Гражданская община древнего мира.

КНИГА ВТОРАЯ.

Семья.

с.89

Не граж­дан­ская общи­на, не государ­ство дало семье ее зако­ны. Если бы граж­дан­ская общи­на уста­но­ви­ла пра­во соб­ст­вен­но­сти; то оно было бы, по всей веро­ят­но­сти, не таким, каким мы его виде­ли. Не в ее инте­ре­сах была неот­чуж­дае­мость зем­ли и неде­ли­мость родо­во­го вла­де­ния, и пото­му она уста­но­ви­ла бы пра­во соб­ст­вен­но­сти и пра­во насле­до­ва­ния на дру­гих нача­лах. Закон, поз­во­ля­ю­щий отцу про­дать и даже убить сына, тот закон, кото­рый мы нахо­дим как в Гре­ции, так и в Риме, не был изо­бре­тен граж­дан­ской общи­ной. Граж­дан­ская общи­на ска­за­ла бы ско­рее отцу: «Ни жизнь, ни сво­бо­да тво­ей жены и ребен­ка тебе не при­над­ле­жат, — я беру их под свою защи­ту даже про­тив тебя; не тебе судить их и уби­вать, даже если они совер­ши­ли про­сту­пок: я буду их един­ст­вен­ным судьей». Но граж­дан­ская общи­на не гово­рит так, оче­вид­но, она не может так гово­рить. Част­ное пра­во суще­ст­во­ва­ло рань­ше ее. Когда она нача­ла изда­вать свои зако­ны, то пра­во это уже уста­но­ви­лось, живое, уко­ре­нив­ше­е­ся в пра­вах, могу­ще­ст­вен­ное, бла­го­да­ря все­об­ще­му при­зна­нию. Граж­дан­ская общи­на при­ня­ла его, не будучи в силах посту­пить ина­че и лишь посте­пен­но с тече­ни­ем вре­ме­ни осме­ли­ва­ясь его изме­нять. Древ­нее пра­во не есть созда­ние како­го-либо зако­но­да­те­ля; оно было, наобо­рот, навя­за­но зако­но­да­те­лю. Оно роди­лось в семье. Само­быт­но и вполне сло­жив­шим­ся вышло оно из создав­ших его древ­них начал. Оно вытек­ло из рели­ги­оз­ных веро­ва­ний, кото­рые были все­об­щи­ми в пер­вые века дан­ных наро­дов, и без­гра­нич­но власт­во­ва­ло над их ума­ми и волей.

Семья состо­я­ла из отца, мате­ри, детей и рабов. Как бы ни была мала эта груп­па, — она нуж­да­лась в поряд­ке. с.90 Кому же долж­на при­над­ле­жать вер­хов­ная власть? Отцу? Нет. Во вся­ком доме есть нечто, сто­я­щее выше даже отца, — это домаш­няя рели­гия, это бог, кото­ро­го гре­ки назы­ва­ли очаг-вла­ды­ка, ἑστία δέσ­ποινα, а лати­ны назы­ва­ли Lar fa­mi­liae Pa­ter. Это внут­рен­нее боже­ство или, что то же, веро­ва­ния, живу­щие в душе чело­ве­ка, — вот самая непре­ре­кае­мая власть; она опре­де­ли­ла каж­до­му его поло­же­ние в семье.

Отец зани­ма­ет пер­вое место близ оча­га; он воз­жи­га­ет его и под­дер­жи­ва­ет; он его вер­хов­ный жрец. Во всех рели­ги­оз­ных свя­щен­но­дей­ст­ви­ях он испол­ня­ет самые выс­шие обя­зан­но­сти: он зака­лы­ва­ет жерт­ву, его уста про­из­но­сят фор­му­лу молит­вы, кото­рая долж­на при­влечь бла­го­во­ле­ние богов на него и его семью; им уве­ко­ве­чи­ва­ют­ся семья и культ; он один пред­став­ля­ет собою весь ряд потом­ков; на нем дер­жит­ся домаш­ний культ, и он почти что может ска­зать, подоб­но инду­су: «Я сам — бог». Когда же при­дет смерть, то он станет боже­ст­вен­ным суще­ст­вом, и потом­ки будут ему молить­ся.

