Риторические наставления.

Книга XII.

с.406

[Prooem. 1] Нако­нец при­сту­паю к части пред­по­ло­жен­но­го труда, гораздо важ­ней­шей. Если бы я при самом нача­ле мог вооб­ра­зить бре­мя, тяжесть кое­го теперь чув­ст­вую, то зара­нее изме­рил бы силы свои. Но спер­ва удер­жал меня стыд не испол­нить обе­щан­но­го: потом, хотя при каж­дой почти части труд мой усу­губ­лял­ся, одна­ко при всех затруд­не­ни­ях под­креп­лял­ся я духом, дабы не лишить­ся пло­да от того, что уже совер­ше­но мною. [2] Поче­му и ныне, хотя нале­жит тяг­чай­шее преж­не­го бре­мя, но с.407 при­бли­жа­ясь к кон­цу, рас­судил я луч­ше пасть под оным, неже­ли отча­ять­ся.

Обма­ну­ло меня то, что я начал сочи­не­ние со ста­тей неваж­ных и лег­ких: потом, как буд­то попу­т­ным вет­ром увле­чен будучи далее, писал толь­ко извест­ные и мно­ги­ми дру­ги­ми Рито­ра­ми изло­жен­ные пра­ви­ла; я видел себя еще не совсем уда­лив­шим­ся от бере­га, и куда иные мно­гие тем же путем плыть осме­ли­ва­лись. [3] Когда же при­сту­пил к изъ­яс­не­нию новей­ше­го спо­со­ба Крас­но­ре­чия, на что весь­ма малое чис­ло Ора­то­ров поку­ша­лось, то нашел, что ред­ко кто уда­лял­ся от при­ста­ни­ща. А когда Ора­тор, для кото­ро­го писал я настав­ле­ние, пере­стал уже иметь нуж­ду в настав­ни­ке, или начал под­дер­жи­вать­ся соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, и искать боль­шей себе помо­щи в самых источ­ни­ках муд­ро­сти, тогда почув­ст­во­вал я, сколь дале­ко унес­ся я в откры­тое море, [4] и могу теперь ска­зать:

И зре­лось море лишь и небе­са еди­ны. (5. Aen. 9.)

На сем неиз­ме­ри­мом про­стран­стве пред­став­ля­ет­ся мне один толь­ко М. Тул­лий, кото­рый одна­ко ж и сам, хотя на доб­ром и исправ­но сна­ря­жен­ном кораб­ле всту­пил в сие море, опус­ка­ет здесь пару­са, под­би­ра­ет вес­ла, и доволь­ст­ву­ет­ся одним пока­за­ни­ем рода Крас­но­ре­чия, какое потреб­но для совер­шен­но­го Ора­то­ра.

с.408 Мое же дерз­но­ве­ние про­сти­ра­ет­ся далее: я хочу ему дать нра­вы, пред­пи­сать долж­но­сти. Таким обра­зом, хочу срав­нить­ся с моим пред­ше­ст­вен­ни­ком, но поступ­лю еще далее, поели­ку тре­бу­ет сего мера мое­го пред­по­ло­же­ния. Впро­чем, жела­ние совер­шить что-либо доб­рое все­гда похваль­но, и из всех сме­лых начи­на­ний есть самое без­опас­ное то, за неис­пол­не­ние кото­ро­го мож­но наде­ять­ся бла­го­склон­но­го изви­не­ния.

с.409

I. [XII. 1. 1] Итак, Ора­тор, настав­ля­е­мый нами, да будет таков, како­вым опре­де­ля­ет его М. Катон, то есть, муж чест­ный, в сло­ве искус­ный. То, что ста­вит Катон выше все­го, есть само по себе вели­ко и почтен­но, т. е. муж чест­ный, не пото­му толь­ко, что, если бы искус­ство в сло­ве слу­жи­ло оруди­ем для люд­ской зло­сти, то для дел обще­ст­вен­ных и част­ных не было бы ниче­го гибель­нее крас­но­ре­чия: но и с.410 мы сами, ста­ра­ясь по воз­мож­но­сти спо­спе­ше­ст­во­вать усо­вер­ше­нию сей спо­соб­но­сти, сде­ла­ли бы бед­ст­вен­ную услу­гу роду чело­ве­че­ско­му, если бы опре­де­ля­ли, гото­ви­ли сие ору­жие раз­бой­ни­ку, а не вои­ну. [2] Что я гово­рю, мы? Самая при­ро­да в том, чем наи­бо­лее, кажет­ся, бла­го­при­ят­ст­во­ва­ла чело­ве­ку, была бы маче­хою, не мате­рью, если бы дар сло­ва дала для под­дер­жа­ния зло­де­я­ния, для угне­те­ния невин­но­сти, для попра­ния исти­ны. Ибо луч­ше было бы родить­ся немы­ми и вовсе бес­смыс­лен­ны­ми, неже­ли обра­щать дары боже­ст­вен­но­го Про­мыс­ла на вза­им­ную нашу пагу­бу.

[3] Сие мое суж­де­ние про­сти­раю далее, и не толь­ко утвер­ждаю, что Ора­тор дол­жен быть чест­ным чело­ве­ком, но что и Ора­то­ром быть немож­но, не быв чело­ве­ком чест­ным. И дей­ст­ви­тель­но, как назвать умны­ми тех, кои, видя пред собою путь к доб­ру и ко злу, захо­те­ли луч­ше избрать худ­ший? Как почесть бла­го­ра­зум­ны­ми, кои доб­ро­воль­но под­вер­га­ют себя жесто­чай­шим часто от зако­нов, а от пороч­ной сове­сти все­гда нераз­луч­ным нака­за­ни­ям, не раз­мыс­лив о послед­ст­вии сво­их поступ­ков? [4] Еже­ли не толь­ко по сло­вам муд­рых, но и по обще­при­ня­то­му все­ми мне­нию, никто не может быть злым, не быв бес­смыс­лен­ным, то с.411 бес­смыс­лен­ный чело­век нико­гда не будет Ора­то­ром.

При­бавь­те еще, что разум может зани­мать­ся испол­не­ни­ем толь бла­го­род­но­го дела не ина­че, как будучи чужд всех поро­ков. И сие во-пер­вых пото­му, что в одном и том же серд­це нет сооб­ще­ния чест­но­го с пороч­ным; и помыш­лять о доб­ре и зле вме­сте, столь­ко же невоз­мож­но, сколь­ко одно­му и тому же чело­ве­ку быть доб­рым и злым в одно вре­мя. [5] Во-вто­рых, по той при­чине, что мысль, устрем­лен­ная на толь важ­ное дело, долж­на уже быть сво­бод­на и от самых невин­ных попе­че­ний. Ибо тогда, не будучи раз­вле­че­на ничем посто­рон­ним, зай­мет­ся она един­ст­вен­но сво­им пред­ме­том. [6] И в самом деле, еже­ли излиш­няя страсть к зем­леде­лию, непре­рыв­ное попе­че­ние о делах домаш­них, при­стра­стие к охо­те или к теат­ру, мно­го пре­пят­ст­ву­ют уче­ным упраж­не­ни­ям; ибо вре­мя, употреб­ля­е­мое на одно заня­тие, отни­ма­ет­ся от дру­го­го: то что ска­зать о силь­ных дви­же­ни­ях душев­ных, о често­лю­бии, любо­с­тя­жа­нии, нена­ви­сти, кото­рые не дают покоя ни днем, ни ночью, и даже во сне воз­му­ща­ют вооб­ра­же­ние? [7] Ибо нет ниче­го бес­по­кой­нее, ниче­го пере­мен­чи­вее, и ничто столь раз­лич­ны­ми дви­же­ни­я­ми не вол­ну­ет­ся, как душа пороч­ная. И когда замыш­ля­ет зло­де­я­ние, то надеж­дою, с.412 заботою, неиз­вест­но­стью попе­ре­мен­но раз­вле­ка­ет­ся; и когда совер­шит зло­де­я­ние, мучит­ся бес­по­кой­ст­вом, рас­ка­я­ни­ем и стра­хом заслу­жен­но­го нака­за­ния. Посреди все­го сего какое может быть место для изящ­ных наук и худо­жеств? Поис­ти­не такое же, как для пло­дов на зем­ле, тер­ни­ем и вол­ч­цом порос­шей.

[8] При уче­ных упраж­не­ни­ях не потреб­на ли уме­рен­ность? Но чего ожи­дать мож­но от чело­ве­ка, пре­дан­но­го сла­сто­лю­бию и рос­ко­ши? Жела­ние похва­лы не есть ли осо­бен­ным побуж­де­ни­ем к при­об­ре­те­нию успе­хов в нау­ках? Но злые доро­жат ли похва­лою? Кто не зна­ет, что боль­шая часть Ора­тор­ской речи осно­вы­ва­ет­ся на чест­ном и спра­вед­ли­вом? Но может ли с долж­ным досто­ин­ст­вом гово­рить о том чело­век злый и неспра­вед­ли­вый?

[9] Нако­нец, для сокра­ще­ния подоб­ных суж­де­ний, пред­по­ло­жим, ибо сие на самом деле быть не может, пред­по­ло­жим, что самый дур­ный чело­век име­ет столь­ко же ума, столь­ко же раче­ния и столь­ко же сведе­ний, как и чело­век самый чест­ный: кого из них назо­вешь луч­шим Ора­то­ром? Без сомне­ния, того, кото­рый луч­ше нра­ва­ми. Сле­до­ва­тель­но злый чело­век не может быть вме­сте и совер­шен­ным Ора­то­ром. [10] Ибо то еще не есть совер­шен­но, когда есть что-нибудь луч­ше.

с.413 Но дабы не пока­зать, что мы, по при­ме­ру уче­ни­ков Сокра­та, сами на вопро­сы свои выис­ки­ва­ем отве­ты, пусть кто-либо, вопре­ки оче­вид­ной исти­ны, осме­лит­ся утвер­ждать, что чело­век злый с тем же умом, с тем же раче­ни­ем и спо­соб­но­стя­ми, какие име­ет чест­ный чело­век, отнюдь не будет худ­шим Ора­то­ром. Дока­жем, обна­ру­жим неле­пость тако­го мне­ния. [11] Ибо нель­зя спо­рить, что вся­кий Ора­тор ста­ра­ет­ся пред­ста­вить судье дело свое в виде чест­ном и спра­вед­ли­вом. Кто же ско­рее уве­рить в том может, чело­век доб­рый или злый? Без сомне­ния, доб­рый: он чаще при­бе­гать будет к истине и чест­но­сти. [12] И даже тогда, когда заста­вят обсто­я­тель­ства (что ино­гда слу­чить­ся может, как мы пока­жем вско­ре) утвер­ждать и лож­ное, судья при­нуж­ден будет слу­шать его с боль­шею дове­рен­но­стию. Чело­век же бес­чест­ный, из небре­же­ния к чест­но­му име­ни и по неиме­нию поня­тия о спра­вед­ли­во­сти, неред­ко остав­ля­ет и нуж­ное при­твор­ство: и пото­му пред­ла­га­ет без скром­но­сти, и без сты­да утвер­жда­ет. [13] А от сего в том, чего дока­зать совсем немож­но, после­ду­ет постыд­ное упрям­ство и труд бес­по­лез­ный. Ибо такие люди, как во всем поведе­нии, так и в делах суд­ных, пита­ют­ся неле­пы­ми и сует­ны­ми надеж­да­ми. И часто слу­ча­ет­ся, что с.414 им не верят и тогда, когда гово­рят они прав­ду, и тако­вой стряп­чий пода­ет худое мне­ние о самом деле, кото­рое защи­щать берет­ся.

II. [14] Теперь мне сле­ду­ет отве­чать на те воз­ра­же­ния, каки­ми ста­ра­ют­ся напе­ре­рыв опро­вер­гать мое мне­ние. Поэто­му, гово­рят, Димо­сфен не был Ора­тор? А он был, как ска­зы­ва­ют, чело­век не совсем чест­ный. Так­же и Цице­рон не Ора­тор? А мно­гие пори­ца­ют и его нрав­ст­вен­ность.

Что мне делать? Надоб­но мно­гих оскор­бить моим отве­том; но употре­бим воз­мож­ную уме­рен­ность. [15] Я ни Димо­сфе­на не нахо­жу столь­ко заслу­жи­ваю­щим пори­ца­ния за худые нра­вы, чтобы мог пове­рить все­му, что раз­гла­ша­ли об нем непри­я­те­ли его, когда читаю в Исто­рии зна­ме­ни­тые заслу­ги его, ока­зан­ные оте­че­ству, и слав­ную кон­чи­ну жиз­ни его. [16] Ни же в Тул­лии не вижу недо­стат­ка рев­но­сти и усер­дия, какие тре­бу­ют­ся от само­го луч­ше­го граж­да­ни­на. Свиде­тель­ст­ву­ют о сем зна­ме­ни­тое Кон­суль­ство, бес­по­роч­ное управ­ле­ние про­вин­ци­ей, отре­че­ние Два­дца­ти­ви­рат­ства, поведе­ние в меж­до­усоб­ных вой­нах, с вели­ким остер­ве­не­ни­ем в его вре­мя про­ис­хо­див­ших, неиз­мен­ная ни стра­хом, ни надеж­дою, при­вер­жен­ность к спра­вед­ли­вой сто­роне, то есть, ко бла­го­ден­ст­вию Рес­пуб­ли­ки. [17] Иные почи­та­ют его мало­душ­ным: с.415 он сам отве­ча­ет тако­вым, что был бояз­лив толь­ко тогда, когда над­ле­жа­ло пред­видеть опас­ность, а не тогда, как про­ти­во­стать ей над­ле­жа­ло; сему дока­за­тель­ст­вом слу­жит самая смерть его, твер­до­стью и вели­ко­ду­ши­ем озна­ме­но­ван­ная.

[18] А что в мужах сих не было совер­шен­ной доб­ро­де­те­ли, отче­го родит­ся вопрос, долж­но ли почи­тать их Ора­то­ра­ми, я ответ­ст­вую так же, как Сто­и­ки, когда у них спра­ши­ва­ют, кого почи­тать муд­рым, Зено­на, Кле­ан­фа или Хри­сип­па, ответ­ст­ву­ют, что хотя все они мужи вели­кие и ува­же­ния достой­ные, одна­ко того совер­шен­ства, кото­рое есть выше при­ро­ды чело­ве­че­ской, не достиг­ли. [19] Ибо и Пифа­гор хотел назы­вать­ся не муд­ре­цом, как дела­ли его пред­ше­ст­вен­ни­ки, а люби­те­лем муд­ро­сти.

Одна­ко я, сооб­ра­зу­ясь при­ня­то­му вооб­ще обык­но­ве­нию выра­жать­ся, часто назы­вал и буду назы­вать Цице­ро­на совер­шен­ным Ора­то­ром, как чест­ны­ми и умны­ми назы­ваем дру­зей сво­их; како­вые каче­ства совер­шен­но при­ли­че­ст­ву­ют толь­ко одно­му муд­ро­му.

Но если надоб­но гово­рить соб­ст­вен­но и по самой точ­ной истине, я буду тогда искать тако­го Ора­то­ра, како­го искал и Цице­рон. [20] При­зна­юсь, что нико­го не было крас­но­ре­чи­вее. Я не нахо­жу почти у него ни в чем недо­стат­ка, с.416 а еще иное, по мне­нию мое­му, и убав­ле­но быть мог­ло: (ибо так почти суди­ли Уче­ные; они нахо­дят в нем весь­ма мно­го пре­вос­ход­ных качеств и несколь­ко поро­ков: да он и сам при­зна­ет­ся, что доволь­но поуба­вил юно­ше­ско­го оби­лия в сво­их сочи­не­ни­ях); одна­ко когда, будучи от при­ро­ды само­лю­бив, не при­сво­ял себе име­ни Муд­ре­ца, когда мог достиг­нуть еще выс­шей сте­пе­ни крас­но­ре­чия, еже­ли бы жил подо­лее и во вре­мя спо­кой­ней­шее, спо­соб­ней­шее к заня­ти­ям уче­ным; то могу ли, без пре­до­суж­де­ния ему, поду­мать, что в нем не было того совер­шен­ства, до кото­ро­го никто одна­ко ж бли­же его не дохо­дил. [21] Если бы я был и иных мыс­лей, то и тогда защи­щал бы свое мне­ние так же сво­бод­но и насто­я­тель­но. М. Анто­ний не явно ли при­зна­вал­ся, что он еще не виды­вал чело­ве­ка пря­мо крас­но­ре­чи­во­го? И сам Цице­рон еще толь­ко ищет, толь­ко вооб­ра­жа­ет и толь­ко пред­став­ля­ет себе Ора­то­ра: поче­му я не смел бы ска­зать, что в неиз­ме­ри­мом послед­ст­вии гряду­щих веков не най­дет­ся что-либо совер­шен­нее того, что преж­де было. [22] Я ниче­го не гово­рю о тех, кои Цице­ро­ну и Димо­сфе­ну даже и в крас­но­ре­чии не отда­ют долж­ной спра­вед­ли­во­сти: да и само­му Цице­ро­ну Димо­сфен кажет­ся недо­воль­но совер­шен­ным: он, по мне­нию его, ино­гда засы­па­ет; а о Цице­роне Брут с.417 и Кальв так же дума­ют, и при нем самом слог его осуж­да­ют; и оба Ази­нии (отец и сын) на мно­гих местах сочи­не­ний сво­их неми­ло­серд­но поно­сят недо­стат­ки речей его.

III. [23] Но поло­жим (что одна­ко неесте­ствен­но), най­дет­ся чело­век, и при дур­ных нра­вах, весь­ма крас­но­ре­чи­вый: я все не ска­жу, что он Ора­тор, так как не назо­ву чело­ве­ка дерз­ко­го на руку муже­ст­вен­ным, поели­ку муже­ство заклю­ча­ет в себе поня­тие о доб­ро­де­те­ли. [24] Раз­ве не нуж­на чело­ве­ку, кое­му пору­ча­ет­ся дело для защи­ще­ния, такая вер­ность, кото­рая не мог­ла бы соблаз­нить­ся под­ку­пом, увлечь­ся лице­при­я­ти­ем, или поко­ле­бать­ся стра­хом? И мы измен­ни­ку, пре­да­те­лю, коры­сто­люб­цу, дадим свя­щен­ное имя Ора­то­ра?

Еже­ли Стряп­чие и низ­шей сте­пе­ни долж­ны отли­чать­ся тем, что́ мы назы­ваем пря­мо­ду­ши­ем, то для чего сей Ора­тор, како­го еще не было, но какой воз­ник­нуть может, не дол­жен быть столь­ко же совер­шен во нра­вах, сколь­ко и в крас­но­ре­чии? [25] Ибо мы хотим обра­зо­вать не про­сто­го зако­но­вед­ца, не наем­но­го хода­тая, и, чтоб не ска­зать оскор­би­тель­но­го, не тако­го, ино­гда впро­чем и небес­по­лез­но­го в тяж­бах посред­ни­ка, кото­рый попро­сту стряп­чим назы­ва­ет­ся: но пред­по­ла­га­ем мужа, пре­вос­ход­ным умом ода­рен­но­го от самой при­ро­ды, с.418 укра­шен­но­го изящ­ны­ми и раз­но­об­раз­ны­ми позна­ни­я­ми, мужа, для бла­га людей нако­нец нис­по­слан­но­го, кое­му подоб­но­го не зре­ла преж­де самая отда­лен­ная древ­ность, мужа, гово­рю, отмен­но­го досто­ин­ства, во всем совер­шен­но­го, бла­го­род­но мыс­ля­ще­го и наи­луч­шим обра­зом гово­ря­ще­го.

[26] Какую поль­зу при­не­сет такой чело­век, когда будет или защи­щать невин­ных, или удер­жи­вать про­дер­зость зло­де­ев, или под­дер­жи­вать пра­вость про­тив ябеды в тяж­бах денеж­ных? В таких слу­ча­ях Ора­тор сей при­не­сет вели­кую поль­зу; но в важ­ней­ших явит­ся еще в боль­шем блес­ке, как, напри­мер, если нуж­но пода­вать в Сена­те полез­ные мне­ния, или выве­сти народ из заблуж­де­ния. [27] Не тако­го ли точ­но мужа пред­став­ля­ет нам Вир­ги­лий сми­ря­ю­щим мятеж воз­му­тив­шей­ся и повсюду с пла­мен­ни­ка­ми и каме­нья­ми рыщу­щей чер­ни?

И яко­же когда меж тыся­чи невеж, Меж чер­ни беше­ной воз­двиг­нет­ся мятеж, Уж туча­ми летят дре­ко­лья и каме­нья, Ору­жие дает пыл буй­но­го ей рве­нья; Коль ско­ро важ­ный муж, заслу­гой зна­ме­нит, Пред­станет, все мол­чат, при­яв послуш­ный вид. (1. Aen. 155.)

с.419 [28] Здесь видим спер­ва мужа доб­ро­де­тель­но­го: потом Сти­хотво­рец выстав­ля­ет крас­но­ре­чи­во­го:

Он ярые серд­ца бесе­дой умяг­ча­ет, И муд­рой крото­стью безум­цев укро­ща­ет.

Да и на войне, когда над­ле­жит воз­буж­дать в ратае храб­рость, не сама ли муд­рость вну­шит сло­ва Ора­то­ру, како­во­го мы про­из­весть жела­ем? Ибо при вступ­ле­нии в сра­же­ние, когда вои­на объ­ем­лет и страх толь кро­ва­во­го подви­га, когда ожи­да­ют его тяж­кие раны, и когда смерть види­мо угро­жа­ет ему, каким обра­зом, вме­сто скорб­ных чув­ст­во­ва­ний, посе­лить в нем любовь к оте­че­ству, муже­ство и жела­ние сла­вы? [29] Кто луч­шие побуж­де­ния пред­ста­вить может дру­гим, как не тот, кто сам, так ска­зать, про­ник­нут оны­ми? При­твор­ство, при всей сво­ей осто­рож­но­сти, само себе изме­ня­ет. Нет чело­ве­ка, обла­даю­ще­го толи­ким крас­но­ре­чи­ем, чтобы не сму­тил­ся и не сме­шал­ся в сло­вах, когда уста его несо­глас­ны с серд­цем. А чело­век пороч­ный, по нуж­де, иное гово­рит, иное чув­ст­ву­ет. [30] Напро­тив, у чест­но­го все­гда гото­во чест­ное сло­во, все доб­рое при­ду­ма­но, поели­ку он во всем руко­вод­ст­ву­ет­ся бла­го­ра­зу­ми­ем: речь его без искус­ст­вен­ных хит­ро­спле­те­ний, но сама собою доволь­но укра­ша­ет­ся; с.420 ибо вся­кое назида­тель­ное сло­во, ко вну­ше­нию доб­ро­де­те­ли кло­ня­ще­е­ся, быва­ет уве­ри­тель­но.

[31] Итак, юно­ше­ство, или паче ска­зать, вся­кий воз­раст (ибо решить­ся на доб­рое, все­гда вре­мя) да стре­мит­ся неослаб­но к сему высо­ко­му совер­шен­ству: может быть, и удаст­ся достиг­нуть оно­го. И дей­ст­ви­тель­но, еже­ли при­ро­да не вос­пре­ща­ет быть и чест­ным чело­ве­ком и вели­ким Ора­то­ром, то для чего отча­и­вать­ся, чтобы кто ни есть в одном себе не мог вме­стить того и дру­го­го каче­ства? [32] Еже­ли силы наши вполне успеть не поз­во­лят, по край­ней мере, бла­го­род­ное поку­ше­ние про­сти­рать­ся от сте­пе­ни к сте­пе­ни сде­ла­ет нас луч­ши­ми и почтен­ней­ши­ми по обо­им сим подви­гам. Надоб­но совсем выбро­сить из голо­вы мысль, яко­бы высо­чай­шее крас­но­ре­чие может быть сов­мест­но с раз­вра­щен­ным серд­цем. Самый дар сло­ва, если бы достал­ся в удел пороч­но­му чело­ве­ку, над­ле­жит почи­тать злом: поели­ку сде­ла­ет его еще худ­шим.

