Сравнительные жизнеописания

Пирр

1. Пре­да­ние гла­сит, что после пото­па пер­вым царем молос­сов и фес­протов был Фаэ­тонт, один из тех, кто при­шел в Эпир вме­сте с Пеласгом, но есть и дру­гой рас­сказ: сре­ди молос­сов посе­ли­лись Дев­ка­ли­он и Пир­ра, осно­вав­шие свя­ти­ли­ще в Додоне. Мно­го спу­стя Неопто­лем, сын Ахил­ла, явил­ся сюда во гла­ве сво­его пле­ме­ни, захва­тил стра­ну и поло­жил нача­ло цар­ской дина­стии Пирридов, носив­ших это имя пото­му, что и сам Неопто­лем про­зы­вал­ся в дет­стве Пирром, и одно­го из сво­их сыно­вей, рож­ден­ных от Ланассы, доче­ри Кле­оде­ма, сына Гил­ла, назвал Пирром. С этих пор там чтут наравне с бога­ми и Ахил­ла, назы­вая его на мест­ном наре­чии Аспе­том. Одна­ко при пре­ем­ни­ках пер­вых царей их род захи­рел, впал в вар­вар­ство и утра­тил былую власть, и толь­ко Таррип, как сооб­ща­ют, про­све­тил государ­ство эллин­ски­ми обы­ча­я­ми и уче­но­стью, впер­вые дал ему чело­ве­ко­лю­би­вые зако­ны и тем про­сла­вил свое имя. У Тарри­па был сын Алкет, у Алке­та — Арибб^[1], у Арибба и Тро­ады — Эакид. Послед­ний был женат на Фтии, доче­ри фес­са­лий­ца Мено­на, кото­рый стя­жал сла­ву во вре­мя Ламий­ской вой­ны и, после Леосфе­на, поль­зо­вал­ся сре­ди союз­ни­ков наи­боль­шим поче­том. У Эакида и Фтии роди­лись доче­ри Деида­мия и Тро­ада и сын Пирр.

2. Когда вос­став­шие молос­сы изгна­ли Эакида¹ и воз­ве­ли на пре­стол детей Неопто­ле­ма, а при­вер­жен­цев Эакида захва­ти­ли и уби­ли, Анд­ро­клид и Ангел бежа­ли, тай­но уве­зя маль­чи­ка Пир­ра, кото­ро­го уже разыс­ки­ва­ли вра­ги. Одна­ко им при­шлось взять с собой несколь­ких рабов и жен­щин, чтобы ходить за ребен­ком, и это настоль­ко затруд­ни­ло и замед­ли­ло бег­ство, что пого­ня уже насти­га­ла их, и тогда они пере­да­ли маль­чи­ка Анд­ро­кли­о­ну, Гип­пию и Неанд­ру, юно­шам вер­ным и силь­ным, при­ка­зав им бежать что есть духу и оста­но­вить­ся в македон­ском город­ке Мега­ры, сами же то прось­ба­ми, то силой ору­жия до вече­ра удер­жи­ва­ли пре­сле­до­ва­те­лей, и едва толь­ко те повер­ну­ли вспять, поспе­ши­ли догнать сво­их спут­ни­ков, уво­зив­ших Пир­ра. Солн­це уже село, и бег­ле­цы обре­ли было надеж­ду на близ­кое спа­се­ние, но тут же ее утра­ти­ли: перед ними ока­за­лась про­те­кав­шая око­ло горо­да река, бур­ная и гроз­ная, недо­ступ­ная для пере­пра­вы; ее мут­ные воды взду­лись от выпав­ших дождей, и во мра­ке она каза­лась осо­бен­но ужас­ной. Анд­ро­клид и его спут­ни­ки поня­ли, что соб­ст­вен­ны­ми сила­ми им с ребен­ком и жен­щи­на­ми никак не пере­пра­вить­ся, и, увидев за рекой каких-то мест­ных жите­лей, ста­ли гром­ко кри­чать, пока­зы­вая им Пир­ра и умо­ляя помочь пере­брать­ся на дру­гой берег. Но шум и гро­хот пото­ка заглу­шал голо­са, и кри­чав­шие лишь теря­ли вре­мя впу­стую, пото­му что люди на той сто­роне их не слы­ша­ли. Нако­нец кто-то, дога­дав­шись, сорвал кору с дуб­ка, наца­ра­пал на ней иглою запис­ку, в кото­рой рас­ска­зал об их поло­же­нии и о судь­бе маль­чи­ка, и, завер­нув в кору камень, чтобы при­дать ей устой­чи­вость в поле­те, пере­бро­сил ее через реку; дру­гие рас­ска­зы­ва­ют, что корой обер­ну­ли дро­тик и мет­ну­ли его на тот берег. Когда люди, сто­яв­шие по ту сто­ро­ну, про­чли запис­ку и поня­ли, что вре­мя не тер­пит, они при­ня­лись рубить дере­вья и, свя­зав их, пере­пра­ви­лись через поток. И слу­чи­лось так, что пер­вым пере­пра­вил­ся и при­нял Пир­ра чело­век по име­ни Ахилл. Осталь­ных, — кому кого при­шлось, — пере­вез­ли про­чие мест­ные жите­ли.

3. Ускольз­нув таким обра­зом от пре­сле­до­ва­ния и очу­тив­шись вне опас­но­сти, бег­ле­цы при­бы­ли в Илли­рию, в дом к царю Глав­кию, и там, увидев царя, сидев­ше­го вме­сте с женой, они поло­жи­ли ребен­ка на пол посреди покоя. Царь… [Текст в ори­ги­на­ле испор­чен] в нере­ши­тель­но­сти, он боял­ся Кас­сандра — вра­га Эакида, и пото­му дол­го мол­чал, раз­мыш­ляя. В это вре­мя Пирр сам под­полз к нему и, схва­тив­шись ручон­ка­ми за полы его пла­ща, при­под­нял­ся, дотя­нул­ся до колен Глав­кия, улыб­нул­ся, а потом запла­кал, слов­но про­си­тель, со сле­за­ми умо­ля­ю­щий о чем-то. Дру­гие гово­рят, что мла­де­нец при­бли­зил­ся не к Глав­кию, а к алта­рю богов, и, обхва­тив его рука­ми, встал на ноги. Глав­кию это пока­за­лось изъ­яв­ле­ни­ем воли богов, и он тот­час пору­чил ребен­ка жене, при­ка­зав ей вос­пи­тать его вме­сте с их соб­ст­вен­ны­ми детьми, и когда спу­стя неко­то­рое вре­мя вра­ги потре­бо­ва­ли отдать им маль­чи­ка, а Кас­сандр даже пред­ла­гал за него два­дцать талан­тов, он не выдал Пир­ра, более того, когда Пир­ру испол­ни­лось две­на­дцать лет, Глав­кий с вой­ском явил­ся в Эпир и вер­нул сво­е­му вос­пи­тан­ни­ку пре­стол.

Лицо у Пир­ра было цар­ст­вен­ное, но выра­же­ние лица ско­рее пугаю­щее, неже­ли вели­ча­вое. Зубы у него не отде­ля­лись друг от дру­га: вся верх­няя челюсть состо­я­ла из одной сплош­ной кости, и про­ме­жут­ки меж­ду зуба­ми были наме­че­ны лишь тонень­ки­ми борозд­ка­ми. Вери­ли, что Пирр может доста­вить облег­че­ние стра­даю­щим болез­нью селе­зен­ки, сто­ит ему толь­ко при­не­сти в жерт­ву бело­го пету­ха и его пра­вой лап­кой несколь­ко раз легонь­ко нада­вить на живот лежа­ще­го навз­ничь боль­но­го. И ни один чело­век, даже самый бед­ный и незнат­ный, не встре­чал у него отка­за, если про­сил о таком лече­нии: Пирр брал пету­ха и при­но­сил его в жерт­ву, и такая прось­ба была для него самым при­ят­ным даром. Гово­рят еще, что боль­шой палец одной его ноги обла­дал сверхъ­есте­ствен­ны­ми свой­ства­ми, так что, когда после его кон­чи­ны все тело сго­ре­ло на погре­баль­ном кост­ре, этот палец был най­ден целым и невреди­мым. Но это отно­сит­ся к вре­ме­нам более позд­ним.

4. Когда Пир­ру испол­ни­лось сем­на­дцать лет, он, счи­тая, что власть его доста­точ­но креп­ка, отпра­вил­ся за пре­де­лы сво­ей стра­ны, чтобы взять в жены одну из доче­рей Глав­кия, вме­сте с кото­ры­ми он вос­пи­ты­вал­ся. Тогда молос­сы сно­ва вос­ста­ли, изгна­ли его при­вер­жен­цев, раз­гра­би­ли иму­ще­ство и при­зва­ли на цар­ство Неопто­ле­ма. А Пирр, утра­тив власть и лишив­шись все­го сво­его досто­я­ния, при­мкнул к Демет­рию, сыну Анти­го­на, жена­то­му на его сест­ре Деида­мии. Она еще девоч­кой была про­сва­та­на за Алек­сандра, сына Рок­са­ны, но когда дело Алек­сандра и его мате­ри ока­за­лось про­иг­ран­ным, ее, уже созрев­шую для бра­ка, взял в жены Демет­рий. В боль­шой бит­ве при Ипсе, где сра­жа­лись все цари, Пирр, в ту пору еще совсем юный, при­нял уча­стие на сто­роне Демет­рия и отли­чил­ся в этом бою, обра­тив про­тив­ни­ков в бег­ство. Когда же Демет­рий потер­пел пора­же­ние, Пирр не поки­нул его, но спер­ва по его пору­че­нию охра­нял горо­да Элла­ды, а после заклю­че­ния пере­ми­рия был отправ­лен залож­ни­ком к Пто­ле­мею в Еги­пет. Там на охотах и в гим­на­си­ях он сумел пока­зать Пто­ле­мею свою силу и вынос­ли­вость, но осо­бен­но ста­рал­ся уго­дить Бере­ни­ке, так как видел, что она, пре­вос­хо­дя осталь­ных жен Пто­ле­мея доб­ро­де­те­лью и разу­мом, поль­зу­ет­ся у царя наи­боль­шим вли­я­ни­ем. Пирр умел вой­ти в дове­рие к самым знат­ным людям, кото­рые мог­ли быть ему полез­ны, а к низ­шим отно­сил­ся с пре­зре­ни­ем, жизнь вел уме­рен­ную и цело­муд­рен­ную, и пото­му сре­ди мно­гих юно­шей цар­ско­го рода ему ока­за­ли пред­по­чте­ние и отда­ли ему в жены Анти­го­ну, дочь Бере­ни­ки, кото­рую она роди­ла от Филип­па² еще до того, как вышла за Пто­ле­мея. 5. После женить­бы Пирр стя­жал себе еще более гром­кое имя, да и Анти­го­на была ему хоро­шей женой, и пото­му он добил­ся, чтобы его, снаб­див день­га­ми, отпра­ви­ли с вой­ском в Эпир отво­е­вы­вать себе цар­ство. Там мно­гие были рады его при­хо­ду, ибо нена­виде­ли Неопто­ле­ма за его жесто­кое и без­за­кон­ное прав­ле­ние. Все же, опа­са­ясь, как бы Неопто­лем не обра­тил­ся за помо­щью к кому-нибудь из царей, Пирр пре­кра­тил воен­ные дей­ст­вия и по-дру­же­ски дого­во­рил­ся с ним о сов­мест­ной вла­сти.

Одна­ко с тече­ни­ем вре­ме­ни нашлись люди, кото­рые ста­ли тай­но раз­жи­гать их вза­им­ную непри­язнь и подо­зре­ния. И нашлась при­чи­на, более всех про­чих побудив­шая Пир­ра дей­ст­во­вать. По ста­рин­но­му обы­чаю, цари, совер­шая в молос­ском горо­де Пас­са­роне жерт­во­при­но­ше­ние Аре­су и Зев­су, при­ся­га­ют эпи­ротам, что будут пра­вить соглас­но зако­нам, и в свою оче­редь при­ни­ма­ют от под­дан­ных при­ся­гу, что те будут соглас­но зако­нам охра­нять цар­скую власть. Пока длил­ся этот обряд, оба царя с мно­го­чис­лен­ны­ми при­бли­жен­ны­ми про­во­ди­ли вре­мя вме­сте, обме­ни­ва­ясь щед­ры­ми дара­ми. Гелон, кото­ро­му Неопто­лем осо­бен­но дове­рял, дру­же­люб­но при­вет­ст­во­вал Пир­ра и пода­рил ему две упряж­ки подъ­ярем­ных быков. Их попро­сил у Пир­ра Мир­тил, один из вино­чер­пи­ев, а когда царь отка­зал ему и отдал быков дру­го­му, Мир­тил был жесто­ко оскорб­лен. Его обида не укры­лась от Гело­на, кото­рый, как гово­рят, при­гла­сил это­го цве­ту­ще­го юно­шу на пир и, за вином овла­дев им, при­нял­ся уго­ва­ри­вать перей­ти на сто­ро­ну Неопто­ле­ма и изве­сти Пир­ра ядом. Мир­тил сде­лал вид, буд­то одоб­ря­ет замыс­лы Гело­на и под­да­ет­ся на уго­во­ры, а сам сооб­щил обо всем Пир­ру. По его при­ка­зу он пред­ста­вил Гело­ну и началь­ни­ка вино­чер­пи­ев Алек­си­кра­та, гото­во­го яко­бы при­мкнуть к их заго­во­ру. Пирр хотел иметь как мож­но боль­ше улик гото­вя­ще­го­ся зло­де­я­ния. Так был обма­нут Гелон, а вме­сте с ним и Неопто­лем, кото­рый, пола­гая, что идет пря­мой доро­гой к осу­щест­вле­нию сво­его умыс­ла, не сдер­жал­ся и на радо­стях открыл его при­бли­жен­ным. Кро­ме того, на пиру у сво­ей сест­ры Кад­меи он все выбол­тал ей, думая, что ни один чело­век их не слы­шит, ибо рядом с ними не было нико­го, кро­ме Фена­ре­ты, жены Само­на, ведав­ше­го ста­да­ми и паст­би­ща­ми Неопто­ле­ма, кото­рая, каза­лось, спа­ла на сво­ем ложе, отвер­нув­шись к стене. Но она все слы­ша­ла и, тай­ком при­дя на сле­дую­щий день к Анти­гоне, жене Пир­ра, пере­ска­за­ла ей все, что Неопто­лем гово­рил сест­ре. Узнав об этом, Пирр пона­ча­лу не подал виду, но во вре­мя празд­не­ства при­гла­сил Неопто­ле­ма на пир и убил его, зная, что это одоб­рят самые могу­ще­ст­вен­ные эпи­роты, кото­рые еще рань­ше при­зы­ва­ли его устра­нить Неопто­ле­ма и не доволь­ст­во­вать­ся долее при­над­ле­жа­щей ему части­цей вла­сти, не пре­не­бре­гать сво­и­ми при­род­ны­ми спо­соб­но­стя­ми, но обра­тить­ся к вели­ким делам, а Неопто­ле­ма уни­что­жить при пер­вом же подо­зре­нии, не дав ему вре­ме­ни что-либо пред­при­нять.

