Гражданская община древнего мира.

КНИГА ПЯТАЯ.

Муниципальный порядок исчезает.

На пер­вый взгляд кажет­ся стран­ным, что сре­ди тыся­чи граж­дан­ских общин Гре­ции и Ита­лии нашлась одна, кото­рая ока­за­лась спо­соб­ною под­чи­нить себе все дру­гие. Это вели­кое собы­тие объ­яс­ни­мо тем не менее обык­но­вен­ны­ми при­чи­на­ми, опре­де­ля­ю­щи­ми ход чело­ве­че­ских дел. Муд­рость Рима заклю­ча­лась, как и вся­кая муд­рость, в том, чтобы уметь поль­зо­вать­ся теми бла­го­при­ят­ны­ми обсто­я­тель­ства­ми, кото­рые встре­ча­лись.

с.417 В деле рим­ско­го заво­е­ва­ния мож­но раз­ли­чить два пери­о­да: один сов­па­да­ет с тем вре­ме­нем, когда ста­рин­ный муни­ци­паль­ный дух был еще очень силен; в это имен­но вре­мя Рим дол­жен был пре­одо­леть наи­боль­шее коли­че­ство пре­пят­ст­вий. Вто­рой пери­од отно­сит­ся к тому вре­ме­ни, когда муни­ци­паль­ный дух уже зна­чи­тель­но осла­бел, заво­е­ва­ние сде­ла­лось тогда более лег­ким и завер­ши­лось очень быст­ро.

Про­ис­хож­де­ние Рима и состав его насе­ле­ния достой­ны заме­ча­ния. Они объ­яс­ня­ют осо­бен­ный харак­тер его поли­ти­ки и ту исклю­чи­тель­ную роль, кото­рая ему доста­лась с само­го нача­ла сре­ди дру­гих граж­дан­ских общин.

Рим­ское насе­ле­ние было крайне сме­шан­ное. Глав­ным осно­ва­ни­ем его были лати­ны, уро­жен­цы Аль­бы; но сами эти аль­бан­цы, судя по пре­да­нию, кото­рое мы не име­ем ника­ко­го осно­ва­ния отри­цать, состо­я­ли из двух соеди­нив­ших­ся, но не слив­ших­ся народ­но­стей: одна была раса корен­ная, насто­я­щие лати­ны, а дру­гая — чуже­зем­но­го про­ис­хож­де­ния. Про послед­нюю пре­да­ние гово­рит, что ее состав­ля­ли выход­цы из Трои вме­сте с Эне­ем, жре­цом-осно­ва­те­лем; она была, по всей види­мо­сти, немно­го­чис­лен­на, но зна­чи­тель­на сво­им куль­том и теми учреж­де­ни­я­ми, кото­рые она при­нес­ла с собою.

Эти аль­бан­цы, смесь двух рас, осно­ва­ли Рим в том месте, где уже воз­вы­шал­ся дру­гой город — Пал­лан­ци­ум, осно­ван­ный гре­ка­ми. Насе­ле­ние Пал­лан­ци­у­ма про­дол­жа­ло суще­ст­во­вать в новом горо­де, и в нем сохра­ни­лись обряды гре­че­ско­го куль­та На том месте, где поз­же воз­вы­шал­ся Капи­то­лий, суще­ст­во­вал тоже город под назва­ни­ем Сатур­ния, про кото­рый рас­ска­зы­ва­ли, что он был осно­ван тоже гре­ка­ми.

Таким обра­зом в Риме соеди­ни­лись и сме­ша­лись все расы: там были лати­ны, тро­ян­цы, гре­ки; в ско­ром вре­ме­ни с.418 долж­ны были при­ба­вить­ся еще саби­ны и этрус­ки. Обра­ти­те вни­ма­ние на раз­лич­ные хол­мы: Пала­тин — латин­ский город, преж­де он был горо­дом Эванд­ра; Капи­то­лий, быв­ший преж­де жили­щем спут­ни­ков Гер­ку­ле­са, потом ста­но­вит­ся жили­щем саби­нян Тация. Кви­ри­нал полу­ча­ет свое назва­ние от сабин­ских кви­ри­тов или от сабин­ско­го бога Кви­ри­на. Холм Целий­ский, кажет­ся, с само­го нача­ла был насе­лен этрус­ка­ми. Рим пред­став­ля­ет­ся не одним горо­дом, он явля­ет­ся как бы феде­ра­ци­ей несколь­ких горо­дов, из кото­рых каж­дый по сво­е­му про­ис­хож­де­нию при­над­ле­жит к иной феде­ра­ции. Рим был цен­тром, где встре­ча­лись лати­ны, этрус­ки, саби­ны и гре­ки.

Пер­вым рим­ским царем был латин; вто­рым, по пре­да­нию, саби­ня­нин; пятый, как гово­рят, был сын гре­ка; шестой был родом этруск.

Язык Рима состо­ял из самых раз­лич­ных эле­мен­тов, но пре­об­ла­дал латин­ский; было так­же мно­го кор­ней сабин­ских, а гре­че­ских кор­ней в нем встре­ча­ет­ся более, чем в каком-либо дру­гом из наре­чий сред­ней Ита­лии. Что каса­ет­ся само­го назва­ния горо­да, то было неиз­вест­но, како­му язы­ку оно при­над­ле­жит. По мне­нию одних, Рим — сло­во тро­ян­ское, по мне­нию дру­гих — оно гре­че­ское; есть осно­ва­ние счи­тать его латин­ским, но неко­то­рые древ­ние дума­ли, что оно этрус­ское.

Име­на рим­ских семей свиде­тель­ст­во­ва­ли так­же о боль­шом раз­но­об­ра­зии их про­ис­хож­де­ния. Еще во вре­ме­на Авгу­ста было око­ло пяти­де­ся­ти семей, кото­рые, вос­хо­дя в ряду сво­их пред­ков, дохо­ди­ли до спут­ни­ков Энея. Дру­гие счи­та­ли себя потом­ка­ми выход­цев из Арка­дии, ушед­ших вме­сте с Эван­дром, и чле­ны этих семей с неза­па­мят­ных вре­мен носи­ли на сво­ей обу­ви осо­бый отли­чи­тель­ный знак: малень­кий сереб­ря­ный полу­ме­сяц. Семьи Поти­ци­ев и Пина­ри­ев про­ис­хо­ди­ли от лиц, счи­тав­ших­ся спут­ни­ка­ми Гер­ку­ле­са, и про­ис­хож­де­ние их дока­зы­ва­ет­ся наслед­ст­вен­ным куль­том это­го бога. Тул­лии, Квинк­ции, Сер­ви­лии при­шли из Аль­бы после заво­е­ва­ния это­го горо­да. Мно­гие семьи при­со­еди­ня­ли к с.419 сво­им име­нам еще про­зви­ща, ука­зы­ваю­щие на их ино­зем­ное про­ис­хож­де­ние; таким обра­зом были Суль­пи­ции Каме­ри­ны, Коми­нии Аврун­ки, Сици­нии Саби­ны, Клав­дии Регил­лен­сы, Акви­лии Тус­ки. Семья Нав­ци­ев была тро­ян­ско­го про­ис­хож­де­ния; Авре­лии были саби­ны; Цеци­лии были родом из Пре­не­ста; Окта­вии про­ис­хо­ди­ли из Велитр.

След­ст­ви­ем это­го сме­ше­ния самых раз­лич­ных народ­но­стей было то, что Рим по сво­е­му про­ис­хож­де­нию был свя­зан уза­ми род­ства со все­ми извест­ны­ми ему наро­да­ми. Он мог назвать себя латин­ским с лати­на­ми, сабин­ским с саби­на­ми, этрус­ским с этрус­ка­ми и гре­че­ским с гре­ка­ми.

Его нацио­наль­ный культ был тоже соеди­не­ни­ем несколь­ких бес­ко­неч­но раз­лич­ных куль­тов, из кото­рых каж­дый соеди­нял его с каким-нибудь наро­дом. В Риме были гре­че­ские куль­ты Эванд­ра и Гер­ку­ле­са; он с гор­до­стью гово­рил о том, что вла­де­ет тро­ян­ским пал­ла­ди­у­мом. Его соб­ст­вен­ные пена­ты нахо­ди­лись в латин­ском горо­де Лави­ни­у­ме. Он с само­го нача­ла при­нял сабин­ский культ бога Кон­са. Дру­гой сабин­ский бог Кви­рин уко­ре­нил­ся в нем так проч­но, что рим­ляне при­со­еди­ни­ли его к сво­е­му осно­ва­те­лю Рому­лу; были еще кро­ме того боги этрус­ские и их празд­ни­ки, их авгу­ры, вплоть до их свя­щен­ных зна­ков.

В то вре­мя, когда никто не имел пра­ва при­сут­ст­во­вать на рели­ги­оз­ном празд­ни­ке какой бы то ни было нации, если он толь­ко не при­над­ле­жал к ней по сво­е­му рож­де­нию, рим­ляне име­ли то несрав­нен­ное пре­иму­ще­ство, что они мог­ли при­ни­мать уча­стие и в латин­ских празд­не­ствах, и в празд­не­ствах сабин­ских, этрус­ских, и в олим­пий­ских играх. Рели­гия состав­ля­ла могу­ще­ст­вен­ные узы. Когда два горо­да име­ли общий культ, то они назы­ва­лись род­ст­вен­ны­ми горо­да­ми; они долж­ны были смот­реть друг на дру­га как на союз­ни­ков и вза­им­но друг дру­гу помо­гать; в эти древ­ние вре­ме­на не зна­ли дру­го­го сою­за, кро­ме того, кото­рый уста­нав­ли­ва­ла рели­гия. Поэто­му Рим и сохра­нял так тща­тель­но все, что мог­ло слу­жить свиде­тель­ст­вом это­го дра­го­цен­но­го род­ства с дру­ги­ми наро­да­ми. Лати­нам он с.420 пред­став­лял свои пре­да­ния об Рому­ле; саби­нам — леген­ду о Тар­пее и Тации; гре­кам он ука­зы­вал на древ­ние гим­ны, кото­рые у него были сло­же­ны в честь мате­ри Эванд­ра; он не пони­мал более этих гим­нов, но тем не менее про­дол­жал их петь. Он забот­ли­во хра­нил все вос­по­ми­на­ния об Энее, пото­му что если через Эванд­ра он мог счи­тать­ся в род­стве с пело­по­нес­ца­ми, то через Энея он был род­ст­вен­ни­ком более трид­ца­ти горо­дов, рас­се­ян­ных в Ита­лии, в Сици­лии, в Гре­ции и в Малой Азии; все они счи­та­ли Энея сво­им осно­ва­те­лем или же были коло­ни­я­ми осно­ван­ных им горо­дов, и у всех у них был вслед­ст­вие это­го общий с Римом культ. Какую выго­ду извле­кал себе Рим из это­го древ­не­го род­ства, мож­но видеть во вре­мя его войн в Сици­лии про­тив Кар­фа­ге­на и в Гре­ции про­тив Филип­па.

Рим­ское насе­ле­ние было, таким обра­зом, сме­сью несколь­ких пле­мен, его культ был собра­ни­ем несколь­ких куль­тов, его нацио­наль­ный очаг — собра­ни­ем несколь­ких оча­гов. Рим был почти един­ст­вен­ною граж­дан­ской общи­ной, кото­рую ее муни­ци­паль­ная рели­гия не обосо­би­ла от всех осталь­ных; она сопри­ка­са­лась почти со всей Ита­ли­ей и со всей Гре­ци­ей. Не было почти ни одно­го наро­да, кото­ро­го бы она не мог­ла допу­стить к сво­е­му оча­гу.

В тече­ние тех веков, когда муни­ци­паль­ная рели­гия была всюду в пол­ной силе, Рим сооб­ра­зо­вал с ней свою поли­ти­ку.