IV. [33] При сем, мне кажет­ся, слы­шу про­тив себя сле­дую­щие воз­ра­же­ния (ибо все­гда най­дут­ся люди, кои хотят луч­ше быть крас­но­ре­чи­вы­ми, неже­ли доб­ро­де­тель­ны­ми): для чего же, гово­рят, крас­но­ре­чие толь часто при­бе­га­ет к вся­ким хит­ро­стям. Для чего я сам гово­рил о скрыт­ных улов­ках при защи­ще­нии дел с.421 затруд­ни­тель­ных, и даже при защи­ще­нии явных пре­ступ­ле­ний? Не дока­зы­ва­ет ли сие, что искус­ство и сила крас­но­ре­чия обра­ща­ют­ся ино­гда про­тив самой исти­ны? Ибо чест­ный чело­век берет на свое попе­че­ние дела толь­ко спра­вед­ли­вые, кото­рые, для защи­ще­ния сво­его, не тре­бу­ют даль­них пра­вил и нау­ки: побор­ник им исти­на.

1) [34] На сие ска­жу спер­ва нечто в соб­ст­вен­ное мое оправ­да­ние, потом удо­вле­тво­рю воз­ра­жа­те­лей отно­си­тель­но к чест­но­му чело­ве­ку, кото­рый быва­ет ино­гда при­нуж­ден защи­щать винов­ных. Итак, ска­жу, что пока­зать, каким обра­зом защи­ща­ет­ся в иных слу­ча­ях или лож­ное, или даже неспра­вед­ли­вое, небес­по­лез­но и по той одной при­чине, дабы научить и ложь и неспра­вед­ли­вость откры­вать и опро­вер­гать удоб­нее: как тот вер­нее употре­бить может спа­си­тель­ные лекар­ства, кому извест­ны вред­ные. [35] В учи­ли­щах про­ис­хо­дят состя­за­ния: один защи­ща­ет, дру­гой опро­вер­га­ет одно и то же; но поведе­ние состя­зу­ю­щих­ся не под­вер­га­ет их обид­но­му подо­зре­нию о нра­вах. И Кар­не­ад, зна­ме­ни­тый оный Фило­соф, кото­рый, как ска­зы­ва­ют, будучи в Риме, гово­рил в при­сут­ст­вии Цен­со­ра Като­на, с такою же силою про­тив спра­вед­ли­во­сти, с какою за день пред тем защи­щал оную, не был с.422 посе­му чело­ве­ком неспра­вед­ли­вым. Но и что есть доб­ро­де­тель, откры­ва­ет­ся про­ти­во­по­ло­жен­ным ей зло­де­я­ни­ем: и спра­вед­ли­вость от срав­не­ния ее с неправ­дою ста­но­вит­ся яснее: сло­вом, мно­гое дока­зы­ва­ет­ся про­ти­во­по­лож­но­стью. Поче­му Ора­тор дол­жен знать наме­ре­ние и улов­ки сво­его про­тив­ни­ка, так как пол­ко­вод­цу нуж­но ведать и пред­у­преж­дать хит­ро­сти непри­я­те­ля.

2) [36] Но могут слу­чить­ся обсто­я­тель­ства, кото­рые и чест­но­го чело­ве­ка, что кажет­ся с пер­во­го взгляду стран­но и несо­об­ра­зи­мо, заста­вят, при защи­ще­нии дела, скрыть ино­гда пред судьею исти­ну. Еже­ли кто уди­вит­ся таким сло­вам моим (хотя это не есть моя соб­ст­вен­ная мысль, но при­над­ле­жит самым важ­ным нра­во­учи­те­лям в древ­но­сти), тот да рас­судит, что боль­шая часть дея­ний наших не столь­ко сами по себе, сколь­ко по наме­ре­ни­ям нашим, быва­ют чест­ны или бес­чест­ны. [37] Ибо если убить чело­ве­ка часто почи­та­ет­ся доб­ро­де­те­лью, пожерт­во­вать детьми сво­и­ми ино­гда делом весь­ма слав­ным, и попу­стить­ся на что-нибудь еще жесто­чай­шее, когда потре­бу­ет обще­ст­вен­ная поль­за, поз­во­ли­тель­но: то и здесь не про­сто и на одно толь­ко то смот­реть над­ле­жит, какое дело, но для чего и с каким с.423 наме­ре­ни­ем чест­ный чело­век на себя его при­ни­ма­ет.

[38] Но преж­де все­го, да согла­сит­ся всяк со мною¹, в чем и самые стро­гие Сто­и­ки не спо­рят, что чест­ный чело­век при­нуж­ден быва­ет ино­гда при­бе­гать ко лжи по мало­важ­ным даже при­чи­нам; напри­мер, при болез­ни детей, для их же поль­зы, мно­гое выду­мы­ва­ем, мно­гое обе­ща­ем лож­но; [39] коль­ми паче доз­во­ли­тель­но посту­пать таким же обра­зом, когда дело идет об отвра­ще­нии смер­то­уби­вства, или для спа­се­ния оте­че­ства, о раз­ру­ше­нии кова непри­я­тель­ско­го: так что при иных слу­ча­ях пре­до­суди­тель­ный в самых рабах посту­пок, в самом муд­ром чело­ве­ке при иных обсто­я­тель­ствах заслу­жи­ва­ет похва­лу. А посе­му уже нахо­жу я мно­го при­чин, по кото­рым Ора­тор может, не нару­шая чести, при­нять на себя такое дело, за кото­рое, без побуж­де­ния чест­но­го и закон­но­го, нико­гда бы не взял­ся.

[40] Я не гово­рю, чтобы над­ле­жа­ло дер­жать­ся не столь стро­го­го пра­ви­ла при опас­но­сти, угро­жаю­щей отцу, бра­ту, дру­гу: хотя здесь пред­сто­ит нема­лое затруд­не­ние; с одной сто­ро­ны с.424 пред­став­ля­ет­ся пра­во­судие, с дру­гой свя­щен­ный долг род­ства и друж­бы; и так я гово­рю вооб­ще: но объ­яс­ним сие. Пусть кто-нибудь поку­шал­ся на жизнь чело­ве­ка зло­вред­но­го для цело­го обще­ства, и был бы за то в суд пред­став­лен. Неуже­ли Ора­тор, како­го мы под­ра­зу­ме­ва­ем, не захо­чет спа­сти его? Неуже­ли, при­няв на себя защи­тить его, не употре­бит тех же посо­бий искус­ства, к каким при­бе­га­ет и защи­щаю­щий пред судья­ми непра­вое дело?

[41] Что еже­ли судья может осудить и невин­ное дело, когда не убедим его, что дей­ст­вие сие совер­ше­но не было; неуже­ли Ора­тор пре­не­бре­жет такое сред­ство спа­сти, не толь­ко невин­но­го, но и почтен­но­го граж­да­ни­на? Есть мно­го вещей, кото­рые сами по себе спра­вед­ли­вы, но по обсто­я­тель­ствам вре­ме­ни совсем бес­по­лез­ны обще­ству; неуже­ли не под­кре­пим тогда речи сво­ей искус­ст­вом, хотя бла­го­на­ме­рен­ным, но несколь­ко на хит­рость и обман похо­жим?

[42] Кро­ме того, никто сомне­вать­ся не может, что, еже­ли и злые люди ино­гда исправ­ля­ют­ся, то в сем слу­чае выгод­нее для обще­ства про­щать их, неже­ли нака­зы­вать. Итак, если Ора­тор уве­рен, что винов­ный пере­ме­нит свое поведе­ние на луч­шее, не име­ет ли при­чи­ны с.425 употре­бить все спо­со­бы изба­вить его от стро­го­сти зако­нов?

[43] Пред­ста­вим себе, что спра­вед­ли­во обви­ня­ет­ся в каком-нибудь явном пре­ступ­ле­нии искус­ный пол­ко­во­дец, без кото­ро­го целое Государ­ство не может быть без­опас­но от непри­я­те­ля; неуже­ли обще­ст­вен­ная поль­за не при­зо­вет Ора­то­ра к нему на помощь? Фаб­ри­ций, видя Рес­пуб­ли­ку, угро­жае­мую близ­кою вой­ною, и зная, что Кор­не­лий Руфин был худый граж­да­нин и ему лич­ный враг, но впро­чем хоро­ший пол­ко­во­дец, не усум­нил­ся тор­же­ст­вен­но подать голос на избра­ние его в Кон­су­лы; и когда неко­то­рые удив­ля­лись тако­во­му поступ­ку, он отве­чал: Я хочу луч­ше быть ограб­лен от сво­его сограж­да­ни­на, неже­ли про­дан от непри­я­те­ля. Итак, еже­ли бы Фаб­ри­ций был Ора­тор, неуже­ли вы дума­е­те, чтоб он отка­зал­ся защи­щать сего же Руфи­на, винов­но­го в явных хище­ни­ях?

[44] Я мог при­ве­сти мно­го подоб­ных сему при­ме­ров; но доволь­но и одно­го. Ибо я не желаю, чтоб Ора­тор, для кое­го пишем сии настав­ле­ния, брал­ся часто за такие дела: я хочу толь­ко пока­зать, что, еже­ли он по выше­ис­чис­лен­ным при­чи­нам, при­нуж­ден к тому будет, наше одна­ко опре­де­ле­ние все­гда оста­нет­ся с.426 спра­вед­ли­вым, что Ора­тор есть чело­век чест­ный, искус­ный в сло­ве.

[45] Пре­по­дать же пра­ви­ла, каким обра­зом посту­пать в затруд­ни­тель­ных слу­ча­ях, нуж­но и пото­му, что самые пра­вые суд­ные дела быва­ют подоб­ны непра­вым, и невин­ный под­суди­мый име­ет про­тив себя веро­ят­ные дока­за­тель­ства: отче­го про­ис­хо­дит, что тем же спо­со­бом защи­щать его надоб­но, как бы вино­ва­то­го. Ибо бес­чис­лен­ное мно­же­ство обсто­я­тельств суть общи пра­вым и непра­вым делам: свиде­те­ли, пись­ма, подо­зре­ние, пред­рас­суд­ки; и не ина­че утвер­жда­ет­ся и опро­вер­га­ет­ся прав­до­по­до­бие и самая исти­на. Для сего-то Ора­тор дол­жен рас­по­ла­гать речь свою по востре­бо­ва­нию надоб­но­сти, но в то же вре­мя соблюдать пря­мо­ду­шие и чест­ность.

с.427

I. [XII. 2. 1] Итак, когда Ора­тор есть чело­век чест­ный, а быть чест­ным немож­но без доб­ро­де­те­ли, кото­рая хотя заим­ст­ву­ет неко­то­рые побуж­де­ния от при­ро­ды, одна­ко к усо­вер­ше­нию сво­е­му тре­бу­ет и настав­ле­ний: то Ора­тор преж­де все­го дол­жен пещи­ся о улуч­ше­нии сво­их нра­вов и о при­об­ре­те­нии точ­ных и твер­дых поня­тий о чест­ном и спра­вед­ли­вом, без с.428 чего ни доб­ро­де­тель­ным, ни искус­ным в сло­ве сде­лать­ся немож­но. [2] А ина­че, над­ле­жа­ло бы согла­сить­ся с теми, кои каче­ство нра­вов при­пи­сы­ва­ют самой при­ро­де: но кому неиз­вест­но, что вся­кое, и даже самое низ­кое руко­де­лие, име­ет нуж­ду в пер­во­на­чаль­ном пока­за­те­ле? В доб­ро­де­те­ли ли, кото­рая чело­ве­ка сбли­жа­ет с самым боже­ст­вом, пре­успе­ем, без труда, без иска­ния, а един­ст­вен­но тем, что роди­лись чело­ве­ка­ми? Неуже­ли будет кто воз­дер­жен, не зная и сам, что такое есть воз­дер­жа­ние? [3] Или будет муже­ст­вен, не огра­див себя и не воору­жась ничем про­тив ужа­сов стра­да­ний, смер­ти, суе­ве­рия? Или будет спра­вед­лив, без вся­ко­го иссле­до­ва­ния, в чем состо­ит пра­вед­ное и бла­гое, и не изло­жив в каком ни есть уче­ном сочи­не­нии тех зако­нов, какие всем людям даны при­ро­дою, и какие осо­бен­но при­над­ле­жат пле­ме­нам и наро­дам? О коль мало ценят все сие те, коим оно кажет­ся толи­ко удоб­ным!

[4] Но я пре­хо­жу мол­ча­ни­ем то, о чем никто, хотя несколь­ко позна­ко­мив­ший­ся с нау­ка­ми, сомне­вать­ся, думаю, не может. Я обра­ща­юсь ко вто­рой ста­тье, то есть, что нель­зя быть искус­ным в сло­ве тому, кто совер­шен­но не иссле­до­вал силы при­ро­ды, и не утвер­дил сво­ей нрав­ст­вен­но­сти пра­ви­ла­ми и с.429 раз­мыш­ле­ни­ем. [5] Ибо Л. Красс, в третьей кни­ге об Ора­то­ре, не без осно­ва­ния утвер­жда­ет, что все рас­суж­де­ния о спра­вед­ли­вом, пра­виль­ном, истин­ном, бла­ге вер­хов­ном и о про­ти­во­по­лож­ных каче­ствах, при­над­ле­жат Ора­то­ру; и что Фило­со­фы, защи­щая сии доб­ро­де­те­ли с силою крас­но­ре­чия, употреб­ля­ют ору­жие Рито­ров, а не свое соб­ст­вен­ное. Одна­ко тот же Красс при­зна­ет­ся, что ныне над­ле­жит уже сии посо­бия заим­ст­во­вать от Фило­со­фии, поели­ку в ней, по мне­нию его, их более нахо­дит­ся. [6] По сему само­му и Цице­рон во мно­гих кни­гах и пись­мах сво­их свиде­тель­ст­ву­ет, что дар сло­ва про­ис­те­ка­ет из сокро­вен­ных источ­ни­ков муд­ро­сти: и что по сей при­чине в ста­ри­ну были те же настав­ни­ки для нрав­ст­вен­но­сти и для крас­но­ре­чия.

Здесь наме­ре­ние мое не к тому кло­нит­ся, чтобы Ора­то­ра сде­лать Фило­со­фом, веду­щим род жиз­ни, уда­лен­ный от граж­дан­ских долж­но­стей и несов­мест­ный с обя­зан­но­стя­ми Ора­то­ра. [7] Ибо кто из Фило­со­фов посе­щал судеб­ные места, или про­сла­вил­ся в народ­ных собра­ни­ях? Кто из них зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми? Сего даже убе­гать мно­гие из них сове­то­ва­ли. Я хочу из питом­ца мое­го сде­лать муд­ро­го Рим­ля­ни­на, кото­рый бы явил в себе истин­но­го государ­ст­вен­но­го с.430 чело­ве­ка, не уеди­нен­ны­ми пре­ни­я­ми, но самы­ми дела­ми и сво­ею опыш­но­стию. [8] А поели­ку посвя­тив­шие себя нау­ке Крас­но­ре­чия, оста­вив попе­че­ние о при­об­ре­те­нии муд­ро­сти, нача­ли уже зани­мать­ся не пря­мою сво­ею долж­но­стию, не бли­ста­тель­ным дей­ст­во­ва­ни­ем в местах судеб­ных, но спер­ва избра­ли для себя попри­щем пор­ти­ки, гим­на­зии, потом учи­лищ­ные собра­ния, что же нуж­но Ора­то­ру, того не пре­по­да­ют настав­ни­ки в Крас­но­ре­чии; то по необ­хо­ди­мо­сти над­ле­жит ему заим­ст­во­вать оное от Фило­со­фов.

Поче­му со вся­ким вни­ма­ни­ем надоб­но читать Авто­ров, кои писа­ли о доб­ро­де­те­ли, дабы Ора­тор научил­ся поведе­ние свое сооб­ра­зо­вать с позна­ни­ем вещей боже­ст­вен­ных и чело­ве­че­ских. [9] Сколь вели­че­ст­вен­ны­ми и пре­крас­ны­ми нам пока­жут­ся они, когда будут нас поучать в них те, кои гово­рить пре­вос­ход­ным обра­зом могут! О когда бы при­шло вре­мя, чтоб какой ни есть совер­шен­ный Ора­тор (како­во­го мы жела­ем) сию часть и ради над­мен­но­го име­ни и ради поро­ков, кои­ми неко­то­рые иска­зи­ли кра­соту ее, сде­лав­шу­ю­ся нена­вист­ною, опять при­со­еди­нил к сво­ей соб­ст­вен­но­сти, и тор­же­ст­вен­но при­вел в состав Крас­но­ре­чия.

с.431 II. [10] Фило­со­фия разде­ля­ет­ся на три части: Физи­ку, Нрав­ст­вен­ность, Диа­лек­ти­ку: ска­жи­те, кото­рая бы из сих частей не при­над­ле­жа­ла к долж­но­сти Ора­то­ра?

Пре­вра­тив порядок, нач­нем с послед­ней, кото­рая зани­ма­ет­ся толь­ко сло­ва­ми; никто не может сомне­вать­ся, чтоб она не была уде­лом Ора­то­ра, еже­ли его же дело знать свой­ство каж­до­го рече­ния, изъ­яс­нять дву­смыс­лен­ное, раз­би­рать затруд­ни­тель­ное, усмат­ри­вать лож­ное, сокра­щать и рас­про­стра­нять сло­ва­ми свои умст­во­ва­ния: [11] хотя в суд­ных речах не долж­на быть употреб­ля­е­ма Диа­лек­ти­ка столь же корот­ко и, так ска­зать, сжа­то, как в обык­но­вен­ных пре­ни­ях: ибо не толь­ко настав­лять, но и тро­гать и нра­вить­ся дол­жен Ора­тор; к сему потреб­на стре­ми­тель­ность, сила и при­ят­ность: как тече­ние вели­ких и глу­бо­ких рек, чрез мно­гие глу­би­ны про­хо­дя­щих, име­ет боль­ший напор, неже­ли тече­ние сла­бо­го ручей­ка, и мел­ки­ми камеш­ка­ми в ходу сво­ем воспя­щае­мо­го.

[12] И как учи­те­ли Пале­стри­че­ские все дви­же­ния и при­е­мы не для того пока­зы­ва­ют уче­ни­кам сво­им, чтоб они все их вдруг употреб­ля­ли при рато­бор­стве (ибо тут нуж­нее кре­пость тела, гиб­кость чле­нов и бод­рость духа), но чтоб научить их мно­гим при­е­мам, дабы с.432 тот или дру­гой употре­бить в нуж­ном слу­чае: [13] так и сия часть Диа­лек­ти­ки, кото­рую назо­вем Состя­за­тель­ни­цею, быва­ет часто полез­на для точ­но­го опре­де­ле­ния вещей, для раз­ли­че­ния их меж­ду собою, для раз­ре­ше­ния дву­смыс­лен­но­стей, для разде­ле­ния и пояс­не­ния, или для сме­ше­ния и затме­ния пред­ме­тов: одна­ко, если в судеб­ной речи будут слиш­ком стро­го наблюдае­мы ее пра­ви­ла, то она иска­зит и луч­шие части в сло­ве; ибо, обра­тив все силы Ора­то­ра на соблюде­ние точ­но­сти и крат­ко­сти, сею же самою тон­ко­стью осла­бит оные. [14] Посе­му-то иные в обык­но­вен­ных состя­за­ни­ях пока­зы­ва­ют уди­ви­тель­ную ост­ро­ту и обо­рот­ли­вость: коль же ско­ро пона­до­бит­ся, оста­вив хит­ро­спле­тен­ные улов­ки, пред­ло­жить речь важ­ней­шую и без­оста­но­воч­ную, тогда упо­доб­ля­ют­ся тем малым живот­ным, кото­рые в узких местах удоб­но увер­ты­ва­ют­ся, а на откры­том поле дела­ют­ся добы­чею лов­ца.

[15] Нрав­ст­вен­ная же часть Фило­со­фии, Ифи­кою назы­вае­мая, неотъ­ем­ле­мо при­над­ле­жит Ора­то­ру. Ибо в таком мно­го­раз­ли­чии суд­ных дел (как пока­за­но в преды­ду­щих кни­гах) одни осно­вы­ва­ют­ся на догад­ках, дру­гие на опре­де­ле­ни­ях, иные закон­но­стью при­кры­ва­ют­ся, или скла­ды­ва­ют­ся на дру­гих или сно­сят­ся и срав­ни­ва­ют­ся меж­ду собою, или, по при­чине с.433 дву­смыс­лия, в про­тив­ную сто­ро­ну тол­ку­ют­ся; сло­вом, нет почти ни одно­го дела, кото­рое не тре­бо­ва­ло бы рас­суж­де­ний о пра­ве есте­ствен­ном и истин­ном бла­ге, по край­ней мере в неко­то­рых частях. Кто не зна­ет так­же, что во мно­гих быва­ет осно­ва­ни­ем одно каче­ство дела? [16] При пода­ва­нии сове­тов, при уве­ща­ни­ях, мож­но ли не кос­нуть­ся бла­го­при­стой­но­сти, чест­но­сти? И что ска­зать о третьей части, кото­рая име­ет целью хва­лу или охуж­де­ние? Пред­мет ее види­мо состав­ля­ют доб­ро­де­тель и поро­ки.

[17] Не обя­зан ли Ора­тор часто гово­рить о спра­вед­ли­во­сти, вели­ко­ду­шии, воз­дер­жа­нии, уме­рен­но­сти, бла­го­че­стии? Чело­век чест­ный, кое­му доб­ро­де­те­ли сии не по име­ни толь­ко извест­ны, гово­рить об них не пона­слыш­ке, без вни­ма­ния; они запе­чат­ле­ны у него на серд­це; а посе­му и не труд­но ему изла­гать соб­ст­вен­ные чув­ст­вия: ему сто́ит толь­ко ска­зать то, что сам мыс­лит.

[18] А как общий вопрос или поло­же­ние есть гораздо про­стран­нее, неже­ли част­ный, поели­ку в целом содер­жат­ся части, а не целое в части: то никак нель­зя усум­нить­ся, чтоб общие вопро­сы не были тес­но свя­за­ны с тем родом позна­ния, о кото­ром мы гово­рим. [19] Когда же есть мно­же­ство пред­ме­тов, коих свой­ство с.434 над­ле­жит озна­чать крат­ки­ми и точ­ны­ми опре­де­ле­ни­я­ми, отче­го и состо­я­ние дел назы­ва­ет­ся опре­де­ли­тель­ным (de­fi­ni­ti­vus); то не надоб­но ли и сему так­же учить­ся от тех, кои наи­бо­лее вни­ка­ли в пра­ви­ла нрав­ст­вен­но­сти? Вопрос о вся­ком законе, пра­ве, не осно­вы­ва­ет­ся ли на соб­ст­вен­но­сти рече­ний, или на сомне­нии в истине, или на догад­ках отно­си­тель­но наме­ре­ния зако­но­да­те­ля? Все сие отно­сит­ся частию к Диа­лек­ти­ке, частию к Нра­во­уче­нию. [20] Итак, речь, истин­но Ора­тор­ская, долж­на есте­ствен­но состо­ять из сих двух частей Фило­со­фии; а чуж­дое сих пра­вил мно­го­ре­чие, по необ­хо­ди­мо­сти, блуж­дать будет, как не име­ю­щее ника­ких, или худых руко­во­ди­те­лей име­ю­щее.

