Частная и общественная жизнь греков.

с.398

Афин­ский акро­поль в насто­я­щее вре­мя.

с.399

Управ­ле­ние.

1. Осно­ва­ние горо­дов.

Гре­ки дума­ли, что место­по­ло­же­ние горо­да долж­но выби­рать­ся и ука­зы­вать­ся боже­ст­вом, поэто­му при осно­ва­нии горо­да они обра­ща­лись к дель­фий­ско­му ора­ку­лу. Геро­дот¹ назы­ва­ет нече­сти­вым и безум­ным посту­пок спар­тан­ца Дори­ея, кото­рый выстро­ил город, «не обра­тив­шись за сове­том к ора­ку­лу и не испол­нив ни одной из пред­пи­сан­ных цере­мо­ний»; и бла­го­че­сти­вый исто­рик не выра­жа­ет ника­ко­го удив­ле­ния, что город, соору­жен­ный без соблюде­ния уста­нов­лен­ных пра­вил, с.400 про­су­ще­ст­во­вал толь­ко три года. Фукидид², вспо­ми­ная тот день, когда была осно­ва­на Спар­та, сооб­ща­ет о рели­ги­оз­ных пес­но­пе­ни­ях и жерт­во­при­но­ше­ни­ях, совер­шав­ших­ся при этом. Тот же исто­рик рас­ска­зы­ва­ет нам, что у афи­нян был целый устав осно­ва­ния горо­дов и что они не устра­и­ва­ли ни одной коло­нии, не согла­суя с этим уста­вом сво­их дей­ст­вий. В одной комедии Ари­сто­фа­на³ («Пти­цы») мож­но видеть точ­ную кар­ти­ну цере­мо­нии, совер­шав­шей­ся в подоб­ных слу­ча­ях. Изо­бра­жая смеш­ное осно­ва­ние горо­да птиц, поэт, конеч­но, думал об обы­ча­ях, кото­рые соблюда­лись при осно­ва­нии чело­ве­че­ских горо­дов, поэто­му и вывел на сце­ну жре­ца, зажи­гаю­ще­го огонь оча­га и при­зы­ваю­ще­го богов, поэта, пою­ще­го гимн, и про­ри­ца­те­ля, воз­гла­шаю­ще­го пред­ска­за­ния.

Пав­са­ний⁴ путе­ше­ст­во­вал по Гре­ции при­бли­зи­тель­но в эпо­ху Адри­а­на⁵. Когда он при­ехал в Мес­се­нию, то заста­вил жре­цов рас­ска­зать ему об осно­ва­нии горо­да Мес­се­ны и пере­дал нам их рас­сказ. Собы­тие это совер­ши­лось не в осо­бен­но древ­ние вре­ме­на, а имен­но в эпо­ху Эпа­ми­нон­да⁶. За три века до это­го мес­сен­цы были изгна­ны из сво­ей стра­ны и рас­се­я­ны сре­ди дру­гих гре­ков. У них не было оте­че­ства, но они свя­то соблюда­ли свои обы­чаи и нацио­наль­ную рели­гию. Фиван­цы хоте­ли водво­рить их в Пело­пон­нес, чтобы обос­но­вать вра­гов Спар­ты у ее гра­ниц. Но побудить мес­сен­цев решить­ся на это было чрез­вы­чай­но труд­но. Эпа­ми­нонд, кото­ро­му при­хо­ди­лось иметь дело с людь­ми суе­вер­ны­ми, решил пустить в ход пред­ска­за­ния ора­ку­ла, воз­ве­стив­ше­го, что этот народ воз­вра­тит­ся в свое преж­нее оте­че­ство. Чудес­ные виде­ния засвиде­тель­ст­во­ва­ли, что нацио­наль­ные боги мес­сен­цев, изме­нив­шие им в эпо­ху заво­е­ва­ния, сде­ла­лись сно­ва бла­го­склон­ны к ним.

Тогда толь­ко этот роб­кий народ решил­ся с.401

Вид горы Ито­мы.

с.402 отпра­вить­ся в Пело­пон­нес в сопро­вож­де­нии фиван­ско­го вой­ска. Но надо было узнать, где стро­ить город, так как нель­зя было даже и поду­мать о заня­тии преж­них, осквер­нен­ных вра­же­ским заво­е­ва­ни­ем горо­дов. Для выбо­ра места посе­ле­ния невоз­мож­но было вос­поль­зо­вать­ся обыч­ным сред­ст­вом, т. е. запро­сить дель­фий­ско­го ора­ку­ла, так как пифия в то вре­мя была на сто­роне Спар­ты. К сча­стью, боги име­ли воз­мож­ность выра­зить свою волю ины­ми путя­ми. Одно­му мес­сен­ско­му жре­цу при­сни­лось, что пред ним пред­стал бог его наро­да и объ­явил о сво­ем наме­ре­нии обос­но­вать­ся на горе Ито­ме и при­гла­шал народ идти туда же. Место­по­ло­же­ние для ново­го горо­да было таким обра­зом ука­за­но. Оста­ва­лось узнать, какие обряды необ­хо­ди­мо было выпол­нить при осно­ва­нии его. Мес­сен­цы забы­ли свои соб­ст­вен­ные обряды, а вос­поль­зо­вать­ся обряда­ми фиван­цев или како­го-либо дру­го­го наро­да не мог­ли, и пото­му не зна­ли, каким обра­зом при­сту­пить к построй­ке горо­да. Сно­ва очень кста­ти на помощь при­хо­дит сон, при­снив­ший­ся дру­го­му мес­сен­цу. Боги при­ка­за­ли ему пой­ти на гору Итом и поис­кать там тисо­вое дере­во, кото­рое рос­ло око­ло мир­то­во­го, и рыть в этом месте зем­лю. Он посту­пил, как ему было при­ка­за­но, выко­пал урну, а в этой урне нашел оло­вян­ные лист­ки, на кото­рых был начер­тан устав свя­щен­ной цере­мо­нии. Жре­цы сей­час же сня­ли с него копию и запи­са­ли в свои кни­ги. Все реши­ли, что урна была зако­па­на каким-нибудь древним мес­сен­ским царем до заво­е­ва­ния стра­ны.

К осно­ва­нию горо­да при­сту­пи­ли немед­лен­но вслед за полу­че­ни­ем уста­ва. Жре­цы преж­де все­го совер­ши­ли жерт­во­при­но­ше­ния. Они при­зы­ва­ли древ­них богов Мес­се­нии: Дио­с­ку­ров⁷, Зев­са Итом­ско­го, древ­них геро­ев, извест­ных и почи­тае­мых пред­ков. Мес­сен­цы пола­га­ли, что все эти покро­ви­те­ли стра­ны поки­ну­ли ее в тот день, когда в ней водво­рил­ся непри­я­тель. Их закли­на­ли сно­ва вер­нуть­ся сюда, про­из­но­си­ли фор­му­лы, кото­рые с.403 долж­ны были при­нудить их посе­лить­ся в новом горо­де вме­сте с граж­да­на­ми. Это было очень важ­но. Глав­ное, к чему стре­ми­лись эти люди, было при­вя­зать богов к себе, и, мож­но думать, рели­ги­оз­ная цере­мо­ния не пре­сле­до­ва­ла дру­гой цели. Древ­ние дума­ли, что фор­му­ла­ми и обряда­ми они при­кре­пят нацио­наль­ных богов к заня­той зем­ле и заклю­чат их в наме­чен­ную огра­ду. Поэто­му они гово­ри­ли: «Иди­те к нам, боже­ст­вен­ные суще­ства, живи­те с нами в этом горо­де». В тече­ние все­го пер­во­го дня про­ис­хо­ди­ли жерт­во­при­но­ше­ния и молит­вы. На дру­гой день при пении наро­дом рели­ги­оз­ных гим­нов про­во­ди­лась город­ская гра­ни­ца.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, стр. 157—159).

2. Незна­чи­тель­ные раз­ме­ры гре­че­ских государств.

С точ­ки зре­ния совре­мен­но­го чело­ве­ка гре­че­ские государ­ства кажут­ся каки­ми-то мини­а­тю­ра­ми⁸. Арго­лида име­ла от 8 до 10 миль в дли­ну и от 4 до 5 в шири­ну. Лако­ния была почти такой же вели­чи­ны. Ахайя зани­ма­ла узкую поло­су зем­ли по скло­ну гор­ной цепи, спус­каю­щей­ся к морю. Вся Атти­ка соста­ви­ла бы лишь часть одно­го из наших уездов. Терри­то­рия Корин­фа, Сики­о­на, Мега­ры рав­ня­лась пред­ме­стью совре­мен­но­го горо­да. Обык­но­вен­но, в осо­бен­но­сти на ост­ро­вах и в коло­ни­ях, государ­ство пред­став­ля­ло собою один город с рас­по­ло­жен­ны­ми вокруг него фер­ма­ми и с мор­ским побе­ре­жьем. Из акро­по­ля одно­го государ­ства нево­ору­жен­ный глаз лег­ко с.404

Окрест­но­сти Спар­ты.

с.405 раз­ли­чал акро­поль и воз­вы­шен­но­сти дру­го­го, сосед­не­го государ­ства.

При таком огра­ни­чен­ном про­стран­стве все вопро­сы, свя­зан­ные с государ­ст­вом, были совер­шен­но ясны для людей той эпо­хи. В самом поня­тии оте­че­ства не было ниче­го гран­ди­оз­но­го, отвле­чен­но­го и неопре­де­лен­но­го, как, напри­мер, у нас. Оно лег­ко мог­ло быть вос­при­ня­то внеш­ни­ми чув­ства­ми, сли­ва­лось с пред­став­ле­ни­ем о месте рож­де­ния, и оба эти поня­тия явля­лись в уме граж­да­ни­на с совер­шен­но опре­де­лен­ны­ми чер­та­ми. Желая пред­ста­вить себе Афи­ны, Коринф, Аргос или Спар­ту, чело­век вооб­ра­жал очер­та­ния сво­ей доли­ны или сво­его горо­да. Он знал всех сво­их сограж­дан и мог лег­ко пред­ста­вить себе все угол­ки сво­его государ­ства. (Tai­ne. Phi­lo­sop­hie de l’art, т. II, стр. 125).

Самые вели­кие умы Гре­ции не допус­ка­ли, чтобы гре­че­ское государ­ство мог­ло зани­мать боль­шие про­стран­ства. Когда Пла­тон дела­ет мыс­лен­но попыт­ку создать рес­пуб­ли­ку, отли­чаю­щу­ю­ся проч­ным устрой­ст­вом, он начи­на­ет с ука­за­ния, что это государ­ство не долж­но состо­ять более чем из 5040 семейств. «Если терри­то­рия», гово­рит он, «смо­жет про­кор­мить такое чис­ло жите­лей, то она доста­точ­но вели­ка, и ее не сле­ду­ет уве­ли­чи­вать». (Зако­ны, V). Ари­сто­тель разде­ля­ет это мне­ние: «Опыт пока­зы­ва­ет», гово­рит он, «как труд­но, чтобы не ска­зать невоз­мож­но, дать пра­виль­но-зако­но­мер­ную орга­ни­за­цию слиш­ком мно­го­на­се­лен­но­му государ­ству. По край­ней мере, мы видим, что все те государ­ства, кото­рые сла­вят­ся пре­крас­ной орга­ни­за­ци­ей, не допус­ка­ют чрез­мер­но­го уве­ли­че­ния их наро­до­на­се­ле­ния». (Ари­сто­тель. Поли­ти­ка, VII, 4, 5, пер. Жебеле­ва).

3. Дух государ­ства-горо­да.

Соглас­но тре­бо­ва­ни­ям гре­че­ской рели­гии каж­дое государ­ство-город долж­но было быть совер­шен­но неза­ви­си­мым. Каж­дое из них стре­ми­лось непре­мен­но обла­дать сво­им соб­ст­вен­ным сво­дом зако­нов, пото­му что име­ло с.406 свою осо­бую рели­гию, а закон выте­кал имен­но из рели­гии. Суд в каж­дом из них дол­жен был поль­зо­вать­ся вер­хов­ны­ми пра­ва­ми в обла­сти пра­во­судия, и выс­шей инстан­ции не долж­но было быть. У каж­до­го государ­ства были свои рели­ги­оз­ные празд­ни­ки и свой кален­дарь. В двух раз­ных государ­ствах были раз­лич­ные годы и меся­цы, пото­му что были раз­лич­ны те или иные рели­ги­оз­ные обряды. У каж­до­го горо­да была своя соб­ст­вен­ная моне­та, на кото­рой пер­во­на­чаль­но изо­бра­жа­лась его рели­ги­оз­ная эмбле­ма. Каж­дый имел свои осо­бые весы и меры. Гре­ки не допус­ка­ли мыс­ли, чтобы меж­ду дву­мя государ­ства­ми-горо­да­ми мог­ло быть что-нибудь общее. Раз­гра­ни­че­ние про­во­ди­лось так глу­бо­ко, что едва мог­ли пред­ста­вить себе допу­сти­мость бра­ков меж­ду граж­да­на­ми двух раз­лич­ных горо­дов. Подоб­ный союз в то вре­мя казал­ся все­гда стран­ным, и в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни его счи­та­ли неза­кон­ным. Афин­ское зако­но­да­тель­ство види­мо не хоте­ло при­зна­вать тако­го бра­ка, и повсюду дети, родив­ши­е­ся от него, счи­та­лись неза­кон­ны­ми и лиша­лись граж­дан­ских прав. Для при­зна­ния закон­ным бра­ка меж­ду жите­ля­ми двух государств-горо­дов тре­бо­ва­лось осо­бое согла­ше­ние.

Вокруг терри­то­рии каж­до­го государ­ства-горо­да про­хо­ди­ла свя­щен­ная линия гра­ни­цы. Это была гра­ни­ца и для нацио­наль­ной рели­гии и для ее богов. По ту сто­ро­ну этой линии цари­ли дру­гие боги и отправ­лял­ся дру­гой культ.

Самой пора­зи­тель­ной чер­той исто­рии Гре­ции и явля­ет­ся это край­нее раз­дроб­ле­ние терри­то­рии и дух обособ­лен­но­сти, царив­ший в каж­дом из государств-горо­дов. Гре­ции нико­гда не уда­ва­лось объ­еди­нить­ся в одно государ­ство. Это не под­даю­ще­е­ся ника­ким вли­я­ни­ям раз­дроб­ле­ние Гре­ции при­пи­сы­ва­лось при­ро­де ее стра­ны. Гово­ри­ли, что пере­се­каю­щи­е­ся во всех направ­ле­ни­ях горы уста­нав­ли­ва­ли меж­ду людь­ми есте­ствен­ные гра­ни­цы. Но гор не было меж­ду Фива­ми и Пла­те­ей, меж­ду Арго­сом и Спар­той, Сиба­ри­сом и Крото­ном. Гео­гра­фи­че­ские усло­вия ока­зы­ва­ют, конеч­но, извест­ное вли­я­ние на исто­рию наро­дов, но воздей­ст­вие рели­ги­оз­ных веро­ва­ний в этом отно­ше­нии гораздо могу­ще­ст­вен­нее. Меж­ду дву­мя сосед­ни­ми с.407 государ­ства­ми воз­дви­га­лось нечто более непро­хо­ди­мое, чем горы, и заклю­чав­ше­е­ся в ряде погра­нич­ных свя­щен­ных кам­ней, раз­ли­чии куль­тов, пре­гра­дах, кото­рые каж­дое государ­ство-город воз­дви­га­ло меж­ду ино­стран­цем и сво­и­ми бога­ми. Государ­ство вос­пре­ща­ло чуже­зем­цу доступ в хра­мы сво­их город­ских богов. Оно тре­бо­ва­ло, чтобы при­над­ле­жа­щие ему боги нена­виде­ли и пора­жа­ли ино­стран­цев⁹.

Вслед­ст­вие это­го древ­ние гре­ки не мог­ли ни создать, ни даже вооб­ра­зить ника­кой дру­гой обще­ст­вен­ной орга­ни­за­ции, кро­ме государ­ства-горо­да. Им каза­лось невоз­мож­ным, чтобы несколь­ко горо­дов объ­еди­ни­лись и жили на рав­ных пра­вах, имея одно и то же пра­ви­тель­ство. Слу­ча­лось ино­гда, что два государ­ства-горо­да заклю­ча­ли союз, вре­мен­ное согла­ше­ние в виду какой-нибудь общей выго­ды или необ­хо­ди­мо­сти устра­нить опас­ность, но пол­но­го сли­я­ния не про­ис­хо­ди­ло, пото­му что рели­гия созда­ва­ла из каж­до­го государ­ства-горо­да осо­бую орга­ни­за­цию, кото­рая ни с какой дру­гой не мог­ла соеди­нить­ся. Обособ­лен­ность была зако­ном государ­ства-горо­да.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, стр. 237—239).

4. Обще­ст­вен­ные клас­сы.

При изу­че­нии соци­аль­но­го строя Гре­ции в древ­ней­шую эпо­ху, т. е. в цар­ский пери­од, мож­но заме­тить, что пер­вое место в обще­стве зани­ма­ет класс, состо­я­щий из глав семей. Часто этих людей счи­та­ли таки­ми же бла­го­род­ны­ми, как и царей. Они люби­ли при­пи­сы­вать себе боже­ст­вен­ное про­ис­хож­де­ние; как и цари, они носи­ли наиме­но­ва­ние βα­σιλεύς. В Ита­ке дом Одис­сея был цар­ским по пре­иму­ще­ству, но он не был един­ст­вен­ным родом, име­ю­щим цар­ское зва­ние; кро­ме него суще­ст­во­ва­ли бога­тые земле­вла­дель­цы, кото­рым при­над­ле­жа­ла и боль­шая часть обра­ботан­ной зем­ли. Нако­нец, они с.408 соби­ра­лись вокруг царя на совет и, в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств, выска­зы­ва­ли свои мне­ния или дик­то­ва­ли свою волю.

