322 гг.], таким образом, распалась, но своего морского могущества этруски уже не могли восстановить.
| Войны римлян с этрусками из-за Вей |
Этот быстрый упадок морского могущества этрусков был бы необъясним, если бы им не было нанесено со всех сторон самых тяжелых ударов и на суше в то самое время, когда сицилийские греки нападали на них на море. По словам римских летописей, около того времени, когда происходили битвы при Саламине, Гимере и Кумах, велась многолетняя и тяжелая война между Римом и Вейями (271—280) [483—474 гг.]. Римляне понесли тяжелые поражения; в воспоминаниях сохранилась катастрофа Фабиев (277) [477 г.], которые вследствие внутренних смут покинули столицу добровольными изгнанниками и взялись защищать против этрусков границу, но подле ручья Кремеры были изрублены все до последнего человека, способного носить оружие. Однако заключенное вместо мира перемирие на 400 месяцев, которым окончилась эта война, было выгодно для римлян в том отношении, что оно по крайней мере восстановило то положение дел, какое существовало во времена царей; этруски отказались от Фиден и от территории, приобретенной ими на правом берегу Тибра. Трудно решить, в какой мере эта римско-этрусская война находилась в непосредственной связи с войнами эллино-персидской и сицилийско-карфагенской, но все равно, были или не были римляне союзниками тех, кто победил при Саламине и при Гимере, выгоды и последствия войны были для тех и других во всяком случае одинаковы. | Самниты в борьбе с кампанскими этрусками |
Подобно латинами и самниты стали нападать на этрусков, и, лишь только поселения, заведенные этрусками в Кампании, были отрезаны от своего отечества вследствие битвы при Кумах, они оказались неспособными отражать нападения сабельских горцев. Главный город Капуя пал в 330 г. [424 г.], и этрусское население было там истреблено или оттуда изгнано вскоре после завоевания страны самнитами. Конечно, и жившие в Кампании греки должны были сильно пострадать от того же нашествия, потому что были разъединены и ослаблены; даже город Кумы был взят сабеллами в 334 г. [420 г.]. Однако греки удержались в Неаполе, быть может, при помощи сиракузян, между тем как даже имя этрусков совершенно исчезло в Кампании из исторических преданий; только несколько отдельных этрусских общин еще влачили там некоторое время жалкое и не оставившее после себя следов существование. Но около того же времени в северной Италии совершились события, еще более богатые своими последствиями. Новый народ стал стучаться в ворота Альп: то были кельты, а их первый натиск обрушился на этрусков.
Кельтская, иначе галатская или галльская, нация была наделена общей матерью иначе, чем ее сестры — италийская, германская и эллинская. При многих прекрасных и даже более блестящих качествах ей недостает той глубокой нравственной и государственной основы, на которой зиждется все, что есть хорошего и великого в с.265 человеческом развитии. Для свободных кельтов, говорит Цицерон, считалось постыдным возделывать землю собственными руками. Земледелию они предпочитали пастушеский образ жизни и даже на плодородных равнинах реки По занимались преимущественно разведением свиней, мясом которых питались и вместе с которыми проводили дни и ночи в дубовых рощах. Они не знали привязанности к родной пашне, которая свойственна италикам и германцам; напротив того, они любили селиться в городах и местечках, которые стали у них разрастаться и приобретать значение, как кажется, ранее, чем в Италии. Их гражданское устройство было несовершенно; не только их национальное единство имело лишь слабую внутреннюю связь — что, впрочем, можно заметить у всех народов в начале их развития, — но даже в их отдельных общинах не было единодушия и твердо организованной системы управления, не было серьезного духа гражданственности и последовательных стремлений к какой-нибудь определенной цели. Они подчинялись только военной организации, которая благодаря узам дисциплины освобождает от тяжелого труда владеть самим собой. «Выдающиеся особенности кельтской расы, — говорит ее историк Тьерри, — заключаются в личной храбрости, которой она превосходит все народы, в открытом, стремительном, доступном для всякого впечатления темпераменте, в больших умственных способностях, но вместе с тем в чрезвычайной живости, в недостатке выдержки, в отвращении к дисциплине и порядку, в хвастливости и нескончаемых раздорах, порождаемых безграничным тщеславием». Почти то же говорит в