Гражданская община древнего мира
Санкт-Петербург, 1906 г.
Издание «Популярно-Научная Библиотека». Типография Б. М. Вольфа. 459 с.
Перевод с французского А. М.
ПОД РЕДАКЦИЕЙ
проф. Д. Н. Кудрявского
Экземпляр книги любезно предоставлен А. В. Коптевым.
Так как право собственности было установлено ради совершения обрядов наследственного культа, то оно не могло прекратиться со смертью одного отдельного человека. с.73 Человек умирает, но культ остается, очаг не должен угаснуть, и могила не должна быть заброшена. Домашняя религия продолжает существовать непрерывно, и вместе с ней должно существовать и право собственности.
Две вещи тесно связаны между собой в верованиях и в законах древних: культ семьи и собственность этой семьи. Поэтому постановление, что нельзя приобрести собственности без культа, ни культа без собственности, является в греческом и римском законодательстве правилом, не имеющим исключения. «Религия предписывает, — говорит Цицерон, — чтобы имущество и культ каждой семьи были нераздельны и чтобы забота о жертвоприношениях выпадала на долю того, кому достается наследство». А вот в каких выражениях отстаивает в Афинах некий истец доставшееся ему наследство: «Размыслите хорошенько, судьи, и скажите, кто из нас — я или мой противник — должен наследовать имущество Филоктемона и совершать жертвы на его могиле». Можно ли выразить более ясно, что забота о культе неотделима от собственности? То же самое и в Индии: «Человек, который наследует, кто бы он ни был, обязан совершать приношения на могиле».
Из этого принципа вытекают все законы о праве наследования у древних. Первый из этих законов тот, что, подобно тому, как домашняя религия передается по наследству от мужчины к мужчине (мы познакомились с этим выше), точно также передается и собственность. Сын есть по природе и по долгу продолжатель культа, он же является и наследником имущества. В этом заключается основное правило наследования; оно не есть результат простого договора между людьми, оно вытекает из их верований, из их религии, из всего того, что наиболее властно над их душой. Не личная воля отца делала сына наследником. Отцу нет надобности делать завещание, он наследует в силу своего полного права — “ipso jure heres existit” (по самому праву является наследником) — говорит юрист. Он есть необходимый наследник, heres necessarius. Ему с.74 не предоставляется ни принимать наследство, ни отказываться от него. Продолжение права собственности, как и продолжение культа, является для него настолько же обязанностью, насколько и правом. Хочет он того или нет, — наследство выпадает на его долю, каково бы оно ни было, даже со всеми лежащими на нем обязательствами и долгами. Отречение от наследства или принятие его с ответственностью, не превышающей его стоимости, не допускалось для сына по греческому праву и было внесено лишь довольно поздно в право римское.
На юридическом языке Рима сын назывался heres suus, как если бы хотели сказать heres sui ipsius. И действительно, он наследует только от самого себя. Между отцом и им нет ни дара, ни завещания, ни передачи собственности; есть просто продолжение: morte parentis continuatur dominium. Еще при жизни отца сын является совладетелем поля и дома, vivo quoque patre dominus existimatur.
Чтобы составить себе верное понятие о наследовании у древних, нужно отказаться от мысли, будто у них имущество переходило из рук в руки. Владение было неподвижно, как очаг и могила, с которыми оно было связано. Переходил к владению человек; он, по мере того, как семья развивалась в своих поколениях, являлся в свой урочный час продолжать культ и заботиться об имуществе.
В этом пункте древние законы кажутся на первый взгляд странными и несправедливыми. Невольно удивляешься, видя, что по римскому праву дочь не наследует отцу, если она замужем, а по греческому она не наследует ему ни в каком случае. Что же касается до участия в наследстве родственников в боковых линиях, то тут закон кажется сначала еще более противоестественным и несправедливым. Но дело в том, что все эти законы с.75 вытекают не из логики или разума, не из чувства справедливости, но из религиозных верований, господствовавших среди людей.
