История афинской демократии

с.388

Демо­кра­тия была вос­ста­нов­ле­на в Афи­нах, но они, после зло­счаст­ной вой­ны и тира­нии Трид­ца­ти, пред­став­ля­ли печаль­ную кар­ти­ну¹. Чис­ло граж­дан умень­ши­лось на треть, если не на поло­ви­ну: оно пони­зи­лось до 20000—25000. Стра­на была разо­ре­на; зем­леде­лие, про­мыш­лен­ность, тор­гов­ля в упад­ке. Государ­ство, каза­лось, нахо­ди­лось нака­нуне пол­но­го банк­рот­ства, каз­на пуста; дохо­ды крайне огра­ни­че­ны; Афин­ский союз не суще­ст­во­вал и не было ни форо­са, ни 5 % сбо­ра, ни дру­гих дохо­дов, полу­чав­ших­ся с союз­ни­ков. Афи­няне лиши­лись вла­де­ний вне Атти­ки. Тыся­чи кле­ру­хов при­нуж­де­ны были поки­нуть свои участ­ки и воз­вра­ти­лись в Афи­ны разо­рен­ные, без средств к суще­ст­во­ва­нию². Мно­гие граж­дане из преж­де бога­тых фами­лий обед­не­ли. Укреп­ле­ния и Длин­ные сте­ны были раз­ру­ше­ны; не суще­ст­во­ва­ло ни флота, ни вер­фей. Еще недав­но могу­ще­ст­вен­ные, Афи­ны были теперь поли­ти­че­ски бес­силь­ны. Все при­хо­ди­лось вос­ста­нов­лять, начи­нать как бы сыз­но­ва. Тре­бо­ва­лось мно­го энер­гии, мно­го жиз­нен­но­сти, чтобы хотя несколь­ко опра­вить­ся, под­нять­ся из тако­го упад­ка…

с.389 В строе Афин со вре­ме­ни вос­ста­нов­ле­ния демо­кра­тии и до кон­ца их неза­ви­си­мо­сти не про­изо­шло каких-либо суще­ст­вен­ных изме­не­ний. Вот поче­му и Ари­сто­тель исто­ри­че­ский очерк в «Афин­ской Поли­тии» закан­чи­ва­ет вос­ста­нов­ле­ни­ем демо­кра­тии. Шло лишь посте­пен­ное раз­ви­тие в демо­кра­ти­че­ском направ­ле­нии; мас­са, как гово­рит Ари­сто­тель, все более и более при­сва­и­ва­ла себе власть, всем заправ­ляя посред­ст­вом псе­физм и дика­сте­ри­ев (гл. 41). Наи­бо­лее круп­ны­ми ново­введе­ни­я­ми за это вре­мя явля­ют­ся, во-пер­вых, пла­та за посе­ще­ние народ­но­го собра­ния и, во-вто­рых, финан­со­вые рефор­мы, о кото­рых ска­жем далее.

Введе­ние пла­ты за уча­стие в эккле­сии, народ­ном собра­нии, было даль­ней­шим раз­ви­ти­ем той систе­мы денеж­но­го воз­на­граж­де­ния, кото­рая суще­ст­во­ва­ла уже рань­ше со вре­мен Перик­ла. Пла­ту эту впер­вые ввел дема­гог Агиррий, око­ло 395 г. По пово­ду нее Ари­сто­фан вспо­ми­на­ет, что в доб­рое, ста­рое вре­мя никто не смел брать день­ги за испол­не­ние граж­дан­ских обя­зан­но­стей; а ора­тор Эсхин срав­ни­ва­ет народ­ное собра­ние в Афи­нах с тор­го­вым или про­мыш­лен­ным това­ри­ще­ст­вом: афи­няне, гово­рит он, выхо­ди­ли из народ­но­го собра­ния, слов­но из про­мыш­лен­но­го или тор­го­во­го това­ри­ще­ства, поде­лив дохо­ды. Но сама необ­хо­ди­мость, сила вещей вела к уста­нов­ле­нию пла­ты за посе­ще­ние народ­но­го собра­ния. Даже Ари­сто­тель, не сочув­ст­во­вав­ший этой мере, при­зна­ет ее неиз­беж­ность: без нее ста­ло труд­но соби­рать эккле­сию; мно­гие, осо­бен­но люди мало­со­сто­я­тель­ные, укло­ня­лись от уча­стия в народ­ном собра­нии, не желая терять зара­боток, бро­сать свои дела, хозяй­ство. И вот, чтобы при­влечь мас­су в народ­ное собра­ние, гово­рит Ари­сто­тель, и при­ду­ма­ли эту меру (гл. 41). Вме­сте с тем она слу­жи­ла под­спо­рьем со сто­ро­ны государ­ства для обед­нев­ше­го или неиму­ще­го насе­ле­ния. Вооб­ще в то вре­мя систе­ма денеж­ных раздач, фео­ри­ко­на и т. под. достиг­ла еще боль­ше­го раз­ви­тия, чем преж­де, несмот­ря на тяже­лое поло­же­ние государ­ст­вен­ной каз­ны. Пер­во­на­чаль­но введен­ная Агирри­ем пла­та за посе­ще­ние народ­но­го собра­ния рав­ня­лась 1 обо­лу; затем некто Герак­лид Кла­зо­мен­ский пред­ло­жил уве­ли­чить ее до 2 обо­лов; после это­го Агиррий довел ее до 3 об. Во вре­ме­на с.390 Ари­сто­те­ля пла­та эта дошла до 1 драх­мы, а за пер­вое собра­ние каж­дой при­та­нии даже до 9 об., если верить тек­сту «Афин­ской Поли­тии» (гл. 62). Объ­яс­ня­ет­ся это отча­сти тогдаш­ней доро­го­виз­ной, повы­ше­ни­ем цен и пони­же­ни­ем цен­но­сти денег, харак­те­ри­зу­ю­щим ту эпо­ху.

В IV в. в народ­ном собра­нии и в сове­те пяти­сот пред­седа­тель­ст­ву­ют уже не при­та­ны со сво­им эпи­ста­том, а 9 про­эд­ров, выби­рае­мых по жре­бию из непри­тан­ст­ву­ю­щих фил, и из среды этих про­эд­ров изби­ра­ет­ся эпи­стат их. За при­та­на­ми же оста­лось лишь пра­во созы­вать заседа­ния, при­чем их эпи­стат про­из­во­дил жере­бье­ва­ние про­эд­ров. Таким обра­зом зна­че­ние при­та­нов ума­ли­лось и вооб­ще в IV в. вли­я­ние сове­та пада­ет.

Завет­ная мысль вос­ста­нов­лен­ной демо­кра­тии была вос­ста­но­вить и преж­ний мор­ской союз. Это — гос­под­ст­ву­ю­щее, руко­во­дя­щее стрем­ле­ние афи­нян той эпо­хи.

Спар­тан­ская геге­мо­ния не мог­ла быть проч­ною³. Она ока­зы­ва­лась слиш­ком тяже­лою для гре­ков. Вме­сто ожи­дае­мой сво­бо­ды Спар­та нало­жи­ла иго еще менее выно­си­мое, неже­ли иго Афин. Достиг­нув гос­под­ства, спар­тан­цы про­яви­ли самый гру­бый про­из­вол и наси­лие, кото­рые не урав­но­ве­ши­ва­лись и не смяг­ча­лись чер­та­ми, свой­ст­вен­ны­ми более утон­чен­ным и — несмот­ря на все свои недо­стат­ки — все же более гуман­ным афи­ня­нам. Победа Спар­ты была победой кон­сер­ва­тив­ных и оли­гар­хи­че­ских начал. В горо­дах, отторг­ну­тых от Афин, власть пере­шла к оли­гар­хи­че­ским коми­те­там, декар­хи­ям (из 10 лиц), и к гар­мо­стам. Но для пер­вен­ства и геге­мо­нии недо­ста­точ­но одной гру­бой, мате­ри­аль­ной силы. Меж­ду тем Спар­та в отно­ше­нии обра­зо­ва­ния и умст­вен­но­го раз­ви­тия отста­ла от мно­гих дру­гих гре­че­ских общин, была менее куль­тур­на, чем боль­шая часть под­чи­нен­ных ей гре­че­ских государств. Ее соб­ст­вен­ный строй стра­дал от мно­гих недо­стат­ков; ее соци­аль­ные язвы были вели­ки: сре­ди самих спар­ти­а­тов к тому вре­ме­ни обна­ру­жи­лось уже боль­шое нера­вен­ство, обра­зо­вал­ся доволь­но мно­го­чис­лен­ный про­ле­та­ри­ат, недо­воль­ный и рево­лю­ци­он­но-настро­ен­ный. Спар­тан­ско­му строю с.391 гро­зи­ла опас­ность и со сто­ро­ны Лисанд­ра, само­го могу­ще­ст­вен­но­го чело­ве­ка в тогдаш­ней Гре­ции, заду­мав­ше­го поли­ти­че­ский пере­во­рот с тем, чтобы лишить цар­ст­во­вав­шие в Спар­те фами­лии их исклю­чи­тель­но­го пра­ва на пре­стол и открыть к нему доступ дру­гим спар­ти­а­там.

Спар­та оттолк­ну­ла от себя даже сво­их преж­них союз­ни­ков в Гре­ции — Фивы, Коринф. Изме­ни­лись и ее отно­ше­ния к Пер­сии. Пово­дом к это­му послу­жи­ло ее кос­вен­ное уча­стие в пред­при­я­тии Кира Млад­ше­го («Ана­ба­сис») и помощь, ока­зан­ная ею мало­ази­ат­ским горо­дам, кото­рых Тис­са­ферн стре­мил­ся под­чи­нить пер­сид­ско­му царю. Вско­ре сам спар­тан­ский царь Аге­си­лай, как новый Ага­мем­нон, явил­ся в Малую Азию и имел неко­то­рый успех. Но в тылу его, в самой Гре­ции, обна­ру­жи­лось антис­пар­тан­ское дви­же­ние и вспых­ну­ла вой­на⁴.

Здесь самым дея­тель­ным вра­гом Спар­ты ока­зы­ва­ют­ся Фивы. Сто­рон­ни­ка­ми сою­за с ними были афин­ские демо­кра­ты и их вожди, не толь­ко дема­го­ги Эпи­к­рат, Кефал, но и осво­бо­ди­тель Афин, Фра­си­бул. Вой­ной наде­я­лись не толь­ко вер­нуть Афи­нам их преж­нее поли­ти­че­ское поло­же­ние: от нее мас­са жда­ла и мате­ри­аль­ных выгод, новых источ­ни­ков для сво­его содер­жа­ния. Про­тив Спар­ты обра­зо­ва­лась коа­ли­ция, в кото­рой при­ня­ли уча­стие и ее преж­ние вра­ги, Афи­ны, Аргос, и ее недав­ние союз­ни­ки, Фивы, Коринф⁵. В бит­ве при Гали­ар­те потер­пел пора­же­ние и пал Лисандр (395 г.), и тогда из Азии спар­тан­ца­ми вызван был Аге­си­лай. При Коро­нее Аге­си­лай одер­жал победу над фиван­ца­ми и афи­ня­на­ми, но не реши­тель­ную, не имев­шую суще­ст­вен­ных послед­ст­вий.

Меж­ду тем на море про­изо­шли важ­ные по сво­им резуль­та­там собы­тия. Конон, один из афин­ских стра­те­гов, участ­во­вав­ших в бит­ве при Эгос Пота­мах (стр. 357), с.392 нашед­ший себе при­ют у вла­де­те­ля Кип­ра Ева­го­ра и теперь постав­лен­ный во гла­ве сна­ря­жен­но­го Пер­си­ей флота, нанес пора­же­ние спар­тан­цам при Книде (394 г.). Для спар­тан­ской геге­мо­нии на море это был удар, от кото­ро­го она уже нико­гда не мог­ла вполне опра­вить­ся. Гре­че­ским горо­дам на ост­ро­вах и в Малой Азии обе­ща­на авто­но­мия. Еще до бит­вы при Книде Родос отпал от Спар­ты; теперь ею утра­че­ны были Хиос, почти весь мало­ази­ат­ский берег до само­го Гел­лес­пон­та. Тут вос­тор­же­ст­во­ва­ла демо­кра­тия и спар­тан­ские гар­мо­сты были изгна­ны. Неко­то­рые горо­да заклю­чи­ли меж­ду собою союз или всту­пи­ли в тор­го­вые и союз­ные дого­во­ры с Афи­на­ми. Конон, вме­сте с сатра­пом Фар­на­ба­зом, содей­ст­во­вав­шим все­му это­му пред­при­я­тию, отправ­ля­ет­ся в Эгей­ское море, осво­бож­да­ет Цик­ла­ды от спар­тан­ско­го гос­под­ства, зани­ма­ет Кифе­ру (на юг от Лако­нии) и при­ста­ет к Ист­му, где Фар­на­баз вхо­дит в сно­ше­ния с союз­ным сове­том, руко­во­див­шим дей­ст­ви­я­ми про­тив Спар­ты, и дает ему суб­сидию. Затем Конон направ­ля­ет­ся к Пирею, к Афи­нам. Здесь, при помо­щи денеж­ных средств, пре­до­став­лен­ных Пер­си­ей, при содей­ст­вии мат­ро­сов, самих афин­ских граж­дан и их союз­ни­ков, осо­бен­но фиван­цев, при­слав­ших масте­ров и рабо­чих, он вос­ста­нов­ля­ет Длин­ные сте­ны, раз­ру­шен­ные Лисанд­ром (стр. 358). Это было вели­кое тор­же­ство для Афин, и граж­дане в бла­го­дар­ность воз­двиг­ли Коно­ну брон­зо­вую ста­тую на пло­ща­ди, у алта­ря Зев­са, «Защит­ни­ка Сво­бо­ды», за то, что Конон «дал сво­бо­ду союз­ни­кам Афин». Подоб­ную же ста­тую поста­ви­ли они и его дру­гу, Ева­го­ру — это­му пред­ше­ст­вен­ни­ку после­дую­щих дина­стов эпо­хи элли­низ­ма, — кото­рый мно­го содей­ст­во­вал Коно­ну.

Так вновь поло­же­но было нача­ло афин­ско­му мор­ско­му гос­под­ству, пер­вый заро­дыш их «Вто­ро­го сою­за», и при­том при помо­щи пер­сов, для борь­бы с кото­ры­ми орга­ни­зо­ван был пер­вый союз. По побуж­де­нию Коно­на афи­няне пыта­лись скло­нить на свою сто­ро­ну и могу­ще­ст­вен­но­го тира­на Сици­лии Дио­ни­сия, но без­успеш­но.

Вой­на и осо­бен­но победа Коно­на при Книде долж­на была отра­зить­ся на поло­же­нии афин­ских пар­тий и их вождей — уси­ли­лось более ради­каль­ное тече­ние, воз­об­ла­да­ли дема­го­ги с.393 Агиррий, Эпи­к­рат и друг. Око­ло это­го вре­ме­ни вво­дит­ся и пла­та за посе­ще­ние народ­но­го собра­ния.

Дело Коно­на про­дол­жал Фра­си­бул. Во гла­ве вновь воз­ник­ше­го афин­ско­го флота он направ­ля­ет­ся к бере­гам Фра­кии и к Гел­лес­пон­ту, кото­рым так доро­жи­ли афи­няне, под­чи­ня­ет Фасос, Хер­со­нес Фра­кий­ский, Визан­тию и Хал­кедон, затем Лес­бос, Гали­кар­насс (389 г.). Он, оче­вид­но, стре­мил­ся к вос­ста­нов­ле­нию преж­ней афин­ской геге­мо­нии. Он взи­ма­ет 5%-ный сбор, заме­няв­ший форос, и 10%-ную пошли­ну у Бос­фо­ра с про­хо­дя­щих судов. Чтобы содер­жать флот, Фра­си­бул нуж­дал­ся в день­гах и дол­жен был при­бе­гать к раз­лич­ным побо­рам и кон­три­бу­ци­ям, что́ вызы­ва­ло жало­бы и дало его про­тив­ни­кам желан­ный повод к обви­не­ни­ям. Но он вско­ре погиб в ноч­ной стыч­ке в дале­кой Пам­фи­лии.

Меж­ду тем вой­на на суше, в самой Элла­де, сосре­дото­чи­вав­ша­я­ся глав­ным обра­зом вокруг Корин­фа (поче­му она и назы­ва­ет­ся Коринф­скою), шла с пере­мен­ным успе­хом. Афи­няне вели ее при помо­щи наем­ни­ков.

Наем­ни­че­ство⁶ — харак­тер­ное явле­ние той эпо­хи. Тогдаш­нюю Гре­цию в неко­то­рых отно­ше­ни­ях мож­но срав­нить с Ита­ли­ей кон­ца сред­них и нача­ла новых веков: отсут­ст­вие поли­ти­че­ско­го един­ства, раз­дроб­лен­ность и жесто­кая борь­ба пар­тий, про­цве­та­ние горо­дов и тор­гов­ли, бле­стя­щее куль­тур­ное раз­ви­тие и, нако­нец, в осо­бен­но­сти наем­ни­че­ство харак­те­ри­зу­ют ту и дру­гую; с италь­ян­ски­ми кон­до­тье­ра­ми сме­ло мож­но сопо­ста­вить вождей гре­че­ских наем­ни­ков, подоб­ных Ифи­кра­ту, Хаб­рию и Тимо­фею. Наем­ни­че­ство явля­ет­ся всюду при налич­но­сти извест­ных усло­вий. Сто­ит вспом­нить, поми­мо Ита­лии, о швей­цар­цах и немец­ких ландс­кнех­тах, о Вал­лен­штейне и наем­ных вой­сках в эпо­ху Трид­ца­ти­лет­ней вой­ны. В Гре­ции наем­ни­че­ство ста­ло раз­ви­вать­ся со вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны и было необ­хо­ди­мым резуль­та­том тогдаш­них поли­ти­че­ских и обще­ст­вен­ных усло­вий. Мир­ные граж­дане не мог­ли уже удо­вле­тво­рять воен­ным с.394 тре­бо­ва­ни­ям; они не мог­ли надол­го бро­сать свои дела, свое хозяй­ство и слу­жить по целым годам в вой­ске, где-нибудь вда­ли от роди­ны. Таким обра­зом при частых и про­дол­жи­тель­ных вой­нах дол­жен был обра­зо­вать­ся осо­бый класс людей, посвя­щав­ших себя спе­ци­аль­но воен­ной служ­бе, делав­ших из вой­ны себе про­фес­сию. Явля­лась необ­хо­ди­мость в спе­ци­а­ли­стах воен­но­го дела. Кро­ме того, вой­на и пере­во­роты застав­ля­ли мно­гих покидать роди­ну и искать себе дела на чуж­бине. Преж­де такие без­дом­ные ски­таль­цы, изгнан­ни­ки и недо­воль­ные, неред­ко люди пред­при­им­чи­вые и энер­гич­ные, искав­шие про­сто­ра и ново­го попри­ща для дея­тель­но­сти, отправ­ля­лись в чужие края в каче­стве коло­ни­стов; туда шли и эко­но­ми­че­ски обез­до­лен­ные, искав­шие обо­га­ще­ния или про­сто средств к суще­ст­во­ва­нию. Теперь идти коло­ни­стам было некуда. Вслед­ст­вие изме­нив­ших­ся поли­ти­че­ских и иных усло­вий осно­ва­нию новых коло­ний постав­ле­ны были непре­одо­ли­мые пре­гра­ды. Нель­зя уже было осно­вы­вать и кле­ру­хии. Эми­гра­ция в этом виде долж­на была пре­кра­тить­ся. Кто рань­ше шел в коло­ни­сты или в кле­ру­хи, теперь неред­ко идет в наем­ни­ки. В то вре­мя как вар­ва­ры вво­зят­ся в Гре­цию мас­са­ми в каче­стве рабов для работ в поле и в доме, в руд­ни­ках и про­мыш­лен­ных заведе­ни­ях, гре­ки ухо­дят слу­жить в чужие стра­ны в каче­стве наем­ни­ков. Мы видим их не толь­ко в Гре­ции, но и в Егип­те, и в Азии. Уже у Кира Млад­ше­го было более 10000 гре­че­ских наем­ни­ков. Гре­че­ские наем­ни­ки про­ни­ка­ют на Восток, неся с собою свое воен­ное искус­ство, свой гре­че­ский язык, неко­то­рые чер­ты гре­че­ских учреж­де­ний, нра­вов, куль­ту­ры. Они явля­ют­ся сво­его рода пио­не­ра­ми, в извест­ном смыс­ле — пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми Алек­сандра Македон­ско­го в деле элли­ни­за­ции Восто­ка. В наем­ни­че­стве, осо­бен­но в лице пред­во­ди­те­лей наем­ных отрядов, про­яв­ля­ет­ся и инди­виду­а­лизм, свой­ст­вен­ный эпо­хе.

Про­слав­лен­ны­ми вождя­ми наем­ни­ков и выдаю­щи­ми­ся дея­те­ля­ми того вре­ме­ни были афи­няне Ифи­крат, Хаб­рий и Тимо­фей. Ифи­крат явля­ет­ся глав­ным геро­ем со сто­ро­ны афи­нян в Коринф­скую вой­ну. Он усо­вер­шен­ст­во­вал воен­ное дело и его рефор­мы соста­ви­ли сво­его рода эпо­ху в исто­рии с.395 гре­че­ско­го воен­но­го искус­ства. Он ввел более лег­кую обувь, кото­рая даже полу­чи­ла и назва­ние в честь его, более лег­кий круг­лый щит, но зато более длин­ный меч и копье. Воору­жен­ная таким обра­зом пехота, так назы­вае­мые пел­та­сты, явля­лась гораздо более лег­кой и подвиж­ной, чем преж­ние гопли­ты. Хаб­рий хотя выдви­нул­ся уже в Коринф­скую вой­ну, но выс­шей сво­ей сла­вы и вли­я­ния, как и Тимо­фей, достиг несколь­ко поз­же. Он про­ис­хо­дил из бога­той фами­лии, любил пыш­ность, но вме­сте с тем инте­ре­со­вал­ся фило­со­фи­ей и был в дру­же­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях с Пла­то­ном. Еще более сла­вил­ся сво­им богат­ст­вом и утон­чен­ным обра­зо­ва­ни­ем Тимо­фей, сын Коно­на, уче­ник и друг ора­то­ра-пуб­ли­ци­ста Исо­кра­та. Слу­ча­лось, что он, бла­го­да­ря сво­е­му богат­ству и лич­но­му креди­ту, содер­жал афин­ский флот и вел вой­ну на соб­ст­вен­ные сред­ства.

Наем­ни­че­ство, разу­ме­ет­ся, спо­соб­ст­во­ва­ло раз­ви­тию и усо­вер­шен­ст­во­ва­нию воен­но­го дела, но име­ло мно­го и тем­ных сто­рон, ока­зы­ва­ло вред­ное вли­я­ние. Мир­ные граж­дане все более и более отвы­ка­ют от вой­ны; без наем­ни­ков они дела­лись бес­по­мощ­ны­ми и без­за­щит­ны­ми. Для содер­жа­ния наем­ни­ков необ­хо­ди­мы были день­ги, и вой­на тре­бу­ет непо­мер­ных затрат, гро­мад­ных денеж­ных средств. Для победы теперь нуж­ны не столь­ко пат­рио­тизм, энер­гия и муже­ство граж­дан, сколь­ко эти денеж­ные сред­ства, суб­сидии, боль­шею частью полу­чае­мые от Пер­сии, и таким обра­зом Пер­сия явля­ет­ся часто вер­ши­тель­ни­цей судеб Гре­ции. От наем­ни­ков нече­го было ждать пат­рио­тиз­ма: их оте­че­ст­вом был лагерь, их целью — обо­га­ще­ние и добы­ча. Они слу­жи­ли из-за денег тому, кому было выгод­нее. По выра­же­нию Лисия, их тела при­над­ле­жа­ли тому, кто луч­ше пла­тил, а их вер­ность про­дол­жа­лась до тех пор, пока хва­та­ло денег в воен­ной кас­се, чтобы им упла­чи­вать жало­ва­нье. Прав­да, и у них был свой кодекс чести; и для них необ­хо­ди­ма была дис­ци­пли­на. Но все же это не меша­ло наем­ни­ку пере­хо­дить из одно­го лаге­ря в дру­гой, слу­жить, напр., то пер­сид­ско­му царю, то про­тив него. Мы видим даже зна­ме­ни­тых вождей — Ифи­кра­та, Хаб­рия и Тимо­фея — часто на служ­бе за пре­де­ла­ми Гре­ции. Глав­ным попри­щем для Хаб­рия, напр., был с.396 Еги­пет. А Ифи­крат, жена­тый на доче­ри фра­кий­ско­го вла­де­те­ля, одно вре­мя коман­до­вал фло­том сво­его тестя и укреп­лял его вла­де­ния, когда тот нахо­дил­ся в войне с Афи­на­ми.

Наем­ни­ки и их вожди были крайне нераз­бор­чи­вы на сред­ства. Они поз­во­ля­ли себе наси­лие, про­из­вол и гра­беж по отно­ше­нию к насе­ле­нию, обла­га­ли жите­лей непо­мер­ны­ми кон­три­бу­ци­я­ми и побо­ра­ми. Вой­на для них слу­жи­ла сред­ст­вом для обо­га­ще­ния. В их лаге­ре цари­ли обык­но­вен­но буй­ство и раз­врат; целые тол­пы гетер неред­ко сле­до­ва­ли за отряда­ми наем­ни­ков. Вожди наем­ни­ков сла­ви­лись боль­шею частью сво­ею рос­ко­шью и рас­то­чи­тель­но­стью. Они так же лег­ко и про­жи­ва­ли состо­я­ние, как нажи­ва­ли. А состо­я­ние их было под­час чисто цар­ское. Они игра­ли вооб­ще вид­ную роль; с ними род­ни­лись вла­де­те­ли Фра­кии; с ними сно­сил­ся сам пер­сид­ский царь. Они пред­став­ля­ют собою поли­ти­че­скую силу, явля­ют­ся как бы дина­ста­ми и вла­де­тель­ны­ми кня­зья­ми, полу­ча­ют ино­гда в дар или заво­е­вы­ва­ют для себя горо­да, ведут свою поли­ти­ку и т. д.

Коринф­ская вой­на закон­чи­лась «постыд­ным» Антал­кидо­вым миром (387/386), назван­ным по име­ни его глав­но­го винов­ни­ка, спар­тан­ско­го навар­ха Антал­кида, более всех хло­потав­ше­го о его заклю­че­нии, или Цар­ским, так как усло­вия его были про­дик­то­ва­ны пер­сид­ским царем по согла­ше­нию со Спар­той. Пер­сия убеди­лась, что помо­гать долее Афи­нам не в ее инте­ре­сах, что осу­щест­вле­ние пла­нов и могу­ще­ство афи­нян может быть опас­но для нее. При­том око­ло того вре­ме­ни отно­ше­ния вою­ю­щих сто­рон пере­пу­та­лись и ослож­ни­лись. Пер­сия была на сто­роне Афин и помо­га­ла им про­тив Спар­ты, а Афи­ны помо­га­ли в то же вре­мя кипр­ско­му вла­де­те­лю Ева­го­ру, кото­рый тогда уже борол­ся про­тив пер­сов. Поэто­му Спар­те уда­лось вой­ти в согла­ше­ние с Пер­си­ей. Царь потре­бо­вал, чтобы гре­че­ские горо­да в Малой Азии при­над­ле­жа­ли ему, а из ост­ро­вов — Кла­зо­ме­ны и Кипр; осталь­ные гре­че­ские горо­да, боль­шие и малые, долж­ны быть сво­бод­ны, авто­ном­ны; толь­ко Лем­нос, Имброс и Ски­рос отда­ва­лись афи­ня­нам. Усло­вия эти сопро­вож­да­лись угро­зой — идти вой­ной про­тив тех, кто мира не при­мет. Поло­же­ние афи­нян было затруд­ни­тель­ное: в то вре­мя Пер­сия, Спар­та с.397 и Дио­ни­сий Сира­куз­ский были заод­но, Гел­лес­понт нахо­дил­ся в руках непри­я­те­ля, флот отре­зан, под­воз к Афи­нам затруд­нен; без пер­сид­ской суб­сидии афи­няне были лише­ны воз­мож­но­сти про­дол­жать вой­ну. С дру­гой сто­ро­ны из обще­го поста­нов­ле­ния мира — об авто­но­мии горо­дов в Гре­ции — в их поль­зу дела­лось исклю­че­ние: им пре­до­став­ля­лись неко­то­рые вла­де­ния вне Атти­ки — издав­на им при­над­ле­жав­шие упо­мя­ну­тые три ост­ро­ва. Неуди­ви­тель­но, что афи­няне скло­ни­лись на сто­ро­ну мира; осо­бен­но желал его состо­я­тель­ный класс.

Итак, мало­ази­ат­ские гре­ки, осво­бож­ден­ные око­ло ста лет перед тем, долж­ны были под­чи­нить­ся вла­сти пер­сов. Дру­гое поста­нов­ле­ние Антал­кидо­ва мира — о неза­ви­си­мо­сти всех боль­ших и малых горо­дов Элла­ды — удо­вле­тво­ря­ло, каза­лось, завет­но­му стрем­ле­нию гре­ков к авто­но­мии. Но на самом деле оно упро­чи­ва­ло поли­ти­че­ский пар­ти­ку­ля­ризм, пол­ную раз­дроб­лен­ность и сла­бость Гре­ции⁷ и сре­ди этой раз­дроб­лен­но­сти — гос­под­ство блю­сти­тель­ни­цы усло­вий Антал­кидо­ва мира, Спар­ты, без­за­стен­чи­вый эго­изм, про­из­вол и наси­лия кото­рой дости­га­ют теперь сво­ей край­ней сте­пе­ни. Заня­тие Фив сре­ди мира — одно из ярких про­яв­ле­ний это­го про­из­во­ла и наси­лия. Но в 379 г. Фивы поды­ма­ют­ся, осво­бож­да­ют­ся от спар­тан­ско­го ига и затем нано­сят окон­ча­тель­ный удар геге­мо­нии Спар­ты. Насту­па­ет эпо­ха фиван­ской геге­мо­нии в Гре­ции.

