Созна­тель­ная иде­а­ли­за­ция не меша­ет рим­ско­му масте­ру под­ме­тить при­зна­ки воз­рас­та. Так, в пре­вос­ход­ном порт­ре­те Ливии из Нью-Карлс­берг­ской глип­то­те­ки, выпол­нен­ном во вто­ром деся­ти­ле­тии I века н. э., чер­ты лица изме­ни­лись, силь­нее стал выде­лять­ся боль­шой с гор­бин­кой нос, более узки­ми ста­ли губы. Вол­ни­стые воло­сы разде­ле­ны на пря­мой про­бор и обра­зу­ют мяг­кие завит­ки, испол­нен­ные с при­ме­не­ни­ем бура­ва. Такую при­чес­ку Ливия носи­ла уже в пожи­лом воз­расте. Порт­рет отли­ча­ет­ся боль­шой стро­го­стью постро­е­ния, что харак­тер­но для авгу­стов­ско­го клас­си­циз­ма.

Для дати­ров­ки порт­ре­тов Ливии боль­шое зна­че­ние име­ет при­чес­ка; при­мер­но до нача­ла I века н. э. она носи­ла нодус — узел волос над лбом, на более позд­них порт­ре­тах, напри­мер, на порт­ре­те в Эрми­та­же, мы видим разде­лен­ные на пря­мой про­бор пряди волос; самая позд­няя при­чес­ка Ливии — закру­чен­ные на вис­ках локо­ны.