Для культа существует тот закон, что он передается от мужчины к мужчине, и наследство должно было идти в том же порядке, как и культ. Дочь не правоспособна продолжать религию отца, потому что, выходя замуж, она отрекается от религии отцов, чтобы принять религию мужа; следовательно, она не имеет никакого права и на наследство. В том случае, если бы какой-нибудь отец оставил все свое имущество дочери, то собственность оказалась бы отделенной от культа, что совершенно не допускалось. Дочь не могла исполнять даже первейшей обязанности наследника — совершать могильные приношения предкам, потому что она приносила жертвы предкам своего мужа. И религия запрещала ей наследовать отцу.
Таков основной принцип наследования у древних; и оно одинаково важно и для законодателей Индии, и для законодателей Греции и Рима. У всех трех народов одни и те же законы, и не потому, чтобы они заимствовали их друг от друга, но потому, что они создали их на основании одних и тех же верований.
«После смерти отца, — говорит кодекс Ману, — пусть братья разделят между собой наследство»; и законодатель прибавляет совет братьям, чтобы они оделили приданым сестер; это подтверждает лишь, что сестры сами по себе не имели права на участие в отцовском наследстве.
То же самое и в Афинах. Аттические ораторы в своих судебных речах указывают нам не раз на то, что дочери не участвовали в наследстве. Сам Демосфен является примером приложения этого правила, так как у него была сестра, и в то же время, как мы знаем из его собственных слов, он был единственным наследником всего отцовского имущества; отец отделил лишь седьмую часть в приданое дочери.
Что касается первоначальных постановлений римского права, с.76 то они нам мало известны; у нас нет в руках никакого текста древних законов, касавшихся права наследования дочерью; у нас нет никаких документов, аналогичных афинским судебным речам; мы принуждены отыскивать слабые следы первобытного права в праве значительно позднейшем и сильно уже от него отличающемся. Гай и Юстиниановы Институции напоминают еще, что дочь лишь в том случае считается в числе естественных наследников, если в момент смерти отца она находилась под его властью; следовательно, если она была в то время уже замужем с соблюдением всех религиозных обрядов, то прав на наследство она более не имеет; значит, если предположить, что ранее замужества она имела право на разделение наследства с братом, то она обязательно лишалась этого права, как только confarreatio отделяло ее от отцовской семьи и соединяло с семьей мужа. Правда, незамужнюю дочь закон формально не лишал права на участие в наследстве, но нужно еще спросить, могла ли она быть на практике действительной наследницей. Не нужно забывать, что девушка находилась под вечной опекой брата или его родственников-агнатов, что она находилась под этой опекой всю жизнь, и что самая опека была установлена древним правом в интересах имущества, в целях его сохранения в семье, а не в интересах дочери, и что, наконец, девушка ни в каком возрасте не имела права ни выйти замуж, ни переменить семью без разрешения на то своего опекуна. Эти вполне доказанные факты позволяют думать, что существовал, если не в законе, то на практике и в обычаях, целый ряд затруднений, препятствовавших тому, чтобы дочь была такой же полной собственницей своей части отцовского имущества, как и сын. У нас нет доказательств, чтобы дочь исключалась из наследования, но мы знаем достоверно, что замужняя дочь не наследовала отцу, а незамужняя никогда не имела права располагать самостоятельно своей частью наследства. Если она и была наследницей, то только временной, на известных с.77 условиях и почти только в форме права пользования: она не имела права ни завещать, ни отчуждать без согласия на то того брата или тех родственников-агнатов, которые после ее смерти должны были явиться наследниками ее имущества, а при жизни являлись его блюстителями.
