дары пороч­ных людей им были бы угод­нее, чем дары хоро­ших; да и людям не сто­и­ло бы жить, если бы дары пороч­ных были угод­нее богам, чем дары хоро­ших. По его убеж­де­нию, боги все­го более раду­ют­ся поче­ту от людей наи­бо­лее бла­го­че­сти­вых. Он хва­лил так­же сле­дую­щий стих:

Жерт­вы бес­смерт­ным богам при­но­си сооб­раз­но достат­ку2.

Так­же и по отно­ше­нию к дру­зьям, ино­го­род­ним гостям и в раз­ных дру­гих обсто­я­тель­ствах жиз­ни совет «при­но­си по достат­ку» он нахо­дил пре­крас­ным.

(4) Если ему каза­лось, что ему дает­ся какое-нибудь ука­за­ние от богов, то уго­во­рить его посту­пить вопре­ки это­му ука­за­нию было труд­нее, чем уго­во­рить взять сле­по­го и не знаю­ще­го доро­ги про­вод­ни­ка вме­сто зря­че­го и знаю­ще­го. Да и дру­гих бра­нил он глуп­ца­ми, кто посту­па­ет вопре­ки ука­за­нию богов из опа­се­ния дур­ной сла­вы у людей; сам же он совет от богов ста­вил выше всех чело­ве­че­ских отно­ше­ний.

(5) Тот образ жиз­ни, к кото­ро­му он при­учил и душу и тело, был таков, что при нем вся­кий про­жи­вет без­мя­теж­но и без­опас­но, если толь­ко по воле богов не про­изой­дет чего-нибудь необык­но­вен­но­го и не воз­никнет затруд­не­ние в покры­тии даже таких рас­хо­дов. Жизнь обхо­ди­лась ему так деше­во, что не знаю, мож­но ли так мало зара­ба­ты­вать, чтобы не полу­чать столь­ко, сколь­ко было доста­точ­но для Сокра­та. Пищи он употреб­лял столь­ко, сколь­ко мог съесть с аппе­ти­том, а есть начи­нал толь­ко тогда, когда голод уже слу­жил ему при­пра­вой; питье вся­кое ему было вкус­но, пото­му что он не пил, если не чув­ст­во­вал жаж­ды. (6) Если когда его при­гла­ша­ли на обед и он согла­шал­ся прий­ти, то он совер­шен­но лег­ко мог убе­речь­ся от чрез­мер­но­го пре­сы­ще­ния, от чего огром­но­му боль­шин­ству людей очень труд­но убе­речь­ся. Кто не мог это­го сде­лать, тем он сове­то­вал избе­гать таких при­прав, кото­рые соблаз­ня­ют чело­ве­ка есть, не чув­ст­вуя голо­да, и пить, не чув­ст­вуя жаж­ды: это, гово­рил он, вредит желуд­ку, голо­ве и душе. (7) Он шутил, что и Кир­ка³, долж­но быть, пре­вра­ща­ла людей в сви­ней, в изоби­лии уго­щая их таки­ми при­пра­ва­ми; а Одис­сей, бла­го­да­ря настав­ле­нию Гер­ме­са и соб­ст­вен­ной уме­рен­но­сти, удер­жал­ся от чрез­мер­но­го употреб­ле­ния таких куша­ний и отто­го не пре­вра­тил­ся в сви­нью. (8) Так он гово­рил об этом шут­ли­во и вме­сте с тем серь­ез­но.

От люб­ви к кра­сав­цам сове­то­вал он тща­тель­но воз­дер­жи­вать­ся: нелег­ко, гово­рил он, вла­деть собою, каса­ясь таких людей. Услы­шав одна­жды, что Кри­то­бул⁴, сын Кри­то­на, поце­ло­вал Алки­ви­а­до­ва сына⁵, кра­сав­ца, он спро­сил Ксе­но­фон­та в при­сут­ст­вии Кри­то­бу­ла:

(9) — Ска­жи мне, Ксе­но­фонт, не прав­да ли, ты счи­тал Кри­то­бу­ла ско­рее скром­ным, чем наг­лым, ско­рее осто­рож­ным, чем без­рас­суд­ным и рис­ку­ю­щим?

—Конеч­но, — отве­чал Ксе­но­фонт.

—Так счи­тай его теперь в выс­шей сте­пе­ни отча­ян­ным и необуздан­ным: он станет и меж­ду мечей кувыр­кать­ся⁶ и в огонь пры­гать.

(10) — Что же ты заме­тил в его поступ­ках, что так дур­но дума­ешь о нем?

—Да раз­ве он не отва­жил­ся поце­ло­вать Алки­ви­а­до­ва сына, тако­го хоро­шень­ко­го, цве­ту­ще­го?

—Ну, если этот рис­ко­ван­ный посту­пок — тако­го рода, — ска­зал Ксе­но­фонт, — то, мне кажет­ся, и я могу попасть в эту опас­ность!

