Частная и общественная жизнь греков.

с.294

Зевс из Додо­на. Брон­зо­вый бюст.

с.295

Рели­гия.

1. Про­ис­хож­де­ние гре­че­ских богов.

Пер­во­быт­ный чело­век все­гда нахо­дил­ся в тес­ном обще­нии с при­ро­дой: при­выч­ки циви­ли­зо­ван­ной жиз­ни не воз­дви­га­ли еще пре­гра­ды меж­ду ними. Кра­соты при­ро­ды оча­ро­вы­ва­ли взор чело­ве­ка или пора­жа­ли его сво­им вели­чи­ем. Он радо­вал­ся све­ту, пугал­ся тьмы и, когда видел воз­вра­ще­ние «свя­то­го сия­ния небес», испы­ты­вал чув­ство бла­го­дар­но­сти. Его жизнь нахо­ди­лась в пол­ной зави­си­мо­сти от при­ро­ды: он ожи­дал бла­го­де­тель­ной тучи, спа­саю­щей его уро­жай, боял­ся бури, кото­рая мог­ла уни­что­жить его труды и надеж­ды цело­го года. Он посто­ян­но чув­ст­во­вал свою сла­бость и несрав­нен­ную силу окру­жаю­щей его с.296 могу­ще­ст­вен­ной при­ро­ды, по отно­ше­нию к кото­рой испы­ты­вал все­гда смесь бла­го­го­ве­ния, люб­ви и ужа­са.

Это чув­ство не при­ве­ло его сра­зу к пред­став­ле­нию о еди­ном Боге, пове­ли­те­ле все­лен­ной, пото­му что у него не было еще поня­тия о все­лен­ной: он не созна­вал, что зем­ля, солн­це, звезды — части одно­го цело­го; ему не при­хо­ди­ла в голо­ву мысль, что все это может управ­лять­ся одним и тем же еди­ным Суще­ст­вом. Внеш­ний мир при пер­вом взгляде пред­став­лял­ся чело­ве­ку как бы в виде бес­по­рядоч­ной рес­пуб­ли­ки, где враж­деб­ные силы вели бес­пре­рыв­ную вой­ну.

Так как он судил о внеш­нем мире по себе само­му, а себя он чув­ст­во­вал сво­бод­ной лич­но­стью, то в каж­дой части тво­ре­ния — в зем­ле, дере­ве, обла­ке, реч­ной воде, солн­це — он усмат­ри­вал такие же суще­ства, каким был сам; он при­пи­сы­вал им мысль, волю, сво­бо­ду поступ­ков и, чув­ст­вуя их могу­ще­ство, под­чи­нял­ся их вла­сти, при­зна­вал свою зави­си­мость; он молил­ся, покло­нял­ся им и сде­лал из них сво­их богов.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, кн. III, гл. II)

2. Сход­ство богов с людь­ми.

Гре­ки созда­ли богов по сво­е­му подо­бию; это назы­ва­ет­ся антро­по­мор­физ­мом.

Соглас­но Гоме­ру, «боги обра­зу­ют на небе, или, вер­нее ска­зать, на вер­ши­нах гор, где они живут, насто­я­щую рес­пуб­ли­ку, небес­ное государ­ство, орга­ни­зо­ван­ное по образ­цу эллин­ских государств-горо­дов; но в этой рес­пуб­ли­ке, в этом государ­стве все граж­дане явля­ют­ся в неко­то­ром роде царя­ми. Боги оби­та­ют в золо­че­ных пала­тах и про­во­дят жизнь в весе­лых пир­ше­ствах. У них те же стра­сти и те же поня­тия, что у людей. Более того: поэт пред­по­ла­га­ет, что у них есть види­мое тело, но что силою, ростом, кра­сотою они пре­вос­хо­дят людей. «Твоя кра­сота столь совер­шен­на», гово­рит Одис­сей Эври­а­лу, «что сам бог мог бы быть таким». Арес и Афи­на на щите Ахил­ла пора­жа­ют сво­и­ми с.297 огром­ны­ми раз­ме­ра­ми и уди­ви­тель­ной кра­сотой. Когда под уда­ра­ми боги­ни Арес упал на зем­лю, его гро­мад­ное тело заня­ло про­стран­ство в 7 пле­тров (око­ло 100 сажен). На баре­лье­фах позд­ней­шей эпо­хи боги изо­бра­жа­ют­ся обык­но­вен­но боль­ше ростом, чем покло­ня­ю­щи­е­ся им люди: наряду с ними эти послед­ние кажут­ся ино­гда детьми.

Боги, имея тело, подоб­ное чело­ве­че­ско­му, обла­да­ют таки­ми же потреб­но­стя­ми, как люди. Они едят, спят, пьют, могут испы­ты­вать голод или жела­ние отды­ха. Вме­сто кро­ви, в их жилах течет вид боже­ст­вен­ной жид­ко­сти, в состав кото­рой в каче­стве основ­ной ее части вхо­дит боже­ст­вен­ная пища — амвро­сия. Тело бес­смерт­ных богов не под­вер­же­но раз­ру­ше­нию; оно все­гда оста­ет­ся моло­дым и обла­да­ет такой силой, какой нико­гда не могут достиг­нуть тела людей.

Одним из их самых заме­ча­тель­ных свойств была спо­соб­ность пере­во­пло­щать­ся, при­ни­мать вид живот­но­го и даже неоду­шев­лен­но­го пред­ме­та. Афи­на, напри­мер, пре­вра­ща­ет­ся то в пла­мя, кото­рое низ­вер­га­ет­ся с небес в виде падаю­щей звезды, то в пти­цу, паря­щую в возду­хе. Стра­сти их силь­нее, чем у людей, пла­ны целе­со­об­раз­нее, миро­воз­зре­ние шире. Гомер при­пи­сы­ва­ет им чув­ства нена­ви­сти и люб­ви, гне­ва и зави­сти.

Они рев­ни­вы и пре­сле­ду­ют вся­ко­го, кто навле­ка­ет на себя их неудо­воль­ст­вие. Они не могут похва­лить­ся ни бес­при­стра­сти­ем, ни пра­во­суди­ем. Гера и Афи­на воз­ла­га­ют на тро­ян­цев ответ­ст­вен­ность за обиду, нане­сен­ную им Пари­сом, а Посей­дон с неослаб­ной яро­стью пре­сле­ду­ет несчаст­но­го Одис­сея. Все боги тре­бу­ют от людей поче­стей, гне­ва­ют­ся на их невни­ма­ние, нака­зы­вая за это раз­ны­ми бед­ст­ви­я­ми! Арте­ми­да, желая ото­мстить одно­му чело­ве­ку за то, что он не при­нес ей жерт­вы, насы­ла­ет дико­го каба­на опу­сто­шить его поля. Поэто­му люди ста­ра­ют­ся при помо­щи при­но­ше­ний и обе­тов зару­чить­ся рас­по­ло­же­ни­ем богов. Послед­ним не чуж­ды печа­ли и нрав­ст­вен­ные стра­да­ния. Ино­гда грусть томит их серд­це, а боги­ня Фети­да даже про­ли­ва­ет сле­зы. Бла­го­да­ря с.298 пре­вос­ход­ству сво­ей при­ро­ды они позна­ли все чело­ве­че­ские радо­сти в уси­лен­ном виде, но вме­сте с тем им зна­ко­мы и все печа­ли, исклю­чая смер­ти.

(По Mau­ru. His­toi­re des re­li­gions de la Grè­ce an­ti­que, т. I, стр. 251—259).

3. Раз­ви­тие мифа об Апол­лоне.

Чтобы пока­зать раз­ви­тие мифов в эллин­ской рели­гии, я беру в каче­стве при­ме­ра миф об Апол­лоне.

Апол­лон или Феб (от φῶς — свет) — бог свет­лый, свер­каю­щий. Мате­рью его была Лато­на — оли­це­тво­ре­ние ночи, и родил­ся он на ост­ро­ве Дело­се, т. е. Ясном, кото­рый назы­вал­ся так­же Асте­ри­ей. Едва вый­дя из пеле­нок, Апол­лон тре­бу­ет лук и стре­лы; он идет, и весь ост­ров «рас­цве­та­ет золо­том». Как солн­це преж­де все­го осве­ща­ет гор­ные вер­ши­ны, а потом уже про­ни­ка­ет в глу­бо­кие доли­ны, так и юный бог взби­ра­ет­ся на ска­лы горы Кин­фа; ему при­ят­но быть толь­ко «на воз­вы­шен­ных местах, на ост­рых вер­ши­нах высо­ких гор».

Пер­вым важ­ным собы­ти­ем в его жиз­ни была победа над зме­ем Пифо­ном. Этот миф мож­но встре­тить во всех рели­ги­ях арий­ской расы. В индий­ских Ведах¹ бог све­та Индра пора­жа­ет змея Аги — обла­ко, про­стер­ше­е­ся по небу, или небес­но­го дра­ко­на Ври­тру, кото­ро­му он раз­би­ва­ет голо­ву. В пер­сид­ской Аве­сте² бог ясно­го неба Мит­ра побеж­да­ет ужа — сим­вол бога зла Ари­ма­на. Подоб­ную же роль в нор­веж­ской мифо­ло­гии игра­ет Зиг­ф­рид. Эта борь­ба в самом общем зна­че­нии есть борь­ба све­та и тьмы.

По неко­то­рым ска­за­ни­ям, Апол­лон про­вел девять лет на служ­бе у фес­са­лий­ско­го царя Адме­та, кото­рый застав­лял его пасти кобы­лиц и быков. В этом ска­за­нии Апол­лон явля­ет­ся богом стра­даю­щим, под­вер­гаю­щим­ся вре­мен­ным испы­та­ни­ям. Это — намек на те испы­та­ния, кото­рым под­вер­га­ет­ся солн­це. с.299 Могу­ще­ст­вен­ное све­ти­ло, в жар­кое вре­мя года побеж­даю­щее сво­их вра­гов и выка­зы­ваю­щее перед взо­ра­ми людей свою силу, впа­да­ет затем в раб­ство; зима око­вы­ва­ет его сво­и­ми цепя­ми, оно теря­ет свою мощь и блеск, блед­не­ет и часто исче­за­ет; оно при­нуж­де­но, по-види­мо­му, уда­лять­ся на север Гре­ции, в стра­ны, откуда при­хо­дят снег и иней.

Тот же самый образ высту­па­ет яснее в ска­за­ни­ях об Апол­лоне Гипер­бо­рей­ском. Гре­ки дума­ли, что в даль­ней стране, на край­нем севе­ре, совсем не быва­ет зимы; ночь неиз­вест­на в этой зем­ле, все­гда осве­щен­ной сол­неч­ны­ми луча­ми. Апол­лон любит пере­но­сить­ся туда и жить там часть года сре­ди счаст­ли­во­го и спра­вед­ли­во­го наро­да, воздаю­ще­го ему хва­лу; затем, вес­ной он садит­ся на колес­ни­цу, запря­жен­ную свер­каю­щи­ми, как свет, лебедя­ми, и воз­вра­ща­ет­ся в Гре­цию.

Бог солн­ца Апол­лон ока­зы­ва­ет бла­го­де­тель­ное или гибель­ное вли­я­ние на зем­ные пло­ды: бла­го­да­ря ему они рас­тут и созре­ва­ют, но он же сушит и сжи­га­ет их. Отсюда — дво­я­кое зна­че­ние празд­неств под назва­ни­ем Тар­ге­лии, устра­и­вае­мых в его честь око­ло середи­ны мая, в меся­це Тар­ге­ли­оне, наиме­но­ва­ние кото­ро­го озна­ча­ет зной лет­не­го солн­ца. Хле­ба́ в это вре­мя в Гре­ции почти созре­ва­ли и сто­я­ли в ожи­да­нии уда­ров сер­па. Людям хоте­лось побла­го­да­рить бога за счаст­ли­вое созре­ва­ние хле­ба, а в то же вре­мя заслу­жить его милость: да не раз­ру­шит он чрез­мер­ным жаром сво­их лучей надежд зем­ледель­цев.

Апол­лон — небес­ный стре­лок, стре­лы кото­ро­го летят дале­ко и попа­да­ют вер­но в цель, — дол­жен был казать­ся сво­им вра­гам гроз­ным богом. Гиган­ты Ало­ады и дети Нио­беи гиб­нут от его стрел³. Когда в Илиа­де он вме­ши­ва­ет­ся в бит­вы, то про­яв­ля­ет несо­кру­ши­мую силу; лег­ко и без напря­же­ний он все нис­про­вер­га­ет и раз­ру­ша­ет на сво­ем пути. Есте­ствен­но поэто­му, с.300 что он часто дела­ет­ся богом-опу­сто­ши­те­лем. Когда чума пора­жа­ет гре­ков перед Тро­ей, это про­ис­хо­дит пото­му, что он мечет свои стре­лы на живот­ных, потом на людей. Таким обра­зом, по стран­ной про­ти­во­по­лож­но­сти Апол­лон, бог жиз­ни и радо­сти, пре­вра­ща­ет­ся в бога раз­ру­ше­ния и смер­ти.

Апол­лон Дель­фи­ний.

Но если Апол­лон посы­ла­ет смерть, то он же дает и спа­се­ние. Лет­нее солн­це ино­гда губи­тель­но, но вме­сте с тем лучи его очи­ща­ют воздух, осу­ша­ют поч­ву, рас­се­и­ва­ют миаз­мы и вос­ста­нов­ля­ют изну­рен­ное болез­ня­ми тело. Сле­до­ва­тель­но, Апол­лон — бог здо­ро­вья; он может пре­кра­тить эпиде­мию, пред­от­вра­тить зло; он — при­бе­жи­ще и цели­тель людей; нако­нец, он — отец Аскле­пия, бога вра­че­ва­ния.

Его бла­го­де­тель­ное вли­я­ние сна­ча­ла огра­ни­чи­ва­лось толь­ко обла­стью физи­че­ских болез­ней, но впо­след­ст­вии рас­про­стра­ни­лось и на вра­че­ва­ние в обла­сти нрав­ст­вен­ной. Цели­тель тела, он дела­ет­ся так­же цели­те­лем души; он — бог-очи­сти­тель, омы­ваю­щий душу от загряз­нив­ших ее пятен. Вся­кое совер­шен­ное пре­ступ­ле­ние вле­чет за собой нака­за­ние или искуп­ле­ние. Но Апол­лон — бог блес­ка и све­та — не гне­ва­ет­ся на винов­ных. По сво­ей бла­го­сти, он укры­ва­ет их; он дает им помощь для исправ­ле­ния и спа­се­ния; он при­ми­ря­ет их с людь­ми и бога­ми; он поис­ти­не — бог-спа­си­тель, иску­пи­тель нрав­ст­вен­но­го зла.

Апол­лон — бог музы­ки, пото­му что музы­ка в боль­шин­стве слу­ча­ев бла­готвор­но дей­ст­ву­ет на душу. Он услаж­да­ет на Олим­пе сво­и­ми зву­ка­ми досу­ги с.301 бес­смерт­ных. Он руко­во­дит хором Муз, и кифа­ра — его посто­ян­ная при­над­леж­ность. Он вдох­нов­ля­ет поэтов, и так как про­ро­че­ское вдох­но­ве­ние каза­лось гре­кам одним из видов поэ­ти­че­ско­го вдох­но­ве­ния, то он через посред­ство про­ри­ца­те­лей и сивилл⁴ изре­ка­ет про­ро­че­ства. С ним все­гда сове­ту­ют­ся, когда речь идет об осно­ва­нии горо­да или отда­лен­ной коло­нии.

Поэто­му-то зако­ны, уста­нав­ли­вав­шие строй государств-горо­дов, нахо­ди­лись под его покро­ви­тель­ст­вом или счи­та­лись исхо­дя­щи­ми от него, — в осо­бен­но­сти у дорян, кото­рые почи­та­ли Апол­ло­на сво­им глав­ным богом.

Под име­нем Апол­ло­на Дель­фий­ско­го он почи­тал­ся богом море­пла­ва­ния и был покро­ви­те­лем коло­ни­стов, гро­мад­ное коли­че­ство кото­рых он пере­пра­вил через моря; ино­гда он рас­по­ла­гал­ся на носу кораб­ля, чтобы управ­лять его ходом; и ионяне, так силь­но рас­се­лив­ши­е­ся за пре­де­ла­ми сво­ей роди­ны, вери­ли, что про­ис­хо­дят от него; они счи­та­ли его отцом Иона⁵ и родо­на­чаль­ни­ком их пле­ме­ни.

(По De­char­me. My­tho­lo­gie de la Grè­ce an­ti­que, кн. I, гл. V).

4. Харак­тер гре­че­ской рели­гии.

Эллин­ский ум нико­гда не отде­лял вла­сти рели­ги­оз­ной от вла­сти государ­ст­вен­ной, и такое отде­ле­ние нико­гда не каза­лось ему даже жела­тель­ным. Народ­ные собра­ния, заседа­ния Сове­та и Аре­о­па­га начи­на­лись жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми. Ора­то­ры, при­сту­пая к речи, при­зы­ва­ли богов-покро­ви­те­лей. Мно­гие пред­пи­са­ния граж­дан­ско­го зако­на все­гда нахо­ди­лись под охра­ной богов. Тор­го­вые уста­вы, поста­нов­ле­ния отно­си­тель­но мер и весов состо­я­ли под покро­ви­тель­ст­вом осо­бо­го боже­ства; день­ги до македон­ской эпо­хи сохра­ня­ли явно свя­щен­ный харак­тер. Гири, слу­жив­шие образ­ца­ми, хра­ни­лись в хра­мах; на таб­ли­цах мер, нахо­ди­мых в насто­я­щее вре­мя, были над­пи­си, свиде­тель­ст­ву­ю­щие об их свя­щен­ном харак­те­ре. с.302 Мет­ро­он, где хра­ни­лись архи­вы, был хра­мом Мате­ри богов. Делос­ский банк назы­вал­ся ἱερὰ τρά­πεζα; афин­ская тор­гов­ля обра­ща­ла зда­ния, посвя­щае­мые куль­ту богов, в товар­ные скла­ды; это явле­ние мы наблюда­ем и на совре­мен­ном восто­ке; поста­нов­ле­ния о госте­при­им­стве по отно­ше­нию к ино­зем­цам, акты, объ­яв­ляв­шие кого-нибудь недо­стой­ным граж­да­ни­ном, име­ли рели­ги­оз­ный харак­тер; отпу­ще­ния на волю рабов так­же часто совер­ша­лись в хра­мах.

Если рели­гия вме­ши­ва­лась во все сто­ро­ны жиз­ни людей, то вме­сте с тем очень немно­гие умы были выше при­зна­вае­мых ею веро­ва­ний. «Исто­рия» Геро­до­та похо­жа на сред­не­ве­ко­вую кни­гу: на каж­дой стра­ни­це мы встре­ча­ем­ся с рас­ска­за­ми, напо­ми­наю­щи­ми Гри­го­рия Тур­ско­го или Мат­вея Париж­ско­го⁶. Гре­ки, сра­жав­ши­е­ся с пер­са­ми, были людь­ми искрен­но веру­ю­щи­ми и суе­вер­ны­ми. Для объ­яс­не­ния харак­те­ра Ксе­но­фон­та⁷ нет ника­кой необ­хо­ди­мо­сти пред­по­ла­гать, что он пред­став­лял собой лич­ность исклю­чи­тель­ную для сво­его вре­ме­ни; он был типич­ным в ту эпо­ху чело­ве­ком выс­ше­го кру­га, граж­да­ни­ном, кото­рый стро­го соблюдал заве­ты про­шло­го и почти­тель­но отно­сил­ся к уста­нов­лен­ным при­ли­чи­ям. Сократ не изме­нил и не поко­ле­бал убеж­де­ний сво­его уче­ни­ка, кото­рый с пол­ной верой гадал по жерт­вен­ным живот­ным и испол­нял все мелоч­ные пред­пи­са­ния рели­гии.

Раз­ви­тие фило­со­фии у рим­лян при­ве­ло к упад­ку рели­гии. В Гре­ции и Афи­нах, в осо­бен­но­сти в момент пол­но­го рас­па­да обще­ст­вен­ной жиз­ни, бла­го­че­сти­вые обы­чаи начи­на­ют выпол­нять­ся с уси­лен­ным рве­ни­ем. Ста­рые суе­ве­рия про­дол­жа­ют суще­ст­во­вать, о чем свиде­тель­ст­ву­ют Пав­са­ний и Плу­тарх⁸. Над­пи­си и изо­бра­же­ния на памят­ни­ках дают нам на этот счет еще более с.303 точ­ные сведе­ния; баре­лье­фы, сохра­ня­ю­щи­е­ся в Гре­ции или в запад­но­ев­ро­пей­ских музе­ях, по боль­шей части отно­сят­ся к очень древ­ней эпо­хе, а они свиде­тель­ст­ву­ют о том, как дол­го оста­ют­ся в силе ста­рин­ные веро­ва­ния. Слу­ча­лось даже, что какой-нибудь обы­чай, почти забы­тый в эпо­ху рас­цве­та, во вре­мя упад­ка сно­ва вхо­дил в силу.

Если эта рели­гия мог­ла про­су­ще­ст­во­вать в тече­ние столь­ких веков при чрез­вы­чай­но небла­го­при­ят­ных усло­ви­ях, то это обсто­я­тель­ство в зна­чи­тель­ной сте­пе­ни объ­яс­ня­ет­ся сла­бо­стью ее вли­я­ния на нрав­ст­вен­ные устои жиз­ни, на харак­те­ры и стра­сти.

Рели­гия не стре­ми­лась при­об­ресть неогра­ни­чен­ную власть, кото­рую она не в состо­я­нии была бы надол­го удер­жать над ума­ми, вос­стаю­щи­ми про­тив вся­ко­го дли­тель­но­го при­нуж­де­ния; нико­гда она не жела­ла дово­дить до край­них логи­че­ских выво­дов ту власть, кото­рая была даро­ва­на ей все­об­щим при­зна­ни­ем совре­мен­ни­ков. Бла­го­да­ря это­му мы и наблюда­ем в Гре­ции отсут­ст­вие проч­но орга­ни­зо­ван­но­го жре­че­ско­го сосло­вия, допу­ще­ние всех к заня­тию мно­гих рели­ги­оз­ных долж­но­стей, налич­ность посто­ян­ных вза­и­моот­но­ше­ний меж­ду государ­ст­вом и рели­ги­ей, кото­рые бес­пре­рыв­но обме­ни­ва­лись чинов­ни­ка­ми и жре­ца­ми. Отсюда же выте­ка­ла невоз­мож­ность для этой рели­гии создать свой сим­вол веры и про­яв­ля­е­мое ею неже­ла­ние оста­нав­ли­вать­ся на неко­то­рых бого­слов­ских вопро­сах, в част­но­сти на буду­щей жиз­ни, загроб­ных награ­де и нака­за­нии.

Мы не зна­ем, что́ про­по­ве­до­ва­лось в Элев­сине, но уче­ние, свя­зан­ное с элев­син­ски­ми мисте­ри­я­ми⁹, не стре­ми­лось к рас­про­стра­не­нию; оно надол­го оста­лось досто­я­ни­ем очень мало­чис­лен­ной, замкну­той груп­пы людей; когда же в эти мисте­рии были посвя­ще­ны все афи­няне, сведе­ния, сде­лав­ши­е­ся доступ­ны­ми им, не про­из­ве­ли ника­ко­го пере­во­рота. Те точ­но опре­де­лен­ные поня­тия, кото­рые име­лись в рели­гии каж­дой отдель­ной обла­сти Гре­ции, носи­ли чисто внеш­ний с.304 харак­тер и не затра­ги­ва­ли ни тео­го­нии¹⁰, ни фило­со­фии, ни часто даже нрав­ст­вен­ных поня­тий.

Эту рели­гию мож­но было при­спо­со­бить ко всем собы­ти­ям поли­ти­че­ской и част­ной жиз­ни; все, что было допу­сти­мо с точ­ки зре­ния есте­ствен­но­го пра­ва, не сму­ща­ло ее; она, как и гре­че­ский гений, при­но­рав­ли­ва­лась ко все­му. Рели­ги­оз­ные ска­за­ния одной какой-нибудь мест­но­сти не счи­та­лись обя­за­тель­ны­ми для всех гре­ков; ска­за­ния сосед­ней обла­сти мог­ли даже нахо­дить­ся в про­ти­во­ре­чии с ними. Напад­ки, кото­рым мифы под­вер­га­лись, напри­мер, в теат­ре, часто не име­ли важ­но­го зна­че­ния. Богов не счи­та­ли без­гра­нич­но все­мо­гу­щи­ми, сто­я­щи­ми выше люд­ских пося­га­тельств, сомне­ние в их боже­ст­вен­ном пре­вос­ход­стве было менее серь­ез­ным про­ступ­ком, чем отри­ца­ние неко­то­рых подроб­но­стей в народ­ных пре­да­ни­ях. Фило­соф­ские тео­рии мог­ли лег­ко казать­ся жре­цам уче­ни­я­ми, к кото­рым рели­гия не име­ла ника­ко­го отно­ше­ния; меч­та­те­ли-фило­со­фы объ­яс­ня­ли миро­зда­ние, изу­ча­ли стра­сти; жре­цы мало зани­ма­лись эти­ми веща­ми.

Прав­да, гре­че­ская рели­гия быва­ла ино­гда нетер­пи­мой, одна­ко нель­зя ска­зать, чтобы в Афи­нах когда-нибудь про­ис­хо­ди­ла после­до­ва­тель­ная борь­ба меж­ду фило­соф­ски­ми изыс­ка­ни­я­ми и уста­нов­лен­ной рели­ги­ей.

Государ­ство осуж­да­ло уче­ния, кото­рые мог­ли поко­ле­бать осно­вы государ­ст­вен­но­го строя или, напа­дая на веро­ва­ния пред­ков, стре­ми­лись низ­верг­нуть общий алтарь в при­та­нее¹¹, алтарь более доро­гой наро­ду, чем жре­цам.

Лег­ко заме­тить, что во всех рели­ги­оз­ных про­цес­сах древ­но­сти, как ни мало нам извест­но о них, глав­ный пункт обви­не­ний все­гда сосре­дото­чен на поли­ти­ке, и обви­ни­тель нико­гда не гово­рит с какой-нибудь опре­де­лен­ной бого­слов­ской точ­ки зре­ния. Мы не най­дем в Гре­ции сле­дов ни рели­ги­оз­ных войн в обыч­ном смыс­ле это­го сло­ва, ни мас­со­вых рели­ги­оз­ных с.305 пре­сле­до­ва­ний и осуж­де­ний. Люди не объ­еди­ня­лись там в пар­тии во имя осо­бо­го рели­ги­оз­но­го уче­ния. Нетер­пи­мость была чисто пат­рио­ти­че­ско­го оттен­ка; она про­яв­ля­лась не часто, но, раз воз­ник­нув, мог­ла под вли­я­ни­ем слу­чай­ных при­чин дой­ти до край­но­стей.

Эта чер­та заме­ча­ет­ся отча­сти у совре­мен­ных нам гре­ков. Они обра­ща­ют мало вни­ма­ния на дог­ма­ты и, по-види­мо­му, тер­пи­мее всех дру­гих наро­дов отно­сят­ся к веро­ва­ни­ям, отли­чаю­щим­ся от их соб­ст­вен­ных; тем не менее, в извест­ные момен­ты они про­ни­ка­ют­ся жгу­чей нена­ви­стью к ино­зем­ным рели­ги­ям, в осо­бен­но­сти к таким, кото­рые стре­мят­ся полу­чить рас­про­стра­не­ние. Самое уче­ние при этом не игра­ет роли, и никто им не инте­ре­су­ет­ся; весь народ, нико­гда не отде­ляв­ший нацио­наль­ных инте­ре­сов от нацио­наль­ной рели­гии, готов без вся­ких посто­рон­них вли­я­ний под­нять гоне­ние про­тив ино­зем­ных куль­тов во имя сво­ей исто­рии.

Самая сущ­ность рели­ги­оз­но­го чув­ства афи­нян очень мало спо­соб­ст­во­ва­ла увле­че­нию ино­стран­ны­ми веро­уче­ни­я­ми, пото­му что эти послед­ние были порож­де­ны таким умст­вен­ным стро­ем, кото­рый был едва зна­ком им; они нико­гда не отда­ва­ли себе ясно­го отче­та в недо­стат­ках их соб­ст­вен­но­го веро­уче­ния или обрядо­вой сто­ро­ны. Орфи­ки¹² и дру­гие заим­ст­во­ван­ные сек­ты не при­вле­ка­ли к себе в Атти­ке после­до­ва­те­лей, и сто­рон­ни­ка­ми этих новых уче­ний были несо­мнен­но в боль­шин­стве слу­ча­ев ино­стран­цы. Если сре­ди посвя­щен­ных в культ Мате­ри богов¹³ было боль­ше афи­нян, то толь­ко пото­му, что это боже­ство издав­на полу­чи­ло в Афи­нах пра­ва граж­дан­ства.

Мисти­че­ские веро­уче­ния утвер­жда­лись в Афи­нах, лишь утра­тив свой пер­во­на­чаль­ный харак­тер. Это имен­но и слу­чи­лось с куль­том Дио­ни­са, кото­рый, если судить по празд­не­ствам в теат­рах и хра­мах, имел мало обще­го с тем же самым куль­том в Бео­тии и Фра­кии.

с.306 В этом отно­ше­нии атти­че­ский дух рез­ко отли­ча­ет­ся от эллин­ско­го, с кото­рым его посто­ян­но сме­ши­ва­ют. Атти­че­ский дух был одной из самых совер­шен­ных, может быть, самой упо­рядо­чен­ной, самой без­упреч­ной фор­мой гре­че­ско­го гения. Но вне обла­сти его вли­я­ния жизнь отли­ча­лась бо́льшим могу­ще­ст­вом, менее избе­га­ла край­но­стей, кото­рые явля­ют­ся одним из при­зна­ков жиз­нен­ной силы. Даже толь­ко при рас­смот­ре­нии раз­ри­со­ван­ных ваз Корин­фа и ост­ро­вов мож­но видеть, что эллин­ский дух допус­кал все те стран­ные поня­тия, какие могут быть созда­ны лишь самым бес­по­кой­ным рели­ги­оз­ным вооб­ра­же­ни­ем. Срав­ни­те леки­фы¹⁴, име­ю­щие белый фон и про­из­во­див­ше­е­ся по пре­иму­ще­ству в Афи­нах, и гли­ня­ную посу­ду, ази­ат­ское про­ис­хож­де­ние кото­рой несо­мнен­но.

Азия порож­да­ла рели­гии, пред­по­ла­гав­шие налич­ность глу­бо­ких и ино­гда даже бес­по­рядоч­ных стра­стей. На мор­ском побе­ре­жье, в гре­че­ских горо­дах Сирии и Егип­та, на ост­ро­вах наблюда­ет­ся явное стрем­ле­ние к раз­ре­ше­нию вели­ких рели­ги­оз­ных задач: про­ро­че­ства, апо­столь­ство, муче­ни­че­ство, дух само­по­жерт­во­ва­ния, сооб­ще­ства, тай­ные уче­ния с отпе­чат­ком мета­фи­зи­ки¹⁵, попыт­ки созда­ния уче­ний о жиз­ни и смер­ти, осо­бен­ное увле­че­ние новы­ми рели­ги­я­ми, кото­рые как бы дава­ли душам раз­лич­ные надеж­ды.

Афи­ня­нин же при­ни­ма­ет уча­стие в про­цес­си­ях, забо­тит­ся о том, чтобы ста­туи были хоро­шо вызо­ло­че­ны, сохра­ня­ет вос­по­ми­на­ние о былой сла­ве, так тес­но свя­зан­ной с жиз­нью нации, несет без осо­бо­го труда сре­ди празд­неств и речей тяжесть той анан­ке¹⁶, кото­рая, почти все­гда была так лег­ка для него, покида­ет мир не без сожа­ле­ний, но и без осо­бен­но­го ужа­са, опе­ча­лен­ный толь­ко тем, что не увидит более све­та ясно­го дня!