Мы должны сделать еще одно замечание: Институции Юстиниана приводят старинное положение, вышедшее тогда же из употребления, которое предписывало, чтобы наследство переходило всегда по мужской линии; как остаток этого правила является, без сомнения, тот факт, что по гражданскому праву женщина никогда не могла быть утверждена наследницей. И чем далее восходим мы от эпохи Юстиниана к эпохам более древним, тем ближе подходим мы к закону, запрещавшему женщинам наследование. Во времена Цицерона отец, оставлявший после себя сына и дочь, имел право завещать своей дочери только третью часть состояния: если же у него была только единственная дочь, то все же она не могла получить более половины. Нужно заметить еще и следующее: для того, чтобы дочь получила третью часть или половину отцовского имущества, отец должен был составить завещание в ее пользу, лично же дочь ни на что права не имела. Наконец, за полтора века до Цицерона, Катон, желая восстановить древние обычаи, провел закон Вокония, запрещавший: 1) назначать наследницей женщину, хотя бы то была единственная дочь, замужняя или незамужняя; 2) завещать женщинам более половины отцовского наследства. Закон Вокония только возобновлял наиболее древние законы, — так как нельзя предположить, чтобы он был принят современниками Сципиона, если бы он не опирался на древние, почитавшиеся еще правила. Закон этот стремился к тому, чтобы восстановить нарушенное временем. Но самое любопытное в законе Вокония — это то, что он совершенно не упоминает о наследовании ab intestato (без завещания). Такое молчание отнюдь не может значить, чтобы в подобных случаях дочь являлась законной наследницей: невозможно допустить, чтобы закон запрещал дочери с.78 наследование по завещанию отца, если она являлась полноправной наследницей без этого завещания. Это умолчание означает скорее, что законодателю нечего было говорить о предмете наследования ab intestato (без завещания), потому что на этот счет древние правила были еще в полной силе.
Таким образом, хотя и нельзя утверждать, чтобы дочь была совершенно исключена из наследования, тем не менее вполне достоверно, что древние римские, так же как и греческие, законы ставили дочь гораздо ниже сына в этом отношении, и подобный взгляд был естественным и неизбежным следствием тех религиозных принципов, которые глубоко запечатлелись в понятиях людей.
Правда, люди уже очень рано нашли возможность обойти этот закон и примирить религиозное предписание, запрещавшее дочери наследовать, с естественным чувством отца, желавшего дать ей возможность пользоваться его состоянием. Это особенно поразительно в греческом праве.
Афинское законодательство стремилось совершенно ясно к тому, чтобы дочь, не имея сама прав на наследование, вышла, по крайней мере, замуж за наследника. Если, например, покойный оставлял сына и дочь, то закон разрешал брак между братом и сестрой, при условии, что они не были детьми одной матери. Брат, единственный наследник, мог по своему выбору жениться на сестре или дать ей приданое.
Если у отца была единственная дочь, то он мог усыновить себе сына и выдать за него замуж свою дочь. Он мог также назначить себе по завещанию наследника, который должен был жениться на его дочери.
Если отец единственной дочери умирал, не усыновив никого и не оставив завещания, то древний закон предписывал, чтобы наследником ему был его ближайший родственник, но наследник этот был обязан жениться на его дочери. В силу этого правила брак между дядей и племянницей не только разрешался, но даже требовался законом. Более того, если дочь была уже замужем, то она с.79 должна была оставить своего мужа, чтобы выйти замуж за наследника своего отца. Наследник этот мог быть сам уже женат, в таком случае он должен был развестись с женой, чтобы жениться на дочери наследодателя. Мы видим здесь, насколько древнее право, сообразуясь вполне с религией, шло в разрез с природой.
