Вступительная статья, составление, подготовка текста В. В. Сапова.
М.: Республика, 1995 г.
Перевод с лат. П. Краснова (?), опубликованный в харьковском журнале «Вера и разум» за 1889—1897 гг., без имени переводчика. Комментарии переводчика.
Параграфы проставлены редакцией сайта.
(1) Желаю тебе, мой Либералий, быть благосклонным. «Земля под руками. Не стану тебя здесь задерживать ни длинными стихами, ни образной речью, ни долгим вступлением»1.
Настоящая книга содержит в себе оставшееся недосказанным, и я, исчерпав материал, ищу теперь не того, о чем говорить, но того, о чем еще не сказал.
Во всяком случае, прими с благосклонностью все, что здесь остается сказать, хотя бы это для тебя и показалось лишним. (2) Если бы я желал снискать себе расположение (читателей), то мне следовало бы распространять свое сочинение постепенно и к заключению приберечь ту часть его, которая могла бы понравиться даже пресыщенному читателю.
Но все, что было самого необходимого, я собрал вначале, теперь же припоминаю опущенное.
Если спросишь меня, то, говоря по правде, я считаю не совсем идущим к делу, после изложения нравственных правил, рассуждать о прочих предметах, измышленных не для врачевания души, а для упражнения ума.
(3) Превосходно имел обыкновение рассуждать по этому поводу циник Деметрий, человек, по моему мнению, великий, хотя можно сравнить его и с людьми величайшими.
«Больше пользы, — говорит он, — если ты усвоишь хотя и немного правил мудрости, но так, что они будут у тебя всегда готовы к исполнению, чем если изучишь многое, но не станешь прилагать к делу».
(4) «Подобно тому как замечательным борцом, — продолжает он далее, — считается не тот, кто изучил все правила и приемы, употребление которых при борьбе с противником бывает редко, но тот, кто хорошо и тщательно изучил на практике один или два приема и внимательно выжидает случая применить их к делу (так как нет нужды ему знать много, как скоро он знает достаточно для победы); так и в этом занятии (философии) многое доставляет удовольствие, но немногое приносит победу.
(5) Тебе можно не знать, какая причина производит прилив и отлив океана, почему каждый седьмой год жизни дает возрасту особый отпечаток, почему для смотрящих издали портик не сохраняет своей широты, но (по мере удаления) самые крайние части его сходятся все ближе и ближе и наконец промежуток между колоннами совершенно исчезает. Можно не знать, какая причина разделяет зачатие близнецов и соединяет их рождение; не знать, почему рожденным в одно время предстоит различная судьба и бывает величайшая разница в обстоятельствах жизни у тех людей, между появлением которых на свет существует самый малый промежуток.
Не будет тебе большого вреда, если пройти молчанием то, чего знать нельзя, да и бесполезно.
Истина неприкровенная пребывает горе́. (6) Но нельзя нам пожаловаться и на неблагодарность судьбы, так как не представляет трудности познание ни одного предмета, кроме тех, единственный плод познания которых заключается лишь в нем самом (познании). Все же, что может нас делать лучшими и счастливыми, природа сделала доступным и близким для нас. (7) Если дух человеческий презрел все случайное, если он стал превыше страха и ненасытным стремлением не объемлет бесконечных богатств, но научился искать сокровищ в себе самом; если он отринул страх пред богами и людьми и знает, что со стороны человека надо опасаться немногого, а со стороны богов — ничего; если он презирает все, что, украшая жизнь, причиняет ей в то же время страдание, и достиг ясного сознания того, что смерть не причиняет никакого зла, но, напротив, служит прекращением многих бедствий; если он посвятил душу свою на служение добродетели и почитает гладкими все пути, по которым она призывает следовать; если, будучи существом общительным и рожденным для сообщества, он рассматривает мир как единое жилище для всех, открывает совесть свою богам и всегда живет так, как будто находится на виду у всех, себя опасаясь более, чем других, то подобный дух среди невзгод будет стоять твердо и непоколебимо: он приобрел знание полезное и необходимое; все же остальное — услаждение досуга. Духу, уже достигшему безопасности, можно заняться и тем, что сообщает ему украшение, а не крепость».
(1) Наставлений этих наш Деметрий повелевает держаться обеими руками человеку, стремящемуся к нравственному совершенству, (повелевает) никогда их не оставлять, но усваивать и делать как бы частью собственного существа и посредством ежедневного размышления достигать того, чтобы по желанию приходило на ум все полезное и всюду было готово к исполнению все желаемое, чтобы немедленно являлось (в сознание) различие между добром и злом, (2) дабы знать, что всякое зло постыдно и всякое добро благородно. Таким правилом надлежит руководиться этому человеку во всех житейских делах, все делать и совершать согласно этому закону и считать несчастнейшими людьми тех, которые преданы чреву и страстям и дух которых коснеет в бездействии, какими бы богатствами они ни блистали. Пусть он сам себе скажет: «Чувственное наслаждение бренно, кратковременно, заслуживает презрения; чем с большею жадностью оно почерпалось, тем скорее переходит в противоположное чувство; в нем необходимо бывает тотчас же или раскаиваться, или его стыдиться; в нем ничего нет возвышенного или такого, что приличествовало бы природе человека как существа, наиболее близкого к богам. Это (наслаждение) предмет низменный, служащий к удовлетворению потребностей постыдных или ничтожных органов тела, позорный по своим последствиям».
(3) Но вот наслаждение, достойное человека и мужа, — не переполнять тела, не пресыщаться и не возбуждать в себе чувственных страстей, — из-за которых самая безопасная — стремление к покою, — но быть свободным от беспокойств, — как тех, которые возбуждаются взаимными распрями людей, так и тех нестерпимых треволнений, которые ниспосылаются свыше, если верить преданию о богах и судить о них по нашим порокам.
(4) Таким именно наслаждением, постоянным, безбоязненным, никогда не могущим испытать пресыщения, наслаждается тот человек, которого мы описываем, человек вполне опытный, так сказать, в законах божеских и человеческих. Он наслаждается настоящим и не зависит от будущего, тогда как ничего не имеет прочного тот, кто стремится к неизменному. Таким образом, этот человек, свободный от великих забот, удручающих ум, ни на что не надеется, ничего не желает и не стремится к неизвестному, будучи доволен своим.
(5) Но не думай, будто он довольствуется малым: нет, ему принадлежит все, но не так, как Александру. Этому последнему, хотя он и стоял уже на берегу Красного моря, недоставало более того, сколько было ему доступно. Он не довольствовался даже и тем, чем он владел и что покорил в то время, когда посланный им в качестве исследователя Онесикрит странствовал по океану и искал войн в неизвестных морях. (6) Не достаточно ли ясно обнаружилось, как беден был человек, распространивший власть своего оружия за пределы вселенной и со слепою алчностью ринувшийся в неисследованную и беспредельную бездну? Какая важность в том, сколько царств он отнял и раздарил, сколько стран угнетал податями? Он чувствовал недостаток во всем том, чего еще желал!
(1) Это недовольство было недостатком не одного только Александра, которого счастливая храбрость вела по стопам Вакха и Геркулеса, но и всех, кого судьба избаловала избытком счастия. Перечисли Кира, Камбиса и все родословие персидских царей; кого ты найдешь из них такого, кто удовлетворился бы, насытившись властию? Кто из них не окончил жизни в различных помыслах о дальнейшем приобретении? И это неудивительно: все, что соприкасается с чувственною страстию, почерпается из глубокой бездны и там же скрывается; безразлично поэтому, сколько бы ты не собрал в то пространство, которого нельзя наполнить.
