Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
с.101
Историку важно было бы составить себе точное и полное понятие о колонате; но здесь возникает затруднение: кодексы, единственный памятник, в котором можно было бы почерпнуть ответ на этот вопрос1, — содержат лишь небольшую часть законов, которые регулировали колонат. Причина этого легко определяется. Не законодатель создал колонат. Он лишь признал его существование и сделал это довольно поздно. Он признал колонат, как институт уже древний, происхождение которого было даже неизвестно ему, который он считал «учрежденным предками». Рассматривая колонат, как древний, всем известный и неоспоримый порядок, законодатель ограничился общим предписанием, чтобы все соблюдали его правила; но ему не приходило в голову записать эти правила; вот почему мы и не находим в кодексах полной картины колоната.
Мы уже видели, что императоры занимались колонатом, только когда надо было отвечать на вопросы специального характера. Их постановления относятся лишь к некоторым частным случаям, связанным с колонатными отношениями и возбуждавшим споры. Если они и с.102 упоминают некоторые из основных положений, то только чтобы назначить наказания за проступки, их нарушавшие.
Оказывается, что проступком, которым чаще всего приходилось заниматься императорам, было бегство колонов. Это не значит, что не существовало других возможных незаконных действий, которые бы они совершали, или других правил, которые могли нарушаться колоном или землевладельцем; это значит только, что бегство колона всего более затрагивало правительство. В самом деле, так как государство производило податную расценку на основании количества сидевших в поместьях колонов, то случаи бегства последних всего раньше доводились до сведения его органов, и оно естественно должно было высказываться о такого рода фактах. Другие правила о колонате могли признаваться государством не менее священными, но именно это обстоятельство заставляло его особенно часто напоминать своим чиновникам о необходимости их вмешательства. Потому-то в положении колона мы лучше всего знаем именно эту сторону — запрещение ему уходить с земли, на которой он сидел. Отсюда возникло неверное представление о колонате. Вообразили, что прикрепление к земле одно и составляло всю сущность колоната. Стали думать, что можно дать полное определение понятия «колон», указав лишь, что это был человек, насильно прикрепленный к земле, которую он обрабатывал поневоле. Такой взгляд — неточен. Прикрепление к земле являлось только одним из правил о колонате. Рядом с ним существовали другие, о которых мы знаем меньше, или которые даже совсем ускользают от нас. Колонат, как всякое живое явление, был очень сложным организмом. Историк принужден глубоко сожалеть о том, что ему не удается восстановить все его органы. Но он может ухватить или, по крайней мере, приметить некоторые из них.
Прежде всего, надо указать, что существовало несколько видов колонов. Одни из них назывались originarii или originales2; такое имя придавалось им потому, что частное с.103 владенье, на котором они сидели, являлось местом их происхождения; оно было их родной землей, genitale solum3. Ясно само собою, что данный термин прилагался лишь к тем из колонов, семьи которых пребывали на поместье в продолжение жизни нескольких поколений. В других случаях колоны обозначаются словами censiti или adscripti: мы выше определили смысл таких выражений. Звали их также tributarii, потому что они вносили подушную подать (tributum capitis)4. Других тексты именуют просто coloni, и последние отличаются и от originales, и от adscripticii. Еще другие, наконец, носили имя inquilini; слово это, которое первоначально обозначало простых жильцов (нанимателей жилища), впоследствии стало прилагаться к людям, которые были во всех отношениях похожи на колонов5.
Не думаю, чтобы все эти термины были однозначащими с самого начала. Один закон 371 г. Ясно показывает, что колон не всегда был tributarius6. Один закон Гонория выясняет, что не все колоны были adscripticii7; наконец, еще один обнаруживает, что среди с.104 «адскриптициев» образовались различия или оттенки8. Еще в конце V-го века, закон Анастасия удерживает глубокую разницу между колонами и всеми теми, которых называли adscripti. Из всего указанного выводится вероятное заключение, что в составе колоната намечалось несколько категорий или ступеней9. Это, впрочем, было совершенно неизбежно, так как колонат сложился, свободно от всякого воздействия и регламентации законодательной власти, сериями бесчисленного множества единичных фактов, которые могли походить друг на друга лишь отчасти. Такие оттенки нелегко устанавливаются вследствие скудости документов. Имеющихся данных достаточно лишь для того только, чтобы утверждать, что колонат не был институтом вполне установившимся и единым. Под одним общим именем развивалось несколько социальных положений, которые могли сильно различаться между собой. Они отклонялись друг от друга и по эпохам, и по провинциям, часто даже внутри того же поместья, смотря по происхождению колона и по силе частных договоров и соглашений10.