Вто­рой класс обще­ства состо­ял из всех нахо­дя­щих­ся в род­стве с гла­ва­ми бла­го­род­ных фами­лий. И по рож­де­нию и по пра­вам эти люди так­же при­над­ле­жа­ли к клас­су ари­сто­кра­тии. Они вла­де­ли зем­лей и, если не заседа­ли в Сове­те, то при­сут­ст­во­ва­ли на собра­ни­ях граж­дан. Их более низ­кое поло­же­ние выте­ка­ло толь­ко из того обсто­я­тель­ства, что они были обя­за­ны пови­но­ве­ни­ем гла­вам фами­лий, в то вре­мя как эти послед­ние поко­ря­лись толь­ко царю.

Третье место в обще­стве зани­ма­ли посто­ян­ные слу­ги дома, под­разде­ляв­ши­е­ся на рабов и воль­ноот­пу­щен­ни­ков.

К послед­не­му клас­су мож­но отне­сти всех тех лиц, кото­рые не мог­ли ни на каких осно­ва­ни­ях уме­стить­ся в семей­ные рам­ки людей, о кото­рых шла речь. Это мог­ло слу­чить­ся или пото­му, что они по доб­рой воле или по при­нуж­де­нию вышли из семьи, или же пото­му, что им было отка­за­но во вступ­ле­нии в нее. По этой при­чине они вели очень необес­пе­чен­ное суще­ст­во­ва­ние. Сюда вхо­ди­ли ремес­лен­ни­ки, слу­чай­ные сель­ские рабо­чие, иска­те­ли при­клю­че­ний, нищие.

С паде­ни­ем цар­ской вла­сти соци­аль­ное устрой­ство гре­че­ских государств нисколь­ко не изме­ни­лось. Ари­сто­кра­тия про­дол­жа­ла зани­мать гос­под­ст­ву­ю­щее поло­же­ние, и мож­но отме­тить толь­ко ту раз­ни­цу, что отныне управ­ле­ние все­це­ло при­над­ле­жа­ло ей одной. Этот бла­го­род­ный и в то же вре­мя бога­тый класс часто назы­вал­ся древни­ми авто­ра­ми клас­сом всад­ни­ков. Сле­ду­ет хоро­шень­ко вду­мать­ся в смысл это­го сло­ва. Всад­ни­ком был не тот чело­век, кото­рый отправ­лял­ся на вой­ну вер­хом на лоша­ди, но тот, кто обла­дал лошадь­ми. В те вре­ме­на, когда паст­бищ было в изоби­лии, лоша­ди наравне с быка­ми и овца­ми пред­став­ля­ли один из глав­ных источ­ни­ков богат­ства. Состо­я­ние изме­ря­лось глав­ным обра­зом коли­че­ст­вом скота, и доста­точ­но было заме­тить, с.409 что такой-то чело­век зани­ма­ет­ся раз­веде­ни­ем скота, чтобы этим опре­де­ли­лась его при­над­леж­ность к круп­ным земле­вла­дель­цам. Пре­об­ла­даю­щая роль всад­ни­ков зави­се­ла от того, что они вла­де­ли зна­чи­тель­ною частью зем­ли. В неко­то­рых рес­пуб­ли­ках этот класс носил назва­ние гео­мо­ров, что озна­ча­ло людей, — кото­рые поде­ли­ли меж­ду собою зем­лю. Это наиме­но­ва­ние осо­бен­но употреб­ля­лось в Сира­ку­зах и на ост­ро­ве Само­се. Гео­мо­ры вла­де­ли всей зем­лей и захва­ти­ли всю власть.

Ари­сто­кра­тия не пред­став­ля­ла собою вполне замкну­той касты, и неред­ко слу­ча­лось, что какой-нибудь ино­стра­нец бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния полу­чал доступ в нее, но для людей про­сто­на­род­но­го про­ис­хож­де­ния он не откры­вал­ся нико­гда. По-види­мо­му, даже этот класс не счи­тал допу­сти­мы­ми сме­шан­ные бра­ки. Одна­ко, мало-пома­лу наряду с ари­сто­кра­ти­ей обра­зо­ва­лась сво­его рода бога­тая бур­жу­а­зия, кото­рая при­об­ре­та­ла все боль­ше и боль­ше зна­че­ния. Свое богат­ство этот класс чер­пал глав­ным обра­зом из тор­гов­ли и про­мыш­лен­но­сти, полу­чив­ших, начи­ная с VIII века, гро­мад­ное раз­ви­тие. Но он начал впо­след­ст­вии при­об­ре­тать так­же зем­ли и при­нял­ся обра­ба­ты­вать неза­ня­тые про­стран­ства, луга и леса, пре­до­став­ля­е­мые ему государ­ст­вом. Бур­жу­а­зия энер­гич­но стре­ми­лась не упу­стить ника­ко­го слу­чая, давав­ше­го воз­мож­ность про­бить брешь во вла­де­ни­ях ари­сто­кра­тии, и такие слу­чаи ста­но­ви­лись все более и более часты­ми.

Гре­ция в это вре­мя пред­став­ля­ла собою кар­ти­ну обще­ства, где еще не было вполне опре­де­лен­но уста­нов­лен­ных обще­ст­вен­ных групп и где, наобо­рот, непре­рыв­ное посту­па­тель­ное дви­же­ние тол­ка­ло низ­ший класс сбли­зить­ся с клас­сом сред­ним, и этот послед­ний — сме­шать­ся с выс­шим. Про­гресс этот осу­ще­ст­вил­ся бла­го­да­ря тру­ду. Гези­од¹⁰ вос­пе­ва­ет тот вид сорев­но­ва­ния, кото­рый побуж­да­ет чело­ве­ка состя­зать­ся со сво­им сосе­дом в дея­тель­но­сти. Для выра­же­ния сво­ей стра­сти к рабо­те и жад­но­сти к нажи­ве Гези­од нахо­дит с.410 выра­же­ния исклю­чи­тель­ный по силе, и подоб­ные чув­ства испы­ты­вал не он один. В этом отно­ше­нии он толь­ко был выра­зи­те­лем ходя­чих в его вре­мя идей, и вполне понят­но, что такое настро­е­ние умов спо­соб­ст­во­ва­ло созда­нию бла­го­со­сто­я­ния, а затем и богат­ства мно­гих людей.

Вся­кая пре­гра­да меж­ду дву­мя клас­са­ми, кото­рым доста­лось богат­ство, долж­на была исчез­нуть. Они нача­ли сли­вать­ся меж­ду собой посред­ст­вом бра­ков, хотя ари­сто­кра­тия, желав­шая под­дер­жать чистоту сво­ей кро­ви, была этим крайне скан­да­ли­зо­ва­на, и вско­ре ста­рин­ная родо­вая ари­сто­кра­тия почти повсюду усту­пи­ла место ари­сто­кра­тии богат­ства. Таким обра­зом, в Афи­нах уже с Соло­на (в нача­ле VI в. до Р. Х.) соци­аль­ные раз­ли­чия опре­де­ля­лись дохо­да­ми каж­до­го чело­ве­ка. В пер­вый класс, пен­та­ко­сио­медим­нов, вхо­ди­ли все граж­дане, зем­ля кото­рых дава­ла чистый доход в 500 медим­нов (262 гек­то­лит­ра) зер­на или жид­ко­сти. Вто­рой класс, всад­ни­ков, дол­жен был полу­чать уро­жай в 300 медим­нов (157 гек­то­лит­ров). Тре­тий класс, зев­ги­тов (тяже­ло­во­ору­жен­ной пехоты) — 200 медим­нов (105 гек­то­лит­ров). Если доход был ниже этой циф­ры, то чело­век запи­сы­вал­ся в чис­ло фетов.

Каж­дый из этих клас­сов поль­зо­вал­ся осо­бы­ми обще­ст­вен­ны­ми пре­иму­ще­ства­ми, но повин­но­сти их нахо­ди­лись в пря­мом соот­но­ше­нии с их при­ви­ле­ги­я­ми, и каж­дый граж­да­нин обя­зан был по отно­ше­нию к государ­ству тем боль­ши­ми повин­но­стя­ми, чем боль­ши­ми пра­ва­ми он поль­зо­вал­ся. Надо заме­тить, что при этом деле­нии граж­дан на клас­сы при­ни­ма­лись во вни­ма­ние толь­ко земель­ные богат­ства. Впо­след­ст­вии афи­няне ста­ли сооб­ра­зо­вать­ся так­же и с дви­жи­мым иму­ще­ст­вом, и в пер­вый класс нача­ли допус­кать­ся люди, обла­даю­щие доста­точ­ным дохо­дом или капи­та­лом, неза­ви­си­мо от их источ­ни­ка. Но клас­сы в ту эпо­ху уже изме­ни­ли свой харак­тер, при­над­леж­ность к ним не свя­зы­ва­лась боль­ше с поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми и слу­жи­ла толь­ко для уста­нов­ле­ния раз­лич­ных раз­рядов пла­тель­щи­ков нало­га.

с.411 Ста­рин­ное деле­ние на клас­сы Соло­на было даже уни­что­же­но в IV веке. С это­го вре­ме­ни в Афи­нах ста­ли толь­ко раз­ли­чать бога­чей, обла­дав­ших литур­ги­че­ским цен­зом¹¹, и людей, кото­рые его не име­ли. Соб­ст­вен­но гово­ря, это были не насто­я­щие соци­аль­ные клас­сы, но раз­ряды, уста­нов­лен­ные для взи­ма­ния пода­тей. Одна­ко, не сле­ду­ет думать, что с это­го момен­та в Атти­ке уста­но­ви­лось пол­ное равен­ство: в ней все­гда про­дол­жа­ла суще­ст­во­вать насто­я­щая обще­ст­вен­ная иерар­хия. Рабы, воль­ноот­пу­щен­ни­ки и мет­эки, т. е. посе­лив­ши­е­ся на посто­ян­ное житель­ство ино­стран­цы, зани­ма­ли низ­шие сту­пе­ни; закон ста­вил их всех зна­чи­тель­но ниже граж­дан: он не при­зна­вал ника­ких прав за раба­ми, отка­зы­вал в рас­про­стра­не­нии поли­ти­че­ских прав на мет­э­ков и воль­ноот­пу­щен­ни­ков и не давал им даже пол­ных граж­дан­ских прав. Таким обра­зом, хотя в самых демо­кра­ти­че­ских обще­ствах граж­дане и были, за ничтож­ны­ми исклю­че­ни­я­ми, все рав­ны меж­ду собою, но вме­сте с тем они сами состав­ля­ли совер­шен­но замкну­тую оли­гар­хию. Эта оли­гар­хия рез­ко выде­ля­лась из мас­сы все­го насе­ле­ния; про­ник­нуть в нее людям, сто­я­щим вне ее, было очень труд­но, и отно­си­лась она к этим послед­ним с тем пре­зре­ни­ем, кото­рое в преж­ние вре­ме­на про­яв­ля­ли ари­сто­кра­ты по отно­ше­нию к про­сто­на­ро­дью. В Афи­нах циф­ра этих при­ви­ле­ги­ро­ван­ных достиг­ла 80000, коли­че­ство же осталь­но­го насе­ле­ния было более 400000.

В ари­сто­кра­ти­че­ских государ­ствах рас­сло­е­ние обще­ства наме­ча­лось еще рез­че. Если взять в каче­стве типич­ной стра­ны Лако­нию, то в ней мож­но видеть три раз­ряда людей: илоты — кре­пост­ные, соеди­нен­ные с зем­лей нераз­рыв­ною свя­зью; пери­эки — про­ис­хо­див­шие от пер­во­быт­ных оби­та­те­лей этой стра­ны и поль­зо­вав­ши­е­ся толь­ко граж­дан­ски­ми пра­ва­ми; нако­нец, спар­ти­а­ты — доряне по про­ис­хож­де­нию и един­ст­вен­ные граж­дане; сре­ди них с тече­ни­ем вре­ме­ни так­же про­изо­шли под­разде­ле­ния, и таким обра­зом эта и без того немно­го­чис­лен­ная с.412 оли­гар­хия дала новую оли­гар­хию, еще более тес­ную. Ее назы­ва­ли клас­сом рав­ных, и она сосре­дото­чи­ла в сво­их руках все богат­ства и всю власть. Ниже рав­ных по обще­ст­вен­но­му поло­же­нию сле­до­ва­ли в нис­хо­дя­щем поряд­ка нео­да­мо­ды, мота­ки и низ­шие. Под эти­ми наиме­но­ва­ни­я­ми под­ра­зу­ме­ва­лись люди, кото­рые не успе­ли при­об­ресть всех поли­ти­че­ских прав, или кото­рые по раз­ным при­чи­нам отча­сти утра­ти­ли их. Все эти под­чи­нен­ные клас­сы были про­ник­ну­ты глу­бо­кой нена­ви­стью по отно­ше­нию к рав­ным. «Не суще­ст­во­ва­ло тако­го илота, пери­эка или нео­да­мо­да», гово­рит Ксе­но­фонт¹², «кото­ро­му не доста­ви­ло бы удо­воль­ст­вия съесть спар­ти­а­та живьем».

Во всех рес­пуб­ли­ках суще­ст­во­ва­ла одна грань, кото­рую зако­ны нико­гда не мог­ли сгла­дить, пото­му что она выте­ка­ла из самой сущ­но­сти вещей. Это — грань, отде­ляв­шая бога­тых от бед­ных. Мож­но даже видеть, что начи­ная с IV века меж­ду граж­да­на­ми оста­лось толь­ко это един­ст­вен­ное раз­ли­чие, и хотя оно не было уста­нов­ле­но зако­на­ми, тем не менее суще­ст­во­ва­ние его было вполне реаль­но. В неко­то­рых государ­ствах пыта­лись осла­бить его путем про­веде­ния систе­мы нало­гов, отни­мав­ших у бога­тых еже­год­но зна­чи­тель­ную часть их состо­я­ния, и путем систе­мы вспо­мо­ще­ст­во­ва­ния, кото­рая если и не достав­ля­ла бед­но­му бла­го­со­сто­я­ния, то все же меша­ла ему впасть в край­нюю нище­ту. Так обсто­я­ло дело в Афи­нах. В резуль­та­те подоб­ных меро­при­я­тий было умень­ше­ние клас­со­вой нена­ви­сти и пред­у­преж­де­ние рево­лю­ций, но обще­ст­вен­ный мир в Гре­ции соблюдал­ся толь­ко в виде исклю­че­ний. Бед­няк имел там мень­ше воз­мож­но­сти, чем у нас, воз­вы­сить­ся бла­го­да­ря тру­ду и эко­но­мии, пото­му что ему при­хо­ди­лось бороть­ся с кон­ку­рен­ци­ей рабов, и он не все­гда мог най­ти при­ло­же­ние для сво­их физи­че­ских или умст­вен­ных сил.

Быва­ли, конеч­но, слу­чаи, что чело­век, вышед­ший из низ­ших сло­ев обще­ства, выдви­гал­ся мало-пома­лу в пер­вые ряды, но это про­ис­хо­ди­ло ред­ко. Таким с.413 обра­зом, насе­ле­ние каж­до­го горо­да дели­лось на два клас­са: один — класс вла­дель­цев, кото­рый стре­мил­ся уве­ли­чить свое богат­ство и сохра­нить его; дру­гой — «бед­ный и в то же вре­мя лени­вый, завист­ли­вый и несчаст­ный, жаж­дав­ший богат­ства, но не обла­дав­ший ни уме­ни­ем, ни воз­мож­но­стью достиг­нуть его». (Fus­tel de Cou­lan­ges). На сто­роне это­го клас­са была чис­лен­ность и гру­бая сила. У него яви­лась мысль исполь­зо­вать это дво­я­кое пре­иму­ще­ство для захва­та состо­я­ния сво­их про­тив­ни­ков. Это созда­ло поч­ву для длин­но­го ряда наси­лий и граж­дан­ских войн, кото­рые во все вре­ме­на были бичом Гре­ции, но кото­рые в третьем и во вто­ром веке до Рож­де­ства Хри­сто­ва осо­бен­но уси­ли­лись.

5. Жите­ли Афин, не вхо­див­шие в раз­ряд граж­дан.

Мно­гие жите­ли Атти­ки, поми­мо рабов, не вхо­ди­ли в состав афин­ских граж­дан.

1. Мет­эки. — Мет­эком назы­вал­ся ино­стра­нец, посе­ляв­ший­ся в каком-нибудь горо­де на посто­ян­ное житель­ство. Он обя­зан был най­ти себе сре­ди граж­дан патро­на (покро­ви­те­ля), в про­тив­ном слу­чае иму­ще­ство его под­вер­га­лось кон­фис­ка­ции. Он дол­жен был нести все обыч­ные нало­ги и воен­ную служ­бу. Он не допус­кал­ся толь­ко в раз­ряд всад­ни­ков; кро­ме того, он пла­тил спе­ци­аль­ный налог в 12 драхм (око­ло 4 р. 45 коп.) еже­год­но. Он не имел пра­ва при­об­ре­тать земель­ную соб­ст­вен­ность и мог вла­деть толь­ко раба­ми и дви­жи­мым иму­ще­ст­вом; поэто­му боль­шин­ство мет­э­ков зани­ма­лись тор­гов­лей и про­мыш­лен­но­стью. Неко­то­рые из них полу­ча­ли осо­бую при­ви­ле­гию, назы­вае­мую изо­те­ли­ей. Она дава­ла им воз­мож­ность не иметь патро­на и не пла­тить осо­бо­го нало­га. Они при­об­ре­та­ли, кро­ме того, все граж­дан­ские пра­ва.

2. Воль­ноот­пу­щен­ни­ки. — Воль­ноот­пу­щен­ник был почти все­гда ино­стран­цем по про­ис­хож­де­нию и почти во всем подо­бен мет­эку; раз­ли­чие меж­ду ними с.414 заклю­ча­лось толь­ко в одном: воль­ноот­пу­щен­ник был лишен пра­ва сво­бод­но выбрать себе патро­на, и эту роль непре­мен­но дол­жен был играть его преж­ний гос­по­дин.

3. Νό­θοι. — Так назы­ва­лись не толь­ко дети, про­ис­хо­див­шие от роди­те­лей, кото­рые не всту­пи­ли в закон­ный брак, но так­же те люди, отец и мать кото­рых были ино­стран­ца­ми. По поло­же­нию они сли­ва­лись с мет­э­ка­ми. Надо при­ба­вить, впро­чем, что боль­шею частью на тако­го рода откло­не­ния от зако­нов в Афи­нах смот­ре­ли сквозь паль­цы.