Жене рели­гия не пре­до­став­ля­ла тако­го же высо­ко­го поло­же­ния. Прав­да, и она при­ни­ма­ла уча­стие в рели­ги­оз­ных свя­щен­но­дей­ст­ви­ях, но она не гос­по­жа оча­га. Рели­гия не доста­лась ей по рож­де­нию; толь­ко брак посвя­тил ее в эту рели­гию; от мужа научи­лась она тем молит­вам, кото­рые про­из­но­сит; она не пред­став­ля­ет в себе домаш­них пред­ков, пото­му что не про­ис­хо­дит от них, и со вре­ме­нем, когда, ее опу­стят в моги­лу, она не сде­ла­ет­ся пред­ком, и ей не будут возда­вать осо­бо­го почи­та­ния. По смер­ти, как и при жиз­ни, она счи­та­ет­ся толь­ко частью сво­его мужа.

Пра­во гре­че­ское, пра­во рим­ское и пра­во индус­ское — все они, осно­вы­ваю­щи­е­ся на этих веро­ва­ни­ях, еди­но­глас­но счи­та­ют жен­щи­ну как бы веч­но мало­лет­ней. У нее нико­гда не может быть соб­ст­вен­но­го оча­га, она нико­гда не может быть гла­вою куль­та. В Риме ей дает­ся зва­ние ma­ter fa­mi­lias, но она теря­ет его, как толь­ко уми­ра­ет ее муж. Не имея соб­ст­вен­но­го, при­над­ле­жа­ще­го лич­но ей оча­га, она не обла­да­ет ничем, что бы дава­ло ей власть с.91 в семье. Она нико­гда не повеле­ва­ет; даже нико­гда не сво­бод­на и не гос­по­жа самой себе, sui juris. Она все­гда нахо­дит­ся у чье­го-нибудь оча­га, все­гда повто­ря­ет молит­вы за дру­гим; для всех актов рели­ги­оз­ной жиз­ни ей нужен гла­ва, для всех актов граж­дан­ской жиз­ни — опе­кун.

Закон Ману гла­сит: «Жен­щи­на в дет­стве зави­сит от отца, в моло­до­сти от мужа, когда же муж умер, — то от сыно­вей; а если нет сыно­вей, то от близ­ких род­ст­вен­ни­ков сво­его мужа; пото­му что жен­щи­на не долж­на нико­гда рас­по­ря­жать­ся собою по сво­е­му усмот­ре­нию». То же гово­рят и зако­ны гре­че­ский и рим­ский. Девуш­кой она под­власт­на отцу при его жиз­ни, а после его смер­ти — бра­тьям или их агна­там; вый­дя замуж, она под опе­кой мужа; после смер­ти мужа она не воз­вра­ща­ет­ся в свою семью, так как она навсе­гда отрек­лась от нее в силу свя­щен­ных обрядов бра­ка, и вдо­вой она под­чи­не­на опе­ке агна­тов сво­его мужа, т. е. сво­их соб­ст­вен­ных сыно­вей, если они у нее есть, или же за отсут­ст­ви­ем сыно­вей — бли­жай­шим род­ст­вен­ни­кам. Власть мужа над нею так вели­ка, что он может перед смер­тью назна­чить ей опе­ку­на и даже выбрать дру­го­го мужа.

Чтобы обо­зна­чить власть мужа над женой, у рим­лян было одно очень древ­нее выра­же­ние, сохра­нен­ное нам юри­ста­ми, это — сло­во ma­nus. Най­ти его пер­во­на­чаль­ный смысл теперь не лег­ко. Ком­мен­та­то­ры объ­яс­ня­ют его как выра­же­ние, обо­зна­чаю­щее физи­че­скую силу; как буд­то бы жена была отда­на во власть гру­бой силы мужа. Они, по всей види­мо­сти, оши­ба­ют­ся. Власть мужа над женой совер­шен­но не выте­ка­ла из пере­ве­са в физи­че­ской силе пер­во­го. Она явля­лась след­ст­ви­ем, как и все древ­нее пра­во, тех рели­ги­оз­ных веро­ва­ний, кото­рые ста­ви­ли муж­чи­ну выше жен­щи­ны. Дока­за­тель­ст­вом это­му слу­жит то, что жен­щи­на, всту­пив­шая в брак не по свя­щен­ным обрядам рели­гии и в силу это­го не при­об­щен­ная к куль­ту, не была под­чи­не­на вла­сти мужа. Брак созда­вал под­чи­не­ние и в то же вре­мя досто­ин­ство с.92 жен­щи­ны. До такой сте­пе­ни вер­но, что не пра­во силь­но­го созда­ло семью!

