с.565
ГЛАВА IX
ВОЙНА С АНТИОХОМ АЗИАТСКИМ.
В азиатском царстве корону Селевкидов носил с 531 г. [223 г.] царь Антиох III — правнук основателя династии. И он подобно Филиппу вступил на престол девятнадцати лет, а в своих первых кампаниях на Востоке выказал такую энергию и предприимчивость, что мог называться на языке придворных великим, не вызывая этим слишком колких насмешек. Не столько благодаря своим дарованиям, сколько благодаря вялости противников и в особенности египетского царя Филопатора, ему удалось до некоторой степени восстановить целость монархии и снова присоединить к своим владениям сначала восточные сатрапии Мидию и Парфию, а потом и особое царство, основанное Ахеем в Малой Азии по сю сторону Тавра. Его первая попытка отнять у египтян совершенно необходимое ему сирийское побережье была отражена Филопатором, который нанес ему сильное поражение при Рафии в год Тразименской битвы; после того Антиох остерегался возобновлять борьбу с Египтом, пока там восседал на троне государь, хотя бы и не отличавшийся энергией. Но после смерти Филопатора (549) [205 г.], по-видимому, настал момент, когда можно было покончить с Египтом; с этой целью Антиох вступил в союз с Филиппом и устремился на Келесирию, между тем как Филипп напал на малоазиатские города. С вмешательством римлян в эту войну ввиду общего положения дел и вышеупомянутого союза следовало ожидать, что Антиох будет действовать против римлян заодно с Филиппом. Но Антиох не был достаточно дальновиден, для того чтобы немедленно всеми силами воспротивиться какому бы то ни было вмешательству римлян в восточные дела; ему нетрудно было предвидеть, что македоняне будут побеждены римлянами, и он полагал, что ему будет гораздо выгоднее воспользоваться победой римлян, для того чтобы не делить с Филиппом египетские владения, а приобрести их для одного себя. Несмотря на близкие сношения Рима с александрийским двором и с царственным питомцем, римский сенат вовсе не имел намерения сделаться на самом деле тем, чем себя называл — «защитником» этого питомца; он твердо решил вмешиваться в азиатские дела только в случае крайней необходимости и не распространять римского владычества далее Геркулесовых столбов и Геллеспонта; поэтому он не мешал великому царю действовать так, как тому заблагорассудится. И сам Антиох едва ли серьезно помышлял о завоевании собственно Египта, которое было более легко на словах, чем на деле; но он вознамерился с.566 отнять у Египта одно за другим его внешние владения и прежде всего напал на то, чем владели египтяне в Киликии, Сирии и Палестине. Большая победа, одержанная им в 556 г. [198 г.] над египетским полководцем Скопасом у горы Паниона, недалеко от истоков Иордана, не только совершенно отдала в его руки всю эту область вплоть до границ собственно Египта, но так напугала египетских опекунов юного царя, что они поспешили удержать Антиоха от вторжения в Египет, согласившись на заключение мира, которое скрепили помолвкой своего питомца с дочерью Антиоха Клеопатрой. После того как была достигнута эта ближайшая цель, Антиох отправился в следующем году (это был год битвы при Киноскефалах) с сильным флотом из 100 палубных и 100 открытых судов в Малую Азию с целью занять прежние египетские владения на южных и западных берегах Малой Азии, так как эти области, находившиеся фактически в руках Филиппа, были, по всей вероятности, уступлены египетским правительством по мирному договору Антиоху, в пользу которого это правительство отказалось от всех внешних владений Египта; кроме того, Антиох намеревался снова подчинить своей власти малоазиатских греков.
Одновременно в Сардах была собрана сильная сухопутная армия. Это предприятие было направлено косвенным образом против римлян, которые с самого начала потребовали у Филиппа, чтобы он вывел свои гарнизоны из Малой Азии, возвратил родосцам и пергамцам их владения и не посягал на старинную конституцию вольных городов, а теперь всем этим намеревался завладеть вместо Филиппа Антиох. Теперь стала грозить Атталу и родосцам со стороны Антиоха точно такая же опасность, какая побудила их за несколько лет перед тем начать войну с Филиппом; понятно, что они постарались склонить римлян к такому же участию в этой новой распре, какое они принимали в только что окончившейся войне. Уже в 555/556 г. [199/198 г.] Аттал просил у римлян военной помощи против захватившего его владения Антиоха, пока войска Аттала были заняты в римской войне. Родосцы действовали с большей энергией: когда флот Антиоха поплыл весной 557 г. [197 г.] вдоль берегов Малой Азии в направлении к северу, они объявили царю, что если его флот перейдет за черту Хелидонских островов (у берегов Ликии), то они примут это за объявление войны; когда же Антиох не повернул после этого заявления назад, то родосцы, ободренные только что полученным известием о битве при Киноскефалах, тотчас начали войну и действительно защитили от Антиоха важнейшие города Карии — Кавн, Галикарнас, Миндос и остров Самос. А что касается полусвободных городов, то хотя бо
́льшая их часть и покорилась, но некоторые из них, а именно важные города Смирна, Александрия, Троада и Лампсак, ободрились при известии об одержанной над Филиппом победе; они оказали сопротивление сирийцу и присоединили к просьбам родосцев свои настоятельные мольбы о помощи. Не подлежит никакому сомнению, что Антиох, насколько он вообще был способен принять какое-нибудь решение и твердо его держаться, уже тогда решил не только приобрести владения египтян в Азии, но также предпринять завоевания в Европе и потому если не искать войны с Римом, то и не уклоняться от нее. Поэтому у римлян было полное основание исполнить просьбу своих союзников и немедленно вмешаться в азиатские дела; но они обнаружили мало к тому охоты. Они не принимали никакого решения, пока не была окончена македонская война, и не оказали Атталу иной защиты кроме дипломатического
с.567 посредничества, которое, впрочем, оказалось вначале успешным; даже после того как они победили Филиппа, они ограничились заявлением, что Антиох не должен присваивать себе города, прежде того находившиеся во власти Птолемея и Филиппа; в римских государственных актах фигурировала вольность азиатских городов Мирины, Абидоса, Лампсака
1 и Киоса; но римляне не сделали ни малейшего шага к осуществлению своих требований и не помешали царю Антиоху воспользоваться удалением македонских гарнизонов из тех городов и заменить эти гарнизоны своими собственными. Они дошли даже до того, что не препятствовали Антиоху высадиться в 557 г. [197 г.] в Европе и вторгнуться во фракийский Херсонес, где он завладел Сестом и Мадитом и пробыл довольно долго для наказания фракийских варваров и для восстановления разрушенной Лисимахии, из которой он намеревался сделать главный укрепленный город и столицу вновь организованной сатрапии Фракии. Фламинин, от которого зависело устройство этих дел, посылал к царю в Лисимахию послов, толковавших о неприкосновенности египетских владений и о свободе всех эллинов; но из этого ничего не вышло. Царь со своей стороны говорил о своих бесспорных правах на старинные владения Лисимаха, завоеванные его предком Селевком, уверял, что он не имел намерения завоевывать новые страны, а лишь желал оградить неприкосновенность своих наследственных владений и отклонил римское вмешательство в его распри с подвластными ему малоазиатскими городами. К этому он мог бы с полным правом добавить, что он уже заключил мир с Египтом и что, стало быть, римляне не имеют никакого формального основания для вмешательства.
2 Царь внезапно уехал в Азию, вследствие того что было получено ложное известие о смерти юного египетского царя; это известие побудило его составить новый план высадки на Кипре или даже в Александрии. Отъезд прервал переговоры, прежде чем они окончились; поэтому они не привели ни к каким результатам. В следующем (559) [195 г.] году Антиох снова прибыл в Лисимахию с усиленным флотом и с армией и занялся устройством новой сатрапии, которую он предназначал своему сыну Селевку; в Эфес к нему приехал спасшийся бегством из Карфагена Ганнибал, и чрезвычайно почетный прием, оказанный им Ганнибалу, был чем-то
с.568 вроде формального объявления войны римлянам. Тем не менее Фламинин еще весной 560 г. [194 г.] вывел из Греции все римские гарнизоны. При тогдашнем положении дел это было по меньшей мере грубой ошибкой, если не преступным нарушением своих собственных добрых намерений; не подлежит сомнению, что Фламинин только поверхностно засы
́пал готовое вспыхнуть пламя восстания и войны, и именно потому, что хотел возвратиться домой с ничем не омраченной славой полководца, который довел войну до конца и освободил Элладу. Он, быть может, и был прав, считая политическими ошибками как всякую попытку подчинить Грецию непосредственному римскому владычеству, так и вмешательство в азиатские дела; но находившаяся в состоянии брожения оппозиция в Греции, бессильное высокомерие азиата и пребывание в главной квартире сирийской армии ожесточенного врага римлян, уже раз вооружившего весь Запад против Рима, — все это были ясные указания на предстоявшее новое восстание эллинского Востока с целью хотя бы освободить Грецию от римского протектората и поставить ее под протекторат враждебных Риму государств, а после того как эта цель будет достигнута, идти и далее по тому же пути. Ясно, что Рим не мог этого допустить. Однако Фламинин не обратил никакого внимания на все эти несомненные признаки предстоявшей войны; он вывел из Греции гарнизоны, но в то же время предъявил царю Азии такие требования, для поддержания которых не намеревался двинуть свою армию; таким образом, он предпринимал на словах слишком много, а на деле слишком мало и приносил в жертву личному тщеславию долг полководца и гражданина, стараясь доказать, что он доставил Риму мир, а жившим в обеих частях света грекам — свободу.
