Перевод с франц. под редакцией проф. И. М. Гревса.
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
(постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную по главам)
с.123
До сих пор мы встречались только с тем колоном, который пытался разорвать цепь, связавшую его с землею и уйти с нее; кодексы главным образом и занимаются именно этим «беглым» колоном. Но чтобы уразуметь колонат вполне, надобно изучить его, так сказать, в нормальном состоянии. Надо постараться увидеть, несмотря на бедность документов, колона, как он мирно и в неизвестности жил на поместьях, к которым был прикреплен.
Он был подчинен господину, и нам важно прежде всего знать, какова была природа власти последнего над ним. Его называли dominus; но мы знаем, что на латинском языке того времени слово это значило столько же собственник, сколько и господин. Мы должны даже отметить, что в текстах о колонате слово dominus обыкновенно сопровождается каким-нибудь другим, которое очень определенно показывает, что оно понималось именно в смысле собственника земли. Он не называется dominus coloni, но dominus fundi, dominus possessionis или possessor1.
с.124 Был ли он в самом деле господином колона? Приглядитесь к колебаниям законодателя. В 365 г. он решается назвать его лишь «патроном колона»2. Позже Феодосий именует его «патроном и господином»3; только Юстиниан прямо говорит, что колон находится «под властью господина»4. На самом деле действительно он был скорее собственником земли, чем господином по отношению к колону5. Он очень отличался от господина раба. Последний приобретал самую личность человека и располагал ею непосредственно и без ограничения. Господин же колона не покупал его и не обладал прямой властью над его личностью. Колон был слугой земли, а не господина. Блаженный Августин дает мимоходом определение колона в том виде, конечно, как его сделали бы его современники. «Мы называем колонами тех, кто обязан своим положением земле, на которой он родился, и которую обрабатывает под поместной властью ее собственника»6.
Достойно замечания, что римские своды законов в многочисленных местах, где в них говорится о колонате, никогда не указывают, каковы были обязательства колонов по отношению к господину. Они довольствуются требованием неподвижности их на земле; дальше они не идут. Они никогда не определяют, что же колон должен на ней делать.
Значит ли это, что повседневные отношения между с.125 мелким земледельцем и крупным землевладельцем устанавливались по произволу последнего? Был ли колон обязан повиноваться всем его приказаниям? Несколько текстов, которые мы приведем дальше, покажут, что такое предположение было бы неосновательно. Колон, прежде всего, никогда не являлся рабом. Он поселялся на поместье первоначально как человек свободный, и самые законы, которые прикрепили его к земле, ясно обнаруживают, что положение его по отношению к свободе тем самым не изменилось. Тридцатилетнее пребывание, которое привязывало его к земле, не отнимало у него свободы; оно делало ее только неподвижною.
Какими способами принуждения обладал собственник над колоном? Не вижу, чтобы законы предоставляли ему судебные права над ним. Два закона допускают возможность наказания колона господином, но только в случае бегства. Еще третий закон, применительно к одному специальному случаю, дает право господину подвергнуть колона «умеренному (телесному) наказанию»7. Но от этого очень далеко до права жизни и смерти, которым господин пользовался над рабом всегда и во всех возможных случаях. Землевладелец настолько мало обладал юрисдикцией над колоном, что последний наоборот мог вчинять против первого процессы перед обыкновенным судом. Право призывать владельца к суду признается за колоном вполне до конца IV-го века. Только во время царствования Аркадия законодатель спохватился, что такое право являлось чрезмерным, и до нас сохранился один рескрипт, в котором раскрывается затруднение власти по этому поводу. Император начинает с заявления, что положение колона настолько низко рядом с большим и могущественным собственником, что он «не должен осмеливаться» поднимать иск против него8. Вследствие этого он заявляет, что колону закрывается «доступ в преторий» и запрещается «открывать уста» против того, кто в одно и то же время являлся «его с.126 господином и патроном»9. Очевидно, что закон не отдавал этого колона в полную власть господского произвола. Один текст, предоставляющий колону обращаться к общественному правосудию в случае «несправедливых вымогательств» со стороны собственника или даже жаловаться на него в уголовном порядке за «нанесение обид ему или его близким», показывает, что существовали правила, хорошо известные и достаточно определенные, которые устанавливали легальные отношения между этими двумя категориями людей10.
