| Стаций | ||
| ФИВАИДА | ||
|
КНИГА VIII |
||
|
Только нежданный пророк к мерцающим теням низвергся и к смертоносным домам во владенья царя схороненных рухнул, своим всполошив погребеньем воинственным манов, — ужас всех охватил: в стигийском краю поражались стрелам, коням и плоти живой, — ведь тело не знало жара костра и пришло не из урны печальной, обуглясь, но накалилось в бою, и щит кровавой росою был окроплен и прахом покрыт разъятого поля. |
|
10 |
И не взирала еще на него Эвменида с лучиной тисовой, и, записав на черном столбе, Прозерпина к сонму умерших его не причла; и даже круженье прялки Судеб он застал, и только при виде авгура Парки, вострепетав, оборвали бегущую нитку. Также вторженье его элисийцы беспечные зрели, также и те, кто вдали — в глубине преисподней — томился ночью иной под сводом слепым темницы мрачнейшей. И застонали тогда застойные воды и гари, бледный тогда возроптал тененосной волны бороздитель, что до глубин растворен земли непривычным разъятьем |
| 20 | Тартар и маны теперь непривычным путем прибывают. Сидя тогда в срединном дворце несчастливого царства, за преступленья судил народы правитель Эреба, доли людской не щадя, суров со всякою тенью. Фурии рядом стоят, и разных смертей вереницы, и беспощадная Казнь готовит гремящие цепи; Парки — души сучат и тем же перстом обрекают — труд непосильный! Вблизи благодетельный Минос с ужасным братом решенья блюдет наилучшие и умеряет ярость царя. Близ них, набухая огнем и слезами, |
| 30 | бдят Флегетон и Коцит, а Стикс — богов обличает клятвопреступных. Плутон, доселе не ведавший страхов, видя отверзшийся свод, испугался светил заблиставших, после ж, вознегодовав от милого света, промолвил: "Что за крушенье небес Аверн эфиром пронзили чуждым? Кто мрак разомкнул, в безмолвных память о Жизни вызвав? Откуда гроза? Кто из братьев готовит сраженье? Что ж, коли так, я готов: пусть различия мира погибнут! Мне это слаще других! Побежденного, с горнего свода сверг меня третий удел блюсти подземное царство. |
| 40 | Но и оно — не мое, если звезды ужасные могут к нам заглянуть! Уж не робкий ли царь проверяет с Олимпа силы мои? — У меня и Гиганты в разбитых оковах, и под эфирную ось готовые выйти Титаны, и несчастливый отец. Что ж он мне мешает, свирепый, скорбный досуг мой сносить и отдых безблагодатный, и отвергать покинутый день? — Всё царство открою сам я, пущу в небеса стигийские Гипериона, и не верну Аркадца к богам (зачем мне сей вестник между домами одним и другим?), Тиндаридов обоих |
| 50 | здесь удержу. Для чего в ненасытном кружить Иксиона вихре, волнам почему губ танталовых не дождаться? И неужели терпеть, что Хаос не раз оскверняли гости живые? Меня опрометчивый пыл Пирифоя мучит, а также Тесей, присягнувший бесстрашному другу, и беспощадный Алкид, пред которым — смирителем стража — смолк железный порог хранимого Кербером входа. И одрисийским, о стыд, открылся жалобам Тартар: видел я сам сей позор, как под звуки чарующей песни слезы текли Эвменид и Сестры — урок повторили. |
| 60 | Также и я… — но лучше блюсти закон беспощадный. Я ведь всего только раз — и не к звездам высоким — решился выйти тайком и жену с лугов сицилийских похитил. Но оказалось — нельзя, и Юпитера правая воля вместе с родившею год для меня сократили, урезав. Впрочем, довольно! — Иди, Тисифона, и мсти за глубины Тартара: выбрав из всех небывалых лютейшее, мукой редких чреватое бед, доселе невиданных небом, зло учини — к моему восхищенью и сестрам на зависть. Пусть же братья (вражды меж нами первым явившись |
| 70 | знаменьем) — братья в борьбе падут на раны друг друга к радости Марса, и пусть разъяренному зверю подобный вражью главу пожирает один, другой — воспрещает мертвым последний огонь и эфир оскверняет нагими манами: пусть же на них поглядит Громовержец свирепый. А чтоб неистовство их не мои лишь терзало владенья, противоборца богов отыщи, и пусть отразит он молнии огнь запылавшим щитом и Юпитера злобу. Сделаю так, что никто не сочтет, будто менее страшно Тартар теснить, чем сомкнуть Пелион с лесистою Оссой". |
| 80 | Так он промолвил; в ответ на призывы его отозвался дрожью угрюмой чертог и сотряс давящую сверху землю. — Юпитер-отец поражает не более небо, хмуря лицо, и зведную ось наклоняет не круче. "Как же тебя мне казнить, — продолжал, — о слетевший внезапно по пустоте сквозь неведомый вход?" — Тот встал перед грозным взгляду прозрачен уже, уже при оружье бесплотном, пеший уже, но еще на угасшем лице оставался прежний авгура убор, и темнеть на челе продолжала повязь, и ветку в руке держал он оливы умершей. |
| 90 100 |