(11) — О несчаст­ный! — ска­зал Сократ. — Как ты дума­ешь, что с тобою может быть после поце­луя кра­сав­ца? Раз­ве не ста­нешь ты сей­час же рабом из сво­бод­но­го чело­ве­ка? Раз­ве не ста­нешь разо­рять­ся на вред­ные удо­воль­ст­вия? Раз­ве будет у тебя вре­мя поза­бо­тить­ся о чем пре­крас­ном? Раз­ве не будешь ты вынуж­ден усерд­но зани­мать­ся таки­ми веща­ми, каки­ми не станет зани­мать­ся и сума­сшед­ший?

(12) — О Геракл! — ска­зал Ксе­но­фонт. — Какую страш­ную силу ты при­пи­сы­ва­ешь поце­лую!

—И ты это­му удив­ля­ешь­ся? — отве­чал Сократ. — Раз­ве ты не зна­ешь, что таран­ту­лы вели­чи­ной мень­ше пол-обо­ла, толь­ко при­кос­нув­шись ртом, изво­дят людей болью и лиша­ют рас­суд­ка?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Ксе­но­фонт, — но ведь таран­ту­лы что-то впус­ка­ют при уку­се.

(13) — Глу­пец! — ска­зал Сократ. — А кра­сав­цы при поце­луе раз­ве не впус­ка­ют чего-то? Ты не дума­ешь это­го толь­ко отто­го, что не видишь. Раз­ве ты не зна­ешь, что этот зверь, кото­ро­го назы­ва­ют моло­дым кра­сав­цем, тем страш­нее таран­ту­лов, что таран­ту­лы при­кос­но­ве­ни­ем впус­ка­ют что-то, а кра­са­вец даже без при­кос­но­ве­ния, если толь­ко на него смот­ришь, совсем изда­ле­ка впус­ка­ет что-то такое, что сво­дит чело­ве­ка с ума? {Может быть, и Эроты пото­му назы­ва­ют­ся стрел­ка­ми, что кра­сав­цы даже изда­ли нано­сят раны}⁷. Нет, сове­тую тебе, Ксе­но­фонт, когда увидишь како­го кра­сав­ца, бежать без огляд­ки. А тебе, Кри­то­бул, сове­тую на год уехать отсюда: может быть, за это вре­мя, хоть и с трудом, ты выздо­ро­ве­ешь.

(14) Таким обра­зом, и по отно­ше­нию к любов­ным удо­воль­ст­ви­ям он дер­жал­ся того мне­ния, что люди, не чув­ст­ву­ю­щие себя от них в без­опас­но­сти, долж­ны отыс­ки­вать их в том, чего, без осо­бен­но боль­шой потреб­но­сти тела, душа не при­мет и что, при потреб­но­сти его, хло­пот не доста­вит. А сам он, несо­мнен­но, был так хоро­шо воору­жен про­тив таких увле­че­ний, что ему лег­че было дер­жать­ся в отда­ле­нии от самых цве­ту­щих кра­сав­цев, чем дру­гим от самых отцвет­ших уро­дов.

(15) Так вот какие прин­ци­пы усво­ил он себе отно­си­тель­но пищи, питья и любов­ных наслаж­де­ний и был того мне­ния, что удо­воль­ст­вия он испы­ты­ва­ет доста­точ­но, нисколь­ко не мень­ше, чем те, кото­рые об этом мно­го хло­по­чут, а печа­ли испы­ты­ва­ет гораздо мень­ше^7a.

(1) Если неко­то­рые на осно­ва­нии пись­мен­ных и уст­ных свиде­тельств о Сокра­те дума­ют, что он обра­щать людей к доб­ро­де­те­ли умел отлич­но, но ука­зы­вать путь к ней не был спо­со­бен, то пусть они рас­смот­рят не толь­ко те беседы его, в кото­рых он с назида­тель­ной целью при помо­щи вопро­сов опро­вер­гал людей, вооб­ра­жаю­щих, что они все зна­ют, но так­же и повсе­днев­ные беседы его с дру­зья­ми, и пусть тогда уже судят, был ли он спо­со­бен исправ­лять их.

(2) В первую оче­редь я изло­жу слы­шан­ную мною бесе­ду его с Ари­сто­де­мом¹, по про­зва­нию Малым, о боже­стве.

Заме­тив, что он не при­но­сит жертв богам, [не молит­ся им]^1a и не при­бе­га­ет к гада­ни­ям, а, напро­тив, даже сме­ет­ся над теми, кто это дела­ет, Сократ обра­тил­ся к нему с таким вопро­сом:

—Ска­жи мне, Ари­сто­дем, есть ли люди, муд­ро­стью кото­рых ты вос­хи­ща­ешь­ся?

—Да, — отве­чал он.

(3) — Назо­ви нам име­на их, — ска­зал Сократ.

—В эпи­че­ской поэ­зии я все­го боль­ше вос­хи­ща­юсь Гоме­ром, в дифи­рам­бе² — Мела­нип­пидом³, в тра­гедии — Софо­к­лом, в скульп­ту­ре — Поли­кле­том⁴, в живо­пи­си — Зевк­сидом⁵.