После захва­та спар­тан­ца­ми фиван­ской кре­по­сти Кад­меи и во вре­мя вла­ды­че­ства в Фивах оли­гар­хов афи­няне дали при­ют фиван­ским изгнан­ни­кам; а когда фиван­цы под­ня­лись и оса­ди­ли Кад­мею, то два афин­ских стра­те­га без раз­ре­ше­ния наро­да само­воль­но дви­ну­лись даже к ним на помощь. За это одна­ко они были пре­да­ны суду; один из них каз­нен, с.398 дру­гой бежал. Оче­вид­но было, что афи­няне, осо­бен­но состо­я­тель­ные слои насе­ле­ния, при всем сочув­ст­вии к Фивам, вовсе не жела­ли тогда раз­ры­ва и вой­ны со Спар­той. Но сами спар­тан­цы вынуди­ли их к это­му. Один из спар­тан­ских гар­мо­стов, Сфо­дрий, попы­тал­ся захва­тить неожи­дан­но, сре­ди мира, Пирей, подоб­но тому, как рань­ше захва­че­на была фиван­ская Кад­мея, но не успел, а в ответ на жало­бы афи­нян спар­тан­цы оправ­да­ли его. Воз­му­щен­ные этим афи­няне при­мкну­ли к Фивам и ста­ли дей­ст­во­вать про­тив Спар­ты.

Настал момент, когда афин­ская демо­кра­тия мог­ла осу­ще­ст­вить нако­нец свою завет­ную мысль — вос­ста­но­вить свое гос­под­ство на море и мор­ской союз с Афи­на­ми во гла­ве, хотя и в ином виде, неже­ли преж­де. Обще­ст­вен­ное мне­ние Гре­ции было к это­му уже под­готов­ле­но: еще года за два до того афин­ский пуб­ли­цист, ора­тор Исо­крат, в сво­ем зна­ме­ни­том «Пане­ги­ри­ке», кото­рый он отде­лы­вал, гово­рят, в тече­ние 10 или даже 15 лет, про­во­дил идею тако­го сою­за и вос­ста­нов­ле­ния геге­мо­нии Афин на море. По Исо­кра­ту, бли­жай­шей зада­чей нацио­наль­ной поли­ти­ки долж­но быть вос­ста­нов­ле­ние мор­ско­го могу­ще­ства Афин; Афи­ны долж­ны стать наряду со Спар­той; оба государ­ства долж­ны соеди­нить свои силы и дей­ст­во­вать заод­но. Тогда могут вер­нуть­ся вре­ме­на Гре­ко-Пер­сид­ских войн; мож­но будет взять­ся за насто­я­тель­ную зада­чу — за осво­бож­де­ние ази­ат­ских гре­ков и за заво­е­ва­ние запад­ных обла­стей пер­сид­ско­го цар­ства.

Заро­дыш Вто­ро­му Афин­ско­му сою­зу был поло­жен еще победою Коно­на у Книда и дея­тель­но­стью Фра­си­бу­ла. После Антал­кидо­ва мира неко­то­рые горо­да — Хиос, Мити­ле­на, Мефим­на, Родос, Визан­тия — заклю­чи­ли или про­дли­ли уже рань­ше заклю­чен­ный союз с Афи­на­ми. Теперь в архонт­ство Нав­си­ни­ка (378/377 г.) Вто­рой Афин­ский союз окон­ча­тель­но был орга­ни­зо­ван и рас­ши­рен. До нас дошло поста­нов­ле­ние афин­ско­го народ­но­го собра­ния, сде­лан­ное по пред­ло­же­нию неко­е­го Ари­сто­те­ля «Мара­фон­ца», утвер­ждаю­щее осно­вы, на кото­рых обра­зо­вал­ся союз⁸. Цель послед­не­го — защи­та гре­че­ской сво­бо­ды, но не от Пер­сии, как преж­де, а от Спар­ты, «дабы с.399 лакеде­мо­няне пре­до­ста­ви­ли элли­нам быть сво­бод­ны­ми, авто­ном­ны­ми и спо­кой­но поль­зо­вать­ся сво­и­ми вла­де­ни­я­ми». Поста­нов­ле­ние при­зна­ет Антал­кидов мир и даже гос­под­ство пер­сов над ази­ат­ски­ми гре­ка­ми: в союз при­ни­ма­лись все те из элли­нов и даже из вар­ва­ров, на ост­ро­вах и на мате­ри­ке, кото­рые не нахо­ди­лись в под­дан­стве пер­сид­ско­го царя. Оно гаран­ти­ру­ет нена­ру­ши­мость прав и сво­бо­ды союз­ни­ков, кото­рые мог­ли иметь фор­му прав­ле­ния, какую хотят. Ни форо­са, ни кле­ру­хий, кото­рые вызы­ва­ли столь­ко раз­дра­же­ния в преж­нем сою­зе, ни афин­ских вла­стей и гар­ни­зо­нов, отправ­ляв­ших­ся в союз­ные горо­да, теперь не долж­но было быть (вме­сто форо­са суще­ст­во­вал денеж­ный сбор, назы­вае­мый «син­та­к­сис»). Какие име­ют­ся вла­де­ния афи­нян, част­ные или обще­ст­вен­ные, в стране союз­ни­ков, те оста­ют­ся за афи­ня­на­ми; но на буду­щее вре­мя ни Афин­ско­му государ­ству, ни част­но­му лицу не доз­во­ля­лось при­об­ре­тать каким бы то ни было обра­зом недви­жи­мость, земель­ный уча­сток или дом, в обла­сти союз­ни­ков. В слу­чае тако­во­го при­об­ре­те­ния вся­кий имел пра­во доне­сти об этом в союз­ный совет, недви­жи­мость про­да­ва­лась и поло­ви­на выру­чен­ной сум­мы шла донес­ше­му, а дру­гая посту­па­ла в общую кас­су союз­ни­ков. Если кто-либо пой­дет вой­ною на заклю­чив­ших союз, про­тив того долж­ны помо­гать афи­няне и союз­ни­ки, на суше и на море, всею силою по воз­мож­но­сти. За нару­ше­ние усло­вий гро­зи­ло тяж­кое нака­за­ние: если кто из долж­ност­ных или част­ных лиц сде­ла­ет или допу­стит пред­ло­же­ние, про­ти­во­ре­ча­щее это­му поста­нов­ле­нию, чтобы нару­шить что-либо из ска­зан­но­го, тот под­вер­га­ет­ся ати­мии, иму­ще­ство его кон­фис­ку­ет­ся и деся­тая часть его посвя­ща­ет­ся богине; он дол­жен быть судим, как нару­ши­тель сою­за, и нака­зан смер­тью или изгна­ни­ем; в слу­чае каз­ни его нель­зя было погре­бать ни в Атти­ке, ни в зем­ле союз­ни­ков.

Орга­ни­за­ция Вто­ро­го Афин­ско­го сою­за отли­ча­лась от орга­ни­за­ции Пер­во­го: в нем не было такой цен­тра­ли­за­ции, тако­го пре­об­ла­даю­ще­го гос­под­ства Афин. В нем было боль­ше равен­ства: союз состо­ял как бы из двух рав­но­прав­ных сто­рон — афи­нян и про­чих союз­ни­ков. Эти союз­ни­ки име­ли в Афи­нах свое собра­ние или совет, синед­ри­он, состо­яв­ший с.400 из их пред­ста­ви­те­лей. Каж­до­му союз­но­му горо­ду, боль­шо­му и мало­му, при­над­ле­жа­ло тут по одно­му голо­су. Поста­нов­ле­ние тако­го собра­ния или синед­ри­о­на пере­хо­ди­ло потом — через совет пяти­сот, кото­рый вно­сил свою про­булев­му, — в афин­скую эккле­сию.

На камен­ной сте­ле, на кото­рой начер­та­но поста­нов­ле­ние, запи­са­ны и име­на союз­ных горо­дов; пер­вые в ряду их — уже упо­мя­ну­тые выше Хиос, Мити­ле­на, Мефим­на, Родос, Визан­тия. К сою­зу при­со­еди­ни­лись и неко­то­рые кон­ти­нен­таль­ные государ­ства, в том чис­ле Фивы. Всех союз­ни­ков было до 60, а впо­след­ст­вии — более 70.

Одно­вре­мен­но с обра­зо­ва­ни­ем сою­за, в архонт­ство Нав­си­ни­ка, про­ис­хо­дит пре­об­ра­зо­ва­ние афин­ской подат­ной систе­мы. Став вновь во гла­ве сою­за и зада­ва­ясь широ­ки­ми пла­на­ми, афи­няне, есте­ствен­но, нуж­да­лись в боль­ших денеж­ных сред­ствах. Преж­де они срав­ни­тель­но ред­ко при­бе­га­ли к пря­мо­му обло­же­нию, к эйс­фо­ре; это была подать чрез­вы­чай­ная; теперь она ста­но­вит­ся посто­ян­ною и самый порядок ее рас­пре­де­ле­ния и взи­ма­ния изме­ня­ет­ся. В подат­ных целях про­из­во­дит­ся оцен­ка земель­ной соб­ст­вен­но­сти, домов и про­че­го иму­ще­ства атти­че­ских граж­дан⁹. На осно­ва­нии этой оцен­ки, для более удоб­но­го сбо­ра пода­ти, граж­дане, под­ле­жав­шие обло­же­нию, разде­ле­ны на подат­ные груп­пы или обще­ства, това­ри­ще­ства, так назы­вае­мые сим­мо­рии, с при­бли­зи­тель­но рав­ным состо­я­ни­ем. Взи­мае­мая сум­ма с.401 рас­кла­ды­ва­лась меж­ду сим­мо­ри­я­ми поров­ну. Затем меж­ду чле­на­ми сим­мо­рии, под руко­вод­ст­вом ее гла­вы или геге­мо­на, рас­клад­ка про­из­во­ди­лась соот­вет­ст­вен­но состо­я­нию или подат­но­му капи­та­лу каж­до­го. Заведы­ва­ло сбо­ром пода­ти государ­ство. Хотя за невзнос пода­ти гро­зи­ли штраф и даже кон­фис­ка­ция иму­ще­ства, но все же сбо­ры посту­па­ли обык­но­вен­но слиш­ком мед­лен­но и неис­прав­но. Тогда для боль­ше­го удоб­ства введен был такой порядок, что в каж­дом деме кто-либо из более бога­тых граж­дан упла­чи­вал впе­ред при­чи­таю­щу­ю­ся с дема сум­му, а сам потом соби­рал ее с демотов. С 360 г. ста­ли воз­ла­гать это на 300 бога­тей­ших лиц, зара­нее опре­де­лен­ных. Эти 300 при­об­ре­ли фак­ти­че­ски боль­шое вли­я­ние на рас­клад­ку пода­ти и даже на дру­гие дела.

Победа Хаб­рия над спар­тан­ца­ми на море при Нак­со­се (376 г.) спо­соб­ст­во­ва­ла еще боль­ше­му упро­че­нию и рас­ши­ре­нию сою­за; Цик­ла­ды при­мкну­ли к нему. Затем дру­гой извест­ный афин­ский пол­ко­во­дец Тимо­фей напра­вил­ся на запад и при­со­еди­нил к сою­зу Кер­ки­ру, нане­ся новое пора­же­ние спар­тан­ско­му флоту.

В то вре­мя в Гре­ции, рядом с пар­ти­ку­ля­риз­мом, с осо­бен­ною энер­ги­ею обна­ру­жи­ва­ет­ся и про­ти­во­по­лож­ное стрем­ле­ние — к объ­еди­не­нию: идет напря­жен­ная борь­ба сил цен­тро­беж­ных с цен­тро­стре­ми­тель­ны­ми. Фивы объ­еди­ня­ют Бео­тию и гото­вы стать во гла­ве Гре­ции. Кро­ме них и Афин, выдви­га­ет­ся Фес­са­лия, кото­рую объ­еди­ня­ет вла­де­тель или тиран горо­да Фер Ясон, заду­мы­вав­ший даже дви­нуть­ся во гла­ве гре­ков про­тив Пер­сии. Он дер­жал сто­ро­ну Фив.

Вооб­ще Спар­та не мог­ла наде­ять­ся на победу. С дру­гой сто­ро­ны, не в инте­ре­сах Афин было содей­ст­во­вать даль­ней­ше­му росту фиван­ско­го могу­ще­ства. К тому же вой­на исто­ща­ла их силы. Во гла­ве пар­тии мира или, точ­нее, тех, кто был про­тив дея­тель­ной под­держ­ки Фивам, сто­ял Кал­ли­ст­рат, выдаю­щий­ся ора­тор и государ­ст­вен­ный дея­тель, зна­ток в деле финан­сов, про­тив­ник Тимо­фея. В 374 г. афи­няне заклю­чи­ли было мир, по кото­ро­му Спар­та при­зна­ла Афин­ский союз; но мир ока­зал­ся недей­ст­ви­тель­ным: на запа­де, у Кер­ки­ры, где нахо­дил­ся Тимо­фей, воен­ные дей­ст­вия про­дол­жа­лись. Толь­ко в 371 г. на кон­грес­се в Спар­те с.402 состо­ял­ся дей­ст­ви­тель­ный мир меж­ду спар­тан­ца­ми и афи­ня­на­ми; но тут же про­изо­шел новый раз­рыв меж­ду Спар­той и Фива­ми. Это был раз­рыв Фив и с Афи­на­ми, кото­рые оста­лись вер­ны заклю­чен­но­му дого­во­ру и для кото­рых близ­кие могу­ще­ст­вен­ные Фивы каза­лись еще более опас­ным про­тив­ни­ком, неже­ли отда­лен­ная Спар­та.

В открыв­шей­ся реши­тель­ной борь­бе Фив со Спар­тою афи­няне зани­ма­ют враж­деб­ное поло­же­ние по отно­ше­нию к пер­вым. Холод­но, с неудо­воль­ст­ви­ем при­ни­ма­ют они весть о зна­ме­ни­той победе Эпа­ми­нон­да при Левк­трах (371 г.), — победе, кото­рая соста­ви­ла эпо­ху в гре­че­ской исто­рии, нанес­ла реши­тель­ный удар спар­тан­ской геге­мо­нии и дала тол­чок демо­кра­ти­че­ско­му дви­же­нию в самом Пело­пон­не­се: фиван­ским послам не было ока­за­но обыч­ных в подоб­ных слу­ча­ях поче­стей и пред­ло­же­ние сою­за с Фива­ми было откло­не­но. Со Спар­той и с Дио­ни­си­ем Сира­куз­ским заклю­чен фор­маль­ный союз; Дио­ни­сию, про­тив кото­ро­го рань­ше афин­ский ора­тор Лисий так страст­но воз­буж­дал тол­пу во вре­мя Олим­пий­ских игр, теперь даро­ва­но пра­во афин­ско­го граж­дан­ства со всею его семьею и — чем осо­бен­но доро­жил тиран — его тра­гедия удо­сто­е­на награ­ды. Еще враж­деб­нее долж­ны были отне­стись афи­няне к согла­ше­нию Фив с Пер­си­ей — это­му «вто­ро­му изда­нию Антал­кидо­ва мира», — по кото­ро­му от них тре­бо­ва­лось отка­зать­ся от Амфи­по­ля и разору­жить свой флот, и к попыт­ке фиван­цев заве­сти соб­ст­вен­ный флот, достичь гос­под­ства и на море. В бит­ве при Ман­ти­нее (362 г.) про­тив фиван­цев сра­жа­лись и афи­няне.

После этой бит­вы Гре­ция ока­зы­ва­ет­ся еще более сла­бою и в ней гос­под­ст­ву­ет еще бо́льшая неопре­де­лен­ность и сму­та, неже­ли преж­де. Спар­та, Афи­ны, Фивы, пооче­ред­но пыта­лись уста­но­вить свою геге­мо­нию, и цель ока­зы­ва­лась недо­сти­жи­мою, зада­ча не по силам. Гре­че­ский пар­ти­ку­ля­ризм одер­жи­вал верх; могу­ще­ство Афин пало в борь­бе со Спар­той, могу­ще­ство Спар­ты — в борь­бе с Фива­ми. Вели­чие послед­них было эфе­мер­ным: оно исчез­ло со смер­тью Пело­пида и Эпа­ми­нон­да. Теперь уже ни Спар­та, ни Афи­ны, ни Фивы не мог­ли вос­ста­но­вить вполне свое преж­нее могу­ще­ство и над раз­роз­нен­ною Гре­ци­ею уста­нав­ли­ва­ет­ся геге­мо­ния Македо­нии…

с.403 В то вре­мя, как на севе­ре, в Македо­нии, начал уже дей­ст­во­вать Филипп и афи­няне всту­пи­ли с ним в столк­но­ве­ние из-за Амфи­по­ля, Вто­рой Афин­ский союз стал рас­па­дать­ся (357 г.). Во-пер­вых, самая цель, постав­лен­ная пер­во­на­чаль­но этим сою­зом, уже была достиг­ну­та и он утра­тил свой смысл: союз направ­лен был глав­ным обра­зом про­тив Спар­ты, а Спар­та была теперь вытес­не­на с моря, раз­би­та даже на суше, ослаб­ле­на и не страш­на для союз­ни­ков. Они чув­ст­во­ва­ли себя вне опас­но­сти со сто­ро­ны Спар­ты и ско­рее мог­ли опа­сать­ся Афин. Меж­ду тем афин­ская демо­кра­тия IV в. мало-пома­лу нача­ла воз­вра­щать­ся к преж­ним при­е­мам и прак­ти­ке вре­мен Делос­ско-Атти­че­ско­го сою­за: ста­рые тра­ди­ции в отно­ше­нии к союз­ни­кам ста­ли брать верх. Не гово­ря уже о том, что с союз­ни­ков взи­мал­ся если и не форос, то син­та­к­сис, — про­из­во­ди­лись тяж­кие побо­ры, вымо­га­тель­ства, кон­три­бу­ции; в неко­то­рые горо­да посы­ла­лись сно­ва афин­ские долж­ност­ные лица с гар­ни­зо­на­ми и даже кле­ру­хи, что́ пря­мо про­ти­во­ре­чи­ло союз­но­му согла­ше­нию 378/377 г. Когда, напр., в 365 г. Тимо­фей заво­е­вал Самос, туда посла­ны были афин­ские кле­ру­хи, а мест­ные жите­ли изгна­ны. Потом в Поти­дею и Хер­со­нес отправ­ле­ны были кле­ру­хи. Прав­да, эти горо­да не были в чис­ле союз­ни­ков, вклю­чен­ных в поста­нов­ле­ние 378/377 г. (стр. 398); но все же такой образ дей­ст­вий мог вну­шать опа­се­ние и осталь­ным союз­ни­кам, воз­буж­дать их про­тив Афин. И вот, вой­дя в согла­ше­ние с вла­де­те­лем Карии, Мав­со­лом, подоб­но Ева­го­ру пред­ше­ст­вен­ни­ком дина­стов эпо­хи элли­низ­ма¹⁰, Хиос, Родос, Кос отпа­ли от Афин, заклю­чив союз меж­ду собою и с еще рань­ше отло­жив­шей­ся Визан­ти­ей. За ними после­до­ва­ли потом и дру­гие круп­ные союз­ные общи­ны. Эта «Союз­ни­че­ская вой­на» для Афин была неудач­на. В тече­ние ее они лиши­лись луч­ших сво­их вождей — Хаб­рия, кото­рый пал на войне, Ифи­кра­та и Тимо­фея, кото­рые под­верг­лись про­цес­су и сошли со сце­ны, хотя Ифи­крат и был оправ­дан. Вой­на эта сто­и­ла афи­ня­нам боль­шо­го напря­же­ния сил и боль­ших с.404 рас­хо­дов на сна­ря­же­ние флота. В свя­зи с нею нахо­дит­ся рефор­ма три­эрар­хии.

Преж­де три­эрар­хия пада­ла всею сво­ею тяже­стью на срав­ни­тель­но немно­гих, отдель­ных граж­дан: корабль сна­ря­жа­ло одно лицо. Понят­но, как тяже­ла была такая повин­ность, осо­бен­но во вре­мя финан­со­во­го и эко­но­ми­че­ско­го кри­зи­са, при обед­не­нии граж­дан. Поэто­му после Сици­лий­ской экс­пе­ди­ции назна­ча­лось уже 2 три­эрар­ха для сна­ря­же­ния одной три­э­ры. Во вре­мя Союз­ни­че­ской вой­ны, по пред­ло­же­нию Пери­андра из Холар­га, сим­мо­рии рас­про­стра­не­ны были и на три­эрар­хии: для этой литур­гии назна­ча­лось 1200 наи­бо­лее бога­тых граж­дан, кото­рые разде­ля­лись на 20 сим­мо­рий, по 60 чле­нов в каж­дой, и эти сим­мо­рии сооб­ща долж­ны были сна­ря­жать тре­бу­е­мое чис­ло три­эр. Для сна­ря­же­ния кораб­ля чле­ны каж­дой сим­мо­рии соеди­ня­лись в груп­пы, син­те­лии. Пер­во­на­чаль­но каж­дый из упо­мя­ну­тых 1200 граж­дан участ­во­вал в сна­ря­же­нии три­э­ры в рав­ной доле, безот­но­си­тель­но к сво­е­му иму­ще­ству, так что бога­тым было лег­че, а менее бога­тым срав­ни­тель­но тяже­лее. Впо­след­ст­вии, по зако­ну Демо­сфе­на, это было изме­не­но и уста­нов­ле­на извест­ная посте­пен­ность в обло­же­нии, соот­вет­ст­вен­но состо­я­нию каж­до­го: наи­бо­лее бога­тым при­хо­ди­лось теперь сна­ря­жать ино­гда даже не по 1, а по 2 кораб­ля; доля же, падав­шая на менее бога­тых, была мень­ше: эти сна­ря­жа­ли по 1 кораб­лю сооб­ща. Во гла­ве сим­мо­рий сто­я­ли 300 бога­тей­ших граж­дан (стр. 401); на них воз­ло­же­на была теперь новая обя­зан­ность, зато рас­ши­ри­лось еще боль­ше и их вли­я­ние: они состав­ля­ли силу в государ­стве, сво­его рода коми­тет бога­чей. От них в зна­чи­тель­ной мере зави­се­ла рас­клад­ка повин­но­стей.

В ту пору финан­со­вый вопрос в Афи­нах был вооб­ще на пер­вом плане. Вой­на при помо­щи наем­ни­ков обхо­ди­лась очень доро­го. По сло­вам Исо­кра­та, в послед­ние вой­ны более 1000 тал. совер­шен­но бес­плод­но потра­че­но было на наем вой­ска. При­ду­мы­ва­лись меры для изыс­ка­ния средств и дохо­дов, для попол­не­ния неред­ко пустой каз­ны, вно­си­лись пред­ло­же­ния… Так, Леп­тин про­вел было закон, кото­рым отме­ня­лись преж­де даро­ван­ные при­ви­ле­гии отно­си­тель­но сво­бо­ды от пода­тей; по пред­ло­же­нию Ари­сто­фо­на учреж­де­на с.405 комис­сия по разыс­ка­нию дол­гов государ­ству: каж­дый, кто знал что-либо на этот счет, дол­жен был заявить; отсюда — ряд про­цес­сов. Состав­ля­лись про­ек­ты и в тогдаш­ней лите­ра­ту­ре. Один из таких про­ек­тов мы нахо­дим в трак­та­те «О дохо­дах», при­пи­сы­вае­мом Ксе­но­фон­ту.

«Я все­гда был того мне­ния, что како­вы пра­ви­те­ли, тако­вы и государ­ст­вен­ные поряд­ки», так начи­на­ет­ся этот трак­тат. Так как, по сло­вам неко­то­рых, пра­ви­те­ли Афин не хуже дру­гих пони­ма­ют, что́ спра­вед­ли­во и толь­ко вслед­ст­вие бед­но­сти наро­да при­нуж­де­ны посту­пать неспра­вед­ли­во с союз­ны­ми горо­да­ми, то, сле­до­ва­тель­но, надо устра­нить бед­ность — уве­ли­чить сред­ства и дохо­ды государ­ства. Автор и рас­смат­ри­ва­ет, не могут ли афин­ские граж­дане содер­жать себя из сво­ей соб­ст­вен­ной стра­ны. Для него ясно, что Атти­ка вслед­ст­вие сво­их при­род­ных усло­вий может достав­лять мно­го дохо­дов; и он отме­ча­ет ее бла­го­при­ят­ный кли­мат, ее про­дук­ты, осо­бен­но скры­тую в нед­рах зем­ли сереб­ря­ную руду, ее удоб­ное поло­же­ние. В чис­ле мер к уве­ли­че­нию средств автор пред­ла­га­ет преж­де все­го улуч­шить поло­же­ние мет­э­ков, «кото­рые сами себя содер­жат и при­но­сят мно­го поль­зы государ­ству, не полу­чая от него пла­ты, а наобо­рот, сами пла­тя подать, мет­экию». Нуж­но еще более при­влечь их в Афи­ны, ока­зы­вать покро­ви­тель­ство им и льготы, отме­нить то, что оскорб­ля­ет их само­лю­бие, пре­до­ста­вить пра­во при­об­ре­тать места, кото­рых мно­го пусто­по­рож­них в горо­де, и на них стро­ить дома, осво­бо­дить от воен­ной служ­бы в пехо­те и наобо­рот допу­стить их к служ­бе в кон­ни­це, нако­нец учредить осо­бую долж­ность мет­эко­фи­ла­ков, кото­рые охра­ня­ли бы их. Затем автор гово­рит о поощ­ре­нии тор­гов­ли, как сред­стве уве­ли­чить дохо­ды. Тут для неко­то­рых мер не тре­бу­ет­ся и рас­хо­дов: нуж­ны лишь, по его выра­же­нию, «филан­тро­пи­че­ские» поста­нов­ле­ния и забот­ли­вость. Для про­веде­ния дру­гих мер пона­до­бят­ся и взно­сы, но это будет лишь выгод­ное поме­ще­ние капи­та­ла. Хоро­шо было бы напр. постро­ить тор­го­вые поме­ще­ния, лав­ки, гости­ни­цы и т. под. По про­ек­ту авто­ра, государ­ство долж­но высту­пить в роли круп­но­го пред­при­ни­ма­те­ля. Осо­бен­но же реко­мен­ду­ет он раз­ра­бот­ку сереб­ря­ных руд­ни­ков, тем более, что если дру­гие пред­ме­ты с.406 могут падать в цене, то сереб­ро, он уве­рен, нико­гда не поте­ря­ет сво­ей цен­но­сти. Ссы­ла­ясь на при­мер част­ных пред­при­ни­ма­те­лей, в том чис­ле Никия, имев­ше­го рабов и отда­вав­ше­го их в наем для работ в руд­ни­ках, автор пола­га­ет, что и государ­ство может делать это и даже еще луч­ше; надо при­об­ре­сти рабов, пока их при­дет­ся по три на каж­до­го афи­ня­ни­на, а затем вся­кий может нани­мать их у государ­ства: «ведь, нани­ма­ют же свя­щен­ные участ­ки, хра­мы, дома и берут на откуп пошли­ны». А сохра­нить рабов лег­ко: «как их украсть, если нало­жить на них государ­ст­вен­ное клей­мо и назна­чить нака­за­ние тому, кто их купит или уведет?» Автор убеж­ден, что если дело будет орга­ни­зо­ва­но так, как он про­ек­ти­ру­ет, то всем афи­ня­нам станет содер­жа­ния от государ­ства. Руд­ни­ки долж­ны слу­жить неис­ся­кае­мым источ­ни­ком дохо­дов и бла­го­со­сто­я­ния. Нуж­да, пау­пе­ризм исчезнет. Автор реко­мен­ду­ет сво­его рода государ­ст­вен­ный соци­а­лизм¹¹. Но при этом необ­хо­ди­мое усло­вие про­цве­та­ния Афин — мир. Мно­же­ство лиц, посе­щаю­щих или посто­ян­но живу­щих в них, нуж­да­ет­ся в мире, начи­ная с вла­дель­цев кораб­лей и с куп­цов: тор­гов­цы хле­бом, вином, мас­лом, овца­ми, лица, живу­щие умст­вен­ным трудом и день­га­ми, худож­ни­ки, софи­сты, фило­со­фы, поэты, арти­сты, люди, стре­мя­щи­е­ся что-либо видеть или слы­шать досто­при­ме­ча­тель­ное или желаю­щие что-нибудь про­дать и купить, — все заин­те­ре­со­ва­ны в уста­нов­ле­нии и под­дер­жа­нии мира. Путем мира Афи­ны ско­рее могут достичь и геге­мо­нии, и при­том без труда, опас­но­стей и затрат; заботой о мире на суше и на море они ско­рее могут при­влечь всех к себе. Тот оши­ба­ет­ся, кто дума­ет, что вой­на при­быль­нее, чем мир: вслед­ст­вие вой­ны сде­лан­ные во вре­мя мира сбе­ре­же­ния издер­жи­ва­лись, мно­гие дохо­ды пре­вра­ти­лись или истра­че­ны…

Мир про­по­ве­до­вал в то вре­мя и извест­ный пуб­ли­цист эпо­хи — Исо­крат и при­том мир не толь­ко с хиос­ца­ми, родос­ца­ми и визан­тий­ца­ми, но и со все­ми. В сво­ей речи с.407 «О мире» он дока­зы­ва­ет, что сча­стье государ­ства осно­вы­ва­ет­ся на спра­вед­ли­во­сти и что мир луч­ше ведет к дости­же­нию цели. «Раз­ве не удо­вле­тво­ри­ло бы нас вполне, если бы мы мог­ли жить без­опас­но в государ­стве, сред­ства к жиз­ни име­ли бы все в боль­шем и боль­шем изоби­лии, меж­ду собою были бы в согла­сии, а у гре­ков — в доб­рой сла­ве?» При налич­но­сти все­го это­го государ­ство, пола­га­ет Исо­крат, было бы совер­шен­но счаст­ли­во. «Вой­на лиши­ла нас все­го это­го.» Если же мир будет заклю­чен, то воца­рит­ся без­опас­ность; бла­го­со­сто­я­ние поды­мет­ся, граж­дане осво­бо­дят­ся от взно­сов, три­эрар­хий и дру­гих литур­гий, вызы­вае­мых вой­ной, государ­ство полу­чит вдвое боль­ше дохо­дов, чем теперь, и напол­нит­ся куп­ца­ми, чуже­стран­ца­ми и мет­э­ка­ми… А глав­ное — афи­няне будут иметь истин­ны­ми союз­ни­ка­ми и дру­зья­ми всех людей и не по при­нуж­де­нию, а по убеж­де­нию, и чего теперь не могут достичь вой­ной и боль­ши­ми издерж­ка­ми, то лег­ко полу­чат посред­ст­вом пере­го­во­ров. Исо­крат верит, что ни Кер­соб­лепт, вла­де­тель Фра­кии, ни Филипп Македон­ский, с кото­ры­ми у афи­нян было тогда столк­но­ве­ние, не вели бы вой­ны, если бы афи­няне сами не стре­ми­лись овла­деть чужим досто­я­ни­ем. Если бы мы, гово­рил Исо­крат, изме­ни­ли наш образ дей­ст­вий, то и Кер­соб­лепт, и Филипп не толь­ко отка­за­лись бы от нашей обла­сти, но даже вдо­ба­вок усту­пи­ли бы часть сво­ей. Исо­крат пори­ца­ет наем­ни­че­ство, дур­ное и бес­по­рядоч­ное управ­ле­ние государ­ст­вом. При­чи­на зла — стрем­ле­ние к гос­под­ству на море: и государ­ство, и сами афи­няне ста­ли бы луч­ше и во всем бы пре­успе­ва­ли, если бы пере­ста­ли стре­мить­ся к это­му гос­под­ству, ибо оно дове­ло до тако­го бес­по­ряд­ка и уни­что­жи­ло ту демо­кра­тию, при кото­рой пред­ки афи­нян жили счаст­ли­вей­ши­ми из гре­ков; оно винов­но почти во всех тех бед­ст­ви­ях, кото­рые афи­няне сами испы­ты­ва­ют и дру­гим при­чи­ня­ют. Гос­под­ство это и неспра­вед­ли­во, и невоз­мож­но, и непо­лез­но; в дока­за­тель­ство Исо­крат ссы­ла­ет­ся на исто­рию Спар­ты и Афин. В заклю­че­ние он так резю­ми­ру­ет свое мне­ние о тех спо­со­бах, кото­ры­ми мож­но помочь государ­ству: во-пер­вых, брать в совет­ни­ки для государ­ст­вен­ных дел таких лиц, каких мы жела­ли бы для сво­их соб­ст­вен­ных дел, и пере­стать счи­тать сико­фан­тов за истин­ных с.408 демо­кра­тов, а людей порядоч­ных — за оли­гар­хи­че­ски настро­ен­ных; во-вто­рых, обра­щать­ся с союз­ни­ка­ми, как с дру­зья­ми, а не так, что на сло­вах допус­кать их авто­но­мию, на деле же поз­во­лять стра­те­гам делать с ними, что́ угод­но, и сто­ять во гла­ве их не дес­по­ти­че­ски, а по-союз­ни­че­ски, сознав, что афи­няне силь­нее каж­до­го горо­да в отдель­но­сти, но сла­бее, чем все они вме­сте; в-третьих, выше все­го ста­вить доб­рую сла­ву у гре­ков.