Афин­ская рели­гия отли­ча­лась суе­ве­ри­ем; веро­ва­ния ее не име­ли мета­фи­зи­че­ских осно­ва­ний, но ничто не мог­ло с.307 раз­ру­шить их, пото­му что они коре­ни­лись в самом серд­це наро­да, и ни фило­со­фия, ни впо­след­ст­вии хри­сти­ан­ство ниче­го не мог­ли поде­лать с ними. Как ни бес­смыс­лен­ны были обряды куль­та мерт­вых, они все­гда каза­лись афи­ня­нам необы­чай­но важ­ны­ми. Нико­гда вера в буду­щую жизнь не при­ни­ма­ла в Атти­ке опре­де­лен­ной фор­мы: «Счаст­ли­вые Ост­ро­ва» все­гда оста­ва­лись созда­ни­ем фан­та­зии поэтов, кото­рые пре­до­став­ля­ли их геро­ям.

Тем не менее афи­ня­нин желал, чтобы умер­шие полу­ча­ли погре­бе­ние; не выпол­нить этот долг было пре­ступ­ле­ни­ем, и тот, кто не был погре­бен, ски­тал­ся сре­ди самых ужас­ных муче­ний. Надо было, кро­ме того, достав­лять умер­ше­му пищу, при­но­сить ему в опре­де­лен­ные момен­ты пше­ни­цу и гра­на­ты. Эти обя­за­тель­ства тре­бо­ва­лось без­услов­но выпол­нять: афин­ские пол­ко­вод­цы, победи­те­ли при Арги­нус­ских ост­ро­вах, были осуж­де­ны на смерть за невы­пол­не­ние их. Афи­няне долж­ны были соблюдать в обрядах мель­чай­шие тре­бо­ва­ния при­дир­чи­во­го фор­ма­лиз­ма. У них было бес­чис­лен­ное коли­че­ство рели­ги­оз­ных обя­зан­но­стей и мно­же­ство хра­мов.

В насто­я­щее вре­мя в каком-нибудь гре­че­ском город­ке, состо­я­щем из трех сотен домов, в осо­бен­но­сти на ост­ро­вах, насчи­ты­ва­ет­ся 100 или 150 часо­вен. В древ­но­сти коли­че­ство свя­ти­лищ так­же раз­рас­та­лось до бес­ко­неч­но­сти. В них ред­ко иска­ли при­бе­жи­ща для нрав­ст­вен­но­го отдох­но­ве­ния или для созер­ца­ния, но зато сколь­ко при­но­ше­ний полу­ча­лось тут, как дар бла­го­че­стия веру­ю­щих! Афи­няне ни в каком слу­чае не отка­за­лись бы от выпол­не­ния подоб­ных обя­зан­но­стей. И это упор­ное суе­ве­рие не нуж­да­лось в под­держ­ке жре­цов; оно есте­ствен­но жило во всех душах и оста­ва­лось до кон­ца един­ст­вен­ным без­услов­ным тре­бо­ва­ни­ем, предъ­яв­ля­е­мым к афин­ско­му бла­го­че­стию гре­че­ской рели­ги­ей.

По-види­мо­му, суще­ст­во­ва­ла пол­ней­шая гар­мо­ния меж­ду рели­ги­ей и духом афин­ско­го наро­да. Эта рели­гия, близ­кая чело­ве­че­ско­му пони­ма­нию, не впа­дав­шая в край­но­сти, тре­бо­ва­ла мало уси­лий, а снис­хо­ди­тель­ная мораль с.308 успо­ка­и­ва­ла повсе­днев­ным тре­во­ги и заботы о сверх­чув­ст­вен­ном мире, от кото­рых афи­ня­нин не мог вполне осво­бо­дить­ся. Пирог, при­не­сен­ный Эску­ла­пу, воз­ли­я­ние — Зев­су, венок — ним­фам, дава­ли надеж­ду и боль­но­му, и вои­ну, отправ­ля­ю­ще­му­ся на вой­ну, и посе­ля­ни­ну, веду­ще­му судеб­ный про­цесс. Если поже­ла­ния чело­ве­ка не полу­ча­ли выпол­не­ния, он поко­рял­ся: он знал, что борь­ба с бога­ми не вела к доб­ру; он не лишал себя надол­го наслаж­де­ний, достав­ля­е­мых окру­жаю­щим его миром, и пре­да­вал­ся обыч­ным удо­воль­ст­ви­ям, не стре­мясь раз­ре­шить тай­ны мира. Если же его зани­ма­ли вели­кие вопро­сы, то театр и поэ­зия дава­ли ему бле­стя­щие и про­ти­во­ре­чи­вые отве­ты, кото­рые инте­ре­со­ва­ли его ум, но не слиш­ком глу­бо­ко тре­во­жи­ли его серд­це. Ему было хоро­шо сре­ди этих див­ных вымыс­лов, а рас­суж­де­ния фило­со­фов ука­зы­ва­ли ему, что если все — веро­ят­но, то ниче­го нет вполне досто­вер­но­го.

(A. Du­mont. Es­sai sur l’ép­hé­bie at­ti­que, т. I, стр. 250—259).

5. Город­ские боги.

У каж­до­го государ­ства-горо­да были боги, при­над­ле­жав­шие толь­ко ему одно­му. Их назы­ва­ли гени­я­ми, геро­я­ми, демо­на­ми; под все­ми эти­ми име­на­ми разу­ме­ли обо­готво­рен­ные после смер­ти души людей. В боль­шин­стве слу­ча­ев это были пред­ки наро­да. Тела их хоро­ни­лись или в самом горо­де или на при­над­ле­жа­щей ему зем­ле, а так как, по веро­ва­ни­ям гре­ков, душа не покида­ла тела, то и эти обо­готво­ря­е­мые умер­шие были при­креп­ле­ны к той зем­ле, где погре­ба­лись их кости. Из глу­би­ны сво­их могил они забо­ти­лись о горо­де, охра­ня­ли стра­ну и были как бы вождя­ми и пове­ли­те­ля­ми его.

Подоб­ные поня­тия выте­ка­ли из веры в гро­мад­ное могу­ще­ство, при­пи­сы­вае­мое душе умер­ше­го чело­ве­ка антич­ны­ми наро­да­ми. Вся­кий чело­век, ока­зав­ший горо­ду круп­ную услу­гу, — будь это осно­ва­тель горо­да или чело­век, одер­жав­ший для него победу или улуч­шив­ший его зако­ны, — ста­но­вил­ся его боже­ст­вом. Чтобы попасть в с.309 чис­ло геро­ев, т. е. могу­ще­ст­вен­ных умер­ших, покро­ви­тель­ства кото­рых жела­ли, а гне­ва боя­лись, не было необ­хо­ди­мо­сти счи­тать­ся вели­ким чело­ве­ком или совер­шить какие-нибудь бла­го­де­я­ния: доста­точ­но было пора­зить вооб­ра­же­ние сво­их совре­мен­ни­ков и сде­лать­ся пред­ме­том народ­но­го пре­да­ния.

Како­вы бы ни были умер­шие, они дела­лись охра­ни­те­ля­ми стра­ны при усло­вии, если им возда­ва­лись боже­ские поче­сти. «Жите­ли Мега­ры одна­жды обра­ти­лись к Дель­фий­ско­му ора­ку­лу с вопро­сом, как им сде­лать свой город счаст­ли­вым. Бог отве­чал, что город достигнет бла­го­по­лу­чия в том слу­чае, если обсуж­де­ние его дел будет вестись воз­мож­но бо́льшим коли­че­ст­вом наро­да. Они поня­ли, что этим бог наме­кал на умер­ших, кото­рые, дей­ст­ви­тель­но, мно­го­чис­лен­нее живых; вслед­ст­вие это­го они воз­ве­ли зал Сове­та на том самом месте, где были похо­ро­не­ны их герои» (Пав­са­ний).

Для горо­да было боль­шим сча­стьем обла­дать остан­ка­ми сколь­ко-нибудь заме­ча­тель­ных людей. Чтобы при­об­ре­сти эти дра­го­цен­ные релик­вии, при­бе­га­ли ино­гда к хит­ро­сти.

Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет, бла­го­да­ря како­му плу­тов­ству спар­тан­цы при­об­ре­ли кости Оре­ста. И эти кости, к кото­рым была как бы при­креп­ле­на душа героя, в самом деле немед­лен­но же дали спар­тан­цам победу. Как толь­ко афи­няне сде­ла­лись могу­ще­ст­вен­ны­ми, они, чтобы уве­ли­чить чис­ло сво­их богов-покро­ви­те­лей, преж­де все­го завла­де­ли костя­ми Тезея¹⁷, кото­рый был погре­бен на ост­ро­ве Ски­ро­се, и воз­ве­ли для них в горо­де храм.

Кро­ме этих геро­ев и гени­ев, у гре­ков были боги и дру­го­го рода, как, напри­мер, Зевс, Гера, Афи­на, кото­рые воз­ник­ли в их вооб­ра­же­нии под вли­я­ни­ем явле­ний при­ро­ды. Но и на эти созда­ния чело­ве­че­ско­го ума в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни смот­ре­ли как на домаш­них и мест­ных богов. Сна­ча­ла их не счи­та­ли покро­ви­те­ля­ми с.310 все­го чело­ве­че­ско­го рода; дума­ли, что каж­дый из этих богов все­це­ло при­над­ле­жит како­му-нибудь семей­ству или горо­ду. Из того фак­та, что два горо­да дава­ли сво­е­му богу одно и то же наиме­но­ва­ние, не сле­ду­ет заклю­чать, что они покло­ня­лись одно­му и тому же богу: в Афи­нах была одна Афи­на, а в Спар­те дру­гая, и это были две раз­лич­ные боги­ни. У зна­чи­тель­но­го чис­ла горо­дов богом-покро­ви­те­лем был Зевс, и Зев­сов насчи­ты­ва­лось столь­ко же, сколь­ко горо­дов. Аргос и Самос име­ли каж­дый по Гере; это была не одна и та же боги­ня, пото­му что изо­бра­же­ния ее в обо­их горо­дах име­ли совер­шен­но раз­лич­ные при­зна­ки.

Город, обла­дав­ший каким-нибудь боже­ст­вом, не желал, чтобы оно покро­ви­тель­ст­во­ва­ло ино­стран­цам, и не поз­во­лял послед­ним покло­нять­ся ему. Обыч­но доступ в храм был открыт лишь граж­да­нам. Арги­вяне одни толь­ко и мог­ли вхо­дить в храм Геры Аргий­ской; чтобы поль­зо­вать­ся досту­пом в храм Афи­ны Афин­ской, надо было быть афи­ня­ни­ном…

У каж­до­го горо­да был свой штат жре­цов. Меж­ду жре­ца­ми двух горо­дов не было ника­кой свя­зи, ника­ко­го обще­ния, ника­ко­го обме­на воз­зре­ни­я­ми или обряда­ми. При пере­езде из одно­го горо­да в дру­гой вся­кий раз встре­ча­лись дру­гие боги, дру­гие осно­вы уче­ния, дру­гие обряды. У древ­них гре­ков суще­ст­во­ва­ли бого­слу­жеб­ные кни­ги, но в каж­дом горо­де они были раз­лич­ные. Вся­кий город имел свои сбор­ни­ки молитв и обрядов, кото­рые он дер­жал в вели­чай­шей тайне; и граж­да­нам каза­лось, что их рели­гии и всей их будущ­но­сти гро­зи­ла бы опас­ность, если бы с эти­ми сбор­ни­ка­ми озна­ко­ми­лись чуже­зем­цы.

Обык­но­вен­но каж­дый чело­век знал богов толь­ко сво­его горо­да, почи­тал толь­ко их и покло­нял­ся им одним. Каж­дый мог ска­зать то, что́ в про­из­веде­нии Эсхи­ла¹⁸ один ино­стра­нец гово­рит арги­вя­нам: «Я не с.311 боюсь богов вашей зем­ли, и я ниче­го не дол­жен делать для них».

Каж­дый город ожи­дал от сво­их богов защи­ты. Их при­зы­ва­ли в опас­но­сти и гово­ри­ли им: «Боги это­го горо­да, не допу­сти­те раз­ру­ше­ния его с наши­ми дома­ми и оча­га­ми… О ты, так дол­го живу­щий в нашей зем­ле, раз­ве ты изме­нишь ей? О вы все, стра­жи наших город­ских башен, не выда­вай­те их непри­я­те­лю». Люди возда­ва­ли богам поче­сти пото­му, что жела­ли обес­пе­чить себе их покро­ви­тель­ство. Боги про­яв­ля­ли боль­шую алч­ность по отно­ше­нию к жерт­во­при­но­ше­ни­ям, кото­рые достав­ля­лись им в изоби­лии, но под усло­ви­ем, чтобы они забо­ти­лись о про­цве­та­нии горо­да. Меж­ду бога­ми и людь­ми заклю­чал­ся как бы дого­вор: если бла­го­че­стие одних не отли­ча­лось бес­ко­ры­сти­ем, то и дру­гие ниче­го не дава­ли даром. Фиван­цы в про­из­веде­нии Эсхи­ла обра­ща­ют­ся к сво­им город­ским боже­ствам со сло­ва­ми: «Будь­те нашей защи­той! Нас свя­зы­ва­ют общие инте­ре­сы: если город будет пре­успе­вать, он воздаст поче­сти сво­им богам. Пока­жи­те, что вы люби­те наш город; поду­май­те о покло­не­нии, кото­рое ока­жет вам народ, и вспом­ни­те о пыш­ных жерт­во­при­но­ше­ни­ях, совер­шае­мых в вашу честь».

Обык­но­вен­но боги мно­го труди­лись для сво­его горо­да. Во вре­мя вой­ны они шли в бит­ву сре­ди его оби­та­те­лей. Одно лицо в про­из­веде­нии Эври­пида¹⁹ вос­кли­ца­ет перед нача­лом бит­вы: «Боги, сра­жаю­щи­е­ся за нас, не менее силь­ны, чем боги наших вра­гов». Эгин­цы, высту­пая в бит­ву, все­гда нес­ли с собой ста­туи сво­их нацио­наль­ных геро­ев, Эакидов. Спар­тан­цы во все похо­ды бра­ли с собой изо­бра­же­ния Тин­да­ридов. Во вре­мя бит­вы боги и граж­дане ока­зы­ва­ли друг дру­гу под­держ­ку, и в слу­чае победы счи­та­лось, что все хоро­шо выпол­ня­ли свой долг; если же тер­пе­ли пора­же­ние, то неуда­чу при­пи­сы­ва­ли богам и упре­ка­ли их за дур­ное выпол­не­ние обя­зан­но­стей охра­ны горо­да; ино­гда дохо­ди­ли до того, что низ­вер­га­ли их алта­ри и забра­сы­ва­ли кам­ня­ми их хра­мы.

с.312 Победа над каким-нибудь горо­дом счи­та­лась и победой над его бога­ми; если же город был взят, боги сами ста­но­ви­лись плен­ни­ка­ми. Прав­да, отно­си­тель­но это­го послед­не­го вопро­са мне­ния рас­хо­ди­лись. Мно­гие были убеж­де­ны, что, пока боги нахо­ди­лись в горо­де, его нель­зя было взять; паде­ние же его озна­ча­ло, что они поки­ну­ли свое место­пре­бы­ва­ние. Когда Эней увидел, что гре­ки завла­де­ли Тро­ей, он вос­клик­нул, что боги поки­ну­ли город, оста­вив свои хра­мы и алта­ри.

Отсюда сле­ду­ет, что для взя­тия горо­да надо уда­лить его богов. Еще во вре­ме­на Фукидида²⁰ при оса­де горо­да нико­гда не упус­ка­ли слу­чая обра­тить­ся к его богам с прось­бой поз­во­лить взять его. Часто для при­вле­че­ния бога на свою сто­ро­ну, вме­сто закли­на­ния, лов­ко похи­ща­ли его ста­тую; так, напри­мер, извест­на леген­да об Одис­сее, украв­шем у тро­ян­цев Пал­ла­ду. Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет, что афи­няне хоте­ли объ­явить вой­ну эгин­цам; но пред­при­я­тие было рис­ко­ван­но, пото­му что у Эги­ны был герой-покро­ви­тель Эак, очень могу­ще­ст­вен­ный и необык­но­вен­но пре­дан­ный горо­ду. Афи­няне отло­жи­ли выпол­не­ние сво­его пла­на на трид­цать лет и в то же вре­мя вве­ли у себя культ Эака. Они были убеж­де­ны, что если этот культ будет соблюдать­ся бес­пре­рыв­но в тече­ние трид­ца­ти лет, то бог будет при­над­ле­жать уже не эгин­цам, а им, афи­ня­нам. Им каза­лось, что ни один бог, при­ни­мая в тече­ние тако­го дол­го­го сро­ка обиль­ные жерт­вы, не мог не чув­ст­во­вать обя­за­тельств по отно­ше­нию к тем, кто их при­но­сил.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, кн. III, гл. VI).

6. Храм Зев­са в Олим­пии.

Дли­на это­го хра­ма рав­ня­ет­ся 64,1 мет­ра, шири­на 27,7 мет­ра; глав­ный фасад обра­щен к восто­ку.

Внеш­ний пор­тик²¹ име­ет шесть колонн по фаса­ду и три­на­дцать по сто­ро­нам. Высота этих колонн с.313

Храм Зев­са в Олим­пии.

с.314 рав­ня­лась при­бли­зи­тель­но 10,5 мет­ра, а диа­метр при осно­ва­нии был неоди­на­ков: в угло­вых колон­нах от 2,25 до 2,29 мет­ра, а в дру­гих — от 2,19 до 2,22 мет­ра. Рас­по­ла­гав­ший­ся над ними пер­вый ряд кам­ней состав­лял архит­рав, укра­шен­ный позо­ло­чен­ны­ми щита­ми; вто­рой ряд состо­ял из три­гли­фов, т. е. поверх­но­стей с про­доль­ны­ми желоб­ка­ми, чере­до­вав­ших­ся с мето­па­ми, т. е. глад­ки­ми поверх­но­стя­ми. Еще выше над каж­дым фаса­дом воз­дви­гал­ся тре­уголь­ный фрон­тон, разу­кра­шен­ный пре­крас­ны­ми изва­я­ни­я­ми. По сте­нам хра­ма и под пор­ти­ка­ми рас­по­ла­га­лись дру­гие изва­я­ния, изо­бра­жав­шие две­на­дцать подви­гов Гер­ку­ле­са.

Внут­рен­ность хра­ма дели­лась на три части: про­на­ос, наос, или цел­ла, и опи­сто­дом.

Вход в про­на­ос был укра­шен дву­мя колон­на­ми и запи­рал­ся брон­зо­вой решет­кой. Пол покры­вал­ся камен­ной моза­и­кой; во всех углах были нагро­мож­де­ны мра­мор­ные и метал­ли­че­ские пожерт­во­ва­ния, при­не­сен­ные по обе­ту. В цел­лу, кото­рая была дли­ною в 28 мет­ров, а шири­ною в 13, вела брон­зо­вая дверь; дву­мя ряда­ми колонн, по 7 в каж­дом, она так­же под­разде­ля­лась на три части. Про­тив третьей колон­ны воз­вы­ша­лась балю­ст­ра­да, назна­че­ние кото­рой было слу­жить пре­гра­дой для пуб­ли­ки. Меж­ду третьей и пятой колон­ной, на про­тя­же­нии 7 мет­ров, цел­ла была откры­та свер­ху. Внут­рен­ность хра­ма и осве­ща­лась через это верх­нее отвер­стие. Посредине воз­вы­шал­ся алтарь Зев­са и его ста­туя.

Укра­ше­ни­я­ми цел­лы слу­жи­ли мно­го­чис­лен­ные при­но­ше­ния по обе­ту, рас­по­ло­жен­ные по сте­нам и колон­нам, а так­же скульп­тур­ные груп­пы.

Перед ста­ту­ей Зев­са возды­ма­лась вызы­вав­шая вос­хи­ще­ние пре­крас­ная шер­стя­ная заве­са пур­пур­но­го цве­та, разу­кра­шен­ная бога­той вышив­кой. На день ее поды­ма­ли к кры­ше, ночью опус­ка­ли; она защи­ща­ла сра­зу и от све­та и от холо­да.

Пьеде­стал ста­туи, при­над­ле­жав­шей к чис­лу луч­ших про­из­веде­ний Фидия²², имел око­ло 10 мет­ров; по с.315 бокам он был укра­шен позо­ло­чен­ны­ми рельеф­ны­ми изо­бра­же­ни­я­ми и живо­пи­сью. Самая ста­туя была выши­ною в 13 мет­ров. Зевс, сде­лан­ный из золота и сло­но­вой кости, был пред­став­лен в сидя­чей позе. Трон его был насто­я­щим чудом рез­ной и чекан­ной работы; его укра­ша­ли, кро­ме живо­пи­си и золота, дра­го­цен­ные кам­ни, сло­но­вая кость, чер­ное дере­во, брон­за. В сво­ей пра­вой руке бог дер­жал неболь­шую ста­тую боги­ни Победы, а в левой — ски­петр. Лицо его выра­жа­ло сосре­дото­чен­ное вели­чие и спо­кой­ное могу­ще­ство.

За этой колос­саль­ной ста­ту­ей шел про­ход, соеди­няв­ший две боко­вые части хра­ма, кото­рые разде­ля­лись потол­ком на два эта­жа; в верх­ние эта­жи вели две вин­то­вых лест­ни­цы.

За цел­лой был рас­по­ло­жен опи­сто­дом, доступ в кото­рый был открыт для всех и кото­рый отде­лял­ся от соб­ст­вен­но хра­ма глу­хой сте­ной. В дру­гих местах опи­сто­дом, наобо­рот, сооб­щал­ся с хра­мом и был закрыт для пуб­ли­ки.

(По La­loux et Mon­ceaux. Res­tau­ra­tion d’Olym­pie, стр. 69 и сл.).

7. Жре­цы.

Неко­то­рые жре­че­ские долж­но­сти носи­ли семей­ный харак­тер, т. е. они пре­до­став­ля­лись чле­нам одной и той же фами­лии; напри­мер, мож­но ука­зать на фами­лии Эвмол­пидов, Эте­обу­та­дов и Лико­мидов в Афи­нах. В одной гали­кар­насской над­пи­си име­ет­ся пере­чень жре­цов Посей­до­на Ист­мий­ско­го за пери­од вре­ме­ни в 504 года; все они при­над­ле­жа­ли к одной и той же фами­лии. Вот извле­че­ние оттуда: «Тела­мон, сын Посей­до­на, 12 лет; Анти­дий, сын Тела­мо­на, 27 лет; Гипер, сын Тела­мо­на, 9 лет; Алки­о­ней, сын Тела­мо­на, 12 лет; Тела­мон, сын Анти­дия, 22 лет; Гири­ей, сын Анти­дия, 8 лет; Антас, сын Алки­о­нея, 19 лет; Незиот, сын Гири­ея, 29 лет», и т. д. (Dit­ten­ber­ger, Syl­lo­ge inscr. graec., 372).

с.316 Эти при­ви­ле­ги­ро­ван­ные фами­лии не состав­ля­ли касты, посвя­тив­шей себя делам рели­гии. Чле­ны их по сво­е­му обра­зу жиз­ни не отли­ча­лись от дру­гих людей, они зани­ма­лись поли­ти­кой, стре­ми­лись полу­чить обще­ст­вен­ные долж­но­сти. На них лежа­ло толь­ко обя­за­тель­ство постав­лять государ­ству долж­ност­ных лиц на то или иное жре­че­ское место в тех слу­ча­ях, когда места эти оста­ва­лись неза­ня­ты­ми.

Крес­ло жре­ца.

Боль­шая часть жре­цов назна­ча­лась по жре­бию. Жре­бий счи­тал­ся тогда сред­ст­вом узнать волю богов. «В вопро­се, касаю­щем­ся свя­щен­ных дел», гово­рит Пла­тон, «мы пре­до­став­ля­ем боже­ству поза­бо­тить­ся о выбо­ре людей, ему при­ят­ных, а пото­му обра­ща­ем­ся в этом слу­чае к жре­бию». Это пра­ви­ло при­ме­ня­лось в Афи­нах и почти во всех гре­че­ских горо­дах, а имен­но: в Дель­фах, Сира­ку­зах, в Олим­пии. Заме­ще­ние долж­но­сти в этом слу­чае обык­но­вен­но про­ис­хо­ди­ло на год.

Нако­нец, мож­но видеть, что в неко­то­рых горо­дах Малой Азии, в част­но­сти в Эритре­ях, жре­че­ские долж­но­сти про­да­ва­лись государ­ст­вом граж­да­нам, кото­рые в с.317 свою оче­редь мог­ли про­да­вать или усту­пать их, как пред­ме­ты соб­ст­вен­но­сти. При­ме­ры: «1. Про­да­жа жре­че­ских долж­но­стей государ­ст­вом в таком-то году в таком-то меся­це… Жре­че­ское место в жре­че­ской кол­ле­гии Кори­бан­тов. Ари­стокл, сын Адиман­тия, купил за 180 драхм (око­ло 67 руб.). За пра­во про­да­жи 5 драхм (око­ло 1 р. 80 к.). Пору­чи­тель­ство: Созим, сын Ари­сток­ла. 2. Пере­да­ча жре­че­ских долж­но­стей, сде­лан­ная в дру­гое вре­мя: Иат­рокл усту­пил Ари­сти­ду место жре­ца Афро­ди­ты, куп­лен­ное им у Кефи­си­о­на». (Dit­ten­ber­ger, там же, 370).

Для заня­тия места жре­ца не ста­ви­лось ника­ких осо­бен­ных усло­вий. За ред­ки­ми исклю­че­ни­я­ми доста­точ­но было поль­зо­вать­ся пра­вом зани­мать государ­ст­вен­ные долж­но­сти. Не было даже надоб­но­сти в пред­ва­ри­тель­ном озна­ком­ле­нии с при­е­ма­ми бого­слу­же­ния: их изу­ча­ли перед вступ­ле­ни­ем в долж­ность.

8. Отсут­ст­вие осо­бо­го сосло­вия свя­щен­но­слу­жи­те­лей.

В Гре­ции не суще­ст­во­ва­ло отдель­но­го жре­че­ско­го сосло­вия. Долж­ность жре­ца была такою же, как и все дру­гие: ее мож­но было занять и оста­вить, смот­ря по жела­нию. Она не тре­бо­ва­ла от чело­ве­ка ника­ких новых навы­ков, ни осо­бен­но­го скла­да ума. Несо­мнен­но, неко­то­рые жре­цы нес­ли эту долж­ность пожиз­нен­но, но посто­ян­ное испол­не­ние жре­че­ских обя­зан­но­стей не отры­ва­ло их от жиз­ни. Они, как и дру­гие граж­дане, при­ни­ма­ли близ­кое уча­стие в государ­ст­вен­ных делах и были жре­ца­ми толь­ко в те часы, когда выпол­ня­ли извест­ные рели­ги­оз­ные цере­мо­нии.

В Афи­нах не было рели­гии в смыс­ле опре­де­лен­но­го бого­слов­ско­го уче­ния, уста­нов­лен­ных основ нрав­ст­вен­но­сти или обрядов: она состо­я­ла из цело­го ряда раз­лич­ных куль­тов, имев­ших каж­дый свое осо­бое бого­слу­же­ние, свои празд­ни­ки, свои цере­мо­нии и обряды. У этой рели­гии не было еди­но­го жре­че­ско­го сосло­вия, и ей слу­жил целый ряд жре­че­ских орга­ни­за­ций. У каж­до­го боже­ства были с.318 свои жре­цы, а сре­ди этих божеств нель­зя ука­зать и двух, кото­рые име­ли бы одно про­ис­хож­де­ние, одни и те же леген­ды, оди­на­ко­вый харак­тер и общие вку­сы.

Так как жре­цы суще­ст­во­ва­ли толь­ко для того, чтобы достав­лять богу удо­воль­ст­вие при­ят­ны­ми ему дей­ст­ви­я­ми и сло­ва­ми, то вся­кий из таких свя­щен­но­слу­жи­те­лей имел свой устав и при­дер­жи­вал­ся его. Жре­цы были рас­ки­ну­ты по сво­им свя­ти­ли­щам, обособ­ле­ны друг от дру­га, заня­ты каж­дый сво­ей отдель­ной служ­бой. Их свя­зы­ва­ло толь­ко общее имя ἱερεύς, види­мое сход­ство их заня­тий и слу­чай­ное выпол­не­ние служ­бы в одном и том же году и в одном и том же горо­де.

Если же не суще­ст­во­ва­ло осо­бо­го сосло­вия духо­вен­ства, то тем более не мог­ло суще­ст­во­вать жре­че­ской иерар­хии. Свя­щен­но­слу­жи­те­ли выпол­ня­ли точ­но опре­де­лен­ные обя­зан­но­сти, отли­чав­ши­е­ся у каж­до­го из них совер­шен­но раз­лич­ным харак­те­ром. Область вли­я­ния жре­ца огра­ни­чи­ва­лась его соб­ст­вен­ным свя­ти­ли­щем, и он не мог вхо­дить в обсуж­де­ние или исправ­ле­ние того, что про­ис­хо­ди­ло в сосед­нем свя­ти­ли­ще. Поэто­му ни один жрец не имел над дру­ги­ми ни малей­шей вла­сти. Если какая-нибудь жре­че­ская кор­по­ра­ция поль­зо­ва­лась бо́льшим ува­же­ни­ем в горо­де, то это явля­лось при­зна­ком, что такое-то боже­ство было более попу­ляр­но. Но подоб­ное пре­иму­ще­ст­вен­ное ува­же­ние и поче­сти не обу­слов­ли­ва­ли ника­ко­го духов­но­го гла­вен­ства. Жре­че­ская долж­ность при богине Афине счи­та­лась самой высо­кой, так как Афи­на была покро­ви­тель­ни­цей горо­да, и культ ее имел пре­об­ла­даю­щее зна­че­ние во всей афин­ской жиз­ни, тем не менее жре­цы осталь­ных богов не зави­се­ли от жри­цы Афи­ны.

Они под­чи­ня­лись толь­ко одной вла­сти — вла­сти наро­да: он давал им необ­хо­ди­мые пол­но­мо­чия для заня­тия их долж­но­стей; ему жре­цы обя­за­ны были отче­том; он один мог нака­зы­вать их в слу­чае нару­ше­ния ими зако­нов.

(J. Mar­tha. Les sa­cer­do­ces at­hé­niens, стр. 140—142).

с.319

9. Обряды.

Рели­гия в древ­но­сти была сово­куп­но­стью сла­бо объ­еди­нен­ных меж­ду собой отдель­ных веро­ва­ний, мелоч­ных бого­слу­жеб­ных при­е­мов и обрядов. В них не надо было искать смыс­ла, не надо было ни раз­мыш­лять над ними, ни отда­вать себе в них отчет. Сло­во рели­гия не име­ло для древ­них того зна­че­ния, как для нас. Мы пони­ма­ем под рели­ги­ей систе­му дог­ма­тов, уче­ние о Боге, сим­вол веры, касаю­щий­ся тайн, кото­рые пре­бы­ва­ют в нас и вокруг нас. У древ­них это самое сло­во под­ра­зу­ме­ва­ло обряды, цере­мо­нии, дей­ст­вия, соеди­нен­ные с внеш­ней сто­ро­ной куль­та. Обос­но­ва­ние уче­ния не игра­ло роли, зна­че­ние при­да­ва­лось толь­ко внеш­ним обрядам. Испол­не­ние их было обя­за­тель­но и непре­лож­но. Рели­гия явля­лась мате­ри­аль­ны­ми уза­ми, цепью, кото­рые дер­жа­ли чело­ве­ка в раб­стве. Чело­век сам создал ее для себя и под­чи­нил­ся ее вла­сти. Он питал к ней страх и не смел ни под­вер­гать ее обсуж­де­нию, ни всту­пать с нею в спор, ни смот­реть ей пря­мо в лицо. Боги, герои, мерт­вые тре­бо­ва­ли от него выпол­не­ния мате­ри­аль­но­го куль­та, и он пла­тил им свой долг для того, чтобы при­об­ресть их друж­бу, и еще более для того, чтобы не вызвать их враж­ды.