(4) — Кто же, по-тво­е­му, заслу­жи­ва­ет боль­ше­го вос­хи­ще­ния, — тот ли, кто дела­ет изо­бра­же­ния, лишен­ные разу­ма и дви­же­ния, или тот, кто тво­рит живые суще­ства, разум­ные и само­де­я­тель­ные?

—Кля­нусь Зев­сом, гораздо боль­ше тот, кто тво­рит живые суще­ства, если дей­ст­ви­тель­но они ста­но­вят­ся таки­ми не по какой-то слу­чай­но­сти, но бла­го­да­ря разу­му.

—Какие же пред­ме­ты ты при­зна­ешь делом слу­чай­ным и какие тво­ре­ни­ем разу­ма, — те ли, цель суще­ст­во­ва­ния кото­рых неиз­вест­на, или те, кото­рые явно суще­ст­ву­ют для какой-нибудь поль­зы?

—Надо пола­гать, конеч­но, что пред­ме­ты, воз­ни­каю­щие для какой-нибудь поль­зы, — тво­ре­ния разу­ма.

(5) — Так не кажет­ся ли тебе, что тот, кто изна­ча­ла тво­рил людей, для поль­зы при­дал им орга­ны, посред­ст­вом кото­рых они все чув­ст­ву­ют, — гла­за, чтобы видеть, что мож­но видеть, уши, чтобы слы­шать, что мож­но слы­шать? А от запа­хов какая была бы нам поль­за, если бы не был дан нос? А какое у нас было бы ощу­ще­ние слад­ко­го и ост­ро­го и вооб­ще все­го при­ят­но­го на вкус, если бы не был вло­жен язык, зна­ток это­го? (6) Кро­ме того, как ты дума­ешь, не похо­же ли на дело про­мыс­ла вот еще что: так как зре­ние сла­бо, то он защи­тил его века­ми, кото­рые, когда надо им поль­зо­вать­ся, рас­па­хи­ва­ют­ся, как две­ри, а во сне запи­ра­ют­ся? А чтобы и вет­ры не вреди­ли ему, он наса­дил рес­ни­цы в виде сита; бро­вя­ми, слов­но наве­сом, отде­лил место над гла­за­ми, чтобы даже пот с голо­вы не пор­тил их. Далее, слух вос­при­ни­ма­ет вся­кие зву­ки, но нико­гда ими не пере­пол­ня­ет­ся. Пере­д­ние зубы у всех живот­ных при­спо­соб­ле­ны к раз­ре­зы­ва­нию, а корен­ные — к раз­дроб­ле­нию пищи, полу­чен­ной от них. Рот, через кото­рый живые суще­ства вво­дят в себя все, что им жела­тель­но, он поме­стил близ глаз и носа. А так как то, что выхо­дит из чело­ве­ка, непри­ят­но, то он напра­вил кана­лы это­го в дру­гую сто­ро­ну, как мож­но даль­ше от орга­нов чувств. Все это так пред­у­смот­ри­тель­но устро­е­но: неуже­ли ты затруд­ня­ешь­ся ска­зать, что это? — дело ли слу­чай­но­сти, или тво­ре­ние разу­ма?

(7) — Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Ари­сто­дем, — если смот­реть на это с такой точ­ки зре­ния, то оно очень похо­же на искус­ное про­из­веде­ние како­го-то муд­ро­го, любя­ще­го живые суще­ства худож­ни­ка.

—А то, что он наса­дил стрем­ле­ние к дето­рож­де­нию, наса­дил в мате­рях стрем­ле­ние к выкарм­ли­ва­нию, а во вскорм­лен­ных детях вели­чай­шую любовь к жиз­ни и вели­чай­ший страх к смер­ти?

—Без сомне­ния, и это похо­же на искус­ную работу кого-то, поста­вив­ше­го себе целью суще­ст­во­ва­ние живых существ.

(8) — А в самом себе ты при­зна­ешь при­сут­ст­вие чего-нибудь разум­но­го?

—Спра­ши­вай: я буду отве­чать.

—А в дру­гих местах нигде нет ниче­го разум­но­го? Неуже­ли ты можешь это думать, зная, что в теле нахо­дит­ся лишь малень­кая часть гро­мад­ной зем­ли и ничтож­ная доля огром­но­го коли­че­ства жид­ко­сти? Рав­ным обра­зом, от каж­до­го из осталь­ных эле­мен­тов, несо­мнен­но вели­ких, ты полу­чил по ничтож­ной части­це в состав сво­его тела; толь­ко ум, ста­ло быть, кото­ро­го нигде нет, по како­му-то счаст­ли­во­му слу­чаю, дума­ешь, ты весь забрал себе, а этот мир, гро­мад­ный, бес­пре­дель­ный в сво­ей мно­же­ст­вен­но­сти, дума­ешь, пре­бы­ва­ет в таком строй­ном поряд­ке бла­го­да­ря како­му-то безу­мию?