В трак­та­те «О дохо­дах» и в речи Исо­кра­та «О мире» ясно выра­зи­лось настро­е­ние, кото­рое овла­де­ло афин­ским обще­ст­вом во вре­мя Союз­ни­че­ской вой­ны, и мир­ная про­грам­ма Исо­кра­та была, мож­но ска­зать, выпол­не­на. Афи­ны заклю­чи­ли мир с отпав­ши­ми союз­ни­ка­ми. Вто­рой союз рас­пал­ся (355 г.), про­су­ще­ст­во­вав немно­го боль­ше два­дца­ти лет. За Афи­на­ми оста­лось лишь неболь­шое чис­ло союз­ных горо­дов. Навстре­чу обще­ст­вен­но­му настро­е­нию пошел Евбул, кото­рый поль­зо­вал­ся гос­под­ст­ву­ю­щим вли­я­ни­ем в Афи­нах в тече­ние шест­на­дца­ти лет, до послед­ней борь­бы их с Филип­пом. Он был сто­рон­ни­ком мира и глав­ное вни­ма­ние его обра­ще­но было на финан­сы, на их упо­рядо­че­ние, попол­не­ние каз­ны и под­ня­тие мате­ри­аль­но­го бла­го­со­сто­я­ния Афин; а с дру­гой сто­ро­ны, с его име­нем свя­за­но непо­мер­ное раз­ви­тие фео­ри­ко­на, под кото­рым ино­гда под­ра­зу­ме­ва­ли не толь­ко «зре­лищ­ные день­ги», но и дру­гие денеж­ные разда­чи наро­ду.

Еже­год­но сме­няв­ше­му­ся соста­ву сове­та труд­но было следить за бюд­же­том, вни­кать во все его тон­ко­сти, вести после­до­ва­тель­ную финан­со­вую поли­ти­ку. Уже дав­но чув­ст­во­ва­лась необ­хо­ди­мость в сосре­дото­че­нии и объ­еди­не­нии финан­со­во­го управ­ле­ния¹². Еще до Евбу­ла, в пер­вой поло­вине IV в., встре­ча­ет­ся долж­ность «каз­на­чея демо­са», кото­рый заведы­вал сум­ма­ми, нахо­див­ши­ми­ся в рас­по­ря­же­нии наро­да, ина­че народ­ным бюд­же­том. Союз­ни­че­ская вой­на долж­на была еще более вызвать созна­ние необ­хо­ди­мо­сти тако­го сосре­дото­че­ния, упо­рядо­че­ния и объ­еди­не­ния бюд­же­та. Рефор­ма в этом направ­ле­нии и про­из­веде­на при Евбу­ле. Если преж­де на пер­вом месте, по сво­е­му вли­я­нию, сре­ди долж­ност­ных лиц сто­я­ли с.409 в ста­ри­ну архон­ты, а потом — стра­те­ги, то теперь самы­ми вли­я­тель­ны­ми лица­ми в Афи­нах явля­ют­ся финан­со­вые дея­те­ли, подоб­ные Евбу­лу. Он был заве­дую­щим кас­сой фео­ри­ко­на, но ему под­ве­дом­ст­вен­но было все финан­со­вое управ­ле­ние: он, мож­но ска­зать, ведал бюд­жет. Все излиш­ки дохо­дов или остат­ки от рас­хо­дов, за удо­вле­тво­ре­ни­ем бюд­жет­ных нужд, долж­ны были посту­пать в кас­су фео­ри­ко­на. Когда сде­ла­но было пред­ло­же­ние, чтобы такие излиш­ки или остат­ки в тече­ние вой­ны, кото­рую вели тогда афи­няне из-за Евбеи, были употреб­ле­ны на воен­ные цели, то это вызва­ло «обви­не­ние в про­ти­во­за­ко­нии», и лицо, внес­шее пред­ло­же­ние, при­суж­де­но к упла­те 1 тал. Евбу­лу при­пи­сы­ва­ют закон, по кото­ро­му смерт­ная казнь гро­зи­ла тому, кто пред­ло­жит употре­бить «фео­ри­кон» на вой­ну. В 339/338 г., уже нака­нуне паде­ния неза­ви­си­мо­сти Гре­ции, Демо­сфен достиг отме­ны это­го зако­на и про­вел пред­ло­же­ние, чтобы излиш­ки или остат­ки шли на воен­ные нуж­ды, в воен­ную кас­су, кото­рою заведы­вал «каз­на­чей воен­ных денег», став­ший — на корот­кое вре­мя — глав­ным долж­ност­ным лицом в финан­со­вой адми­ни­ст­ра­ции.

Нико­гда еще фео­ри­кон не дости­гал таких раз­ме­ров и не разда­вал­ся с такою щед­ро­стью, как при Евбу­ле. Тут в широ­ких раз­ме­рах при­ме­нен был уже дав­но извест­ный в Афи­нах прин­цип, по кото­ро­му изли­шек дохо­дов состав­ля­ет досто­я­ние граж­дан и в силу кото­ро­го меж­ду ними когда-то рас­пре­де­ля­лись дохо­ды с Лаврий­ских руд­ни­ков. Об Евбу­ле в исто­ри­че­ской нау­ке выска­зы­ва­лись про­ти­во­ре­чи­вые мне­ния. Еще один из древ­них авто­ров назы­вал его «дема­го­гом слав­ным, забот­ли­вым и трудо­лю­би­вым». Из новых исто­ри­ков одни счи­та­ют его ничто­же­ст­вом; гово­рят, что он сво­ею сла­бою, мир­ною во что бы то ни ста­ло поли­ти­кою довел Афи­ны до край­не­го уни­же­ния и паде­ния, а разда­чею фео­ри­ко­на в небы­ва­лых еще раз­ме­рах окон­ча­тель­но демо­ра­ли­зо­вал народ­ную мас­су. Дру­гие назы­ва­ют его вели­ким финан­си­стом, финан­со­вым гени­ем, кото­рый спас Афи­ны от банк­рот­ства и при­вел финан­сы их в цве­ту­щее состо­я­ние; срав­ни­ва­ют его с Сюл­ли и Коль­бе­ром и при­чис­ля­ют к наи­бо­лее выдаю­щим­ся дея­те­лям Афин всех вре­мен. Чтобы спра­вед­ли­во судить об Евбу­ле, надо с.410 при­пом­нить, в каком поло­же­нии нахо­ди­лись тогда Афи­ны, после ряда войн, с пустою, разо­рен­ною каз­ною и пошат­нув­шим­ся бла­го­со­сто­я­ни­ем насе­ле­ния; надо иметь в виду то настро­е­ние, стрем­ле­ние к миру и мате­ри­аль­но­му бла­го­по­лу­чию, о кото­ром мы гово­ри­ли выше. Отда­вая излиш­ки мас­се, в виде фео­ри­ко­на, Евбул, по сло­вам его защит­ни­ков, сохра­нял дру­гие ста­тьи бюд­же­та: если обес­пе­чен был фео­ри­кон от каких-либо пося­га­тельств на него, то обес­пе­че­ны были и дру­гие фон­ды. По выра­же­нию одно­го новей­ше­го иссле­до­ва­те­ля, Евбул бро­сал тол­пе кость, чтобы спа­сти осталь­ное. При­том, бла­го­да­ря срав­ни­тель­но­му миру и уме­ло­му веде­нию финан­сов, дохо­ды уве­ли­чи­лись; одно­вре­мен­но с щед­рою разда­чею фео­ри­ко­на зна­чи­тель­ные сум­мы при Евбу­ле рас­хо­до­ва­лись так­же и на вер­фи, на соору­же­ние флота, на вой­ско и обще­ст­вен­ные построй­ки, что́ засвиде­тель­ст­во­ва­но над­пи­ся­ми. Разда­чею фео­ри­ко­на Евбул при­вле­кал к себе несо­сто­я­тель­ную мас­су, а сво­и­ми построй­ка­ми — рабо­чих и ремес­лен­ни­ков; с дру­гой сто­ро­ны, он опи­рал­ся и на состо­я­тель­ный класс, изба­вив его от бре­ме­ни литур­гий и нало­гов, под­дер­жи­вая мир­ную поли­ти­ку, улуч­шая финан­сы.

Хотя в Афи­нах после низ­ло­же­ния Трид­ца­ти не суще­ст­ву­ет более оли­гар­хов, как орга­ни­зо­ван­ной поли­ти­че­ской пар­тии, и в самом государ­ст­вен­ном строе не совер­ша­ет­ся уже круп­ных пере­мен, тем не менее и в IV в. мы здесь наблюда­ем внут­рен­нюю борь­бу, кото­рая ведет­ся под­час с боль­шим оже­сто­че­ни­ем. Обык­но­вен­но ею сопро­вож­да­ют­ся пери­пе­тии внеш­ней поли­ти­ки Афин и борь­ба носит харак­тер поли­ти­че­ский; ино­гда она при­ни­ма­ет харак­тер соци­аль­но-эко­но­ми­че­ский, клас­со­вый, а ино­гда труд­но даже уло­вить круп­ный, руко­во­дя­щий мотив ее: дело, по-види­мо­му, идет не столь­ко о прин­ци­пах и про­грам­мах, сколь­ко о лич­ном често­лю­бии и сопер­ни­че­стве, алч­но­сти и интри­гах. Эта внут­рен­няя борь­ба нахо­дит себе выра­же­ние в мно­го­чис­лен­ных про­цес­сах стра­те­гов, государ­ст­вен­ных дея­те­лей, послов и част­ных лиц, — про­цес­сах, кото­рые в IV в. в Афи­нах
[c.411] были еще чаще, неже­ли в эпо­ху кри­зи­са, во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны. Неред­ко про­цес­сы носят про­сто фис­каль­ный харак­тер, ведут­ся с целью попол­нить пустую каз­ну, достать сред­ства, чтобы выдать пла­ту при­сяж­ным и т. под. К IV в. еще более при­ме­ни­мо извест­ное (стр. 280, 283) свиде­тель­ство Лисия о том, что дика­стам, слу­ча­лось, пря­мо гово­ри­ли, что если они не выне­сут обви­ни­тель­но­го при­го­во­ра, то не будет и диэт, и что совет при­бе­гал к кон­фис­ка­ци­ям для попол­не­ния каз­ны. Теперь систе­ма кон­фис­ка­ций в фис­каль­ных целях осо­бен­но часто ста­ла прак­ти­ко­вать­ся.

В пер­вое вре­мя по вос­ста­нов­ле­нии демо­кра­тии глав­ны­ми, наи­бо­лее вли­я­тель­ны­ми лица­ми в Афи­нах явля­лись те, кому они обя­за­ны были осво­бож­де­ни­ем от тира­нов, — Фра­си­бул, Арх­ин, Анит; а вско­ре ста­ли при­об­ре­тать вли­я­ние дема­го­ги Агиррий, введ­ший пла­ту за посе­ще­ние народ­но­го собра­ния, Кефал, гор­див­ший­ся тем, что ни разу не под­верг­ся обви­не­нию по graphē pa­ra­nomōn, и Эпи­к­рат. Фра­си­бул созна­вал свои заслу­ги и свы­со­ка смот­рел на мас­су, на ее вождей, дема­го­гов, а те с сво­ей сто­ро­ны виде­ли в нем чуть не ари­сто­кра­та или даже скры­то­го тира­на. Боязнь тира­нии и подо­зри­тель­ность в этом отно­ше­нии заме­ча­лась у афи­нян и рань­ше, еще в нача­ле Пело­пон­нес­ской вой­ны, когда, по выра­же­нию Ари­сто­фа­на, тира­ния была в боль­шем ходу на рын­ке, чем соле­ная рыба. Тем более — теперь, когда в Сици­лии был живой при­мер тира­нии в лице Дио­ни­сия и когда усло­вия гре­че­ской жиз­ни созда­ва­ли, каза­лось, бла­го­при­ят­ную поч­ву для нее, хотя по отно­ше­нию к Фра­си­бу­лу подо­зре­ние и не име­ло ника­ко­го осно­ва­ния. Вра­ги его вос­поль­зо­ва­лись жало­ба­ми на него из-за побо­ров и кон­три­бу­ций, к кото­рым он вынуж­ден был при­бег­нуть, чтобы содер­жать флот (стр. 393); началь­ство над фло­том пере­да­но Агиррию, а Фра­си­бул и его това­ри­щи-стра­те­ги при­зва­ны к отве­ту. Вели­ко было него­до­ва­ние в его лаге­ре. Фра­си­бу­ла побуж­да­ли даже обра­тить ору­жие про­тив Афин; он на это не пошел и вско­ре затем после­до­вав­шая смерть осво­бо­ди­ла его от даль­ней­ших пре­сле­до­ва­ний. Но его бли­жай­ший това­рищ по коман­до­ва­нию Эргокл, боров­ший­ся неко­гда вме­сте с ним за демо­кра­тию, и неко­то­рые дру­гие были при­го­во­ре­ны с.412 к каз­ни. В довер­ше­ние все­го, когда остав­ше­е­ся после Эргок­ла состо­я­ние ока­за­лось не так вели­ко, как пред­по­ла­га­ли, про­тив его близ­ких и дру­зей нача­ты новые про­цес­сы.

Заклю­че­ние Антал­кидо­ва мира, быв­ше­го победой состо­я­тель­но­го клас­са и уме­рен­ных над более ради­каль­ны­ми эле­мен­та­ми, сопро­вож­да­лось опять рядом про­цес­сов. В них выли­лось недо­воль­ство и разо­ча­ро­ва­ние вслед­ст­вие несбыв­ших­ся надежд. Пал тогда и Агиррий, при­суж­ден­ный к боль­шо­му денеж­но­му штра­фу; до упла­ты это­го штра­фа он дол­жен был про­сидеть в тюрь­ме в тече­ние мно­гих лет.

В 70-х и 60-х годах в Афи­нах пре­об­ла­да­ло вли­я­ние талант­ли­во­го ора­то­ра и финан­си­ста Кал­ли­ст­ра­та. Его про­тив­ни­ком был Тимо­фей, сын Коно­на. Кал­ли­ст­рат сто­ял боль­ше за мир­ную поли­ти­ку, Тимо­фей — за вой­ну про­тив Спар­ты. Богат­ство и ари­сто­кра­ти­че­ская гор­дость Тимо­фея созда­ли ему мно­го вра­гов сре­ди дема­го­гов и ради­каль­но настро­ен­ных демо­кра­тов. Когда он, не имея денеж­ной под­держ­ки со сто­ро­ны афин­ско­го пра­ви­тель­ства, дей­ст­во­вал во гла­ве флота недо­ста­точ­но энер­гич­но и не оправ­дал воз­ло­жен­ных на него надежд, его пре­да­ли суду. Про­цесс этот выда­вал­ся сре­ди мно­гих дру­гих и при­влек к себе общее вни­ма­ние. Обви­ни­те­ля­ми Тимо­фея высту­пи­ли Кал­ли­ст­рат и Ифи­крат, а вла­де­тель Фес­са­лии Ясон и царь молос­ский Алкет лич­но яви­лись в Афи­ны, чтобы свиде­тель­ст­во­вать в его поль­зу. Тимо­фей был оправ­дан, но каз­на­чей его при­го­во­рен к смер­ти. Сам Тимо­фей не был тогда вос­ста­нов­лен в долж­но­сти стра­те­га и на вре­мя уда­лил­ся из Афин. Вли­я­ние Кал­ли­ст­ра­та еще более воз­рос­ло. Так про­дол­жа­лось до середи­ны 60-х годов, когда поло­же­ние Кал­ли­ст­ра­та ста­ло коле­бать­ся. Вме­сте с Хаб­ри­ем он под­верг­ся про­цес­су и был оправ­дан. Но в кон­це 60-х годов, после бит­вы при Ман­ти­нее, в Афи­нах раз­ра­зи­лась страст­ная борь­ба пар­тий, какой дав­но уже не было там. Под вли­я­ни­ем неудач на севе­ре Кал­ли­ст­рат был при­зван на суд, «так как не сове­то­вал наро­ду самое луч­шее». На этот раз он был при­суж­ден к смер­ти и бежал в Македо­нию. Когда же спу­стя несколь­ко лет Кал­ли­ст­рат попы­тал­ся вер­нуть­ся в Афи­ны и в каче­стве умо­ля­ю­ще­го сел у алта­ря богов, то с.413 над ним при­веден был в испол­не­ние смерт­ный при­го­вор. Так погиб государ­ст­вен­ный дея­тель, кото­ро­го неко­то­рые срав­ни­ва­ют с Пери­к­лом. Вра­ги с оже­сто­че­ни­ем пре­сле­до­ва­ли его, боясь его крас­но­ре­чия и талан­тов.

Кал­ли­ст­рат сна­ча­ла опи­рал­ся на несо­сто­я­тель­ную мас­су, а потом — на более состо­я­тель­ных. Вооб­ще обыч­ное мне­ние, что в Афи­нах в IV в. гос­под­ст­во­ва­ла чуть ли не охло­кра­тия, что всем заправ­ля­ла мас­са неиму­щих, а иму­щие были вытес­не­ны из управ­ле­ния, дале­ко не вер­но или нуж­да­ет­ся в ого­вор­ках и огра­ни­че­ни­ях, как дока­зы­ва­ют это эпи­гра­фи­че­ские дан­ные¹³. Из дошед­ших до нас имен при­та­нов и чле­нов сове­та ока­зы­ва­ет­ся, напр., что в сове­те в эпо­ху Демо­сфе­на пре­об­ла­да­ние при­над­ле­жа­ло эле­мен­там состо­я­тель­ным. Пла­та была не настоль­ко вели­ка, чтобы при­влечь бед­ней­ших граж­дан; все­це­ло обес­пе­чить суще­ст­во­ва­ние она не мог­ла, а сред­не­му клас­су слу­жи­ла неко­то­рым под­спо­рьем. Посла­ми, ора­то­ра­ми и поли­ти­ка­ми были тоже пре­иму­ще­ст­вен­но люди более или менее обес­пе­чен­ные. О стра­те­гах и финан­со­вых долж­ност­ных лицах и гово­рить нече­го. Даже в народ­ном собра­нии в ту пору несо­сто­я­тель­ная мас­са не игра­ла той роли, какую ей ино­гда при­пи­сы­ва­ют. Поли­ти­че­ское вли­я­ние при­над­ле­жа­ло ско­рее иму­щим клас­сам.

Союз­ни­че­ская вой­на сопро­вож­да­лась внут­рен­нею борь­бою. Тимо­фей и Ифи­крат вме­сте с сво­им сыном Мене­сфе­ем под­верг­лись обви­не­нию за то, что воз­дер­жа­лись от реши­тель­ных дей­ст­вий и бит­вы, на кото­рых наста­и­вал Харес. Глав­ным обви­ни­те­лем их высту­пил Ари­сто­фон. О нем гово­ри­ли, что он выиг­рал 75 про­цес­сов по graphē pa­ra­nomōn. Неко­гда он был в чис­ле тех, кто при­мкнул к Фра­си­бу­лу во вре­мя борь­бы с Трид­ца­тью, и изве­стен сво­им зако­ном о пра­ве граж­дан­ства, издан­ном в год архонт­ства Евклида¹⁴. Теперь, уже в глу­бо­кой ста­ро­сти, он при­об­рел неко­то­рое вли­я­ние. Тимо­фей при­суж­ден был к штра­фу в 100 тал., слиш­ком тяже­ло­му даже для него. Он отпра­вил­ся с.414 в Хал­киду и там вско­ре умер. Ифи­крат, как и сын его Мене­сфей, был оправ­дан, но уда­лил­ся от дел и тоже вско­ре сошел в моги­лу, а Хаб­рий неза­дол­го перед тем пал у Хиоса. Так кон­чи­ли свое попри­ще эти выдаю­щи­е­ся вожди. Под конец Союз­ни­че­ской вой­ны Ари­сто­фон, со сво­ею несколь­ко задор­ною, воин­ст­вен­ною поли­ти­кою, дол­жен был усту­пить место тако­му пред­ста­ви­те­лю поли­ти­ки мира, как Евбул.

Мы виде­ли, что при Евбу­ле достиг­ла наи­боль­ше­го раз­ви­тия та систе­ма, кото­рая счи­та­ет­ся глав­ною язвою Афин, — разда­ча фео­ри­ко­на, празд­нич­ных и иных пода­чек наро­ду, на что́ шли непо­мер­ные сум­мы. Хотя бы каз­на была пуста, дохо­ды умень­ша­лись, но народ­ная мас­са все-таки жда­ла празд­неств, зре­лищ и денеж­ных раздач. К этим подач­кам стал стре­мить­ся теперь и сель­ский класс. Не гово­ря уже о фео­ри­коне, — издерж­ки на празд­нич­ные жерт­во­при­но­ше­ния в Афи­нах IV в. воз­рос­ли на несколь­ко талан­тов в год по срав­не­нию с преж­ним. Из доку­мен­таль­ных дан­ных, сооб­щае­мых над­пи­ся­ми, мы видим, как вели­ки, напр., были при­зы победи­те­лям в раз­ных состя­за­ни­ях, какие сум­мы выру­ча­лись за кожи жерт­вен­ных живот­ных и, сле­до­ва­тель­но, как мно­го­чис­лен­ны и бога­то обстав­ле­ны были жерт­во­при­но­ше­ния. К преж­ним диэтам при­со­еди­ни­лась еще пла­та за уча­стие в народ­ном собра­нии. Мы зна­ем уже, что полу­че­ние этой пла­ты Эсхин срав­ни­вал с деле­жом бары­шей в тор­го­вой или про­мыш­лен­ной ком­па­нии. Боль­шин­ство при­вы­ка­ло видеть в поль­зо­ва­нии сво­и­ми граж­дан­ски­ми пра­ва­ми ремес­ло, удоб­ный слу­чай хотя несколь­ко попра­вить свое иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние, жалу­ет­ся Исо­крат. Все более и более при­ме­ня­лась та точ­ка зре­ния, что кто не име­ет извест­но­го дохо­да, того долж­но содер­жать государ­ство. Идея сво­его рода государ­ст­вен­но­го соци­а­лиз­ма не была чуж­да тому вре­ме­ни; ее раз­ви­вал, как мы виде­ли, и автор трак­та­та «О дохо­дах» (стр. 405).

Жизнь тогда в Афи­нах ста­ла доро­же. Цены повы­си­лись: во вре­мя Коринф­ской вой­ны 1 чет­ве­рик пше­ни­цы мож­но было купить за 3 драх­мы; в эпо­ху Демо­сфе­на 5—6 др. счи­та­лось уме­рен­ной ценой, а во вре­мя Алек­сандра Македон­ско­го, с.415 в момен­ты кри­зи­са, пла­ти­ли даже 10 др.¹⁵ Соот­вет­ст­вен­но повы­си­лась цена и на скот. Гека­том­ба во вре­мя Вели­ких Пана­фи­ней в 410 г. обхо­ди­лась в 5114 др., а 109 быков для делос­ско­го празд­не­ства в 374 г. сто­и­ли уже 8419 др., сле­до­ва­тель­но 1 бык в сред­нем обхо­дил­ся 77 др. Впо­след­ст­вии цена хоро­ше­го быка дохо­ди­ла даже до 400 др. Рос­ла и зара­бот­ная пла­та. В кон­це V в. необу­чен­ный рабо­чий полу­чал 3 обо­ла в день, впо­след­ст­вии — 1 др., мастер при построй­ке Эрех­фей­о­на — 1 др., а спу­стя 80 лет пла­та тако­му масте­ру рав­ня­лась 2 др. На про­до­воль­ст­вие раба пола­га­лось 3 обо­ла. Сооб­раз­но с этим повы­ша­ют­ся и диэты (стр. 389).

Что каса­ет­ся нра­вов, то хотя мне­ние об упад­ке их в Афи­нах в IV в. ока­зы­ва­ет­ся часто пре­уве­ли­чен­ным, тем не менее нель­зя отри­цать, что со вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны нра­вы ухуд­ши­лись. Осо­бен­но бро­са­ет­ся в гла­за рос­кошь в част­ной жиз­ни. Преж­де заме­ча­тель­ные памят­ни­ки и зда­ния созида­лись для рели­ги­оз­ных и государ­ст­вен­ных целей; теперь для отдель­ных лиц стро­ят­ся дома, укра­шен­ные фрес­ка­ми, ков­ра­ми, зана­ве­са­ми, по срав­не­нию с преж­ни­ми казав­ши­е­ся двор­ца­ми. Осо­бен­но сла­ви­лись сво­ею рос­ко­шью дома Хаб­рия и Тимо­фея; когда Тимо­фей стро­ил свой дом, то лес для построй­ки при­слал ему македон­ский царь. Выстав­ля­ет­ся как бы напо­каз доро­гая утварь, дают­ся рос­кош­ные пир­ше­ства; мно­го­чис­лен­ные слу­ги-рабы, бога­тые выезды довер­ша­ют эту обста­нов­ку. Воз­дви­га­ют­ся огром­ные, доро­гие над­гроб­ные памят­ни­ки, сто­ив­шие по несколь­ко тысяч на наши день­ги. На гетер, как зна­ме­ни­тая Фри­на, Лаи­са, Пифи­о­ни­ка, тра­тят­ся безум­ные день­ги. Им ста­вят­ся ста­туи и памят­ни­ки. Лаи­са одно вре­мя была цари­цей афин­ско­го обще­ства. Фри­на вдох­нов­ля­ла Пра­к­си­те­ля, когда он созда­вал свою Афро­ди­ту Книд­скую. Изве­стен про­цесс Фри­ны, под­верг­шей­ся обви­не­нию в введе­нии новых куль­тов и в кощун­стве, — про­цесс, в кото­ром ее защит­ни­ком высту­пил зна­ме­ни­тый ора­тор Гипе­рид. Ее ста­туя, работы Пра­к­си­те­ля, была постав­ле­на в Дель­фах меж­ду ста­ту­я­ми царей Филип­па и Архида­ма. Пифи­о­ни­ке воз­двиг­нут был вели­ко­леп­ный с.416 памят­ник на свя­щен­ной доро­ге, вед­шей из Элев­си­на в Афи­ны. Наряду с пред­ме­та­ми фило­соф­ски­ми глав­ные темы раз­го­во­ра в бога­том обще­стве — гете­ры, про­из­веде­ния кули­нар­но­го искус­ства, ост­рые слов­ца и т. под. Было даже осо­бое обще­ство ост­ря­ков, за прото­ко­лы кото­ро­го Филипп Македон­ский готов был запла­тить боль­шую сум­му. От государ­ст­вен­ных дел мно­гие дер­жа­лись в сто­роне. Сама атти­че­ская комедия после Ари­сто­фа­на утра­чи­ва­ет поли­ти­че­ский харак­тер и изо­бра­жа­ет сце­ны из част­ной жиз­ни, без поли­ти­че­ских наме­ков и напа­док. — Инди­виду­а­лизм про­дол­жал раз­ви­вать­ся. В искус­стве и в лите­ра­ту­ре обна­ру­жи­ва­ет­ся осо­бый инте­рес к чело­ве­че­ской лич­но­сти, появ­ля­ют­ся био­гра­фии, похваль­ные сло­ва, нек­ро­ло­ги. Пре­кло­не­ние пред лич­но­стью дохо­дит до того, что неко­то­рым еще при жиз­ни воз­дви­га­ют­ся ста­туи, посвя­ща­ют­ся гим­ны, устра­и­ва­ют­ся жерт­во­при­но­ше­ния. Так было не толь­ко в осталь­ной Гре­ции, напр., по отно­ше­нию к Лисанд­ру, но даже и в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах, где ста­ви­лись ста­туи Коно­ну, кипр­ско­му вла­де­те­лю Ева­го­ру, Ифи­кра­ту, гете­рам… Новым духом про­ни­ка­лась и реак­ция: он овла­де­вал и сто­рон­ни­ка­ми ста­ри­ны.