Перей­дем к ребен­ку. Здесь уже при­ро­да гово­рит доста­точ­но гром­ко сама за себя; она тре­бу­ет, чтобы у ребен­ка был покро­ви­тель, руко­во­ди­тель и настав­ник, и рели­гия идет тут рука об руку с при­ро­дой; она гово­рит, что отец дол­жен быть гла­вою куль­та, сын же дол­жен толь­ко помо­гать ему в отправ­ле­нии свя­щен­ных обя­зан­но­стей. Но при­ро­да тре­бу­ет под­чи­не­ния лишь в тече­ние извест­но­го ряда лет, рели­гия же тре­бу­ет боль­ше­го. При­ро­да дает сыну совер­шен­но­ле­тие, рели­гия это­го не допус­ка­ет. По древним прин­ци­пам, очаг неде­лим, неде­ли­ма подоб­но ему и соб­ст­вен­ность; бра­тья не делят­ся по смер­ти отца; тем более они не могут отде­лить­ся от него при его жиз­ни. По стро­го­му пер­во­быт­но­му пра­ву сыно­вья были свя­за­ны с оча­гом отца и вслед­ст­вие это­го под­чи­не­ны его вла­сти; пока он жив, — они несо­вер­шен­но­лет­ние.

Понят­но, что это пра­ви­ло мог­ло суще­ст­во­вать, толь­ко пока домаш­няя рели­гия была в пол­ной силе. Это бес­ко­неч­ное под­чи­не­ние сына отцу исчез­ло очень рано в афин­ском пра­ве. В Риме древ­ний закон соблюдал­ся стро­жай­шим обра­зом: сын нико­гда не мог иметь отдель­но­го оча­га при жиз­ни отца, даже жена­тый; даже имея соб­ст­вен­ных детей, он все­гда оста­вал­ся во вла­сти сво­его отца.

Впро­чем, отцов­ская власть, как и власть мужа, была постро­е­на на нача­лах домаш­не­го куль­та и обу­слов­ли­ва­лась им. Сын, рож­ден­ный от налож­ни­цы, не был под­вла­стен отцу; меж­ду ним и отцом не суще­ст­во­ва­ло рели­ги­оз­ной общ­но­сти, зна­чит не было ниче­го, что дава­ло бы одно­му власть и повеле­ва­ло бы дру­го­му пови­но­вать­ся. Отцов­ство само по себе не дава­ло ника­кой вла­сти отцу.

Бла­го­да­ря домаш­ней рели­гии семья была малень­ким орга­ни­зо­ван­ным целым, неболь­шим обще­ст­вом, имев­шим сво­его гла­ву и руко­во­ди­те­ля. Ничто в совре­мен­ном обще­стве не дает нам поня­тия об этой отцов­ской вла­сти. В те древ­ние вре­ме­на отец был не толь­ко силь­ным чело­ве­ком, с.93 кото­рый покро­ви­тель­ст­во­вал, защи­щал, имел власть заста­вить себе пови­но­вать­ся: он был жре­цом, наслед­ни­ком оча­га, про­дол­жа­те­лем рода пред­ков, родо­на­чаль­ни­ком потом­ства, хра­ни­те­лем таин­ст­вен­ных обрядов куль­та и тай­ных свя­щен­ных фор­мул молитв. В нем заклю­ча­ет­ся вся рели­гия.

