| Стаций | ||
| ФИВАИДА | ||
|
КНИГА VI |
||
|
Вестницей по городам данайским стопой многостранной мчится молва: инахиды хотят на свежей могиле празднества чин учредить, и с ним — состязания, чтобы марсова доблесть могла перед битвою воспламениться. Греков обычай таков: впервые на нивах пизанских сим состязаньем почтил Пелопа Алкид благочестный и запыленную прядь очистил оливою дикой. Следом — освобождена от объятий змеи — ликовала ради ребяческих битв аполлонова лука Фокида. |
|
| 10 | Также печальных вблизи алтарей Палемона блюдется мрачный обряд: здесь из года в год Левкотея рыдает пылкая и к берегам дружелюбным является в пору праздника; горестно с ней восклицает тогда обоюдный Истм, и вторят ему эхионовы Фивы рыданьем. Мощные ныне цари, каковыми питомцами Аргос с небом в родстве и чьи имена великие шепчет и Аонийский предел, и матери крови тирийской, — сходятся в споре и в бой обнаженную силу выводят. Так и биремы, решась по неведомым далям впервые |
| 20 | то ли тирренскую глубь, то ль эгейские воды разрезать, — прежде в недвижной воде оснашенье пытают, кормило, легкие весла и так наперед изучают опасность; но лишь испытан отряд, тогда — в морские просторы рвутся и взглядом уже покинутой суши не ищут. Трудолюбивый возок Тифония светлая в небо вывела, и от него бессонная бледной богини упряжь бежит, а с нею и Сон об исчерпанном роге. Воплями полны пути, раздаются рыданья в чертогах царских, и чаща лесов дробит отдаленные звуки |
| 30 | и умножает. Сидит, плетенья почетных повязок сбросив, родитель Ликург, — по обезображенным льются слезы щекам, и клочья брады — в пыли погребальной Горестней насупротив, превзошедшая мужнины стоны (строгий служанкам пример, поощрение благоизвольным), осиротевшая мать к останкам растерзанным сына жаждет припасть, но ее что ни раз, оторвав, отстраняют. Держит ее и отец. — Едва на порог огорченный с должною скорбью в лице ступили вожди инахийцев, — тут же, словно беда теперь лишь стряслась и младенец |
| 40 | только что сгублен, а змей погибельный в атрий вползает, — так, отовсюду несясь, из уст — хотя и усталых — вопли удвоились вдруг, и вспыхнули возобновленным криком врата, а в царе не приметить не могут пеласги ненависти, но, слезы пролив, вину искупают. Сам — всякий раз, как ему позволяли и, вопль прерывая, дом, замерев, умолкал, — отца ободрять принимался речью утешной Адраст, то с ним рассуждая о роке, горьком уделе людей и прядильщицах неумолимых, то о потомстве ином и грядущих — благим изволеньем — |
| 50 | детях. Речам — не видно конца, рыданьям — предела. Но не участливей тот дружелюбным призывам внимает, нежели злобный простор Ионийского бурного моря внемлет молитвам мужей, а молния — тучам летучим. Скорбным убором ветвей молодых кипариса покрылись ложе, добыча огня, и младенческие носилки, устланные изнутри луговины зеленым нарядом. Место, где будут сжигать, означают венки травяные, а разукрашен костер обреченными смерти цветами; третий же ряд, громоздясь, вздымается грудой арабской, |
| 60 | средства Востока в себе заключающей: смолы кусками древние и киннамон, от времен сохраняемый Бела. Златом навершье гремит, и высится пурпуром тирским выступ его некрутой: самоцветы резные повсюду свет излучают, и Лин меж листьев аканфовых вышит, и смертоносные псы, — чудесной работы боялась издавна матерь и взгляд отвращала от знаменья злого. Слава с бедой пополам и гордость скорбящего дома расположили вокруг оружье и предков доспехи, — словно несут хоронить великую силу и тело |
| 70 | мощное сжечь предстоит: пустая и тщетная, скорбных тешит молва, и по смерти растут невеликие маны. Здесь и безмерных почет рыданий, и скорбная радость несообразно летам приношения жертвуют праху. Ибо ему посвятил и тул, и короткие копья ранее срока отец, а также — безвинные стрелы (а на лугах он уже отменной породы отборных ради него лошадей выпасал), и пояс звенящий, и предназначенное для мышцы мощнейшей оружье. [В жадной надежде каких во имя его не потщилась |
| 80 | матерь одежд взгромоздить? — И пурпурное облаченье — царский наряд, и скиптр, — она ничего не жалеет, буйная, мрачным огням; и свои принесла бы уборы, если б сей жертвой могла свирепое горе насытить.] А в отдаленье — жреца указаньям послушное войско в самое небо костер, леса вырубая и руша, — гору на вид — спешит возвести, да сожжет он провинность змееубийства и грех несказанный войны злополучной. [Оных труды — Немею срубать, и Темпейской долины чащу густую валить и рощи раскрыть перед Фебом.] |
| 90 | Лес, который не знал топора, внезапно простерся древней листвой, — а его обильнее не было тенью: он выдавался весьма меж аргосских лесов и ликейских и головою до звезд возносился, священный, являя старости образ. Своей долговечностью лес, по рассказам, превосходил не дедов одних, но Нимф и народы Фавнов сменил, пережив. Подступала жалкая гибель к роще: бежало зверье, и с насиженных гнезд улетали птицы, — гнала их боязнь. Вот бук повалился высокий, строй хаонийских дерев, кипарис, зиме неподвластный; |
| 100 | падают сосны огню высочайшему на прокормленье, падубы, илика ствол, ядовитым соком опасный тис и готовый войны изобильною кровью напиться ясень и дуб вековой, неодолеваемый гнилью. Здесь же и дерзкую ель, и сосну с духовитою раной рубят, а рядом ольха, подруга прибоя, склоняет долу нестриженый верх, и вяз, лозе невраждебный. Стоны земля издает, — говорят, Исмар не бывает столь разоренным, когда выскользает Борей из пещеры; рощи разит не быстрей под натиском Нота ночное |
| 110 | пламя; — рыдая, покой излюбленных место покидают Палее, и древний Сильван — тенистого леса хранитель, и полускот-полубог; провожают изгнанников стоном рощи, и Нимфы — стволов не хотят выпускать из объятий. То же бывает, когда отдает победителям жадным крепость плененную вождь: лишь подал он знак, — и не сыщешь города, — тащат, влекут, угоняют, уносят, не зная меры, и грохот, с каким устремлялись в сражение, — меньше. Равной красы алтари с одинаковым рвением были этот — для скорбных теней, а тот возведен для бессмертных. |