Что ж каса­ет­ся до Физи­ки, сверх того, что откры­ва­ет Ора­то­ру тем про­стран­ней­шее поле, чем с боль­шею воз­вы­шен­но­стью о делах боже­ских, неже­ли чело­ве­че­ских гово­рить над­ле­жит, заклю­ча­ет она и всю часть нра­во­учи­тель­ную, без кото­рой, как мы ска­за­ли, не может обой­ти­ся Крас­но­ре­чие. [21] Ибо еже­ли мир управ­ля­ет­ся Про­мыс­лом, то долж­но, чтоб и государ­ст­вом управ­ля­ли мужи доб­ро­де­тель­ные. Еже­ли про­ис­хож­де­ние души нашей есть боже­ст­вен­ное, то надоб­но стре­мить­ся к доб­ро­де­те­ли, и не слу­жить стра­стям тлен­но­го тела. Не часто ли при­дет­ся Ора­то­ру твер­дить о с.435 сем? Не слу­чит­ся ли ему в речи сво­ей кос­нуть­ся ино­гда отве­тов Авгу­ров и все­го соста­ва наше­го бого­чте­ния, о чем в Сена­те неред­ко быва­ют важ­ные сове­ща­ния, еже­ли, как я пола­гаю, Ора­тор будет вме­сте и чело­ве­ком государ­ст­вен­ным? Нако­нец, какое крас­но­ре­чие мож­но пред­ста­вить себе в чело­ве­ке, кото­рый не зна­ет, что есть наи­луч­ше­го в при­ро­де.

[22] Еже­ли сия исти­на не ясна сама собою, то нель­зя, по край­ней мере, не уве­рить­ся при­ме­ра­ми. Ибо извест­но, что Перикл, кое­го крас­но­ре­чия хотя ника­ких образ­цов до нас не дошло, но по ска­за­нию, как Исто­ри­ков, так и древ­них Коми­ков, в суж­де­ни­ях сво­их все­гда сво­бод­ных и откро­вен­ных, учил­ся Физи­ке у Ана­к­са­го­ра: и Димо­сфен, гла­ва всех Гре­че­ских Ора­то­ров, имел Пла­то­на настав­ни­ком в Фило­со­фии. [23] Да и сам Цице­рон свиде­тель­ст­ву­ет, что крас­но­ре­чи­ем сво­им одол­жен был не столь­ко учи­ли­щам Рито­ров, сколь­ко обшир­ным садам Ака­де­ма². И дей­ст­ви­тель­но, не было бы в нем толи­ко­го оби­лия в сло­ве, если бы разум свой заклю­чал он толь­ко в с.436 сте­нах суди­лищ, а не в пре­де­лах самой при­ро­ды вещей.

III. Но из сего родит­ся дру­гой вопрос, кото­рая сек­та Фило­со­фов может более спо­соб­ст­во­вать Крас­но­ре­чию: хотя реше­ние оно­го отно­сит­ся не до мно­гих сект. [24] Ибо Эпи­кур пер­вый сам запре­ща­ет нам вся­кое сооб­ще­ние с собою, пред­пи­сы­вая уче­ни­кам сво­им убе­гать уче­ния все­ми сила­ми. И Ари­стипп, вер­хов­ное бла­го в чув­ст­вен­ных удо­воль­ст­ви­ях пола­гаю­щий, конеч­но не может воз­будить в нас охоты к мно­готруд­ным уче­ным заня­ти­ям. А Пиррон, кото­рый будет еще сомне­вать­ся, под­лин­но ли есть судии, пред кои­ми гово­рить надоб­но, под­лин­но ли есть под­суди­мый, кото­ро­го защи­щать долж­но, и под­лин­но ли есть Сенат, где пред­ла­гать мне­ние тре­бу­ет­ся, Пиррон, гово­рю, может ли быть нам к чему-нибудь годен? [25] Неко­то­рые почи­та­ют Ака­де­мию самою полез­ною, поели­ку обы­чай состя­зать­ся в поль­зу той и дру­гой сто­ро­ны под­хо­дит весь­ма близ­ко к упраж­не­ни­ям судеб­ным: в дока­за­тель­ство сего при­бав­ля­ют, что из нее вышло мно­го пре­вос­ход­ней­ших мужей в Крас­но­ре­чии. Пери­па­те­ти­ки так­же хва­лят­ся неко­то­ры­ми Ора­тор­ски­ми каче­ства­ми. И дей­ст­ви­тель­но, от них почти пер­вых взя­ли мы обык­но­ве­ние пред­ла­гать раз­ные зада­чи для с.437 упраж­не­ния в состя­за­нии. Сто­и­ки долж­ны при­знать­ся, что никто почти из их Писа­те­лей не отли­чил­ся оби­ли­ем и кра­сотою сло­ва: зато утвер­жда­ют, что нет таких, как они, искус­ни­ков и с боль­шею силою дока­зы­вать или с боль­шею тон­ко­стью выво­дить заклю­че­ния.

[26] Но оста­вим спо­ры сии тем самим, кото­рые, как буд­то обя­зав­шись клят­вою или свя­щен­ною при­ся­гою, почи­та­ют за пре­ступ­ле­ние пере­ме­нять еди­но­жды при­ня­тое мне­ние. Ора­то­ру не нуж­но под­вер­гать себя зако­ну той или дру­гой сек­ты. [27] Ибо пред­мет его пре­вос­ход­нее и вели­че­ст­вен­нее, и как буд­то для него един­ст­вен­но пред­на­зна­чен, еже­ли усо­вер­шит себя столь­ко же в нрав­ст­вен­но­сти, сколь­ко и в крас­но­ре­чии. Поче­му над­ле­жит брать себе, для под­ра­жа­ния в сло­ве, мужей самых крас­но­ре­чи­вых: а для назида­ния нра­вов, изби­рать самые луч­шие пра­ви­ла и пря­мей­ший путь к доб­ро­де­те­ли. Он может, для сво­его упраж­не­ния, зани­мать­ся вся­ки­ми пред­ме­та­ми, одна­ко дол­жен боль­ше и пре­иму­ще­ст­вен­нее обра­щать­ся на такие, кои по суще­ству сво­е­му и чест­нее и бла­го­род­нее. [28] И в самом деле, мож­но ли най­ти, для речи важ­ной и про­стран­ной, обиль­нее содер­жа­ние, как пред­по­ло­жив себе гово­рить о доб­ро­де­те­ли, о бла­ге обще­ст­вен­ном, о Про­виде­нии, о про­ис­хож­де­нии души нашей, о дру­же­стве? Вот с.438 чем воз­вы­ша­ет­ся ум, рав­но как и сло­во наше; вот чем уда­ля­ет­ся вся­кое опа­се­ние, укро­ща­ют­ся стра­сти, истреб­ля­ют­ся в нас пред­рас­суд­ки про­сто­на­род­ные, и душа наша дела­ет­ся суще­ст­вом небес­ным.

[29] Но не сии толь­ко одни настав­ле­ния дол­жен Ора­тор иметь все­гда пред гла­за­ми; ему надоб­но еще более знать и непре­стан­но зани­мать мыс­ли свои досто­па­мят­ны­ми изре­че­ни­я­ми и зна­ме­ни­ты­ми дея­ни­я­ми вели­ких мужей, о коих древ­ность сохра­ни­ла вос­по­ми­на­ние. Поис­ти­не, нигде столь­ко и столь пре­сло­ву­тых памят­ни­ков най­ти немож­но, как в лето­пи­сях Рима. [30] Кто луч­ше подаст нам поня­тие о муже­стве, вер­но­сти, спра­вед­ли­во­сти, воз­дер­жа­нии, уме­рен­но­сти, о пре­зре­нии вся­ко­го рода муче­ний и самой смер­ти, как Фаб­ри­ции, Кур­ции, Регу­лы, Деции, Муции, и бес­чис­лен­ное мно­же­ство иных иро­ев? Ибо сколь­ко бога­ты Гре­ки пре­вос­ход­ны­ми настав­ле­ни­я­ми, столь­ко Рим­ляне (что гораздо важ­нее) при­ме­ра­ми. [31] Ора­тор может искать таких при­ме­ров не в одной исто­рии сво­его вре­ме­ни, если, не огра­ни­чи­вая себя насто­я­щи­ми дея­ни­я­ми, пред­ста­вит себе потом­ство, как буду­ще­го судию чест­ной жиз­ни и цени­те­ля той сла­вы, кото­рую при­об­ресть ста­ра­ет­ся. Из сего-то источ­ни­ка да почер­па­ет спра­вед­ли­вость и бла­го­род­ную сме­лость с.439 как в делах, так и в сове­тах. А ина­че, отнюдь не будет совер­шен­ным Ора­то­ром тот, кто не будет уметь и не посме­ет гово­рить с бла­го­при­стой­но­стью и досто­ин­ст­вом.

с.440

[XII. 3. 1] Тако­му чело­ве­ку нуж­но знать так­же пра­во граж­дан­ское, обы­чаи и бого­слу­же­ние той Рес­пуб­ли­ки, кото­рой свои даро­ва­ния посвя­ща­ет. Ибо какую поль­зу может при­не­сти такой совет­ник в сове­ща­ни­ях обще­ст­вен­ных и част­ных, кото­рый не будет знать обсто­я­тельств, слу­жа­щих пер­вым, глав­ным осно­ва­ни­ем Государ­ства? И не напрас­но ли выдаст себя за защит­ни­ка угне­тен­ной невин­но­сти, когда будет при­нуж­ден заим­ст­во­вать от дру­го­го самое важ­ней­шее в судо­про­из­вод­стве? Это почти то же, что читать чужие сти­хотво­ре­ния пред собра­ни­ем. [2] Ибо он будет как бы эхо сво­его сове­то­да­те­ля, и то, в чем уве­рить судью хочет, будет гово­рить, поло­жась на совесть посто­рон­не­го чело­ве­ка, и взяв­шись помо­гать тяжу­щим­ся, будет сам иметь нуж­ду в помо­щи.

Поло­жим, что ино­гда без даль­не­го затруд­не­ния мож­но вос­поль­зо­вать­ся таким посо­би­ем, с.441 если сочи­нен­ное и при­готов­лен­ное дру­гим, как и про­чие обсто­я­тель­ства дела, затвер­дит дома, и уже в готов­но­сти пред­станет пред судей: но как отве­чать на неожи­дан­ные вопро­сы и воз­ра­же­ния, какие часто рож­да­ют­ся в то самое вре­мя, как гово­рит Ора­тор речь свою? Неуже­ли непри­стой­ным обра­зом осмат­ри­вать­ся во все сто­ро­ны, искать гла­за­ми сво­его совет­ни­ка и его спра­ши­вать? [3] И как может хоро­шень­ко вслу­шать­ся в сло­ва и понять мыс­ли сво­его помощ­ни­ка, когда неукос­ни­тель­но изла­гать оные надоб­но? Или насто­я­тель­но утвер­ждать, защи­щать сво­бод­но, как свое соб­ст­вен­ное? Пусть мож­но сде­лать сие, про­из­но­ся обык­но­вен­ные речи: но как посту­пить при спо­ре и состя­за­ни­ях, где ответ дол­жен быть все­гда гото­вый, и где уже нет вре­ме­ни при­бе­гать к посто­рон­ним настав­ле­ни­ям? А что еще, когда сове­то­да­тель его при том не слу­чит­ся? Или какой ни есть мало­знаю­щий пра­во­ведец вну­шит ему что-либо лож­ное? Ибо самое вели­чай­шее зло в неве­же­стве тако­го Ора­то­ра, что он почи­та­ет вели­ким зна­то­ком того, кто берет­ся пода­вать ему сове­ты.

[4] Не поду­май­те, чтоб я не знал наше­го при сих слу­ча­ях обык­но­ве­ния, и забыл о тех, кои садят­ся, как бы на стра­же, и пода­ют сра­жаю­щим­ся ору­жие: извест­но мне, что и у с.442 Гре­ков то же водит­ся и такие вспо­мо­га­те­ли назы­ва­ют­ся прак­ти­ка­ми, дель­ца­ми (prag­ma­ti­ci). Но я гово­рю об Ора­то­ре, кото­рый защи­щать при­ня­тое на себя дело не голо­сом толь­ко, но все­ми полез­ны­ми спо­со­ба­ми дол­жен. [5] Поче­му и не хочу, чтоб был он без­дей­ст­вен при неча­ян­но встре­тив­шем­ся слу­чае, и неис­ку­сен в отра­же­нии непред­виден­ных затруд­не­ний. И дей­ст­ви­тель­но, кому нуж­нее знать все обсто­я­тель­ства дела, как не тому, кто берет­ся защи­щать оное? Как мож­но почесть хоро­шим Пол­ко­вод­цем чело­ве­ка, кото­рый при всей сво­ей неустра­ши­мо­сти и при всех каче­ствах, потреб­ных в сра­же­нии, не будет уметь ни набрать и научить вой­ска, ни поста­вить его в бое­вой порядок, ни учредить без­опас­ных сооб­ще­ний, ни избрать удоб­но­го места для рас­по­ло­же­ния сво­его ста­на? [6] Таков будет и Ора­тор, кото­рый поло­жит­ся на дру­гих в при­ис­ка­нии посо­бий, от коих зави­сит боль­шая часть его победы: и при­об­ре­те­ние тако­вых сведе­ний, при необ­хо­ди­мой их надоб­но­сти, не так затруд­ни­тель­но, как может пока­зать­ся изда­ли.

Ибо вся­кое пра­во, если оно ясно, содер­жит­ся или в зако­нах писан­ных, или в обык­но­ве­ни­ях; а если сомни­тель­но, раз­би­ра­ет­ся по пра­ви­лам есте­ствен­ной спра­вед­ли­во­сти. [7] Пра­во, на пись­ме изло­жен­ное, или на обще­на­род­ных с.443 обы­ча­ях осно­ван­ное, не заклю­ча­ет в себе ника­ко­го затруд­не­ния: здесь вся сила в том, чтоб толь­ко узнать ста­рое, а не новое выду­мы­вать. Что ж каса­ет­ся до слу­ча­ев, кои обык­но­вен­но Пра­во­вед­ца­ми изъ­яс­ня­ют­ся, они состо­ят или в истол­ко­ва­нии слов, или в отли­че­нии пра­виль­но­го от непра­виль­но­го. Разу­меть силу рече­ний или свой­ст­вен­но вся­ко­му про­све­щен­но­му чело­ве­ку, или при­над­ле­жит Ора­то­ру: а что пра­виль­но или непра­виль­но, извест­но вся­ко­му спра­вед­ли­во­му и доб­ро­де­тель­но­му мужу.

[8] А как, по мне­нию наше­му, Ора­тор дол­жен преж­де все­го быть чело­век чест­ный и про­све­щен­ный, кото­рый стре­мит­ся ко все­му изящ­ней­ше­му; то он не мно­го затруд­нит­ся, если какой-нибудь Пра­во­ведец с ним не согла­сен, поели­ку людям сего зва­ния поз­во­ли­тель­но и меж­ду собою дер­жать­ся раз­лич­ных мне­ний. Но еже­ли он захо­чет знать, что́ и как каж­дый из них думал, потреб­но для сего толь­ко чте­ние, кото­рое меж­ду уче­ны­ми заня­ти­я­ми не почи­та­ет­ся слиш­ком труд­ным. [9] И если мно­гие, поте­ряв надеж­ду при­об­ре­сти спо­соб­ность гово­рить все­на­род­но речи, при­ле­пи­лись к изу­че­нию пра­ва, то какую удоб­ность дол­жен иметь Ора­тор к позна­нию того, чему науча­ют­ся и те, кои, по соб­ст­вен­но­му их при­зна­нию, Ора­то­ра­ми быть не могут!

с.444 Посе­му и М. Катон был и пре­вос­ход­ней­ший Вития и вме­сте искус­ней­ший Пра­во­ведец. И Сце­во­ла и Сер­вий Суль­пи­ций, зна­ме­ни­тые зако­но­вед­цы, сла­ви­лись отлич­ным крас­но­ре­чи­ем. [10] И Цице­рон, не толь­ко в речах сво­их пока­зы­вал нуж­ные позна­ния в зако­но­веде­нии, но мно­гое пред­при­ни­мал и писать о сем пред­ме­те, дабы дока­зать нам, что Ора­тор не толь­ко изу­че­ни­ем прав зани­мать­ся сам, но и дру­гих учить может.

[11] Впро­чем, все­го того, что я гово­рю о необ­хо­ди­мо­сти исправ­ле­ния нра­вов и об осно­ва­тель­ном зна­нии пра­во­веде­ния, да не обра­тит кто-либо мне в уко­риз­ну, под тем пред­ло­гом, что мы зна­ли мно­гих людей, кои, наску­чив трудом, какой необ­хо­дим для желаю­щих успеть в Крас­но­ре­чии, при­ни­ма­лись за упраж­не­ния, сооб­раз­ней­шие их лено­сти: и дей­ст­ви­тель­но, неко­то­рые обра­ти­ли все свое вни­ма­ние на соби­ра­ние судеб­ных при­го­во­ров, затвер­жи­ва­ли раз­ные поста­нов­ле­ния или толь­ко загла­вия уза­ко­не­ний, и захо­те­ли луч­ше сде­лать­ся стряп­чи­ми, или, как Цице­рон гово­рит, запис­ны­ми закон­ни­ка­ми, вооб­ра­зив себе, что изби­ра­ли они полез­ней­шее, меж­ду тем как иска­ли лег­чай­ше­го. [12] Дру­гие, еще над­мен­ней­шие в сво­ем без­дей­ст­вии, при­няв на себя скром­ную наруж­ность, отрас­тив боро­ду, и как буд­то с.445 пре­зи­рая настав­ле­ния Рито­ров, посе­ща­ли от вре­ме­ни до вре­ме­ни шко­лы Фило­со­фов, пред людь­ми явля­лись важ­ны, наедине были рас­пут­ны, и тем пре­зи­рая дру­гих, ста­ра­лись обра­тить на себя ува­же­ние наро­да. Ибо при­тво­рить­ся Фило­со­фом мож­но, а Ора­то­ром нет.

с.446

[XII. 4. 1] И во-пер­вых Ора­тор дол­жен запа­стись мно­же­ст­вом при­ме­ров как древ­них, так и новей­ших: ему долж­но знать не толь­ко то, что напи­са­но в Исто­рии, или что дошло до нас по пре­да­нию, или что повсе­днев­но слу­ча­ет­ся: но не надоб­но пре­не­бре­гать и бас­но­слов­ных вымыс­лов, какие нахо­дим у зна­ме­ни­тых Сти­хотвор­цев. [2] Ибо пер­вые сведе­ния зани­ма­ют место свиде­тельств, а ино­гда и самых при­го­во­ров судей­ских. Послед­ние так­же ува­жа­ют­ся или из дове­рия к древ­но­сти, или пото­му, что почи­та­ют­ся выду­ман­ны­ми от вели­ких мужей в наше настав­ле­ние. Итак, Ора­то­ру нуж­но знать, сколь­ко мож­но, более при­ме­ров сего рода: отсюда рож­да­ет­ся и к ста­ри­кам боль­шее ува­же­ние: мы дума­ем, что они узна­ли и виде­ли в све­те боль­ше вещей, неже­ли дру­гие; Гомер на мно­гих местах то же свиде­тель­ст­ву­ет. Но для сего не надоб­но дожи­дать­ся ста­ро­сти: зна­ние исто­ри­че­ских собы­тий пред­ста­вит в нас чело­ве­ка, как бы несколь­ко веков уже про­жив­ше­го.

с.447

[XII. 5. 1] Те посо­бия, о кото­рых я гово­рить обе­щал, не суть орудия нау­ки, как неко­то­рые дума­ли, но само­го Ора­то­ра. Сии орудия он дол­жен все­гда иметь в готов­но­сти, или, так ска­зать, под рука­ми, и уметь употреб­лять их в помощь тому оби­лию выра­же­ний и фигур, тому бла­го­ра­зум­но­му изо­бре­те­нию мыс­лей, тому поряд­ку в рас­по­ло­же­нии оных, той твер­дой памя­ти и той при­ят­но­сти в дей­ст­во­ва­нии, какие мы в нем пред­по­ла­га­ем.

Но глав­ное из сих посо­бий есть вели­чие и твер­дость души, кото­рая ни стра­хом не колеб­лет­ся, ни воплей наро­да не боит­ся, ни же важ­но­стию слу­шаю­щих, далее над­ле­жа­щих пре­де­лов ува­же­ния, не увле­ка­ет­ся. [2] Ибо как нет с.448 ниче­го нена­вист­нее про­ти­во­по­лож­ных поро­ков, само­на­де­я­ния, дер­зо­сти, упрям­ства, высо­ко­ме­рия, так и без бла­го­уве­рен­но­сти, твер­до­сти, бла­го­род­ной сме­ло­сти, ни нау­ка, ни рве­ние, ни же самое зна­ние не при­не­сут поль­зы: все сие будет как ору­жие в руках чело­ве­ка мало­душ­но­го и трус­ли­во­го. Про­тив воли поис­ти­не обна­ру­жи­ваю мысль мою; ибо она может быть рас­тол­ко­ва­на и в худую сто­ро­ну: одна­ко дол­жен ска­зать, что и самая скром­ность, за гра­ни­цы про­стер­тая, есть так­же порок, но порок любез­ный и лег­ко в доб­ро­де­тель пре­вра­щаю­щий­ся, ино­гда вредит, и быва­ет при­чи­ною, что во мно­гих людях при­род­ный ум и при­об­ре­тен­ные зна­ния, из одной неумест­ной скром­но­сти скры­вае­мые, снеда­лись как неко­ею ржав­чи­ною и вовсе исче­за­ли в неиз­вест­но­сти.

[3] Если же кому-нибудь, еще не уме­ю­ще­му раз­ли­чать силу слов, читать сие слу­чит­ся, тот да зна­ет, что я охуж­даю не доб­ро­нра­вие, но лож­ный и непо­мер­ный стыд, кото­рый мож­но назвать бояз­нью, воспя­щаю­щею испол­нять долж­ное: отсюда рож­да­ет­ся недо­уме­ние, рас­ка­я­ние о пред­при­я­том деле и вне­зап­ное мол­ча­ние. Так поче­му же не вклю­чить в чис­ло поро­ков того душев­но­го чув­ст­вия, кото­рое застав­ля­ет чело­ве­ка сты­дить­ся чест­но­го дела? [4] Но я так­же не хочу и того, чтоб Ора­тор, име­ю­щий гово­рить с.449 пред мно­го­чис­лен­ным собра­ни­ем, высту­пал на свое попри­ще с дер­зо­стью, без вся­ко­го вида забот­ли­во­сти, без вся­кой пере­ме­ны в лице, и без вся­ко­го зна­ка вни­ма­ния к сомни­тель­но­му сво­е­му поло­же­нию; хотя бы чув­ст­во­ва­ний сих в нем и не было, по край­ней мере наруж­но пока­зы­вать их над­ле­жит. Но я хочу, чтоб это было след­ст­ви­ем его искус­ства, а не стра­ха: чтоб казал­ся он тро­ну­тым, а не сму­щен­ным и уны­лым. Самое луч­шее посо­бие для избе­жа­ния неумест­ной стыд­ли­во­сти, есть соб­ст­вен­ная о себе самом уве­рен­ность; сколь­ко бы кто стыд­лив и застен­чив ни был, все­гда най­дет себе опо­ру в бес­стра­шии чистой сове­сти.