Рас­ска­зы­ва­ют, что пер­вым актом новой граж­дан­ской общи­ны было похи­ще­ние сабин­ских жен­щин; леген­да эта кажет­ся очень неве­ро­ят­ной, если поду­мать о свя­то­сти бра­ка у древ­них. Но выше мы виде­ли, что муни­ци­паль­ная рели­гия запре­ща­ла бра­ки меж­ду чле­на­ми раз­лич­ных граж­дан­ских с.421 общин, если эти общи­ны не были свя­за­ны меж­ду собою, по мень­шей мере, уза­ми про­ис­хож­де­ния или обще­го куль­та. Пер­вые рим­ляне име­ли пра­во заклю­чать бра­ки с жите­ля­ми Аль­бы, но не име­ли того же пра­ва по отно­ше­нию к сво­им дру­гим соседям — саби­нам. И Ромул хотел добыть преж­де все­го не несколь­ко жен­щин, но пра­во бра­ка, т. е. пра­во всту­пать в пра­виль­ные сно­ше­ния с сабин­ским насе­ле­ни­ем, и для это­го надо было уста­но­вить рели­ги­оз­ную связь меж­ду Римом и этим насе­ле­ни­ем. Поэто­му Ромул при­ни­ма­ет культ сабин­ско­го бога Кон­са и устра­и­ва­ет в честь его празд­не­ство. Пре­да­ние добав­ля­ет, что во вре­мя это­го празд­ни­ка и были похи­ще­ны жен­щи­ны. Если бы Ромул так сде­лал, то бра­ки нель­зя было бы совер­шить соглас­но обрядам, пото­му что пер­вым и самым необ­хо­ди­мым актом брач­ной цере­мо­нии было tra­di­tio in ma­num, т. е. пере­да­ча доче­ри отцом; Ромул, таким обра­зом, не достиг бы сво­ей цели. Но при­сут­ст­вие саби­нян и их семейств на рели­ги­оз­ном празд­не­стве, их уча­стие в жерт­во­при­но­ше­нии уста­нав­ли­ва­ли меж­ду эти­ми дву­мя наро­да­ми тако­го рода связь, что для con­nu­bium не было более пре­пят­ст­вий. Тут не было необ­хо­ди­мо­сти в дей­ст­ви­тель­ном похи­ще­нии; вождь рим­лян умел добыть пра­ва на брак. Поэто­му исто­рик Дио­ни­сий, изу­чав­ший древ­ние тек­сты и гим­ны, уве­ря­ет, что бра­ки саби­ня­нок были совер­ше­ны с соблюде­ни­ем самых тор­же­ст­вен­ных обрядов; это же под­твер­жда­ют Плу­тарх и Цице­рон. Достой­но заме­ча­ния, что самое пер­вое уси­лие, сде­лан­ное рим­ля­на­ми, вело к нис­про­вер­же­нию тех пре­град, кото­рые муни­ци­паль­ная рели­гия ста­ви­ла меж­ду ними и сосед­ним наро­дом. До нас не дошло ана­ло­гич­ной леген­ды по отно­ше­нию к Этру­рии; но пред­став­ля­ет­ся вполне веро­ят­ным, что с этой стра­ной у Рима были те же отно­ше­ния, что и с Лаци­у­мом и Сабин­ской зем­лей. Он сумел, таким обра­зом, соеди­нить­ся уза­ми куль­та и кро­ви со все­ми сво­и­ми соседя­ми; для него было важ­но иметь пра­во con­nu­bium со все­ми граж­дан­ски­ми общи­на­ми, и он очень хоро­шо пони­мал зна­че­ние это­го пра­ва; это дока­зы­ва­ет­ся тем, что Рим не желал с.422 допу­стить, чтобы дру­гие граж­дан­ские общи­ны, под­власт­ные ему, всту­па­ли меж­ду собою в такую же связь.

Затем для Рима начи­на­ет­ся длин­ный ряд войн. Пер­вая была про­тив саби­нян Тация; она закон­чи­лась рели­ги­оз­ным и поли­ти­че­ским сою­зом двух малень­ких наро­дов. Затем после­до­ва­ла вой­на с Аль­бою; исто­ри­ки гово­рят, что Рим осме­лил­ся напасть на этот город, несмот­ря на то, что был его коло­ни­ей. Может быть, имен­но пото­му, что он был его коло­ни­ей, Рим и счел нуж­ным раз­ру­шить его ради сво­его буду­ще­го вели­чия. Дей­ст­ви­тель­но, каж­дая мет­ро­по­лия поль­зо­ва­лась пра­ва­ми рели­ги­оз­но­го гла­вен­ства над сво­и­ми коло­ни­я­ми, а рели­гия име­ла в те вре­ме­на такую боль­шую власть, что, пока Аль­ба сто­я­ла непо­ко­ле­би­мо, Рим не мог стать неза­ви­си­мой граж­дан­ской общи­ной, и его даль­ней­шей судь­бе была постав­ле­на пре­гра­да.

Раз­ру­шив Аль­бу, Рим не удо­вле­тво­рил­ся тем, что пере­стал быть коло­ни­ей, он захо­тел под­нять­ся сам до сте­пе­ни мет­ро­по­лии и уна­сле­до­вать все те пра­ва рели­ги­оз­но­го гла­вен­ства, кото­рые име­ла до тех пор Аль­ба над сво­и­ми трид­ца­тью коло­ни­я­ми в Лаци­у­ме. Рим вел длин­ный ряд войн, чтобы добить­ся гла­вен­ства при жерт­во­при­но­ше­ни­ях на латин­ских празд­ни­ках. Это было сред­ство при­об­ре­сти тот един­ст­вен­ный вид пре­об­ла­да­ния и пре­вос­ход­ства, кото­рый был тогда изве­стен.

Рим воз­двиг у себя храм Диане и при­нудил лати­нян являть­ся туда и совер­шать жерт­во­при­но­ше­ния; он при­влек туда даже саби­нян. Этим он при­учал два наро­да разде­лять с собою и под сво­им вер­хов­ным руко­во­ди­тель­ст­вом празд­ни­ки, молит­вы, мясо жерт­вен­ных живот­ных; он соеди­нял их под сво­ей вер­хов­ной рели­ги­оз­ной вла­стью.

Рим — един­ст­вен­ная граж­дан­ская общи­на, умев­шая вой­ною уве­ли­чить свое наро­до­на­се­ле­ние. У него была своя поли­ти­ка, неиз­вест­ная про­че­му гре­ко-ита­лий­ско­му миру; он при­со­еди­нял к себе все, что заво­е­вы­вал; он уво­дил к себе оби­та­те­лей поко­рен­ных горо­дов и побеж­ден­ных с.423 обра­щал мало-пома­лу в рим­лян. В то же вре­мя он посы­лал коло­ни­стов в заво­е­ван­ные стра­ны и повсюду сеял, таким обра­зом, Рим, пото­му что эти коло­ни­сты, обра­зо­вы­вая отдель­ные граж­дан­ские общи­ны с поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния сохра­ня­ли рели­ги­оз­ную общ­ность со сво­ей мет­ро­по­ли­ей, а это­го было уже вполне доста­точ­но, чтобы они были при­нуж­де­ны под­чи­нять свою поли­ти­ку поли­ти­ке Рима, пови­но­вать­ся ему и помо­гать во всех его вой­нах.

Одной из заме­ча­тель­ных черт рим­ской поли­ти­ки было то, что он при­вле­кал к себе все куль­ты сосед­них граж­дан­ских общин. Он настоль­ко же стре­мил­ся заво­е­вы­вать богов, как и горо­да. Он овла­дел Юно­ной из Вей, Юпи­те­ром из Пре­не­ста, Минер­вою из Фалис­ков, Юно­ною из Лану­ви­у­ма, Вене­рою из Сам­ни­у­ма и мно­ги­ми дру­ги­ми, кото­рых мы не зна­ем. «Пото­му что у Рима был обы­чай, — гово­рит один древ­ний, — вво­дить к себе рели­гии побеж­ден­ных горо­дов; ино­гда он рас­пре­де­лял их сре­ди сво­их родов, ино­гда он отво­дил им место в нацио­наль­ной рели­гии».

Мон­те­с­кье хва­лит рим­лян, как за лов­кий поли­ти­че­ский при­ем, за то, что они не навя­зы­ва­ли сво­их богов побеж­ден­ным наро­дам. Но это было бы совер­шен­но про­тив­но их поня­ти­ям, а так­же и вооб­ще поня­ти­ям древ­них. Рим заво­е­вы­вал богов побеж­ден­ных наро­дов, а не давал им сво­их. Он хра­нил для себя сво­их покро­ви­те­лей и ста­рал­ся даже уве­ли­чить их коли­че­ство. Он доро­жил тем, чтобы вла­деть боль­шим коли­че­ст­вом куль­тов и боль­шим коли­че­ст­вом богов-покро­ви­те­лей, чем какая-либо дру­гая граж­дан­ская общи­на.

Так как эти куль­ты и боги были по боль­шей части взя­ты у побеж­ден­ных, то через них Рим вошел в рели­ги­оз­ное обще­ние со все­ми эти­ми наро­да­ми. Узы обще­го про­ис­хож­де­ния, заво­е­ва­ние пра­ва con­nu­bium, пра­ва пред­седа­тель­ства на латин­ских празд­ни­ках, заво­е­ва­ние богов побеж­ден­ных наро­дов, при­тя­за­ния на пра­во при­но­сить жерт­вы в Олим­пии и Дель­фах — все это были сред­ства, с.424 кото­ры­ми Рим под­готов­лял свое вла­ды­че­ство. У Рима, как и у каж­до­го горо­да, была своя муни­ци­паль­ная рели­гия, источ­ник его пат­рио­тиз­ма, но это был един­ст­вен­ный город, кото­рый заста­вил рели­гию слу­жить уве­ли­че­нию сво­его могу­ще­ства. В то вре­мя, как рели­гия обособ­ля­ла, изо­ли­ро­ва­ла дру­гие горо­да, Рим имел лов­кость или сча­стье употре­бить ее на то, чтобы все при­влечь к себе и надо всем гос­под­ст­во­вать.

В то вре­мя как Рим воз­рас­тал, таким обра­зом, мед­лен­но, поль­зу­ясь теми сред­ства­ми, кото­рые ему дава­ли рели­гия и поня­тия того вре­ме­ни, про­изо­шел целый ряд поли­ти­че­ских и граж­дан­ских пере­мен в граж­дан­ских общи­нах и даже в самом Риме; они видо­из­ме­ни­ли одно­вре­мен­но управ­ле­ние людь­ми и их образ мыс­лей.

Выше мы опи­са­ли уже этот пере­во­рот; здесь важ­но заме­тить, что он сов­па­да­ет с раз­ви­ти­ем рим­ско­го могу­ще­ства. Эти два фак­та, про­ис­шед­шие одно­вре­мен­но, не оста­лись без вли­я­ния друг на дру­га. Рим­ские заво­е­ва­ния не совер­ши­лись бы так лег­ко, если бы не угас повсюду преж­ний муни­ци­паль­ный дух, и мож­но думать, что муни­ци­паль­ный порядок не пал бы так рано, если бы рим­ские заво­е­ва­ния не нанес­ли ему послед­не­го уда­ра.

Сре­ди тех пере­мен, кото­рые про­изо­шли в учреж­де­ни­ях, нра­вах, веро­ва­ни­ях, пра­ве, изме­нил­ся так­же по суще­ству и самый пат­рио­тизм, и это одна из тех при­чин, кото­рые боль­ше все­го спо­соб­ст­во­ва­ли успе­хам Рима. Выше мы гово­ри­ли, чем было это чув­ство в пер­вые века граж­дан­ской общи­ны. Пат­рио­тизм состав­лял часть рели­гии: чело­век любил оте­че­ство, пото­му что он любил богов-покро­ви­те­лей, пото­му что в оте­че­стве он нахо­дил при­та­ней, боже­ст­вен­ный огонь, празд­ни­ки, молит­вы, гим­ны и пото­му что вне оте­че­ства у него не было ни богов, ни куль­та. Этот пат­рио­тизм с.425 был верой и бла­го­че­сти­ем. Но когда у жре­че­ской касты было отня­то ее вла­ды­че­ство, то вме­сте со все­ми древни­ми веро­ва­ни­я­ми исчез и тако­го рода пат­рио­тизм. Любовь к граж­дан­ской общине не погиб­ла еще, но она при­ня­ла дру­гую фор­му.

Оте­че­ство люби­ли теперь не за рели­гию или богов, его люби­ли толь­ко за его зако­ны и учреж­де­ния, за те пра­ва и без­опас­ность, кото­рую оно дава­ло сво­им чле­нам. Обра­ти­те вни­ма­ние в над­гроб­ной речи, кото­рую Фукидид вла­га­ет в уста Перик­ла, како­вы были осно­ва­ния, застав­ляв­шие любить Афи­ны: это город, кото­рый «стре­мит­ся к тому, чтобы все были рав­ны перед зако­ном»; «он дает людям сво­бо­ду и откры­ва­ет всем путь к поче­стям, он под­дер­жи­ва­ет обще­ст­вен­ный порядок, обес­пе­чи­ва­ет долж­ност­ным лицам их власть, покро­ви­тель­ст­ву­ет сла­бым, устра­и­ва­ет для наро­да зре­ли­ща и празд­ни­ки, вос­пи­ты­ваю­щие душу». И ора­тор закан­чи­ва­ет свою речь таки­ми сло­ва­ми: «Вот поче­му наши вои­ны пред­по­чли луч­ше погиб­нуть герой­ской смер­тью, чем поз­во­лить отнять у себя это оте­че­ство; вот поче­му те, кто остал­ся жив, гото­вы стра­дать и жерт­во­вать собою для него».