| 120 | Тут застонала дуда — знак тягостный горя, которой рогом кривым провожать бестелесные маны привычно в скорбном фригийском ладу… — Говорили, что найден Пелопом сей погребальный обряд и напев, пригодный для меньших теней, с которым от двух потерпевшая тулов Ниоба перенесла на Сипил, каменея, двенадесять прахов. Знатные греки несут в огонь погребальные жертвы, каждый при этом свои приношенья почетные метит надписью; и наконец — через долгое время — воздвигся одр под яростный крик над выями юношей, коих |
| 130 | выбрал из множества вождь. Тогда окружила Ликурга знати лернейской толпа, а более нежные толпы — матерь, и воинский строй инахидов вокруг Гипсипилы стал благодарной стеной, — сыны под багровые руки держат ее, извинив новонайденной матери слезы. А Евридика, едва из хором злополучных выходит, тут же из груди своей обнажившейся крик исторгает и, убивался, так говорит после длительных воплей: "Сын мой, не этой толпой окруженная жен арголидских я бы идти за тобой предпочла, не эти начала |
| 140 | жизни твоей представлялися мне в мольбах неразумных, и не ждала я беды: твой век невелик был, но все же я отчего-то войны и Фив безотчетно боялась. Кто из богов пожелал начать сражение с нашей крови? Кто нашу беду пожертвовал войску? — А в доме Кадма тирийской толпой ни один не оплакан младенец! Я принесла первины и слез, и утрат неурочных ранее зова трубы и звона оружья, беспечно преданной веря груди, на сосцы положившись чужие. Но ведь она об отце говорила, спасенном уловкой, |
| 150 | что, мол, безвинна была. — Но кто же сочтет непричастной к жертве губительной ту, и чистою от преступленья, Лемнос объявшего, ту, которая — ей ли поверить? — столь благочестна была, что бросила в поле пустынном не господина, царя, а младенца, злодейка, чужого — только всего! — на тропе оставила рощи зловещей, коего даже не змей (о, зачем груз смерти толикой — горе! — потребовался?), но всего только неба суровый вздох, иль от ветра листва задрожавшая, иль беспричинный страх могли погубить. Но вас обвинять я не стану |
| 160 | в горе моем: лишь на ней, кормилице, грузом недвижным это нечестье лежит… — А ведь ты к ней был более ласков, сын мой, и только когда она позовет, откликался; не признававший меня, ты и радости матери не дал. Та же и пени твои, и смех твой плачевный, злодейка, знала, и первой она срывала младенческий лепет. Матерь — она для тебя, покуда ты жив оставался; ныне же — я. И злоучастной, мне — ее по заслугам казни предать не дано?! Зачем же дары и пустая почесть костру? Нет, ее — только этого требуют тени! — |
| 170 | я умоляю, ее и праху, и мне, сокрушенной, дайте, прошу вас, вожди ради первой сражения жертвы, мною рожденной; и пусть огиговы матери стонут так же, как я!" — И, власы растрепав, взывать продолжала: "Дайте, молю; но меня ни жестокой, ни алчущей крови не называйте: я с ней погибну, едва лишь насыщу казнью заслуженной взор, — в единое ввергнемся пламя!" Так вопияла она; но напротив себя Гипсипилу стонущую (ни волос, ни груди та не щадила) издалека увидав, — возмутилась сходственной скорбью: |
| 180 | "Вы, благородные, ты, пред кем распростерта надежда нашего ложа, — сего не дозвольте: гоните от тела прочь ненавистную! Как? Она ли с матерью скорбной рядом встает и сама средь бедствий является наших? [Ей ли рыдать, обнявшей сынов?" — рекла и внезапно рухнула: оборвались в устах онемевших упреки.] Если оторванного от первого млека теленка, коего трепетна стать, чья жизнь — в сосцах материнских, хищный ли зверь унесет, иль пастух — к алтарям беспощадным, — мать, лишившись его, то луга, то реку, то стадо |
| 190 | стоном смущает своим, то поля вопрошает пустые; горько ей к дому брести: последнею с пастбищ печальных тащится и, голодна, не глядит на встречные травы. Гордые скиптр и убор Громовержца бросает родитель сам в готовый костер и железом власы умеряет, скрывшие спину и грудь, и лежащего лик невеликий срезанной прядью прикрыв, речет, со святою мешая речи слезой: "Не с таким тебе, вероломный, условьем эти, Юпитер, власы посвящал я, о том умоляя, чтобы позволил ты их в твой храм пожертвовать вместе |
| 200 | с первою сына брадой, — но ты жреца не услышал, просьбы отверг; пусть же тень достойнейшая их получит!" Первые ветви уже огонь охватил поднесенный, — вскрикнули оба: тоска безумных родителей сжала. Встав по приказу к костру и багры устремляя, данайцы недозволительное от взоров зрелище скрыли. Вспыхнуло пламя: пышней погребения прежде не зрели эти края, — самоцветы трещат, серебряный ливень хлынул, и пот золотой заструился с одежды расшитой; и преобильно дрова ассирийской смолою сочатся, |
| 210 | и, загораясь, меды шипят поблёклым шафраном; с пенным сосуды вином пролились и чудные чаши, полные кровью густой и насильственно отнятым млеком. Тут отряды (числом их семь, и конников в каждом высится по сто) цари грекородные сами выводят: скорбно значки наклонив, костер объезжают по кругу (слева, как должно), и огнь полыхающий пылью склоняют. Трижды свершили объезд круговой, — гремят, ударяясь, копья о копья: удар оружьем четырежды издан грозный, четырежды вопль из груди прислужниц исторгнут. |
| 220 | Свежезакланных овец и быков неостывших другое приняло пламя, — тогда предвещание скорби и новой смерти велит отвратить пророк, хотя он и верно ведал грядущее; те, потрясая копьями, вправо кругом пошли, и часть своего снаряжения каждый мечет в костер: поводья — один, другой погружает перевязь в пламя, иль дрот, иль сень горделивого шлема. [Хрипло запели в ответ многогласно стенящие пашни, резкими звуками слух у округи рога поразили. Рощу крик устрашил, — так трубный призыв вырывает |
| 230 | марсовы стяги: ни гнев не вспыхнул еще, ни железо кровью не рдеет, — войны украшает обличив первой, к чести взывая, труба, и покамест — во мгле непроглядной кроется, чье предпочтет благосклонный оружие Маворс.] Вот и конец: пробегал истощившийся Мулькибер, тая в пухлой золе, и, смиряя огонь, костры усыпляет дождь проливной; но труды исчерпаны были, когда уж солнце легло, — лишь пред позднею тьмой отступила забота. Девятикратно уже по росе отпускала Денница звезды с небес и, коня поменяв, до Луны подымалась |