[5] Есть еще, как я ска­зал выше, и есте­ствен­ные посо­бия или орудия, кото­рым одна­ко ж нуж­на и с нашей сто­ро­ны помощь; как то: голос, креп­кая грудь, при­ят­ная осан­ка: сии каче­ства суть толи­кой важ­но­сти, что часто ими одни­ми при­об­ре­та­ет­ся вели­кая сла­ва. В наше вре­мя были Ора­то­ры крас­но­ре­чи­вее Тра­хал­ла: но, когда он гово­рил, то казал­ся пре­вос­ход­нее всех про­чих: пле­нял и пора­жал вели­че­ст­вен­ным ста­ном тела, живо­стью глаз, выра­зи­тель­но­стью чела, при­ли­чи­ем тело­дви­же­ний, при­ят­но­стью голо­са, кото­рый был у него не толь­ко таков, како­го жела­ет Цице­рон, с.450 то есть как у комеди­ан­тов-тра­ги­ков; но еще бла­го­звуч­нее всех, какие слы­шать мне на теат­ре слу­ча­лось. [6] Я пом­ню, как он неко­гда гово­рил речь пред пер­вым суди­ли­щем в Юли­ан­ской зале, куда, по обык­но­ве­нию, соби­ра­лись четы­ре Депар­та­мен­та или отде­ле­ния судей, то не смот­ря на повсе­мест­ный шум и крик от собрав­ше­го­ся наро­да, он был от четы­рех суди­лищ не толь­ко со вни­ма­ни­ем выслу­шан и ясно понят, но еще, к доса­де про­чих Ора­то­ров, и похва­лен. Но тако­вые каче­ства сколь­ко жела­тель­ны, столь­ко и ред­ки: при недо­стат­ке оных, удо­воль­ст­ву­ем­ся по край­ней мере хотя тем, чтоб внят­но слы­шать нас мог­ли те, пред кото­ры­ми гово­рим. Таков дол­жен быть Ора­тор, и вот о чем над­ле­жит ему пещи­ся!

с.451

[XII. 6. 1] Всту­пать в зва­ние и долж­ность Ора­то­ра над­ле­жит, без сомне­ния, сооб­раз­но силам сво­им: я точ­ных лет для сего не опре­де­ляю; ибо извест­но, что Димо­сфен, почти ребен­ком будучи, защи­щал свой иск про­тив опе­ку­нов сво­их: Кальв, Цезарь, Пол­ли­он, задол­го еще не достиг­нув воз­рас­та, поз­во­ляв­ше­го искать Квес­тор­ско­го зва­ния, при­ни­ма­ли на себя самые важ­ные тяжеб­ные дела: ска­зы­ва­ют, что иные еще в отро­че­ской одеж­де гово­ри­ли в судах речи: Цезарь Август, имев две­на­дцать толь­ко лет отро­ду, про­из­нес пуб­лич­но над­гроб­ное сло­во сво­ей баб­ке.

[2] Мне кажет­ся, и в сем долж­на быть сре­ди­на, дабы не обре­зать лозы преж­девре­мен­но и не собрать с нее еще незре­ло­го пло­да. Ибо отсюда рож­да­ет­ся пре­зре­ние к тру­ду, пола­га­ет­ся осно­ва­ние бес­стыд­ству, и, что все­го хуже, само­на­де­ян­ность пред­ва­ря­ет силы. [3] С дру­гой же сто­ро­ны, не надоб­но дожи­дать­ся и ста­ро­сти с.452 для нача­тия сих опы­тов: бояз­ли­вая нере­ши­мость повсе­днев­но воз­рас­та­ет, и то час от часу кажет­ся труд­нее, на что отва­жить­ся надоб­но: а раз­мыш­ляя, когда начи­нать долж­но, и совсем можем про­пу­стить к тому вре­мя.

Итак, все­го луч­ше пред­став­лять пло­ды сво­его уче­ния еще све­жие и при­ят­ные, когда и про­ща­ют недо­спе­ло­сти, и наде­ют­ся даль­ней­шей зре­ло­сти, и все­гда гото­вы бла­го­при­ят­ст­во­вать, и когда еще не непри­стой­но на все отва­жить­ся: недо­ста­ток сло­ва допол­нит­ся воз­рас­том; что́ кажет­ся неосто­рож­но, отне­сет­ся к моло­до­сти; [4] как, напри­мер, сие место в Цице­ро­но­вой речи за Секс­та Рос­ция: Что может быть более обще в при­ро­де, как воздух для живых, зем­ля для мерт­вых, море для бед­ст­ву­ю­щих, берег для избег­ших кораб­ле­кру­ше­ния? Место сие при­ня­то от слу­ша­те­лей с руко­плес­ка­ни­я­ми пото­му, что Цице­рон был два­дца­ти шести лет отро­ду; но при­шед в зре­лей­ший воз­раст, сам же охуж­дал сию юно­ше­скую пыл­кость, кото­рую потом уме­ри­ло вре­мя.

И в самом деле, сколь­ко ни при­но­сит поль­зы домаш­нее упраж­не­ние в нау­ках, одна­ко успе­хам в оных неко­то­рым осо­бен­ным обра­зом спо­соб­ст­ву­ет заня­тие по делам суд­ным: тут дру­гой свет, дру­гой вид истин­ной опыт­но­сти; и еже­ли отде­лить одно от дру­го­го, то с.453 опыт­ность одна боль­ше успе­ва­ет, неже­ли нау­ка без опыт­но­сти. [5] Посе­му-то люди, соста­рив­ши­е­ся в учи­ли­щах, стол­бе­не­ют от ново­сти, когда явля­ют­ся в судеб­ное место, и ищут толь­ко подоб­но­го сво­им обык­но­вен­ным упраж­не­ни­ям. Там судья мол­чит, а сопро­тив­ник сме­шать нас ста­ра­ет­ся, и ни одно сло­во, неосто­рож­но ска­зан­ное, мимо ушей не про­пус­ка­ет­ся: и если вымол­вишь сло­во, то дока­зы­вать надоб­но: и речь, на сочи­не­ние и обра­бот­ку коей употреб­ле­но мно­го дней и ночей, пре­ры­ва­ет­ся поло­жен­ным окон­ча­ни­ем судей­ско­го заседа­ния: и во мно­гих слу­ча­ях, оста­вив вся­кую высо­ко­пар­ность, нуж­но гово­рить про­сто; а это­го-то сде­лать и не уме­ют сии крас­но­ре­чи­вые люди. [6] Поче­му вы мно­гих най­де­те, кои почи­та­ют себя крас­но­ре­чи­вы­ми до такой сте­пе­ни, что и зани­мать­ся судеб­ны­ми дела­ми ста­вят для себя за низ­кое.

Впро­чем, юный Ора­тор, кото­ро­го вво­дим в суди­ли­ще еще с сла­бы­ми сила­ми, дол­жен и начи­нать с дел самых лег­чай­ших и бла­го­при­ят­ней­ших, как и птен­цы живот­ных неж­ней­шею добы­чею откарм­ли­ва­ют­ся. Я отнюдь не хочу того, чтоб такое нача­ло подви­га про­сти­рал он на дол­гое вре­мя, или разум его оста­вал­ся при том состо­я­нии воз­рас­та, в кото­ром еще потреб­на ему пища, но чтоб, с.454 познав уже сам собою, что такое есть сра­же­ние, и какое к чему нуж­но ему ору­жие, обра­тил все свое попе­че­ние на то, что может укреп­лять и воз­об­нов­лять его силы. [7] Таким обра­зом изба­вит­ся стра­ха, свой­ст­вен­но­го начи­наю­щим, когда отва­жи­вать­ся ему лег­че, и не про­стрет сей лег­ко­сти отва­ги до небре­же­ния о самой сущ­но­сти дела.

Сам Цице­рон при­бе­гал к сему сред­ству: уже снис­кав зна­ме­ни­тое имя меж­ду Ора­то­ра­ми сво­его вре­ме­ни, отпра­вил­ся в Азию, где Фило­со­фии и Крас­но­ре­чию учил­ся, без сомне­ния, у мно­гих настав­ни­ков, осо­бен­но при­ле­пил­ся к Апол­ло­нию Моло­ну, у кото­ро­го был уче­ни­ком в Риме, а в Родо­се опять пору­чил себя ему для усо­вер­шен­ст­во­ва­ния сво­его в позна­ни­ях. И дей­ст­ви­тель­но, вся­кое дело вер­нее дости­га­ет сво­его совер­шен­ства, когда пра­ви­ла и опыт­ность быва­ют в пол­ном меж­ду собою согла­сии.

с.455

I. [XII. 7. 1] Когда Ора­тор доста­точ­но при­угото­вит себя на вся­кий слу­чай пре­ний по делам суд­ным, глав­ное его попе­че­ние долж­но быть обра­ще­но на каче­ство оных. Чест­ный чело­век конеч­но луч­ше бы хотел защи­щать под­суди­мых, неже­ли обви­нять их: одна­ко имя обви­ни­те­ля не будет ему столь­ко нена­вист­но, чтоб ника­кие при­чи­ны, ни к бла­гу обще­ст­вен­но­му, ни к поль­зе част­ной отно­ся­щи­е­ся, не мог­ли его понудить позвать кого-либо пред суд к отве­ту о его поведе­нии. Ибо и самые зако­ны поте­ря­ли бы с.456 свою силу, если бы глас бла­го­ра­зум­но­го обли­чи­те­ля не вос­ста­вал про­тив нару­ши­те­ля оных: если бы тре­бо­вать нака­за­ния за пре­ступ­ле­ния не над­ле­жа­ло, то и самые зло­де­я­ния были бы почти поз­во­лен­ны­ми: и сия нена­ка­зан­ность послу­жи­ла бы для злых пово­дом вредить доб­рым. [2] Поче­му не оста­вит Ора­тор ни жалоб от союз­ни­ков без удо­вле­тво­ре­ния, ни убий­ства род­ст­вен­ни­ка или дру­га без отмще­ния, ни заго­во­ров про­тив Рес­пуб­ли­ки без пре­сле­до­ва­ния, не из жела­ния кары винов­ным, но в наме­ре­нии удер­жать поро­ки и испра­вить нра­вы. Ибо чело­век, не внем­лю­щий здра­во­му рас­суд­ку, обузды­ва­ет­ся одним стра­хом. [3] И посе­му жить ремеслом донос­чи­ка и тем обо­га­щать­ся похо­дит на раз­бой­ни­че­ство; так и истреб­лять внут­рен­нюю зара­зу есть дело защит­ни­ков оте­че­ства.

По тако­вым побуж­де­ни­ям, пер­вей­шие чинов­ни­ки в Государ­стве не отре­ка­лись и от сей части сво­их обя­зан­но­стей; и мно­гим бла­го­род­ней­шим юно­шам обви­не­ние вред­ных граж­дан вме­ня­лось в залог рев­но­сти их к поль­зам Рес­пуб­ли­ки, поели­ку каза­лось, что они нена­виде­ли злых и дела­лись им вра­га­ми един­ст­вен­но по вну­ше­ни­ям непо­роч­ной сове­сти. [4] При­ме­ром сему слу­жат Гор­тен­зий, Лукулл, Суль­пи­ций, Цице­рон, Цезарь и иные мно­гие, с.457 так как и оба Като­на, из кото­рых один назван муд­рым, а дру­го­го если не почесть тако­вым же, то не знаю, кто был достой­нее сего назва­ния. Ибо Ора­тор защи­щать не вся­ко­го согла­сит­ся: его крас­но­ре­чие есть спа­си­тель­ное при­ста­ни­ще, откры­тое для несчаст­ных, но не убе­жи­ще для раз­бой­ни­ков; к пода­нию помо­щи решит­ся он более все­го каче­ст­вом дела.

[5] А меж­ду тем, поели­ку одно­му чело­ве­ку нет воз­мож­но­сти под­дер­жи­вать всех тех, кои с неко­то­рою спра­вед­ли­во­стью заво­дят тяж­бы (и тако­вых есть нема­лое чис­ло), Ора­тор может слу­шать сове­ты от дру­гих, а особ­ли­во от судей, и при­том с боль­шим вни­ма­ни­ем к людям чест­ным, в како­вых он будет все­гда иметь луч­ших дру­зей, будучи сам честен. [6] Но здесь избе­гать надоб­но дво­я­ко­го иску­ше­ния от соб­ст­вен­но­го любо­че­стия: посвя­щать даро­ва­ния свои силь­ны­ми про­тив сла­бых, или, что еще хваст­ли­вее, помо­гать низ­шим в уни­чи­же­ние выс­ших досто­ин­ст­вом. Ибо не богат­ство и знат­ность дела­ют тяж­бы или спра­вед­ли­вы­ми или неспра­вед­ли­вы­ми.

Стыд не дол­жен Ора­то­ра удер­жи­вать от взя­то­го на себя дела, кото­рое с пер­во­го взгляду пока­за­лось ему спра­вед­ли­вым, а по даль­ней­шем иссле­до­ва­нии нашлось непра­вым, хотя с.458 бы он уже ска­зал ист­цу, что успех в тяж­бе его несо­мни­те­лен. [7] Ибо вели­кую, если не оши­ба­юсь, сде­ла­ет Ора­тор услу­гу, когда не будет манить тяжу­ще­го­ся пустою надеж­дою. Да и сей недо­сто­ин попе­че­ний сво­его защит­ни­ка, когда не послу­ша­ет­ся при­ни­мать от него сове­та. А для Ора­то­ра, како­во­го мы пред­по­ла­га­ем, непри­лич­но защи­щать заве­до­мо лож­ное. Что ж каса­ет­ся до тех тяжеб­ных дел, о кото­рых мы гово­ри­ли выше, еже­ли по неко­то­рым важ­ным при­чи­нам, и отсту­пит от точ­ной исти­ны, не погре­шит одна­ко про­тив чест­но­сти.

II. [8] Здесь может родить­ся вопрос, все­гда ли над­ле­жит ему исправ­лять свою долж­ность даром, без воз­мездия: решить оный тот­час, не разо­брав обсто­я­тельств, было бы небла­го­ра­зум­но. Ибо кто не зна­ет, что гораздо чест­нее, бла­го­род­нее, сво­бод­ным нау­кам при­лич­нее, и вели­чия души, какой мы тре­бу­ем от Ора­то­ра, достой­нее не про­да­вать подоб­ных услуг, и не воз­вы­шать цены столь вели­ко­го бла­го­де­я­ния? Ибо мно­гие вещи, кажет­ся, теря­ют свое досто­ин­ство от того, что им цена пола­га­ет­ся. [9] И сле­по­му, как гово­рят, это очень вид­но. Поче­му вся­кий Ора­тор, име­ю­щий потреб­ный для себя доста­ток (и как малы истин­ные его потреб­но­сти), не может тре­бо­вать за с.459 труды свои возда­я­ния, не под­верг­нув себя наре­ка­нию в гнус­ном коры­сто­лю­бии.

Но еже­ли домаш­ние его обсто­я­тель­ства сопря­же­ны с издерж­ка­ми, доста­ток его необ­хо­ди­мо пре­вы­шаю­щи­ми, то по всем зако­нам муд­рых может при­нять пред­ло­жен­ное себе воз­мездие, когда и Сократ не отка­зы­вал­ся от при­но­си­мых ему жиз­нен­ных при­па­сов; и Зенон, Кле­анф, Хри­сипп при­ни­ма­ли награ­ду от уче­ни­ков сво­их. [10] Да я и не вижу пра­виль­ней­ше­го спо­со­ба при­об­ре­тать, как толь чест­ным трудом и от тех людей, коим ока­за­ли мы важ­ные услу­ги, и кои были бы недо­стой­ны нашей помо­щи, когда бы оста­ва­лись небла­го­дар­ны­ми. Такое воз­мездие, мне кажет­ся, не толь­ко спра­вед­ли­во, но даже нуж­но пото­му, что сей самый труд и все вре­мя, употреб­ля­е­мое на чужие дела, отни­ма­ют воз­мож­ность содер­жать­ся ины­ми спо­со­ба­ми.

[11] Но и здесь над­ле­жит наблюдать сре­ди­ну: надоб­но раз­би­рать, от кого, за что и сколь­ко полу­чить без обиды мож­но. Обы­чай тор­го­вать­ся с тяжу­щи­ми­ся сто­ро­на­ми, и воз­вы­шать цену, смот­ря по сомни­тель­но­сти дела, есть свой­ст­вен одним мор­ским раз­бой­ни­кам: такой гнус­ный торг и в чело­ве­ке не слиш­ком раз­бор­чи­вом непро­сти­те­лен, коль­ми паче в Ора­то­ре, защи­щаю­щем людей чест­ных и по делам с.460 пра­вым: он не оста­нет­ся без возда­я­ния; а хотя бы одол­жил и небла­го­дар­но­го, то пусть луч­ше погре­шит в сем одол­жен­ный, неже­ли одол­жив­ший. [12] Итак, Ора­тор нико­гда не поже­ла­ет при­нять боль­ше, неже­ли труды его сто­ят; даже при бед­но­сти сво­ей ниче­го не возь­мет в виде награ­ды; но при­мет как знак бла­го­дар­но­сти, еже­ли он сде­лал более, неже­ли что для него дела­ют: ибо тако­го рода бла­го­де­я­ние ни про­да­но, ни поте­ря­но быть не долж­но. Нако­нец, быть бла­го­дар­ным над­ле­жит паче тому, кто одол­жен более.

с.461

I. [XII. 8. 1] При­леж­ное рас­смат­ри­ва­ние дела есть глав­ным осно­ва­ни­ем всей речи Ора­то­ра. Ибо не най­дет­ся чело­ве­ка, сколь­ко бы ни был он в уме сво­ем огра­ни­чен, кото­рый бы, вни­ма­тель­но разо­брав все подроб­но­сти дела, не был в состо­я­нии дать судье поня­тие об оном. [2] Но о сем весь­ма немно­гие пекут­ся. Я не гово­рю уже о тех ленив­цах, кои нима­ло не ста­ра­ют­ся с.462 узнать, в чем состо­ит сущ­ность всей тяж­бы, лишь бы толь­ко иметь слу­чай веле­ре­чить, заим­ст­вуя мыс­ли свои или от лиц, не каса­ясь само­го дела, или толь­ко от общих мест: есть люди, до того омра­чен­ные сла­во­лю­би­ем, что берут на себя более дел, неже­ли сколь­ко испра­вить могут, и посе­му при­зы­ва­ют к себе тяжу­ще­го­ся или толь­ко за день, или поут­ру того же само­го дня, в кото­рый тяж­ба будет в суде раз­би­рать­ся, или даже ино­гда про­бе­га­ют оную, сидя уже на сво­их местах пред нача­ти­ем слу­ша­ния: [3] иные, желая похва­стать умом сво­им, и пока­зать, что они дело вмиг поня­ли, бес­стыд­но уве­ря­ют вас, что все выра­зу­ме­ли, сооб­ра­зи­ли, когда еще и поло­ви­ны им не ска­за­ли; и с таким же бес­стыд­ст­вом оглу­ша­ют собра­ние высо­ко­пар­ны­ми и гром­ки­ми вос­кли­ца­ни­я­ми, кото­рые ни к ист­цу, ни к судьям не содер­жат в себе ни мало­го отно­ше­ния; после сего, в поте лица и мно­го­чис­лен­ном сопро­вож­де­нии льсте­цов, в домы воз­вра­ща­ют­ся.

[4] Не могу тер­петь и тех изне­жен­ных нера­див­цев, кои пору­ча­ют тяжеб­ные дела рас­смат­ри­вать сво­им при­я­те­лям: и еще зло было бы неве­ли­ко, если бы сии послед­ние по край­ней мере сами рачи­тель­но вни­ка­ли в дело и суди­ли о нем пра­виль­но. Но кто дол­жен и кто с.463 захо­чет занять­ся оным с бо́льшим вни­ма­ни­ем, как не тот, кому защи­щать его долж­но? Как мож­но наде­ять­ся, чтоб такой пове­рен­ный, такой посред­ник и как бы истол­ко­ва­тель толь­ко, при­ло­жил столь же рев­ност­ное ста­ра­ние о чужом труде, кото­рый не под его име­нем выста­вит­ся?

[5] Весь­ма худая так­же при­выч­ка доволь­ст­во­вать­ся про­чте­ни­ем одних крат­ких запи­сок, кото­рые состав­ля­ют­ся или сами­ми тяжу­щи­ми­ся, в надеж­де най­ти в Ора­то­ре боль­ше помо­щи, неже­ли в соб­ст­вен­ных сво­их спо­соб­но­стях, или кем-нибудь из того рода стряп­чих, кои хотя не могут сами гово­рить в судах, берут одна­ко ж на себя то, что есть самое труд­ней­шее в речи судеб­ной. Ибо кто может рас­судить, что надоб­но ска­зать, о чем умол­чать, что откло­нить, пере­ме­нить и даже выду­мать, поче­му не есть Ора­тор, когда в силах делать труд­ней­шее? [6] Они по край­ней мере не столь­ко бы вреди­ли, если бы писа­ли точ­но, что как про­ис­хо­ди­ло: но при­бав­ля­ют к тому побуж­де­ния, раз­ные обсто­я­тель­ства и мно­гое дру­гое, чем дело еще более пор­тят; а меж­ду тем Ора­тор, не почи­тая себя впра­ве пере­ме­нить что-либо в сих запис­ках, сле­ду­ет им в точ­но­сти, как уче­ник в шко­ле дер­жит­ся задан­но­го ему пред­ло­же­ния: нако­нец с.464 лиша­ет­ся успе­ха, и подроб­но­сти дела, о коих не хотел рас­спро­сить само­го ист­ца, узна­ет от сво­его сопер­ни­ка.

II. [7] Итак, преж­де все­го дадим про­ся­щим у нас сове­та и вре­мя и место: и сверх того уго­во­рим их изъ­яс­нять нам свое дело, с каким бы мно­го­сло­ви­ем и повто­ре­ни­я­ми то они ни дела­ли. Ибо не так вред­но слы­шать излиш­нее, сколь­ко не знать нуж­но­го. [8] Ора­тор часто най­дет и болезнь и лекар­ство в таких подроб­но­стях, кото­рые тяжу­щим­ся каза­лись не заслу­жи­ваю­щи­ми вни­ма­ния: при сем не долж­но слиш­ком пола­гать­ся на свою память; а луч­ше в крат­ких сло­вах запи­сы­вать слы­шан­ное.

И еще того мало, чтоб выслу­шать одна­жды чело­бит­чи­ка: надоб­но застав­лять его повто­рять одно и то же несколь­ко раз, не толь­ко для того, что иное может он про­пу­стить при пер­вом изло­же­нии дела, что́ особ­ли­во слу­ча­ет­ся с чело­ве­ком не све­ду­щим в судеб­ных обрядах, но и для того, чтобы узнать, то же ли ска­жет и в дру­гой раз. [9] Ибо мно­гие ута­и­ва­ют исти­ну, и как бы не объ­яс­ня­ют, а защи­ща­ют свое дело, и гово­рят не как с хода­та­ем, а как с судьею. Посе­му-то нико­гда не долж­но иметь к тако­вым пол­но­го дове­рия: нуж­но со всех сто­рон испы­ты­вать его, сби­вать в речах, и тем выведы­вать прав­ду. с.465 [10] Как врач обя­зан не толь­ко исце­лять язвы види­мые, но и ста­рать­ся узна­вать болез­ни скры­тые, кото­рые ино­гда сам боль­ной ута­и­ва­ет; так и адво­кат дол­жен более видеть, неже­ли ему пока­зы­ва­ют.

Таким обра­зом, рас­спро­сив и выслу­шав пока­за­ния того, кого защи­щать он наме­ре­ва­ет­ся, при­нять на себя дол­жен дру­гое лицо, пред­ста­вить собою защит­ни­ка про­тив­ной сто­ро­ны, пред­ла­гать все воз­мож­ные воз­ра­же­ния на дока­за­тель­ства сво­его кли­ен­та; делать ему вопро­сы самые затруд­ни­тель­ные и самые насто­я­тель­ные. [11] Ибо пере­би­рая таким обра­зом все подроб­но­сти, нахо­дим ино­гда исти­ну там, где наи­ме­нее ожи­да­ли. Сло­вом ска­зать, недо­вер­чи­вый адво­кат может луч­ше вся­ко­го дру­го­го постиг­нуть каче­ство дела. Ибо истец все обе­ща­ет; по его речам, на его сто­роне и свиде­те­ли, ему доб­ро­же­ла­тель­ст­ву­ет и народ, за него ручать­ся все гото­вы, и самый нако­нец сопер­ник его про­ти­во­ре­чить ему во мно­гом не может.