(2) Одному только мудрому принадлежит все, и нет ему нужды с трудом оберегать свое достояние. У него нет ни послов, которых надо посылать за моря, ни лагерей, которые надо устраивать на неприятельских берегах, ни войск, которые нужно располагать в удобных укреплениях; нет надобности ни в легионах, ни в отрядах конницы. Подобно тому как бессмертные боги в покое правят своим царством и с безмятежных высот наблюдают за своими делами, так и этот последний (мудрец) бесшумно выполняет свои обязанности, как бы обширны они ни были, и свысока взирает на человеческий род, будучи сильнее и превосходнее всех.
Можешь смеяться (над моими словами), (3) но я утверждаю, что только великому духу свойственно обозревать духовным оком восток и запад и проникать, при помощи его, даже в отдаленные и пустынные страны и, при виде великого множества живых существ и различных предметов, щедро рассеянных природою, изрекать божественное слово: «Все это — мое». Таким образом, он ничего не желает, потому что вне вселенной ничего не существует.
(1) «Вот этого-то (вывода), — говоришь ты, — я и желаю: я ловлю тебя на слове и хочу посмотреть, как-то освободишься ты из тех сетей, в которые попал по своей собственной охоте».
«Скажи мне, — спрашиваешь ты меня, — каким образом можно приносить дары мудрецу, как скоро ему принадлежит все? Точно так же нельзя оказывать ему и благодеяния: все, что ему дается, дается из его же собственных средств, а вы говорите, что можно делать благодеяния и мудрецу».
«Знай, — говоришь ты далее, — что тот же вопрос предлагаю я и относительно друзей: ведь вы (стоики) говорите, что у них все общее; следовательно, никто ничего не может дарить другу, так как дарит ему принадлежащее обоим друзьям вместе». (2) (Отвечаю): ничто не препятствует какому-либо предмету находиться во владении и мудреца, и того человека, которому этот предмет принадлежит, которому он дан и за которым (юридически) признан.
По гражданскому праву, все принадлежит государю, и тем не менее все это приписано (по закону) различным отдельным владельцам и каждая вещь имеет своего обладателя. Таким образом, мы имеем возможность дарить государю и дом, и рабов, и деньги, и никто не говорит, что мы дарим ему из его же собственного достояния, ибо государям принадлежит власть над всем, а частным лицам — право собственности. (3) Мы говорим о владениях афинян или кампанцев, а эти владения, в свою очередь, распределяются частными границами между соседними владельцами. И всякое поле находится, во-первых, во владениях того или другого государства, а затем каждая часть его приписывается своему владельцу. Поэтому мы имеем возможность дарить государству свои поля, хотя они и считаются принадлежащими ему, так как государству они принадлежат в одном отношении, а нам — в другом.
(4) Ведь нет сомнения в том, что раб принадлежит господину вместе со всем своим личным сбережением; тем не менее он может предлагать дар своему господину, ибо нельзя отрицать принадлежность рабу его собственности только потому, что он может быть лишен ее в случае нежелания своего господина. И данный добровольно подарок нельзя не считать даром только потому, что его можно отнять против воли (его обладателя).
(5) Каким образом можно примирить все это?
Теперь, когда мы оба согласны с тем, что все принадлежит мудрецу, следует обсудить вопрос относительно того, каким образом предмет благотворительности может приносить пользу человеку, которому, как мы уже решили, принадлежит все.
(6) Отцу принадлежит все, находящееся в руках детей; но кто не знает, что и сын иногда может делать благодеяние отцу? Все принадлежит богам; однако мы и богам приносим дары и предлагаем приношения. Принадлежащее мне еще не перестает быть моим, как скоро начинает принадлежать и тебе, ибо одно и то же может быть и твоим, и моим.
(7) Против этого говорят: «Человек, которому принадлежат проститутки, называется содержателем непотребного дома; но все принадлежит мудрецу, следовательно, и непотребные женщины; следовательно, эти женщины принадлежат мудрецу; таким образом, и мудрец есть содержатель непотребного дома».
(8) Подобным же образом запрещают мудрецу и что-либо покупать, говоря: «Никто не покупает своего, а мудрецу принадлежит все, следовательно, мудрец ничего не должен покупать».
Точно так же запрещают ему и брать в долг, потому что никто не платит процентов за свои собственные деньги.
Существует бесчисленное множество вопросов, посредством которых (противники) поднимают нас на смех, тогда как очень хорошо понимают то, что мы хотим сказать.
(1) Я утверждаю, что все принадлежит мудрецу, но таким образом, что каждый человек при этом имеет право собственности над своими вещами; подобно тому как при управлении хорошего государя этому последнему принадлежит власть над всеми, а каждому отдельному лицу — обладание своею собственностью.
Но для обсуждения этого вопроса время придет после, а пока, в настоящем случае, достаточно и признания того, что я имею возможность дарить мудрецу вещи, которые в одном отношении можно назвать принадлежащими ему, а в другом — моими. (2) И неудивительно, что можно нечто подарить и тому, кому принадлежит все.
Я снял у тебя внаймы дом; в нем есть нечто твое и нечто мое: предмет — твой, а право пользования твоим предметом — мое. Подобным образом ты не будешь касаться плодов, если не позволит этого твой арендатор, хотя бы они и родились на твоих владениях. И если даже улучшится годовая плата за аренду или наступит голод, — увы, тщетно будет взирать на великое обилие принадлежащих другому плодов, которые и уродились, и находятся на твоей земле, и должны были бы поступить в твои житницы. (3) Не войдешь и в квартиру мою, хотя ты и хозяин дома, и не отнимешь своего раба, нанятого мною; и, наняв у тебя повозку, я сделаю благодеяние, если позволю тебе в нее сесть.
Таким образом, ты видишь, что иногда бывает возможно принимать благодеяние, получая в дар свое же собственное достояние.
(1) Во всем предшествовавшем рассуждении два лица представляются обладателями одной и той же вещи. Каким образом? А так, что один является владельцем вещи, а другой — пользующимся ею. Мы говорим, что книги принадлежат Цицерону, но те же книги называет своими книгопродавец Дор. И то и другое — справедливо. Один приписывает их себе как автор, другой — как покупатель. И тем не менее справедливо утверждают, что они принадлежат и тому и другому, но различным образом. Так, Тит Ливий может получать или покупать у Дора свои книги. (2) Я могу дарить мудрецу то, что, взятое в отдельности, принадлежит мне, хотя мудрому и принадлежит все. Тогда как мудрец в мыслях своих владеет всем, по образу царя, — обладание отдельными вещами распределено между всеми людьми; благодаря этому он может и принимать дары, и брать в долг, и покупать, и продавать.
(3) Государь владеет всем, но его сокровищница заключает в себе только богатства, принадлежащие ему лично; все находится в его власти, но в наследственном владении — только его собственное. Без всякого умаления его власти расследуется по суду, что принадлежит и что не принадлежит ему; ибо ему принадлежит некоторым образом и то, что отчуждается у него (судебным порядком).
Таким образом, и мудрец всем владеет в душе, но по юридическому праву — он обладатель только своей собственности.