Итак, у чело­ве­ка есть еще обя­зан­но­сти по отно­ше­нию к граж­дан­ской общине, но обя­зан­но­сти эти не выте­ка­ют более из того же само­го прин­ци­па, как неко­гда. Чело­век жерт­ву­ет по-преж­не­му сво­ей кро­вью и жиз­нью, но уже теперь не ради защи­ты сво­его нацио­наль­но­го боже­ства или оча­га сво­их отцов, а ради защи­ты учреж­де­ний, кото­ры­ми он поль­зу­ет­ся, и тех пре­иму­ществ, кото­рые ему дает граж­дан­ская общи­на.

И этот новый пат­рио­тизм имел несколь­ко иные след­ст­вия, чем преж­ний. Чело­век при­вя­зы­вал­ся теперь не к при­та­нею, не к богам-покро­ви­те­лям, не к свя­щен­ной зем­ле, но лишь к учреж­де­ни­ям и зако­нам, а эти учреж­де­ния и зако­ны при том неустрой­стве, в кото­ром нахо­ди­лись все граж­дан­ские общи­ны того вре­ме­ни, часто меня­лись, и пат­рио­тизм стал тоже чув­ст­вом непо­сто­ян­ным, измен­чи­вым, он зави­сел от обсто­я­тельств и был под­чи­нен тем же коле­ба­ни­ям, как и само управ­ле­ние. Оте­че­ство люби­ли лишь с.426 постоль­ку, посколь­ку люби­ли гос­под­ст­ву­ю­щий в нем в дан­ное вре­мя строй, и того, кто нахо­дил зако­ны оте­че­ства дур­ны­ми, ничто уже более с ним не свя­зы­ва­ло.

Таким обра­зом, муни­ци­паль­ный пат­рио­тизм осла­бел в душе и исчез. Мне­ние каж­до­го чело­ве­ка было для него свя­щен­нее оте­че­ства, и три­умф его сообщ­ни­ков стал ему более дорог, чем вели­чие и сла­ва граж­дан­ской общи­ны. Каж­дый стал пред­по­чи­тать род­но­му горо­ду, если там не было толь­ко сим­па­тич­ных ему учреж­де­ний, тот город, где эти учреж­де­ния были в силе. Ста­ли так­же более охот­но пере­се­лять­ся, менее боя­лись уже изгна­ния. Что зна­чи­ло под­верг­нуть­ся отлу­че­нию от при­та­нея и быть лишен­ным очи­сти­тель­ной воды? О богах-покро­ви­те­лях более совсем не дума­ли и при­вык­ли лег­ко обхо­дить­ся без оте­че­ства.

Отсюда было неда­ле­ко и до того, чтобы вос­стать про­тив него с ору­жи­ем в руках. Нача­ли заклю­чать сою­зы с враж­деб­ны­ми горо­да­ми, чтобы доста­вить тор­же­ство сво­ей пар­тии. Из двух арги­вян один желал управ­ле­ния ари­сто­кра­ти­че­ско­го и пред­по­чи­тал Спар­ту Арго­су, дру­гой пред­по­чи­тал демо­кра­тию и боль­ше любил Афи­ны. Ни тот, ни дру­гой не доро­жи­ли очень неза­ви­си­мо­стью сво­ей граж­дан­ской общи­ны и гото­вы были отдать­ся под власть дру­го­го горо­да, лишь бы толь­ко этот город под­дер­жал их пар­тию в Арго­се. Из Фукидида и Ксе­но­фон­та мы видим ясно, что имен­но подоб­ное настро­е­ние умов и было при­чи­ной тако­го дол­го­го про­дол­же­ния пело­по­нес­ской вой­ны. В Пла­тее бога­тые при­над­ле­жа­ли к пар­тии Фив и лакеде­мо­нян, бед­ные к пар­тии Афин. В Кор­ци­ре народ­ная пар­тия была за Афи­ны, а ари­сто­кра­тия за Спар­ту. У афи­нян были союз­ни­ки во всех горо­дах Пело­пон­не­са, а у Спар­ты во всех ионий­ских горо­дах. Фукидид и Ксе­но­фонт гово­рят соглас­но друг с дру­гом, что не было ни одной граж­дан­ской общи­ны, где бы народ­ная пар­тия не бла­го­при­ят­ст­во­ва­ла афи­ня­нам, а ари­сто­кра­тия спар­тан­цам. Эта вой­на явля­ет­ся тем общим уси­ли­ем, кото­рое сде­ла­ли гре­ки, чтобы уста­но­вить повсюду оди­на­ко­вый образ прав­ле­ния под геге­мо­ни­ей одно­го с.427 горо­да; но одни жела­ли ари­сто­кра­ти­че­ско­го прав­ле­ния под покро­ви­тель­ст­вом Спар­ты, дру­гие демо­кра­ти­че­ско­го с под­держ­кою Афин. То же самое было и во вре­ме­на Филип­па: ари­сто­кра­ти­че­ская пар­тия во всех горо­дах горя­чо жела­ла вла­ды­че­ства Македо­нии. Во вре­ме­на Фило­пе­ме­на роли пере­ме­ни­лись, но чув­ства оста­лись те же: народ­ная пар­тия жела­ла вла­ды­че­ства Македо­нии, а все, что сто­я­ло за ари­сто­кра­тию, при­со­еди­ни­лось к Ахей­ско­му сою­зу. Граж­дан­ская общи­на не явля­ет­ся, таким обра­зом, более пред­ме­том жела­ний и при­вя­зан­но­сти людей. Мало было гре­ков, кото­рые отка­за­лись бы пожерт­во­вать муни­ци­паль­ной неза­ви­си­мо­стью ради того, чтобы при­об­ре­сти те учреж­де­ния, кото­рые они пред­по­чи­та­ли иметь.

Что же каса­ет­ся людей чест­ных и с чут­кой сове­стью, то те бес­пре­рыв­ные рас­при и сму­ты, свиде­те­ля­ми кото­рых они были, вну­ша­ли им отвра­ще­ние к муни­ци­паль­но­му поряд­ку. Они не мог­ли любить той фор­мы обще­ст­вен­но­го устрой­ства, при кото­рой бед­ные и бога­тые вели бес­пре­рыв­ные вой­ны, где они виде­ли бес­ко­неч­ную сме­ну народ­ных наси­лий и мести ари­сто­кра­тов. Люди эти хоте­ли изба­вить­ся от режи­ма, кото­рый, создав сна­ча­ла истин­ное вели­чие, порож­дал теперь толь­ко стра­да­ния и нена­висть. Начи­на­ли чув­ст­во­вать необ­хо­ди­мость вый­ти из муни­ци­паль­ной систе­мы и най­ти дру­гую фор­му управ­ле­ния граж­дан­ской общи­ной. Мно­гие меч­та­ли о том, по край­ней мере, чтобы уста­но­вить нечто вро­де выс­шей вла­сти над граж­дан­ской общи­ной и чтобы власть эта забо­ти­лась о под­дер­жа­нии обще­го поряд­ка и застав­ля­ла бы жить в мире меж­ду собой малень­кие бес­по­кой­ные обще­ства. Ради это­го Фоки­он, истин­ный граж­да­нин, сове­то­вал сво­им сооте­че­ст­вен­ни­кам отдать­ся под власть Филип­па, обе­щая им в таком слу­чае мир и без­опас­ность.

В Ита­лии дела шли таким же точ­но поряд­ком, как и в Гре­ции. Те же самые рево­лю­ции и та же самая борь­ба вол­но­ва­ли горо­да Лаци­у­ма, Сабин­ской зем­ли, Этру­рии, и любовь к граж­дан­ской общине исче­за­ла. И здесь, как и в Гре­ции, каж­дый охот­но при­со­еди­нял­ся к чужо­му горо­ду, с.428 чтобы доста­вить в род­ном горо­де пере­вес сво­им мне­ни­ям и сво­им инте­ре­сам.

Такое рас­по­ло­же­ние умов созда­ло успех Рима; он повсюду под­дер­жи­вал ари­сто­кра­ти­че­скую пар­тию, и повсюду ари­сто­кра­тия была его союз­ни­цею. При­ведем несколь­ко при­ме­ров: род Клав­ди­ев поки­нул Сабин­скую зем­лю вслед­ст­вие меж­до­усоб­ных раздо­ров и пере­се­лил­ся в Рим, пото­му что рим­ские учреж­де­ния нра­ви­лись ему боль­ше, чем учреж­де­ния его роди­ны. В то же самое вре­мя мно­го латин­ских семей так­же высе­ли­лись в Рим, пото­му что им не нра­вил­ся демо­кра­ти­че­ский строй Лаци­у­ма, а Рим толь­ко что вос­ста­но­вил вла­ды­че­ство пат­ри­ци­а­та. В Ардее шла вой­на меж­ду пле­бе­я­ми и ари­сто­кра­ти­ей; пле­беи при­зва­ли на помощь воль­сков, ари­сто­кра­тия же отда­ла город рим­ля­нам. Этру­рия была пол­на раздо­ров; Веии нис­про­верг­ли свое ари­сто­кра­ти­че­ское прав­ле­ние; рим­ляне напа­ли на них, и дру­гие этрус­ские горо­да, где гос­под­ст­во­ва­ла еще жре­че­ская ари­сто­кра­тия, отка­за­ли Веи­ям в сво­ей помо­щи. Леген­да добав­ля­ет, что во вре­мя этой вой­ны рим­ляне захва­ти­ли одно­го вей­ско­го жре­ца и вынуди­ли у него пред­ска­за­ние, обес­пе­чив­шее им победу. Не дает ли эта леген­да ука­за­ний на то, что этрус­ские жре­цы помог­ли рим­ля­нам заво­е­вать город?

Поз­же, когда Капуя воз­му­ти­лась про­тив Рима, заме­че­но было, что всад­ни­ки, т. е. сосло­вие ари­сто­кра­ти­че­ское, не при­ня­ли уча­стия в этом вос­ста­нии. В 313 году горо­да Авсо­на, Сора, Мин­турн и Вес­ция были выда­ны рим­ля­нам ари­сто­кра­ти­че­ской пар­ти­ей. Когда этрус­ки заклю­чи­ли меж­ду собою союз про­тив Рима, это озна­ча­ло, что у них уста­но­вил­ся народ­ный образ прав­ле­ния; един­ст­вен­ный город Ара­ци­ум отка­зал­ся вой­ти в этот союз, и это пото­му, что там пре­об­ла­да­ла ари­сто­кра­ти­че­ская пар­тия. Когда Анни­бал явил­ся в Ита­лию, то все горо­да завол­но­ва­лись, но не о неза­ви­си­мо­сти шло тут дело: в каж­дом горо­де ари­сто­кра­тия сто­я­ла за Рим, а пле­беи за Кар­фа­ген.

Образ прав­ле­ния в Риме может нам пояс­нить, поче­му ари­сто­кра­тия отда­ва­ла ему посто­ян­ное пред­по­чте­ние. И с.429 в нем, как и во всех дру­гих горо­дах, совер­шал­ся ряд пере­во­ротов, но толь­ко они шли мед­лен­нее. В 509 г., когда в дру­гих граж­дан­ских общи­нах Лаци­у­ма были уже тира­ны, в Риме име­ла успех пат­ри­ци­ан­ская реак­ция. Демо­кра­тия впо­след­ст­вии воз­вы­си­лась, но весь ход это­го воз­вы­ше­ния был мед­лен­ный и очень уме­рен­ный. Рим­ское прав­ле­ние было, таким обра­зом, доль­ше, чем какое бы то ни было дру­гое, ари­сто­кра­тич­ным, и оно мог­ло быть надеж­дой ари­сто­кра­ти­че­ской пар­тии.