| Приготовления Антиоха к войне с Римом |
Антиох воспользовался этой неожиданной проволочкой, для того чтобы укрепить свою власть внутри своих владений и свои связи с соседями, прежде чем начинать войну, на которую он со своей стороны уже решился; эта решимость усиливалась в нем по мере того как, по-видимому, ослабевала энергия его противника. В 561 г. [193 г.] он выдал свою дочь Клеопатру за юного египетского царя; хотя египтяне впоследствии и утверждали, что он по этому случаю обещал своему зятю возвратить все отнятые у него провинции, но это едва ли согласно с истиной; как бы то ни было, а эти провинции фактически оставались в руках сирийского царства3. Эвмену, который в 557 г. [197 г.] наследовал от своего отца Аттала пергамский трон, Антиох обещал возвратить отнятые у него города и выдать за него замуж одну из своих дочерей, если он откажется от союза с Римом. Он также выдал одну из своих дочерей за каппадокийского царя Ариарафа; галатов он склонил на свою сторону подарками, а беспрестанно бунтовавших писидийцев и некоторые другие мелкие племена усмирил силою оружия. Византийцам он даровал обширные привилегии; в отношении малоазиатских городов он объявил, что готов признать независимость таких издавна вольных городов, как Родос и Кизик, а остальным городам он заявил, что удовлетворится с.569 лишь формальным признанием верховной власти; он даже намекнул на свою готовность подчиниться третейскому решению родосцев. В европейской Греции он с уверенностью рассчитывал на этолийцев и надеялся, что Филипп снова возьмется за оружие. Царь даже одобрил план Ганнибала стать во главе предоставленных в его распоряжение 100 парусных судов и сухопутной армии из 10 тысяч пехотинцев и 1 тысячи всадников и с этими военными силами сперва начать в Карфагене третью пуническую войну, а затем в Италии предпринять вторую ганнибаловскую войну; в Карфаген уже были отправлены тирские эмиссары, чтобы подготовить там восстание против римлян. Наконец возлагались надежды и на успехи испанского восстания, которое достигло своего кульминационного пункта именно в то время, когда Ганнибал удалился из Карфагена. В то время как нападение на римлян подготовлялось издалека и в самых широких размерах, замешанным в это предприятие эллинам приходилось играть в нем самую незначительную роль; но они по своему обыкновению больше всех задирали нос и проявляли наибольшее нетерпение.
| Интриги этолийцев против Рима |
Недовольные и самоуверенные этолийцы уже начали убеждать себя в том, что Филиппа победили они, а не римляне, у них недоставало терпения дождаться вступления Антиоха в Грецию. Их политику характеризует ответ, данный их стратегом Фламинину, когда этот последний изъявил желание получить копию объявления войны Риму; стратег отвечал, что он сам передаст ее Фламинину, когда армия этолийцев станет лагерем на берегах Тибра. Этолийцы, взявшие на себя роль посредников между сирийским царем и греками, обманывали обе стороны, уверяя царя, что все эллины протягивают к нему руки как к своему настоящему избавителю, и рассказывая всякому, кто был расположен их слушать в Греции, что высадка царя состоится ранее того времени, чем она действительно состоялась. Этим способом им удалось склонить простодушного Набиса к восстанию против римлян и начать в Греции войну весной 562 г. [192 г.], т. е. через два года после удаления Фламинина; но этим они не достигли своей цели. Набис устремился на Гифион, принадлежавший к числу тех городов вольных лаконцев, которые перешли к ахейцам по последнему мирному договору, и овладел им, но опытный в военном деле стратег ахейцев Филопемен разбил его подле Барбосфенских гор; только четвертую часть своей армии тиран привел назад в свою столицу, где его окружил со всех сторон Филопемен. Так как это начало военных действий не могло привлечь Антиоха в Европу, то этолийцы решили сами завладеть Спартой, Халкидой и Деметриадой в надежде, что завоевание этих важных городов ускорит отплытие царя в Грецию. Чтобы захватить прежде всего Спарту, был придуман следующий способ: этолиец Алексамен должен был вступить туда с отрядом из 1 тысячи человек под предлогом доставки подкреплений; затем он должен был устранить Набиса от управления и завладеть городом. Это удалось в том отношении, что Набис был убит на военном смотре; но когда этолийцы вслед за тем рассеялись по городу с целью грабежа, лакедемоняне успели собрать свои военные силы и перебили всех этолийцев до последнего человека. После того город склонился на убеждения Филопемена и вступил в ахейский союз. После того как этолийцы не только потерпели в этом похвальном предприятии заслуженную неудачу, но даже достигли совершенно противоположного результата, соединив почти весь Пелопоннес в руках враждебной партии, они имели немного более успеха и в Халкиде: римские приверженцы
с.570 успели вовремя созвать туда для борьбы с этолийцами и с халкидскими изгнанниками преданных Риму граждан Эретрии и Кариста с острова Эвбеи. Напротив того, этолийцам удалось завладеть Деметриадой благодаря тому, что магнеты, которым достался этот город, не без основания опасались, что он обещан римлянами Филиппу в вознаграждение за помощь, оказанную против Антиоха; вдобавок к этому несколько эскадронов этолийской конницы успели проникнуть в город под предлогом, что они составляют конвой вождя антиримской оппозиции Эврилоха, которому было предложено возвратиться из изгнания. Таким образом, магнеты частью добровольно, частью поневоле перешли на сторону этолийцев, которые не преминули похвастаться этим успехом перед Селевкидами.
| Разрыв между Антиохом и римлянами |
Антиох решился начать войну. Как ни старались замедлить разрыв с Римом путем дипломатических паллиативных мер через посредство послов, его уже нельзя было избегнуть. Еще весной 561 г. [193 г.] Фламинин, который по-прежнему имел в сенате решительное влияние на все, что касалось восточных дел, объявил царским послам Мениппу и Гегесианакту римский ультиматум: или удалиться из Европы и распоряжаться в Азии по своему произволу, или удержать за собой Фракию и признать римский протекторат над Смирной, Лампсаком и Александрией-Троадой. В Эфесе, который служил для царя главной крепостью и постоянной квартирой в Малой Азии, те же римские требования были весной 562 г. [192 г.] предметом переговоров между Антиохом и присланными от сената послами Публием Сульпицием и Публием Виллием, но обе стороны разошлись в полном убеждении, что мирное соглашение уже невозможно. С этого момента в Риме было решено начать войну. Римский флот из 30 парусных судов и с 3 тысячами десантных войск, находившийся под начальством Авла Атилия Серрана, появился летом 562 г. [192 г.] перед Гифионом, где его прибытие ускорило заключение договора между ахейцами и спартанцами; на восточных берегах Сицилии и Италии были поставлены сильные гарнизоны, чтобы предотвратить попытку высадки; к осени ожидалось в Греции прибытие римской сухопутной армии. По поручению сената Фламинин объехал с весны 562 г. [192 г.] Грецию, для того чтобы противодействовать интригам враждебной партии и по мере возможности загладить несвоевременное удаление римских войск из Греции. У этолийцев дело уже дошло до того, что их совет решил формально объявить Риму войну; зато Фламинину удалось сохранить Халкиду для римлян, поставив там гарнизон из 500 ахейцев и 500 пергамцев. Затем он попытался склонить на свою сторону и Деметриаду, но магнеты колебались. Хотя Антиоху еще не сдались некоторые из малоазиатских городов, которыми он пытался завладеть, прежде чем начать войну с римлянами, но он уже не мог долее откладывать высадку; иначе римляне могли бы снова приобрести в Греции такое же преобладающее влияние, от какого отказались за два года перед тем, выведя оттуда свои гарнизоны. Антиох собрал все корабли и войска, какие тогда были у него под рукою, — а именно 40 палубных кораблей и 10 тысяч пехотинцев с 500 всадниками и 6 слонами, — и двинулся из фракийского Херсонеса в Грецию; он высадился там осенью 562 г. [192 г.] подле Птелеона в Пагасейском заливе и немедленно занял близлежащую Деметриаду. Около того же времени высадилась подле Аполлонии двадцатипятитысячная римская армия под начальством претора Марка Бебия. Таким образом, война была начата с обеих сторон.
Положение мелких государств.