"Если дозволено здесь и возможно чистым отверзнуть манам уста, о ты, для всех других завершитель, а для меня — я ведь знал причины и первоначала — сеятель, — сжалься, молю, смягчи и угрозы, и ярость и не гневись на меня, — твоих трепещу обвинений. Не Геркулесу вослед (не столь я отважен), а также не для запретных услад (поверь сим стонам!) дерзнул я в Лету вступить, — и пусть не бежит угрюмый в пещеру Кербер, и пусть не дрожит колесницы моей Прозерпина. Я, недавний авгур, алтарям Аполлона угодный, Хаосом полым клянусь (здесь ничто аполлоновы клятвы): рок необычный меня постиг без вины, и похищен у благодатного дня незаслуженно я, — это знает критского урна судьи, и Миносу правда известна. Был я коварством жены и златом губительным предан, и в Арголидский поход (откуда все новые тени — а среди них и моей пораженные дланью — приходят) я не невеждой вступил, но твердь расходилась внезапно (дух мой дрожит до сих пор!), — и был извлечен я из тысяч ночью твоей. Что пережил я, пока сквозь пустые |
| 110 | недра земли пролетал и во тьме сокровенной кружился! Горе мне! Я без следа для друзей и для родины сгинул, — лучше б к фиванцам в полон! — Уже не увижу лернейских кровель и даже как прах с отцом удрученным не встречусь. Жалкий, — ни холм, ни костер, ни близких меня не проводят слезы; пришел я к тебе целокупностью непогребенной. Я ни на что не дерзну на сей колеснице, и тенью стать не страшусь, и своих треножников впредь не воспомню. Ибо нужна ли тебе авгура вещего служба, ежели Парки плетут приказы твои? Так смягчись же, |
| 120 | лучше, чем боги, молю, окажись! Для злобной супруги, если прибудет сюда, сбереги беспощадные казни: добрый правитель, она твоего достойнее гнева". Оный склонился к мольбам, но негодовал, что смягчился. Сходственно лев: коль пред ним массильское блещет железо, — кажет оружье и гнев; но если противник повержен, — шествует, перешагнув, и жалкому жизнь оставляет. А колесницы меж тем, блиставшей жреческим пышно лавром и в свете дневном вызывавшей мощным оружьем страх, и никем не разбитой, никем не отброшенной в бегство, |
| 130 | ищут: конников тьмы отошли, и во всех спасенье будит земля; обходит следы неверного поля воин, и скорбный простор обширного землекрушенья пуст: избегают его из почтенья к подземной гробнице. С вестью к Адрасту, войска созывавшему в поле далеком, мчит Палемон, сам веря едва тому, что он видел, и, трепеща (ибо он к провалившемуся оказался ближе других и, зиянье узрев, стал мертвенно бледен), молвит: "Беги, возвращайся, о царь, если только на том же месте осталась земля дорийцев и отчие стены! |
| 140 | Кровопролитье зачем и оружье? — Вотще обнажаем против Фиванцев мечи: поглотила земля колесницу, битву ведущих бойцов и доспехи! Казалось, уходит поле само, на котором стоим. И ночи подземной видел я путь, и то, как Эклид в разъятие почвы рухнул, увы, и к нему, любезней которого вещим звездам нет никого, длань тщетно простер я, взывая. Речь — о чудесном, но он — коней управитель — оставил след, и курится досель увлажненная пеною почва. Эта беда — не для всех: земля отличила питомцев, — |
| 150 | войско фиванцев — стоит". — Адраст поразился и верить медлил, но Мопс — о том же донес, и о том же — дрожащий Актор, поскольку Молва, гораздая ужасы множить, передала, что пропал не один. Отряды невольно, не дожидаясь, когда возвестят отступление трубы, вспять подались. Но путь — застывает, и гнутся колени ринувшихся, и, озлясь, — решишь, будто поняли, — сами кони противятся всем приказаниям и не желают шагу прибавить и взор оторвать от земли напугавшей. Тут набегают храбрей тирийцы, но сумрачный Вечер |
| 160 | лунных выводит коней, — перемирием кратким дозволен отдых тревожный мужам и ночь, кормилица страхов. Лица-то их каковы, когда изобилию стонов воля дана, а слез-то течет у снявших шеломы! Прежде привычное им, утомленным, не мило: бросают липкий, не вытерев, щит, и никто не острит наконечник, и не ласкает коня, и блестящего шлема высокий не поправляет хохол, и разве что крупные раны, — те сквозь которые жизнь сочится, — омыв, зашивают, — вот сколь скорбь велика. Их к яствам грозящая битва |
| 170 | и пропитанье, боям потребное, не призывает, — Амфиарай, поминают тебя и дух твой, обильный правдою, хвалят в слезах. Лишь одно раздается по стану: боги покинули нас, и рассеялась их благосклонность! "Горе нам! Где лавроносный возок, святые доспехи, волной увитый шелом? Таковы-то Кастальские воды, своды пещер, и треножников честь, и любовь Аполлона?! Кто мне теперь изъяснит падение звезд, и споспешной молнии смысл, и бьющихся жертв предостереженья, время ль в поход выступать, какой — свирепым сраженьям, |
| 180 | миру какой полезнее час? Кто все это явит мне, и кому о судьбах моих летуньи расскажут? Также и то, чем и нам, и тебе грозят эти битвы, — знал ты заранее, но — вот мощь безупречного сердца! — выступил все ж и союзником стал злосчастному войску. Будучи призван землей, в последние жизни мгновенья войско тирийское ты и значки супротивные мог бы не поражать, — но видели мы, что и в недрах у смерти, и уходя, ты врагов устрашал копьем неуемным. Как-то теперь обретаешься ты? А назад из стигийских |