6. Пом­ня о Бере­ни­ке и Пто­ле­мее, Пирр назвал сына, кото­ро­го роди­ла ему Анти­го­на, Пто­ле­ме­ем, а горо­ду, осно­ван­но­му на Эпир­ском полу­ост­ро­ве, дал назва­ние Бере­ни­кида.

С тех пор он питал в душе мно­го вели­ких замыс­лов, одна­ко боль­ше все­го надежд сули­ло ему вме­ша­тель­ство в дела соседей-македо­нян, для кото­ро­го он нашел вот какой пред­лог. Анти­патр, стар­ший сын Кас­сандра, убил свою мать Фес­са­ло­ни­ку и изгнал бра­та Алек­сандра. Тот отпра­вил послов к Демет­рию с прось­бой о помо­щи и одно­вре­мен­но при­звал Пир­ра. Демет­рий, заня­тый дру­ги­ми дела­ми, замеш­кал­ся, а Пирр тот­час явил­ся и потре­бо­вал в награ­ду за союз Стим­фею и Пара­вею, под­власт­ные македо­ня­нам, а так­же Амбра­кию, Акар­на­нию и Амфи­ло­хию, при­над­ле­жав­шие поко­рен­ным ими наро­дам. Когда юно­ша согла­сил­ся, Пирр захва­тил эти обла­сти, оста­вил в них свои гар­ни­зо­ны, а осталь­ные вла­де­ния, ото­брав у Анти­па­тра, вер­нул Алек­сан­дру. Царь Лиси­мах хотел помочь Анти­па­тру, но, отвле­кае­мый дру­ги­ми дела­ми и зная, что Пирр не поже­ла­ет ока­зать­ся небла­го­дар­ным и ни в чем не отка­жет Пто­ле­мею, послал Пир­ру от име­ни Пто­ле­мея под­лож­ное пись­мо с тре­бо­ва­ни­ем пре­кра­тить вой­ну, взяв у Анти­па­тра трид­цать талан­тов. Вскрыв пись­мо, Пирр тот­час раз­га­дал обман: в пись­ме сто­я­ло не обыч­ное обра­ще­ние — «Отец при­вет­ст­ву­ет сына», а дру­гое — «Царь Пто­ле­мей при­вет­ст­ву­ет царя Пир­ра». Выбра­нив Лиси­ма­ха, он тем не менее заклю­чил мир и встре­тил­ся с ним и Анти­па­тром, чтобы скре­пить дого­вор жерт­во­при­но­ше­ни­ем и клят­вой. Когда при­ве­ли бара­на, быка и каба­на, баран неожи­дан­но око­лел; все засме­я­лись, а пред­ска­за­тель Фео­дот запре­тил Пир­ру клясть­ся, объ­явив, что боже­ство воз­ве­ща­ет смерть одно­му из трех царей. Так Пирр отка­зал­ся от мир­но­го дого­во­ра. 7. Демет­рий при­был, когда дела Алек­сандра были ула­же­ны и тот в нем уже не нуж­дал­ся. Он лишь испу­гал Алек­сандра, а про­быв несколь­ко дней вме­сте, оба про­ник­лись вза­им­ным недо­ве­ри­ем и ста­ли стро­ить друг дру­гу коз­ни. Демет­рию пер­во­му пред­ста­вил­ся удоб­ный слу­чай, он умерт­вил юно­шу и был про­воз­гла­шен царем Македо­нии.

У Демет­рия и рань­ше были раз­но­гла­сия с Пирром, кото­рый уже совер­шил несколь­ко набе­гов на Фес­са­лию и чья алч­ность — врож­ден­ный порок всех само­держ­цев — дела­ла сосед­ство с ним опас­ным и бес­по­кой­ным, осо­бен­но после смер­ти Деида­мии. Когда же Пирр и Демет­рий, поде­лив Македо­нию, столк­ну­лись, пово­дов для раздо­ра ста­ло еще боль­ше, и, нако­нец, Демет­рий, завер­шив поход на это­лий­цев, раз­бив их и оста­вив в Это­лии боль­шие силы во гла­ве с Пан­тав­хом, сам высту­пил про­тив Пир­ра, кото­рый, узнав об этом, дви­нул­ся ему навстре­чу. Одна­ко оба сби­лись с пути и раз­ми­ну­лись; Демет­рий вторг­ся в Эпир и раз­гра­бил его, а Пирр напал на Пан­тав­ха и завя­зал с ним бой. Оже­сто­чен­но бились в этом сра­же­нии вои­ны, но еще оже­сто­чен­ней — пол­ко­вод­цы. Пан­тавх, с кото­рым, по обще­му при­зна­нию, ни один из вое­на­чаль­ни­ков Демет­рия не мог срав­нить­ся ни храб­ро­стью, ни силой, ни кре­по­стью тела, с при­су­щей ему дер­зо­стью и высо­ко­ме­ри­ем вызвал Пир­ра на поеди­нок, а тот, не желая нико­му из царей усту­пать в муже­стве и стре­мясь, чтобы сла­ва Ахил­ла доста­лась ему по заслу­гам, а не в наслед­ство от пред­ков, про­шел через пер­вый ряд сво­их вои­нов и высту­пил навстре­чу Пан­тав­ху. Спер­ва они мет­ну­ли друг в дру­га копья, а потом, сой­дясь вру­ко­паш­ную, бились на мечах столь же упор­но, сколь и уме­ло. Пирр полу­чил одну рану, а сам ранил про­тив­ни­ка два­жды — один раз в бед­ро, дру­гой в шею — и сва­лил его, но умерт­вить не смог, так как дру­зья отби­ли Пан­тав­ха и унес­ли. Эпи­роты, обод­рен­ные победой сво­его царя и дивив­ши­е­ся его доб­ле­сти, про­рва­ли сво­им натис­ком строй македо­нян, бро­си­лись пре­сле­до­вать бегу­щих и мно­гих уби­ли, а пять тысяч взя­ли в плен.

8. Этот поеди­нок и пора­же­ние, нане­сен­ное македо­ня­нам, не столь­ко раз­гне­ва­ли их и вызва­ли нена­висть к Пир­ру, сколь­ко умно­жи­ли его сла­ву и вну­ши­ли свиде­те­лям и участ­ни­кам бит­вы вос­хи­ще­ние его доб­ле­стью. О нем мно­го гово­ри­ли и счи­та­ли, что и внеш­но­стью сво­ей, и быст­ро­той дви­же­ний он напо­ми­на­ет Алек­сандра, а видя его силу и натиск в бою, все дума­ли, буд­то перед ними — тень Алек­сандра или его подо­бие, и если осталь­ные цари дока­зы­ва­ли свое сход­ство с Алек­сан­дром лишь пур­пур­ны­ми обла­че­ни­я­ми, сви­той, накло­ном голо­вы³ да высо­ко­мер­ным тоном, то Пирр дока­зал его с ору­жи­ем в руках. О его позна­ни­ях и спо­соб­но­стях в воен­ном деле мож­но судить по сочи­не­ни­ям на эту тему, кото­рые он оста­вил. Рас­ска­зы­ва­ют, что на вопрос, кого он счи­та­ет луч­шим пол­ко­вод­цем, Анти­гон отве­тил (гово­ря лишь о сво­их совре­мен­ни­ках): «Пир­ра, если он дожи­вет до ста­ро­сти». А Ган­ни­бал утвер­ждал, что опы­том и талан­том Пирр пре­вос­хо­дит вооб­ще всех пол­ко­вод­цев, вто­рое место отво­дил Сци­пи­о­ну, а третье — себе, как мы рас­ска­за­ли в жиз­не­опи­са­нии Сци­пи­о­на⁴. Судя по все­му, Пирр зани­мал­ся одним воен­ным делом и толь­ко в него углуб­лял­ся, счи­тая, что лишь это при­ста­ло знать царю, и совер­шен­но не ценя вся­кую иную обра­зо­ван­ность. Гово­рят, что как-то на пиру ему зада­ли вопрос: какой флей­тист кажет­ся ему луч­ше, Пифон или Кафи­сий? Он же отве­чал: «Пол­ко­во­дец Пол­ис­пер­хонт, ибо царю при­стой­но знать и рас­суж­дать толь­ко о рат­ном искус­стве». К при­бли­жен­ным Пирр был бла­го­скло­нен, не гнев­лив и все­гда готов немед­ля ока­зать дру­зьям бла­го­де­я­ние. Когда умер Аэроп, он был очень огор­чен его смер­тью и, гово­ря, что того постиг конец, неиз­беж­ный для всех людей, бра­нил и упре­кал себя за то, что веч­но соби­ра­ясь и откла­ды­вая, так и не успел ока­зать ему свои мило­сти. Ведь дол­ги мож­но вер­нуть даже наслед­ни­ку заи­мо­дав­ца, но не воздать бла­го­де­те­лю, пока тот жив и в состо­я­нии оце­нить это, невы­но­си­мо для чело­ве­ка чест­но­го и спра­вед­ли­во­го. Одна­жды в Амбра­кии кто-то ругал и позо­рил Пир­ра, и все счи­та­ли, что нуж­но отпра­вить винов­но­го в изгна­ние, но Пирр ска­зал: «Пусть луч­ше оста­ет­ся на месте и бра­нит нас перед немно­ги­ми людь­ми, чем, стран­ст­вуя, позо­рит перед всем све­том». Как-то раз ули­чи­ли юно­шей, поно­сив­ших его во вре­мя попой­ки, и Пирр спро­сил, прав­да ли, что они вели такие раз­го­во­ры. Один из них отве­тил: «Все прав­да, царь. Мы бы еще боль­ше наго­во­ри­ли, если бы у нас было поболь­ше вина». Пирр рас­сме­ял­ся и всех отпу­стил.

9. После смер­ти Анти­го­ны он женил­ся еще не раз и все­гда из рас­че­та, желая рас­ши­рить свои вла­де­ния. Он был женат на доче­ри Авто­ле­он­та, царя пэо­ний­цев, на Бир­кенне, доче­ри Бар­дил­лия, царя илли­рий­цев, и на Ланассе, доче­ри Ага­фок­ла Сира­куз­ско­го, кото­рая при­нес­ла ему в при­да­ное захва­чен­ный Ага­фо­к­лом город Кер­ки­ру. От Анти­го­ны у него был сын Пто­ле­мей, от Ланассы — Алек­сандр, а от Бир­кен­ны — Гелен, самый млад­ший. Всех их он с само­го рож­де­ния зака­лял для буду­щих битв и вос­пи­тал храб­ры­ми и пыл­ки­ми в бою. Гово­рят, что один из них в дет­стве спро­сил отца, кому он оста­вит цар­ство, и Пирр отве­чал: «Тому из вас, у кого будет самый ост­рый меч». Это ничем не отли­ча­ет­ся от про­кля­тия из тра­гедии: пусть бра­тья

Вот к каким чудо­вищ­ным раздо­рам ведет жаж­да вла­сти!

10. После бит­вы Пирр вер­нул­ся домой, ликуя и бли­стая сла­вой. Эпи­роты дали ему про­зви­ще Орел, и он отве­чал: «Бла­го­да­ря вам я сде­лал­ся орлом. Да и как же ина­че? Ведь ваше ору­жие, слов­но кры­лья, воз­нес­ло меня ввысь!» Спу­стя недол­гое вре­мя, узнав о тяже­лой болез­ни Демет­рия, он вне­зап­но вторг­ся в Македо­нию и, хотя это был лишь набег ради добы­чи, чуть было не овла­дел всей стра­ной и не захва­тил без боя целое цар­ство: вплоть до самой Эдес­сы он про­шел, не встре­чая сопро­тив­ле­ния, при­чем мно­гие при­со­еди­ня­лись к нему и вме­сте с ним высту­па­ли в поход. Опас­ность заста­ви­ла Демет­рия под­нять­ся и вер­ну­ла ему силы, а его при­бли­жен­ные и вое­на­чаль­ни­ки, за корот­кий срок собрав боль­шое вой­ско, реши­тель­но и быст­ро дви­ну­лись навстре­чу Пир­ру. А тот, явив­ший­ся с наме­ре­ни­ем все­го лишь погра­бить, не меш­кая пустил­ся в бег­ство, по доро­ге поте­ряв под уда­ра­ми македо­нян часть сво­его вой­ска. В корот­кий срок лег­ко изгнав Пир­ра из стра­ны, Демет­рий на этом не успо­ко­ил­ся, но заду­мал боль­шой поход, собрал стоты­сяч­ное вой­ско и сна­рядил флот из пяти­сот кораб­лей, чтобы вер­нуть себе отцов­ское цар­ство⁶. Поста­вив такую цель, он не желал ни тра­тить силы, сра­жа­ясь с Пирром, ни остав­лять у гра­ниц Македо­нии тако­го опас­но­го и докуч­но­го соседа, а пото­му, не имея воз­мож­но­сти про­дол­жать воен­ные дей­ст­вия про­тив Пир­ра, решил спер­ва заклю­чить с ним мир, а затем обра­тить­ся про­тив дру­гих царей.

Когда согла­ше­ние было заклю­че­но, а замыс­лы Демет­рия и раз­ме­ры под­готов­лен­ных им сил ста­ли извест­ны всем, напу­ган­ные цари ста­ли посы­лать к Пир­ру вест­ни­ков и писать ему, что они, мол, удив­ля­ют­ся, поче­му он упус­ка­ет удоб­ный для вой­ны момент и ждет, когда такой момент пред­ста­вит­ся Демет­рию, поче­му не вос­поль­зу­ет­ся воз­мож­но­стью изгнать его из Македо­нии, пока он занят дела­ми и тес­ним со всех сто­рон, поче­му мед­лит, пока тот не раз­вя­жет себе руки и не умно­жит силы настоль­ко, что молос­сам при­дет­ся сра­жать­ся на сво­ей зем­ле за свя­ти­ли­ща и моги­лы отцов: ведь враг уже отнял у него Кер­ки­ру вме­сте с женой. Дело в том, что Ланасса, часто упре­кав­шая Пир­ра за то, что он боль­ше при­вя­зан к женам-вар­вар­кам, чем к ней, уда­ли­лась в Кер­ки­ру и, желая всту­пить в брак с дру­гим царем, при­зва­ла Демет­рия, кото­рый, как она зна­ла, был более дру­гих царей охоч до жен­щин. Демет­рий при­плыл в Кер­ки­ру, сошел­ся с Ланассой и поста­вил в горо­де гар­ни­зон.