При­об­ре­те­ние прав граж­дан­ства счи­та­лось боль­шим сча­стьем, но для это­го тре­бо­ва­лось выпол­не­ние мно­го­чис­лен­ных фор­маль­но­стей. Преж­де все­го зако­ном было запре­ще­но «делать афи­ня­ни­ном чело­ве­ка, кото­рый не заслу­жил прав граж­дан­ства каки­ми-нибудь зна­чи­тель­ны­ми услу­га­ми, ока­зан­ны­ми государ­ству». (Демо­сфен. Про­тив Неэра, 89). Во-вто­рых, надо было, чтобы какое-нибудь част­ное лицо внес­ло про­ект подоб­но­го поста­нов­ле­ния, а народ решил бы, что этот про­ект под­ле­жит обсуж­де­нию. Если он согла­шал­ся обсудить его, то голо­со­ва­ние про­ис­хо­ди­ло на осо­бом собра­нии, где долж­но было при­сут­ст­во­вать по край­ней мере 6000 граж­дан. Нако­нец, каж­дый граж­да­нин, если он не нахо­дил это пред­ло­же­ние спра­вед­ли­вым, мог под­нять про­цесс про­тив чело­ве­ка, внес­ше­го его, и суды поль­зо­ва­лись пра­вом отме­нить при­ня­тое поста­нов­ле­ние.

Ино­гда быва­ли попыт­ки неза­кон­но­го вне­се­ния сво­его име­ни в спис­ки граж­дан, что мож­но было сде­лать при посред­стве како­го-нибудь долж­ност­но­го лица. Откры­тие подоб­но­го под­ло­га влек­ло за собой утра­ту иму­ще­ства и про­да­жу в раб­ство.

6. Даро­ва­ние прав граж­дан­ства.

«При­ни­мая во вни­ма­ние, что врач Эве­нор все­гда про­яв­лял бла­го­же­ла­тель­ность по отно­ше­нию к наро­ду и что он ока­зы­вал сво­им искус­ст­вом услу­ги граж­да­нам и дру­гим обы­ва­те­лям горо­да, что недав­но он с.415 пожерт­во­вал в каз­ну талант сереб­ра (око­ло 2220 руб.), народ решил воздать Эве­но­ру честь и увен­чать его олив­ко­вым вен­ком за бла­го­же­ла­тель­ность к афин­ско­му наро­ду. Эве­нор и все его потом­ки будут афи­ня­на­ми. Он может впи­сать­ся в какую угод­но филу, дем и фра­трию, сооб­ра­зу­ясь при этом с зако­ном. Голо­со­ва­ние отно­си­тель­но него про­изой­дет в бли­жай­шем народ­ном собра­нии. Насто­я­щее поста­нов­ле­ние будет выгра­ви­ро­ва­но на камен­ной сте­ле и постав­ле­но в Акро­по­ле».

(Corp. inscript. At­tic, т. II, 187).

7. Пре­сле­до­ва­ние граж­да­ни­на-само­зван­ца.

Некий ино­стра­нец Пан­кле­он выдал себя за пла­тей­ца, что почти при­рав­ни­ва­ло его к афин­ским граж­да­нам. Один враж­до­вав­ший с ним афи­ня­нин стал пре­сле­до­вать его по суду, и до нас дошла речь, про­из­не­сен­ная им по это­му пово­ду.

«Так как в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни он при­чи­нял мне вред, то я отпра­вил­ся в лавоч­ку валяль­щи­ка, где он работал, и позвал его к поле­мар­ху, так как думал, что он мет­эк. Он выда­вал себя за пла­тей­ца. Я спро­сил его, из како­го он дема¹³; он отве­чал, что при­над­ле­жит к Деке­лей­ско­му дему. Тогда я пошел к одно­му парик­махе­ру, у кото­ро­го часто быва­ли деке­лей­цы, и стал наво­дить справ­ки, зна­ют ли они неко­е­го Пан­клео­на, при­над­ле­жа­ще­го к их дему. Никто не знал его. Поэто­му я вошел в сно­ше­ние с пла­тей­цем Эвфи­кри­том, чтобы узнать, не изве­стен ли ему пла­те­ец Пан­кле­он, сын Гип­пар­мо­до­ра. Он отве­чал мне, что зна­ет Гип­пар­мо­до­ра, но что у него нет сыно­вей. Так как в послед­ний день каж­до­го меся­ца пла­тей­цы соби­ра­ют­ся на сыр­ном рын­ке, то я пошел туда и рас­спра­ши­вал всех. Никто не знал Пан­клео­на. Один толь­ко, по име­ни Нико­мед, ска­зал мне, что у него был раб, нося­щий это имя; ука­зав воз­раст и ремес­ло это­го раба, он заявил, с.416 что послед­ний убе­жал. Дей­ст­ви­тель­но, спу­стя несколь­ко дней Нико­мед схва­тил Пан­клео­на, как свою соб­ст­вен­ность, но дру­зья Пан­клео­на отня­ли его у Нико­меда»…

(По Лизию. Речь XXIII).

8. Пере­смотр спис­ков граж­дан.

Ино­гда про­из­во­ди­лась общая про­вер­ка спис­ка граж­дан. Этот пере­смотр совер­шал­ся внут­ри каж­до­го дема. Чле­ны дема на осо­бом собра­нии под­вер­га­ли голо­со­ва­нию одно за дру­гим раз­лич­ные име­на и неза­кон­но вне­сен­ные вычер­ки­ва­ли. Впро­чем, это голо­со­ва­ние мож­но было обжа­ло­вать в суд, реше­ние кото­ро­го было уже окон­ча­тель­ным. Речь Демо­сфе­на «Про­тив Эвбу­лида» сооб­ща­ет нам мно­же­ство подроб­но­стей отно­си­тель­но этих вопро­сов.

«Когда было назва­но мое имя», гово­рит жалоб­щик, «уже вече­ре­ло. Шел шести­де­ся­тый номер, и я был послед­ним из тех, кто вызы­вал­ся в этот день. Люди более пожи­лые уже ушли, торо­пясь домой. Оста­ва­лось не более 30 чело­век. Когда про­из­нес­ли мое имя, Эвбу­лид вско­чил и начал поро­чить меня; он гово­рил мно­го и очень быст­ро, крайне повы­шен­ным тоном, но не сослав­шись ни на одно­го свиде­те­ля, могу­ще­го удо­сто­ве­рить его утвер­жде­ния; затем он заста­вил чле­нов дема голо­со­вать за мое исклю­че­ние. Я про­сил, чтобы дело пере­нес­ли на дру­гой день. Час шел позд­ний, нико­го не было, кто мог бы под­дер­жать меня, и все это захва­ти­ло меня врас­плох. Но этот чело­век совер­шен­но не поже­лал счи­тать­ся с моей фор­маль­ной прось­бой и сра­зу стал разда­вать при­сут­ст­ву­ю­щим граж­да­нам таб­лич­ки для голо­со­ва­ния. Его сто­рон­ни­ки вста­ли и пода­ли голо­са. Было уже тем­но; они полу­ча­ли по две или по три таб­лич­ки и опус­ка­ли их в урну. Хотя было не более 30 голо­со­вав­ших, к вели­ко­му изум­ле­нию всех нас, таб­ли­чек ока­за­лось более 60» (10—13).

Жалоб­щик пере­но­сит тогда дело в суд и ста­ра­ет­ся дока­зать, что отец его был не ино­зем­цем, как это утвер­жда­ли его вра­ги, а афи­ня­ни­ном, мать его так­же была с.417 афи­нян­кой. Он сам все­гда поль­зо­вал­ся пра­ва­ми граж­дан­ства; дока­за­тель­ст­вом это­му слу­жит то обсто­я­тель­ство, что он был жре­цом в сво­ем соб­ст­вен­ном деме. Он ука­зы­ва­ет так­же, что при пере­смот­ре спис­ков были допу­ще­ны и дру­гие зло­употреб­ле­ния: «Вот, напри­мер, бра­тья от одних и тех же отца и мате­ри: неко­то­рые из них вычерк­ну­ты из спис­ка, дру­гие — нет. Вот несчаст­ные стар­цы, под­верг­ши­е­ся исклю­че­нию, тогда как сыно­вья их остав­ле­ны. Но послу­шай­те о еще худ­шем. Неко­то­рые ино­зем­цы хоте­ли сде­лать­ся граж­да­на­ми. Сто­рон­ни­ки Эвбу­лида при­ня­ли их за извест­ную пла­ту, кото­рую поде­ли­ли меж­ду собой по 5 драхм (око­ло 1 р. 85 к.) на чело­ве­ка. Чис­ло при­ня­тых за день­ги или отверг­ну­тых соучаст­ни­ка­ми Эвбу­лида — очень зна­чи­тель­но. Отец послед­не­го Анти­фил, будучи демар­хом¹⁴, неко­гда вос­поль­зо­вал­ся тем же при­е­мом, чтобы вынудить мно­гих лиц давать ему день­ги. Он заявил, что обще­ст­вен­ный спи­сок утра­чен, и заста­вил жите­лей дема про­го­ло­со­вать друг дру­га; при этом его напад­кам под­верг­лось 10 чело­век, кото­рые и были исклю­че­ны; но суд вос­ста­но­вил всех, кро­ме одно­го, в их пра­вах». (58—60).

9. Граж­да­нин.

Граж­да­ни­ном назы­вал­ся чело­век, кото­рый поль­зо­вал­ся граж­дан­ски­ми и поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми во всей пол­но­те. Граж­дан­ские пра­ва состо­я­ли в пра­ве всту­пать в закон­ный брак, вла­деть земель­ным и дви­жи­мым иму­ще­ст­вом, лич­но являть­ся на суд для защи­ты сво­его дела. Поли­ти­че­ские пра­ва состо­я­ли в пра­ве при­ни­мать уча­стие в народ­ном собра­нии, высту­пать на нем с реча­ми и зани­мать обще­ст­вен­ные долж­но­сти.

Граж­дан­ски­ми пра­ва­ми в ари­сто­кра­ти­че­ских государ­ствах поль­зо­ва­лись все сво­бод­ные взрос­лые люди, кро­ме ино­стран­цев, но не все обла­да­ли поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми. Так, напри­мер, в Афи­нах, даже после Соло­на, обще­ст­вен­ные долж­но­сти пре­до­став­ля­лись чле­нам бога­тых или с.418 состо­я­тель­ных клас­сов. Бед­ные совер­шен­но не мог­ли поль­зо­вать­ся вла­стью. Почти повсюду уча­стие в управ­ле­нии пред­по­ла­га­ло, что чело­век удо­вле­тво­ря­ет извест­ным усло­ви­ям про­ис­хож­де­ния и богат­ства. Раз­ви­тие демо­кра­тии и состо­ит имен­но в том, что мало-пома­лу были уни­что­же­ны все эти пре­гра­ды. Тако­ва харак­тер­ная чер­та внут­рен­ней исто­рии Афин. Но даже и в Афи­нах, если взять общее чис­ло насе­ле­ния, граж­дане состав­ля­ли лишь незна­чи­тель­ное мень­шин­ство. На 500000 чело­век их при­хо­ди­лось не более 20000, и то, по мне­нию неко­то­рых, это было слиш­ком мно­го. Во вре­мя гос­под­ства оли­гар­хии Четы­рех­сот¹⁵ коли­че­ство граж­дан дохо­ди­ло до 5000. В Спар­те раз­ви­тие шло обрат­ным поряд­ком. Пер­во­на­чаль­но, как гово­рят, там было 9000 граж­дан, но циф­ра эта одна­жды опу­сти­лась до 700 чело­век.

Лише­ние граж­дан­ских прав, или ати­мия, было одним из нака­за­ний, широ­ко при­ме­няв­ших­ся суда­ми. Суще­ст­во­ва­ли раз­лич­ные сте­пе­ни это­го лише­ния. Ино­гда дело сво­ди­лось к утра­те всех поли­ти­че­ских прав или толь­ко части их, ино­гда оно рас­про­стра­ня­лось и на граж­дан­ские пра­ва. Нака­за­ние мог­ло быть то вре­мен­ным, то бес­сроч­ным, то даже наслед­ст­вен­ным. Это нахо­ди­лось в зави­си­мо­сти от свой­ства совер­шен­но­го пре­ступ­ле­ния. Во всех гре­че­ских государ­ствах чис­ло ἄτι­μοι было чрез­вы­чай­но вели­ко. Ино­гда они полу­ча­ли амни­стию и воз­вра­ща­лись тогда к сво­е­му пер­во­на­чаль­но­му поло­же­нию, но каж­до­му отдель­но­му ἄτι­μος было очень труд­но добить­ся вос­ста­нов­ле­ния прав. Для это­го тре­бо­ва­лось выпол­нить почти те же самые фор­маль­но­сти, как и при даро­ва­нии прав ново­му граж­да­ни­ну.

10. Пора­бо­ще­ние граж­да­ни­на государ­ст­вом.

Осно­вой государ­ства-горо­да явля­лась рели­гия, а внут­рен­нее устрой­ство его было подоб­но церк­ви. Отсюда — его сила, а так­же его все­мо­гу­ще­ство и без­гра­нич­ная власть над его чле­на­ми. В обще­стве, осно­ван­ном на таких с.419 нача­лах, лич­ная сво­бо­да не мог­ла суще­ст­во­вать. Граж­да­нин во всех отно­ше­ни­ях и без вся­ких ого­во­рок при­над­ле­жал государ­ству и был все­це­ло под­чи­нен ему. Рели­гия, поро­див­шая государ­ство, и государ­ство, под­дер­жи­вав­шее рели­гию, ока­зы­ва­ли друг дру­гу помощь и состав­ля­ли как бы одно целое. Эти две всту­пив­шие в союз и слив­ши­е­ся силы при­об­ре­ли почти сверх­че­ло­ве­че­ское могу­ще­ство и пора­бо­ти­ли себе рав­ным обра­зом и душу и тело чело­ве­ка.

Зави­си­мость рас­про­стра­ня­лась на все сто­ро­ны чело­ве­че­ско­го суще­ст­во­ва­ния. Тело гре­ка при­над­ле­жа­ло государ­ству и было вру­че­но его защи­те. Состо­я­ние его все­гда нахо­ди­лось в рас­по­ря­же­нии государ­ства. Если государ­ство испы­ты­ва­ло нуж­ду в день­гах, оно мог­ло при­ка­зать жен­щи­нам отдать ему свои дра­го­цен­но­сти, креди­то­рам — пере­дать ему их заклад­ные, соб­ст­вен­ни­кам олив­ко­вых дере­вьев — усту­пить ему бес­плат­но добы­тое ими мас­ло.

Это все­мо­гу­ще­ство государ­ства рас­про­стра­ня­лось и на част­ную жизнь. Во мно­гих гре­че­ских государ­ствах муж­чине запре­ща­лось оста­вать­ся холо­стым. В Спар­те нака­за­ние нес не толь­ко тот, кто не всту­пал в брак, но даже и тот, кто женил­ся позд­но. В Афи­нах государ­ство мог­ло пред­пи­сать быть дея­тель­ным, в Спар­те — ниче­го не делать. Тира­ния государ­ства дохо­ди­ла до вме­ша­тель­ства в мель­чай­шие подроб­но­сти част­ной жиз­ни: в Локрах муж­чи­нам по зако­ну вос­пре­ща­лось пить чистое вино, в Миле­те и Мас­си­лии это запре­ще­ние каса­лось жен­щин. Зако­но­да­тель­ные поста­нов­ле­ния отно­си­тель­но одежд были обыч­ным явле­ни­ем в каж­дом горо­де. Зако­но­да­тель­ство Спар­ты уста­нав­ли­ва­ло жен­ские при­чес­ки. В Афи­нах зако­ны вос­пре­ща­ли жен­щи­нам брать в путе­ше­ст­вие более трех пла­тьев. В Родо­се запре­ща­лось бри­тье боро­ды, в Визан­тии закон нака­зы­вал штра­фом людей, дер­жав­ших у себя дома брит­ву; в Спар­те, наобо­рот, тре­бо­ва­лось сбри­вать усы.

Государ­ство поль­зо­ва­лось пра­вом не допус­кать суще­ст­во­ва­ния граж­дан с без­образ­ной наруж­но­стью или калек. Оно мог­ло при­ка­зать отцам, у кото­рых роди­лись с.420 урод­ли­вые дети, умерт­вить их. Это поста­нов­ле­ние нахо­дит­ся в древне­спар­тан­ском сво­де зако­нов. Нам неиз­вест­но, суще­ст­во­ва­ло ли оно в Афи­нах. Мы зна­ем толь­ко, что оно было вклю­че­но Ари­сто­те­лем и Пла­то­ном в их иде­аль­ное зако­но­да­тель­ство.

Плу­тарх и Рус­со¹⁶ при­хо­ди­ли в вос­торг от одной чер­точ­ки в спар­тан­ской исто­рии. Когда Спар­та потер­пе­ла пора­же­ние при Левк­трах, мно­гие из ее граж­дан погиб­ли. При этом изве­стии род­ст­вен­ни­ки погиб­ших долж­ны были являть­ся пуб­лич­но с весе­лы­ми лица­ми. Мать, узнав­шая, что сын ее избег гибе­ли и ско­ро будет с нею, про­яв­ля­ла печаль и пла­ка­ла. Та же, кото­рая полу­ча­ла изве­стие, что она не увидит боль­ше сво­его сына, выра­жа­ла радость и обхо­ди­ла хра­мы, при­но­ся бла­го­дар­ность богам. Како­ва, сле­до­ва­тель­но, была власть государ­ства, если оно тре­бо­ва­ло извра­ще­ния есте­ствен­ных чувств, и тре­бо­ва­ни­ям этим поко­ря­лись!