немногих словах Катон Старший: «Двум вещам кельты придают особую цену — уменью сражаться и уменью красно говорить»3. Такие свойства хороших солдат и вместе с тем плохих граждан служат объяснением для того исторического факта, что кельты потрясли немало государств, но сами не основали ни одного. Всюду, где мы встречаемся с ними, они всегда готовы двинуться с места, т. е. выступить в поход, всегда отдают предпочтение перед земельною собственностью движимости и главным образом золоту, всегда занимаются военным делом как правильно организованным разбойничеством или даже как ремеслом за условную плату и притом так успешно, что даже римский историк Саллюстий признавал превосходство кельтов в военном деле над римлянами. Судя по их изображениям и по дошедшим до нас рассказам, это были настоящие ландскнехты древних времен: они были небольшого роста и некрепкого телосложения, с косматыми волосами на голове и с длинными усами, представляя совершенную противоположность грекам и римлянам, обстригавшим свои волосы и на голове и на верхней губе. Они носили пестрые, украшенные вышивками одежды, которые нередко сбрасывали с себя во время сражения, а на шею надевали широкие золотые кольца; они не употребляли ни шлема, ни какого-либо метательного оружия, но зато имели при себе громадный щит, длинный, плохо закаленный меч, кинжал и пику; все это было украшено золотом, так как они умели недурно обрабатывать металлы. Поводом для хвастовства служило все — даже рана, которую нередко намеренно расширяли, для того чтобы похвастаться широким рубцом. Сражались они обыкновенно пешими; но у них были и конные отряды, в которых за каждым вольным человеком с.266 следовали два конных оруженосца; боевые колесницы были у них в раннюю эпоху в употреблении, точно так же как у ливийцев и у эллинов. Некоторые черты напоминают средневековое рыцарство, в особенности незнакомая ни римлянам, ни грекам привычка к поединкам. Не только на войне они имели обыкновение вызывать словами и телодвижениями врага на единоборство, но и в мирное время они бились между собою на жизнь и на смерть, одевшись в блестящие военные доспехи. Само собой разумеется, что за этим следовали попойки. Таким образом, постоянно сражаясь и совершая так называемые геройские подвиги то под собственным, то под чужим знаменем, они вели бродячий солдатский образ жизни, благодаря которому рассеялись на всем пространстве от Ирландии и Испании до Малой Азии; но все, что они совершали, расплывалось, как весенний снег, и они нигде не основали большого государства, нигде не создали своей собственной культуры.
Так описывают нам эту нацию древние рассказы, а о ее происхождении мы можем высказывать только догадки. Она вела свое начало от того же корня, от которого произошли народности эллинская, италийская и германская4; подобно им и кельты перешли из общей восточной родины в Европу, где с древнейших времен достигли берегов западного моря, избрали своим главным местопребыванием теперешнюю Францию, потом перебрались к северу на Британские острова, к югу за Пиренеи и стали оспаривать у иберийских племен обладание их полуостровом. Во время этого первого большого передвижения кельты не пытались переходить через Альпы и только впоследствии стали предпринимать из западных стран небольшими отрядами и в противоположном направлении те походы, благодаря которым проникли за Альпы, за Гемус и даже за Босфор и в течение многих столетий наводили ужас на все древние цивилизованные нации, пока их могущество не было навсегда сломлено победами Цезаря и организованною Августом защитою римских границ. Туземные сказания об их странствованиях, сохранившиеся преимущественно в произведениях Ливия, следующим образом описывают эти позднейшие походы в обратном направлении5. Галльский племенной союз, во главе которого стоял в ту пору, как и во с.267 времена Цезаря, округ битуригов (около Буржа), выслал при царе Амбиате две больших армии под предводительством двух царских племянников, из которых один, по имени Сиговез, проник за Рейн в направлении к Шварцвальду, а другой, по имени Белловез, спустился через Грайские Альпы (Малый Сен-Бернар) в долину реки По. От первого ведет свое начало галльское поселение на среднем Дунае, от второго — древнейшее поселение кельтов в теперешней Ломбардии, округ инсубров, с его главным городом Медиоланом (Миланом). Вслед за тем скоро появилось новое полчище кельтов, основавшее округ кеноманов с городами Бриксией (Брешией) и Вероной.