| 190 | мест воротиться нельзя ль, пронизав земные глубины? Или сидишь ты вблизи божеств твоих, Парок, и, весел, учишь и учишься сам грядущему поочередно? Или в блаженных лесах тебе правитель авернский милостиво поручил блюсти элисийских летуний? Как бы там ни было, — ты — скорбь вечная Феба и вечно свежая боль и длительный плач умолкнувшим Дельфам. Нынешний день замкнет Тенедос, и Хрису, и Делос — остров, где Феб родился, и храм пышновласого Бранха; на диндимейский порог, и к воротам кларосским, а также |
| 200 | В Ликию днесь никто не придет с мольбой о совете. Роща, где властен пророк рогоносный, и дуб, где Додонский дышит Юпитер в листве, и троянская Фимбра умолкнут. Также потоки и лавр пожелают сами усохнуть, самый эфир ничего достоверного клекотом вещим не пропоет, ни одна не прорежет пернатая тучи. А в предназначенный день для тебя причастные судьбам храмы воздвигнем, и в них твой жрец ответствовать будет". Так славословьем они пророка-царя почитают, будто огонь воздают и дары для костра и землею |
| 210 | легкой останки его и душу его покрывают. Тут надломился их пыл и возненавидел сраженья. Так и минийцам, когда их, храбрых, внезапно погибший Тифис оставил, тотчас показалось, что снасть — непослушна, веслам — не сладить с водой, и ветер — не полнит полотнищ. Стоны стихали уже; постепенно, исчерпана речью, скорбь отпустила сердца, наступившая ночь затопила боль, и легкие сны незаметно сквозь слез проскользнули. Эта же ночь иною была во граде сидонском: ибо враги, веселясь, часы провождают ночные |
| 220 | возле домов и в домах, и стражники даже сомлели около стен, — гром меди двойной и кожи идейской слышен, и букс зазвучал, усмиренный искусным дыханьем. То для любезных богов и героев, воспитанных в граде, чинно повсюду поют святые пеаны, повсюду — чаши в венках и цветов плетеницы; а то веселятся смертью провидца-глупца и ему вперекор, соревнуясь, хвалят Тиресия ум; потом вспоминают деянья предков и Фивы свои воспевают от их основанья: кто-то сидонскую гладь и рога Громовержца, и длани, |
| 230 | сжавшие их, и быком взборожденного мощным Нерея вспомнил, а Кадма — другой, и телицы усталость, и ярым полные Марсом поля; а третий — как скалы и камни к тирской кифаре ползли, вдохновляемые Амфионом. Эти Семелу поют непорожнюю иль кифереин брак и Гармонии путь, озаряемый братьев огнями многими, — и ни одна не лишилась трапеза песен. Мнилось: склонив лишь теперь Гидасп, жемчугами обильный, тирсу и домы Зари, — в темнокожем триумфе ведомых Либер народам являл дотоле неведомых индов. |
| 240 | На многолюдье тогда и в собрания дружеских трапез скрытый от взоров досель постоянно в обители страшной, вышел впервые Эдип, говорят, и с лицом просветленным черные освобождал седины от грязи налипшей, мерзостный лик — от волос перепутанных; и, допуская слово привета, внимал утешениям, прежде гонимым. Мало того: он яства вкушал, со щек отирая невысыхавшую кровь, всех слушал и всем отзывался, — он, донимавший одних только Дита и фурий, да разве поводыря-Антигону еще укорами злыми. |
| 250 | Не догадался никто, что не тирскую в битве удачу, — битву саму он любил; что хвалил и подбадривал сына, — но не победы желал; что едва лишь мечи обнажились, — он молчаливой мольбой разрыхлял преступления всходы Сладки пиры оттого, и в лице — непривычная радость. Он на Финея похож, казнимого голодом долгим: тот, узнав, что разогнанных птиц не услышит он в доме, даже не веря еще, счастливый, к столам и на ложе бросился, к чашам стремясь, не разбросанным злыми крылами. Утомлены трудами войны и тревогами, спали |
| 260 | греков войска, и только Адраст с укрепления стана чуткой душою ловил ликующее возбужденье. Возраст его тяготит, но злосчастная власть побуждает бодрствовать в бедах. Его донимают медные крики и голоса торжествующих Фив, и терпкая флейта мучит, и вдруг — похвальбы захмелевших чрезмерно спесивцев, зыбкий светильников свет и огней затухающих стража. Так, если в бурю ладья замолкает, охвачена общей дремой, и глуби морской доверяет беспечная младость жизни свои, — то один на палубе бодр неизменно |
| 270 | кормчий и бог, плывущий в челне, по нему нареченном. Близилось время, когда сестра огнеликая видит фебовых запряг коней и гудящий в преддверии света дом Океана, и свой блуждающий бег прерывает, и заставляет зайти бичом помаваемым звезды. Царь созвал печальный совет: решают, стеная, кто соблюдет треножники, лавр прозорливый, а также повязей вдовую честь унаследует. Все, не колеблясь, чтимого общей молвой, непорочного отрасль Мелампа, Фиодаманта кричат, которого к таинствам божьим |
| 280 | сам приобщил и кого одного для птицегаданий Амфиарай привык призывать и в толиком искусстве близким себе без зависти звал и вторым за собою. Громкий почет тревожит того, он трепещет нежданной славы и, перед листвой подносимой склоняясь смиренно, бремя ему, говорит, не под силу, и просит — заставить. Так, если отчий престол и страну ахеменский внезапно отрок получит, кому при живущем отце безопасней было б, — он радость свою ненадежную страхом смиряет: знать — верна ли, и чернь — не встанет ли на браздодержца; |