Карфаген и Ганнибал |
с.571 Все зависело от того, в какой мере осуществится задуманная в широком масштабе коалиция против Рима, во главе которой должен был стать Антиох. Что касается намерения возбудить в Карфагене и Италии войну с римлянами, то при эфесском дворе, как и повсюду, широким замыслам Ганнибала было суждено сталкиваться с мелкими интересами торгашей и низкого люда. Для исполнения этих замыслов не было сделано ровно ничего; только некоторые из карфагенских патриотов скомпрометировали себя перед римлянами; карфагенянам не оставалось никакого другого выбора как изъявить свою безусловную покорность Риму. Камарилья Антиоха не хотела иметь дела с Ганнибалом; величие этого человека было неудобно для тех, кто занимался придворными интригами; они прибегали к разным низким средствам, чтобы отделаться от него; так, например, они обвинили в тайном соглашении с римскими послами того самого полководца, именем которого римляне пугали своих детей; а так как «великий» Антиох подобно всем ничтожным монархам не в меру дорожил своей самостоятельностью и легко подчинялся посторонним влияниям именно из опасения сделаться орудием чужой воли, то интриганам удалось навести его на мудрую мысль: не допускать громкому имени Ганнибала помрачать его собственную славу; поэтому на высшем совете было решено впредь пользоваться услугами финикийца только для второстепенных целей и обращаться к нему только за советами, конечно с предвзятым намерением никогда не следовать этим советам. Ганнибал отомстил всему этому сброду тем, что не отказывался ни от какого поручения и каждое из них исполнял блестящим образом.
| Малоазиатские государства |
В Азии на стороне великого царя была Каппадокия: напротив того, царь Вифинии Прузий принял по своему обыкновению сторону самого сильного. Царь Эвмен остался верен старинной политике своего дома, которая только теперь должна была принести настоящие плоды. Он не только с упорством отвергал предложения Антиоха, но даже настойчиво поощрял римлян к войне, от которой ожидал увеличения своих владений. Родосцы и византийцы также примкнули к своим старым союзникам. И Египет принял сторону Рима; он предложил доставлять припасы и солдат, но его предложение не было принято римлянами.
В Европе самым важным был вопрос о положении, которое займет Филипп Македонский. Он, быть может, поступил бы согласно с требованиями разумной политики, если бы присоединился к Антиоху, не обращая внимания ни на то, что случилось, ни на то, что могло случиться; но Филипп обыкновенно руководствовался не политическими соображениями, а своими симпатиями и антипатиями и ненавидел не столько своего победителя, который оказал ему внимание и почет, сколько вероломного союзника, который покинул его во время борьбы с общим врагом, для того чтобы получить за это свою долю добычи и сделаться для него неприятным соседом во Фракии.
| Мелкие греческие государства |
Сверх того, Антиох глубоко оскорбил этого раздражительного человека тем, что стал поддерживать нелепых претендентов на македонский престол и с парадной пышностью предал земле побелевшие кости македонян, павших при Киноскефалах. Филипп с непритворным усердием предоставил все свои боевые силы в распоряжение римлян. Не менее решительно, чем главная греческая держава, держалась союза с римлянами и вторая держава — ахейский союз; из мелких государств держались этого союза фессалийцы и афиняне; у этих последних Фламинин поставил в цитадели ахейский гарнизон, который образумил довольно многочисленную партию патриотов.
с.572 Эпироты старались по мере возможности ладить с обеими сторонами. Таким образом, кроме этолийцев и магнетов, к которым частью присоединились соседние перребы, сторону Антиоха держали только слабый царь афаманов Аминандр, ослепленный безрассудной надеждой достигнуть македонского престола, беотийцы, у которых оппозиция против Рима все еще стояла во главе управления, и в Пелопоннесе элийцы и мессанцы, привыкшие действовать заодно с этолийцами против ахейцев. Такое начало было неутешительно, и поднесенный великому царю этолийцами титул главнокомандующего с неограниченной властью мог быть принят при таком жалком положении дел за насмешку. Обе стороны, как это обыкновенно случается, обещали более того, что было сделано: вместо бесчисленных азиатских полчищ царь привел с собой армию, едва равнявшуюся половине тех римских армий, которыми обыкновенно командовали консуляры, а вместо распростертых объятий, с которыми все эллины должны были встретить своего освободителя от римского ига, две-три кучки клефтов и несколько развращенных общин предложили царю свое братство.
Антиох бесспорно опередил римлян в собственно Греции. В Халкиде стояли гарнизоном греческие союзники римлян, и этот город отверг первое требование Антиоха о сдаче; но крепость сдалась, когда Антиох подошел к ней со всеми своими военными силами, и римский отряд, пришедший слишком поздно с целью занять ее, был истреблен царем при Делионе. Таким образом, Эвбея была потеряна для римлян. Еще в течение зимы Антиох пытался склонить на свою сторону Фессалию при содействии этолийцев и афаманов; он занял Фермопилы и завладел Ферами и некоторыми другими городами; но Аппий Клавдий прибыл туда из Аполлонии с отрядом в 2 тысячи человек, освободил от осады Лариссу и там укрепился. Антиоху надоел зимний поход; он предпочел возвратиться на свою приятную главную квартиру в Халкиде, где проводил время весело и, несмотря на свои пятьдесят лет и на свои воинственные замыслы, вступил в брак с хорошенькой халкидянкой. Так прошла зима 562/563 г. [192/191 г.], в течение которой Антиох почти ничего не делал, кроме того что рассылал по всей Греции письма, или, как выразился один римский офицер, вел войну чернилами и пером.
В начале весны 563 г. [191 г.] высадился подле Аполлонии римский штаб; в его состав входили: главнокомандующий Маний Ацилий Глабрион, который был незнатного происхождения, но был даровитым полководцем, внушавшим страх как врагам, так и своим собственным солдатам, адмирал Гай Ливий и в числе военных трибунов победитель Испании Марк Порций Катон и Луций Валерий Флакк, которые по древнему римскому обыкновению не считали за унижение служить в армии простыми военными трибунами, после того как состояли в звании консулов. Они привели с собою подкрепление кораблями и людьми и между прочим нумидийских всадников и присланных Массиниссой ливийских слонов; кроме того они получили от сената разрешение присоединить к своей армии до 5 тысяч вспомогательных войск, доставленных внеиталийскими союзниками, вследствие чего общая численность римских боевых сил дошла почти до 40 тысяч человек. Царь, отправившийся в начале весны к этолийцам и предпринявший оттуда бесцельную экспедицию в Акарнанию, возвратился на свою главную квартиру, лишь только узнал о высадке Глабриона; теперь он намеревался серьезно начать военные действия. Но вследствие ли его собственной оплошности или вследствие оплошности его
с.573 азиатского наместника он еще не получил никаких подкреплений, так что мог располагать только той слабой армией, с которой высадился подле Птелеона осенью предшествовавшего года и ряды которой уже поредели от болезней и от дезертирства во время ее пребывания на негодных зимних квартирах. И этолийцы, собиравшиеся выставить в поле громадную рать, привели своему главнокомандующему не более 4 тысяч человек. Римские войска уже начали военные действия в Фессалии, где их авангард, соединившись с македонской армией, вытеснил гарнизоны Антиоха из фессалийских городов и занял территорию афаманов. Вслед за этим авангардом шел консул с главной армией; все военные силы римлян собрались в Лариссе.
Вместо того чтобы спешно возвратиться в Азию и очистить поле перед неприятелем, который был сильнее его во всех отношениях, Антиох решил укрепиться в занятых им Фермопилах и ожидать там прибытия великой армии из Азии. Он сам стал в главном проходе, а этолийцам приказал занять ту горную тропинку, по которой когда-то удалось Ксерксу обойти спартанцев. Но только половина этолийских вспомогательных войск подчинилась приказанию главнокомандующего; остальные 2 тысячи человек укрылись в близлежащем городе Гераклее, откуда не принимали в битве никакого участия, кроме того что попытались напасть на римский лагерь и ограбить его. Поставленные на горе этолийцы несли сторожевую службу тоже небрежно и неохотно; их пост, стоявший на Каллидроме, был захвачен врасплох Катоном, а азиатская фаланга, на которую консул напал тем временем с фронта, рассыпалась, лишь только спустившиеся с высот римляне напали на нее с фланга. Так как Антиох ни о чем не подумал заранее и не позаботился о возможности отступления, то его армия была истреблена частью на поле сражения, частью во время бегства; только небольшая кучка людей успела укрыться в Деметриаде, а сам царь успел достигнуть Халкиды, имея при себе 500 человек. Он поспешно отплыл в Эфес, потеряв все свои европейские владения вплоть до Фракии и даже лишившись возможности защищать крепости.
| Греция занята римлянами |
Халкида сдалась римлянам, а Деметриада — Филиппу; в вознаграждение за то, что Филипп отказался по приказанию консула от доведенного уже почти до конца завоевания города Ламии во фтиотийской Ахайе, ему было разрешено завладеть не только всеми перешедшими на сторону Антиоха общинами в собственно Фессалии, но и пограничной этолийской территорией — долопийским и аперантским округами. Все греческие приверженцы Антиоха спешили заключить мир; эпироты униженно просили простить их двойственный образ действий; беотийцы отдались на произвол победителей; элейцы и мессенцы подчинились ахейцам — первые из них после некоторого сопротивления. Таким образом исполнилось то, что Ганнибал предсказывал царю, что греки подчинятся всякому победителю и что на них никак нельзя полагаться.