III. [12] Посе­му-то над­ле­жит иметь в виду вся­кую бума­гу, к тяжеб­но­му делу отно­ся­щу­ю­ся: и не взгля­нуть, но про­чи­тать со вни­ма­ни­ем. Ибо весь­ма часто такие акты или совсем не содер­жат того, о чем уве­ря­ет про­си­тель, или заклю­ча­ют мень­ше, чем он наде­ял­ся: или могут быть частью не в поль­зу нашу, с.466 или будучи напол­не­ны необы­чай­ны­ми подроб­но­стя­ми, теря­ют к себе дове­рие. [13] Нако­нец, ино­гда най­дешь пере­рван­ный шнур, или повреж­ден­ную печать, или под­лож­ную под­пись руки; чего если дома не осмот­ришь, то можешь пред судом прид­ти в неча­ян­ное заме­ша­тель­ство: часто более вредят дока­за­тель­ства оспо­рен­ные, неже­ли повреди­ли бы дока­за­тель­ства непри­веден­ные.

Ора­тор откро­ет мно­го и тако­го, чего про­си­тель не почи­тал при­над­ле­жа­щим к сво­е­му делу; для сего надоб­но ему пере­смот­реть все пока­зан­ные нами источ­ни­ки дово­дов; [14] и как пред судом нель­зя уже, по выше­упо­мя­ну­тым при­чи­нам, пере­би­рать их один за дру­гим; то и необ­хо­ди­мо нуж­но, при пред­ва­ри­тель­ном еще рас­смат­ри­ва­нии дела, при­ду­мать, что́ ска­зать мож­но в отно­ше­нии лиц, мест, побуж­де­ний, обсто­я­тельств, при­кос­но­вен­ным к тяж­бе, и не толь­ко к про­чим искус­ст­вен­ным дово­дам, но и к тому, каких свиде­те­лей опа­сать­ся, и как опро­вер­гать их пока­за­ния. Ибо весь­ма нуж­но знать, зависть ли, нена­висть ли, или пре­зре­ние воору­жа­ют­ся про­тив под­суди­мо­го: пер­вая обык­но­вен­но вос­ста­ет про­тив выс­ших, вто­рая пре­сле­ду­ет рав­ных, а третье пада­ет на низ­ших.

с.467 [15] Ора­тор, рас­смот­рев таким обра­зом дело, и поста­вив у себя в виду все, что может бла­го­при­ят­ст­во­вать или вредить ему, нако­нец дол­жен при­нять на себя третье лицо, то есть, лицо судьи, вооб­ра­зить, как буд­то б пред ним самим про­из­во­ди­лось дело, и верить, что те убеж­де­ния, кото­ры­ми бы сам тро­нул­ся, если бы под­лин­но был судьею, суть дей­ст­ви­тель­но самые силь­ные, пред кем бы он их ни изла­гал: и тогда ред­ко обма­нет­ся в успе­хе, или вино­ват уже будет судья.

с.468

I. [XII. 9. 1] Что наблюдать нуж­но Ора­то­ру при про­из­вод­стве тяжеб­ных дел, о том изло­же­ны пра­ви­ла на мно­гих местах сего сочи­не­ния: здесь, по при­ли­чию, ска­жу нечто еще не столь­ко о нау­ке Крас­но­ре­чия, сколь­ко о обя­зан­но­стях Ора­то­ра. И во-пер­вых, да не отвле­ка­ет его, как быва­ет со мно­ги­ми, от суще­ст­вен­ной поль­зы защи­щае­мо­го им дела жела­ние поми­нут­ных руко­плес­ка­ний. [2] Как пол­ко­во­дец не все­гда ведет свое вой­ско по глад­ким и при­ят­ным доли­нам; часто пере­хо­дит с ним чрез с.469 кру­тые хол­мы, застав­ля­ет его оса­ждать кре­по­сти, на кру­тых уте­сах постро­ен­ные, или силь­ны­ми обо­ро­ни­тель­ны­ми посо­би­я­ми ограж­ден­ные: так и Ора­тор, конеч­но, пора­ду­ет­ся слу­чаю, где мож­но рас­про­стра­нить сло­во свое с боль­шею пыш­но­стью, и как бы на обшир­ном поле раз­вить и пока­зать свои силы зри­те­лям. [3] Но если будет при­нуж­ден вой­ти в труд­ные изво­роты пра­во­веде­ния, или извлечь исти­ну из мра­ка, ее покры­ваю­ще­го, тогда он не мно­го выиг­ра­ет, и пыл­кие и бли­ста­тель­ные мыс­ли не послу­жат ему вме­сто орудия: тут потреб­ны для него сокры­тые пути, под­ко­пы, хит­ро­сти и уверт­ки вся­ко­го рода. [4] Все сие не тогда, как дела­ет­ся, а когда сде­ла­но будет, похва­ля­ет­ся: поче­му те, кои мень­ше жад­ни­ча­ют похва­лы, боль­ше пло­да полу­ча­ют. Ибо, коль ско­ро пустая высо­ко­пар­ность испор­чен­но­го крас­но­ре­чия пере­станет меж­ду одоб­ри­те­ля­ми ее про­из­во­дить шум, сла­ва истин­но­го досто­ин­ства вос­станет на твер­дей­шем осно­ва­нии: и судии не преж­де обна­ру­жи­ва­ют бла­го­при­ят­ное к Ора­то­ру мне­ние свое, и умные люди пола­га­ют, что речь толь­ко тогда почи­та­ет­ся похваль­ною, когда будет кон­че­на.

[5] Древ­ние име­ли обы­чай при­кры­вать свое крас­но­ре­чие: и Анто­ний постав­ля­ет сие за пра­ви­ло, дабы Ора­тор обра­щал себе более дове­рия, с.470 а мень­ше подо­зре­ния на свое искус­ство и хит­ро­сти. Но тогдаш­нее крас­но­ре­чие мог­ло быть удоб­но скры­вае­мо, поели­ку не име­ло еще того блес­ку, кото­ро­му ныне ника­кое пре­пят­ст­вие выры­вать­ся нару­жу не меша­ет. Поче­му все тон­ко­сти искус­ства, все умыш­лен­ные обо­роты оно­го, сло­вом, все, что, сде­лав­шись при­мет­ным, теря­ет свою силу, долж­но быть тща­тель­но зате­ня­е­мо. Крас­но­ре­чие и доныне име­ет свои тай­ны. [6] Хотя выбор слов, важ­ность мыс­лей, кра­сота ино­ска­за­ний, или вовсе не суще­ст­ву­ют, или ока­зы­ва­ют­ся явно. Но для сего-то само­го и не долж­но ста­рать­ся их обна­ру­жи­вать, что они сами, так ска­зать, в гла­за бро­са­ют­ся: и еже­ли поз­во­лен здесь выбор, то я хотел бы, чтоб луч­ше похва­ле­но было дело, защи­щае­мое Ора­то­ром, неже­ли сам Ора­тор. Сей цели достигнет он одна­ко не ина­че, как пока­зав, что наи­луч­шее дело защи­щае­мо было так­же наи­луч­шим обра­зом; и то навсе­гда оста­нет­ся неоспо­ри­мым, что никто не гово­рил хуже, как тот, кто уме­ет нра­вить­ся тогда, когда дело, им защи­щае­мое, не нра­вит­ся. Ибо надоб­но, чтобы то, чем нра­вит­ся, совсем не при­над­ле­жа­ло к его пред­ме­ту.

[7] Ора­тор не дол­жен так­же отка­зы­вать­ся, из глу­пой гор­до­сти, от вспо­мо­ще­ст­во­ва­ния по мало­важ­ным тяж­бам, почи­тая их с.471 недо­стой­ным трудов сво­их, или вооб­ра­жая, что мало­важ­ный пред­мет умень­шит его сла­ву. При­ни­мать такие дела на свое попе­че­ние есть суще­ст­вен­ный долг его; и желать надоб­но, чтоб дру­зья наши име­ли, сколь­ко мож­но, мало­важ­ней­шие рас­при; и тот уже доволь­но хоро­шо гово­рил, кто удо­вле­тво­рил сво­е­му пред­ме­ту.

II. [8] А иные, еже­ли слу­чит­ся им взять на себя такое дело, в коем нель­зя блес­нуть крас­но­ре­чи­ем, то при­бе­га­ют к посто­рон­ним и к пред­ме­ту их не при­над­ле­жа­щим укра­ше­ни­ям; а когда дру­гих посо­бий не оста­нет­ся, то пустоту в суще­ст­вен­ном напол­ня­ют уко­риз­на­ми и руга­тель­ства­ми, где мож­но, осно­ва­тель­ны­ми, а где нель­зя, неспра­вед­ли­вы­ми, лишь бы толь­ко пока­зать свою ост­ро­ту, и заста­вить слу­ша­те­лей руко­плес­кать себе во вре­мя речи. Я почи­таю сие толи­ко несвой­ст­вен­ным и чуж­дым для совер­шен­но­го Ора­то­ра, что он даже и пра­вед­ных наре­ка­ний ни на кого про­из­не­сти не захо­чет, если к тому не при­нудят его обсто­я­тель­ства и поло­же­ние дела. [9] Ибо то конеч­но на соба­чий лай (Ca­ni­na elo­quen­tia) похо­жее крас­но­ре­чие, как гово­рит Аппий, и все­об­ще­го пори­ца­ния достой­ное: тако­му Ора­то­ру надоб­но и само­му вытер­петь мно­го непри­ят­но­стей. Ибо часто и про­тив него употреб­ля­ет­ся подоб­ное же ору­жие, и истец за про­дер­зость сво­его с.472 защит­ни­ка несет нака­за­ние. Но это зло еще не вели­кое в срав­не­нии с самим поро­ком, кото­рым зло­языч­ный от зло­дея раз­ли­ча­ет­ся толь­ко тем, что пер­вый не име­ет слу­чая зло­дей­ст­во­вать на самом деле. [10] Охота чер­нить друг дру­га есть удо­воль­ст­вие бес­че­ло­веч­ное, жесто­кое, и вся­ко­му чест­но­му слу­ша­те­лю про­тив­ное, но часто тре­бу­е­мое тяжу­щи­ми­ся, кои ищут более мести, неже­ли защи­ты. Но ни сего и мно­го­го дру­го­го, по воле их, делать не долж­но. И какой бла­го­род­ный чело­век захо­чет, в угод­ность дру­го­му, быть про­дерз­ким?

[11] Иные воору­жа­ют­ся бра­нью так­же на защит­ни­ков про­тив­ной сто­ро­ны: посту­пок бес­че­ло­веч­ный, нару­шаю­щий все обще­ст­вен­ные одно­го к дру­го­му обя­зан­но­сти, посту­пок изви­ни­тель­ный толь­ко тогда, когда быва­ет вынуж­ден; а без того, он и бес­по­ле­зен напад­чи­ку, поели­ку не отни­ма­ет­ся и у дру­го­го пра­во отве­чать ему тем же; и вреден самой тяж­бе, поели­ку ста­но­вит­ся он уже явным вра­гом защит­ни­ку про­тив­ной сто­ро­ны, и тем при­нуж­да­ет его употре­бить все уси­лия для одер­жа­ния победы. [12] А что все­го хуже, совсем уже исчезнет пред гла­за­ми слу­ша­те­лей та скром­ность, кото­рая сло­вам Ора­то­ра при­да­ет наи­боль­ший вес и цену, коль ско­ро, вышед из бла­го­при­стой­но­сти, чело­ве­ку чест­но­му с.473 свой­ст­вен­ной, при­бегнет к бес­чин­ным руга­тель­ствам, и будет ста­рать­ся не столь­ко снис­кать бла­го­склон­ность судьи, сколь­ко удо­вле­тво­рить гне­ву и мсти­тель­но­сти ист­ца, кое­го дело защи­ща­ет.

[13] Есть так­же род излиш­ней откро­вен­но­сти, кото­рая часто дово­дит до дер­зо­сти, и кото­рая не толь­ко для само­го дела, но и для защи­щаю­ще­го оное, быва­ет опас­на. Перикл не без при­чи­ны молил богов, дабы не при­хо­ди­ло ему на мысль ни еди­но­го сло­ва, коим мог бы оскор­бить народ. Но что он думал о наро­де, я то же разу­мею о всех тех, кои столь­ко же вредить нам могут. Ибо та же речь, кото­рая кажет­ся толь­ко сво­бод­ною и откро­вен­ною, когда гово­рит­ся, назы­ва­ет­ся уже дерз­кою и глу­пою, когда ею кто-нибудь оскор­бит­ся.

III. [14] А как ныне каж­дый Ора­тор идет сво­им и почти совсем отлич­ным от дру­го­го путем на сво­ем попри­ще, и одним труд и раче­ние вме­ня­ет­ся в мало­спо­соб­ную мед­лен­ность, а иным лег­кость и ско­рость в дерз­кое само­на­де­я­ние: то мне кажет­ся не излиш­ним упо­мя­нуть здесь, чего дер­жать­ся дол­жен Ора­тор меж­ду сими дву­мя край­но­стя­ми.

[15] Ему надоб­но все­гда речи свои обра­ба­ты­вать с вели­чай­шим раче­ни­ем; ибо не толь­ко лени­во­го, но и зло­го чело­ве­ка, веро­лом­но­го пре­да­те­ля с.474 есть дело защи­щать при­ня­тое на себя дело хуже, неже­ли может. Поче­му Ора­тор и не дол­жен обре­ме­нять себя пору­че­ни­я­ми свы­ше сил сво­их.

[16] Нуж­но ему преж­де напи­сать бо́льшую часть из того, о чем гово­рить наме­ре­ва­ет­ся, и даже, как гово­рит Димо­сфен, сколь­ко мож­но в луч­шем поряд­ке. Но таким обра­зом при­гото­вить­ся поз­во­ля­ют толь­ко пер­вые судей­ские заседа­ния, когда изла­га­ет­ся речью одно дело, или когда слу­ша­ние оно­го по частям на несколь­ко дней рас­по­ла­га­ет­ся: но если пона­до­бит­ся вдруг отве­чать, то быть гото­вым на все нет воз­мож­но­сти, так что не име­ю­ще­му доволь­но при­сут­ст­вия духа, поло­жен­ное на пись­мо послу­жит к заме­ша­тель­ству, когда воз­ра­же­ния с про­тив­ной сто­ро­ны заста­вят его гово­рить совсем о дру­гом, неже­ли о чем он вооб­ра­жал. [17] Ибо ему труд­но будет отсту­пить в чем-нибудь от при­готов­лен­но­го; оно будет у него на уме во все тече­ние дей­ст­вия; ему будет пред­став­лять­ся, нель­зя ли чего ни есть взять оттуда и поме­стить в отве­тах или воз­ра­же­ни­ях, к кото­рым преж­де не гото­вил­ся; и еже­ли сде­ла­ет это, сде­ла­ет несвяз­но, и речь его не толь­ко сею несо­об­ра­зи­мо­стью мыс­лей, но и неров­но­стью сло­га будет отли­чать­ся. [18] И так ни сло­ва́, ни дви­же­ния его не будут сво­бод­ны: с.475 луч­шие места, обра­ботан­ные со тща­ни­ем, не будут соот­вет­ст­во­вать про­чим частям речи; от чего одно дру­гим вза­им­но иска­зит­ся. Ибо мыс­ли, поло­жен­ные на бума­гу, вме­сто того, чтоб сле­до­вать сво­им поряд­ком, толь­ко лишь оста­нав­ли­ва­ют и замед­ля­ют разум. Посе­му-то в таких затруд­ни­тель­ных слу­ча­ях надоб­но сто­ять, как гово­рит про­стая посло­ви­ца, твер­до на обе­их ногах. [19] А как вся­кое суд­ное дело име­ет пред­ме­том или утвер­жде­ние или опро­вер­же­ние како­го-нибудь пред­ло­же­ния, то отно­ся­ще­е­ся к утвер­жде­нию все может быть пред­ва­ри­тель­но напи­са­но, и даже на отве­ты, име­ю­щие после­до­вать от сопер­ни­ка (ибо ино­гда пред­узнать их лег­ко) есть воз­мож­ность при­гото­вить опро­вер­же­ние.

Что ж каса­ет­ся до дру­гих непред­види­мых вопро­сов или отве­тов со сто­ро­ны про­тив­ной, на сие есть два посо­бия: одно, чтоб совер­шен­но знать суще­ство наше­го дела; дру­гое, со вся­ким вни­ма­ни­ем вслу­ши­вать­ся в сло­ва сопер­ни­ка. [20] Одна­ко может Ора­тор и пред­видеть мно­гое, и ко все­му при­гото­вить себя пред­ва­ри­тель­но: это еще надеж­нее пись­ма, пото­му что мыс­ли тогда откло­ня­ют­ся от преж­них пред­ме­тов и обра­ща­ют­ся на новые удоб­нее.

Но и при отве­тах на неожи­дан­ные вопро­сы или воз­ра­же­ния и при иных потреб­но­стях с.476 гово­рить, не гото­вясь, нико­гда не сме­ша­ет­ся и не затруд­нит­ся Ора­тор, кото­ро­го нау­ка, зна­ние и частое упраж­не­ние снаб­дят спо­соб­но­стью лег­ко и ско­ро объ­яс­нять­ся: [21] он, как воору­жен­ный ратай, все­гда готов к бою: ему столь же мало труда сто́ит гово­рить пред судья­ми, как в обык­но­вен­ной и дру­же­ской беседе: это отнюдь не заста­вит его стра­шить­ся бре­ме­ни сво­его зва­ния, лишь толь­ко бы доста­ло ему вре­ме­ни для совер­шен­но­го иссле­до­ва­ния того дела, кото­рое защи­щать при­сту­па­ет: ибо все про­чее пре­одо­леть он в состо­я­нии.

с.477

[XII. 10. 1] Мне оста­ет­ся гово­рить о роде судеб­но­го Крас­но­ре­чия. По началь­но­му разде­ле­нию наше­го сочи­не­ния назна­че­но для сего пред­ме­та третье с.478 место: ибо мы обе­ща­ли гово­рить спер­ва о худо­же­стве, потом о худож­ни­ке, а после о про­из­веде­нии. А как Крас­но­ре­чие есть про­из­веде­ние Рито­ри­ки и Ора­то­ра, и может пре­вра­щать­ся во мно­гие фор­мы: то и сле­ду­ет, что и худо­же­ство и худож­ник, как я пока­жу ниже, в том участ­ву­ют: одна­ко фор­мы сии раз­нят­ся одна от дру­гой не толь­ко част­но, как ста­туя от ста­туи, кар­ти­на от кар­ти­ны, и дей­ст­вие от дей­ст­вия; но и в роде, как ста­туи Гре­че­ские от Тос­кан­ских и Крас­но­ре­чие Ази­ат­ское от Атти­че­ско­го. [2] Сии роды про­из­веде­ний, о кото­рых я гово­рю, име­ют как сво­их худож­ни­ков, так и сво­их люби­те­лей: посе­му-то еще не было досе­ле совер­шен­но­го Ора­то­ра; и не знаю, не долж­но ли того же заклю­чить о вся­кой нау­ке и худо­же­стве, не толь­ко пото­му, что в одном луч­ше то каче­ство, в дру­гом иное, но и для того, что ино­му та фор­ма нра­вит­ся, ино­му дру­гая, отча­сти по обсто­я­тель­ствам или места или вре­ме­ни, отча­сти по рас­суж­де­нию и вку­су каж­до­го худож­ни­ка.

[3] Напри­мер, пола­га­ют, что пер­вые зна­ме­ни­тые живо­пис­цы, коих про­из­веде­ния не по одной древ­но­сти ценить долж­но, были Полиг­нот и Аглао­фонт: про­стая, не отте­нен­ная раз­ны­ми крас­ка­ми живо­пись их до того еще пле­ня­ет неко­то­рых, что почти гру­бые и едва с.479 пред­зна­ме­ну­ю­щие рож­даю­ще­е­ся искус­ство опы­ты пред­по­чи­та­ют они про­из­веде­ни­ям вели­чай­ших худож­ни­ков, после того жив­ших; но, мне кажет­ся, про­ис­хо­дит это от одно­го тще­сла­вия пока­зать себя зна­то­ка­ми. [4] Потом Зевк­сис и Парра­зий весь­ма мно­го спо­соб­ст­во­ва­ли успе­хам сего искус­ства: они оба жили око­ло вре­мен Пело­пон­нес­ской вой­ны; ибо в Исто­рии у Ксе­но­фон­та нахо­дим раз­го­вор, кото­рый был у Сокра­та с Парра­зи­ем. Ска­зы­ва­ют, что пер­вый из сих живо­пис­цев изо­брел спо­соб наво­дить свет и тени, а дру­гой в очер­ках наблюдал более точ­но­сти; [5] Зевк­сис любил изо­бра­жать чле­ны чело­ве­че­ско­го тела в вели­чине выше над­ле­жа­щей, нахо­дя в том более бла­го­род­ства и досто­ин­ства, в этом, как дума­ют, под­ра­жал он Гоме­ру, кото­рый в опи­са­ни­ях сво­их пред­став­лял и самых жен­щин в видах муже­ст­вен­ных и креп­ких. Парра­зий же во всем соблюдал такую сораз­мер­ность и точ­ность, что и поныне почи­та­ет­ся зако­но­да­те­лем живо­пис­цев; поели­ку остав­ши­е­ся после его кар­ти­ны, изо­бра­жаю­щие богов и геро­ев, слу­жат как буд­то необ­хо­ди­мы­ми образ­ца­ми для всех худож­ни­ков.

[6] Со вре­ме­ни цар­ст­во­ва­ния Филип­па и даже до пре­ем­ни­ков Алек­сандра, искус­ство сие еще далее про­стер­ло свои успе­хи, но толь­ко в раз­ных с.480 родах кра­сот и даро­ва­ний. Ибо Прото­ген отдел­кою, Пам­фил и Мелан­фий, рас­по­ло­же­ни­ем, Анти­фил лег­ко­стью кисти, Феон Самос­ский изо­бре­те­ни­ем, Апел­лес замыс­ло­ва­то­стью и кра­сота­ми, кото­ры­ми он сам весь­ма часто хва­лил­ся, по всей спра­вед­ли­во­сти сла­ви­лись: но Евфра­нор еще тем заслу­жи­ва­ет удив­ле­ние, что при всех упо­мя­ну­тых каче­ствах, пре­иму­ще­ст­вен­но пред про­чи­ми, был вме­сте и живо­пи­сец и вая­тель пре­вос­ход­ный.

[7] Тако­ва же раз­ность и в вая­нии. Обдел­ка Кало­на и Еге­зия была гру­ба, и похо­ди­ла почти на обдел­ку Тос­кан­ских ста­туй; Кала­мис работал уже чище; а Мирон после еще более успел.

В про­из­веде­ни­ях Поли­кле­та нахо­дим уже пра­виль­ность и неко­то­рую кра­соту: ему хотя мно­гие отда­ют пред все­ми пре­иму­ще­ство, одна­ко пола­га­ют, что при вели­ком искус­стве, недо­ста­ва­ло ему силы. [8] Ибо людей изо­бра­жал, кажет­ся, в виде выс­шем при­ро­ды чело­ве­че­ской, а вели­че­ство богов пред­ста­вить был не в силах. Посе­му-то, как ска­зы­ва­ют, боял­ся брать себе за пред­мет воз­му­жа­лость и сано­ви­тость, и зани­мал­ся толь­ко неж­ною юно­стью.