(1) Бион2, на основании различных аргументов, то всех обвиняет в святотатстве, то никого. Когда он выражает желание всех низвергнуть со скалы за святотатство, то говорит: «Всякий, кто берет и уничтожает принадлежащее богам или употребляет в свою пользу, — святотатец. Но все принадлежит богам. Следовательно, кто что-нибудь берет себе, тот берет принадлежащее богам, которые владеют всем. Итак, кто что-нибудь берет, тот святотатец». (2) Затем, когда он предлагает разрушать храмы и безнаказанно опустошать Капитолий, то утверждает, что «святотатцев не существует, потому что все, взятое с того места, которое принадлежит богам, переносится на (другое) место, принадлежащее богам же».
(3) Ему отвечают на это, что хотя все принадлежит богам, но не все посвящено им. Святотатство же усматривается в проступках, касающихся того, что религия посвящает божеству. Таким образом, и весь мир есть храм бессмертных богов, единственно достойный их величия и славы, но тем не менее — от святого отличается неосвященное, и на том небольшом пространстве, которому дано название святилище, не все дозволено делать из того, что можно делать под открытым небом и в виду звезд.
Правда, святотатец не может нанести обиды божеству, которого его божественное достоинство ставит выше оскорбления, но он подвергается наказанию потому, что нанес это (оскорбление) как бы самому божеству; и наше, и его собственное сознание присуждает его к наказанию. (4) Подобно тому как представляется святотатцем тот, кто уносит что-либо священное, хотя, — куда бы он ни унес украденное, — все находится в пределах мира, таким же образом может быть покража и у мудреца. Ибо у него уносится не то, что принадлежит к его всеобщим (мировым) владениям, но то, обладателем чего он считается по закону, что служит его частной собственностью. (5) Он будет признавать своим лишь первое (из упомянутых владений), а последним не станет пользоваться даже и в том случае, если будет иметь возможность; он произносит те же слова, которые произнес римский полководец, когда за доблесть и хорошее управление государством ему предложено было столько земли, сколько он мог обойти с плугом в день. «Не нужен, — сказал он, — вам такой согражданин, которому требуется больше, чем одному гражданину». На сколько более мужества требуется, по твоему мнению, для того, чтобы отвергнуть такой дар, чем для того, чтобы заслужить его? Ибо многие положили пределы стремлениям других, но никто не положил границ самому себе.
(1) Посему, когда мы имеем в виду дух мудреца, имеющего власть над всем и проницающего повсюду, то говорим, что все принадлежит ему; когда же имеем в виду обычное право, если этого потребуют обстоятельства, то мудрый может быть причислен к разряду пролетариев. Будет большая разница, когда станем оценивать его богатство душевным величием и когда — имущественным цензом. (2) Да он и возгнушается обладать всем тем богатством, о котором ты говоришь. Не стану приводить тебе Сократа, Хрисиппа, Зенона и прочих мужей, хотя и великих, пользующихся преувеличенною славою уже потому, что похвале древних не препятствует зависть. Немного ранее я приводил в пример Деметрия, которого природа произвела в наши времена, как мне кажется, для доказательства того, что ни мы не в состоянии его развратить, ни он не может нас исправить. Это муж совершенной мудрости, хотя он сам это и отрицает, и твердого постоянства в своих намерениях. Красноречие же его, соответствующее достойнейшим деяниям, не искусственное и не заботится о словах, но совершает свое дело с величием духа по внутреннему влечению.
(3) Не сомневаюсь, что природа даровала ему и такую жизнь и такое красноречие для того, чтобы наш век не был лишен ни примера, ни обличения. Полагаю, что если бы кто-нибудь из богов пожелал передать Деметрию в обладание наши богатства под тем непременным условием, чтобы он не мог дарить их другим, то он стал бы, я думаю, отказываться от них и сказал:
(1) «Я не стану связывать себя этим неотвязным бременем и не повергну свободного человека в глубокую бездну. Зачем ты переносишь на меня бедствия всех народов? Ведь я принимаю эти (богатства) без надежды раздать их, так как вижу много такого, чего мне не следует дарить (другим). Я желаю обнять своими очами все то, что привлекает взоры народов и царей. Я желаю видеть цену крови и жизни вашей. (2) Прежде всего представь мне достояния роскоши; если хочешь, то располагай их по порядку или, что будет лучше, собери их в одну массу.
Вот черепаховая кость, обделанная с тонким искусством, и чешуи самых отвратительных пресмыкающихся, купленные за огромные суммы. Вот столы и деревянные изделия, имеющие стоимость сенаторского ценза, которые ценятся тем дороже, чем более узлов на больном дереве. (3) Вот хрустальные сосуды, цену которых возвышает их хрупкость, ибо у невежественных людей наслаждение вещами возрастает благодаря тем недостаткам (этих вещей), которых следует избегать.
Вот фарфоровые чаши; недостаточно великолепною, конечно, была бы роскошь, если бы не вкушали из объемистых сосудов, украшенных драгоценными камнями, того, что после извергают.
(4) Вот жемчужины, подвешенные не по одной к каждому уху, так как уши уже приучены к ношению тяжестей, но по нескольку; они связываются между собою и к двум прикрепляются еще другие. Женское безрассудство недостаточно превосходило бы мужское, если бы они (женщины) не расточали на одни уши по два и по три состояния.
(5) Вот сирийские одежды, если только можно назвать их одеждами, — в которых нет ничего такого, чем можно было бы защитить тело или стыдливость. Эти одежды за огромные деньги вывозятся на продажу малоизвестными народами, дабы наши матроны всенародно являлись в том виде, в каком являются в своих опочивальнях».
(1) Чего достигаешь ты своим корыстолюбием? Как часто дороговизна вещей превышает твои богатства? Все те предметы, о которых я говорил, находятся в великой цене и почете, но теперь я желаю исследовать твои богатства, испытать образцы тех или других материй, которыми ослепляется наша страсть. (2) Ведь, говоря по правде, все то, что могло бы быть для нас полезным, земля положила снаружи, а вышеупомянутые сокровища скрыла и погребла и налегла всею своею тяжестью на эти предметы, как на вредные и могущие принести людям зло. Вот и железо извлечено из тех же мрачных недр, из которых извлечено золото и серебро, чтобы не было недостатка ни в орудиях для убийства, ни в деньгах для платы за него.
(3) Но тем не менее все перечисленные богатства имеют еще некоторую материальность, а существует и нечто такое, в чем разум может видеть не что иное, как обман зрения. Вот ценные бумаги и заемные письма и купчие крепости: все это призраки корыстолюбия, которыми оно обманывает души людей, находящих удовольствия в пустых представлениях. Что такое все это? Что такое проценты и долговые книги, как не названия человеческих страстей, изысканные вне пределов видимой природы?
(4) Можно жаловаться на природу за то, что она не скрыла золота и серебра еще глубже, за то, что она не положила на них еще большей тяжести.
Что такое представляют собою таблицы для вычисления срока платежей и кровожадные проценты? Все это добровольные бедствия, зависящие от нашего (общественного) устройства, в которых нет ничего доступного зрению и осязанию, — все это — пустые призраки корыстолюбия.
(5) О, как несчастен тот, кого радует большая книга записи его владений и пустые пространства земли, предназначенной для обработки пленными рабами, и бесчисленные стада скота, пасущиеся в различных провинциях и царствах, и прислуга, превосходящая своею численностью могущественные нации, и частные здания, превосходящие своими размерами большие города!