| Сопротивление этолийцев |
Даже этолийцы попытались примириться с сильно раздраженными римлянами, после того как их корпус, укрывшись в Гераклее, упорно оборонялся и наконец был принужден сдаться на капитуляцию; но строгие требования римского консула и полученные от Антиоха деньги вдохнули в них такое мужество, что они еще раз прервали мирные переговоры и в течение целых двух месяцев выдерживали осаду в Навпакте. Город уже был доведен до последней крайности и был накануне взятия его приступом или сдачи на капитуляцию, когда в дело вмешался Фламинин, всегда старавшийся предохранять эллинские
с.574 общины и от слишком горьких последствий их собственных безрассудств и от строгой взыскательности своих менее склонных к милосердию товарищей; он уладил заключение перемирия на довольно сносных для этолийцев условиях. Тогда война, хотя и на время, прекратилась во всей Греции.
| Морская война и приготовления к походу в Азию |
Римлянам предстояла более трудная война в Азии; она казалась им очень опасной не потому, что их враг был особенно страшен, а потому, что их пугали дальность расстояния и трудность сообщений с отечеством; но при недальновидном упорстве Антиоха войну нельзя было довести до конца иначе, как нападением на владения врага. Прежде всего нужно было упрочить свое владычество на море. Во время войны в Греции задача римского флота заключалась в том, чтобы не допускать сообщений между Грецией и Малой Азией; ему даже удалось около того времени, когда происходила битва при Фермопилах, захватить подле Андроса большой азиатский транспорт; теперь он стал готовиться к перевозке в следующем году римской армии в Азию, а для этого ему нужно было прежде всего прогнать неприятельский флот из Эгейского моря. Этот флот стоял в гавани Кисса у южных берегов той косы Ионии, которая врезается в море напротив Хиоса; там его и застал римский флот, состоявший из 75 римских, 23 пергамских и 6 карфагенских палубных судов под начальством Гая Ливия. Родосский эмигрант, сирийский адмирал Поликсенид мог противопоставить римлянам только 70 палубных судов; но так как римский флот ожидал еще прибытия родосских кораблей, то он не уклонился от битвы, полагаясь на превосходство тирских и сидонских кораблей. Сначала азиатам удалось потопить один из карфагенских кораблей, но когда дело дошло до абордажа, храбрость римлян одержала верх, и только благодаря быстроте своих гребных и парусных судов неприятель отделался потерей 23 кораблей. Еще во время преследования неприятеля к римскому флоту присоединились 25 родосских кораблей, и таким образом владычество римлян в тех водах было вдвойне обеспечено. С тех пор неприятельский флот неподвижно стоял в эфесской гавани; а так как римлянам не удалось вторично вызвать его на бой, то римские корабли и корабли союзников разошлись на зиму в разные стороны; римские военные корабли отправились в канскую гавань, находившуюся вблизи от Пергама. В течение зимы с обеих сторон делались приготовления для следующей кампании. Римляне старались склонить на свою сторону малоазиатских греков; Смирна, упорно отражавшая все попытки царя овладеть городом, приняла римлян с распростертыми объятиями; римская партия взяла верх в Самосе, Хиосе, Эритрах, Клазоменах, Фокее, Киме и в некоторых других местах. Антиох решил воспрепятствовать переезду римлян в Азию; с этой целью он ревностно заботился об усилении своего флота: Поликсениду он поручил привести в порядок и увеличить флот, стоявший подле Эфеса, а Ганнибалу — сооружение нового флота у берегов Ликии, Сирии и Финикии; кроме того, он стянул в Малую Азию ополчения из всех частей своего обширного царства. В самом начале следующего (564) [190 г.] года римский флот возобновил свои операции. Гай Ливий приказал родосскому флоту, на этот раз прибывшему своевременно и состоявшему из 36 парусных судов, стать вблизи от Эфеса, чтобы наблюдать за движениями неприятельского флота, а сам направился с большей частью римских кораблей и с пергамскими кораблями к Геллеспонту, чтобы, как было ему поручено, завладеть крепостями и этим с.575 подготовить переправу сухопутной армии. Он уже занял Сестос и довел до полного истощения Абидос, когда известие о поражении родосского флота заставило его возвратиться назад. Родосский адмирал Павсистрат не принял всех нужных предосторожностей, положившись на притворное намерение своего соотечественника покинуть Антиоха, и был застигнут врасплох в самосской гавани; он сам был убит, а все его корабли, за исключением пяти родосских и двух косских, были уничтожены; при известии об этом поражении Самос, Фокея и Кима перешли на сторону Селевка, который командовал там на суше вместо своего отца. Однако, когда римские корабли прибыли частью из Каны, частью из Геллеспонта, а через несколько времени к ним присоединились подле Самоса двадцать новых кораблей, присланных из Родоса, Поликсенид был снова принужден запереться в эфесской гавани. Так как он не принял предложенного ему морского сражения, а с другой стороны, незначительное число солдат, находившихся на римских судах, не позволяло предпринять нападение на суше, то и римскому флоту не оставалось ничего другого, как занять позиции у Самоса. Одна часть этого флота была отправлена к берегам Ликии в Патару, частью для того чтобы предохранить родосцев от нападений, которые предпринимались против них из той местности, частью и главным образом для того чтобы не допускать в Эгейское море неприятельский флот, который должен был привести туда Ганнибал. Эта эскадра не добилась никаких результатов; известие об этом до такой степени раздражило нового адмирала Луция Эмилия Регилла, прибывшего из Италии с двадцатью военными кораблями и заменившего подле Самоса Гая Ливия, что он двинулся туда со всем своим флотом; уже доро́гой его офицеры с трудом успели объяснить ему, что дело шло главным образом не о завоевании Патары, а о господстве на Эгейском море, и убедили его возвратиться в Самос. Между тем на малоазиатском материке Селевк предпринял осаду Пергама, а Антиох во главе главной армии опустошал пергамскую территорию и владения митиленцев на материке; он надеялся, что успеет покончить с ненавистными Атталидами, прежде нежели римляне придут к ним на помощь. Римский флот направился к Элее и к гавани Адрамиттиона, чтобы оказать помощь римским союзникам, но у адмирала было мало войск, и он не мог ничего сделать. Пергаму, по-видимому, угрожала неизбежная гибель; но осада велась так вяло и небрежно, что Эвмену удалось ввести в город ахейские вспомогательные войска под начальством Диофана; своими смелыми и удачными вылазками эти войска принудили удалиться галльских наемников, которым Антиох поручил осаду города. В южных водах предприятия Антиоха терпели такие же неудачи. Флот, который был снаряжен Ганнибалом и находился под его начальством, долгое время задерживался постоянными западными ветрами, а когда он достиг Эгейского моря, его встретила подле устья Эвримедона, перед Аспендом (в Памфилии), родосская эскадра под начальством Эвдама; так эти две эскадры вступили в бой, и превосходство родосских кораблей и родосских флотских офицеров одержало верх над тактикой Ганнибала и над численным перевесом его кораблей; это было первое морское сражение и последняя битва, в которых великий карфагенянин боролся с римлянами. Вслед за этим победоносный родосский флот стал подле Патары и не допустил предполагавшегося соединения двух азиатских флотов. После того как римско-родосский флот ослабил себя отправкой пергамских кораблей в с.576 Геллеспонт в подкрепление только что приступившей там к высадке сухопутной армии, на него в свою очередь напал в Эгейском море, подле Самоса, Поликсенид, флот которого превышал неприятельский девятью парусными судами. По неисправленному календарю 23 декабря, а по исправленному в конце августа 564 г. [190 г.] дело дошло до сражения у Мионнесского мыса, между Теосом и Колофоном; римляне прорвали неприятельскую боевую линию и совершенно окружили левое неприятельское крыло, так что 42 корабля оказались частью взятыми, а частью потопленными. В память об этой победе был воздвигнут на Марсовом поле храм морским гениям с надписью сатурнийскими стихами; эта надпись в течение многих столетий возвещала римлянам, что на глазах царя Антиоха и всей его сухопутной армии флот азиатов был разбит и римляне «прекратили великую распрю и одолели царей». С тех пор неприятельские корабли уже не смели показываться в открытом море и более не пытались препятствовать переправе римской сухопутной армии.