Любо­пыт­но и поучи­тель­но даже имя, кото­рым его назы­ва­ют: pa­ter. Сло­во это оди­на­ко­во в гре­че­ском, латин­ском и сан­скрит­ском язы­ках; из чего мож­но уже заклю­чить, что сло­во это про­ис­хо­дит еще от тех вре­мен, когда, пред­ки элли­нов, ита­лий­цев и инду­сов жили вме­сте в цен­траль­ной Азии. Каков был смысл это­го сло­ва, и какое поня­тие пред­став­ля­ло оно чело­ве­че­ско­му уму? Это мы можем узнать, так как в фор­му­лах рели­ги­оз­но­го язы­ка сохра­ни­лось его пер­во­на­чаль­ное зна­че­ние, точ­но так­же и в язы­ке юриди­че­ском. Когда древ­ние, при­зы­вая Юпи­те­ра, назы­ва­ли его pa­ter ho­mi­num Deo­rum­que, «отец людей и богов», они не хоте­ли ска­зать этим, что Юпи­тер был отцом богов и людей, пото­му что они нико­гда не счи­та­ли его за тако­во­го и, наобо­рот, дума­ли даже, что род чело­ве­че­ский суще­ст­во­вал еще и до него. То же назва­ние pa­ter дава­ли они Неп­ту­ну, Апол­ло­ну, Вак­ху, Вул­ка­ну, Плу­то­ну, кото­рых люди, конеч­но, не счи­та­ли сво­и­ми отца­ми; так же как и назва­ние ma­ter при­ла­га­лось к Минер­ве, Диане, Весте, а эти три боги­ни счи­та­лись дев­ст­вен­ни­ца­ми. Так же точ­но на юриди­че­ском язы­ке титул pa­ter fa­mi­lias мог давать­ся чело­ве­ку, у кото­ро­го не было детей, кото­рый не был женат и не достиг даже еще воз­рас­та, когда мож­но женить­ся. Идея о роди­те­ле, сле­до­ва­тель­но, не свя­зы­ва­лась с этим сло­вом. В древ­нем язы­ке было дру­гое сло­во, обо­зна­чаю­щее имен­но роди­те­ля; столь же древ­нее, как и сло­во pa­ter, оно подоб­но ему встре­ча­ет­ся в язы­ках — гре­че­ском, рим­ском и индий­ском (джи­на­тар, γεν­νή­τωρ, ge­ni­tor). Сло­во pa­ter име­ло дру­гой смысл. В рели­ги­оз­ном язы­ке оно при­ме­ня­лось ко всем богам, на язы­ке пра­ва — ко вся­ко­му чело­ве­ку, неза­ви­си­мо­му от дру­го­го, кото­рый имел власть над с.94 семьей и иму­ще­ст­вом — pa­ter fa­mi­lias. Поэты пока­зы­ва­ют нам, что оно употреб­ля­лось по отно­ше­нию ко всем тем, кому жела­ли воздать почет. Рабы и кли­ен­ты назы­ва­ли так сво­его гос­по­ди­на. Оно было сино­ни­мом слов rex, ἄναξ, βα­σιλεύς (царь) и содер­жа­ло в себе не поня­тие роди­тель­ства, но поня­тие могу­ще­ства, вла­сти, досто­ин­ства и вели­чия. Факт, что подоб­ное сло­во при­ла­га­лось к отцу семьи и ста­ло со вре­ме­нем даже его нари­ца­тель­ным име­нем, без сомне­ния очень зна­ме­на­те­лен и важен для вся­ко­го, кто поже­ла­ет изу­чить древ­ние учреж­де­ния. Доста­точ­но одной исто­рии это­го сло­ва, чтобы дать нам поня­тие о той вла­сти, какою поль­зо­вал­ся дол­гое вре­мя в семье отец и о том чув­стве бла­го­вей­но­го ува­же­ния, кото­рое ока­зы­ва­лось ему, как вер­хов­но­му жре­цу и вла­ды­ке.

Зако­ны гре­че­ские и рим­ские при­зна­ва­ли за отцом ту без­гра­нич­ную власть, какою облек­ла его в нача­ле рели­гия. Те мно­го­чис­лен­ные и раз­но­об­раз­ные зако­ны, кото­рые дава­ли ему эту власть, мы можем разде­лить на три кате­го­рии сооб­раз­но тому, будем ли мы рас­смат­ри­вать отца семей­ства как рели­ги­оз­но­го гла­ву, как гос­по­ди­на иму­ще­ства или как судью.

I. Отец есть вер­хов­ный гла­ва домаш­ней рели­гии; он выпол­ня­ет все обряды куль­та соглас­но тому, как он их пони­ма­ет или, ско­рее, как он научил­ся им у сво­его отца. Никто в семье не оспа­ри­ва­ет его свя­щен­ни­че­ско­го пер­вен­ства. Само государ­ство и его вер­хов­ные жре­цы не могут ниче­го изме­нить в его куль­те. Как жрец оча­га, он не зна­ет над собой выс­шей вла­сти.