(6) Как скоро этот богач надлежащим образом рассмотрит все то, на что он распределил и расточил свои богатства, и возгордится, — он окажется бедняком, если сравнить все, чем владеет, с тем, что желает приобрести. «Отпусти меня (говорит мудрец) и предоставь моим собственным богатствам. Я познал царство мудрости, царство великое и безопасное. Я всем владею, но так, чтобы все находилось во владении у всех».
(1) Когда цезарь подарил мудрецу (презиравшему богатство) две сотни монет, он со смехом отверг это, не считая приличным для себя получить эту сумму, а также, чтобы хвалиться тем, что не принял ее. О боги и богини, с каким малодушием тот (цезарь) желал почтить или развратить его!
Но надо предоставить свидетельство об этом самому великому мужу. (2) Я слышал от него великие слова, когда он удивлялся безумию цезаря Кая, который считал возможным за такую ничтожную сумму изменить его (убеждения). «Если бы, — говорил он, — цезарь решил испытать меня, то ему надлежало бы искушать меня всем своим царством».
(1) Итак, можно нечто дарить и мудрому, хотя ему и принадлежит все. Равным образом ничто не препятствует делать некоторые приношения и другу, хотя мы и говорим, что все принадлежит друзьям сообща. Ведь у меня с другом все общее не в том смысле, как бывает общее с союзником, причем одна часть принадлежит мне, а другая — ему, но в том смысле, как у отца с матерью бывают общие дети. Хотя их и бывает у них двое, но каждому из них принадлежит не одно дитя, а оба.
(2) Но, прежде всего, я утверждаю уже то, что всякий, кто приглашает меня в сообщество, знает, что ничего не имеет со мною общего. Почему? Потому что это общение бывает только между мудрыми, которые находятся между собою в дружбе. Прочие бывают между собою не более друзьями, чем простые союзники.
(3) Затем, общение может быть разнообразное. Всаднические места в театре принадлежат всем наездникам. Тем не менее среди них есть мое собственное место, которое занимаю я. Если я его кому-нибудь уступаю, то хотя уступаю и общую вещь, но тем не менее представляю сделавшим некоторое одолжение.
Некоторые вещи находятся во владении у разных лиц под известным условием; например, я имею место в театре не для того, чтобы продавать его, или отдавать внаем, или жить в нем, но для того только, чтобы смотреть зрелища. (4) Кроме того, я не ошибаюсь, говоря, что имею всадническое место в театре. Но если я вошел в театр в то время, когда все всаднические места полны, то хотя по праву и обладаю здесь местом, так как мне следует сидеть здесь, но в то же время я и не имею его, так как оно занято теми, с кем у меня право пользования местами общее.
(5) Представь, что то же самое бывает и между друзьями: все, что принадлежит другу, есть общее нам обоим, но все, чем он владеет, есть его собственность и пользоваться этим я не могу против его желания.
«Ты смеешься надо мною, — говоришь ты, — ведь как скоро все, принадлежащее другу, мое, то пусть мне позволено будет и продавать все это».
(6) Но этого делать нельзя, как нельзя продавать и всаднических мест, хотя они и принадлежат тебе сообща с прочими всадниками.
Таким образом, невозможность продавать, уничтожать, изменять в лучшее или худшее не может служить доказательством того, что тебе не принадлежит какая-нибудь вещь, ибо принадлежащим тебе бывает и то, что считается твоим лишь под каким-нибудь известным условием3.
(1) Я получаю и не в меньшей мере отдаю. Чтобы не задерживать тебя дольше, чем это необходимо, скажу, что благо — это не больше, чем просто благо; но способы, используемые для передачи благ, могут быть как грандиознее, так и многообразнее. Я имею в виду те вещи, с помощью которых проявляется и чувствуется доброта; например, влюбленные, чьи многочисленные поцелуи и тесные объятия не увеличивают их любовь, но придают ей характер.
(1) Следующий вопрос был подробно разобран в моих предыдущих книгах, поэтому здесь он будет затронут лишь вкратце; поскольку аргументы, которые использовались в других вопросах, могут быть использованы и на нём. Вопрос в том: вернул ли благо тот, кто сделал всё что в его силах, чтобы вернуть его.
(2) Оппонент нам скажет: «Ты уже знаешь, что он не смог вернуть благо, а только сделал всё, что было в его силах, чтобы вернуть его; поэтому он не сделал того, что у него не было возможности сделать. Человек не платит за свои долги, если не нашел своего кредитора, несмотря на то, что искал его где только можно».
(3) Я отвечу: некоторые люди находятся в таком положении, что сама их задача говорит им создать нечто материальное; однако с другими людьми сделать всё, что в их силах – это то же самое, что и осуществить это. Врач выполнил свой долг, если сделал всё, что в его силах, чтобы вылечить пациента; адвокат, использующий всё своё красноречие в интересах клиента, выполняет свой долг, даже если его клиента осудили; неумелый талант полководства в командующем тоже заслуживает похвалы, если он благоразумно, кропотливо и с мужеством выполнял свои функции.
(4) В надежде отплатить за твою доброту к нему твой друг сделал всё, что в его силах, но на его пути встала твоя везучая фортуна; на тебя не обрушилось ни одно несчастье, в котором он мог бы доказать истинность своей дружбы; он не мог дать тебе денег, когда ты был богат, или ухаживать за тобой, когда ты был здоров, или помогать тебе в том, в чем ты уже и так преуспевал; тем не менее он отплатил за твою доброту, хоть ты и не получил от него никакой выгоды. Более того, человек, который всегда стремится и следит за возможностью отплатить за благо, тратя на это много забот и хлопот, на самом деле сделал больше, чем тот, кто быстро получил возможность отплатить за него.
(5) В случае с должником дело обстоит иначе, ему недостаточно приложить все усилия в поисках средств, он еще должен заплатить их; ведь над ним стоит суровый кредитор, который не позволит прожить ему ни дня без начисления процентов; в твоем же случае есть добрейший друг, который, видя, что ты занят, обеспокоен и встревожен, скажет тебе: «Отбрось беду эту от груди своей; перестань тревожить себя; я получил от тебя всё, что хотел; ты ошибаешься, если думаешь, что я хочу чего-нибудь еще; ты сполна отплатил мне своим намерением». Оппонент нам скажет: «Ответь мне, если бы человек отплатил добром за добро, ты бы сказал, что он вернул тебе доброту: а возможно ли, что тот, кто отплатил благо, находится в том же положении, что и тот, кто не отплатил?». Я отвечу: если человек забыл о полученном благе, или даже не попытался быть благодарным за него, ты бы тут же сказал, что он не вернул благо; а что ты скажешь, если человек день и ночь трудился в своей преданной заботе, игнорируя все свои другие дела, лишь бы не упустить ни одной возможности доказать свою благодарность к тебе; неужели он находится в том же положении, что и тот, кто так же не вернул благо? Ты несправедлив, если требуешь от человека материальной платы, когда видишь, что он не лишен намерений к тебе.
(1) Представим, что когда ты попал в плен к пиратам, я занял деньги, отдал свое имущество в залог кредитору, отплыл в бурный зимний сезон, перенес все опасности, которые неизбежно сопутствуют путешествию даже по спокойному морю, бродил по всем пустыням в поисках тех людей, от которых бегут все остальные, и когда я наконец добрался до нужных пиратов — тебя уже кто-то выкупил: скажешь ли ты, что я не вернул тебе твое благо? Даже если во время этого плавания я потеряю при кораблекрушении деньги, которые собрал для твоего спасения, даже если я сам попаду в тюрьму, из которой стремился тебя освободить, скажешь ли ты, что я не вернул тебе твою доброту?