11. Посы­лая Пир­ру такие пись­ма, цари, пока Демет­рий соби­рал­ся и гото­вил­ся, сами дви­ну­лись на него вой­ной. Пто­ле­мей при­плыл с боль­шим фло­том и стал под­стре­кать гре­че­ские горо­да к отпа­де­нию, а Лиси­мах, вторг­шись из Фра­кии в Верх­нюю Македо­нию, разо­рял ее. Одно­вре­мен­но с ними Пирр пошел на Берою, пола­гая — и совер­шен­но спра­вед­ли­во, — что Демет­рий, высту­пив про­тив Лиси­ма­ха, оста­вил без защи­ты Ниж­нюю Македо­нию. В ту ночь Пир­ру при­сни­лось, буд­то его зовет Алек­сандр Вели­кий; при­бли­зив­шись, он увидел, что царь не в силах под­нять­ся с ложа, одна­ко обра­ща­ет­ся к нему с лас­ко­вой и дру­же­люб­ной речью и обе­ща­ет немед­ля помочь. Когда же он осме­лил­ся спро­сить: «Как ты, царь, смо­жешь помочь мне? Ведь ты болен!» — Алек­сандр отве­тил: «Одним моим име­нем» — и, сев вер­хом на нисей­ско­го коня⁷, поехал впе­ре­ди Пир­ра. Обод­рен­ный этим сно­виде­ни­ем, Пирр, не теряя вре­ме­ни, быст­ро про­шел все рас­сто­я­ние до Берои, занял город и там оста­но­вил­ся с боль­шею частью вой­ска, а осталь­ные горо­да захва­ти­ли его пол­ко­вод­цы. Услы­шав об этом и узнав, что недо­воль­ные македо­няне в его лаге­ре ста­ли роп­тать, Демет­рий побо­ял­ся вести их даль­ше, чтобы они не пере­бе­жа­ли к про­слав­лен­но­му царю, македо­ня­ни­ну по рож­де­нию⁸, когда ока­жут­ся побли­зо­сти от него. Пото­му он повер­нул вспять и повел их на Пир­ра — чуже­стран­ца, нена­вист­но­го македо­ня­нам. Одна­ко когда он раз­бил свой лагерь непо­да­ле­ку от Пирро­ва вой­ска, из Берои яви­лось мно­же­ство людей, и все вос­хва­ля­ли Пир­ра — зна­ме­ни­то­го, непо­беди­мо­го в сра­же­ни­ях и в то же вре­мя мило­сти­во­го и бла­го­склон­но­го к тем, кто ока­зы­вал­ся под его вла­стью. А неко­то­рые, подо­слан­ные Пирром и выда­вав­шие себя за македо­нян, гово­ри­ли, что наста­ло вре­мя изба­вить­ся от жесто­ко­сти Демет­рия и перей­ти на сто­ро­ну Пир­ра, дру­га вои­нов и про­сто­го наро­да. И вот, под­стре­кае­мые таки­ми реча­ми, мно­гие македо­няне ста­ли искать и высмат­ри­вать Пир­ра: он в это вре­мя был как раз без шле­ма, и они смог­ли узнать его толь­ко когда он, сооб­ра­зив, что про­ис­хо­дит, сно­ва надел свой зна­ме­ни­тый шлем с сул­та­ном и коз­ли­ны­ми рога­ми. Сбе­жав­шись к нему, иные македо­няне ста­ли спра­ши­вать у него пароль⁹, а иные увен­ча­ли себя све­жи­ми вет­вя­ми дуба, ибо виде­ли, что мно­гие при­бли­жен­ные Пир­ра носят такие же вен­ки. Нашлись и такие, кто осме­лил­ся заявить Демет­рию в лицо, что, по их мне­нию, он посту­пит разум­но, если все бро­сит и отка­жет­ся от вла­сти. Видя, что это не пустые сло­ва и что им пол­но­стью отве­ча­ет настро­е­ние в лаге­ре, Демет­рий испу­гал­ся и тай­ком бежал, надев широ­ко­по­лую шля­пу и наки­нув про­стой плащ. Пирр дви­нул­ся на лагерь, без боя занял его и был про­воз­гла­шен царем македон­ским. 12. Когда появил­ся Лиси­мах и, счи­тая раз­гром Демет­рия общей заслу­гой, стал тре­бо­вать у Пир­ра разде­ла вла­сти, тот при­нял его пред­ло­же­ние, пото­му что, сомне­ва­ясь в македо­ня­нах, не мог твер­до на них поло­жить­ся, и цари поде­ли­ли меж­ду собою стра­ну и горо­да.

Спер­ва это реше­ние послу­жи­ло им на поль­зу и пре­кра­ти­ло вой­ну, но вско­ре оба убеди­лись, что раздел вла­сти стал для них не кон­цом враж­ды, а лишь источ­ни­ком рас­прей и вза­им­ных обви­не­ний. Да и как же те, для чьей алч­но­сти не слу­жат пре­де­лом ни море, ни горы, ни без­люд­ная пусты­ня, чьи вожде­ле­ния не оста­нав­ли­ва­ют­ся перед гра­ни­ца­ми, отде­ля­ю­щи­ми Евро­пу от Азии, как могут они доволь­ст­во­вать­ся тем, что име­ют, и не пося­гать друг на дру­га, когда их вла­де­ния сосед­ст­ву­ют и сопри­ка­са­ют­ся меж­ду собой? Ковар­ство и зависть, при­су­щие им от при­ро­ды, все­гда побуж­да­ют их вое­вать, и, смот­ря по обсто­я­тель­ствам, они поль­зу­ют­ся сло­вом «мир» или «вой­на», буд­то раз­мен­ной моне­той, не во имя спра­вед­ли­во­сти, а ради соб­ст­вен­ной выго­ды. И луч­ше, когда они вою­ют откры­то и не гово­рят о друж­бе и спра­вед­ли­во­сти, меж­ду тем как сами воз­дер­жи­ва­ют­ся лишь от пря­мо­го и явно­го нару­ше­ния пра­ва. Все это Пирр ясно дока­зал на деле: желая поме­шать и вос­пре­пят­ст­во­вать Демет­рию, вновь креп­нув­ше­му и наби­рав­ше­му­ся сил, точ­но после тяже­лой болез­ни, он явил­ся в Афи­ны, чтобы ока­зать помощь гре­кам. Под­няв­шись на акро­поль, он при­нес жерт­вы Афине и в тот же день, сой­дя вниз, объ­явил наро­ду, что дово­лен его рас­по­ло­же­ни­ем и вер­но­стью и что афи­няне, если они в здра­вом уме, уже не впу­стят в город нико­го из царей и ни перед кем не рас­кро­ют ворота. Затем Пирр заклю­чил мир с Демет­ри­ем, но вско­ре, когда тот отпра­вил­ся вое­вать в Азию, он по сове­ту Лиси­ма­ха стал побуж­дать Фес­са­лию к отпа­де­нию и тре­во­жить набе­га­ми гре­че­ские гар­ни­зо­ны, исполь­зуя отряды македо­нян, кото­рые были надеж­нее в похо­де, чем на отды­хе; впро­чем, и сам он не был рож­ден для мир­ной жиз­ни. После пора­же­ния Демет­рия в Сирии Лиси­мах, избав­лен­ный от посто­ян­ной заботы и тре­во­ги, дви­нул­ся, нако­нец, на Пир­ра, кото­рый сто­ял лаге­рем под Эдес­сой. Спер­ва он напал на обо­зы, под­во­зив­шие про­до­воль­ст­вие, захва­тил их и этим вызвал в вой­ске Пир­ра голод, затем пись­ма­ми и реча­ми побудил знат­ней­ших македо­нян к измене, при­сты­див их за то, что они поста­ви­ли над собой гос­по­ди­ном чуже­стран­ца, чьи пред­ки все­гда были раба­ми македо­нян, а дру­зей и бли­жай­ших сорат­ни­ков Алек­сандра изгна­ли из Македо­нии. Когда мно­гие скло­ни­лись на уго­во­ры Лиси­ма­ха, Пирр, испу­гав­шись, ушел с вой­ска­ми эпи­ротов и союз­ни­ков, поте­ряв Македо­нию так же, как преж­де при­об­рел. Зна­чит, цари не име­ют осно­ва­ний обви­нять народ, что он все­гда на сто­роне того, с кем выгод­ней идти: ведь, посту­пая так, народ лишь под­ра­жа­ет им, под­лин­ным настав­ни­кам в веро­лом­стве и пре­да­тель­стве, веря­щим, что наи­бо­лее пре­успе­ва­ет тот, кто мень­ше все­го счи­та­ет­ся с пра­вом.

13. Тут судь­ба дала Пир­ру, изгнан­но­му в Эпир и поте­ряв­ше­му Македо­нию, воз­мож­ность спо­кой­но вла­деть тем, что он имел, и мир­но пра­вить сво­и­ми эпи­рота­ми. Одна­ко он тяго­тил­ся такой жиз­нью и ску­чал, когда сам не чинил нико­му зла и ему никто не достав­лял хло­пот. Слов­но Ахилл¹⁰, он,

И вот, ему, томя­ще­му­ся в ожи­да­нии счаст­ли­во­го слу­чая, пред­ста­ви­лась новая воз­мож­ность дей­ст­во­вать.

Рим­ляне напа­ли на тарен­тин­цев. У тех не было сил вести вой­ну, но бес­чест­ная дер­зость вожа­ков наро­да не дава­ла им сло­жить ору­жие, и тогда они заду­ма­ли при­звать и сде­лать вое­на­чаль­ни­ком в войне про­тив рим­лян Пир­ра, отлич­но­го пол­ко­во­д­ца и в то вре­мя само­го празд­но­го из царей. Прав­да, ста­рей­шие и наи­бо­лее бла­го­ра­зум­ные граж­дане были про­тив тако­го замыс­ла, одна­ко тех из них, кто высту­пал откры­то, сто­рон­ни­ки вой­ны кри­ка­ми и пря­мым наси­ли­ем про­гна­ли из Собра­ния, про­чие же, видя это, уда­ли­лись сами. И вот один рас­суди­тель­ный чело­век, по име­ни Метон, в день, когда долж­ны были при­нять реше­ние, надел увядаю­щий венок, взял в руки факел, как дела­ют обыч­но пья­ные, и явил­ся в Народ­ное собра­ние, сопро­вож­дае­мый флей­тист­кой. Как быва­ет везде, где власть наро­да не зна­ет долж­ных пре­де­лов, тол­па, увидев это шест­вие, встре­ти­ла его руко­плес­ка­ни­я­ми и сме­хом, и никто не оста­но­вил Мето­на, напро­тив, его про­си­ли вме­сте с флей­тист­кой вый­ти на середи­ну и спеть. Он сде­лал вид, буд­то так и соби­ра­ет­ся посту­пить, но когда воца­ри­лось мол­ча­ние, ска­зал: «Тарен­тин­цы! Как хоро­шо вы дела­е­те, что доз­во­ля­е­те желаю­щим браж­ни­чать и шутить, пока мож­но. Но если вы в здра­вом уме, то поспе­ши­те и сами вос­поль­зо­вать­ся этой воль­но­стью: ведь когда в город явит­ся Пирр, дела пой­дут ина­че и дру­гая жизнь нач­нет­ся для нас». Эти сло­ва мно­гим тарен­тин­цам пока­за­лись убеди­тель­ны­ми, и Собра­ние под­ня­ло крик, что Метон пра­виль­но гово­рит. Одна­ко те, кто боял­ся, как бы после заклю­че­ния мира их не выда­ли рим­ля­нам, обру­га­ли народ за то, что он так доб­ро­душ­но поз­во­ля­ет пья­но­му бес­стыд­ни­ку высме­и­вать его, а Мето­на сооб­ща про­гна­ли. Итак, мне­ние сто­рон­ни­ков вой­ны воз­об­ла­да­ло, и в Эпир отпра­ви­ли послов, чтобы отвез­ти Пир­ру дары от име­ни не толь­ко тарен­тин­цев, но всех вооб­ще ита­лиотов¹¹, и ска­зать, что им нужен разум­ный и про­слав­лен­ный пол­ко­во­дец и что в их рас­по­ря­же­нии есть боль­шие силы лукан­цев, мес­са­пов, сам­ни­тов и тарен­тин­цев: всад­ни­ков око­ло два­дца­ти тысяч, а пехо­тин­цев три­ста пять­де­сят тысяч. Эти речи вос­пла­ме­ни­ли не толь­ко Пир­ра, но и эпи­ротам вну­ши­ли нетер­пе­ли­вое жела­ние высту­пить в поход.

14. Жил тогда некто Киней, фес­са­ли­ец, чело­век, по обще­му мне­нию, очень разум­ный, уче­ник Демо­сфе­на и, кажет­ся, един­ст­вен­ный сре­ди ора­то­ров того вре­ме­ни, чья речь силой и страст­но­стью застав­ля­ла слу­ша­те­лей вспо­ми­нать его учи­те­ля. Пирр, кото­ро­му он слу­жил, посы­лал его в раз­ные горо­да, и Киней на деле под­твер­дил изре­че­ние Эври­пида¹²:

Пирр гово­рил, что Киней сво­и­ми реча­ми взял боль­ше горо­дов, чем он сам с мечом в руках, и все­гда ока­зы­вал это­му чело­ве­ку высо­кое ува­же­ние и поль­зо­вал­ся его услу­га­ми. Видя, что Пирр готов высту­пить в поход на Ита­лию, Киней выбрал момент, когда царь не был занят, и обра­тил­ся к нему с таки­ми сло­ва­ми: «Гово­рят, что рим­ляне народ доб­лест­ный, и к тому же им под­власт­но мно­го воин­ст­вен­ных пле­мен. Если бог пошлет нам победу над ними, что даст она нам?» Пирр отве­чал: «Ты, Киней, спра­ши­ва­ешь о вещах, кото­рые сами собой понят­ны. Если мы победим рим­лян, то ни один вар­вар­ский или гре­че­ский город в Ита­лии не смо­жет нам сопро­тив­лять­ся, и мы быст­ро овла­де­ем всей стра­ной; а уж кому, как не тебе, знать, сколь она обшир­на, бога­та и силь­на!» Выждав немно­го, Киней про­дол­жал: «А что мы будем делать, царь, когда завла­де­ем Ита­ли­ей?» Не раз­га­дав еще, куда он кло­нит, Пирр отве­чал: «Совсем рядом лежит Сици­лия, цве­ту­щий и мно­го­люд­ный ост­ров, она про­сти­ра­ет к нам руки, и взять ее ниче­го не сто­ит: ведь теперь, после смер­ти Ага­фок­ла, там все охва­че­но вос­ста­ни­ем и в горо­дах без­на­ча­лие и буй­ство вожа­ков тол­пы». «Что же, это спра­вед­ли­во, — про­дол­жал Киней. — Зна­чит, взяв Сици­лию, мы закон­чим поход?» Но Пирр воз­ра­зил: «Если бог пошлет нам успех и победу, это будет толь­ко при­сту­пом к вели­ким делам. Как же нам не пой­ти на Афри­ку, на Кар­фа­ген, если до них оттуда рукой подать? Ведь Ага­фокл, тай­ком ускольз­нув из Сира­куз и пере­пра­вив­шись с ничтож­ным фло­том через море, чуть было их не захва­тил!¹³ А если мы ими овла­де­ем, ника­кой враг, ныне оскорб­ля­ю­щий нас, не в силах будет нам сопро­тив­лять­ся, — не так ли?». «Так, — отве­чал Киней. — Ясно, что с таки­ми сила­ми мож­но будет и вер­нуть Македо­нию, и упро­чить власть над Гре­ци­ей. Но когда все это сбудет­ся, что мы тогда ста­нем делать?» И Пирр ска­зал с улыб­кой: «Будет у нас, почтен­ней­ший, пол­ный досуг, еже­днев­ные пиры и при­ят­ные беседы». Тут Киней пре­рвал его, спро­сив: «Что же меша­ет нам теперь, если захо­тим, пиро­вать и на досу­ге бесе­до­вать друг с дру­гом? Ведь у нас и так есть уже то, чего мы стре­мим­ся достичь ценой мно­гих лише­ний, опас­но­стей и обиль­но­го кро­во­про­ли­тия и ради чего нам при­дет­ся самим испы­тать и при­чи­нить дру­гим мно­же­ство бед­ст­вий». Таки­ми сло­ва­ми Киней ско­рее огор­чил Пир­ра, чем пере­убедил: тот хотя и понял, с каким бла­го­по­лу­чи­ем рас­ста­ет­ся, но был уже не в силах отка­зать­ся от сво­их жела­ний и надежд.