| 240 | к ночи вечерней звездой, — созвездия ведают верно, что в переменной чреде единственный светоч родится. Диво, но труд завершен: встал храм громадою камня не по младенцу велик. Являл причину созданья изображений черед: Гипсипила данайцам усталым здесь указует поток, здесь ползает жалкий младенец, здесь он — лежит; чешуйчатый змей бороздою последней холм окружает, — и ждешь: вот, мраморным древком проколот, он извиваясь, издаст перед смертью шепот кровавый. Жаден до зрелища битв невоинственных люд возбужденный. |
| 250 | Всех созывает молва: приходят от стен и от пашен; даже и те, для кого недоступны военные страхи, коих исчерпанный век или юный в домах оставляет, сходятся, — и никогда такая толпа не шумела ни на эфирском брегу, ни на аномаевых играх. Между холмами лежал, зеленой увенчан стеною, дол в объятиях рощ. Вокруг заросшие скалы встали, а вал, супротив поднявшийся двух возвышений, поле перегородил, но пространство его расширялось долгого трав полосой и покатостью склонов в ложбинах, |
| 260 | коих подъем некрутой луговинами был оживляем. Рать собралась и — едва на заре зарумянились пашни — там разместилась, — тогда мужам во всеобщем смешенье численность, облик своих и осанку оценивать было сладко, поскольку такой веселит ожидание битвы. Гонят туда медлительный строй — сто черных, опору стада, быков и то же число такого же цвета крав и телиц, над челом у которых рога не пробились. Следом — извечный черед родителей, духом могучих, вносят, — и в дивных они представлены образах были. |
| 270 | Первым тиринфский герой прижатого к персям могучим льва, испускавшего дух, на груди своей раздирает. Он хоть и медный, и свой, но взирать на него инахидов ужас берет. А за ним непосредственно — Инах-родитель: изображен на брегу, камышами заросшем, лежит он, влево склоняясь, и льет из сосуда чеканного влагу. Ио — следом за ним: приземленная — отчее горе! — смотрит на Аргуса, чьи незакатны звездные взоры; но на фаросской земле ее благосклонный Юпитер поднял, и чтить начала Аврора гостеприимно. |
| 280 | Тантал-родитель за ней, — не тем, кто над влагой коварной виснет и воздух пустой, а не лес отбегающий ловит, но благочестным грядет Громовержца великого гостем. Там — в колесничной борьбе победитель — поводья Нептуна тянет Пелоп, и возничий Миртил повозки коснулся зыбкой, и та — та уже отстает от оси летучей. Грозный Акрисий за ним, и Кореб, ужасный обличьем; следом — в повинной красе — Даная; грустит Амимона, токи ручья обретя; Алкмена горда Геркулесом маленьким, — волосы ей тройная Луна увенчала. |
| 290 | Не примирившись, свели десницы в союзе враждебном братья-Белиды, но лик у Египта был более кротким, а у Даная лицо очевидно собою являло и вероломного знак перемирья, и ночи грядущей. Тысячью ликов иных, наконец, насыщаются взоры, — доблесть к наградам своим могучих мужей призывает. Первыми спорить коням. Назови же мне славных возничих, Феб, и коней назови, — крылоногих породистей стая не собиралась досель, и мнится, что сонмища птичьи в беге летучем сошлись, иль словно на бреге едином |
| 300 | яростным ветрам Эол решил учредить состязанья. Всех во главе — Арион, по огню узнаваемый гривы, изжелта-красной, — ему родитель (коль древних преданье верно) — Нептун. Говорят, он первый коня удилами нежными ранил, его укротив на песчаном прибрежье без примененья бича, — постольку в коне ненасытен к бегу порыв, а буйство равно непогодному понту. Часто он ширью ходил Ионической либо Ливийской вместе с морскими впряжен конями, чтоб мигом доставить к тем иль иным брегам отца голубого; и Тучи — |
| 310 | стыли, отстав, и стремились вдогон и Эвры, и Ноты. Он и на суше потом аврисфеева ведшего битвы Амфитриониада возил, луга разрывая, даже пред ним норовист и к повиновенью не склонен. Власти Адраста-царя позднее он был удостоен даром богов и весьма приручился за долгие годы. Зятю правитель тогда Полинику доверил поводья и объяснил, почему конь буйствует и отчего он кроток, — дабы не ярилась рука иль не бросила вольно вожжи. "Других, — говорит, — поощряй и рожном, и угрозой; |
| 320 | этот пойдет, — сам захочешь унять". — Титан, огневые сыну вручая бразды и на быструю ось его ставя, радостного обучал со слезами попарным созвездьям, зонам, где мчаться нельзя, и меж полюсами срединной области; был он и добр, и опасливо был осторожен, но непреклонные внять не дозволили юноше Парки. Амфиарай-великан эбалийских (надежду награды верную) гонит коней, — от тебя понесенных украдкой, Киллар, покамест, с тобой у скифского понта расставшись, Кастор сменил на весло бразды амиклейской упряжки. |
| 330 | Сам — белоснежен, ярмо белоснежное выи смиряет, повязь жреца и шелом — под цвет белоснежному гребню. Здесь и счастливец Адмет с фессалийских брегов укрощает не без труда холостых кобылиц, отродье Кентавров; я полагаю, они — забыли свой пол, и Венера полностью в мощь перешла; равно они свету и мраку уподоблялись: белы, но с черными пятнами были; черный и белый цвета таковы, что пошли бы и стаду, кое при свисте дуды касталийской блаженно немеет и не желает пастись, едва Аполлона услышит. |
| 340 | Иасониды тогда, Гипсипилы недавняя радость, тоже на оси взошли, увлекаемый каждый своею. Звался в честь деда один — Фоантом, другой же — Эвнеем, в память Арго. Все у них — близнецов — одинаково: лица, кони, повозки, наряд; и молитвы их единодушны: всех победить, а если отстать, так только от брата. Хромий идет, а за ним Гипподам: посеян могучим тот Геркулесом, а тот — Эномаем; чьи вожжи свирепей, — трудно сказать: у того — диомедовы гетские кони, сей на четверке отца пизанского; обе ужасны |
| 350 | сбруи, и лютая кровь на обеих спеклась колесницах. Метами были у них: здесь — остов безжизненный дуба, некогда — в буйной листве; там — нагроможденные камни, знак землепашцев; меж той и другой в четыре полета было копейных иль в три полета стрелы расстоянье. Пением тою порой Аполлон усладительным тешил славное общество Муз и, персты с кифарой сплетая, из поднебесных высот Парнаса оглядывал землю. Прежде певал он не раз Юпитера, Флегру, со змеем битву свою и братьев чины: а ныне являл им |