(2) Нет, клянусь Гераклом! Афиняне называют Гармодия и Аристогитона тираноубийцами5; рука Муция, которую он сжег на алтаре врага, была равноценна смерти Порсены6, а мужество, борющееся с фортуной, всегда прославляется, даже если оно не достигает своей цели. Тот, кто, пытаясь выразить свою благодарность, следит за каждым удобным случаем и старается воспользоваться каждым из них, делает больше, чем тот, кому первая возможность позволила быть благодарным без всякого труда.
(3) Оппонент скажет нам: «Но он дал тебе две вещи: материальную помощь и благое чувство; следовательно, ты должен ему эти две вещи». Я отвечу: такое ты можешь справедливо сказать лишь тому человеку, кто возвращает тебе только благое чувство, не утруждая себя дальнейшими заботами; этот человек действительно по прежнему в твоем долгу; но ты не вправе говорить это тому, кто желает отплатить тебе и борется со всеми трудностями, не оставляя камня на камне, чтобы добиться этого; ибо, насколько это в нем возможно, он отплачивает тебе в обоих случаях.
(4) Правда, не всегда количество и подсчет являются истинной оценкой, иногда одна вещь эквивалентна двум; исходя из этого, столь интенсивное и горячее желание отплатить, покрывает как материальное возмещение, так и благое чувство одновременно. Действительно, если чувство благодарности в отплате за благо, не имеет ценности без вручения чего-либо материального, то никто не сможет быть благодарен богам, которых мы можем отблагодарить только благодарностью. Оппонент скажет нам: «Мы не можем дать богам ничего другого». Я отвечу: но если я не могу дать ничего другого, человеку, чье благо я обязан вернуть, тогда почему то, что я могу подарить самому богу, должно быть недостаточным для доказательства моей благодарности?
(1) Если же ты спросишь меня, что я думаю на самом деле, и захочешь, чтобы я дал однозначный ответ, то я скажу: одна сторона должна считать свое благодеяние полностью возвращенным, а другая — что оно еще не возвращено; одна сторона должна освободить своего друга от долга, другая — считать себя обязанной его выплатить; одна сторона должна сказать: «Я получил», другая должна ответить: «Я должен».
(2) Во всем нашем исследовании мы должны полностью ориентироваться на общественное благо; мы не должны допускать, чтобы у неблагодарных были какие-либо оправдания, в которых они могли бы укрыться и отказаться от уплаты своих долгов. «Я сделал все, что в моих силах», скажешь ты. Что ж, продолжай в том же духе.
(3) Неужели ты думаешь, что наши предки были настолько глупы, что не понимали, как несправедливо то, что человек, потративший деньги, полученные от кредитора, на разврат или азартные игры, должен быть приравнен к тому, кто потерял свое и чужое имущество в результате пожара, грабежа или какого-нибудь более печального несчастья? Они не принимали никаких оправданий, чтобы люди осознали, как это важно, держать свое слово; считалось наилучшим не принимать даже хороших оправданий от пары людей, чтобы не вынуждать остальных на попытки к такому же оправданию. Ты говоришь, что сделал все, что в твоих силах, чтобы вернуть долг; (4) этого должно быть достаточно для твоего друга, но недостаточно для тебя. Тот, кому ты обязан добротой, недостоин благодарности, если оставляет без внимания все твои заботы и хлопоты по ее возвращению. Так и с твоим другом, который принял твою добрую волю в качестве оплаты долга, если ты не почувствуешь всю ответственность его поступка и долговое обязательство который он тебе простил — ты будешь неблагодарным. Но не вырывай у него долговую расписку и не призывай свидетелей, чтобы доказать чувство благодарности; ищи возможности вернуть долг не меньше, чем прежде; одному человеку возвращай долг, потому что он просит о нем, другому — потому что он его прощает; одному — потому что он хороший, другому — потому что плохой.
(5) Даже не спрашивай себя, должен ли ты вернуть благодеяние, полученное от мудреца, если тот перестал быть таковым и превратился в глупца. Ты бы вернул залог, полученный от мудрого человека; ты бы вернул долг даже плохому человеку; какие у тебя основания не возвращать и благодеяние? Если он изменился, неужели он изменил и тебя?
(6) Если ты получил что-то от человека, когда он был здоров, разве ты ему это не вернешь, когда он заболел? Даже несмотря на то, что мы обязаны относиться к друзьям с большей добротой, когда они больны? Так и этот человек болен умом; мы должны помочь ему и стерпеть его; глупость — это болезнь ума.
(1) Я думаю, что здесь следует провести различие, чтобы лучше понять этот вопрос. Блага бывают двух видов: одно — совершенное и истинное благо, которое может быть даровано только одним мудрым человеком другому; другое — обычная вульгарная форма, которой обмениваются невежественные люди вроде нас.
(2) Что касается последнего, то несомненно, моя обязанность заключается в том, чтобы вернуть долг, независимо от того, окажется ли мой друг убийцей, вором или прелюбодеем. Преступления подчиняются законам, которые их проучают и пресекают; преступников лучше исправляют судьи, чем наша неблагодарность; человек не должен делать из тебя дурного, являясь таковым по отношению к себе. Я швырну благо обратно дурному, а хорошему верну его; с последним я поступаю так, потому что это – мой долг и я обязан ему; с первым же, чтобы не оставаться у него в долгу.
(1) Возникает вопрос насчет другого вида благ: если благо, которое я получил, доступно только мудрецам, сможет ли обычный человек, не являясь мудрецом, принять его от меня? «Ведь если я верну ему это благо, он не сможет его воспринять, поскольку утратил знание о том, как им пользоваться. Ты ведь не попросишь меня бросить мяч7 человеку, потерявшему руку; глупо давать кому-либо то, что он не может принять». На последний аргумент я скажу, что не должен давать ему то, что он не в состоянии взять; но я верну ему благо, даже если он не в состоянии его воспринять. Я не могу возлагать на него никаких обязательств, пока он не возьмет мое благо; но отдав его, я смогу освободить себя от дальнейших обязательств перед ним. Ты скажешь: «Он не сможет этим воспользоваться». Пусть он сам это поймет; вина за это будет лежать уже на нем, а не на мне.
(1) Оппонент скажет нам: «Вернуть что-либо, значит отдать это тому, кто способен это принять. Если ты задолжал человеку вино, а он приказал вылить его в сеть или решето, почему ты говоришь, что вернул его? Или ты хотел вернуть его так, чтобы во время возврата оно было потеряно?»
(2) Я отвечу: вернуть, значит отдать желанное владельцу, как только он этого захочет. Мой долг не обязывает меня делать больше этого; сможет ли он владеть тем, что получил от меня? Это вопрос для дальнейшего обсуждения; в первую очередь, моя обязанность заключается не в бережном хранении его имущества, а в честной уплате долга, и будет куда лучше, если он не сможет владеть этим, чем если бы я не вернул ему это.