Прав­да, в кон­це кон­цов в Риме взя­ла верх демо­кра­тия; но даже и тогда все при­е­мы и спо­со­бы управ­ле­ния оста­ва­лись ари­сто­кра­ти­че­ски­ми. В коми­ци­ях по цен­ту­ри­ям голо­са разде­ля­лись сооб­раз­но богат­ству, и почти то же самое было в коми­ци­ях триб. В пра­ве не было допу­ще­но ника­ко­го отли­чия для бога­тых, на деле же бед­ный класс был заклю­чен в четы­ре город­ские три­бы и имел толь­ко четы­ре голо­са про­тив трид­ца­ти одно­го клас­са соб­ст­вен­ни­ков. К тому же ниче­го не мог­ло быть обык­но­вен­но спо­кой­нее этих собра­ний; никто кро­ме пред­седа­те­ля или того, кому он давал сло­во, на них не гово­рил; ора­то­ров совер­шен­но не было, ниче­го не обсуж­да­ли, все сво­ди­лось чаще все­го к пода­че голо­са, к про­сто­му да или нет и к сче­ту голо­сов. Послед­нее дело было очень слож­ным и тре­бо­ва­ло мно­го вре­ме­ни и мно­го спо­кой­ст­вия. К это­му нуж­но при­ба­вить, что сенат не воз­об­нов­лял­ся еже­год­но, как это дела­лось в демо­кра­ти­че­ских граж­дан­ских общи­нах Гре­ции. По зако­ну его состав назна­чал­ся цен­зо­ра­ми при каж­дой новой люст­ра­ции, в дей­ст­ви­тель­но­сти же спис­ки сена­то­ров мало изме­ня­лись от одной люст­ра­ции до дру­гой, и вычерк­ну­тые чле­ны пред­став­ля­ли исклю­че­ние. Сенат был, таким обра­зом, пожиз­нен­ной кор­по­ра­ци­ей, наби­рав­шей почти что само­сто­я­тель­но сво­их чле­нов; по-види­мо­му, неред­ко сыно­вья насле­до­ва­ли отцам. Он был истин­ным оли­гар­хи­че­ским учреж­де­ни­ем.

Нра­вы были еще более ари­сто­кра­тич­ны, чем учреж­де­ния. У сена­то­ров были свои осо­бые места в теат­ре. Толь­ко одни бога­тые слу­жи­ли в кон­ни­це. Воен­ные долж­но­сти с.430 пре­до­став­ля­лись по боль­шей части моло­дым людям из знат­ных семей; Сци­пи­о­ну не было еще шест­на­дца­ти лет, когда он уже коман­до­вал отрядом кон­ни­цы.

Гос­под­ство бога­то­го клас­са удер­жа­лось в Риме доль­ше, чем в каком бы то ни было дру­гом горо­де. Это­му были две при­чи­ны: пер­вая та, что совер­ши­лись вели­кие заво­е­ва­ния, и выго­ды их доста­лись клас­су и без того бога­то­му; все зем­ли, отня­тые у побеж­ден­ных, доста­лись ему, он же овла­дел тор­гов­лей побеж­ден­ных стран и соеди­нил с этим огром­ные выго­ды сбо­ра пода­тей и управ­ле­ния про­вин­ци­я­ми. Так обо­га­ща­ясь с каж­дым поко­ле­ни­ем, эти семьи ста­но­ви­лись чрез­мер­но бога­ты­ми, и каж­дая из них явля­лась по отно­ше­нию к наро­ду боль­шой силой. Вто­рая при­чи­на была та, что рим­ля­нин, даже самый бед­ный, чув­ст­во­вал внут­рен­нее ува­же­ние к богат­ству. И в то вре­мя, когда насто­я­щей кли­ен­те­лы уже дав­но не суще­ст­во­ва­ло, она как бы воз­ро­ди­лась под видом почте­ния, возда­вае­мо­го боль­шим состо­я­ни­ям; уста­но­ви­лось обык­но­ве­ние, чтобы про­ле­та­рии явля­лись каж­дое утро при­вет­ст­во­вать бога­тых и про­сить у них днев­но­го про­пи­та­ния.

Это не зна­чит, чтобы в Риме не суще­ст­во­ва­ло так же, как и в дру­гих граж­дан­ских общи­нах, борь­бы меж­ду бога­ты­ми и бед­ны­ми. Но она нача­лась толь­ко во вре­ме­на Грак­хов, т. е. после того, как заво­е­ва­ния были почти окон­че­ны. Кро­ме того эта борь­ба не име­ла нико­гда в Риме того сви­ре­по­го харак­те­ра, кото­рый она носи­ла повсюду. Низ­шие слои в Риме не стре­ми­лись так алч­но к богат­ству; они сла­бо под­дер­жи­ва­ли Грак­хов, не хоте­ли верить, чтобы рефор­ма­то­ры работа­ли ради них, и в реши­тель­ную мину­ту их поки­ну­ли. Аграр­ные зако­ны, являв­ши­е­ся так часто угро­зой для бога­тых, вол­но­ва­ли народ толь­ко на поверх­но­сти, вооб­ще же он оста­вал­ся к ним рав­но­ду­шен. Ясно вид­но, что он не слиш­ком горя­чо стре­мил­ся обла­дать зем­лей; к тому же, если ему и пред­ла­га­ли раздел обще­ст­вен­ных земель, т. е. государ­ст­вен­но­го иму­ще­ства, он не думал по край­ней мере нико­гда лишать бога­тых их с.431 соб­ст­вен­но­сти. Частью вслед­ст­вие уко­ре­нив­ше­го­ся ува­же­ния, частью по при­выч­ке ниче­го не делать, он пред­по­чи­тал жить в сто­роне и как бы под сенью бога­тых.

Этот класс имел муд­рость при­нять в свою среду наи­бо­лее знат­ные семьи поко­рен­ных или союз­ных горо­дов. Все, что было бога­то­го в Ита­лии, вошло мало-пома­лу в состав рим­ско­го бога­то­го клас­са. Это сосло­вие посто­ян­но воз­рас­та­ло в сво­ем зна­че­нии и сде­ла­лось гос­по­ди­ном государ­ства. Оно одно зани­ма­ло все государ­ст­вен­ные долж­но­сти, пото­му что покуп­ка этих долж­но­стей сто­и­ла очень доро­го. Оно одно состав­ля­ло сенат, пото­му что тре­бо­вал­ся очень высо­кий ценз для того, чтобы стать сена­то­ром. Таким обра­зом, мы видим то стран­ное явле­ние, что вопре­ки демо­кра­ти­че­ским зако­нам обра­зо­вал­ся класс зна­ти, и что народ, все­мо­гу­щий в сво­ей вла­сти, допу­стил ее под­нять­ся выше себя и нико­гда не ока­зы­вал ей насто­я­ще­го сопро­тив­ле­ния.

Сле­до­ва­тель­но, в третьем и вто­ром веке до нашей эры Рим был горо­дом, управ­ле­ние кото­ро­го было наи­бо­лее ари­сто­кра­тич­ным сре­ди горо­дов Ита­лии и Гре­ции. Заме­тим нако­нец, что если во внут­рен­них делах сенат был при­нуж­ден сооб­ра­зо­вать­ся с наро­дом, то во всем, что каса­лось внеш­ней поли­ти­ки, он являл­ся абсо­лют­ным вла­ды­кой. Он при­ни­мал послан­ни­ков, заклю­чал сою­зы, разда­вал про­вин­ции и леги­о­ны, утвер­ждал рас­по­ря­же­ния вое­на­чаль­ни­ков, опре­де­лял усло­вия для побеж­ден­ных — все то, что в дру­гих местах было в веде­нии народ­но­го собра­ния. Ино­стран­цы при сво­их сно­ше­ни­ях с Римом нико­гда не име­ли дела с наро­дом; они слы­ша­ли толь­ко о сена­те, и их под­дер­жи­ва­ли в том мне­нии, что народ не имел ника­кой вла­сти. Такое имен­но мне­ние выра­жал один грек Фла­ми­ни­ну. «В вашей стране, — гово­рил он, — управ­ля­ет богат­ство, и все осталь­ное ему под­чи­не­но».

Резуль­та­том это­го было то, что во всех граж­дан­ских общи­нах ари­сто­кра­тия обра­ща­ла свои взо­ры к Риму, рас­счи­ты­ва­ла на него, при­ни­ма­ла его сво­им покро­ви­те­лем и соеди­ня­ла свою судь­бу с его судь­бою. Это каза­лось тем с.432 более доз­во­лен­ным, что Рим ни для кого не был чужим горо­дом: саби­ны, лати­ны, этрус­ки виде­ли в нем сабин­ский, латин­ский, этрус­ский город, а гре­ки счи­та­ли его Гре­ци­ей.

Как толь­ко Рим столк­нул­ся с Гре­ци­ей (в 199 г. до Р. Х.), ари­сто­кра­тия ста­ла на его сто­ро­ну. Почти никто тогда не думал, что тут дело идет о само­сто­я­тель­но­сти, неза­ви­си­мо­сти и о под­чи­не­нии, о выбо­ре меж­ду эти­ми дву­мя веща­ми; для боль­шей части людей весь вопрос состо­ял в выбо­ре меж­ду ари­сто­кра­ти­ей и народ­ной пар­ти­ей. Во всех горо­дах народ­ная пар­тия сто­я­ла за Филип­па, Антио­ха или Пер­сея, ари­сто­кра­ти­че­ская пар­тия — за Рим. У Поли­бия и у Тита Ливия мы можем видеть, что если в 198 г. Аргос отво­рил свои ворота македон­цам, то пото­му, что там гос­под­ст­во­ва­ла народ­ная пар­тия; в сле­дую­щем году пар­тия бога­тых отда­ет Опунт рим­ля­нам; у акар­на­нян ари­сто­кра­тия заклю­ча­ет союз­ный дого­вор с Римом, но, спу­стя год, этот дого­вор был нару­шен, и при­чи­на была та, что в тече­ние это­го года демо­кра­тия сно­ва захва­ти­ла в свои руки власть; Фивы до тех пор оста­ют­ся в сою­зе с Филип­пом, пока там гос­под­ст­ву­ет народ­ная пар­тия, и как толь­ко власть пере­хо­дит в руки ари­сто­кра­тии, они тот­час же сбли­жа­ют­ся с Римом; в Афи­нах, в Демет­ри­а­де, в Фокее народ враж­де­бен рим­ля­нам; Набид, демо­кра­ти­че­ский тиран, ведет с ними вой­ну; Ахей­ский союз, пока им управ­ля­ет ари­сто­кра­тия, сочув­ст­ву­ет Риму; люди, подоб­ные Фило­пе­ме­ну и Поли­бию, жела­ют нацио­наль­ной неза­ви­си­мо­сти, но они все же пред­по­чи­та­ют рим­ское вла­ды­че­ство вла­ды­че­ству демо­кра­тии; в Ахей­ском сою­зе насту­па­ет момент, когда верх берет в свою оче­редь народ­ная пар­тия, и начи­ная с это­го момен­та, союз явля­ет­ся вра­гом Рима; Диэй и Кри­то­лай явля­ют­ся одно­вре­мен­но вождя­ми народ­ной пар­тии и вое­на­чаль­ни­ка­ми сою­за про­тив рим­лян; они муже­ст­вен­но сра­жа­ют­ся при Скар­фее и Лев­ко­пет­ре, может быть, не столь­ко за неза­ви­си­мость Гре­ции, сколь­ко за тор­же­ство демо­кра­тии.

с.433 Подоб­ные фак­ты гово­рят доста­точ­но ясно, каким обра­зом Рим без осо­бых уси­лий мог полу­чить вла­ды­че­ство. Муни­ци­паль­ный дух исче­зал мало-пома­лу. Любовь к неза­ви­си­мо­сти ста­но­ви­лась чув­ст­вом очень ред­ким, люди отда­ва­лись все­це­ло инте­ре­сам и стра­стям пар­тий. Граж­дан­ская общи­на ста­ла неза­мет­но забы­вать­ся. Пре­гра­ды, кото­рые разде­ля­ли неко­гда горо­да и дела­ли из них раз­лич­ные малень­кие миры, тес­ные гори­зон­ты кото­рых огра­ни­чи­ва­ли мыс­ли и жела­ния каж­до­го, теперь эти пре­гра­ды пада­ли одна за дру­гой. Во всей Ита­лии и Гре­ции раз­ли­ча­ли толь­ко два раз­ряда людей: с одной сто­ро­ны, ари­сто­кра­ти­че­ский класс, с дру­гой — народ­ную пар­тию; один при­зы­вал вла­ды­че­ство Рима, дру­гая его отвер­га­ла. Ари­сто­кра­тия взя­ла верх, и Рим заво­е­вал вла­ды­че­ство.

Учреж­де­ния древ­ней граж­дан­ской общи­ны были ослаб­ле­ны и как бы обес­си­ле­ны целым рядом пере­во­ротов. Пер­вым резуль­та­том рим­ско­го вла­ды­че­ства было их окон­ча­тель­ное раз­ру­ше­ние; было уни­что­же­но все, что от них еще оста­ва­лось. Это мы можем видеть всюду, наблюдая те усло­вия, в кото­рые попа­да­ли наро­ды по мере того, как Рим под­чи­нял их себе.