| 290 | он, кому и Евфрат подчинен, и каспийские земли, взяться робеет за лук, на коня отцова страшится сесть и считает, что он не удержит рукой неумелой скиптра, что до сих пор он еще не дорос до тиары. Вот он, отметив уже чело несканою волной, благоугоден богам проходит по стану и слышит радостный шум; и, себя жрецом проявляя впервые, Землю решает почтить. Показалось унылым данайцам мненье его не пустым. — Он тотчас велит, чтоб сложили два алтаря из деревьев живых и травы луговинной; и без числа для богини дары, порожденные ею, — |
| 300 | груды плодов, и цветы, и всякой поры приношенья — сносит и, жертвенники окропив неразбавленным млеком, так начинает: "Людей и богов предвечная матерь! Ты и ручьи, и леса, и зародыши всяких животных миру даришь, и оную рать Прометея, и камни Пирры; и первое ты дала пропитанье голодным преображенным мужам. Ты поит окружаешь и держишь, кроткое племя скотов и хищников ярость блюдешь ты, и отдыхающих птиц; крепишь ты недвижно и прочно |
| 310 | незаходящую ось, над тобой с небозданием вместе оба несутся возка; витая в свободном пространстве воздуха, ты — середина всего великим на зависть братьям! И стольких племен кормилица, стольких народов и городов горделивых, — одна — и здесь, и под нами — терпишь ты всех; и того, кто несет небесные домы с тяжким трудом, — ты легко звездоносного держишь Атланта. Мы лишь одни для тебя несносное племя, богиня! Грех — не зная того — какой искупаем? Не тот ли, что, чужеземцы, сюда мы пришли от брегов инахийских? — |
| 320 | Люди везде — на родимой земле, и тебе не пристало злобный и жалкий рубеж проводить, разделяя народы, кои повсюду — твои. Оставайся же общей, и брани в месте любом допускай, и дозволь, умоляю, в сраженьях яростный дух выдыхать, чтоб он к небесам возвращался, Не похищай живые тела погребеньем внезапным, не торопись: мы сами придем, но к тому же порогу, той же дорогой, что все. Мольбам уступив, для пеласгов зыбкое поле упрочь и Прях упредить не пытайся. Ты же, любезный богам, — кого не мечи, не отряды |
| 330 | вражьи, но — недра разъяв — Природа великая (словно чтя по заслугам тебя) погребла, как в Киррейской пещере, стиснув в объятьях, — молю, дозволь благодатные просьбы ведать твои, приобщи к небесам и внушающим правду жертвам и то, что ты сам народам изречь собирался, мне сообщи: храм вещий тебе возведу и, толкуя волю твою, к тебе обращусь за отсутствием Феба. Делоса, Кирры самой тебя поглотившее поле для прорицаний моих и достойней, и лучше". — Изрекши, черных овец и темных быков погружает под землю |
| 340 | и воздвигает песка увлажненного холм над живыми, так воздавая ему его же кончины подобьем. Так — у греков. Но тут раздаются Марсовы трубы, тут к разъяренным мечам громыхание меди взывает. И, разметав волоса, Тисифона с Тевмесской вершины яростный вопль издала и трубы усилила, к меди свист примешав: хмельной Киферон и скалы, когда-то шедшие песне вослед, — от чуждого шума застыли. Уж, сотрясая врата, стучится Беллона у входов вооруженных, уже отворяются Фивы семижды. |
| 350 | Конники пеших теснят, колесницы мешают бегущим, — мнится, что с тылу на них напирают данайцы: так тесно в каждых воротах, — все семь готовыми выступить полны. Стал у Огиговых врат Креонт, Этеокла к Нейстийским жребий направил, спешит к Гомолоидам Гемон высоким, а из Претийских — Гинеей, и Дриант из Электровых вывел войско, в Гипсисты стучат отряды Эвримедонта, мощной души Менекей ворота Диркейские занял. Нил удаленный, когда впивает он устьем великим яства небес супротивных и снег, от Зари приходящий, — |
| 360 | русло свое разделив, так семь по простершимся пашням паводков в море несет, — и тогда Нереиды в глубины скрыться спешат, опасаясь попасть в опресненные воды. Скорбно навстречу шаги влачит инахийская младость: в первых элейцы рядах, лаконян, пилосцев отряды, — Фиодаманту вослед они устремляются наспех: отнят пророк, а новый еще непривычен водитель. Полк не твой лишь тебя, о владыка треножников, ищет: войску всему ущерб причинен, — шести полководцам шлем уступает седьмой. — Так, если в прозрачном эфире |
| 370 | скроет из звезд паррасийских одну завистливый облак, — меркнет Возка красота, без светила смещается полюс, и, растерявшись, пловцы путеводные звезды считают. Ныне — сраженья зовут: обновясь, собери, Каллиопа, силы иные, дай мне, Аполлон, мощнейшую лиру. Час, роковой для племен, добровольно его призывавших, гибельным выведен днем, и Смерть, из стигийского выйдя сумрака, зрит небеса и, лётом своим осеняя бранное поле, к мужам чернеющей пастью взывает; не простолюдье любя, но кончину достойнейших жизни, |
