Письма Марка Туллия Цицерона

390. Мар­ку Целию Руфу, в Испа­нию

Кум­ская усадь­ба, нача­ло мая 49 г.

Импе­ра­тор¹ Марк Тул­лий Цице­рон шлет боль­шой при­вет куруль­но­му эди­лу Мар­ку Целию².

1. Твое пись­мо при­чи­ни­ло бы мне силь­ную скорбь, если бы само раз­мыш­ле­ние не ото­гна­ло всех огор­че­ний, а дух от про­дол­жи­тель­но­го отча­я­ния из-за обще­го поло­же­ния не стал невос­при­им­чи­вым к новой скор­би. Но я все-таки не знаю, как это слу­чи­лось, что ты на осно­ва­нии мое­го преды­ду­ще­го пись­ма³ запо­до­зрил то, о чем ты пишешь. И в самом деле, что в нем было, кро­ме сето­ва­ния на обсто­я­тель­ства, вол­ну­ю­щие меня не более, чем тебя? Ведь я не отка­зы­вал тебе в ост­ро­те ума настоль­ко, чтобы не счи­тать, что ты видишь то же, что вижу я. Удив­ля­юсь одно­му: как это ты, кото­рый дол­жен глу­бо­ко знать меня, мог скло­нить­ся к тому, чтобы счи­тать меня либо столь непреду­смот­ри­тель­ным, что я, по-тво­е­му, готов отой­ти от высот судь­бы⁴ на скло­ны и чуть ли не в глу­би­ну паде­ния⁵, либо столь непо­сто­ян­ным, что я, по-тво­е­му, готов поте­рять при­об­ре­тен­ное мной рас­по­ло­же­ние чело­ве­ка, нахо­дя­ще­го­ся в рас­цве­те могу­ще­ства, изме­нить себе само­му и при­нять уча­стье в граж­дан­ской войне, чего я с само­го нача­ла и все­гда избе­гал?

2. Итак, како­во мое «печаль­ное реше­ние!»⁶. Может быть, уда­лить­ся в какое-нибудь уеди­нен­ное место? Ведь ты зна­ешь не толь­ко мое внут­рен­нее отвра­ще­ние, рав­ное кото­ро­му неко­гда⁷ испы­ты­вал и ты, но и отвра­ще­ние моих глаз к недо­стой­но­му поведе­нию наг­лых людей. К это­му при­со­еди­ня­ет­ся это тягост­ное сопро­вож­де­ние моих лик­то­ров и зва­ние импе­ра­то­ра, как меня вели­ча­ют⁸. Будь я сво­бо­ден от это­го бре­ме­ни, я удо­воль­ст­во­вал­ся бы любым малым угол­ком Ита­лии; но эти мои лав­ры⁹ не дают покоя не толь­ко гла­зам, но уже и язы­кам недоб­ро­же­ла­те­лей. Хотя это и так, я все-таки ни разу даже не поду­мал об отъ­езде¹⁰, раз­ве толь­ко с ваше­го одоб­ре­ния. Мои име­ньи­ца ты зна­ешь; там мне при­хо­дит­ся нахо­дить­ся, чтобы не быть в тягость сво­им дру­зьям. Но нахо­дясь охот­нее все­го в при­мор­ских, я вну­шаю неко­то­рое подо­зре­ние в жела­нии отплыть. Я, пожа­луй, был бы не прочь, если бы мог — к покою. И в самом деле, для вой­ны — какой смысл? Осо­бен­но про­тив того, кого, наде­юсь, я удо­вле­тво­рил¹¹, и на сто­роне того, кого уже невоз­мож­но удо­вле­тво­рить нико­им обра­зом¹².