Преж­де все­го мы долж­ны отре­шить­ся от всех обы­ча­ев совре­мен­ной поли­ти­ки; мы не долж­ны пред­став­лять себе, что наро­ды вхо­ди­ли один за дру­гим в состав рим­ско­го государ­ства, подоб­но тому, как в наши дни заво­е­ван­ные обла­сти при­со­еди­ня­ют­ся к государ­ству, и оно, при­ни­мая в свой состав этих новых чле­нов, рас­ши­ря­ет, таким обра­зом, свои гра­ни­цы. Рим­ское государ­ство, ci­vi­tas ro­ma­na, не уве­ли­чи­ва­лось вслед­ст­вие заво­е­ва­ний, оно заклю­ча­ло в себе все­гда толь­ко сто семей, кото­рые появ­ля­лись в рели­ги­оз­ной цере­мо­нии цен­за. Рим­ская терри­то­рия, ager ro­ma­nus, тоже не рас­ши­ря­лась; она по-преж­не­му была заклю­че­на в неиз­мен­ные пре­де­лы, кото­рые обо­зна­чи­ли для нее цари и освя­ща­ли с.434 еже­год­но обряды Амбарва­лий. Уве­ли­чи­ва­лось при каж­дом заво­е­ва­нии, во-пер­вых, вла­ды­че­ство Рима, im­pe­rium ro­ma­num, во-вто­рых, терри­то­рия, при­над­ле­жа­щая государ­ству — ager pub­li­cus.

Пока суще­ст­во­ва­ла рес­пуб­ли­ка, нико­му не при­хо­ди­ло в голо­ву, чтобы рим­ляне вме­сте с дру­ги­ми наро­да­ми мог­ли обра­зо­вать одну нацию. Рим мог, конеч­но, при­нять к себе неко­то­рых побеж­ден­ных, отдель­ных лич­но­стей, посе­лить их в сво­их сте­нах и обра­тить с тече­ни­ем вре­ме­ни в рим­лян, но он не мог асси­ми­ли­ро­вать чужую нацио­наль­ность со сво­ей и при­со­еди­нить к сво­ей ее терри­то­рию. При­чи­на это­го лежа­ла не в осо­бен­ной поли­ти­ке Рима, но в прин­ци­пе, кото­рый твер­до дер­жал­ся в древ­но­сти и от кото­ро­го Рим отсту­пил бы охот­нее вся­ко­го дру­го­го горо­да; но он не мог осво­бо­дить­ся от него вполне. Поэто­му под­чи­нен­ный народ не вхо­дил в состав рим­ско­го государ­ства — in ci­vi­ta­tem, но он ста­но­вил­ся толь­ко под власть рим­лян — in im­pe­rium. Он не был соеди­нен с Римом так, как соеди­не­ны в насто­я­щее вре­мя обла­сти с сво­ей сто­ли­цей; Рим не знал дру­гих отно­ше­ний меж­ду собой и побеж­ден­ны­ми наро­да­ми, как толь­ко под­чи­не­ние или союз [de­di­ti­tii, so­cii].

Каза­лось бы, вслед­ст­вие все­го изло­жен­но­го, у поко­рен­ных наро­дов долж­ны были остать­ся муни­ци­паль­ные учреж­де­ния, и мир дол­жен был обра­тить­ся в обшир­ное собра­ние граж­дан­ских общин, раз­лич­ных меж­ду собою, но име­ю­щих все во гла­ве одну граж­дан­скую общи­ну. Ниче­го подоб­но­го не было. Рим­ское заво­е­ва­ние про­из­ве­ло пол­ную пере­ме­ну во внут­рен­нем строе каж­до­го горо­да.

С одной сто­ро­ны, были под­чи­нен­ные, de­di­ti­tii, это были те, кто про­из­не­ся уста­нов­лен­ную фор­му­лу de­di­tio, отда­ли в руки рим­ско­го наро­да «себя самих, свои сте­ны, свои зем­ли, свои воды, свои дома, свои хра­мы, сво­их богов». Они отка­за­лись, зна­чит, не толь­ко от сво­его муни­ци­паль­но­го управ­ле­ния, но и от все­го, что было свя­за­но с ним в древ­но­сти, т. е. от сво­ей рели­гии и сво­его част­но­го пра­ва. с.435 Начи­ная с это­го вре­ме­ни, люди эти не состав­ля­ли более поли­ти­че­ско­го цело­го, у них не оста­ва­лось более ника­ких эле­мен­тов пра­виль­но­го обще­ст­вен­но­го устрой­ства. Их город мог сто­ять по-преж­не­му, но их граж­дан­ская общи­на погиб­ла. Если они и про­дол­жа­ли жить вме­сте, то у них не было боль­ше ни учреж­де­ний, ни зако­нов, ни маги­ст­ра­тов. Про­из­воль­ная власть при­слан­но­го из Рима пре­фек­та (prae­fec­tus) под­дер­жи­ва­ла сре­ди них внеш­ний порядок.

С дру­гой сто­ро­ны, были союз­ни­ки, foe­de­ra­ti, или so­cii. С ними посту­па­ли луч­ше. Всту­пая под рим­ское вла­ды­че­ство, они выго­ва­ри­ва­ли себе пра­во сохра­не­ния муни­ци­паль­но­го строя и орга­ни­за­ции граж­дан­ской общи­ны; поэто­му они про­дол­жа­ли иметь в каж­дом горо­де соб­ст­вен­ное государ­ст­вен­ное устрой­ство, сво­их маги­ст­ра­тов, сенат, при­та­ней, зако­ны, судей. Город счи­тал­ся неза­ви­си­мым и имел, каза­лось, к Риму толь­ко отно­ше­ние союз­ни­ка к союз­ни­ку. Одна­ко, в усло­вие дого­во­ра, заклю­чае­мо­го при заво­е­ва­нии, Рим вклю­чал сле­дую­щую фор­му­лу: majes­ta­tem po­pu­li ro­ma­ni co­mi­ter con­ser­va­to. Эти сло­ва уста­нав­ли­ва­ли зави­си­мость союз­ной граж­дан­ской общи­ны по отно­ше­нию к общине-гос­по­же, а так как они были очень неяс­ны, то вслед­ст­вие это­го и мера этой зави­си­мо­сти была все­гда в руках силь­ней­ше­го. Эти так назы­вае­мые сво­бод­ные горо­да полу­ча­ли при­ка­за­ния из Рима, пови­но­ва­лись про­кон­су­лам и пла­ти­ли нало­ги его сбор­щи­кам; их маги­ст­ра­ты отда­ва­ли отчет пра­ви­те­лю про­вин­ции, кото­рый при­ни­мал так­же жало­бы на их судей. Но самая при­ро­да муни­ци­паль­но­го строя древ­них была тако­ва, что для него тре­бо­ва­лась или пол­ная неза­ви­си­мость, или же он пере­ста­вал суще­ст­во­вать. Меж­ду сохра­не­ни­ем учреж­де­ний граж­дан­ской общи­ны и под­чи­не­ни­ем чуже­зем­но­му вла­ды­че­ству суще­ст­во­ва­ло про­ти­во­ре­чие, кото­рое, быть может, не так ясно пред­став­ля­ет­ся в насто­я­щее вре­мя, но кото­рое долж­но было бро­сать­ся в гла­за людям той эпо­хи. Муни­ци­паль­ная сво­бо­да и вла­ды­че­ство Рима были несов­ме­сти­мы; подоб­ная сво­бо­да мог­ла быть толь­ко при­зра­ком, ложью, обма­ном для тол­пы. Каж­дый из этих горо­дов с.436 посы­лал почти каж­дый год депу­та­цию в Рим, и здесь в сена­те реша­лись их самые близ­кие и самые мел­кие дела. Горо­да име­ли еще сво­их муни­ци­паль­ных маги­ст­ра­тов, архон­тов и стра­те­гов, сво­бод­но избран­ных ими сами­ми; но един­ст­вен­ною обя­зан­но­стью архон­та оста­ва­лось вно­сить свое имя в обще­ст­вен­ные спис­ки для обо­зна­че­ния года, а стра­тег, неко­гда вождь армии и государ­ства, заведы­вал теперь толь­ко путя­ми сооб­ще­ния и над­зи­рал за город­ски­ми рын­ка­ми.

Таким обра­зом, муни­ци­паль­ные учреж­де­ния поги­ба­ли рав­но и у тех наро­дов, кото­рых назы­ва­ли союз­ни­ка­ми, и у тех, кото­рых назы­ва­ли под­чи­нен­ны­ми; была толь­ко та един­ст­вен­ная раз­ни­ца, что у пер­вых сохра­ня­лись еще внеш­ние фор­мы муни­ци­паль­ных учреж­де­ний. По прав­де ска­зать, граж­дан­ской общи­ны, такой, как ее пони­ма­ли древ­ние, мы боль­ше нигде не видим за исклю­че­ни­ем толь­ко стен само­го Рима.

К тому же Рим, раз­ру­шая повсюду строй граж­дан­ской общи­ны, не ста­вил ниче­го на его место; и наро­дам, у кото­рых он отни­мал их учреж­де­ния, он не давал вза­мен сво­их; он не думал даже о том, чтобы создать для них новые учреж­де­ния для их поль­зо­ва­ния. Он нико­гда не создал опре­де­лен­но­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства для под­власт­ных ему наро­дов и не сумел уста­но­вить точ­ных пра­вил для управ­ле­ния ими. Даже та власть, кото­рою он поль­зо­вал­ся по отно­ше­нию к ним, не име­ла в себе ниче­го пра­виль­но­го; так как они не состав­ля­ли части его государ­ства, его граж­дан­ской общи­ны, он и не мог ока­зы­вать на них ника­ко­го закон­но­го воздей­ст­вия; под­дан­ные были для него чуже­зем­ца­ми, вслед­ст­вие это­го по отно­ше­нию к ним у него была та неупо­рядо­чен­ная без­гра­нич­ная власть, какую древ­нее муни­ци­паль­ное пра­во дава­ло граж­да­ни­ну над ино­стран­цем или вра­гом. Этим прин­ци­пом дол­го руко­во­ди­лась рим­ская адми­ни­ст­ра­ция, и вот как она вела дело.

Рим посы­лал одно­го из сво­их граж­дан в заво­е­ван­ную стра­ну; он делал эту стра­ну про­вин­ци­ей дан­но­го чело­ве­ка, т. е. она состав­ля­ла пред­мет его долж­но­сти, его заботы, его лич­но­го дела; таков был смысл сло­ва pro­vin­cia с.437 на древ­нем язы­ке. В то же вре­мя Рим вве­рял это­му граж­да­ни­ну im­pe­rium, это озна­ча­ло, что он отка­зы­ва­ет­ся в его поль­зу на неопре­де­лен­ное вре­мя от вер­хов­ной вла­сти в стране. С этих пор дан­ный граж­да­нин пред­став­лял в сво­ей осо­бе все пра­ва рес­пуб­ли­ки и в силу это­го являл­ся абсо­лют­ным вла­ды­кою. Он опре­де­лял раз­ме­ры нало­гов, он поль­зо­вал­ся вла­стью над все­ми воен­ны­ми сила­ми, он судил. Ника­кой государ­ст­вен­ный пра­во­по­рядок не опре­де­лял его отно­ше­ний к его под­дан­ным или союз­ни­кам. Вос­седая на судей­ском месте, он судил по сво­ей соб­ст­вен­ной воле. Ника­кой закон не был для него обя­за­те­лен, ни закон про­вин­ций, пото­му что он был рим­ля­нин, ни рим­ский закон, пото­му что он судил жите­лей про­вин­ции. Для того, чтобы суще­ст­во­ва­ли какие-нибудь зако­ны меж­ду ним и управ­ля­е­мым им насе­ле­ни­ем, он дол­жен был сам их создать, пото­му что толь­ко он один мог свя­зать себя. Поэто­му та власть, кото­рою он был обле­чен, im­pe­rium, вклю­ча­ла в себя так­же власть зако­но­да­тель­ную. Отсюда про­изо­шло, что пра­ви­те­ли име­ли пра­во и усво­и­ли себе обы­чай при сво­ем вступ­ле­нии в долж­ность обна­ро­ды­вать собра­ние зако­нов, кото­рое они назы­ва­ли сво­им эдик­том и с кото­рым обя­зы­ва­лись нрав­ст­вен­но сооб­ра­зо­вать­ся. Но так как пра­ви­те­ли меня­лись еже­год­но, то и кодек­сы так­же меня­лись еже­год­но, в силу той про­стой при­чи­ны, что един­ст­вен­ным источ­ни­ком зако­на явля­лась воля чело­ве­ка, обле­чен­но­го в дан­ное вре­мя вла­стью, im­pe­rium. Это пра­ви­ло наблюда­лось столь стро­го, что если про­из­не­сен­ный пра­ви­те­лем при­го­вор не был еще при­веден в испол­не­ние в момент его отъ­езда из про­вин­ции, то при­бы­тие его пре­ем­ни­ка уни­что­жа­ло по пра­ву его поста­нов­ле­ние, и дело раз­би­ра­лось сно­ва.