Если кодексы молчат о таких правилах, то происходит это оттого, что колонат вообще не был созданием власти законодателей. Его выработал обычай. Он же поэтому и формулировал правила управления институтом. Законодательная власть вступилась в дело лишь для того, чтобы обеспечить землевладельцу постоянное присутствие колона на земле. Во всем остальном она предоставила простор слагавшемуся обычаю. Отсюда и происходит, что мы так мало знаем о колонате именно то, что знать было бы особенно важно. Ибо недостаточно знать, что положение колона являлось неизменным, и он неподвижно прикреплен был к земле: необходимо было бы раскрыть самые условия его существования. Его повседневная жизнь, реальное положение, обязанности и права, высота напряжения его труда, пропорция между его службами и доходами, — вот, в чем заключается наиболее любопытная для историка сторона всего вопроса. Но именно здесь нам особенно мало известно по той причине, что все это не входило в круг законодательства. Несколько слов, случайно подбирающихся в текстах законов, несколько строк в надписи, по счастью начертанной группой колонов, — этим исчерпываются наши памятники, а этого очень недостаточно для выяснения интересного и важного предмета. с.127 Попытаемся извлечь из таких отрывков, по крайней мере, весь свет, какой они могут дать.
Первый пункт, какой можно установить с достоверностью, заключается в следующем: на колоне лежали, как обязательные, только земледельческие работы. Это можно было бы вывести, за отсутствием других доказательств, уже из самого его наименования. Но в одном законе сказано о нем и прямо, что он должен исполнять земледельческие повинности, ruralia obsequia11. Другой закон выражается еще яснее. Разрешая землевладельцам брать, в качестве земледельцев, варваров из Германии, он поясняет, что господа должны будут рассматривать их не как рабов, а именно подчиняться по отношению к ним правилам о колонате (iure colonatus), и в силу этого не налагать на них никаких обязанностей, кроме земледельческих работ. Они лишены будут права принуждать новых поселенцев к ремесленному труду на себя или обязывать их личными услугами себе, сажать, так сказать, во двор12.
Однако в каких формах слагался труд колонов? Работали ли они большими группами, как рабы? Можно ли было их видеть, как Колумелла описывает сельских рабов13, разделенными на decuriae под начальством magister operarum, вспахивающими или убирающими поля в различных частях поместья? Или каждый, наоборот, в отдельности обрабатывал специальный участок, всегда один и тот же? В ответ на эти вопросы мы не могли бы привести ни одного формального текста. С одной с.128 стороны, нет в источниках ни одной строки, из которой можно было бы вывести, что колоны работали толпами или большими группами вместе. Никогда не видим мы их под приказаниями magister, actor или vilicus. В большей части поместий существовали, правда, и actor и vilicus; но они наблюдали за общим состоянием поместья, сосчитывали урожай, хранили господскую часть, но вовсе не руководили хозяйством колонов и не вызывали их на работу. Впрочем, и обратно, по-видимому, законодатель нигде определенно не высказывался в том смысле, что каждый колон должен получать индивидуальный надел, который будет сохранен за ним навсегда. Отмечаю даже, что законы, преследующие колона в случае бегства, собственно, не говорят, что он будет возвращен «на его надел»; они предписывают его водворение назад «на поместье господина»14. Таким образом, легально, колону не принадлежало определенного, ему предоставленного участка. Мы даже видели, что закон, при известных условиях, дозволял владельцу нескольких поместий переводить колонов из одного в другое. Тем более не мог он противиться тому, чтобы и внутри поместья производились перемещения колонов с надела на надел. Стало быть, нельзя доказать, что колон работал всегда уединенно на индивидуальном участке, ни, особенно, того, что за ним навсегда сохранялся один и тот же надел.