| 360 | божьи начала: какой дух молнии шлет и выводит звезды; откуда в ручьях божества; где ветры пасутся; моря безмерного жизнь из какого истока; какая солнце свергает тропа и ночи выводит; внизу ли иль посредине земля; что с тыла незримого виснет. Кончил певец, взволновав сестер, до пения алчных; и между тем, как лавр он сплетал с черепахой, венчая блещущий строй, и с груди снимал тесьму расписную, — вдруг к геркулесовой взор опустил он Немее, услышав крики, и там увидал колесничного образ сраженья, |
| 370 | сразу же всех опознал и как раз на поле ближайшем рядом стоящих узрел Адмета и Амфиарая. Он про себя: "Какой это бог двоих посылает преданных Фебу царей именитых в подобную битву? Набожны оба и мне драгоценны, — я даже не смог бы выбрать из них. Когда я служил в полях пелионских (так и Юпитер велел, и черные выпряли Сестры), этот — смолы слуге воскурял, надмеваться не смея; тот — треножников друг и горних искусств почитатель набожный. Больше заслуг у первого, но у второго — |
| 380 | жизни кончается нить: Адмета — старческий возраст ждет и поздняя смерть, а тебе — совсем не осталось радостей, рядом уже и Фивы, и мрачная бездна, — бедный, ты знаешь о том — пернатые наши пропели". Молвил и, плачем лицо увлажнив, незнакомое с горем, тотчас Немеи достиг прыжком, сквозь воздух сверкнувшим, мчась быстрей, чем отчий огонь иль стрелы свои же: сам он давно на земле, но на небе след сохранился, и меж зефиров стезя лучезарная долго блестела. В медном шеломе смешав, Протой уж вытащил жребьи, — |
| 390 | каждому место его и бега начало известно. Гордость народов — мужи, и кони — не меньшая гордость (боги и в тех, и в других) — у черты единой застыли: тут и надежда, и страх дерзновенный, и бледность отваги. В сердце — твердости нет: и рвутся скакать, и страшатся, — и напряжения дрожь пробегает по трепетной коже. Тот же огонь и в конях: их взоры пламенем пышут, звонко кусают уста, железо и пеной, и кровью обожжено, ударов сдержать ни замки, ни преграды дольше не могут, и храп выдает стесненную ярость. |
| 400 | Им нестерпимо стоять, и шагов пропадают до бега тысячи, тяжкое бьет по далекому полю копыто. Верные — рядом стоят, разбирая узлы и сплетенья грив, и души бодря, И щедрые множа советы. Насупротив возгремел тирренский грохот, — и с места все сорвались. — Какие в морях — паруса, иль какие стрелы в сражениях так пролетают, иль в воздухе — тучи? И ни поток непогоды, ни огнь не столько напорист, медленней звезды с небес упадают, и сходятся тучи медленней, и с крутизны свергаются медленней реки. |
| 410 | Видели ринувшихся и опознавали пеласги. Вдруг те — скрылись из глаз, в пыли слепящей смешались, в облаке общем слились; и в сумятице, лица сокрывшей, каждый других едва узнает по крикам и кличкам. Но размотали клубок, расстоянье меж ними — по силе каждого, первых следы колея набежавшая рушит; то, наклоняясь вперед, в нетерпении ваги коснутся, то, колено вперив, изогнутся и вожжи натянут: мышцы на выях коней вздуваются, вставшие гривы ветер гребет и сухая земля пьет пенные ливни. |
| 420 | Звон копыт нестерпим, колес — пронзительно тонок. Отдых неведом руке, и воздух от частых ударов свищет, — град ледяной от Медведицы сыплет не гуще, и от Оленских рогов дожди не обильнее льются. Вещий узрел Арион, что поводья его напрягает вождь непривычный: его испугал, неповинного, мощный Эдиподионид; и, встревожен еще от порога, конь осердился на груз и свирепей пылал, чем обычно. Инаха дети сочли, что он разгорелся от криков, он же бежит от возницы, грозит вознице, неистов, |
| 430 | гибелью и, на бегу озираясь, хозяина ищет. Все же он всех впереди несется, вторым в отдаленье гонит Амфиарай, с которым Адмет Фессалиец вровень идет; затем — близнецы: то Эвней пред Фоантом, то пред Эвнеем Фоант, — победят и отступят, но слава — как ни влечет — ни на миг не ссорит любящих братьев. Вот и последний раздор: Гипподам — неистов, неистов — Хромий, — искусны они, но тяжесть четверокопытных бегу во вред. Гипподам обошел отстающих оскалы, ржание их обошел и плечи обжег их дыханьем. |
| 440 | Фебов пророк воспылал — вблизи огибаемой меты вожжи к средине ведя и этим пробег сокращая — выйти вперед; но не меньше его герой фессалийский близкой надеждой горит, поскольку — не сдержан возницей — вправо помчал Арион, забирая по дальнему кругу. Первым теперь — Эклид, и Адмет не третьим несется. Но — возвращен, наконец, с колеи, удаленной чрезмерно, — их настигает морской звонкоступ и обходит недолгой радостью полных, — до звезд взмыл треск, и дрогнуло небо. Все опустели места: народ подскочил, ужаснувшись. |
| 450 | Но Лабдакид, побледнев, поводьев не выправил, плетью не подхлестнул. Таков безрассудству поддавшийся кормчий: мчит он в буруны, к камням и более не наблюдает звезды, искусство презрев и во всем положившись на случай. Поля простор и пути поворот стремглав огибают снова и рвутся вперед, и снова оси об оси бьются, и в спицы колес — колеса, — ни лада, ни чина. Мнится, легче бои на мечах, — так бой ужасающ, так их слава ярит: дрожат и смертью грозятся, и поперечным рывком через поле — тупится копыто. |
| 460 | Мало уже и стрекал, и бичей: по имени кличет и побуждает Адмет Фолою, Ириду, а также Фое кричит пристяжной; ободряем данайским авгуром быстрый Асхет и другой, заслуживший прозвания Кикна; Хромию внемлет Стримон геркулесов, и внемлет Эвнею сходный с огнем Эфион; Гипподам укоряет Кидона медленного, и Фоант бежать умоляет Подарка. Мрачный Эхионид один в блуждающем беге слова не молвит, боясь, что в голосе дрожь отзовется. Только что спор коней начался, а они уж четвертой |