Для ведения войны на азиатском континенте был выбран в Риме победитель под Замой; он руководил военными действиями, а номинальным главнокомандующим был его брат Луций Сципион, не отличавшийся ни природным умом, ни военными дарованиями. Стоявшие в нижней Италии резервы были отправлены в Грецию, а армия Глабриона — в Азию; когда стало известно, кто будет командовать этой армией, то 5 тысяч ветеранов, сражавшихся с Ганнибалом, заявили о желании участвовать в походе, чтобы еще раз сразиться под начальством любимого вождя. По римскому счету в июле, а по правильному в марте, Сципионы прибыли в армию, чтобы начать азиатскую кампанию, но их застигла неожиданная неприятность: прежде чем отправляться в Азию, им пришлось впутаться в нескончаемую борьбу с доведенными до отчаяния этолийцами. Сенат, не одобрявший безграничной снисходительности Фламинина к эллинам, предоставил этолийцам на выбор — или уплату такой военной контрибуции, которая была им не по силам, или безусловное изъявление покорности; это побудило их снова взяться за оружие, и не было никакой возможности предвидеть, когда окончится эта горная и осадная война. Сципион устранил это препятствие, заключив шестимесячное перемирие, и затем двинулся в Азию. Так как один неприятельский флот был задержан в Эгейском море только блокадой, а другой, подходивший с юга, мог ежедневно там появиться, несмотря на то, что была отряжена особая эскадра с приказанием задержать его, то было признано более благоразумным идти сухим путем через Македонию и Фракию и затем переправиться через Геллеспонт; там не было основания ожидать серьезных препятствий, так как на царя Филиппа Македонского можно было вполне полагаться, царь Вифинии Прузий находился в союзе с римлянами, а римский флот мог без большого труда господствовать в проливе. Длинный и трудный путь вдоль берегов Македонии и Фракии был пройден без больших потерь; Филипп заботился и о подвозе провианта и о дружественном приеме со стороны фракийских дикарей. Однако так много времени было потрачено на устройство дел с этолийцами и на поход, что римская армия достигла фракийского Херсонеса лишь незадолго до мионнесской битвы.
| Переправа римлян через Геллеспонт |
Но и в Азии, точно так же как когда-то в Испании и в Африке, удивительное счастье Сципиона устраняло все препятствия на его пути. При известии о мионнесской битве Антиох до такой степени растерялся, что из находившейся в Европе очень
с.577 сильной и обильно снабженной провиантом крепости Лисимахии вывел и свой гарнизон и преданных восстановителю из города жителей, позабыв при этом вывести свои гарнизоны также из Эноса и Маронеи и уничтожить свои богатые склады; он не оказал ни малейшего сопротивления высадке римлян на азиатском берегу, а, проклиная свою судьбу, оставался все это время в Сардах. Едва ли можно сомневаться в том, что если бы он защищал Лисимахию, хотя бы только до истечения уже приближавшегося к концу лета, и придвинул свою многочисленную армию к берегам Геллеспонта, то Сципион был бы принужден остаться на зимних квартирах на европейском берегу и был бы поставлен в положение, вовсе не обеспеченное ни в военном отношении, ни в политическом. В то время как высадившиеся на азиатском берегу римляне стояли несколько дней в бездействии, пользуясь отдыхом и ожидая прибытия своего вождя, задержанного исполнением религиозных обязанностей, в их лагерь прибыли послы великого царя для мирных переговоров. Антиох предлагал уплатить половину военных расходов и уступить свои европейские владения и в Малой Азии все греческие города, перешедшие на сторону римлян; но Сципион требовал уплаты всех военных издержек и уступки всей Малой Азии. Он объявил, что предложения царя могли бы быть приняты в то время, когда римская армия еще стояла перед Лисимахией или когда она еще не успела переправиться через Геллеспонт, но они недостаточны, когда конь уже почуял поводья и даже седока. Великий царь попытался, по восточному обыкновению, купить у неприятельского главнокомандующего мир за деньги, предложив ему половину своих ежегодных доходов, но эта попытка конечно не имела успеха; за безвозмездное возвращение своего попавшего в плен сына гордый римский гражданин отблагодарил царя дружеским советом заключить мир на каких бы то ни было условиях. Однако на самом деле положение Антиоха было отнюдь не безнадежно: если бы у него достало энергии затянуть войну и, отступая внутрь Азии, увлечь вслед за собой неприятеля, то счастливый исход войны не был бы для него невозможен. Но Антиох был раздражен, по всей вероятности, рассчитанным высокомерием своего противника и вообще по вялости своего характера не был способен к продолжительному и последовательному ведению военных действий, поэтому он поспешил как можно скорее подвергнуть натиску легионов свою громадную, но разношерстную и плохо дисциплинированную армию.
Поздней осенью 564 г. [190 г.] римская армия сошлась с неприятельской в долине Герма, подле Магнезии при Сипиле, недалеко от Смирны. У Антиоха было около 80 тысяч человек и в том числе 12 тысяч конницы; число римлян, имевших при себе 5 тысяч ахейцев, пергамцев и македонских добровольцев, далеко не доходило и до половины этой цифры; но они были так уверены в победе, что даже не дождались выздоровления задержавшегося по болезни в Элее вождя, вместо которого принял главное командование Гней Домиций. Только для того, чтобы развернуть свою громадную армию, Антиоху пришлось разделить ее на два строя: в первом стояла масса легковооруженных войск — пельтасты, стрелки из лука, пращники, конные стрелки мизян, дагов и элимейцев, арабы на своих дромадерах и вооруженные косами боевые колесницы; во втором стояла на обоих флангах тяжелая кавалерия (катафракты — нечто вроде кирасир); подле нее стояла в промежутках галльская и каппадокийская пехота, а центр занимала вооруженная на манер македонян фаланга в
с.578 числе 16 тысяч человек; эта фаланга составляла ядро армии, но ей было мало места вследствие тесноты, и она была принуждена выстроиться в две колонны по 32 человека вглубь. В промежутке между двумя строями стояли 54 слона, распределенные между отрядами фаланги и тяжелой кавалерией. На своем левом фланге, прикрытом рекой, римляне поставили лишь небольшое число эскадронов; вся масса их кавалерии и все легковооруженные войска были поставлены на правом фланге, где командовал Эвмен; легионы стали в центре. Эвмен начал сражение тем, что послал своих стрелков и пращников на боевые колесницы с приказанием уничтожать их упряжь; в скором времени не только эти колесницы были лишены способности действовать, но и стоявшие поблизости наездники на верблюдах были обращены в бегство; даже стоявшее позади них во втором строю левое крыло тяжелой артиллерии было приведено в расстройство. Тогда Эвмен устремился со всей римской конницей, состоявшей из 3 тысяч всадников, на наемную пехоту, стоявшую во втором строю между фалангой и левым крылом тяжелой кавалерии, а когда она стала подаваться назад, то и приведенные ранее в расстройство кирасиры обратились в бегство. Фаланга, только что пропустившая легкие войска и собиравшаяся двинуться на римские легионы, была задержана нападением конницы на ее фланг; она была принуждена не двигаться с места и обороняться с двух сторон, причем построение вглубь послужило ей в пользу. Если бы у неприятеля была под рукой тяжелая азиатская конница, то он еще мог бы дать битве другой оборот; но его левое крыло было разорвано, а правое, которым командовал сам Антиох, увлеклось преследованием стоявшего против него небольшого отряда римской конницы и достигло римского лагеря, где с большим трудом оборонялись от этого нападения. Поэтому конница отсутствовала в решительную минуту на поле сражения. Римляне воздержались от нападения на фалангу со своими легионами; они выслали против нее стрелков и пращников, у которых не пропадал даром ни один снаряд, направленный в эту густую массу. Однако фаланга отступала медленно и в порядке, пока ее ряды не были прорваны испуганными слонами, стоявшими в промежутках. Тогда вся армия обратилась в беспорядочное бегство; попытка неприятеля защитить лагерь не удалась и только увеличила число убитых и попавших в плен. Ввиду полного расстройства, в которое пришла армия Антиоха, едва ли может быть неправдоподобным исчисление ее потерь в 50 тысяч человек; римлянам, легионы которых не принимали никакого участия в битве, эта победа, отдавшая в их руки третью часть света, стоила 24 всадников и 300 пехотинцев. Малая Азия покорилась, и покорились также Эфес, откуда неприятельский адмирал был принужден поспешно удалиться со своим флотом, и царская резиденция Сарды.
Царь запросил мира и согласился на поставленные римлянами условия, которые по обыкновению ничем не отличались от предложенных до битвы и, стало быть, заключали в себе уступку Малой Азии. До ратификации этих условий римская армия оставалась в Малой Азии на содержании царя, которому это стоило не менее 3 тысяч талантов (5 млн. талеров). Сам Антиох по своей беспечности скоро примирился с потерей половины своих владений; если он действительно утверждал, что благодарен римлянам, избавившим его от труда управлять слишком обширным государством, то это на него похоже. Но после битвы при Магнезии Азия была вычеркнута из числа великих держав; конечно еще никогда ни одна великая держава не падала так быстро, так безвозвратно
с.579 и так позорно, как царство Селевкидов при этом Антиохе Великом. Он сам был вскоре после того (567) [187 г.] убит озлобленными жителями Элимаиды (к северу от Персидского залива), в то время как грабил храм Бела, сокровищами которого намеревался пополнить свою опустевшую казну.