Так неогра­ни­чен­на была власть пра­ви­те­ля. Он был вопло­щен­ным зако­ном. При­звать рим­ское пра­во­судие про­тив его наси­лий или пре­ступ­ле­ний жите­ли про­вин­ции мог­ли толь­ко в том слу­чае, если они мог­ли най­ти рим­ско­го граж­да­ни­на, кото­рый согла­шал­ся быть их патро­ном, пото­му что сами по с.438 себе они не име­ли пра­ва ни ссы­лать­ся на закон граж­дан­ской общи­ны, ни обра­щать­ся к ее судам. Они были ино­стран­ца­ми; юриди­че­ский и офи­ци­аль­ный язык назы­вал их pe­re­gri­ni; все, что гла­сил закон отно­си­тель­но hos­tis, про­дол­жа­ло при­ме­нять­ся и к ним.

Закон­ное поло­же­ние жите­лей импе­рии обри­со­вы­ва­ет­ся перед нами ясно в про­из­веде­ни­ях рим­ских юри­стов. Мы видим там, что наро­ды счи­та­лись не име­ю­щи­ми уже сво­их зако­нов и не полу­чив­ши­ми еще зако­нов рим­ских. Для них, зна­чит, ни в какой фор­ме не суще­ст­во­ва­ло пра­ва. В гла­зах рим­ско­го юри­ста житель про­вин­ции не может быть ни супру­гом, ни отцом, т. е. это зна­чит, что закон не при­зна­ет за ним ни супру­же­ской, ни оте­че­ской вла­сти. Соб­ст­вен­но­сти не суще­ст­ву­ет для него; для него суще­ст­ву­ет даже двой­ная невоз­мож­ность стать соб­ст­вен­ни­ком: во-пер­вых, в силу его лич­но­го поло­же­ния, пото­му что он не рим­ский граж­да­нин; во-вто­рых, в силу поло­же­ния его зем­ли, так как зем­ля эта не рим­ская, а закон допус­ка­ет пра­во пол­ной соб­ст­вен­но­сти толь­ко в пре­де­лах ager ro­ma­nus. Поэто­му рим­ские юри­сты и гово­рят, что про­вин­ци­аль­ная зем­ля нико­гда не быва­ет част­ной соб­ст­вен­но­стью, и что люди могут иметь на нее толь­ко пра­ва вре­мен­но­го вла­де­ния и поль­зо­ва­ния. То, что они гово­рят во вто­ром веке нашей эры о про­вин­ци­аль­ной зем­ле, отно­си­лось вполне к ита­лий­ской зем­ле до того дня, когда вся Ита­лия полу­чи­ла пра­ва рим­ской граж­дан­ской общи­ны, как мы это сей­час увидим.

Итак, вполне дока­за­но, что наро­ды, по мере того как они всту­па­ли под власть Рима, теря­ли свою муни­ци­паль­ную рели­гию, свое управ­ле­ние, свое част­ное пра­во. Мож­но думать, что Рим смяг­чал на прак­ти­ке то, что было раз­ру­ши­тель­но­го в этом под­чи­не­нии ему. Поэто­му мы видим, что если рим­ский закон и не при­зна­вал за под­дан­ны­ми оте­че­ской вла­сти, то он во вся­ком слу­чае остав­лял эту власть суще­ст­во­вать в нра­вах и обы­ча­ях. Если дан­но­му чело­ве­ку не раз­ре­ша­лось назы­вать себя соб­ст­вен­ни­ком зем­ли, то ему с.439 все-таки пре­до­став­ля­лось вла­де­ние ею; он обра­ба­ты­вал свою зем­лю, про­да­вал ее, заве­щал. В таком слу­чае не гово­ри­лось, что эта зем­ля — его, но гово­ри­ли, что она как бы его, pro suo. Она не была его соб­ст­вен­но­стью, do­mi­nium, но она была в чис­ле его иму­ще­ства, in bo­nis. Таким обра­зом, Рим изо­брел для выго­ды под­дан­но­го целую мас­су обхо­дов и осо­бых выра­же­ний в язы­ке. Конеч­но, муни­ци­паль­ные тра­ди­ции меша­ли рим­ско­му гению создать зако­ны для побеж­ден­ных, но он не мог все же допу­стить, чтобы обще­ства совер­шен­но рас­па­лись. В прин­ци­пе он ста­вил их вне зако­на, вне пра­ва; в дей­ст­ви­тель­но­сти они жили так, как буд­то име­ли зако­ны, пра­во. Но кро­ме это­го и тер­пи­мо­сти победи­те­ля у них не было ниче­го; все учреж­де­ния побеж­ден­ных долж­ны были пасть, все зако­ны их — погиб­нуть. Im­pe­rium ro­ma­num пред­став­ля­ла, осо­бен­но при рес­пуб­ли­кан­ском и сена­тор­ском режи­ме, исклю­чи­тель­ное зре­ли­ще: един­ст­вен­ная граж­дан­ская общи­на воз­вы­ша­лась, сохра­няя свои учреж­де­ния и пра­во; все же осталь­ное, т. е. восемь­де­сят мил­ли­о­нов душ, или не име­ли более ника­ких зако­нов, или, во вся­ком слу­чае, не име­ли таких, кото­рые бы при­зна­ва­лись гос­под­ст­ву­ю­щей граж­дан­ской общи­ной. Мир не был в точ­ном смыс­ле хао­сом, но гру­бая сила, про­из­вол, услов­ность — одни под­дер­жи­ва­ли обще­ство за отсут­ст­ви­ем зако­нов и прин­ци­пов.

Тако­во было след­ст­вие победы рим­лян над наро­да­ми, кото­рые сде­ла­лись посте­пен­но их добы­чей. Все, состав­ляв­шее граж­дан­скую общи­ну, погиб­ло: сна­ча­ла рели­гия, потом управ­ле­ние и, нако­нец, част­ное пра­во; все муни­ци­паль­ные учреж­де­ния, поко­леб­лен­ные уже с дав­них пор, были вырва­ны с кор­нем и уни­что­же­ны. Но ника­кое обще­ст­вен­ное устрой­ство, ника­кая систе­ма управ­ле­ния не заме­ни­ли тот­час же исчез­нув­ше­го. Был неко­то­рый про­ме­жу­ток вре­ме­ни меж­ду тем момен­том, когда рас­пал­ся муни­ци­паль­ный строй, и тем, когда нача­ли нарож­дать­ся дру­гие фор­мы обще­жи­тия. Нация не сме­ни­ла непо­сред­ст­вен­но граж­дан­скую общи­ну, так как im­pe­rium ro­ma­num не похо­ди­ла нико­им обра­зом с.440 на нацию. Это была нестрой­ная мас­са; истин­ный порядок был толь­ко в цен­тре, все же осталь­ное име­ло лишь вре­мен­ный, искус­ст­вен­ный строй и то лишь ценою покор­но­сти. Поко­рен­ные наро­ды мог­ли достиг­нуть воз­мож­но­сти сор­га­ни­зо­вать­ся в поли­ти­че­ское целое, толь­ко заво­е­вав в свою оче­редь те пра­ва и учреж­де­ния, кото­рые Рим хотел сохра­нить лишь для себя; для это­го им нуж­но было вой­ти в рим­скую граж­дан­скую общи­ну, занять там место, тес­но сбли­зить­ся с ней и пре­об­ра­зо­вать ее так, чтобы создать из себя и Рима одно целое. Это было труд­ное дело, и на него тре­бо­ва­лось мно­го вре­ме­ни.

Мы толь­ко что виде­ли, насколь­ко пла­чев­но было поло­же­ние под­дан­ных Рима и насколь­ко судь­ба граж­да­ни­на долж­на была казать­ся завид­ной. Стра­да­ло не одно тще­сла­вие; тут дело шло об инте­ре­сах более реаль­ных и более доро­гих. Чело­век, не быв­ший рим­ским граж­да­ни­ном, не счи­тал­ся ни супру­гом, ни отцом; он не мог быть по зако­ну ни соб­ст­вен­ни­ком, ни наслед­ни­ком. Зва­ние рим­ско­го граж­да­ни­на было так важ­но, что не имев­ший его оста­вал­ся вне пра­ва, и толь­ко тот, кто его имел, вхо­дил в пра­виль­но устро­ен­ное обще­ство. Зва­ние это сде­ла­лось, сле­до­ва­тель­но, пред­ме­том самых горя­чих жела­ний людей. Лати­ны, ита­лий­цы, гре­ки и поз­же испан­цы и гал­лы стре­ми­лись стать рим­ски­ми граж­да­на­ми, это было един­ст­вен­ное сред­ство полу­чить пра­ва и иметь какое-нибудь зна­че­ние. Все эти наро­ды, один за дру­гим, при­бли­зи­тель­но в том же поряд­ке, в кото­ром они под­па­да­ли под вла­ды­че­ство Рима, нача­ли доби­вать­ся того, чтобы вой­ти в состав рим­ской граж­дан­ской общи­ны, и после дол­гих уси­лий им это уда­лось.

Это мед­лен­ное вступ­ле­ние наро­дов в состав рим­ско­го государ­ства явля­ет­ся послед­ним актом длин­ной исто­рии пре­об­ра­зо­ва­ния соци­аль­но­го строя древ­них. Для того, чтобы с.441 иссле­до­вать это вели­кое собы­тие во всех его после­до­ва­тель­ных фази­сах, нуж­но обра­тить­ся к его нача­лу в чет­вер­том веке до нашей эры.

Лаци­ум дав­но уже поко­рен; из соро­ка насе­ляв­ших его мел­ких наро­дов Рим поло­ви­ну истре­бил, у неко­то­рых отнял их зем­ли, осталь­ным же оста­вил зва­ние союз­ни­ков. В 340 году они заме­ти­ли, что союз этот при­но­сит им толь­ко вред, что они долж­ны во всем пови­но­вать­ся, что они обре­че­ны про­ли­вать еже­год­но кровь и тра­тить свои день­ги един­ст­вен­но ради выго­ды Рима. Они соста­ви­ли союз, и вождь их Анний таким обра­зом фор­му­ли­ро­вал их тре­бо­ва­ния рим­ско­му сена­ту: «Пусть у нас будет равен­ство, пусть нам дадут одни и те же зако­ны, пусть мы будем состав­лять с вами еди­ное государ­ство, una ci­vi­tas, чтобы у нас было одно толь­ко имя и чтобы мы все назы­ва­лись рав­но рим­ля­на­ми». Так уже в 340 г. Анний выска­зал поже­ла­ния, кото­рые ста­ли потом посте­пен­но общи­ми для всех наро­дов, но кото­рые долж­ны были вполне осу­ще­ст­вить­ся толь­ко спу­стя пять с поло­ви­ною веков. В чет­вер­том же веке подоб­ная мысль была очень нова и вполне неожи­дан­на. Рим­ляне объ­яви­ли ее чудо­вищ­ной и пре­ступ­ной; она, дей­ст­ви­тель­но, про­ти­во­ре­чи­ла древ­ней рели­гии и древ­не­му пра­ву граж­дан­ских общин. Кон­сул Ман­лий отве­тил, что если бы даже слу­чи­лось, что подоб­ное пред­ло­же­ние было бы при­ня­то, то он, кон­сул, убил бы соб­ст­вен­ной рукою пер­во­го лати­на, кото­рый явил­ся бы заседать в сенат; затем, обра­ща­ясь к алта­рю, он при­звал бога во свиде­те­ли: «Ты слы­шал, о Юпи­тер, нече­сти­вые речи, кото­рые исхо­ди­ли из уст это­го чело­ве­ка! Можешь ли потер­петь, о бог, чтобы в тво­ем свя­щен­ном хра­ме, как сена­тор, как кон­сул, заседал чуже­зе­мец»? Ман­лий выра­жал, таким обра­зом, то ста­рин­ное чув­ство отвра­ще­ния, кото­рое уда­ля­ло граж­да­ни­на от чуже­зем­ца; это был голос древ­не­го рели­ги­оз­но­го зако­на, кото­рый пред­пи­сы­вал, чтобы люди нена­виде­ли чуже­зем­ца, пото­му что он нена­ви­стен богам граж­дан­ской общи­ны. Ман­лию каза­лось невоз­мож­ным, чтобы латин был сена­то­ром, пото­му с.442 что местом собра­ния сена­та был храм, а рим­ские боги не мог­ли допу­стить при­сут­ст­вия чуже­зем­ца в сво­ем свя­ти­ли­ще.