Сделав эту оговорку, мы попробуем схватить черты, общие всем указанным группам людей и характеризующие колонат11.
Колон был человеком свободным, по крайней мере, в том смысле, что его никогда не смешивали с рабом. В пяти десятках императорских указов, в которых определяется их юридическое положение, нет ни с.105 одного, где бы он назывался mancipium или servus12. Его звание свободного человека несколько раз напоминается. Один закон 371 г. перечисляет, как три отдельные класса, — колонов, рабов и вольноотпущенников. Он отчетливо отделяет колонов от рабов и скорее сближает вольноотпущенников со «свободными колонами»13. Один закон 332 г., направленный к запрещению бегства колонов, позволяет господину заковывать его в цепи: по отношению к рабу незачем было бы и давать такое позволение. В законе сказано очень ясно, что беглого колона можно будет заковывать, «как раба»14; и слова эти достаточно показывают, что колон не раб. Он, наконец, прибавляет очень выразительное соображение: «Пусть в таком случае колоны, если отваживаются на бегство, несут те же повинности, которые они выполняли раньше в качестве свободных людей, теперь в силу наказания, достойного рабов»15.
В другом законе, изданном в 400 г., в котором говорится о людях, обращающихся в колонов, специально устанавливается, что нельзя будет спускать их до рабского состояния; в нем добавляется, что можно будет «требовать с них только таких работ, которые производятся свободными людьми»16. Еще позже Валентиниан III, говоря о колоне, утверждает, что тот не может уходить с земли; но император в то же время постановляет, что колон сохраняет свою ingenuitas, то есть, полное право свободнорожденности17. Тот же император определенно отличает колона от раба, и что еще с.106 замечательнее, отличает колонат, который представляет «узами», от рабства, которое называет особым «состоянием личности»18.
Приведем еще один закон, выражения которого особенно энергичны. С одной стороны, в нем объявляется, что колоны настолько тесно связаны с почвой, что «надобно смотреть на них, как на рабов земли»; но с другой, тут же констатируется, что, как «всем известно», по рождению они — свободны, ingenui19. Еще в конце пятого и в начале шестого века, Анастасий и Юстиниан объявляют совершенно определенно, что колоны — свободные люди и остаются свободны на занятой земле20. Даже Сальвиан в довольно риторическом отрывке, в котором он говорит о колонах, признает, что никто не оспаривает у них звания свободных людей: constat esse ingenuos21.
Ясно подтверждается сохранение за колоном свободы тем обстоятельством, что его нельзя было продавать, как раба. Кодексы выражают эту мысль в форме запрещения отчуждать колонов без земли. В существе дела это с.107 и обозначает, что личность колона не продавалась никогда. Каждый раз, как мы читаем о продаже колона или передаче его по завещанию, надобно понимать это в том смысле, что переходила в другие руки собственность на участок земли, который колон обрабатывал. Не существовало колонских рынков, как существовали рабские.
Мог ли колон попасть в рабство? Некоторые отвечали на это утвердительно, но в текстах я этого не вижу. Закон, допускающий господину заковать колону ноги как рабу, раз с его стороны замечено поползновение бежать, не говорит однако, что тем самым колон обращается в рабство со всем своим потомством22.
Из памятников римского права нельзя также вывести, чтобы колона можно было освобождать, как раба. Действительно, как же могло бы иметь место освобождение там, где не было рабства? Юстиниан противополагает рабу, которого господин может освободить через manumissio, колона, которого он может вывести из-под своей власти, лишь отчуждая от нее также землю, на которой тот сидел23.