(9) — Да, кля­нусь Зев­сом, я так думаю: я не вижу там вла­сти­те­лей, как вижу масте­ров в здеш­них работах.

—Да ведь и души сво­ей ты не видишь, а она хозяй­ка тела: поэто­му, если рас­суж­дать таким обра­зом, ты име­ешь пра­во ска­зать, что ты ниче­го не дела­ешь по разу­му, а все по слу­чай­но­сти.

(10) Тут Ари­сто­дем ска­зал:

—Нет, Сократ, пра­во, я не пре­зи­раю боже­ство, а, напро­тив, счи­таю его слиш­ком вели­че­ст­вен­ным, чтобы ему нуж­но было еще почи­та­ние с моей сто­ро­ны.

—Если так, — воз­ра­зил Сократ, — то чем вели­че­ст­вен­нее боже­ство, кото­рое одна­ко удо­ста­и­ва­ет тебя сво­его попе­че­ния, тем боль­ше сле­ду­ет чтить его.

(11) — Будь уве­рен, — отве­чал Ари­сто­дем, — если бы я при­шел к убеж­де­нию, что боги хоть сколь­ко-нибудь заботят­ся о людях, я не стал бы отно­сить­ся к ним с пре­не­бре­же­ни­ем.

—Так неуже­ли ты дума­ешь, что они не заботят­ся? Во-пер­вых, из всех живых существ одно­му лишь чело­ве­ку они дали пря­мое поло­же­ние, а это пря­мое поло­же­ние дает воз­мож­ность и впе­ред смот­реть даль­ше, и ввер­ху нахо­дя­щи­е­ся пред­ме­ты луч­ше видеть, а пото­му быть в боль­шей без­опас­но­сти. Затем, всем живот­ным они дали ноги, даю­щие им воз­мож­ность толь­ко ходить, а чело­ве­ку при­ба­ви­ли еще и руки, испол­ня­ю­щие боль­шую часть работ, бла­го­да­ря кото­рым мы счаст­ли­вее их. (12) Мало того, хотя все живые суще­ства име­ют язык, но толь­ко язык чело­ве­ка они сде­ла­ли спо­соб­ным, посред­ст­вом при­кос­но­ве­ния его в раз­ных местах рта, про­из­но­сить чле­но­раздель­ные зву­ки, так что мы можем сооб­щать друг дру­гу, что хотим. Далее, уте­хи люб­ви для живот­ных они огра­ни­чи­ли извест­ным вре­ме­нем года, а нам они дару­ют их непре­рыв­но до ста­ро­сти. (13) Одна­ко бог нашел недо­ста­точ­ным поза­бо­тить­ся толь­ко о теле, но, что важ­нее все­го, он наса­дил в чело­ве­ке и душу самую совер­шен­ную. Так, преж­де все­го, у како­го дру­го­го суще­ства душа заме­ти­ла, что есть боги, создав­шие этот вели­кий, пре­крас­ный мир? Какой дру­гой род существ, кро­ме чело­ве­ка, чтит богов? Какая душа более, чем чело­ве­че­ская, спо­соб­на при­ни­мать меры пре­до­сто­рож­но­сти про­тив голо­да, жаж­ды, холо­да, жары, бороть­ся с болез­ня­ми, раз­ви­вать силу упраж­не­ни­я­ми, работать над изу­че­ни­ем чего-либо, пом­нить все, что услы­шит, увидит, изу­чит? (14) Неуже­ли тебе не ясно, что в срав­не­нии с про­чи­ми суще­ства­ми люди живут, как боги, уже бла­го­да­ря сво­е­му при­род­но­му устрой­ству дале­ко пре­вос­хо­дя всех дру­гих и телом и душой? Если бы у чело­ве­ка было, напри­мер, тело быка, а разум чело­ве­ка, он не мог бы делать, что хочет; точ­но так же живот­ные, име­ю­щие руки, но лишен­ные разу­ма, в луч­шем поло­же­нии от это­го не нахо­дят­ся. А ты, полу­чив в удел оба этих дра­го­цен­ных дара, дума­ешь, что боги о тебе не заботят­ся? Что же они долж­ны сде­лать, чтобы ты при­знал их попе­че­ние о тебе?

(15) — Я при­знаю это, когда они будут посы­лать мне, как ты гово­ришь, они посы­ла­ют тебе, совет­ни­ков⁶ для ука­за­ния, что делать и чего не делать.