Однако, именно такое общее заключение с необходимостью вытекает из всего, что мы знаем фактически о колонате. Не надо забывать, что очень многие колоны первоначально были съемщиками. Еще в конце пятого века только тридцатилетнее непрерывное пребывание человека на чужой земле превращало свободного арендатора в крепостного колона. Ничто не побуждает нас предполагать, что такое прикрепление к поместью могло приводить к отобранию у колона участка, который он раньше снимал. Напротив, обнаруживается как раз обратное. Законы нигде не объявляют, что колону будет принадлежать один определенный надел, ибо установление с.129 внутреннего распорядка в поместном хозяйстве не входило в область права. Но во всех текстах, относящихся к вопросу, ясно подразумевается, что такова именно была общераспространенная практика.
Один закон 365 г., где речь идет о земле, которой колон мог обладать как собственностью, напоминает в то же время, что он никоим образом не имеет права отчуждать ту, которую он обрабатывает как колон15. Этим как бы указывается, что он продолжал сидеть на наделе. Если бы колоны работали группами, то здесь, то там на поместье, незачем было бы говорить, что они не могут отчуждать землю, совершенно так же как это было излишне говорить о рабах, толпами возделывавших барские поля. Раз закон считал нужным напомнить, что колон отнюдь не допускается распоряжаться полем, которое он обрабатывал, очевидно, что он сидел на нем в продолжение довольно длинного ряда лет и тем самым только мог прийти к мысли о том, что участок становился как бы его собственностью. Или, по крайней мере, он давно привык считать себя вечным пользователем того же клочка, так что пытался присваивать себе право передачи «узуфрукта» другому лицу. По-видимому, такие попытки происходили довольно часто, если закон находил важным бороться с ними определенными запретами.
Другие законы упоминают о «поборах» или «доходах», которые колон уплачивал16. Это также бесспорно показывает, что у колонов были отдельные участки. В одном тексте сказано, что он «пользуется плодами»17, чего нельзя было говорить о прежнем сельском рабе. Он продавал свой урожай. Несколько раз прямо указано, что он сам возил свои продукты на рынок18.
Итак, нам кажется несомненным, что колон не был только земледельцем по неволе, как раб, но что с.130 он являлся держальцем. Он занимал и возделывал на территории крупного поместья выделенный ему клочок, которым он и владел под условием уплаты назначенного оброка. Один закон Юстиниана особенно отчетливо изображает такое именно его положение. Законодатель предполагает, что возник спор между колонами и землевладельцем по вопросу о собственности на данную землю. Если обнаружится, что колоны много лет подряд платили за нее ренту помещику, судья, достаточно осведомленный этим доказательством, должен был присудить землю ему. Если же этого нельзя было подтвердить, судье предлагалось отложить решение. Колон же обязывался дать залог, обеспечивавший годовой оброк, пока будет окончательно выяснено, должен ли он его вносить. Могло случиться еще, прибавляет закон, что колон не в состоянии будет или не захочет внести залог. Тогда он должен уплатить сумму оброка судье, и она будет положена в сохранности, а затем, по окончании тяжбы, передана землевладельцу или возвращена колону19. Таковы черты, которые вполне освещают вопрос и убеждают нас, что колон был в самом деле держальцем и сидел на оброке. Следует даже отметить одну содержащуюся в законе подробность, именно указание, что размер оброка устанавливался «по обычаю»20.
Когда идет речь об обычае по отношению к явлениям, связанным с колонатом, мы должны понимать, что дело не может идти о каком-нибудь общем порядке, составлявшем будто бы обычное право («кутюму») для всей империи. Отношения между колонами и собственниками регулировались местными и совершенно частными соглашениями. В каждом поместье вырабатывались свои порядки, которые мало-помалу формулировались как бы в поместном уставе, consuetudo praedii21.
с.131 Такие обычаи или уставы, особые для отдельных поместий, устанавливались издавна, очевидно, с той эпохи, когда на них садились первые колоны. Тогда между помещиком и вновь прибывавшими заключались не форменные контракты, а устные договоры. В последних определялись подробности о работах, обязательствах и правах каждого. Колоны принимали условия свободно, потому что они были людьми свободными, и потому что, чаще всего, ничто не принуждало их садиться именно на данном поместье. Они вступали на землю, подчиняясь выработанным правилам, а потом мало-помалу силою привычки или тридцатилетней давности оказывались привязанными к ней навсегда. Такой уговор, принятый первыми колонами при их вступлении, сохраненный их потомками и подтвержденный наследниками собственника, превращался в обычай. Последний мог различаться в отдельных поместьях, но внутри каждого оставался неизменным. Он и являлся местным законом. Один из императоров, в 367 г. пытался было установить по этому пункту более или менее общее правило; но и он оговаривается: «Если только поместный устав (consuetudo praedii) не требует противоположного»22. Так, всякая земля как бы обладала собственным законом, в который императорские указы не вносили перемен.