с.108 Еще более характеристичен факт, что брак между колоном и рабыней или рабом и колонкой рассматривался как союз между классами неравными точно так же, как союз между рабыней и гражданином. В принципе такие браки запрещались. Закон терпел их фактически, лишь отказывая им в правах, соединенных с законным браком. Дети, которые рождались от подобного сожительства, не признавались детьми отца. Они наследовали социальному положению матери, ventrem sequuntur. Это правовое положение показывает различие, которое легально отделяло колонат от рабства24.
Колон, стало быть, обладал гражданскими правами свободного человека. Он женился, необязанный, как рабы, испрашивать у господина разрешения на вступление в брак; если он избирал в супруги женщину из своего класса, союз его с нею признавался таким же законным браком, как и заключавшийся между гражданами. Его жена была не contubernalis, а uxor. Его дети принадлежали ему25. Он пользовался правами отеческой власти, и, значит, дети наследовали ему. После смерти колона имущество его не переходило по праву в собственность господина, как имущество раба. Он мог приобретать и с.109 владеть. Даже владение землей, совершенно недопустимое для раба, было открыто для колона, разумеется, за исключением участка, на котором он сидел: последний всегда оставался собственностью господина26. Колон мог отчуждать и передавать свою собственность, лишь бы только эти акты совершались с ведома господина27. Никакой закон не воспрещал колону вчинять иски или обвинения на суде. Он представлялся в суд и в качестве свидетеля. Он сам защищался на суде. Он имел даже право вести тяжбы с господином. Константин формально это разрешает28; Аркадий, позже, возмущается против существования подобного права у колона по отношению к господину, но и он не уничтожает его29. Церковь устанавливает также различие между колоном и рабом. Раб никогда не мог вступить в духовное звание, даже с разрешения господина30; колон же мог сделаться священником, раз господин давал на то согласие31. Стало быть, колон никогда в праве не смешивался с рабом.
Но на практике, первый во многих точках соприкасался со вторым. Если раб не мог покинуть господина, колон не мог покинуть земли. Его связь с землей была такою же тесной, как связь раба с господином. Он некоторым образом принадлежал земле, «для которой родился»32. Он должен был «вечно служить ей»33. Он с.110 являлся «человеческой личностью, обязанной и подчиненной земле». Может быть, не следует понимать все эти выражения в буквальном смысле, помня приподнятый стиль кодексов34. Тем не менее остается очень характерным, что законодатель прилагает к колонам термины, которые кажутся подходящими только к рабам.
Скоро мы видим даже, что термин «раб» начинает прилагаться к колону, хотя бы метафорически. «Рассматривайте его, говорит законодатель, как раба земли». «Он отдан земле в некоторый вид рабства», повторяет он еще раз35. Так, в языке и в понятиях людей известный признак рабского состояния мало-помалу связался с образом колона.
По закону он свободен, свободен он и по природе; но он похож на раба в своей смиренной ежедневной жизни. Необходимо усилие мысли, чтобы заметить, что он не раб. Мало-помалу теряется привычка видеть в нем свободного человека. Законы, продолжая по-прежнему отличать его от раба, двигаясь по естественной наклонной плоскости, придут к тому, что будут отличать его и от свободного человека. Действительно, в текстах колоны так же часто противополагаются свободным (liberi), как и рабам (servi)36. С конца IV-го века уже не допускается, чтобы женщина-колонка выходила за свободного человека; такой союз уже не признавался с тех пор законным браком, и потому дети, от него происшедшие, наследовали состоянию матери37. Законодатель кончит с.111 тем, что будет утверждать, будто почти уж не видно никакой разницы между рабом и колоном38. Таким образом, колонат, который не был рабством, не остался вместе с тем и свободой. Он превратился в состояние промежуточное между свободой и рабством.