| 470 | по полю пылью летят, и сякнет в их теле горячий пот, и от жажды и вдох, и выдох четверокопытных жаром пустым налиты, и в них уже небезупречно рвенье, и долгое им бока подводит дыханье. Долго неясное, тут решается Счастье означить первого: рухнул Фоант, пока Гемонийца Адмета, пылкий, пытался догнать. Не смог подать ему помощь брат, хотя и желал, — но раньше помехою марсов противостал Гипподам, ослабивший вожжи меж ними. Хромий — за ним, и вблизи поворота вкруг меты ближайшей |
| 480 | он, изо всех геркулесовых сил и мощи отцовой ринувшись, оси сравнял: но тщетно стремятся запряжки выйти вперед, и ремни, и застывшие вытянув выи. Так, коль теченье суда сицилийские держит, но гонит Австр, — то средь моря стоят недвижно тугие ветрила. Вдруг повергается тот, сломав колесницу, и Хромий вырваться мог бы вперед, но как только фракийские кони видят, что, рухнув, лежит Гипподам, — в них вновь возникает голод былой, и он — был бы хищно растерзан, но тут же вожжи и лютых коней тиринфский герой увлекает |
| 490 | прочь, о награде забыв, — побежден и осыпан хвалами. Феб уж давно для тебя вожделел обещанной чести, Амфиарай, и, решив, что милости время приспело, выступил он на взрытый простор пропыленного круга. Бег завершался, и миг решал колебанья победы. Тут змеевласую тварь — созданье, свирепое видом, — выставил бог (из Эреба ль изъяв, иль тут же измыслив) и безобразьем снабдив поистине неизмеримым, мерзость вознес к небесам: его бестрепетно сторож Леты ужасной, его без дрожи пронзающей сами |
| 500 | зреть не смогли б Эвмениды, оно и бегущих спугнуло б Солнца коней и Марсов ярем; — Арион пламеневший лишь увидал, как грива — взвилась, сам — в упряжи вздыбясь — и сояремника вверх, и пристегнутых слева и справа поднял высоко коней. Сей миг аонийский изгнанник рухнул, влачась на спине, пока не распутались вожжи, — и колесница летит, от возничего освободившись, вдаль, а мимо него, на пути простертого стертом, бег тенарских колес, фессалийская ось и лемносский юный герой пронеслись, отклонившись, насколько позволил |
| 510 | им поворот. И тот, наконец, осененную мглою голову с помощью слуг воздвиг, побитое поднял тело с земли и ушел к отчаявшемуся Адрасту. Где ж ты, фиванец, умрешь? Ведь когда б Тисифона-злодеика не запрещала, — ты б мог отменить толикую битву! Фивы тебя, а наружно — и брат, и оплакал бы Аргос, как и Немея; власы посвятили бы Лерна, Лариса преданная, и почтили б холмом, археморова выше. Все же Эклид — и вторым приходя, получавший награду первую, ибо один Арион без хозяина мчался, — |
| 520 | страстно пылать продолжал хоть пустую догнать колесницу. Бог и помог, и дал ему сил: мчась Эвра быстрее, он, словно только теперь из ограды был выпущен в поле, гривы — бичом, а спины хлестал вожжами, Асхета легкого криком бодрил и Кикна, подобного снегу. И уж теперь, когда никого впереди, — раскалившись, ось понеслась, и взрытый песок разлетался далёко. Стон земля издает и уже угрожает бедою. Первым, пожалуй, прийти мог Кикн, победив Ариона, — быть побежденным морской не дозволил отец, — и по праву |
| 530 | слава досталась коню, а победа досталась пророку. Юноши вносят вдвоем кратер геркулесов — награду первому: в прежние дни возносил одною рукою чашу тиринфский герой и, бывало, уста запрокинув, пенную опустошал — в честь Марса, иль чудищ осилив. Грозных кентавров на ней поместило искусство, — страшило золото: здесь в разгар сраженья с лапифами камни, факелы всюду летят и тоже — кратеры; повсюду — буйных гибнущих гнев; сам — ярого держит Гилея, и завитки бороды посягают на плотность металла. |
| 540 | Ты же, Адмет, по заслугам твоим, получаешь хламиду: и с мэонийским она рисунком, и крашена дважды пурпуром. Здесь — молодой презритель фриксова моря плыл и, светясь, голубел сквозь изображенные волны; в очередь руки гребут и, мнится, он их переменит; даже поверить нельзя, что кудри на ткани сухие. Насупротив, тоскуя вотще, на башне высокой дева сестейская ждет, и гаснет огонь-соучастник. Повелевает Адраст, чтобы в дар отошли победившим эти изделья, а зять — рабой утешался ахейской. |
| 550 | Следом наград дорогих добиваться зовет он быстрейших в беге мужей, — сей стремительный труд и простейшая доблесть, мирным потребные дням на празднествах, небесполезны и на войне, — коль откажет рука. — Ид ранее прочих, вкруг чела олимпийской листвой осененный недавно, вышел вперед: рукоплещет ему как пизейская младость, так и элейцев отряд. За ним — Алкон Сикионец. Вызван Федим, на истмийском песке одержавший победу дважды, а также Димант, крылоногих коней обгонявший прежде, а ныне от них отстававший, замедлен годами. |
| 560 | Прочих встречая, молчит народа неосведомленность, те же — отвсюду идут; но Партенопея Аркадца кличут, и вспыхнувший шум по кругам переполненным бродит. Матери бег знаменит: кому Аталанты Менальской редкая слава и шаг неизвестны, которого было не одолеть женихам? Знаменитая матерь и сына обременяет, но тот — и сам знаменит: безоружным гоном (молва говорит) оленей в ликейских долинах он добывал и бегом настигал запущенный камень. Ждали его, и он, наконец, меж толпою летучим |
| 570 | шагом мелькнув, разомкнул хламиды злато витое. Тело его блеснуло, и вся обнаружилась прелесть членов: и развитость плеч, и персей не меньшая гладкость, чем у ланит, — и лицо померкло в сравнении с целым. Сам он однако хвалы красоте презирает и гонит прочь восхищенных. Но вот он к палладиной горсти со знаньем дела прибег и — померк, натершись жирной оливой, Ид от которой, Димас и все остальные блестели. Так, когда заблестят светила над морем спокойным и задрожит на воде отражение звездного неба, — |
| 580 | все они ясно горят, но более ясно меж всеми Геспер свои устремляет лучи: каков он в глубоком небе, таков же его в волнах лазоревых образ. Столь же красив, как и он, лишь немного медлительней в беге Ид, ближайший ему по возрасту; правда, палестра жирная стала уже покрывать его порослью нежной: стал по щекам пробиваться пушок, хотя он и не был виден в тени неснятых кудрей. Положенным чином начали скорость шагов проверять и оттачивать, в разных вялость телес ухищреньях бодря беспокойством ученым: |