Истинное законодательство о колонате не содержится поэтому в кодексах. Оно вмещалось именно в тысячах таких обычаев или уставов, сложившихся на местах внутри поместий. В их текстах мы бы и нашли весь организм института отчетливо и полно отпечатанным, если бы только эти документы не погибли навек.
Очень возможно, что такие уставы иногда редактировались письменно. Есть данные, позволяющие предполагать, что так делалось, по крайней мере, на императорских поместьях. Мы знаем, например, о существовании одного подобного устава, составленного по распоряжению Адриана для крестьян, поселенцев африканского именья saltus Burunitanus. Текст его был выставлен в этом с.132 поместье для всеобщего сведения, начертанный на бронзовой доске. Но и здесь было бы неосновательно предполагать, что существовал один порядок для фискальных земель во всей империи. Напротив, весьма вероятно, что в каждом именье вырабатывался собственный обычай. Условия жизни колонов менялись по провинциям, по характеру почвы, особенностям хозяйства или бытовым чертам местности, по племенному происхождению их самих, а также в зависимости от условий, при которых колоны первоначально поселились на данной земле. Что касается поместий частных лиц, мы, к сожалению, до сих пор не знаем ни одного образца таких записанных consuetudines praediorum.
Мы не отыскиваем в кодексах ни одного закона, который точно определял бы природу и размеры поборов, возлагавшихся на колонов. Это объясняется именно тем, что все такое устанавливалось поместными уставами. Кажется, что чаще всего оброк уплачивался в виде доли продукта. В 366 г. один император счел нужным напомнить это землевладельцам, которые, видимо, уклонялись от такого порядка. «Собственники земли должны принимать оброки натурой, если только поместный обычай не устанавливает, что они будут вноситься деньгами»23. Другой еще закон подчеркивает, что рента, reditus, уплачивается колонами в одних поместьях продуктом, в других деньгами, в третьих, частью натурой, частью деньгами24. Наконец, в одном законе есть намек на барщины, operae, которые также требовались с колонов25.
О размерах таких рент (денежных сборов за землю), натуральных оброков и обязательных работ (барщин) кодексы не дают ни одной цифры, и мы остаемся по этому с.133 вопросу в полной темноте. Все местные уставы или обычаи, относящееся к колонату, остаются и, вероятно, навсегда останутся нам неизвестны. Из тысяч таких «кутюм» только одна дошла до нас и то в отрывке — это consuetudo praedii, установленная для колонов saltus Burunitanus. Обратимся к этому тексту. Крестьяне этого именья, около 181 г. от Р. Х., направили к своему собственнику следующую просьбу: «Не позволяй твоему съемщику (арендатору — conductori; он как бы замещал собственника в поместье, являясь здесь тем же, чем был бы сам владелец на частной земле) увеличивать к невыгоде колонов доли с полей (partes agrariae), так же как барщины или извозные повинности; но пусть все эти поборы остаются такими же, какими они установлены в нашем уставе»26.
Нетрудно понять, что означает в приведенном отрывке выражение partes agrariae: сблизим это место с одним письмом Плиния Младшего и с одним фрагментом из Дигест, в котором читаются те же термины, открывается то же содержание, и тогда увидим ясно, что здесь речь идет о долях урожая с полей, обрабатывавшихся колонами, которые уплачивались в виде натуральных сборов владельцу земли27. В Кодексе Феодосия также обозначается словом agraticum часть дохода, которая вносится помещику после уборки28. В одном законе Валентиниана III в Юстиниановом кодексе это названо «долей плодов, должной за землю»29. Очевидно, с.134 это натуральные оброки, взимавшиеся за участки, которые занимали колоны.