Государ­ство не допус­ка­ло про­яв­ле­ния рав­но­ду­шия к его инте­ре­сам. Фило­соф, чело­век нау­ки, не поль­зо­вал­ся пра­вом жить вда­ли от обще­ст­вен­ных дел. Он дол­жен был участ­во­вать в голо­со­ва­ни­ях и выпол­нять обя­зан­но­сти долж­ност­но­го лица, когда насту­па­ла его оче­редь. Государ­ство не раз­ре­ша­ло граж­да­ни­ну в эту эпо­ху частых обще­ст­вен­ных смут зани­мать ней­траль­ное поло­же­ние: он дол­жен был сра­жать­ся с той или дру­гой пар­ти­ей. Люди, желав­шие оста­вать­ся в сто­роне от пар­тий и поль­зо­вать­ся поко­ем, под­ле­жа­ли по зако­ну суро­вым нака­за­ни­ям с лише­ни­ем пра­ва граж­дан­ства…

В Гре­ции не суще­ст­во­ва­ло сво­бо­ды веро­ис­по­веда­ния. Каж­дый чело­век обя­зан был верить в богов сво­его государ­ства и под­дер­жи­вать его рели­гию; богов сосед­них государств и горо­дов мож­но было пре­зи­рать и нена­видеть. Сво­бо­да верить или не верить пре­до­став­ля­лась чело­ве­ку толь­ко отно­си­тель­но богов, нося­щих общий или все­мир­ный харак­тер, как, напри­мер, Зевс-Небо­жи­тель. Сомне­ния же в Афине-Пал­ла­де, Эрех­тее или с.421 Кек­ро­п­се совер­шен­но не допус­ка­лись: это почи­та­лось вели­ким нече­сти­ем, нано­сив­шим одно­вре­мен­но удар и рели­гии, и государ­ство суро­во кара­ло его. За такое пре­ступ­ле­ние Сократ попла­тил­ся жиз­нью. Древним была совер­шен­но чуж­да сво­бо­да мыс­ли при­ме­ни­тель­но к государ­ст­вен­ной рели­гии: каж­дый был обя­зан сооб­ра­зо­вать­ся со все­ми пра­ви­ла­ми куль­та, участ­во­вать во всех про­цес­си­ях и в свя­щен­ных тра­пе­зах. Те, кто не при­ни­мал уча­стия в рели­ги­оз­ных нацио­наль­ных празд­не­ствах, под­ле­жа­ли, соглас­но афин­ско­му зако­но­да­тель­ству, нака­за­нию.

По отно­ше­нию к граж­да­нам государ­ство поль­зо­ва­лось не толь­ко пра­вом при­вле­кать к судеб­ной ответ­ст­вен­но­сти, как в наших совре­мен­ных государ­ствах. Оно мог­ло карать и людей ни в чем непо­вин­ных толь­ко на том осно­ва­нии, что это­го тре­бо­ва­ли государ­ст­вен­ные инте­ре­сы. Ари­стид¹⁷, конеч­но, не совер­шил ника­ко­го пре­ступ­ле­ния, его даже не подо­зре­ва­ли в этом, но государ­ство име­ло пра­во изгнать его со сво­ей терри­то­рии толь­ко по тому сооб­ра­же­нию, что сво­и­ми доб­ро­де­те­ля­ми он при­об­рел слиш­ком боль­шое вли­я­ние, и если бы захо­тел, то мог бы сде­лать­ся опас­ным для государ­ства. Подоб­ное изгна­ние назы­ва­лось ост­ра­киз­мом. Это учреж­де­ние свой­ст­вен­но было не толь­ко Афи­нам, его мож­но видеть в Арго­се, Мега­ре, Сира­ку­зах; Ари­сто­тель дает ука­за­ние, что оно суще­ст­во­ва­ло во всех гре­че­ских государ­ствах-горо­дах с демо­кра­ти­че­ским устрой­ст­вом. Ост­ра­кизм не был нака­за­ни­ем, но являл­ся мерой пре­до­сто­рож­но­сти государ­ства про­тив граж­да­ни­на, кото­ро­го оно подо­зре­ва­ло в воз­мож­но­сти при­чи­нить ему когда-нибудь бес­по­кой­ство. В Афи­нах мож­но было под­верг­нуть чело­ве­ка пре­сле­до­ва­нию и при­судить к нака­за­нию за отсут­ст­вие граж­дан­ских доб­ро­де­те­лей, т. е. за недо­ста­ток люб­ви к государ­ству. Лишь толь­ко дело каса­лось инте­ре­сов горо­да, то жизнь чело­ве­че­ская не была обес­пе­че­на ничем.

с.422 Таким обра­зом, сре­ди всех чело­ве­че­ских заблуж­де­ний осо­бен­но оши­боч­ной явля­ет­ся мысль, что в гре­че­ских государ­ствах чело­век поль­зо­вал­ся сво­бо­дой. Эллин не имел даже пред­став­ле­ния о ней и не пред­по­ла­гал, чтобы по отно­ше­нию к государ­ству и его богам мож­но было обла­дать каки­ми-то пра­ва­ми. Государ­ство неод­но­крат­но изме­ня­ло фор­му прав­ле­ния, но сущ­ность оста­ва­лась более или менее та же самая, и все­мо­гу­ще­ство его нисколь­ко не умень­ша­лось. Пра­ви­тель­ство мог­ло назы­вать­ся пооче­ред­но монар­хи­ей, ари­сто­кра­ти­ей, демо­кра­ти­ей, но ни одно из этих пре­вра­ще­ний не дава­ло людям насто­я­щей лич­ной сво­бо­ды. Поль­зо­вать­ся поли­ти­че­ски­ми пра­ва­ми, пода­вать голос, назна­чать долж­ност­ных лиц, иметь воз­мож­ность сде­лать­ся архон­том — вот что назы­ва­лось сво­бо­дой, но пора­бо­ще­ние чело­ве­ка государ­ст­вом от это­го не умень­ша­лось.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, кн. III, гл. XVIII).

11. Обще­ст­вен­ные тра­пезы в Спар­те.

Нигде обще­ст­вен­ная дис­ци­пли­на не была так стро­га, как в Спар­те. Государ­ство там уста­нав­ли­ва­ло рас­по­рядок жиз­ни граж­дан до мель­чай­ших подроб­но­стей. Оно запре­ща­ло им, напри­мер, вся­кий труд, вся­кое при­быль­ное заня­тие. Оно стре­ми­лось, чтобы спар­та­нец думал толь­ко о сво­их граж­дан­ских или воен­ных обя­зан­но­стях. Оно воз­ла­га­ло на него даже обя­зан­ность обедать сооб­ща с дру­ги­ми.

«Обще­ст­вен­ные тра­пезы», гово­рит Плу­тарх, «лакеде­мо­няне назы­ва­ют фиди­ти­я­ми. За каж­дый стол сади­лось око­ло 15 чело­век… Каж­дый из сис­си­тов¹⁸ при­но­сил еже­ме­сяч­но медимн ячмен­ной муки (78 лит­ров), восемь хой вина (39 лит­ров), пять мин сыру (3 кило­грам­ма), две с поло­ви­ной мины фиг и несколь­ко денег для покуп­ки дру­гих при­па­сов. Кро­ме того, когда кто-либо из граж­дан при­но­сил жерт­ву, он посы­лал в с.423 сис­си­тий пер­вые при­не­сен­ные в жерт­ву части, а кто ходил на охоту, посы­лал часть добы­чи.

Если кто опазды­вал за жерт­во­при­но­ше­ни­ем или на охо­те, тому было доз­во­ле­но есть дома; все про­чие долж­ны были при­сут­ст­во­вать за обще­ст­вен­ной тра­пе­зой. Дол­гое вре­мя спар­тан­цы точ­но сохра­ня­ли этот обы­чай; когда, напри­мер, царь Агис, воз­вра­тив­шись из одно­го похо­да, во вре­мя кото­ро­го он одер­жал победу над афи­ня­на­ми, желая пообедать вме­сте с женой, послал за сво­ей частью, поле­мар­хи ее не отпу­сти­ли.

Дети тоже посе­ща­ли сис­си­тии; их води­ли туда, как в шко­лу, где они долж­ны были учить­ся муд­ро­сти. Там они слу­ша­ли раз­го­во­ры об обще­ст­вен­ном устрой­стве и, имея перед собой настав­ни­ков в уме­ньи дер­жать себя, при­вы­ка­ли шутить, насме­хать­ся без гру­бо­сти и пере­но­сить насмеш­ки хлад­но­кров­но…

Стар­ший из чле­нов сис­си­тия гово­рил каж­до­му вхо­дя­ще­му, пока­зы­вая на дверь: “за эту дверь не долж­но выхо­дить ни одно сло­во!”

Когда кто-нибудь желал сде­лать­ся чле­ном сис­си­тия, то он под­вер­гал­ся, как гово­рят, сле­дую­ще­му избра­нию: вся­кий из сис­си­тов брал в руки шарик из хле­ба и кидал его, не гово­ря ни сло­ва, в вазу, кото­рую один из слуг обно­сил вокруг все­го сто­ла на голо­ве; кто хотел ска­зать да, тот про­сто бро­сал шарик; кто отвер­гал, тот, преж­де чем бро­сить шарик, сдав­ли­вал его силь­но в руке… Если нахо­ди­ли хоть один сдав­лен­ный шарик, то уже не при­ни­ма­ли изби­рав­ше­го­ся, пото­му что жела­ли, чтобы все собе­сед­ни­ки нра­ви­лись друг дру­гу…

Самое про­слав­лен­ное из их блюд была чер­ная похлеб­ка. Ста­ри­ки, когда ее пода­ва­ли, совсем отка­зы­ва­лись от мяса, остав­ляя свою долю моло­дым, а сами нали­ва­ли себе похлеб­ки. Один пон­тий­ский царь купил, гово­рят, спар­тан­ско­го пова­ра соб­ст­вен­но для чер­ной похлеб­ки, но когда он ее попро­бо­вал, то рас­сер­дил­ся. “Государь”, ска­зал ему повар, “чтобы есть эту похлеб­ку, нуж­но иску­пать­ся преж­де в Эвро­те”.

Они пили вина немно­го и рас­хо­ди­лись без огня. с.424 Спар­тан­цам не поз­во­ле­но ходить с огнем по ули­цам ни в этом слу­чае, ни в каком дру­гом для того, чтобы они ходи­ли без стра­ха ночью и во мра­ке»¹⁹.

(Плу­тарх. Ликург, 12. Пере­вод под ред. Герье).

12. Демы и филы.

Каж­дый граж­да­нин вхо­дил в состав дема и филы²⁰. Извест­но назва­ние более 150 демов, кото­рые рас­па­да­лись на 10 фил.

Дем являл­ся опре­де­лен­ной частью государ­ст­вен­ной терри­то­рии; это была общи­на, имев­шая дво­я­кий харак­те­ра сооб­ще­ства и адми­ни­ст­ра­тив­но­го под­разде­ле­ния. Не все демы поль­зо­ва­лись оди­на­ко­вым зна­че­ни­ем, но все они име­ли тож­де­ст­вен­ное устрой­ство. Во гла­ве каж­до­го из них сто­я­ло осо­бое лицо, демарх — нечто в роде изби­рае­мо­го голо­вы, и мно­же­ство чинов­ни­ков по граж­дан­ским и рели­ги­оз­ным делам. Каж­дый дем имел свои мест­ные куль­ты, свое иму­ще­ство, бюд­жет и свои соб­ст­вен­ные празд­ни­ки. Дела­ми его веда­ли все граж­дане, вхо­дя­щие в дем.

Что каса­ет­ся филы, то она не была терри­то­ри­аль­ным участ­ком, но про­сто сово­куп­но­стью демов, собран­ных про­из­воль­но из раз­ных обла­стей стра­ны. Вот назва­ния 10 атти­че­ских фил: эрех­тей­ская, эгей­ская, пан­ди­о­нис­ская, леон­тис­ская, ака­ман­тис­ская, эней­ская, кек­ро­п­ская, гип­потон­тий­ская, эан­тий­ская, антио­хий­ская. Они так­же име­ли сво­их долж­ност­ных лиц, свои осо­бые дохо­ды и собра­ния.

Вот поста­нов­ле­ние одной филы (Cor­pus inscript. At­tic., т. II, 564):

«Анти­сфен, сын Никанд­ра, про­вел поста­нов­ле­ние, даю­щее воз­мож­ность чле­нам дема знать состо­я­ние их земель и заклю­чаю­ще­е­ся в том, что два раза в год вла­де­ния будут осмат­ри­вать­ся долж­ност­ны­ми лица­ми с.425 (эпи­ме­ле­та­ми), кото­рые долж­ны удо­сто­ве­рить­ся, обра­ба­ты­ва­ют­ся ли зем­ли соглас­но дого­во­ру и на месте ли гра­ни­цы… При­ни­мая это во вни­ма­ние, фила Эрех­те­ида поста­но­ви­ла выра­зить одоб­ре­ние Анти­сфе­ну и увен­чать его золотым вен­ком за его доб­ро­де­те­ли и спра­вед­ли­вость, кото­рую он посто­ян­но про­яв­ля­ет по отно­ше­нию к чле­нам филы. Так как Анти­сфен име­ет един­ст­вен­ную дочь, то эпи­ме­ле­ты долж­ны при­нять ее под осо­бое покро­ви­тель­ство. Если она будет в чем-нибудь нуж­дать­ся, то эпи­ме­ле­ты обя­за­ны дове­сти об этом до сведе­ния филы во вре­мя собра­ния, и не долж­ны допус­кать, чтобы кто-нибудь при­чи­нил доче­ри Анти­сфе­на обиду».

Поста­нов­ле­ние дема (там же, 579):

«Фил­ок­те­мон, сын Хре­ме­та, пред­ла­га­ет: При­ни­мая во вни­ма­ние, что Демо­крат, сын Эвфи­ле­та, и Геге­зий, сын Лизи­стра­та, кото­рые нес­ли рас­хо­ды по содер­жа­нию хора, хоро­шо выпол­ни­ли свою обя­зан­ность, айк­сон­цы поста­но­ви­ли выра­зить им одоб­ре­ние и при­судить каж­до­му из них золо­той венок в 30 драхм (око­ло 11 руб.) в бла­го­дар­ность за их труд и усер­дие по отно­ше­нию к чле­нам дема. Демарх Доро­фей и каз­на­чеи выда­дут им из дохо­дов дема для жерт­во­при­но­ше­ния 10 драхм (око­ло 3 р. 70 к.). Демарх Доро­фей дол­жен поза­бо­тить­ся, чтобы это поста­нов­ле­ние было высе­че­но на камен­ной сте­ле и выстав­ле­но в теат­ре, чтобы буду­щие хоре­ги²¹ зна­ли, как айк­сон­цы воз­на­граж­да­ют за усер­дие».

13. Любовь к сво­бо­де.

«Тира­ния — тяг­чай­шее бед­ст­вие для государ­ства. Преж­де все­го, тогда сре­ди граж­дан цар­ст­ву­ет не закон, а рас­по­ря­жа­ет­ся по сво­е­му про­из­во­лу тиран; он один — пол­но­власт­ный пове­ли­тель, равен­ства более не суще­ст­ву­ет. Наобо­рот, при гос­под­стве зако­на и бога­тый и бед­няк име­ют оди­на­ко­вые пра­ва; более сла­бый может отве­чать силь­но­му на его оскорб­ле­ние, и малень­кий чело­век с.426 име­ет воз­мож­ность одер­жать пред судом верх над боль­шим.

«Сво­бо­ден тот народ, граж­дан кото­ро­го спра­ши­ва­ют: “Кто жела­ет выска­зать­ся для бла­га рес­пуб­ли­ки?” Кто хочет гово­рить — выхо­дит; кто не хочет — хра­нит мол­ча­ние. В чем может быть боль­шее равен­ство? Там, где вер­хов­ная власть при­над­ле­жит наро­ду, счи­та­ет­ся за сча­стье, если в его среде есть доб­лест­ные граж­дане. Для тира­на же, наобо­рот, они — пред­мет бес­по­кой­ства; самых про­слав­лен­ных из них, спо­соб­ных раз­мыш­лять, он под­вер­га­ет гибе­ли, пото­му что тре­пе­щет за свою власть. Как же государ­ство может быть силь­ным, если в нем власт­ву­ет чело­век, кото­рый, как жнец, пожи­наю­щий весен­ние коло­сья в поле, уни­что­жа­ет юно­ше­скую отва­гу? Для чего же соби­рать богат­ства и зара­ба­ты­вать хлеб детям, если трудишь­ся для обо­га­ще­ния тира­на!»

(Эври­пид. Моля­щие о защи­те, 429 и сл.).

14. Обя­зан­ность граж­да­ни­на защи­щать нацио­наль­ные учреж­де­ния.

В 409 г. до Р. Х. афи­няне при­ня­ли сле­дую­щий закон, свиде­тель­ст­ву­ю­щий, как дале­ко про­сти­ра­лась обя­зан­ность почи­тать и защи­щать уста­нов­лен­ные учреж­де­ния.

«Если какой-нибудь чело­век нис­про­вергнет демо­кра­тию в Афи­нах или после нис­про­вер­же­ния ее будет зани­мать какую-нибудь обще­ст­вен­ную долж­ность, то да будет он почтен вра­гом афин­ско­го наро­да: его мож­но без­на­ка­зан­но убить, а его иму­ще­ство будет кон­фис­ко­ва­но, за исклю­че­ни­ем деся­той части для боги­ни Афи­ны. Убий­ца со сво­и­ми соучаст­ни­ка­ми будут счи­тать­ся чисты­ми и неза­пят­нан­ны­ми. Каж­дый афи­ня­нин, совер­шая жерт­во­при­но­ше­ние, дол­жен клясть­ся убить его.