(3) Я бы вернул деньги кредитору, даже если бы он сразу отнес их на биржу; даже если бы он приставил ко мне прелюбодейку для получения денег, я бы отдал их ей; даже если он высыплет полученные монеты в свободную складку своего плаща, я бы заплатил ему. Мое дело вернуть деньги, а не думать об их бережном хранении после того, как я ему их вернул; я обязан заботиться о его сумме, когда я ее получаю, но не когда я ее возвращаю. Нужно беречь его сумму, пока она у меня; когда он снова о ней попросит — я отдам ее, и уже не важно что она выскользнула у него из рук, когда он ее брал. Хорошему человеку я отплачу в самый подходящий момент; плохому же, как только он об этом попросит.
(4) Оппонент возразит нам, сказав: «Ты не можешь вернуть ему благо, равное тому, что получил сам; ведь ты получил его от мудрого человека, а возвращаешь глупцу». Отвечаю: разве я не верну ему такое благо, какое он способен воспринять? Благо оказалось не столь качественным в сравнении с прошлым вариантом, ведь оно подстроилось под его глупость и не вернет свое прежнее качество, пока он не вернет свою прежнюю мудрость, поэтому вина лежит на нем, а не на мне.
(5) Оппонент дополнит: «Но что если он станет не просто плохим, а превратится в дикого зверя, как Аполлодор8 или Фаларис9, вернешь ли ты благо, которое от него же и получил? Ведь он уже не тот, что прежде». Я отвечу: люди не меняются с лучших на худших; даже став плохим, он обязательно оставит в себе следы доброты; добродетель никогда не угаснет окончательно и никакая деградация не сможет стереть ее следы из разума.
(6) Если дикие животные, выращенные в домашних условиях, убегут в лес — они все равно сохранят что-то от своей первоначальной укрощенности, они будут далеки от домашних питомцев, но и совсем дикими их уже не назовешь. Никто из тех, кто когда-либо занимался философией, не станет совершенно нечестивым; их умы уже настолько окрашиваются этим ярким благодеянием оттенков, что становится не так просто искоренить эти насыщенные добродетелью картины.
(7) Теперь я спрашиваю, свиреп ли этот человек только в намерениях или же его нутро вырывается на волю и творит настоящие злодеяния против человечества? Ты привел в пример тиранов Аполлодора и Фалариса; если этот дурной человек сдерживает в себе их злое подобие, то почему бы и не вернуть ему благодеяния, чтобы освободить себя от дальнейших встреч с ним?
(8) Если же он не только получает удовольствие от вида человеческой крови, но и питается ею; если он проявляет ненасытную жестокость в пытках людей всех возрастов и его ярость вызвана не просто гневом, а своего рода наслаждением от этой жестокости; если он перерезает горло детям на глазах их родителей; если, не довольствуясь простым убийством своих жертв, он не только сжигает их, но и поджаривает; если в его жилище всегда сыро из-за свежепролитой крови; тогда недостаточно просто не возвращать его блага. Я разорву все связи что опутывают нас, ибо он разрушил узы человеческого общества.
(9) Если он одаривает меня чем-нибудь, но при этом вторгается в мою родную страну — будет преступлением отвечать на его дары и оказывать ему какую-либо благодарность. Если он не нападает на мою страну, а является бичом своей собственной; если у него нет ничего общего с моей нацией, но при этом он терзает и режет на куски свою же — быть ему врагом, хоть и не моим личным, но долг перед человечеством, куда выше и важнее того, что я должен выполнить перед ним как перед отдельным человеком.
(1) Я освободился от всяких обязательств, когда он нарушил все человеческие законы, теперь ни один человек не причинит ему чего-либо несправедливого, однако я могу сделать следующее различие в делах, которые пересекаются с ним. Если выгодная ему отплата не увеличит и не причинит зло человечеству, то ее можно вернуть без ущерба для общества, тем самым я могу спокойно вернуть ее; например, я спасу жизнь его младенцу; (2) ибо какой вред может принести эта выгода кому-либо из тех, кто страдает от его жестокости? Но я не стану давать ему денег на оплату телохранителей. Если он пожелает мрамор или изысканную одежду, атрибуты его роскоши никому не повредят; но солдат и оружие я ему не предоставлю.
(3) Если он потребует в качестве великого блага актеров и куртизанок, а также вещи, которые смягчат его дикую натуру, я охотно ему их предоставлю. Но я не стану снабжать его триремами10 и военными кораблями с медными клювами, взамен пришлю ему быстроходные и роскошно обставленные суда, а также все любимые игрушки царей для развлечения в открытом море. Если бы его здоровье было совсем безнадежно, я бы отплатил ему единственным возможным способом, это благо я бы даровал каждому из людей, кто неизлечимо болен; для таких людей смерть является единственным лекарством, и тем, кто никогда не вернется к себе, лучше расстаться с собой.
(4) Впрочем, подобное зло встречается не часто, и оно всегда расценивается как предзнаменования, как например когда земля разверзается или когда огонь вырывается из морских пещер; так что оставим это и поговорим о тех пороках, от которых мы не содрогаемся, но также можем ненавидеть.
(5) У обыкновенных негодяев, которых можно встретить на рынке любого города, нет толпы испуганных людей за их плечами, их боятся только отдельные люди, и если бы я получил от такого человека какую-либо выгоду, я бы вернул ее не задумываясь. Это неправильно, наживаться на его злодеяниях; пускай я верну то, что не принадлежит мне. Хорош он или плох — не имеет значения; но я бы сто раз подумал, перед тем как дарить ему что-то, а не возвращать.
(1) Я расскажу историю, дабы лучше передать, что я имею ввиду. Однажды некий пифагореец11 купил у сапожника прекрасную пару ботинок, это была дорогая работа и он не стал платить за них сразу. Через некоторое время он пришел в лавку, чтобы вернуть долг, и долго стучал в закрытую дверь лавки, пока кто-то с явной насмешкой не ответил ему: «Зачем ты тратишь свое время? Сапожника, которого ты ищешь, недавно вынесли из дома и похоронили; это горе для тех, кто навсегда теряет своих друзей, но явно не для тебя, кто знает о его будущем возрождении12». На это наш философ, встряхивая денарии в ладони, ответил заметным нежеланием относить их домой; затем, упрекая себя за потаенную радость в неуплате долга и понимая, что ему доставляет удовольствие этот ничтожный выигрыш судьбы, он вернулся в лавку и сказал: «Человек работал для тебя, отплати ему сколько должен», потом он просунул четыре денария через щелку в двери и за свою бессовестную жадность стал наказывать себя, дабы не сформировать привычку присваивать то, что ему не принадлежит.
(1) Если ты что-то должен, разыщи того, кому ты можешь это вернуть, а если никто от тебя этого не требует — потребуй это от себя самого; хорош этот человек или плох, это уже не твое дело; твое дело вернуть долг, а уже потом обвинять его. Ты забыл, как поделены твои обязанности: лучше, если он забудет об этом, но тебя, мы просим хранить это в своей памяти. Когда мы говорим, что благотворитель должен забыть о своем поступке, это не означает, что мы хотим отнять у него всякое воспоминание об этом деле, хоть это и будет очень почетным для него; некоторые из наших учений изложены слишком строго, чтобы свести их к истинным пропорциям. Когда мы говорим, (2) чтобы кто-то забыл о своем благодеянии, мы имеем в виду, что он не должен говорить о нем публично или хвастаться им свысока. Ведь есть люди, которые, совершив какое-либо благодеяние, рассказывают о нем во всех кругах; говорят о нем в трезвом состоянии, не могут молчать о нем в пьяном, навязывают незнакомым и информируют друзей; чтобы подавить это осуждающее бахвальство, мы просим его забыть об этом поступке, тем самым побуждая его к молчанию.