| Кельты вступают в борьбу с этрусками из Северной Италии |
После того поток переселенцев стал непрерывно спускаться через Альпы на цветущие равнины; кельтские племена толкали вперед и увлекали вслед за собой лигурийцев и вместе с ними стали отнимать у этрусков один пункт вслед за другим, пока весь левый берег реки По не перешел в их руки. После падения богатого этрусского города Мельпа (вероятно, в районе Милана), для завоевания которого уже осевшие в долине По кельты соединились с вновь пришедшими племенами (358?) [396 г.], эти последние перешли на правый берег реки и стали вытеснять умбров и этрусков из их древних мест поселения. То были преимущественно бойи, проникшие в Италию, как следует полагать, иным путем — через Пенинские Альпы (Большой Сен-Бернар); они поселились в теперешней Романии, где старый город этрусков Фельсина стал их столицей, названной новыми повелителями Бононией. Наконец, пришли и сеноны, которые были последними из больших кельтских племен, перебравшихся через Альпы; они поселились на побережье Адриатического моря от Римини до Анконы. Но следует полагать, что отдельные толпы кельтских переселенцев проникали даже внутрь Умбрии, почти до самых границ собственно Этрурии, так как подле Тоди на верхнем Тибре были найдены на камнях надписи на кельтском языке. Границы Этрурии все более и более суживались с севера и с востока, так что около половины IV века тускская нация принуждена была довольствоваться той территорией, которая с тех пор носила и до сих пор носит ее имя.
| Нападение римлян на Этрурию |
Этрусская нация, с такой замечательной энергией и быстротой утвердившая свое владычество в Лациуме, Кампании и на обоих италийских морях, еще быстрее пришла в упадок, когда на нее, как будто сговорившись, одновременно напали и сиракузяне, и латины, и самниты, и главным образом кельты. Она утратила свое морское могущество, а жившие в Кампании этруски утратили свою независимость именно в то время, когда инсубры и кеноманы поселились на берегах По, и около того же времени римское гражданство — за несколько десятков лет перед тем глубоко униженное и почти порабощенное Порсеной — снова стало действовать наступательно против Этрурии. Путем перемирия, заключенного с вейями в 280 г. [474 г.], оно получило обратно все, что было им утрачено, и в сущности восстановило отношения, существовавшие между двумя нациями во времена царей. Хотя после истечения срока этого перемирия в 309 г. [445 г.] распри и возобновились, но это были лишь с.268 пограничные схватки и хищнические набеги, не имевшие важных последствий ни для той, ни для другой стороны. Этрурия еще была в ту пору так могущественна, что Рим не мог помышлять о серьезном на нее нападении. Только после того как жители Фиден выгнали римский гарнизон, умертвили римских послов и подчинились царю вейентов, Ларсу Толумнию, вспыхнула более серьезная война, благополучно окончившаяся для римлян: царь Толумний был убит в сражении римским консулом Авлом Корнелием Коссом (326?) [428 г.], Фидены были взяты римлянами, и в 329 г. [425 г.] было заключено новое перемирие на 200 месяцев. Тем временем положение Этрурии делалось все более стесненным, и кельты начали нападать на оставшиеся до тех пор нетронутыми этрусские поселения на правом берегу По.