Несмот­ря на пора­же­ние в Пело­пон­нес­скую вой­ну и упа­док поли­ти­че­ско­го могу­ще­ства, Афи­ны и в IV в., до вре­ме­ни Алек­сандра, были глав­ным умст­вен­ным цен­тром Гре­ции. Кто желал удо­вле­тво­рить сво­им эсте­ти­че­ским или фило­соф­ским стрем­ле­ни­ям, умст­вен­ным запро­сам или про­сто послу­шать и видеть досто­при­ме­ча­тель­ное, тот по-преж­не­му отправ­лял­ся в Афи­ны. Тут Исо­крат и Пла­тон, поз­же Ари­сто­тель, при­вле­ка­ли мас­су слу­ша­те­лей и уче­ни­ков. Исо­крат явил­ся как бы родо­на­чаль­ни­ком «обще­го обра­зо­ва­ния». Его шко­ла крас­но­ре­чия име­ла боль­шое вли­я­ние. У него было до 100 слу­ша­те­лей, и сре­ди них нема­ло таких, кото­рые на раз­ных попри­щах при­об­ре­ли извест­ность. Он вхо­дил в сно­ше­ния с государ­ст­вен­ны­ми людь­ми и царя­ми, обра­ща­ясь к ним с пись­ма­ми, сове­та­ми, поли­ти­че­ски­ми про­грам­ма­ми. Пла­тон в роще, сре­ди зеле­ни, тени­стых пла­та­нов и вязов, создал свою зна­ме­ни­тую Ака­де­мию. Его уче­ник Ари­сто­тель, уро­же­нец дале­кой Ста­ги­ры, посе­лив­шись потом надол­го в Афи­нах, осно­вал свой Ликей, свою шко­лу пери­па­те­ти­ков, с.417 и в гран­ди­оз­ных раз­ме­рах орга­ни­зо­вал науч­ную работу, к кото­рой при­влек мно­го­чис­лен­ных сво­их уче­ни­ков. Собою он заме­нял Афи­нам как бы целый уни­вер­си­тет. Но и Ака­де­мия Пла­то­на, и Ликей Ари­сто­те­ля оста­ва­лись част­ны­ми учреж­де­ни­я­ми, содер­жа­щи­ми­ся на сред­ства осно­ва­те­ля или на взно­сы уче­ни­ков. В ту пору в Гре­ции не было в обы­чае, чтобы государ­ство от себя пред­при­ни­ма­ло что-либо для науч­ных целей¹⁶. Кро­ме Пла­то­на и Ари­сто­те­ля с их уче­ни­ка­ми, в Афи­нах были пред­ста­ви­те­ли и дру­гих фило­соф­ских направ­ле­ний, напр., цини­ки, после­до­ва­те­ли Ари­стип­па и проч.

Таким обра­зом в IV в., до осно­ва­ния Алек­сан­дрии, Афи­ны явля­лись шко­лою выс­ше­го обра­зо­ва­ния еще в боль­шей мере, неже­ли преж­де. Чтобы полу­чить это обра­зо­ва­ние, сюда сте­ка­лись со всех кон­цов гре­че­ско­го мира. Оно носи­ло кос­мо­по­ли­ти­че­ский харак­тер. «Наш город», гово­рит Исо­крат в «Пане­ги­ри­ке» (50), «в отно­ше­нии мыс­ли и сло­ва настоль­ко оста­вил про­чих поза­ди себя, что его уче­ни­ки ста­ли учи­те­ля­ми дру­гих, и имя эллин обо­зна­ча­ет теперь уже не про­ис­хож­де­ние, а образ мыс­лей: ско­рее элли­на­ми назы­ва­ют тех, кто при­ча­стен наше­му обра­зо­ва­нию, неже­ли тех, кто обще­го с нами про­ис­хож­де­ния». К выс­ше­му умст­вен­но­му раз­ви­тию и обра­зо­ва­нию стре­мят­ся и жен­щи­ны: жен­ская эман­си­па­ция выра­жа­лась тогда не толь­ко в гете­риз­ме. Извест­но, что у Пла­то­на были слу­ша­тель­ни­цы и одна из них носи­ла муж­ское пла­тье. Сест­ра одно­го из уче­ни­ков Фео­ф­ра­с­та, Гип­пар­хия, вме­сте с сво­им бра­том пере­се­ли­лась в Афи­ны и здесь так увлек­лась уче­ни­ем цини­ка Кра­те­са, что сде­ла­лась его женою, — факт, пока­зы­ваю­щий вопре­ки мне­нию неко­то­рых¹⁷, что любовь меж­ду муж­чи­ною и жен­щи­ною не была чуж­да гре­че­ско­му миру. Тогдаш­ние цини­ки вели нищен­скую жизнь, лишен­ную вся­ких удобств, и Гип­пар­хия, быв­шая сама из знат­ной семьи, разде­ля­ла эту жизнь со сво­им избран­ни­ком, муже­ст­вен­но пере­но­ся все невзго­ды.

Мало-пома­лу Афи­ны и в мате­ри­аль­ном отно­ше­нии опра­ви­лись от бед­ст­вий Пело­пон­нес­ской вой­ны. В IV в., до с.418 заво­е­ва­ния Восто­ка Алек­сан­дром Македон­ским, они по-преж­не­му явля­лись тор­го­вым цен­тром гре­че­ско­го мира. Но ста­ли обна­ру­жи­вать­ся и симп­то­мы упад­ка. Раз­ви­вал­ся боль­ше Пирей; в самых же Афи­нах было мно­го пусто­по­рож­них мест и необи­тае­мых домов. Неко­то­рые вла­дель­цы даже сно­си­ли построй­ки и на их месте раз­во­ди­ли сады¹⁸. Преж­ние бога­тые и знат­ные фами­лии обед­не­ли: Никий имел 100 талан­тов, а его сын — толь­ко 14; внук извест­но­го бога­ча Кал­лия жил в бед­но­сти. Бога­те­ли новые люди, часто из неграж­дан, вро­де, напр., воль­ноот­пу­щен­ни­ка Паси­о­на. Зем­леде­лие при­хо­ди­ло все в боль­ший и боль­ший упа­док. Дав­но начав­ший­ся сель­ско­хо­зяй­ст­вен­ный кри­зис еще более уси­лил­ся. Неко­то­рые отрас­ли про­из­вод­ства пали, а из преж­них рын­ков иные утра­че­ны. А глав­ное — чис­ло сво­бод­но­го граж­дан­ско­го насе­ле­ния после пер­вых лет мира по окон­ча­нии Пело­пон­нес­ской вой­ны под­ня­лось было, но затем при­рост его оста­но­вил­ся, и при­чи­на это­го лежа­ла не в вой­нах или эпиде­ми­ях, а гораздо глуб­же — в нрав­ст­вен­ных и эко­но­ми­че­ских усло­ви­ях вре­ме­ни. Здесь уже нача­ло того, что́ поз­же раз­ви­лось и по пово­ду чего исто­рик Поли­бий дела­ет инте­рес­ное заме­ча­ние. Во всей Гре­ции, гово­рит он, гос­под­ст­ву­ет без­дет­ность и мало­люд­ство, горо­да опу­сте­ли, наста­ли неуро­жаи, хотя и нет посто­ян­ных войн и эпиде­мий. При­чи­на для Поли­бия ясна: люди впа­ли в тще­сла­вие, любо­с­тя­жа­ние и изне­жен­ность, не жела­ют всту­пать в брак, а если и всту­па­ют, то не хотят вос­пи­ты­вать детей, с трудом раз­ве одно­го или двух, ради того, чтобы оста­вить их бога­ты­ми и вос­пи­тать в рос­ко­ши, и вот зло неза­мет­но быст­ро вырос­ло… — Нача­ло это­го зла отно­сит­ся еще к IV стол. Зато уве­ли­чи­ва­лось чис­ло рабов: сво­бод­ный труд все более и более вытес­нял­ся раб­ским. Нече­го гово­рить, что раз­ви­тие раб­ско­го труда вело к обед­не­нию сво­бод­но­го клас­са и к уни­же­нию сво­бод­ных рабо­чих.

В общем Афи­ны сохра­ня­ли еще за собой зна­че­ние важ­ней­ше­го тор­го­во­го и куль­тур­но­го горо­да.

Во взглядах на хозяй­ство древ­но­сти сре­ди эко­но­ми­стов до послед­не­го вре­ме­ни гос­под­ст­во­ва­ла тео­рия, выска­зан­ная в с.419 60-х годах истек­ше­го сто­ле­тия Род­бер­ту­с­ом, а затем в 90-х годах раз­ви­тая и несколь­ко видо­из­ме­нен­ная Бюхе­ром. По этой тео­рии, антич­ное хозяй­ство было буд­то бы «ойкос­ным», т. е. хозяй­ст­вом «дома» (oikos), соб­ст­вен­ны­ми сила­ми удо­вле­тво­ря­ю­щим все свои потреб­но­сти; далее зачат­ков выс­шей фор­мы и мено­вых сде­лок, как еди­нич­ных явле­ний и лишь в пре­де­лах одно­го горо­да, древ­ность, по мне­нию Бюхе­ра, не пошла, так что о народ­ном хозяй­стве, посто­ян­ной тор­гов­ле и тор­го­вом клас­се, об эко­но­ми­че­ском рас­чле­не­нии обще­ства не может быть и речи. Гораздо бли­же к истине воз­зре­ния таких исто­ри­ков, как Эду­ард Мей­ер¹⁹ и Пёль­ман, по мне­нию кото­рых уже в древ­но­сти суще­ст­во­ва­ли выс­шие фор­мы эко­но­ми­че­ских отно­ше­ний, уже тогда были пери­о­ды, когда про­мыш­лен­ность, тор­гов­ля, день­ги, капи­тал игра­ли чрез­вы­чай­но важ­ную роль, суще­ст­во­вал класс про­мыш­лен­ни­ков и куп­цов, были даже и това­ри­ще­ские пред­при­я­тия, тор­го­вые обще­ства и т. д. По отно­ше­нию к IV в. это еще более при­ме­ни­мо, чем по отно­ше­нию к V-му. О том, напр., что в древ­но­сти суще­ст­во­ва­ло разде­ле­ние труда, ясно свиде­тель­ст­ву­ют меж­ду про­чим сло­ва Ксе­но­фон­та. «В малых горо­дах», гово­рит он (в «Киро­пе­дии», VIII, 2, 51), «один и тот же чело­век дела­ет кро­вать, дверь, плуг, стол, часто он же стро­ит и дома, и дово­лен, если най­дет доста­точ­но работо­да­те­лей, чтобы себя содер­жать; но невоз­мож­но, конеч­но, чтобы беру­щий­ся за мно­гое делал все хоро­шо. В боль­ших же горо­дах вслед­ст­вие боль­шо­го спро­са каж­до­му доста­точ­но одно­го ремес­ла для сво­его содер­жа­ния; часто даже зани­ма­ют­ся не всем ремеслом, а один дела­ет муж­скую обувь, дру­гой — жен­скую, один — пле­те­ную, дру­гой — раз­ре­зы­вая кожу, один кро­ит хито­ны, а дру­гой, ниче­го это­го не делая, толь­ко сши­ва­ет их…» Пла­тон для зна­чи­тель­но­го горо­да счи­та­ет необ­хо­ди­мым обмен това­ра­ми, ввоз и вывоз: нуж­ны куп­цы и мел­кие тор­гов­цы.

В IV в. про­из­вод­ство ста­но­вит­ся более круп­ным. Для тор­гов­ли мор­ской часто состав­ля­ют­ся тор­го­вые ком­па­нии или с.420 това­ри­ще­ства. Какой-нибудь капи­та­лист, а ино­гда и несколь­ко дава­ли ссу­ду под залог кораб­ля и гру­за; при этом вели­чи­на % была в зави­си­мо­сти от рис­ка. По воз­вра­ще­нии суд­на това­ри­ще­ство рас­па­да­лось и день­ги полу­ча­лись обрат­но. Впро­чем, часто одни и те же лица соеди­ня­лись и для ново­го пред­при­я­тия. Состав­ля­лись това­ри­ще­ства так­же для взя­тия на откуп кос­вен­ных нало­гов, воз­веде­ния постро­ек и т. под. В Афи­нах, как цен­траль­ном денеж­ном рын­ке, раз­ви­лось и бан­ков­ское дело. Нахо­ди­лось оно пре­иму­ще­ст­вен­но в руках менял, так назы­вае­мых тра­пе­зи­тов (от сло­ва «тра­пе­за», стол, у кото­ро­го сидел меня­ла). Самым зна­ме­ни­тым бан­ки­ром в Афи­нах был Паси­он, сна­ча­ла раб, потом воль­ноот­пу­щен­ник, впо­след­ст­вии полу­чив­ший пра­во афин­ско­го граж­дан­ства (стр. 221). Его назы­ва­ют Рот­шиль­дом того вре­ме­ни. Опе­ра­ци­он­ный капи­тал его бан­ка рав­нял­ся 50 тал. Кро­ме того, Паси­он имел фаб­ри­ку щитов. Свое дело он пере­дал воль­ноот­пу­щен­ни­ку Фор­ми­о­ну. — Част­ные лица ино­гда день­ги дер­жа­ли уже не у себя дома, а в бан­ке.

Вооб­ще тогдаш­нее афин­ское обще­ство мож­но назвать в зна­чи­тель­ной мере капи­та­ли­сти­че­ским. Самое выра­же­ние «плу­то­кра­тия» было уже извест­но в Афи­нах: мы встре­ча­ем его у Ксе­но­фон­та в его «Вос­по­ми­на­ни­ях о Сокра­те» (IV, 6, 12).

Общее эко­но­ми­че­ское поло­же­ние ухуд­ши­лось. В IV в. в Гре­ции про­ис­хо­дит про­цесс соци­аль­но­го раз­ло­же­ния и обост­ре­ния эко­но­ми­че­ских про­ти­во­по­лож­но­стей²⁰. Сред­ний зажи­точ­ный класс при­хо­дит в упа­док и почти исче­за­ет; кон­тра­сты уси­ли­ва­ют­ся. С одной сто­ро­ны мы видим бога­чей, плу­то­кра­тию, тор­же­ство капи­та­лиз­ма, с дру­гой — их обыч­ных спут­ни­ков, уве­ли­чи­ваю­щу­ю­ся бед­ность, про­ле­та­ри­ев. Зем­ля и капи­тал все более и более сосре­дото­чи­ва­ет­ся в с.421 срав­ни­тель­но немно­гих руках; рас­тет про­ле­та­ри­ат. Были мест­но­сти, где он состав­лял поло­ви­ну — и даже более — чис­ла всех граж­дан. По свиде­тель­ству совре­мен­ни­ков, в тогдаш­ней Гре­ции было мно­же­ство без­дом­ных, бро­дяг и изгнан­ни­ков, гра­би­те­лей и раз­бой­ни­ков, кото­рым некуда было девать­ся. По сло­вам Исо­кра­та, из ски­таю­щих­ся вне роди­ны лег­че набрать вой­ско, чем из граж­дан в горо­дах. То было вре­мя инди­виду­а­лиз­ма, а в такие вре­ме­на с осо­бен­ною силою про­яв­ля­ет­ся эго­изм. Прин­цип инди­виду­а­лиз­ма выра­жал­ся и в Гре­ции ино­гда в самой без­за­стен­чи­вой фор­ме; моти­вом всех дей­ст­вий про­воз­гла­шал­ся лич­ный эго­изм. Вспом­ним лич­ность Алки­ви­а­да, сло­ва Кал­лик­ла в Пла­то­но­вом «Гор­гии»…

Про­пасть меж­ду бога­тым мень­шин­ст­вом и неиму­щим или мало­со­сто­я­тель­ным боль­шин­ст­вом уве­ли­чи­лась. Гре­че­ский po­lis, по выра­же­нию Пла­то­на, рас­пал­ся как бы на две поло­ви­ны — бед­ных и бога­тых, кото­рые жили вме­сте, но были враж­деб­ны друг дру­гу. Это было как бы два непри­я­тель­ских лаге­ря, и борь­ба обще­ст­вен­ных клас­сов достиг­ла в Гре­ции еще небы­ва­ло­го оже­сто­че­ния. Каза­лось, обще­ство было близ­ко к тому состо­я­нию, кото­рое харак­те­ри­зу­ет­ся сло­ва­ми: «вой­на всех про­тив всех», — выра­же­ние, став­шее столь извест­ным со вре­мен Гобб­са (XVII в. по Р. Х.), но встре­чаю­ще­е­ся еще у Пла­то­на в «Зако­нах» (626). Не гово­ря уже об оже­сто­чен­ной до звер­ства борь­бе пар­тий на ост­ро­ве Кер­ки­ре еще во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны, борь­бе, по пово­ду кото­рой Фукидид дела­ет столь глу­бо­кие заме­ча­ния (стр. 268 сл.), доста­точ­но вспом­нить об эпи­зо­де, отно­ся­щем­ся к рас­смат­ри­вае­мой эпо­хе, о так назы­вае­мом «ски­та­лиз­ме» в Арго­се, когда чернь изби­ла пал­ка­ми более 1000 бога­тых. Поли­ти­че­ская борь­ба была вме­сте с тем, в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни, и борь­бою соци­аль­ною. Целью борь­бы было исполь­зо­ва­ние вла­сти в инте­ре­сах одно­го клас­са на счет дру­го­го. Вот поче­му в кон­це V и в тече­ние IV стол., до само­го паде­ния гре­че­ской само­сто­я­тель­но­сти, борь­ба эта носит такой страст­ный харак­тер. Во мно­гих горо­дах Гре­ции она сопро­вож­да­ет­ся мно­го­чис­лен­ны­ми изгна­ни­я­ми, экс­про­при­а­ци­я­ми или кон­фис­ка­ци­я­ми, каз­ня­ми, отме­ной дол­го­вых обя­за­тельств, пере­де­ла­ми зем­ли. Извест­но, как отно­си­лись оли­гар­хи к демо­су, с.422 как, по свиде­тель­ству Ари­сто­те­ля, в неко­то­рых горо­дах дава­ли друг дру­гу клят­ву «быть вра­гом наро­да и вредить ему насколь­ко мож­но». Про­ле­та­ри­ат отве­чал тем же. Юриди­че­ски он был сво­бо­ден; поли­ти­че­ски в демо­кра­ти­ях он был при­рав­нен к бога­чам; но он чув­ст­во­вал себя обез­до­лен­ным и состав­лял рево­лю­ци­он­ный класс, посто­ян­но гото­вый обру­шить­ся на бога­тых, как на сво­их вра­гов. По сло­вам одно­го из новей­ших иссле­до­ва­те­лей, в каж­дом бед­ном граж­да­нине тогда скры­вал­ся соци­а­лист. Одно­му из дема­го­гов при­пи­сы­ва­ют сло­ва: «Иму­ще­ст­вен­ное равен­ство есть нача­ло сво­бо­ды, а бед­ность для неиму­щих нача­ло раб­ства». «Выс­шие сосло­вия на родине все рав­но, как ино­зем­ные непри­я­те­ли, ока­зы­ва­ют­ся при­рож­ден­ны­ми вра­га­ми бед­но­го чело­ве­ка», гово­рят так­же тогдаш­ние дема­го­ги. По сло­вам Исо­кра­та, народ в Арго­се тешил­ся изби­е­ни­ем бога­тых граж­дан и, устра­и­вая такое побо­и­ще, раду­ет­ся силь­нее, неже­ли иные раду­ют­ся, умерщ­вляя непри­я­те­ля. «В Пело­пон­не­се», гово­рит тот же писа­тель, «непри­я­те­ля боят­ся мень­ше, чем сво­их сограж­дан. Бога­чи охот­нее бы кину­ли свое досто­я­ние в море, чем отдать бед­ным; бед­ные же, напро­тив, ниче­го так не жела­ли, как огра­бить бога­тых. Жерт­вы исче­за­ют на алта­рях, люди уби­ва­ют друг дру­га: у ино­го горо­да теперь боль­ше изгнан­ни­ков, неже­ли преж­де во всем Пело­пон­не­се». Как вели­ко было чис­ло изгнан­ни­ков вооб­ще в тогдаш­ней Гре­ции, вид­но из рас­ска­за, что когда на олим­пий­ских играх был обна­ро­до­ван декрет Алек­сандра Македон­ско­го о воз­вра­ще­нии изгнан­ных, то тако­вых собра­лось там буд­то бы 20000, хотя циф­ра эта, веро­ят­но, пре­уве­ли­че­на.

Пла­тон ярко и образ­но изо­бра­жа­ет настро­е­ние разо­рен­ных в обще­стве, где гос­под­ст­ву­ет плу­то­кра­тия²¹, где идо­лом слу­жат золо­то и сереб­ро, кото­рые обна­ру­жи­ва­ют при­тя­га­тель­ную силу, где жаж­да стя­жа­ния непре­рыв­но рас­тет, где одни чрез­мер­но бога­ты, а дру­гие — крайне бед­ны, и где наряду с бога­ча­ми и круг­лы­ми бед­ня­ка­ми появ­ля­ют­ся празд­ные лен­тяи и рас­то­чи­те­ли, кото­рых он срав­ни­ва­ет с трут­ня­ми, с.423 с тою раз­ни­цею, что у пчел трут­ни без жала, а дву­но­гие трут­ни есть без жала, но есть и с жалом. И вот, гово­рит Пла­тон, сидят обед­нев­шие в горо­де, снаб­жен­ные жалом и воору­жен­ные, одни обре­ме­нен­ные дол­га­ми, дру­гие лишив­ши­е­ся прав, третьи испы­ты­вая то и дру­гое, и они нена­видят завла­дев­ших их состо­я­ни­ем и всех осталь­ных, зло­умыш­ля­ют про­тив них и жаж­дут пере­во­рота. А ростов­щи­ки, нагнув­шись и как бы не видя их, каж­до­го ново­го под­даю­ще­го­ся им ранят, впус­кая сереб­ро, и нажи­вая огром­ные про­цен­ты, уве­ли­чи­ва­ют в горо­де чис­ло туне­яд­цев и нищих. Пла­тон — фило­соф-поэт, ода­рен­ный бога­той фан­та­зи­ей, но в осно­ве его изо­бра­же­ния лежит все же дей­ст­ви­тель­ность.

В Афи­нах поло­же­ние не было так ост­ро, как в неко­то­рых дру­гих обла­стях Гре­ции; тут не было тако­го эко­но­ми­че­ско­го бед­ст­вия; про­ти­во­по­лож­но­сти и край­но­сти не высту­па­ли так рез­ко. В IV в. и до паде­ния неза­ви­си­мо­сти здесь не было рево­лю­ций, мас­со­вых кон­фис­ка­ций и изгна­ний. Даже такой акт, как вос­ста­нов­ле­ние демо­кра­тии в 403 г., обо­шел­ся без них, и Ари­сто­тель отме­ча­ет это, как исклю­че­ние, про­ти­во­по­ла­гая обра­зу дей­ст­вий демо­кра­тов в дру­гих горо­дах. Но все-таки и в Афи­нах, хотя и в мень­шей сте­пе­ни, наблюда­ет­ся про­цесс соци­аль­но­го раз­ло­же­ния, клас­со­вая борь­ба и ухуд­ше­ние эко­но­ми­че­ско­го бла­го­со­сто­я­ния мас­сы.

«Ни один из граж­дан не живет при­ят­но и без­за­бот­но; но город полон отча­я­ния», гово­рит Исо­крат. «Одни жалу­ют­ся на бед­ность и нуж­ду и голо­сят, дру­гие жалу­ют­ся на мно­же­ство рас­по­ря­же­ний и повин­но­стей, на беды от сим­мо­рий и проч., и это при­чи­ня­ет такое горе, что име­ю­щим состо­я­ние хуже живет­ся, чем тем, кто посто­ян­но нахо­дит­ся в бед­но­сти». «В ста­ри­ну, в эпо­ху гос­под­ства аре­о­па­га», вспо­ми­на­ет тот же автор, «ни один граж­да­нин не тер­пел недо­стат­ка в необ­хо­ди­мом и ни один не позо­рил государ­ства, про­ся у про­хо­дя­щих мило­сты­ню; а теперь нуж­даю­щих­ся боль­ше, чем иму­щих… Мож­но про­стить бед­ня­кам, если они заботят­ся не о государ­ст­вен­ных делах, но дума­ют толь­ко о том, как про­су­ще­ст­во­вать сего­дняш­ний день. Кто не опе­ча­лит­ся, когда он видит, сколь­ко граж­дан ждет жре­бия пред дика­сте­ри­ем ради хле­ба насущ­но­го, будут ли они иметь его с.424 или нет; как они за пла­ту в золотых одеж­дах участ­ву­ют в хорах, а зиму про­во­дят в одеж­де, кото­рую я и опи­сать не могу».

Исо­крат, прав­да, ритор; мож­но было бы думать, что он пре­уве­ли­чи­ва­ет, слиш­ком сгу­щая крас­ки; он вос­хва­ля­ет ста­ри­ну и тен­ден­ци­оз­но про­ти­во­по­ла­га­ет ее совре­мен­но­сти. Но сло­ва Исо­кра­та нахо­дят себе под­твер­жде­ние в дру­гих свиде­тель­ствах. О бед­но­сти мас­сы гово­рит и автор трак­та­та «О дохо­дах», реко­мен­дую­щий для борь­бы с нею меры государ­ст­вен­но­го соци­а­лиз­ма. В комедии Ари­сто­фа­на «Богат­ство» («Плу­тос»), отно­ся­щей­ся в пере­де­лан­ном виде ко вре­ме­ни Коринф­ской вой­ны, мы не видим уже той зажи­точ­но­сти, кото­рою отли­ча­лись посе­ляне преж­них Ари­сто­фа­но­вых комедий, а напро­тив — рису­ет­ся их бед­ность и горь­кая нуж­да. Хре­мил, бого­бо­яз­нен­ный и чест­ный чело­век, беден и живет пло­хо; его соседи, такие же посе­ляне, работа­ют в поте лица на сво­их полях и испы­ты­ва­ют нуж­ду; чест­ные голо­да­ют, а «дру­гие — свя­тотат­цы, ора­то­ры, сико­фан­ты и дур­ные люди» — бога­те­ют. Бог богат­ства, Плу­тос, слеп — его еще в дет­стве осле­пил Зевс из зави­сти к людям, чтобы он не вра­щал­ся толь­ко сре­ди чест­ных, муд­рых и порядоч­ных людей — и он сле­по рас­пре­де­ля­ет свои дары. Хре­мил ведет его с собою в дом и затем обра­ща­ет­ся к Аскле­пию, кото­рый и исце­ля­ет Плу­то­са от сле­поты. Тщет­но Пени́я (Бед­ность) отго­ва­ри­ва­ет Хре­ми­ла от тако­го «без­рас­суд­ства», дока­зы­вая, что имен­но она и есть винов­ни­ца всех благ, что без нее не было бы ни зна­ний, ни искусств: кто стал бы работать, ковать желе­зо, стро­ить кораб­ли, пахать зем­лю, не будь ее? Хре­мил отве­ча­ет, что все это дела­ли бы рабы; а «бед­ность — сест­ра нище­ты». В мрач­ных крас­ках изо­бра­жа­ет он обста­нов­ку бед­ня­ков, кото­рые от холо­да ищут убе­жи­ща в банях, вме­сто пла­ща име­ют лох­мо­тья, вме­сто посте­ли — мешок с соло­мой, пол­ный кло­пов, вме­сто ков­ров — про­гнив­шую пле­тен­ку, вме­сто подуш­ки — камень под голо­ву, вме­сто хле­ба пита­ют­ся стеб­ля­ми маль­вы, вме­сто ячмен­ной лепеш­ки — завяд­шею зеле­нью редь­кой, вме­сто ска­мьи им слу­жит гор­ло раз­би­то­го кув­ши­на, а вме­сто кваш­ни — бок поло­ман­ной боч­ки.

с.425 Кто сам не работа­ет, тот пусть и не ест; спра­вед­лив толь­ко тот, кто живет труда­ми рук сво­их, — этот взгляд встре­ча­ет­ся уже в Афи­нах²². На бога­тых смот­рят с зави­стью и раз­дра­же­ни­ем… По сло­вам Ари­сто­те­ля, рав­ные в одном отно­ше­нии — имен­но в отно­ше­нии сво­бо­ды — дума­ли, что они долж­ны быть рав­ны и во всем (1280a): за поли­ти­че­ским равен­ст­вом долж­но было сле­до­вать и равен­ство соци­аль­ное.

Сре­ди таких усло­вий и настро­е­ния лег­ко мог­ли воз­ник­нуть уто­пии, меч­ты о совер­шен­но ином, новом строе, о корен­ном изме­не­нии обще­ства на нача­лах иму­ще­ст­вен­но­го равен­ства и ком­му­низ­ма.

Уже у Еври­пида мы нахо­дим (в «Фини­ки­ян­ках», ст. 555 сл.) выска­зан­ною мысль, что состо­я­ние не состав­ля­ет пол­ной соб­ст­вен­но­сти людей: боги дают им его лишь для вре­мен­но­го управ­ле­ния или поль­зо­ва­ния. Фале­ас Хал­кедон­ский дока­зы­вал необ­хо­ди­мость иму­ще­ст­вен­но­го равен­ства и в нера­вен­стве иму­ще­ства видел источ­ник пре­ступ­ле­ний, вызы­вае­мых в суще­ст­ву­ю­щем обще­стве «голо­дом и холо­дом»²³. Пла­тон в сво­ем «Государ­стве» про­по­ве­до­вал общ­ность жен, детей и иму­ще­ства, по край­ней мере для выс­ших клас­сов — пра­ви­те­лей и стра­жей, кото­рые не долж­ны были иметь соб­ст­вен­но­сти. Так, по мне­нию Пла­то­на, дости­га­ет­ся бо́льшая цель­ность и един­ство; соб­ст­вен­ность же порож­да­ет несо­гла­сия, раздо­ры, раз­ры­ва­ет обще­ство на части, и толь­ко уни­что­же­ни­ем ее мож­но поло­жить конец раз­ла­ду. Впро­чем, ком­му­низм Пла­то­на осо­бо­го рода: не гово­ря уже о том, что он не рас­про­стра­ня­ет­ся на всех, а толь­ко на пер­вые два клас­са насе­ле­ния его иде­аль­но­го государ­ства, он состо­ит не столь­ко в пра­ве поль­зо­вать­ся мате­ри­аль­ны­ми бла­га­ми, сколь­ко в отре­че­нии от них: так обстав­ле­на жизнь пра­ви­те­лей и стра­жей.