(1) Если ты не уверен в тех, кому выдаешь работу, прикажи им сделать больше, чем нужно, чтобы они смогли сделать то, чего будет достаточно. Цель любого преувеличения заключается в поиске истины через ложь. Следовательно, тот, кто говорит о лошадях что они: «Белее снега и быстрее ветра», намеренно лжет, чтобы их считали такими, насколько это возможно. И тот, кто сказал: «Крепче скалы, стремительнее потока», не предполагал, что заставит кого-либо поверить в то, что человек может быть твердым как скала.
(2) Преувеличение никогда не надеется, что во все ее смелые фантазии кто-либо поверит, но оно утверждает то, что невероятно, чтобы передать то, что правдоподобно. Когда мы говорим: «Пусть человек, оказавший благодеяние, забудет о нем», мы имеем ввиду: «Пусть он как будто забыл о нем; пусть его память спрячет эти воспоминания, чтобы они не проявлялись». Когда мы говорим, что не следует требовать возврата благодеяния, мы не накладываем на это запрет; (3) ведь бывают случаи, когда возврат приходится вымогать у плохих людей, а порой даже хорошие люди бывают забывчивыми и сами требуют, чтобы им об этом напоминали. Разве я не должен указать на способ погашения долга тому, кто его не видит? Разве я не должен объяснить свои потребности тому, кто их не знает? Почему хороший человек должен печалиться о том, что не знает их, а плохой получить оправдание? Мужчинам иногда следует напоминать об их долгах, но скромно, а не тоном человека, требующего соблюдения законных прав.
(1) Однажды Сократ в присутствии своих друзей сказал следующее: «Я бы купил плащ, будь у меня на него деньги». Он ни у кого их не просил, но напомнил всем, что они могут их дать. Между ними возникла борьба за право дать сумму Сократу; да и как она могло не возникнуть? Разве такой подарок можно назвать незначительным? Можно, но быть тем человеком, от которого он его получил, было великим делом. Мог ли он упрекнуть их более мягко?
(2) «Я бы», сказал Сократ, «купил плащ, будь у меня на него деньги». После этих слов уже поздно вручать дары; они уже упустили шанс выполнить свои обязательства перед ним. Есть люди которые слишком настойчивы и грубы в требованиях вернуть долги, поэтому мы не позволяем требовать долг, не для того, чтобы этого никогда не делать, а для того, чтобы делать это в меру и с должными манерами.
(1) Однажды Аристипп, наслаждаясь благовониями, сказал: «Мне жаль этих женоподобных личностей, кто придал такую дурную славу столь приятной вещице». Мы тоже можем сказать: «Нам жаль этих низменных вымогателей, кто требует в разы больше, чем отдал, и тем самым придал столь дурную славу такому приятному делу, как напоминание друзьям об их долге». Если для человека вернуть благо равносильно его получению, я смогу без всяких волнений обратиться к нему и воспользоваться этим благородным правом дружбы, попросив его вернуть дарованное.
(2) Никогда, даже жалуясь на него, я не скажу:
| «Безумная, с ним разделила Царство я, подобрав занесенного на́ берег бурей»13 |
Это не дружеское напоминание, а грубое недовольство; это попытка выставить самого человека или его благодеяния за нечто неблагодарное. Будет более чем достаточно напомнить об этом мягко и с должной дружелюбностью: «Если я чем-либо заслужил твою благодарность». На это он ответит: «Конечно, ты заслужил ее, подобрав занесенного на́ берег бурей».
(1) Оппонент нам скажет: «Допустим, мы ничего не получим от этого поступка; допустим, он сделал вид, что забыл о моем благодеянии, что мне тогда делать?» Теперь ты задаешь очень важный вопрос, который как нельзя лучше завершает эту часть темы: как нам следует терпеть неблагодарных?
(2) Отвечу с должной мягкостью и великодушием. Никогда не позволяй чьей-либо неучтивости, забывчивости или неблагодарности разозлить тебя настолько, что нельзя будет испытать никакого удовольствия от своей помощи; никогда не позволяй своим обидам говорить: «Лучше бы я этого вообще не делал». Ты должен получать удовольствие от самой возможности сделать благо, даже если оно не увенчается успехом; он всегда будет сожалеть по этому поводу, даже если ты уже не переживаешь об этом. Не стоит возмущаться, как будто случилось что-то необычное; наоборот, тебе стоит удивиться, если бы этого не произошло.
(3) Кому-то мешают трудности, кому-то расходы, а кому-то опасность вернуть твою щедрость; кому-то мешает ложный стыд, потому что, вернув его, они признаются, что получили это; кому-то мешает незнание своего долга, леность или избыток дел. Подумай о ненасытности человеческих желаний. Не стоит удивляться, если в мире не найдется того, кто отплатит тебе, ведь здесь нет того, кто получает достаточно.
(4) Какой человек обладает настолько твердым и надежным рассудком, чтобы без опасений инвестировать в него свои дары? Один человек обезумел от похоти, другой — раб своего живота, третий всю душу отдает на обогащение, не думая о средствах, которые его добывают; у одних разум помутился от зависти, других до того ослепило честолюбие, что они готовы броситься на острие меча. К этому добавим вялость ума в пожилом возрасте; в свежих же главенствует тревожность и обеспокоенность, кроме этого, чрезмерная самооценка и гордость за вещи, которые вызывают презрение к самому роду людскому. Мне нет нужды припоминать об упрямом преследовании дурных поступков, или о легкомысленности в людских делах; (5) помимо них есть опрометчивость, робость, преследуемые бесчисленными погрешностями, они никогда не дают нам надежных советов; мы боремся против безрассудности самых трусливых и раздора наших лучших друзей; но самое распространенное зло – это верить в нечто, что еще не определено, и совсем не ценить то полученное, о котором раньше ты мог только мечтать. Как среди всех этих беспокойных страстей можно найти такую наполненную покоем вещь, как добрая вера?
(1) Если перед тобой возникнет истинная картина нашей жизни, ты увидишь взятый в плен городишко, где приличия и праведность сменились на всеобщее смятение. Преступления не наказываются законами; даже религия, спасающая жизни верующих посреди вооруженных врагов, не может остановить тех, кто рвется к грабежу.
(2) Одни грабят частные дома, другие общественные здания; все места, священные или непристойные, подвергаются одинаковому разграблению; одни прорываются внутрь, другие перелезают; а бывают и те, кто открывают себе более широкий путь, разрушая стены, которые их не пускают, прокладывая путь через руины к своей добыче; одни разоряют без убийства, другие размахивают добычей, запачканной кровью хозяина; каждый уносит имущество своих соседей. В этой жадной людской борьбе, ты, конечно, забываешь об общем уделе всего человечества, если ищешь среди этих грабителей того, кто вернет добытое.
(3) Если ты возмущаешься тем, что люди неблагодарны, ты должен возмущаться и тем, что они расточительны, скупы и похотливы; с таким же успехом можно быть недовольным к людям с внешними болезнями за их уродство, или к старикам за их мертвую бледность. Это действительно серьезные пороки, их нельзя пересилить, они ставят людей в противоречие друг с другом; более того, они разрывают и разрушают тот союз, который только и может поддержать нашу человеческую слабость; однако они настолько универсальны, что даже те, кто больше всего жалуется на них, сами находятся в их власти.