Но как же мож­но было удо­вле­тво­рить их? а в осо­бен­но­сти, каким обра­зом удо­сто­ве­рить­ся, что они удо­вле­тво­ре­ны и дару­ют свое заступ­ни­че­ство? Древ­ние дума­ли раз­ре­шить этот вопрос употреб­ле­ни­ем извест­ных фор­мул. Такая-то молит­ва, состав­лен­ная из таких-то слов, при­ве­ла к желан­но­му резуль­та­ту; это про­изо­шло, конеч­но, пото­му, что бог ее услы­шал, она ока­за­ла вли­я­ние на него, т. е. молит­ва эта была могу­ще­ст­вен­на, могу­ще­ст­вен­нее бога, пото­му что он не мог ей сопро­тив­лять­ся. Таин­ст­вен­ные и свя­щен­ные сло­ва такой молит­вы сохра­ня­ли в памя­ти; она была ору­жи­ем чело­ве­ка про­тив непо­сто­ян­ства его богов, но в ней не сле­до­ва­ло изме­нять ни одно­го сло­ва, ни одно­го сло­га, ни, в с.320 осо­бен­но­сти, раз­ме­ра, кото­рым она пелась, пото­му что в про­тив­ном слу­чае она утра­ти­ла бы свою силу, и боги оста­лись бы вне ее вли­я­ния.

Такой фор­му­лы, одна­ко, было недо­ста­точ­но: она сопро­вож­да­лась еще внеш­ни­ми дей­ст­ви­я­ми с необы­чай­но мелоч­ны­ми и непре­лож­но уста­нов­лен­ны­ми подроб­но­стя­ми: малей­ший жест жре­ца, самые незна­чи­тель­ные части его костю­ма уста­нав­ли­ва­лись пра­ви­ла­ми. Когда жрец обра­щал­ся к одно­му богу, то пола­га­лось закры­вать свою голо­ву, при обра­ще­нии к дру­го­му голо­ва долж­на была быть откры­та. При неко­то­рых обрядах счи­та­лось необ­хо­ди­мым иметь босые ноги. Были такие молит­вы, кото­рые ока­зы­ва­ли дей­ст­вие толь­ко в том слу­чае, если по про­из­не­се­нии их моля­щий­ся пово­ра­чи­вал­ся на одной ноге сле­ва напра­во. Поро­да жерт­вен­но­го живот­но­го, цвет его шер­сти, спо­соб его закла­ния, фор­ма ножа, сорт дере­ва, употреб­ля­е­мо­го при жаре­нии жерт­вы, для все­го это­го рели­ги­ей были уста­нов­ле­ны опре­де­лен­ные пра­ви­ла. Напрас­но моля­щий­ся от пол­но­го серд­ца пред­ла­гал богу самые обиль­ные жерт­вы: если хоть один из бес­чис­лен­ных обрядов жерт­во­при­но­ше­ния не был выпол­нен, жерт­ва не дости­га­ла цели. Малей­шее упу­ще­ние обра­ща­ло свя­щен­ный акт в акт нече­стия. Самое мел­кое откло­не­ние коле­ба­ло и нис­про­вер­га­ло рели­гию, оте­че­ство и пре­вра­ща­ло богов-покро­ви­те­лей в жесто­чай­ших вра­гов. Пото­му-то в Афи­нах были так суро­вы к жре­цам, вно­сив­шим какие бы то ни было изме­не­ния в древ­нюю обряд­ность.

Все эти фор­му­лы и обряды были заве­ща­ны афи­ня­нам пред­ка­ми, кото­рые испы­та­ли их дей­ст­ви­тель­ность. В виду это­го в них нель­зя было делать ника­ких ново­введе­ний. Поло­жить­ся на опыт пред­ков и посту­пать подоб­но им счи­та­лось выс­шим бла­го­че­сти­ем. Изме­не­ния в самих веро­ва­ни­ях не име­ли в древ­но­сти осо­бо­го зна­че­ния: с тече­ни­ем вре­ме­ни эти веро­ва­ния под вли­я­ни­ем раз­мыш­ле­ний муд­ре­цов или народ­ной фан­та­зии мог­ли под­вер­гать­ся раз­лич­ным пере­ме­нам и при­ни­мать тыся­чи раз­лич­ных форм. Но молит­вен­ные фор­му­лы не долж­ны были забы­вать­ся, а обряды — видо­из­ме­нять­ся. Это­му с.321 при­да­ва­ли самое боль­шое зна­че­ние, и каж­дый город имел кни­гу, в кото­рой все это сохра­ня­лось.

(Fus­tel de Cou­lan­ges. La ci­té an­ti­que, стр. 194—197).

10. Устой­чи­вость рели­ги­оз­ных обрядов.

Ниже­при­веден­ные при­ме­ры, заим­ст­во­ван­ные у Плу­тар­ха, пока­жут, как забот­ли­во гре­ки под­дер­жи­ва­ли ста­рин­ные обы­чаи.

Пифия.

«Вслед­ст­вие засу­хи в Дель­фах сви­реп­ст­во­вал голод. Оби­та­те­ли горо­да при­шли со сво­и­ми жена­ми и детьми к вра­там цар­ско­го двор­ца и умо­ля­ли царя о помо­щи.

«Царь велел раздать муку и ово­щи наи­бо­лее вли­я­тель­ным из них, пото­му что для всех не хва­та­ло. А когда у царя настой­чи­во ста­ла про­сить мило­сты­ни при­шед­шая туда малень­кая девоч­ка, не име­ю­щая ни отца, ни мате­ри, царь уда­рил ее и даже бро­сил ей в лицо свою сан­да­лию. Несмот­ря на свою бед­ность и поки­ну­тость, эта девоч­ка была очень гор­да; она сей­час же ушла и пове­си­лась на сво­ем поя­се. Меж­ду тем голод уси­лил­ся, к нему при­со­еди­ни­лись еще болез­ни.

Пифия заяви­ла царю, что он дол­жен успо­ко­ить душу Хари­лы — той девоч­ки, кото­рая покон­чи­ла жизнь само­убий­ст­вом: с боль­шим трудом узна­ли, что это было ее имя. Тогда совер­ши­ли жерт­во­при­но­ше­ние с очи­сти­тель­ны­ми обряда­ми.

Через каж­дые девять лет эти цере­мо­нии про­ис­хо­дят и в насто­я­щее вре­мя. Царь явля­ет­ся лич­но и разда­ет муку и ово­щи всем чуже­зем­цам и граж­да­нам, затем при­но­сят изо­бра­же­ние малень­кой девоч­ки, пред­став­ля­ю­щее Хари­лу. Когда все полу­чат свои части, царь нано­сит сво­ей сан­да­ли­ей это­му изо­бра­же­нию удар по лицу, затем жри­ца берет вооб­ра­жае­мую Хари­лу и уно­сит в мест­ность с кру­ты­ми обры­ва­ми; там ей на шею набра­сы­ва­ют верев­ку с.322 и зары­ва­ют на том самом месте, где была похо­ро­не­на пове­сив­ша­я­ся Хари­ла».

Посей­дон и игры.

«Кто такие эгин­ские моно­фа­ги (т. е. те, кото­рые едят в оди­ноч­ку)? Мно­же­ство эгин­цев, при­няв­ших уча­стие в тро­ян­ской войне, погиб­ли в бит­вах или уто­ну­ли в море. Лишь немно­гие, остав­ши­е­ся в живых, нашли при­ют у сво­их близ­ких; эти послед­ние, видя сво­их сограж­дан в скор­би и сле­зах, реши­ли, что они не име­ют пра­ва откры­то выра­жать свою радость и при­но­сить жерт­вы богам. Они тай­ным обра­зом ста­ли устра­и­вать во внут­рен­них поме­ще­ни­ях сво­их домов пир­ше­ства и празд­не­ства остав­шим­ся в живых близ­ким, при­чем сами при­слу­жи­ва­ли за сто­лом сво­им отцам, род­ст­вен­ни­кам, бра­тьям и домаш­ним и не допус­ка­ли нико­го посто­рон­не­го. Чтобы сохра­нить вос­по­ми­на­ние об этом, в честь Посей­до­на совер­ша­ют­ся жерт­во­при­но­ше­ния, назы­вае­мые фиа­са­ми. Эти цере­мо­нии длят­ся 16 дней, в тече­ние кото­рых обеды устра­и­ва­ют­ся дома, никто во вре­мя тра­пезы не дол­жен раз­го­ва­ри­вать, и ни один раб не сме­ет появ­лять­ся тут. Вот поче­му этих людей назы­ва­ют моно­фа­га­ми».

с.323 «Поче­му у самос­цев при жерт­во­при­но­ше­ни­ях Гер­ме­су раз­ре­ша­ет­ся воров­ство и гра­беж? Это про­ис­хо­дит пото­му, что самос­цы соглас­но ука­за­нию ора­ку­ла пере­се­ли­лись со сво­его ост­ро­ва в Мика­ле и в тече­ние 10 лет жили там гра­бе­жом; потом они воз­вра­ти­лись на свой ост­ров».

«Поче­му в Анти­ма­хии, на ост­ро­ве Косе, жрец Герак­ла при­сту­па­ет к жерт­во­при­но­ше­нию в жен­ской одеж­де и с мит­рой на голо­ве? Пото­му, что на этом месте Геракл выдер­жал бит­ву, потер­пел в ней пора­же­ние и спря­тал­ся у одной фра­ки­ян­ки, кото­рая скры­ла его, одев в свое соб­ст­вен­ное пла­тье. Жрец поныне совер­ша­ет на том месте, где была бит­ва, жерт­во­при­но­ше­ние».

(Плу­тарх. Гре­че­ские вопро­сы, 12, 44, 55, 58).

11. Культ богов в гоме­ров­скую эпо­ху.

«Люди, — гово­рит Гомер, — уми­ротво­ря­ют богов жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, мир­ны­ми обе­та­ми, воз­ли­я­ни­я­ми и дымом».

Мно­же­ство жиз­нен­ных обсто­я­тельств сопро­вож­да­лись у гре­ков воз­ли­я­ни­я­ми, кото­рые как бы освя­ща­ли те или иные поступ­ки людей. Напри­мер, его совер­ша­ли при про­из­не­се­нии клят­вы. Воз­ли­я­ние в нача­ле тра­пезы соот­вет­ст­во­ва­ло хри­сти­ан­ской молит­ве перед едой. Ино­гда оно совер­ша­лось водой (λοιβή), ино­гда же вином; в послед­нем слу­чае, преж­де чем при­сту­пить к питью вина, часть выли­ва­ли на стол или на зем­лю или же обрыз­ги­ва­ли им жерт­ву (σπον­δή). Дого­во­ры, пере­ми­рия и сою­зы так­же освя­ща­лись воз­ли­я­ни­я­ми.

Молит­вы были двух родов: во-пер­вых, про­стые поже­ла­ния, обра­щен­ные к небе­сам (εὐχή); во-вто­рых, более настой­чи­вые моль­бы (λι­τή). Гомер дела­ет послед­ние дочерь­ми вели­ко­го Зев­са и изо­бра­жа­ет их нам, под видом ост­ро­ум­ной алле­го­рии, хро­мы­ми, мор­щи­ни­сты­ми или с нахму­рен­ным челом, со ско­шен­ны­ми гла­за­ми. Они сле­ду­ют за боги­ней Атой²³, кото­рая, наобо­рот, отли­ча­ет­ся моло­до­стью, силою и лов­ко­стью.

с.324 При обра­ще­ни­ях к небес­ным богам гре­ки дер­жа­лись стоя. Когда же они при­зы­ва­ли под­зем­ных богов, то ста­но­ви­лись на коле­ни. Если вме­сто бога обра­ща­лись с моль­бой к како­му-нибудь чело­ве­че­ско­му суще­ству, то про­ся­щий про­сти­рал­ся перед ним ниц, брал его одной рукой за коле­ни, а дру­гой за под­бо­ро­док. Ино­гда, вме­сто про­стых и горя­чих молитв по отно­ше­нию к богам, при­бе­га­ли к более настой­чи­вым и мно­го­крат­но повто­ря­е­мым закли­на­ни­ям и дей­ст­ви­ям, кото­рые долж­ны были боль­ше рас­тро­гать их серд­ца. Такие моль­бы носи­ли назва­ние ὀλο­λυγαί и состо­я­ли в разди­раю­щих жало­бах, сте­на­ни­ях, воп­лях, уда­рах в грудь, выры­ва­нии волос, т. е. в при­е­мах, обыч­но употреб­ля­е­мых в восточ­ных куль­тах.

Уже с древ­не­го вре­ме­ни утвер­ди­лись поня­тия о необ­хо­ди­мо­сти физи­че­ской и нрав­ст­вен­ной чистоты, не поз­во­ляв­шие при­сту­пать к выпол­не­нию свя­щен­ных обрядов и к жерт­во­при­но­ше­ни­ям без омо­ве­ний и очи­ще­ний водой. Нестор, преж­де чем начать молит­ву к Зев­су, про­сит, чтобы ему омы­ли руки стру­ей чистой воды. Ахилл так­же, соби­ра­ясь обра­тить­ся к богам с моль­бой за Патрок­ла, моет руки. Испол­не­ние это­го пред­ва­ри­тель­но­го обряда очи­ще­ния было осо­бен­но необ­хо­ди­мо в тех слу­ча­ях, когда руки были запач­ка­ны кро­вью. Гек­тор не хочет совер­шить воз­ли­я­ния вла­ды­ке богов, не очи­стив­шись пред­ва­ри­тель­но от кро­ви, покры­вав­шей его руки. Сосуды, пред­на­зна­чав­ши­е­ся для свя­щен­ных обрядов, так­же под­вер­га­лись омо­ве­нию. По мне­нию гре­ков, вос­при­ня­то­му так­же и хри­сти­а­на­ми, соль при­да­ва­ла воде свя­тость и бо́льшую чистоту. По этой-то при­чине во вре­мя рели­ги­оз­ных обрядов часто пред­по­чи­та­ли употреб­лять мор­скую воду вме­сто воды прес­ной. С целью уми­ротво­рить богов гре­ки при­бе­га­ли к самым тор­же­ст­вен­ным воз­ли­я­ни­ям и все­об­щим очи­ще­ни­ям. При­мер это­го мы нахо­дим в Илиа­де, когда Ага­мем­нон пред­пи­сы­ва­ет подоб­ную цере­мо­нию для смяг­че­ния гне­ва Апол­ло­на.

Более тор­же­ст­вен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми, луч­ше обес­пе­чи­ваю­щи­ми милость боже­ства, были при­но­ше­ния и кро­ва­вые с.325 жерт­вы. От жерт­вен­ных живот­ных тре­бо­ва­лось, чтобы они отли­ча­лись моло­до­стью и пра­виль­ным сло­же­ни­ем и не под­вер­га­лись ника­ко­му осквер­не­нию: быки, напри­мер, по воз­мож­но­сти бра­лись такие, кото­рые не носи­ли ярма и были не стар­ше пяти лет. Бык, коза, овца и поро­се­нок счи­та­лись обык­но­вен­ной жерт­вой, но бык пред­по­чи­тал­ся дру­гим. Он был жерт­вен­ным живот­ным по пре­иму­ще­ству, и во вре­мя боль­ших тор­жеств зака­лы­ва­ли до ста штук быков; это назы­ва­лось гека­том­бой. Неко­то­рые боже­ства полу­ча­ли свои осо­бые жерт­вы. Так, напри­мер, богу под­зем­но­го цар­ства зака­лы­ва­ли коро­ву, не имев­шую телят. Но эта связь извест­ных живот­ных с куль­том того или ино­го бога, по-види­мо­му, рас­про­стра­ни­лась широ­ко толь­ко в после­го­ме­ров­скую эпо­ху. Разу­кра­шен­ное жерт­вен­ное живот­ное при­во­ди­ли к алта­рю и очи­ща­ли водой. В это вре­мя свя­щен­но­слу­жи­те­ли мыли руки в чаше. Затем при чте­нии молит­вы они поды­ма­ли вверх οὐλό­χυται, т. е. смесь ячме­ня, воды и соли, посы­па­ли голо­ву живот­но­го этим свя­щен­ным ячме­нем и в то же вре­мя бро­са­ли в пла­мя зажжен­ный перед алта­рем кусо­чек вырван­ной у него на лбу шер­сти. Опи­сан­ное дей­ст­вие озна­ча­лось гла­го­лом ἀπάρ­χεσ­θαι, т. е. при­не­се­ние пер­вых пло­дов (ἀπαρ­χαί).

Если жерт­ва пред­на­зна­ча­лась небес­ным богам, то голо­ву живот­но­го запро­киды­ва­ли назад и уда­ря­ли по ней топо­ром. Нане­ся живот­но­му смер­тель­ный удар, его реза­ли ножом и соби­ра­ли кровь в сосуд, назы­вае­мый ἀμνίον. По сня­тии с жерт­вы шку­ры ее раз­ре­за­ли на части. Верх­нюю часть зад­них ног кла­ли отдель­но, а жерт­ву обкла­ды­ва­ли жиром; на раз­лич­ные чле­ны живот­но­го кла­ли неболь­шие кусоч­ки, взя­тые из дру­гих частей его, и жари­ли все это. Так посту­па­ли для того, чтобы запах мяса мог воз­но­сить­ся к небе­сам и чтобы дым, под­ня­тие кото­ро­го по вер­ти­каль­ной линии счи­та­лось бла­го­при­ят­ным при­зна­ком, отли­чал­ся изоби­ли­ем и густотой. Для жаре­ния употреб­ля­ли сухое дере­во, поко­ло­тое на лучин­ки. Чем выше поды­ма­лось пла­мя, тем бла­го­при­ят­нее счи­та­лись пред­зна­ме­но­ва­ния. Вслед за этим с.326 лили чер­ное вино, а за неиме­ни­ем его — чистую воду. Верх­ние части зад­них ног, как кус­ки наи­бо­лее жир­ные и вкус­ные, пред­ла­га­лись богам. В тече­ние дол­го­го вре­ме­ни жаре­ние мяса из этих частей счи­та­лось свя­щен­ной цере­мо­ни­ей. Изо­бра­же­ние это­го акта жерт­во­при­но­ше­ния нахо­дит­ся ино­гда на памят­ни­ках. На одной раз­ри­со­ван­ной вазе изо­бра­жа­ет­ся сце­на жерт­во­при­но­ше­ния в геро­и­че­скую эпо­ху: по обе сто­ро­ны алта­ря сто­ят два моло­дых свя­щен­но­слу­жи­те­ля и дер­жат в руках два вер­те­ла с мясом, кото­рое пред­на­зна­че­но для сожже­ния. Во вре­мя жаре­ния мяса моло­дые люди под­дер­жи­ва­ли пла­мя, пото­му что счи­та­лось очень дур­ным при­зна­ком, если жерт­ва была недо­ста­точ­но про­жа­ре­на или пада­ла на зем­лю. В это вре­мя дру­гие части жерт­вы раз­ре­за­ли на малень­кие кусоч­ки и наса­жи­ва­ли на неболь­шие вер­те­ла. Ино­гда неко­то­рые остав­ши­е­ся части пред­ла­га­лись низ­шим боже­ствам, ним­фам, Гер­ме­су, а осталь­ное разде­ля­лось затем сре­ди сотра­пез­ни­ков. Гре­ки вери­ли, что боги невиди­мо при­сут­ст­ву­ют на этих свя­щен­ных тра­пе­зах.

Богам дела­лись при­но­ше­ния не толь­ко в виде живот­ных: Апол­ло­ну при­но­си­ли вен­ки, Афине — пеп­ло­сы, дру­гим боже­ствам — бле­стя­щие одеж­ды, и всем вооб­ще — вазы, чаши и в осо­бен­но­сти отня­тую у вра­гов добы­чу.

(Mau­ry. His­toi­re des re­li­gions de la Grè­ce an­ti­que, т. I, стр. 315—322).

12. Опи­са­ние жерт­во­при­но­ше­ния.

В про­из­веде­нии Эври­пида «Элек­тра» вест­ник, рас­ска­зы­вая геро­ине тра­гедии об убий­стве царя Эгис­фа его пасын­ком и бра­том Элек­тры Оре­стом, дает опи­са­ние жерт­во­при­но­ше­ния.

Эгисф обра­ща­ет­ся к Оре­сту и его дру­гу Пила­ду, кото­рых при­ни­ма­ет за пут­ни­ков, и гово­рит:

«Ко мне про­шу сего­дня На свет­лый пир — я ним­фам зако­лоть Тель­ца веду, а зав­тра, встав с зарею, Вы може­те уско­рить шаг. Вой­дем».

с.327

И стал он нас упра­ши­вать — про­хо­ду Нам не давал — а как в чер­тог про­вел, Кри­чит: «Ско­рей подай­те им умыть­ся, Близ алта­ря постав­лю я гостей». Орест ему на это: «Мы проточ­ной Стру­ей реки уж умы­ва­лись, царь. Но если нам с аргос­ца­ми при­ка­жешь Тебе помочь при жерт­ве, то опять Очи­стить­ся не отка­жусь, конеч­но». Но раз­го­вор был пре­рван. Отло­жив Ору­жие, тело­хра­ни­тель цар­ский И раб его — за дело все гурь­бой… Кто нес фиал для кро­ви, кто кош­ни­цы Свя­щен­ных круп, а там, на оча­ге, Раздув огонь, кув­ши­ны рас­став­ля­ли. Чер­тог гудел… Но вот кру­пы твой вот­чим На жерт­вен­ник под­бро­сив воз­гла­сил: «О ним­фы скал, пус­кай не раз мне жерт­ву Здесь при­но­сить и, сча­стьем увен­чав Гла­ву царя с цари­цей Тин­да­ридой, Вра­гов его каз­ни­те!»… И нож нащу­пав В кош­ни­це взял Эгисф: он тель­чий волос Дес­ни­цею в огонь свя­щен­ный вверг… И зако­лол рас­пя­лен­ную жерт­ву В руках рабов, дер­жав­ших ноги ей… И вновь тогда взы­ва­ет он к Оре­сту: «Средь доб­ле­стей в Фес­са­лии у вас, Я слы­шал, два искус­ства про­цве­та­ют: Там масте­ра вы туши раз­ни­мать Да на коня узду наки­нуть лов­ки, Не отка­жи уве­рить в пер­вом нас». — И вот в руках Оре­ста нож дорий­ский. Вмиг сорван с плеч его кра­си­вый плащ С агра­фа­ми, в под­руч­ные — Пила­да, А челядь прочь; вот ногу захва­тил Он тель­чую и, напря­гая мускул, Глядим, — на сгиб всю кожу намотал, Обна­же­на лежит, белея, жерт­ва… Когда же жерт­ву вскры­ли, и Эгисф, Свя­щен­ную при­яв ее утро­бу, Стал изу­чать: у пече­ни гла­вы Он не нашел, пузырь же и ворота Пере­пол­ня­ла желчь, и тем они Гада­те­лю недоб­рое сули­ли»…

с.328 Меж­ду тем, Орест гово­рит:

«Одна­ко, дай же мне, Чтоб лаком­ства добыть из этой жерт­вы, Покреп­че нож, с зака­лом фес­са­лий­ским, Дро­бя­щим кость». И вот удар ножа Вскры­ва­ет грудь. И толь­ко что над серд­цем Вни­ма­тель­но скло­нил­ся тот, Орест На цыпоч­ки при­под­нял­ся и нож Царю вса­дил в загри­вок…

(Эври­пид. Элек­тра, пер. Аннен­ско­го, стр. 41—43)

13. Очи­сти­тель­ный обряд.

	Хор.	Свя­щен­ный лес богинь, где ты нашел Себе при­ют, всту­пая в эту зем­лю, Обрядом иску­пи­тель­ным почти.
	Эдип.	Каким обрядом? Научи­те стар­цы.
	Хор.	Воды спер­ва для жерт­вы почерп­ни Из руд­ни­ка, стру­я­ще­го­ся веч­но, Рукой бла­го­го­вей­ной.
	Эдип.	А потом, Когда я свет­лой вла­ги почерп­ну?
	Хор.	Там куб­ки есть — худож­ни­ка созда­нье; Ты обер­ни их руч­ки и края.
	Эдип.	Не шер­стью ли, иль зеле­нью дре­вес­ной?
	Хор.	Руном чистей­шим моло­дой овцы.
	Эдип.	Когда же я амфо­ры увен­чаю?
	Хор.	Тогда, лицо к вос­хо­ду обра­тив, Ты совер­ши трой­ное воз­ли­я­нье.
	Эдип.	Из этих самых чаш?
	Хор.	Лишь три струи — Из пер­вых двух, а тре­тий кубок — цель­ный.
	Эдип.	Что будет в третьем?
	Хор.	Толь­ко мед с водой, Вина же, помни, при­бав­лять не надо.
	Эдип.	Когда ж зем­ля, под чер­ною лист­вой, Таин­ст­вен­ные при­мет воз­ли­я­нья?…
	Хор.	То три­жды девять мас­лич­ных вет­вей Ты воз­ло­жи, про­из­не­ся молит­ву.
	Эдип.	Какую? Знать ее важ­ней все­го.
	Хор.	Да будут те к при­шель­цу бла­го­склон­ны, Кому даем мы имя Эвме­нид, — Молись о том и ты, и все дру­гие, — Но шепотом чуть слыш­ным гово­ри.
с.329		Потом, лица назад не обра­щая, Уйди ско­рей. Когда испол­нишь все, При­бли­зим­ся к тебе уже без стра­ха, Не то, Эдип, смот­ри — не быть доб­ру.

(Софокл²⁴. Эдип в Колоне. Пере­вод Мереж­ков­ско­го, стр. 28—30).

14. Оби­лие жерт­во­при­но­ше­ний.

Один факт может дать нам поня­тие о гро­мад­ном коли­че­стве живот­ных, зака­лы­вае­мых во вре­мя обще­ст­вен­ных жерт­во­при­но­ше­ний в Афи­нах. Шку­ра и дру­гие остан­ки (внут­рен­но­сти, рога и т. д.) при­над­ле­жа­ли государ­ству и про­да­ва­лись в его поль­зу. Дохо­ды от этой про­да­жи назы­ва­лись δερ­μα­τικόν, и есть ука­за­ния, что они были доволь­но зна­чи­тель­ны.

В рос­пи­си дохо­дов за пери­од вре­ме­ни от 334 до 331 года мож­но видеть, что в 334 году за семь меся­цев обще­ст­вен­ная каз­на полу­чи­ла от этой ста­тьи 5099 драхм и 4 обо­ла (око­ло 1887 руб.). Празд­не­ства город­ских Дио­ни­сий дали 808 драхм (око­ло 299 руб.). Вслед­ст­вие совер­ше­ния жерт­во­при­но­ше­ний в честь Зев­са-спа­си­те­ля было вне­се­но 1050 драхм (око­ло 388 руб.).

У нас нет общей сум­мы взно­сов для после­дую­щих лет, но в 333 году мы нахо­дим доход в 2610 драхм и 3 обо­ла (око­ло 966 руб.) от жерт­во­при­но­ше­ний в честь Зев­са-спа­си­те­ля.

В 332 г. доход состав­лял 1183 драх­мы (око­ло 438 р.), как резуль­тат жерт­во­при­но­ше­ний в честь Тезея. При­не­се­те жертв богине Мира дало 711 драхм (око­ло 263 р.).

Циф­ры, конеч­но, меня­лись из года в год в зави­си­мо­сти от пыш­но­сти празд­неств. Так, празд­но­ва­ния в честь Мира дали 874 драх­мы (око­ло 323 руб.) в 335 году и 741 (око­ло 263 руб.) в 332 году. Раз­ни­ца при празд­но­ва­ни­ях, посвя­щен­ных Зев­су-спа­си­те­лю, была еще боль­ше: с.330 2610 драхм (око­ло 966 руб.) в 333 году и 1050 драхм (око­ло 388 руб.) в 334 году.

(Corp. inscript. At­ti­car., т. II, 741; Cail­le­mer. Dict. des an­tiq. т. II, стр. 106).

15. При­но­ше­ния богам.

В древ­ние вре­ме­на при при­не­се­нии даров богам люди руко­во­ди­лись рас­че­том и смот­ре­ли на свои при­но­ше­ния, как на тор­го­вые сдел­ки. Боги, создан­ные по подо­бию людей, посту­па­ли так же, как и эти послед­ние, сооб­раз­но со сво­и­ми выго­да­ми: они дава­ли тем, кто давал им, и если что-нибудь полу­чи­ли, то по спра­вед­ли­во­сти долж­ны были отпла­тить той же моне­той.

При­но­ше­ние мог­ло иметь тро­я­кий харак­тер: уми­ло­сти­ви­тель­ный, иску­пи­тель­ный и бла­годар­ст­вен­ный. В неко­то­рых слу­ча­ях оно мог­ло быть сде­ла­но напе­ред в виду ожи­дае­мых благ, воз­на­граж­де­ния за поне­сен­ные убыт­ки или полу­че­ния дол­га.

Кро­ме того, раз­ве боги, имев­шие такое боль­шое сход­ство с людь­ми и обла­дав­шие все­ми их потреб­но­стя­ми и стра­стя­ми, не долж­ны были вла­деть тем, что мог­ло при­не­сти поль­зу или доста­вить удо­воль­ст­вие?

Пер­во­на­чаль­но жерт­во­при­но­ше­ние игра­ло роль нало­га, взи­мае­мо­го в поль­зу богов с раз­лич­но­го иму­ще­ства и про­дук­тов пита­ния чело­ве­ка. Когда осно­вы­вал­ся какой-нибудь город, то при рас­пре­де­ле­нии участ­ков зем­ли, на кото­рые ее пред­ва­ри­тель­но дели­ли, преж­де все­го выде­ля­лись вла­де­ния, пре­до­став­ляв­ши­е­ся богам. При деле­же добы­чи посту­па­ли так же, и пер­вые части посвя­ща­лись богам. Им же отда­ва­лась и часть обще­ст­вен­ных дохо­дов. Часто обя­за­тель­ство посвя­щать богам пер­вые пло­ды уро­жая уста­нав­ли­ва­лось пря­мо зако­но­да­тель­ным путем. Тако­во было отно­ше­ние к это­му вопро­су государ­ства.

Част­ные лица дей­ст­во­ва­ли таким же обра­зом. Был ли воз­веден какой-нибудь граж­да­нин на обще­ст­вен­ную или рели­ги­оз­ную долж­ность, при­об­рел ли зна­ки отли­чия член какой-нибудь орга­ни­за­ции, вся­кий из них преж­де с.331 все­го выпол­нял свои обя­за­тель­ства по отно­ше­нию к богам, как глав­ным твор­цам вся­ко­го бла­га. Полу­чал ли кто-нибудь при­быль или наслед­ство, сде­лал ли наход­ку, был счаст­лив в игре или на охо­те, одер­жи­вал победу в состя­за­нии, имел успех в каком-нибудь пред­при­я­тии, вел ли удач­ную тор­гов­лю, — вся­кий счи­тал обя­за­тель­ным совер­шить при­но­ше­ние богам. Есте­ствен­ные про­дук­ты зем­ли в осо­бен­но­сти долж­ны были под­ле­жать тако­му свя­щен­но­му нало­гу. В отно­ше­нии их обя­за­тель­ство под­дер­жи­ва­лось доль­ше и соблюда­лось стро­же, чем в дру­гих слу­ча­ях. Все рож­даю­ще­е­ся и рас­ту­щее явля­лось источ­ни­ком таких поче­стей, и чело­ве­че­ские поко­ле­ния не были осво­бож­де­ны от такой повин­но­сти. Гре­ки при­зна­ва­ли этот вар­вар­ский обы­чай, и ἀπαρχὴ ἀνδρῶν достав­ля­ли людей для жерт­во­при­но­ше­ний, а позд­нее — для гиеро­ду­лий²⁵ и для высе­ле­ния в коло­нии.