| 380 | тех, чьи лета и пыл совершеннее, ногтем кровавым метит, и пряжа Сестер обрывается для обреченных разом, и Парок уток добычей становится Фурий. Посередине полей с копьем, покуда не влажным, Браневладычный стоит, к тем — щит, а к тем обращая громкий доспех, и губит дома, семейства, младенцев. К родине гаснет и — та, что последней из сердца уходит, — к жизни любовь; устремил к рукоятям и древкам копейным длань напряженную гнев, дыханию пылкому тесны панцири, и на власах подъятых шеломы трепещут. |
| 390 | Диво ль, что мужи в огне, коль против врагов пламенеют кони и ливнем седым орошают взрытую землю; мнится, они с седоками срослись и окутались гневом всадников: мощно грызут удила и сражения просят ржанием, встав на дыбы и под конниками выгибаясь. Мчатся уже, и уже под ногами мужей заклубилась первая пыль, и с обеих сторон в поспешности равной близятся рати, и вот меж них сокращается поле. Щит щитами уже отбит, навершьем — навершье, меч угрожает мечу, шаг — шагу, и дротику — дротик; |
| 400 | столь одинаков напор бойцов, выдыхающих жарко, что на шеломе врага налетевшие перья сверкают. Битвы лик — прекрасен еще: вздымаются гребни, всадник на каждом коне, с колесничими все колесницы, целы доспехи, щиты — блестят, разукрашены тулы и пояса, и злато еще не залито кровью. Вскоре же яростный пыл и себя не щадящая доблесть сыпали душами так, как не хлещет при льющих Козлятах кручи родопских хребтов Медведица смерзшимся ливнем. Так не гудит Авсонии брег, когда громыхает |
| 410 | в небе Юпитер, и град истязает Сирты не столько, ежели черный Борей шлет в Ливию дождь италийский. Свет затмился от стрел, в небесах железные встали тучи, и дротам уже нет места в воздухе тесном. Гибнут от пущенных те, другие — от копий отбитых, Кол налетает на кол, и каждый силу другого губит, дробится копье о копье, свистящие камни льют из пращей, летучий свинец и смертью двойною грозные стрел острия с блистающей молнией схожи. Наземь снарядам упасть невозможно: телам достается |
| 420 | каждый железа удар, — наудачу и губят, и гибнут. Доблести труд случайность вершит: толпа то отступит, то налетит, то поле отдаст, то вновь возвращает. Так, когда облаков и ветров отпускает поводья грозный Юпитер и мир от вихрей дрожит переменных, — в небе стоит разногласная рать: то Австра мощнее, то Аквилона порыв, покуда в битвенной смуте краснопогодьем один иль ненастьем другой не осилит. Битвы зачин — Асопов Гипсей, эбалийцев отряды прочь отогнавший: они, родовым надмеваясь величьем, |
| 430 | натиском крепких щитов сокрушали эвбейское войско; он же исторг из рядов предводителя клина Меналку. Сей, лаконец душой, реки питомец суровой, предков не посрамил: копье, входящее в грудь, он — тыл от позора храня — вытаскивает, сокрушая кости и плоть, и кровавое шлет на врага ослабевшей дланью. Пред взором его умирающим кручи Тайгета милого всплыли, бои и в честь матери славные плети. Федим сражен Иасид из лука диркейским Амиитой: Парки поспешны, увы! — уже впиваются в пашню |
| 440 | Федима пальцы, а лук еще не умолк у Аминты. А Калидонский Агрей отсек у Фегея десницу вплоть до лопатки: она на земле сжимает и движет, неукротимая, меч. Испугался лежащей средь копий мимоидущий Акет и смирил обрубок ударом. Ярый Ифиса поверг Акамант, Арг — диким Гипсеем ранен, Феретом — Абант; лежат, над увечьями плача разными, конник Ифис, Арг пеший, Абант колесничий. С Инаха два близнеца близнецов из кадмова рода, шлемами скрывших лицо, — о слепое неведенье битвы! — |
| 450 | насмерть железом разят; но, снимая доспехи с убитых, видят, что зло свершено, и каждый из братьев, с печалью взгляды другого ловя, о равной ошибке жалеет. Пизы насельник Ион Дафнея, насельника Кирры, сверг, коней испугав, — с небес восхваляет Юпитер первого, тще о втором Аполлон припоздавший крушится. Счастье метит мужей могучих из ратей обеих кровью сраженных врагов: данайцев — Гемон Кадмеец губит и гонит, Тидей — тирийцев преследует, ярый; рядом с одним — Паллада, другой — Тиринфием полон. |
| 460 | Зимние два таковы потока, с вершин высочайших рвущиеся и двойным водопадом летящие долу; кажется, спорят они, кто рощи и пастбища глубже взроет и скроет мосты; когда же их воды вмещает, переметав, единый разлог, то — гордые — тщатся розно бежать, разойдясь до совместного в море впаденья. Ид Онхестийский спешил, потрясая огнем дымоносным, между срединных бойцов и, греков ряды разрушая, пламенем путь расчищал; его копьем поражает ярый Тидей, раскроив шелом могучим ударом. |
| 470 | Ид на спине, громадный, лежит; изо лба, выступая, древко торчит, а к вискам крадется упавшее пламя. Молвил над мертвым Тидей: "Не скажешь, что Арги жестоки: вот и костер, — гори же в своем огне, о фиванец". После же, возликовав, — так, крови отведав, тигрица стадо всё начинает губить, — он камнем — Аона, Хромия с Фолом — мечом, двоих Геликаонов — дротом жизни лишил, — родила их Мэра, Венеры Эгейской жрица, нарушив запрет богини; кровавым Тидеем вы сражены, а мать — всё богиню жестокую молит. |