В каче­стве рели­ги­оз­но­го гла­вы он явля­ет­ся ответ­ст­вен­ным за непре­рыв­ность куль­та и, как след­ст­вие это­го, за непре­рыв­ность семьи. Все, что каса­ет­ся этой непре­рыв­но­сти, что явля­ет­ся его глав­ной заботой и его пер­вей­шим дол­гом — с.95 все это зави­сит толь­ко от него одно­го. Отсюда выте­ка­ет целый ряд прав:

Пра­во при­зна­вать или отвер­гать ребен­ка при его рож­де­нии. Это пра­во было пре­до­став­ле­но отцу зако­ном гре­че­ским, так же, как и рим­ским. Как бы жесто­ко оно ни было, оно не про­ти­во­ре­чит основ­ным нача­лам, на кото­рых зиждет­ся древ­няя семья. Про­ис­хож­де­ние, даже уста­нов­лен­ное, не доста­точ­но еще для того, чтобы вой­ти в свя­щен­ный круг семьи; для это­го нуж­но еще согла­сие гла­вы и посвя­ще­ние в культ. Пока ребе­нок не при­со­еди­нен к домаш­ней рели­гии, он — ничто для сво­его отца.

Пра­во раз­ве­стись с женой в слу­чае ее бес­пло­дия, пото­му что семья не долж­на пре­кра­щать­ся; — в слу­чае ее пре­лю­бо­де­я­ния, пото­му что семья и потом­ство долж­ны быть чисты­ми от вся­кой сто­рон­ней при­ме­си.

Пра­во выда­вать замуж дочь, т. е. усту­пить дру­го­му свою власть над ней. Пра­во женить сына, так как от бра­ка сына зави­сит непре­рыв­ность семьи.

Пра­во эман­си­па­ции, т. е. пра­во выде­лить сына из семьи и куль­та. Пра­во усы­нов­лять, т. е. пра­во вве­сти посто­рон­не­го в домаш­нюю рели­гию.

Пра­во назна­чать, уми­рая, опе­ку­на сво­ей жене и детям.

Нуж­но заме­тить, что все эти пра­ва пре­до­став­ля­лись толь­ко одно­му отцу. Никто дру­гой из чле­нов семьи их не имел.

Жена не име­ла пра­ва на раз­вод, по край­ней мере в древ­нее вре­мя. Будучи даже вдо­вой, она не име­ла пра­ва ни выде­лять из семьи, ни усы­нов­лять. Она не была нико­гда опе­кун­шей даже сво­их соб­ст­вен­ных детей. В слу­чае раз­во­да дети оста­ва­лись у отца, даже доче­ри. Жена нико­гда не име­ла вла­сти над сво­и­ми детьми. При заму­же­стве ее доче­ри у нее не спра­ши­ва­лось согла­сия.

II. Выше мы виде­ли, что соб­ст­вен­ность пони­ма­лась пер­во­на­чаль­но не как пра­во лич­ное, а как пра­во семьи. Иму­ще­ство при­над­ле­жа­ло, как гово­рит совер­шен­но опре­де­лен­но Пла­тон и как гово­рят кос­вен­но все древ­ние зако­но­да­те­ли, пред­кам и потом­кам. Соб­ст­вен­ность эта по при­ро­де сво­ей с.96 неде­ли­ма. Во вся­кой семье может быть толь­ко один соб­ст­вен­ник — это сама семья, и толь­ко один, кто поль­зу­ет­ся соб­ст­вен­но­стью, это — отец. Прин­цип этот объ­яс­ня­ет нам неко­то­рые поло­же­ния древ­не­го пра­ва.

Так как соб­ст­вен­ность не мог­ла делить­ся и нахо­ди­лась все­це­ло в руках отца, то ни жена, ни сын не име­ли ниче­го соб­ст­вен­но­го. Пра­во само­сто­я­тель­но­го вла­де­ния сво­им при­да­ным было тогда еще неиз­вест­но и не мог­ло бы быть про­веде­но на прак­ти­ке. При­да­ное жены при­над­ле­жа­ло без остат­ка мужу, кото­рый поль­зо­вал­ся над этим при­да­ным не толь­ко пра­вом упра­ви­те­ля, но и соб­ст­вен­ни­ка. Все, что жена мог­ла при­об­ре­сти во вре­мя сво­его супру­же­ства, доста­ва­лось мужу. Даже овдо­вев, она не полу­ча­ла обрат­но сво­его при­да­но­го.