Необходимость удовлетворить требованиям религии, соединенная с желанием спасти интересы единственной дочери, заставила найти еще один выход. В этом отношении удивительно сходятся между собой право афинское и право индийское. В Законах Ману мы читаем: «Тот, у кого нет детей мужского пола, может возложить на свою дочь обязанность дать ему сына, который станет его сыном и будет исполнять в его честь погребальные обряды». Но для этого отец должен заранее предупредить того, кому он отдает в жены свою дочь, произнося следующую установленную формулу: «Я отдаю тебе украшенную драгоценностями дочь мою, у которой нет брата; сын, который у нее родится, будет моим сыном и он совершит мое погребение». Тот же обычай существовал и в Афинах: отец мог продолжить свое потомство через дочь, отдавая ее в жены с этим именно условием. Сын, родившийся от такого брака, считался сыном отца жены, следовал его культу, присутствовал при совершении религиозных обрядов и, позже, заботился о его могиле. В индусском праве этот ребенок наследовал своему деду, как если бы он был его сыном; совершенно то же самое было и в Афинах. Если отец выдавал замуж свою дочь на тех условиях, как мы это говорили выше, то наследовала ему не дочь, не зять, но сын дочери. Как только этот последний достигал совершеннолетия, он вступал во владение наследством своего деда с материнской стороны, хотя бы его мать и отец были еще живы.
Эти странные послабления со стороны религии и закона подтверждают высказанное нами ранее правило, а именно: единственная дочь считалась как бы посредницей, через с.80 которую могла продолжиться семья. Она не наследовала сама лично, но через нее передавался культ и наследство.
Если человек умирал бездетным, то, чтобы решить, кто должен был наследовать его имущество, нужно было только узнать, кто является продолжателем его культа.
Домашняя религия передавалась родственникам по крови от мужчины к мужчине. Происхождение по мужской линии от общего предка одно устанавливало между двумя лицами религиозную связь, позволявшую одному продолжать культ другого. То, что называли родством, было, как мы видели это выше, не что иное, как выражение подобной религиозной связи. Люди считались родственниками между собой, потому что у них был тот же культ, один и тот же первоначальный очаг, те же предки. Но рождение от одной матери не делало еще родственниками; религия не признавала родства через женщин. Дети двух сестер или сестры и брата не были ничем связаны между собой и не принадлежали ни к одной и той же домашней религии, ни к одной и той же семье.
Эти начала руководили порядком наследования. Если человек потерял и сына и дочь и оставлял после себя только внуков, то наследовал сын его сына, но не сын дочери. В случае отсутствия потомства ему наследовал брат, но не сестра, сын брата, но не сын сестры. Если не было ни братьев, ни племянников, то нужно было проследить, восходя, ряд предков покойника по мужской линии, пока не находилась ветвь, отделившаяся от семьи через мужчину; потом, нисходя по этой линии от мужчины к мужчине, находили кого-нибудь из ее живых членов, и этот-то последний и был наследником.
Законы эти были одинаково в силе у индусов, у греков и у римлян. В Индии «наследство принадлежит самому близкому сапинда, если же нет сапинда, то самонодака». с.81 А мы уже видели, что родство, выражаемое этими двумя словами, было родство религиозное или родство через мужчин и соответствовало римской агнации.
А вот афинский закон: «Если человек умер, не оставив детей, то наследником будет брат покойного, если только он его единокровный брат; если же брата нет, то наследует сын брата: потому что наследство переходит всегда к мужчинам и к потомкам мужчин». Этот древний закон цитировался еще во времена Демосфена, хотя к этому времени он был уже видоизменен, к тому же в закон начинало уже вводиться родство через женщин.
Законы Двенадцати Таблиц постановили также, что если кто умрет, не оставив своего наследника, то наследство принадлежит ближайшему агнату. А мы уже видели, что агнация через женщин не распространялась. Древнее римское право обозначало очень точно, что племянник-наследник наследовал от patruus, т. е. от брата своего отца, но не мог наследовать от avunculus, т. е. от брата своей матери. Возвращаясь к представленной нами выше таблице семьи Сципиона, мы увидим, что Сципион Эмилиан умер бездетным, но наследство его не могло перейти ни к его тетке Корнелии, ни к Каю Гракху, который по нашим теперешним понятиям приходился бы ему двоюродным братом; оно должно было перейти к Сципиону Азиатскому, который по древнему праву являлся его ближайшим родственником.