| Завоевание города Вейи |
Когда срок перемирия истек в 346 г. [408 г.], римляне решились предпринять против Этрурии завоевательную войну, которая на этот раз велась уже не только против города Вейи, но также из-за обладания этим городом. Рассказы о войне с вейентами, капенатами и фалисками и об осаде города Вейи, будто бы продолжавшейся, как и осада Трои, десять лет, не заслуживают большого доверия. Легенда и поэтическая фантазия завладели этим сюжетом, и не без основания, так как борьба велась с небывалым напряжением сил и победителей ожидала небывалая награда. По этому случаю римская армия в первый раз оставалась в походе лето и зиму в течение нескольких лет сряду, пока предположенная цель не была достигнута; в первый раз община платила войску жалованье из государственных средств. Но также в первый раз римляне попытались подчинить себе иноплеменную нацию и перенесли свое оружие за старинную северную границу латинской земли. Борьба была упорна, но ее исход едва ли мог быть сомнителен. Римляне нашли содействие со стороны латинов и герников, для которых падение грозного соседа было почти не менее приятно и выгодно, чем для самих римлян: напротив того, жители города Вейи были покинуты своими соотечественниками и получили подкрепления только от соседних городов — от Капены, Фалерий и Тарквиний. Что северные общины не приняли участия в борьбе, уже достаточно объясняется необходимостью обороняться от кельтов; но, кроме того рассказывают — и нет никакого основания не верить этим рассказам, — что главной причиной такого бездействия со стороны остальных этрусков были внутренние раздоры в среде этрусского союза городов, а именно то, что города с аристократической формой правления были в оппозиции с вейентами, сохранившими у себя или восстановившими царское управление. Если бы вся этрусская нация могла или хотела принять участие в борьбе, то при крайне низком тогда уровне осадного искусства римская община едва ли была бы в состоянии довести до конца такое гигантское предприятие, как взятие большого и укрепленного города; но так как этот город был одинок и всеми покинут, то, несмотря на мужественное сопротивление, он не устоял (358) [396 г.] против стойкого геройства Марка Фурия Камилла, впервые открывшего своему народу блестящее и опасное поприще внешних завоеваний. Ликование, которое было вызвано в Риме этим великим успехом, оставило после себя отголосок в сохранившемся до поздних времен обыкновении римлян заканчивать праздничные игры «продажей вейентов»; при этом производилась шуточная продажа с аукциона мнимой военной добычи и в заключение пускался в продажу самый уродливый старый калека, какого только можно было отыскать; на него надевали с.269 пурпурную мантию и разные золотые украшения, так как он изображал «царя вейентов». Город был разрушен, а место, на котором он стоял, было обречено на вечное запустение. Фалерии и Капена поспешили заключить мир; могущественные Вольсинии, бездействовавшие со свойственным союзникам двоедушием во время агонии города Вейи и взявшиеся за оружие после его падения, также согласились через несколько лет (363) [391 г.] на заключение мира. Рассказ о том, что оба передовых оплота этрусской нации — Мельп и Вейи — были взяты в один и тот же день, первый кельтами, а второй римлянами, похож на грустную легенду, но в его основе лежит глубокая историческая истина. Двойное нападение с севера и с юга и падение обеих пограничных крепостей были началом конца великой этрусской нации.
| Кельты в борьбе с Римом |
Однако на минуту могло показаться, что два народа, грозившие существованию Этрурии своим одновременным нападением, неизбежно должны столкнуться и что вновь расцветавшее могущество Рима будет уничтожено иноземными варварами. Такой оборот дел противоречил естественному течению политических событий, но его вызвали сами римляне своим высокомерием и недальновидностью. Толпы кельтов, перебравшиеся через реку после падения Мельпа, наводнили со стремительной быстротой северную Италию и не только равнины на правом берегу По и вдоль Адриатического моря, но также собственно Этрурию по сю сторону Апеннин. Через несколько лет после того (363) [391 г.] даже находившийся в самом центре Этрурии Клузий (Chiusi на границе Тосканы и папской области) был осажден кельтскими сенонами, а этруски так упали духом, что бедствовавший тускский город обратился за помощью к тем, кто разрушил Вейи. Римляне, быть может, поступили бы благоразумно, если бы не отказали в просимой помощи и разом поставили в зависимость от Рима галлов путем вооруженного вмешательства, а этрусков — посредством оказанного им покровительства; но такая далеко задуманная интервенция, которая заставила бы римлян предпринять серьезную войну на северной границе Этрурии, не входила в кругозор их тогдашней политики. Поэтому не оставалось ничего другого, как воздержаться от всякого вмешательства. Но римляне совершили безрассудство, отказав одной стороне в помощи, а к другой отправив послов; эти послы оказались еще более безрассудными, так как вообразили, что могут повлиять на кельтов громкими словами, и, когда им это не удалось, вообразили, что, имея дело с варварами, могут безнаказанно нарушать международные обязательства: в рядах клузийцев они приняли участие в сражении с кельтами, и один из них сшиб галльского предводителя с коня. Варвары поступили в этом случае умеренно и осмотрительно. Они прежде всего обратились к римской общине с требованием выдать им нарушителей международного права, и римский сенат уже был готов удовлетворить это справедливое желание. Но в народной массе сострадание к соотечественникам одержало верх над справедливостью к иноземцам: гражданство отказало в требуемом удовлетворении, а, по некоторым известиям, храбрые передовые бойцы за родину даже были назначены консулярными трибунами на 364 год [390 г.]6, которому было суждено занять такое печальное место в римских летописях. Тогда Бренн, т. е. предводитель галлов, снял осаду с.270 Клузия, и все военные силы кельтов, состоявшие, как утверждают, из 70 тысяч человек, двинулись на Рим. Такие походы в неведомые и далекие страны были обыкновенным делом для галлов, которые шли вперед как вооруженные толпы переселенцев, не заботясь ни о прикрытии, ни об отступлении, а в Риме, очевидно, не сознавали, какою опасностью грозило такое стремительное и внезапное нашествие.