Сын нахо­дил­ся в тех же усло­ви­ях, что и жена; он не вла­дел ничем. Ника­кой дар, сде­лан­ный им, не счи­тал­ся дей­ст­ви­тель­ным и закон­ным на том осно­ва­нии, что он не имел ниче­го соб­ст­вен­но­го. Он не мог ниче­го при­об­ре­тать: пло­ды его труда, дохо­ды с тор­гов­ли — все при­над­ле­жа­ло отцу. Если в его поль­зу не сде­ла­но посто­рон­ним лицом заве­ща­ние, то наслед­ство полу­чал не он, а его отец. Это объ­яс­ня­ет те ста­тьи рим­ско­го пра­ва, в кото­рых запре­ща­лись вся­кие сдел­ки по про­да­же меж­ду отцом и сыном. Если бы отец про­дал что-либо сыну, то зна­чит, что он про­дал бы это само­му себе, пото­му что все, что при­об­ре­тал сын, при­над­ле­жа­ло отцу.

Мы нахо­дим в рим­ском пра­ве, а так­же и в афин­ском, что отец имел пра­во про­дать сво­его сына. Так как отец мог рас­по­ря­жать­ся всей соб­ст­вен­но­стью, нахо­дя­щей­ся в семье, сын же мог рас­смат­ри­вать­ся сам как соб­ст­вен­ность, пото­му что его рабо­чая сила и труд явля­лись источ­ни­ком дохо­да, — зна­чит отец мог, по сво­е­му выбо­ру, или оста­вить у себя это орудие труда, или усту­пить его дру­го­му. Усту­пить его — это и было то, что назы­ва­лось про­дать сына. Име­ю­щи­е­ся у нас тек­сты рим­ско­го пра­ва не разъ­яс­ня­ют нам вполне, каков был по суще­ству харак­тер этих с.97 дого­во­ров о про­да­же и какие ого­вор­ки мог он в себе содер­жать. Пред­став­ля­ет­ся веро­ят­ным, что про­дан­ный таким обра­зом сын не ста­но­вил­ся вполне рабом поку­па­те­ля. Отец мог вклю­чать в усло­вие, чтобы сын был потом про­дан ему обрат­но. В таком слу­чае он сохра­нял над ним власть и, взяв его обрат­но, мог сно­ва про­дать его. Закон Две­на­дца­ти Таб­лиц раз­ре­ша­ет подоб­ную опе­ра­цию до трех раз, но заяв­ля­ет, что после такой трой­ной про­да­жи сын осво­бож­да­ет­ся, нако­нец, от отцов­ской вла­сти. По это­му мож­но судить, до какой сте­пе­ни была по древ­не­му пра­ву неогра­ни­чен­на власть отца.

III. Плу­тарх сооб­ща­ет нам, что жен­щи­на не мог­ла являть­ся в Риме перед судом даже в каче­стве свиде­тель­ни­цы. В про­из­веде­ни­ях юри­ста Гая чита­ем: «Надо знать, что нель­зя ниче­го юриди­че­ски усту­пать лицам под­власт­ным, т. е. жене, сыну, рабу. Из того, что эти лица не мог­ли иметь ниче­го в соб­ст­вен­ном вла­де­нии, заклю­чи­ли, доволь­но осно­ва­тель­но, что они не име­ли пра­ва точ­но так­же и тре­бо­вать что-нибудь по суду. Если твой сын, состо­я­щий под тво­ею вла­стью, совер­шил пре­ступ­ле­ние, то ты при­вле­ка­ешь­ся к ответ­ст­вен­но­сти. Про­сту­пок, совер­шен­ный сыном про­тив отца, не вле­чет за собой судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства». Из все­го это­го ясно сле­ду­ет, что жена и сын не мог­ли быть ни ист­ца­ми, ни ответ­чи­ка­ми, ни обви­ня­е­мы­ми, ни свиде­те­ля­ми. Изо всей семьи один толь­ко отец мог появ­лять­ся перед суди­ли­щем граж­дан­ской общи­ны; толь­ко для него одно­го суще­ст­во­ва­ло обще­ст­вен­ное пра­во­судие. Зато он же отве­чал и за пре­ступ­ле­ния, совер­шен­ные его домаш­ни­ми.

Если государ­ство не ока­зы­ва­ло пра­во­судия жене и сыну, то это пото­му, что пра­во­судие это ока­зы­ва­лось им дома. Судьей их был отец, гла­ва семьи, кото­рый, как бы с судей­ско­го места, судил вла­стью мужа и отца, име­нем семьи, перед лицом домаш­них богов.