Во времена Юстиниана законодатель не понимал уже более этих древних постановлений; они казались ему несправедливыми, и он упрекает в исключительной строгости законы Двенадцати Таблиц, «которые давали всегда преимущество мужскому потомству и исключали из наследования тех, кто был соединен с умершим только через женщин». Право, если угодно, несправедливое, потому что оно не считалось с природою, но право удивительно логичное, потому что, отправляясь от того принципа, что с.82 наследование связано с культом, оно отстраняло от него всех тех, кому религия не давала полномочия продолжать этот культ.
Раньше мы говорили о том, что и эмансипация (выход из семьи), и усыновление влекли за собою для человека перемену культа. Первое — эмансипация, отрешало его от отцовского культа; второе — усыновление — посвящало его в культ новой семьи. И здесь древнее право приноравливается к религиозным постановлениям. Сын, отрешенный эмансипацией от культа отцов, устраняется также и от наследства. Наоборот, посторонний человек, который был присоединен к культу семьи усыновлением, становился сыном, продолжал культ и наследовал имущество. И в том, и в другом случае древнее право считалось более с религиозными узами, чем с узами родства.
Подобно тому как по правилам религии один и тот же человек не мог соблюдать двух домашних культов, точно так же он не мог наследовать и двум семьям. Поэтому приемный сын, который наследовал в семье усыновителя, не мог более наследовать в своей родной семье. Афинское право было весьма точно в этом вопросе. В судебных речах афинских ораторов перед нами часто являются люди, которые, будучи усыновлены одной семьей, желали кроме того наследовать и в той, в которой они родились. Но закон противился такому намерению. Усыновленный человек мог наследовать от своей родной семьи только в том случае, если он входил в нее снова; войти же в нее он мог не иначе, как отрекшись от семьи, его усыновившей; но выйти из последней он мог только при двух условиях: первое — он должен был отказаться от наследственного имущества этой семьи; второе — дабы домашний культ, ради которого он был усыновлен, не прекратился за его выходом, он должен был оставить в с.83 этой семье вместо себя своего сына, как заместителя. Этот сын заботится о продолжении культа и вступает во владение имуществом; отец же может в таком случае возвратиться в свою родную семью и наследовать в ней. Но этот отец и оставленный им в усыновившей его семье сын не могут более наследовать один после другого; они не принадлежат более к одной семье, они не родственники между собой.
Ясно видно, какая мысль была у древнего законодателя, когда он устанавливал эти подробные правила. Он считал невозможным, чтобы два наследства переходили к одному и тому же лицу, так как один человек не мог служить двум культам.
Право завещать, т. е. распоряжаться после смерти своим имуществом и передавать его по желанию другому лицу, помимо естественного наследника, стояло в противоречии с религиозными верованиями, составлявшими основу права собственности и права наследования. Собственность была неотделима от культа; культ же был наследственным; можно ли было думать при подобных условиях о завещании? К тому же собственность принадлежала не отдельному лицу, а семье, потому что человек приобретал ее не по праву труда, а в силу домашнего культа. Связанная с семьей, она передавалась от умерших к живым не по воле или выбору умерших, но в силу высших законов, установленных религией.
Древнее право индусов не знает завещания. Афинское право до Солона запрещало его самым положительным образом; и сам Солон разрешил его только для тех, кто не имел детей. Завещание было долго неизвестно или запрещалось в Спарте и было допущено только после Пелопоннесской войны. Сохранилось воспоминание о тех временах, с.84 когда совершенно то же самое было в Коринфе и в Фивах. Без сомнения, что право завещать свое имущество по своей воле не признавалось вначале естественным правом; неизменным принципом древних времен было то, что собственность должна оставаться в семье, с которой ее связывала религия.