| 590 | то, колена согнув, приседают, то звонкой ладонью хлопают гладкую грудь, то вздымают горячую голень и кратковременный бег у нежданной черты прерывают. Ринулся строй, единый порог за собой оставляя, — легкие, смяли простор, и в поле взблистала нагая стая: по той же стезе крылатые давеча, мнится, медленней кони неслись; недолго подумать, что мчатся столько же стрел от парфян убегающих или кидонцев. Так быстроногие мчат по гирканским безлюдьям олени, если послышится рев голодного льва издалёка |
| 600 | или почудится: бег ослепленный встревоженных гонит, страх — собирает, и гром сцепленных рогов раздается. Ветра быстрее меж тем убегает от взоров менальский мальчик; бегущий вторым, с ним рядом — Ид возмужалый разгоряченным плечо обжигает дыханьем и тенью спину теснит. За ними — Федим с Димасом стремятся в равноуспешной борьбе, им — быстрый Алкон угрожает. Русых аркадца волос неостриженная ниспадала грива, — ее он растил в подношение Тривии с малых лет и предерзко ее — но вотще — отеческим храмам |
| 610 | пообещал, коль с победой придет из огиговой битвы. Волосы, освободясь от пут и рассыпавшись сзади, тут устремляются вспять над напором Зефира, и ими приостановлен он сам, а Ид разъяренный опутан. Оный решился на кознь против юноши и для злодейства миг усмотрел: близ цели, когда к черте победитель Партепопей подступал, его, за власы ухватившись, тот оттеснил и первым достиг ворот отдаленных. Рати аркадцев грозят за царя с оружием выйти, чтоб присудили ему дар отнятый с честью добытой: |
| 620 | требуют все и готовы сойти сомкнувшимся кругом. Ида коварство — другим по нраву. Партенопей же, прах зачерпнув, посыпает лицо и влажные очи: но из-за слез красота прекраснее прежнего стала. То он в отчаянье грудь, то безвинные щеки кровавым ногтем разит, то виновницу прядь; крик буйствует всюду разноголосый; принять решение трудное медлит старел Адраст. Наконец, он сказал им: "Уймитесь, не спорьте, дети мои! И опять испытайте уменье, но каждый мчитесь своею стезей: край этот — Иду уступим, |
| 630 | а супротивный — тебе, да не знаете в беге уловок". Выслушали — и приняли речь. К божеству обращаясь гласом безмолвным, тогда тегейский юноша молит: "Рощ госпожа, для тебя, для тебя я хранил эти пряди, из-за обета тебе приключилась такая обида. Ежели мать или я прилежаньем к охоте угодны были тебе, то, прошу, не дозволь с подобным предвестьем в Фивы прийти и Аркадии стать толиким позором!" Явственно был он услышан: шагов пробегавших не видит поле, — лишь тонкий летит под стопами у юноши воздух, |
| 640 | длинных следы прыжков висят над нетронутой пылью. Вот он в ворота вбежал и вскричал, вскричал и промчался перед вождем и, победу стяжав, искупил задыханье. Так был бег завершен. Награды трудов — наготове: конь — аркадцу и щит бесчестному Иду был отдан; прочих толпа, получив ликийские тулы, ликует. Следом Адраст сразиться зовет искушенных в метанье диска и ждущих свою горделивую мощь обнаружить. Вышел по зову Птерел и гладкую медного круга тяжесть с трудом, всем телом вперед наклонясь, пред собою |
| 650 | сбросил, — в молчанье за ним инахиды следили и взором взвешивали. И двое вперед шагнули ахейцев, трое эфирских мужей и пизеец один, — с акарнанцем — семеро их; и других побудила бы слава, когда бы доблестный Гиппомедонт, поощряем толпою, не вынес на середину и всем показал десницей прижатый жёрнов другой: "Не лучше ли вам, идущим разрушить скалами стены и сбить тирийские башни, вот этот, юноши, бросить, а тот — метнуть под силу деснице всякого". — И, подхватив, без малейшей натуги отбросил |
| 660 | в сторону. Изумлены, отступились они и признали, что неспособны, и лишь Менесфей горделивый и Флегий (их удержали и стыд, и отцов великая доблесть) вызвались, руку подняв. Иных же сдалась добровольно юная мощь и бесславно ушла от священного диска. Марсов щит в бистонских полях зловещим сияньем так поражает Пангей и отблеском солнца внушает ужас и гулко гремит, разимый божественным древком. Флегий пизеец за труд принимается первым и взоры всех привлекает к себе, — такую могучее тело |
| 670 | доблесть сулит. Сначала землей и диск, и ладони Флегий шершавит, затем поворачивает, подымая пыль, чтоб удобнейший край для пальцев найти и для сгиба локтя. — Он был искушен, — ему по нраву забава эта была не только во дни состязаний — сей славы родины, — нет: он любил измерять Алфей и, сменяя берег на берег, умел диск даже в самом широком месте пересылать, воды им не тронув ни разу. Веря толиким трудам, не вдаль — над взрытым простором поля — но в небо свою нацелил десницу и, в землю |
| 680 | вдавленный, силу собрав обоих коленей, забросил диск вращавшийся вверх над собой и вонзил его в тучи. Быстро диск устремляется ввысь, и — словно он падая — скорость растет с высотой; наконец, истощившийся, сверху медленнее на землю летит и скрывается в пашне. Падает так, коль ее низводят — к ужасу неба, мглистая Феба сестра; помогающей медью народы гулко гремят и трепещут вотще; Фессалиянка только над задыханьем коней, усмиренных заклятьем, смеется. Все восхваляют его, но ты неприветливо смотришь, |
| 690 | Гиппомедонт, и ждешь, чтоб длань в длину размахнулась. Вдруг настигает того Случайность, которая любит сбить непомерную спесь, — а людям возможно ли тщиться против богов? — Уже он бросок необъятный готовил, шею уже изогнул, всем телом уже наклонился, — под ноги груз полетел, соскользнув, и удар обратился мощный — в ничто, и пустая рука ни с чем опустилась. Вырвался стон большинства, а кому — и смешным показалось, Следом бросок Менесфей с осторожным готовит искусством тщательнее и — тебя призывая, от Майи рожденный — |
| 700 | прахом стремится пресечь скольжение глыбы тяжелой. Та от могучей руки полетела намного счастливей и, одолев немалую часть долины, упала. Звон раздался, и стрела отметиной в землю вонзилась. Третьим — Гиппомедонт к состязанию дюжему держит медленный шаг: в глубинах души его поощряет жалкий Флегия срыв и удачный бросок Менесфея. Он воздымает борьбу, деснице привычную: глыбу вверх устремив, напрягшийся бок и мышцы литые выверив и широко размахнувшись, бросает, невольно |