(1) Отвлекись от дел и подумай немного; всегда ли ты проявляешь благодарность к тем, кому обязан? Не растрачиваешь ли ты доброту людей? Помнишь ли ты обо всех полученных тобою благах? Ты обнаружишь что те блага, которые ты получил в детстве, были забыты еще до того, как ты стал мужчиной; те блага, которыми тебя одарили в юности, ускользнули из твоей памяти, когда ты стал стариком. Некоторые мы потеряли, некоторые выбросили, некоторые постепенно исчезли из нашей видимости, на некоторые мы сознательно закрыли глаза.
(2) Если я захочу оправдать твою слабость, то прежде всего скажу, что человеческая память это хрупкий сосуд, и она недостаточно велика, чтобы вместить ту массу вещей, в которую мы в нее помещаем; чем больше она получает, тем больше она неизбежно теряет; самые старые вещи в ней уступают место самым новым. Так получилось, что твоя няня почти не возымела на тебя влияния, потому что по прошествии времени доброта, которую ты получил от нее, находится в потемках твоего сознания; ты уже не смотришь на своих учителей с прежним уважением; и теперь, когда ты занят своей кандидатурой в консулы или жрецы, ты забываешь тех, кто поддержал тебя в избрании квестором14. Если ты внимательно изучишь себя, то возможно, найдешь порок, на который жалуешься в своей душе; гневаясь на всеобщий недостаток, ты выставляешь себя глупцом, потому что это и твой собственный; ты должен прощать других, чтобы самому быть оправданным.
(3) Ты сделаешь своего друга лучшим мужем, если будешь терпеть его, но ты во всех случаях сделаешь только хуже, если будешь упрекать его. У тебя нет причин делать его бесстыдным; позволь ему сохранить все остатки скромности, которые у него есть. Слишком громкие упреки часто разрушают скромность, которая могла бы принести хорошие плоды. Никто не боится быть таким, каким его видят остальные; следовательно, когда его недостатки станут достоянием общественности — он потеряет свое чувство стыда.
(1) Ты говоришь: «Я потерял благо, которое даровал». Мы же говорим, что потеряли то, что посвящаем небесам, а благодеяние, оказанное с пользой, даже если мы не получаем за него никакую отдачу, должно быть причислено к числу священных вещей. Наш друг совсем не из тех мужей, к каким мы его приписывали; давай в отличие от него мы останемся такими же, какими были. Мы потеряли благо не тогда, когда он проявил себя таковым; если выставить его неблагодарность на всеобщее обозрение, она отразиться на нас своим позором, ведь жаловаться на потерю блага, признак того, что оно было даровано не лучшим образом.
(2) Насколько мы можем, мы должны умолять себя от его имени: «Возможно, он не смог вернуть его, возможно, он не знал об этом, возможно, он еще сделает это». Мудрый и терпеливый кредитор предотвращает потерю некоторых задолженностей, подбадривая и давая время своему должнику. Нам нужно с такой же нежностью относиться к его слабому чувству чести.
(1) Ты говоришь: «Я потерял благо, которое я даровал». Ты глупец и не понимаешь, когда именно произошла твоя потеря; ты действительно потерял его, но ты сделал это, когда дарил, и этот факт проявился только сейчас. Даже в случае с теми благами, которые кажутся утраченными, мягкость принесет много пользы; с душевными ранами следует обращаться так же нежно, как и с телесными. Нить, которую можно распутать с помощью терпения, часто рвется от грубого рывка. Что толку в оскорблениях или жалобах? Зачем осыпать его упреками? Зачем освобождать его от обязательств? Даже если он неблагодарен, он ничем тебе не обязан после этого.
(2) Какой смысл раздражать человека, которому ты оказал большую услугу? Чтобы из сомнительного друга сделать несомненного врага? Да еще такого, кто будет стремиться поддержать свое дело, очерняя тебя и тем самым внушая людям нужные ему мысли: «Не знаю, по какой причине он не может терпеть человека, которому он столь многим обязан; должно быть, здесь есть что-то, чего мы не видим?» Любой человек может пустить дурные слухи, например, своими жалобами он может попытаться запятнать авторитетных мужей; и ведь никто не удовлетворится тем, что он приписывает им мелкие преступления, когда только благодаря чудовищности своей лжи он может надеяться, что ему поверят.
(1) Куда лучше тот способ, при котором сохраняется видимость дружбы, а если другой образумится, то и сама дружба! Плохого человека побеждают неустанной добротой, ибо никто не может принять доброту в столь суровом и враждебном духе, поскольку нельзя не полюбить хороших людей даже тогда, когда поступаешь с ними несправедливо, особенно, когда они не накладывают никаких обязательств за свою доброту. Подумай вот о чем, ты говоришь: (2) «Моя доброта не нашла отклика, что же мне делать? Мне следует подражать богам, этим благороднейшим распорядителям всех событий, которые начинают дарить свои блага тем, кто их не знает, и упорно продолжают дарить их тем, кто за них неблагодарен.
(3) Одни упрекают богов в невнимании к нам, другие в несправедливости; третьи помещают их за пределы собственного мира, в леность и безразличие, без света и без каких-либо функций15; четвертые заявляют, что само солнце, которому мы обязаны разделением времени труда и отдыха, благодаря которому мы спасены от погружения во тьму вечной ночи; которое своим круговращением упорядочивает времена года, дает силы нашим телам, приносит урожай и созревает плоды — не больше, чем просто каменная масса, или случайное скопление огненных частиц, или что угодно, но только не бог.
(4) И все же, подобно добрейшим родителям, которые лишь улыбаются на злобные слова своих детей, боги не перестают осыпать благами тех, кто сомневается в том, из какого источника эти блага исходят, не обращая на это внимание они беспристрастно распределяют свои блага между всеми народами и странами земли. Обладая лишь способностью творить добро, они увлажняют землю сезонными дождями, приводят моря в движение ветрами, отмечают время по ходу созвездий, усмиряют крайности жары и холода, лета и зимы, дыша на нас более мягким воздухом; милостиво и безмятежно терпят проступки наших заблудших душ. Давайте последуем их примеру; (5) давайте отдавать, даже если многое было отдано бесцельно, давайте даже несмотря на это, отдавать другим; отдадим даже тем, на кого наша щедрость уже была потрачена. Никому не мешает падение дома построить другой; когда один дом уничтожен пожаром, мы закладываем фундамент другого, прежде чем место успело остыть; мы не раз отстраиваем разрушенные города на тех же местах, настолько неутомимы наши надежды на успех. Люди не взялись бы ни за какие дела ни на суше, ни на море, если бы не были готовы снова взяться за то, в чем однажды потерпели неудачу.
(1) Допустим, человек неблагодарен, этим он навредит не мне, а самому себе; ведь я наслаждаюсь не результатом который идет после дара, а самой возможностью благодеяния. Из-за того, что он неблагодарный, я не должен стать скрупулезнее с вручением блага, но я определенно стану осторожнее; то, что я утратил с ним, я получу обратно от других. Но я дам ему еще одно благо и преодолею его, как хороший земледелец преодолевает бесплодие почвы заботой и обработкой; если я не сделаю этого, мое благодеяние будет выброшено для меня, а он — для всего человечества. Это не доказательство великого ума — отдавать и выбрасывать свою щедрость; истинное испытание великого ума — выбрасывать ее и все равно отдавать.
ПРИМЕЧАНИЯ