| Экспедиция против малоазиатских кельтов |
После одержанной победы римскому правительству предстояло привести в порядок дела в Малой Азии и Греции. Если предполагалось прочно утвердить там римское владычество, то для этого еще вовсе не было достаточно отказа Антиоха от владычества над передней частью Азии. Политическое положение этих стран уже было описано ранее. Греческие вольные города, стоявшие на берегах Ионии и Эолии, и в сущности однородное с ними пергамское царство были естественными опорами римской верховной власти в этой новой области, носившей и здесь характер протектората над соплеменными эллинами. Но династы, владычествовавшие внутри Малой Азии и на северном побережье Черного моря, уже давно перестали вполне подчиняться царям Азии, а договор с Антиохом еще не давал римлянам никакой власти над внутренними странами. Было крайне необходимо провести какую-нибудь границу, внутри которой должно было впредь преобладать римское влияние. При этом прежде всего следовало принять в соображение отношения, установившиеся между жившими в Азии эллинами и поселившимися там за сто лет перед тем кельтами. Эти последние формальным образом разделили между собой малоазиатские страны, и каждый из их трех округов собирал установленную дань с той области, которая была отведена ему для поборов. Правда, пергамское гражданство не подпало под это унизительное иго благодаря энергии своего вождя, который был за это награжден званием наследственного монарха; а эта последняя борьба эллинов, поддержанная национальным духом их граждан, вызвала вторичный расцвет эллинского искусства, незадолго перед тем снова появившегося на свет. Но это был лишь сильный отпор, а не решительный успех; пергамцам беспрестанно приходилось охранять с оружием в руках спокойствие своего города от нашествий диких орд, которые спускались с восточных гор, а бо́льшая часть остальных греческих городов, по всей вероятности, оставалась в прежней зависимости4. Если римляне желали, чтобы их протекторат над эллинами не был и в Азии лишь номинальным, то они должны были положить какие-нибудь пределы для такой податной зависимости своих новых клиентов; а так как римская политика старалась в то время избегать в Азии еще более, чем на греко-македонском полуострове, всяких территориальных приобретений и связанной с ними необходимости содержать там постоянные армии, то не оставалось ничего другого, как пройти с оружием в руках до предположенных пределов римского преобладания и на самом деле подчинить своей верховной власти вообще малоазиатов и особенно кельтские округа.
За это дело взялся новый римский главнокомандующий Гней Манлий Вольсон, заменивший Луция Сципиона в Малой Азии. Его осыпали за это тяжелыми обвинениями: те члены римского сената, с.580 которые не сочувствовали новому направлению римской политики, не сознавали ни цели последней войны, ни ее необходимости. Особенно необоснованны были упреки относительно цели азиатской кампании; после того как римское государство вмешалось в эллинские дела, азиатская кампания была неизбежным последствием такой политики. Конечно, со стороны римлян едва ли было благоразумно принимать под свой протекторат всех эллинов, но с той точки зрения, на которой стояли Фламинин и подчинившееся его влиянию большинство сенаторов, и благоразумие и честь требовали покорения галатов. Более обосновано было обвинение в том, что в то время не было никакой прямой причины для войны с галатами, так как они не были в союзе с Антиохом и по своему обыкновению лишь не мешали ему набирать в их стране наемные войска. Но против этого приводилось то веское соображение, что римскому гражданству могла быть предложена отправка войск внутрь Азии только вследствие самой экстренной необходимости, а если экспедиция против галатов оказывалась необходимой, то ее следовало предпринять немедленно и с теми победоносными войсками, которые уже находились в Азии. Итак, весной 565 г. [189 г.] был предпринят поход внутрь Азии без сомнения под влиянием Фламинина и разделявших его мнение сенаторов. Консул выступил в поход из Эфеса, ограбил города и владетельных князей на верхнем Меандре и в Памфилии и потом направился к северу для нападения на кельтов. Принадлежавшие к западному кантону толистоаги переселились со всем своим имуществом на гору Олимп, а принадлежавшие к среднему кантону тектосаги — на гору Магабу; они надеялись, что будут в состоянии обороняться там до тех пор, когда зима заставит чужеземцев удалиться. Но высоты, где они укрылись, не защитили их от тех метательных снарядов римских пращников и стрелков, употребление которых им было незнакомо и которые так же часто бывали причиной их поражения, как в новые времена огнестрельное оружие бывало причиной поражения диких народов. Кельты были разбиты в одном из таких же сражений, какие нередко происходили на берегах По и Сены и прежде того и после, но в Азии такое сражение кажется столь же странным, как и вообще появление этого северного племени среди греческих и фригийских народов. Число убитых и в особенности взятых в плен было громадно и на той и на другой стороне. Все, что осталось в живых, укрылось за Галисом в третьем кельтском округе у трокмеров, на которых консул не предпринимал нападения: эта река была той границей, за которую решили не переступать руководители римской политики того времени. Фригию, Вифинию и Пафлагонию было решено поставить в зависимость от Рима, а страны, лежащие далее к востоку, были предоставлены самим себе.
Новые порядки были введены в Малой Азии частью мирным договором с Антиохом (565) [189 г.], частью постановлениями римской комиссии, в которой председательствовал консул Вольсон. Антиох обязался выдать заложников, в числе которых находился его младший сын, носивший одно имя с отцом, и уплатить соразмерную с богатством Азии военную контрибуцию в 15 тысяч эвбейских талантов (25½ млн. талеров), из которой пятую часть следовало внести немедленно, а остальная сумма была рассрочена на двенадцать лет; кроме того Антиох был принужден уступить все свои владения в Европе, а в Малой Азии все владения к северу от Тавра и к западу от устьев Кестра, между Аспендом и Перге в Памфилии, с.581 так что в передней Азии остались в его власти только восточная Памфилия и Киликия.
Его патронат над государствами и владетелями передней Азии естественным образом прекратился. Азия, или, как стало с тех пор обыкновенно и более правильно называться царство Селевкидов, Сирия, лишилась права вести наступательные войны с западными государствами, а в случае оборонительной войны приобретать от них земли по мирному договору; ее военным кораблям было запрещено заходить на запад от устьев Каликадна в Киликии иначе, как для доставки послов, заложников или дани; ей было также запрещено содержать более десяти палубных кораблей кроме случая оборонительной войны и не дозволялось дрессировать для войны слонов; наконец, она лишилась права набирать в западных государствах солдат или принимать к себе оттуда политических беглецов и дезертиров. Она выдала те военные корабли, которые превышали установленное число, а также слонов и укрывавшихся у нее политических эмигрантов. В вознаграждение за это великий царь получил титул друга римской гражданской общины. Таким образом, сирийское государство было совершенно и навсегда вытеснено из западной Азии и на суше и на море; до какой степени царство Селевкидов было слабо и лишено всякой внутренней связи, видно из того факта, что оно было единственной из всех побежденных Римом великих держав, которая после первого поражения уже ни разу не пыталась вернуть оружием то, что было ею утрачено. Обе Армении, которые до того времени были, по крайней мере номинально, азиатскими сатрапиями, превратились в независимые государства если не в силу заключенного с Римом мирного договора, то под его влиянием, а владетели этих стран Артаксиад и Зариадрис сделались основателями новых династий. Так как Каппадокия находилась вне той черты, которою была обведена сфера римского влияния, то ее царь Ариараф отделался пеней в 600 талантов (1 млн. талеров), уменьшенной впоследствии наполовину по ходатайству его зятя Эвмена. И царю Вифинии Прузию и кельтам были оставлены их владения в прежнем размере; но эти последние обязались не высылать за свою границу вооруженных шаек, чем был положен конец позорной дани, которую они собирали с малоазиатских городов. Эту ценную услугу азиатские греки глубоко сознавали и не преминули вознаградить за нее римлян золотыми венками и напыщенными похвальными речами.
| Греческие вольные города |
Распределение территориальных владений в передней Азии не обошлось без затруднений главным образом потому, что династическая политика Эвмена сталкивалась там с политикой греческой Ганзы; соглашение наконец состоялось на следующих условиях. Всем греческим городам, которые были свободны в день битвы при Магнезии и которые приняли сторону римлян, были предоставлены прежние вольности, и все они за исключением только тех, которые до того времени платили дань Эвмену, были на будущее время освобождены от уплаты дани разным династам. Таким образом, сделались вольными городами старинные соплеменники римлян со времен Энея — Дардан и Илион, затем Кима, Смирна, Клазомены, Эрифры, Хиос, Колофон, Милет и многие другие знаменитые с древних времен города. Фокея, которая была разграблена солдатами римского флота в нарушение условий капитуляции, была за это вознаграждена в виде исключения возвратом ее территории и свободы, хотя и не подходила под означенную в договоре категорию. Сверх того, большинству городов греко-азиатской Ганзы были предоставлены некоторые новые
с.582 земельные владения и другие выгоды. Само собой разумеется, что римляне лучше всего обошлись с Родосом; они предоставили ему Ликию, за исключением Телмисса и большую часть Карии к югу от Меандра; сверх того, Антиох обеспечил родосцам в своих владениях неприкосновенность их собственности, взыскание по их долговым претензиям и такое же освобождение от таможенных пошлин, каким они до того времени пользовались.