За этим после­до­ва­ла вой­на; побеж­ден­ные лати­ны при­нуж­де­ны были к de­di­tio, т. е. они отда­ли рим­ля­нам свои горо­да, свои куль­ты, свои зако­ны, свои зем­ли. Их поло­же­ние ста­ло ужас­но. Один из кон­су­лов ска­зал в сена­те, что если государ­ство не жела­ет создать кру­гом Рима обшир­ную пусты­ню, то необ­хо­ди­мо с неко­то­рым мило­сер­ди­ем уре­гу­ли­ро­вать поло­же­ние лати­нов. Тит Ливий гово­рит неяс­но о том, что было сде­ла­но; если ему верить, то лати­нам было дано пра­во рим­ско­го граж­дан­ства, но за исклю­че­ни­ем из обла­сти поли­ти­че­ских прав пра­ва голо­са, а из граж­дан­ских прав — бра­ка; кро­ме того надо заме­тить, что эти новые граж­дане не вклю­ча­лись в ценз, — совер­шен­но оче­вид­но, что сенат обма­ны­вал лати­нов, давая им назва­ние рим­ских граж­дан; под этим назва­ни­ем скры­ва­лось насто­я­щее под­чи­не­ние, так как те, кто назы­ва­лись граж­да­на­ми, долж­ны были нести все обя­зан­но­сти, не имея ника­ких граж­дан­ских прав. Это настоль­ко вер­но, что мно­гие латин­ские горо­да вос­ста­ли, тре­буя, чтобы у них взя­ли назад это мни­мое пра­во граж­дан­ской общи­ны.

Про­шло око­ло ста лет, и хотя Тит Ливий ниче­го нам об этом не сооб­ща­ет, но вид­но совер­шен­но ясно, что поли­ти­ка Рима изме­ни­лась. Поло­же­ние лати­нов теперь уже дру­гое, пра­во граж­дан­ства без пра­ва голо­са и con­nu­bium теперь уже не суще­ст­ву­ет более. Рим отнял у них это имя или, вер­нее, он уни­что­жил эту ложь и решил­ся воз­вра­тить раз­лич­ным горо­дам их муни­ци­паль­ное устрой­ство, их зако­ны, их маги­ст­ра­ту­ры.

Но в силу очень лов­ко­го при­е­ма Рим открыл дверь, хотя бы и очень узкую, но все же поз­во­ля­ю­щую под­дан­ным вой­ти в состав рим­ской граж­дан­ской общи­ны. Он дал пра­во каж­до­му лати­ну, кото­рый испол­нял какую-либо долж­ность в сво­ем род­ном горо­де, сде­лать­ся по окон­ча­нии сро­ка его служ­бы рим­ским граж­да­ни­ном. На этот раз пра­во рим­ско­го граж­дан­ства дава­лось пол­ное и без с.443 огра­ни­че­ний: пра­во голо­са, маги­ст­ра­ту­ры, вне­се­ние в ценз, пра­во бра­ка, част­ное пра­во — все в нем заклю­ча­лось. Рим решил­ся поде­лить­ся с чуже­зем­цем сво­ей рели­ги­ей, сво­им управ­ле­ни­ем, сво­и­ми зако­на­ми, толь­ко мило­сти его были лич­ные и отно­си­лись не к целым горо­дам, но к отдель­ным лич­но­стям в каж­дом из этих горо­дов. Рим при­нял в свою среду толь­ко то, что было само­го луч­ше­го, само­го бога­то­го, само­го выдаю­ще­го­ся в Лаци­у­ме.

Пра­во граж­дан­ства ста­ло ценить­ся тогда чрез­вы­чай­но высо­ко, во-пер­вых, пото­му, что оно было пол­ным, затем пото­му еще, что явля­лось при­ви­ле­ги­ей. В силу его чело­век являл­ся чле­ном коми­ций само­го могу­ще­ст­вен­но­го в Ита­лии горо­да; он мог сде­лать­ся кон­су­лом и началь­ст­во­вать над леги­о­на­ми. В этом же пра­ве лежа­ла воз­мож­ность удо­вле­тво­ре­ния и более скром­ных при­тя­за­ний: бла­го­да­ря ему мож­но было посред­ст­вом бра­ка всту­пить в союз с рим­ской семьей, мож­но было посе­лить­ся в Риме и сде­лать­ся там соб­ст­вен­ни­ком, мож­но было занять­ся тор­гов­лей в Риме, кото­рый начал уже зани­мать пер­вое место сре­ди тор­го­вых горо­дов тогдаш­не­го мира. Мож­но было вой­ти в ком­па­нию сбор­щи­ков пода­тей, т. е. при­нять уча­стие в тех огром­ней­ших бары­шах, кото­рые дава­ло взи­ма­ние пода­тей или спе­ку­ля­ции на обще­ст­вен­ные зем­ли, ager pub­li­cus. Где бы чело­век ни жил, он поль­зо­вал­ся силь­ным покро­ви­тель­ст­вом, он мог укло­нить­ся от вла­сти муни­ци­паль­ных маги­ст­ра­тов и он был защи­щен от про­из­во­ла даже самих рим­ских маги­ст­ра­тов. Вме­сте с пра­ва­ми рим­ско­го граж­да­ни­на при­об­ре­та­лись поче­сти, богат­ство и без­опас­ность.

Лати­ны горя­чо доби­ва­лись это­го зва­ния и употреб­ля­ли все сред­ства для дости­же­ния его. В один пре­крас­ный день, когда Рим поже­лал отне­стись несколь­ко стро­же к это­му делу, ока­за­лось, что две­на­дцать тысяч лати­нов полу­чи­ли обма­ном пра­во рим­ско­го граж­дан­ства.

Рим смот­рел на это обык­но­вен­но сквозь паль­цы, нахо­дя, что таким обра­зом его насе­ле­ние уве­ли­чи­ва­ет­ся, и попол­ня­ет­ся убыль от войн. Но латин­ские горо­да стра­да­ли: с.444 их наи­бо­лее бога­тые жите­ли ста­но­ви­лись рим­ски­ми граж­да­на­ми, и Лаци­ум бед­нел. Нало­ги, от кото­рых бога­тые осво­бож­да­лись в каче­стве рим­ских граж­дан, ста­но­ви­лись все более и более тяж­ки­ми, и коли­че­ство вои­нов, кото­рых нуж­но было еже­год­но выстав­лять Риму, ста­но­ви­лось все труд­нее наби­рать. Чем более воз­рас­та­ло чис­ло тех, кто полу­чал пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства, тем тяже­лее было поло­же­ние тех, кто не имел этих прав. И вот наста­ло вре­мя, когда латин­ские горо­да потре­бо­ва­ли, чтобы пра­во рим­ско­го граж­дан­ства пере­ста­ло быть при­ви­ле­ги­ей.

Ита­лий­ские горо­да, поко­рен­ные уже око­ло двух веков, нахо­ди­лись почти в том же поло­же­нии, как и латин­ские; они так­же виде­ли, что их наи­бо­лее бога­тые граж­дане покида­ют их и дела­ют­ся рим­ля­на­ми, и ита­лий­ские горо­да потре­бо­ва­ли тоже и для себя прав рим­ско­го граж­дан­ства. Участь под­дан­ных или союз­ни­ков ста­но­ви­лась тем невы­но­си­мее, что как раз в эту эпо­ху рим­ская демо­кра­тия воз­буди­ла вели­кий вопрос об аграр­ных зако­нах. Осно­ва­ни­ем всех этих зако­нов было то, что ни под­дан­ный, ни союз­ник не мог­ли быть соб­ст­вен­ни­ка­ми зем­ли без фор­маль­но­го акта граж­дан­ской общи­ны, и затем боль­шая часть ита­лий­ских земель долж­на была при­над­ле­жать рес­пуб­ли­ке; одна пар­тия тре­бо­ва­ла, чтобы все эти зем­ли, кото­рые почти сплошь были насе­ле­ны ита­лий­ца­ми, были ото­бра­ны государ­ст­вом и поде­ле­ны меж­ду бед­ны­ми Рима. Ита­лий­цам угро­жа­ло, таким обра­зом, все­об­щее разо­ре­ние; они живо чув­ст­во­ва­ли необ­хо­ди­мость иметь граж­дан­ские пра­ва, а полу­чить их они мог­ли, толь­ко став рим­ски­ми граж­да­на­ми.

Вой­на, кото­рая воз­го­ре­лась вслед за этим, полу­чи­ла назва­ние вой­ны союз­ни­че­ской; дей­ст­ви­тель­но, рим­ские союз­ни­ки взя­лись за ору­жие, чтобы пере­стать быть союз­ни­ка­ми и сде­лать­ся рим­ля­на­ми. Победо­нос­ный Рим был тем не менее при­нуж­ден дать то, чего от него тре­бо­ва­ли, и наро­ды ита­лий­ские полу­чи­ли пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства. Слив­шись отныне с рим­ля­на­ми, они мог­ли голо­со­вать на фору­ме; в част­ной жиз­ни они управ­ля­лись рим­ски­ми зако­на­ми; их пра­ва с.445 на зем­лю были при­зна­ны, и зем­ля ита­лий­ская мог­ла наравне с рим­ской зем­лею делать­ся соб­ст­вен­но­стью. Тогда уста­но­ви­лось jus ita­li­cum; это пра­во каса­лось не лич­но ита­лий­ца, пото­му что ита­ли­ец сде­лал­ся уже рим­ля­ни­ном, но ита­лий­ской зем­ли, на кото­рую мог­ло теперь рас­про­стра­нять­ся пра­во соб­ст­вен­но­сти так же, как это было по отно­ше­нию к ager ro­ma­nus.

Начи­ная с это­го вре­ме­ни, вся Ита­лия состав­ля­ет одно государ­ство; оста­ва­лось толь­ко вклю­чить в это един­ство и про­вин­ции.

Нуж­но делать раз­ли­чие меж­ду про­вин­ци­я­ми Запа­да и Гре­ци­ей. На Запа­де была Гал­лия и Испа­ния, кото­рые до заво­е­ва­ния их рим­ля­на­ми не зна­ли истин­но­го муни­ци­паль­но­го строя. Рим поста­рал­ся создать муни­ци­паль­ный порядок у этих наро­дов; пото­му ли, что он счи­тал невоз­мож­ным управ­лять ими ина­че, или же для того, чтобы их асси­ми­ли­ро­вать с ита­лий­ски­ми народ­но­стя­ми, надо было заста­вить их прой­ти тот же путь, кото­рый про­шли уже эти наро­ды. Отсюда про­изо­шло то, что импе­ра­то­ры, подав­ляв­шие вся­кую поли­ти­че­скую жизнь в Риме, ста­ра­тель­но под­дер­жи­ва­ли фор­мы сво­бод­но­го муни­ци­паль­но­го строя в про­вин­ции. Таким обра­зом сло­жи­лись граж­дан­ские общи­ны в Гал­лии; в каж­дой из них был свой сенат, свое ари­сто­кра­ти­че­ское сосло­вие, свои выбор­ные долж­ност­ные лица; у каж­дой был даже свой мест­ный культ, свой гений, свое город­ское боже­ство, на подо­бие того, что было в древ­ней Гре­ции и в Ита­лии. Но вво­ди­мый таким обра­зом муни­ци­паль­ный строй не пре­пят­ст­во­вал людям достиг­нуть рим­ско­го граж­дан­ства; он их к это­му, наобо­рот, под­готов­лял. Искус­но уста­нов­лен­ная меж­ду эти­ми горо­да­ми иерар­хия обо­зна­ча­ла те сту­пе­ни, кото­рые долж­ны были они прой­ти, чтобы неза­мет­но при­бли­зить­ся к Риму и, нако­нец, слить­ся с ним совер­шен­но. Раз­ли­ча­лись, во-пер­вых, союз­ни­ки, кото­рые име­ли управ­ле­ние и соб­ст­вен­ные зако­ны, но ника­кой пра­во­вой свя­зи с рим­ски­ми граж­да­на­ми; во-вто­рых — коло­нии, кото­рые поль­зо­ва­лись граж­дан­ским пра­вом рим­лян, но не име­ли их с.446 поли­ти­че­ских прав; в-третьих — горо­да, имев­шие ита­лий­ское пра­во, т. е. те, кото­рым милость Рима дала пра­ва пол­ной соб­ст­вен­но­сти на их зем­ли, как буд­то бы эти зем­ли нахо­ди­лись в Ита­лии; в-чет­вер­тых — горо­да, имев­шие латин­ское пра­во, т. е. оби­та­те­ли кото­рых мог­ли соглас­но неко­гда суще­ст­во­вав­ше­му в Лаци­у­ме обы­чаю стать рим­ски­ми граж­да­на­ми, после того как они испол­ня­ли у себя какую-нибудь муни­ци­паль­ную долж­ность. Эти раз­ли­чия были так глу­бо­ки, что меж­ду жите­ля­ми горо­дов двух раз­лич­ных кате­го­рий невоз­мож­ны были ни брак, ни иные какие-либо осно­ван­ные на законе отно­ше­ния. Но импе­ра­то­ры поза­бо­ти­лись о том, чтобы горо­да мог­ли под­ни­мать­ся со сту­пе­ни на сту­пень и пере­хо­дить посте­пен­но из состо­я­ния под­дан­но­го или союз­ни­ка к ита­лий­ско­му пра­ву и от ита­лий­ско­го выше — к латин­ско­му. Когда город дости­гал это­го поло­же­ния, то его наи­бо­лее вли­я­тель­ные и извест­ные семьи ста­но­ви­лись одна за дру­гою рим­ски­ми.