—А когда они, — отве­чал Сократ, — дают через гада­ния ука­за­ния афи­ня­нам, желаю­щим узнать буду­щее, или когда элли­нам и даже всем людям, посы­лая чудес­ные зна­ме­ния, они пред­ве­ща­ют что-нибудь, поче­му, дума­ешь ты, они и тебе не дают ука­за­ний, лишь тебя исклю­чая из кру­га сво­их забот? (16) Как ты дума­ешь, неуже­ли боги наса­ди­ли бы в людях веру в то, что они могут делать доб­ро и зло, если бы они не име­ли силы для это­го? Неуже­ли люди нико­гда не заме­ти­ли бы, что они веч­но обма­ны­ва­ют­ся? Раз­ве ты не видишь, что самые дол­го­веч­ные и муд­рые учреж­де­ния чело­ве­че­ские, — государ­ства и наро­ды, — наи­бо­лее почти­тель­ны к богам и самые разум­ные воз­рас­ты наи­бо­лее пре­да­ны забо­те о богах?

(17) Доро­гой мой, — при­ба­вил он, — пой­ми, что и твой ум, пока нахо­дит­ся в тво­ем теле, рас­по­ря­жа­ет­ся им, как хочет. На этом осно­ва­нии сле­ду­ет думать, что и разум во все­лен­ной устра­и­ва­ет все­лен­ную так, как ему угод­но: не думай, что твой взор может про­сти­рать­ся на мно­го ста­дий⁷, а глаз бога слиш­ком слаб, чтобы сра­зу все видеть, и что твоя душа может раз­мыш­лять и о здеш­них делах, и об еги­пет­ских, и о сици­лий­ских, а разум бога недо­ста­точ­но силен, чтобы сра­зу обо всем иметь попе­че­ние. (18) Но, ока­зы­вая услу­ги людям, ты узна­ешь, кто готов и тебе ока­зы­вать услу­ги; делая им при­ят­ное, узна­ешь, кто и тебе дела­ет при­ят­ное; сове­ту­ясь с ними, узна­ешь, кто умен. Подоб­ным обра­зом, если, слу­жа богам, ты попро­бу­ешь узнать, захотят ли они тебе давать сове­ты о чем-нибудь, неиз­вест­ном людям, то пой­мешь, что боже­ство обла­да­ет таким могу­ще­ст­вом и таки­ми свой­ства­ми, что может сра­зу все видеть, все слы­шать, везде при­сут­ст­во­вать и сра­зу обо всем иметь попе­че­ние.

(19) Эти­ми беседа­ми, мне кажет­ся, Сократ так воздей­ст­во­вал на сво­их дру­зей, что они уда­ля­лись от вся­ких нече­сти­вых, неспра­вед­ли­вых и пре­до­суди­тель­ных поступ­ков не толь­ко когда их виде­ли люди, но и когда они были одни, пото­му что они были убеж­де­ны, что ни один их посту­пок не может остать­ся скры­тым от богов.

(1) Если прав­да, что воз­дер­жа­ние — дра­го­цен­ное бла­го для чело­ве­ка, рас­смот­рим, содей­ст­во­ва­ли ли ему такие беседы Сокра­та.

—Дру­зья! Пред­по­ло­жим, у нас нача­лась бы вой­на, и мы хоте­ли бы выбрать чело­ве­ка, под началь­ст­вом кото­ро­го мы все­го боль­ше наде­я­лись бы и себя спа­сти от пора­же­ния, и вра­гов поко­рить: мог­ли бы мы выбрать чело­ве­ка, кото­рый не в силах бороть­ся с чре­во­уго­ди­ем, стра­стью к вину, сла­сто­лю­би­ем, сон­ли­во­стью, {тягота­ми}?^1a Как мог­ли бы мы думать, что он спа­сет нас или одо­ле­ет вра­гов? (2) Пред­по­ло­жим, при кон­це жиз­ни мы хоте­ли бы пору­чить кому-нибудь вос­пи­та­ние мало­лет­них сыно­вей, охра­ну чести доче­рей-деву­шек, сбе­ре­же­ние иму­ще­ства: сочли бы мы заслу­жи­ваю­щим тако­го дове­рия чело­ве­ка невоз­держ­но­го? А рабу невоз­держ­но­му пору­чи­ли бы мы ско­ти­ну, кла­до­вые, над­зор за работа­ми? А в домаш­ние слу­ги и закуп­щи­ки про­ви­зии захо­те­ли бы мы взять тако­го хоть даром? (3) Но, если даже раба невоз­держ­но­го мы не взя­ли бы к себе, то не сле­ду­ет ли само­му-то чело­ве­ку осте­ре­гать­ся стать таким? Коры­сто­люб­цы, отни­мая день­ги у дру­гих, мож­но пола­гать, обо­га­ща­ют себя; но про невоз­держ­но­го чело­ве­ка нель­зя ска­зать, что он для дру­гих вреден, а для себя поле­зен: нет, он — зло­дей для дру­гих, но для себя еще боль­ший зло­дей, если толь­ко вели­чай­шее зло­де­я­ние — губить не толь­ко свой дом, но и тело и душу. (4) В дру­же­ской ком­па­нии кому понра­вит­ся чело­век, про кото­ро­го извест­но, что вкус­ные блюда и вино он пред­по­чи­та­ет дру­зьям и девок любит боль­ше, чем това­ри­щей? Не сле­ду­ет ли каж­до­му про­ник­нуть­ся убеж­де­ни­ем, что воз­дер­жа­ние есть осно­ва доб­ро­де­те­ли, и его преж­де все­го запа­сти в душе? (5) И дей­ст­ви­тель­но, кто может без него при­об­ре­сти какие-нибудь полез­ные зна­ния или достиг­нуть упраж­не­ни­ем зна­чи­тель­но­го навы­ка в них? Какой раб чув­ст­вен­ных наслаж­де­ний не доведет до позор­но­го состо­я­ния и тело и душу? Мне кажет­ся, кля­нусь Герой¹, сво­бод­ный чело­век не жела­ет полу­чить тако­го раба, а рабу таких наслаж­де­ний сле­ду­ет молить богов о том, чтоб ему полу­чить хоро­ших гос­под: лишь в этом слу­чае такой чело­век может спа­стись.