Но чего недо­ста­ва­ло в Поли­кле­те, то при­пи­сы­ва­ют Фидию и Алка­ме­ну. [9] Одна­ко по пре­да­ни­ям извест­но, что Фидий луч­ше пред­став­лял с.481 богов, неже­ли людей. Работа его из сло­но­вой кости выше вся­ко­го под­ра­жа­ния; хотя бы не было ино­го дока­за­тель­ства его искус­ству, кро­ме Минер­вы в Афи­нах или Олим­пий­ско­го в Элиде Юпи­те­ра, кра­сота кое­го еще более усу­губ­ля­ла, кажет­ся, тогдаш­нее бла­го­го­ве­ние наро­дов; толи­ко-то вели­чие про­из­веде­ния рав­ня­лось с вели­чи­ем сего бога.

Вооб­ще пола­га­ют, что Лисипп и Пра­к­си­тель бли­же всех и удач­нее изо­бра­жа­ли при­ро­ду. Что ж каса­ет­ся до Димит­рия, пори­ца­ют его с сей сто­ро­ны уже изли­ше­ст­вом: он более забо­тил­ся о сход­стве, неже­ли о кра­сотах.

[10] Еже­ли разо­брать все виды Крас­но­ре­чия, то най­дем такое же раз­ли­чие в умах, как и в телах. Но были роды сло­га гру­бо­го и по обсто­я­тель­ствам вре­ме­ни слиш­ком жесто­ко­го, впро­чем пока­зы­вав­ше­го вели­кую силу и твер­дость ума. Тако­вы были речи Лели­ев, Афри­ка­нов, Като­нов, Грак­хов, кото­рых мож­но срав­нить с Полиг­нота­ми или с Кало­на­ми. Сре­ди­ны меж­ду ими дер­жа­лись Л. Красс и Кв. Гор­тен­зий. [11] Потом воз­ник­ло, почти в одно и то же вре­мя, мно­же­ство пре­вос­ход­ных Ора­то­ров, но с раз­лич­ны­ми каче­ства­ми. Нача­ли удив­лять­ся силе Цеза­ря, при­род­но­му уму, непри­нуж­ден­но­сти Целия, тон­ко­сти Кал­лидия, важ­но­сти Бру­та, ост­ро­те Сул­пи­ция, едко­сти Кас­сия, точ­но­сти с.482 Пол­ли­о­на, досто­ин­ству Мес­са­лы, скром­но­сти Каль­ва. Меж­ду совре­мен­ни­ка­ми же наши­ми отли­ча­лись оби­ли­ем Сене­ка, выра­зи­тель­но­стью Афри­кан, осно­ва­тель­но­стью Афр, при­ят­но­стью Кри­сп, уди­ви­тель­ным про­из­но­ше­ни­ем Тра­халл, изящ­но­стью Секунд.

[12] А в М. Тул­лии име­ем мы не толь­ко Евфра­но­ра с раз­лич­ны­ми даро­ва­ни­я­ми, но и мужа со все­ми пре­вос­ход­ны­ми каче­ства­ми, коим удив­ля­ем­ся в про­чих. Одна­ко зависть совре­мен­ни­ков не усты­ди­лась пре­сле­до­вать его: гово­ри­ли, что слог у него наду­тый, Ази­ат­ский, рас­тя­ну­тый, напол­нен­ный излиш­ни­ми повто­ре­ни­я­ми и низ­ки­ми шут­ка­ми, неров­ный, несклад­ный, и, что все­го неспра­вед­ли­вее, сла­бый и жено­по­доб­ный. [13] Когда же осуж­ден был на изгна­ние Три­ум­ви­ра­ми и сде­лал­ся жерт­вою их жесто­ко­сти, то и вра­ги, и завист­ни­ки, и сопер­ни­ки, и даже льсте­цы воз­ник­ше­го могу­ще­ства, без поща­ды на него напа­ли, когда уже не боя­лись отра­же­ния.

Одна­ко сей же самый Ора­тор, кое­го слог казал­ся неко­то­рым слиш­ком прост и сух, от самых вра­гов сво­их мог заслу­жить пори­ца­ние не за иное что, как за то, что в тво­ре­ни­ях сво­их с избыт­ком пока­зы­вал пло­до­ви­тость ума и рас­сы­пал кра­соты. Хотя то и дру­гое лож­но, по край­ней мере наре­ка­ние в послед­нем было бы несколь­ко осно­ва­тель­нее. с.483 [14] Осо­бен­но же вос­ста­ва­ли про­тив него те, кои жела­ли пока­зать себя под­ра­жа­те­ля­ми Атти­че­ско­го сло­га. Они упо­доб­ля­лись людям какой ни есть осо­бен­ной сек­ты, почи­тав­шим Цице­ро­на за ино­стран­ца, напо­ен­но­го суе­ве­ри­я­ми сво­ей зем­ли и нико­гда оста­вить их не могу­ще­го. [15] Посе­му-то еще и ныне есть Ора­то­ры, кои в сочи­не­ни­ях сво­их не име­ют ни пло­до­ви­то­сти, ни силы (ибо они сла­бость свою при­кры­ва­ют име­нем здо­ро­вья и кре­по­сти, хотя то озна­ча­ет совсем про­тив­ное); поели­ку они, ясней­ше­го све­та Крас­но­ре­чия, как сол­неч­но­го сия­ния, сно­сить не мог­ши, ста­ра­ют­ся при­крыть себя, защи­тить­ся, тенью вели­ко­го име­ни. Но как сам Цице­рон, на мно­гих местах сочи­не­ний сво­их, на сие доста­точ­но ответ­ст­во­вал, то я и не почи­таю за нуж­ное рас­про­стра­нять­ся о сем пред­ме­те.

II. [16] С дав­них вре­мен нача­ли разде­лять слог на Ази­ат­ский и Атти­че­ский: пер­вый все­гда почи­тал­ся наду­тым и пусто­ре­чи­вым, а дру­гой крат­ким, чистым и силь­ным: в пер­вом нет ниче­го излиш­не­го, в дру­гом недо­ста­ет точ­но­сти и меры. Сие неко­то­рые, в том чис­ле и Сан­тра, при­пи­сы­ва­ют тому, что, как Гре­че­ский язык стал мало-пома­лу вхо­дить в употреб­ле­ние, рас­про­стра­нять­ся в бли­жай­ших горо­дах Азии, то жите­ли сих стран с.484 не научась еще гово­рить на оном пра­виль­но, при­ня­лись за обиль­ное крас­но­ре­чие, и то, чего не мог­ли выра­жать соб­ст­вен­но, нача­ли озна­чать око­лич­но­стя­ми, а после и навсе­гда при том оста­лись. [17] Но мне кажет­ся, что такая раз­ность в сло­ге про­изо­шла от при­род­но­го свой­ства и гово­ря­щих и слу­шаю­щих; поели­ку Афи­няне, быв ост­ро­ум­ны и понят­ны, ниче­го излиш­не­го и пусто­го не тер­пе­ли; Ази­ат­цы же, будучи народ тще­слав­ный и над­мен­ный, сооб­щи­ли и обра­зу выра­же­ний сво­их такую же пустую высо­ко­пар­ность.

[18] Те, кои пола­га­ли сие меж­ду упо­мя­ну­ты­ми рода­ми сло­га раз­ли­чие, при­бав­ля­ли к тому еще Родий­ский, как сред­ний и из обо­их пер­вых сме­шан­ный. Ибо слог сей не так сжат и кра­ток, как Атти­че­ский, и не так изоби­лен и рас­тя­нут, как Ази­ат­ский, так что, кажет­ся, есть в нем нечто заим­ст­во­ван­ное и от харак­те­ра наро­да и от каче­ства сочи­ни­те­ля. [19] Ибо Есхин, избрав Родос местом сво­его изгна­ния, при­нес туда из Афин нау­ки, кото­рые, напо­до­бие рас­те­ний, на иную поч­ву зем­ли и в иной кли­мат пере­не­сен­ные, пере­ро­дясь, сме­ша­ли вкус Атти­че­ский со вку­сом чуже­стран­ным. По сей при­чине слог Родий­ский, хотя несколь­ко тяжел и мед­лен, одна­ко не без важ­но­сти: его мож­но упо­до­бить с.485 не источ­ни­ку про­зрач­но­му, и не пото­ку мут­но­му, а тихо­му озе­ру.

[20] Итак, нет сомне­ния, что из всех родов сло­га, Атти­че­ский есть самый луч­ший. В нем есть нечто общее всем про­чим родам, то есть, он тре­бу­ет тон­ко­го и вер­но­го вку­са, а отли­ча­ет­ся от дру­гих, смот­ря по каче­ству умов. [21] Поче­му, мне кажет­ся, те оши­ба­ют­ся весь­ма мно­го, кои Атти­че­ский слог нахо­дят толь­ко в Ора­то­рах, лег­ких, ясных и выра­зи­тель­ных, но доволь­ных неболь­шою долею крас­но­ре­чия, и дер­жа­щих руку все­гда под епан­чею. Кто же может нам слу­жить при­ме­ром Атти­че­ско­го сло­га? Пусть будет Лиси­ас: и дей­ст­ви­тель­но сему Ора­то­ру под­ра­жа­ют люби­те­ли атти­че­ско­го сло­га. И так не отсы­ла­ют уже нас к Кок­ку и Анто­киду.

Одна­ко хотел бы я спро­сить, в Атти­че­ском ли сло­ге гово­рил Исо­крат? [22] Ибо слог Исо­кра­та совер­шен­но отли­чен от сло­га Лиси­а­са. Мне ска­жут, что слог пер­во­го не Атти­че­ский? Но из его-то имен­но шко­лы вышли вели­чай­шие, слав­ней­шие Гре­че­ские Ора­то­ры. Рав­но спро­шу: у Ипе­рида не Атти­че­ский ли был слог? Так точ­но. Одна­ко у него весь­ма мно­го кра­сот в сло­ве. Я не гово­рю о мно­гих дру­гих, как то о Ликур­ге и Ари­сто­ги­тоне, ни о их пред­ше­ст­вен­ни­ках Исее, Анти­фон­те, кои, с.486 будучи друг с дру­гом схо­жи в роде Крас­но­ре­чия, раз­ли­ча­лись толь­ко в виде.

Что ска­жем о Есхине, о коем упо­мя­ну­ли мы выше? [23] Не обиль­нее ли, не сме­лее ли, не воз­вы­шен­нее ли был он и тех, коих теперь наиме­но­ва­ли? А Димо­сфен, сво­ею высо­ко­стью, силою, стре­ми­тель­но­стью, при­ят­но­стью, рас­по­ло­же­ни­ем, не пре­вос­хо­дил ли всех тех Ора­то­ров, кои боя­лись отсту­пить от стро­гой точ­но­сти и роб­кой осмот­ри­тель­но­сти? Не воз­но­сит­ся ли он выше общих мест, выше обык­но­вен­ных мыс­лей? Отвер­га­ет ли фигу­ры? Не бле­стит ли ино­ска­за­ни­я­ми? Не застав­ля­ет ли гово­рить даже суще­ства бес­сло­вес­ные? [24] Когда кля­нет­ся теня­ми защит­ни­ков оте­че­ства, пад­ших при Сала­мине и на полях Мара­фон­ских, не ясно ли пока­зы­ва­ет, что Пла­тон был его настав­ни­ком? Но мож­но ли назвать сло­гом Ази­ат­ским слог Пла­то­на, кото­рый рав­ня­ет­ся с мужа­ми, вдох­но­вен­ны­ми свы­ше? Что ска­зать о Перик­ле? Неуже­ли похо­дил он на осто­рож­но­го и тихо­го Лиси­а­са, когда Коми­ки, в доса­де на него, упо­доб­ля­ли его крас­но­ре­чие мол­ние­нос­но­му гро­му?

[25] Итак, для чего пола­гать, что Атти­че­ский вкус име­ют един­ст­вен­но те Ора­то­ры, у коих речь течет с мед­лен­но­стью, как сла­бая струя воды про­би­ра­ет­ся с трудом по мел­ким с.487 камеш­кам? Для чего толь­ко на сухой поч­ве искать при­ят­ный запах тми­на? Я думаю, что, еже­ли такие цени­те­ли видят здесь более пло­до­ро­дия и жат­вы, неже­ли где инде, то конеч­но захотят оспа­ри­вать у Атти­ка и самое каче­ство зем­ли пото­му, что она при­но­сит более, неже­ли сколь­ко при­ни­ма­ет в свое нед­ро, — и что, шутя, при­пи­сал ей такое свой­ство. [26] Итак, еже­ли бы кто к тем высо­ким каче­ствам Димо­сфе­на, какие имел сей вели­кий Ора­тор, при­со­во­ку­пил и те, коих в нем, по-види­мо­му, недо­ста­ва­ло, или как несвой­ст­вен­ных его уму, или как про­тив­ных обра­зу прав­ле­ния, еже­ли бы кто, гово­рю, нашел искус­ство еще силь­нее тро­гать стра­сти, неуже­ли ска­за­ли бы слу­ша­те­ли: Димо­сфен так не гово­рил? И еже­ли бы нашла­ся речь еще бла­го­звуч­нее речей Димо­сфе­но­вых, чему может быть пове­рить нель­зя, но еже­ли бы такая речь нашла­ся, неуже­ли бы она не была во вку­се Атти­че­ском? О сем назва­нии над­ле­жит иметь луч­шее поня­тие, и знать, что писать и гово­рить сло­гом Атти­че­ским есть наи­луч­ший спо­соб для Ора­то­ра.

[27] Одна­ко ж оста­вать­ся при таком мне­нии еще поз­во­ли­тель­нее Гре­кам. И дей­ст­ви­тель­но Латин­ское Крас­но­ре­чие, что каса­ет­ся до изо­бре­те­ния, рас­по­ло­же­ния, наме­ре­ния и про­чих сего с.488 рода качеств, не раз­нит­ся от Гре­че­ско­го Крас­но­ре­чия, и во всем берет при­мер с оно­го; но обра­зом выра­же­ний едва ли под­ра­жать ему может с уда­чею.

Ибо у Гре­ков, во-пер­вых, и выго­вор бла­го­звуч­нее наше­го; да у нас же нет самых при­ят­ных в про­из­но­ше­нии букв, их глас­ной Y и соглас­ной Z, кото­рые мы обык­но­вен­но заим­ст­ву­ем у них, когда употреб­ля­ем соб­ст­вен­ные их име­на: [28] тогда, не знаю, каким-то обра­зом речь наша ста­но­вит­ся весе­лее, как, напри­мер, в сло­вах Ze­phy­ris и Zo­py­ris, кото­рые, будучи напи­са­ны наши­ми бук­ва­ми, име­ют про­из­но­ше­ние глу­хое и вар­вар­ское, и как буд­то на место их посту­па­ют уны­лые и непри­ят­ные; чего у Гре­ков не быва­ет.

[29] Да и шестая в нашей азбу­ке бук­ва F изда­ет звук почти нече­ло­ве­че­ско­го голо­са; или луч­ше ска­зать, про­из­но­сит­ся совсем не голо­сом, а посред­ст­вом возду­ха, меж­ду зубов с силою испус­кае­мо­го: когда же она сто­ять будет близ­ко глас­ной, теря­ет неко­то­рым обра­зом свою силу, как, напри­мер, в сло­ве fran­git; а когда за нею сле­ду­ет соглас­ная, то, при­оста­нав­ли­вая несколь­ко звук, дела­ет­ся еще гру­бее и непри­ят­нее.

Еолий­ской так­же бук­вы (di­gam­ma), коею про­из­но­сим Ser­vum и Cer­vum, начер­та­ние хотя у с.489 нас отверг­ну­то, но силу ее по нево­ле сохра­ни­ли в про­из­но­ше­нии неко­то­рых слов.

[30] Гру­бы­ми дела­ет сло­ги и бук­ва Q, и нуж­на толь­ко для соеди­не­ния сто­я­щих под­ле себя глас­ных, как, напри­мер, когда пишем Equos и Equ­um; а в про­чем совсем излиш­на; да и сии самые глас­ные обе изда­ют звук, кое­го нет у Гре­ков, и кое­го нель­зя пото­му пред­ста­вить их бук­ва­ми.

[31] Кро­ме того, бо́льшая часть рече­ний окан­чи­ва­ют­ся у нас бук­вою M, коей звук про­из­во­дит как бы неко­то­рое мыча­ние; како­вых слов в Гре­че­ском язы­ке не нахо­дит­ся. Гре­ки, на место ее, ста­вят V, бук­ву бла­го­звуч­ную, и особ­ли­во на кон­це как бы зве­ня­щую, а у нас весь­ма ред­ко употреб­ля­е­мую в окон­ча­ни­ях.

[32] А что ска­зать о сло­гах наших, име­ю­щих на B и D уда­ре­ние толь гру­бое, что мно­гие хотя не из самых Древ­них, одна­ко из Древ­них, пыта­лись умяг­чать оное, не толь­ко про­из­но­ся Aver­sa вме­сто Ab­ver­sa, но и в пред­ло­ге ab к бук­ве B при­бав­ляя S, кото­рая сама по себе не очень при­ят­на для слу­ха.

[33] При­бавь­те к сему, что и уда­ре­ния наши, по при­чине неко­ей жест­ко­сти и по недо­стат­ку само­го раз­но­об­ра­зия, не так слад­ко­звуч­ны, как у Гре­ков: поели­ку послед­ний слог не воз­вы­ша­ет­ся ост­рою, ни умяг­ча­ет­ся обле­чен­ною с.490 силою, а окан­чи­ва­ет­ся все­гда одною тяж­кою или дву­мя тяж­ки­ми. И Гре­че­ский язык бла­го­зву­чи­ем сво­им дале­ко пре­вос­хо­дит Латин­ский, так что наши Сти­хотвор­цы, желая при­дать сочи­не­нию сво­е­му боль­ше при­ят­но­сти, укра­ша­ют оное вме­ши­ва­ни­ем Гре­че­ских слов.

[34] Все­го же важ­нее, что весь­ма мно­гие вещи не име­ют назва­ний на Латин­ском язы­ке: так что мы при­нуж­де­ны быва­ем изъ­яс­нять их пере­нос­ны­ми, или околь­ны­ми выра­же­ни­я­ми. Да и в тех име­но­ва­ни­ях, кото­рые уже име­ем, мы так бед­ны, что одно и то же сло­во весь­ма часто употреб­ля­ем в раз­ных слу­ча­ях: а Гре­ки не толь­ко сло­ва­ми, но и иди­о­ма­ми или наре­чи­я­ми от корен­но­го язы­ка сво­его бога­ты.

[35] Итак, кто тре­бу­ет от нас кра­сот Атти­че­ско­го сло­га, пусть даст нам такую же при­ят­ность и такое же оби­лие выра­же­ний. А как это дело невоз­мож­ное, то оста­ет­ся нам ста­рать­ся сооб­ра­зо­вать мыс­ли свои с сло­ва­ми, како­вы у нас есть; и пред­мет, где потреб­на край­няя неж­ность, не обле­кать в рече­ния, не хочу ска­зать, тяже­лые, по мень­шей мере слиш­ком силь­ные, дабы то и дру­гое каче­ство не истре­бить чрез вза­им­ное их сме­ше­ние. [36] Ибо чем менее посо­бия пода­ет нам язык, тем более ста­ра­ния над­ле­жит обра­тить на изо­бре­те­ние: поста­ра­ем­ся из само­го пред­ме­та извле­кать с.491 высо­кие и раз­но­об­ра­зи­ем нра­вя­щи­е­ся мыс­ли; тро­гать серд­ца, воз­буж­дая нуж­ные для нас чув­ст­во­ва­ния, и блес­ком фигур укра­шать речь нашу.

Мы не можем иметь в сло­ве такой тон­ко­сти, заман­чи­во­сти, как Гре­ки? Мы пот­щим­ся иметь более силы. Они пре­вос­хо­дят нас лег­ко­стью сло­га? Мы можем дать сло­вам сво­им боль­ше весу. Им свой­ст­вен­нее выра­зи­тель­ность рече­ний? Заме­ним это богат­ст­вом и вели­ко­ле­пи­ем. [37] У Гре­ков самые посред­ст­вен­ные умы могут нахо­дить надеж­ные для себя при­ста­ни­ща? А мы име­ем боль­ше пару­сов для пла­ва­ния: но для сего потреб­но более и вет­ру. Да не все­гда будем дер­жать­ся откры­то­го моря: ино­гда надоб­но дер­жать­ся и бере­гов. Они име­ют более удоб­но­сти при­ста­вать повсюду: а я не буду слиш­ком уда­лять­ся в море, и поста­ра­юсь най­ти сред­ство спас­ши ладью мою от сокру­ше­ния.

[38] Ибо еже­ли Гре­ки более успе­ва­ют в пред­ме­тах малых и тре­бу­ю­щих отмен­ной лег­ко­сти, то в сем одном толь­ко нас они пре­вос­хо­дят, а пото­му и не спо­рим с ними о пер­вен­стве отно­си­тель­но коми­че­ских тво­ре­ний; одна­ко и сей род сло­га совсем остав­лять не надоб­но, а паче над­ле­жит ста­рать­ся успеть и в этом, сколь­ко можем: по край­ней мере, с.492 можем срав­нить­ся с ними в выбо­ре и сооб­ра­же­нии пред­ме­тов: что ж каса­ет­ся до кра­соты выра­же­ний, поели­ку их в язы­ке сво­ем не име­ем, необ­хо­ди­мость застав­ля­ет допол­нять сей недо­ста­ток дру­ги­ми укра­ше­ни­я­ми. [39] Раз­ве не был Цице­рон и ост­ро­умен, и кроток, и ясен? И раз­ве воз­вы­шал­ся паче меры? Раз­ве не отли­чал­ся М. Кол­лидий сего рода про­стотою? Сци­пи­он, Лелий, Катон не были ли Рим­ские, так ска­зать, Атти­ки? Не долж­но ли доволь­ст­во­вать­ся тем, чего луч­ше най­ти уже немож­но?

III. [40] Вдо­ба­вок к выше­по­ка­зан­ным пред­рас­суд­кам, неко­то­рые дума­ют, что пря­мое, есте­ствен­ное крас­но­ре­чие долж­но упо­доб­лять­ся, быть совер­шен­но похо­же на тот обык­но­вен­ный образ изъ­яс­не­ния мыс­лей, какой все­днев­но употреб­ля­ем мы с дру­зья­ми, супру­га­ми, детьми, слу­жи­те­ля­ми, и доволь­ст­ву­ем­ся про­стым изъ­яв­ле­ни­ем нашей воли, не при­бе­гая к хит­ро­стям нау­ки: они вооб­ра­жа­ют, что все к тому при­бав­ля­е­мое есть одно при­хот­ни­че­ство, пустое само­хваль­ство, затем­не­ние исти­ны, бес­по­лез­ная игра слов, коих един­ст­вен­ное назна­че­ние есть про­сто выра­жать мыс­ли: [41] как тела атле­тов, хотя от упраж­не­ния и от употреб­ле­ния извест­ных яств дела­ют­ся креп­че и силь­нее, теря­ют одна­ко есте­ствен­ный вид, с.493 при­ро­дою чело­ве­ку дан­ной. К чему, гово­рят они, озна­чать вещь ого­вор­ка­ми, мета­фо­ра­ми, то есть, мно­ги­ми и чужи­ми назва­ни­я­ми, когда каж­дая име­ет свое соб­ст­вен­ное имя? [42] Нако­нец утвер­жда­ют, что люди пер­вых вре­мен гово­ри­ли чистым язы­ком при­ро­ды; и что потом нача­ли упо­доб­лять­ся сти­хотвор­цам, и соста­ви­ли хотя с мень­шею сме­ло­стью, но столь же лож­ный и несвой­ст­вен­ный род мни­мо­го Крас­но­ре­чия.