| 710 | следом влекомый. А диск устрашающим летом несется, помнит — уже вдалеке — десницу и ход сохраняет прежний и вот, победив Менесфея, не вровень, не рядом падает, а далеко за ревнивым врезается знаком. Плечи зеленых холмов и тенистые кручи театра — как от обвала в горах могучего — затрепетали. Так Полифем, скалу отломив от дымящейся Этны, зренья лишенной рукой, по слуху, во след уплывавшей с шумом корме запустил, в ненавистного метя Улисса. [Так Алоады (когда Олимп уже попирала |
| 720 | Осса, на нем громоздясь) несли Пелиона вершину снежную, полны надежд до дрожащего неба добраться.] Отпрыск Талая решил: победителю — тигр пустотелый пусть отойдет, у коего край блистал окаймленьем желтым и злато концы торчащих когтей укрощало. А Менесфей заслужил летучие стрелы и кносский лук. "Ты же, Флегий, кого обделил несчастливый случай, сей — когда-то красой и помощью бывший Пеласгу нашему — меч получи, — не к зависти Гиппомедонта. Ныне — мужеству труд: направьте же друг против друга |
| 730 | грозные песты, — сей бой всех ближе к доподлинной битве". Тут — на диво велик, велик чудовищно — отпрыск Аргоса встал, Капаней, и пока от свинца почерневший грубый бычачий ремень (сам крепок не менее) ладил к пясти. "Из тысяч, — сказал, — одного — любого — подайте, юноши, мне, — и лучше бы мой соперник породы был аонийской: тогда я мог бы предать его смерти, — кровь своего жестокой мою ославила б доблесть". Замерли души, и страх всеобщее вызвал молчанье. |
740 |
Но наконец из толпы обнаженных лаконцев нежданный выступил Алкидамант. Царей дорийских отряды диву дались, но знали друзья, что, Поллуксом обучен, Алкидамант вырастал на палестрах, основанных богом. Бог ему сам и руки напряг, и запястья устроил — ради любви к задаткам его — и биться с собою ставил не раз и, дивясь стоящему в сходственном гневе, радостно превозносил и нагого притискивал к сердцу. Но презирает его Капаней: смешон ему вызов, — просит замену, смеясь; но все ж, принуждённый, выходит, — и от ударов тотчас неупругая шея распухла. |
| 750 | Тело на стройных ногах вознося, они устремляют вспышки ударов, лицо в отдаленье спасительном держат, скрыв за подобьем щитов, и доступ для ран закрывают. С Титием схож Капаней, когда бы тому от стигийских, пашен птицы восстать разрешили: так всюду открыта членов поверхность, и так подставляет он в ярости кости. Тот — из мальчишек едва, но крепостью — зрелого крепче, и предвещает напор молодой могучие годы. Кто ж пожелает, чтоб он — проиграл? Или кровью жестокой был окроплен? Кто, мольбы вознося, за него не страшится? |
| 760 | Но, присмотревшись, они оценили, что каждый стремится к первенству, и не спешат ни гнева явить, ни ударить. В меру друг друга страшась, они сочетают с безумством разум, их выпады чуть отклоняют противника руки и проверяют, удар направляя ослабленный, цесты. Меньший искуснее: он порыв отлагает и тратит силы без спешки, боясь за грядущее; больший — к ударам рвется, уверен в себе, всем телом стремится и в дело обе пускает руки, беспорядочно, тщетно молотит, всё распаляясь, и сам наседает. Но навык старинный |
| 770 | строго лаконец блюдет: одного избегает удара и отбивает другой; то пригнувшись, то быстро подавшись, он — невредим; а руками отбив кулак наведенный, сам начинает теснить, но лицо осторожно отводит. Кроме того, на врага, непомерно сильнейшего, часто (вот она, живость ума, такова искушенность десницы!) дерзкий душой нападал, налегал, а также бросался издали, — словно волна на грозные скалы крутая, вздыбившись, мчит и, сокрушена, отступает, так оный ярого обуревал; и вот он отходит и долго |
| 780 | целится в бок и в глаза, отвлекая угрозою крепких цестов своих, и затем удар нежданный проводит ловко и раной чело помечает по самой средине. Кровь показалась, виски ручьем окрасились теплым. Не замечает его Капаней и дивится внезапным крикам; но вот, пронеся над лицом утомленным случайно руку, он пятна узрел на перстах, обтянутых шерстью. Так не ярится ни лев, ни тигрица, пронзенные дротом, как, закипев, он врага отходящего по полю гонит и заставляет назад отбегать и грозит опрокинуть, |
| 790 | страшно зубами скрыпя; и множит вдвое и втрое взмахи кружащихся рук; но ветр похищает удары, часть — отбивает кулак; и грозящих вискам беззащитным сотен спартанец избег смертей, уклоняясь мгновенно или доверясь ногам: но и в бегстве, помня науку, тыла не кажет, — бежит, но все ж отражает удары. Тот догоняет с трудом, и этот уже не проворен, — оба, силу колен растеряв, передышки взыскуют. Так, если водный простор обессиливает мореходов, |
800 |
то — по знаку с кормы — они опускают все вместе руки, но чуть отдохнут, — вновь к веслам крик призывает. Вот он опять обманул безрассудно шагнувшего: наземь вдруг устремился, нырнув плечами, и тот — повалился вниз головой, а когда он вставал, — юнец вероломный снова направил удар и — сам побледнел от успеха. Крик инахидов взлетел, поражая и берег, и рощу. Тут же Адраст, увидав, что тот, с земли подымаясь, длани занес и готов свершить нестерпимое, кличет: "Быстро, молю, друзья, он взбешен, его удержите, |
| 810 | медлить нельзя, он взбешен; несите и ветвь, и награды: вижу, теперь он уже не отстанет, пока не наполнит мозгом исторгнутым рта, — уведите от смерти лаконца!" Мигом Тидей рванулся, за ним — послушен приказу — Гиппомедонт, но оба — с трудом прижимают и держат обе руки и смиряют его многословной мольбою: "Ты победил, уходи! Даровать слабейшему сладко жизнь: он ведь наш, он союзник в войне…" — но тот не сломился и, отшвырнув рукою и ветвь, и назначенный панцирь, так завопил: "Дозвольте! Ужель я пылью густою, |
| 820 | кровью ужель этих щек, которым столько обязан сей полумуж, не покрою и труп не отправлю в могилу, обезобразив, дабы зарыдал эбалийский наставник?" Так говорит, но его, спесивца, который победы не признает, уводят друзья; а Лаконяне хвалят, громко угрозам смеясь, питомца Тайгетской вершины. Многообразье похвал и сознание доблести душат мукой великой давно Тидея, могучего сердцем. Он ведь и диск отменно метал, и взапуски бегал, цестами бился других не слабей, но его особливо |