Только тогда, когда галлы были недалеко от Рима, римская армия перешла через Тибр и загородила им дорогу. Две армии сошлись менее чем в трех немецких милях от городских ворот, там, где ручей Аллия впадает в Тибр, и дело дошло 18 июля 364 г. [390 г.] до битвы. Даже в эту минуту римляне шли на бой самоуверенно и безумно дерзко, как будто имели дело не с неприятельской армией, а с шайкой разбойников, и вождями у них были люди неопытные, так как сословные распри заставили Камилла удалиться от дела. Все воображали, что имеют дело с дикарями, а в таком случае — какая надобность становиться лагерем и заботиться об отступлении? Но эти дикари были так мужественны, что не боялись смерти, а их боевые приемы оказались столь же новыми для италиков, сколько и пагубными: с обнаженными мечами в руках кельты бешено бросились на римскую фалангу и с первого натиска опрокинули ее. Поражение было полное, римляне сражались спиной к реке, и те из них, которые пытались обратно перейти через нее, большею частью находили в ней свою гибель; те, которым удалось спастись, бросились в сторону, в близлежащие Вейи. Победоносные кельты стояли между остатками разбитой армии и столицей. Таким образом, для Рима не было спасения; немногочисленного войска, которое в нем оставалось или укрылось от неприятеля, было недостаточно для защиты городских стен, и через три дня после битвы победители вошли в отворенные ворота Рима. Если бы они сделали это так скоро, как могли, то вместе с городом погибло бы и государство; но короткий промежуток времени между их победой и вступлением в Рим дал возможность увезти или зарыть в землю государственную святыню и, что еще важнее, занять крепость и на скорую руку снабдить ее съестными припасами. Тех, кто не был в состоянии носить оружие, не пускали в крепость, так как на всех недостало бы хлеба. Множество безоружных людей разбежалось по соседним городам, но многие — и в особенности некоторые из именитых старцев — не хотели пережить гибель города и ожидали в своих домах смерти от меча варваров. Эти варвары пришли, стали всех убивать и все грабить, а в заключение зажгли город со всех концов на глазах у стоявшего в Капитолии гарнизона. Но осадное искусство им не было знакомо, а блокада крутой крепостной стены потребовала бы и много времени, и много труда, так как съестные припасы для громадной армии можно было добывать только рассылкой вооруженных отрядов, на которые нередко с мужеством и с успехом нападали граждане соседних латинских городов, в особенности ардеаты. Однако кельты с беспримерной в их положении энергией простояли под скалою крепости семь месяцев; в одну темную ночь гарнизон был обязан своим спасением от неожиданного нападения гоготанию священных гусей в Капитолийском храме и случайному пробуждению храброго Марка Манлия; но съестные припасы в крепости уже были на исходе, когда кельты получили известие о вторжении венетов в недавно завоеванную ими Сенонскую область на берегах По и потому согласились принять предложенный им выкуп. Настоящее положение дел было очень верно с.271 обрисовано тем, что брошенный с презрительной насмешкой на весы галльский меч определил количество золота, которое должны были уплатить римляне. Железо варваров победило, но они продали свою победу и этим путем сами от нее отказались. Все подробности этого необычайного события — страшная катастрофа поражения и пожара, день 18 июля и ручей Аллия, место, где была зарыта в землю городская святыня, и то место, где было отражено неожиданное нападение на крепость, — перешли из воспоминаний современников в фантазию потомства, и даже теперь верится с трудом, что действительно протекли две тысячи лет, с тех пор как приобретшие всемирно-историческую известность гуси оказались более бдительными, чем римские сторожевые посты. | Бесплодность кельтской победы |