Когда обя­за­тель­ность при­но­ше­ния богам полу­чи­ла все­об­щее при­зна­ние, жре­цы попы­та­лись уста­но­вить на этот счет опре­де­лен­ные пра­ви­ла, вве­сти опре­де­лен­ную так­су. Обык­но­вен­но налог с пред­ме­тов, пер­вые пло­ды кото­рых под­ле­жа­ли обло­же­нию, рав­нял­ся ¹∕₁₀, ино­гда дохо­дил даже до несколь­ких деся­тых.

С тече­ни­ем вре­ме­ни при­но­ше­ния при­об­ре­ли дру­гой харак­тер: они ста­ли счи­тать­ся обя­за­тель­ны­ми толь­ко в неко­то­рых слу­ча­ях, напри­мер, при захва­те добы­чи, в слу­ча­ях необык­но­вен­ных или непред­виден­ных при­об­ре­те­ний, напри­мер, при наход­ках. Они были так­же обя­за­тель­ны в том слу­чае, когда чело­век свя­зы­вал себя фор­маль­ным обе­ща­ни­ем, давал, напри­мер, обет; не выпол­нить такой обет счи­та­лось насто­я­щим пре­ступ­ле­ни­ем, за кото­рое боги или, вме­сто них, могу­ще­ст­вен­ные люди нала­га­ли нака­за­ние; но за исклю­че­ни­ем этих слу­ча­ев при­но­ше­ние счи­та­лось сво­бод­ным и доб­ро­воль­ным даром, одним сло­вом — актом бла­го­че­стия. Впро­чем, боги рас­по­ла­га­ли сред­ства­ми наве­сти отдель­ных людей и целые горо­да на мысль ока­зать им поче­сти с.332 посред­ст­вом при­но­ше­ний: обще­ст­вен­ные бед­ст­вия, болез­ни, неуро­жаи, вой­ны, про­ро­че­ства были пре­до­сте­ре­же­ни­ем; точ­но такую же роль игра­ли пред­ска­за­ния, сны, виде­ния. В слу­чае надоб­но­сти боги ука­зы­ва­ли на те пред­ме­ты, кото­ры­ми мож­но было доста­вить им удо­вле­тво­ре­ние.

Нет воз­мож­но­сти пере­чис­лить все те слу­чаи, в кото­рых государ­ства или отдель­ные лица дела­ли при­но­ше­ния богам. Вот наи­бо­лее частые из них: 1) когда испра­ши­ва­ли какую-нибудь милость; 2) когда бла­го­да­ри­ли за одер­жан­ную победу на войне или в играх, при выздо­ров­ле­нии, чудес­ном спа­се­нии, вступ­ле­нии в брак, рож­де­нии ребен­ка, выиг­ран­ном судеб­ном про­цес­се, при осво­бож­де­нии за опре­де­лен­ный выкуп и отпу­ще­нии на волю, при полу­че­нии долж­но­сти или какой-нибудь выго­ды; 3) когда жела­ли полу­чить искуп­ле­ние; так, напри­мер, роль при­но­ше­ний игра­ли те кон­фис­ка­ции и штра­фы, кото­рым под­вер­га­лись за свя­тотат­ство. Осо­бен­но охот­но дары богам пред­ла­га­лись во вре­ме­на каких-нибудь празд­неств. Слу­ча­лось так­же, что в силу обы­чая, пред­пи­са­ния зако­на или заве­ща­ния в опре­де­лен­ные сро­ки дела­лись при­но­ше­ния, все­гда нося­щие оди­на­ко­вый харак­тер. Таким обра­зом, суще­ст­во­ва­ло раз­ли­чие меж­ду обыч­ны­ми при­но­ше­ни­я­ми, совер­шае­мы­ми в опре­де­лен­ные пери­о­ды вре­ме­ни и зави­сев­ши­ми от посто­ян­ных при­чин, и при­но­ше­ни­я­ми экс­тра­ор­ди­нар­ны­ми, кото­рые нахо­ди­лись в свя­зи с осо­бы­ми обсто­я­тель­ства­ми.

При совер­ше­нии при­но­ше­ния необ­хо­ди­мо было сотруд­ни­че­ство двух лиц: жерт­во­ва­те­ля и жре­ца, при­но­сив­ше­го дар от име­ни боже­ства. Жерт­во­при­но­ше­ние состо­я­ло из двух актов. В пер­вом жерт­во­ва­тель отка­зы­вал­ся от прав на при­но­си­мый им пред­мет, во вто­ром жрец пытал­ся заста­вить боже­ство при­нять его. Стрем­ле­ния жерт­во­ва­те­ля и жре­ца и фор­му­лы, кото­рые они про­из­но­си­ли — и толь­ко они одни — сооб­ща­ли пред­ме­ту свя­щен­ный харак­тер, кото­рый рас­про­стра­нял­ся на вся­кий пред­мет, каков бы он ни был.

Ино­гда дар при­но­сил­ся в пол­ное и без­услов­ное вла­де­ние богов, без вся­ких усло­вий и огра­ни­че­ний. В с.333 дру­гих слу­ча­ях пере­да­ва­лось толь­ко пра­во счи­тать­ся вла­дель­цем того или ино­го пред­ме­та. Так, жерт­во­ва­тель мог пода­рить богу зем­лю и сохра­нить за собою пра­во поль­зо­ва­ния ею; он мог так­же дать день­ги, но уста­но­вить напе­ред, како­во долж­но быть назна­че­ние дохо­дов с них.

Побед­ное жерт­во­при­но­ше­ние.

В неко­то­рых слу­ча­ях дар носил чисто фик­тив­ный харак­тер; напри­мер, когда гос­по­дин, осво­бож­дая сво­его раба, посвя­щал его боже­ству, но ста­вил усло­вие, чтобы раб этот жил у него до самой смер­ти. Суще­ст­во­ва­ла еще осо­бая фор­ма при­но­ше­ния, состо­яв­шая в том, что богам пред­ла­гал­ся дар, кото­рым жерт­во­ва­тель сам не имел пра­ва ни вла­деть, ни сво­бод­но рас­по­ря­жать­ся, но в молит­ве жерт­во­ва­тель при­гла­шал богов захва­тить пред­ла­гае­мое. Таким путем мож­но с.334 было обречь богам и их вра­гов и сво­их соб­ст­вен­ных. На этих людей при­зы­ва­лось небес­ное мще­ние, и они обре­ка­лись вся­ко­му, кто желал при­нять на себя выпол­не­ние это­го мще­ния. Подоб­ные посвя­ще­ния мог­ли касать­ся и целых горо­дов и отдель­ных лиц. Пер­во­на­чаль­но смерт­ная казнь была насто­я­щим при­но­ше­ни­ем богам: пре­ступ­ник нанес оскорб­ле­ние богам; чтобы отвра­тить от его семьи или от стра­ны, осквер­нен­ной им, зара­зу пре­ступ­ле­ния или опас­ность нака­за­ния, его при­но­си­ли в жерт­ву.

Пред­мет, пред­ло­жен­ный боже­ству и при­ня­тый им, ста­но­вил­ся ἱερόν (свя­щен­ным). Похи­ще­ние его, пере­не­се­ние в дру­гое место, изме­не­ние его назна­че­ния или даже под­ня­тие на него руки счи­та­лись свя­тотат­ст­вен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми. Прав­да, при­но­ше­ние мож­но было лишить его свя­щен­но­го харак­те­ра и сде­лать из него пред­мет обыч­но­го употреб­ле­ния, даже уни­что­жить его. Но для это­го нуж­но было вме­ша­тель­ство обще­ст­вен­ной вла­сти, дей­ст­ву­ю­щей с одоб­ре­ния вла­сти рели­ги­оз­ной.

По всей веро­ят­но­сти, вна­ча­ле при­но­ше­ния дела­лись толь­ко нату­рой. Они были лишь частью иму­ще­ства, пре­до­став­ля­е­мо­го богу чело­ве­ком. Но уже в древ­нюю эпо­ху эти при­но­ше­ния заме­ня­лись пред­ме­та­ми, фор­ма кото­рых напо­ми­на­ла ста­рин­ные при­но­ше­ния нату­рой, а цен­ность была оди­на­ко­вой с ними. Так ста­ли раз­ре­шать­ся сим­во­ли­че­ские при­но­ше­ния, т. е. изо­бра­же­ния пер­вых пло­дов, кото­рые долж­ны были отда­вать­ся богам. Вот объ­яс­не­ние золо­той жат­вы, посы­лае­мой мета­пон­тин­ца­ми в Дель­фы, золотых коло­сьев, упо­ми­нае­мых в пере­чне иму­ще­ства Пар­фе­но­на, гли­ня­ных, брон­зо­вых, сереб­ря­ных и золотых вино­град­ных лоз, дере­вьев, раз­ных рас­те­ний, живот­ных, кото­рые встре­ча­ют­ся во всех свя­ти­ли­щах.

Таким же обра­зом вме­сто людей богам ста­ли посвя­щать чело­ве­че­ские изо­бра­же­ния. Пото­му-то для хра­мов и для могил нача­ли делать осо­бые вещи, непри­год­ные к употреб­ле­нию и пред­на­зна­чав­ши­е­ся толь­ко для того, чтобы слу­жить вос­по­ми­на­ни­ем и пред­став­лять как бы подо­бие с.335 насто­я­щих пред­ме­тов. С тече­ни­ем вре­ме­ни пере­ста­ли счи­тать­ся со свя­зью меж­ду пожерт­во­ва­ни­ем и при­чи­ной, вызвав­шей его. Жре­цы вве­ли обы­чай про­да­вать при­но­си­мый хлеб или посвя­щен­ных богам живот­ных, в кото­рых не было надоб­но­сти для потреб­но­стей хра­ма, и заме­нять их при­но­ше­ни­я­ми, сто­и­мость кото­рых рав­ня­лась про­даж­ной цене пожерт­во­ва­ния. Сами жерт­во­ва­те­ли тоже про­из­во­ди­ли такую заме­ну. С этих пор место всех пер­во­на­чаль­ных при­но­ше­ний заня­ли глав­ным обра­зом ста­туи и вазы.

Пожерт­во­ва­ни­я­ми мог­ли слу­жить вся­ко­го рода мате­ри­аль­ные пред­ме­ты: зем­ля, зда­ния, денеж­ные капи­та­лы, дере­вья или дру­гие рас­те­ния, суще­ства оду­шев­лен­ные, при­слу­га, вещи для бого­слу­же­ния или для укра­ше­ния свя­ти­ли­ща и т. д.

(По Ho­mol­le. Dic­tion­nai­re des an­ti­qui­tés, т. II, стр. 364 и сл.).

16. Бла­го­че­сти­вое учреж­де­ние.

Когда Десять Тысяч²⁶ при­бы­ли в Кера­зунт, они разде­ли­ли меж­ду собой добы­чу. Деся­тая часть была пре­до­став­ле­на Апол­ло­ну и Арте­ми­де, и на вое­на­чаль­ни­ков была воз­ло­же­на обя­зан­ность совер­шить это при­но­ше­ние. Ксе­но­фонт полу­чил для этой цели часть денег и, посе­лив­шись в Скил­лун­те, рас­по­рядил­ся с ними сле­дую­щим обра­зом.

«Он купил на эти день­ги поме­стье в честь Арте­ми­ды, на том месте, где ему ука­зал бог. Сов­па­ло так, что через эту мест­ность про­те­ка­ла река Сели­нунт, а в Эфе­се при хра­ме Арте­ми­ды про­те­ка­ет река тоже Сели­нунт, и в обе­их реках водят­ся рыбы и чере­по­кож­ные живот­ные. Там Ксе­но­фонт устро­ил на свя­щен­ные день­ги храм с жерт­вен­ни­ком и, впо­след­ст­вии уде­ляя деся­тую часть из про­из­веде­ний сво­его поме­стья, посвя­щал ее богине. Празд­ник посе­ща­ли все горо­жане и с.336 соседи, оди­на­ко­во как муж­чи­ны, так и жен­щи­ны. Для при­ез­жаю­щих (на празд­ник) боги­ня пода­ва­ла ячмен­ную муку, хлеб, вино и пло­ды, а так­же извест­ную долю из живот­ных, кото­рые при­но­си­лись в жерт­ву из свя­щен­но­го паст­би­ща и из пой­ман­ных на охо­те, пото­му что к это­му празд­ни­ку сыно­вья Ксе­но­фон­та и дру­гих граж­дан устра­и­ва­ли охоту, в кото­рой при­ни­ма­ли уча­стие и взрос­лые, кто желал. Неко­то­рых живот­ных мож­но было пой­мать здесь же, а неко­то­рых в Фолое; это — дикие каба­ны, сер­ны и оле­ни.

В этой же свя­щен­ной мест­но­сти нахо­дят­ся луг, рощи и горы, покры­тые дере­вья­ми и год­ные для корм­ле­ния сви­ней, коз, волов и лоша­дей, так что здесь пасет­ся и тот скот, на кото­ром при­ез­жа­ют к празд­ни­ку. Вокруг хра­ма раз­веден сад из раз­но­го рода пло­до­вых дере­вьев, пло­ды кото­рых слу­жат для лаком­ства. Самый храм, несмот­ря на малый раз­мер, совер­шен­но похож на вели­кий храм. При хра­ме сто­ит колон­на со сле­дую­щей над­пи­сью:

“Свя­щен­ное место Арте­ми­ды. Вла­де­те­лю и полу­ча­те­лю дохо­дов еже­год­но посвя­щать деся­ти­ну на жерт­во­при­но­ше­ния; из осталь­но­го под­дер­жи­вать бла­го­устрой­ство хра­ма. Кто не станет это­го делать, воздаст боги­ня”».

(Ксе­но­фонт. Ана­ба­зис, кн. V, гл. 3. Пере­вод Янче­вец­ко­го).

17. Дохо­ды Делос­ско­го хра­ма (око­ло 180-го года до Р. Х.).

1. Отда­ча в наем и в арен­ду.

Апол­ло­ну Делос­ско­му при­над­ле­жа­ли дома и пахот­ные зем­ли, кото­рые он сда­вал в арен­ду; усло­вия, уста­нав­ли­вае­мые в этих слу­ча­ях, запе­чат­ле­ны в образ­це най­ден­но­го в недав­нее вре­мя кон­трак­та. Арен­да заклю­ча­лась на десять лет. Арен­да­тор был обя­зан доста­вить к опре­де­лен­но­му сро­ку пору­чи­тель­ство, в про­тив­ном слу­чае дого­вор уни­что­жал­ся. Упла­та рен­ты долж­на была про­из­во­дить­ся в опре­де­лен­ные сро­ки; в с.337 слу­чае запозда­ния пла­те­жа, сум­ма его уве­ли­чи­ва­лась преж­де все­го штра­фом, а затем после­до­ва­тель­но при­ме­ня­лись сле­дую­щие меры стро­го­сти: про­да­жа жат­вы, нало­же­ние аре­ста на скот и рабов, арест все­го иму­ще­ства, при­над­ле­жа­ще­го арен­да­то­ру или его пору­чи­те­лям, вне­се­ние арен­да­то­ра и наслед­ни­ков его в спи­сок долж­ни­ков бога.

2. Пошли­ны.

Делос­ское государ­ство пере­да­ло хра­му пра­во сбо­ра пошлин с море­пла­ва­ния, тор­гов­ли и про­мыш­лен­но­сти. Это были пошли­ны с лов­ли у бере­гов ост­ро­ва рако­вин, достав­ля­ю­щих пур­пур­ную крас­ку, с лов­ли рыбы в пруде или море, нало­ги с тех лиц, кото­рые поль­зо­ва­лись паст­би­ща­ми бога, с кораб­лей за пра­во бро­сать якорь в гава­ни, с при­во­зи­мых това­ров за пра­во выгруз­ки их.

3. Про­цен­ты с отда­вае­мых в рост капи­та­лов.

Храм давал в долг как част­ным лицам, так и государ­ству свои капи­та­лы. Заем совер­шал­ся на 10 лет и из 10 %. Долж­ник обя­зы­вал­ся доста­вить заклад­ную и пору­чи­те­лей. В слу­чае несо­сто­я­тель­но­сти долж­ни­ка бог поль­зо­вал­ся пра­вом нало­жить арест на его иму­ще­ство и на иму­ще­ство его пору­чи­те­лей. Когда долж­ни­ком явля­лось государ­ство, гаран­тии тре­бо­ва­лись не мень­шие: город пред­став­лял сво­их упол­но­мо­чен­ных, кото­рые были несо­мнен­но ответ­ст­вен­ны за долг и долж­ны были доста­вить пору­чи­те­лей; кро­ме того, выда­ва­лась заклад­ная на обще­ст­вен­ные дохо­ды.

4. Раз­лич­ные дохо­ды.

К это­му раз­ряду при­над­ле­жа­ли дохо­ды от про­да­жи пожерт­во­ван­ных гусей, гор­лиц и шкур зако­лотых в жерт­ву живот­ных, кру­жеч­ный сбор и т. д.²⁷.

(Ho­mol­le. Bul­le­tin de cor­res­pon­dan­ce hel­lé­ni­que, т. VI, (1882 г.), стр. 62 и сл.).

с.338

18. При­но­ше­ния по обе­ту в Делос­ский храм.

В хра­ме Апол­ло­на Делос­ско­го и в при­над­ле­жа­щих ему служ­бах еже­год­но соби­ра­лись целые кучи пожерт­во­ва­ний веру­ю­щих. Их забот­ли­во сохра­ня­ли и вели им подроб­ные спис­ки. Если метал­ли­че­ские вещи под­вер­га­лись какой-нибудь пор­че или начи­на­ли зани­мать слиш­ком мно­го места, их пере­плав­ля­ли в слит­ки.

Преж­де все­го, Апол­лон имел свою посу­ду, сто­ло­вый при­бор, состо­я­щий глав­ным обра­зом из сереб­ря­ных и золотых чаш и блюд раз­лич­ной фор­мы. Самый мно­го­чис­лен­ный раз­ряд этой посуды состав­ля­ли фиа­лы — раз­но­вид­ность блюд или очень низ­ких чаш с бес­ко­неч­но раз­но­об­раз­ны­ми укра­ше­ни­я­ми — в Делос­ских хра­мах было накоп­ле­но зна­чи­тель­ное коли­че­ство их: в одном толь­ко свя­ти­ли­ще Апол­ло­на заклю­ча­лось более 1600 фиа­лов. Сре­ди них были и глад­кие и разу­кра­шен­ные, с чекан­ны­ми или рельеф­ны­ми изо­бра­же­ни­я­ми фрук­тов, птиц, живот­ных и людей, позо­ло­чен­ные, с насеч­кой или с инкру­ста­ци­ей из дра­го­цен­ных кам­ней. Затем шли чаши раз­лич­ных сор­тов, вся­ких наиме­но­ва­ний, форм, вели­чин, то для питья, то для воз­ли­я­ний. Далее сле­до­ва­ли шка­тул­ки, куриль­ни­цы, све­тиль­ни­ки, кан­де­ляб­ры, люст­ры, сто­лы для пере­не­се­ния при­но­ше­ний, ложа для выстав­ле­ния ста­туй, тре­нож­ни­ки, сло­вом — пол­ная утварь.

После сто­ло­вой посуды боль­шое место зани­ма­ли оде­я­ния, мно­же­ство тка­ней и дра­го­цен­но­стей, голов­ных убо­ров и вен­ков, мате­рий, рас­ши­тых золо­том или пур­пу­ром, кото­рые слу­жи­ли одеж­дой изо­бра­же­нию боже­ства или, вме­сто него, оде­я­ни­ем жре­цам. Голо­ва ста­туи Апол­ло­на укра­ша­лась вен­ком, а на сме­ну ему в сокро­вищ­ни­це хра­ни­лась еще диа­де­ма; на паль­це у бога свер­ка­ло коль­цо; хари­ты²⁸ были увен­ча­ны таким же обра­зом. Дру­гая ста­туя бога име­ла свой осо­бый гар­де­роб и пол­ное убран­ство. Хра­му с.339 при­над­ле­жа­ло так­же мно­же­ство вен­ков, колец, брас­ле­тов, оже­ре­лий, цепо­чек, шпи­лек, серег, укра­шен­ных дра­го­цен­ны­ми кам­ня­ми или кам­ня­ми с резь­бой, бро­шей, шка­ту­лок для бла­го­уха­ний и для при­ти­ра­ний, вее­ров, опа­хал от мух из сло­но­вой кости с золо­той инкру­ста­ци­ей. Все эти пред­ме­ты выстав­ля­лись напо­каз в тор­же­ст­вен­ных слу­ча­ях и долж­ны были про­из­во­дить на тол­пу силь­ное впе­чат­ле­ние.

К это­му надо еще при­ба­вить инстру­мен­ты для раз­но­об­раз­ных реме­сел: лоты, жез­лы, луки, кол­ча­ны, мечи и шле­мы, яко­ря и рули и мно­же­ство пожерт­во­ва­ний по обе­ту, в вос­по­ми­на­ние об избег­ну­тых опас­но­стях. Нако­нец, метал­ли­че­ские слит­ки и моне­ты, в осо­бен­но­сти про­из­веде­ния искусств, раз­ри­со­ван­ная мебель, кар­ти­ны, порт­ре­ты, золотые, сереб­ря­ные, брон­зо­вые или дере­вян­ные ста­ту­эт­ки людей или живот­ных, ста­туи Арте­ми­ды и Апол­ло­на из мра­мо­ра и из золо­че­но­го дере­ва.

(Diehl. Ex­cur­sions ar­chéo­lo­gi­ques en Grè­ce, стр. 179—181).

19. Долж­ни­ки Делос­ско­го хра­ма.

Про­цен­ты, пла­тив­ши­е­ся сле­дую­щи­ми горо­да­ми²⁹:

Микон	1260 драхм (око­ло 466 руб.)
Сирос	2300 драхм (око­ло 851 руб.)
Тенос	1 талант (око­ло 2220 руб.)
Кеос	5972 драх­мы и 4½ обо­ла (око­ло 2210 руб.)
Сери­фос	1600 драхм (око­ло 592 руб.)
Сифн	3194 драх­мы (око­ло 1182 руб.)
Иос	800 драхм (око­ло 296 руб.)
Парос	2970 драхм (око­ло 1099 руб.)
Эной Ика­рий­ский	4000 драхм (око­ло 1480 руб.)
Тер­мея Ика­рий­ская	400 драхм (око­ло 148 руб.)
Ито­го 4 талан­та, 4496 драхм, 4½ обо­ла (око­ло 10544 руб.).

с.340 Про­цен­ты, упла­чи­вав­ши­е­ся част­ны­ми лица­ми, име­на кото­рых при­во­дят­ся ниже:

Ари­стон из Дело­са за Апол­ло­до­ра из Дело­са	900 драхм (око­ло 333 руб.)
Арти­си­лей из Дело­са за Глав­ке­та из Дело­са	700 драхм (око­ло 259 руб.)
Гип­сокл из Дело­са	800 драхм (око­ло 296 руб.)
Ага­сикл из Дело­са за Фео­ки­са из Дело­са	225 драхм (око­ло 83 руб.)
Фео­гнет из Дело­са за Гип­сок­ла из Дело­са	912 драхм 3 обо­ла (око­ло 337 руб.)
Анти­патр из Дело­са за Гип­сок­ла из Дело­са	287 драхм 3 обо­ла (око­ло 106 руб.)
Поли… из Тено­са за М… из Тено­са	400 драхм (око­ло 148 руб.)
Лев­кин из Дело­са за Кле­тар­ха из Дело­са	840 драхм (око­ло 311 руб.)
Клео­фон из Дело­са за Писток­се­на из Дело­са	350 драхм (око­ло 130 руб.)
Патрокл из Дело­са за Гип­сок­ла из Дело­са	300 драхм (око­ло 111 руб.)
Ари­стид из Тено­са за Эна­да из Тено­са	210 драхм (око­ло 78 руб.)
Все­го 5925 драхм (ок. 2192 руб.)

(Cor­pus inscript. At­ti­car., т. II, 814).

20. Управ­ле­ние финан­са­ми Апол­ло­на Делос­ско­го.

Финан­са­ми бога управ­ля­ли четы­ре долж­ност­ных лица, назы­вае­мые иеро­по­я­ми и назна­чае­мые на год. Нам неиз­вест­но, полу­ча­ли ли они свою долж­ность путем избра­ния или путем жре­бия.

Они рас­по­ря­жа­лись отда­чей под про­цен­ты сво­бод­ных денеж­ных сумм, заве­до­ва­ли арен­дой недви­жи­мых иму­ществ, отку­пом пошлин, сда­ва­ли с тор­гов про­из­вод­ства раз­лич­ных работ и упла­чи­ва­ли день­ги под­ряд­чи­кам. Кро­ме того, они были хра­ни­те­ля­ми посвя­щае­мых богу пожерт­во­ва­ний и раз­лич­ных пред­ме­тов бого­слу­же­ния.

с.341 Они зави­се­ли от народ­но­го собра­ния, кото­рое в финан­со­вых вопро­сах, как и во всем про­чем, обла­да­ло вер­хов­ной вла­стью. При всех пред­при­я­ти­ях при­сут­ст­во­вал упол­но­мо­чен­ный горо­да, и это обсто­я­тель­ство при­да­ва­ло дей­ст­ви­ям иеро­по­ев харак­тер закон­но­сти: при город­ском упол­но­мо­чен­ном про­из­во­ди­лась пере­да­ча сокро­вищ­ни­цы; он дол­жен был засвиде­тель­ст­во­вать все при­хо­ды и рас­хо­ды, все изме­не­ния, про­ис­хо­дя­щие в иму­ще­ствах, так как это долж­но было согла­со­вать­ся с реше­ни­ем наро­да. Сда­вать про­из­во­див­ши­е­ся в свя­щен­ных зда­ни­ях работы или какие-нибудь вла­де­ния бога, совер­шать раз­лич­ные пла­те­жи мож­но было толь­ко соглас­но с зако­на­ми или в силу осо­бо­го поста­нов­ле­ния. Иеро­пои назна­ча­лись наро­дом и сме­ня­лись, несо­мнен­но, по его же воле; на них лежа­ла обя­зан­ность отда­вать отчет в сво­их дей­ст­ви­ях.

Они под­ле­жа­ли более непо­сред­ст­вен­но­му и даже непре­рыв­но дей­ст­ву­ю­ще­му кон­тро­лю со сто­ро­ны Сове­та и, в част­но­сти, со сто­ро­ны его посто­ян­ной комис­сии, т. е. состо­яв­ших на дей­ст­ви­тель­ной служ­бе при­та­нов. При­та­ны наблюда­ли за все­ми адми­ни­ст­ра­тив­ны­ми дей­ст­ви­я­ми иеро­по­ев и при­сут­ст­во­ва­ли при совер­ше­нии их. Без при­та­нов нель­зя было ни соста­вить опи­си, ни совер­шить пере­да­чу сокро­вищ, ни открыть свя­щен­ную каз­ну.

Свя­щен­ная сокро­вищ­ни­ца нахо­ди­лась в хра­ме Апол­ло­на; ее назы­ва­ли ἱερὰ κι­βωτός. День­ги сохра­ня­лись в осо­бых кув­ши­нах, на каж­дом из кото­рых нахо­ди­лась над­пись, кото­рая заклю­ча­ла одно или несколь­ко ука­за­ний сле­дую­ще­го рода: про­ис­хож­де­ние содер­жав­шей­ся в вазе сум­мы денег, год и месяц вкла­да, имя и долж­ность чинов­ни­ка, совер­шав­ше­го вклад, вре­мя, когда это было сде­ла­но, содер­жа­ние это­го вкла­да и общую его сум­му.

При­но­ше­ния посту­па­ли не пря­мо в руки иеро­по­ев: для это­го суще­ст­во­ва­ли еще какие-то посред­ст­ву­ю­щие лица, но, конеч­но, не откуп­щи­ки; были ли это сбор­щи­ки пода­тей или бан­ки­ры — мы не зна­ем. Они соби­ра­ли день­ги, отме­ча­ли в сво­их запи­сях сум­му каж­до­го взно­са и, выпол­нив воз­ло­жен­ное на них пору­че­ние, вно­си­ли свои получ­ки иеро­по­ям вме­сте с оправ­да­тель­ны­ми доку­мен­та­ми.

с.342 Когда иеро­по­ям надо было про­из­ве­сти какую-либо упла­ту, они бра­ли из хра­ма один из кув­ши­нов; при этом ино­гда при­хо­ди­лось опу­сто­шать все содер­жи­мое кув­ши­на, ино­гда же они выни­ма­ли толь­ко часть денег; обя­за­тель­ства брать день­ги из одно­го и того же кув­ши­на до пол­но­го исто­ще­ния заклю­чав­шей­ся в нем сум­мы не суще­ст­во­ва­ло: мож­но было заим­ст­во­вать день­ги после­до­ва­тель­но из несколь­ких кув­ши­нов.

(Ho­mol­le. Bul­le­tin de cor­resp. hel­lé­ni­que, т. VI (1882 г.), стр. 58—61, 71—72, 76—77).

21. Молит­ва.

«Вся­кий бла­го­ра­зум­ный чело­век», гово­рит Пла­тон, «утром и вече­ром обра­ща­ет­ся к боже­ству и ста­ра­ет­ся воздей­ст­во­вать на него воз­ли­я­ни­я­ми, дымом бла­го­вон­ных куре­ний и молит­вой».

Моли­лись не все­гда одним и тем же богам — их меня­ли в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств. Ино­гда при­зы­ва­ли богов вооб­ще, ино­гда обра­ща­лись толь­ко к одно­му, в осо­бен­но­сти, если испра­ши­ва­ли милость, вхо­див­шую в область его спе­ци­аль­но­го веде­ния. Часто, обра­ща­ясь к како­му-нибудь богу, ста­ра­лись пред­о­хра­нить себя от воз­мож­но­го недо­ра­зу­ме­ния. «Нам, людям», гово­рит Пла­тон, «ниче­го не извест­но о богах. Мы не зна­ем ни их при­ро­ды, ни их имен, кото­ры­ми они назы­ва­ют себя сами и кото­рые явля­ют­ся их насто­я­щи­ми име­на­ми». Отсюда и появил­ся обы­чай при молит­ве при­зна­вать­ся богам в сво­ем неведе­нии и при­бав­лять: «каким бы име­нем вам ни угод­но было, чтобы вас назы­ва­ли». В про­из­веде­ни­ях Эсхи­ла мы так­же чита­ем сле­дую­щее: «Кто бы ты ни был, Зевс, но если это имя тебе нра­вит­ся, я и при­зы­ваю тебя им».

Тор­же­ст­вен­ные моле­ния сопро­вож­да­лись извест­ны­ми обряда­ми: моля­щи­е­ся долж­ны были по мень­шей мере вымыть руки и окро­пить себя люст­раль­ной (свя­той) водой; кро­ме того совер­ша­лись воз­ли­я­ния, кури­лись бла­го­во­ния, и моля­щи­е­ся воз­ла­га­ли себе на голо­вы вен­ки. с.343 Когда взы­ва­ли к небес­ным богам, то поды­ма­ли вверх руки и обра­ща­лись лицом к восто­ку; при­зы­вая мор­ских богов, моля­щи­е­ся про­сти­ра­ли руки к морю; если име­ли дело с под­зем­ны­ми бога­ми, то накло­ня­лись к зем­ле. Ино­гда бра­ли осо­бый жезл, обер­ну­тый шер­стью, или олив­ко­вую ветвь. Обыч­но моли­лись стоя, но неред­ко моля­щи­е­ся пре­кло­ня­ли коле­на, пада­ли ниц на зем­лю и цело­ва­ли ее. Когда бла­го­че­сти­вые люди про­хо­ди­ли мимо свя­ти­ли­ща, то име­ли обык­но­ве­ние под­но­сить руку ко рту.