В трактате о законах, который в своей большей части есть не что иное, как толкование на афинские законы, Платон объясняет очень ясно мысль древних законодателей. Он предполагает, что человек на смертном одре требует себе права составить завещание и восклицает: «О боги, не жестоко ли, что я не могу распорядиться своим имуществом, как хочу, и передать его кому мне угодно, оставляя одному больше, другому меньше, судя по степени привязанности, какую я от них видел?» Но законодатель отвечает этому человеку: «Тебе ли решать подобные дела, когда ты не можешь рассчитывать прожить более дня, когда ты только на время являешься сюда? Ты не господин ни себя самого, ни своего имущества: и ты и твое имущество принадлежат семье, т. е. твоим предкам и твоему потомству».
Древнее римское право представляется нам чрезвычайно темным, темным оно было уже и для Цицерона. Все то, что нам известно, не восходит ранее законов Двенадцати Таблиц, которые, без сомнения, не являются первоначальными законами Рима, и от которых нам осталось к тому же лишь несколько отрывков. Этот кодекс разрешает делать завещания; но отрывок, который мы имеем по этому предмету, слишком короток и, очевидно, слишком неполон для того, чтобы мы могли думать, будто знаем истинные постановления законодателя по этому вопросу. Мы знаем, что давалось право завещать, но не знаем, какими оговорками и условиями оно было обставлено. Ранее Двенадцати Таблиц у нас нет в руках ни одного закона, запрещающего или разрешающего завещание. Но в языке сохранилось воспоминание о том времени, когда это право не было с.85 известно: сын называется — собственный и необходимый наследник. Это выражение, которое употребляли еще Гай и Юстиниан, хотя оно более не соответствовало законодательству их времени, перешло, без всякого сомнения, от тех давних времен, когда сын не мог ни быть лишен наследства, ни сам отказаться от него. Таким образом, отец не имел права свободно располагать своим состоянием. Завещание хотя и было известно, но было обставлено большими трудностями. Прежде всего завещатель не мог сохранить тайны своего завещания при жизни. Человек, который лишал свою семью наследства и нарушал тем закон, установленный религией, должен был делать это явно перед всеми и испытать на себе при жизни все последствия этого поступка. Но это еще не все: воля завещателя должна была получить еще утверждение от высшей власти, т. е. от народа, собранного по куриям под председательством верховного жреца. Не надо думать, что это была лишь пустая формальность, особенно в первые века. Эти комиции по куриям были самыми торжественными собраниями Рима, и было бы легкомыслием говорить, что народ собирался под председательством своего религиозного главы, чтобы быть только свидетелем при чтении завещания. Можно предположить, что народ подавал тут свой голос, и если подумаем, то это являлось даже необходимым. В самом деле, существовал общий закон, строго установлявший порядок наследования; для того, чтобы этот порядок был изменен в отдельном частном случае, нужен был новый закон. Этим исключительным законом было завещание. Право завещать не было вполне признано за человеком и не могло быть признано до тех пор, пока все общество оставалось под властью древней религии. По верованиям тех древних времен, человек живущий был не более как временный представитель на несколько лет существа постоянного и бессмертного, каким являлась семья. И культ, и собственность были у него лишь на хранении: его право на них прекращалось с его жизнью.
Нужно перенестись за пределы времен, память о которых сохранилась в истории, перенестись к тем отдаленным векам, когда сложились домашние учреждения и подготовлялись учреждения общественные. Никакого письменного памятника не осталось да и не могло остаться от той эпохи; но законы, которыми управлялись тогда люди, наложили до известной степени свой отпечаток на право позднейших веков.
В укладе жизни тех отдаленных времен мы можем разглядеть одно учреждение, которое должно было господствовать очень долго, которое оказало значительное влияние на дальнейший строй общества и без которого самый этот строй был бы непонятен, это — нераздельность родового имения и нечто вроде права старшинства в связи с этой нераздельностью.