15. Спер­ва он послал к тарен­тин­цам Кинея во гла­ве трех тысяч сол­дат, затем погру­зил на при­быв­шие из Тарен­та гру­зо­вые суда два­дцать сло­нов, три тыся­чи всад­ни­ков, два­дцать тысяч пехо­тин­цев, две тыся­чи луч­ни­ков и пять­сот пращ­ни­ков. Как толь­ко все было гото­во, Пирр отча­лил; но когда он вышел на середи­ну Ионий­ско­го моря, его суда понес необыч­ный для это­го вре­ме­ни года бур­ный север­ный ветер. Бла­го­да­ря храб­ро­сти и рас­то­роп­но­сти греб­цов и корм­чих, не щадив­ших труда и рис­ко­вав­ших самою жиз­нью, кораб­лю Пир­ра уда­лось при­бли­зить­ся к бере­гу. Осталь­ные кораб­ли были рас­се­я­ны бурей, при­чем часть их сне­се­на мимо бере­гов Ита­лии в Ливий­ское и Сици­лий­ское море, а про­чие не смог­ли мино­вать Япиг­ский мыс и, застиг­ну­тые ноч­ной тьмой, были при­би­ты силь­ны­ми вол­на­ми к непро­хо­ди­мым мелям. Погиб­ли все кораб­ли, кро­ме цар­ско­го, кото­рый, бла­го­да­ря сво­ей вели­чине и проч­но­сти, выдер­жи­вал натиск моря, пока вол­на била ему в борт; но затем ветер подул с суши, и появи­лась опас­ность, что, идя навстре­чу огром­ным валам, корабль будет раз­бит, а носить­ся в бушу­ю­щем море по воле вет­ра, то и дело меняв­ше­го направ­ле­ние, каза­лось самым страш­ным из всех гро­зя­щих бед­ст­вий. Поэто­му Пирр выбро­сил­ся в море, а при­бли­жен­ные и тело­хра­ни­те­ли немед­лен­но кину­лись его спа­сать. Одна­ко в тем­но­те, в шуме при­боя, сре­ди отка­ты­ваю­щих­ся назад валов труд­но было ока­зать ему помощь, и толь­ко на рас­све­те, когда ветер спал, Пирр выбрал­ся на берег, измож­ден­ный телом, но бод­рый духом, отваж­ный и гото­вый пре­одо­леть любые пре­врат­но­сти. Тут сбе­жа­лись мес­са­пы, на зем­лю кото­рых его вынес­ло море, по мере сил ока­за­ли ему помощь и под­ве­ли к зем­ле немно­гие уцелев­шие кораб­ли, на кото­рых было несколь­ко десят­ков всад­ни­ков, мень­ше двух тысяч пехо­тин­цев и два сло­на.

16. С эти­ми сила­ми Пирр напра­вил­ся в Тарент. Киней, узнав о при­бы­тии царя, вышел с сол­да­та­ми ему навстре­чу. Всту­пив в город, Пирр ниче­го не пред­при­ни­мал про­тив жела­ния тарен­тин­цев, пока не подо­шли спас­ши­е­ся кораб­ли и не собра­лась бо́льшая часть его вой­ска. К это­му вре­ме­ни Пирр увидел, что чернь в Тарен­те по доб­рой воле не склон­на ни защи­щать­ся, ни защи­щать кого бы то ни было, а хочет лишь отпра­вить в бой его, чтобы самой остать­ся дома и не покидать бань и пиру­шек. Пото­му он закрыл все гим­на­сии и пор­ти­ки, где тарен­тин­цы, про­гу­ли­ва­ясь, вер­ши­ли воен­ные дела на сло­вах, поло­жил конец неумест­ным пирам, попой­кам и шест­ви­ям и мно­гих при­звал в вой­ско. Про­из­во­дя этот набор, Пирр был так неумо­ли­мо суров, что мно­гие из тарен­тин­цев, кото­рые не при­вык­ли пови­но­вать­ся и жили в свое удо­воль­ст­вие, а вся­кую иную жизнь счи­та­ли раб­ст­вом, поки­ну­ли город.

Когда при­шло изве­стие, что рим­ский кон­сул Левин с боль­ши­ми сила­ми опу­сто­шил Лука­нию и насту­па­ет на Тарент, Пирр счел недо­стой­ным в без­дей­ст­вии смот­реть, как при­бли­жа­ет­ся враг, и высту­пил с вой­ском, не дождав­шись при­хо­да союз­ных отрядов. Пред­ва­ри­тель­но он послал к рим­ля­нам вест­ни­ка, пред­ло­жив им без вой­ны полу­чить от ита­лиотов закон­ное удо­вле­тво­ре­ние, а его, Пир­ра, сде­лать при этом судьей и посред­ни­ком. Когда же Левин отве­тил, что рим­ля­нам его посред­ни­че­ство не нуж­но, а вой­на с ним не страш­на, Пирр высту­пил в поход и рас­по­ло­жил­ся лаге­рем на рав­нине меж­ду Пан­до­си­ей и Герак­ле­ей.

Узнав, что рим­ляне оста­но­ви­лись непо­да­ле­ку, за рекой Сири­сом, Пирр вер­хом отпра­вил­ся к реке на раз­вед­ку; осмот­рев охра­ну, рас­по­ло­же­ние и все устрой­ство рим­ско­го лаге­ря, увидев царив­ший повсюду порядок, он с удив­ле­ни­ем ска­зал сво­е­му при­бли­жен­но­му Мега­клу, сто­яв­ше­му рядом: «Порядок в вой­сках у этих вар­ва­ров совсем не вар­вар­ский. А како­вы они в деле — посмот­рим». И, уже опа­са­ясь за даль­ней­шее, он решил дождать­ся союз­ни­ков, а на тот слу­чай, если рим­ляне попы­та­ют­ся перей­ти реку рань­ше, поста­вил стра­жу, чтобы поме­шать пере­пра­ве. Но рим­ляне, чтобы не дать Пир­ру выпол­нить заду­ман­ное, поспе­ши­ли начать пере­пра­ву, при­чем пехота пере­хо­ди­ла реку там, где был брод, а кон­ни­ца — в раз­ных местах, так что гре­ки, боясь окру­же­ния, отсту­пи­ли. Узнав об этом, Пирр встре­во­жил­ся и при­ка­зал сво­им вое­на­чаль­ни­кам постро­ить пехоту и дер­жать ее в бое­вой готов­но­сти, а сам во гла­ве трех тысяч всад­ни­ков поска­кал впе­ред, наде­ясь застиг­нуть рим­лян до того, как они, пере­пра­вив­шись, вста­нут в бое­вой порядок. При­бли­зив­шись, он увидел над рекой мно­же­ство щитов и кон­ни­цу, дви­гав­шу­ю­ся стро­ем, и пер­вым бро­сил­ся впе­ред, при­шпо­рив коня. Во вре­мя бит­вы кра­сота его ору­жия и блеск рос­кош­но­го убо­ра дела­ли его замет­ным ото­всюду, и он делом дока­зы­вал, что его сла­ва вполне соот­вет­ст­ву­ет доб­ле­сти, ибо, сра­жа­ясь с ору­жи­ем в руках и храб­ро отра­жая натиск вра­гов, он не терял хлад­но­кро­вия и коман­до­вал вой­ском так, слов­но следил за бит­вой изда­ли, поспе­вая на помощь всем, кого, каза­лось, одоле­вал про­тив­ник. Один македо­ня­нин, по име­ни Леон­нат, заме­тил, что какой-то ита­ли­ец неот­ступ­но ска­чет вслед за Пирром, направ­ляя сво­его коня туда же, куда он, и следя за каж­дым его дви­же­ни­ем. «Видишь, царь, — ска­зал Леон­нат, — того вар­ва­ра на воро­ном коне с белы­ми баб­ка­ми? Кажет­ся, он замыш­ля­ет гроз­ное и страш­ное дело. Он полон зло­бы и дер­зо­сти, он не спус­ка­ет с тебя глаз и повсюду пре­сле­ду­ет тебя, ни на кого боль­ше не обра­щая вни­ма­ния. Осте­ре­гай­ся его!» А Пирр отве­тил: «От судь­бы, Леон­нат, не уйдешь. А без­на­ка­зан­но сой­тись со мной вру­ко­паш­ную ни ему, ни ино­му кому из ита­лий­цев не удаст­ся!» Пока они так раз­го­ва­ри­ва­ли, ита­ли­ец, зане­ся копье и дав шпо­ры коню, напал на Пир­ра. Он пора­зил копьем цар­ско­го ска­ку­на, и одно­вре­мен­но Леон­нат, мет­нув копье, пора­зил его коня. Кони упа­ли, Пир­ра унес­ли окру­жав­шие его при­бли­жен­ные, а ита­лий­ца, про­дол­жав­ше­го сопро­тив­лять­ся, уби­ли. Он был френ­тан родом, коман­до­вал кон­ным отрядом и зва­ли его Оплак.

17. Этот слу­чай научил Пир­ра осто­рож­но­сти; видя, что его кон­ни­ца отсту­па­ет, он послал за пехотой и выстро­ил ее в фалан­гу, сам же отдал свой плащ и ору­жие одно­му из при­бли­жен­ных, Мега­клу, надел его воору­же­ние и повел вой­ско на рим­лян. Те выдер­жа­ли натиск, и завя­зал­ся бой, исход кото­ро­го дол­гое вре­мя не мог опре­де­лить­ся: гово­рят, что семь раз про­тив­ни­ки пооче­ред­но то обра­ща­лись в бег­ство, то пус­ка­лись в пого­ню за бегу­щи­ми. А обмен ору­жи­ем, кото­рый в дру­гое вре­мя послу­жил бы на поль­зу царю, чуть было не погу­бил его дело и не отнял у него победу, ибо за Мега­к­лом гна­лось мно­го вра­гов, и пер­вый, кому уда­лось сра­зить его, рим­ля­нин по име­ни Дексий, сорвал с него шлем и плащ, под­ска­кал к Леви­ну и пока­зал ему добы­чу, кри­ча, что убил Пир­ра. Когда шлем и плащ ста­ли пере­да­вать по рядам и пока­зы­вать всем, рим­ляне под­ня­ли радост­ный крик, а гре­ки пали духом и обо­д­ри­лись лишь после того, как Пирр, узнав о слу­чив­шем­ся, про­ехал по полю боя, открыв лицо, про­сти­рая к сра­жаю­щим­ся пра­вую руку и гром­ко окли­кая их, чтобы его мог­ли узнать по голо­су. В кон­це бит­вы рим­лян силь­но потес­ни­ли сло­ны, так как рим­ские кони не выно­си­ли вида этих чудо­вищ и мча­лись вме­сте со всад­ни­ка­ми вспять, не успев при­бли­зить­ся к вра­гам, а Пирр, напав во гла­ве фес­са­лий­ской кон­ни­цы на при­шед­ших в заме­ша­тель­ство про­тив­ни­ков, обра­тил их в бег­ство и мно­гих пере­бил. Дио­ни­сий сооб­ща­ет, что в бит­ве пало без мало­го пят­на­дцать тысяч рим­лян, Иеро­ним утвер­жда­ет, что толь­ко семь, Пирр же поте­рял, соглас­но Дио­ни­сию, три­на­дцать тысяч чело­век, соглас­но Иеро­ни­му — мень­ше четы­рех тысяч, но зато самых силь­ных и храб­рых, и вдо­ба­вок из пол­ко­вод­цев и при­бли­жен­ных он лишил­ся тех, кому боль­ше все­го дове­рял и все­гда пору­чал самые важ­ные дела. Зато он взял лагерь, поки­ну­тый рим­ля­на­ми, при­влек на свою сто­ро­ну мно­гие союз­ные с Римом горо­да, опу­сто­шил обшир­ную область и про­дви­нул­ся впе­ред настоль­ко, что от Рима его отде­ля­ло лишь три­ста ста­ди­ев¹⁴. После бит­вы к нему при­шло мно­же­ство лука­нов и сам­ни­тов, и хотя Пирр упрек­нул их за про­мед­ле­ние, было ясно, что он раду­ет­ся и гор­дит­ся, одер­жав победу над огром­ны­ми сила­ми рим­лян толь­ко со сво­и­ми вои­на­ми и с тарен­тин­ца­ми.

18. Рим­ляне не лиши­ли Леви­на вла­сти, хотя, как гово­рят, Гай Фаб­ри­ций, счи­тав­ший, что пора­же­ние потер­пел пол­ко­во­дец, а не вой­ско, заявил: «Не эпи­роты победи­ли рим­лян, а Пирр — Леви­на». Попол­нив свои леги­о­ны и набрав новые, рим­ляне про­дол­жа­ли гово­рить о войне так, что Пирр был пора­жен их бес­стра­ши­ем и над­мен­но­стью. Пола­гая, что раз­гро­мить рим­лян окон­ча­тель­но и взять их город дело нелег­кое, а при его воен­ных силах и вовсе невоз­мож­ное, он решил отпра­вить в Рим посоль­ство и раз­ведать, не рас­по­ло­же­ны ли там пой­ти на согла­ше­ние: ведь он лишь при­умно­жил бы свою сла­ву, пре­кра­тив вой­ну и заклю­чив союз после победы. Киней, отправ­лен­ный послом, встре­тил­ся с самы­ми знат­ны­ми рим­ля­на­ми, а их женам и сыно­вьям под­нес от име­ни царя подар­ки. Этих подар­ков никто не при­нял, но все отве­ча­ли, что если их государ­ство заклю­чит с царем союз, то и они с радо­стью пред­ло­жат ему свою друж­бу. Когда же Кинея при­ве­ли в сенат и он в про­стран­ной и дру­же­люб­ной речи ска­зал, что царь без выку­па отпус­ка­ет всех взя­тых в бою плен­ных и обе­ща­ет рим­ля­нам помощь в заво­е­ва­нии Ита­лии, ниче­го не тре­буя вза­мен, кро­ме дру­же­ско­го сою­за с ним и непри­кос­но­вен­но­сти Тарен­та, никто не выска­зал ни радо­сти, ни готов­но­сти при­нять это пред­ло­же­ние, хотя мно­гие откры­то скло­ня­лись к заклю­че­нию мира, счи­тая себя побеж­ден­ны­ми в реши­тель­ном сра­же­нии и ожи­дая новых неудач после того, как ита­лий­цы при­со­еди­нят­ся к Пир­ру и силы его воз­рас­тут.