Боль­шей частью молит­ву про­из­но­си­ли про себя. Охот­но так­же при­но­си­ли богам писан­ные молит­вы. Для этой цели поль­зо­ва­лись дощеч­ка­ми, к кото­рым веру­ю­щие при­кла­ды­ва­ли свою печать; такие дощеч­ки кла­ли в склад­ки одеж­ды боже­ства или при­креп­ля­ли их вос­ком к его коле­ням.

Один из диа­ло­гов Пла­то­на пока­зы­ва­ет нам, как пони­ма­ли молит­ву вели­кие умы Гре­ции. Сократ пред­ла­га­ет для молит­вы такую фор­му­лу: «Зевс, даруй нам истин­ное бла­го неза­ви­си­мо от того, про­сим мы о нем или нет, и отвра­ти от нас зло даже в том слу­чае, если мы его домо­га­ем­ся». Сократ про­сил так­же богов посы­лать ему то, что они счи­та­ли сами для него бла­гом. По его мне­нию, боги луч­ше зна­ли, что для него было нуж­но. Так как обще­при­ня­тых дог­ма­тов не суще­ст­во­ва­ло, то в молит­ве каж­дый ста­но­вил­ся на точ­ку зре­ния сво­их веро­ва­ний, и сред­ний уро­вень рели­ги­оз­но­го созна­ния не был осо­бен­но высок. Молит­ва в виде гим­нов и пес­но­пе­ний игра­ла в пуб­лич­ных цере­мо­ни­ях важ­ную роль. При отплы­тии из гава­ни, на свадь­бах, похо­ро­нах, даже в кон­це тра­пезы или в нача­ле пир­ше­ства пели осо­бую молит­ву, назы­вае­мую пэа­ном.

(Schö­mann. Гре­че­ские древ­но­сти, т. II, стр. 317 и сл.).

22. Пана­фи­неи.

Пана­фи­неи были боль­шим рели­ги­оз­ным празд­ни­ком в Афи­нах в честь Афи­ны — боги­ни-покро­ви­тель­ни­цы государ­ства. Они празд­но­ва­лись в середине июля и с.344 через каж­дые четы­ре года совер­ша­лись с осо­бой пыш­но­стью. В этом слу­чае они про­дол­жа­лись в тече­ние 6 дней и носи­ли назва­ние Вели­ких Пана­фи­ней.

Ряд празд­неств начи­нал­ся пред­став­ле­ни­я­ми в Одеоне³⁰, где высту­па­ли луч­шие арти­сты, пев­цы и декла­ма­то­ры, кифа­ри­сты и флей­ти­сты; хоро­вая музы­ка испол­ня­лась в сосед­нем теат­ре. Затем сле­до­ва­ли гим­на­сти­че­ские игры, кото­рые состо­я­ли, кро­ме обыч­ных состя­за­ний, про­ис­хо­див­ших на риста­ли­ще, т. е. бега, кулач­ной борь­бы и т. п., еще из бега с факе­ла­ми; он про­ис­хо­дил тем­ной ночью и был самой бле­стя­щей частью празд­не­ства. В боль­шин­стве состя­за­ний появ­ля­лись после­до­ва­тель­но сопер­ни­ки раз­ных воз­рас­тов: дети, юно­ши и взрос­лые люди; они высту­па­ли или от сво­его име­ни или от име­ни сво­ей филы. Награ­да­ми победи­те­лям слу­жи­ли рас­пис­ные гли­ня­ные вазы, напол­нен­ные мас­лом из свя­щен­ных оли­вок. Победи­те­лям, высту­пав­шим за свой соб­ст­вен­ный счет, разда­ва­лось от шести до ста соро­ка таких амфор. Дру­гие полу­ча­ли толь­ко почет­ные награ­ды, кото­рые они бла­го­го­вей­но посвя­ща­ли от име­ни сво­ей филы богине.

Эти состя­за­ния слу­жи­ли пово­дом для сорев­но­ва­ния девя­ти фил, кото­рые стре­ми­лись выста­вить самых кра­си­вых и самых силь­ных бор­цов. Неда­ле­ко от Пирея был рас­по­ло­жен гип­по­дром, где устра­и­ва­лись кон­ские бега и состя­за­ния колес­ниц. Перед самым Пире­ем про­ис­хо­ди­ли гон­ки на три­е­рах. Фила, кото­рая выста­ви­ла наи­бо­лее отли­чив­ши­е­ся воен­ные кораб­ли, полу­ча­ла извест­ную сум­му денег для жерт­во­при­но­ше­ния.

Игры завер­ша­лись тор­же­ст­вен­ной про­цес­си­ей, кото­рая с вос­хо­дом солн­ца соби­ра­лась в Кера­ми­ке³¹, чтобы оттуда дви­нуть­ся к Акро­по­лю. Во вре­мя Малых Пана­фи­ней Афине пре­под­но­сил­ся пеп­лос, чтобы одеть в новую одеж­ду ста­рую дере­вян­ную ста­тую боги­ни в годов­щи­ну ее рож­де­ния. Этот пеп­лос ткал­ся моло­ды­ми афин­ски­ми с.345 девуш­ка­ми под руко­вод­ст­вом жре­цов. Во вре­мя же Вели­ких Пана­фи­ней в свя­ти­ли­ще Афи­ны при­но­си­ли вели­ко­леп­ную ткань, при­креп­лен­ную в виде пару­са к постав­лен­но­му на коле­са кораб­лю. Это был ковер с вышив­ка­ми, изо­бра­жав­ши­ми раз­лич­ные собы­тия из жиз­ни боги­ни и из нацио­наль­ной исто­рии и даже порт­ре­ты граж­дан, ока­зав­ших услу­ги сво­е­му оте­че­ству. В этой про­цес­сии при­ни­ма­ли уча­стие победи­те­ли пред­ше­ст­ву­ю­щих дней, самые кра­си­вые и силь­ные афи­няне раз­лич­ных воз­рас­тов, на колес­ни­цах, вер­хом на лоша­ди или пеш­ком, в празд­нич­ных одеж­дах, с вен­ка­ми на голо­вах и в тор­же­ст­вен­ном поряд­ке. Про­ис­хо­ди­ло как бы пред­став­ле­ние избран­ни­ков горо­да боже­ству государ­ства.

Но эта цере­мо­ния дава­ла воз­мож­ность выста­вить на вид так­же и мощь государ­ства. За граж­да­на­ми шли мет­эки, испол­няв­шие раз­лич­ные низ­шие обя­зан­но­сти, т. е. нес­шие зон­ти­ки, седа­ли­ща, дра­го­цен­ные вазы, чаши, амфо­ры, что слу­жи­ло им напо­ми­на­ни­ем об их под­чи­нен­ном поло­же­нии. Ото всех афин­ских коло­ний при­сы­ла­лись депу­та­ции, кото­рые долж­ны были при­не­сти в жерт­ву богине быков и овец. В V веке вошло даже в обы­чай при­гла­шать послан­ни­ков раз­ных ино­стран­ных государств, чтобы и они при­сут­ст­во­ва­ли на этой тор­же­ст­вен­ной выстав­ке мощи и богат­ства Афин.

(Кур­ци­ус. Гре­че­ская исто­рия, т. II).

23. Про­цес­сия Пана­фи­ней.

Во гла­ве про­цес­сии высту­па­ли жре­цы, самые кра­си­вые стар­цы, девуш­ки из бла­го­род­ных фами­лий, депу­та­ции союз­ных горо­дов с при­но­ше­ни­я­ми, затем мет­эки с ваза­ми и золо­тою и сереб­ря­ною чекан­ною утва­рью, атле­ты пеш­ком, вер­хом на лоша­дях или в колес­ни­цах, длин­ная вере­ни­ца свя­щен­но­слу­жи­те­лей и жерт­вен­ных живот­ных, нако­нец, народ в празд­нич­ных одеж­дах. Дви­га­лась и свя­щен­ная три­е­ра, на мачте кото­рой раз­ве­ва­лось покры­ва­ло Пал­ла­ды, выши­тое моло­ды­ми девуш­ка­ми, кото­рые вос­пи­ты­ва­лись в Эрех­тей­оне. Вый­дя из с.346 Кера­ми­ка, про­цес­сия направ­ля­лась к Элев­си­ни­о­ну, оги­ба­ла его, шла вдоль Акро­по­ля к севе­ру и оста­нав­ли­ва­лась око­ло Аре­о­па­га.

Празд­нич­ный хоро­вод (древ­нее изо­бра­же­ние).

Там покры­ва­ло отвя­зы­ва­лось и отно­си­лось к богине, а вся про­цес­сия поды­ма­лась по гро­мад­ной мра­мор­ной лест­ни­це, дли­ною в 100 футов и шири­ною в 70 футов: она вела в Про­пи­леи, кото­рые были пред­две­ри­ем к Акро­по­лю. Этот кру­той посвя­щен­ный богам холм был весь усы­пан свя­щен­ны­ми памят­ни­ка­ми, хра­ма­ми, часов­ня­ми, колос­са­ми, ста­ту­я­ми. Но бла­го­да­ря сво­ей высо­те в 400 футов он гос­под­ст­во­вал над всей стра­ной. Из-за колонн и углов зда­ний, ярко выде­ля­ю­щих­ся на небе, была вид­на поло­ви­на Атти­ки, коль­цо обна­жен­ных, выжжен­ных лет­ним зно­ем гор, свер­каю­щее море, обрам­лен­ное туск­лы­ми высту­па­ми бере­гов, Пен­те­лик, Гимет, Анхе­см.

Покры­ва­ло при­но­си­лось в Эрех­тей­он, кото­рый был самым свя­щен­ным из всех хра­мов, истин­ным хра­ни­те­лем релик­вий: тут нахо­дил­ся упав­ший с неба Пал­ла­ди­ум³², гроб­ни­ца Кек­ро­п­са³³ и свя­щен­ное олив­ко­вое дере­во, быв­шее родо­на­чаль­ни­ком всех осталь­ных дере­вьев это­го рода. Бла­го­да­ря всем этим леген­дам, цере­мо­ни­ям, боже­ст­вен­ным име­нам, в душах людей поды­ма­лось смут­ное и вели­кое вос­по­ми­на­ние о пер­вых заво­е­ва­ни­ях борь­бы, пер­вых шагах чело­ве­че­ской с.347 циви­ли­за­ции. В сумра­ке мифа чело­век про­видел ста­рин­ную и пло­до­твор­ную борь­бу воды, зем­ли и огня: ему рисо­ва­лось, как зем­ля высту­па­ла из воды, ста­но­ви­лась пло­до­род­ной, покры­ва­лась полез­ны­ми рас­те­ни­я­ми, зла­ка­ми и пло­до­вы­ми дере­вья­ми, насе­ля­лась и оче­ло­ве­чи­ва­лась под дав­ле­ни­ем тай­ных сил, кото­ры­ми при­во­ди­лись в столк­но­ве­ние дикие сти­хии; как мало-пома­лу сре­ди хао­са уста­нав­ли­ва­лось гос­под­ство разу­ма… В этом хра­ме, хотя и в неяс­ной и неот­чет­ли­вой фор­ме, афи­ня­нин чув­ст­во­вал исто­рию сво­его наро­да. Он был убеж­ден, что души родо­на­чаль­ни­ков его наро­да и его пред­ков про­дол­жа­ли жить око­ло могил и покро­ви­тель­ст­во­вать тем, кто чтил их гроб­ни­цы, а пото­му при­но­сил им пиро­ги, мед, вино. Пред­ла­гая им эти при­но­ше­ния, он окиды­вал взглядом про­шлое и буду­щее; он вспо­ми­нал дол­гое про­цве­та­ние горо­да, и это слав­ное про­шлое дава­ло ему надеж­ду на буду­щее.

При выхо­де из древ­не­го свя­ти­ли­ща, где пер­во­быт­ная Пал­ла­да вос­седа­ла под одной кров­лей с царем Эрех­те­ем³⁴, мож­но было видеть почти перед собой новый храм, постро­ен­ный Икти­ном³⁵. Тут боги­ня оби­та­ла одна, и все гла­си­ло о ее сла­ве… Чтобы вос­при­нять тес­ную связь боги­ни с мно­же­ст­вом вещей, почув­ст­во­вать ее при­сут­ст­вие в вели­ко­ле­пии сия­ю­ще­го дня, в блес­ке быст­рых лучей, в чисто­те того лег­ко­го возду­ха, от кото­ро­го, по мне­нию афи­нян, зави­се­ла живость их вооб­ра­же­ния, их гения, не было надоб­но­сти пре­да­вать­ся раз­мыш­ле­ни­ям или погру­жать­ся в нау­ку, а доста­точ­но было толь­ко глаз и поэ­ти­че­ско­го серд­ца.

Афи­на была гени­ем, самим разу­мом эллин­ской нации. Ее дары, пло­ды ее вдох­но­ве­ния, ее труды были раз­бро­са­ны повсюду, вид­не­лись на всем про­стран­стве, какое толь­ко глаз мог охва­тить. Ими были пол­ны поля с олив­ко­вы­ми роща­ми, пест­рые скло­ны высот, три гава­ни, где поды­мал­ся дым арсе­на­лов и тес­ни­лись суда, длин­ные и креп­кие сте­ны, с.348 кото­рые соеди­ня­ли город с морем; они были рас­сы­па­ны в самом их пре­крас­ном горо­де, кото­рый покры­вал хреб­ты и скло­ны хол­мов сво­и­ми гим­на­зи­я­ми, теат­ра­ми, все­ми вновь пере­стро­ен­ны­ми памят­ни­ка­ми и недав­но воз­веден­ны­ми дома­ми: ведь этот город, бла­го­да­ря сво­им искус­ствам, про­мыш­лен­но­сти, празд­не­ствам, изо­бре­те­ни­ям, неуто­ми­мо­му муже­ству, сде­лал­ся «шко­лою Гре­ции», рас­про­стра­нил свою власть над всем морем, а свое вли­я­ние — над всей наци­ей.

В это мгно­ве­ние две­ри Пар­фе­но­на мог­ли отво­рить­ся, и сре­ди при­но­ше­ний, чаш, вен­ков, воин­ских доспе­хов, кол­ча­нов, сереб­ря­ных масок появ­ля­лось гро­мад­ное изо­бра­же­ние Покро­ви­тель­ни­цы, Девы и Победи­тель­ни­цы, кото­рая, стоя непо­движ­но с копьем на пле­че и со щитом у ног, дер­жа­ла на пра­вой руке ста­тую боги­ни Победы из золота или сло­но­вой кости. На груди Афи­ны бли­ста­ла золотая эгида, на голо­ве был надет неболь­шой золо­той шлем, тело обле­ка­ло длин­ное золо­тое пла­тье раз­лич­ных оттен­ков; лицо ста­туи, ноги, руки выде­ля­лись на бле­стя­щем фоне ору­жия и оде­я­ния сво­ею теп­лою и жиз­нен­ною белиз­ною сло­но­вой кости, а ее ясные гла­за, сде­лан­ные из дра­го­цен­ных кам­ней, свер­ка­ли непо­движ­ным блес­ком в полу­тьме разу­кра­шен­ной цел­лы³⁶. Несо­мнен­но, что ясное, воз­вы­шен­ное выра­же­ние лица боги­ни, по мыс­ли Фидия, долж­но было изо­бра­жать могу­ще­ство, не вме­щаю­ще­е­ся ни в какие чело­ве­че­ские рам­ки; одну из тех миро­вых сил, кото­рая управ­ля­ет тече­ни­ем вещей; дея­тель­ный ум, пред­став­ляв­ший для афи­нян как бы оли­це­тво­ре­ние их оте­че­ства.

(Tai­ne. Phi­lo­sop­hie de l’art, т. I, стр. 248—256).

24. Празд­ник Анфе­сте­рий в Афи­нах.

Назва­ние Анфе­сте­рий про­изо­шло от цве­тов (ἄνθη), кото­рые слу­жи­ли при­но­ше­ни­ем богам и укра­ше­ни­ем участ­ни­ков празд­не­ства. Анфе­сте­рии про­дол­жа­лись три дня, с 11 по 13 чис­ло меся­ца Анфе­сте­ри­о­на, кото­рый с.349 соот­вет­ст­во­вал при­бли­зи­тель­но кон­цу фев­ра­ля по ново­му сти­лю. Это было вре­мя, когда, бла­го­да­ря теп­ло­му кли­ма­ту, в Афи­нах уже в изоби­лии рас­пус­ка­лись пер­вые весен­ние цве­ты. Все три дня празд­ни­ка обо­зна­ча­лись раз­лич­ны­ми наиме­но­ва­ни­я­ми: пер­вый назы­вал­ся τὰ Πι­θοιγία («Откры­тие питов»), вто­рой — οἱ Χόες («Кру́жки»), тре­тий — οἱ Χύτ­ροι («Мар­ми­ты»)³⁷.

Два пер­вые назва­ния были свя­за­ны с теми собы­ти­я­ми, кото­рые дали повод к уста­нов­ле­нию празд­ни­ка. В пер­вый день сни­ма­лись крыш­ки с боль­ших гли­ня­ных питов, в кото­рых заклю­ча­лось вино уро­жая пред­ше­ст­ву­ю­щая года. Хозя­ин отведы­вал тогда сво­его вина, чтобы узнать окон­ча­тель­но о его досто­ин­ствах, и раз­ли­вал его для рыноч­ной про­да­жи из питов в мехи. Кре­стья­нин вез его в город, чтобы най­ти поку­па­те­ля. На дру­гой день, назы­вае­мый «Днем кру­жек», празд­но­ва­лись в весе­лых попой­ках окон­ча­ние всех работ по изготов­ле­нию вина и совер­ше­ние поку­пок. Назва­ние третье­го дня про­ис­хо­дит от одно­го обряда менее древ­не­го про­ис­хож­де­ния, свя­зан­но­го с ролью Дио­ни­са в мисте­ри­ях.

Празд­но­ва­ние пер­во­го дня (Питой­гий) начи­на­лось с домаш­не­го жерт­во­при­но­ше­ния, кото­рое совер­шал каж­дый домо­хо­зя­ин в при­сут­ст­вии сво­ей семьи и сво­их рабов. Это жерт­во­при­но­ше­ние долж­но было при­но­сить­ся на алта­ре Гер­ме­са Агий­ско­го, сто­яв­ше­го на каж­дом пере­крест­ке, или на алта­ре Зев­са Гер­кей­ско­го, нахо­див­ше­го­ся в самом доме. В этот день как рабо­чие, так и рабы полу­ча­ли отпуск, а пото­му им поль­зо­ва­лись для най­ма сель­ских рабо­чих на целый год; вслед­ст­вие это­го пер­вый день Анфе­сте­рий сде­лал­ся обыч­ным сро­ком нача­ла и кон­ца мно­гих годо­вых дого­во­ров. В день Питой­гий устра­и­ва­лась так­же боль­шая ярмар­ка. Тут про­цве­та­ла пре­иму­ще­ст­вен­но тор­гов­ля вином, но про­да­ва­лось так­же и мно­го гли­ня­ной посуды.

В тече­ние трех дней, начи­ная с утра 11 чис­ла, все с.350 хра­мы были закры­ты. Откры­вал­ся толь­ко один, кото­рый был закрыт в тече­ние цело­го года: это был храм Дио­ни­са-Осво­бо­ди­те­ля. В нем хра­ни­лось ста­рое дере­вян­ное изо­бра­же­ние бога, кото­рое, соглас­но пре­да­нию, было при­ве­зе­но Пега­сом в цар­ст­во­ва­ние Амфи­к­ти­о­на³⁸. В ночь с 11-го на 12-е эту ста­тую пере­но­си­ли в малое свя­ти­ли­ще внеш­не­го Кера­ми­ка, при­чем совер­ша­лись извест­ные таин­ст­вен­ные обряды.

Утром вто­ро­го дня поль­зо­ва­лись для под­готов­ле­ния тор­же­ст­вен­ной про­цес­сии. Эта цере­мо­ния совер­ша­лась при наступ­ле­нии вече­ра, око­ло 5 часов попо­лу­дни, а сле­до­ва­тель­но, при све­те факе­лов. Про­цес­сия выхо­ди­ла из мало­го хра­ма Кера­ми­ка и дви­га­лась к хра­му Ленай­о­ну. По доро­ге дела­лись оста­нов­ки с пени­ем и свя­щен­ны­ми тан­ца­ми. Тут при­ни­ма­ла уча­стие вся вак­хи­че­ская сви­та: мас­ка­рад изо­бра­жал сати­ров и панов, силе­нов вер­хом на ослах, хорев­тов³⁹, оде­тых в зве­ри­ные шку­ры, с вен­ка­ми из листьев на голо­вах, и потря­сав­ших бубен­чи­ка­ми или мед­ны­ми коло­коль­чи­ка­ми; жен­щи­ны были пере­оде­ты Гора­ми⁴⁰, ним­фа­ми и мена­да­ми и ска­ка­ли под зву­ки флей­ты. Груп­па замас­ки­ро­ван­ных муж­чин, ехав­шая на колес­ни­цах, бро­са­ла в тол­пу гру­бо-шутов­ские заме­ча­ния. Эта мас­ка­рад­ная про­цес­сия и отряд афин­ских всад­ни­ков сопро­вож­да­ли три­ум­фаль­ную колес­ни­цу, кото­рая вез­ла ста­тую Дио­ни­са; тут вос­про­из­во­ди­лось шест­вие, устро­ен­ное царем Амфи­к­ти­о­ном, когда он водво­рял это изо­бра­же­ние в свой храм Ленай­он. Но преж­де все­го эта про­цес­сия изо­бра­жа­ла брач­ное тор­же­ство: сви­та сопро­вож­да­ла ново­брач­ную к ее боже­ст­вен­но­му супру­гу, и роль ново­брач­ной игра­ла жена архон­та-базилев­са, явля­ясь как бы пред­ста­ви­тель­ни­цей горо­да. Пото­му-то цере­мо­ния и совер­ша­лась в такой час, когда по обы­чаю ново­брач­ную пере­во­зи­ли в дом ее мужа. Тут, как и на свадь­бе, была колес­ни­ца, на кото­рой вос­седа­ла с.351 «цари­ца» в костю­ме ново­брач­ной со ски­пет­ром в одной руке и с айвой — в дру­гой. Она была окру­же­на четыр­на­дца­тью гере­ра­ми, или почет­ной жен­ской сви­той, кото­рая выби­ра­лась сре­ди самых знат­ных афи­ня­нок, по воз­мож­но­сти сре­ди эвпат­ридок.

Когда про­цес­сия всту­па­ла в огра­ду Ленай­о­на, совер­ша­лось жерт­во­при­но­ше­ние. Гере­ры вхо­ди­ли вме­сте с женой архон­та-базилев­са в свя­ти­ли­ще. Там про­ис­хо­дил таин­ст­вен­ный обряд сим­во­ли­че­ско­го бра­ко­со­че­та­ния бога с «цари­цей». Гере­ры вслед за тем уда­ля­лись, и ново­брач­ная долж­на была про­ве­сти ночь в обще­стве бога. Перед запер­той две­рью нахо­дил­ся замас­ки­ро­ван­ный чело­век, изо­бра­жав­ший вак­хи­че­ско­го демо­на Кома. Он дол­жен был охра­нять вход от непо­свя­щен­ных.

Тогда народ отправ­лял­ся в театр, чтобы посмот­реть на заклю­чи­тель­ный эпи­зод это­го дня — вели­кое состя­за­ние в выпив­ке. Судьи назна­ча­лись так же, как и на играх. О каж­дой кру­го­вой чаше опо­ве­ща­лось труб­ны­ми зву­ка­ми. Победи­тель полу­чал венок из листьев и мех, напол­нен­ный вином. Те, кото­рые стре­ми­лись осо­бен­но отли­чить­ся, пыта­лись осу­шить свою чашу вина, стоя на сма­зан­ных мас­лом, а пото­му скольз­ких мехах.

Афи­няне всех клас­сов не счи­та­ли для себя воз­мож­ным укло­нить­ся от этих вак­хи­че­ских состя­за­ний, но поклон­ни­ки хоро­ше­го тона избе­га­ли гру­бо­го и пья­но­го весе­лья, кото­ро­му пре­да­ва­лась тол­па. Они празд­но­ва­ли этот день на част­ных пир­ше­ствах в кру­гу род­ст­вен­ни­ков и дру­зей. По обы­чаю на эти ноч­ные пиры каж­дый при­хо­дил со сво­им соб­ст­вен­ным хусом (χοῦς) — совер­шен­но новым гли­ня­ным куб­ком, куп­лен­ным нака­нуне на ярмар­ке. Эти куб­ки долж­ны были быть у всех одной и той же вели­чи­ны. В их руч­ки про­де­ва­лись вен­ки из цве­тов, кото­рые носи­ли на голо­вах во вре­мя празд­неств. Такие попой­ки про­дол­жа­лись целую ночь. (Fi­ve. Ga­zet­te ar­chéo­lo­gi­que, 1879 г., стр. 7 и сл.).

Сле­дую­щий день назы­вал­ся днем мар­ми­тов. Око­ло хра­ма Зев­са Олим­пий­ско­го в Афи­нах в зем­ле была рас­се­ли­на, кото­рую пока­зы­ва­ли бла­го­че­сти­вым людям. с.352 Леген­да гла­си­ла, что после пото­па Дев­ка­ли­о­на⁴¹ сюда сте­ка­ла вода. Она слу­жи­ла вхо­дом в под­зем­ный мир, и афи­няне дума­ли, что в этот день тени умер­ших поды­ма­лись по этой доро­ге на зем­лю и блуж­да­ли вокруг живых. Надо было удо­вле­тво­рить их голод, от кото­ро­го, по мне­нию гре­ков, они стра­да­ли в аду, и пре­до­ста­вить в их рас­по­ря­же­ние пищу.

В каж­дом доме на алта­ре Зев­са Гер­кей­ско­го, покро­ви­те­ля оча­га, зажи­га­ли огонь; на этом огне ста­вил­ся свя­щен­ный гли­ня­ный мар­мит, употреб­ляв­ший­ся толь­ко для этой цели. В нем вари­лась смесь все­воз­мож­ных зла­ков, за исклю­че­ни­ем бобов. Это была так назы­вае­мая пан­спер­мия — пища, сва­рен­ная, по пре­да­нию, Дев­ка­ли­о­ном в пер­вом мар­ми­те, кото­рый он поста­вил на огонь после пото­па. Когда она была гото­ва, ее нель­зя было про­бо­вать под стра­хом совер­шить свя­тотат­ство. Мар­мит дол­жен был оста­вать­ся непри­кос­но­вен­ным и пол­ным, и никто в тече­ние цело­го дня не смел вхо­дить в то поме­ще­ние, где он был постав­лен на алта­ре. Это дела­лось для того, чтобы блуж­даю­щие тени мог­ли прий­ти сюда и сво­бод­но, без нескром­ных свиде­те­лей, пре­дать­ся еде. (F. Le­nor­mant. La Gran­de Grè­ce, T. II, стр. 202—204).

25. Дра­ма­ти­че­ские пред­став­ле­ния.

Празд­ни­ки в честь Дио­ни­са (Леней­ские празд­ни­ки, Дио­ни­сии) отли­ча­лись той осо­бен­но­стью, что они в тече­ние трех или четы­рех дней сопро­вож­да­лись дра­ма­ти­че­ски­ми пред­став­ле­ни­я­ми. В V веке для этой цели при­гла­ша­ли трех тра­ги­че­ских и трех коми­че­ских поэтов. Тра­ги­че­ские поэты при­но­си­ли каж­дый по четы­ре пье­сы, из кото­рых три состав­ля­ли три­ло­гию, т. е. тра­ги­че­скую исто­рию в трех частях, тогда как чет­вер­тая была сати­ри­че­ской дра­мой с хора­ми сати­ров. Коми­че­ские поэты пред­став­ля­ли толь­ко по одной комедии. Впро­чем, эти пье­сы были доволь­но корот­ки. В три­ло­гии Эсхи­ла, кото­рая дошла до нас с.353

Театр Дио­ни­са в Афи­нах. (Про­ект вос­ста­нов­ле­ния).

с.354 (Ага­мем­нон, Хое­фо­ры, Эвме­ниды), насчи­ты­ва­ет­ся все­го 3796 сти­хов, а комедии Ари­сто­фа­на в сред­нем име­ют по 1400 сти­хов.

Для дио­ни­сов­ских празд­ни­ков поэтов выби­рал архонт-эпо­ним, а для леней­ских это делал архонт-базилевс. Каж­до­му из них пра­ви­тель­ство пре­до­став­ля­ло труп­пу хори­стов и акте­ров. Обя­зан­ность набрать хор, обу­чить его, снаб­дить костю­ма­ми и жало­ва­ни­ем воз­ла­га­лась на како­го-нибудь бога­то­го граж­да­ни­на, государ­ство же бра­ло на себя толь­ко при­гла­ше­ние и воз­на­граж­де­ние авто­ра и акте­ров; репе­ти­ци­я­ми руко­во­дил сам поэт, кото­рый, как, напри­мер, Софокл, ино­гда играл одну из ролей в пье­се.

Сце­на и орхе­ст­ра. (Про­ект вос­ста­нов­ле­ния).

Гре­че­ский театр состо­ял из трех глав­ных частей: соб­ст­вен­но теат­ра (θέατ­ρον), где сиде­ли зри­те­ли, орхе­ст­ры (ὀρχήστρα), в кото­рой поме­щал­ся хор, и сце­ны (λο­γεῖον), где игра­ли акте­ры. Соб­ст­вен­но театр состо­ял из ряда сту­пе­ней, рас­по­ло­жен­ных полу­кру­гом по скло­ну како­го-нибудь хол­ма. Лест­ни­цы, шед­шие ради­у­са­ми свер­ху вниз, с.355 и широ­кие попе­ре­ч­ные про­хо­ды разде­ля­ли этот амфи­те­атр на несколь­ко частей. Орхе­ст­ра состо­я­ла из искус­ст­вен­но­го помо­ста, зани­мав­ше­го бо́льшую поло­ви­ну неболь­шо­го внут­рен­не­го кру­га; места для зри­те­лей и орхе­ст­ра рас­по­ла­га­лись под откры­тым небом; λο­γεῖον поме­щал­ся про­тив орхе­ст­ры. В сохра­нив­ших­ся раз­ва­ли­нах теат­ров он пред­став­ля­ет собою камен­ную пло­щад­ку выши­ною око­ло 12 футов, откры­тую со сто­ро­ны пуб­ли­ки и закры­тую с трех дру­гих сто­рон.

Так как обыч­ным фоном для гре­че­ских пьес был дво­рец, то зад­ний план пред­став­лял собою боль­шею частью трех­этаж­ное зда­ние с откры­вав­ши­ми­ся на сце­ну тре­мя или пятью две­ря­ми. Есть пред­по­ло­же­ние, что сце­на была защи­ще­на свер­ху лег­кой кры­шей. В тече­ние дол­го­го вре­ме­ни в Афи­нах не было камен­но­го теат­ра. В эпо­ху Софок­ла верх­ние сту­пе­ни теат­ра были высе­че­ны в ска­ле, ниж­ние состо­я­ли из дере­вян­ных ска­мей. Орхе­ст­ра пред­став­ля­ла собою круг, моще­ный мра­мор­ны­ми плит­ка­ми, а сце­на была дере­вян­ная. Суще­ст­ву­ю­щий еще и в насто­я­щее вре­мя камен­ный театр был закон­чен толь­ко к 330 г. до Р. Х.

Вход­ной билет в театр.