Сие воз­ра­же­ние не совсем неспра­вед­ли­во: не над­ле­жит от соб­ст­вен­ных и общих рече­ний отсту­пать так дале­ко, как неко­то­рые дела­ют. [43] Но еже­ли кто, как ска­за­но в гла­ве о Сочи­не­нии, к нуж­но­му, кото­рое мень­ше все­го, при­ба­вит что́ ни есть луч­ше­го, тот не под­вергнет себя сему наре­ка­нию. Ибо про­стой, обык­но­вен­ный раз­го­вор, мне кажет­ся, по само­му суще­ству сво­е­му раз­нит­ся от речи ора­тор­ской: еже­ли бы для Ора­то­ра доволь­но было толь­ко ука­зать на вещи, то ему ниче­го не оста­ва­лось бы делать, кро­ме наблюде­ния свой­ст­вен­но­го смыс­ла в сло­вах: но поели­ку долж­ность его есть нра­вить­ся, тро­гать, про­из­во­дить в слу­ша­те­лях раз­ные впе­чат­ле­ния, то может употре­бить те же посо­бия, кото­рые даны нам так­же от при­ро­ды: [44] ибо и укреп­лять себе тело упраж­не­ни­ем, при­умно­жать силы, давать лицу с.494 здо­ро­вый цвет, есте­ствен­но при­над­ле­жит вся­ко­му. Посе­му-то во всех наро­дах один дру­го­го почи­та­ет­ся крас­но­ре­чи­вее и при­ят­нее в выра­же­нии мыс­лей сво­их: без чего все были бы рав­ны, и всем бы то же при­ли­че­ст­во­ва­ло; но они, гово­ря, раз­би­ра­ют раз­ли­чие лиц, к кото­рым речь обра­ща­ют; а кто сло­ва­ми чем боль­ше дей­ст­вия про­из­во­дит, тем бли­же под­хо­дит к есте­ствен­но­му Крас­но­ре­чию.

[45] По сей при­чине я не совсем не согла­сен и с теми, кои дума­ют, что нуж­но ино­гда при­но­рав­ли­вать­ся ко вре­ме­нам и слу­ша­те­лям, когда тре­бу­ет­ся и неко­то­рая при­кра­са и изыс­кан­ность. Итак, я не толь­ко не думаю, чтобы пер­вым Ора­то­рам под­ра­жа­ли Катон и Грак­хи; но пола­гаю, что и сих послед­них ныне брать за образ­цы не долж­но. Я нахо­жу, что и сам Цице­рон, имея все­гда поль­зу в виду, уде­лял неко­то­рую часть сло­ва сво­его и на удо­воль­ст­вие слу­ша­те­ля, гово­ря, что он, посту­пая таким обра­зом, искал выгод для тяжу­ще­го­ся. [46] Ибо чем нра­вил­ся, тем самым был и поле­зен. Я не знаю, мож­но ли что при­ба­вить к пре­ле­стям его сло­га; раз­ве толь­ко то, чтоб мы ныне суд­ным речам сво­им при­да­ва­ли более ост­ро­ты и блес­ку. Ибо нель­зя, не повредив изло­же­нию дела и не поте­ряв Ора­тор­ской с.495 важ­но­сти, чтоб сии частые и непре­рыв­ные блес­ки вза­им­но не помра­ча­ли друг дру­га.

Но да не употре­бит кто-либо во зло моей поблаж­ки: [47] я сооб­ра­зу­юсь со вку­сом наше­го вре­ме­ни: тога на Ора­то­ре долж­на быть не из гру­бой, но и не из шел­ко­вой тка­ни; голо­ва при­че­са­на и в поряд­ке, но не убра­на высо­кою и куд­ря­вою при­чес­кою: когда не име­ем винов­но­го жела­ния нра­вить­ся рос­ко­шью и рас­пут­ст­вом, тогда вся­кая бла­го­при­стой­ная одеж­да кра­си­ва. [48] Впро­чем то, что мы попро­сту назы­ваем ост­ро­та­ми (sen­ten­tiae), не было у Древ­них, и особ­ли­во у Гре­ков, в употреб­ле­нии, а встре­ча­ет­ся инде у Цице­ро­на; одна­ко, еже­ли они состо­ят не в одних сло­вах, не слиш­ком часто встре­ча­ют­ся, и кло­нят­ся к выго­дам защи­щае­мо­го дела, то кто назо­вет их бес­по­лез­ны­ми? Они пора­жа­ют ум и часто одним разом воз­буж­да­ют его на реши­мость, кро­ме того, что самою крат­ко­стью сво­ею более впе­чатле­ва­ют­ся, и осо­бен­ным обо­ротом сво­им силь­нее убеж­да­ют.

[49] Хотя сии живые и рази­тель­ные чер­ты и кажут­ся неко­то­рым поз­во­ли­тель­ны­ми в устах Ора­то­ра, одна­ко не на пись­ме. Мне не долж­но здесь оста­вить и сего мне­ния без иссле­до­ва­ния; поели­ку мно­гие уче­ные мужи пола­га­ли раз­ли­чие в обра­зе, как гово­рить и как писать надоб­но, с.496 осно­вы­ва­ясь на том, что иные, снис­кав­ши вели­кую сла­ву на кафед­рах, ниче­го руко­пис­но­го не оста­ви­ли потом­ству, как то Перикл и Демад; дру­гие, напро­тив, пре­крас­но сочи­ня­ли, но к про­из­но­ше­нию спо­соб­ны не были, как Исо­крат: [50] что сверх того, гово­ря с кафед­ры, Ора­тор увле­ка­ет­ся более стре­ми­тель­но­стью мыс­лей, употреб­ля­ет, для под­дер­жа­ния речи, сме­лей­шие укра­ше­ния; ибо ему надоб­но тро­нуть и наста­вить людей гру­бых. А что пишет­ся в кни­гах и выда­ет­ся за обра­зец, то долж­но быть пере­смот­ре­но, вычи­ще­но, и сход­ствен­но с поряд­ком и пра­ви­ла­ми; поели­ку может попасть­ся в руки людей уче­ных и под­верг­нуть­ся суду све­ду­щих в том же искус­стве.

[51] …Мне кажет­ся, что гово­рить хоро­шо и хоро­шо писать есть одно и то же: речь напи­сан­ная не иное что есть, как памят­ник речи про­из­не­сен­ной. Поче­му в том и дру­гом слу­чае нет кра­сот, кото­рых бы она, по мне­нию мое­му, вме­щать не дол­жен­ст­во­ва­ла; я не гово­рю впро­чем, чтобы совсем не име­ла ника­ких недо­стат­ков. Ибо знаю, что невеж­ды ино­гда и недо­стат­ка­ми пле­ня­ют­ся.

[52] Какая же долж­на быть раз­ни­ца меж­ду речью, на кафед­ре про­из­не­сен­ною и речью, в свет издан­ною? Еже­ли бы Ора­тор гово­рил все­гда пред суди­ли­щем мужей муд­рых, то конеч­но с.497 нашел бы я мно­го излиш­не­го не толь­ко у Цице­ро­на, но и у само­го Димо­сфе­на, кое­го слог гораздо, так ска­зать, под­бо­ри­стее и сжа­тее. Ибо тогда не надоб­но было бы ни тро­гать стра­стей, ни убла­жать судей слад­ко­ре­чи­ем; самый При­ступ был бы вовсе бес­по­ле­зен, как дума­ет Ари­сто­тель. Муд­рый не увле­чет­ся Ора­тор­скою хит­ро­стью; изло­жить дело про­сто и ясно, под­кре­пить оное дока­за­тель­ства­ми, сего уже ему и доволь­но.

[53] Но когда име­ешь судьею или народ, или людей, из наро­да избран­ных, и когда подаю­щие мне­ние быва­ют часто мало­про­све­щен­ны, а ино­гда и про­стые посе­ляне; тогда, для дости­же­ния цели сво­ей, над­ле­жит Ора­то­ру употреб­лять все воз­мож­ные сред­ства; сии посо­бия дол­жен он пока­зать во всей силе их, и когда гово­рит, и когда пишет, дабы научить и дру­гих, как посту­пать в подоб­ных слу­ча­ях надоб­но. [54] Неуже­ли поду­ма­ем, что Цице­рон и Димо­сфен ина­че гово­ри­ли, неже­ли писа­ли? По чему ино­му сии пре­вос­ход­ные Ора­то­ры сде­ла­лись извест­ны нам, как не по сво­им писа­ни­ям? Итак, они гово­ри­ли луч­ше или хуже? Ибо еже­ли хуже, то надоб­но думать, что они гово­ри­ли так, как писа­ли: еже­ли луч­ше, то вер­но так писа­ли, как гово­ри­ли.

с.498 [55] Так поэто­му Ора­тор, ска­жут мне, дол­жен все­гда гово­рить так, как пишет? Конеч­но все­гда, еже­ли мож­но будет: а когда не поз­во­лит того крат­кость вре­ме­ни, опре­де­лен­но­го судьею для выслу­ша­ния, то мно­гое из того, о чем гово­рить наме­ре­ва­лись, мож­но выки­нуть: а в свет издаст­ся вся речь в цело­сти. Речь же, гово­рен­ная сооб­раз­но спо­соб­но­стям слу­ша­те­лей, не долж­на идти в потом­ство в сем гру­бом виде, дабы не была при­пи­са­на вку­су наше­му, а не обсто­я­тель­ствам вре­ме­ни. [56] Ибо рав­но вели­кая важ­ность состо­ит и в том, чтобы заме­чать, каким обра­зом при­ни­ма­ет судья сло­ва наши: поче­му Ора­тор дол­жен поча­сту обра­щать на него гла­за свои, как Цице­рон пред­пи­сы­ва­ет. И для сего над­ле­жит ему наста­и­вать на том, что слу­ша­ет судья с удо­воль­ст­ви­ем, и тот­час остав­лять то, что про­из­во­дит про­тив­ное в нем дей­ст­вие. Паче все­го нуж­но изби­рать такой образ изъ­яс­нять свои мыс­ли, кото­рый бы наи­бо­лее слу­жил ко вра­зум­ле­нию судьи в наше дело.

И в этом нет ниче­го стран­но­го, когда, по снис­хож­де­нию к свиде­те­лям, пере­ме­ня­ем нечто и в сло­вах и в выго­во­ре. [57] Один Ора­тор спро­сил в суде у одно­го про­сто­го кре­стья­ни­на, зна­ет ли он Амфи­о­на? Сей отве­чал отри­ца­тель­но. Тогда умный Ора­тор, отняв с.499 вды­ха­тель­ное уда­ре­ние в име­ни Амфи­о­на, про­из­нес вто­рой слог крат­ко, и кре­стья­нин понял его, ска­зав, что зна­ет Амфи­о­на. Такие слу­чаи застав­ля­ют ино­гда гово­рить ина­че, неже­ли пишет­ся; но гово­рить так, как пишем, не изви­ни­тель­но.

IV. [58] Есть дру­гое разде­ле­ние, кото­рое и само име­ет три части, и по кото­ро­му, кажет­ся, хоро­шо раз­ли­чить мож­но роды Крас­но­ре­чия. Пер­вый по сему разде­ле­нию род назы­ва­ет­ся у Гре­ков утон­чен­ным (ἰσχνὸν). Вто­рой силь­ным (ἁδρόν). Тре­тий, ἀνθη­ρὸν, иные назы­ва­ют сред­ним меж­ду дву­мя пер­вы­ми рода­ми, дру­гие цве­ту­щим, поели­ку Гре­че­ское сло­во сие точ­но озна­ча­ет. [59] Из сих трех родов пер­вый употреб­ля­ет­ся для изло­же­ния дела, вто­рой для воз­буж­де­ние стра­стей, тре­тий, под тем или дру­гим име­нем, для снис­ка­ния бла­го­склон­но­сти в слу­ша­те­лях, или для ути­ше­ния силь­ных чув­ст­во­ва­ний. Для изло­же­ния же потреб­на ост­ро­та и точ­ность, для снис­ка­ния бла­го­склон­но­сти и при­ми­ре­ния кротость, для воз­буж­де­ния стра­стей, сила.

Итак, слог тон­кий (sub­ti­lis) име­ет осо­бен­ное свое дей­ст­вие в повест­во­ва­нии и при­во­де дока­за­тельств; так что, неза­ви­си­мо от дру­гих качеств, он сам собою быва­ет для сего доста­то­чен. [60] Сред­ний род, будучи с.500 напол­нен более мета­фо­ра­ми, укра­шен фигу­ра­ми, пле­ня­ет удач­ны­ми отступ­ле­ни­я­ми, бла­го­при­ли­чи­ем выра­же­ний и изя­ще­ст­вом мыс­лей: он течет тихо, подоб­но про­зрач­ным водам реки, коей бере­га с обе­их сто­рон осе­ня­ют­ся зеле­не­ю­щи­ми­ся леса­ми. [61] Слог же силь­ный, увле­ка­ет слу­ша­те­лей про­тив их воли: тщет­но сопро­тив­ле­ние: быст­рые поры­вы при­нуж­да­ют сле­до­вать неволь­ным впе­чат­ле­ни­ям: он, как стре­ми­тель­ный поток, уно­ся­щий с собою самые кам­ни, рас­тор­гаю­щий мосты и вся­кие пре­гра­ды, обра­ща­ет умы туда, куда сила его устрем­ля­ет­ся.

Здесь-то Ора­тор вызы­ва­ет и мерт­вых из гро­бов и выво­дит на зре­ли­ще, как Цице­рон (Pro Coel. 33) вывел слеп­ца Аппия: здесь-то самое оте­че­ство про­из­но­сит вопль и жало­бы, как бы с кем-нибудь бесе­дуя. При­мер сему нахо­дим в речи, гово­рен­ной Цице­ро­ном в Сена­те про­тив Кати­ли­ны (1. Ca­til. 18). [62] Здесь-то воз­вы­ша­ет сло­во свое силь­ны­ми рас­про­стра­не­ни­я­ми и сме­лы­ми пре­уве­ли­че­ни­я­ми. Какая пучи­на нена­сыт­нее любо­с­тя­жа­тель­но­сти сего чело­ве­ка? (2. Phi­lip. 67). И: Поис­ти­не, ни самый Оке­ан со сво­и­ми пучи­на­ми. Места сии извест­ны люби­те­лям Крас­но­ре­чия. Здесь-то самых богов низ­во­дит в собра­ние, и к ним обра­ща­ет речь свою (Pro Mil. 85): Вами, Албан­ские дуб­ра­вы с.501 и гроб­ни­цы, вами, гово­рю, свя­щен­ные жерт­вен­ни­ки, сопри­чис­лен­ные к бого­слу­же­нию Рим­лян и рав­но ими чти­мые, но сим чудо­ви­щем непо­ща­жен­ные, здесь свиде­тель­ст­ву­юсь. Им то воз­будит в суди­ях него­до­ва­ние, то вну­шит собо­лез­но­ва­ние: им выра­зит: Вас увидел, и про­лил сле­зы, и про­сил тво­ей помо­щи: и таким обра­зом про­из­ведет в них желае­мые чув­ст­во­ва­ния; и судья, раз­вле­ка­ясь ими, не помыс­лит, пра­виль­но ли изла­га­ем мы свое дело.

[63] Поче­му, еже­ли из сих трех родов необ­хо­ди­мо нуж­но избрать кото­рый-нибудь один, то кто усум­нит­ся пред­по­честь сей послед­ний всем про­чим, как самый силь­ный, боль­шее дей­ст­вие про­из­во­дя­щий, и самый при­лич­ней­ший важ­ным и вели­ким судо­про­из­вод­ствам? [64] Ибо и Гомер вла­га­ет в уста Мене­лаю крас­но­ре­чие с при­ят­ною крат­ко­стию, чуж­дое мно­го­сло­вия, с чистотою выра­же­ний, и чуж­дое вся­ко­го изли­ше­ства. И в этом состо­ит совер­шен­ство пер­во­го из помя­ну­тых родов. Речь Несто­ру дал слад­чай­шую паче меда, и при­ят­но­стью сво­ею выше вся­ко­го под­ра­жа­ния. Но, желая пред­ста­вить высо­кое крас­но­ре­чие Улис­са, при­со­во­ку­пил к тому оби­лие, вели­чие, и сло­ва его дела­ет подоб­ны­ми стре­ми­тель­ным пото­кам, от рас­та­я­ния сне­гов раз­ли­ваю­щим­ся. [65] Итак, да никто из смерт­ных не дер­за­ет с ним с.502 рав­нять­ся: его будут люди все­гда почи­тать за мужа выше чело­ве­ка. Такой силе и стре­ми­тель­но­сти в Перик­ле удив­ля­ет­ся Евпо­лис, и кото­рые Ари­сто­тель гро­мо­вым стре­лам упо­доб­ля­ет. Вот истин­ный дар сло­ва!

[66] Но не долж­но думать, буд­то бы в сих толь­ко трех родах заклю­ча­лось Крас­но­ре­чие. Ибо как меж­ду родом лег­ким и родом силь­ным есть еще тре­тий, сред­ний меж­ду обо­и­ми; так и сии име­ют свои сте­пе­ни, да и меж­ду сими сте­пе­ня­ми есть нечто сме­шан­ное, и меж­ду ими сред­нее: [67] есть и в лег­ком сло­ге нечто пол­нее или лег­че, и в силь­ном есть иное уме­рен­нее или стре­ми­тель­нее, так как и слог сред­ний ино­гда или воз­вы­ша­ет­ся, или пони­жа­ет­ся: посе­му есть почти бес­чис­лен­ное мно­же­ство видов, кои чем-нибудь раз­ли­ча­ют­ся меж­ду собою. Рав­но как вооб­ще гово­рим, что есть четы­ре вет­ра, дую­щие с четы­рех кра­ев све­та, а меж­ду тем нахо­дит­ся мно­го сред­них, кои заим­ст­ву­ют каче­ство свое от раз­но­сти стран и рек, откуда дуют, име­ют направ­ле­ние. [68] То же у музы­кан­тов, кои, опре­де­лив для лиры толь­ко пять тонов, раз­ны­ми еще дру­ги­ми напол­ня­ют про­ме­жут­ки в зву­ках струн, при­бав­ляя к сим еще новые отго­лос­ки, так что все сии малые пере­хо­ды име­ют мно­гие сте­пе­ни.

с.503 [69] Рав­но и Крас­но­ре­чие име­ет мно­го видов; но было бы ни с чем несо­об­раз­но опре­де­лять, к како­му исклю­чи­тель­но обра­тить­ся дол­жен Ора­тор, когда каж­дый вид, лишь бы толь­ко не отсту­пал от пра­виль­но­сти, име­ет свое соб­ст­вен­ное употреб­ле­ние; Ора­то­ру рав­но при­над­ле­жит все то, что обык­но­вен­но назы­ва­ет­ся родом Крас­но­ре­чия; он может употреб­лять все роды, по востре­бо­ва­нию надоб­но­сти, не толь­ко в целой речи, но и в частях ее.

[70] Ибо как нель­зя ему гово­рить оди­на­ким обра­зом и за чело­ве­ка, обви­ня­е­мо­го в уго­лов­ном пре­ступ­ле­нии, и при тяж­бах о наслед­стве, и при нало­же­нии запре­ще­ния на име­ние, и при пред­став­ле­нии руча­тельств, и при дока­за­тель­стве истин­ных или под­лож­ных зай­мов; то и дол­жен знать и наблюдать сре­ди­ну меж­ду Сена­том, народ­ным собра­ни­ем, и част­ны­ми сдел­ка­ми, и сле­до­ва­тель­но при­ме­нять­ся к лицам, местам и вре­ме­ни: ста­рать­ся при­об­ресть бла­го­склон­ность, но не оди­на­ко­вы­ми сред­ства­ми, подвиг­нуть на гнев или состра­да­ние, но не оди­на­ко­вы­ми побуж­де­ни­я­ми; и употреб­лять иные посо­бия для объ­яс­не­ния дела, иные для про­из­веде­ния впе­чат­ле­ний.

[71] Не оди­на­ко­во­го сло­га дер­жать­ся над­ле­жит в При­сту­пе, Повест­во­ва­нии, в Изло­же­нии дока­за­тельств, Отступ­ле­ни­ях и Заклю­че­нии. Один с.504 и тот же Ора­тор может гово­рить тоном важ­ным, стро­гим, стре­ми­тель­ным, силь­ным, насто­я­тель­ным, огор­чи­тель­ным, уко­риз­нен­ным, скром­ным, уме­рен­ным, крот­ким, лас­ко­вым, вкрад­чи­вым, тон­ким и веж­ли­вым, но не все­гда и везде, а толь­ко где и когда потре­бу­ет бла­го­при­ли­чие. [72] Тогда достигнет он той цели, для коей изо­бре­те­но Крас­но­ре­чие, то есть, при­дет в состо­я­ние сло­вом сво­им при­но­сить поль­зу и успе­вать в пред­по­ло­жен­ных наме­ре­ни­ях: тогда заслу­жит не толь­ко от уче­ных, но и от про­стых людей одоб­ре­ние.

[73] Ибо весь­ма оши­ба­ют­ся те, кои дума­ют, что про­сто­на­ро­дью более нра­вит­ся тот испор­чен­ный и погре­ши­тель­ный род Крас­но­ре­чия, в кото­ром воль­ные выра­же­ния про­ска­ки­ва­ют, и кото­рый или дет­ски­ми ост­ро­та­ми отли­ча­ет­ся, или неуме­рен­ным паре­ни­ем взды­ма­ет­ся, или в пустые общие места вда­ет­ся, или бле­стит цве­точ­ка­ми, при лег­чай­шем при­кос­но­ве­нии опа­даю­щи­ми, или вме­сто высот в стрем­ни­ны упа­да­ет, или под видом сво­бо­ды и воль­но­сти безум­ст­ву­ет, хотя и почи­та­ют оный удоб­ней­шим для снис­ка­ния народ­но­го одоб­ре­ния и ува­же­ния.

[74] Впро­чем, я не отри­цаю и не див­люсь, что мно­гим род сей нра­вит­ся: с ним соеди­не­на с.505 какая-то кра­сота и при­ят­ность; вся­кое сло­во име­ет какую-то есте­ствен­ную при­ман­ку; от сего-то народ во мно­же­стве тол­пит­ся на пло­ща­дях народ­ных; и тем менее дивить­ся долж­но сему, что для вся­ко­го Ора­то­ра венец готов от про­сто­го наро­да.[75] Вся­кое сло­во, како­во бы оно ни было, но несколь­ко поот­бор­нее, при­во­дит невежд в удив­ле­ние; да и не без при­чи­ны; ибо и то для вся­ко­го не лег­ко.

Но все сие исче­за­ет при срав­не­нии с луч­шим: как ткань, окра­шен­ная про­стою крас­кою, дото­ле толь­ко нра­вит­ся, доко­ле не срав­нишь с пур­пу­ром: но еже­ли при­ло­жишь к тка­ням огнен­но­го цве­та, то про­па­дет и малей­шая кра­сота от боль­шей, как гово­рит Овидий. [76] Если же вни­ма­тель­нее рас­смот­реть сие неле­пое Крас­но­ре­чие, то най­дешь то же раз­ли­чие, какое есть меж­ду лож­ною крас­кою и пур­пу­ром: тогда то, что́ обо­льща­ло, при­мет истин­ную, насто­я­щую свою наруж­ность, поте­ря­ет блеск, и пока­жет­ся отвра­ти­тель­ным. Итак, пусть бле­щет такое Крас­но­ре­чие в отсут­ст­вии солн­ца, как неко­то­рые малые насе­ко­мые пред­став­ля­ют­ся во мра­ке искра­ми огнен­ны­ми. Сло­вом, худое мно­гие хва­лят, хоро­ше­го никто не поху­лит.