Тем вре­ме­нем о цар­ском посоль­стве узнал Аппий Клав­дий. Про­слав­лен­ный муж, он по ста­ро­сти и сле­по­те уже оста­вил государ­ст­вен­ную дея­тель­ность, но когда рас­про­стра­ни­лись слу­хи, что сенат соби­ра­ет­ся при­нять реше­ние о пере­ми­рии, не выдер­жал и при­ка­зал рабам нести его на носил­ках через форум в курию. У две­рей его окру­жи­ли сыно­вья и зятья и вве­ли в зал; сенат встре­тил его почти­тель­ным мол­ча­ни­ем. 19. А он, тот­час же взяв сло­во, ска­зал: «До сих пор, рим­ляне, я никак не мог при­ми­рить­ся с поте­рею зре­ния, но теперь, слы­ша ваши сове­ща­ния и реше­ния, кото­рые обра­ща­ют в ничто сла­ву рим­лян, я жалею, что толь­ко слеп, а не глух. Где же те сло­ва, кото­рые вы всем и повсюду твер­ди­те и повто­ря­е­те, сло­ва о том, что если бы при­шел в Ита­лию вели­кий Алек­сандр и встре­тил­ся бы с нами, когда мы были юны, или с наши­ми отца­ми, кото­рые были тогда в рас­цве­те сил, то не про­слав­ля­ли бы теперь его непо­беди­мость, но сво­им бег­ст­вом или гибе­лью он воз­вы­сил бы сла­ву рим­лян? Вы дока­за­ли, что все это было бол­тов­ней, пустым бахваль­ст­вом! Вы бои­тесь молос­сов и хао­нов, кото­рые все­гда были добы­чей македо­нян, вы тре­пе­ще­те перед Пирром, кото­рый все­гда, как слу­га, сле­до­вал за каким-нибудь из тело­хра­ни­те­лей Алек­сандра, а теперь бро­дит по Ита­лии не с тем, чтобы помочь здеш­ним гре­кам, а чтобы убе­жать от сво­их тамош­них вра­гов. И он обе­ща­ет доста­вить нам пер­вен­ство сре­ди ита­лий­цев с тем вой­ском, что не мог­ло удер­жать для него само­го и малую часть Македо­нии! Не думай­те, что, всту­пив с ним в друж­бу, вы от него изба­ви­тесь, нет, вы толь­ко откро­е­те доро­гу тем, кто будет пре­зи­рать нас в уве­рен­но­сти, что любо­му нетруд­но нас поко­рить, раз уж Пирр ушел, не попла­тив­шись за свою дер­зость, и даже унес награ­ду, сде­лав рим­лян посме­ши­щем для тарен­тин­цев и сам­ни­тов». Эта речь Аппия вну­ши­ла сена­то­рам реши­мость про­дол­жать вой­ну, и они ото­сла­ли Кинея, пере­дав с ним такой ответ: пусть Пирр ухо­дит из Ита­лии и тогда, если хочет, ведет пере­го­во­ры о друж­бе, а пока он оста­ет­ся с вой­ска­ми в Ита­лии, рим­ляне будут вое­вать с ним, доко­ле хва­тит сил, даже если он обра­тит в бег­ство еще тыся­чу Леви­нов. Гово­рят, что Киней во вре­мя сво­его посоль­ства ста­рал­ся при­смот­реть­ся к жиз­ни рим­лян, понять, в чем досто­ин­ства их государ­ст­вен­но­го устрой­ства, побе­се­до­вать со знат­ней­ши­ми из них и что, рас­ска­зав обо всем Пир­ру, он при­ба­вил, что сенат пока­зал­ся ему собра­ни­ем царей, а если гово­рить о наро­де, то он, Киней, боит­ся, как бы не при­шлось сра­жать­ся с неким подо­би­ем Лер­ней­ской гид­ры: ведь у кон­су­ла насчи­ты­ва­ет­ся уже вдвое боль­ше войск, чем было рань­ше, а в Риме оста­ет­ся еще во мно­го раз боль­ше людей, спо­соб­ных носить ору­жие.

20. После это­го к Пир­ру отпра­ви­лось из Рима посоль­ство вести пере­го­во­ры о плен­ных, и сре­ди послов был Гай Фаб­ри­ций, чело­век крайне бед­ный, но доб­лест­ный и воин­ст­вен­ный, чье сло­во, как утвер­ждал Киней, было для рим­лян решаю­щим. Пирр наедине дру­же­люб­но убеж­дал его при­нять в пода­рок золо­то, уве­ряя, что дает ему день­ги не в награ­ду за позор­ную изме­ну, а про­сто в знак друж­бы и госте­при­им­ства. Фаб­ри­ций отка­зал­ся, и Пирр в тот день ниче­го боль­ше не пред­при­нял, но, желая пора­зить рим­ля­ни­на, нико­гда не видав­ше­го сло­на, при­ка­зал на сле­дую­щий день во вре­мя пере­го­во­ров поста­вить самое боль­шое из этих живот­ных поза­ди послов, скрыв его зана­ве­сом. Так и было сде­ла­но: по зна­ку царя зана­вес отдер­ну­ли, слон неожи­дан­но протя­нул хобот над голо­вой Фаб­ри­ция и оглу­ши­тель­но затру­бил. Но тот спо­кой­но улыб­нул­ся и ска­зал Пир­ру: «Пра­во, сего­дня вид это­го чудо­ви­ща сму­тил меня не боль­ше, чем вче­ра — золо­то». Во вре­мя пира они бесе­до­ва­ли о раз­ных пред­ме­тах, но боль­ше все­го — о Гре­ции и ее фило­со­фах, и Киней, слу­чай­но упо­мя­нув об Эпи­ку­ре, рас­ска­зал, что гово­рят его уче­ни­ки о богах, государ­стве, о цели жиз­ни: ее они видят в удо­воль­ст­ви­ях, избе­га­ют государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, ибо она лишь нару­ша­ет и отни­ма­ет сча­стье, а боже­ству, чуж­до­му гне­ва и мило­сер­дия, не заботя­ще­му­ся о наших делах, они при­пи­сы­ва­ют жизнь празд­ную и пол­ную наслаж­де­ний. Киней еще не кон­чил рас­ска­зы­вать, как Фаб­ри­ций вскри­чал: «О Геракл, если бы и Пирр, и сам­ни­ты при­дер­жи­ва­лись это­го уче­ния, пока вою­ют с нами!» Пирр был пора­жен его бес­ко­ры­сти­ем и бла­го­род­ст­вом и еще боль­ше укре­пил­ся в жела­нии стать союз­ни­ком Рима, а не вое­вать с ним. Фаб­ри­цию же он пред­ло­жил, если тот добьет­ся заклю­че­ния мира, уехать вме­сте с ним и быть пер­вым сре­ди его при­бли­жен­ных и пол­ко­вод­цев. Но, как рас­ска­зы­ва­ют, тот спо­кой­но отве­тил: «Ведь это невы­год­но для тебя, царь: те, кто теперь дивит­ся тебе и чтит тебя, захотят иметь царем меня, едва узна­ют мой нрав». Таков был Фаб­ри­ций. Пирр, одна­ко, не раз­гне­вал­ся на его сло­ва, как сде­лал бы любой дес­пот, но рас­ска­зал дру­зьям о вели­чии его духа и ему одно­му дове­рил плен­ных, с усло­ви­ем, что их ото­шлют обрат­но после того, как они повида­ют­ся с близ­ки­ми и спра­вят дома Сатур­на­лии, если до это­го вре­ме­ни сенат не при­мет реше­ния о мире. И в самом деле, плен­ные были ото­сла­ны назад к Пир­ру, при­чем сенат поста­но­вил карать смерт­ной каз­нью тех, кто не воз­вра­тит­ся.

21. Спу­стя неко­то­рое вре­мя, когда коман­до­ва­ние пере­шло к Фаб­ри­цию, к нему в лагерь явил­ся чело­век и при­нес пись­мо, напи­сан­ное цар­ским вра­чом: тот пред­ло­жил изве­сти Пир­ра ядом и тем самым без вся­кой опас­но­сти для рим­лян изба­вить их от вой­ны, если они пообе­ща­ют воз­на­гра­дить его. Но Фаб­ри­ций, воз­му­щен­ный его веро­лом­ст­вом, убедил сво­его това­ри­ща по долж­но­сти отпра­вить Пир­ру пись­мо, заклю­чав­шее совет осте­ре­гать­ся коз­ней вра­ча. Вот что было в нем напи­са­но: «Кон­су­лы Гай Фаб­ри­ций и Квинт Эми­лий при­вет­ст­ву­ют царя Пир­ра. Кажет­ся нам, что ты не уме­ешь отли­чать вра­гов от дру­зей. Про­чти послан­ное нами пись­мо и узнай, что с людь­ми чест­ны­ми и спра­вед­ли­вы­ми ты ведешь вой­ну, а бес­чест­ным и негод­ным дове­ря­ешь. Мы же пред­у­преж­да­ем тебя не из рас­по­ло­же­ния к тебе, но чтобы твоя гибель не навлек­ла на нас кле­ве­ту, чтобы не пошли тол­ки, буд­то мы победи­ли в войне хит­ро­стью, не сумев победить доб­ле­стью». Полу­чив пись­мо и узнав о злом умыс­ле, Пирр пока­рал вра­ча и, желая отбла­го­да­рить Фаб­ри­ция и рим­лян, отпу­стил без выку­па всех плен­ных, Кинея же сно­ва послал доби­вать­ся мира. Рим­ляне счи­та­ли не подо­баю­щим для себя при­ни­мать плен­ных от вра­га ни в знак его при­яз­ни, ни в награ­ду за то, что они воз­дер­жа­лись от пре­ступ­ле­ния, а пото­му без выку­па вер­ну­ли плен­ных сам­ни­там и тарен­тин­цам, отка­зав­шись, одна­ко, начать пере­го­во­ры о мире и сою­зе преж­де, чем Пирр не пре­кра­тит вой­ну и не отплы­вет с вой­ском обрат­но в Эпир на тех же судах, на кото­рых при­был.

Тогда Пирр, кото­ро­го обсто­я­тель­ства застав­ля­ли искать ново­го сра­же­ния, высту­пил и встре­тил­ся с рим­ля­на­ми близ горо­да Аску­ла, но непри­я­тель оттес­нил его в места, непро­хо­ди­мые для кон­ни­цы, к леси­стым бере­гам быст­рой реки, откуда сло­ны не мог­ли напасть на вра­же­ский строй. Мно­го вои­нов было ране­но и уби­то в этом сра­же­нии, пока ночь не пре­рва­ла его. На сле­дую­щий день, заду­мав пере­не­сти бит­ву на рав­ни­ну и бро­сить в бой сло­нов, Пирр зара­нее укре­пил наи­бо­лее уяз­ви­мые пози­ции кара­уль­ны­ми отряда­ми и, рас­ста­вив меж­ду сло­на­ми мно­же­ство мета­те­лей дро­ти­ков и стрел­ков из лука, стре­ми­тель­но дви­нул на вра­га плот­но сомкну­тый строй. Рим­ляне не мог­ли укло­нить­ся в сто­ро­ну и уда­рить с флан­га, как в преды­ду­щем сра­же­нии, и встре­ти­ли про­тив­ни­ка на рав­нине лицом к лицу, стре­мясь ско­рее отбро­сить тяже­лую пехоту, пока не подо­шли сло­ны. Рим­ские вои­ны упор­но бились меча­ми про­тив сарисс и, не щадя себя, не обра­щая вни­ма­ния на раны, дума­ли толь­ко о том, как бы пора­зить и уни­что­жить поболь­ше вра­гов. Гово­рят, что мно­го вре­ме­ни про­шло, преж­де чем они нача­ли отсту­пать, и имен­но там, где их тес­нил сам Пирр. Но и ему при­нес успех глав­ным обра­зом мощ­ный натиск сло­нов, ибо про­тив них воин­ская доб­лесть была бес­силь­на и рим­ляне счи­та­ли, что перед этой силой, слов­но перед при­бы­ваю­щей водой или раз­ру­ши­тель­ным зем­ле­тря­се­ни­ем, сле­ду­ет отсту­пить, а не упор­ст­во­вать и гиб­нуть пона­прас­ну самой страш­ной смер­тью там, где нель­зя помочь делу. Рим­ляне бежа­ли в свой лагерь, кото­рый был непо­да­ле­ку. Иеро­ним гово­рит, что погиб­ло шесть тысяч рим­лян, а вои­нов Пир­ра, как ска­за­но в цар­ских запис­ках, было уби­то три тыся­чи пять­сот пять^[2] чело­век. Дио­ни­сий же отри­ца­ет, что под Аску­лом было два сра­же­ния, и пишет, что рим­ляне не при­зна­ва­ли себя побеж­ден­ны­ми; по его сло­вам, все про­изо­шло в тече­ние одно­го дня, бит­ва про­дол­жа­лась до захо­да солн­ца, и вра­ги разо­шлись лишь после того, как Пирр был ранен дро­ти­ком в руку, а сам­ни­ты раз­гра­би­ли его обоз, при­чем и из вой­ска Пир­ра, и у рим­лян погиб­ло более чем по пят­на­дца­ти тысяч чело­век. Сиг­нал к отступ­ле­нию пода­ли обе сто­ро­ны, и гово­рят, что Пирр заме­тил како­му-то чело­ве­ку, радо­вав­ше­му­ся победе: «Если мы одер­жим еще одну победу над рим­ля­на­ми, то окон­ча­тель­но погиб­нем»¹⁵. Погиб­ла боль­ша́я часть вой­ска, кото­рое он при­вез с собой, и почти все его при­бли­жен­ные и пол­ко­вод­цы, дру­гих вои­нов, кото­рых мож­но было бы вызвать в Ита­лию, у него уже не было, а кро­ме того он видел, что пыл его мест­ных союз­ни­ков остыл, в то вре­мя как вра­же­ский лагерь быст­ро попол­ня­ет­ся людь­ми, слов­но они при­те­ка­ют из како­го-то бью­ще­го в Риме неис­ся­кае­мо­го источ­ни­ка, и что после всех пора­же­ний рим­ляне не пали духом, но гнев лишь при­умно­жил их упор­ство.