(6) Такие беседы вел Сократ; но в делах он выка­зы­вал еще боль­ше воз­дер­жа­ния, чем на сло­вах: он побо­рол в себе не толь­ко страсть к чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям, но и любовь к день­гам, пото­му что дер­жал­ся мне­ния, что, кто берет день­ги от пер­во­го встреч­но­го, тот дела­ет его сво­им гос­по­ди­ном и впа­да­ет в раб­ство, кото­рое не менее уни­зи­тель­но, чем вся­кое дру­гое.

(1) Нель­зя обой­ти мол­ча­ни­ем так­же раз­го­вор Сокра­та с софи­стом Анти­фон­том.

Одна­жды Анти­фонт¹, желая отвлечь от Сокра­та его собе­сед­ни­ков, подо­шел к нему и в при­сут­ст­вии их ска­зал так:

(2) — Сократ! Я думал, что люди, зани­маю­щи­е­ся фило­со­фи­ей, долж­ны ста­но­вить­ся счаст­ли­вее от это­го; а ты, мне кажет­ся, вку­ша­ешь пло­ды от нее про­ти­во­по­лож­ные. Живешь ты, напри­мер, так, что даже ни один раб при таком обра­зе жиз­ни не остал­ся бы у сво­его гос­по­ди­на: еда у тебя и питье самые сквер­ные; гима­тий ты носишь не толь­ко сквер­ный, но один и тот же и летом и зимой; ходишь ты все­гда босой и без хито­на². (3) Денег ты не берешь, а они достав­ля­ют радость, когда их при­об­ре­та­ешь, а когда вла­де­ешь ими, дают воз­мож­ность жить и при­лич­нее, и при­ят­нее. В дру­гих обла­стях зна­ния учи­те­ля вну­ша­ют уче­ни­кам жела­ние под­ра­жать им: если и ты хочешь вну­шить сво­им собе­сед­ни­кам такую мысль, то смот­ри на себя как на учи­те­ля зло­по­лу­чия.

(4) Сократ на это отве­тил:

—Как мне кажет­ся, Анти­фонт, ты пред­став­ля­ешь себе мою жизнь настоль­ко печаль­ной, что пред­по­чел бы, я уве­рен, ско­рее уме­реть, чем жить, как я. Так давай посмот­рим, что тяже­ло­го нашел ты в моей жиз­ни! (5) Не то ли, что я, не беря денег, не обя­зан гово­рить, с кем не хочу, тогда как беру­щим день­ги поне­во­ле при­хо­дит­ся испол­нять работу, за кото­рую они полу­чи­ли пла­ту? Или ты хулишь мой образ жиз­ни, думая, что я употреб­ляю пищу менее здо­ро­вую, чем ты, и даю­щую мень­ше силы? Или дума­ешь, что еду, кото­рой пита­юсь я, труд­нее достать, чем твою, пото­му что она более ред­ка и доро­га? Или дума­ешь, что куша­нья, кото­рые ты гото­вишь, тебе кажут­ся вкус­нее, чем мои мне? Раз­ве ты не зна­ешь, что у кого еда сла­ще тому нет надоб­но­сти в при­пра­вах, и у кого питье сла­ще тому нет нуж­ды в напит­ке, кото­ро­го нет у него? (6) Что каса­ет­ся гима­ти­ев, как тебе извест­но, меня­ю­щие их меня­ют по слу­чаю холо­да и жара, обувь наде­ва­ют, чтобы не было пре­пят­ст­вий при ходь­бе от пред­ме­тов, при­чи­ня­ю­щих боль ногам: так видал ли ты когда, чтобы я из-за холо­да сидел дома боль­ше, чем кто дру­гой, или по слу­чаю жара ссо­рил­ся с кем-нибудь из-за тени, или от боли в ногах не шел, куда хочу? (7) Раз­ве ты не зна­ешь, что люди, по нату­ре очень сла­бо­го сло­же­ния, бла­го­да­ря упраж­не­ни­ям ста­но­вят­ся креп­че сила­чей, упраж­не­ни­я­ми пре­не­бре­гаю­щих, в той обла­сти, к кото­рой они под­готов­ля­ют себя, и лег­че их пере­но­сят? Про меня, как вид­но, ты не дума­ешь, что я, все­гда при­учав­ший тело упраж­не­ни­я­ми ко вся­ким слу­чай­но­стям, пере­но­шу все лег­че тебя, не зани­мав­ше­го­ся упраж­не­ни­я­ми? (8) Если я — не раб чре­ва, сна, сла­до­стра­стия, то суще­ст­ву­ет ли для это­го, по-тво­е­му, какая-нибудь дру­гая, более важ­ная при­чи­на, чем та, что у меня есть дру­гие, более отрад­ные удо­воль­ст­вия, кото­рые достав­ля­ют радость не толь­ко в момент поль­зо­ва­ния ими, но и тем, что пода­ют надеж­ду на посто­ян­ную поль­зу от них в буду­щем? Но, конеч­но, тебе извест­но, что люди, не видя­щие ника­кой уда­чи в сво­их делах, не раду­ют­ся; а кото­рые счи­та­ют, что у них все идет хоро­шо, — сель­ское хозяй­ство, море­пла­ва­ние или дру­гое какое заня­тие, — те раду­ют­ся, видя в этом для себя сча­стье. (9) Так вот, от все­го это­го, как ты дума­ешь, полу­ча­ет­ся ли столь­ко удо­воль­ст­вия, сколь­ко от созна­ния того, что и сам совер­шен­ст­ву­ешь­ся в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии и дру­зей дела­ешь луч­ше? {Я вот все­гда дер­жусь это­го мне­ния.}^2a А когда нуж­на помощь дру­зьям или оте­че­ству, у кого боль­ше вре­ме­ни забо­тить­ся об этом, — у того ли, кто ведет такой образ жиз­ни, как я, или такой, кото­рый тебе кажет­ся сча­стьем? Кому лег­че быть в похо­де, — кто не может жить без рос­кош­но­го сто­ла, или кто доволь­ст­ву­ет­ся тем, что есть? Кого ско­рее мож­но вынудить к сда­че при оса­де, — того, кому необ­хо­ди­мо все труд­но­до­ступ­ное, или доволь­ст­ву­ю­ще­го­ся тем, что лег­че все­го мож­но встре­тить? (10) Похо­же, Анти­фонт, что ты видишь сча­стье в рос­кош­ной, доро­го сто­я­щей жиз­ни; а по мое­му мне­нию, не иметь ника­ких потреб­но­стей есть свой­ство боже­ства, а иметь потреб­но­сти мини­маль­ные — зна­чит быть очень близ­ким к боже­ству; но боже­ство совер­шен­но, а быть очень близ­ким к боже­ству — зна­чит быть очень близ­ким к совер­шен­ству.

(11) Как-то в дру­гой раз Анти­фонт в раз­го­во­ре с Сокра­том ска­зал:

—Сократ! Конеч­но, чест­ным я тебя счи­таю, но умным — ни в каком слу­чае; да, мне кажет­ся, и сам ты это созна­ешь: по край­ней мере, ты ни с кого не берешь денег за свои беседы. А меж­ду тем, плащ, дом или дру­гую какую вещь, при­над­ле­жа­щую тебе, ты нико­му не отдашь не толь­ко даром, но даже и дешев­ле ее сто­и­мо­сти, пото­му что зна­ешь, что она сто­ит денег. (12) Отсюда ясно, что если бы ты и беседы свои счи­тал име­ю­щи­ми хоть какую-нибудь цен­ность, то и за них брал бы не мень­ше их сто­и­мо­сти. Таким обра­зом, чест­ным, пожа­луй, тебя мож­но назвать за то, что ты не обма­ны­ва­ешь людей с корыст­ной целью, но умным — нет, если твои зна­ния ниче­го не сто­ят.

(13) Сократ на это отве­чал:

—Анти­фонт! У нас³ при­ня­то думать, что из кра­соты и зна­ний мож­но делать рав­но и бла­го­род­ное и гнус­ное употреб­ле­ние. Так, кра­соту если кто про­да­ет за день­ги кому угод­но, того обзы­ва­ют рас­пут­ни­ком; а если кто зна­ет, что его любит чело­век бла­го­род­ный, хоро­ший и дела­ет это­го чело­ве­ка сво­им дру­гом, то мы счи­та­ем его нрав­ст­вен­ным. Точ­но так же, кто про­да­ет свои зна­ния за день­ги кому угод­но, тех обзы­ва­ют софи­ста­ми⁴; а кто, заме­тив в чело­ве­ке хоро­шие спо­соб­но­сти, учит его все­му хоро­ше­му, что зна­ет, и дела­ет сво­им дру­гом, про того мы дума­ем, что он посту­па­ет, как сле­ду­ет доб­ро­му граж­да­ни­ну. (14) Во вся­ком слу­чае, Анти­фонт, как дру­гие любят хоро­шую лошадь, соба­ку, пти­цу, так и я, да еще боль­ше, люб­лю доб­рых дру­зей, учу их все­му хоро­ше­му, что знаю, зна­ком­лю их с дру­ги­ми, от кото­рых, я думаю, они могут поза­им­ст­во­вать что-нибудь полез­ное для доб­ро­де­те­ли. Так­же кни­ги древ­них муд­ре­цов, в кото­рых они оста­ви­ли нам свои сокро­ви­ща, я рас­кры­ваю и читаю вме­сте с дру­зья­ми, и, если мы нахо­дим что-нибудь полез­ное, мы заим­ст­ву­ем это и счи­та­ем боль­шой выго­дой для себя, что ста­но­вим­ся друг дру­гу полез­ны.