Надпись не указывает, лежала ли на колонах какая-нибудь денежная плата. Она не определяет также и величины сборов натурою. Устанавливалась ли заранее часть, на которую имел право помещик? Или она составляла в точном смысле долю, пропорциональную полученному валовому доходу с поля? В последнем случае, который кажется мне наиболее вероятным, желательно было бы знать, какая пропорция устанавливалась обычно. Отдавал ли колон половину, четверть, десятую части всего урожая? Мы не можем этого сказать.
У нас есть, правда, сборник земельных уставов (так называемый «крестьянский закон»), составленный в VIII-м веке после Р. Хр. в Византийской империи на греческом языке. По нему приблизительно можно судить о поместных обычаях, практиковавшихся во всей Римской империи во времена Анастасия и Юстиниана30. Но я очень сомневаюсь, чтобы можно было бы принять как общее правило установленную там норму: «Часть, причитающаяся колону-дольщику, составляет девять снопов (то есть, из десяти), владелец получает один; тот, кто взыскивает больше, проклят будет Богом»31. Приведенные слова формулируют скорее пожелание, чем твердое правило; они скорее указывают на «лучший», чем на с.135 «всеобщий» обычай. Мы можем предположить, что на многих поместьях взималась действительно лишь десятая доля продукта. Низкий уровень этого сбора мог бы объясниться тем фактом, что колоны должны были еще платить (вместо помещика) государственные подати, которыми обложены были земли. Но вероятнее думать, что высота долей колебалась в различных местностях и отдельных поместьях, и что по данному пункту не установилось общего правила.
Что касается дней принудительных работ, то мы знаем точным образом число их, налагавшихся на колонов в поместье saltus Burunitanus. На основании устава, текст которого был начертан на медной доске, они повинны были «шестью днями (обязательных работ в год), из которых два шли на пахоту, два на бороньбу (или полку), два на уборку»; каждый раз они должны были являться со своими быками или лошадьми32.
Упоминание таких трудовых повинностей требует специального замечания. Никто не подумает, что эти дни пахотной или жатвенной работы, которые полагались от каждого колона, производились на его собственном наделе. Ясно, что на участке, который он сам занимал, и с которого урожай шел в главной части на его потребление, ему приходилось отдавать земледелию гораздо более шести дней в году. Не было даже основания считать эти дни, так как никто, кроме него, не был заинтересован хорошей обработкой нарезанного ему клочка. Работа, которая требовалась землевладельцем, очевидно, выполнялась вне пределов земли, отданной колону. А тогда ясно, что не все поместье роздано было малыми долями держальцам. Оно распадалось на две половины: одна заселена была колонами, которые и хозяйствовали каждый для себя на отведенных участках; другая возделывалась за счет собственника. Часть, оставленная себе владельцем, обрабатывалась также колонами. Такой способ эксплуатации был прост и практичен. Если нельзя сказать, что он давал наивысший доход, то можно думать, что он наилучшим образом обеспечивал его с.136 средний уровень, охраняя от резких колебаний. Доход владельца слагался из оброков, взыскивавшихся с колонов за их участки, и из урожая с барской части, обработка которой производилась без специального расхода трудом их же рук. Колон же пользовался большей частью из совокупности всего сбора со своего надела. Повинности его за занятую землю, стало быть, заключались в оброке и барщине (в приведенном примере последняя равнялась шести дням обязательного труда на помещичьем поле).
Достоин замечания тот факт, что хозяйственные порядки, ясно описанные в римской надписи, относящейся к 181 г. от Р. Хр., обнаруживаются существующими в различных местностях европейского Запада и после варварских нашествий. Подвинемся вперед на пять-шесть веков: мы по прежнему увидим поместья, разделенные на две половины. В одной, которая именуется «манзами», земля разделена на небольшие наделы, розданные крестьянам, большинство которых является колонами. Другая, которая называется «господскою», dominicum, составляет непосредственное владение собственника. Таким образом, римские порядки сохранились в далеком средневековье; остались неизмененными самые термины. Римские partes agrariae узнаются в средневековом champart (= campi pars); operae превратятся в corvées, которые на средневековой латыни продолжают носить имя manoperae («main d’oeuvre»). Даже iuga, «подводы», фигурируют в средневековых писцовых книгах. Число барщинных дней в последних будет также точно устанавливаться, с той разницей, что в средние века их будет требоваться, обычно, больше, чем требовалось в римской империи. Отметим еще одну черту сходства: крестьянские повинности не будут и тогда определяться общими законами; они будут устанавливаться уставами, особыми в каждом поместье и в каждом отличными от других, но твердо неизменными внутри каждого. Такие уставы будут именоваться «земельными кутюмами», как римляне говорили «consuetudo praedii».