22. В этот труд­ный момент у Пир­ра появи­лись новые надеж­ды. Ему даже при­шлось выби­рать, пото­му что одно­вре­мен­но к нему обра­ти­лись сици­лий­цы, пред­ло­жив­шие занять Акра­гант, Сира­ку­зы и Леон­ти­ны и про­сив­шие изгнать кар­фа­ге­нян и осво­бо­дить ост­ров от тиран­нов, и вест­ни­ки из Гре­ции, сооб­щив­шие, что Пто­ле­мей Керавн пал в бит­ве с гала­та­ми и теперь самое вре­мя явить­ся в Македо­нию, лишив­шу­ю­ся царя. Пирр сето­вал на судь­бу, кото­рая в один и тот же час пред­ста­ви­ла ему две воз­мож­но­сти совер­шить вели­кие дела, ибо пони­мал, что от одной из них необ­хо­ди­мо отка­зать­ся, и дол­го коле­бал­ся. Но затем, решив, что в Сици­лии его ждут более слав­ные подви­ги и что оттуда неда­ле­ко до Афри­ки, он пред­по­чел дви­нуть­ся на ост­ров и, как обыч­но, тот­час же послал впе­ред Кинея для пред­ва­ри­тель­ных пере­го­во­ров с сици­лий­ски­ми горо­да­ми. В Тарен­те он поста­вил кара­уль­ный отряд, а тарен­тин­цам, с него­до­ва­ни­ем тре­бо­вав­шим, чтобы он либо вел вой­ну с рим­ля­на­ми, ради кото­рой явил­ся, либо поки­нул стра­ну и оста­вил им город таким, каким его при­нял, отве­чал высо­ко­мер­но, сове­туя спо­кой­но ждать, пока при­дет их черед. Затем он отплыл в Сици­лию, где все шло так, как он пред­по­ла­гал: горо­да с готов­но­стью при­со­еди­ня­лись к нему, так что на пер­вых порах ему нигде не при­хо­ди­лось при­бе­гать к воен­ной силе, и все­го с трид­ца­тью тыся­ча­ми пеших, дву­мя с поло­ви­ною тыся­ча­ми кон­ных вои­нов и два­дца­тью суда­ми он раз­бил кар­фа­ге­нян и занял их вла­де­ния. Лишь Эрик, недо­ступ­ный по сво­е­му место­по­ло­же­нию и хоро­шо укреп­лен­ный, Пирр решил взять при­сту­пом. Когда вой­ско изгото­ви­лось к бою, Пирр, надев доспе­хи, подо­шел к сте­нам и обра­тил­ся с моль­бой к Герак­лу¹⁶, обе­щая устро­ить игры и при­не­сти бла­годар­ст­вен­ные жерт­вы, если тот помо­жет ему в бою дока­зать сици­лий­цам, что он досто­ин сво­их пред­ков и соб­ст­вен­ной сла­вы. Когда по его зна­ку про­тру­би­ли сиг­нал и разо­гна­ли вар­ва­ров стре­ла­ми, он пер­вым взо­брал­ся на сте­ну, как толь­ко к ней подо­дви­ну­ли лест­ни­цы. Отра­жая натиск мно­го­чис­лен­ных вра­гов, одних он сбро­сил со сте­ны, дру­гих сра­зил мечом, и, нагро­моздив вокруг себя груды мерт­вых тел, сам остал­ся невредим. Одним видом сво­им устра­шая вра­гов, Пирр дока­зал правоту мно­го­опыт­но­го Гоме­ра, кото­рый утвер­ждал, что из всех доб­ро­де­те­лей лишь храб­рость срод­ни безу­мию, ибо увле­ка­ет чело­ве­ка без­огляд­ным поры­вом¹⁷. Взяв город, Пирр при­нес богу вели­ко­леп­ные жерт­вы и устро­ил пыш­ные игры и зре­ли­ща.

23. Воз­ле Мес­се­ны жили вар­ва­ры, име­но­вав­ши­е­ся мамер­тин­ца­ми, кото­рые нема­ло доса­жда­ли гре­кам, а неко­то­рых из них обло­жи­ли данью; были они очень мно­го­чис­лен­ны и воин­ст­вен­ны, поче­му и назы­ва­лись на латин­ском язы­ке «пле­ме­нем Аре­са»¹⁸. Пирр захва­тил и убил мамер­тин­ских сбор­щи­ков пода­тей, а их самих раз­бил в сра­же­нии и раз­ру­шил мно­гие при­над­ле­жав­шие им кре­по­сти.

Кар­фа­ге­няне, стре­мя­щи­е­ся к миру, соглас­ны были запла­тить ему день­ги и при­слать суда, если он заклю­чит с ними союз, но Пирр, жаж­дав­ший добить­ся боль­ше­го, отве­тил, что заклю­чит мир толь­ко в том слу­чае, если они поки­нут Сици­лию, чтобы гра­ни­цей меж­ду ними и гре­ка­ми ста­ло Ливий­ское море. Гор­дый сво­ей мощью и успе­ха­ми, стре­мясь осу­ще­ст­вить то, ради чего он и при­плыл в Сици­лию, а боль­ше все­го меч­тая об Афри­ке, Пирр стал наби­рать по горо­дам греб­цов, кото­рых не хва­та­ло на мно­гих его кораб­лях, и при этом дей­ст­во­вал уже не мяг­ко и снис­хо­ди­тель­но, а власт­но и жесто­ко, при­бе­гая к наси­ли­ям и нака­за­ни­ям. Сна­ча­ла он не был таким, напро­тив, как никто дру­гой, при­вле­кал к себе при­вет­ли­вым обхож­де­ни­ем, всем дове­рял и нико­го не стес­нял, зато поз­же, пре­вра­тив­шись из вождя наро­да в тиран­на, сво­ею суро­во­стью стя­жал себе сла­ву чело­ве­ка жесто­ко­го и ковар­но­го. Как бы то ни было, но горо­да, пусть и неохот­но, выпол­ня­ли его тре­бо­ва­ния, пока вско­ре он не стал подо­зре­вать в измене Фено­на и Состра­та, знат­ных сира­ку­зян, кото­рые пер­вы­ми уго­во­ри­ли его при­ехать в Сици­лию, откры­ли перед ним город, едва он явил­ся, и боль­ше всех помо­га­ли ему в сици­лий­ском похо­де. Пирр не желал ни брать их с собой, ни остав­лять на ост­ро­ве. Сострат в стра­хе пере­шел на сто­ро­ну вра­га, а Фено­на Пирр умерт­вил, при­пи­сав ему то же наме­ре­ние. И тут дела царя сра­зу же при­ня­ли иной обо­рот: горо­да воз­не­на­виде­ли его страш­ной нена­ви­стью, одни из них при­со­еди­ни­лись к кар­фа­ге­ня­нам, дру­гие при­зва­ли мамер­тин­цев. В эту пору, когда Пирр повсюду видел изме­ну, заго­во­ры и вос­ста­ния, к нему при­бы­ли пись­ма от сам­ни­тов и тарен­тин­цев, кото­рые, лишив­шись сво­их земель и с трудом отста­и­вая от вра­гов горо­да, про­си­ли его о помо­щи. Это помог­ло Пир­ру скрыть, что его отплы­тие озна­ча­ет отказ от всех замыс­лов и бег­ство, ибо на самом деле Сици­лия, слов­но потря­сае­мый бурей корабль, уже не пови­но­ва­лась ему, и он, ища выхо­да, поспеш­но бро­сил­ся в Ита­лию. Гово­рят, что покидая ост­ров и огля­нув­шись, он ска­зал сто­яв­шим рядом с ним: «Какое риста­ли­ще для состя­за­ний остав­ля­ем мы рим­ля­нам и кар­фа­ге­ня­нам, дру­зья!» И спу­стя недол­гое вре­мя то, что он пред­у­га­дал, сбы­лось¹⁹.

24. Когда Пирр отплы­вал, вар­ва­ры объ­еди­ни­лись про­тив него: кар­фа­ге­няне дали ему в самом про­ли­ве мор­ское сра­же­ние, в кото­ром он поте­рял нема­ло кораб­лей, а мамер­тин­цы, чис­лом не менее деся­ти тысяч, пере­пра­вив­шись рань­ше Пир­ра, но не осме­ли­ва­ясь встре­тить­ся с ним лицом к лицу, заня­ли непри­ступ­ные пози­ции, а когда Пирр на уцелев­ших судах при­был в Ита­лию, напа­ли на него и рас­се­я­ли все его вой­ско. Погиб­ли два сло­на и мно­же­ство вои­нов из тыло­во­го отряда. Пирр сам отра­жал натиск вра­га и без стра­ха сра­жал­ся с опыт­ным и дерз­ким про­тив­ни­ком. Когда он был ранен мечом в голо­ву и нена­дол­го вышел из боя, мамер­тин­цы вос­пря­ну­ли духом. Один из них, огром­но­го роста, в свер­каю­щих доспе­хах, выбе­жал впе­ред и гроз­ным голо­сом стал вызы­вать Пир­ра, если тот еще жив, вый­ти и сра­зить­ся с ним. Пирр, раз­дра­жен­ный, повер­нул­ся и, про­бив­шись сквозь ряды сво­их щито­нос­цев²⁰, пытав­ших­ся его удер­жать, вышел гнев­ный, со страш­ным, забрыз­ган­ным кро­вью лицом. Опе­ре­див вар­ва­ра, Пирр уда­рил его мечом по голо­ве, и, бла­го­да­ря силе его рук и отлич­ной закал­ке ста­ли, лез­вие рас­сек­ло туло­ви­ще свер­ху дони­зу, так что в один миг две поло­ви­ны раз­руб­лен­но­го тела упа­ли в раз­ные сто­ро­ны. Это удер­жа­ло вар­ва­ров от новых напа­де­ний: они были пора­же­ны и диви­лись Пир­ру, слов­но, како­му-то сверхъ­есте­ствен­но­му суще­ству.

Осталь­ной путь Пирр про­шел бес­пре­пят­ст­вен­но и с два­дца­тью тыся­ча­ми пехо­тин­цев и тре­мя тыся­ча­ми всад­ни­ков при­был в Тарент. Попол­нив там вой­ско самы­ми храб­ры­ми из тарен­тин­цев, он тот­час высту­пил про­тив рим­лян, сто­яв­ших лаге­рем в Сам­нии. 25. Дела у сам­ни­тов в это вре­мя шли совсем пло­хо: раз­би­тые рим­ля­на­ми во мно­гих сра­же­ни­ях, они пали духом, да и отплы­тие Пир­ра в Сици­лию у них вызва­ло недо­воль­ство, так что при­со­еди­ни­лись к нему лишь немно­гие. Разде­лив свое вой­ско, Пирр поло­ви­ну послал в Лука­нию, желая задер­жать там одно­го из кон­су­лов, чтобы тот не при­шел на помощь това­ри­щу по долж­но­сти, а дру­гую часть сам повел на Мания Курия, сто­яв­ше­го лаге­рем в без­опас­ном месте воз­ле горо­да Бене­вен­та и ожи­дав­ше­го под­креп­ле­ний из Лука­нии (впро­чем, он без­дей­ст­во­вал еще и пото­му, что его удер­жи­ва­ли пред­ска­за­ния жре­цов и пти­це­га­да­те­лей). Пирр спе­шил напасть на рим­лян преж­де, чем подой­дет вто­рой кон­сул, и поэто­му, собрав самых силь­ных людей и самых сви­ре­пых сло­нов, ночью дви­нул­ся на лагерь вра­га. Но доро­га была длин­ная, шла через густой лес, вои­ны заблуди­лись в тем­но­те, и таким обра­зом вре­мя было поте­ря­но. Насту­пи­ло утро, на рас­све­те вра­ги ясно увиде­ли Пир­ра, дви­гав­ше­го­ся по греб­ню хол­мов. В лаге­ре рим­лян под­ня­лись шум и сума­то­ха, и так как обсто­я­тель­ства тре­бо­ва­ли реши­тель­ных дей­ст­вий, а жерт­вы пред­ве­ща­ли Манию уда­чу, кон­сул вышел из лаге­ря, напал на пере­д­ние ряды насту­пав­ших и обра­тил их в бег­ство, чем при­вел в смя­те­ние и осталь­ных. Было пере­би­то мно­же­ство сол­дат Пир­ра, захва­че­но несколь­ко сло­нов, бро­шен­ных во вре­мя отступ­ле­ния, и эта победа поз­во­ли­ла Манию пере­не­сти бой на рав­ни­ну. На гла­зах вра­га собрав свои леги­о­ны, он в одних местах обра­тил про­тив­ни­ка в бег­ство, но в дру­гих под натис­ком сло­нов отсту­пил к само­му лаге­рю и вызвал оттуда кара­уль­ных, кото­рых мно­го сто­я­ло на валу в пол­ном воору­же­нии. Со све­жи­ми сила­ми вый­дя из-за укреп­ле­ний, они забро­са­ли сло­нов копья­ми и повер­ну­ли их вспять, а бег­ство сло­нов вызва­ло бес­по­рядок и заме­ша­тель­ство сре­ди насту­пав­ших под их при­кры­ти­ем вои­нов, и это не толь­ко при­нес­ло рим­ля­нам победу, но и реши­ло спор о том, кому будет при­над­ле­жать вер­хов­ное вла­ды­че­ство над Ита­ли­ей. Дока­зав в этих бит­вах свою доб­лесть, они обре­ли уве­рен­ность в сво­ей мощи и, про­слыв непо­беди­мы­ми, вско­ре захва­ти­ли всю Ита­лию, а через неко­то­рое вре­мя и Сици­лию.

26. Так рух­ну­ли все надеж­ды Пир­ра в Ита­лии и в Сици­лии; шесть лет потра­тил он на эти вой­ны и хотя был побеж­ден, но и в пора­же­ни­ях сохра­нил свое муже­ство непо­ко­леб­лен­ным и по-преж­не­му счи­тал­ся повсюду самым опыт­ным, силь­ным и отваж­ным из совре­мен­ных ему царей. Одна­ко добы­тое подви­га­ми он терял ради надежд на буду­щее и, алчу­щий дале­ко­го и ново­го, не мог удер­жать достиг­ну­то­го, если для это­го нуж­но было про­явить упор­ство. Поэто­му Анти­гон и срав­нил Пир­ра с игро­ком в кости, кото­рый уме­ет сде­лать лов­кий бро­сок, но не зна­ет, как вос­поль­зо­вать­ся сво­ей уда­чей.