Клят­ва долж­на быть тако­ва: “Кля­нусь при­чи­нять, если буду иметь воз­мож­ность, вся­че­ский вред, сло­вом или делом, уча­сти­ем в голо­со­ва­нии или соб­ст­вен­ною рукою, вся­ко­му чело­ве­ку, кото­рый нис­про­вергнет демо­кра­тию в Афи­нах или при­мет после нис­про­вер­же­ния ее с.427 какую-нибудь обще­ст­вен­ную долж­ность, кото­рый будет стре­мить­ся к тира­нии или помо­гать тира­ну. Если его убьет кто-нибудь дру­гой, я буду смот­реть на убий­цу, как на чело­ве­ка, неза­пят­нан­но­го в гла­зах богов и демо­нов, пото­му что он убил вра­га афин­ско­го наро­да. Я про­дам все иму­ще­ство уби­то­го и поло­ви­ну отдам убий­це, не удер­жав из нее ниче­го. Если же какой-нибудь чело­век, во вре­мя убий­ства или поку­ше­ния на убий­ство одно­го из этих пре­ступ­ных людей, сам лишит­ся жиз­ни, я буду про­яв­лять по отно­ше­нию к нему и его детям бла­го­дар­ность, как это дела­ет­ся по отно­ше­нию к Гар­мо­дию и Ари­сто­ги­то­ну²² и их потом­кам”.

Тако­ва уста­нов­лен­ная зако­ном клят­ва, кото­рую долж­ны давать все афи­няне перед празд­ни­ком Дио­ни­са во вре­мя закла­ния отбор­ных жертв, при­зы­вая на вер­ных этой клят­ве все­воз­мож­ные бла­га, а на клят­во­пре­ступ­ни­ков и его близ­ких — гибель».

(Андо­кид²³. О мисте­ри­ях, 96—98).

15. Пред­по­чте­ние, ока­зы­вае­мое прав­ле­нию сред­не­го клас­са обще­ства.

«Есть три клас­са обще­ства: бога­тые, кото­рые бес­по­лез­ны и помыш­ля­ют толь­ко об уве­ли­че­нии сво­их богатств. Затем люди, не име­ю­щие ниче­го и нуж­даю­ще­е­ся в самом необ­хо­ди­мом; они буй­ны, а в осо­бен­но­сти — завист­ли­вы, все­гда гото­вы упре­кать состо­я­тель­ных, и зло­на­ме­рен­ные вожди лег­ко ловят их на удоч­ку сво­и­ми реча­ми. Спа­се­ние же государ­ства — в сред­нем клас­се, кото­рый под­дер­жи­ва­ет уста­нов­лен­ный порядок». (Эври­пид. Моля­щие о защи­те, 238 и сл.).

«Наи­луч­шее государ­ст­вен­ное обще­ние — то обще­ние, кото­рое дости­га­ет­ся через посред­ство сред­не­го эле­мен­та; и те государ­ства име­ют наи­луч­ший строй, где сред­ний с.428 эле­мент пред­став­лен в боль­шем коли­че­стве, где он поль­зу­ет­ся бо́льшим зна­че­ни­ем срав­ни­тель­но с обо­и­ми край­ни­ми эле­мен­та­ми или, по край­ней мере, силь­нее каж­до­го из них, в отдель­но­сти взя­то­го. Соеди­нив­шись с тем или дру­гим из этих край­них эле­мен­тов, сред­ний эле­мент при­об­ре­тет вли­я­ние и вос­пре­пят­ст­ву­ет обра­зо­ва­нию про­ти­во­по­лож­ных край­но­стей. Поэто­му-то вели­чай­шим бла­го­по­лу­чи­ем для государ­ства явля­ет­ся то, чтобы его граж­дане обла­да­ли соб­ст­вен­но­стью сред­нею, но доста­точ­ною; а в тех слу­ча­ях, когда одни вла­де­ют слиш­ком мно­гим, дру­гие же ниче­го не име­ют, воз­ни­ка­ет либо край­няя демо­кра­тия, либо оли­гар­хия в чистом виде, либо тира­ния». (Ари­сто­тель. Поли­ти­ка, IV, 9, 8, пер. Жебеле­ва).

16. Демо­кра­ти­че­ские учреж­де­ния.

«Мы долж­ны при­знать сле­дую­щие при­зна­ки харак­тер­ны­ми для демо­кра­ти­че­ско­го строя: все маги­ст­ра­ты изби­ра­ют­ся из все­го соста­ва граж­дан; все власт­ву­ют над каж­дым, в отдель­но­сти взя­тым, и этот послед­ний, когда до него дой­дет оче­редь, власт­ву­ет над все­ми; маги­ст­ра­ту­ры заме­ща­ют­ся по жре­бию либо все без исклю­че­ния, либо за исклю­че­ни­ем тех, кото­рые тре­бу­ют спе­ци­аль­но­го опы­та и зна­ния; заме­ще­ние маги­ст­ра­тур не обу­слов­ле­но ника­ким иму­ще­ст­вен­ным цен­зом или цен­зом самым невы­со­ким; никто не может отправ­лять одну и ту же маги­ст­ра­ту­ру два­жды, за исклю­че­ни­ем толь­ко немно­гих маги­ст­ра­тур воен­но­го харак­те­ра; все маги­ст­ра­ту­ры, либо те, где это пред­став­ля­ет­ся воз­мож­ным, крат­ко­сроч­ны; судеб­ная власть при­над­ле­жит всем, и изби­ра­ют­ся судьи из все­го соста­ва граж­дан; ком­пе­тен­ция судей охва­ты­ва­ет вся­ко­го рода дела или боль­шую часть их, имен­но важ­ней­шие и суще­ст­вен­ней­шие, как-то: при­ня­тие отче­тов от долж­ност­ных лиц, утвер­жде­ние и рас­тор­же­ние государ­ст­вен­ных и част­ных кон­трак­тов. Народ­ное Собра­ние пред­став­ля­ет собою вер­хов­ную власть в государ­стве во всех делах, его касаю­щих­ся; ни один маги­ст­рат такой с.429 вер­хов­ной вла­сти не име­ет ни в каком деле или, в край­нем слу­чае, в самом огра­ни­чен­ном кру­ге дел». (Ари­сто­тель. Поли­ти­ка, VI, 1, 8, пер. Жебеле­ва).

На этих-то прин­ци­пах и осно­вы­ва­лась афин­ская демо­кра­тия. Доступ в Народ­ное Собра­ние был открыт для всех граж­дан, начи­ная с 20-лет­не­го воз­рас­та. Для при­вле­че­ния к уча­стию в нем даже самых бед­ных при­ду­ма­ли выда­вать каж­до­му при­шед­ше­му на заседа­ние сна­ча­ла один обол (око­ло 6 коп.), впо­след­ст­вии — три обо­ла. Заседа­ния быва­ли очень мно­го­чис­лен­ны. Они веда­ли назна­че­ние долж­ност­ных лиц, изда­ние зако­нов, поста­нов­ле­ния о войне и мире, судо­про­из­вод­ство по неко­то­рым пре­ступ­ле­ни­ям и про­ступ­кам, и дей­ст­ви­тель­но руко­во­ди­ли всей внеш­ней и внут­рен­ней поли­ти­кой рес­пуб­ли­ки.

Совет, кото­рый состо­ял из 500 чле­нов, назна­чен­ных по жре­бию из граж­дан не моло­же 30 лет, рас­смат­ри­вал пред­ва­ри­тель­но все пред­став­ля­е­мые на рас­смот­ре­ние наро­да пред­ло­же­ния, но не имел пра­ва отвер­гать их, нала­гая на них свое запре­ще­ние. Кро­ме того, он кон­тро­ли­ро­вал всех чинов­ни­ков, заве­до­вав­ших раз­лич­ны­ми адми­ни­ст­ра­тив­ны­ми долж­но­стя­ми. Чле­ны Сове­та выпол­ня­ли свои обя­зан­но­сти толь­ко в тече­ние одно­го года и полу­ча­ли еже­днев­ное содер­жа­ние в 5 обо­лов (око­ло 30 коп.). Долж­но­сти рас­пре­де­ля­лись по выбо­рам или по жре­бию. Для того, чтобы зани­мать их, не тре­бо­ва­лось ни обла­дать опре­де­лен­ным иму­ще­ст­вен­ным цен­зом, ни пред­ста­вить дока­за­тель­ство сво­их спо­соб­но­стей в испол­не­нии это­го дела или же осве­дом­лен­но­сти в нем. Доста­точ­но было пред­ста­вить удо­сто­ве­ре­ние в хоро­шей жиз­ни и доб­рой нрав­ст­вен­но­сти. Зани­мать эти долж­но­сти мож­но было толь­ко один год, и каж­дая из них выпол­ня­лась сра­зу несколь­ки­ми лица­ми: так, напри­мер, испол­ни­тель­ная власть была в руках у 10 стра­те­гов одно­вре­мен­но.

Чело­век, зани­мав­ший в Афи­нах какую-либо долж­ность, не поль­зо­вал­ся ника­кой соб­ст­вен­ной вла­стью; он был толь­ко испол­ни­те­лем поже­ла­ний наро­да, по отно­ше­нию к кото­ро­му и нахо­дил­ся в пол­ной зави­си­мо­сти. Он с.430 обя­зан был давать отчет в сво­их поступ­ках не толь­ко по окон­ча­нии служ­бы: в тече­ние года его дей­ст­вия рас­смат­ри­ва­лись 10 раз, и вопрос о том, не сле­ду­ет ли отре­шить его от долж­но­сти, ста­вил­ся на голо­со­ва­ние. Одним сло­вом, народ и в тео­рии и на прак­ти­ке был носи­те­лем вер­хов­ной вла­сти. Он был источ­ни­ком вся­кой вла­сти и управ­лял государ­ст­вом не через пред­ста­ви­те­лей, а пря­мо и непо­сред­ст­вен­но.

17. Афин­ское Народ­ное Собра­ние по изо­бра­же­нию коми­че­ских поэтов.

Народ­ное Собра­ние состо­я­ло глав­ным обра­зом из пирей­ских²⁴ и афин­ских ремес­лен­ни­ков и тор­гов­цев. Жив­шие же в отда­ле­нии от Афин земле­вла­дель­цы за неиме­ни­ем досу­га мог­ли при­ез­жать туда толь­ко в исклю­чи­тель­ных слу­ча­ях. С того вре­ме­ни, когда ста­ли пла­тить за посе­ще­ние Народ­но­го Собра­ния, т. е. с нача­ла IV века, оно было навод­не­но самы­ми бед­ны­ми граж­да­на­ми, кото­рые рань­ше воз­дер­жи­ва­лись от это­го, веро­ят­но, в силу необ­хо­ди­мо­сти зара­ба­ты­вать себе еже­днев­ное про­пи­та­ние. Таким обра­зом, важ­ней­шие инте­ре­сы государ­ства зави­се­ли от боль­шин­ства голо­сов про­ле­та­ри­а­та. Ари­сто­фан дает смеш­ной при­мер это­го явле­ния в сво­ей комедии «Жен­щи­ны в Народ­ном Собра­нии». Жен­щи­ны, пере­одев­шись в муж­ское пла­тье, запол­ня­ют Пникс и сме­ши­ва­ют­ся с тол­пою граж­дан, шед­ших на обсуж­де­ние дел. Их гла­ва Пра­к­са­го­ра вно­сит пред­ло­же­ние: пере­дать отныне раз­ре­ше­ние всех дел жен­щи­нам. Тогда, рас­ска­зы­ва­ет оче­видец, тол­па сапож­ни­ков, т. е. про­ле­та­ри­ев, начи­на­ет апло­ди­ро­вать; кре­стьяне, как люди, обла­даю­щее более здра­вым смыс­лом, выра­жа­ют несо­гла­сие ропотом, но они тер­пят пора­же­ние, так как нахо­дят­ся в мень­шин­стве. Вот как, по сло­вам Ари­сто­фа­на, реша­лись дела в ту эпо­ху.

Мог­ли ли быть при­ня­ты обду­ман­ные и осто­рож­ные меро­при­я­тия в таком собра­нии неве­же­ст­вен­ных и в силу с.431 сво­ей бед­но­сти неот­вет­ст­вен­ных граж­дан? Все эти афи­няне, кото­рые в отдель­но­сти в повсе­днев­ной жиз­ни были так умны, рас­суди­тель­ны, собрав­шись на Пник­се, каза­лись рото­зе­я­ми, кото­рым мож­но было пред­ста­вить дело в каком угод­но осве­ще­нии. Они выслу­ши­ва­ли ора­то­ра сре­ди шума и кри­ков, сре­ди апло­дис­мен­тов и свист­ков, зани­ма­ясь в то же вре­мя едой и питьем, так что страж­ни­ки, выпол­няв­шие роль поли­ции в этом собра­нии, долж­ны были ино­гда выво­дить оттуда наи­бо­лее бес­по­кой­ных чле­нов; они слу­ша­ли ора­то­ра и гото­вы были после­до­вать за тем, кто лов­ко суме­ет затро­нуть их сла­бые места. Важ­ные государ­ст­вен­ные дела инте­ре­со­ва­ли их мень­ше, чем вопро­сы отно­си­тель­но тех или иных лич­но­стей. Если же они и зани­ма­лись государ­ст­вен­ны­ми вопро­са­ми, то толь­ко под вли­я­ни­ем само­об­ма­на раз­го­ря­чен­но­го вооб­ра­же­ния или инстинк­тив­ных побуж­де­ний. Пони­же­ние цены на рыбу, кото­рой они пита­лись, затра­ги­ва­ло их гораздо боль­ше, чем заклю­че­ние мира со Спар­той.

Люди, на сто­ро­ну кото­рых они ста­но­ви­лись, долж­ны были забо­тить­ся толь­ко об их удо­воль­ст­ви­ях или их потреб­но­стях. Народ слу­шал их до тех пор, пока они угож­да­ли его стра­стям, и покидал их, как толь­ко нахо­дил дру­гих, кото­рые уме­ли луч­ше угож­дать ему. Тол­па эта пред­по­чла бы шар­ла­та­на, пообе­щав­ше­го ей пару хоро­ших сан­да­лий и теп­лую туни­ку на зиму, чело­ве­ку, кото­рый заво­е­вал какой-нибудь город. Она неумо­ли­ма в сво­ей мести и сле­па в дове­рии. Сего­дняш­ний ее идол зав­тра может сде­лать­ся ее жерт­вой. Напрас­но вче­раш­ний люби­мец пытал­ся бы раб­ской уго­д­ли­во­стью сохра­нить доб­рое рас­по­ло­же­ние наро­да, напрас­но бро­сал­ся бы он к его ногам и пред­ла­гал бы ему выте­реть о свою голо­ву его гряз­ные паль­цы. Вче­раш­ний люби­мец уже уто­мил народ, кото­рый с удо­воль­ст­ви­ем сме­ня­ет его на ново­го.

Есте­ствен­ный эго­изм тол­пы уве­ли­чи­ва­ет­ся бла­го­да­ря лести ее санов­ни­ков. При­вык­нув смот­реть на себя, как на само­власт­но­го гос­по­ди­на, народ забо­тит­ся толь­ко о себе. Он одоб­ря­ет лихо­им­ство, из кото­ро­го может с.432 извлечь себе поль­зу, покро­ви­тель­ст­ву­ет гра­бе­жам, в кото­рых при­ни­ма­ет уча­стие, и пре­вра­ща­ет закон в соучаст­ни­ка сво­их пре­ступ­ле­ний.

Лег­кость вооб­ра­же­ния гре­ков ведет к тому, что народ жела­ет посто­ян­но то, чего у него нет. Сего­дня — Пилос, зав­тра — Сици­лию, после­зав­тра — Кар­фа­ген. Вслед­ст­вие сво­его неве­же­ства он верит, что все это воз­мож­но; неве­же­ство побуж­да­ет его с лег­ким серд­цем нис­про­вер­гать уста­нов­лен­ный порядок. Он не мог себе пред­ста­вить, что поня­тие «управ­лять» озна­ча­ет что-либо дру­гое, кро­ме бес­пре­рыв­но­го при­ня­тия и отме­ны зако­на, и сего­дня он отвер­га­ет меро­при­я­тия, кото­рые спе­шил при­нять вче­ра. Он играл зако­но­да­тель­ны­ми поста­нов­ле­ни­я­ми, как дети игра­ют в мяч. Зако­ны афи­нян в этот пери­од похо­жи на пау­ти­ну, сме­тае­мую одним взма­хом щет­ки, но сно­ва появ­ля­ю­щу­ю­ся за одну ночь. Если бы вы поки­ну­ли Афи­ны на три меся­ца, то по воз­вра­ще­нии не узна­ли бы их. Боль­шин­ство, о кото­ром мы толь­ко что гово­ри­ли, при­вет­ст­во­ва­ло бы неле­пое пред­ло­же­ние Пра­к­са­го­ры толь­ко пото­му, что это была един­ст­вен­ная еще неис­про­бо­ван­ная новость.

Вку­сив удо­воль­ст­вия быть вер­хов­ным пове­ли­те­лем и путем голо­со­ва­ния рас­по­ря­жать­ся обще­ст­вен­ны­ми долж­но­стя­ми и управ­ле­ни­ем, народ не хотел уже отка­зы­вать­ся от это­го. Он тем силь­нее дер­жит­ся за свою власть, чем труд­нее она ему доста­ет­ся и чем менее сам он ста­но­вит­ся досто­ин ее. Он дела­ет­ся рев­ни­вым, подо­зри­тель­ным, враж­деб­но отно­сит­ся ко все­му, что выхо­дит из сред­не­го уров­ня. Из бояз­ни тира­нии он сам ста­но­вит­ся тира­ном. В памя­ти демо­кра­тии про­дол­жа­ет жить яркое вос­по­ми­на­ние о тиране Гип­пии, и зна­ме­ни­тые куп­ле­ты в честь Гар­мо­дия²⁵ рас­пе­ва­лись в каче­стве застоль­ной пес­ни. Если из-за како­го-нибудь пустя­ка бога­тый чело­век не понра­вит­ся людям само­го низ­ше­го клас­са, они начи­на­ют видеть в нем пре­тен­ден­та на тира­нию. Таким обра­зом состав­ля­ет­ся груп­па с.433 подо­зри­тель­ных. Донос на Клео­на²⁶, как на тира­на, был сде­лан его сопер­ни­ком, тор­гов­цем кро­вя­ных кол­бас. В пье­се Ари­сто­фа­на «Осы» хор ста­рых судей запо­да­з­ри­ва­ет в Бде­ли­к­леоне стрем­ле­ние к тира­нии, пото­му что тот хочет поме­шать сво­е­му отцу быть судьею. Изоб­ли­чая моло­до­го ари­сто­кра­та, хор пере­да­ет сущ­ность речей дема­го­гов: «Не оче­вид­но ли для всех нас, бед­ня­ков, что тира­ния тай­но про­кра­ды­ва­ет­ся к нам с целью овла­деть нами. Эх ты, пре­зрен­ный, со сво­и­ми длин­ны­ми воло­са­ми, ты под раз­ны­ми уверт­ка­ми пыта­ешь­ся лишить нас воз­мож­но­сти поль­зо­вать­ся зако­на­ми рес­пуб­ли­ки. Ты хочешь повеле­вать один!» Хор стар­цев усмат­ри­ва­ет в заго­во­ре жен­щин в комедии «Лизи­стра­та» тира­ни­че­скую попыт­ку. В кон­це кон­цов в Афи­нах толь­ко и гово­рят о заго­во­рах. Тира­ния вошла в моду, обра­ти­лась в ход­кий товар, ста­ла встре­чать­ся на рын­ке чаще соле­ной рыбы.