Пла­тон утвер­жда­ет, что в теат­ре при­сут­ст­во­ва­ло ино­гда до 30000 зри­те­лей. Досту­пом на пред­став­ле­ние поль­зо­ва­лись все афин­ские жите­ли за исклю­че­ни­ем рабов. На комеди­ях, несмот­ря на их лег­ко­мыс­лен­ное содер­жа­ние, при­сут­ст­во­ва­ли даже жен­щи­ны. Каж­дый упла­чи­вал за свое место по два обо­ла (око­ло 12 копе­ек) за целый день. Бед­ным эта сум­ма выда­ва­лась из государ­ст­вен­но­го каз­на­чей­ства. Сбор посту­пал в кас­су арен­да­то­ра теат­ра. Самые луч­шие места пре­до­став­ля­лись долж­ност­ным лицам, жре­цам, важ­ным ино­стран­цам и тем граж­да­нам, кото­рым хоте­ли ока­зать осо­бен­ную честь. Порядок под­дер­жи­вал­ся поли­цей­ски­ми, кото­рые были воору­же­ны с.356 пал­ка­ми. Пуб­ли­ка выра­жа­ла свои чув­ства апло­дис­мен­та­ми или шика­ньем. Если хорег⁴² был чело­ве­ком щед­рым, то неред­ко он разда­вал зри­те­лям вин­ные яго­ды, сла­сти и дру­гие деше­вые подар­ки.

Акте­ры перед выхо­дом на сце­ну.

Деко­ра­ции были очень неслож­ны: обык­но­вен­но все дей­ст­вия тра­гедии и комедии про­хо­ди­ли при одной и той же обста­нов­ке. Мы не зна­ем, что дела­ли в тех слу­ча­ях, когда была необ­хо­ди­мость в пере­мене деко­ра­ции, напри­мер, в «Аяк­се» Софок­ла, так как зана­ве­са у гре­ков не суще­ст­во­ва­ло. Быть может, дело огра­ни­чи­ва­лось толь­ко тем, что пово­ра­чи­ва­ли вра­щав­ши­е­ся на осях стол­бы (πε­ρίακ­τοι), к кото­рым при­креп­ля­лись деко­ра­ции. С целью, если не дать зри­те­лям пол­ную иллю­зию, то, по край­ней мере, облег­чить пони­ма­ние пье­сы, при­бе­га­ли к неко­то­рым тех­ни­че­ским при­спо­соб­ле­ни­ям: 1) ἐγκύκ­λη­μα было малень­кой сце­ной на коле­сах: на ней выдви­га­ли перед пуб­ли­кой дей­ст­ву­ю­щих лиц, когда пред­по­ла­га­лось, что они долж­ны были нахо­дить­ся внут­ри дома. Так, напри­мер, в «Ага­мем­ноне» Эсхи­ла Кли­тем­не­стра совер­ша­ет убий­ство Ага­мем­но­на и Кас­сан­дры за сце­ной, а затем тела их выно­си­лись из двор­ца на такой ἐγκύκ­λη­μα. 2) При­зра­ки в пье­се «Пер­сы» Эсхи­ла появ­ля­лись из-под сце­ны или по скры­той лест­ни­це или посред­ст­вом тра­па. 3) Те лица, кото­рые или долж­ны были по ходу дей­ст­вия поды­мать­ся на небо, или спус­кать­ся оттуда (как, напр., в «Медее» Эври­пида, в «Пти­цах» Ари­сто­фа­на), поме­ща­лись на плат­фор­ме, с.357

Театр Дио­ни­са в Афи­нах в насто­я­щее вре­мя.

с.358 при­во­див­шей­ся в дви­же­ние верев­ка­ми и бло­ком. 4) Κε­ραυνοσ­κο­πεῖον пред­став­лял собою осо­бое при­спо­соб­ле­ние из зер­кал, назна­че­ние кото­ро­го было бро­сать лучи, изо­бра­жав­шие мол­нию. 5) Βρον­τεῖον был напол­нен­ным кам­ня­ми бочон­ком, кото­рый ката­ли по метал­ли­че­ско­му листу, чтобы изо­бра­зить зву­ки гро­ма.

Тра­ги­че­ский актер.

Коми­че­ский актер.

Все роли, в том чис­ле и жен­ские, испол­ня­лись муж­чи­на­ми. Гре­че­ские акте­ры наде­ва­ли обувь на очень высо­ких подош­вах и боль­шие пари­ки, а чтобы при­дать им более вели­че­ст­вен­ный вид, костю­мы их дела­лись на под­клад­ке из шер­сти. Цари и цари­цы наде­ва­ли туни­ку с рука­ва­ми, дохо­див­шую до зем­ли. Для ролей счаст­лив­цев эти туни­ки укра­ша­лись поло­са­ми ярких цве­тов; серый, зеле­ный или синий цве­та слу­жи­ли для бег­ле­цов или неудач­ни­ков; тра­ур обо­зна­чал­ся чер­ной поло­сой. У жен­щин ино­гда быва­ли шлей­фы. Эври­пид выпус­кал неко­то­рых акте­ров на сце­ну в хито­нах из лох­мо­тьев, но это обсто­я­тель­ство вызы­ва­ло неодоб­ре­ние. Верх­нее пла­тье пред­став­ля­ло собою род шали ярко­го цве­та. Боги и боги­ни раз­ли­ча­лись по их эмбле­мам (эгида, каду­цей, трезу­бец). Про­ри­ца­те­ли носи­ли вяза­ную шер­стя­ную одеж­ду. Охот­ни­ки выхо­ди­ли в крас­ном пла­ще, обма­ты­вая его вокруг левой руки. Акте­ры часто опи­ра­лись на пал­ку, так как обувь на высо­ких подош­вах затруд­ня­ла их дви­же­ния. Хори­сты не наде­ва­ли ни высо­кой обу­ви, ни, веро­ят­но, масок. Хитон у них был корот­кий, а гима­ти­он пред­став­лял собою набра­сы­ваю­щу­ю­ся на пле­чи квад­рат­ную с.359 или про­дол­го­ва­тую шаль. Цвет и каче­ство этих оде­я­ний соот­вет­ст­во­ва­ли поло­же­нию изо­бра­жав­ших­ся лиц.

В комеди­ях костю­мы почти не отли­ча­лись от обыч­ных, толь­ко с помо­щью поду­шек уве­ли­чи­ва­ли до смеш­но­го грудь и живот акте­ров. Одеж­да хори­стов была раз­но­об­раз­на и зави­се­ла от соста­ва хора. У Птиц в пье­се Ари­сто­фа­на были кры­лья, у Ос — жало, Обла­ка наде­ва­ли боль­шие раз­ве­ваю­щи­е­ся ман­тии.

Сце­на из комедии.

Важ­ную при­над­леж­ность костю­ма акте­ра состав­ля­ли мас­ки, кото­рые дава­ли извест­ные типи­че­ские выра­же­ния лица. Таким обра­зом, если какой-нибудь актер пере­хо­дил вне­зап­но из счаст­ли­во­го поло­же­ния в несчаст­ное, от радо­сти к печа­ли, то он в тече­ние пье­сы дол­жен был пере­ме­нить мас­ку. Мас­ки быва­ли или из лыка или, обыч­но, из полот­на. Отвер­стие для рта дела­лось гро­мад­ным и устра­и­ва­лось, по-види­мо­му, таким обра­зом, чтобы уси­ли­вать голос. Тра­ги­че­ские мас­ки увен­чи­ва­лись боль­шим пари­ком, мас­ки коми­че­ские были менее высо­ки.

Комис­сия из деся­ти чле­нов, выбран­ных по жре­бию сре­ди наи­бо­лее све­ду­щих граж­дан, по окон­ча­нии пред­став­ле­ния рас­пре­де­ля­ла награ­ды тра­ги­че­ским и с.360 коми­че­ским поэтам, пье­сы кото­рых были при­зна­ны наи­луч­ши­ми. Пер­во­на­чаль­но таки­ми награ­да­ми для авто­ра тра­гедии был козел, а для авто­ра комедии — кор­зи­на с фига­ми и амфо­ра с вином; впо­след­ст­вии награ­дою слу­жил венок из плю­ща, кото­рый пере­да­вал­ся поэту на сцене архон­том перед собрав­шей­ся пуб­ли­кой. Награ­ды дава­лись так­же хоре­гам, сумев­шим луч­ше всех поста­вить дело, и акте­рам, высту­пав­шим в пер­вых ролях раз­лич­ных пьес.

(По Gow. Mi­nerwa, ч. IV).

26. Палом­ни­че­ство в Олим­пию.

Олим­пий­ские празд­не­ства про­ис­хо­ди­ли каж­дые четы­ре года. Это был такой же подвиж­ной празд­ник, как, напри­мер, хри­сти­ан­ская Пас­ха. Празд­но­ва­ние его про­ис­хо­ди­ло от 11 до 15 дня иеро­ме­нии, т. е. свя­щен­но­го меся­ца, кото­рый начи­нал­ся с пер­во­го ново­лу­ния после лет­не­го солн­це­сто­я­ния. Таким обра­зом, он падал на конец июня и нача­ло июля ново­го сти­ля.

Осо­бые послы рас­сы­ла­лись из Олим­пии и отправ­ля­лись груп­па­ми до даль­них бере­гов Чер­но­го моря, до Егип­та и испан­ских коло­ний, сооб­щая гре­кам о дне празд­неств. В то же вре­мя эти послы, носив­шие наиме­но­ва­ние фео­ров, про­воз­гла­ша­ли свя­щен­ный мир (ἐκε­χειρία).

Вот несколь­ко ста­тей из это­го поста­нов­ле­ния: 1) Вся­кие воен­ные дей­ст­вия долж­ны быть пре­кра­ще­ны во всех стра­нах, как толь­ко будет объ­яв­ле­на иеро­ме­ния. 2) Для всех наро­дов, при­ни­маю­щих уча­стие в празд­не­ствах, стра­на, где нахо­дит­ся свя­ти­ли­ще Зев­са, долж­на быть непри­кос­но­вен­на. 3) Вся­кий ино­стран­ный отряд, всту­паю­щий на терри­то­рию Элиды, дол­жен сло­жить ору­жие. 4) Тех, кто захо­чет завла­деть этой терри­то­ри­ей или не ока­жет помо­щи элей­цам про­тив свя­тотат­ст­вен­но­го непри­я­те­ля, да пора­зит про­кля­тие богов. 5) На всех тех, кто нару­шит пере­ми­рие, будет нало­жен штраф в 2 мины (око­ло 75 руб.) с каж­до­го вои­на. 6) В слу­чае отка­за упла­тить этот штраф винов­ные будут пре­да­ны отлу­че­нию. 7) Вся­кий, кто обидит пут­ни­ка, отправ­ля­ю­ще­го­ся на олим­пий­ское празд­не­ство, под­верг­нет­ся про­кля­тию и штра­фу.

с.361 В прин­ци­пе все палом­ни­ки счи­та­лись гостя­ми Зев­са, но неко­то­рым из них ока­зы­вал­ся осо­бо почет­ный при­ем; тако­вы­ми были, напри­мер, обще­ст­вен­ные гости Олим­пии, пред­ста­ви­те­ли горо­дов, кото­рые заклю­чи­ли дого­вор госте­при­им­ства с Элидой, нако­нец, фео­ры, офи­ци­аль­но упол­но­мо­чен­ные сво­и­ми государ­ства­ми совер­шить жерт­во­при­но­ше­ние Зев­су. Все эти лица были пред­ме­том осо­бо­го попе­че­ния, и если не всем им достав­ля­лись поме­ще­ния, то, по край­ней мере, снаб­жа­ли их пищей в при­та­нее⁴³. Что каса­ет­ся про­стых палом­ни­ков, то они рас­по­ла­га­лись, как при­дет­ся. Мно­гие шли пеш­ком, как, напри­мер, Сократ⁴⁴; дру­гие отправ­ля­лись мор­ским путем до впа­де­ния реки Алфея, а затем вверх по реке. Добрав­шись до Олим­пии, неко­то­рые палом­ни­ки оста­нав­ли­ва­лись у сво­их зна­ко­мых, но боль­шая часть бед­ных людей про­во­ди­ла ночь под откры­тым небом, так как спать на возду­хе в это вре­мя года не пред­став­ля­ло ника­ких непри­ят­но­стей. Люди состо­я­тель­ные путе­ше­ст­во­ва­ли вер­хом или в эки­па­же. Они при­во­зи­ли с собой палат­ки и раз­би­ва­ли их на бере­гу реки Алфея вокруг огра­ды, даже в самом Алти­се⁴⁵.

Так как празд­ник давал повод к устрой­ству боль­шой ярмар­ки, то вдоль боль­шой доро­ги и стен огра­ды выст­ра­и­ва­лись дере­вян­ные бара­ки, где сиде­ли вся­ко­го рода тор­гов­цы. Одно ука­за­ние дает поня­тие о чис­ле палом­ни­ков. Ста­дий мог вме­стить, по край­ней мере, 40000 чело­век, а на празд­нич­ных зре­ли­щах при­сут­ст­во­ва­ли толь­ко муж­чи­ны. Девуш­кам, по-види­мо­му, пре­до­став­ля­лась воз­мож­ность про­ни­кать в Алтис во вре­мя празд­неств, но замуж­ним жен­щи­нам это запре­ща­лось под стра­хом смер­ти.

Палом­ни­ки не чув­ст­во­ва­ли недо­стат­ка в раз­вле­че­ни­ях. Каж­дую мину­ту разда­вал­ся голос гла­ша­тая: он сооб­щал с.362 то о поста­нов­ле­нии ино­стран­но­го горо­да, то о посвя­ще­нии ста­туи или вен­ка, то о дого­во­ре несколь­ких государств. При­сут­ст­ви­ем этой меж­ду­на­род­ной тол­пы все­гда поль­зо­ва­лись, чтобы пре­дать глас­но­сти вся­кие важ­ные собы­тия обще­ст­вен­но­го или част­но­го харак­те­ра.

Несмот­ря на удру­чаю­щую жару, груп­пы палом­ни­ков дви­га­лись во всех направ­ле­ни­ях: они то выст­ра­и­ва­лись перед глав­ным алта­рем, чтобы видеть жерт­во­при­но­ше­ние; то рас­по­ла­га­лись ряда­ми, чтобы про­пу­стить какую-нибудь про­цес­сию; то бежа­ли на игры; то посе­ща­ли хра­мы и при­хо­ди­ли в вос­торг от ста­туи Зев­са Фидия; то вни­ма­тель­но рас­смат­ри­ва­ли древ­ние памят­ни­ки, оку­тан­ные леген­дой; то шли в зал Эхо, чтобы услы­шать, как сте­ны семь раз повто­ря­ли одно и то же сло­во; то любо­ва­лись сде­лан­ны­ми по обе­ту при­но­ше­ни­я­ми, глав­ным обра­зом, теми, кото­рые напо­ми­на­ли об их соб­ст­вен­ном оте­че­стве; то жад­но слу­ша­ли объ­яс­ни­те­лей, читав­ших раз­ные стра­ни­цы сво­их опи­са­тель­ных ката­ло­гов.

Для чело­ве­че­ско­го често­лю­бия олим­пий­ские игры пре­до­став­ля­ли бла­го­дар­ную аре­ну. Все зна­ме­ни­тые люди и все жаж­дав­шие сла­вы сте­ка­лись сюда. После пер­сид­ских войн в Олим­пию явил­ся Феми­стокл и во вре­мя цере­мо­ний при­вле­кал вни­ма­ние наро­да. Быва­ли здесь и фило­со­фы Ана­к­са­гор, Сократ, Ари­стипп и Дио­ген; одни из них поуча­ли тол­пу сво­и­ми нра­во­учи­тель­ны­ми про­по­ведя­ми, дру­гие вызы­ва­ли скан­да­лы сво­и­ми цини­че­ски­ми выход­ка­ми. На ста­дии часто при­сут­ст­во­ва­ли Пифа­гор и Пла­тон, увле­кав­ши­е­ся борь­бой, тем более, что в моло­до­сти они сами одер­жи­ва­ли в ней победы. Ора­то­ры Гор­гий, Лизий, Демо­сфен неред­ко появ­ля­лись здесь и дава­ли воз­мож­ность всей Гре­ции послу­шать образ­цы их искус­ства. Поэты Пин­дар, Симо­нид и мно­гие дру­гие иска­ли тут вдох­но­ве­ния, а может быть, и кли­ен­тов.

К вели­ким людям при­ме­ши­ва­лись раз­ные шар­ла­та­ны, кото­рые вызы­ва­ли у тол­пы зевак почти­тель­ное изум­ле­ние. Наи­бо­лее ори­ги­наль­ным сре­ди таких шар­ла­та­нов был, пожа­луй, Мене­крат — тот сира­куз­ский врач, кото­рый, преж­де чем при­сту­пить к лече­нию сво­их с.363

План ста­дия.

паци­ен­тов, брал с них обя­за­тель­ство всюду сопро­вож­дать его и во всем его слу­шать­ся. Одна­жды во вре­мя боль­ших игр явил­ся боже­ст­вен­ный кор­теж олим­пий­цев, во гла­ве кото­ро­го шел Зевс в пур­пур­ной ман­тии, со ски­пет­ром в руке, с золотым вен­ком на голо­ве. За ним сле­до­ва­ло свя­щен­ное пол­чи­ще богов — Апол­лон, Гер­мес, Геракл, Аскле­пий с при­над­ле­жа­щи­ми им атри­бу­та­ми. Ока­за­лось, это был сира­куз­ский врач со сво­и­ми боль­ны­ми.

Но самой серь­ез­ной при­ман­кой на празд­не­ствах были рели­ги­оз­ные цере­мо­нии и игры. Каж­дый жерт­во­вал сооб­раз­но со сво­и­ми сред­ства­ми. Люди бога­тые состав­ля­ли целые гека­том­бы. Более скром­ные палом­ни­ки доволь­ст­во­ва­лись при­не­се­ни­ем в жерт­ву бара­нов, коз­лен­ка, несколь­ких капель вина, несколь­ких кру­пи­нок фимиа­ма. По уста­нов­лен­ным пра­ви­лам олим­пий­ские боги всту­па­ли в непо­сред­ст­вен­ное обще­ние толь­ко с граж­да­на­ми Элиды. Ино­стран­цев дол­жен был пред­став­лять кто-нибудь из элей­цев. Сверх того чуже­зем­цы под­ле­жа­ли осо­бо­му нало­гу, но обык­но­вен­но это пре­пят­ст­вие не оста­нав­ли­ва­ло даже само­го бед­но­го чело­ве­ка. Поэто­му бла­го­че­сти­вые люди с утра до вече­ра окру­жа­ли алта­ри, где про­ис­хо­ди­ли воз­ли­я­ния из вина, бла­го­во­ний и кро­ви.

У каж­до­го были свои люби­мые боги, но осо­бен­но жела­тель­ным счи­та­лось при­не­се­ние жерт­вы Зев­су, и перед глав­ным алта­рем тол­па тер­пе­ли­во ожи­да­ла сво­ей оче­реди. Для всех город­ских фео­ров это жерт­во­при­но­ше­ние, во вся­ком слу­чае, было обя­за­тель­но. Упол­но­мо­чен­ные шли в сво­их празд­нич­ных костю­мах, т. е. белых оде­я­ни­ях, с.364 рас­ши­тых золо­том, с раз­ве­ваю­щи­ми­ся по вет­ру пур­пур­ны­ми лен­та­ми. Вслед за гла­вой посоль­ства шли юно­ши бла­го­род­но­го про­ис­хож­де­ния, и рабы нес­ли при­над­леж­но­сти бого­слу­же­ния и дары богам или гна­ли жерт­вен­ных живот­ных. Смот­ря по обсто­я­тель­ствам, прок­се­ны⁴⁶ каж­до­го горо­да или долж­ност­ные лица Элиды пред­став­ля­ли богу архи­фе­о­ра⁴⁷, кото­рый пре­кло­нял­ся перед ним, пел гимн и давал сиг­нал к нача­лу цере­мо­нии. Когда лица, совер­шав­шие жерт­во­при­но­ше­ние, сжи­га­ли зад­ние ноги жерт­вен­но­го живот­но­го, а про­ри­ца­те­ли про­воз­гла­ша­ли пред­ска­за­ние, про­цес­сия уда­ля­лась, чтобы обра­тить­ся с моль­бой к како­му-нибудь дру­го­му боже­ству, или сме­ши­ва­лась с тол­пой.

Упряж­ка бего­вой колес­ни­цы.

Воз­ни­ца.

Празд­не­ство зани­ма­ло пять дней. На вто­рой, тре­тий и чет­вер­тый день про­ис­хо­ди­ли игры на ста­дии и гип­по­дро­ме. До эпо­хи рим­ско­го вла­ды­че­ства на олим­пий­ских празд­не­ствах офи­ци­аль­но не отво­ди­лось место для с.365 музы­каль­ных и лите­ра­тур­ных состя­за­ний, тем не менее част­ным обра­зом искус­ства про­ни­ка­ли сюда. Уче­ные зна­ко­ми­ли здесь пуб­ли­ку со сво­и­ми новы­ми изо­бре­те­ни­я­ми, худож­ни­ки часто устра­и­ва­ли выстав­ку сво­их про­из­веде­ний. Ора­то­ры, фило­со­фы, исто­ри­ки гово­ри­ли наизусть или чита­ли свои про­из­веде­ния на сту­пе­нях пор­ти­ков или хра­мов, а в осо­бен­но­сти при вхо­де в опи­сто­дом⁴⁸ хра­ма Зев­са. Сла­ва Геро­до­та созда­лась имен­но в Олим­пии. Рап­со­ды⁴⁹ декла­ми­ро­ва­ли тут отрыв­ки из про­из­веде­ний Гоме­ра, Гези­о­да и поэ­мы Эмпе­док­ла. Мно­гие оды Пин­да­ра, Симо­нида и всех пев­цов, вос­пе­вав­ших олим­пий­ские победы, испол­ня­лись с музы­кой и тан­ца­ми. Поль­зо­вав­ши­е­ся извест­но­стью ора­то­ры явля­лись сюда для про­из­не­се­ния речи, кото­рая носи­ла назва­ние олим­пий­ской или пане­ги­ри­ка. На празд­не­ства про­ни­ка­ла даже поли­ти­ка: Исо­крат объ­яс­нял тут роль в гре­че­ском мире Филип­па Македон­ско­го; Лизий обра­щал­ся к собрав­шим­ся гре­кам с воз­зва­ни­я­ми то обра­тить­ся про­тив пер­сов, то нис­про­верг­нуть тиран­на Дио­ни­сия Сира­куз­ско­го и осво­бо­дить Сици­лию.

(La­loux et Mon­ceaux. Res­tau­ra­tion d’Olym­pie, стр. 177 и сл.).

с.366

27. Олим­пий­ские игры⁵⁰.

Бор­цы.

Игры зани­ма­ли боль­шую часть трех дней палом­ни­че­ства. 40 или 50 тысяч людей, при­шед­ших со всех кон­цов мира, в тече­ние бес­ко­неч­но­го чис­ла часов испы­ты­ва­ли боже­ст­вен­ное наслаж­де­ние, созер­цая, как люди нано­си­ли друг дру­гу смер­тель­ные уда­ры кула­ка­ми, а лоша­ди состя­за­лись в ско­ро­сти бега. Но к это­му зре­ли­щу гре­ков при­вле­ка­ла не гру­бая страсть к азарт­ной игре совре­мен­ных евро­пей­ских кон­ских бегов. Эсте­ти­че­ские стрем­ле­ния, потреб­ность полю­бо­вать­ся дву­мя царя­ми при­ро­ды — с.367 чело­ве­ком и лоша­дью — в рас­цве­те их кра­соты и поры­ве сме­ло­сти, — вот что увле­ка­ло элли­нов. К это­му удо­воль­ст­вию при­ме­ши­ва­лось пат­рио­ти­че­ское вол­не­ние. Каж­дый обра­щал к богам свои нетер­пе­ли­вые моле­ния о победе сво­его род­но­го горо­да на этих аре­нах, где соби­ра­лись все гре­че­ские наро­ды. Само собой разу­ме­ет­ся, что побуди­те­лем состя­заю­щих­ся было преж­де все­го их лич­ное само­лю­бие. Они стре­ми­лись вызвать вос­хи­ще­ние сво­ей силой или рос­ко­шью, но им было при­ят­но так­же, что победой они про­сла­вят свое оте­че­ство.

1. Судьи и уста­вы состя­за­ний. Руко­вод­ство все­ми состя­за­ни­я­ми при­над­ле­жа­ло элла­но­ди­кам, или судьям элли­нов. Это были долж­ност­ные лица Элиды, назна­чае­мые для каж­дой олим­пи­а­ды по жре­бию из огра­ни­чен­но­го по коли­че­ству клас­са граж­дан. Этих судей было десять. Они при­сту­па­ли к испол­не­нию сво­их обя­зан­но­стей за десять меся­цев до нача­ла празд­неств. Отправ­ля­ясь в Олим­пию, они, преж­де чем всту­пить в свя­щен­ную огра­ду, совер­ша­ли омо­ве­ние и зака­лы­ва­ли в жерт­ву сви­нью. В Булев­те­рии⁵¹ они при­ни­ма­ли при­ся­гу от участ­ни­ков состя­за­ний, их семей и учи­те­лей. Сами элла­но­ди­ки кля­лись выпол­нить свой долг перед алта­рем Зев­са Гер­кей­ско­го и про­из­во­ди­ли испы­та­ние атле­там, детям, лоша­дям и жере­бя­там; они рас­пре­де­ля­ли их по раз­рядам, состав­ляя для каж­до­го состя­за­ния спи­сок сопер­ни­ков.

На них была воз­ло­же­на так­же забота об устрой­стве и обо­рудо­ва­нии мест для состя­за­ний. Часто они разде­ля­лись на комис­сии из трех чело­век, кото­рые руко­во­ди­ли раз­лич­ны­ми игра­ми пооче­ред­но. Для них воз­дви­га­лись осо­бые высо­кие места в край­нем кон­це ста­дия или при вхо­де на гип­по­дром. Обя­зан­но­сти их отли­ча­лись боль­шой слож­но­стью. Они отда­ва­ли при­ка­за­ния гла­ша­таю вызы­вать поимен­но состя­заю­щих­ся, наблюда­ли за мета­ни­ем жре­бия отно­си­тель­но мест, зани­мае­мых послед­ни­ми, пода­ва­ли сиг­нал, отме­ча­ли нару­ше­ния уста­ва, дела­ли свои поста­нов­ле­ния и про­воз­гла­ша­ли имя победи­те­ля. В их с.368 рас­по­ря­же­нии были поли­цей­ские чинов­ни­ки под началь­ст­вом али­тар­ха.

Вот глав­ные ста­тьи уста­ва: 1) Из игр исклю­ча­ют­ся рабы и вар­ва­ры. 2) Исклю­ча­ют­ся так­же: под­вер­гав­ши­е­ся нака­за­нию по суду; все убий­цы, даже те, кото­рые совер­ши­ли пре­ступ­ле­ние по неосто­рож­но­сти; люди, на кото­рых тяго­те­ет свя­тотат­ство; все част­ные лица или граж­дане тех государств, кото­рые не выпла­ти­ли нало­жен­ных на них штра­фов. 3) Все участ­ни­ки состя­за­ний долж­ны запи­сать­ся зара­нее, в уста­нов­лен­ные зако­ном сро­ки, в элид­скую гим­на­зию, выпол­нить там извест­ное испы­та­ние и при­не­сти при­ся­гу. 4) Неявив­ши­е­ся к сро­ку не допус­ка­ют­ся к уча­стию в состя­за­ни­ях. 5) Замуж­ним жен­щи­нам без­услов­но вос­пре­ща­ет­ся появ­лять­ся в Алти­се и на местах состя­за­ний во вре­мя вели­ких празд­неств. 6) Учи­те­ля участ­ни­ков состя­за­ний во вре­мя игр на ста­дии поме­ща­ют­ся за сосед­ней огра­дой и долж­ны оста­вать­ся там совер­шен­но обна­жен­ны­ми. 7) Под угро­зой лише­ния награ­ды и нало­же­ния штра­фа запре­ща­ет­ся уби­вать сво­его сопер­ни­ка наме­рен­но или по неосто­рож­но­сти в борь­бе или в кулач­ном бою. 8). Запре­ща­ет­ся тол­кать сво­его сопер­ни­ка и при­бе­гать к каким-нибудь недоб­ро­со­вест­ным при­е­мам. 9) Запре­ща­ет­ся запу­ги­вать сво­его сопер­ни­ка и пред­ла­гать ему денеж­ное воз­на­граж­де­ние за то, чтобы он под­дал­ся в борь­бе. 10) Нака­за­ние роз­га­ми гро­зит вся­ко­му, кто сде­ла­ет попыт­ку под­ку­пить судей. 11) Запре­ща­ет­ся выра­же­ние пуб­лич­но­го про­те­ста про­тив поста­нов­ле­ния судей. 12) Вся­кий участ­ник состя­за­ния, недо­воль­ный при­го­во­ром элла­но­ди­ков, может жало­вать­ся в олим­пий­ский Совет и доби­вать­ся осуж­де­ния винов­ных судей за свой соб­ст­вен­ный страх и риск.

Вся­кое непра­виль­ное дей­ст­вие нака­зы­ва­лось штра­фом, уста­нов­лен­ным зако­ном и нала­гав­шим­ся по при­го­во­ру судей. За упла­ту это­го штра­фа были ответ­ст­вен­ны не толь­ко семья участ­ни­ка состя­за­ния, но и его род­ной город.

2. Участ­ни­ки состя­за­ний. В состя­за­ни­ях участ­во­ва­ли люди, схо­див­ше­е­ся со всех кон­цов гре­че­ско­го мира. Несмот­ря на то, что по внеш­но­сти орга­ни­за­ция с.369 игр носи­ла сво­бод­ный харак­тер, уча­стие в состя­за­ни­ях было доступ­но лишь граж­да­нам выс­ших клас­сов: толь­ко бога­тые люди име­ли воз­мож­ность сна­рядить для гип­по­дро­ма упряж­ки, обу­чить для бегов лоша­дей, покрыть издерж­ки, кото­рые свя­за­ны с содер­жа­ни­ем боль­шой конюш­ни. Про­стой народ не мог при­ни­мать уча­стие даже в состя­за­ни­ях на ста­дии вслед­ст­вие необ­хо­ди­мо­сти про­дол­жи­тель­ной под­готов­ки, путе­вых рас­хо­дов и пре­бы­ва­ния в Элиде. Дей­ст­ви­тель­но, в состя­за­ни­ях на гип­по­дро­ме участ­во­ва­ли чле­ны ари­сто­кра­ти­че­ских фами­лий, а состя­за­ние на ста­дии про­ис­хо­ди­ло меж­ду пред­ста­ви­те­ля­ми бур­жу­а­зии.

Участ­ни­ки состя­за­ний долж­ны были за год впе­ред вне­сти свои име­на в спис­ки, кото­рые велись долж­ност­ны­ми лица­ми Элиды. Под­готов­ка атле­тов к состя­за­ни­ям зани­ма­ла десять меся­цев. За исклю­че­ни­ем быв­ших победи­те­лей в Олим­пии и несколь­ких атле­тов, имев­ших все­мир­ную извест­ность, все долж­ны были выдер­жать в тече­ние 30 дней ряд испы­та­ний в элид­ской гим­на­зии; но боль­шая часть буду­щих участ­ни­ков состя­за­ний про­во­ди­ла в этой гим­на­зии все десять меся­цев, пред­на­зна­чен­ных для упраж­не­ний. Элла­но­ди­ки наблюда­ли за ними и изу­ча­ли каж­до­го из них. При при­бли­же­нии игр атле­ты пере­во­зи­лись в Олим­пию и посе­ля­лись в осо­бых поме­ще­ни­ях. Вступ­ле­ние их в Булев­те­рий совер­ша­лось с боль­шой пыш­но­стью и в при­сут­ст­вии их отцов, бра­тьев и учи­те­лей. Вой­дя туда, участ­ни­ки состя­за­ний про­сти­ра­ли руку на алтарь Зев­са Гер­кей­ско­го, где пре­да­ва­лись сожже­нию внут­рен­но­сти дико­го каба­на, и пред элла­но­ди­ка­ми при­но­си­ли клят­ву вести себя соглас­но тре­бо­ва­нию уста­ва.