Вер­нув­шись в Эпир с восе­мью тыся­ча­ми пехо­тин­цев и пятью­ста­ми всад­ни­ка­ми, рас­тра­тив всю каз­ну, Пирр стал искать новой вой­ны, чтобы про­кор­мить вой­ско. К нему при­со­еди­ни­лись неко­то­рые из гала­тов, и он напал на Македо­нию, где цар­ст­во­вал тогда Анти­гон, сын Демет­рия. Целью его был захват добы­чи, но после того как ему уда­лось взять мно­гие горо­да и две тыся­чи непри­я­тель­ских вои­нов пере­шли на его сто­ро­ну, Пирр, пре­ис­пол­нив­шись надеж­да­ми, пошел в наступ­ле­ние на само­го Анти­го­на и, напав на него в узком уще­лье, поверг в смя­те­ние все его вой­ско. Толь­ко мно­го­чис­лен­ный отряд гала­тов в тылу у Анти­го­на упор­но сопро­тив­лял­ся, и в завя­зав­шем­ся жесто­ком бою боль­шин­ство их было пере­би­то, а вожа­ки сло­нов, окру­жен­ные вме­сте с живот­ны­ми, сда­лись в плен. Уве­ли­чив таким обра­зом свои силы и более пола­га­ясь на свою уда­чу, чем трез­во все раз­мыс­лив, Пирр уда­рил на фалан­гу македо­нян, кото­рые после поне­сен­но­го гала­та­ми пора­же­ния были пол­ны смя­те­ния и стра­ха. Македо­няне укло­ни­лись от боя, и тогда Пирр, про­стер­ши к ним руку, стал поимен­но окли­кать под­ряд всех началь­ни­ков, и стар­ших, и млад­ших, чем и побудил пехоту Анти­го­на перей­ти на его сто­ро­ну. Отсту­пая, Анти­гон удер­жал за собой все­го несколь­ко при­бреж­ных горо­дов. Пирр, для кото­ро­го все сло­жи­лось так счаст­ли­во, был уве­рен, что наи­боль­шую сла­ву он стя­жал победой над гала­та­ми, и поэто­му луч­шую и самую бле­стя­щую часть добы­чи он сло­жил в хра­ме Афи­ны Ито­ний­ской, напи­сав сле­дую­щие сти­хи:

Тот­час после сра­же­ния Пирр захва­тил Эги и дру­гие горо­да, где не толь­ко сам вся­че­ски при­тес­нял жите­лей, но и раз­ме­стил кара­уль­ные отряды гала­тов, слу­жив­ших в его вой­ске. А гала­ты, народ крайне алч­ный, при­ня­лись раз­ры­вать моги­лы похо­ро­нен­ных в Эгах царей, при­чем сокро­ви­ща они рас­хи­ти­ли, а кости, осквер­нив, раз­бро­са­ли. Пирр, кажет­ся, не при­дал их поступ­ку боль­шо­го зна­че­ния и то ли за недо­су­гом отло­жил нака­за­ние, то ли вооб­ще не осме­лил­ся пока­рать вар­ва­ров, из-за чего ему и при­шлось услы­шать от македо­нян нема­ло упре­ков.

Не дождав­шись, пока его дела устро­ят­ся и поло­же­ние упро­чит­ся, Пирр опять увлек­ся новы­ми надеж­да­ми. Он насме­хал­ся над Анти­го­ном, назы­вая его бес­стыд­ным за то, что тот не наде­ва­ет пла­ща и про­дол­жа­ет носить цар­скую пор­фи­ру, и охот­но под­дал­ся на уго­во­ры Клео­ни­ма Спар­тан­ско­го, кото­рый при­был, чтобы звать его в Лакеде­мон.

Клео­ним при­над­ле­жал к цар­ско­му роду, на вид казал­ся силь­ным и власт­ным, а пото­му не поль­зо­вал­ся в Спар­те ни рас­по­ло­же­ни­ем, ни дове­ри­ем, и пра­вил вме­сто него Арей. Это и было при­чи­ной его дав­ней обиды на всех сограж­дан. Кро­ме того, он уже в ста­ро­сти женил­ся на Хило­ниде, доче­ри Лео­ти­хида, жен­щине кра­си­вой и цар­ско­го рода. Но она влю­би­лась в цве­ту­ще­го юно­шу Акрота­та, сына Арея, так что любив­ше­му ее Клео­ни­му этот брак при­нес толь­ко горе и позор, ибо ни для кого из спар­тан­цев не оста­лось тай­ной, как пре­зи­ра­ет его жена. И вот, когда к преж­ним обидам при­со­еди­ни­лись эти домаш­ние непри­ят­но­сти, Клео­ним, раз­гне­ван­ный и удру­чен­ный, при­вел в Спар­ту Пир­ра с два­дца­тью пятью тыся­ча­ми пехо­тин­цев, дву­мя тыся­ча­ми всад­ни­ков и два­дца­тью четырь­мя сло­на­ми. Уже сама мно­го­чис­лен­ность это­го вой­ска ясно пока­зы­ва­ла, что Пирр хочет при­об­ре­сти не Спар­ту для Клео­ни­ма, а весь Пело­пон­нес — для себя, но на сло­вах он упор­но отри­цал это перед при­быв­ши­ми к нему в Мега­ло­поль лакеде­мон­ски­ми посла­ми. Он гово­рил, что при­шел осво­бо­дить поко­рен­ные Анти­го­ном горо­да, и име­нем Зев­са клял­ся, если ничто ему не поме­ша­ет, послать сво­их млад­ших сыно­вей в Спар­ту на вос­пи­та­ние, чтобы они усво­и­ли лакон­ские нра­вы и бла­го­да­ря это­му одно­му пре­взо­шли всех царей. Обма­нув этой ложью тех, кто встре­чал­ся ему на пути, Пирр тот­час же по при­хо­де в Лако­нию занял­ся гра­бе­жа­ми. Послы ста­ли обви­нять его в том, что он начал воен­ные дей­ст­вия, не объ­яв­ляя вой­ны, но он отве­тил: «Нико­гда мы не слы­ха­ли, чтобы вы, спар­тан­цы, откры­ва­ли кому-нибудь свои наме­ре­ния». На это один из при­сут­ст­ву­ю­щих, по име­ни Манд­ро­клид, ска­зал на лакон­ском наре­чии: «Если ты бог, то с нами ниче­го не слу­чит­ся — мы ничем про­тив тебя не погре­ши­ли, если же ты чело­век, то най­дет­ся кто-нибудь посиль­нее тебя».

27. После это­го Пирр при­бли­зил­ся к Спар­те. Клео­ним пред­ло­жил сра­зу идти на при­ступ, но, как сооб­ща­ют, Пирр, опа­сав­ший­ся, как бы вои­ны, напав на город ночью, не раз­гра­би­ли его, отло­жил штурм, гово­ря, что возь­мет Спар­ту днем. Спар­тан­цев было мало, и они не были при­готов­ле­ны к вне­зап­но­му напа­де­нию, тем более что сам Арей отпра­вил­ся на Крит, чтобы ока­зать гор­тин­цам помощь в войне. Само­уве­рен­ность вра­гов, пре­зи­рав­ших обез­людев­ший и бес­силь­ный город, спас­ла Спар­ту. Пирр, пола­гая, что ему не с кем вое­вать, оста­но­вил­ся на ноч­лег, а илоты и при­бли­жен­ные Клео­ни­ма нача­ли уби­рать и укра­шать его дом так, слов­но на сле­дую­щий день Пир­ру пред­сто­я­ло там пиро­вать. Ночью спар­тан­цы дер­жа­ли совет и поста­но­ви­ли преж­де все­го ото­слать на Крит жен­щин, но те вос­про­ти­ви­лись, а одна из них, Архида­мия, яви­лась с мечом в Совет ста­рей­шин и от име­ни всех спар­та­нок ста­ла упре­кать муж­чин, кото­рые хотят, чтобы жен­щи­ны пере­жи­ли гибель Спар­ты. Было реше­но про­ве­сти вдоль вра­же­ско­го лаге­ря ров, а спра­ва и сле­ва от него рас­ста­вить колес­ни­цы, вры­тые в зем­лю до сту­пиц, чтобы они проч­но сто­я­ли на месте и не дава­ли прой­ти сло­нам. Когда муж­чи­ны нача­ли работу, к ним подо­шли жен­щи­ны, одни — в пла­щах и под­по­я­сан­ных хито­нах, дру­гие — в одних хито­нах, чтобы помочь ста­ри­кам, а тех, кому пред­сто­я­ло сра­жать­ся, они про­си­ли побе­речь силы, и сами сде­ла­ли третью часть работы, узнав пред­ва­ри­тель­но раз­ме­ры рва. Шири­ной он был в шесть лок­тей, глу­би­ной в четы­ре, а в дли­ну имел восемь пле­ф­ров, как сооб­ща­ет Филарх; по рас­ска­зу же Иеро­ни­ма, он был мень­ше. Утром, когда враг дви­нул­ся в наступ­ле­ние, жен­щи­ны пода­ли муж­чи­нам ору­жие и нака­за­ли им охра­нять и защи­щать ров, гово­ря, что слав­но победить на гла­зах у сооте­че­ст­вен­ни­ков, но почет­но и уме­реть на руках у мате­рей и жен, доб­лест­но пав за Спар­ту. А Хило­нида, вда­ли от осталь­ных, при­гото­ви­ла для себя пет­лю, чтобы не попасть сно­ва в руки Клео­ни­ма, если город будет взят.

28. Сам Пирр со сво­и­ми гопли­та­ми уда­рил на спар­тан­цев, кото­рые обо­ро­ня­лись, выста­вив щиты, и пытал­ся пре­одо­леть ров, непро­хо­ди­мый пото­му, что рых­лая поч­ва на краю его осы­па­лась под нога­ми вои­нов, не давая им твер­до сту­пить. Сын Пир­ра Пто­ле­мей с дву­мя тыся­ча­ми гала­тов и отбор­ны­ми вои­на­ми из хао­нов дви­нул­ся вдоль рва, ста­ра­ясь про­рвать­ся через ряд колес­ниц, но они были вры­ты так глу­бо­ко и рас­став­ле­ны так часто, что не толь­ко заго­ро­ди­ли доро­гу вои­нам Пто­ле­мея, но и самим лакеде­мо­ня­нам меша­ли обо­ро­нять­ся. Когда же гала­ты вырва­ли коле­са из зем­ли и ста­щи­ли колес­ни­цы в реку, юно­ша Акротат, заме­тив опас­ность, с тре­мя сот­ня­ми вои­нов бегом пере­сек город, обо­шел Пто­ле­мея, скрыв­шись от него за скло­на­ми хол­мов, и, напав с тыла, заста­вил вра­гов повер­нуть­ся и разде­лить свои силы. Сол­да­ты Пто­ле­мея тол­ка­ли друг дру­га, пада­ли в ров и меж колес­ниц и, нако­нец, были отбро­ше­ны, поне­ся боль­шой урон. На подвиг Акрота­та смот­ре­ло мно­же­ство ста­ри­ков и жен­щин, и когда, зали­тый кро­вью, гор­дый победой и все­ми вос­хва­ля­е­мый, он воз­вра­щал­ся через город, он казал­ся спар­тан­кам еще пре­крас­нее, и они завидо­ва­ли люб­ви Хило­ниды. А неко­то­рые ста­ри­ки, сле­дуя за ним, кри­ча­ли: «Сту­пай, Акротат, взой­ди на ложе Хило­ниды, чтобы пода­рить Спар­те достой­ных потом­ков!» Вокруг само­го Пир­ра завя­за­лось оже­сто­чен­ное сра­же­ние, в кото­ром доб­лест­но бились мно­гие вои­ны, но упор­нее всех сопро­тив­лял­ся и боль­ше все­го вра­гов убил Фил­лий, когда же он почув­ст­во­вал, что сла­бе­ет от мно­же­ства ран, то усту­пил место сто­яв­ше­му с ним рядом вои­ну и умер за стро­ем сво­их, чтобы и мерт­вым не попасть в руки вра­га.

29. Ночь пре­рва­ла бит­ву. Во сне Пирр увидел, буд­то он мечет мол­нии в Лакеде­мон и вся стра­на охва­че­на огнем, он же раду­ет­ся это­му. От радо­сти проснув­шись, он при­ка­зал вое­на­чаль­ни­кам дер­жать вой­ско нагото­ве, а при­бли­жен­ным рас­ска­зал о сво­ем сно­виде­нии, пола­гая, что оно зна­ме­ну­ет взя­тие горо­да. Все были удив­ле­ны и согла­си­лись с Пирром, толь­ко Лиси­ма­ху сон царя не понра­вил­ся: он выска­зы­вал опа­се­ние, что раз нель­зя сту­пать на места, пора­жен­ные мол­нией, зна­чит и этот город, как пред­ве­ща­ет боже­ство, оста­нет­ся для Пир­ра недо­ступ­ным. Но Пирр отве­тил, что все это вздор, достой­ный празд­ной чер­ни, и что им сле­ду­ет, дер­жа в руках ору­жие, толь­ко повто­рять самим себе:

Эти­ми сло­ва­ми он обо­д­рил вой­ска и с наступ­ле­ни­ем дня повел их в бой. Спар­тан­цы, обо­ро­ня­ясь, пре­вос­хо­ди­ли самих себя доб­ле­стью и самоот­вер­жен­но­стью, жен­щи­ны помо­га­ли им, пода­вая стре­лы, под­но­ся про­го­ло­дав­шим­ся еду и питье, под­би­рая ране­ных. Македо­няне собра­ли мно­го хво­ро­сту и пыта­лись зава­лить им ров, засы­пая при этом мерт­вые тела и ору­жие. Лакеде­мо­няне, собрав­ши­е­ся на помощь, увиде­ли Пир­ра, кото­рый гнал коня мимо рва и колес­ниц, про­би­ва­ясь в город. Обо­ро­няв­ши­е­ся под­ня­ли крик, сбе­жа­лись вои­ны, разда­лись вопли жен­щин. Пирр уже помчал­ся впе­ред и нале­тел на сто­яв­ших перед ним вра­гов, когда его конь, ранен­ный в брю­хо крит­ской стре­лой, в пред­смерт­ных муче­ни­ях сбро­сил седо­ка на скольз­кий склон. Насту­пав­шие вме­сте с Пирром вои­ны при­шли в заме­ша­тель­ство, под­бе­жав­шие спар­тан­цы стре­ла­ми заста­ви­ли их отой­ти. Вслед за тем Пирр повсюду пре­кра­тил сра­же­ние в надеж­де на то, что лакеде­мо­няне, почти все ранен­ные и мно­гих поте­ряв­шие уби­ты­ми, хоть немно­го осла­бе­ли. Но счаст­ли­вая судь­ба горо­да то ли испы­ты­ва­ла мужей, то ли жела­ла пока­зать, как вели­ка ее власть даже в без­вы­ход­ном поло­же­нии, и на помощь лакеде­мо­ня­нам, уже теряв­шим вся­кую надеж­ду, явил­ся из Корин­фа пол­ко­во­дец Анти­го­на фоке­ец Ами­ний со сво­и­ми наем­ни­ка­ми. Не успе­ли спар­тан­цы при­нять его, как с Кри­та вер­нул­ся царь Арей, ведя за собой двух­ты­сяч­ное вой­ско. Жен­щи­ны немед­ля разо­шлись по домам, ибо им боль­ше не нуж­но было забо­тить­ся о рат­ных делах, отпу­ще­ны были и те, кто, несмот­ря на пре­клон­ный воз­раст, по необ­хо­ди­мо­сти взял­ся за ору­жие. При­быв­шие вои­ны при­гото­ви­лись к сра­же­нию. 30. Пирром овла­де­ло често­лю­би­вое жела­ние захва­тить город имен­но после того, как туда при­шло под­креп­ле­ние, одна­ко, не добив­шись ниче­го и полу­чив отпор, он отсту­пил и стал опу­сто­шать стра­ну, соби­ра­ясь пере­зи­мо­вать в ней.