Таким обра­зом, Народ­ное Собра­ние с вер­хов­ною вла­стью, где гос­под­ст­ву­ет безы­мян­ное боль­шин­ство бед­ных людей, заня­то толь­ко вопро­сом о том, как бы про­жить на счет бога­тых и обес­пе­чить себе при­об­ре­тен­ное зна­че­ние. Вот како­ва была новая цар­ская власть в Афи­нах.

(Couat. Aris­to­pha­ne, стр. 69—72).

18. Заседа­ние афин­ско­го Народ­но­го Собра­ния.

В ниже­сле­дую­щем отрыв­ке Эври­пид под пред­ло­гом опи­са­ния аргос­ско­го Народ­но­го Собра­ния, на кото­ром про­ис­хо­дил суд над Оре­стом, рису­ет кар­ти­ну заседа­ния Народ­но­го Собра­ния в Афи­нах.

«Я оста­вил поля и вхо­дил в город… Я увидал тол­пу, направ­ля­ю­щу­ю­ся к хол­му, на кото­рый, по пре­да­нию, Данай созвал граж­дан на Народ­ное Собра­ние. При виде тако­го сте­че­ния я спро­сил одно­го граж­да­ни­на: “Что такое про­ис­хо­дит в Арго­се? Не изве­стие ли какое от с.434 непри­я­те­ля взвол­но­ва­ло весь город Даная?” — “Не видишь раз­ве Оре­ста, иду­ще­го на под­дер­жа­ние борь­бы, в кото­рой заде­та его жизнь”, отве­чал он. Тогда гла­зам моим пред­став­ля­ет­ся неожи­дан­ное зре­ли­ще, и я молю богов нико­гда более не видать его! Я увидал Пила­да и тво­е­го дру­га, при­бли­жаю­щих­ся вме­сте: один уби­тый, исто­щен­ный болез­нью, дру­гой, слов­но брат, огор­чен­ный не менее сво­его дру­га.

Когда тол­па аргей­цев была в сбо­ре, гла­ша­тай встал и ска­зал: “Кто хочет взять сло­во и решить, дол­жен ли Орест жить или уме­реть после убий­ства сво­ей мате­ри?” — Сей­час же вста­ет Тал­фи­бий. Оста­ва­ясь на сто­роне тех, у кого теперь в руках власть, он запу­тан­но гово­рил, выхва­ляя тво­е­го отца, но не хва­ля бра­та — при­ме­ши­вая осуж­де­ние к похва­ле, он обви­нял его в уста­нов­ле­нии пагуб­но­го при­ме­ра для роди­те­лей; меж­ду тем он не пере­ста­вал бро­сать доволь­ные взо­ры в сто­ро­ну дру­зей Эгис­фа…

После него гово­рил царь Дио­мид: он не хотел, чтобы Оре­ста уби­ва­ли, и для удо­вле­тво­ре­ния рели­ги­оз­но­го дол­га пред­ла­гал нака­зать его изгна­ни­ем. Гро­мад­ное вол­не­ние после­до­ва­ло за эти­ми сло­ва­ми, понра­вив­ши­ми­ся одним и воз­му­тив­ши­ми дру­гих. Затем встал необуздан­ный бол­тун, силь­ный сво­ею дер­зо­стью, пло­хой арге­ец, силою вошед­ший в состав горо­да, рас­счи­ты­ваю­щий на невоз­дер­жан­ность и бес­по­рядоч­ность сво­его язы­ка и кото­рый непре­мен­но ввергнет аргей­цев в какие-нибудь несча­стия. Ибо, когда убеж­да­ет тол­пу чело­век, речь кото­ро­го при­ят­на, а ум оду­шев­лен дур­ным чув­ст­вом, то это боль­шое несча­стье для государ­ства… Арге­ец сто­ял за то, чтоб Орест был побит каме­нья­ми. Тин­дар вну­шал подоб­ные речи всем, обре­кав­шим Оре­ста на смерть.

Под­нял­ся дру­гой граж­да­нин, под­дер­жи­вав­ший про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну: оби­жен­ный при­ро­дою, но ода­рен­ный муже­ст­вен­ным серд­цем, посе­щаю­щий мало город и обще­ст­вен­ные собра­ния, это был один из тех про­сто­люди­нов, кото­рые одни спа­са­ют государ­ство, к тому с.435 же искус­ный в ора­тор­ском состя­за­нии, когда то ему быва­ет угод­но, непод­куп­ный и с неза­пят­нан­ной жиз­нью. Он пред­ло­жил награ­дить Оре­ста, сына Ага­мем­но­на, за то, что он, ото­мстив за отца, убил злую и нече­сти­вую жен­щи­ну…

Люди порядоч­ные одоб­ри­ли эту речь, и затем никто уже более не гово­рил. Каза­лось, он был прав, но не убедил наро­да, и победа оста­лась за злым зако­ном, пред­ло­жив­шим убить Оре­ста».

(Эври­пид. Орест. Пере­вод Чуй­ко, стр. 136—138).

19. Экс­трен­ное заседа­ние Народ­но­го Собра­ния.

Демо­сфен таки­ми сло­ва­ми рас­ска­зы­ва­ет об экс­трен­ном Народ­ном Собра­нии, созван­ном при изве­стии, что Филипп Македон­ский завла­дел Эла­те­ей, погра­нич­ным с Атти­кой горо­дом.

«Был вечер; вдруг дошла весть до при­та­нов, что Эла­тея заня­та. Тот­час они вста­ли из-за обеда, выгна­ли тор­гов­цев из пло­щад­ных пала­ток, зажгли палат­ки, при­гла­си­ли пол­ко­вод­цев, позва­ли тру­ба­ча. Весь город испол­нил­ся тре­во­ги. На сле­дую­щий день при­та­ны зва­ли думу на заседа­ние; а вы соби­ра­лись на вече, и, преж­де чем дума опре­де­ли­ла что-нибудь, весь народ уже сидел на сво­их местах. Когда потом при­шла дума и при­та­ны объ­яви­ли весть, при­ве­ли само­го вест­ни­ка; когда вест­ник повто­рил ее, то гла­ша­тай спро­сил: “Кто хочет гово­рить?”, и никто не вышел.

Гла­ша­тай несколь­ко раз повто­рял свой вопрос, а все никто не вста­вал, хотя были нали­цо все пол­ко­вод­цы, все ора­то­ры, хотя общий голос отчиз­ны и тре­бо­вал, кто бы ска­зал доб­рое сло­во: ведь тот голос, кото­рый по зако­ну изда­ет гла­ша­тай, над­ле­жит счи­тать общим голо­сом отчиз­ны. Кто же дол­жен был высту­пить?… Кажет­ся, тот слу­чай и тот день взы­вал не толь­ко к пре­дан­но­му и бога­то­му, но и к следив­ше­му за дела­ми с само­го нача­ла и вер­но пони­мав­ше­му, ради чего, из с.436 каких видов так посту­пал Филипп… Вот поче­му в тот день высту­пил я»…

Он пред­ло­жил послать в Фивы и всту­пить с этим горо­дом в союз.

«…Все одоб­ри­ли меня, и никто мне не про­ти­во­ре­чил, и с тех пор я мало того, что так гово­рил, что делал раз­ные пись­мен­ные пред­ло­же­ния, что был послан в Фивы, что скло­нил на нашу сто­ро­ну фивян: я от нача­ла до кон­ца вел все дела, жерт­во­вал собой сре­ди опас­но­стей, гро­зив­ших оте­че­ству».

(Демо­сфен. О вен­ке, 169 и сл. Пере­вод Ордын­ско­го).

20. Государ­ст­вен­ный чело­век V века Перикл.

«Пока он (Перикл) сто­ял во гла­ве государ­ства, в мир­ное вре­мя он руко­во­дил им с долж­ною уме­рен­но­стью и вполне охра­нил его без­опас­ность. Государ­ство достиг­ло при Перик­ле наи­выс­ше­го могу­ще­ства, а когда нача­лась вой­на, он и в это вре­мя оче­вид­но пред­у­смот­рел ее важ­ность… Перикл, силь­ный ува­же­ни­ем и умом, бес­спор­но непод­куп­ней­ший из граж­дан, сво­бод­но сдер­жи­вал народ­ную тол­пу, и не столь­ко она руко­во­ди­ла им, сколь­ко он ею. Бла­го­да­ря тому, что Перикл при­об­рел вли­я­ние не каки­ми-либо небла­го­вид­ны­ми сред­ства­ми, он нико­гда не льстил мас­се и мог в неко­то­рых слу­ча­ях с гне­вом воз­ра­жать ей, опи­ра­ясь на общее ува­же­ние. Так, Перикл вся­кий раз, когда заме­чал в афи­ня­нах занос­чи­вость и, как след­ст­вие ее, несвоевре­мен­ную отва­гу, сми­рял их до робо­сти; наобо­рот, когда видел в них неосно­ва­тель­ный страх, он воз­буж­дал и вну­шал им отва­гу. Наро­до­прав­ство оста­ва­лось по име­ни, а на деле власть при­над­ле­жа­ла пер­во­му граж­да­ни­ну. Пре­ем­ни­ки Перик­ла были ско­рее рав­ны меж­ду собою по досто­ин­ствам, в то же вре­мя каж­дый из них стре­мил­ся занять пер­вен­ст­ву­ю­щее поло­же­ние, и пото­му все они угож­да­ли наро­ду и пре­до­став­ля­ли ему самое управ­ле­ние государ­ст­вом. Вслед­ст­вие это­го, как обык­но­вен­но быва­ет с.437 в государ­ствах боль­ших и вла­ды­че­ст­ву­ю­щих над дру­ги­ми, сде­ла­но было мно­го оши­бок»…

(Фукидид. II, 65. Перев. Ф. Мищен­ко).

21. Поли­ти­че­ский дея­тель IV века Гипе­рид.

Гипе­рид, как и боль­шин­ство ора­то­ров, сна­ча­ла был лого­гра­фом²⁷. Выпол­не­ние этой обя­зан­но­сти было сопря­же­но со мно­ги­ми труд­но­стя­ми. Хотя обсуж­де­ние юриди­че­ских вопро­сов тре­бо­ва­ло мень­ше уче­но­сти и отли­ча­лось мень­шей слож­но­стью, чем в наше вре­мя, зато, для обес­пе­че­ния успе­ха защи­ти­тель­ной речи в дру­гих отно­ше­ни­ях, необ­хо­ди­мо было про­явить гораздо боль­шее искус­ство. Хоро­шая защи­ти­тель­ная речь долж­на была удо­вле­тво­рять сле­дую­щим усло­ви­ям: лицо, про­из­но­сив­шее речь, необ­хо­ди­мо долж­но было сохра­нять соот­вет­ст­ву­ю­щий его воз­рас­ту и поло­же­нию харак­тер, научить и оча­ро­вать неве­же­ст­вен­ных и чут­ких афин­ских при­сяж­ных, кото­рые долж­ны были про­из­но­сить при­го­вор, польстить их поли­ти­че­ским стра­стям в тех зна­чи­тель­ных про­цес­сах, на кото­рые они явля­лись в таком боль­шом чис­ле, что мог­ли соста­вить насто­я­щее Народ­ное Собра­ние. Одна­ко толь­ко в ред­ких слу­ча­ях мож­но было нару­шать то весе­лое и фами­льяр­ное изя­ще­ство, кото­рое обу­слов­ли­ва­лось как вку­са­ми этих народ­ных судов, очень часто меняв­ших свой состав, так и необ­хо­ди­мо­стью дер­жать­ся в пре­де­лах уста­нов­лен­но­го вре­ме­ни, ску­по отме­ри­вае­мо­го водя­ны­ми часа­ми.

Если, по исте­че­нии несколь­ких лет заня­тий этим ремеслом, лого­граф пре­успе­вал в нем, он при­об­ре­тал гро­мад­ную гиб­кость талан­та, чув­ст­во­вал себя гос­по­ди­ном поло­же­ния в каче­стве адво­ка­та или поли­ти­че­ско­го ора­то­ра. В том слу­чае, когда он огра­ни­чи­вал­ся пре­до­став­ле­ни­ем сво­их юриди­че­ских зна­ний услу­гам част­ных лиц, он был обес­пе­чен кли­ен­та­ми, с кото­рых соби­рал обиль­ную дань. Если же когда-нибудь у него явля­лось с.438 жела­ние высту­пить на обще­ст­вен­ной пло­ща­ди, то он выка­зы­вал тут каче­ства, наи­бо­лее люби­мые афи­ня­на­ми: спо­кой­ст­вие и есте­ствен­ность, богат­ство ост­ро­ум­ной диа­лек­ти­ки, такт и зна­ние людей, нако­нец, то сдер­жан­ное изя­ще­ство, кото­рое он мог раз­вить прак­ти­кой в делах, тре­бо­вав­ших толь­ко ума.

В Народ­ном Собра­нии он дол­жен был гово­рить язы­ком, кото­рый мало отли­чал­ся от язы­ка, поль­зо­вав­ше­го­ся успе­хом у судей при выступ­ле­ни­ях с защи­ти­тель­ны­ми реча­ми. Впро­чем, ора­тор не поры­вал с адво­ка­ту­рой, он часто играл в ней роль, но уже не под чужой мас­кой. Обсто­я­тель­ства поли­ти­че­ской жиз­ни часто застав­ля­ли его защи­щать­ся или обви­нять по сво­им соб­ст­вен­ным делам. Неред­ко так­же ему при­хо­ди­лось лич­но являть­ся в суд в каче­стве дру­га, под­дер­жи­ваю­ще­го обви­ни­те­ля или обви­ня­е­мо­го речью, кото­рая мог­ла соста­вить основ­ную часть про­цес­са. Он мог вос­поль­зо­вать­ся этим сред­ст­вом, чтобы дока­зать сво­ей пар­тии пре­дан­ность и создать или под­дер­жать вли­я­ние в сво­ей филе. Таким обра­зом даже в инте­ре­сах сво­ей карье­ры поли­ти­че­ский дея­тель отда­вал зна­чи­тель­ную часть энер­гии борь­бе на судеб­ных про­цес­сах; сле­до­ва­тель­но, он имел пря­мую выго­ду под­гото­вить­ся к это­му делу зара­нее.

По это­му пути в Афи­нах шли мно­гие ора­то­ры, в том чис­ле и Демо­сфен; тот же путь избрал и Гипе­рид. Сна­ча­ла он был толь­ко адво­ка­том, впо­след­ст­вии сде­лал­ся адво­ка­том и ора­то­ром. Этим объ­яс­ня­ет­ся то зна­чи­тель­ное коли­че­ство граж­дан­ских защи­ти­тель­ных речей, кото­рое оста­лось после него в древ­них сбор­ни­ках. Судеб­ные дела, дела по насле­до­ва­нию, спо­ры меж­ду пла­тель­щи­ка­ми нало­гов, про­цес­сы про­тив тех лиц, кото­рые недоб­ро­со­вест­но поды­ма­ли цены на съест­ные при­па­сы, жало­бы на оскорб­ле­ние сло­вом или дей­ст­ви­ем, тяж­бы отно­си­тель­но водо­про­во­дов и гра­ниц земель­ных вла­де­ний — вот неко­то­рые из тех дел, по кото­рым Гипе­рид про­яв­лял свое крас­но­ре­чие перед судья­ми. Он утвер­жда­ет сам, что нико­гда нико­го не обви­нял от сво­его соб­ст­вен­но­го име­ни, но это заяв­ле­ние опро­вер­га­ет­ся с.439 одним про­цес­сом. Тем не менее едва ли он решил­ся бы в кон­це сво­ей карье­ры оха­рак­те­ри­зо­вать себя таким обра­зом, если бы не чув­ст­во­вал, что его отно­си­тель­ная уме­рен­ность слу­жит под­твер­жде­ни­ем это­го свиде­тель­ства.

Успе­хи, кото­рые он пожи­нал на судах, дали ему воз­мож­ность удо­вле­тво­рять свои наклон­но­сти к рос­ко­ши и к удо­воль­ст­ви­ям. Дей­ст­ви­тель­но, даже сре­ди общей рас­пу­щен­но­сти афин­ско­го обще­ства он выде­ля­ет­ся сво­ей осо­бо дур­ной нрав­ст­вен­но­стью. Наряду с вос­по­ми­на­ни­я­ми об его бес­чин­ствах ему при­пи­сы­ва­лась страсть к чре­во­уго­дию. Он еже­днев­но отправ­лял­ся на рыб­ный рынок, и совре­мен­ная ему комедия неод­но­крат­но высме­и­ва­ла его любовь к рыб­ным блюдам, так высо­ко цени­мым древни­ми гаст­ро­но­ма­ми. Дру­гой поэт изо­бра­жа­ет его игро­ком, а мы зна­ем, какое суро­вое осуж­де­ние вызы­вал в древ­но­сти этот недо­ста­ток.