Государственная власть в римской империи, которая не создавала таких «поместных обычаев», заботилась только о том, чтобы они соблюдались. Если закон с.137 воспрещал колонам нарушать их, то он распространял такой запрет и на собственников. Когда некоторые землевладельцы нашли более удобным получать за землю деньгами и пытались оброк натуральный перевести на денежный, императорское законодательство воспротивилось такому нововведению. Другие землевладельцы пробовали повышать оброки и барщины: мы можем легко себе представить, что злоупотребления, на которые жаловались в 181 г. колоны saltus Burunitanus, повторялись много раз во многих местах, а не в одной Африке. Владельцы могли даже приводить достаточно серьезные основания в оправдание такой тенденции. Часто случалось, наверно, что невозделанное поместье (новь, saltus в буквальном смысле) сдавалось первоначально колонам в расчистку за весьма низкие, почти ничтожные оброки или повинности. Но прошло много времени, прожило несколько поколений, земля сделалась очень плодородною, а колоны сильно поднялись в своем довольстве. Тогда землевладельцу очень просто приходило на мысль, как воспользоваться и ему происшедшим возвышением доходности его земли. В наши дни при подобных обстоятельствах неминуемо оказались бы повышенными арендные цены. Но римское императорское правительство никогда не шло навстречу подобным притязаниям. Можно привести закон Константина с таким содержанием: «Всякий колон, с которого землевладелец будет взыскивать больше, чем установлено по старому обычаю, явится к ближайшему представителю судейской власти, и последний не только воспретит владельцу впредь повышать установившиеся оброки, но и заставит возвратить колону то, что было с него неправильно взято»33.
Аркадий напоминает это правило34; Юстиниан вновь подтверждает его: «Пусть землевладельцы строго воздерживаются от всяких нововведений; в противном случае с.138 судья принудит их вознаградить колона за понесенный убыток, и будет заботиться, чтобы не нарушались старые обычаи»35. Законодатель прибавляет тут же характерную фразу, открывающую начало, которым руководствовалось имперское правительство по данному вопросу, и показывающую истинную сущность колоната: «Настоящий наш закон будет применяться не только к теперешним колонам, но и к будущему их потомству всякого возраста и обоего пола. Мы хотим, чтобы это потомство, раз родившись в данном поместье, оставалось бы навсегда в его принадлежности в том же положении и на тех же условиях, по каким жили там их предки»36.
Установилась, стало быть, неизменяемость социального состояния; но она направлена была столько же к выгоде колона, сколько и господина. Законодатель как будто видит в фактическом состоянии колонов последствие первоначального, далекого соглашения, подобие контракта, и он требует, чтобы таковое оставалось навек нерушимо. Он удерживает колонов на земле, но настаивает, чтобы по отношению к ним во все времена соблюдались без перемены те обязательства, которые они, предполагалось, сами приняли, когда, еще свободные, садились на поместье.