Но того, чему суж­де­но свер­шить­ся, нель­зя избе­жать. В Арго­се шли рас­при меж­ду Ари­сте­ем и Ари­стип­пом. И так как Ари­стипп счи­тал­ся дру­гом Анти­го­на, то Ари­стей поспе­шил при­звать в Аргос Пир­ра. Пирр, все­гда лег­ко пере­хо­див­ший от одной надеж­ды к дру­гой, вся­кий успех счи­тал лишь нача­лом дела, а каж­дую неуда­чу стре­мил­ся воз­ме­стить новы­ми подви­га­ми; поэто­му ни победа, ни пора­же­ние не при­но­си­ли мира и покоя ни ему, ни его про­тив­ни­кам. Немед­лен­но дви­нул­ся он на Аргос. Арей же, устро­ив мно­же­ство засад и заняв труд­но­про­хо­ди­мые места на его пути, отре­зал от вой­ска шед­ших в хво­сте гала­тов и молос­сов. Один гада­тель, рас­смот­рев внут­рен­но­сти жерт­вен­ных живот­ных, счел зна­ме­ния небла­го­при­ят­ны­ми и пред­ска­зал Пир­ру, что ему суж­де­но поте­рять одно­го из близ­ких. Но сре­ди шума и суе­ты Пирр совсем поза­был о пред­ска­за­нии и велел сво­е­му сыну Пто­ле­мею, взяв тело­хра­ни­те­лей, идти на помощь хво­сто­во­му отряду, а сам дви­нул­ся впе­ред, чтобы поско­рее выве­сти вой­ско из тес­нин. Вокруг Пто­ле­мея завя­за­лась оже­сто­чен­ная бит­ва, отбор­ные лакеде­мон­ские вои­ны во гла­ве с Эвал­ком вру­ко­паш­ную бились со сто­яв­ши­ми впе­ре­ди цар­ско­го сына македо­ня­на­ми, и тут кри­тя­нин из Апте­ры по име­ни Оресс, чело­век воин­ст­вен­ный и про­вор­ный, сбо­ку под­бе­жал к отваж­но сра­жав­ше­му­ся юно­ше, уда­рил его копьем и поверг наземь. После его гибе­ли те, кто был рядом с ним, обра­ти­лись в бег­ство, лакеде­мо­няне, пре­сле­дуя их, забы­ли обо всем и вырва­лись на рав­ни­ну, оста­вив сво­их гопли­тов поза­ди. И тут на них повер­нул молос­скую кон­ни­цу Пирр, уже услы­шав­ший о смер­ти сына и потря­сен­ный горем. Он пер­вым ворвал­ся в ряды спар­тан­цев, стре­мясь убий­ст­вом насы­тить жаж­ду мести, и хотя в бою он все­гда казал­ся страш­ным и непо­беди­мым, но на этот раз сво­ей дер­зо­стью и силой затмил все, что быва­ло в преж­них бит­вах. Когда он напра­вил сво­его коня на Эвал­ка, тот, укло­нив­шись в сто­ро­ну, мечом раз­ру­бил пово­дья Пир­ра и чуть было не отсек руку, дер­жав­шую их. Пирр в то же мгно­ве­нье уда­ром копья пора­зил Эвал­ка и, спрыг­нув с сед­ла, в пешем бою уло­жил рядом с Эвал­ком весь его отбор­ный отряд. К таким бес­смыс­лен­ным поте­рям при­ве­ло Спар­ту уже после кон­ца вой­ны чрез­мер­ное често­лю­бие ее пра­ви­те­лей.

31. Слов­но бы почтив уби­то­го сына такой жерт­вой и в гне­ве на вра­гов излив­ши боль­шую часть сво­ей скор­би, Пирр спра­вил пыш­ные поми­наль­ные игры и пошел даль­ше на Аргос. Узнав, что Анти­гон уже занял высоты над рав­ни­ной, он стал лаге­рем близ Нав­плии. На сле­дую­щий день он послал к Анти­го­ну вест­ни­ка, назы­вая царя погу­би­те­лем и при­гла­шая сой­ти на рав­ни­ну, чтобы сра­зить­ся за власть. Тот отве­чал, что на войне для него важ­нее удоб­ный момент, чем сила ору­жия, и что если Пир­ру не тер­пит­ся уме­реть, то для него откры­то мно­же­ство путей к смер­ти. Меж­ду тем и к Пир­ру, и к Анти­го­ну при­бы­ли из Аргоса послы с прось­бой отой­ти от горо­да и пре­до­ста­вить аргос­цам воз­мож­ность, не под­чи­ня­ясь ни одно­му из них, сохра­нять друж­бу с обо­и­ми. Анти­гон согла­сил­ся и отдал аргос­цам в залож­ни­ки сына, а Пирр, так­же согла­сив­шись отсту­пить, ничем не под­твер­дил сво­их обе­ща­ний и тем вну­шил горо­жа­нам боль­шие подо­зре­ния. В это вре­мя Пир­ру яви­лось страш­ное зна­ме­ние: в жерт­ву при­но­си­ли быков, их голо­вы, уже отде­лен­ные от тел, на гла­зах у всех высу­ну­ли язы­ки и ста­ли сли­зы­вать соб­ст­вен­ную кровь, а в Арго­се Апол­ло­нида, про­ри­ца­тель­ни­ца Ликей­ско­го бога²², выбе­жа­ла, кри­ча, что ей при­видел­ся город, пол­ный уби­тых, и орел, кото­рый шел в сра­же­ние, а потом исчез.

32. В глу­бо­кой тем­но­те Пирр при­бли­зил­ся к сте­нам и обна­ру­жил, что ворота, име­ну­е­мые Про­ход­ны­ми, уже отпер­ты для него Ари­сте­ем. Пока гала­ты Пир­ра кра­ду­чись вхо­ди­ли в город и зани­ма­ли пло­щадь, им уда­лось остать­ся неза­ме­чен­ны­ми. Но сло­ны не мог­ли прой­ти в ворота, при­шлось сни­мать с их спин баш­ни, а потом в тем­но­те вновь водру­жать их; это задер­жа­ло напа­даю­щих, и аргос­цы, услы­шав шум, поспе­ши­ли занять Аспиду и дру­гие укреп­лен­ные места и отпра­ви­ли гон­цов к Анти­го­ну. Тот, при­бли­зив­шись к горо­ду, сам оста­но­вил­ся, но послал на помощь аргос­цам сво­его сына и пол­ко­вод­цев с боль­шим отрядом. Подо­шел и Арей с тыся­чей кри­тян и лег­ко воору­жен­ных спар­тан­цев. Вме­сте напав на гала­тов, они поверг­ли их в смя­те­ние. В это вре­мя Пирр с шумом и кри­ка­ми вхо­дил в город воз­ле Кила­ра­би­са²³, и гала­ты в ответ тоже закри­ча­ли, но в их кри­ке не было бод­ро­сти и уве­рен­но­сти, — всем пока­за­лось, что это вопль стра­ха и отча­я­ния. Тогда Пирр поспеш­но бро­сил впе­ред дви­гав­ших­ся во гла­ве вой­ска всад­ни­ков, но те лишь с боль­шим трудом и риском для жиз­ни мог­ли про­ехать сре­ди кана­лов, кото­ры­ми был изре­зан весь город. В этой ноч­ной бит­ве нель­зя было разо­брать­ся ни в дей­ст­ви­ях войск, ни в при­ка­зах началь­ни­ков. Раз­об­щен­ные отряды блуж­да­ли по узким ули­цам, во мра­ке, в тес­но­те, сре­ди доно­сив­ших­ся ото­всюду кри­ков; не было воз­мож­но­сти руко­во­дить вой­ска­ми, все мед­ли­ли и жда­ли утра. Когда рас­све­ло, Пирр устра­шил­ся, увидев Аспиду, заня­тую воору­жен­ны­ми вра­га­ми, и заме­тив на пло­ща­ди сре­ди мно­же­ства укра­ше­ний мед­ную ста­тую вол­ка и быка, гото­вых схва­тить­ся друг с дру­гом, он вспом­нил дав­нее пред­ска­за­ние, что ему суж­де­но погиб­нуть там, где он увидит вол­ка, сра­жаю­ще­го­ся с быком. Аргос­цы гово­рят, что эта ста­туя сто­ит у них в память очень дав­не­го собы­тия: когда Данай впер­вые всту­пил в эту стра­ну, то по пути в Аргос, близ Пира­мий в Фире­а­ти­де, он увидел вол­ка, сра­жаю­ще­го­ся с быком. Решив, что он сам, чуже­стра­нец, напав­ший на мест­ных жите­лей, подо­бен это­му вол­ку, Данай стал наблюдать дра­ку. Когда волк победил, Данай воз­нес моль­бы Апол­ло­ну Ликей­ско­му и, одолев и изгнав с помо­щью мятеж­ных аргос­цев цар­ст­во­вав­ше­го тогда в Арго­се Гела­но­ра, захва­тил власть. 33. Заме­тив ста­тую и видя к тому же, что ни одна из его надежд не сбы­ва­ет­ся, Пирр пал духом и решил отсту­пить; опа­са­ясь узких ворот, он послал сво­е­му сыну Геле­ну, остав­ше­му­ся со зна­чи­тель­ны­ми сила­ми вне горо­да, при­каз раз­ру­шить часть сте­ны и помочь выхо­дя­щим, если враг будет наседать на них. Одна­ко в спеш­ке и сума­то­хе гонец неяс­но пере­дал при­каз, про­изо­шла ошиб­ка, и юно­ша, взяв осталь­ных сло­нов и самых силь­ных сол­дат, вошел через ворота в город на помощь отцу. Пирр в это вре­мя уже отхо­дил. Сра­жа­ясь на пло­ща­ди, где было доста­точ­но места и для отступ­ле­ния и для боя, Пирр, повер­нув­шись лицом к вра­гу, отра­жал его натиск. Но его оттес­ни­ли в узкую ули­цу, кото­рая вела к воротам, и там он столк­нул­ся со спе­шив­ши­ми на помощь вой­ска­ми. Пирр закри­чал, чтобы они повер­ну­ли назад, но боль­шин­ство его не услы­ша­ло, а тем, кто готов был пови­но­вать­ся, пре­граж­да­ли путь новые отряды, вли­вав­ши­е­ся в город через ворота. Кро­ме того, самый боль­шой слон, упав попе­рек ворот, лежал, тру­бя и мешая отсту­паю­щим прой­ти, а дру­гой слон, из тех, что вошли в город рань­ше, по клич­ке Никон, ища ране­но­го вожа­ка, упав­ше­го с его спи­ны, нес­ся навстре­чу отсту­пав­шим, гоня и опро­киды­вая впе­ре­меш­ку вра­гов и дру­зей, пока, нако­нец, не нашел труп и, под­няв его хоботом и под­хва­тив обо­и­ми клы­ка­ми, не повер­нул назад, слов­но взбе­сив­шись, валя наземь и уби­вая всех встреч­ных. Сби­тые в кучу и плот­но при­жа­тые друг к дру­гу, вои­ны не мог­ли ниче­го пред­при­нять пооди­ноч­ке: слов­но еди­ное тело, тол­па воро­ча­лась и колы­ха­лась из сто­ро­ны в сто­ро­ну. Мало кто бил­ся с вра­га­ми, зажа­ты­ми меж­ду вои­на­ми Пир­ра или наседав­ши­ми сза­ди, — боль­шей частью сол­да­ты рани­ли друг дру­га, ибо тот, кто обна­жил меч или зама­хи­вал­ся копьем, не мог ни опу­стить руку, ни вло­жить кли­нок в нож­ны: ору­жие рази­ло, кого при­дет­ся, и люди гиб­ли от руки сво­их же това­ри­щей.

34. Пирр, оглядев буше­вав­шие вокруг бур­ные вол­ны, снял диа­де­му, укра­шав­шую шлем, пере­дал ее одно­му из тело­хра­ни­те­лей и, дове­рив­шись коню, напал на вра­гов, сле­до­вав­ших за ним по пятам. Копье прон­зи­ло ему пан­цирь, и он, полу­чив рану, не смер­тель­ную и даже не тяже­лую, устре­мил­ся на того, кто нанес удар. То был арго­сец, незнат­ный чело­век, сын бед­ной ста­рой жен­щи­ны. Она в это вре­мя, как и осталь­ные арги­вян­ки, с кры­ши дома гляде­ла на бит­ву и, увидев, что ее сын всту­пил в еди­но­бор­ство с Пирром, испу­ган­ная гро­зя­щей ему опас­но­стью, сорва­ла с кры­ши чере­пи­цу и обе­и­ми рука­ми бро­си­ла ее в Пир­ра²⁴. Чере­пи­ца уда­ри­ла его в голо­ву ниже шле­ма и пере­би­ла позвон­ки у осно­ва­ния шеи; у Пир­ра пому­ти­лось в гла­зах, руки опу­сти­ли пово­дья, и он упал воз­ле свя­ти­ли­ща Ликим­ния²⁵, почти никем не узнан­ный. Некий Зопир, вое­вав­ший на сто­роне Анти­го­на, и еще два-три чело­ве­ка подъ­е­ха­ли к нему и, узнав, отта­щи­ли его в пред­две­рие како­го-то дома. Меж­ду тем Пирр начал при­хо­дить в себя, Зопир выта­щил илли­рий­ский меч, чтобы отсечь ему голо­ву, но Пирр так страш­но взгля­нул на него, что тот, пере­пу­ган­ный, пол­ный смя­те­ния и тре­пе­та, сде­лал это мед­лен­но и с трудом, то опус­кая дро­жа­щие руки, то вновь при­ни­ма­ясь рубить, не попа­дая и нано­ся уда­ры воз­ле рта и под­бо­род­ка. Меж­ду тем мно­гие услы­ша­ли о слу­чив­шем­ся, и Алки­о­ней, желая убедить­ся, подъ­е­хал и потре­бо­вал голо­ву. С нею он уска­кал к отцу и бро­сил ее перед царем, сидев­шим в кру­гу при­бли­жен­ных. Взгля­нув и узнав Пир­ра, Анти­гон палоч­ны­ми уда­ра­ми про­гнал сына, назы­вая его вар­ва­ром и нече­стив­цем, а потом, при­крыв гла­за пла­щом, запла­кал, вспом­нив о деде сво­ем Анти­гоне и об отце Демет­рии, кото­рые в его соб­ст­вен­ной семье явля­ли при­мер пере­мен­чи­во­сти судь­бы. Укра­сив голо­ву и тело Пир­ра, он пре­дал их сожже­нию, а когда Алки­о­ней встре­тил Геле­на, жал­ко­го, оде­то­го в бед­ный плащ, и, дру­же­люб­но при­вет­ст­во­вав его, при­вел к отцу, Анти­гон ска­зал: «Сей­час, мой сын, ты посту­пил луч­ше, чем тогда; но ты сде­лал непра­виль­но, не сняв с него этой одеж­ды, ибо боль­ше, чем его, она позо­рит нас, кото­рых счи­та­ют победи­те­ля­ми». После это­го он по-дру­же­ски при­нял Геле­на и, при­стой­но одев его, отпра­вил в Эпир, а заняв лагерь Пир­ра и захва­тив в плен все его вой­ско, обо­шел­ся с его дру­зья­ми крот­ко и бла­го­склон­но.