| Расширение пергамского царства |
Вся остальная и, стало быть, самая значительная часть добычи досталась Атталидам; их старинная преданность Риму, равно как напасти, вынесенные Эвменом во время последней войны, и его личное участие в счастливом окончании решительной битвы были награждены Римом так щедро, как никогда еще ни один царь не награждал своих союзников. Эвмен получил в Европе Херсонес вместе с Лисимахией, а в Азии, кроме уже прежде принадлежавшей ему Мизии, провинции: Фригию на Геллеспонте, Лидию вместе с Эфесом и Сардами, северную часть Карии до Меандра со включением Тралл и Магнезии, великую Фригию и Ликаонию с частью Киликии, Милийскую область между Фригией и Ликией и в качестве порта на берегах южного моря ликийский город Телмисс; относительно Памфилии впоследствии возник между Эвменом и Антиохом спор о том, находится ли она по сю или по ту сторону проведенной границы и кому из них должна принадлежать. Сверх этого Эвмену был предоставлен патронат над теми греческими городами, которые получили неполную свободу, и ему было дано право собирать с этих городов дань; но и в этом случае было постановлено, что эти города сохраняют свои льготные грамоты и что размер уплачиваемой ими дани не может быть увеличен. Антиоха также обязали уплатить Эвмену 350 талантов (600 тыс. талеров), которые он задолжал отцу Эвмена Атталу, и вознаградить его 127 талантами (218 тыс. талеров) за недоставленные хлебные запасы. Наконец, Эвмен получил царские леса и выданных Антиохом слонов; военные корабли Антиоха были сожжены: римляне не допускали, чтобы в соседстве с их владениями существовала морская держава. Таким образом, владения Атталидов в Восточной Европе и в Азии сделались тем же, чем была Нумидия в Африке — зависимым от Рима сильным государством с абсолютно монархической формой правления; оно было предназначено сдерживать как Македонию, так и Сирию в указанных им пределах и было способно исполнять это назначение, прибегая к помощи римлян лишь в крайних случаях. С расширением этого государства, вызванным политическими расчетами, римляне постарались по мере возможности согласовать освобождение азиатских греков, которого требовали их республиканские и национальные симпатии и их тщеславие. В положение дел на дальнем Востоке по ту сторону Тавра и Галиса, было решено не вмешиваться — это ясно видно из условий мирного договора, заключенного с Антиохом, и еще более из решительного отказа сената даровать городу Солы в Киликии вольности, которых испрашивали для него родосцы. Римляне также непреклонно держались принятого ими основного принципа не приобретать в непосредственную собственность никаких заморских владений. После того как римский флот предпринял экспедицию в Крит и добился там освобождения проданных в рабство римлян, морские и сухопутные силы римлян покинули Азию в конце лета 566 г. [188 г.]; но сухопутной армии, возвращавшейся прежней дорогой через Фракию, пришлось много страдать на пути от нападений диких племен вследствие небрежности главнокомандующего.
с.583 Римляне не принесли с собой с Востока ничего кроме славы и золота, которые сочетались в то время в практической форме благодарственных адресов — в золотых венках.
Европейская Греция также была потрясена этой азиатской войной и нуждалась в новых порядках. Этолийцы все еще не хотели примириться с мыслью о своем ничтожестве после перемирия, заключенного ими весной 564 г. [190 г.] со Сципионом; их кефалленские корсары сделали трудными и небезопасными морские сношения между Италией и Грецией, и по-видимому еще до истечения срока этого перемирия они до такой степени увлеклись ложными известиями о положении дел в Азии, что имели безрассудство вновь возвести Аминандра на его афаманский престол и завели с Филиппом войну в занятых им пограничных областях Этолии и Фессалии, при этом царь терпел немало неудач.
| Война и мир с этолийцами |
Поэтому понятно, что на их просьбы о мире римляне отвечали высадкой консула Марка Фульвия Нобилиора. Он прибыл к легионам весной 565 г. [189 г.] и после пятнадцатидневной осады завладел Амбракией, которая сдалась на условиях почетной для гарнизона капитуляции; тем временем на этолийцев напали македоняне, иллирийцы, эпироты, акарнанцы и ахейцы. О серьезном сопротивлении не могло быть и речи; вследствие неоднократно возобновлявшихся просьб этолийцев о мире римляне прекратили эту войну и согласились на такие условия, которые можно назвать умеренными ввиду низости и коварства побежденных. Этолийцы лишились всех городов и владений, находившихся во власти их противников, и между прочим Амбракии, которая потом была признана свободной и независимой вследствие интриги, затеянной в Риме против Марка Фульвия, и Оинии, которая была отдана акарнанцам; им также пришлось отказаться и от Кефаллении. Они лишились права объявлять войну и заключать мир и были в этом отношении поставлены в зависимость от внешней политики Рима; наконец, они должны были уплатить большую сумму денег. Кефалления восстала против этого договора на свой собственный риск и покорилась лишь тогда, когда на острове высадился Марк Фульвий; даже жители Самы, опасавшиеся, что они будут вытеснены римскими колонистами из своего поставленного на выгодном месте города, сначала покорились, а потом снова восстали; они выдержали четырехмесячную осаду, после которой город был взят, а все жители были проданы в рабство. И в этом случае Рим не уклонился от своего принципа ограничиваться владычеством над Италией и над ее островами. Он не взял себе из военной добычи ничего кроме двух островов — Кефаллении и Закинфа, которые были выгодной прибавкой к Керкире и к другим морским стоянкам на Адриатическом море. Остальные территориальные приобретения достались римским союзникам. Филипп и ахейцы были недовольны доставшейся им долей добычи. Филипп не без основания считал себя обиженным. Он был вправе утверждать, что самые важные затруднения во время последней войны, заключавшиеся не в неприятельской армии, а в дальности и необеспеченности сообщений, были преодолены главным образом благодаря его лояльному содействию.
Сенат признавал это, так как простил ему недоплаченную дань и возвратил ему его заложников; но Филипп не добился такого расширения своих владений, на какое надеялся. Он получил Магнетскую область вместе с Деметриадой, отнятую им у этолийцев; сверх того, в его власти фактически остались владения долопов и афаманов и часть Фессалии, откуда
с.584 он также выгнал этолийцев. Хотя внутренняя часть Фракии и осталась под македонским протекторатом, но не было принято никакого решения относительно приморских городов и островов Фасоса и Лемноса, фактически находившихся в руках Филиппа; Херсонес был даже прямо отдан Эвмену, и вовсе нетрудно было понять, что Эвмену были даны владения в Европе только для того, чтобы он держал в покорности не только Азию, но в случае надобности и Македонию. Понятно, что все это раздражало гордого и не лишенного рыцарских доблестей Филиппа; но римляне руководствовались не желанием обидеть его, а настоятельной политической необходимостью. Македония платилась за то, что когда-то была одной из первых держав и вела с Римом войну как равная с равным; с этой стороны еще гораздо более, чем со стороны Карфагена, следовало остерегаться возрождения прежнего могущества.
В ином положении находились дела ахейцев. Во время войны с Антиохом они исполнили свое давнишнее желание включить в свой союз Пелопоннес, так как в этот союз вступили, более или менее против воли, сначала Спарта, а после того как азиаты были изгнаны из Греции, также Элида и Мессена. Римляне этому не воспротивились и даже допустили, чтобы в этом случае было поступлено с нарочитым пренебрежением к Риму. Когда Мессена заявила о своей готовности покориться римлянам и о своем нежелании вступать в союз, а этот последний прибег к насилию, то Фламинин поставил ахейцам на вид, что так распоряжаться частью военной добычи несправедливо и, сверх того, более чем неприлично при тех отношениях, какие существуют между ахейцами и римлянами; но при своей неосторожной снисходительности к эллинам Фламинин не помешал ахейцам исполнить их желание. Впрочем, дело этим не кончилось. Ахейцев мучило свойственное карликам желание вырасти; поэтому они не отдали занятого ими во время войны города Плеврона в Этолии и принудили его вступить в число членов союза; они купили Закинф у наместника, оставленного там последним владетелем острова Аминандром, и желали присоединить к этим приобретениям Эгину. Они неохотно отдали Закинф римлянам и с большим неудовольствием выслушали совет Фламинина довольствоваться Пелопоннесом.
Они воображали, что из уважения к самим себе должны выставлять напоказ независимость своего государства тем заботливее, чем ничтожнее была эта независимость на самом деле; они толковали о правах воюющей державы и о преданности, с которой помогали римлянам в их войнах; один из них обратился на ахейском совете к римским послам с вопросом, почему Рим заботится о Мессене, если Ахайя не вмешивается в то, что касается Капуи; задавший этот вопрос горячий патриот был награжден рукоплесканиями, и ему было обеспечено большинство голосов на выборах. Все это было бы и очень понятно и очень возвышенно, если бы не было еще более смешно. То, что Рим, так искренно старавшийся упрочить свободу эллинов и заслужить их признательность, не дал им ничего кроме анархии и не пожал ничего кроме неблагодарности, было вполне закономерно и очень прискорбно. В основе эллинских антипатий к покровительствующей державе лежало бесспорно очень благородное чувство, и личное мужество некоторых людей, руководивших общественным мнением, не подлежит никакому сомнению. Но именно поэтому ахейский патриотизм представляется нам по меньшей мере безрассудством и настоящей исторической карикатурой. Несмотря на то, что этот
с.585 народ был так честолюбив и так дорожил своим национальным достоинством, он от первого до последнего человека был проникнут глубоким сознанием своего бессилия, и либеральные и раболепные люди постоянно прислушивались к тому, чего желает Рим; они благодарили бога, если не появлялся декрет, которого они страшились; они нахмуривались, когда сенат давал им понять, что они лучше сделают, если подчинятся добровольно, для того чтобы не пришлось подчиняться по принуждению; то, чего от них требовали, они исполняли
«для соблюдения приличий
», и исполняли по мере возможности таким способом, который был оскорбителен для римлян; они отписывались, объяснялись, просили отсрочек, увертывались и наконец, когда все это не помогало, уступали с патриотическими вздохами. Такой образ действий имел бы право если не на одобрение, то на снисхождение, если бы вожаки решились на борьбу и предпочли гибель нации ее порабощению; но ни Филопемен, ни Ликорт не помышляли о таком политическом самоубийстве — они хотели по мере возможности быть свободными, но прежде всего желали жить. Сверх того, римляне никогда не вмешивались во внутренние дела Греции по собственной инициативе; это вмешательство всегда вызывалось самими греками, словно дети подводившими друг друга под наказание розгами, которого так боялись. Уже до тошноты приелся упрек, который повторялся ученой чернью эллинских и послеэллинских времен, будто римляне старались сеять внутренние раздоры в Греции; это — одна из самых нелепых пошлостей, какие когда-либо были придуманы филологами, вдававшимися в политику.