Гре­ция вошла так­же посте­пен­но в состав рим­ско­го государ­ства. Каж­дый город сохра­нял вна­ча­ле фор­мы и весь меха­низм муни­ци­паль­но­го управ­ле­ния. В момент заво­е­ва­ния Гре­ция выка­за­ла жела­ние сохра­нить свою авто­но­мию, и авто­но­мия была ей пре­до­став­ле­на, быть может, даже на более дол­гое вре­мя, чем она сама того жела­ла. После сме­ны несколь­ких поко­ле­ний она ста­ла стре­мить­ся к тому, чтобы сде­лать­ся рим­ской; тще­сла­вие, често­лю­бие, инте­рес — все побуж­да­ло ее к это­му.

Гре­ки не пита­ли к Риму той нена­ви­сти, какую обык­но­вен­но чув­ст­ву­ют к чуж­до­му вла­ды­ке; они вос­тор­га­лись им, отно­си­лись к нему с бла­го­го­вей­ным почте­ни­ем; по соб­ст­вен­но­му жела­нию они уста­но­ви­ли ему культ и воз­дви­га­ли хра­мы, как богу. Каж­дый город забы­вал свое город­ское боже­ство и покло­нял­ся вме­сто него богу Риму и богу Цеза­рю; им посвя­ще­ны были самые вели­ко­леп­ные празд­ни­ки; самою выс­шею обя­зан­но­стью пер­вей­ших маги­ст­ра­тов было справ­лять с вели­чай­шей пыш­но­стью Авгу­сто­вы игры. Люди при­вы­ка­ли, таким обра­зом, смот­реть поверх сво­ей с.447 граж­дан­ской общи­ны; Рим пред­став­лял­ся им граж­дан­ской общи­ной по пре­иму­ще­ству, там было истин­ное оте­че­ство, при­та­ней всех наро­дов. Род­ной город пред­став­лял­ся малень­ким, тес­ным, его инте­ре­сы не зани­ма­ли боль­ше ума, поче­сти, кото­рые он пре­до­став­лял, не удо­вле­тво­ря­ли более само­лю­бия. Ува­жать мож­но было толь­ко рим­ско­го граж­да­ни­на. Прав­да, во вре­ме­на импе­ра­то­ров это зва­ние не заклю­ча­ло в себе более ника­ких поли­ти­че­ских прав, но оно пре­до­став­ля­ло зато более солид­ные пре­иму­ще­ства; чело­век, обле­чен­ный им, при­об­ре­тал в то же вре­мя пол­ное пра­во соб­ст­вен­но­сти, пра­во бра­ка, оте­че­скую власть и все част­ное пра­во Рима. Те зако­ны, кото­рые каж­дый нахо­дил в сво­ем род­ном горо­де, были измен­чи­вы, лише­ны проч­но­го осно­ва­ния; их толь­ко вре­мен­но тер­пе­ли; рим­ляне их пре­зи­ра­ли, и сами гре­ки ува­жа­ли мало. Чтобы иметь зако­ны, твер­до уста­нов­лен­ные, все­ми при­зна­вае­мые, поис­ти­не свя­щен­ные, нуж­но было иметь рим­ские зако­ны.

Мы не толь­ко не видим, чтобы вся Гре­ция, но даже чтобы какой-нибудь из гре­че­ских горо­дов фор­маль­но потре­бо­вал себе так страст­но желае­мо­го пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства, но гре­ки, каж­дый отдель­но, лич­но стре­ми­лись его при­об­ре­сти, и Рим охот­но его давал. Одни полу­ча­ли его по мило­сти импе­ра­то­ра; дру­гие поку­па­ли его; пра­во это дава­лось тому, у кого было трое детей или кто слу­жил в извест­ном отряде вой­ска; ино­гда для при­об­ре­те­ния его доста­точ­но было выстро­ить тор­го­вое суд­но извест­ной гру­зо­вой емко­сти или же при­вез­ти хле­ба в Рим. Самым быст­рым и лег­ким спо­со­бом при­об­ре­те­ния этих прав было про­дать себя в каче­стве раба рим­ско­му граж­да­ни­ну; пото­му что осво­бож­де­ние раба с соблюде­ни­ем всех закон­ных форм дава­ло ему пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства.

Чело­век, имев­ший зва­ние рим­ско­го граж­да­ни­на, не при­над­ле­жал более ни в граж­дан­ском, ни в поли­ти­че­ском отно­ше­нии сво­е­му род­но­му горо­ду. Он мог про­дол­жать в нем жить, но он счи­тал­ся уже ино­стран­цем; он не был более под­чи­нен зако­нам это­го горо­да, не пови­но­вал­ся более с.448 его вла­стям, не участ­во­вал более в несе­нии денеж­ных повин­но­стей. Это было след­ст­вие древ­не­го прин­ци­па, не раз­ре­шав­ше­го чело­ве­ку при­над­ле­жать одно­вре­мен­но к двум граж­дан­ским общи­нам. Про­изо­шло совер­шен­но есте­ствен­но, что через несколь­ко поко­ле­ний в каж­дом гре­че­ском горо­де обра­зо­ва­лось зна­чи­тель­ное коли­че­ство людей, обык­но­вен­но наи­бо­лее бога­тых, кото­рые не при­зна­ва­ли ни управ­ле­ния, ни пра­ва это­го горо­да. Таким обра­зом, муни­ци­паль­ный строй поги­бал мед­лен­но; он умер как бы есте­ствен­ной смер­тью. Настал день, когда граж­дан­ская общи­на пред­став­ля­ла из себя рам­ки, в кото­рых ниче­го уже более не заклю­ча­лось, где мест­ные зако­ны почти ни к кому уже более не при­ме­ня­лись, где муни­ци­паль­ным судьям неко­го уже было судить.

Нако­нец, после того как восемь или десять поко­ле­ний горя­чо доби­ва­лись пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства, после того как все, что име­ло какое-нибудь зна­че­ние, полу­чи­ло его, появил­ся декрет импе­ра­то­ра, даро­вав­ший его всем сво­бод­ным людям без исклю­че­ния.

Стран­но здесь то обсто­я­тель­ство, что нель­зя ука­зать досто­вер­но ни вре­ме­ни, когда был издан этот декрет, ни име­ни импе­ра­то­ра, его издав­ше­го. Честь его изда­ния при­пи­сы­ва­ют с неко­то­рой веро­ят­но­стью Кара­ка­ле, т. е. тому имен­но госуда­рю, кото­рый нико­гда не отли­чал­ся воз­вы­шен­ны­ми взгляда­ми; впро­чем, ему и при­пи­сы­ва­ют это толь­ко как чисто фис­каль­ную меру. Мы не встре­ча­ем в исто­рии более важ­но­го декре­та, чем этот: он уни­что­жал раз­ли­чие, суще­ст­во­вав­шее со вре­ме­ни рим­ско­го заво­е­ва­ния меж­ду наро­дом гос­под­ст­ву­ю­щим и наро­дом под­власт­ным; он уни­что­жал раз­ли­чие еще более древ­нее, то, кото­рое рели­гия и пра­во уста­но­ви­ли меж­ду граж­дан­ски­ми общи­на­ми. Меж­ду тем исто­ри­ки того вре­ме­ни совер­шен­но его не отме­ти­ли, и мы зна­ем о нем толь­ко из двух неяс­ных тек­стов юри­стов и затем из крат­ко­го ука­за­ния Дио­на Кас­сия. Если этот декрет не пора­зил совре­мен­ни­ков и не обра­тил на себя вни­ма­ния тех, кто писал тогда исто­рию, то это про­изо­шло с.449 вслед­ст­вие того, что самая пере­ме­на, закон­ным выра­же­ни­ем кото­рой он явил­ся, про­изо­шла уже дав­но. Нера­вен­ство меж­ду граж­да­на­ми и под­дан­ны­ми осла­бе­ва­ло с каж­дым поко­ле­ни­ем и мало-пома­лу исчез­ло. Декрет мог прой­ти неза­ме­чен­ным под видом про­стой фис­каль­ной меры; он про­воз­гла­шал и пере­но­сил в область пра­ва то, что было уже совер­шив­шим­ся фак­том.

Зва­ние граж­да­ни­на нача­ло выхо­дить тогда из употреб­ле­ния, если же и употреб­ля­лось, то лишь для обо­зна­че­ния поло­же­ния сво­бод­но­го чело­ве­ка, в про­ти­во­по­лож­ность поло­же­нию раба. Начи­ная с это­го вре­ме­ни, все, что вхо­ди­ло в состав рим­ской импе­рии от Испа­нии и до Эфра­та, обра­зо­ва­ло дей­ст­ви­тель­но один народ и одно государ­ство. Раз­ли­чие меж­ду граж­дан­ски­ми общи­на­ми исчез­ло; раз­ли­чие меж­ду наци­я­ми обна­ру­жи­ва­лось еще очень сла­бо. Все жите­ли этой гро­мад­ной импе­рии были рав­но рим­ля­на­ми. Галл оста­вил свое имя гал­ла и охот­но поспе­шил назвать­ся рим­ля­ни­ном; так же посту­пил испа­нец, так же сде­лал и оби­та­тель Фра­кии или Сирии. Суще­ст­во­ва­ло одно толь­ко имя, одно толь­ко оте­че­ство, одно толь­ко пра­ви­тель­ство и одно толь­ко пра­во.

Мы видим, как силь­но раз­ви­ва­лась из века в век рим­ская граж­дан­ская общи­на. Вна­ча­ле в ее состав вхо­ди­ли толь­ко пат­ри­ции и кли­ен­ты; затем в нее про­ник класс пле­бе­ев, затем лати­ны, потом ита­лий­цы и, нако­нец, жите­ли про­вин­ций. Одна­ко, заво­е­ва­ния было недо­ста­точ­но, чтобы совер­ши­лась такая вели­кая пере­ме­на; потре­бо­ва­лось еще мед­лен­ное пре­об­ра­зо­ва­ние идей, осто­рож­ные, но бес­пре­рыв­ные уступ­ки импе­ра­то­ров и побуж­де­ние лич­но­го инте­ре­са. Тогда мало-пома­лу исчез­ли все граж­дан­ские общи­ны. Рим­ская граж­дан­ская общи­на, послед­няя усто­яв­шая от раз­ру­ше­ния, пре­об­ра­зо­ва­лась сама настоль­ко, что обра­ти­лась в соеди­не­ние мно­гих наро­дов под вла­стью еди­но­го вер­хов­но­го гла­вы. Так пал муни­ци­паль­ный строй.

В нашу зада­чу не вхо­дит гово­рить теперь о том, какой систе­мой управ­ле­ния был заме­нен этот строй, а так­же иссле­до­вать, была ли эта пере­ме­на преж­де все­го выгод­на или с.450 гибель­на для наро­дов. Мы долж­ны оста­но­вить­ся на том момен­те, когда ста­рин­ные фор­мы обще­ст­вен­ной жиз­ни, уста­нов­лен­ные древ­но­стью, исче­за­ют навсе­гда.