128. Меду­за Рон­да­ни­ни

Голо­ва в горе­лье­фе. Парос­ский мра­мор. Высота и шири­на пли­ты 0,50 м. Высота голо­вы 0,86 см. Из Двор­ца Рон­да­ни­ни в Риме. Пуб­ли­ка­ции: Guattani Ant. mon. 2 апре­ля 1788; Levezow Gorgonenideal V, 50; von Lützow Münch. Ant. 25; vgl. Brunn in den Verhandl. d. (37) Philologenversammlung in Dessau S. 72. Допол­не­ны кон­чик носа и край левой нозд­ри, неко­то­рые фраг­мен­ты волос, голо­вы и хво­стов змей, а так­же пол­но­стью пли­та, на кото­рой укреп­ле­на голо­ва.

Здесь, в про­ти­во­по­лож­ность преж­ним урод­ли­вым изо­бра­же­ни­ям, лицо Меду­зы изва­я­но в самых обла­го­ро­жен­ных худо­же­ст­вен­ных фор­мах. Лишь несколь­ко широ­ко­ва­тые щеки напо­ми­на­ют о ста­ром типе. Там все было под­чи­не­но стрем­ле­нию вызвать страх и ужас без­обра­зи­ем мас­ки, исполь­зо­вав­шей­ся как обе­рег от злых чар; здесь же худож­ник попы­тал­ся создать иде­ал кра­соты, хотя и без­упреч­ной и закон­чен­ной по сво­ей фор­ме, но из-за отсут­ст­вия каких-либо эмо­ций и чувств про­из­во­дя­щей впе­чат­ле­ние засты­ваю­щей, даже почти пре­вра­щаю­щей­ся в камень. Толь­ко рот, в кото­ром виден верх­ний ряд зубов, поз­во­ля­ет ощу­тить неко­то­рый намек на чув­ст­вен­ность; но и здесь, в этих непо­движ­ных приот­кры­тых губах нет ни души, ни чув­ства. В гла­зах, ни в коей мере не уми­раю­щих, а широ­ко откры­тых, мы не видим ника­ко­го про­яв­ле­ния души и теп­ла жиз­ни. Кажет­ся, что кра­си­вые локо­ны густых волос пре­вра­ща­ют­ся в клуб­ки змей, подоб­ных тем, чьи голо­вы вырас­та­ют над вис­ка­ми, тогда как их хво­сты пере­пле­лись под под­бо­род­ком, обрам­ляя щеки. И, нако­нец, бес­силь­но опу­ще­на вырос­шая над зме­я­ми пара кры­льев, заим­ст­во­ван­ная не у гото­во­го вос­па­рить орла, а у пти­цы, бес­шум­но летаю­щей в ноч­ной тьме. Но каким бы совер­шен­ным ни каза­лось зри­те­лю выра­же­ние застыв­ше­го в сво­ей кра­со­те лица, все же нель­зя забы­вать, что часть это­го воздей­ст­вия осно­вы­ва­ет­ся почти так же силь­но на сти­ли­сти­че­ском под­хо­де, как и на под­чи­не­нии фор­мы духов­но­му нача­лу. Совер­шен­но оче­вид­но, что работа пред­на­зна­ча­лась для исполь­зо­ва­ния в архи­тек­ту­ре, — в каче­стве укра­ше­ния зам­ко­во­го кам­ня сво­да или как-то ина­че, — толь­ко в этом слу­чае ее фор­мы пол­но­стью оправ­да­ны. Ибо, посколь­ку каж­дая деталь опре­де­лен­ным спо­со­бом под­чи­не­на архи­тек­тур­ной мыс­ли и зако­ну, зри­тель вос­при­ни­ма­ет архи­тек­тур­ную ока­ме­не­лость фор­мы и как душев­ное оце­пе­не­ние, в то вре­мя как у отдель­но суще­ст­ву­ю­ще­го про­из­веде­ния послед­нее потре­бо­ва­ло бы и иной фор­мы для сво­его выра­же­ния. Из источ­ни­ков не извест­но, когда имен­но тип Меду­зы пре­об­ра­зил­ся в иде­а­ли­сти­че­ский образ, во вся­ком слу­чае, не рань­ше вре­ме­ни Пра­к­си­те­ля. Эта мра­мор­ная голо­ва, по сво­ей округ­ло­сти и без­уко­риз­нен­ной завер­шен­но­сти похо­жая на пре­крас­но выре­зан­ный дра­го­цен­ный камень, вос­хо­дит, веро­ят­но, еще к дорим­ско­му вре­ме­ни, хотя, напри­мер, тех­ни­че­ская про­ра­бот­ка очень рельеф­ной мас­сы волос уже очень близ­ка к рим­ско­му вре­ме­ни.