| 480 | Мечен не менее шаг геркулесова Гемона буйством смерти: железо его, несытое сотнями, тратит то спесивую мощь Калидона, то рати Пилены хищные, то сыновей печального Плеврона гонит. И с утомленным уже острием на оленского Бута он нападает, а тот как раз обернулся с призывом не отступать: ни ланит, ни волос не касавшийся мальчик, — мальчик двупёрою был поражен фиванской стрелою, точно умеченной в шлем; острием оказались пробиты оба виска, и на плечи легли отсеченные пряди, |
| 490 | и без испуга с черты непредвиденной жизнь улетела. Русый Гипаний затем и русый Полит погибают (этот для Феба браду, тот гриву растил для Иакха, — но не помог ни один); Гиперенора к ним причитает, следом — Дамаса (Дамас убегал, но пробившее панцирь вышло из персей копье и щит, прижимаемый дланью, выбило и унесло, улетая, на кончике жала). Гемон исменский еще погубил бы врагов инахийских много (оружье ему подавал и поддерживал силы Амфитриониад), — но Тидея навстречу Паллада |
| 500 | ярого шлет, и уже осенявшие милостью разных встретились. Первым сказал Тиринфий миролюбиво: "Случай какой, дорогая сестра, во мраке сраженья нас к столкновенью привел? Неужели Юнона-царица оной причина беды? Но она обнаружит скорее — вымолвить страшно! — что я на перун устремился, сражаясь с мощным отцом. А Гемона род… — но оставим, поскольку мил супротивник тебе, — и пусть Тидеево древко метит хоть Гиллу в лицо или Амфитриону, когда бы мог он от Стикса уйти; — я помню и век не забуду, |
| 510 | сколько и дивная длань, и эгида твоя потрудилась ради меня, кто слугой в тяжелейших скитаниях земли все обходил. Ты со мной сопутницей и в недоступный Тартар — когда б Ахеронт богам не закрыт был — сошла бы. Ты для меня — небеса и отечество: можно ль такое в слове обнять? — Целиком разрушь, коль замыслила, Фивы, я уступлю и прошу о прощении". — Молвив, уходит. Тронул Палладу почет: смягчилось лицо, перестали щеки пылать, на груди успокоились вставшие змеи. Видя, что бог отошел, беспомощней Гемон кадмейский |
| 520 | мечет копье и не может узнать бросающей длани; и у него что ни миг исчезают и силы, и бодрость, и отступления стыд; нападает герой ахелойский на отходящего: дрот, ему лишь подъемный, колеблет и направляет удар туда, где не скрытая шлемом, выше, чем кромка щита, уязвимая светится шея. И не ошиблась рука, и жизнь — настигнута древком, но помешал Геркулес, копью дозволивший только слева коснуться плеча, — и Тритония брату простила. Гемон не смеет уже ни на месте стоять, ни навстречу |
| 530 | прянуть, ниже выносить лица кроволюбца Тидея: сломлена сила его, и уверенность духа исчезла. Словно кабан, чей щетинистый лоб оцарапан луканским жалом, — хотя острие и не тронуло мозга глубины, ибо десницы удар был несчастлив, — для гнева уловку ищет и против копья испытанного не стремится. Следом главу верховых (негодуя на то, что счастливой мышцею точные тот рассеивал стрелы), Протоя бурный Ойнид поразил: два тела — конь и наездник — дротом пробиты одним; на Протоя упавшего сверху |
| 540 | падает конь, вминая шелом искавшему дланью выпавший повод — в лицо, щитом же ему раздробляя грудь; наконец, удила с последнею кровью извергнув, конь затихает, свою близ хозяйской вытянув выю. Вяз оплетенный лозой — садовода двойная утрата — падает так с Гауранской горы, — и больше крушится гибелью общею вяз, на лету не о собственных ветках плача, но только о том, что невольно он гроздья сминает. Вооружает себя на данайцев Коримб Геликонский, Музам служивший досель; не чуждая пряже стигийской, |
| 550 | смерть предсказала ему Урания, звезд положенье знающая; но боев и воителей тот домогался, — видно, чтоб их воспевать; сам пал он для песни и долгой славы, и гибель его, чередуясь, оплакали Музы. Атис, что был обручен с агеноровою Исменой, юноша, Тирской войне совсем не чужой, выступает. Был он из Кирры, но все ж и в бедах не переменился к тестю и теще: глазам влюбленным безвинная кротость горя и скорбный наряд к украшенью невесты служили. Сам он — отменно хорош, и дева — с ним красотою |
| 560 | схожа, и дай им судьба — они подошли бы друг другу; брак запретила война. Тем пуще врагов ненавидя, в первых рядах он бросился в бой и отряды Лернейцев — то в рукопашном бою, то, правя поводьями, сверху — как напоказ — отгонял. В троекратный пурпур одела плечи, еще не раздавшиеся, и гладкие перси матерь ему; из злата — щитки, позолочены стрелы и рукавицы его, и перевязь — чтобы супруге не уступать; и был перевит шлем поверху златом. Вот на какой положась доспех, звал греков он биться! |
| 570 | К коннице легкой сперва устремившись с копьем, он добычу спутникам передает и к верным отрядам отходит, выиграв бой. Так лев каспийский во мраке гирканском (юный и страшной красы не обретший — желтеющей гривы, и не пролившей еще, невинный, крови обильной) логова невдалеке похищает, коль страж отлучится, медленный скот и нежной овцой свой глад утоляет. После ж, доспеха его не признав и меря по виду, не устрашился дерзнуть на Тидея, и немощным дротом мужа пытал, на других скрежетавшего и за другими |