Однако, несмотря на издание нового постановления, что впредь, в случае нашествия кельтов, никакие установленные законом привилегии не будут освобождать от обязанности нести военную службу, несмотря на то, что в Риме стали считать годы со времени взятия города галлами, несмотря на то, что это событие отозвалось на всем тогдашнем цивилизованном мире и проникло даже в греческие летописи, битву при Аллии и ее результаты едва ли можно отнести к числу богатых последствиями исторических событий. Она ничего не изменила в политических отношениях. Когда галлы удалились, унося свое золото (которое только, по словам позднейшей и неискусно придуманной легенды, было обратно привезено в Рим героем Камиллом), когда беглецы возвратились домой, а сумасбродное предложение некоторых трусливых политиков переселить всех граждан в Вейи было отвергнуто благодаря мужественному протесту Камилла, дома стали подыматься из своих развалин быстро и беспорядочно (этой эпохе обязаны своим происхождением узкие и кривые улицы Рима), и Рим снова занял свое прежнее господствующее положение; даже нет ничего неправдоподобного в том, что это событие, хотя и не в первую минуту, существенно содействовало смягчению антагонизма между Этрурией и Римом и в особенности скреплению уз, связывающих Лациум с Римом. Борьба галлов с римлянами не имела никакого сходства с борьбой между Римом и Этрурией или между Римом и Самнием; это не было столкновением между двумя государственными силами, обусловливающими одна другую; ее можно сравнить с теми катастрофами в природе, после которых организм — если только он не совершенно разрушен — тотчас опять приходит в свое нормальное состояние. Галлы еще не раз возвращались в Лациум: в 387 г. [367 г.] их разбил при Альбе Камилл — и это была последняя победа седого героя, который был шесть раз консулярным военным трибуном, пять раз диктатором и четыре раза въезжал с триумфом в Капитолий; в 393 г. [361 г.] диктатор Тит Квинкций Пенн стал против них лагерем на расстоянии менее чем в одну милю от города у моста на Анио; но, прежде чем дошло дело до битвы, толпы галлов двинулись далее по направлению к Кампании; в 394 г. [360 г.] диктатор Квинт Сервилий Агала боролся у коллинских ворот с толпами галлов, возвращавшихся из Кампании; в 396 г. [358 г.] диктатор Гай Сульпиций Петик нанес им сильное поражение; в 404 г. [350 г.] они даже всю зиму простояли лагерем на Альбанской горе и дрались на берегу с греческими пиратами из-за добычи, пока не были прогнаны в следующем году сыном знаменитого полководца Луцием Фурием Камиллом; об этом событии слышал в Афинах его современник Аристотель (370—432) [384—322 г.]. Однако, как бы ни были страшны и отяготительны эти хищнические нашествия, они были с.272 скорее несчастными случайностями, чем политическими событиями, и главным их последствием было то, что на римлян все более и более приучались смотреть и в их собственной стране, и за границей как на оплот цивилизованных народов Италии против страшных варварских нашествий, что способствовало позднейшему всемирному значению Рима гораздо более, чем думают.