Но идеи ком­му­низ­ма не толь­ко воз­ни­ка­ли в голо­вах отдель­ных мыс­ли­те­лей; они состав­ля­ли досто­я­ние не одних фило­со­фов; они суще­ст­во­ва­ли и в афин­ской мас­се. с.426 Дока­за­тель­ст­вом слу­жит комедия Ари­сто­фа­на: «Жен­ское народ­ное собра­ние» (389 или 392 г.). В этой пье­се, как извест­но (стр. 205—206), жен­щи­ны берут в свои руки управ­ле­ние государ­ст­вом, кото­рое устра­и­ва­ет­ся на совер­шен­но новых нача­лах — ком­му­ни­сти­че­ских. Их пред­во­ди­тель­ни­ца, пре­зи­дент новой, жен­ской рес­пуб­ли­ки, Пра­к­са­го­ра, в раз­го­во­ре с сво­им мужем, Бле­пи­ром, изла­га­ет подроб­но­сти это­го ком­му­ни­сти­че­ско­го строя и раз­ре­ша­ет все недо­уме­ния и сомне­ния. С пере­хо­дом прав­ле­ния в руки жен­щин государ­ство станет счаст­ли­вым — не будет ни постыд­ных дея­ний, ни лже­свиде­тель­ства, ни сико­фант­ства, ни гра­бе­жей, ни зави­сти к ближ­ним, ни наго­го, ни бед­но­го нико­го, ни бра­ни, ни закла­да иму­ще­ства. Все будет общим досто­я­ни­ем и каж­дый будет жить на общий счет, а не так, что один бога­те­ет, а дру­гой бед­ст­ву­ет, один обра­ба­ты­ва­ет мно­го зем­ли, а у дру­го­го нет места для погре­бе­ния, один име­ет мно­же­ство рабов, а у дру­го­го нет ни одно­го. Нет! жизнь для всех теперь будет общею и рав­ною. Преж­де все­го зем­ля дела­ет­ся общим досто­я­ни­ем, а затем и день­ги, и все, что́ у кого есть, сда­ет­ся в общую каз­ну, на счет кото­рой жен­щи­ны будут кор­мить и содер­жать мужей, рас­чет­ли­во и бла­го­ра­зум­но. Ни один чело­век не будет работать теперь из бед­но­сти, ибо все име­ют все — хлеб, соле­ную рыбу, ячмен­ные лепеш­ки, одеж­ду, вино, вен­ки, бобы… А на вопрос, кто же будет поля обра­ба­ты­вать, Пра­к­са­го­ра отве­ча­ет: «рабы». Таким обра­зом раб­ство пере­но­сит­ся и в новый ком­му­ни­сти­че­ский строй. Афи­ня­нам оста­ет­ся толь­ко пиро­вать… Вво­дит­ся общ­ность и жен. Но тут мы опус­ка­ем подроб­но­сти… При новом поряд­ке не будет воров­ства, так как все, ведь, общее; кто же станет красть свое? Не будет ссор и тяжб. Если кто поже­ла­ет пла­ща, ему доб­ро­воль­но отда­дут; из-за чего ссо­рить­ся? дру­гой, еще луч­ший, мож­но достать из обще­го скла­да. Образ жиз­ни для всех будет общий; город сам соста­вит один дом. Судеб­ные места и пор­ти­ки будут пре­вра­ще­ны в обще­ст­вен­ные залы. На ора­тор­ских три­бу­нах будут сосуды с яст­ва­ми и питьем, на пло­ща­ди у ста­туи Гар­мо­дия — урны с жре­би­я­ми, но не для избра­ния судей или долж­ност­ных лиц, а для с.427 рас­пре­де­ле­ния пиру­ю­щих по раз­ным поме­ще­ни­ям, сооб­раз­но выну­той из урны бук­ве. Пер­вый же день введе­ния ново­го поряд­ка дол­жен начать­ся рос­кош­ным пиром. Пра­к­са­го­ру сму­ща­ет толь­ко одно — поже­ла­ют ли афи­няне при­нять все эти нов­ше­ства и не будут ли они слиш­ком дер­жать­ся уста­рев­ших поряд­ков? Но Бле­пир ее успо­ка­и­ва­ет, что это­го боять­ся нече­го, ибо у афи­нян нов­ше­ство и пре­зре­ние к уна­сле­до­ван­ным обы­ча­ям счи­та­ет­ся пра­ви­тель­ст­вен­ною муд­ро­стью… Во вто­рой поло­вине пье­сы комик пока­зы­ва­ет, как на деле осу­ществлял­ся ком­му­ни­сти­че­ский иде­ал. Он выво­дит двух граж­дан, из коих один спеш­но укла­ды­ва­ет свое иму­ще­ство, чтобы соглас­но ново­му рас­по­ря­же­нию нести его на пло­щадь и сдать в общую каз­ну, а дру­гой не спе­шит: не желая рас­стать­ся так лег­ко с сво­им досто­я­ни­ем, он выжида­ет, как будет испол­не­но при­ка­за­ние дру­ги­ми и не поме­ша­ет ли какое-нибудь неожи­дан­ное про­ис­ше­ст­вие, в роде, напр., зем­ле­тря­се­ния, при­веде­нию в испол­не­ние заду­ман­но­го ново­введе­ния. В дру­гой сцене несколь­ко ста­рух, одна ста­рее и без­образ­нее дру­гой, и моло­дая девуш­ка спо­рят из-за обла­да­ния моло­дым чело­ве­ком.

Сати­ра коми­ка, надо думать, име­ла в виду чер­ты тогдаш­ней дей­ст­ви­тель­но­сти — стрем­ле­ния и меч­ты, нахо­див­шие себе место в среде афин­ско­го насе­ле­ния. Пола­га­ли преж­де, что Ари­сто­фан желал здесь осме­ять ком­му­ни­сти­че­ский иде­ал Пла­то­на. Но ком­му­низм, раз­ви­вае­мый Пла­то­ном в «Государ­стве», ино­го рода, чем тот, кото­рый изо­бра­жен у Ари­сто­фа­на, и Пла­то­но­во «Государ­ство» появи­лось поз­же Ари­сто­фа­но­вой комедии.

Меж­ду демо­кра­ти­ей с одной сто­ро­ны и фило­со­фа­ми, вооб­ще умст­вен­ною ари­сто­кра­ти­ею того вре­ме­ни с дру­гой обна­ру­жи­ва­лась все бо́льшая и бо́льшая без­дна. Умст­вен­ная ари­сто­кра­тия в IV в. отшат­ну­лась от демо­кра­тии, и в тогдаш­ней лите­ра­ту­ре пре­об­ла­да­ет анти­де­мо­кра­ти­че­ское направ­ле­ние: с.428 демо­кра­тия под­вер­га­ет­ся более или менее суро­вой кри­ти­ке и не она слу­жит поли­ти­че­ским иде­а­лом²⁴.

У Пла­то­на²⁵, в VIII кн. его «Государ­ства» или «Поли­тии», мы име­ем чрез­вы­чай­но инте­рес­ную харак­те­ри­сти­ку демо­кра­тии.

Ари­сто­крат по про­ис­хож­де­нию — он вел свой род по отцу от Код­ра, по мате­ри из фами­лии Соло­на, — род­ст­вен­ник оли­гар­хов Кри­тия и Хар­мида, уче­ник Сокра­та, совре­мен­ник и оче­видец упад­ка Афин, Пла­тон не мог отно­сить­ся с сочув­ст­ви­ем к демо­кра­тии, каз­нив­шей его учи­те­ля²⁶, и он рису­ет пре­иму­ще­ст­вен­но ее недо­стат­ки, ее тем­ные сто­ро­ны; но это — не фан­та­сти­че­ская кар­ти­на: мно­гие чер­ты схва­че­ны с нату­ры.

Четы­ре несо­вер­шен­ных поли­ти­че­ских фор­мы насчи­ты­ва­ет Пла­тон: то государ­ст­вен­ное устрой­ство, кото­рое суще­ст­ву­ет в Спар­те и на Кри­те, или тимо­кра­тия, оли­гар­хия, демо­кра­тия и тира­ния. Таким обра­зом по Пла­то­ну демо­кра­тия один из самых худ­ших типов: в ряду несо­вер­шен­ных форм она сто­ит пред­по­след­ней, ниже тимо­кра­тии и даже оли­гар­хии, и усту­па­ет толь­ко тира­нии.

Демо­кра­тия, гово­рит Пла­тон, воз­ни­ка­ет, когда бед­ные, одер­жав победу, одних уби­ва­ют, дру­гих изго­ня­ют, а про­чим дают оди­на­ко­вую власть и рав­ные пра­ва. При ней все поль­зу­ют­ся пол­ною сво­бо­дою; каж­дый может делать все, что́ хочет, обстав­лять жизнь по-сво­е­му, как ему нра­вит­ся. При этом прав­ле­нии типы людей — самые раз­но­об­раз­ные. Демо­кра­тия кажет­ся пре­крас­ней­шею фор­мою прав­ле­ния: она подоб­на пест­ро­му пла­тью, изу­кра­шен­но­му все­воз­мож­ны­ми цве­та­ми, и она пест­рит раз­ны­ми нра­ва­ми. Она заклю­ча­ет в с.429 себе все роды прав­ле­ний. Если жела­ешь управ­лять, не нуж­но для это­го спо­соб­но­стей или под­готов­ки; нет надоб­но­сти быть управ­ля­е­мым, если не хочешь под­чи­нять­ся, ни вое­вать, когда дру­гие вою­ют, ни заклю­чать мир, когда дру­гие заклю­ча­ют. Если закон устра­ня­ет тебя от уча­стия в суде и в управ­ле­нии, ты все-таки можешь, когда тебе угод­но, судить и управ­лять. В демо­кра­тии люди, при­го­во­рен­ные к смер­ти или к изгна­нию, тем не менее оста­ют­ся и ходят откры­то, высту­па­ют геро­я­ми, и никто не забо­тит­ся об этом. Тут все мож­но попи­рать нога­ми, лишь бы ладить с наро­дом. Это — образ прав­ле­ния при­ят­ный, анар­хи­че­ский и пест­рый, пре­до­став­ля­ю­щий равен­ство рав­ным и нерав­ным. Наг­лость, свое­во­лие, рас­пут­ство и бес­чин­ство тут увен­ча­но, вос­хва­ля­ет­ся и назы­ва­ет­ся пре­крас­ней­ши­ми име­на­ми: наг­лость — обра­зо­ван­но­стью, свое­во­лие — сво­бо­дою, рас­пут­ство — вели­ко­ле­пи­ем, бес­стыд­ство — муже­ст­вом. Пла­тон рису­ет демо­кра­ти­че­ский тип рас­то­чи­тель­но­го сына ску­по­го отца — «оли­гар­ха»²⁷. Такой чело­век живет, под­да­ва­ясь посто­ян­но какой-нибудь при­хо­ти. То он пиру­ет и при­гла­ша­ет флей­ти­сток, то доволь­ст­ву­ет­ся одною водою и измож­да­ет себя, то увле­ка­ет­ся гим­на­сти­кой, потом пре­да­ет­ся лени и ничем не инте­ре­су­ет­ся; то как буд­то начи­на­ет зани­мать­ся фило­со­фи­ей, а чаще вда­ет­ся в поли­ти­ку, всхо­дит на три­бу­ну, гово­рит и дела­ет, что́ на ум взбредет… Нет в его жиз­ни ни поряд­ка, ни зако­на. «Это — пест­рый чело­век».

Демо­кра­тия вырож­да­ет­ся в тира­нию. Бла­гом для нее явля­ет­ся сво­бо­да и ее губит нена­сыт­ная жаж­да сво­бо­ды, подоб­но тому, как оли­гар­хию губит нена­сыт­ная жаж­да богат­ства. Демо­кра­ти­че­ское государ­ство, горя жаж­дою сво­бо­ды, попа­да­ет в руки дур­ных вино­чер­пи­ев; оно упи­ва­ет­ся несме­шан­ною сво­бо­дою и вос­ста­ет про­тив вла­стей, обви­няя их, как пре­ступ­ни­ков и оли­гар­хов, а тех, кто пови­ну­ет­ся вла­стям, пре­зи­ра­ет, как рабов и людей ниче­го не сто­я­щих, тех же, кто рав­ня­ет пра­ви­те­лей с управ­ля­е­мы­ми и управ­ля­е­мых с пра­ви­те­ля­ми, оно про­слав­ля­ет и с.430 удо­ста­и­ва­ет поче­стей. В демо­кра­тии сво­бо­да про­ни­ка­ет и в част­ную жизнь. Отец тут рав­ня­ет­ся с сыном и боит­ся его, а сын рав­ня­ет­ся с отцом, не сты­дит­ся и не боит­ся роди­те­лей, чтобы быть сво­бод­ным. Мет­эк — все рав­но что́ граж­да­нин, а граж­да­нин — все рав­но что́ мет­эк. Учи­тель боит­ся уче­ни­ков и льстит им, а уче­ни­ки пре­зи­ра­ют учи­те­лей и «педа­го­гов». Моло­дые состя­за­ют­ся со ста­ри­ка­ми, а ста­ри­ки снис­хо­дят, осо­бен­но веж­ли­вы и лас­ко­вы к ним, чтобы не пока­зать­ся людь­ми суро­вы­ми и дес­по­тич­ны­ми. Меж­ду муж­чи­на­ми и жен­щи­на­ми здесь гос­под­ст­ву­ет равен­ство. Анар­хия дости­га­ет и далее: даже живот­ные в таком горо­де чув­ст­ву­ют себя гораздо сво­бод­нее, и соба­ки там быва­ют тако­вы, како­вы их гос­по­да, а ослы и лоша­ди при­вы­ка­ют ходить сво­бод­но и важ­но, стал­ки­вая тех, кто не посто­ро­нит­ся. Как неж­ны здесь граж­дане! Малей­ший намек на раб­ство их раз­дра­жа­ет и они не могут это­го тер­петь. Они не обра­ща­ют вни­ма­ния на зако­ны писа­ные и непи­са­ные, чтобы никто и никак не был их гос­по­ди­ном. Но одна край­ность вызы­ва­ет дру­гую, про­ти­во­по­лож­ную. Так быва­ет в при­ро­де, так и в государ­ст­вен­ном строе. Излиш­няя сво­бо­да при­во­дит ни к чему ино­му, как к раб­ству, част­ное лицо и город. Из демо­кра­тии, таким обра­зом, воз­ни­ка­ет тира­ния, из край­ней сво­бо­ды — вели­чай­шее и жесто­чай­шее раб­ство. Болезнь, заро­див­ша­я­ся в оли­гар­хии (плу­то­кра­тии), пора­бо­ща­ет государ­ство и при демо­кра­тии; это — род празд­ных и рас­то­чи­тель­ных людей, трут­ней, из кото­рых одни с жалом, а дру­гие без жала. Они, появ­ля­ясь в государ­стве, при­во­дят его в вол­не­ние, как жар и желчь тело. В демо­кра­тии есть три раз­ряда людей. Один, кото­рый зарож­да­ет­ся бла­го­да­ря свое­во­лию; в оли­гар­хии он не в чести, в демо­кра­тии же сто­ит во гла­ве: к нему при­над­ле­жат дема­го­ги; кто из них пово­ст­рее, тот гово­рит и дей­ст­ву­ет, а про­чие, сидя вокруг кафед­ры, шумят и не тер­пят, чтобы гово­ри­лось иное, так что всем заправ­ля­ют дема­го­ги. Дру­гой раз­ряд — люди бога­тые, соби­ра­те­ли меда, луч­шая пища для трут­ней. А тре­тий раз­ряд — демос, частью живу­щий соб­ст­вен­ным трудом, частью без­ра­бот­ный, мало при­об­ре­таю­щий, но силь­ный сво­ею чис­лен­но­стью. Сто­я­щие во гла­ве его с.431 оты­ма­ют состо­я­ние у иму­щих и разде­ля­ют это состо­я­ние меж­ду наро­дом, боль­шую часть остав­ляя себе. Ограб­лен­ные вынуж­де­ны защи­щать себя; тогда их обви­ня­ют в том, что они оли­гар­хи и зло­умыш­ля­ют про­тив демо­са. Те, видя это, волей-нево­лей ста­но­вят­ся дей­ст­ви­тель­но сто­рон­ни­ка­ми оли­гар­хии. Явля­ют­ся доно­сы, раз­би­ра­тель­ства, вза­им­ная борь­ба. Какой-либо вождь ста­но­вит­ся во гла­ве демо­са, кото­рый его пита­ет и выра­щи­ва­ет. Так рож­да­ет­ся тира­ния… Она вырас­та­ет из пред­ста­тель­ства. Пла­тон ярко изо­бра­жа­ет, как тира­ну сама необ­хо­ди­мость и судь­ба пред­пи­сы­ва­ет либо само­му погиб­нуть от вра­гов, либо тиран­ст­во­вать и из чело­ве­ка стать вол­ком. Пред­ста­тель демо­са и буду­щий тиран не оста­нав­ли­ва­ет­ся ни перед чем; он изго­ня­ет и каз­нит сво­их сограж­дан, осквер­няя свои уста и нече­сти­вый язык кро­вью их, обе­ща­ет наро­ду про­ще­ние дол­гов и раздел земель.

Так демос, по выра­же­нию Пла­то­на, убе­гая от дыма раб­ства, попа­да­ет в огонь дес­по­тии и вме­сто излиш­ней и неумест­ной сво­бо­ды обле­ка­ет­ся в тяг­чай­шее и горь­кое раб­ство…

Пла­тон был прин­ци­пи­аль­ным про­тив­ни­ком демо­кра­тии. В «Гор­гии» про­во­дит­ся им мысль, что дело хоро­ше­го граж­да­ни­на совер­шен­ст­во­вать нрав­ст­вен­но сограж­дан, и, исхо­дя из этой точ­ки зре­ния, он осуж­да­ет, напр., Перик­ла, кото­рый, по его сло­вам, испор­тил афи­нян, сде­лав их празд­но­лю­би­вы­ми, трус­ли­вы­ми, болт­ли­вы­ми и жад­ны­ми до жало­ва­нья, впер­вые введен­но­го им. Но Пла­тон после­до­ва­те­лен: он сла­га­ет вину за раз­ло­же­ние обще­ства не на одно­го Перик­ла: наравне с послед­ним винов­ни­ка­ми явля­ют­ся и Кимон, и Феми­стокл, и даже Миль­ти­ад; Пла­тон пря­мо гово­рит, что в Афи­нах не было ни одно­го поис­ти­не хоро­ше­го государ­ст­вен­но­го дея­те­ля. Он — не толь­ко про­тив демо­кра­тии IV в., ему совре­мен­ной; он — про­тив все­го того направ­ле­ния, кото­рое при­ня­ла исто­рия Афин, про­тив все­го ее преды­ду­ще­го хода, все­го исто­ри­че­ски сло­жив­ше­го­ся афин­ско­го строя.

В «Поли­тии» Пла­тон срав­ни­ва­ет совре­мен­ное ему государ­ство с кораб­лем, на кото­ром пас­са­жи­ры спо­рят за власть, каж­дый знаю­щий и незнаю­щий счи­та­ет себя с.432 при­зван­ным управ­лять кораб­лем, каж­дый хва­та­ет­ся за руль, а знаю­ще­го и спо­соб­но­го корм­че­го выбра­сы­ва­ют за борт. Пла­тон осуж­да­ет, когда каж­дый берет­ся не за свое дело, когда люди, при­зван­ные к реме­с­лу и не смыс­ля­щие в управ­ле­нии, хва­та­ют­ся за власть. Уже Сократ удив­лял­ся, что в Афи­нах долж­ност­ных лиц изби­ра­ют по жре­бию и, каза­лось, не тре­бу­ют под­готов­ки и зна­ний лишь от тех, кто зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми; самую доб­ро­де­тель он отож­дествлял с зна­ни­ем. Пла­тон пошел гораздо даль­ше: пока не будут или фило­со­фы пра­вить, или нынеш­ние пра­ви­те­ли не ста­нут фило­со­фа­ми, гово­рит он, пока государ­ст­вен­ная власть и фило­со­фия не сов­па­дут в одном лице, до тех пор не будет спа­се­ния от зла и совер­шен­ное государ­ство не увидит све­та. В иде­аль­ном государ­стве Пла­то­на пра­вят фило­со­фы, обе­ре­га­ют это государ­ство стра­жи, вои­ны, а осталь­ное насе­ле­ние — ремес­лен­ни­ки, зем­ледель­цы — содер­жат эти два выс­ших клас­са. Пра­ви­те­ли и стра­жи не име­ют соб­ст­вен­но­сти; у них все общее, даже жены и дети. Толь­ко с таким иде­аль­ным государ­ст­вом, по Пла­то­ну, и мож­но иметь дело; в дру­гом луч­ше укло­нять­ся от дел. Но опи­сы­вае­мо­го им иде­аль­но­го государ­ства, по созна­нию само­го Пла­то­на, на зем­ле нет; его образ нахо­дит­ся, быть может, на небе; оно может суще­ст­во­вать у богов и сынов божьих. Впо­след­ст­вии в сво­их «Зако­нах», про­из­веде­нии ста­ро­сти, Пла­тон начер­тил про­ект государ­ства, осу­ще­ст­ви­мо­го, по его мне­нию, и на зем­ле. Уже не иде­ал спра­вед­ли­во­сти имел­ся тут в виду: доволь­но, если люди суме­ют жить в мире и не рас­тер­за­ют друг дру­га²⁸. Это — государ­ство ком­про­мис­са, во мно­гом явля­ю­ще­е­ся копи­ей спар­тан­ско­го и крит­ско­го, государ­ство на рели­ги­оз­но-поли­цей­ских осно­вах, где все до мель­чай­ших подроб­но­стей регла­мен­ти­ро­ва­но, непо­движ­ное и кос­ное, гро­зя­щее смерт­ною каз­нью за кри­ти­ку при­ня­тых уста­нов­ле­ний. Для тако­го государ­ства необ­хо­дим был в сущ­но­сти тиран…

с.433 Ари­сто­тель²⁹ в сво­ей «Поли­ти­ке»³⁰ под­вер­га­ет кри­ти­ке Пла­то­но­во иде­аль­ное государ­ство с его общ­но­стью жен и иму­ще­ства и не счи­та­ет Спар­ты или Кри­та образ­цом, достой­ным под­ра­жа­ния. По его воз­зре­нию, есть три «пра­виль­ных» фор­мы прав­ле­ния — монар­хия, ари­сто­кра­тия, т. е. гос­под­ство «луч­ших», и так назы­вае­мая «поли­тия» — и три соот­вет­ст­ву­ю­щих им непра­виль­ных, «извра­щен­ных» — тира­ния, оли­гар­хия и демо­кра­тия. Пра­виль­ные фор­мы те, где име­ет­ся в виду общая поль­за, непра­виль­ные — те, кото­рые име­ют в виду поль­зу пра­ви­те­лей; они явля­ют­ся извра­ще­ни­ем пер­вых. Прин­цип ари­сто­кра­тии — доб­лесть, оли­гар­хии — богат­ство, демо­кра­тии — сво­бо­да. В ари­сто­кра­тии гос­под­ст­ву­ют «луч­шие», в оли­гар­хии — бога­тые, в демо­кра­тии — бед­ные. Самою луч­шею фор­мою в тео­рии Ари­сто­тель при­зна­ет монар­хию, но лишь как исклю­че­ние, с боль­ши­ми ого­вор­ка­ми, — в тех слу­ча­ях, когда один неиз­ме­ри­мо пре­вос­хо­дит осталь­ных, чего, гово­рит он, теперь в дей­ст­ви­тель­но­сти не встре­ча­ет­ся; он отда­ет в сущ­но­сти пред­по­чте­ние ари­сто­кра­тии. Очерк государ­ства, кото­рое было бы иде­а­лом, в тек­сте «Поли­ти­ки» не закон­чен: текст в этом месте пре­ры­ва­ет­ся и самый очерк явля­ет­ся лишь обрыв­ком. Не без­услов­но луч­шею фор­мою, но такою, кото­рая наи­бо­лее соот­вет­ст­ву­ет дей­ст­ви­тель­но­сти и ока­зы­ва­ет­ся хоро­шею при дан­ных усло­ви­ях, если не при­ме­нять осо­бен­но высо­кой мер­ки, Ари­сто­тель счи­та­ет поли­тию³¹, пред­став­ля­ю­щую сме­ше­ние оли­гар­хи­че­ских и демо­кра­ти­че­ских эле­мен­тов, с пре­об­ла­да­ни­ем послед­них; поли­тия бли­же к демо­кра­тии, чем к оли­гар­хии. Вооб­ще Ари­сто­тель сто­ял за сме­ше­ние начал в государ­ст­вен­ном устрой­стве, нахо­дя такие фор­мы наи­бо­лее проч­ны­ми. Наи­худ­шею из извра­щен­ных форм он счи­та­ет тира­нию. Демо­кра­тии же и оли­гар­хии, по его мне­нию, могут быть снос­ны­ми, если они с.434 лишь несколь­ко укло­ня­ют­ся от луч­шей фор­мы, но если основ­ной эле­мент поли­ти­че­ско­го устрой­ства их раз­вить еще более и укло­не­ние дове­сти до край­но­сти, то строй сде­ла­ет­ся хуже и даже не будет вовсе ника­ко­го государ­ст­вен­но­го поряд­ка. У демо­кра­тии две глав­ных отли­чи­тель­ных чер­ты — власть боль­шин­ства и сво­бо­да; подоб­но Пла­то­ну, Ари­сто­тель гово­рит, что тут каж­дый живет, как хочет. Мы уже виде­ли (стр. 278—279), как харак­те­ри­зу­ет Ари­сто­тель раз­лич­ные виды демо­кра­тии, как изо­бра­жа­ет он край­нюю демо­кра­тию, где царит мас­са с ее дема­го­га­ми, где име­ют силу не зако­ны, а псе­физ­мы, где народ явля­ет­ся мно­го­го­ло­вым тира­ном, при­чем псе­физ­мы тут — то же, что́ при­ка­зы, а дема­гог — то же, что́ льстец при тиране; тут демос — гос­по­дин над всем, а над его реше­ни­я­ми гос­по­да — дема­го­ги. Если мас­са при­ни­ма­ет непо­сред­ст­вен­ное уча­стие в управ­ле­нии, то явля­ет­ся этот край­ний вид демо­кра­тии, т. е. дес­по­ти­че­ской. Раз­ные виды демо­кра­тии, как и вооб­ще фор­мы прав­ле­ния, зави­сят от пре­об­ла­да­ния того или дру­го­го эле­мен­та насе­ле­ния. Луч­шею демо­кра­ти­ею Ари­сто­тель счи­та­ет ту, где демос зем­ледель­че­ский: такой демос не име­ет вре­ме­ни часто схо­дить­ся в народ­ное собра­ние. «Кора­бель­ной чер­ни» Ари­сто­тель не сим­па­ти­зи­ру­ет. Три клас­са насе­ле­ния отме­ча­ет он: очень состо­я­тель­ные, очень бед­ные и сред­ние. Его сим­па­тии на сто­роне сред­не­го клас­са. Это — луч­шая осно­ва государ­ства и опо­ра государ­ст­вен­но­го поряд­ка; тот строй хорош и про­чен, в кото­ром сред­ний класс мно­го­чис­лен. По Ари­сто­те­лю, граж­да­нин в насто­я­щем смыс­ле сло­ва тот, кто участ­ву­ет в управ­ле­нии и в суде. Он про­тив пре­до­став­ле­ния граж­дан­ских прав и уча­стия в управ­ле­нии ремес­лен­ни­кам; наи­луч­шее государ­ство, гово­рит он, не сде­ла­ет ремес­лен­ни­ка граж­да­ни­ном; чтобы участ­во­вать в управ­ле­нии и раз­ви­вать в себе граж­дан­скую доб­лесть, надо иметь досуг, а кто живет жиз­нью ремес­лен­ни­ка или поден­щи­ка, тако­го досу­га не име­ет.

Уже Ари­сто­тель созна­вал всю важ­ность эко­но­ми­че­ских отно­ше­ний. Он назы­вал чело­ве­ка не толь­ко «поли­ти­че­ским живот­ным», но и «эко­но­ми­че­ским» (в «Евде­мо­вой Эти­ке»³²). с.435 Из-за иму­ще­ст­вен­но­го нера­вен­ства, гово­рит­ся у него, про­ис­хо­дит боль­шин­ство вос­ста­ний. Бед­ность порож­да­ет мяте­жи и пре­ступ­ле­ния. Глав­ная зада­ча государ­ст­вен­ной муд­ро­сти удо­вле­тво­ри­тель­но рас­пре­де­лить иму­ще­ст­вен­ные бла­га. Для проч­но­сти государ­ст­вен­но­го строя важ­но обес­пе­чить мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние. В демо­кра­тии нуж­но, чтобы демос не был беден. Гово­ря о том, каки­ми мера­ми мож­но разум­но обес­пе­чить проч­ность демо­кра­тии, Ари­сто­тель вос­ста­ет про­тив дей­ст­вий и при­е­мов совре­мен­ных ему дема­го­гов, не толь­ко афин­ских. Нынеш­ние дема­го­ги, угож­дая наро­ду, заме­ча­ет он (1320a), про­из­во­дят боль­шие кон­фис­ка­ции посред­ст­вом дика­сте­ри­ев; но кто забо­тит­ся о сохра­не­нии государ­ст­вен­но­го строя, тот дол­жен про­ти­во­дей­ст­во­вать это­му и поста­но­вить зако­ном, что иму­ще­ство осуж­ден­ных и пла­тя­щих штра­фы не доста­ет­ся наро­ду, а долж­но употреб­лять­ся на рели­ги­оз­ные цели. Удер­жи­вать от пре­ступ­ле­ний это будет не мень­ше (ибо все рав­но винов­ные под­верг­нут­ся нака­за­нию), но тол­па мень­ше будет обви­нять суди­мых, не наде­ясь что-нибудь полу­чить. Нуж­но све­сти государ­ст­вен­ные про­цес­сы до воз­мож­но мень­ше­го коли­че­ства, нало­жив тяже­лые нака­за­ния на поды­маю­щих неспра­вед­ли­вые обви­не­ния, так как к суду при­вле­ка­ют обык­но­вен­но не людей из наро­да, а знат­ных. Надо рас­по­ло­жить в поль­зу государ­ст­вен­но­го строя всех граж­дан или, по край­ней мере, не счи­тать вра­га­ми тех, кто име­ет силу. Так как край­ние демо­кра­тии мно­го­люд­ны и без пла­ты труд­но устра­и­вать народ­ные собра­ния, а знат­ные, где нет государ­ст­вен­ных дохо­дов, отно­сят­ся к это­му враж­деб­но, ибо в таком слу­чае сред­ства для упла­ты полу­ча­ют­ся путем эйс­фо­ры, кон­фис­ка­ций и неспра­вед­ли­вых при­го­во­ров, что́ погу­би­ло уже мно­гие демо­кра­тии, — то надо народ­ные собра­ния созы­вать не часто и суды, хотя и из мно­гих лиц, долж­ны дей­ст­во­вать в тече­ние лишь немно­гих дней. А где есть дохо­ды, там не сле­ду­ет посту­пать так, как посту­па­ют нынеш­ние дема­го­ги, кото­рые делят излиш­ки меж­ду наро­дом, ибо это все рав­но, что лить воду в дыря­вую боч­ку: народ, полу­чив подач­ку, сно­ва в ней нуж­да­ет­ся. Но истин­но рас­по­ло­жен­ные к демо­кра­тии долж­ны забо­тить­ся, чтобы мас­са не была слиш­ком бед­ною, так как это — при­чи­на гибе­ли с.436 демо­кра­тии. Надо при­ду­мать сред­ства, чтобы бла­го­со­сто­я­ние было посто­ян­ным, «хро­ни­че­ским». Это — в инте­ре­сах самих состо­я­тель­ных. И Ари­сто­тель пред­ла­га­ет, напр., излиш­ки государ­ст­вен­ных дохо­дов соби­рать и из них разда­вать день­ги неиму­щим на покуп­ку участ­ков зем­ли или для заня­тия зем­леде­ли­ем, откры­тия лав­ки и т. под., если нель­зя всем, то по частям, по оче­реди…

Гово­ря о пере­во­ротах, про­ис­хо­дя­щих в демо­кра­ти­ях, Ари­сто­тель сно­ва воз­вра­ща­ет­ся к дей­ст­ви­ям дема­го­гов, кон­фис­ка­ци­ям, про­цес­сам и неспра­вед­ли­вым обви­ни­тель­ным при­го­во­рам. Демо­кра­тии, заме­ча­ет он, под­вер­га­ют­ся пере­во­ротам боль­ше все­го вслед­ст­вие наг­ло­сти дема­го­гов, кото­рые то сико­фант­ст­ву­ют част­ным обра­зом про­тив име­ю­щих состо­я­ние и тем застав­ля­ют их спло­тить­ся, то натрав­ли­ва­ют на них народ­ную мас­су. Чтобы поль­зо­вать­ся народ­ным рас­по­ло­же­ни­ем, они при­чи­ня­ют обиды знат­ным, про­из­во­дят раздел их име­ний, исто­ща­ют их дохо­ды литур­ги­я­ми, кле­ве­щут, дабы кон­фис­ко­вать их иму­ще­ство, и тем побуж­да­ют их вос­ста­вать (1304b—1305a). В демо­кра­ти­ях, осо­бен­но в таких, в кото­рых народ­ная мас­са явля­ет­ся гос­по­ди­ном и над зако­ном, дема­го­ги, ведя борь­бу с состо­я­тель­ны­ми, разде­ля­ют город надвое. Меж­ду тем надо соблюдать меру, в демо­кра­тии щадить бога­тых и забо­тить­ся о бла­го­со­сто­я­нии мас­сы: мно­гие из учреж­де­ний, кажу­щи­е­ся чисто демо­кра­ти­че­ски­ми, раз­ру­ша­ют демо­кра­тию…

Вооб­ще Ари­сто­тель уме­рен. В сущ­но­сти он не при­да­ет решаю­ще­го зна­че­ния фор­ме прав­ле­ния: то прав­ле­ние хоро­шо в его гла­зах, кото­рое име­ет в виду общее бла­го, а не толь­ко поль­зу пра­ви­те­лей. Ари­сто­тель допус­ка­ет, что если пра­вит боль­шин­ство, но соглас­но общей поль­зе, то это будет поли­тия «пра­виль­ная», и ино­гда выска­зы­ва­ет бла­го­при­ят­ное мне­ние о демо­се. В «Афин­ской Поли­тии» Ари­сто­тель отме­ча­ет даже «обыч­ную кротость демо­са» (гово­ря о собы­ти­ях нача­ла еще V в.), бла­го­род­ное поведе­ние демо­кра­тов по низ­ло­же­нии Трид­ца­ти и свиде­тель­ст­ву­ет, что сам демос нака­зы­вал тех вожа­ков сво­их, кото­рые натал­ки­ва­ли его на дур­ные дела. Оли­гар­хию (в «Поли­ти­ке») Ари­сто­тель счи­та­ет извра­щен­ною фор­мою и даже худ­шею, неже­ли с.437 край­няя демо­кра­тия. Он при­зна­ет, что в боль­ших горо­дах его вре­ме­ни труд­но быть иной фор­ме прав­ле­ния, кро­ме демо­кра­тии; что бед­ные, если даже и не име­ют уча­стия в почет­ных пра­вах, склон­ны вести себя спо­кой­но, лишь бы с ними не посту­па­ли насиль­ст­вен­но и ниче­го не оты­ма­ли у них; что демо­кра­тия проч­нее и менее под­вер­же­на сму­там, неже­ли оли­гар­хия, и что государ­ст­вен­ный строй боль­ше губят жад­ность и вла­сто­лю­бие бога­тых, неже­ли демо­са. Он подроб­но опи­сы­ва­ет те улов­ки и хит­ро­сти, посред­ст­вом кото­рых оли­гар­хи уме­ют обой­ти народ.