Когда я слы­шал такие раз­го­во­ры, мне каза­лось, что и сам он — счаст­ли­вый чело­век и что слу­ша­те­лей сво­их ведет к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству.

(15) В дру­гой раз как-то Анти­фонт спро­сил его, поче­му он, думая, что дела­ет дру­гих спо­соб­ны­ми к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, сам не зани­ма­ет­ся ею, если прав­да, что в ней смыс­лит.

Сократ отве­чал:

—А в каком слу­чае, Анти­фонт, я боль­ше зани­мал­ся бы государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, — если бы один зани­мал­ся ими, или если бы забо­тил­ся, чтобы было как мож­но боль­ше людей, спо­соб­ных зани­мать­ся ими?

(1) Посмот­рим так­же, не вну­шал ли он сво­им собе­сед­ни­кам стрем­ле­ния к доб­ро­де­те­ли тем, что удер­жи­вал их от хва­стов­ства.

Он все­гда гово­рил, что нет луч­ше­го пути к сла­ве, как сде­лать­ся на самом деле хоро­шим в том, в чем хочешь казать­ся хоро­шим. (2) Исти­ну это­го тези­са он дока­зы­вал так.

—Пред­ста­вим себе, — гово­рил он, — что надо делать чело­ве­ку, кото­рый хотел бы иметь репу­та­цию хоро­ше­го флей­ти­ста, если он на самом деле не таков. Не сле­ду­ет ли ему под­ра­жать хоро­шим флей­ти­стам в том, что не име­ет пря­мо­го отно­ше­ния к искус­ству? Преж­де все­го, так как они име­ют кра­си­вые одеж­ды и ходят в сопро­вож­де­нии мас­сы слуг, то и ему надо обза­ве­стись тем же. Далее, посколь­ку тол­па их пре­воз­но­сит, сле­ду­ет и ему при­об­ре­сти себе поболь­ше хва­ли­те­лей¹. Но за самое дело нигде не сле­ду­ет брать­ся: ина­че он сей­час же ока­жет­ся в смеш­ном поло­же­нии, и все увидят, что он — не толь­ко пло­хой флей­тист, но еще и хва­стун. Но, если он рас­хо­дов нести будет мно­го, а поль­зы полу­чать ника­кой не будет, да сверх того еще будет иметь дур­ную репу­та­цию, не будет ли жизнь его тяже­лой, убы­точ­ной, все­ми осме­ян­ной? (3) Подоб­ным обра­зом вооб­ра­зим себе, что слу­чи­лось бы с чело­ве­ком, кото­рый хотел бы казать­ся хоро­шим вое­на­чаль­ни­ком или руле­вым, не будучи таким на самом деле. Если бы он, желая казать­ся спо­соб­ным к этой дея­тель­но­сти, не мог убедить в этом дру­гих, раз­ве не было бы это для него горем, а если бы убедил, то еще боль­шим несча­сти­ем? Ведь несо­мнен­но, что, полу­чив назна­че­ние пра­вить рулем или коман­до­вать вой­ском, чело­век неуме­ю­щий был бы при­чи­ной гибе­ли тех, кого вовсе не хотел бы губить, а на себя навлек бы позор и горе.

(4) Точ­но так же, дока­зы­вал он, невы­год­но счи­тать­ся бога­тым, храб­рым, силь­ным, не будучи тако­вым: к ним предъ­яв­ля­ют тре­бо­ва­ния, гово­рил он, пре­вы­шаю­щие их силы, и, если они не могут их испол­нить, хотя счи­та­ют­ся к тому спо­соб­ны­ми, то снис­хож­де­ния они не полу­чат.

(5) Мошен­ни­ком назы­вал он нема­лым и того, кто полу­чит от кого-нибудь с его согла­сия день­ги или иму­ще­ство и не воз­вра­тит это­го; но вели­чай­шим мошен­ни­ком назы­вал он того, кто, на самом деле будучи ниче­го не сто­я­щим чело­ве­ком, суме­ет всех про­ве­сти, убедив в сво­ей спо­соб­но­сти сто­ять во гла­ве государ­ства.

Вот таки­ми раз­го­во­ра­ми, каза­лось мне, он удер­жи­вал сво­их собе­сед­ни­ков от хва­стов­ства.