Тит Ливий рас­ска­зы­ва­ет, что сенат, желая иско­ре­нить в Риме вак­ха­на­лии, объ­явил смерт­ную казнь всем, кто с.98 будет при­ни­мать в них уча­стие. Это поста­нов­ле­ние было лег­ко испол­ни­мо по отно­ше­нию к граж­да­нам; что же каса­ет­ся жен­щин, кото­рые явля­лись не менее винов­ны­ми, то тут пред­ста­ви­лось серь­ез­ное затруд­не­ние: жен­щи­ны не были под­суд­ны государ­ству, одна лишь семья име­ла пра­во их судить. И сенат, в ува­же­ние к это­му древ­не­му прин­ци­пу, пре­до­ста­вил мужьям и отцам про­из­но­сить смерт­ный при­го­вор про­тив жен­щин.

Пра­во суда, каким поль­зо­вал­ся гла­ва семьи в сво­ем доме, было пол­ное и без­апел­ля­ци­он­ное. Он мог при­суж­дать к смер­ти подоб­но судье граж­дан­ской общи­ны. Ника­кая власть не име­ла пра­ва изме­нять его при­го­во­ры. «Муж, — гово­рит Катон Стар­ший, — судья сво­ей жены; власть его без­гра­нич­на; он может все, что он хочет. Если она совер­ши­ла какой-нибудь про­сту­пок — он нака­зы­ва­ет ее; если она выпи­ла вина, он осуж­да­ет, пори­ца­ет ее; если она всту­пи­ла в связь с дру­гим чело­ве­ком — он уби­ва­ет ее». То же пра­во имел он и по отно­ше­нию к детям. Вале­рий Мак­сим упо­ми­на­ет неко­е­го Ати­лия, кото­рый убил свою дочь, винов­ную в нару­ше­нии цело­муд­рия, и всем изве­стен отец, умерт­вив­ший сво­его сына за уча­стие в заго­во­ре Кати­ли­ны.

Фак­ты тако­го рода мно­го­чис­лен­ны в рим­ской исто­рии. Но все же было бы оши­боч­но пред­по­ла­гать, что отец имел неогра­ни­чен­ное пра­во уби­вать жену и детей. Он был их судьей; если он нака­зы­вал их смер­тью, то лишь в силу сво­его пра­ва отправ­лять пра­во­судие. Так как отец семьи один толь­ко под­чи­нен суду граж­дан­ской общи­ны, государ­ства, то у жены и сына не было дру­го­го судьи кро­ме него. В нед­рах сво­его семей­ства он был един­ст­вен­ный судья.

Нуж­но еще заме­тить, что отцов­ская власть не была силой про­из­во­ла, само­вла­сти­ем, како­ва она была бы, если бы исхо­ди­ла из пра­ва силь­но­го. Прин­ци­пом ее были веро­ва­ния, жив­шие в глу­бине чело­ве­че­ской души, и гра­ни­цы ее опре­де­ля­лись теми же веро­ва­ни­я­ми. Отец, напри­мер, имел пра­во исклю­чить сына из семьи, но он хоро­шо знал, что этим он под­вер­гал семью опас­но­сти пре­кра­тить­ся, а манов с.99 сво­их пред­ков — опас­но­сти впасть в веч­ное забве­ние. Он мог усы­но­вить посто­рон­не­го, но рели­гия запре­ща­ла ему это делать, если у него был сын. Он был един­ст­вен­ным соб­ст­вен­ни­ком иму­ще­ства, но он не имел пра­ва, по край­ней мере вна­ча­ле, отчуж­дать. его. Он мог раз­ве­стись с женой, но для это­го он дол­жен был решить­ся порвать те рели­ги­оз­ные узы, кото­рые уста­нов­ле­ны бра­ком. Таким обра­зом, рели­гия воз­ла­га­ла на отца столь­ко же обя­зан­но­стей, сколь­ко она дава­ла ему и прав. Тако­ва была дол­гое вре­мя древ­няя семья. Тех веро­ва­ний, кото­рые жили в умах людей, было доста­точ­но, чтобы создать ее пра­виль­ный строй, дать ей порядок, управ­ле­ние, пра­во­судие и уста­но­вить во всех подроб­но­стях пра­во соб­ст­вен­но­сти, не при­бе­гая для это­го к пра­ву силы или к могу­ще­ству обще­ст­вен­ной вла­сти.