| 580 | гнавшегося. Наконец, этолиец взоры случайно к слабым ударам его обратил и, смеющийся страшно: "Вижу, негодник, давно ты почета великого смерти жаждешь", — сказал. И с тем, смельчака меча или дрота не удостоив, легко метнул, перстов не сжимая, нож, непригодный в бою, — и тот, просвистев, попадает в пах, да так глубоко, как если бы с силой был пущен. Не усомнясь, что убил, Ойнид горделивый доспехов трогать не стал: "Не тебе же, о Марс, и не ратной Палладе их посвятить, — говорит, — а носить самому запрещает |
| 590 | стыд; вот если б меня, оставив чертог, Деипила сопровождала в боях, — я взял бы их — ей на потеху". Молвил и гордой душой к ценнейшим наградам сраженья был уведен. Так лев, средь убийств бесконечных случайно нежных телиц и телят поразив невоинственных, мчится мимо — в свирепой алчбе упиться могучею кровью и успокоиться лишь у быка-вожака на загривке. Но Менекея достиг предсмертный Атисом павшим изданный крик. Коней повернув, с колесницы летящей спрянул и видит: на труп налетела тегейская сила, |
| 600 | тирских же воинов — нет. "Устыдись, кадмейская младость, и не позорь земнородных отцов! Да где ж вы, отродье низкое?!" — крикнул. — "Ужель по душе, что простерт чужестранец Атис, досель чужестранец, своей еще не супруги мститель несчастливый сей? И мы — ужель потеряем оный залог?" — Отряды, стыдом укрепленные правым, ринулись в битву, и долг возвратился каждому в сердце. А между тем во дворце, в потаенный покой удалившись, братьям своим не в пример, неповинные дщери Эдипа — сестры беседу ведут, разнородные жалобы множа |
| 610 | не о сегодняшнем зле, но самом источнике бедствий. Эта оплакала брак материнский, та — очи отцовы, брата на троне — одна, другая — изгнанника брата, обе — войну. И медлят они молить о злосчастных: страх за обоих томит, не знают, кому пораженья или победы желать; но втайне — с изгнанником обе. Так, едва обретут пандионовы птицы приюты верные и очаги, от коих зима прогнала их, — тут же, над гнездами встав, о древних источниках бедствий кровлям поведать спешат — не словами, но резким и скорбным |
| 620 | щебетом (впрочем, сей звук словам не совсем не созвучен). После же, слезы прервав и молчание долгое, первой молвит Исмена: "Почто сей обман и яви подобье смертных смущает? Почто в забытьи нас мучат заботы, и перед спящей душой возникают живые виденья? Я вот, которой и мысль не пришла бы о брачном чертоге даже и в мирные дни, — как стыдно! — увидела ночью свадьбу свою. Откуда принес жениха с незнакомым ликом бессмысленный сон? Я у нас его только однажды — в пору, как с ним обо мне, меня не спросив, сговорились — |
| 630 | видела — и против воли, поверь. А после внезапно перемешалося все: вдруг гаснет огонь, и за мною гонится, злобно крича, чтобы Атиса ей возвратили, мать жениха. Какую беду сей сон предвещает? Я — не боюсь, — лишь бы дом не погиб, и воин дорийский спасся, и нам удалось унять распалившихся братьев". Так они речи плели. Но от шума внезапного скорбный дом ужаснулся: несут отбитого с вящей натугой Атиса, — юноша жил, но крови почти не осталось, |
640 |
рану сжимала рука, голова бессильно свисала с края щита, волоса перепутались, лоб закрывая. Первою видит его Иокаста, — трепеща, Исмену милую кличет: молил лишь об этом кончавшийся голое зятя, из уст ледяных одно лишь еще вылетало имя невесты. Вопят служанки, к ланитам взметнула дева персты, — безжалостный стыд не пускает, но гонит мать: предсмертной мольбе не смогла отказать Иокаста, — дочь привела и лицо ей открыла. Пред самою смертью, званый четырежды, взор и угасшие очи отважно поднял, — и только ее, позабыв и о свете небесном, |
| 650 | видит, но взора лицом любимым не может насытить. Так как и матерь была далеко, и скончался прекрасной смертью отец, — невесте обряд печальный доверен: вежды прикрыть. И она, уже ото всех удалившись, горестный стон издала и очи в слезах утопила. Так было в Фивах. Меж тем, и змеями свежими пыша, и обновленным огнем, Энио продолжала сраженье. В битву стремятся бойцы, как будто теперь лишь удары первые нанесены и блеск не утерян мечами. Всех превосходит Ойнид; хотя без промаха стрелы |
| 660 | Партенопей рассылал, и давил умирающим лица Гиппомедонт разъяренным конем, и сосны Капанея дальний полет без труда узнавали полки аонийцев, — все же — Тидеев сей день: бегут от него, устрашаясь крика: "Почто вы кажете тыл? Отмщать подобает за убиенных друзей и за скорбную ночь — расплатиться. Это ведь я погубил — один — ненасытным убийством жизни пятидесяти: и столько же, столько же дланей выставьте ныне! Ужель ни отец, ни единоутробный брат ничей не погиб? Иль горе уже позабылось? |