Таков был Гипе­рид в сво­ей част­ной жиз­ни: он пре­да­вал­ся всем иску­ше­ни­ям, свя­зан­ным с рас­пу­щен­ны­ми нра­ва­ми его века; он был необуздан в сво­их стра­стях, не забо­тил­ся ни об обще­ст­вен­ном мне­нии, ни о сво­их обя­зан­но­стях, ни о сво­ем досто­ин­стве отца; он с безум­ною рас­то­чи­тель­но­стью бро­сал день­га­ми, кото­рые зара­ба­ты­вал сво­им крас­но­ре­чи­ем. О про­ис­хож­де­нии этих денег совре­мен­ные ему комедии сооб­ща­ли дур­ные сведе­ния. Цен­но­сти подоб­ных обви­не­ний не сле­ду­ет ни пре­уве­ли­чи­вать, ни отри­цать. Поли­ти­че­ская сати­ра не все­гда гово­рит прав­ду, в осо­бен­но­сти в теат­ре. Нуж­но, впро­чем, заме­тить, что обви­не­ние в про­даж­но­сти явля­лось как бы про­фес­сио­наль­ной повин­но­стью каж­до­го ора­то­ра. К како­му из ора­то­ров этой эпо­хи не при­ла­га­лось клич­ки — про­даж­ный!

Один Ликург поль­зо­вал­ся проч­но уста­нов­лен­ной репу­та­ци­ей чест­но­го чело­ве­ка. Но и ему, соглас­но пре­да­нию, при­шлось на смерт­ном ложе защи­щать­ся от обви­не­ний сво­его пре­ем­ни­ка по управ­ле­нию государ­ст­вен­ной каз­ной, Мене­сех­ма. С дру­гой сто­ро­ны, у обще­ст­вен­но­го мне­ния было осно­ва­ние так лег­ко выска­зы­вать подо­зре­ние про­тив ора­то­ров. Часто зна­чи­тель­ным источ­ни­ком их с.440 дохо­дов были обще­ст­вен­ные дела. Ино­стран­цы, желав­шие при­об­ре­сти покро­ви­тель­ство афин­ско­го наро­да, гре­че­ские горо­да и цари север­ных земель и Азии, свя­зан­ные сво­и­ми инте­ре­са­ми с Афи­на­ми, пла­ти­ли беше­ные день­ги за содей­ст­вие ора­то­ру, кото­рый сры­вал апло­дис­мен­ты на Пник­се. А каз­на неко­то­рых госуда­рей или толь­ко сатра­пов, не гово­ря уже о пер­сид­ском царе, была несрав­ни­ма по богат­ству с каз­ною малень­ких гре­че­ских государств и даже самих Афин. По боль­шей части это и было источ­ни­ком высо­ко­го поло­же­ния глав­ней­ших ора­то­ров, кото­рые ста­но­ви­лись бога­ты­ми и знат­ны­ми покро­ви­те­ля­ми таких кли­ен­тов.

Вме­сте со стра­те­га­ми они состав­ля­ли в государ­стве сво­его рода выс­ший класс, воз­буж­дав­ший одно­вре­мен­но и ува­же­ние и подо­зре­ние. Подоб­но стра­те­гам, они мог­ли иметь решаю­щее вли­я­ние на судь­бы сво­ей роди­ны. Как и стра­те­ги, они слу­жи­ли мише­нью для обви­не­ний в измене, на них обру­ши­ва­лась народ­ная месть и нена­висть ино­стран­цев. Нако­нец, подоб­но стра­те­гам, они под видом закон­но­го воз­на­граж­де­ния часто заяв­ля­ли о сво­ем пра­ве пре­да­вать­ся всем край­но­стям рос­кош­ной жиз­ни и наслаж­де­ний. Воз­мож­ность под­дер­жи­вать это при­ви­ле­ги­ро­ван­ное поло­же­ние стра­те­гам и ора­то­рам дава­ли и вра­ги и союз­ни­ки: они достав­ля­ли им сред­ства в инте­ре­сах и за счет сво­его оте­че­ства. Никто не искал с бо́льшим жаром, чем Гипе­рид, этих выгод ора­тор­ской карье­ры, но никто не шел с боль­шею реши­мо­стью навстре­чу опас­но­стям и не про­яв­лял столь муже­ст­вен­но­го серд­ца и более энер­гич­но­го пат­рио­тиз­ма, чем он.

(J. Gi­rard. Étu­des sur l’élo­quen­ce at­ti­que, стр. 97—106).

22. Недо­стат­ки афин­ской демо­кра­тии.

«Мы опыт­ны как на деле, так и на сло­вах, но так нерас­суди­тель­ны, что изме­ня­ем свое мне­ние в тече­ние одно­го и того же дня отно­си­тель­но одно­го и того же вопро­са. При­дя на Народ­ное Собра­ние, мы пода­ем голос за то, что пори­ца­ли до собра­ния, а затем, через мину­ту, едва разой­дясь, мы сно­ва осуж­да­ем имен­но то, за что пода­ва­ли с.441 голос. Мы, кото­рые счи­та­ем себя муд­рей­ши­ми из гре­ков, выби­ра­ем себе все­ми пре­зи­рае­мых совет­ни­ков и дела­ем их пол­но­власт­ны­ми руко­во­ди­те­ля­ми обще­ст­вен­ных дел, тогда как никто из нас не решил­ся бы пору­чить им ника­ко­го сво­его част­но­го дела. Но самое при­скорб­ное заклю­ча­ет­ся вот в чем: те люди, кото­рых мы счи­та­ем самы­ми испор­чен­ны­ми граж­да­на­ми, явля­ют­ся для нас самы­ми вер­ны­ми охра­ни­те­ля­ми государ­ства.

Мы судим о мет­э­ках по патро­нам, кото­рых они себе изби­ра­ют, и не дума­ем, что о нас самих будут судить по тем лицам, какие управ­ля­ют нами. Как мы не похо­жи на наших пред­ков: они одним и тем же людям вве­ря­ли управ­ле­ние рес­пуб­ли­кой и пред­во­ди­тель­ство вой­ском²⁸: тот, кто может дать нам наи­луч­шие сове­ты с высоты три­бу­ны, суме­ет при­нять и наи­луч­шие реше­ния, когда будет пре­до­став­лен сам себе. Мы, наобо­рот, счи­та­ем недо­стой­ны­ми зва­ния стра­те­гов людей, сове­там кото­рых сле­ду­ем в наи­бо­лее важ­ных делах, как буд­то они лише­ны рас­суд­ка; тех же, с кем никто не поже­лал бы сове­то­вать­ся ни отно­си­тель­но част­ных, ни отно­си­тель­но обще­ст­вен­ных дел, мы посы­ла­ем за пре­де­лы государ­ства с вой­ском, пере­да­вая им неогра­ни­чен­ную власть, как буд­то бы там они будут более разум­ны и более спо­соб­ны при­нять уча­стие в делах целой Гре­ции, чем здесь — в делах Афин!»

(Исо­крат. Речь о мире, 52 и сл.).

23. Совет в Спар­те.

Руко­во­дя­щая роль в жиз­ни государ­ства Спар­ты при­над­ле­жа­ла Сове­ту. Он состо­ял из 28 несме­ня­е­мых чле­нов, достиг­ших по край­ней мере 60 лет.

с.442 Вот как, соглас­но Плу­тар­ху, про­ис­хо­ди­ло избра­ние их. Когда народ соби­рал­ся, в сосед­нем доме запи­ра­лась осо­бая комис­сия, так что она все слы­ша­ла, но не мог­ла ниче­го видеть. Каж­дый кан­дидат про­хо­дил через пло­щадь в поряд­ке, ука­зан­ном ему жре­би­ем. При его появ­ле­нии разда­ва­лись более или менее радост­ные кри­ки. Комис­сия отме­ча­ла силу этих кри­ков, изда­вае­мых в честь раз­лич­ных кан­дида­тов, и про­воз­гла­ша­ла избран­ным того, кому кри­ча­ли все­го силь­нее²⁹. «Ново­из­бран­ный ходил по хра­мам с вен­ком на голо­ве; за ним шла целая тол­па моло­дых людей, вос­хва­ляя и про­слав­ляя его, и мно­го жен­щин, кото­рые в пес­нях пре­воз­но­си­ли его доб­лесть и назы­ва­ли его жизнь счаст­ли­вой. Каж­дый из близ­ких ему людей уго­щал его, гово­ря: “Город чест­ву­ет тебя этой тра­пе­зой”. Обой­дя хра­мы, избран­ный отправ­лял­ся на обще­ст­вен­ную тра­пе­зу, где шло все, как обык­но­вен­но, толь­ко ему дава­ли еще и вто­рую пор­цию, кото­рую он при­ни­мал и клал в сто­ро­ну. По окон­ча­нии тра­пезы он под­зы­вал к себе из чис­ла сво­их род­ст­вен­ниц, сто­яв­ших у две­рей, ту, кото­рую он ува­жал осо­бен­но, и, отда­вая ей пор­цию, гово­рил: “Я сам полу­чил ее в награ­ду и даю ее тебе”. И удо­сто­ен­ную тако­го отли­чия тор­же­ст­вен­но сопро­вож­да­ли домой все дру­гие жен­щи­ны и вос­хва­ля­ли ее». (Плу­тарх. Ликург, 26).

Вступ­ле­ние в Совет было, по край­ней мере в тео­рии, выс­шей награ­дой за доб­ро­де­тель­ную и посвя­щен­ную слу­же­нию обще­ству жизнь. Но Ари­сто­тель наме­ка­ет, что чле­ны это­го Сове­та часто были доступ­ны под­ку­пу. Во вся­ком слу­чае они имен­но дер­жа­ли управ­ле­ние государ­ст­вом в сво­их руках.

24. Народ­ное Собра­ние в Спар­те.

Народ­ное Собра­ние, на кото­рое допус­ка­лись граж­дане начи­ная с трид­ца­ти­лет­не­го воз­рас­та, дале­ко не поль­зо­ва­лось тем зна­че­ни­ем, как в Афи­нах. Оно с.443 соби­ра­лось толь­ко раз в месяц, если не было край­ней надоб­но­сти созвать его в про­ме­жут­ке меж­ду обыч­ны­ми сро­ка­ми. При­сут­ст­во­вав­шие на собра­нии сто­я­ли; это слу­жит дока­за­тель­ст­вом, что обсуж­де­ние дел не зани­ма­ло мно­го вре­ме­ни. Ника­кое част­ное лицо не име­ло пра­ва вно­сить в Народ­ное Собра­ние какие-либо пред­ло­же­ния; обсуж­де­нию под­вер­га­лись толь­ко про­ек­ты, пред­став­лен­ные Сове­том, кото­рый в свою оче­редь вно­сил лишь пред­ло­же­ния, исхо­див­шие от эфо­ров.

Пер­во­на­чаль­но про­стые граж­дане не поль­зо­ва­лись пра­вом сло­ва; дело огра­ни­чи­ва­лось толь­ко тем, что они выслу­ши­ва­ли речи чле­нов Сове­та и долж­ност­ных лиц; Собра­ние долж­но было при­нять или отверг­нуть пред­ла­гае­мый закон и не име­ло воз­мож­но­сти вно­сить в него поправ­ки. Голо­со­ва­ние, как и при выбо­рах, про­ис­хо­ди­ло при помо­щи кри­ков. В IV веке, по всей веро­ят­но­сти, при­сут­ст­ву­ю­щие на собра­нии име­ли пра­во сло­ва, и народ имел воз­мож­ность под­верг­нуть по сво­е­му усмот­ре­нию рас­смат­ри­вав­ши­е­ся пред­ло­же­ния; но в этом слу­чае чле­ны Сове­та мог­ли снять пред­ло­же­ние с оче­реди до его окон­ча­тель­но­го голо­со­ва­ния и поме­шать таким обра­зом попыт­ке вне­сти поправ­ку.

Ясно, в какой мере спар­тан­ское Народ­ное Собра­ние отли­ча­лось от афин­ско­го. В прин­ци­пе оно, как и афин­ское, обла­да­ло вер­хов­ной вла­стью, и все важ­ные вопро­сы под­ле­жа­ли его веде­нию; но управ­ля­ло государ­ст­вом не оно. В вопро­сах зако­но­да­тель­ства оно име­ло толь­ко пра­во утвер­жде­ния, в управ­ле­нии — пра­во кон­тро­ля.

25. Цар­ская власть в Спар­те.

Царей в Спар­те было два; эта власть при­над­ле­жа­ла наслед­ст­вен­но двум раз­лич­ным фами­ли­ям, вед­шим свое про­ис­хож­де­ние от боже­ст­вен­но­го Герак­ла и почти все­гда враж­до­вав­шим меж­ду собой. Спар­тан­цы все­ми сила­ми под­дер­жи­ва­ли эту враж­ду с целью умень­шить дей­ст­ви­тель­ную власть сво­их царей, кото­рым они совер­шен­но не дове­ря­ли.

с.444 Те зна­ки отли­чия, кото­ры­ми окру­жа­ли царей, пора­жа­ли древ­них. Геро­дот гово­рит: «Если совер­ша­ет­ся какое-либо жерт­во­при­но­ше­ние от име­ни государ­ства, то цари садят­ся за пир­ше­ство пер­вые, уго­ще­ние начи­на­ет­ся с них, и каж­до­му из царей пред­ла­га­ет­ся все в двой­ной пор­ции срав­ни­тель­но с про­чи­ми участ­ни­ка­ми пир­ше­ства; они начи­на­ют жерт­вен­ное воз­ли­я­ние и полу­ча­ют кожи при­не­сен­ных в жерт­ву живот­ных. Каж­дое ново­лу­ние и седь­мой день каж­до­го меся­ца достав­ля­ет­ся для обо­их царей в храм Апол­ло­на по взрос­ло­му жерт­вен­но­му живот­но­му, по медим­ну муки и по чет­вер­ти вина; во всех состя­за­тель­ных играх им пре­до­став­ле­ны пере­д­ние почет­ные места… Смерть царя воз­ве­ща­ет­ся всад­ни­ка­ми по всей Лако­ни­ке, а по горо­ду ходят жен­щи­ны и бьют в котел. По это­му сиг­на­лу два сво­бод­ных чело­ве­ка из каж­до­го дома, муж­чи­на и жен­щи­на, обя­за­ны нало­жить на себя тра­ур; не испол­нив­шие это­го под­вер­га­ют­ся тяж­ко­му нака­за­нию… (На похо­ро­ны) соби­ра­ют­ся мно­го тысяч чело­век, силь­но бьют себя по лицу и под­ни­ма­ют гром­кий вопль, при­чи­тая каж­дый раз, что умер­ший был самым доб­лест­ным из царей. Если какой-нибудь царь уми­ра­ет на войне, то изготов­ля­ют его изо­бра­же­ние и хоро­нят на пре­крас­но убран­ном ложе. После похо­рон ника­ких заня­тий не быва­ет в тече­ние 10 дней, и народ не соби­ра­ет­ся для выбо­ров, пото­му что все в это вре­мя пре­бы­ва­ют в тра­у­ре». (Геро­дот. VI, 57—58. Пере­вод Мищен­ко).

«Спар­ти­а­ты», при­бав­ля­ет Ксе­но­фонт (Управ­ле­ние лакеде­мо­нян, XV, 9), «хотят пока­зать этим, что они почи­та­ют сво­их царей не как людей, а как полу­бо­гов».

Все эти обы­чаи объ­яс­ня­ют­ся рели­ги­оз­ным харак­те­ром, свой­ст­вен­ным цар­ской вла­сти в Спар­те и повсюду в дру­гих местах. Поли­ти­че­ская же власть их нико­гда не была осо­бен­но зна­чи­тель­на, а с тече­ни­ем вре­ме­ни она все более умень­ша­лась. Цари дер­жа­ли речи в Народ­ном Собра­нии, но не пред­седа­тель­ст­во­ва­ли на нем; заседа­ли в Сове­те, но поль­зо­ва­лись в нем толь­ко одним голо­сом. Если с.445 они и при­об­ре­та­ли ино­гда извест­ное вли­я­ние в пра­ви­тель­стве, как, напри­мер, Аге­зи­лай (в IV веке), то обя­за­ны были этим не столь­ко пра­вам, свя­зан­ным с их саном, сколь­ко сво­им лич­ным свой­ствам. Цари были могу­ще­ст­вен­ны, если уме­ли зару­чить­ся рас­по­ло­же­ни­ем эфо­ров и Сове­та; в про­тив­ном слу­чае они оста­ва­лись бес­силь­ны­ми.

Они были есте­ствен­ны­ми пред­во­ди­те­ля­ми вой­ска, и им обык­но­вен­но при­над­ле­жа­ло руко­вод­ство воен­ны­ми пред­при­я­ти­я­ми. Но к ним были при­став­ле­ны два эфо­ра, кото­рые, не поль­зу­ясь пра­вом делать им какие-либо ука­за­ния, отме­ча­ли все, что виде­ли. Со вре­ме­ни Пело­пон­нес­ской вой­ны³⁰ наряду с ними дей­ст­во­вал осо­бый совет, мне­ни­ем кото­ро­го они обя­за­ны были руко­во­дить­ся. Нако­нец, если из Спар­ты полу­чал­ся тай­ный при­каз, вызы­вав­ший их домой, они обя­за­ны были пови­но­вать­ся.

Они еже­ме­сяч­но дава­ли при­ся­гу «цар­ст­во­вать соглас­но уста­нов­лен­ным зако­нам». Через каж­дые девять лет эфо­ры мог­ли устра­нить царя от долж­но­сти под пред­ло­гом како­го-нибудь небес­но­го зна­ме­ния, пока дель­фий­ский или олим­пий­ский ора­кул не ука­жет, досто­ин ли он поль­зо­вать­ся сво­им саном. Эфо­ры име­ли пра­во когда угод­но нало­жить на царя штраф; эта мера была при­ме­не­на к Аге­зи­лаю в нака­за­ние за его попу­ляр­ность. Во всех сво­их дей­ст­ви­ях цари долж­ны были отда­вать отчет, при­чем их очень охот­но отда­ва­ли под суд, и мно­гие из них были лише­ны вла­сти, под­верг­ну­ты изгна­нию или при­го­во­ре­ны по поли­ти­че­ским при­чи­нам к смерт­ной каз­ни.

26. Эфо­ры.