Древняя религия установляла различие между старшим и младшим сыном: «Старший, — говорили древние арийцы, — был рожден для исполнения долга по отношению к предкам, другие родились от любви». В силу этого превосходства по рождению, старший сын и по смерти отца пользовался преимуществом быть главой при совершении всех обрядов домашнего культа; он именно совершал могильные приношения и произносил установленные молитвы, «потому что право произносить молитвы принадлежит тому из сыновей, который прежде всех родился». Старший сын был, следовательно, наследником гимнов, продолжателем культа, религиозным главою семьи. Из этого верования вытекало постановление в праве, что старший сын один должен наследовать имущество. Так один древний текст, включенный последним собирателем законов Ману в его кодекс, гласит следующее: «Старший сын вступает во владение всем отцовским наследством, остальные же братья живут под его властью, как жили они под властью отца. с.87 Старший сын воздает долг предкам, а потому и должен все получать».
Греческое право исходило из тех же верований, что и индусское, поэтому неудивительно, что и там мы находим вначале право старшинства. В Спарте установленные первоначально на правах частной собственности земельные участки были неделимы, и младший сын не имел в них своей доли. То же самое было во многих древних законодательствах, которые изучал Аристотель. В самом деле, он сообщает нам, что в Фивах закон предписывал, чтобы число земельных участков оставалось неизменным, а это, разумеется, исключает возможность их раздела между братьями. Древний закон Коринфа установлял, чтобы число семей было неизменно, что является возможным лишь при условии права старшинства, которое препятствовало бы разделу семей при каждом новом поколении.
Нельзя ожидать, чтобы в Афинах во времена Демосфена такое старинное учреждение было в силе, но и в эту эпоху существует еще то, что называется преимуществом старшинства. Оно состояло, кажется, в том, что старшему принадлежал вне раздела отцовский дом, — значительное преимущество в материальном отношении и еще более значительное с точки зрения религиозной, так как в отцовском доме находился древний очаг семьи. В то время как младший сын, во времена Демосфена, шел возжигать для себя новый очаг, старший — единственный истинный наследник — оставался владеть отчим очагом и могилою предков; он один сохранял также за собою родовое имя семьи. Это было следами того времени, когда все родовое имение доставалось ему одному.
Можно заметить, что хотя несправедливость права старшинства и не поражала умы, стоявшие всецело во власти религии, тем не менее несправедливость эта смягчается некоторыми обычаями древних. Младший сын усыновлялся иногда другой семьей и становился там наследником; иногда он женился на единственной дочери, иногда же получал с.88 участок земли, оставшийся после какой-нибудь угасшей семьи. За отсутствием всех этих средств младшие сыновья отсылались в колонии.
Что же касается Рима, то там мы не находим никакого закона касательно права старшинства. Но из этого еще не следует заключать, будто оно было неизвестно древним италийцам. Оно могло исчезнуть, и самая память о нем могла изгладиться. Но существование рода (gens) среди римских и сабинских племен позволяет нам думать, что в очень давние, неизвестные нам времена это право существовало и было в полной силе, так как без него нельзя было бы объяснить и самое существование рода. Каким образом один род мог дойти до того, чтобы содержать в себе несколько тысяч свободных людей, своих членов, как род Клавдиев, или несколько сот воинов-патрициев, как род Фабиев, если бы право старшинства не поддерживало его единства в течение длинного ряда поколений и не приумножало бы его из века в век, мешая его распадению? Древнее право старшинства доказывается тут своими следствиями и, так сказать, своими делами.
Нужно уяснить себе хорошенько, что право старшинства не было ограблением младших в пользу старших. Кодекс Ману объясняет смысл его, говоря: «Пусть старший брат относится с любовью к своим младшим братьям, как отец к сыновьям, и пусть они в свою очередь уважают его как отца». По понятиям древних веков право старшинства предполагало всегда общинную жизнь. Оно было по существу не что иное, как пользование имуществом сообща всеми братьями под верховным главенством старшего. Право это представляло собою неделимость родового имущества вместе с неделимостью семьи. Можно думать, что именно в этом смысле оно являлось действующим в самом древнейшем римском праве или, по крайней мере, в его обычаях и что оно явилось источником римского рода.