| 830 | радовал труд умащенной борьбы: в ней отдых от Марса он обретал и ею свой пыл разряжал браненосный, силою на берегах Ахелоя мерясь с мужами мощными, где божество счастливые метит палестры. Тотчас, едва призвала, вдохновляя, борцовская слава юношей, с плеч этолиец сорвал покров, наводящий ужас — отчий наряд — кабана. Супротив обнажает крепкое тело хвастун Агилей клеонейского корня, столь же, сколь Геркулес, громаден: крутыми плечами ввысь возносясь, он превосходил человека, негодный, |
| 840 | крепок же менее был и мощью отцу не равнялся, — пышного тела его расплывались дряблые члены с вялою кровью. Ойнид потому и надеялся только, дерзкий, что равного он одолеет, — хоть сам он казался маленьким, но и костяк был тяжел, и руки в суставах неодолимы: такой не вмещала доблести в меньшем теле и сил таковых заключать не дерзала Природа. Кожу масла услад приобщив, на средину равнины каждый стремится, и там облачаются в пригоршни пыли, после песком рамена одно за другим осушают. |
| 850 | Шею в плечах утопив, выставляют широким захватом руки, и тут же Тидей уловкой равняет с собою и наклоняет вперед Агилея высокого, хитрый, спину свою изогнув и колени к песку пригибая. Словно альпийских высот властелин, кипарис, наклоняет долу вершину, едва держась под напорами Австров силою корня, и льнет к земле, постоянно готовый вновь устремиться назад — в просторы эфирного свода, — именно так Агилей высочайший огромное тело сам изогнул и сложился вдвойне пред врагом невеликим. |
| 860 | Руки меняя, он то ему темя заденет, то плечи, бок, или шею, иль грудь, иль увертливых голеней кожу. Или, надолго сцепясь и упершись в захвате взаимном, станут и вдруг разорвут, разъярившись, пальцев оковы. Иначе стада вожди, быки-соперники, грозный бой затевают: стоит прекрасная в поле телица и победителя ждет, а те — встречают удары грудью упорной, им страсть — и стрекало, и ран врачеватель. Так, сцепляя клыки, как молнии, сходятся вепри, так в мохнатых тисках медведи сжимают друг друга. |
| 870 | Мощь сохраняет Ойнид: ни солнце, ни пыль не сломили силу его, и тверда, и туга, бугрясь над литыми мышцами, кожа. А тот — уже поддается истоме: сбито дыханье и ртом, запыхавшись, хватает он воздух, и омывает песок налипающий пота потоком, и подпирает себя, украдкой цепляясь за землю. В схватке подвижней Тидей: обманом — на шею нацелясь — к голени ринулся, но — не смогли довершить начинанья и промахнулись его короткие руки; — тот круто бросился сверху и, всей навалившись громадою, спрятал |
| 880 | смятого. — Именно так иберийских холмов испытатель в недрах пещеры и день, и жизнь навек оставляет, если поля задрожат, всколыхнувшись, и рухнет внезапно треснувшая земля; и лежит, сокрытый горою севшею, труп и — разбит и расплющен всецело — не может звездам родным возвратить души вознегодовавшей. Но расторопней Тидей и душою и мужеством выше. В тот же миг, ускользнув от тенет и чудовищной ноши, он простака обошел и успел со спины ухватиться: сразу оплел и бока, и живот узлом неразрывным, |
| 890 | тут же колени прижал к поджилкам и — как ни пытался тот от захвата уйти и сбоку десницу просунуть — дерзостно груз, ужасный на вид и невероятный, поднял. — Доносит Молва: объят Геркулеса руками, так ливиец терпел земнородный, когда, уличенный в хитрости, поднят он был: упасть не надеется больше и прикоснуться к земле даже краем стопы он не может. Шум поднялся, и радостный плеск учинили отряды. Тут он врага, раскачав на весу, отпускает нежданно, набок обрушивает и, бросившись вслед за упавшим, |
| 900 | шею десницей теснит и пах прижимает коленом. Натиску тот уступал, противясь единою честью. Но уж и грудь на земле, и весь он распластан на брюхе, — долгое время лежит, потом подымается, жалкий, и остаются следы позора, хранимые пашней. Пальму в деснице, доспех блестящий — награду за битву — в шуйце неся, Тидей: "Как будто бы и не терял я крови немалую часть — вы знаете — в поле диркейском! Где они — раны сии, недавние Фив договоры?" — Молвил и, всем показав, награды славные отдал |
| 910 | спутникам, а Агилей и не глянул на панцирь добытый. Есть и готовые в бой вступить с обнаженным железом. Вышли уже, доспехи надев, Агрей Эпидаврский и не гонимый еще судьбою диркейский изгнанник. Но запретил Иасид: "Для смерти — будет раздолье, юноши, — так что храните свой пыл и лютую жажду лить супротивную кровь. А ты, которого ради мы от любезных ушли городов и дедовых весей, битвы допрежь, умоляю, не дай толикой поблажки случаям злым и мольбам — божества да избавят нас! — братним". — |
| 920 | Так говорит и шеломами их золочеными дарит. После велит оплести чело крутое у зятя — да не бесславен уйдет — и его объявить громогласно Фив победителем, но — вслед Парки зловеще пропели. Тут призывают вожди и Адраста своими трудами чин состязанья почтить и этим последнюю жертву круче могильной принесть. Дабы всем видам победы были причастны цари, — шумят, чтоб ликийские стрелы он разослал или тучи пронзил трепещущим древком. С радостью тот уступает, с холма зеленого в поле |
| 930 | сходит, толпой окружен знатнейших юношей. Следом оруженосец несет — как приказано — легкие тулы и тетивы: решено одолеть простор необъятный лётом стрелы и раной настичь предназначенный ясень. Как отрицать, что от тайных причин предвещанья исходят? Смертным рок их открыт: ужасно взирать, ибо гибнет то, что надежда сулит в грядущем; случайностью знаки склонны мы счесть, — так множит Судьба погибели силы. Поле измерив, на миг стрела роковая коснулась древа и — ужас очей! — сквозь только что пройденный воздух |
| 940 | вспять устремилась и вот, с конца до начала обратный выполнив путь, возле уст знакомого тула упала. Кривотолкуют вожди: одни облаков иль высоких Нотов набег усмотрели; другим показалось, что крепким древом отбита стрела. — Конец небывалый глубоко спрятан, и явлено зло; один лишь вернется из битвы, — скорбный возврат роковая стрела господину сулила. |