Настойчивой заботой государства являлось уважение сложившихся обычаев. Оно замечается даже в отношении к податному вопросу. Мы уже видели, что особым приемом кадастрального распределения правительство подвело колона, так сказать, под понятие земельной единицы; но оно не подумало установить повсюду однородную форму для уплаты подати. Иногда землевладелец платил за своих колонов. Иногда сами колоны непосредственно вносили лежавший на них государственный сбор в казну. Иногда еще колоны вручали сумму налога землевладельцу, а с.139 последний передавал ее правительственным органам. Так власть допустила образование в различных местностях и внутри отдельных поместий особых способов уплаты подати. Нам незачем много говорить, что на практике все три способа сводились к тому же самому. Легко предположить, что, где оброк, платившийся помещику, не превышал нормы десятого снопа и барщина составляла лишь шесть либо восемь рабочих дней в год, государственная поземельная подать вносилась также колоном. Там, где она уплачивалась землевладельцем, поместные сборы и обязательные повинности повышались. Как бы то ни было, правительство дозволяло каждому землевладельцу выбирать любую из трех указанных форм. Но раз она была выбрана, требовалось сохранять ее на будущие времена. В одном любопытном законе, в котором регулируется ход процесса между помещиком и колоном, законодатель прежде всего высказывается о том, как будут уплачиваться оброки; затем он продолжает: «Установив в таком смысле вопрос об уплате оброков, перейдем к внесению государственных податей. Если в поместье, где происходит тяжба, было в обычае, чтобы колон платил подать непосредственно в казну, он будет и впредь делать так же, и не должны никоим образом затрагиваться интересы владельца, который до тех пор ее не платил37. Но если действует другой обычай, что колоны передают землевладельцу и оброки, и подати, а последний отделяет из общей совокупности полученного две части, одну оставляет себе в качестве оброка, другую передает в казну в качестве подати, — в таком случае, колон (при возникновении тяжбы, о которой идет речь) внесет наместнику провинции обе суммы, оброк и подать, и тот произведет раздел и будет ждать, пока исход тяжбы не покажет, надо ли будет вручить расписку о внесении подати колону или землевладельцу»38.
с.140 Не находится ни одного закона, который препятствовал бы землевладельцу уменьшать участок, выделенный для колона. Никакой закон не понуждал его передавать тот же участок сыну колона. Не существовало, по-видимому, наконец, и закона, который обеспечивал бы наследственные права детей колона и устанавливал бы формы раздела между ними земли, занятой отцом. Все эти вопросы не входили в область права, определявшегося государством. Они и не разрешались законами. На практике же, мы склонны думать, раз выделенный участок обеспечивался навсегда за колоном в целости и не подвергался уменьшению без каких-нибудь очень важных побуждений. Нам представляется также, что держанье колонов было наследственно. Для последнего у нас нет, правда, другого доказательства кроме правила, принуждавшего сына «оставаться на земле, которую отец раз принял для обработки»39, и другого правила, объявлявшего, что он будет сидеть на ней «с теми же обязательствами, что отец»40. Но более или менее ясно, что здесь рядом с обязанностью для него открывалось и право.
Мы можем, стало быть, допустить, что колон был уверен, хотя бы закон того и не гарантировал, что земля его окажется переданною его детям. Заставлял ли помещик при этом последних уплачивать какой-нибудь побор за переход земли или перемену держальца, — этого мы не знаем, и ни один текст не разъясняет данного пункта.
Один закон напоминает, что колон не имеет права отчуждать поле, которое обрабатывает41. Слишком с.141 очевидно, что он не мог продавать землю, ему не принадлежавшую, на началах собственности. Может быть, следует понимать закон в том смысле, что колонам запрещалась передача пользования занятым участком другому лицу. Если обычай разрешал колонам и даже принуждал их оставлять наделы детям, легко понять, что он же не допускал завещать их чужим людям или располагать ими путем продажи или дара на сторону. Колон не мог промышлять занятой землею. Стало быть, если он умирал бездетным, участок возвращался в непосредственное распоряжение землевладельца.
Колоны, впрочем, могли владеть имуществом и на правах собственности. У них были движимости, деньги, скот. Держальцы на каком-нибудь именье, они могли в другом месте даже обладать своей землею. Это-то и обнаруживает закон, когда говорит, что колон заносился в податные книги здесь, как держалец, там, как собственник42.
Находилось ли в руках их полное распоряжение имуществом последней категории? Для разъяснения вопроса у нас есть только один закон, относящийся к 434 г. Он касается священников и монахов, умиравших без завещания. Постановив, что имущества таких лиц передавались их церкви или монастырю, законодатель делает исключение для того случая, когда они принадлежали к разряду колонов. Тогда имущество их «должно отходить» не к церкви, а — «к владельцу именья, где они родились»43. Эти слова, по первому взгляду, могли бы привести к заключению, что колоны не владели ничем, и что все их имущество было собственностью господ. Но всматриваясь в контекст, убеждаемся, что речь идет здесь именно лишь «о священниках и монахах, у которых не оставалось ни детей, ни родичей, и которые к тому же умирали, не составив с.142 завещаний»44. Нужно было соединение двух этих условий, чтобы наследство колонов доставалось землевладельцу. Далеко от того, стало быть, чтобы предписывать нечто вроде средневековой «мертвой руки» (mainmorte) по отношению к имуществам колонов, — закон этот, наоборот, констатирует, что дети, после смерти их, наследовали родителям; за отсутствием детей право передавалось восходящим или боковым родственникам. В нем заключается даже допущение для колонов права завещания. Землевладелец наследовал от колона только в случае отсутствия законных наследников или завещания.