Ари­сто­тель — сто­рон­ник середи­ны. Чрез­мер­ное богат­ство и чрез­мер­ная бед­ность, по его мне­нию, вред­ны: пер­вое ведет к дес­по­ти­че­ско­му гос­под­ству, вто­рая — к раб­ско­му под­чи­не­нию. Луч­шие зако­но­да­те­ли — из сред­не­го клас­са. Сим­па­тии Ари­сто­те­ля на сто­роне Соло­на, кото­ро­го он при­чис­ля­ет к этим луч­шим зако­но­да­те­лям и кото­рый, по его сло­вам, дал афи­ня­нам строй, пред­став­ляв­ший середи­ну меж­ду оли­гар­хи­ей и демо­кра­ти­ей. Крат­ко, сдер­жан­но и холод­но гово­рит он в «Афин­ской Поли­тии» о Перик­ле, к кото­ро­му, оче­вид­но, не бла­го­во­лит, и луч­ши­ми государ­ст­вен­ны­ми дея­те­ля­ми «после древ­них» назы­ва­ет Никия, Фукидида Ало­пек­ско­го и Фера­ме­на, кото­ро­му ста­вит в заслу­гу борь­бу с про­ти­во­за­ко­ни­я­ми и то, что он мог зани­мать­ся поли­ти­че­скою дея­тель­но­стью при вся­ких фор­мах государ­ст­вен­но­го устрой­ства, «как это и подо­ба­ет хоро­ше­му граж­да­ни­ну»; а к Клео­ну и подоб­ным ему дема­го­гам Ари­сто­тель обна­ру­жи­ва­ет явную анти­па­тию. Луч­шим из быв­ших в Афи­нах прав­ле­ний он счи­та­ет ту уме­рен­ную демо­кра­тию Пяти тысяч, кото­рая так недол­го суще­ст­во­ва­ла после паде­ния оли­гар­хии Четы­рех­сот в 411 г. (стр. 345).

Заме­ча­тель­но, что и Пла­тон, и даже Ари­сто­тель, быв­ший совре­мен­ни­ком Филип­па и Алек­сандра, име­ют в виду толь­ко гре­че­ский po­lis, государ­ство-город, — тип, тогда уже отжи­вав­ший свой век, уже обре­чен­ный на гибель: когда Ари­сто­тель кон­чал свою «Поли­ти­ку» в 30-х годах IV в., насту­па­ла эпо­ха Алек­сандра В. и его пре­ем­ни­ков, эпо­ха элли­низ­ма, с новым типом более или менее обшир­ных государств-монар­хий.

с.438 Дема­го­ги вызы­ва­ют неудо­воль­ст­вие не одних фило­со­фов. Удив­ля­юсь, пишет, напр., Исо­крат, обра­ща­ясь к афи­ня­нам, как вы не види­те, что нет рода более зло­на­ме­рен­но­го в отно­ше­нии к мас­се, чем дур­ные ора­то­ры и дема­го­ги. Ибо, кро­ме иных зол, они жела­ют, чтобы вы тер­пе­ли недо­ста­ток даже в самом необ­хо­ди­мом для днев­но­го про­пи­та­ния, так как они видят, что кто может содер­жать себя на свои сред­ства, те пре­да­ны инте­ре­сам государ­ства и дер­жат­ся наи­луч­ших совет­ни­ков, а кто живет пла­той за посе­ще­ние судов, народ­ных собра­ний и т. под. дохо­да­ми, те вслед­ст­вие нуж­ды зави­сят от них, дема­го­гов, и очень бла­го­дар­ны за воз­буж­дае­мые ими обви­не­ния в государ­ст­вен­ных пре­ступ­ле­ни­ях, жало­бы и про­чее сико­фант­ство. Дема­го­ги с вели­чай­шим удо­воль­ст­ви­ем гото­вы видеть всех граж­дан в нуж­де, бла­го­да­ря кото­рой они царят. Они дума­ют не о том, чтобы нуж­даю­щим­ся доста­вить сред­ства к жиз­ни, а о том, чтобы тех, кто по-види­мо­му име­ет какое-либо состо­я­ние, урав­нять с нуж­даю­щи­ми­ся («О мире», § 129)… Наши пред­ки изби­ра­ли одних и тех же лиц и в гла­вы государ­ства и в стра­те­ги, а мы дела­ем про­ти­во­по­лож­ное: тех, кем мы поль­зу­ем­ся в каче­стве совет­ни­ков в важ­ней­ших делах, мы не счи­та­ем достой­ны­ми быть выбран­ны­ми в стра­те­ги, как людей, не име­ю­щих ума, а тех, с кем никто не стал бы сове­то­вать­ся ни о част­ных, ни об обще­ст­вен­ных делах, мы посы­ла­ем в каче­стве обле­чен­ных пол­но­мо­чи­я­ми, как буд­то они там, за пре­де­ла­ми Атти­ки, будут муд­рее (§ 55). Кто жела­ет мира, тех афи­няне не любят и подо­зре­ва­ют в склон­но­сти к оли­гар­хии, а тех, кто побуж­да­ет к войне, и сико­фан­тов при­ни­ма­ют за дру­зей наро­да. Об одном и том же в один и тот же день мы быва­ем раз­но­го мне­ния и то, что́ осуж­да­ем преж­де чем всту­пить в собра­ние, собрав­шись голо­су­ем, а немно­го спу­стя, когда разой­дем­ся, сно­ва пори­ца­ем (§ 52). Исо­крат меч­та­ет о воз­вра­ще­нии к ста­ро­му строю вре­мен Соло­на и Кли­сфе­на. Государ­ство, гово­рит он в «Аре­о­паги­ти­ке», нахо­дит­ся в рас­строй­стве. Ему гро­зит опас­ность. Хоро­ше­го управ­ле­ния мы не име­ем и не ищем; рас­пу­щен­ность при­ни­ма­ем за наро­до­прав­ство, про­ти­во­за­ко­ние — за сво­бо­ду, раз­вяз­ность — за с.439 равен­ство. Нынеш­ним государ­ст­вен­ным стро­ем все недо­воль­ны. Един­ст­вен­ное сред­ство пред­от­вра­тить опас­но­сти и устра­нить зло это — вос­ста­но­вить строй Соло­на и Кли­сфе­на. Исо­крат ого­ва­ри­ва­ет­ся: он не про­тив­ник демо­кра­тии; оли­гар­хию и при­ви­ле­гии немно­гих отдель­ных лиц он пори­ца­ет, равен­ство же и демо­кра­тию хва­лит, но не вся­кую, а бла­го­устро­ен­ную…

Так в IV в. ясно обна­ру­жил­ся раз­рыв меж­ду тогдаш­нею демо­кра­ти­ею и умст­вен­ною ари­сто­кра­ти­ею. Пла­тон если и пытал­ся про­ве­сти в жизнь свои иде­а­лы, то не в демо­кра­ти­че­ских Афи­нах, а в Сици­лии; свои надеж­ды он воз­ла­гал на тира­на Дио­ни­сия и сво­его дру­га Дио­на. Извест­но, какое горь­кое разо­ча­ро­ва­ние он испы­тал при этом. На обще­ст­вен­ную дея­тель­ность в Афи­нах Пла­тон смот­рел с пре­зре­ни­ем. В «Феэте­те» он срав­ни­ва­ет «тео­ре­ти­че­скую», созер­ца­тель­ную жизнь фило­со­фа с жиз­нью людей прак­ти­че­ских и поли­ти­ков. Фило­соф свы­со­ка взи­ра­ет на все тре­вол­не­ния послед­них. Он при­сут­ст­ву­ет в государ­стве лишь телом; он не зна­ет доро­ги в суд или в народ­ное собра­ние; золо­то, знат­ность, вли­я­ние, могу­ще­ство, все, чем увле­ка­ют­ся такие люди, для него ничто. И в дей­ст­ви­тель­но­сти мы видим, как мно­гие уеди­ня­ют­ся в част­ную жизнь.

Дру­гой уче­ник Сокра­та, афи­ня­нин Ксе­но­фонт про­во­дит боль­шую часть сво­ей жиз­ни вне Атти­ки. Он нахо­дит­ся даже в непри­я­тель­ском стане, при Аге­си­лае, когда про­ис­хо­дит бит­ва при Коро­нее (стр. 391). Раз­рыв с роди­ной был пол­ный, и Ксе­но­фонт посе­ля­ет­ся в Пело­пон­не­се, близ Олим­пии, в пода­рен­ном ему спар­тан­ца­ми поме­стье. Впо­след­ст­вии поста­нов­ле­ние об его изгна­нии афи­няне отме­ни­ли, но Ксе­но­фонт, если и бывал в Афи­нах, то не подол­гу и умер в Корин­фе. Аге­си­лай был для него оли­це­тво­ре­ни­ем доб­ле­сти, излюб­лен­ным геро­ем, а Спар­та — иде­а­лом государ­ства.

В то вре­мя мно­гие, разо­ча­ро­вав­шись в демо­кра­тии, в поис­ках за иде­а­лом обра­ща­ют свой взор на Спар­ту. В спар­тан­цах и в их строе усмат­ри­ва­ют обра­зец, достой­ный под­ра­жа­ния. Там видят гос­под­ство доб­ле­сти, доб­рых нра­вов, дис­ци­пли­ны, все­го того, чего, каза­лось, так недо­ста­ва­ло с.440 тогдаш­ним Афи­нам; видят иде­ал государ­ст­вен­но­го поряд­ка, проч­но­го и неиз­мен­но­го, не испы­ты­ваю­ще­го коле­ба­ний и потря­се­ний, внут­рен­ней борь­бы и смут, сво­бод­но­го от дема­го­гов, и не заме­ча­ли тех язв, от кото­рых стра­да­ла Спар­та, того, что́ скры­ва­лось под покро­вом этой незыб­ле­мо­сти и посто­ян­ства. Пла­тон иде­а­ли­зи­ру­ет Спар­ту, берет ее и Крит за обра­зец для государ­ства в сво­их «Зако­нах». Анти­сфен, осно­ва­тель шко­лы цини­ков, гово­рит, что Спар­тан­ское государ­ство сто­ит выше всех осталь­ных и отно­сит­ся к Афи­нам, как собра­ние муж­чин к обще­ству жен­щин; он назы­вал спар­тан­цев педа­го­га­ми Элла­ды, а про­чие государ­ства гре­че­ские — детьми, вос­стаю­щи­ми про­тив настав­ни­ка.

Сре­ди оже­сто­чен­ной борь­бы пар­тий и клас­сов, стал­ки­ваю­щих­ся инте­ре­сов, в гре­че­ском обще­стве ощу­ща­лась потреб­ность во вла­сти, кото­рая слу­жи­ла бы защи­той как про­тив капи­та­ли­стов, так и про­тив чер­ни. Гре­че­ское государ­ство IV в. было бес­силь­но бороть­ся с язва­ми и неду­га­ми того вре­ме­ни. Государ­ст­вен­ная власть сама была пред­ста­ви­тель­ни­цей клас­со­вых инте­ре­сов (Пёль­ман). Явля­лась потреб­ность в посред­ни­ке, и в обще­стве начи­на­ют рас­про­стра­нять­ся идеи монар­хиз­ма³³. Ари­сто­тель гово­рит, что царь дол­жен быть стра­жем, с одной сто­ро­ны обе­ре­гая тех, кто име­ет состо­я­ние, а с дру­гой — народ, чтобы и тот не под­вер­гал­ся обидам (1310b—1311a). Росту монар­хи­че­ских тен­ден­ций спо­соб­ст­во­ва­ло и раз­ви­тие инди­виду­а­лиз­ма³⁴, пре­кло­не­ние пред силь­ною лич­но­стью, про­по­ве­до­ва­ние пра­ва силь­но­го, о кото­ром гово­рит, напр., Кал­ликл в Пла­то­но­вом «Гор­гии». Мно­гие спа­се­ния ждут от отдель­ной силь­ной лич­но­сти. На Кип­ре и в Малой Азии появ­ля­ют­ся вла­де­те­ли, дина­сты, поль­зу­ю­щи­е­ся авто­ри­те­том и сла­вой, подоб­ные Ева­го­ру и Мав­сол­лу; это — типы, явля­ю­щи­е­ся, как было уже упо­мя­ну­то, пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми после­дую­щих вла­сти­те­лей эпо­хи элли­низ­ма. Лич­ность пер­сид­ско­го прин­ца, Кира Млад­ше­го, про­из­во­дит оба­я­тель­ное впе­чат­ле­ние на неко­то­рых гре­ков, напр., на Ксе­но­фон­та. Зна­ме­на­тель­но, что Пла­тон думал с.441 осу­ще­ст­вить свои идеи при помо­щи тира­на сира­куз­ско­го, сна­ча­ла Дио­ни­сия Стар­ше­го, потом его пре­ем­ни­ка, Дио­ни­сия Млад­ше­го; три раза пред­при­ни­ма­ет он путе­ше­ст­вие в Сици­лию, ко дво­ру тира­на, пока дей­ст­ви­тель­ность не раз­би­ла всех его надежд на этот счет, а сам он едва не лишил­ся сво­бо­ды и жиз­ни.

Монар­хи­че­ские идеи нашли себе выра­же­ние и в тогдаш­ней лите­ра­ту­ре. Ари­сто­тель, хотя и с боль­ши­ми ого­вор­ка­ми, готов был при­знать монар­хию самою луч­шею фор­мою прав­ле­ния. Он опре­де­ля­ет царя, как живой закон, как его вопло­ще­ние. Если, гово­рит он, один чело­век реши­тель­но выда­ет­ся над осталь­ны­ми, то он явля­ет­ся есте­ствен­ным, при­рож­ден­ным царем и он дол­жен царить. Но, ого­ва­ри­ва­ет­ся Ари­сто­тель, это воз­мож­но толь­ко в ран­ний пери­од чело­ве­че­ства; труд­но допу­стить, чтобы позд­нее один так воз­вы­шал­ся над общим уров­нем: чело­ве­че­ство слиш­ком дви­ну­лось впе­ред, чтобы один мог казать­ся как бы богом сре­ди дру­гих. Поэто­му сле­ду­ет пред­по­честь прав­ле­ние луч­ших. У наро­да сво­бод­но­го, где каж­дый равен дру­го­му, монар­хия, по мне­нию Ари­сто­те­ля, невоз­мож­на. Он дела­ет исклю­че­ние лишь для наро­да, сто­я­ще­го низ­ко и неспо­соб­но­го к само­управ­ле­нию; такой народ может нуж­дать­ся в гос­по­дине.

Исо­крат с сво­и­ми посла­ни­я­ми и реча­ми неред­ко обра­щал­ся к цар­ст­вен­ным лицам. Мы виде­ли, что он заяв­лял о сво­ей при­вер­жен­но­сти демо­кра­тии, не той, впро­чем, кото­рая суще­ст­во­ва­ла тогда, а той, кото­рая была в «доб­рое, ста­рое вре­мя», при Солоне и Кли­сфене. В «Филип­пе» он заме­ча­ет, что монар­хия не свой­ст­вен­на гре­кам, что они не при­вык­ли к ней. Но это не поме­ша­ло ему напи­сать пане­ги­рик умер­ше­му Ева­го­ру, сво­его рода нек­ро­лог, в кото­ром он не толь­ко про­слав­ля­ет это­го дина­ста, начи­ная с его про­ис­хож­де­ния и кон­чая его лич­но­стью и дея­ни­я­ми, но и гово­рит, напр., что цар­ская власть самое вели­кое, самое бле­стя­щее и самое желан­ное из всех благ боже­ских и чело­ве­че­ских. «И какой поэт или ора­тор может достой­ным обра­зом вос­хва­лить того, кто при­об­рел это пре­крас­ней­шее из того, что есть на све­те?»… Если преж­ние герои ста­ли с.442 бес­смерт­ны­ми бла­го­да­ря доб­ле­сти, то удо­сто­ит­ся тако­го дара и Ева­гор, «достой­ней­ший удив­ле­ния и бла­жен­ней­ший». В речи или посла­нии к его пре­ем­ни­ку Нико­клу Исо­крат рас­смат­ри­ва­ет, како­вы обя­зан­но­сти царя, и дает ряд настав­ле­ний, как нуж­но цар­ст­во­вать, а в дру­гом сво­ем про­из­веде­нии он вла­га­ет в уста само­му Нико­клу речь, в кото­рой заяв­ля­ет, что нуж­но ценить суще­ст­ву­ю­щий на Кип­ре строй, так как это самая луч­шая из государ­ст­вен­ных форм, и изла­га­ет пре­иму­ще­ства монар­хии в срав­не­нии с оли­гар­хи­ей и демо­кра­ти­ей.

Еще рез­че монар­хи­че­ские тен­ден­ции высту­па­ют у Ксе­но­фон­та. У него Гиерон в диа­ло­ге того же име­ни гово­рит о пре­иму­ще­стве поло­же­ния част­но­го лица срав­ни­тель­но с поло­же­ни­ем тира­на; но его собе­сед­ник Симо­нид воз­ра­жа­ет ему, дока­зы­вая, что тем­ные сто­ро­ны, кото­рые отме­ча­ет Гиерон, не свя­за­ны нераз­рыв­но с при­зва­ни­ем вла­сти­те­ля, кото­рый может быть бла­го­де­те­лем наро­да, поль­зо­вать­ся его любо­вью, дове­ри­ем и быть счаст­ли­вым. В «Киро­пе­дии», в этом тен­ден­ци­оз­ном исто­ри­ко-поли­ти­че­ском романе, Ксе­но­фонт жела­ет пред­ста­вить образ доб­ро­го и счаст­ли­во­го царя, иде­ал монар­ха, при­чем тут ска­зы­ва­ет­ся не толь­ко монар­хи­че­ская тен­ден­ция, но и неко­то­рое увле­че­ние Восто­ком, восточ­ны­ми обы­ча­я­ми и нра­ва­ми. Харак­тер­но уже то, что грек Ксе­но­фонт берет лич­ность царя пер­сид­ско­го, как вопло­ще­ние иде­а­ла. Не менее харак­тер­ны и мно­гие подроб­но­сти и отдель­ные заме­ча­ния. Обра­ща­ет на себя вни­ма­ние уже нача­ло «Киро­пе­дии» — сопо­став­ле­ние людей и ста­да живот­ных. Ксе­но­фон­ту при­шла в голо­ву мысль о том, что мно­гие демо­кра­тии нис­про­верг­ну­ты теми, кто пред­по­чи­тал иную фор­му прав­ле­ния; мно­гие монар­хии и оли­гар­хии раз­ру­ше­ны наро­дом; да и в домаш­ней жиз­ни мно­гие гос­по­да не в состо­я­нии дер­жать у себя в пови­но­ве­нии даже немно­го­чис­лен­ных слуг. С дру­гой сто­ро­ны, он наблюдал, как ста­да пови­ну­ют­ся сво­им пас­ту­хам, явля­ю­щим­ся пол­ны­ми гос­по­да­ми живот­ных, кото­рых они сте­ре­гут. Ксе­но­фонт готов был при­знать, что чело­ве­ку лег­че власт­во­вать над живот­ны­ми, чем над людь­ми. Но тут он вспом­нил о пер­сид­ском царе Кире и изме­нил свое мне­ние: ока­зы­ва­ет­ся, с.443 что управ­лять людь­ми не так уж невоз­мож­но и не труд­но, если делать это уме­ю­чи. Кир для Ксе­но­фон­та — «муж достой­ный удив­ле­ния». Меж­ду про­чим автор «Киро­пе­дии» подроб­но опи­сы­ва­ет (VIII кн.), какой порядок ввел Кир и каки­ми сред­ства­ми сумел рас­по­ло­жить к себе вель­мож и вооб­ще под­дан­ных. Кир, гово­рит Ксе­но­фонт, пола­гал, что хоро­ший пра­ви­тель — это «ода­рен­ный зре­ни­ем закон». Неда­ром его назы­ва­ли «отцом». Напр., слуг во вре­мя похо­да он при­ка­зы­вал водить на водо­пой, как вьюч­ный скот, а во вре­мя их обеда ждал, пока они наедят­ся, чтобы не испы­ты­ва­ли голо­да. От сво­его сто­ла он посы­лал дру­зьям и слу­гам яст­ва, желая ока­зать им вни­ма­ние и думая, что этим вну­шит им, как соба­кам, при­вя­зан­ность к себе. Обя­зан­но­сти хоро­ше­го пас­ту­ха и хоро­ше­го царя сход­ны: пас­тух, чтобы поль­зо­вать­ся сво­и­ми ста­да­ми, дол­жен сде­лать их счаст­ли­вы­ми, насколь­ко толь­ко овцы могут быть счаст­ли­вы, и царь дол­жен сде­лать счаст­ли­вы­ми горо­да и людей, если жела­ет поль­зо­вать­ся ими.

Итак, царь — пас­тух, а под­дан­ные — ста­до, — таков иде­ал, до кото­ро­го дошел афи­ня­нин Ксе­но­фонт. «Пло­хо было жить в Гре­ции», заме­ча­ет по пово­ду «Киро­пе­дии» один рус­ский автор³⁵, «когда уче­ник Сокра­та в подоб­ном устрой­стве спо­со­бен был видеть иде­ал государ­ства».

Гре­ция в IV в. была бога­та сила­ми и талан­та­ми на раз­лич­ных попри­щах. Но поли­ти­че­ски она была раз­дроб­ле­на и сла­ба; внут­ри были раз­лад, борь­ба клас­сов, и силы Гре­ции пока не име­ли выхо­да, истра­чи­ва­лись во вза­им­ной борь­бе. Демо­кра­тия стра­да­ла внут­рен­ни­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми и носи­ла в самой себе зачат­ки раз­ло­же­ния и упад­ка. В гла­зах мно­гих поды­мал­ся страш­ный при­зрак все­об­ще­го пере­во­рота и анар­хии. Спа­се­ния жда­ли от дик­та­ту­ры. Одни — в Сици­лии — нашли ее в тира­нии, дру­гие — в соб­ст­вен­ной Элла­де — в гос­под­стве Македо­нии. Это­му гос­под­ству про­ло­жи­ли, таким обра­зом, путь внут­рен­нее раз­ло­же­ние в Гре­ции, раздо­ры, опа­се­ния состо­я­тель­ных клас­сов.

с.444

Вопрос о про­ис­хож­де­нии македо­нян — дав­ний и все еще невы­яс­нен­ный. Одни счи­та­ют их наро­дом, чуж­дым гре­кам, дру­гие — гре­че­ским пле­ме­нем, третьи — наро­дом, род­ст­вен­ным элли­нам, и послед­нее мне­ние, по-види­мо­му, бли­же к истине. Сооб­раз­но с этим одни гово­рят, что македо­няне уни­что­жи­ли гре­че­скую сво­бо­ду, дру­гие — что они объ­еди­ни­ли гре­ков³⁶. Сами македон­ские цари выво­ди­ли свой род из Аргоса, от Теме­нидов, потом­ков Герак­ла. В куль­тур­ном отно­ше­нии македо­няне во вся­ком слу­чае сто­я­ли ниже гре­ков и их быт, их поли­ти­че­ский строй в IV в. зна­чи­тель­но отли­чал­ся от гре­че­ско­го. Город­ская жизнь в Македо­нии не была раз­ви­та. Здесь был мно­го­чис­лен­ный кре­стьян­ский класс и глав­ное заня­тие жите­лей состав­ля­ло зем­леде­лие и ското­вод­ство. В Македо­нии суще­ст­во­ва­ла цар­ская власть; но македон­ский царь не был восточ­ным дес­потом. Его окру­жа­ло вли­я­тель­ное дво­рян­ство и его мож­но срав­нить с царем гоме­ри­че­ской эпо­хи или с коро­лем древ­них гер­ман­цев. Вооб­ще неко­то­рые чер­ты быта Македо­нии напо­ми­на­ют гоме­ри­че­ский мир и быт древ­них гер­ман­цев. Македо­няне были народ храб­рый, пол­ный сил и энер­гии; но нра­вы их были суро­вы, даже дики, и во вре­мя смут и меж­до­усо­бий, доволь­но частых в Македо­нии, про­ис­хо­ди­ли кро­ва­вые сце­ны.

Мало-пома­лу в Македо­нию ста­ла про­ни­кать гре­че­ская куль­ту­ра. Про­вод­ни­ком ее были пре­иму­ще­ст­вен­но гре­че­ские горо­да, рас­по­ло­жен­ные по македон­ско­му и фра­кий­ско­му побе­ре­жью. Выдви­га­ет­ся Македо­ния впер­вые во вто­рой поло­вине V в., осо­бен­но в эпо­ху Пело­пон­нес­ской вой­ны, при царе Пер­дик­ке, кото­рый явля­ет­ся как бы прото­ти­пом Филип­па: их сбли­жа­ет неко­то­рое сход­ство в лич­ном харак­те­ре и в с.445 поли­ти­ке. Из пре­ем­ни­ков Пер­дик­ки выда­ет­ся Архе­лай. Он пере­нес свою рези­ден­цию из Эг (Эдес­сы) бли­же к морю, в Пел­лу. Это был вар­вар по жесто­ко­сти и нераз­бор­чи­во­сти в сред­ствах и в то же вре­мя поклон­ник гре­че­ской куль­ту­ры, друг поэтов, худож­ни­ков и фило­со­фов. Он, подоб­но преж­ним тира­нам Гре­ции, при­зы­вал их к сво­е­му дво­ру, при кото­ром, напр., Еври­пид и умер. Таким обра­зом, на Архе­лае уже отча­сти ска­зы­ва­лось оба­я­тель­ное дей­ст­вие гре­че­ской куль­ту­ры, и гре­че­ское вли­я­ние с этих пор силь­нее про­ни­ка­ет в Македо­нию.

После Архе­лая насту­па­ет пери­од смут. В македон­ские дела вме­ши­ва­ют­ся Пело­пид и Ифи­крат. Гре­ки, мож­но ска­зать, были рас­по­ряди­те­ля­ми македон­ско­го пре­сто­ла; к ним за помо­щью обра­ща­лись сопер­ни­ки и пре­тен­ден­ты. Конец сму­там поло­жил млад­ший из сыно­вей Амин­ты — Филипп II (359 г. — 336 г.).

Филипп в юно­сти про­шел суро­вую шко­лу несча­стий. Одно вре­мя, как извест­но, он нахо­дил­ся в Фивах, в каче­стве залож­ни­ка, и тут имел пол­ную воз­мож­ность озна­ко­мить­ся с силь­ны­ми и сла­бы­ми сто­ро­на­ми тогдаш­ней Гре­ции, с ее куль­ту­рой, с ее усо­вер­шен­ст­во­ван­ным воен­ным делом и вме­сте с тем с ее поли­ти­че­скою сла­бо­стью, пар­ти­ку­ля­риз­мом и т. п. Филипп не увле­кал­ся таки­ми широ­ки­ми и, каза­лось, фан­та­сти­че­ски­ми пла­на­ми, как его зна­ме­ни­тый сын Алек­сандр; его ум был более трезв и гори­зонт у́же. Но он обла­дал боль­шою про­ни­ца­тель­но­стью, сме­ло­стью и энер­ги­ей, необык­но­вен­ною настой­чи­во­стью в дости­же­нии цели. Совре­мен­ник, исто­рик Фео­помп, отзы­ва­ет­ся о Филип­пе, что нико­гда еще Евро­па не про­из­во­ди­ла тако­го заме­ча­тель­но­го чело­ве­ка. Всту­пив на пре­стол, Филипп быст­ро спра­вил­ся с окру­жав­ши­ми его нема­лы­ми затруд­не­ни­я­ми и опас­но­стя­ми, — победил пре­тен­ден­тов и сосед­них внеш­них вра­гов — фра­кий­цев, илли­рий­цев, — и при­нял­ся за орга­ни­за­цию воен­ной силы, за пре­об­ра­зо­ва­ние македон­ско­го вой­ска. Он усо­вер­шен­ст­во­вал зна­ме­ни­тую фалан­гу, тяже­лый пехот­ный строй, наряду с кото­рым в македон­ском вой­ске были и отлич­ная кон­ни­ца, и лег­кие отряды, осо­бен­но из под­власт­ных илли­рий­ских и фра­кий­ских пле­мен.