Эфо­ров было пять; назна­че­ние их про­ис­хо­ди­ло еже­год­но, но каким обра­зом — мы не зна­ем; быть может, в этом слу­чае посту­па­ли так же, как и при назна­че­нии чле­нов Сове­та. Они не долж­ны были при­над­ле­жать непре­мен­но к самым знат­ным или бога­тым фами­ли­ям. Ари­сто­тель отме­ча­ет, что на эту долж­ность попа­да­ли часто люди само­го тем­но­го про­ис­хож­де­ния. Эфо­ры были с.446 насто­я­щи­ми гла­ва­ми испол­ни­тель­ной вла­сти. Все управ­ле­ние государ­ст­вом сосре­дото­чи­ва­лось в их руках, если толь­ко они дей­ст­во­ва­ли в согла­сии с Сове­том.

Харак­тер их вла­сти ярко обри­со­вы­ва­ет­ся в двух сле­дую­щих собы­ти­ях.

Некто Кина­дон стал во гла­ве заго­во­ра. Один из его соучаст­ни­ков изме­нил ему и донес на него эфо­рам. Эфо­ры тай­но про­из­ве­ли след­ст­вие и без замед­ле­ния при­сту­пи­ли к делу. Они и не поду­ма­ли созвать Народ­ное Собра­ние, а наско­ро собра­ли несколь­ких чле­нов Сове­та. Так как им не было извест­но чис­ло заго­вор­щи­ков и они боя­лись откры­то­го мяте­жа, то на Кина­до­на было воз­ло­же­но какое-то пору­че­ние вне горо­да; они при­ка­за­ли ему захва­тить с собой несколь­ко моло­дых людей, кото­рых ему ука­жет дру­гое долж­ност­ное лицо: это были надеж­ные люди, полу­чив­шие необ­хо­ди­мые настав­ле­ния. В услов­лен­ном месте они аре­сто­ва­ли Кина­до­на, вынуди­ли у него име­на глав­ных зачин­щи­ков, сооб­щи­ли их эфо­рам, кото­рые заклю­чи­ли заго­вор­щи­ков в тюрь­му. (Ксе­но­фонт. Гел­ле­ни­ка, III, 3).

В кон­це Пело­пон­нес­ской вой­ны побеж­ден­ные афи­няне про­си­ли мира. Они отпра­ви­ли послов к царю Аги­су, рас­по­ло­жив­ше­му­ся лаге­рем в Атти­ке. Агис отве­чал, что он не име­ет пол­но­мо­чий всту­пать в пере­го­во­ры; тогда афи­няне поже­ла­ли вести их со спар­тан­ски­ми вла­стя­ми. Когда послы достиг­ли гра­ни­цы Спар­ты, то сооб­щи­ли свои усло­вия эфо­рам; но послед­ние заяви­ли, что эти усло­вия не удо­вле­тво­ря­ют их, и отка­за­лись выслу­ши­вать послов. Тогда афи­няне обра­ти­лись к Лисанд­ру³¹, кото­рый, хотя и не был царем, боль­ше всех спо­соб­ст­во­вал пора­же­нию афи­нян; он отве­чал, подоб­но Аги­су, что «все зави­сит от эфо­ров», и в то же вре­мя осве­до­мил послед­них о попыт­ках воздей­ст­во­вать на него. В Спар­ту отправ­ле­но было новое посоль­ство, кото­ро­му пре­до­став­ле­ны неогра­ни­чен­ные пол­но­мо­чия. На этот раз эфо­ры согла­си­лись начать пере­го­во­ры и пере­да­ли с.447 афи­ня­нам писан­ный текст пред­ло­же­ний, кото­рые под­ле­жа­ли при­ня­тию.

(Ксе­но­фонт. Гел­ле­ни­ка, II, 2; Плу­тарх. Жизнь Лисанд­ра, 14).

27. Борь­ба пар­тий в Гре­ции.

Во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны вся Элла­да была потря­се­на, пото­му что везде про­ис­хо­ди­ли раздо­ры меж­ду пар­ти­я­ми — народ­ной и зна­ти; пер­вая при­зы­ва­ла афи­нян, вто­рая — лакеде­мо­нян… При­зы­вы союз­ни­ков облег­ча­лись для вся­ко­го, кто желал какой-либо пере­ме­ны с целью при­чи­нить вред про­тив­ни­кам и извлечь выго­ду для себя. И тогда вслед­ст­вие меж­до­усо­биц мно­же­ство тяж­ких бед обру­ши­лось на государ­ства, — бед, какие быва­ют теперь и будут повто­рять­ся все­гда в боль­шей или мень­шей сте­пе­ни, пока чело­ве­че­ская при­ро­да оста­нет­ся тою же; беды эти раз­лич­ны по сво­им про­яв­ле­ни­ям в зави­си­мо­сти от того, при каких обсто­я­тель­ствах насту­па­ет пре­врат­ность судеб в каж­дом отдель­ном слу­чае.

Итак, меж­до­усоб­ная брань цари­ла в государ­ствах; те из них, кото­рые поче­му-либо вол­но­ва­лись поз­же, умуд­рен­ные пред­ше­ст­во­вав­ши­ми собы­ти­я­ми, шли гораздо даль­ше в край­но­стях изо­бре­тае­мых пла­нов, в ковар­стве, в напа­де­ни­ях на вра­гов и в неслы­хан­ной мсти­тель­но­сти. Извра­ще­но было по про­из­во­лу обще­при­ня­тое зна­че­ние слов в при­ме­не­нии к поступ­кам: без­рас­суд­ная отва­га почи­та­лась храб­ро­стью и готов­но­стью к само­по­жерт­во­ва­нию для дру­зей, а пред­у­смот­ри­тель­ная нере­ши­тель­ность — тру­со­стью под бла­го­вид­ным покро­вом, рас­суди­тель­ность — пред­ло­гом к без­уча­стию, вни­ка­ние в каж­дое дело — неспо­соб­но­стью к дей­ст­вию. Напро­тив, безум­ное рве­ние почи­та­лось свой­ст­вом доб­лест­но­го мужа, а осмот­ри­тель­ное обсуж­де­ние — бла­го­вид­ным пред­ло­гом к уклон­чи­во­сти… Род­ство свя­зы­ва­ло людей мень­ше, неже­ли узы поли­ти­че­ских круж­ков, так как соучаст­ни­ки послед­них отва­жи­ва­лись на все с боль­шой готов­но­стью и без вся­ких отго­во­рок… Ото­мстить за с.448 обиду пред­по­чи­та­лось тому, чтобы не под­вер­гать­ся обиде вовсе. Если, быть может, ради при­ми­ре­ния и быва­ли клят­вы, то они дава­лись обе­и­ми сто­ро­на­ми толь­ко в виду без­вы­ход­но­сти поло­же­ния, когда не име­лось уже ника­ких дру­гих средств; но при удоб­ном слу­чае, лишь толь­ко одна из сто­рон при­об­ре­та­ла уве­рен­ность в силе и на дру­гой сто­роне заме­ча­ла бес­печ­ность, она мсти­ла с тем бо́льшим наслаж­де­ни­ем, что про­тив­ни­ка, бла­го­да­ря дове­рию к клят­ве, напа­де­ние засти­га­ло врас­плох.

Источ­ник всех этих зол — жаж­да вла­сти, кото­рой доби­ва­ют­ся люди из коры­сти и люб­ви к поче­стям, след­ст­ви­ем чего явля­ет­ся страст­ная рев­ность людей, раз они начи­на­ют враж­до­вать меж­ду собою. И в самом деле, лица той или дру­гой пар­тии, ста­но­вив­ши­е­ся во гла­ве государ­ства, высту­па­ли под бла­го­вид­ны­ми име­на­ми, отда­вая буд­то бы пред­по­чте­ние то поли­ти­че­ско­му равен­ству народ­ной мас­сы, то уме­рен­но­сти прав­ле­ния достой­ней­ших граж­дан, и, в льсти­вых речах выстав­ляя общее бла­го целью лич­ных уси­лий, боро­лись за пре­об­ла­да­ние все­ми спо­со­ба­ми, отва­жи­ва­лись на ужас­ней­шие зло­де­я­ния… Лица, не при­над­ле­жав­шие ни к одной пар­тии, истреб­ля­лись обе­и­ми сто­ро­на­ми»…

(Фукидид. III, 82. Перев. Ф. Мищен­ко).

28. Убий­ства в Кер­ки­ре (425 г. до Р. Х.).

«В тече­ние семи дней, в кото­рые оста­вал­ся (в Кер­ки­ре) Эври­медон³² с шестью­де­ся­тью кораб­ля­ми (воин­ски­ми), кер­ки­ряне уби­ва­ли из чис­ла сограж­дан всех, казав­ших­ся им вра­га­ми, обви­няя их в стрем­ле­нии к нис­про­вер­же­нию народ­но­го прав­ле­ния; но иные пали жерт­вою лич­ной враж­ды, дру­гие уби­ты долж­ни­ка­ми из-за денег, кото­рые они были долж­ны. Вооб­ще были все виды смер­ти… Отец уби­вал сына, моля­щих отры­ва­ли от свя­тынь, уби­ва­ли и под­ле них; неко­то­рые были заму­ро­ва­ны в свя­ти­ли­ще Дио­ни­са и там погиб­ли.

с.449 Шесть­сот чело­век спас­лись от этой рез­ни и успе­ли утвер­дить­ся в одном укреп­лен­ном месте, откуда при­чи­ня­ли жесто­кий вред нахо­див­шим­ся в горо­де кер­ки­ря­нам и овла­де­ли поля­ми. С тече­ни­ем вре­ме­ни, сме­нен­ные с одной сто­ро­ны город­ски­ми демо­кра­та­ми, с дру­гой — афи­ня­на­ми, они при­нуж­де­ны были сдать­ся. Было услов­ле­но пере­вез­ти их на один сосед­ний ост­ров в ожи­да­нии отправ­ки в Афи­ны, где долж­на была решить­ся их участь. Меж­ду тем вожди кер­кир­ско­го наро­да опа­са­лись, что афи­няне не каз­нят этих кер­ки­рян, когда те при­бу­дут в город, а пото­му при­ду­ма­ли сле­дую­щую хит­рость: дру­зей кое-кого из содер­жав­ших­ся на ост­ро­ве они научи­ли ска­зать сим послед­ним, как бы из рас­по­ло­же­ния, что для них самое луч­шее воз­мож­но ско­рее бежать, что суд­но загото­вят они сами, ибо, гово­ри­ли они, афин­ские вое­на­чаль­ни­ки наме­ре­ны выдать их кер­кир­ско­му наро­ду; дру­зей этих они подо­сла­ли на ост­ров.

Плен­ни­ки пове­ри­ли и, когда суд­но было при­готов­ле­но, ста­ли отча­ли­вать, но были пой­ма­ны, тем самым нару­ши­ли дого­вор, и все выда­ны были кер­кир­ско­му наро­ду… Полу­чив­ши плен­ни­ков в свои руки, кер­ки­ряне запер­ли их в боль­шое зда­ние и потом вызы­ва­ли оттуда по два­дца­ти чело­век зараз; свя­зан­ных друг с дру­гом, они про­во­ди­ли их меж­ду дву­мя ряда­ми гопли­тов. Рас­став­лен­ные по бокам гопли­ты били и коло­ли плен­ни­ков, если кто узна­вал в про­хо­див­шем сво­его вра­га. Шед­шие по сто­ро­нам люди с бича­ми в руках под­го­ня­ли тех, кото­рые слиш­ком мед­лен­но подви­га­лись впе­ред. Око­ло шести­де­ся­ти чело­век были таким обра­зом выведе­ны и уби­ты, о чем не зна­ли остав­ши­е­ся в зда­нии плен­ни­ки. Эти послед­ние дума­ли, что их выво­дят для того, чтобы пере­ме­стить в какое-либо дру­гое место. Когда же заклю­чен­ные дога­да­лись и от кого-то узна­ли об этом, они обра­ти­лись к самим афи­ня­нам с прось­бою убить их, если угод­но, но отка­за­лись выхо­дить из зда­ния и объ­яви­ли, что все­ми сила­ми будут ста­рать­ся нико­го не допу­стить внутрь зда­ния. Кер­ки­ряне и сами не име­ли наме­ре­ния ломить­ся в дверь силою, но взо­шли на с.450 кры­шу дома, разо­бра­ли пото­лок, бро­са­ли вниз чере­пи­цы и стре­ля­ли из луков. Заклю­чен­ные защи­ща­лись, как мог­ли, при­чем боль­шая часть их сами лиши­ли себя жиз­ни: иные вон­за­ли себе в шею бро­шен­ные в них стре­лы, дру­гие души­ли себя поя­са­ми от кро­ва­тей, кото­рые слу­чай­но нахо­ди­лись там, или длин­ны­ми поло­са­ми мате­рии, ото­рван­ны­ми от соб­ст­вен­но­го пла­тья. Почти в тече­ние всей ночи — ночь застиг­ла это бед­ст­вие — плен­ни­ки лиша­ли себя жиз­ни все­воз­мож­ны­ми спо­со­ба­ми, дру­гие поги­ба­ли под уда­ра­ми стрел свер­ху. Когда насту­пил день, кер­ки­ряне сло­жи­ли тру­пы в бес­по­ряд­ке на повоз­ки и вывез­ли за город; всех жен­щин, какие были захва­че­ны в укреп­ле­нии, обра­ти­ли в раб­ство».

(Фукидид. III, 81 и 85; IV, 46—48. Пер. Мищен­ко).

29. Гре­че­ский тиран вто­ро­го века до Р. Х.

«Тиран лакеде­мо­нян Набид изгнал граж­дан, выда­вав­ших­ся боль­ше богат­ст­вом, неже­ли слав­ным про­ис­хож­де­ни­ем, а иму­ще­ство их и жен роздал вли­я­тель­ней­шим людям из чис­ла вра­гов их и сво­им наем­ни­кам. Это были убий­цы, гра­би­те­ли, воры, обман­щи­ки. Вооб­ще Набид ста­рал­ся ото­всюду соби­рать вокруг себя людей, для кото­рых роди­на закры­та была под­лы­ми и пре­ступ­ны­ми дея­ни­я­ми. Объ­явив­ши себя вождем и царем таких людей, обра­тив­ши их в сво­их ору­же­нос­цев и тело­хра­ни­те­лей, Набид несо­мнен­но рас­счи­ты­вал с помо­щью их утвер­дить надол­го свою власть, хотя бы опо­зо­рен­ную нече­сти­ем.

Поми­мо ска­зан­но­го выше, он не доволь­ст­во­вал­ся изгна­ни­ем граж­дан: для изгнан­ни­ков нигде не было без­опас­но­го и надеж­но­го при­ста­ни­ща — за одни­ми он посы­лал в пого­ню убийц, кото­рые и умерщ­вля­ли изгнан­ни­ков на доро­гах, дру­гих воз­вра­щал из места ссыл­ки и пре­да­вал смер­ти. В довер­ше­ние все­го по тем горо­дам, где посе­ля­лись изгнан­ни­ки, он при посред­стве людей, не воз­буж­дав­ших подо­зре­ния, нани­мал дома, смеж­ные с жили­ща­ми изгнан­ни­ков, и посе­лял в них кри­тян, а с.451 эти послед­ние про­ды­ряв­ли­ва­ли сте­ны и через отвер­стия мета­ли стре­лы, кото­рые пора­жа­ли насмерть изгнан­ни­ков, когда одни из них в соб­ст­вен­ных жили­щах сто­я­ли, дру­гие лежа­ли, так что ни место, ни вре­мя нисколь­ко не спа­са­ли несчаст­ных лакеде­мо­нян от гибе­ли. Таки­ми-то мера­ми Набид истре­бил очень мно­го лакеде­мо­нян.

Он же велел изгото­вить сле­дую­щую маши­ну, если толь­ко поз­во­ли­тель­но назы­вать маши­ною такой сна­ряд. Это была рос­кош­но оде­тая фигу­ра жен­щи­ны, лицом заме­ча­тель­но похо­жая на супру­гу Набида. Вызы­вая к себе того или дру­го­го граж­да­ни­на с целью выжать у него день­ги, Набид дол­гое вре­мя мир­но уго­ва­ри­вал его. Если вызван­ный граж­да­нин под­да­вал­ся вну­ше­нию, тиран этим и доволь­ст­во­вал­ся. Если же кто начи­нал уве­рять, что денег у него нет, и откло­нял тре­бо­ва­ние тира­на, Набид гово­рил ему при­мер­но так: “Кажет­ся, я не сумею убедить тебя; пола­гаю одна­ко, что моя Апе­га тебя убедит”. Так назы­ва­лась супру­га Набида. Чуть он толь­ко про­из­но­сил эти сло­ва, как явля­лось упо­мя­ну­тое выше изо­бра­же­ние. Взяв­ши супру­гу за руку, Набид под­ни­мал ее с крес­ла; жена заклю­ча­ла в свои объ­я­тия непо­кор­но­го, кото­рый вплот­ную при­жи­мал­ся к ее груди. Пле­чи и руки этой жен­щи­ны, рав­но как и груди, были усе­я­ны желез­ны­ми гвоздя­ми, кото­рые при­кры­ва­лись пла­тьем. Вся­кий раз, как тиран упи­рал­ся рука­ми в спи­ну жен­щи­ны и потом при помо­щи осо­бо­го сна­ряда мало-пома­лу при­тя­ги­вал несчаст­но­го и плот­но при­жи­мал к груди жен­щи­ны, истя­зу­е­мый испус­кал кри­ки стра­да­ния. Так Набид погу­бил мно­гих, отка­зы­вав­ших ему в день­гах.

Совер­шен­но тако­во было и все управ­ле­ние Набида: он участ­во­вал в мор­ских раз­бо­ях кри­тян, по цело­му Пело­пон­не­су имел свя­тотат­цев, гра­би­те­лей, убийц, с кото­ры­ми делил пре­ступ­ную добы­чу и для кото­рых Спар­та бла­го­да­ря ему слу­жи­ла глав­ным место­жи­тель­ст­вом и при­ста­ни­щем».

(Поли­бий. XIII, 6—8. Пере­вод Мищен­ко).