По крайней мере, одной свободы не достает колону: свободы выхода из поместья, к которому он прикреплен. «Он не может быть отделен от земли даже на одну минуту»39. Если он ее покидает, такое действие колона квалифицируется как бегство, и оно составляет наказуемый проступок40. Землевладелец получал право его преследовать, разыскивать; он мог схватить колона и возвратить его на землю. Органы государственного управления обязаны были оказывать активное содействие такому землевладельцу при отстаивании им своих прав: «Провинциальные наместники, гласит закон, должны принуждать беглых колонов возвращаться на поля, где они родились»41.
Колон оказался настолько связан с землею, он стал от нее настолько неотделим, что, по очень естественной ассоциации понятий, человек, бывший владельцем земли, начал рассматриваться тем самым и владельцем колона. Этот колон в силу его прикрепления к земле, с.112 хоть и признаваясь свободным, сделался предметом собственности. Им владеют42. Два собственника могут вести тяжбу о «владении» колоном43. Закон отличает даже виды такого владения: он ставит, например, того, кто является таким владельцем колона лишь «bona fide» особо от того, кто есть его полный законный «собственник»44. Два человека спорят между собою в суде, а колон должен оставаться в стороне от процесса, результат которого, впрочем, для него почти безразличен45. Так колон сделался частью земельного имущества. Один стал непонятным без другого, и к обоим начало применяться одно и то же право. Когда хозяин колона, бежавшего или похищенного, требует и берет его назад, очевидно, что он опирается на право собственности.
Такая собственность терялась, как и другие ее виды, в силу давности. Если колон скрывался, и собственник пропускал тридцать лет, не делая никакого заявления о пропаже, или сам не находил его за этот промежуток, он терял всякое право на колона46.
Когда кодексы говорят — «колон», мы должны хорошо понимать, что под этим именем разумеются и мужчины, и женщины, находящиеся в известном социальном положении. Вся семья земледельца вступала при данных условиях в колонат. Все законы, относившиеся к колону, одинаково прилагались к его жене и детям47. Женщина колонка не могла уходить с земли так же, как ее муж. Единственная разница между ними представлялась в том, что для нее срок давности сокращался до двадцати лет48.
с.113 Вот одна очень характерная черта. Женщина-колонка ушла из поместья, ее приняли в другом, и она там вышла за колона. Если ее находили до истечения двадцатилетней давности, она подлежала возврату «на место происхождения»49. Таким образом она оказывалась разлученною с мужем, который, со своей стороны, был прикреплен к земле. Дети в таком случае разделялись: третья часть шла с матерью, две трети оставались с отцом50. Семья раздроблялась навсегда. Супруги не могли больше никогда вновь соединиться; нельзя было сойтись вместе ни детям, ни внукам, от них происшедшим, так как они принадлежали к различным поместьям. Это жестокое правило не было изобретено законодателем; оно родилось из самих фактов жизни; оно было естественным, помимовольным, неизбежным последствием установления самого принципа, что колон неотделим от земли. Законодатель не создал разбираемого порядка; он только принял его и санкционировал. Он даже старался смягчить правило, ибо ввел поправку: когда собственник женщины явится требовать ее обратно, собственник той земли, где она вышла замуж, будет иметь право сохранить ее у себя, отдав взамен ее другую женщину и других детей, вместо ее потомства51. При помощи такого выхода семья может остаться соединенной. Подобный обмен, направленный к охране целости семьи, который первоначально объявлялся лишь факультативным для обеих сторон, сделан был обязательным по указу Гонория и Валентиниана III: «Ибо недопустимо, — говорит законодатель, — чтобы господа распространяли свои права до крайности и разрывали брак, который должен оставаться нерасторжимым»52.
с.114 Остановимся одну минуту на этом необычном законодательном постановлении. Мне кажется, что из него можно восстановить существование более общего правила, которое прямо нигде не указывается, именно, что колон мог свободно вступать в брак лишь с женщиною того же поместья, на котором он сам сидел. Foris maritagium (средневек. formariage) было ему закрыто. Возможно, что не издавалось никогда закона, который устанавливал бы такой запрет, но дело вытекает из фактов. Действительно, с одной стороны он не мог жениться на рабыне, не мог также взять свободную женщину; если же, с другой, он выбирал женщину из звания колонов, но сидевшую в другом поместье, то эта женщина не могла сойти с земли, чтобы следовать за ним и жить с ним; если же она на это решится, то ее возвратят силою, а дети будут поделены между двумя господами.