с.446 Жиз­нен­ным вопро­сом для Македо­нии было полу­чить выход к морю, добить­ся обла­да­ния бере­го­вою поло­сою, кото­рая усе­я­на была гре­че­ски­ми коло­ни­я­ми. К этой цели дав­но уже стре­ми­лись македон­ские цари. Эту цель поста­вил себе и Филипп и с уди­ви­тель­ною настой­чи­во­стью и лов­ко­стью дости­га­ет ее. При этом ему нуж­но было счи­тать­ся с афи­ня­на­ми, кото­рые заин­те­ре­со­ва­ны были в судь­бе гре­че­ских горо­дов во Фра­кии и Македо­нии и мог­ли ока­зать им помощь.

Филипп начал с Амфи­по­ля, осно­ван­но­го афи­ня­на­ми в век Перик­ла и потом утра­чен­но­го ими во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны. С тех пор им никак не уда­ва­лось воз­вра­тить себе этот город, не желав­ший под­чи­нить­ся им. И вот Филипп вхо­дит в согла­ше­ние с афи­ня­на­ми: он обе­ща­ет заво­е­вать Амфи­поль для них, а те в воз­на­граж­де­ние за это обе­ща­ют пре­до­ста­вить ему Пид­ну. Но овла­дев Амфи­по­лем (357 г.), Филипп удер­жи­ва­ет его за собой, а затем берет и Пид­ну. Тогда раз­дра­жен­ные афи­няне всту­па­ют в вой­ну с Филип­пом (357—346 г.).

Но едва толь­ко нача­лась эта вой­на, как от афи­нян отло­жи­лись недо­воль­ные союз­ни­ки их. Нача­лась одно­вре­мен­но Союз­ни­че­ская вой­на (стр. 403). Понят­но, что ведя вой­ну с союз­ни­ка­ми и при том направ­ле­нии, кото­рое гос­под­ст­во­ва­ло в Афи­нах при Евбу­ле (стр. 408), афи­няне не мог­ли успеш­но бороть­ся с Филип­пом. Сосре­дото­че­ние сил и поли­ти­ки в одних руках и воен­ная орга­ни­за­ция дава­ли пере­вес Филип­пу. Сам про­тив­ник его, Демо­сфен, отме­ча­ет про­ти­во­по­лож­ность меж­ду ним и афи­ня­на­ми. С одной сто­ро­ны, македон­ский царь, как еди­ный вла­сти­тель, ни перед кем не ответ­ст­вен­ный, в одно и то же вре­мя сам пол­ко­во­дец и министр финан­сов, всюду поспе­ваю­щий, всюду явля­ю­щий­ся с вой­ском, поль­зу­ю­щий­ся каж­дым вре­ме­нем года, вся­ким удоб­ным момен­том; с дру­гой — афин­ский демос, «непо­сто­ян­ный, туда и сюда обра­щаю­щий­ся, слов­но ветер на море»; он мед­лит, дела­ет поста­нов­ле­ния, узна­ет толь­ко тогда, когда про­тив­ник уже нахо­дит­ся на важ­ном месте, реша­ет высту­пить про­тив него, нико­гда его не пред­у­преж­да­ет и посто­ян­но быва­ет захва­ты­ва­ем врас­плох³⁷.

с.447 Филипп вся­че­ски поль­зо­вал­ся обсто­я­тель­ства­ми. Он пред­ла­га­ет свою друж­бу Олин­фу, берет Поти­дею и отда­ет ее ему, в надеж­де, быть может, потом овла­деть ими обе­и­ми; он при­об­ре­та­ет бога­тую лесом и метал­лом мест­ность у Пан­гея, в глу­бине Фра­кии, и осно­вы­ва­ет там город Филип­пы. Отсюда он полу­ча­ет боль­шой доход и мате­ри­ал для построй­ки флота, кото­рый он стал заво­дить. Он берет Мефо­ну на македон­ском побе­ре­жье и т. д.

Тем вре­ме­нем Филип­пу откры­лась воз­мож­ность вме­шать­ся в дела самой Гре­ции. Там вспых­ну­ла Свя­щен­ная вой­на, кото­рую по побуж­де­нию фиван­цев амфи­к­ти­о­ны объ­яви­ли фокидя­нам, не поже­лав­шим упла­тить нало­жен­ный на них штраф и под пред­во­ди­тель­ст­вом Фило­ме­ла, набрав­ше­го наем­ни­ков, овла­дев­шим Дель­фа­ми. Рас­пря и борь­ба раз­рос­лась и охва­ти­ла почти всю Гре­цию. Афи­ны при­ня­ли сто­ро­ну фокидян. Союз­ни­ки Фив, фес­са­лий­ские але­ва­ды при­зва­ли к себе на помощь Филип­па про­тив фер­ских тира­нов. Пре­ем­ник погиб­ше­го Фило­ме­ла, Оно­марх сна­ча­ла имел было успех в войне с Филип­пом, но потом Филипп нанес ему реши­тель­ное пора­же­ние в Фес­са­лии. Македон­ско­му царю откры­вал­ся путь в сред­нюю Гре­цию, и он попы­тал­ся овла­деть Фер­мо­пи­ла­ми. Но тут пред­у­преди­ли его афи­няне, поспе­шив­шие дви­нуть к про­хо­ду свое вой­ско и флот и тем заста­вив­шие Филип­па отсту­пить.

Тогда Филипп сно­ва обра­ща­ет­ся во Фра­кию. Его вни­ма­ние сосре­дото­чи­ва­ет­ся теперь, глав­ным обра­зом, на поко­ре­нии Олин­фа и Хал­киди­ки. Отно­ше­ния его к Олин­фу не были уже так дру­же­ст­вен­ны, как преж­де: Олинф даже заклю­чил дого­вор с Афи­на­ми. Нако­нец в 349 г. дело дошло до откры­той вой­ны, и олин­фяне обра­ти­лись за помо­щью в Афи­ны. Тогда высту­па­ет на пер­вый план глав­ный про­тив­ник Филип­па — Демо­сфен, и начи­на­ет­ся борь­ба ора­то­ра с царем. Демо­сфен, в моло­до­сти вынуж­ден­ный начать про­цесс про­тив сво­их опе­ку­нов и взять­ся за про­фес­сию адво­ка­та, мно­го работав­ший над собою, при­об­рел сла­ву вели­ко­го ора­то­ра и от судеб­но­го крас­но­ре­чия пере­шел и к поли­ти­че­ско­му. В сво­их зна­ме­ни­тых «Филип­пи­ках» и в Олин­фий­ских речах он наста­и­ва­ет на необ­хо­ди­мо­сти послать вой­ско во Фра­кию; с.448 он дока­зы­ва­ет, что сами граж­дане долж­ны участ­во­вать в похо­дах; он побуж­да­ет обра­тить­ся к дру­гим гре­кам, чтобы при­влечь их к общей борь­бе про­тив Филип­па; ста­ра­ет­ся рас­крыть пред афи­ня­на­ми зата­ен­ные цели и пла­ны Филип­па, выяс­нить осно­вы его могу­ще­ства, усло­вия его успе­ха; в сво­их речах он явля­ет­ся вели­ким ора­то­ром-пат­риотом, стре­мя­щим­ся про­будить в сво­их сооте­че­ст­вен­ни­ках энер­гию и побудить их к при­ня­тию своевре­мен­но мер к защи­те сво­бо­ды и неза­ви­си­мо­сти, кото­рым, по его мне­нию, угро­жа­ла опас­ность со сто­ро­ны Филип­па. Для Демо­сфе­на борь­ба с Филип­пом была борь­бою прин­ци­пи­аль­ною, борь­бою за самое суще­ст­во­ва­ние Афин и Гре­ции. Бла­го­да­ря глав­ным обра­зом его насто­я­ни­ям, афи­няне ока­за­ли помощь Олин­фу. Но помощь все же была недо­ста­точ­на. К тому же афи­няне вели одно­вре­мен­но вой­ну и на Евбее, в общем для них неудач­ную. Филипп поко­рил горо­да Хал­киди­ки один за дру­гим, частью силой, частью под­ку­пом, и при помо­щи изме­ны овла­дел самим Олин­фом (348 г.), кото­рый был раз­ру­шен, а жите­ли его про­да­ны в раб­ство. Цель Филип­па была достиг­ну­та: побе­ре­жье Эгей­ско­го моря все было теперь в его руках.

В Афи­нах паде­ние Олин­фа про­из­ве­ло силь­ное впе­чат­ле­ние. Тем не менее, как ни вели­ко было воз­буж­де­ние про­тив Филип­па, даль­ней­шая вой­на каза­лась и тягост­ной, и бес­по­лез­ной: она исто­ща­ла лишь силы; ни афи­няне, ни Филипп не мог­ли нане­сти друг дру­гу реши­тель­ный удар. С сво­ей сто­ро­ны македон­ский царь скло­нял­ся к миру. Сам Демо­сфен не про­ти­вил­ся теперь; он, вме­сте с Фило­кра­том и сво­им про­тив­ни­ком Эсхи­ном, отправ­лен был послом в Македо­нию, к Филип­пу, и пере­го­во­ры при­ве­ли к согла­ше­нию. По так назы­вае­мо­му Фило­кра­то­ву миру (346 г.) меж­ду обе­и­ми сто­ро­на­ми уста­нав­ли­ва­лись друж­ба и союз; за каж­дой оста­ва­лось то, чем она вла­де­ла при заклю­че­нии мира; на море и на суше долж­ны были быть обес­пе­че­ны сво­бод­ные, без­опас­ные сно­ше­ния и тор­гов­ля, а про­тив пират­ства при­ня­ты меры. В мир­ный дого­вор фокидяне не были вклю­че­ны. Они пред­став­ля­ли в то вре­мя сво­его рода наем­ни­че­ское, полу­раз­бой­ни­чье государ­ство; вой­на для них при­ня­ла небла­го­при­ят­ный обо­рот. Вско­ре после Фило­кра­то­ва мира их вождь Фалек с.449 капи­ту­ли­ро­вал. По поста­нов­ле­нию сове­та амфи­к­ти­о­нов фокидяне долж­ны были рас­се­лить­ся по дерев­ням, а горо­да их пре­да­ны раз­ру­ше­нию: на них нало­же­на еже­год­ная упла­та извест­ной сум­мы вза­мен раз­граб­лен­ных ими сокро­вищ дель­фий­ско­го хра­ма; но самое важ­ное было то, что у них было отня­то пра­во голо­са в амфи­к­ти­о­нии и пере­да­но Филип­пу. Теперь царь македон­ский мог заседать в амфи­к­ти­о­нии, делал­ся чле­ном ее. Он, сле­до­ва­тель­но, при­об­ре­тал фор­маль­ное пра­во на уча­стие в гре­че­ских делах, полу­чал воз­мож­ность посто­ян­но вли­ять на Элла­ду и это вли­я­ние как бы уза­ко­ня­лось. Отсюда до геге­мо­нии над Гре­ци­ей был один толь­ко шаг.

Фило­кра­тов мир дале­ко не удо­вле­тво­рил всех афи­нян и подал повод к оже­сто­чен­ной борь­бе пар­тий и ряду про­цес­сов.

В то вре­мя в Афи­нах обна­ру­жи­ва­ет­ся два про­ти­во­по­лож­ных тече­ния: одно — про­тив македон­ско­го царя, дру­гое — за него. Гла­вою и самым ярким, луч­шим выра­зи­те­лем стрем­ле­ний анти­ма­кедон­ской пар­тии был Демо­сфен. В его гла­зах Филипп был закля­тым и самым опас­ным вра­гом Элла­ды, ее сво­бо­ды и неза­ви­си­мо­сти. Демо­сфен отста­и­вал тот иде­ал, кото­рый дорог был гре­ку, в осо­бен­но­сти афи­ня­ни­ну. Для него борь­ба про­тив Филип­па име­ла прин­ци­пи­аль­ное зна­че­ние, была борь­бою не на живот, а на смерть, борь­бою за сво­бод­ную поли­тию, про­тив наси­лия и тира­нии. По Демо­сфе­ну, пра­во­вым государ­ст­вом может быть толь­ко демо­кра­ти­че­ское: толь­ко в демо­кра­тии гос­под­ст­ву­ет закон. Монар­хия для него рав­но­зна­чу­ща с тира­ни­ей и каж­дый монарх или тиран — враг сво­бо­ды и про­тив­ник зако­нов. Впро­чем, это не меша­ло Демо­сфе­ну искать опо­ры у пер­сид­ско­го царя. В афин­ской демо­кра­тии Демо­сфен видит оплот сво­бо­ды, неза­ви­си­мо­сти и закон­но­сти про­тив Македо­нии. Филипп для него — оли­це­тво­ре­ние ковар­ства, веро­лом­ства и наси­лия, и граж­да­нин, попав­ший в зави­си­мость от царя, подоб­но­го Филип­пу, из сво­бод­но­го и само­управ­ля­ю­ще­го­ся, «авто­ном­но­го», ста­но­вит­ся рабом³⁸. Меры, пред­ла­гае­мые Демо­сфе­ном для того, чтобы мож­но было с успе­хом вести борь­бу с таким с.450 про­тив­ни­ком, как Филипп, сво­ди­лись к под­ня­тию энер­гии граж­дан, к уча­стию их самих в воен­ной служ­бе, к более спра­вед­ли­во­му и целе­со­об­раз­но­му рас­пре­де­ле­нию меж­ду ними тяго­стей, к употреб­ле­нию дохо­дов государ­ства не на фео­ри­кон, а преж­де все­го на воен­ные цели и т. под. Но меры эти ока­зы­ва­лись или не осу­щест­влен­ны­ми, или недо­ста­точ­ны­ми… Рядом с Демо­сфе­ном сре­ди дея­те­лей анти­ма­кедон­ской пар­тии мы видим еще двух ора­то­ров — даро­ви­то­го Гипе­рида, люби­те­ля рос­ко­ши, чув­ст­вен­ных удо­воль­ст­вий, поклон­ни­ка Фри­ны, и суро­во­го Ликур­га, зна­то­ка финан­сов.

Но была пар­тия, кото­рая сто­я­ла на сто­роне македон­ско­го царя и не толь­ко по корыст­ным побуж­де­ни­ям, вслед­ст­вие под­ку­па и т. под., как утвер­жда­ли про­тив­ни­ки, но и по убеж­де­нию. К македон­ской пар­тии при­над­ле­жал Фило­крат, по име­ни кото­ро­го назван мир с Филип­пом 346 г., и зна­ме­ни­тый сопер­ник Демо­сфе­на Эсхин, сна­ча­ла по про­фес­сии актер и писец или сек­ре­тарь, потом ора­тор, один из лиц, близ­ких к Евбу­лу.

Идео­ло­гом этой пар­тии был Исо­крат. Родил­ся он за несколь­ко лет до Пело­пон­нес­ской вой­ны и умер почти сто­лет­ним стар­цем, дожив до Херо­ней­ской бит­вы. По соб­ст­вен­но­му его созна­нию, при­ро­да не созда­ла его спо­соб­ным пра­вить государ­ст­вом или быть ора­то­ром в насто­я­щем смыс­ле это­го сло­ва: она не дала ему ни доста­точ­но силь­но­го голо­са, ни сме­ло­сти, чтобы гово­рить пред наро­дом и всту­пать в спор или состя­за­ние с людь­ми, тес­ня­щи­ми­ся на три­буне; но она ода­ри­ла его здра­вым смыс­лом, он при­об­рел хоро­шее обра­зо­ва­ние и счи­тал себя спо­соб­ным давать сове­ты род­но­му горо­ду, т. е. Афи­нам, элли­нам и выдаю­щим­ся людям того вре­ме­ни. Исо­крат стал «пуб­ли­ци­стом». Еще в сво­ем «Пане­ги­ри­ке», око­ло 380 г., он выска­зы­ва­ет мыс­ли о при­ми­ре­нии гре­ков, объ­еди­не­нии их и нацио­наль­ной войне про­тив Пер­сии. По его мне­нию, проч­но­го мира не может быть меж­ду гре­ка­ми, если они не будут сооб­ща вое­вать про­тив Пер­сии. Если бы кто-либо из ино­стран­цев, гово­рит Исо­крат, при­шел и узнал совре­мен­ное поло­же­ние Гре­ции, он счел бы нас (спар­тан­цев и афи­нян) за боль­ших глуп­цов, видя, что мы ссо­рим­ся из-за мело­чей и губим нашу с.451 соб­ст­вен­ную стра­ну, тогда как мы мог­ли бы без вся­кой опас­но­сти заво­е­вать Азию. Исо­крат ждал объ­еди­не­ния Гре­ции и нацио­наль­ной вой­ны про­тив Пер­сии то от Ясо­на Фер­ско­го, то от Дио­ни­сия Сира­куз­ско­го, то от спар­тан­ско­го царя Архида­ма. Ожи­да­ния не оправ­да­лись. Нако­нец Исо­крат свои надеж­ды воз­ло­жил на Филип­па Македон­ско­го. После Фило­кра­то­ва мира он в посла­нии «Филип­пу» с осо­бен­ною ясно­стью изло­жил свою про­грам­му. Обра­ща­ясь к македон­ско­му царю, Исо­крат гово­рит: «Я хочу посо­ве­то­вать тебе стать во гла­ве соеди­нен­ных гре­ков и идти про­тив вар­ва­ров». Надо заво­е­вать если не все пер­сид­ское цар­ство, то сколь­ко мож­но, хотя бы Малую Азию от Кили­кии до Сино­па. И это вовсе не так труд­но. Дело чело­ве­ка, если он полон вели­ких мыс­лей, любит гре­ков и сво­им умом видит даль­ше дру­гих, вос­поль­зо­вать­ся мас­сой людей, кото­рые теперь ски­та­ют­ся вслед­ст­вие нуж­ды и опас­ны для обще­ст­вен­но­го спо­кой­ст­вия, отво­е­вать зем­ли и, осно­вав в них горо­да, посе­лить в них ски­таю­щих­ся и таким обра­зом осво­бо­дить от бед­ст­вий, от кото­рых они стра­да­ют и кото­рые дру­гим при­чи­ня­ют. Горо­да эти будут гра­ни­цею Гре­ции и фор­по­стом для все­го насе­ле­ния. Само боже­ство, по мне­нию Исо­кра­та, вну­ши­ло ему эту мысль; он выска­зы­ва­ет ее не ради лич­но­го инте­ре­са, но ради заботы о бла­ге Гре­ции. Филипп дол­жен счи­тать всю Гре­цию сво­ею. Он дол­жен быть бла­го­де­те­лем для элли­нов, царем для македо­нян, пове­ли­те­лем для вар­ва­ров. Вокруг него долж­ны собрать­ся упол­но­мо­чен­ные всей Элла­ды для обще­го обсуж­де­ния панэл­лин­ских инте­ре­сов… Таким обра­зом, Исо­крат наме­тил про­грам­му, кото­рая выпол­не­на была отча­сти Филип­пом и в гораздо более гран­ди­оз­ных раз­ме­рах Алек­сан­дром. О послед­нем гово­ри­ли, что, про­чи­тав Исо­кра­тов «Пане­ги­рик», он решил идти на заво­е­ва­ние Пер­сии.

Про­тив борь­бы с Филип­пом был и луч­ший пол­ко­во­дец Афин того вре­ме­ни, 45 раз изби­рав­ший­ся в стра­те­ги, — Фоки­он, про­слав­лен­ный сво­ею чест­но­стью и бес­ко­ры­сти­ем, стро­ги­ми спар­тан­ски­ми нра­ва­ми и обра­зом жиз­ни, близ­ко сто­яв­ший к Пла­то­но­вой Ака­де­мии, в осо­бен­но­сти к тогдаш­не­му гла­ве ее Ксе­но­кра­ту. Фоки­он знал сла­бость с.452 афи­нян и не верил в их победу над Филип­пом. По его мне­нию, надо было или быть силь­ным или дру­жить с силь­ны­ми.

Нако­нец на сто­роне македон­ско­го царя было боль­шин­ство вооб­ще состо­я­тель­ных.

Вско­ре после заклю­че­ния Фило­кра­то­ва мира Демо­сфен и некий Тимарх высту­па­ют обви­ни­те­ля­ми Эсхи­на по делу о посоль­стве к Филип­пу. Тогда Эсхин в свою оче­редь напа­да­ет на Тимар­ха, кото­рый изве­стен был сво­ею край­нею без­нрав­ст­вен­но­стью (в моло­до­сти тор­го­вал собою); Тимарх был осуж­ден и лишен пра­ва граж­дан­ства. Обви­не­ние про­тив Эсхи­на при­шлось на вре­мя отло­жить… Зато Гипе­рид высту­па­ет про­тив Фило­кра­та, сто­рон­ни­ка Македо­нии и винов­ни­ка мира с Филип­пом, и Фило­крат уда­ля­ет­ся в изгна­ние. Нако­нец Демо­сфен воз­об­нов­ля­ет обви­не­ния про­тив Эсхи­на по пово­ду поведе­ния его при пере­го­во­рах о мире, и Эсхин оправ­дан был лишь незна­чи­тель­ным боль­шин­ст­вом голо­сов. И эти речи, несмот­ря на все их крас­но­ре­чие, про­из­во­дят в сущ­но­сти тяже­лое впе­чат­ле­ние: в этих вза­им­ных обви­не­ни­ях, зло­бе, зави­сти и нена­ви­сти, инси­ну­а­ци­ях и кле­ве­те, труд­но под­час разо­брать­ся. Нель­зя, напр., верить на́ сло­во Демо­сфе­ну, когда он гово­рит об Эсхине, об его бес­чест­но­сти и про­даж­но­сти. Меж­ду совре­мен­ни­ка­ми Эсхи­на не все были тако­го мне­ния о нем, и на его сто­роне был не толь­ко Евбул, но и извест­ный сво­ею чест­но­стью Фоки­он. Еще Поли­бий гово­рил, что как бы мы ни пре­воз­но­си­ли Демо­сфе­на, вся­кий в пра­ве осудить его за то, что он «необ­ду­ман­но и неосно­ва­тель­но» взво­дит позор­ней­шую вину на заме­ча­тель­ней­ших элли­нов, выстав­ляя их пре­да­те­ля­ми (тут име­ют­ся в виду не Эсхин и вооб­ще не афи­няне, а дру­гие гре­ки): Демо­сфен все изме­ря­ет поль­зой род­но­го горо­да, пола­гая, что взо­ры всех элли­нов долж­ны быть обра­ще­ны на афи­нян и назы­вая пре­да­те­ля­ми вся­ко­го, кто это­го не дела­ет; по мне­нию Поли­бия, он судит невер­но, укло­ня­ет­ся от исти­ны, и сами собы­тия пока­за­ли, что не Демо­сфен пред­у­га­дал буду­щее, но те, кого он назвал пре­да­те­ля­ми (XVIII, 14).

И про­ти­во­по­лож­ность взглядов, страст­ность в оцен­ке лиц и собы­тий нахо­дит себе отзвук даже теперь, в совре­мен­ной нау­ке: когда захо­дит речь о Демо­сфене, о Филип­пе с.453 и Алек­сан­дре, уче­ные часто остав­ля­ют исто­ри­че­скую точ­ку зре­ния и теря­ют над­ле­жа­щую объ­ек­тив­ность. Одни вос­хва­ля­ют Демо­сфе­на, как государ­ст­вен­но­го чело­ве­ка, дея­тель­ность кото­ро­го по сво­ей бла­готвор­но­сти не име­ет дру­го­го при­ме­ра в исто­рии, кото­рый вну­шил сво­им сограж­да­нам новый дух, как панэл­лин­ско­го дея­те­ля, ста­вя его выше Перик­ла и борь­бу с Филип­пом срав­ни­вая с борь­бою про­тив Ксерк­са; в тор­же­стве Македо­нии видят несча­стие для Гре­ции, а в Филип­пе и даже Алек­сан­дре — извра­ти­те­лей чистых эллин­ских начал (Нибур, Грот). Дру­гие, напро­тив, оправ­ды­ва­ют Филип­па, иде­а­ли­зи­ру­ют Алек­сандра, а Демо­сфе­на упре­ка­ют в поли­ти­че­ской бли­зо­ру­ко­сти за то, что он борол­ся за ста­ри­ну, за сво­бо­ду сво­ей роди­ны и не видел, что борь­ба эта бес­по­лез­на: он дол­жен был бы оста­вить свои пат­рио­ти­че­ские стрем­ле­ния и пре­кло­нить­ся пред могу­ще­ст­вом Македо­нии, знать, что ей при­над­ле­жит буду­щее, а не бороть­ся с нею (Дрой­зен); в Демо­сфене ино­гда видят про­сто «аги­та­то­ра», пагуб­но вли­яв­ше­го на сооте­че­ст­вен­ни­ков, натал­ки­вав­ше­го их на гибель­ную поли­ти­ку, воз­буж­дав­ше­го в них несбы­точ­ные надеж­ды, само­мне­ние и т. д. (Гольм, отча­сти Белох). Но едва ли исто­рик в пра­ве ста­но­вить­ся на такую точ­ку зре­ния: упре­кать Демо­сфе­на в бли­зо­ру­ко­сти за то, что он не пре­кло­нил­ся пред Македо­ни­ей, кото­рой при­над­ле­жа­ло буду­щее, зна­чит в сущ­но­сти тре­бо­вать от исто­ри­че­ско­го дея­те­ля, чтобы он ста­но­вил­ся непре­мен­но на сто­ро­ну силы и успе­ха, чтобы он был оппор­ту­ни­стом и плыл по тече­нию. Демо­сфен борол­ся за то, что́ для афин­ско­го граж­да­ни­на долж­но было быть доро­же все­го, — за сво­бо­ду сво­ей роди­ны. Несмот­ря на все его сла­бо­сти и недо­стат­ки, надо при­знать, что он испол­нял свой долг, и не его вина, если успех не увен­чал его дела, если буду­щее при­над­ле­жа­ло не ему и не тому, что он отста­и­вал.

При тогдаш­нем поло­же­нии дел мир не мог быть про­чен. Вза­им­ные неудо­воль­ст­вия рос­ли. Дей­ст­вия афи­нян во Фра­кии, у при­над­ле­жав­ше­го им Хер­со­не­са Фра­кий­ско­го, где они напа­да­ли на горо­да и мест­но­сти, покро­ви­тель­ст­ву­е­мые или при­над­ле­жав­шие Филип­пу, дава­ли послед­не­му повод к жало­бам и тре­бо­ва­ни­ям. Афи­няне отверг­ли их. Демо­сфен с.454 в сво­ей третьей «Филип­пи­ке» раз­ви­вал свою воин­ст­вен­ную про­грам­му, тре­буя обшир­ных при­готов­ле­ний на суше и на море и сою­за с дру­ги­ми гре­ка­ми про­тив Македо­нии, как обще­го вра­га. А когда Филипп дви­нул­ся про­тив Перин­фа (на бере­гу Про­по­ни­ти­ды) и затем Визан­тии, то после­до­вал окон­ча­тель­ный раз­рыв (340 г.). Афи­няне заклю­чи­ли союз с неко­то­ры­ми гре­че­ски­ми государ­ства­ми и вхо­дят в сно­ше­ния даже с Пер­си­ей. Демо­сфен избран был «эпи­ста­том мор­ско­го дела» и пре­об­ра­зо­вал три­эрар­хи­че­ские сим­мо­рии, облег­чив сред­них граж­дан и уве­ли­чив долю наи­бо­лее бога­тых при сна­ря­же­нии кораб­лей (стр. 404). Он достиг нако­нец и того, что остат­ки дохо­дов шли не на фео­ри­кон, а на «стра­тио­ти­кон», т. е. на воен­ные нуж­ды (стр. 409). Вли­я­ние Евбу­ла пало. И Перинф, и Визан­тия усто­я­ли про­тив Филип­па. Перин­фу ока­зы­ва­ли под­держ­ку пер­сы, кото­рые, как и афи­няне, не жела­ли, чтобы македон­ский царь утвер­дил­ся на бере­гах Про­по­ни­ти­ды и в про­ли­вах, веду­щих в Понт. Визан­тии помо­га­ли афи­няне, Хиос, Кос, Родос. Филипп снял оса­ду, пред­при­нял поход на север про­тив ски­фов и воз­вра­тил­ся оттуда в тот момент, когда ему откры­вал­ся опять удоб­ный слу­чай вме­шать­ся в дела Гре­ции, где вспых­ну­ла новая Свя­щен­ная вой­на.

В собра­нии амфи­к­ти­о­нов лок­ры из Амфис­сы высту­пи­ли с обви­не­ни­я­ми про­тив афи­нян, кото­рые при­нес­ли дар в Дель­фы, когда те захва­че­ны были фокидя­на­ми, отме­тив в над­пи­си союз фиван­цев с пер­са­ми про­тив гре­ков во вре­мя пер­сид­ских войн. В ответ на это Эсхин, быв­ший тогда афин­ским пила­го­ром, т. е. пред­ста­ви­те­лем, в свою оче­редь высту­пил с обви­не­ни­я­ми про­тив амфис­сян в том, что они вспа­ха­ли поле, кото­рое по состо­яв­ше­му­ся неко­гда поста­нов­ле­нию амфи­к­ти­о­нов долж­но было оста­вать­ся не обра­ба­ты­вае­мым. Это и дало повод к Свя­щен­ной войне про­тив амфис­сян. Филипп, при­зван­ный в каче­стве пол­ко­во­д­ца, немед­лен­но дви­нул­ся к Фер­мо­пи­лам и занял Эла­тею, быв­шую клю­чом к Сред­ней Гре­ции.