| Раздоры между ахейцами и спартанцами |
Не римляне вносили раздоры в Грецию (это было бы поистине то же, что
носить сов в Афины), а греки переносили свои ссоры в Рим. Особенно ахейцы были до такой степени ослеплены своей жаждой территориального округления, что не были в состоянии понять, как было бы для них полезно, если бы Фламинин не включил в их союз тех городов, которые были привязаны к этолийцам; они приобрели в Лакедемоне и в Мессене настоящую гидру внутренних раздоров. Члены этих общин беспрестанно обращались в Рим с просьбами избавить их от ненавистного товарищества, и, что особенно замечательно, в числе таких просителей даже находились люди, обязанные ахейцам своим возвращением на родину. Ахейский союз постоянно что-нибудь переустраивал и восстанавливал в Спарте и Мессене, где самые яростные из эмигрантов руководили решениями совета. Через четыре года после номинального вступления Спарты в союз дело дошло даже до открытой войны и до реставрации, доведенной до безрассудной крайности: все рабы, получившие от Набиса гражданские права, были снова проданы в неволю, на вырученные этим способом деньги была построена колоннада в ахейском городе Мегалополе, старинное положение землевладельцев в Спарте было восстановлено, законы Ликурга были заменены ахейскими, городские стены были срыты (566) [188 г.]. На эти нововведения стали со всех сторон поступать в римский сенат жалобы с просьбой принять на себя роль третейского судьи — эти новые заботы были заслуженным наказанием за сентиментальную политику римлян. Не желая впутываться в эти дела, сенат не только с примерным безразличием выносил булавочные уколы ахейской самонадеянности, но даже с преступным равнодушием допускал самые гнусные дела. В Ахайе все сердечно радовались, когда было получено из Рима известие, что сенат хотя и был очень недоволен реставрацией, но ничего не кассировал. Рим
с.586 ничего не сделал в защиту лакедемонян, кроме того что сенат, возмущенный юридическим убийством, которое ахейцы совершили над шестьюдесятью или восемьюдесятью спартанцами, отнял у совета право уголовного судопроизводства над спартанцами, что конечно было возмутительным вмешательством во внутренние дела независимого государства! Римские государственные люди отстраняли от себя, сколько могли, всякие заботы об этой буре в стакане воды, что всего убедительнее доказывают многократные жалобы на поверхностные, противоречивые и неясные решения сената; и как мог бы он выносить ясные решения, когда представители четырех спартанских партий говорили друг против друга в его присутствии! К этому следует добавить и то впечатление, которое производили в Риме многие из этих пелопоннесских государственных мужей; даже Фламинин покачивал головой, когда один из них сегодня исполнял перед ним какой-то танец, а завтра заводил с ним речь о государственных делах. Дело дошло до того, что сенат наконец совсем вышел из терпения и объявил пелопоннесцам, что более не намерен вступать с ними в объяснения и что они могут делать все, что хотят (572) [182 г.]. Такой образ действий понятен, но его нельзя назвать справедливым; при том положении, которое занимали римляне, на них лежал и нравственный и политический долг серьезно и последовательно заняться введением в стране сколько-нибудь сносного порядка. Ахеец Калликрат, обратившийся в 575 г. [179 г.] в сенат с разъяснением существующего положения дел в Пелопоннесе и с просьбой о деятельном и постоянном вмешательстве, был как человек, пожалуй, и ниже своего соотечественника Филопемена, заложившего фундамент для так называемой патриотической политики, но тем не менее он был прав.
Таким образом, в состав клиентелы римской общины входили теперь все страны от восточной до западной оконечности Средиземного моря; нигде не осталось такого государства, которое стоило бы того, чтобы его боялись. Но еще был жив тот человек, которому Рим оказывал такую редкую честь, — еще был жив тот бездомный карфагенянин, который вооружил против Рима сначала весь Запад, а потом весь Восток и который не достиг своей цели, быть может, только потому, что на Западе ему мешала бесчестная политика аристократии, а на Востоке безрассудная политика царедворцев. По мирному договору с римлянами Антиох обязался выдать им Ганнибала, но Ганнибал скрылся5 сначала на остров Крит, а потом в Вифинию и жил теперь при дворе царя Прузия, которому помогал в его войнах с Эвменом, по обыкновению одерживая победы и на море и на суше. Утверждают, будто он старался и Прузия подбить на войну с римлянами; но эта безрассудная попытка в том виде, как ее описывают, кажется неправдоподобной. Более достоверно то, что хотя римский сенат и считал ниже своего достоинства преследовать старика в его последнем убежище (так как предание, которое возводит обвинение и на сенат, не заслуживает, по-видимому, доверия), но Фламинин, искавший в своем беспокойном тщеславии новых целей для великих подвигов, задумал по собственной инициативе избавить Рим от Ганнибала, так же как избавил греков от их оков. Было бы недипломатично самому вооружиться кинжалом, с.587 чтобы нанести удар самому великому человеку своего времени, а потому Фламинин удовольствовался тем, что наточил и направил этот кинжал. Прузий, самый жалкий из всех жалких азиатских монархов, с удовольствием оказал римскому послу маленькую услугу, на которую тот ему только намекнул, и Ганнибал, видя, что его дом окружен убийцами, принял яд. Он уже давно к этому готовился, прибавляет один римлянин, потому что он хорошо знал римлян и то, как держат свое слово цари. Год его смерти не известен с достоверностью; он умер, по всей вероятности, во второй половине 571 года [183 г.] шестидесяти семи лет от роду. Когда он родился, Рим еще вел с сомнительным успехом борьбу из-за обладания Сицилией. Он прожил достаточно долго, для того чтобы видеть, как Запад был вполне покорен римлянами, чтобы в последний раз сразиться против римлян, имея против себя корабли своего родного города, сделавшегося римским, чтобы стать свидетелем того, как Рим одолел и Восток с быстротою бури, уносящей покинутый кормчим корабль, и чтобы сознавать, что он один был бы в состоянии руководить этим кораблем. Когда он умирал, у него уже не было таких надежд, в которых он мог бы обмануться; но в пятидесятилетней борьбе он честно сдержал клятву, которую дал еще ребенком.
Около того же времени и, вероятно, в том же году умер и тот человек, которого римляне обыкновенно называли победителем Ганнибала — Публий Сципион. Фортуна в избытке осыпала его всеми удачами, в которых отказывала его противнику и которые были частью им заслужены, а частью не заслужены. Он приобрел для своего отечества Испанию, Африку и Азию, и тот самый Рим, который при его рождении был только первою из италийских общин, был ко времени его смерти обладателем всего цивилизованного мира. У него было столько победных титулов, что от них кое-что осталось для его родного и двоюродных братьев
6. Однако и его снедала в последние годы жизни тяжелая скорбь; он умер пятидесяти с небольшим лет от роду в добровольном изгнании, завещав своим родственникам не хоронить его тело в родном городе, для которого он жил и в котором покоились его предки. Что заставило его удалиться из Рима, неизвестно в точности. На него и еще более на его брата Луция возводились обвинения в подкупе и в утайке денег: но это без сомнения было низкой клеветой, которая не может служить удовлетворительным объяснением для такого сильного чувства озлобления со стороны Сципиона; впрочем, этого человека хорошо характеризует следующий факт: явившись в народное собрание со своими счетными книгами, он не стал оправдываться ссылками на цифры, а разорвал эти книги на глазах народа и своих обвинителей и пригласил римлян сопровождать его в храм Юпитера, чтобы отпраздновать годовщину его победы при Заме. Народ отвернулся от его обвинителей и последовал вслед за ним в Капитолий; но это был последний прекрасный день знаменитого человека. Его гордость, его уверенность, что он не такой же человек, как все другие люди, и что он лучше всех, его энергичная семейная политика, возвысившая в лице его брата Луция отвратительное чучело героя, — все это оскорбляло многих, и не без основания. Истинная гордость предохраняет человеческое сердце от низких влечений, а тщеславие не защищает его ни от каких ударов и ни от каких булавочных уколов и даже выедает в нем врожденное
с.588 благородство. Но отличительная особенность таких людей, как Сципион, в которых чистое золото смешивается с блестящей мишурой, заключается именно в том, что им нужны счастье и блеск молодости, чтобы производить очарование, а когда это очарование начинает исчезать, то расставаться с ним всего мучительнее самому чародею.