Правда, что правило было смягчено, как показывают два приведенные закона Гонория и Валентиниана III. Оба землевладельца могли вступать в соглашение и обмениваться женщинами-колонками; так могло вырабатываться нечто вроде взаимности браков между людьми обоих поместий. Но все-таки оставалось несомненным, что колон, в силу своего прикрепления к земле, естественно мог практиковать formariage лишь с разрешения обоих собственников.
Мог ли колон изменять свое состояние? Некоторые исследователи безусловно отрицали это. Но утверждавшие это ученые, кажется мне, пошли несколько дальше истины. Надобно в данном пункте различать теорию и практику.
Теория формулировала, что колон «не мог устраниться от неизменности собственного состояния»53. Оно было постоянным и, как говорит законодатель, почти вечным54. Никакая другая профессия ему не открывалась. Один закон Константина запрещает ему вступать в войско55. Закон Гонория повторяет это запрещение в с.115 такую эпоху, когда империя еще больше нуждалась в воинах, чем в хлебопашцах; тут же присоединяется еще другой запрет для колонов переходить хотя бы в самые низшие должности административной службы56. Распоряжения эти представляются странными на первый взгляд, и невольно хочется сначала приписать их прихотям деспотов. Но император сообщает нам мотив, который определил его действия: он хочет «уважать права собственников»57. В сущности, не он препятствовал колонам пополнять армию; того требовало старое колонатное право, сложившийся обычай, сила выработавшихся поместных уставов. Я бы не решился свидетельствовать, что те же государи, в тайных инструкциях, не разрешали, наоборот, военным начальникам принимать колонов в войска; но, по настояниям собственников и перед наличностью неоспоримого права, они спешили провозгласить в открытом официальном акте, что колоны не будут туда допускаться.
На практике, несомненно, многие колоны попадали в армию. Это настолько достоверно, что даже существует закон, который формально устанавливает избавление таких колонов, ставших воинами, от своего специального, т. е., подушного налога вместе с их женами58. Запрещение вступать в войско следует, таким образом понимать с.116 только в том смысле, что для того требовалось разрешение владельцев59. Но так как с поместья снималось столько же душевых окладов, сколько уходило в армию колонов, то помещику не представлялось особенно большого интереса отказывать в согласии. К тому же воинская повинность являлась одним из обязательств землевладельцев по отношению к государству. Крупный собственник, который именовался senator, не должен был сам служить, но он обязан был представлять к набору число рекрутов, пропорциональное числу людей, сидевших на его землях60. Законы запрещали выставлять при этом рабов61; они же не допускали на службу ремесленников. Стало быть, оставались одни колоны. Человек, прослуживший в войске шестнадцать или двадцать лет, не возвращался больше в колонатное состояние. Так, именно этим путем, открывался из него выход. Но им можно было воспользоваться только с разрешения землевладельца.
То же самое применялось и по отношению к вступлению колонов в церковное звание. Закон не дозволял, чтобы колон становился священником помимо согласия землевладельца62; но с таким разрешением, очевидно, многие колоны принимали священнический и монашеский сан63. Особенно часто происходило, по-видимому, что из колонов пополнялось местное духовенство, которое обслуживало сельские церкви, устраивавшиеся внутри поместий, где они сидели. Правда, в подобных случаях колоны, становившиеся священниками, оставались подчинены своим прежним обязательствам по отношению к землевладельцам. Оберегая достоинство нового звания, с.117 колон-священнослужитель только выставлял вместо себя заместителя при выполнении барщинных работ64.
Таким образом, колон мог переходить в другие социальные категории, но только по обоюдному соглашению с землевладельцем. Это обстоятельство даже само по себе достаточно ясно показывает, что не императорская власть привязала колонов к земле.