| Дальнейшие завоевания римлян в Этрурии. Южная Этрурия завоевана римлянами |
Туски, воспользовавшись нападением кельтов на Рим, для того чтобы попытаться завладеть Вейями, ничего не добились, потому что выступили в поход с недостаточными военными силами; лишь только варвары удалились, тяжелая рука Лациума дала себя знать с такою же силой, как и прежде. После неоднократных поражений этрусков вся южная Этрурия вплоть до Циминийских высот перешла в руки римлян, которые учредили четыре новых гражданских округа на территории Вейев, Капены и Фалерий (367) [387 г.] и обеспечили свою северную границу постройкой крепостей Сутрия (371) [383 г.] и Непете (381) [373 г.]. Этот плодородный и усеянный римскими колониями край шел быстрыми шагами к полной романизации. Около 396 г. [358 г.] соседние этрусские города Тарквинии, Цере и Фалерии попытались воспротивиться римскому владычеству, а как сильно было раздражение, вызванное в Этрурии этим владычеством, видно из того факта, что все взятые в первую кампанию в плен римляне, в числе трехсот семи, были умерщвлены на торговой площади в Тарквиниях; но это было раздражением бессилия. Город Цере как самый близкий к римской территории поплатился за эту попытку дороже всех: по мирному договору (403) [351 г.] он уступил Риму половину своей территории, а с оставшейся у него урезанной территорией перешел из этрусского союза в такое же зависимое от Рима положение, в каком уже находились некоторые отдельные латинские общины. Однако казалось неблагоразумным предоставлять этой отдаленной и иноплеменной общине такую же общинную самостоятельность, какая была предоставлена общинам, подвластным Лациуму; поэтому церитской общине были даны права римского гражданства без активного и без пассивного участия в происходивших в Риме выборах; сверх того, она была лишена самоуправления, так что не местные, а римские должностные лица заведовали отправлением правосудия и переписью, и даже местная администрация находилась в руках заместителя (praefectus) римского претора; здесь в первый раз встречается такая форма зависимости, при которой государство, бывшее до того времени самостоятельным, превращается в общину, хотя и продолжающую законно существовать, но лишенную возможности что-либо делать по собственному усмотрению. Вскоре после того (411) [343 г.] и Фалерии, сохранившие свою коренную латинскую национальность и под владычеством тусков, вышли из этрусского союза и вступили в вечный союз с Римом; таким образом, вся южная Этрурия в той или в другой форме подчинилась римскому верховенству. Относительно Тарквиний и в особенности северной Этрурии римляне удовлетворились тем, что надолго связали их (403) [351 г.] мирным договором, заключенным на 400 месяцев.
| Замирение северной Италии |
И в северной Италии племена, беспрестанно сталкивавшиеся между собою и стремившиеся к завоеваниям, мало-помалу уселись на своих местах прочнее прежнего и в более неизменных границах. Нашествия из-за Альп прекратились частью вследствие отчаянного сопротивления этрусков в пределах их сузившегося отечества и энергичного отпора со стороны могущественных римлян, частью вследствие неизвестных нам перемен, которые совершились на севере с.273 от Альп. Кельты сделались господствующей нацией на всем пространстве между Альпами и Апеннинами вплоть до Абруцц и в особенности обладателями равнин и богатых пастбищ; но их колонизационная политика была такой вялой и поверхностной, что их владычество не пустило глубоких корней во вновь приобретенных странах и вовсе не имело внешней формы исключительного господства. Наши недостаточные сведения о национальности позднейших альпийских народов не позволяют нам выяснить, что делалось в ту пору в Альпах и как кельтские поселенцы смешивались там с древнейшими этрусскими или другими племенами; только живших в теперешнем Граубюндене и Тироле ретов мы можем с некоторой достоверностью назвать этрусским племенем. Долины Апеннин остались во власти умбров, а северо-восточная часть долины По — во власти говоривших на ином языке венетов; в западных горах удержались лигурийские племена, жившие между Пизой и Ареццо и отделявшие собственно кельтскую землю от Этрурии. Только в середине низменности хозяйничали кельты: к северу от По — инсубры и кеноманы, к югу — бойи, на берегах Адриатического моря от Аримина до Анконы, в так называемой «галльской стране» (ager Gallicus), — сеноны, не говоря уже о других более мелких племенах. Но и там, как следует полагать, еще существовали этрусские поселения, например вроде того, как Эфес и Милет остались греческими городами и под персидским владычеством. По крайней мере Мантуя, которую охраняло ее географическое положение, похожее на положение острова, была тускским городом и во времена империи; и стоявшая на берегах По Атрия, в которой откопано так много этрусских ваз, как кажется, сохранила свой этрусский характер; еще в описании берегов, которое приписывают Скилаксу и которое было составлено в 418 г. [336 г.], страна вокруг Атрии и Спины названа этрусской страной. Только этим и объясняется, как этрусские корсары даже в V веке могли делать небезопасным плавание по Адриатическому морю и почему не только Дионисий Сиракузский усеял берега этого моря колониями, но даже Афины — как это доказывает недавно найденный замечательный документ — решили около 429 г. [325 г.] основать на берегах Адриатического моря колонию для защиты купеческих кораблей от тирренских каперов. Но как бы ни были значительны уцелевшие там остатки этрусской национальности, это были не более как отдельные обломки прежнего могущества; этрусской нации не принесло пользы то, что было там приобретено ее членами путем мирных торговых сношений или морских разбоев. Зато, по всей вероятности, именно от этих полусвободных этрусков исходили зачатки той цивилизации, которую мы впоследствии находим у кельтов и вообще у альпийских племен. Влиянию этрусков следует приписать и то, что поселившиеся на равнинах Ломбардии толпы кельтов отказались — как утверждает так называемый Скилакс — от военной жизни и прочно перешли к оседлому образу жизни; но, кроме того, зачатки ремесел и искусств, равно как алфавит, были получены именно от этрусков ломбардскими кельтами и даже племенами, жившими среди Альп вплоть до теперешней Штирии.