3. Раз­лич­ные состя­за­ния. Пер­вый день откры­вал­ся состя­за­ни­я­ми на ста­дии. Еще задол­го до зари все палом­ни­ки, рас­пре­де­лен­ные по нацио­наль­но­стям, тес­ни­лись на скло­нах гор. При вос­хо­де солн­ца разда­вал­ся труб­ный звук. Элла­но­ди­ки в крас­ных оде­я­ни­ях пере­хо­ди­ли через все поле состя­за­ния и зани­ма­ли свои места про­тив стар­та. Вокруг них на почет­ных местах вос­седа­ли долж­ност­ные лица и жре­цы Элиды, обще­ст­вен­ные гости, с.370 пред­ста­ви­те­ли раз­ных государств, все име­ни­тые ино­стран­цы. Побли­зо­сти воз­вы­шал­ся трон един­ст­вен­ной замуж­ней жен­щи­ны, при­сут­ст­вие кото­рой допус­ка­лось при этом зре­ли­ще, а имен­но жри­цы Демет­ры-Хами­ны.

Ста­дий в Афи­нах.

Но вот сно­ва зазву­ча­ли тру­бы. На арене появ­ля­ет­ся гла­ша­тай и гром­ко кри­чит: «Состя­заю­щи­е­ся в беге, выхо­ди­те!». Одно из началь­ст­ву­ю­щих поли­цей­ских лиц вызы­ва­ет атле­тов, а гла­ша­тай пред­став­ля­ет их тол­пе, сооб­щая их имя и место роди­ны, и спра­ши­ва­ет, не оспа­ри­ва­ет ли кто-нибудь их досто­ин­ство граж­да­ни­на и чест­но­го чело­ве­ка. Один из элла­но­ди­ков обра­ща­ет­ся с речью к атле­там и при­ка­зы­ва­ет недо­стой­ным уда­лить­ся. Затем участ­ни­ки в состя­за­ни­ях ухо­дят в осо­бое зда­ние, рас­по­ло­жен­ное меж­ду ста­ди­ем и гип­по­дро­мом, где сни­ма­ют с себя одеж­ды и нати­ра­ют­ся мас­лом. Когда они появ­ля­ют­ся сно­ва уже обна­жен­ны­ми, на аре­ну при­но­сят урну Зев­са, т. е. сереб­ря­ную вазу, в кото­рой лежат дере­вян­ные дощеч­ки с выгра­ви­ро­ван­ны­ми на них бук­ва­ми. Каж­дый участ­ник состя­за­ния выни­ма­ет по жре­бию одно из два­дца­ти мест, кото­рое он и дол­жен будет занять. Али­тарх отби­ра­ет эти дощеч­ки, про­ве­ря­ет их и отво­дит атле­та на его место. Опять с.371 разда­ет­ся труб­ный звук, и четы­ре сопер­ни­ка пус­ка­ют­ся в бег.

Состя­за­ние в беге.

Бег с ору­жи­ем.

Победи­те­ля это­го состя­за­ния, при­бе­жав­ше­го пер­вым к стар­ту под­ле того места, где заседа­ли элла­но­ди­ки, отво­ди­ли в сто­ро­ну. Все пять групп состя­заю­щих­ся, из четы­рех чело­век каж­дая, бежа­ли одна за дру­гой. Затем долж­ны были состя­зать­ся победи­те­ли это­го пред­ва­ри­тель­но­го бега. Судьи выно­си­ли свой при­го­вор, а гла­ша­тай объ­яв­лял, кто ока­зал­ся окон­ча­тель­ным победи­те­лем, глав­ным олим­пи­о­ни­ком, име­нем кото­ро­го назы­ва­лась олим­пи­а­да.

с.372 Таков был про­стой бег. При двой­ном беге (δίαυλος) надо было начать бег от места элла­но­ди­ков и воз­вра­тить­ся опять к ним же. При шестер­ном беге (δό­λι­χος) пола­га­лось про­бе­жать шесть раз вдоль всей аре­ны. Что же каса­ет­ся до бега с ору­жи­ем, то он откла­ды­вал­ся к кон­цу игр. Это состя­за­ние состо­я­ло в том, что надо было два раза про­бе­жать на ста­дии в воен­ном воору­же­нии. Пер­во­на­чаль­но этот бег совер­шал­ся в пол­ном воору­же­нии, т. е. со щитом, копьем, в шле­ме и набед­рен­ни­ках, но мало-пома­лу про­изо­шло облег­че­ние этой тяже­сти, и в IV веке выхо­ди­ли толь­ко со щитом.

Подоб­но бегу и раз­лич­ные виды борь­бы услож­ня­лись все более и более. В про­стой борь­бе выхо­ди­ли с голы­ми рука­ми. Победи­те­лем счи­тал­ся борец, кото­рый три раза пова­лил сво­его про­тив­ни­ка таким обра­зом, что тот кос­нул­ся зем­ли лопат­ка­ми. Вопрос о том, с кем в паре при­хо­ди­лось бороть­ся состя­заю­щим­ся, решал­ся жре­би­ем. В урну кла­ли две бук­вы A, две бук­вы B и т. д. Те, кто вынул одну и ту же бук­ву, боро­лись друг с дру­гом; затем, так­же по жре­бию, соеди­ня­лись попар­но победи­те­ли. Так дела­ли до тех пор, пока не оста­вал­ся один-един­ст­вен­ный победи­тель. Этим пра­ви­лам сле­до­ва­ли и при кулач­ной борь­бе и при так назы­вае­мом пан­кра­те.

Голо­ва бой­ца.

Выхо­дя на кулач­ную борь­бу, бор­цы наде­ва­ли на голо­ву осо­бый брон­зо­вый кол­пак, а кула­ки зама­ты­ва­ли кожа­ны­ми рем­ня­ми с метал­ли­че­ски­ми шиш­ка­ми. Это была жесто­кая борь­ба. Соби­ра­ясь нане­сти удар, борец вме­сте с тем при­ни­мал меры пре­до­сто­рож­но­сти: защи­щал с.373 голо­ву под­ня­ты­ми рука­ми, ста­рал­ся, чтобы про­тив­ник был ослеп­лен

Дис­ко­бол.

солн­цем; затем изо всей силы бил кула­ком, как бы зако­ван­ным в желе­зо, по реб­рам, с.374 лицу и раз­ным чле­нам сво­его про­тив­ни­ка. Обык­но­вен­но из этой борь­бы выхо­ди­ли обез­обра­жен­ны­ми, иска­ле­чен­ны­ми, исте­каю­щи­ми кро­вью; часто она кон­ча­лась смер­тью. Борь­ба про­дол­жа­лась до тех пор, пока один из про­тив­ни­ков не при­зна­вал себя побеж­ден­ным.

Пры­жок с гиря­ми.

Пан­крат был соеди­не­ни­ем борь­бы и кулач­но­го боя. Сра­жаю­ще­е­ся име­ли пра­во нано­сить уда­ры, опро­киды­вать на зем­лю и сжи­мать сво­е­му про­тив­ни­ку гор­ло, но запре­ща­лось пус­кать в ход зубы и наде­вать на руки метал­ли­че­ские нару­кав­ни­ки. Часто сопер­ни­ка лиша­ли воз­мож­но­сти дей­ст­во­вать осо­бым при­е­мом, при кото­ром вывер­ты­ва­лись или лома­лись паль­цы.

Пяти­бор­ство вклю­ча­ло пять раз­лич­ных состя­за­ний: пры­га­ние, мета­ние дис­ка и дро­ти­ка, про­стой бег и борь­бу. Два послед­них испы­та­ния толь­ко что опи­са­ны. При состя­за­нии в прыж­ках вхо­ди­ли на осо­бую насыпь; для уве­ли­че­ния прыж­ка состя­заю­щи­е­ся раз­ма­хи­ва­ли гиря­ми. Бла­го­да­ря это­му прыж­ки дости­га­ли гро­мад­ных раз­ме­ров, — как гово­рят, до 50 футов. Для мета­нья дис­ков поль­зо­ва­лись тре­мя брон­зо­вы­ми кру­га­ми, имев­ши­ми фор­му чече­ви­цы; они были очень тяже­лы­ми, хоро­шо отпо­ли­ро­ван­ны­ми, с отвер­сти­ем посредине. Атлет поды­мал­ся на воз­вы­ше­ние и метал свой диск как мож­но даль­ше. При мета­нии дро­ти­ка­ми надо было попасть в осо­бую цель. Все дви­же­ния атле­тов про­ис­хо­ди­ли под зву­ки флей­ты.

Мета­ние дро­ти­ка.

Часто зада­вал­ся вопрос, как про­ис­хо­ди­ло с.375 рас­пре­де­ле­ние при­зов победи­те­лям при пяти­бор­стве. Очень воз­мож­но, что три пер­вые состя­за­ния носи­ли харак­тер проб­ных. В прыж­ке, мета­нии дис­ка или дро­ти­ка надо было достиг­нуть извест­ных гра­ниц. Кто это­го не выпол­нял, под­вер­гал­ся исклю­че­нию из состя­за­ния в беге и борь­бе.

Дет­ские состя­за­ния были точ­ным повто­ре­ни­ем состя­за­ний взрос­лых людей. Впро­чем, уже с дав­них пор пяти­бор­ство было исклю­че­но из них, как состя­за­ние слиш­ком тяже­лое для юно­го воз­рас­та.

Бега колес­ниц.

Самы­ми ста­рин­ны­ми состя­за­ни­я­ми на гип­по­дро­ме были бега колес­ниц, запря­жен­ных чет­вер­кой лоша­дей. Эти состя­за­ния все­гда оста­ва­лись в Гре­ции самы­ми излюб­лен­ны­ми. Тре­бо­ва­лось обо­гнуть столб у стар­та две­на­дцать раз. В более позд­нюю эпо­ху ста­ли появ­лять­ся упряж­ки мулов, колес­ни­цы с парой лоша­дей, а так­же с парой или чет­вер­кой жере­бят. Самым важ­ным ново­введе­ни­ем были скач­ки на вер­хо­вых лоша­дях. Скач­ки с пре­пят­ст­ви­я­ми не были в ходу, но перед при­бли­же­ни­ем к цели наезд­ник дол­жен был соско­чить на зем­лю и бежать за лоша­дью с пово­дья­ми в руках. Наряду с таки­ми скач­ка­ми были введе­ны даже скач­ки на кобы­ли­цах и на жере­бя­тах. Награ­да за победу доста­ва­лась вла­дель­цам лоша­ди или колес­ни­цы, а не наезд­ни­кам или куче­рам.

В каком поряд­ке про­ис­хо­ди­ли эти состя­за­ния, мы не зна­ем. В древ­нюю эпо­ху все они закан­чи­ва­лись в один день. Когда про­грам­ма их раз­рос­лась, они ста­ли про­дол­жать­ся три дня. Для откры­тия устра­и­ва­лись дет­ские упраж­не­ния, на утро сле­дую­ще­го дня назна­чал­ся бег взрос­лых. После полу­дня — борь­ба, кулач­ный бой и пан­крат. Кон­ские состя­за­ния отно­си­лись на утро третье­го дня, а с.376 пяти­бор­ство и бег с ору­жи­ем про­ис­хо­ди­ли после полу­дня. Но из это­го пра­ви­ла неод­но­крат­но дела­лись исклю­че­ния.

В IV веке были при­ду­ма­ны еще два состя­за­ния: гла­ша­та­ев и тру­ба­чей.

4. Победи­те­ли. После каж­до­го состя­за­ния про­ис­хо­ди­ло обна­ро­до­ва­ние гла­ша­та­ем име­ни победи­те­ля, его отца и назва­ния его роди­ны. Атлет или вла­де­лец колес­ни­цы под­хо­дил к судьям, кото­рые вру­ча­ли ему паль­мо­вую ветвь. Тогда род­ст­вен­ни­ки, дру­зья, сооте­че­ст­вен­ни­ки, зна­ко­мые и незна­ко­мые поклон­ни­ки при­вет­ст­во­ва­ли его, бро­са­ли ему цве­ты и поды­ма­ли его на свои пле­чи. Разда­ча наград про­из­во­ди­лась в послед­ний день празд­ни­ка. Пер­во­на­чаль­но награ­дой слу­жи­ли дра­го­цен­ные вещи, тре­нож­ни­ки, доро­гие мате­рии. Впо­след­ст­вии ста­ли разда­вать про­стые вен­ки из дикой оли­вы, укра­шен­ные лен­та­ми; вен­ки эти дела­лись из вет­вей олив­ко­во­го дере­ва, поса­жен­но­го, как гово­ри­ли, самим Герак­лом. Оно рос­ло воз­ле хра­ма Зев­са, где про­ис­хо­ди­ла и цере­мо­ния разда­чи наград. Элла­но­ди­ки воз­ла­га­ли вен­ки на голо­вы победи­те­лей в при­сут­ст­вии долж­ност­ных лиц и элид­ских жре­цов, а так­же перед пред­ста­ви­те­ля­ми всех гре­че­ских стран. Затем устра­и­ва­лось шест­вие. Впе­ре­ди дви­га­лись элла­но­ди­ки, затем новые олим­пи­о­ни­ки, сопро­вож­дае­мые граж­дан­ски­ми и духов­ны­ми вла­стя­ми, обще­ст­вен­ны­ми гостя­ми и депу­та­та­ми раз­ных народ­но­стей, а так­же ста­ту­я­ми богов; они спус­ка­лись в Алтис, где их жда­ла вос­тор­жен­ная тол­па. Они мед­лен­но дви­га­лись в сво­их ярких одеж­дах, с вен­ка­ми на голо­вах, с паль­мо­вы­ми вет­вя­ми в руках, под зву­ки флейт и пения. За ними, все в цве­тах, изо­гнув гор­до шеи, гар­це­ва­ли лоша­ди, кобы­ли­цы и жере­бя­та, одер­жав­шие победу; пев­цы, шед­шие вокруг них, гро­мо­глас­но рас­пе­ва­ли соот­вет­ст­ву­ю­щие слу­чаю сти­хи. Все при­сут­ст­ву­ю­щие после каж­дой стро­фы или куп­ле­та хором под­тя­ги­ва­ли свя­щен­ный при­пев:

«Сла­ва тебе, могу­чий Геракл, победи­тель на играх! Сла­ва тебе, Иолай! Сла­ва бла­го­род­ной чете! Тенел­ла, Тенел­ла, сла­ва победи­те­лю!»52

с.377 Когда шест­вие при­бли­жа­лось к алта­рю 12-и богов, победи­те­ли, окру­жен­ные собрав­шей­ся тол­пой, совер­ша­ли жерт­во­при­но­ше­ния и бла­годар­ст­вен­ные моле­ния. Затем шест­вие сно­ва пус­ка­лось в путь. Теперь оно дви­га­лось к при­та­нею, где граж­дане Элиды при­готов­ля­ли боль­шой пир, на кото­рый при­гла­ша­лись все при­ви­ле­ги­ро­ван­ные долж­ност­ные лица Олим­пии, жре­цы, прок­се­ны и фео­ры. Тол­па, собрав­ша­я­ся у две­рей, с жад­но­стью вни­ма­ла доно­сив­шим­ся до нее радост­ным воз­гла­сам. Как толь­ко име­на победи­те­лей зано­си­лись в гим­на­зии в спи­сок олим­пи­о­ни­ков, сла­ва победи­те­лей как бы полу­ча­ла окон­ча­тель­ное при­зна­ние.

Этим празд­не­ство офи­ци­аль­но закан­чи­ва­лось, но обык­но­вен­но оно про­дол­жа­лось еще несколь­ко дней на щед­роты победи­те­лей, кото­рые в свою оче­редь при­гла­ша­ли на пир­ше­ство сво­их род­ст­вен­ни­ков, дру­зей и сооте­че­ст­вен­ни­ков. Алки­ви­ад при­гла­сил на свой пир так­же всех палом­ни­ков.

Начи­ная с VI века победи­те­ли при­об­ре­ли пра­во посвя­щать в Алтис ста­тую. Пер­во­на­чаль­но для этой цели чаще все­го воз­дви­га­лась какая-нибудь фигу­ра вооб­ра­жае­мо­го лица; но вся­кий атлет, увен­чан­ный три раза, мог воз­двиг­нуть свое соб­ст­вен­ное изо­бра­же­ние.

Такие порт­рет­ные ста­туи зака­зы­ва­лись обык­но­вен­но луч­шим скуль­п­то­рам. Рас­хо­ды, свя­зан­ные с этим, ложи­лись на само­го победи­те­ля, его семью, учи­те­ля или род­ной город. «Самое дра­го­цен­ное иму­ще­ство», гла­си­ла одна посло­ви­ца, «это — золотая ста­туя в Олим­пии».

Воз­вра­ще­ние победи­те­ля на роди­ну сопро­вож­да­лось вели­чай­ши­ми тор­же­ства­ми. Окру­жен­ный мно­го­чис­лен­ной сви­той дру­зей и любо­пыт­ных, он въез­жал в пур­пу­ро­вой одеж­де на квад­ри­ге⁵³. Некий Эксенет из горо­да Агри­ген­та совер­шил свой въезд в сопро­вож­де­нии бес­ко­неч­но­го коли­че­ства колес­ниц, при­чем три­ста из них были запря­же­ны белы­ми лошадь­ми. Сна­ча­ла шест­вие направ­ля­лось к хра­му Зев­са, кото­ро­му победи­тель с.378 дол­жен был посвя­тить свой венок. Затем при пении гим­на и труб­ных зву­ках оно дви­га­лось в при­та­ней. В честь ново­го героя устра­и­ва­лось пыш­ное нацио­наль­ное пир­ше­ство.

Празд­но­ва­ние годов­щи­ны это­го собы­тия совер­ша­лось затем в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни. Олим­пи­о­ник в этот день являл­ся в свя­ти­ли­ще Зев­са, сно­ва наде­вал свой венок, ходил со сво­и­ми род­ст­вен­ни­ка­ми и дру­зья­ми по все­му горо­ду, посе­щал хра­мы и давал воз­мож­ность всем любо­вать­ся собою. Государ­ство пре­до­став­ля­ло ему раз­лич­ные при­ви­ле­гии. В честь его неред­ко воз­дви­га­лись две ста­туи — одна в Олим­пии, а дру­гая на обще­ст­вен­ной пло­ща­ди, в хра­ме или в гим­на­зии род­но­го горо­да. Нари­со­ван­ный порт­рет его выстав­лял­ся под пор­ти­ка­ми. В память олим­пий­ских побед во мно­гих стра­нах, а в осо­бен­но­сти в Сици­лии, выби­ва­лись осо­бые моне­ты. В Афи­нах победи­те­лю дава­лась пре­мия в 500 драхм, в дру­гих местах он полу­чал пожиз­нен­ную пен­сию, в Арго­се — брон­зо­вый щит, в Пел­лене — шер­стя­ную ман­тию. Его, по-види­мо­му, зара­нее пред­на­зна­ча­ли к выпол­не­нию обще­ст­вен­ных обя­зан­но­стей, в осо­бен­но­сти — к заведы­ва­нию гим­на­зи­ей. Он поль­зо­вал­ся почет­ным местом в теат­ре, а так­же на празд­не­ствах и во вре­мя сра­же­ний. Ино­гда государ­ство бра­ло на свой счет соору­же­ние ему гроб­ни­цы. Лоша­дям, одер­жав­шим победу, обес­пе­чи­ва­лось сытое суще­ст­во­ва­ние и счаст­ли­вая ста­рость. При погре­бе­нии они полу­ча­ли поче­сти в виде боль­шо­го могиль­но­го хол­ма с пира­мидой навер­ху.

К момен­ту воз­вра­ще­ния победи­те­ля или ко дню годов­щи­ны его победы како­му-нибудь вели­ко­му поэту, напри­мер, Пин­да­ру, Симо­ниду, зака­зы­ва­лась три­ум­фаль­ная ода, испол­няв­ша­я­ся, как опе­ра, с акком­па­не­мен­том музы­ки и с тан­ца­ми. В этих одах про­слав­лял­ся не толь­ко сам герой, но и его роди­те­ли, пред­ки, его государь и оте­че­ство, боже­ства и герои его стра­ны и Олим­пии.

Гор­дость олим­пи­о­ни­ка не име­ла пре­де­лов. Бла­го­да­ря минут­но­му успе­ху он попа­дал в ряды пер­вых людей его эпо­хи. Он ста­но­вил­ся важ­ной пер­со­ной, высту­пал ино­гда с.379 в каче­стве посред­ни­ка меж­ду раз­лич­ны­ми государ­ства­ми, был уве­рен, что о нем будет упо­мя­ну­то в исто­рии. Вокруг его име­ни созда­ва­лись леген­ды. Дохо­ди­ли даже до того, что начи­на­ли возда­вать ему боже­ст­вен­ные поче­сти; обо­жест­вле­ние неко­то­рых из олим­пи­о­ни­ков начи­на­лось еще при их жиз­ни: Эвфи­мий из Локр совер­шал воз­ли­я­ния и жерт­во­при­но­ше­ния сво­е­му соб­ст­вен­но­му изо­бра­же­нию.

(La­loux et Mon­ceaux. Res­tau­ra­tion d’Olym­pie, стр. 196—218).

28. Вера гре­ков в сверхъ­есте­ствен­ное.

На каж­дом шагу гре­че­ский ум пора­жал­ся сверхъ­есте­ствен­ны­ми явле­ни­я­ми. То рас­про­стра­ня­лись слу­хи о пла­чу­щих и пере­дви­гаю­щих­ся ста­ту­ях, то о запер­тых хра­мах, кото­рые отво­ря­лись сами собой. Рас­ска­зы Геро­до­та пол­ны чудес, и неко­то­рые из них отли­ча­ют­ся боль­шой поэ­тич­но­стью и вели­че­ст­вен­но­стью. Перед наше­ст­ви­ем пер­сов на Атти­ку, по доро­ге, вед­шей в Элев­син, вдруг под­ня­лась таин­ст­вен­ная и необъ­яс­ни­мая пыль, как буд­то бы шла какая-то невиди­мая про­цес­сия, и слы­шен был боже­ст­вен­ный голос Иак­ха. Это были уда­ля­ю­щи­е­ся боги. Неко­то­рые чуде­са пора­жа­ют сво­ей стран­но­стью. Так, Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет, что в одном хра­ме око­ло Гали­кар­насса перед каким-нибудь несча­сти­ем у жри­цы вырас­та­ла боро­да. Мы удив­ля­ем­ся глав­ным обра­зом тому, что сам Геро­дот не выска­зы­ва­ет ни удив­ле­ния, ни сму­ще­ния перед сооб­щае­мы­ми им сведе­ни­я­ми. От кобы­ли­цы родил­ся заяц. Смысл это­го про­ро­че­ства, гово­рит он, не был понят, а «меж­ду тем понять его было лег­ко».

Чуде­сам при­да­ва­ли такую веру и так посто­ян­но жда­ли их, что подоб­ным настро­е­ни­ем умов мож­но было поль­зо­вать­ся при воен­ных пред­при­я­ти­ях. Один пол­ко­во­дец, выведя перед непри­я­те­лем сво­их вои­нов набе­лен­ны­ми, повер­га­ет его в ужас, так как эти вои­ны были при­ня­ты вра­гом за при­виде­ния. Быва­ли одна­ко чуде­са, кото­рым и Геро­дот отка­зы­вал­ся верить, но его с.380 вооб­ра­же­ние отли­ча­лось такой наив­но­стью, что оно не в состо­я­ли было про­ти­во­дей­ст­во­вать все­му сму­щаю­ще­му его. Он жад­но соби­ра­ет раз­ные рас­ска­зы, подоб­ные исто­рии той умер­шей жен­щи­ны, кото­рая жало­ва­лась на могиль­ный холод, пото­му что она не мог­ла вос­поль­зо­вать­ся погре­бен­ны­ми вме­сте с нею одеж­да­ми; пре­пят­ст­вие заклю­ча­лось в том, что эти одеж­ды не под­верг­лись пред­ва­ри­тель­но­му сожже­нию, как тело. Вера в про­ри­ца­ние у Геро­до­та так же, как и у дру­гих людей его вре­ме­ни, тес­но сли­ва­ет­ся с верою в богов. Про­ри­ца­ние, т. е. уме­ние истол­ко­вать небес­ные пред­ска­за­ния, гре­ки опре­де­лен­но отно­си­ли ко всем тем при­клад­ным искус­ствам, кото­ры­ми чело­век вла­де­ет и име­ет осно­ва­ние гор­дить­ся, подоб­но пись­мен­но­сти или меди­цине. Геро­дот бес­пре­стан­но вспо­ми­на­ет об ора­ку­лах и ссы­ла­ет­ся на них. Они явля­ют­ся при­чи­ной всех собы­тий. Если бы была воз­мож­ность похи­тить у вра­га ора­ку­лов, кото­рые нахо­ди­лись в его хра­мах, то, по мне­нию Геро­до­та, этим путем у него отня­ты были бы его дра­го­цен­ней­шие сокро­ви­ща.

(E. Ha­vet. Le Chris­tia­nis­me et ses ori­gi­nes, т. I, стр. 122—123).

29. Суе­вер­ный афи­ня­нин.

«Суе­вер­ный чело­век, совер­шив омо­ве­ние рук и очи­стив­шись свя­той водой при выхо­де из хра­ма, боль­шую часть дня дер­жит во рту лав­ро­вый лист. Когда он увидит хорь­ка, то сей­час же оста­но­вит­ся и будет про­дол­жать свой путь толь­ко в том слу­чае, если кто-нибудь прой­дет перед ним по тому месту, через кото­рое про­бе­жал зве­рек, или сам он бро­сит три камеш­ка на доро­гу, чтобы устра­нить от себя это дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние. Если он заме­тит в неко­то­ром отда­ле­нии от сво­его дома змею, он сей­час же воз­двигнет ей жерт­вен­ник; если он увидит на пере­крест­ках те кам­ни, кото­рые бла­го­че­сти­вые люди посвя­ти­ли богам, он при­бли­зит­ся к ним, выльет на них все мас­ло из сво­ей склян­ки, станет перед ними на коле­ни и покло­нит­ся им.

с.381 Если кры­са про­гры­зет у него мешок с мукой, он сей­час же побе­жит к про­ри­ца­те­лю, кото­рый не замед­лит дать ему совет отка­зать­ся от этой вещи; но так как такой ответ не нра­вит­ся ему, а вме­сте с тем он чув­ст­ву­ет страх перед столь необык­но­вен­ным собы­ти­ем, то он не осме­ли­ва­ет­ся ни поль­зо­вать­ся сво­им меш­ком, ни отка­зать­ся от него. У него есть так­же сла­бость совер­шать бес­ко­неч­ные очи­сти­тель­ные цере­мо­нии в сво­ем доме; он избе­га­ет садить­ся на моги­лу, а так­же при­сут­ст­во­вать на похо­ро­нах или вхо­дить в ком­на­ту, где толь­ко что родил­ся ребе­нок. Если ему при­снит­ся какой-нибудь сон, он побе­жит к снотол­ко­ва­те­лю, пред­ска­за­те­лю и пти­це­га­да­те­лю, чтобы узнать, како­му богу или какой богине он дол­жен совер­шить при­но­ше­ние. В кон­це каж­до­го меся­ца он акку­рат­но посе­ща­ет жре­цов орфи­ков, чтобы при­об­щить­ся к их таин­ствам. Он ведет с собой свою жену, а если ей неко­гда, то при­ка­зы­ва­ет нянь­ке вести с ним его детей. Когда он ходит по горо­ду, то не упу­стит слу­чая помыть голо­ву из фон­та­нов, рас­по­ло­жен­ных на пло­ща­дях. Желая очи­стить­ся, он при­бе­га­ет ино­гда к жри­цам, кото­рые совер­ша­ют это очи­ще­ние кро­вью щен­ка или мор­ским луком. Нако­нец, если он увидит боль­но­го паду­чей болез­нью, то при­дет в ужас и будет пле­вать себе на грудь, как бы отго­няя от себя несча­стия, кото­рые при­но­сит эта встре­ча».

(Фео­фраст. Харак­те­ри­сти­ки).

30. Дель­фий­ский ора­кул.

Пифию, кото­рая слу­жи­ла Апол­ло­ну для его про­ро­честв, выби­ра­ли из среды всех дель­фий­ских деву­шек. С момен­та выбо­ра ее един­ст­вен­ным супру­гом ста­но­вил­ся бог, желав­ший, чтобы она отли­ча­лась кра­сотой и цело­муд­ри­ем. Горе свя­тотат­цу, кото­рый поже­ла­ет всту­пить с нею в брак: бог обна­ру­жит пре­ступ­ле­ние, как бы тай­но оно ни было совер­ше­но. С тех пор, как один фес­са­ли­ец, некий Эхехрат (в кон­це IV века), похи­тил с.382 пифию, подоб­ные скан­да­лы пред­у­преж­да­лись тем, что на эту долж­ность выби­ра­ли жен­щин не моло­же 50 лет, но впо­след­ст­вии вер­ну­лись сно­ва к древ­не­му обы­чаю. Сна­ча­ла ора­кул доволь­ст­во­вал­ся одной пифи­ей, но когда к нему ста­ли обра­щать­ся со всех кон­цов мира, то уже едва хва­та­ло двух обык­но­вен­ных пифий и одной запас­ной. Во вре­ме­на Плу­тар­ха была одна пифия.

Дель­фий­ский ора­кул.

К пифи­ям отно­си­лись, как к орудию пас­сив­но­му. Они, дей­ст­ви­тель­но, не вхо­ди­ли в состав той жре­че­ской кор­по­ра­ции, кото­рая поль­зо­ва­лась ими, тре­бо­ва­ла их послу­ша­ния и пред­по­чи­та­ла, чтобы они были неве­же­ст­вен­ны, нахо­дя, что чем более они похо­дят на живот­ное, тем они совер­шен­нее.

Про­ни­ца­тель­ность ора­ку­ла все­це­ло зави­се­ла от кор­по­ра­ции жре­цов Апол­ло­на. Жре­цов было два, и долж­ность эта счи­та­лась пожиз­нен­ной. Мож­но так­же ино­гда встре­тить упо­ми­на­ния об их под­чи­нен­ных: один — нечто в роде дове­рен­но­го в делах, нося­щий наиме­но­ва­ние про­ста­та свя­ти­ли­ща, а дру­гой — хра­ни­тель иму­ще­ства, или с.383 неокор. Воз­мож­но, впро­чем, что все это с тече­ни­ем вре­ме­ни под­верг­лось изме­не­ни­ям. Веро­ят­но, жре­цы и про­ри­ца­те­ли Апол­ло­на были одни и те же лица. Во вре­мя при­пад­ков пифии око­ло нее все­гда нахо­ди­лись один или несколь­ко про­ри­ца­те­лей, кото­рые слу­ша­ли ее неяс­ные сло­ва или нечле­но­раздель­ные зву­ки и состав­ля­ли из них пред­ска­за­ния, обык­но­вен­но в сти­хотвор­ной фор­ме, высо­ко­пар­ны­ми выра­же­ни­я­ми и с наме­рен­ной неяс­но­стью.

Про­ри­ца­тель обла­дал бого­слов­ски­ми позна­ни­я­ми и соби­рал сведе­ния отно­си­тель­но вопро­шав­ше­го; кро­ме того, он хра­нил в памя­ти мно­же­ство сти­хов и поэ­ти­че­ских обо­ротов, а пото­му дости­гал в отве­те доста­точ­ной ясно­сти, когда вопрос касал­ся нрав­ст­вен­но­сти и надо было дать какой-нибудь совет. Когда же жела­ли дей­ст­ви­тель­но знать свое буду­щее, то отве­ты полу­ча­лись неопре­де­лен­ные и сбив­чи­вые.

Состав­лен­ное таким обра­зом пред­ска­за­ние было почти непо­нят­но для вопро­шаю­щих, поэто­му они обра­ща­лись к про­фес­сио­наль­ным истол­ко­ва­те­лям. Каж­дый ора­кул дол­жен был иметь сво­их соб­ст­вен­ных истол­ко­ва­те­лей. Это, впро­чем, не исклю­ча­ло воз­мож­но­сти вме­ша­тель­ства и истол­ко­ва­те­лей со сто­ро­ны. Дель­фий­ский храм слу­жил при­ста­ни­щем для цело­го роя про­ри­ца­те­лей, глав­ное назна­че­ние кото­рых было истол­ко­ва­ние ора­ку­лов.