Состояние колоната было наследственно. Сын принуждался возделывать определенную землю в силу одного факта, что на ней работал отец65. Один закон Грациана и Феодосия провозглашает, что тот, у кого отец и дед были колонами, если он сам «в малолетстве» ушел с поместья, а потом устроился в рядах войска, должен быть извлечен из армии и возвращен поместью66.
Здесь возникает вопрос: какой-нибудь колон долго сидел и работал на такой-то земле; сын его никогда не жил на ней и никогда не нес обязательств, связанных с колонатом; когда умрет отец, обладает ли владелец какими-нибудь правами над этим сыном? Юстиниан отвечает: «Правда, землевладелец мог терпеть, чтобы сын обитал вне пределов поместья, потому что отец удовлетворял возложенным обязательствам. Но если отец умирает или становится неспособен к труду, необходимо, чтобы сын становился на его место. Он связан с землею, так как родился на ней. Как бы долго он ни отсутствовал, но в сущности он там оставался, в лице отца». Законодатель присоединяет тут же такое размышление: «Было бы несправедливо, чтобы доброта, с какою землевладелец допускал его отлучку, послужила во вред его правам»67.
с.118 Такое правило строжайшей наследственности сначала изумляет наш ум, привыкший ныне к совсем иным порядкам. Но в ту эпоху, которую мы изучаем, оно было доведено до самых крайних последствий. Если беглый колон умирал раньше достижения тридцатилетней давности, и во время нахождения в «бегах» у него рождался сын, этот последний, хоть он и появился на свет вне пределов поместья, все-таки считался подвластным владельцу и мог быть им вытребован к себе силою68. Мы уже видели выше, что если возвращалась назад женщина-колонка, вышедшая замуж вне поместья, то с нею приводилась и третья часть прижитых ею детей. Если она вступала при этом в брак с человеком, не принадлежавшим к колонатному званию, то союз признавался незаконным: отец лишался тогда всякого права на детей, и все потомство женщины возвращалось под власть владельца поместья, с которого она ушла69.
Перед нами проходит целая цепь беспощадных законоположений, направленных к воспрепятствованию колонам покидать землю, к которой они были прикреплены. Но в противовес им необходимо выдвинуть и другое, параллельное правило, запрещавшее собственнику земли сгонять их с участков. Последнее реже высказывается в текстах, но оно признавалось не менее императивно, чем первое. Вероятнее всего, весь порядок сложился издавна; признаки его вкоренились в обычаи все до того момента, когда факт был замечен имперским правительством и урегулирован законодательством. Один закон 357 г. воспрещает землевладельцу продавать поместье без колонов. Всмотримся в его редакцию: «Если кто хочет продать или пожаловать именье, он не имеет с.119 права оставить за собою колонов или переселить их на другие свои земли»70. Заметим далее, что законом этим оберегается интерес не одного покупателя, который мог подвергнуться обману: в нем высказывается предположение, что покупатель с продавцом могли стакнуться (privata pactione). В самом деле покупатель мог желать приобрести землю без людей; но этого-то закон и не допускает: стало быть, он заботится об интересах колонов. Он оберегает их от возможности оказаться лишенными наделов. Поэтому-то в нем прибавлено следующее объяснение: «Либо землевладельцы находят, что колоны для них выгодны, либо они думают, что не извлекают из них никакой пользы. Если верно первое, пусть сохраняют в своих руках землю; если второе, то пусть продают землю вместе с ними»71.
Другой закон, изданный Валентинианом I, воспрещает продавать колонов без земли. Отмечаю особенно, что законодатель не стремится здесь создать нововведение. Мероприятие направлено к устранению обманов, которые иногда производились, чтобы обойти порядок, очевидно, уже давно установившийся. Некоторые землевладельцы, желая отделаться от своих колонов, при изменении характера эксплуатации земель, пытались иногда, вероятно, продавать часть поместья, но вместе с этой частью отчуждали всех колонов, сидевших на всей его площади. Это было злоупотребление и мошенничество. Валентиниан I и стремится обуздать его72. Он объявляет, что, продавая поместье, владелец обязуется в то же время продать точно соответственное число колонов73. Здесь мы с.120 еще раз обнаруживаем общее начало, которого придерживается законодатель: колон должен сохранить навсегда свой участок.