3. Далее, ты очень лег­ко мог уяс­нить себе мое мне­ние уже с того вре­ме­ни, когда ты, встре­чая меня¹³, при­ехал в кум­скую усадь­бу. Ведь я не скрыл от тебя того, что мне ска­зал Тит Ампий¹⁴, и ты видел, как меня ужа­са­ло остав­ле­ние Рима. Раз­ве я, услы­хав об этом, не под­твер­дил тебе, что луч­ше пере­не­су, что угод­но, но не выеду из Ита­лии на граж­дан­скую вой­ну? Итак, что про­изо­шло тако­го, из-за чего мне изме­нять свое реше­ние? Раз­ве все не застав­ля­ет меня ско­рее дер­жать­ся сво­его мне­ния? Пожа­луй­ста, верь мне (думаю, что ты так и дума­ешь): после всех этих несча­стий я стрем­люсь толь­ко к тому, чтобы люди нако­нец поня­ли, что я пред­по­чи­тал один толь­ко мир; что, отча­яв­шись в нем, я ниче­го так не избе­гал, как граж­дан­ской вой­ны. В этом посто­ян­стве мне, я думаю, нико­гда не при­дет­ся рас­ка­ять­ся. И в самом деле, мой близ­кий друг Квинт Гор­тен­сий, пом­нит­ся, не раз ста­вил себе в заслу­гу, что он нико­гда не участ­во­вал в граж­дан­ской войне¹⁵. Моя сла­ва будет тем ярче, что у него это при­пи­сы­ва­лось тру­со­сти; обо мне же, пола­гаю я, это­го нель­зя поду­мать.

4. Не пуга­ет меня и то, что ты, чтобы устра­шить меня, выдви­га­ешь в сво­ей глу­бо­кой пре­дан­но­сти и по ред­кост­ной друж­бе. Ведь не суще­ст­ву­ет жесто­ко­сти, кото­рая, по-види­мо­му, не угро­жа­ла бы всем при этом потря­се­нии мира, и я с пол­ной готов­но­стью отвра­тил бы ее ценой сво­их лич­ных и домаш­них несча­стий и даже ценой того, чего ты мне сове­ту­ешь осте­ре­гать­ся.

5. Если будет какое-нибудь государ­ство, то я остав­лю сво­е­му сыну, кото­рый, к моей радо­сти, дорог тебе, доста­точ­но круп­ное наслед­ство в виде памя­ти обо мне; если же не будет ника­ко­го, — он не избегнет судь­бы про­чих граж­дан. Далее ты про­сишь меня не забы­вать о моем зяте, пре­крас­ном моло­дом чело­ве­ке, столь доро­гом мне; неуже­ли, зная, как высо­ко я ценю и его и свою Тул­лию, ты сомне­ва­ешь­ся в том, что эта забота тре­во­жит меня силь­ней­шим обра­зом? Тем более, что при общих несча­стьях я нахо­дил отра­ду толь­ко в той сла­бой надеж­де, что мой или, луч­ше, наш Дола­бел­ла осво­бо­дит­ся от тех непри­ят­но­стей, кото­рые он на себя навлек сво­ей щед­ро­стью¹⁶ Раз­уз­най, пожа­луй­ста, что он пере­нес в те дни, пока был в Риме, — как горь­ки были они для него, как мало почет­ны для меня, его тестя!

6. Поэто­му я и не ожи­даю исхо­да этих собы­тий в Испа­нии¹⁷ (мои сведе­ния о них сов­па­да­ют с тем, что пишешь ты) и ниче­го не замыш­ляю с хит­ро­стью. Если государ­ство когда-либо будет суще­ст­во­вать, для меня в нем, конеч­но, будет место; если же его не будет, ты сам, пола­гаю я, при­е­дешь в те же пустын­ные места, где, как ты услы­шишь, посе­лил­ся я. Но, быть может, я про­ро­че­ст­вую, а все это будет иметь луч­ший исход. Ибо я при­по­ми­наю отча­я­ние тех, кто был ста­ри­ка­ми в дни моей моло­до­сти¹⁸; теперь я, пожа­луй, упо­доб­люсь им, под­да­ва­ясь сла­бо­сти, свой­ст­вен­ной моим годам. Хоте­лось бы, чтобы это было так. Тем не менее…

7. Ты, я думаю, слы­хал, что для Оппия¹⁹ ткут тогу с пур­пур­ной кай­мой, а наш Кур­ций²⁰ дума­ет о диба­фе, но кра­силь­щик²¹ мед­лит с его изготов­ле­ни­ем. Этим я при­пра­вил, дабы ты знал, что я скло­нен сме­ять­ся даже при всей горе­чи. Что же каса­ет­ся дела Дола­бел­лы, о кото­ром я напи­сал, то убеди­тель­но про­шу тебя поста­рать­ся, слов­но это твое дело. Мое послед­нее сло­во: я ниче­го не сде­лаю в состо­я­нии смя­те­ния, ниче­го не сде­лаю необ­ду­ман­но. Тем не менее молю тебя: в каком бы краю я ни был, обе­ре­гай меня и моих детей так, как того потре­бу­ют наша друж­ба и твоя вер­ность.