Вопро­шать пифию мож­но было, в сущ­но­сти, толь­ко через очень боль­шие про­ме­жут­ки, — может быть, лишь одна­жды в год. Но с тече­ни­ем вре­ме­ни бог стал согла­шать­ся гово­рить раз в месяц, несо­мнен­но на седь­мой его день. Если при­нять в сред­нем такой порядок и вычесть из года три зим­них меся­ца, на кото­рые Апол­лон, соглас­но веро­ва­ни­ям гре­ков, покидал Дель­фы, то в общем полу­чим девять дней в году, когда мож­но было вопро­шать бога.

Порядок, в кото­ром допус­ка­лись к ора­ку­лу желаю­щие вопро­сить его о чем-нибудь, решал­ся жре­би­ем, если толь­ко неко­то­рые из посе­ти­те­лей не полу­чи­ли от дель­фий­ских свя­щен­но­слу­жи­те­лей при­ви­ле­гии προ­μαν­τεία, т. е. с.384 пра­ва идти рань­ше дру­гих. Преж­де все­го необ­хо­ди­мо было пред­ва­ри­тель­ное испы­та­ние, чтобы узнать, бла­го­скло­нен ли Апол­лон к про­си­те­лям. Таким испы­та­ни­ем было жерт­во­при­но­ше­ние. Жре­цы под­вер­га­ли тща­тель­но­му осмот­ру жерт­ву, обык­но­вен­но козу, ино­гда же овцу, быка или дико­го каба­на. «Ора­кул не может быть вопро­ша­ем», гово­рит Плу­тарх, «если жерт­ва не дро­жит всем телом, с ног до рогов, когда на нее совер­ша­ют воз­ли­я­ния. Недо­ста­точ­но, чтобы она, как при дру­гих жерт­во­при­но­ше­ни­ях, дви­га­ла голо­вой. Надо, чтобы все ее чле­ны дро­жа­ли вме­сте, охва­чен­ные тре­пе­том и судо­ро­га­ми, как при каком-нибудь кон­вуль­сив­ном дви­же­нии». Далее Плу­тарх гово­рит, по-види­мо­му, о том, что испы­та­ние водой пред­на­зна­ча­лось толь­ко для коз. «Что же каса­ет­ся быков и каба­нов, то им дает­ся мука или струч­ко­вый горох; если они отка­зы­ва­ют­ся от это­го уго­ще­ния, то счи­та­ет­ся, что живот­ные нездо­ро­вы».

Если при­зна­ки ока­зы­ва­лись бла­го­при­ят­ны­ми, то пифия совер­ша­ла очи­ще­ние: она омы­ва­лась в Касталь­ской воде, оку­ри­ва­лась сжи­гае­мым лав­ро­вым дере­вом и ячмен­ной мукой; затем она отправ­ля­лась в свя­ти­ли­ще, оде­тая в теат­раль­ный костюм. Напив­шись воды из Кас­со­ти­дско­го источ­ни­ка, она бра­ла в рот лав­ро­вый листок, с лав­ро­вой вет­кой в руках всхо­ди­ла на тре­нож­ник и сади­лась над чем-то в роде рас­ще­ли­ны⁵⁴.

Афин­ский акро­поль. (Про­ект вос­ста­нов­ле­ния).

с.385 Когда желаю­щие пред­ло­жить вопрос выхо­ди­ли из той ком­на­ты, в кото­рой они ожи­да­ли сво­ей оче­реди, они вво­ди­лись один за дру­гим к ора­ку­лу и пред­ла­га­ли свои вопро­сы уст­но или пись­мен­но. Пифия, при­шед­шая в исступ­ле­ние, как гово­ри­ли, под вли­я­ни­ем выхо­дя­щих из пеще­ры паров и боже­ст­вен­но­го наи­тия, впа­да­ла в осо­бое состо­я­ние экс­та­за, для опи­са­ния кото­ро­го поэты не щади­ли самых ярких кра­сок. Этот нерв­ный при­па­док не все­гда был при­твор­ным, так как во вре­ме­на Плу­тар­ха он сто­ил жиз­ни одной из пифий.

Затем каж­дый пред­ла­гав­ший вопрос полу­чал через про­ри­ца­те­ля офи­ци­аль­но напи­сан­ный ответ ора­ку­ла. Если к ора­ку­лу являл­ся толь­ко пред­ста­ви­тель того лица, кото­рое пред­ло­жи­ло вопрос, то этот чело­век полу­чал запе­ча­тан­ный ответ, и посло­ви­ца гла­си­ла, что за нескром­ность он мог лишить­ся глаз, руки или язы­ка. Пред­ска­за­ния, кото­рые вру­ча­лись пред­ста­ви­те­лям горо­дов (θεω­ροί, θεοπ­ρό­ποι) кла­лись на сохра­не­ние в архи­вы. В Спар­те хра­не­ние их дове­ря­лось царям и так назы­вае­мым пифий­цам, испол­няв­шим долж­ность посто­ян­ных государ­ст­вен­ных фео­ров. В Афи­нах Пизи­стра­ти­ды скла­ды­ва­ли их в Акро­по­ле. Подоб­ная кол­лек­ция была, как гово­рят, и в Арго­се. Дель­фий­ские жре­цы, кото­рым важ­но было, чтобы все отве­ты ора­ку­ла нахо­ди­лись в согла­со­ва­нии с пред­ше­ст­ву­ю­щи­ми, сни­ма­ли копии со все­го, что исхо­ди­ло из их рук.

(Bou­ché-Lec­lercq. His­toi­re de la di­vi­na­tion de l’an­ti­qui­té, т. III, стр. 93—102).

31. Вопро­сы, пред­ла­гав­ши­е­ся Додон­ско­му ора­ку­лу.

Некто Эвандр — и его жена пред­ла­га­ют вопрос «Зев­су и Дионе, кому из богов, геро­ев или гени­ев с.386 они долж­ны при­но­сить обе­ты, чтобы отныне и на буду­щие вре­ме­на обес­пе­чить для себя и сво­его дома боль­шее доволь­ство и бла­го­со­сто­я­ние?»

Агис «спра­ши­ва­ет Зев­са и Дио­ну, поте­рял ли он сам свои подуш­ки и оде­я­ла или кто-нибудь украл их у него?»

Герак­лейд стре­мит­ся узнать, будут ли у него дру­гие дети, кро­ме его доче­ри Эглы.

Какой-то неиз­вест­ный пред­ла­га­ет вопрос: «Если я сам буду зани­мать свой город­ской дом и свое поме­стье, послу­жит ли это к моей поль­зе и выго­де?»

Дру­гой спра­ши­ва­ет сле­дую­щее: «Буду ли я иметь успех в тор­гов­ле, если пове­ду ее так, как мне кажет­ся наи­бо­лее выгод­ным, и если буду дей­ст­во­вать соглас­но со сво­им пла­ном и уме­ньем?»

Один пас­тух обе­ща­ет бла­го­дар­ность Зев­су и Дионе, если он полу­чит хоро­ший доход со сво­их бара­нов; поэто­му он спра­ши­ва­ет у ора­ку­ла, бла­го­при­я­тен ли будет слу­чай для их про­да­жи.

(Bou­ché-Lec­lercq. His­toi­re de la di­vi­na­tion, т. II, стр. 319—320).

32. Ора­кул Тро­фо­ния в Лива­дии.

Ора­кул нахо­дил­ся в гро­те или ско­рее в глу­бо­кой рас­ще­лине на склоне одной горы. Круг­лая пло­щад­ка, через кото­рую мож­но было туда про­ник­нуть, была окру­же­на пери­ла­ми из бело­го мра­мо­ра в два лок­тя выши­ной и завер­ша­лась брон­зо­вой решет­кой. По лест­ни­це спус­ка­лись в пеще­ру, шири­ной не более 4 лок­тей, а глу­би­ной не более 8. От одной из сте­нок этой пеще­ры, при­бли­зи­тель­но на поло­вине ее высоты, шла гори­зон­таль­ная гале­рея, выши­на кото­рой едва дава­ла воз­мож­ность чело­ве­че­ско­му телу про­лезть внутрь ее. Эта все углуб­ля­ю­ща­я­ся гале­рея вела в таин­ст­вен­ные обла­сти, где имел место­пре­бы­ва­ние Тро­фо­ний.

Чело­век, чув­ст­во­вав­ший себя спо­соб­ным пере­не­сти ужа­сы под­зем­но­го путе­ше­ст­вия, дол­жен был под­верг­нуть­ся с.387 пред­ва­ри­тель­но цело­му ряду под­гото­ви­тель­ных испы­та­ний.

«Сна­ча­ла он обя­зан про­быть неко­то­рое вре­мя в свя­ти­ли­ще Доб­ро­го Гения и Фор­ту­ны. В это вре­мя ему пред­пи­сы­ва­ет­ся тща­тель­но избе­гать вся­ко­го осквер­не­ния. Теп­лые ван­ны ему запре­ще­ны, и он купа­ет­ся толь­ко в Гер­кин­ском ручье. Но он полу­ча­ет пищу от жерт­вен­ных живот­ных, так как при­но­сит жерт­вы Тро­фо­нию и его сыно­вьям, а так­же Апол­ло­ну, Кро­но­су, Зев­су-Базилев­су, Гере и Демет­ре-Евро­пе. Про­ри­ца­тель при­сут­ст­ву­ет при каж­дом жерт­во­при­но­ше­нии. Он иссле­ду­ет внут­рен­но­сти жерт­вен­но­го живот­но­го и по их виду пред­ска­зы­ва­ет, будет ли бла­го­скло­нен Тро­фо­ний. В ночь, назна­чен­ную для спус­ка, при­но­сит­ся в жерт­ву чер­ный баран. По внут­рен­но­стям это­го бара­на дела­ют заклю­че­ние, под­твер­ждаю­щее или опро­вер­гаю­щее ука­за­ние пред­ше­ст­ву­ю­щих жерт­во­при­но­ше­ний.

Если все пред­ска­за­ния нахо­дят­ся в согла­сии, то вас ночью ведут к Гер­кин­ско­му ручью; два маль­чи­ка три­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та, нося­щие наиме­но­ва­ние Гер­ме­сов, купа­ют вас и нати­ра­ют мас­лом. Затем вы посту­па­е­те в рас­по­ря­же­ние жре­цов, кото­рые застав­ля­ют вас пить воду из двух источ­ни­ков — источ­ни­ка забве­ния, чтобы вы забы­ли все, чем зани­ма­лись до сих пор, и источ­ни­ка памя­ти, чтобы вы пом­ни­ли все то, что вам при­дет­ся видеть. Вам затем пока­зы­ва­ют ста­тую Тро­фо­ния, изва­ян­ную, как гово­рят, Деда­лом⁵⁵. Вы долж­ны пре­кло­нить­ся перед ней и совер­шить ваши молит­вы. После это­го вы наде­ва­е­те на себя полот­ня­ную туни­ку, опо­я­сан­ную осо­бой пере­вя­зью, и сан­да­лии мест­но­го про­из­вод­ства и иде­те к гроту. До уров­ня боко­во­го отвер­стия вы спус­ка­е­тесь по лест­ни­це, затем надо лечь на зем­лю и, дер­жа в руке медо­вый пирог, про­су­нуть в отвер­стие ноги. В одно мгно­ве­ние ваше тело увле­ка­ет какая-то сила, кото­рую мож­но срав­нить с водо­во­ротом самой быст­рой и бур­ной реки. Люди, про­ник­нув­шие во внут­рен­нее с.388 свя­ти­ли­ще, узна­ва­ли буду­щее не оди­на­ко­вы­ми спо­со­бом: одни виде­ли его, а дру­гие слы­ша­ли, но не все воз­вра­ща­лись обрат­но одним и тем же путем» (Пав­са­ний. IX, 39). Пав­са­ний, сам обра­щав­ший­ся к ора­ку­лу, про­яв­ля­ет боль­шую сдер­жан­ность, гово­ря о том, что́ он видел и слы­шал. Плу­тарх рас­ска­зы­ва­ет о виде­ни­ях Тимар­ха Херо­ней­ско­го, совре­мен­ни­ка Пла­то­на: «Когда я спу­стил­ся вниз», гово­рит Тимарх, «то ока­зал­ся в глу­бо­ком мра­ке. Я сотво­рил молит­ву и дол­го оста­вал­ся лежать на зем­ле. Я не мог отдать себе ясно­го отче­та, бодр­ст­вую ли я или сплю, но мне пока­за­лось толь­ко, что, когда раздал­ся шум, я полу­чил по голо­ве удар, от кото­ро­го швы мое­го чере­па рас­трес­ка­лись и пре­до­ста­ви­ли моей душе выход» (Плу­тарх. О гении Сокра­та, 22). Обыч­но обмо­рок и бред обра­щав­ших­ся к ора­ку­лу не были про­дол­жи­тель­ны. Жре­цы избе­га­ли захо­дить слиш­ком дале­ко в этих опас­ных опы­тах. «Рас­ска­зы­ва­ют, что никто из спус­кав­ших­ся к Тро­фо­нию не погиб, за исклю­че­ни­ем одно­го чело­ве­ка, кото­рый не хотел испол­нять ни одно­го пред­пи­са­ния, уста­нов­лен­но­го пра­ви­ла­ми свя­ти­ли­ща. Кро­ме того, он спус­кал­ся не для сове­ща­ния, а с целью похи­тить золо­то и сереб­ро, кото­рое он наде­ял­ся там най­ти. Труп его появил­ся в дру­гом месте, но не через свя­щен­ное отвер­стие» (Пав­са­ний). По-види­мо­му, про­изо­шел несчаст­ный слу­чай, и жре­цы, желая раз­вя­зать­ся с этим делом, сва­ли­ли ответ­ст­вен­ность за несча­стие на свою жерт­ву.

«Когда чело­век воз­вра­ща­ет­ся обрат­но, жре­цы сажа­ют его на седа­ли­ще, назы­вае­мое Мне­мо­зи­ной (Памя­тью) и рас­по­ло­жен­ное воз­ле грота. Тут ему пред­ла­га­ют вопро­сы о том, что он видел и узнал. Когда вы отве­ти­те на это, то вас пере­во­дят в храм Доб­рой Фор­ту­ны и Доб­ро­го Гения; при этом вы в такой мере пора­же­ны ужа­сом, что не отда­е­те себе отче­та ни в сво­их дей­ст­ви­ях, ни во всем окру­жаю­щем. По исте­че­нии неко­то­ро­го вре­ме­ни к вам воз­вра­ща­ет­ся пол­ный рас­судок и спо­соб­ность сме­ять­ся» (Пав­са­ний). Смех, одна­ко, не все­гда воз­вра­щал­ся так ско­ро. Обык­но­вен­но после это­го с.389 пер­во­го сотря­се­ния оста­ва­лась какая-то мелан­хо­лия, вошед­шая даже в пого­вор­ку. Сооб­ща­ют, что один пифа­го­ре­ец⁵⁶, по име­ни Пар­ме­ниск, при­нуж­ден был обра­тить­ся к дель­фий­ско­му ора­ку­лу, чтобы узнать сред­ство вер­нуть утра­чен­ную весе­лость. Пока вопро­шав­ший ста­рал­ся прий­ти в себя после пере­жи­тых вол­не­ний, про­ри­ца­тель состав­лял офи­ци­аль­ное тол­ко­ва­ние про­ро­че­ства, кото­рое и было отве­том бога.

Нет надоб­но­сти погру­жать­ся в изыс­ка­ния, с помо­щью каких при­е­мов дости­га­ли этих стран­ных ощу­ще­ний и нерв­но­го воз­буж­де­ния, кото­рое опи­сы­ва­ет­ся раз­ны­ми авто­ра­ми. Удуш­ли­вые испа­ре­ния, оду­ря­ю­щее питье, меха­ни­че­ские при­спо­соб­ле­ния, соеди­ня­ясь по мере надоб­но­сти с воздей­ст­ви­я­ми нрав­ст­вен­но­го поряд­ка, поз­во­ля­ют доста­точ­но ясно истол­ко­вать эти явле­ния, в кото­рых, мож­но быть уве­рен­ным, не было ниче­го сверхъ­есте­ствен­но­го.

(Bou­ché-Lec­lercq. His­toi­re de la di­vi­na­tion, т. III, стр. 323—327).

33. Элев­син­ские мисте­рии.

В Гре­ции наряду с пуб­лич­ны­ми цере­мо­ни­я­ми нацио­наль­но­го и народ­но­го куль­та суще­ст­во­ва­ли рели­ги­оз­ные цере­мо­нии, носив­шие тай­ный харак­тер и не допус­кав­шие уча­стия в них всех тех, кто не удо­вле­тво­рял извест­ным опре­де­лен­ным усло­ви­ям. Они носи­ли назва­ние мисте­рий и были свя­за­ны глав­ным обра­зом с куль­том Демет­ры, Пер­се­фо­ны и Дио­ни­са, т. е. с груп­пой богов зем­ли.

При­чи­ну это­го лег­ко понять. Для чело­ве­ка нет ниче­го более таин­ст­вен­но­го, чем зем­ля. В одно и то же вре­мя она явля­ет­ся и источ­ни­ком вся­кой про­из­во­ди­тель­но­сти и вся­кой жиз­ни, и общей моги­лой для все­го живу­ще­го. Поэто­му боже­ства, пре­бы­ваю­щие в ней, долж­ны обла­дать тай­ной жиз­ни и смер­ти. Эту тай­ну и при­хо­ди­ли узна­вать в Элев­син, делая попыт­ки всту­пить посред­ст­вом осо­бых обрядов в сно­ше­ние с бога­ми.

с.390 Для уча­стия в обрядах тре­бо­ва­лась спе­ци­аль­ная под­готов­ка. Посвя­ще­ния в них мож­но было добить­ся толь­ко посте­пен­но. Такая стро­го уста­нов­лен­ная посте­пен­ность суще­ст­во­ва­ла, с одной сто­ро­ны, при пере­хо­де от малых мисте­рий к вели­ким, разде­лен­ным меж­ду собою про­ме­жут­ком в 7 меся­цев; с дру­гой сто­ро­ны, от вели­ких мисте­рий к мисте­ри­ям эпо­птии, меж­ду кото­ры­ми дол­жен был прой­ти по край­ней мере целый год. Жре­цы поль­зо­ва­лись без­услов­ным пра­вом откло­нить чье-либо при­сут­ст­вие при этих свя­щен­ных обрядах. При­ви­ле­ги­ей участ­во­вать в них поль­зо­ва­лись в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни толь­ко афин­ские граж­дане. Впо­след­ст­вии, когда пра­во досту­па к ним полу­чи­ли все гре­ки, для уча­стия в них все­гда надо было удо­вле­тво­рять извест­ным нрав­ст­вен­ным усло­ви­ям. Рели­гия эта, суще­ст­во­вав­шая сна­ча­ла толь­ко для избран­ных, рас­ши­ряя круг сво­его вли­я­ния, име­ла при­тя­за­ние совер­шить насто­я­щее пере­со­зда­ние душ и обра­зо­вать из сво­их сочле­нов обще­ство избран­ных.

Мисте­рии.

с.391 Пер­вые настав­ле­ния посвя­щае­мые полу­ча­ли в малых мисте­ри­ях. Преж­де все­го эти лица долж­ны были совер­шить очи­ще­ние, спо­соб кото­ро­го нам неиз­ве­стен. Веро­ят­но, он состо­ял в нрав­ст­вен­ном очи­ще­нии, необ­хо­ди­мом для при­ни­мав­ших посвя­ще­ние. В Само­фра­кии посвя­щае­мый дол­жен был при­знать­ся в гре­хах осо­бо­му жре­цу, назы­вае­мо­му кое­сом; но нет ника­ких ука­за­ний на то, что подоб­ная испо­ведь тре­бо­ва­лась в малых мисте­ри­ях. Вслед за этой цере­мо­ни­ей про­ис­хо­ди­ли, веро­ят­но, молит­вы, осо­бые моле­ния, пение свя­щен­ных мифов и вос­про­из­веде­ние свя­щен­ных легенд в мими­че­ских пред­став­ле­ни­ях, изо­бра­жав­ших союз Дио­ни­са и Коры, воз­вра­ще­ние кото­рой на зем­лю празд­но­ва­лось вес­ной.

Вели­кие мисте­рии, или Элев­си­нии, празд­но­ва­лись в эпо­ху Геро­до­та толь­ко через пять лет. Впо­след­ст­вии же они устра­и­ва­лись еже­год­но в меся­це Боэд­ро­ми­оне (в сен­тяб­ре ново­го сти­ля). Этот празд­ник про­дол­жал­ся не менее12 или 14 дней и под­разде­лял­ся на две раз­лич­ные части. Они празд­но­ва­лись после­до­ва­тель­но в Афи­нах и в Элев­сине. Посвя­щен­ные соби­ра­лись в Афи­нах 15 Боэд­ро­ми­о­на под пор­ти­ка­ми хра­ма Элев­си­ни­о­на. Тут они долж­ны были выслу­шать заяв­ле­ние гиеро­фан­та⁵⁷, кото­рый объ­яв­лял об уста­нов­лен­ных усло­ви­ях для допу­ще­ния в мисте­рии. На сле­дую­щий день все шли к морю, чтобы совер­шить там омо­ве­ние. Три сле­дую­щих дня были посвя­ще­ны иску­пи­тель­ным цере­мо­ни­ям. Нако­нец, 20 чис­ла про­цес­сия дви­га­лась в путь и нес­ла с вели­ким тор­же­ст­вом изо­бра­же­ние Иак­ха⁵⁸. Бог, увен­чан­ный мир­та­ми и с факе­лом в руках, дви­гал­ся при зву­ках флей­ты и пении гим­нов, пере­ме­жав­ших­ся с тан­ца­ми, а вос­тор­жен­ные кри­ки тол­пы тыся­чу раз повто­ря­ли его имя. Про­цес­сия выхо­ди­ла из Элев­си­ни­о­на, про­хо­ди­ла через Аго­ру и Кера­мик, сно­ва под­вер­га­ясь очи­ще­нию в теку­щих соле­ных водах, нося­щих назва­ние Ῥεῖ­τοι, и под­хо­ди­ла к Кефис­ско­му мосту.

с.392 Тут про­ис­хо­ди­ли раз­лич­ные шут­ки и забав­ные выход­ки. Затем про­цес­сия преж­ним тор­же­ст­вен­ным мар­шем сле­до­ва­ла по свя­щен­ной доро­ге в Элев­син, куда бла­го­да­ря мно­гим оста­нов­кам вхо­ди­ла толь­ко ночью.

Теперь толь­ко начи­на­лись насто­я­щие мисте­рии, т. е. длин­ный ряд цере­мо­ний в несколь­ких актах, где при­ни­ма­ли уча­стие полу­чив­шие про­стое посвя­ще­ние в пред­ше­ст­ву­ю­щем году и желав­шие достиг­нуть посвя­ще­ния в эпо­птии. Дру­гие же цере­мо­нии пред­на­зна­ча­лись для вновь посвя­щае­мых, или нео­фи­тов. Обрядо­вая сто­ро­на извест­на нам очень мало, но мож­но пред­по­ла­гать, что обряды соот­вет­ст­во­ва­ли глав­ным сце­нам леген­ды о Демет­ре и Пер­се­фоне⁵⁹. В поис­ках сво­ей доче­ри Демет­ра в тече­ние девя­ти дней обхо­ди­ла зем­лю, не желая вку­шать ника­кой пищи и ника­ко­го питья. Толь­ко на деся­тый день она согла­си­лась выпить смесь воды, мяты и меда, назы­вае­мую кикей­он (κυ­κεών). Участ­ни­ки мисте­рий пости­лись подоб­но Демет­ре в тече­ние 9 дней. На деся­тый день пост пре­ры­вал­ся. В под­ра­жа­ние Демет­ре они пили кикей­он — сим­вол весе­лья, кото­рое вско­ре долж­но было сме­нить печаль, гос­под­ст­ву­ю­щую в пер­вой части празд­ни­ка.

Обряды, про­ис­хо­див­шие один за дру­гим в свя­ти­ли­ще, были двух родов: дей­ст­вия и зре­ли­ща. Одним из наи­бо­лее важ­ных дей­ст­вий было напол­не­ние неко­то­рых свя­щен­ных пред­ме­тов, к кото­рым посвя­щае­мые при­ка­са­лись, боже­ст­вен­ною пищей; ее долж­ны были вку­шать. Это было нечто в роде таин­ства, в кото­рое их посвя­ща­ли. Они слу­ша­ли про­из­но­си­мые жре­ца­ми свя­щен­ные фор­му­лы, таин­ст­вен­ные сло­ва, обла­даю­щие осо­бою силою; они узна­ва­ли тай­ные име­на богов. Целью зре­лищ было нагляд­ное изо­бра­же­ние само­го мифа о двух вели­ких боги­нях. В этой элев­син­ской дра­ме не было слов, она с.393

При­но­ше­ние Ифи­ге­нии в жерт­ву.

с.394 была мими­че­ской, и ее без­молв­ные дей­ст­вия, изо­бра­жае­мые жре­ца­ми в парад­ных оде­я­ни­ях, про­хо­ди­ли в виде сме­ня­ю­щих­ся одна за дру­гой живых кар­тин. Эффект уве­ли­чи­вал­ся бла­го­да­ря отсут­ст­вию вся­ко­го чело­ве­че­ско­го сло­ва. Мол­ча­ние это нару­ша­лось толь­ко на одно мгно­ве­ние кри­ка­ми Демет­ры, при­зы­ваю­щей свою дочь, в ответ на кото­рые из глу­би­ны свя­ти­ли­ща разда­ва­лись труб­ные зву­ки, и еще раз, когда боги­ня при виде Коры испус­ка­ла радост­ный воз­глас. В одной из кар­тин изо­бра­жа­лось пре­бы­ва­ние Пер­се­фо­ны в аду, воз­вра­ще­ние ее к све­ту и воз­не­се­ние на Олимп. Этот кон­траст был пора­зи­те­лен. Посвя­щен­ные в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни оста­ва­лись в глу­бо­ком мра­ке.

«Сна­ча­ла», гово­рит Плу­тарх, «было блуж­да­ние, уто­ми­тель­ное стран­ст­во­ва­ние во мра­ке, страш­ные пере­хо­ды по бес­ко­неч­но­му пути. Перед при­бы­ти­ем к цели ужас дости­га­ет выс­ше­го напря­же­ния: чело­век содро­га­ет­ся от стра­ха, холод­ный пот леде­нит его, но затем чуд­ный свет оза­ря­ет взор чело­ве­ка, он пере­но­сит­ся в див­ные места, откуда то доно­сят­ся зву­ки голо­сов и свя­щен­ных моти­вов, то слы­шат­ся свя­тые сло­ва, то появ­ля­ют­ся хоры тан­цу­ю­щих и див­ные виде­ния». Тут про­ис­хо­ди­ли те сце­ны пре­вра­ще­ний, тай­на кото­рых была изо­бре­те­на антич­ным теат­ром.

Посвя­щае­мым не пред­ла­га­лось какое-либо дог­ма­ти­че­ское поуче­ние, объ­яс­ня­ю­щее скры­тый смысл. Мисте­рия гово­ри­ла гла­зам и через зре­ние про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние на вооб­ра­же­ние и на серд­це. Элев­син­ская дра­ма преж­де все­го была зре­ли­щем, на кото­рое смот­ре­ли с инте­ре­сом и при виде кото­ро­го испы­ты­ва­ли вол­не­ние выс­ше­го поряд­ка, чем при обык­но­вен­ных чело­ве­че­ских пред­став­ле­ни­ях. Конеч­но, посвя­щае­мые полу­ча­ли неко­то­рое пред­ва­ри­тель­ное настав­ле­ние во вре­мя малых мисте­рий, но оно каса­лось очень немно­гих вопро­сов, и напрас­но было бы искать в элев­син­ской рели­гии сле­дов суще­ст­во­ва­ния ее осо­бен­ных дог­ма­тов. Поуче­ние ее дава­лось кос­вен­ным путем и выте­ка­ло из созер­ца­ния свя­щен­ных цере­мо­ний. С этой точ­ки зре­ния леген­да о Пер­се­фоне полу­ча­ла с.395

Памят­ник Нере­ид в Ксан­фе.

с.396 осо­бую важ­ность. Кар­ти­на ада, где нахо­ди­лась боги­ня после сво­его посвя­ще­ния, фее­ри­че­ское пред­став­ле­ние ее воз­не­се­ния к све­ту, к радо­стям Олим­па, вызы­ва­ли в душах посвя­щен­ных заботу об их соб­ст­вен­ной уча­сти. Они дума­ли о том дне, когда сами сой­дут в глу­би­ну зем­ли и воочию увидят эти ужа­сы или кар­ти­ны бла­жен­ства.

Поэты смут­но наме­ка­ли на это, но в Элев­сине участ­ни­ки мисте­рий сами созер­ца­ли кар­ти­ны, кото­рые при­во­ди­ли их в ужас реаль­ным изо­бра­же­ни­ем загроб­но­го суще­ст­во­ва­ния. Эта забота о буду­щей жиз­ни и страх перед муче­ни­я­ми Тар­та­ра, по-види­мо­му, были побуди­тель­ной при­чи­ной, влек­шей гре­ков к элев­син­ско­му свя­ти­ли­щу. Сво­им уча­сти­ем в мисте­ри­ях они хоте­ли уми­ротво­рить под­зем­ные боже­ства, а поче­сти, кото­рые они возда­ва­ли им при жиз­ни, были сред­ст­вом обес­пе­чить себе их рас­по­ло­же­ние после смер­ти. В боль­шом чис­ле гре­че­ских тек­стов нахо­дят­ся наме­ки на то бла­жен­ное суще­ст­во­ва­ние, кото­рое ведут в Аиде души посвя­щен­ных. Сократ утвер­жда­ет, что мисте­рии явля­ют­ся источ­ни­ком «самых свет­лых надежд не толь­ко для этой жиз­ни, но так­же и для веч­но­сти». «О, три­жды бла­жен­ны», гово­рит Софокл⁶⁰, «те смерт­ные, кото­рые сой­дут в Аид, побы­вав на свя­щен­ных цере­мо­ни­ях, пото­му что для них одних воз­мож­на жизнь в под­зем­ном мире, дру­гих же ожи­да­ют толь­ко стра­да­ния».

Посвя­щен­ные, впро­чем, не мог­ли огра­ни­чи­вать­ся толь­ко испол­не­ни­ем обрядов, хотя от них и не тре­бо­ва­лось соблюде­ния опре­де­лен­ных пра­вил; но, по-види­мо­му, все эти зре­ли­ща про­из­во­ди­ли на них впе­чат­ле­ние бла­го­че­сти­во­го назида­ния, кото­рое обра­ща­ло к доб­ру их души. Это пред­по­ло­же­ние под­твер­жда­ет­ся тем удив­ле­ни­ем и почте­ни­ем, кото­рое обна­ру­жи­ва­ют самые серь­ез­ные авто­ры, начи­ная от Андо­кида и кон­чая Цице­ро­ном⁶¹. «Вы были в чис­ле посвя­щен­ных», гово­рит Андо­кид, «вы виде­ли с.397 цере­мо­нии двух вели­ких богинь, пото­му долж­ны нака­зы­вать нече­сти­вых и спа­сать тех, кто защи­ща­ет­ся про­тив неспра­вед­ли­во­сти». «Утвер­жда­ют», писал впо­след­ст­вии Дио­дор Сици­лий­ский⁶², «что люди, при­ни­мав­шие уча­стие в таин­ствах, ста­но­вят­ся бла­го­че­сти­вее, чест­нее и луч­ше во всех отно­ше­ни­ях».

(De­char­me. My­tho­lo­gie de la Grè­ce an­ti­que, стр. 389—404; 2 изд.).