Такое правило не применялось только к наделам, которые колоны держали от помещика. Здесь, как кажется, допускалось лишь наследование по прямой нисходящей линии. Что касается собственного имущества колонов, то правила наследования ими оставались в их кругу теми же, как у свободных людей. Замечалась здесь лишь одна особенность: выморочные имущества колонов переходили к их землевладельцам, а не к государству.
Надобно, впрочем, отметить, что и такие собственные имущества колонов называются иногда в кодексах пекулиями45. Конечно, не следует понимать здесь это выражение буквально в том же смысле, как оно употреблялось применительно к рабам46. Известно, что пекулий рабов так мало принадлежал им, даже при жизни их, что господин мог отобрать его во всякое время. Ничего подобного не замечается по отношению к колонам. Колон приобретал для себя. На его имущество нельзя было наложить руку в обеспечение уплаты долгов господина47; это — черта, которая резко отличает его от с.143 рабского пекулия, с другой стороны, мне кажется, такое употребление слова peculium применительно к имуществу колонов заставляет предполагать, что в умах людей того времени представлялась некоторая аналогия между двумя этими категориями благ: собственность колонов так или иначе должна была подчиняться верховному праву господина. Последнее в самом деле обнаруживается из одного закона 365 г. Из него видно, что колоны не могли отчуждать то, что принадлежало им как собственность, «не известив» землевладельца или «не посоветовавшись» с ним48. Как сложилась такая необычайная особенность? Разве то, чем колон владел как собственностью, рассматривалось как обеспечение его обязательств за землю49? Или мысль исходит здесь из того соображения, что, явившись бедным на землю, колон мог обогатиться только ею и потому должен оставлять земле то, что она ему дала? Или, наконец, землевладелец, как «патрон» пользовался правом блюсти за интересами колонов и не допускать их до легкомысленных отчуждений имущества. Вернее всего, не был ли сам владелец реально заинтересован, чтобы колоны находились в довольстве, чтобы их рабочий скот хорошо откармливался, работы исполнялись тщательно, и тем самым все поместье благоденствовало? Очень многие мотивы побуждали законодателя предоставить землевладельцу право контроля над отчуждениями, которые производились колонами. Закон не говорит прямо, что господин мог отказать колону в праве продажи. Но в руках его, без с.144 сомнения, находились средства не допустить колона до отчуждения того, что полезно было для хозяйства. Думаю, что особенно строго преследовались продажи за пределы поместья, то есть, человеку, который сам не был колоном того же господина. Возможно, что это и составляет главный предмет приведенного закона.
Мы можем, стало быть, допустить, что колонам затруднялись продажи или завещания имущества людям, не входившим в состав «людей поместья». Он мог владеть собственностью, но, вероятнее всего, под молчаливым условием, что не будет ничего выводить из поместья50. Все это понятно, ибо все это согласуется с суммою фактов, стремлений и идей, которые мы вскрыли, как силы, слагавшие колонат. Образовалась такая тесная связь между колонами и землею, что в конце концов ум с трудом мог допустить, чтобы нечто, принадлежавшее колонам, могло быть отделено от поместья. Имущество их должно было оставаться прикрепленным к нему, как и его личность. Это имущество рисовалось как бы накоплением плодов от их держанья. Оно составляло одно целое со всем имением.
ПРИМЕЧАНИЯ
Недавно вышло русское исследование Б. А. Панченко, «Крестьянская собственность в Византии» (1903). В нем данные из «Νόμος γεωργικός» систематически сравниваются с аграрными порядками Римской империи, причем отыскиваются многочисленные аналогии и определяется чрезвычайно интересная генетическая связь.Прим. ред. перевода.