| 670 | Вы к инахийским меня отпустили Микенам позорно, — в Фивах вы все таковы? Где ж царская сила и где же сам выдающийся вождь?" — И в это мгновение видит: тот на левом крыле побуждает отряды, сверкая гордым убором главы. Тидей, запылав, устремился так, как птица грозит огненосная лебеди белой и осеняет ее, смятенную, тенью огромной. Первым — Тидей: "Справедливейший царь аонийского рода! В битве давно мы сошлись, а теперь и мечи показали? Или же ночи опять подождем и привычного мрака?" |
| 680 | Тот — ни слова в ответ, но к противнику древко со свистом мчится, неся порученье вождя; его на излете перехватил и отбил герой осторожный и также истово дрот огромный метнул с невиданной прежде силой, и жало его неслось, супротивнику верной смертью грозя. Богов сидонских и греческих взоры к ним обратились, помочь готовых. Эриния, твердо противостав, сберегла Этеокла для страшного брата, — в оруженосца копье угодило — Флегия. Лютый бой завязался тогда: этолиец с мечом обнаженным |
| 690 | ринулся яростно, — вождь отступил, а его прикрывали силы фиванские. Так пастухи густою толпою волка во мраке ночном от бычка отбитого гонят, — волк же бесчинно вперед устремляется, не замечая бдящих: его лишь, его, с кем однажды схватился, взыскует. Так и Тидей сквозь защитников строй, как будто число их невелико, проходит с мечом и в ланиты Фоанта, в грудь Деилоха разит, в бок — Клония, а Гиппотада грозного — в чрево; и вдаль отсеченные части кидает и то и дело до туч непорожние мечет шеломы. |
| 700 | Вот он телами уже окружен и доспехами павших, — на одного устремимся все, одному посвящая стрелы и копья свои: те в самые кости впилися, те пронеслись, не попав, Тритония часть отвратила, множество в щит вонзены, — он, древками густо усеян, рощи железной уже не может вместить; и растерзан вепрь родовой на плечах и спине; и гордая слава грозного шлема (Градив на вершине его воздымался) рухнула — горестный знак для хозяина. И, накаляясь, голая медь защищала виски, и, звонким отбиты |
| 710 | верхом, свергались на щит и броню налетавшие камни. Вот уже шлем заалел, побежал по израненной груди черный поток, сочетающий пот с горячею кровью. Он обернулся: свои — ободряли, вдали прикрывала, загородившись щитом, Паллада верная взоры, прочь уходя, — слезами склонить отцовское сердце. Ясень в тот миг зефиры рассек, несущий с собою мощные гнев и судьбу. Метнувшим копье неприметный был Астакид Меланипп, — он сам вперед не стремился, он предпочел бы сокрыть свою длань, но отряда восторги: |
| 720 | всем указуют его: увы, Тидей, наклонившись, бок приоткрыл, окружность щита отстранив на мгновенье. Крик аонийских бойцов смешался со стоном пеласгов: выслав подмогу, они негодующего прикрывают, он же, вдали разглядев врагов посреди Астакида жалкого, всеми души остатками сосредоточась ради броска, — устремляет копье, которое подал ближний Гоплей, — и кровь от усилия хлынула пуще. Скорбные спутники тут вожделевшего битвы — о ревность! — прочь увлекают, а он всё ищет копье и, кончаясь, |
| 730 | смерти не хочет признать. Его на окраине самой поля, с обеих сторон оперев на щиты, полагают и обещают ему, что к боям разъяренного Марса он возвратится еще. Но тот и сам уже видит, что удаляется свет и неистовый пыл исчезает в холоде смертном. И он, приподнявшись, кричит: "Инахиды, сжальтесь: прошу не о том, чтоб останки доставили в Аргос иль в этолийский предел, — погребенье меня не заботит; я ненавижу и плоть, и это непрочное тело, дух мой предавшее, — нет, но голову, голову если б |
| 740 |
мне принесли — твою, Меланипп! Ведь ты, я уверен, корчишься в поле: меня мой последний удар не обманет. Мчись же, молю, если ты и впрямь от Атреевой крови, Гиппомедонт; о Аркадец, ступай, прославленный первой битвой; и ты, Капаней, — днесь в войске аргосском сильнейший". Ринулись все, но первым вперед Капаней устремился и, Астакида найдя и подняв из клубящейся пыли, тащит живого еще и на левом плече доставляет, влагой из раны его растревоженной спину окрасив, — |
750 |
словно Тиринфий, когда, от аркадской пещеры вернувшись, в Арги, воздвигшие крик, он внес полоненного вепря. Тут приподнялся Тидей, приблизил лицо и в безумье радостной ярости впал, уста хрипящие видя и угасающий взгляд; и, в оном себя узнавая, он Астакида велит обезглавить, на взятую шуйцей голову вражью глядит, безжалостный, и свирепеет, страшные взоры очей не остановившихся видя. Жалкий, он был ублажен; но мстительнице Тисифоне этого мало. — Уже возвратилась Тритония с неба, просьбой отца умолив о бессмертной для жалкого чести, — |
| 760 | что ж она видит? — Тидей, разбитого черепа мозгом обезображен, уста оскверняет кровью живою — и помешать не могут друзья; взъярившись Горгона встала, власы распустив, и торчат, осеняя богиню, змеи. — Паллада бежит, от лежащего отворотившись; но в небеса отошла не прежде, чем ей сокровенный огнь и безвинный Элис очистили влагою очи. |