[77] Все сии пра­ви­ла дол­жен Ора­тор испол­нять не толь­ко наи­луч­шим обра­зом, но и со с.506 все­воз­мож­ною удоб­но­стью и лег­ко­стью. Ибо верх в Крас­но­ре­чии будет еще не так завиден, еже­ли Ора­тор до кон­ца жиз­ни сво­ей будет толь­ко кор­петь и мучить­ся над выбо­ром слов, над их зна­ме­но­ва­ни­ем и рас­по­ло­же­ни­ем. [78] Он дол­жен обла­дать все­ми дара­ми Крас­но­ре­чия: быть высок и оби­лен. Ибо, вос­шед на высоту, обык­но­вен­но осво­бож­да­ем себя от уси­лий: труд пред­ле­жит толь­ко вос­хо­дя­ще­му наверх: впро­чем, чем далее посту­па­ешь, тем ров­нее, обиль­нее и весе­лее попри­ще ста­но­вит­ся. [79] И еже­ли все сие победишь посто­ян­ным при­ле­жа­ни­ем, то пло­ды про­из­рас­тут сами собою без вся­ко­го возде­лы­ва­ния: но надоб­но соби­рать их каж­до­днев­но; а без того они сох­нут и опа­да­ют.

Но и самое оби­лие долж­но иметь меру, без кото­рой нет ниче­го ни похваль­но­го, ни полез­но­го; и укра­ше­ния долж­ны быть муже­ст­вен­ные, а Изо­бре­те­ние осно­вы­вать­ся на здра­вом рас­суд­ке. [80] Таким обра­зом слог наш будет вели­че­ст­вен, но не надут; высок, но не отры­вист; силен, но не дер­зок; строг, но не уныл; важен, но не мед­лен; заба­вен, но не рас­ко­ше­ст­ву­ющ; при­я­тен, но без небреж­но­сти; полон, но без наду­то­сти; тем же будут озна­ме­но­ва­ны и дру­гие части речи. Все­го без­опас­нее и луч­ше дер­жать­ся сре­ди­ны: ибо в край­но­стях порок заклю­ча­ет­ся.

с.507

I. [XII. 11. 1] Ора­тор, сде­лав употреб­ле­ние из тако­вых совер­шенств Крас­но­ре­чия в судах, в сове­тах, собра­ни­ях народ­ных, Сена­те и во всех долж­но­стях доб­ро­го граж­да­ни­на, поло­жит и конец трудам сво­им, достой­ный чест­но­го мужа и важ­но­сти сво­его слу­же­ния, не с.508 пото­му, буд­то бы быть полез­ным мож­но назна­чить опре­де­лен­ное вре­мя, или бы чело­ве­ку с таки­ми рас­по­ло­же­ни­я­ми и спо­соб­но­стью не при­ли­че­ст­во­ва­ло упраж­нять­ся в толь похваль­ном деле, сколь­ко мож­но долее; но для того, что ему нуж­но осте­речь­ся, дабы не сде­лать чего хуже, неже­ли как преж­де делал. [2] Ибо Ора­то­ру потреб­но не одно зна­ние, кото­рое с лета­ми умно­жа­ет­ся; ему надоб­на телес­ная кре­пость и твер­дость голо­са: если же сии посо­бия или от ста­ро­сти или от болез­ни осла­бе­вать нач­нут, то долж­но опа­сать­ся, что и вели­чай­ший Ора­тор может обна­ру­жить неко­то­рые свои недо­стат­ки, пре­рвать речь от уста­ло­сти, или про­из­но­сить сло­ва не ясным голо­сом, или часто забы­вать­ся.

[3] Я при­ме­чал сам, как Доми­ций Афер, один из пре­вос­ход­ней­ших и мне извест­ных Ора­то­ров, при­шед в глу­бо­кую ста­рость, каж­до­днев­но терял к себе ува­же­ние, преж­де им достой­но заслу­жен­ное, так что, когда он гово­рил, он, кото­рый неко­гда почи­тал­ся пер­вым укра­ше­ни­ем Ора­тор­ской кафед­ры, тогда иные сме­я­лись, (на что смот­реть было досад­но), а дру­гие от сты­да крас­не­ли: сей слу­чай застав­лял гово­рить, что он жела­ет пасть луч­ше, неже­ли пере­стать. [4] Прав­да, что речи его не были худы, но толь­ко уже не так хоро­ши, как с.509 преж­ние. Для сего-то преж­де, неже­ли под­кра­дет­ся к нам ста­рость, над­ле­жит поду­мать об отступ­ле­нии, и убрать­ся в при­ста­ни­ще, пока корабль еще цел и невредим.

Ибо, и сде­лав сие, не поте­ря­ет он пло­дов сво­его уче­ния. Он или будет опи­сы­вать собы­тия сво­его вре­ме­ни для пре­да­ния потом­ству, или, как Л. Красс, по сло­вам Цице­ро­на, делал в ста­ро­сти, станет изъ­яс­нять при­бе­гаю­щим к нему затруд­ни­тель­ные ста­тьи в Пра­во­веде­нии, или изло­жит пра­ви­ла Крас­но­ре­чия, или уста свои отвер­зет на про­из­не­се­ние убеди­тель­ных настав­ле­ний в нрав­ст­вен­но­сти. [5] Дом его будут посе­щать, по обы­чаю древ­них, бла­го­нрав­ные юно­ши для полу­че­ния от него, как от Про­ри­ца­ли­ща, отве­тов о истин­ном Крас­но­ре­чии. Он будет настав­лять их сам, как бы был отец Крас­но­ре­чия, и, как ста­рый и опыт­ный корм­чий, пока­жет бере­га и при­ста­ни­ща, рас­тол­ку­ет при­зна­ки непо­год, научит, что́ делать надоб­но при вет­рах попу­т­ных и про­тив­ных: он при­мет сие на себя не толь­ко по обще­му чув­ст­вию чело­ве­ко­лю­бия, но и по остав­шей­ся еще при­вя­зан­но­сти к быв­ше­му зва­нию. Ибо никто не захо­чет упад­ка тому искус­ству, в кото­ром пред все­ми отли­чал­ся. [6] И что может быть чест­нее и бла­го­род­нее, с.510 как научать дру­гих тому, что сам наи­луч­шим обра­зом зна­ешь?

Так при­веден был Целий отцом сво­им к Цице­ро­ну, как сей сам о том гово­рит. Так настав­лял он Пан­су, Гир­ция, Дола­бел­лу, по обы­чаю насто­я­щих учи­те­лей, повсе­днев­но с ними гово­ря и их выслу­ши­вая. [7] Не знаю, не долж­но ли почи­тать самым бла­жен­ным поло­же­ние чело­ве­ка, кото­рый, уда­лив­шись от боль­шо­го, как гово­рит­ся, све­та, и посвя­тив себя уеди­не­нию, не боит­ся ни зави­сти, ни досад: он видит сла­ву свою в без­опас­но­сти, зажи­во чув­ст­ву­ет то ува­же­ние, какое обык­но­вен­но ока­зы­ва­ет­ся к умер­шим, и зна­ет уже пред­ва­ри­тель­но, как будут судить о нем потом­ки. [8] При­зна­юсь, что и сам я, при всей посред­ст­вен­но­сти моих спо­соб­но­стей и при неболь­ших сведе­ни­ях, какие мог при­об­ресть для состав­ле­ния сей кни­ги, сооб­щаю про­сто и откро­вен­но чита­те­лям, в надеж­де при­не­сти им поль­зу, когда будут иметь к тому доб­рую волю. Да и доволь­но для чест­но­го чело­ве­ка, когда он пока­зал, что́ сам зна­ет.

II. [9] Я опа­са­юсь одна­ко, чтоб или не пока­за­лись кому тре­бо­ва­ния мои слиш­ком дале­ко про­стер­ты­ми: то есть, хочу, чтоб один и тот же чело­век был при­мер­ной чест­но­сти и силен в сло­ве: или что при­бав­ляю мно­го с.511 излиш­не­го к тем нау­кам, каким над­ле­жит учить­ся в юно­сти, и тре­бую зна­ния в Фило­со­фии, сведе­ния в Пра­ве Граж­дан­ском, кро­ме пра­вил, отно­ся­щих­ся к одно­му Крас­но­ре­чию. Я опа­са­юсь еще, чтобы то, что почи­таю необ­хо­ди­мым для Ора­то­ра, не отвра­ти­ло от себя уча­щих­ся, как дело неудо­бо­ис­пол­ни­мое, и не при­ве­ло их в отча­я­ние преж­де, неже­ли сде­ла­ют над собою опыт.

[10] Но делаю­щие такое воз­ра­же­ние да пред­ста­вят себе во-пер­вых, сколь вели­ка сила чело­ве­че­ско­го разу­ма; и чего испол­нить он не может, когда захо­чет: и моря пре­плы­вать, познать тече­ние и чис­ло звезд, и изме­рять почти весь свет, был в состо­я­нии; в чем заклю­ча­ет­ся менее важ­но­сти, но более труд­но­сти. Да помыс­лят они потом о бла­го­род­стве цели, для дости­же­ния коей ника­ко­го труда жалеть не долж­но. [11] Еже­ли будут иметь все­гда в мыс­лях плод, про­изой­ти от того могу­щий, то долж­ны они и в сем согла­сить­ся со мною, и самый путь, веду­щий к совер­шен­ству в Крас­но­ре­чии, пере­станет им казать­ся непро­хо­ди­мым, ни даже без­мер­но труд­ным.

Ибо что каса­ет­ся до того, чтоб быть чест­ным чело­ве­ком, в чем и дей­ст­ви­тель­но состо­ит пер­вое и важ­ней­шее каче­ство Ора­то­ра, сие зави­сит боль­шею частью от воли: кто с.512 быть тако­вым искрен­но поже­ла­ет, тому нетруд­но постиг­нуть пра­ви­ла, кото­рые учат доб­ро­де­те­ли: [12] они не так мно­го­слож­ны или мно­го­чис­лен­ны, чтобы нель­зя было, при над­ле­жа­щем ста­ра­нии, затвер­дить их в немно­гие годы. Ибо кажет­ся про­дол­жи­тель­ным такое толь­ко дело, к кое­му нет охоты. В корот­кое вре­мя мож­но узнать сред­ство, как сде­лать­ся чест­ным и быть счаст­ли­вым; потреб­на на то одна доб­рая воля. При­ро­да про­из­ве­ла нас на доб­рое, и так лег­ко пере­ни­мать хоро­шее, когда искрен­но сего жела­ем, что поис­ти­не над­ле­жит удив­лять­ся более тому, что так мно­го людей пороч­ных. [13] И дей­ст­ви­тель­но, как вода рыбам, зем­ля живот­ным земно­род­ным, воздух пти­цам свой­ст­вен­ны: так точ­но опре­де­ле­но и нам удоб­нее и при­ят­нее жить под зако­на­ми при­ро­ды, неже­ли вне оных.

Для про­чих же наук, и отло­жив лета ста­ро­сти, а взяв толь­ко юный воз­раст, най­дем еще доволь­но вре­ме­ни для уче­ния. Ибо все сокра­ща­ет­ся посред­ст­вом поряд­ка, спо­со­ба пре­по­да­ва­ния, и наблюде­ни­ем ко всем сре­ди­ны. [14] Но пер­вая в том вина пада­ет на учи­те­лей, кои охот­но удер­жи­ва­ют отро­ка, или из коры­сто­лю­бия, т. е. чтобы долее полу­чать за него пла­ту, или из тще­сла­вия, дабы пока­зать, что пре­по­да­вае­мое ими уче­ние очень труд­но, или с.513 нако­нец по недо­стат­ку качеств спо­соб­но­го и рачи­тель­но­го настав­ни­ка. Во-вто­рых, вино­ва­ты сами уча­щи­е­ся, кои почи­та­ют за полез­ней­шее оста­нав­ли­вать­ся долее на том, что́ уже зна­ют, неже­ли учить­ся тому, чего еще не зна­ют.

[15] Ибо, чтоб ска­зать нечто о нашем обра­зе уче­ния, к чему слу­жит то, весь­ма мно­ги­ми при­ня­тое, обык­но­ве­ние, чтоб несколь­ко лет (не гово­ря уже о тех, кои бо́льшую часть жиз­ни сво­ей в том про­во­дят) употреб­лять на школь­ные Декла­ма­ции, и пола­гать столь­ко труда на пред­ме­ты, лож­но выду­ман­ные, когда мож­но в корот­кое вре­мя познать пра­ви­ла Крас­но­ре­чия, и делать по оным опы­ты над истин­ны­ми про­ис­ше­ст­ви­я­ми? Я не гово­рю, [16] чтоб не нуж­но было упраж­не­ние, но что соста­рить­ся над одним родом оно­го бес­по­лез­но. Ибо мог­ли бы узнать меж­ду тем и обя­зан­но­сти граж­дан­ской жиз­ни, и изведать силы свои в насто­я­щем суди­лищ­ном месте, а мы оста­ем­ся еще все школь­ни­ка­ми.

Нау­ка Крас­но­ре­чия не тако­ва, чтоб для успе­хов в ней тре­бо­ва­лось мно­го лет. Ибо каж­дая из тех наук, о кото­рых я упо­мя­нул, пре­по­да­ет­ся обык­но­вен­но сокра­щен­ным обра­зом; поче­му не нуж­но для них ни обшир­ных тол­ко­ва­ний, ни про­дол­жи­тель­но­го вре­ме­ни. Про­чее при­об­ре­та­ет­ся упраж­не­ни­ем и навы­ком с.514 укреп­ля­ет­ся. [17] Позна­ние в делах умно­жа­ет­ся само собою повсе­днев­но; одна­ко нуж­но при­ба­вить к сему чте­ние мно­гих книг, в кото­рых при­ме­ры подоб­ных слу­ча­ев изла­га­ют­ся Исто­ри­ка­ми, а как посту­пать в них, слу­жат образ­цом Ора­то­ры. Нуж­но так­же при чте­нии не остав­лять без заме­ча­ния раз­лич­ных мне­ний, каких дер­жа­лись Фило­со­фы и Пра­во­вед­цы, как и про­че­го сему подоб­но­го.

Все это есть дело воз­мож­ное: но мы сами сокра­ща­ем потреб­ное для сего вре­мя. [18] Как мало уде­ля­ем его на уче­ние! Иные часы про­хо­дят в бес­по­лез­ных посе­ще­ни­ях, иные в пустых рас­ска­зах, иные на зре­ли­щах, иные на пир­ше­ствах? При­бавь­те к сему раз­ные роды игр и несмыс­лен­ное попе­че­ние о укра­ше­нии тела. Охота к путе­ше­ст­ви­ям, заня­тия по заго­род­ным домам, забот­ли­вые рас­че­ты по делам домаш­ним, вино, любовь, и дру­гие вся­ко­го рода непоз­во­лен­ные заба­вы так­же отни­ма­ют у нас мно­го вре­ме­ни. Да и остав­ши­е­ся после того часы неудоб­ны для уче­ния. [19] А еже­ли бы мы все сие вре­мя употреб­ля­ли на уче­ние, нашли бы себя дол­го­веч­ны­ми и с избыт­ком име­ю­щи­ми досуг упраж­нять­ся в нау­ках, когда бы толь­ко днев­ное вре­мя обра­тить на сие захо­те­ли: а ночи, кото­рые для сна слиш­ком доста­точ­ны, еще были бы в запа­се на слу­чай. Мы толь­ко с.515 счи­та­ем чис­ло лет, кото­рые про­жи­ли, а не те годы, кои про­веде­ны пона­прас­ну. [20] А что неко­то­рые Гео­мет­ры, Грам­ма­ти­ки и дру­гие уче­ные зани­ма­лись во всю жизнь, сколь дол­го­лет­на ни была она, одною какою ни есть нау­кою, из того не сле­ду­ет, чтоб нам нуж­ны были мно­гие, так ска­зать, и жиз­ни для изу­че­ния мно­го­го. Да и они учи­лись сему не до ста­ро­сти, а доволь­ст­во­ва­лись толь­ко при­об­ре­тен­ны­ми зна­ни­я­ми, и про­жи­ли столь­ко лет не в уче­нии, но в употреб­ле­нии того, что зна­ли. [21] Впро­чем не буду в при­мер при­во­дить Гоме­ра, в кото­ром следы всех наук или совер­шен­ные, или по край­ней мере несо­мни­тель­ные нахо­дят­ся; умол­чу о Гип­пии Елей­ском, кото­рый был не толь­ко све­дущ в сло­вес­ных нау­ках, но даже умел шить для себя пла­тье и обувь, ско­вать коль­цо; сло­вом, все, что ни нуж­но было для его употреб­ле­ния, было дела­но соб­ст­вен­ны­ми его рука­ми; он хотел, чтоб ни в ком и ни в чем не тре­бо­вать от дру­го­го помо­щи; нам извест­но, что Гор­ги­ас, муж пре­ста­ре­лый, поз­во­лял сво­им слу­ша­те­лям вопро­шать себя вооб­ще обо всем, о чем кто захо­чет. [22] Каких позна­ний недо­ста­ва­ло Пла­то­ну? Сколь­ко лет употре­бил Ари­сто­тель на уче­ние, дабы к обшир­ным сво­им сведе­ни­ям не толь­ко при­со­во­ку­пить то, что пря­мо отно­сит­ся к Фило­со­фии с.516 и Крас­но­ре­чию, но и иссле­до­ва­ние всех свойств в живот­ных и рас­те­ни­ях? Все сие древним над­ле­жа­ло изо­бре­тать, а нам оста­ет­ся толь­ко поль­зо­вать­ся их изо­бре­те­ни­я­ми. Толь мно­го настав­ни­ков и образ­цов доста­ви­ла нам Древ­ность, что мы не мог­ли, кажет­ся, родить­ся в счаст­ли­вей­ший век, каков наш, о про­све­ще­нии кое­го труди­лись все пред­ше­ст­во­вав­шие веки.

[23] М. Катон, Цен­сор, был и Ора­тор, и Исто­рик, и Зако­но­ведец, и самый искус­ный чело­век в зем­леде­лии: меж­ду воен­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми, меж­ду неустрой­ства­ми домаш­ни­ми, во вре­ме­на бес­по­кой­ные, выучил­ся Гре­че­ско­му язы­ку уже в летах пре­клон­ных, дабы дока­зать людям, что и в ста­ро­сти мож­но научить­ся все­му, лишь бы при­шла охота. [24] Сколь мно­го и почти обо всем писал Варрон! Какой пред­мет укрыл­ся от крас­но­ре­чия Тул­лия? Но что мно­го? когда Кор­не­лий Цельс, чело­век впро­чем с посред­ст­вен­ны­ми даро­ва­ни­я­ми, не толь­ко писал о всех сих нау­ках, но еще оста­вил обшир­ные настав­ле­ния в деле воен­ном, о сель­ском домо­вод­стве и вра­чеб­ном искус­стве? По одно­му бла­го­на­ме­рен­но­му пред­при­я­тию сво­е­му уже заслу­жи­ва­ет, чтоб почесть его все то знаю­щим.

с.517 III. [25] Но, ска­жут мне, достиг­нуть тако­го совер­шен­ства труд­но, и еще никто не дости­гал оно­го. Я во-пер­вых ответ­ст­вую, что для побуж­де­ния себя к при­об­ре­те­нию успе­ха в нау­ках доволь­но и того, что отнюдь не сход­но с при­ро­дою вещей пола­гать того вовсе невоз­мож­ным, чего еще не сде­ла­но: поели­ку все вели­кие и уди­ви­тель­ные про­из­веде­ния чело­ве­че­ские име­ли неко­то­рое вре­мя, преж­де неже­ли совер­ши­лись. [26] Ибо сколь­ко Поэ­зия воз­рос­ла после вре­мен Гоме­ра и Вир­ги­лия, столь­ко же высо­ко воз­нес­лось Крас­но­ре­чие от Димо­сфе­на и Цице­ро­на. Сло­вом, все, что ни есть луч­ше­го, преж­де не суще­ст­во­ва­ло.

Да хотя бы кто совер­шен­но успеть отча­ял­ся (я не вижу одна­ко, для чего бы отча­и­вать­ся в сем тому, у кого есть разум, здо­ро­вье, даро­ва­ния и хоро­шие настав­ни­ки), по край­ней мере и то слав­но, как гово­рит Цице­рон, чтоб зани­мать вто­рое и третье место. [27] Ибо кто не может в воен­ных доб­ле­стях срав­нить­ся с Ахил­ле­сом, не дол­жен пре­зи­рать сла­ву, Аяк­сом или Дио­мидом снис­кан­ную: кто не достиг совер­шенств Гоме­ра, может доволь­ст­во­вать­ся похваль­ны­ми каче­ства­ми Тир­тея. Еже­ли бы все так дума­ли, и пола­га­ли, что нель­зя быть луч­ше сво­его пред­ше­ст­вен­ни­ка, то не было бы самых луч­ших Писа­те­лей, коим ныне по с.518 спра­вед­ли­во­сти удив­ля­ем­ся: после Лукре­ция и Мак­ра не было бы Вир­ги­лия, после Крас­са и Гор­тен­зия, Цице­ро­на, да и впредь ожи­да­ли бы тщет­но умов пре­вос­ход­ней­ших.

[28] Да хотя бы и не было боль­шой надеж­ды пре­взой­ти сих вели­ких мужей, по край­ней мере слав­но идти по сто­пам их. Пол­ли­он и Мес­са­ла, всту­пи­ли на Ора­тор­ское попри­ще, тогда, когда уже Цице­рон сто­ял на вер­ху сла­вы: но были ли они мень­ше ува­жае­мы при сво­ей жиз­ни, и мень­шее ли одоб­ре­ние заслу­жи­ли от потом­ков за свои тво­ре­ния? А ина­че, зна­чи­ло бы ока­зать чело­ве­че­ству весь­ма худую услу­гу, когда бы нау­ки, доведен­ные до неко­е­го совер­шен­ства, были тако­го свой­ства, что, достиг­нув сего совер­шен­ства, исче­зать дол­жен­ст­во­ва­ли.

[29] При­бавь­те к сему, что и посред­ст­вен­ное крас­но­ре­чие вели­кие выго­ды при­но­сит: и еже­ли судить по пло­дам, от него при­но­си­мым, то оно почти рав­ня­ет­ся с совер­шен­ным крас­но­ре­чи­ем. Нетруд­но дока­зать древни­ми и новы­ми при­ме­ра­ми, что ника­кое зва­ние не достав­ля­ло людям столь­ко сла­вы, поче­стей, богат­ства и дру­зей в насто­я­щем и в буду­щем вре­ме­ни: еже­ли толь­ко сов­мест­но с досто­ин­ст­вом уче­но­го чело­ве­ка ожи­дать сей малой выго­ды от толь пре­крас­но­го дела, кото­рое само собою с.519 при­но­сит пол­ное удо­воль­ст­вие, точ­но так, как видим на тех³, кои гово­рят, что они не доб­ро­де­те­лей, а удо­воль­ст­вия, от доб­ро­де­те­лей про­ис­хо­дя­ще­го, ищут.

[30] Итак, да воз­лю­бим всею душою нау­ку Крас­но­ре­чия, сей боже­ст­вен­ный дар, нис­по­слан­ный с небес чело­ве­кам, без кото­ро­го все было бы немо в при­ро­де, и ничто не оза­ря­лось бы све­том насто­я­щим, и ничто не дохо­ди­ло бы до потом­ства: поста­ра­ем­ся все стре­мить­ся к совер­шен­ству: сим сред­ст­вом или достиг­нем высо­кой цели, или, без сомне­ния, мно­гих ниже себя оста­вим.

[31] Вот настав­ле­ния, Мар­целл Вик­то­рий, кото­рые, по воз­мож­но­сти сил моих изло­жил я в посо­бие уча­щим и уча­щим­ся Крас­но­ре­чию: они моло­дым людям, любя­щим уче­ние, если не при­не­сут вели­кой поль­зы, по край­ней мере вну­шат им охоту к оно­му; чего наи­бо­лее желаю.