Из зна­ме­ни­той речи Демо­сфе­на «О вен­ке» (p. 284—285) мы зна­ем, какое потря­саю­щее впе­чат­ле­ние про­из­ве­ло на афи­нян это заня­тие. «Был уже вечер», — так спу­стя несколь­ко с.455 лет напо­ми­нал Демо­сфен сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам об этом момен­те, — «когда при­шла весть при­та­нам, что Эла­тея заня­та. Тогда одни, тот­час встав из-за сто­ла, уда­ли­ли тор­гов­цев из пала­ток на рын­ке и зажгли пле­тен­ные лав­ки (как тре­вож­ный сиг­нал); дру­гие посла­ли за стра­те­га­ми и при­ка­за­ли тру­бить тре­во­гу. Город был полон смя­те­ния. На дру­гой день, вме­сте с рас­све­том, при­та­ны созва­ли совет в булев­те­рий, а вы отпра­ви­лись в народ­ное собра­ние, и преж­де чем совет обсудил поло­же­ние и соста­вил пред­ва­ри­тель­ное реше­ние, весь народ уже сидел на местах. Затем, когда совет при­шел в собра­ние, при­та­ны сооб­щи­ли полу­чен­ное изве­стие, вве­ли вест­ни­ка и тот рас­ска­зал сам, — тогда гла­ша­тай спро­сил: “кто жела­ет гово­рить?” Никто не высту­пил; гла­ша­тай несколь­ко раз повто­рил вопрос, — никто не поды­мал­ся, хотя были тут все стра­те­ги, были тут все ора­то­ры»… Нако­нец высту­пил Демо­сфен. Он пред­ло­жил отпра­вить послов в Фивы, чтобы заклю­чить с ними союз про­тив Филип­па. Пред­ло­же­ние это было при­ня­то, и сам Демо­сфен во гла­ве посоль­ства отпра­вил­ся к фиван­цам. Филипп в свою оче­редь ста­рал­ся скло­нить послед­них на свою сто­ро­ну, давая заман­чи­вые обе­ща­ния. Но Фивы отверг­ли его пред­ло­же­ние и всту­пи­ли в союз с афи­ня­на­ми, кото­рые согла­ша­лись на все, — бра­ли на себя боль­шую часть издер­жек, под­чи­ня­лись пред­во­ди­тель­ству Фив на суше, при­зна­ва­ли гос­под­ство их над Бео­ти­ей.

Таким обра­зом преж­ние еще недав­ние про­тив­ни­ки — амфис­ские лок­ры и фиван­цы с одной сто­ро­ны, афи­няне с дру­гой — ста­но­ви­лись союз­ни­ка­ми в виду общ­но­сти их инте­ре­сов и обще­го вра­га, Филип­па. К ним при­мкну­ли Евбея, Коринф, Мега­ра, Ахая и неко­то­рые дру­гие. На пер­вых порах гре­ки име­ли успех. Но Филипп искус­ным дви­же­ни­ем пере­нес вой­ну в Бео­тию и дал сво­им вра­гам бит­ву при Херо­нее (338 г.). Здесь долж­на была решить­ся участь Гре­ции. По чис­лен­но­сти силы обе­их сто­рон были почти рав­ные; у гре­ков пехоты даже немно­го более, чем у македо­нян. Но во гла­ве гре­ков были вожди, подоб­ные Харе­су и Лиси­к­лу³⁹; с.456 во гла­ве же македон­ско­го вой­ска сто­ял Филипп, окру­жен­ный опыт­ны­ми пол­ко­во­д­ца­ми, имея в каче­стве помощ­ни­ка гени­аль­но­го сына — Алек­сандра. Сами македо­няне были испы­тан­ные в боях вои­ны; ими руко­во­ди­ла еди­ная воля, и Херо­ней­ская бит­ва окон­чи­лась пора­же­ни­ем гре­ков. Одних афи­нян пало 1000 и 2000 было взя­то в плен.

Афи­няне, в рас­по­ря­же­нии кото­рых нахо­ди­лись еще флот и море, с энер­ги­ей и лихо­ра­доч­ной поспеш­но­стью ста­ли при­ни­мать меры для обо­ро­ны сво­его горо­да, в ожи­да­нии появ­ле­ния у его стен победи­те­ля. Гипе­рид пред­ла­гал даже, чтобы совет воору­жен­ный отпра­вил­ся в Пирей для при­ня­тия мер защи­ты и рас­по­ря­же­ний, какие сочтет необ­хо­ди­мы­ми для спа­се­ния государ­ства, чтобы рабам дана была сво­бо­да, мет­э­кам — пра­во граж­дан­ства, чтобы государ­ст­вен­ные долж­ни­ки, лишен­ные чести, исклю­чен­ные из спис­ков граж­дан и изгнан­ни­ки вновь вос­ста­нов­ле­ны были во всех пра­вах. И это пред­ло­же­ние едва не было осу­щест­вле­но. Обо­ро­на горо­да вве­ре­на Фоки­о­ну. Но Филипп обна­ру­жил боль­шую уме­рен­ность и жела­ние мира, кото­рый и был заклю­чен при посред­стве попав­ше­го в плен при Херо­нее ора­то­ра Дема­да, даро­ви­то­го, но низ­ко­го и про­даж­но­го. По это­му Дема­до­ву миру Афи­ны сохра­ня­ли свою само­сто­я­тель­ность; за ними оста­ва­лись ост­ро­ва Сала­мин, Делос, Самос, Лем­нос и Имброс; они полу­ча­ли Орон, слу­жив­ший неред­ко ябло­ком раздо­ра меж­ду ними и фиван­ца­ми, но долж­ны были усту­пить Филип­пу Хер­со­нес Фра­кий­ский. Филипп дал плен­ным афи­ня­нам сво­бо­ду без вся­ко­го выку­па, даже одел тех из них, кто был наг, и кости пав­ших ото­слал в Афи­ны. В бла­го­дар­ность за все это афи­няне пре­до­ста­ви­ли Филип­пу, его сыну Алек­сан­дру и потом­ству пра­во афин­ско­го граж­дан­ства; он объ­яв­лен «бла­го­де­те­лем» горо­да; ему постав­ле­на ста­туя на пло­ща­ди.

После это­го Филипп отправ­ля­ет­ся в Пело­пон­нес и в Корин­фе созы­ва­ет упол­но­мо­чен­ных гре­че­ских государств. На этом собра­нии объ­яв­лен был общий мир меж­ду гре­ка­ми. На буду­щее вре­мя запре­ща­лись вза­им­ные вой­ны и меж­до­усо­бия, вся­кие насиль­ст­вен­ные пере­во­роты и пере­ме­ны в иму­ще­ст­вен­ных отно­ше­ни­ях — кон­фис­ка­ции, разде­лы земель, уни­что­же­ние дол­гов, а так­же воз­вра­ще­ние изгнан­ни­ков, с.457 осво­бож­де­ние рабов в рево­лю­ци­он­ных целях; обес­пе­чи­ва­лась без­опас­ность тор­гов­ли и пла­ва­ния. В этих поста­нов­ле­ни­ях нахо­ди­ли себе выра­же­ние и под­держ­ку пре­иму­ще­ст­вен­но инте­ре­сы состо­я­тель­но­го клас­са, кото­рый и слу­жил одною из опор для македон­ско­го царя. Соци­аль­ным рефор­ма­то­ром Филипп не высту­пал; но он стре­мил­ся поло­жить конец вой­нам и сму­там, взял под свою охра­ну мир и суще­ст­ву­ю­щий порядок. Из пред­ста­ви­те­лей гре­че­ских горо­дов в Корин­фе дол­жен был заседать союз­ный совет, синед­ри­он, кото­рый и наблюдал за соблюде­ни­ем мира и состо­яв­ших­ся поста­нов­ле­ний. Внут­ри государ­ствам пре­до­став­ля­лась само­сто­я­тель­ность. Меж­ду гре­ка­ми и македон­ским царем уста­нав­ли­вал­ся союз, и Филипп был про­воз­гла­шен геге­мо­ном Гре­ции в пред­сто­яв­шей войне с Пер­си­ей.

Херо­ней­скою бит­вою закан­чи­ва­ет­ся исто­рия неза­ви­си­мой Элла­ды. Начи­на­ет­ся новый пери­од миро­вой исто­рии, кото­рый по при­ме­ру Дрой­зе­на при­ня­то назы­вать эпо­хой элли­низ­ма. Это — пери­од «рас­про­стра­не­ния гре­че­ско­го гос­под­ства и обра­зо­ван­но­сти сре­ди отжив­ших куль­тур­ных наро­дов Восто­ка», когда из сли­я­ния начал гре­че­ских и восточ­ных воз­ник­ла так назы­вае­мая элли­ни­сти­че­ская куль­ту­ра. В тече­ние несколь­ких лет под уда­ра­ми Алек­сандра Македон­ско­го пало обшир­ное Пер­сид­ское цар­ство. Восток соеди­нил­ся с гре­ко-македон­ским миром. «Мы про­жи­ли не обыч­ную чело­ве­че­скую жизнь», гово­рил совре­мен­ник, ора­тор Эсхин, в 330 г. «Исто­рия наших дней пока­жет­ся сказ­кою гряду­щим поко­ле­ни­ям. Пер­сид­ский царь, кото­рый про­рыл Афон и про­ло­жил мост чрез Гел­лес­понт, кото­рый тре­бо­вал от элли­нов зем­ли и воды и осме­ли­вал­ся назы­вать себя в сво­их пись­мах вла­ды­кою всех людей от вос­хо­да до зака­та, — он борет­ся теперь уже не за вла­ды­че­ство над дру­ги­ми, а за соб­ст­вен­ную жизнь… А наш город, убе­жи­ще всех элли­нов, куда преж­де сте­ка­лись посоль­ства со всей Элла­ды, чтобы про­сить у нас помо­щи каж­дое для сво­его горо­да, — он борет­ся теперь уже не за геге­мо­нию над Элла­дой, а за с.458 соб­ст­вен­ный кло­чок зем­ли». Димит­рий Фалер­ский или Фале­рей­ский, млад­ший совре­мен­ник этих собы­тий, заме­ча­ет: «Если бы пять­де­сят лет назад какой-нибудь бог пред­ска­зал буду­щее пер­сам, или пер­сид­ско­му царю, или македо­ня­нам, или царю македо­нян, — раз­ве они пове­ри­ли бы, что ныне от пер­сов, кото­рым был под­вла­стен почти весь мир, оста­нет­ся одно имя и что македо­няне, кото­рых рань­ше едва ли кто знал даже имя, будут теперь вла­ды­че­ст­во­вать над миром»?..⁴⁰

Успе­хи Алек­сандра на пер­вый взгляд могут дей­ст­ви­тель­но пока­зать­ся чисто ска­зоч­ны­ми. Но если бли­же всмот­реть­ся, то мы увидим, что они были под­готов­ле­ны преды­ду­щим раз­ви­ти­ем. На Восток дав­но уже про­ни­ка­ли гре­ки в виде куп­цов, наем­ни­ков, аван­тю­ри­стов; вме­сте с тем начи­на­ли про­ни­кать и гре­че­ское вли­я­ние, искус­ство, вооб­ще куль­ту­ра. Исо­крат начер­тил уже и про­грам­му, кото­рую лишь в более гран­ди­оз­ных раз­ме­рах выпол­нил Алек­сандр. Для гре­ков совер­шив­ши­е­ся пере­ме­ны име­ли не толь­ко то зна­че­ние, что их неза­ви­си­мость пала. Тут была и дру­гая сто­ро­на: для избе­жа­ния ката­стро­фы, той соци­аль­ной рево­лю­ции, кото­рая мог­ла угро­жать гре­кам, надо было про­бить те пере­го­род­ки, кото­ры­ми окру­жи­ли элли­нов с восто­ка пер­сид­ская монар­хия, с запа­да Кар­фа­ген, с севе­ра вар­ва­ры Ита­лии и Бал­кан­ско­го полу­ост­ро­ва, и тем сно­ва открыть нации выход нару­жу; для это­го необ­хо­ди­мо было устра­нить поли­ти­че­скую раз­дроб­лен­ность⁴¹. В эпо­ху элли­низ­ма на Восток отли­ва­ет изли­шек насе­ле­ния Гре­ции, кото­рый до тех пор, вслед­ст­вие тяже­лых поли­ти­че­ских усло­вий гре­че­ско­го мира, частью поги­бал в бес­пре­рыв­ных вой­нах, частью все более и более уве­ли­чи­вал чис­ло без­дом­ных ски­таль­цев, бро­дяг на доро­ге и пира­тов на море⁴².

Но преж­нее зна­че­ние руко­во­дя­щих гре­че­ских государств, в том чис­ле и Афин, пало. Со вре­ме­ни гос­под­ства Македо­нии судь­бы афин­ской демо­кра­тии не пред­став­ля­ют обще­го инте­ре­са; они име­ют инте­рес спе­ци­аль­ный. Цикл с.459 раз­ви­тия афин­ской демо­кра­тии закон­чил­ся. Мы кос­нем­ся здесь лишь собы­тий, кото­рые явля­ют­ся как бы эпи­ло­гом преды­ду­ще­го.

В 336 г., вско­ре после Херо­ней­ской победы, Филипп погиб от руки убий­цы. Как ни была зна­чи­тель­на эта лич­ность, но смерть ее не изме­ни­ла обще­го поло­же­ния Гре­ции: по выра­же­нию Фоки­о­на, сила, победив­шая при Херо­нее, ста­ла толь­ко мень­ше одним чело­ве­ком⁴³. При­том пре­ем­ни­ком Филип­па был Алек­сандр Вели­кий. В Гре­ции обна­ру­жи­лось было бро­же­ние. При изве­стии о смер­ти Филип­па Демо­сфен забыл о сво­ем лич­ном горе, о смер­ти недав­но умер­шей доче­ри, и явил­ся в совет и народ­ное собра­ние в празд­нич­ной, белой одеж­де, с вен­ком на голо­ве. По его пред­ло­же­нию была при­не­се­на бла­годар­ст­вен­ная жерт­ва и памя­ти убий­цы возда­на честь, несмот­ря на то, что неза­дол­го перед тем афи­няне поста­но­ви­ли вру­чить Филип­пу золо­той венец и выдать вся­ко­го, кто посяг­нул бы на его жизнь. Доста­точ­но одна­ко было появ­ле­ния Алек­сандра в Гре­ции, чтобы его геге­мо­ния была при­зна­на, и дви­же­ние пока улег­лось. Оно вспых­ну­ло вновь с боль­шею силою во вре­мя отсут­ст­вия Алек­сандра, когда при­шла лож­ная весть о его гибе­ли в войне с илли­рий­ца­ми. Фиван­цы вос­ста­ли и окру­жи­ли нахо­див­ший­ся в Кад­мее македон­ский гар­ни­зон; афи­няне тоже под­ня­лись. Но Алек­сандр быст­ро явил­ся к Фивам и жесто­ко нака­зал их: город был раз­ру­шен, остав­ши­е­ся жите­ли про­да­ны в раб­ство. Афи­няне при­шли в смя­те­ние и отпра­ви­ли к Алек­сан­дру посоль­ство, поздрав­ляя его с счаст­ли­вым воз­вра­ще­ни­ем и победой. По поли­ти­че­ско­му рас­че­ту и из ува­же­ния к Афи­нам Алек­сандр отнес­ся к ним ина­че, чем к Фивам, и при­ми­рил­ся с ними, отка­зав­шись даже от предъ­яв­лен­но­го сна­ча­ла тре­бо­ва­ния выдать глав­ных про­тив­ни­ков Македо­нии, в том чис­ле Демо­сфе­на, Гипе­рида и Ликур­га.

Насту­пи­ли мир­ные годы для Афин. Демо­сфен, по-види­мо­му, отка­зал­ся от реши­тель­ной оппо­зи­ции Македо­нии; он дей­ст­ву­ет ино­гда заод­но с таким ее сто­рон­ни­ком, как Демад. Но анта­го­низм с Эсхи­ном про­дол­жа­ет­ся; он раз­ре­шил­ся про­цес­сом, в кото­ром Эсхин высту­пил про­тив с.460 Кте­си­фон­та, после Херо­ней­ской бит­вы пред­ло­жив­ше­го награ­дить Демо­сфе­на вен­ком за его заслу­ги в деле укреп­ле­ния Афин. По это­му пово­ду Демо­сфен про­из­нес свою зна­ме­ни­тую речь «О вен­ке». Эсхин про­иг­рал дело, дол­жен был запла­тить 1000 драхм штра­фа, так как в его поль­зу не было и пятой части голо­сов (стр. 129), и навсе­гда поки­нул Афи­ны.

Мате­ри­аль­ное бла­го­со­сто­я­ние и поло­же­ние финан­сов в Афи­нах за эти годы улуч­ши­лось. Важ­ные заслу­ги тут при­над­ле­жат Ликур­гу, кото­рый в то вре­мя и был глав­ным государ­ст­вен­ным дея­те­лем в Афи­нах. Ликург про­ис­хо­дил из ста­рин­но­го, знат­но­го рода, отли­чал­ся стро­гим обра­зом жиз­ни, чест­но­стью, но в то же вре­мя и суро­вым нра­вом: о его речах гово­ри­ли, подоб­но тому, как о зако­нах Дра­ко­на, что они напи­са­ны не чер­ни­ла­ми, а кро­вью⁴⁴. В тече­ние 12 лет (338—326) он заведы­вал финан­са­ми и упо­рядо­чил их; дохо­ды он довел до 1200 тал. в год, уве­ли­чил при этом флот и т. д. Народ­ное поста­нов­ле­ние, сде­лан­ное в честь Ликур­га — уже после его смер­ти, — так пере­чис­ля­ет его заслу­ги⁴⁵: «Ликург во вре­мя сво­ей государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти уста­но­вил мно­го пре­крас­ных зако­нов оте­че­ству и быв каз­на­че­ем государ­ст­вен­ных дохо­дов в тече­ние 3 четы­рех­ле­тий, рас­пре­де­лил из государ­ст­вен­ных дохо­дов 18900 талан­тов, собрал на акро­по­ле боль­шое коли­че­ство денег, при­гото­вил укра­ше­ние богине (Афине), ста­туи Победы из цель­но­го золота, золотые и сереб­ря­ные сосуды и золотые укра­ше­ния 100 кане­фо­рам⁴⁶; будучи избран для заведы­ва­ния воен­ны­ми при­готов­ле­ни­я­ми, собрал на акро­по­ле мно­же­ство ору­жия и 50000 стрел, при­гото­вил 400 год­ных к пла­ва­нию три­эр, одни почи­нив, дру­гие вновь выстро­ив; кро­ме того окон­чил построй­ку с.461 доков и мор­ско­го арсе­на­ла, достро­ил театр Дио­ни­са, окон­чил пана­фи­ней­ский ста­дий, выстро­ил гим­на­зий в Ликее и мно­ги­ми дру­ги­ми соору­же­ни­я­ми укра­сил город… Часто отда­вая отчет в сво­ей дея­тель­но­сти в сво­бод­ном демо­кра­ти­че­ском горо­де, он во все вре­мя остал­ся неизоб­ли­чен­ным и непод­куп­ным. Итак, чтобы все зна­ли, что народ при жиз­ни высо­ко ценит людей, поста­но­вив­ших себе пра­ви­лом вер­но слу­жить демо­кра­тии и сво­бо­де, и после смер­ти возда­ет им прис­но­па­мят­ную бла­го­дар­ность, — в доб­рый час да поста­но­вит народ: воздать хва­лу Ликур­гу, сыну Ликофро­на, Бута­ду, за его доб­лесть и чест­ность, воз­двиг­нуть ему от име­ни наро­да мед­ную ста­тую на пло­ща­ди кро­ме тех мест, где закон запре­ща­ет их ста­вить, дать содер­жа­ние в при­та­нее ста­рей­ше­му в потом­стве Ликур­га на веч­ные вре­ме­на, выре­зать на камен­ных пли­тах все его поста­нов­ле­ния и поста­вить в акро­по­ле».

Когда спар­тан­ский царь Агис под­нял­ся было про­тив Македо­нии, афи­няне не при­мкну­ли к это­му дви­же­нию. Но в кон­це цар­ст­во­ва­ния Алек­сандра воз­ник­ли ослож­не­ния. Каз­на­чей Алек­сандра, Гар­пал, похи­тив­ший гро­мад­ную сум­му денег, набрав наем­ни­ков, на 30 кораб­лях явил­ся к бере­гам Атти­ки, в надеж­де, что афи­няне при­мут его к себе, как полу­чив­ше­го уже пра­во афин­ско­го граж­дан­ства, и вос­поль­зу­ют­ся его сред­ства­ми для вос­ста­ния про­тив Македо­нии. На этот раз афи­няне одна­ко не при­ня­ли Гар­па­ла. Но когда он, оста­вив наем­ни­ков и суда у Тена­ра, в Пело­пон­не­се, сам опять явил­ся в Афи­ны, ему дали там убе­жи­ще. На тре­бо­ва­ние выда­чи Гар­па­ла афи­няне сна­ча­ла отве­ти­ли отка­зом, но затем аре­сто­ва­ли его вме­сте с сокро­ви­ща­ми. Но Гар­па­лу уда­лось вско­ре бежать, а из его сокро­вищ ока­за­лась целою лишь поло­ви­на; осталь­ное было рас­хи­ще­но или пошло на под­куп. Воз­ник гром­кий и запу­тан­ный про­цесс. Рас­сле­до­вать дело пору­че­но было аре­о­па­гу. В чис­ле обви­ня­е­мых был при­вле­чен и Демо­сфен, при­чем его обви­ни­те­лем был преж­ний союз­ник Гипе­рид, недо­воль­ный за то, что Демо­сфен рань­ше выска­зы­вал­ся про­тив того, чтобы вос­поль­зо­вать­ся день­га­ми и наем­ни­ка­ми Гар­па­ла для борь­бы с Македо­ни­ей. Демо­сфе­на при­суди­ли к 50 тал. штра­фа и, с.462 так как он не в состо­я­нии был упла­тить, то его заклю­чи­ли в тюрь­му, а затем он бежал из Афин. Дело Гар­па­ла нару­ши­ло преж­ние отно­ше­ния к Алек­сан­дру. Затем Алек­сандр потре­бо­вал, чтобы его при­зна­ли богом, и толь­ко после неко­то­ро­го коле­ба­ния и оппо­зи­ции афи­няне согла­си­лись при­со­еди­нить его к сон­му олим­пий­ских богов, в каче­стве три­на­дца­то­го, и постро­ить ему свя­ти­ли­ще, — харак­тер­ная чер­та того вре­ме­ни, ясно ука­зы­ваю­щая, что эпо­ха преж­них демо­кра­ти­че­ских Афин мино­ва­ла. Но еще более дол­жен был взвол­но­вать афи­нян эдикт Алек­сандра (324 г.) о воз­вра­ще­нии изгнан­ни­ков на роди­ну. Для самих изгнан­ни­ков это была мера бла­го­де­тель­ная, но она яви­лась актом само­власт­но­го рас­по­ря­же­ния македон­ско­го царя, без согла­сия и уча­стия того союз­но­го синед­ри­о­на, кото­рый заседал в Корин­фе. Она пря­мо про­ти­во­ре­чи­ла преж­ним поста­нов­ле­ни­ям, сде­лан­ным при Филип­пе (стр. 456). А глав­ное — изгнан­ни­ков было мно­го, сре­ди них были поли­ти­че­ские вра­ги, име­ния их пере­шли уже в дру­гие руки и теперь мас­со­вое воз­вра­ще­ние изгнан­ных тре­во­жи­ло мно­гих: оно долж­но было пове­сти к рас­прям, внут­рен­ней борь­бе, к нару­ше­нию уста­но­вив­ше­го­ся поряд­ка и иму­ще­ст­вен­ных отно­ше­ний. Афи­няне долж­ны были рас­стать­ся с Само­сом, отдать его преж­ним жите­лям, изгнан­ным ими, а сво­их кле­ру­хов высе­лить оттуда.

И вот, когда умер Алек­сандр (323 г.), в Гре­ции вспых­ну­ла вой­на про­тив македон­ско­го гос­под­ства. В ней при­ня­ли уча­стие мно­гие гре­че­ские государ­ства и глав­ным обра­зом Афи­ны. Про­тив сто­рон­ни­ков Македо­нии нача­лось гоне­ние. Демад за то, что пред­ло­жил при­знать Алек­сандра богом, был лишен чести и при­суж­ден к штра­фу. Ари­сто­тель дол­жен был уда­лить­ся из Афин. Демо­сфен же воз­вра­тил­ся из изгна­ния и был встре­чен вос­тор­жен­но. Во гла­ве гре­че­ско­го вой­ска стал Леосфен. Анти­патр был заперт в Ламии, отче­го и самая вой­на полу­чи­ла назва­ние Ламий­ской. Но Леосфен вско­ре погиб, к Анти­па­тру дви­ну­лась помощь, и оса­ду с Ламии при­шлось снять, а затем Анти­патр соеди­нил­ся с Кра­те­ром и при Кран­ноне победил гре­ков. На море же афин­ский флот потер­пел пора­же­ние от македон­ско­го флота (у ост­ро­ва Амор­госа). с.463 Анти­патр отка­зал­ся вести мир­ные пере­го­во­ры с гре­че­ски­ми государ­ства­ми сооб­ща. При­шлось каж­до­му государ­ству в отдель­но­сти заклю­чать мир с победи­те­лем. Афи­ны сда­лись на милость и неми­лость Анти­па­тра (322 г.). Ороп пере­шел опять к Бео­тии; Самос отдан преж­ним жите­лям. Само­сто­я­тель­но­сти Афин поло­жен конец; македон­ский гар­ни­зон рас­по­ло­жил­ся в Муни­хии. Анти­па­тром про­из­веде­на пере­ме­на и во внут­рен­нем строе Афин: пра­во граж­дан­ства остав­ле­но толь­ко за теми, кто имел состо­я­ния не менее 2000 драхм, т. е. за более состо­я­тель­ны­ми, кото­рые глав­ным обра­зом и при­над­ле­жа­ли к македон­ской пар­тии; перед тем всех граж­дан было 21000; теперь толь­ко 9000 сохра­ни­ли свои пра­ва, а боль­шин­ство, т. е. 12000, лиши­лись их; из них мно­гие пере­се­ле­ны были во Фра­кию. Руко­во­дя­щая роль в Афи­нах пере­шла к Фоки­о­ну и Дема­ду. Над Демо­сфе­ном, Гипе­ридом и дру­ги­ми рев­ност­ны­ми про­тив­ни­ка­ми македон­ско­го гос­под­ства про­из­не­сен был смерт­ный при­го­вор. Они бежа­ли из Афин. Гипе­рид был схва­чен на Эгине, достав­лен живым Анти­па­тру и каз­нен; Демо­сфен лишил себя жиз­ни, при­няв яд, в Калав­рии, в хра­ме Посей­до­на, чтобы не отдать­ся в руки пре­сле­до­ва­те­лей.

Так отня­та была само­сто­я­тель­ность у Афин. Потом она вновь была им воз­вра­щае­ма, но не надол­го, и Афи­ны нахо­ди­лись в зави­си­мо­сти от Македо­нии, а потом от Рима. Демо­кра­ти­че­ские фор­мы боль­шею частью оста­ва­лись, но они утра­ти­ли былое зна­че­ние.

Мы виде­ли, как чрез­вы­чай­но после­до­ва­тель­но, чисто орга­ни­че­ски шло раз­ви­тие государ­ст­вен­но­го строя Афин. Посте­пен­но совер­ша­ет­ся пере­ход от монар­хии к ари­сто­кра­тии, затем так же посте­пен­но демо­кра­тия зани­ма­ет место ари­сто­кра­тии. Вспом­ним, напр., как лишь мало-пома­лу откры­вал­ся низ­шим клас­сам доступ к долж­но­стям, как совер­ша­лась демо­кра­ти­за­ция Афин после Кли­сфе­на, как «пере­жи­ва­ния», в роде двой­но­го жре­бия, сохра­ня­лись в после­дую­щем строе Афин. Тиран Писи­страт во мно­гом явля­ет­ся про­дол­жа­те­лем и даже завер­ши­те­лем дела «пер­во­го пред­ста­те­ля демо­са», Соло­на, и пред­ше­ст­вен­ни­ком таких с.464 его вождей, как Феми­стокл и Перикл; Кли­сфе­но­вы филы и трит­тии име­ют уже сво­их пред­ше­ст­вен­ниц; Перикл ока­зы­ва­ет­ся вовсе не таким нова­то­ром, каким его ино­гда изо­бра­жа­ли новей­шие исто­ри­ки. Афин­ская демо­кра­тия была чисто народ­ным созда­ни­ем, резуль­та­том работы цело­го ряда дея­те­лей и поко­ле­ний, а не резуль­та­том често­лю­бия и интриг отдель­ных лич­но­стей. Достиг­нув бле­стя­ще­го рас­цве­та в пери­од «Пяти­де­ся­ти­ле­тия», она во вре­мя зло­счаст­ной Пело­пон­нес­ской вой­ны пере­жи­ла тяже­лый кри­зис, внут­рен­ний и внеш­ний, и ста­ла кло­нить­ся к упад­ку. Она в самой себе носи­ла неко­то­рые внут­рен­ние про­ти­во­ре­чия и эле­мен­ты после­дую­ще­го раз­ло­же­ния. Это раз­ло­же­ние, недо­ста­ток в орга­ни­за­ции афин­ско­го пра­ви­тель­ства, поли­ти­че­ская раз­дроб­лен­ность Гре­ции, раздо­ры и соци­аль­ные неду­ги, не гово­ря уже об ослаб­ле­нии энер­гии граж­дан и пор­че нра­вов, при­ве­ли Афи­ны к паде­нию.

Афин­ская демо­кра­тия, насколь­ко нам извест­но, впер­вые в исто­рии созна­тель­но и ясно поста­ви­ла иде­а­лом сво­бо­ду и рав­но­пра­вие, и сво­бо­ду не необуздан­ную или анар­хи­че­скую, а в соче­та­нии с зако­ном. Мы видим, как в ней неред­ко про­во­дит­ся прин­цип само­огра­ни­че­ния: дер­жав­ный демос сам пыта­ет­ся огра­ни­чить себя. Конеч­но, дей­ст­ви­тель­ность ино­гда дале­ко рас­хо­ди­лась с иде­а­лом; афин­ская демо­кра­тия име­ла свои недо­стат­ки; на ее памя­ти нема­ло гре­хов и даже пре­ступ­ле­ний. Но чтобы пра­виль­но оце­нить эту демо­кра­тию, надо судить о ней с точ­ки зре­ния того вре­ме­ни, совре­мен­ных ей поряд­ков и усло­вий тогдаш­не­го мира. Она, напр., не отре­ши­лась от раб­ства, кото­рое в древ­нем мире было так рас­про­стра­не­но, но все же она его часто смяг­ча­ла, вно­си­ла и в эти отно­ше­ния чело­веч­ность. Вооб­ще, несмот­ря на неко­то­рые печаль­ные исклю­че­ния, чело­веч­ность — одна из наи­бо­лее харак­тер­ных черт афин­ской демо­кра­тии, осо­бен­но в луч­шую ее пору. А чистая чело­веч­ность, по сло­ву поэта, иску­па­ет все чело­ве­че­ские недо­стат­ки:

Al­le menschli­che Geb­re­chen Süh­net rei­ne Menschlich­keit

(Гете).