| Собственно Этрурия в мире и в упадке |
Таким-то образом, после того как этруски утратили свои владения в Кампании и все страны на севере от Апеннин и к югу от Циминийского леса, в их руках осталась очень небольшая территория, для них безвозвратно миновала эпоха могущества и стремлений ввысь. С этим внешним упадком нации находится в самой с.274 тесной обоюдной связи и ее внутреннее разложение, причины которого возникли, конечно, в более раннюю пору. У греческих писателей того времени очень часто встречаются рассказы о чрезмерной роскоши, царствовавшей в этрусском образе жизни: южноиталийские поэты V века от основания Рима восхваляют тирренское вино, а современные историки Тимей и Феопомп рисуют такие картины нравов этрусских женщин и роскоши этрусского стола, которые не уступают описаниям самой крайней византийской и французской безнравственности. И хотя подробности этих рассказов очень недостоверны, все-таки, как кажется, не может подлежать сомнению, что именно у этрусков впервые вошло в обыкновение забавляться отвратительными боями гладиаторов, впоследствии сделавшимися язвой Рима и вообще последней эпохи древнего мира; во всяком случае, все эти факты несомненно свидетельствуют о том, что этрусская нация глубоко развратилась. Эта нравственная испорченность отозвалась и на политическом положении Этрурии. Насколько можно судить по нашим скудным сведениям, там преобладали такие же аристократические тенденции, как и в тогдашнем Риме, но были еще более резки и еще более пагубны. Упразднение царского звания, как кажется, уже совершившееся в эпоху осады Вейев во всех государствах Этрурии, вызвало в некоторых отдельных городах появление аристократического режима, для которого слабая федеральная связь была очень недостаточной уздой. Даже для защиты страны редко удавалось соединить все этрусские города, а номинальная гегемония Вольсиний не имела даже самого отдаленного сходства с той могучей силой, которую придавала латинской нации гегемония Рима. Борьба против притязаний старого гражданства на исключительное право занимать все общинные должности и пользоваться всеми общинными угодьями могла бы сделаться гибельной и для римского государства, если бы успешные внешние войны не доставили возможности в некоторой мере удовлетворить требования угнетенных пролетариев за счет иноземцев и открыть для честолюбия новые пути; а в Этрурии такая же борьба против политической и (что особенно заметно в Этрурии) против священнослужебной монополии знатных родов окончательно погубила страну и в политическом отношении, и в экономическом, и в нравственном. Громадные богатства, состоявшие преимущественно из земельной собственности, были сосредоточены в руках небольшого числа аристократов, между тем как массы все беднели; возникавшие отсюда социальные перевороты еще усиливали бедственное положение, которому они должны были помочь, а при бессилии центральной власти доведенным до крайности аристократам пришлось по необходимости (как, например, в Арреции в 453 г. [301 г.] и в Вольсиниях в 488 г. [266 г.]) обратиться за помощью к римлянам, которые тогда и положили конец как неурядице, так и остаткам независимости. Народные силы были сломлены со времени утраты городов Вейи и Мельпа; правда, еще несколько раз делались серьезные попытки избавиться от римского владычества, но в этих случаях этрусков толкало вперед другое италийское племя — самниты.