Вскоре потом, закон Грациана запретил покупателю земли приводить на нее новых колонов с нарушением интересов прежних, или заменять их рабами74. Мы не можем привести закона, который прямо говорил владельцу: ты никогда не будешь сгонять колонов с земли. Но нам кажется, что такой принцип подразумевается в тех трех текстах, которые мы только что привели. Если землевладельцу воспрещается отделять колонов от их поля в тот момент, когда он продает поместье, или когда он его покупает, этим предполагается тем более, что он не имеет права лишать их наделов в обыкновенное время.
Один византийский юрист, живший в эпоху, гораздо более позднюю, чем изучаемая нами, но весь пропитанный идеями Дигест и оставивший нам точный анализ последних, так формулирует указанную двустороннюю природу колоната: «Человека, просидевшего на моей земле тридцать лет в качестве вольного съемщика, я принуждаю, уже помимо его воли, оставаться на ней и дальше навсегда; но за то и наоборот не могу и я в свою очередь помешать ему обрабатывать участок или согнать его»75. — Не знаю, откуда Герменопул извлек эту формулу: он не указывает ни ее изобретателя, ни времени ее возникновения. Может быть, это происходит оттого, что вообще у нее нет автора, и нельзя указать даты ее появления: она, возможно, сложилась и жила под видом обычая. Но интересно отметить, что он помещает это правило между двумя другими, также относящимися к обработке земли, которые оба извлечены из Дигест76.
с.121 Один закон Гонория допускает владельцу двух поместий переводить колонов из одного в другое. Но, по-видимому, закон этот требует, чтобы точно устанавливалось каждый раз, что одно из них преизобиловало колонами, а в другом их не хватало77. Такое переселение колонов не могло, стало быть, совершаться по пустой прихоти владельцев. Тот же император предписывает всегда принимать меры, чтобы, в случае подобных переводов колонов на новые места, семьи их не разделялись.
Все подобные распоряжения, как видно, благоприятствовали колонам. Итак, рассмотренные выше законы, которые отняли у них право перехода и наказывали их за бегство, обнаруживают лишь одну из сторон, определявших их положение. Последние показывают другую. Было бы преувеличением утверждать, что колоны приобрели известное право на занятые ими участки, нечто вроде полусобственности. Законодатель никогда не высказывался в подобном смысле. Такое право никогда не было признано и записано. Весьма вероятно, что никто здесь и не затрагивал правового вопроса. Последний даже не представлялся умам. Но практика, обычай (кутюма) сложились именно так: колона, оказалось, нельзя сгонять с земли.
Юстиниан часто и открыто высказывается по отношению к колонам с большой суровостью. Он сравнивает их с рабами — и приближает их к рабству, как только может. Но, среди этих суровостей, он напоминает, что господин «может вывести колона из сферы своего права, лишь отказавшись также от права на землю»78. Что же значат эти слова, если не то, что колон не мог быть отделен от поля, которое обрабатывал? Форма языка жесткая, но сущность мысли такова, что колон не может лишиться своей земли. Законодатель говорит еще, с.122 что колон составлял нераздельную часть земли, membrum terrae79. Вот слово с двойным смыслом. Оно означает, с одной стороны, что колон не мог оставить поля; оно означает, с другой, что у него нельзя было отнять поле. Он составлял с наделом одно тело. Это значит, что никакая воля не может его оторвать от надела, ни воля землевладельца, ни его собственная.
Итак, обязательство, которое привязывало колона к почве, было законом и для него, и для господина. У колона не было надежды когда-нибудь освободиться от земли; но он мог и не бояться, что его сгонят с нее. Это — принудительное держанье, но зато держанье обеспеченное. На нем лежит наследственный труд, но зато он обладает и наследственным пользованием. Ни колон не отстанет никак от земли, ни земля от колона. Земля держит его, но и он держит землю.
ПРИМЕЧАНИЯ
