История Рима.

Книга четвертая
Революция.

с.69 54

В тече­ние цело­го поко­ле­ния после бит­вы при Пидне рим­ское государ­ство поль­зо­ва­лось глу­бо­чай­шим внут­рен­ним поко­ем, едва нару­шав­шим­ся кое-где на поверх­но­сти. Вла­де­ния Рима рас­про­стра­ни­лись по трем частям све­та. Блеск рим­ско­го могу­ще­ства и сла­ва рим­ско­го име­ни посто­ян­но воз­рас­та­ли. Взо­ры все­го мира были обра­ще­ны на Ита­лию, куда сте­ка­лись все талан­ты и все богат­ства. Каза­лось, там насту­пал золо­той век мир­но­го бла­го­со­сто­я­ния и духов­ных радо­стей жиз­ни. Жите­ли восточ­ных стран этой эпо­хи с удив­ле­ни­ем рас­ска­зы­ва­ли друг дру­гу о могу­ще­ст­вен­ной запад­ной рес­пуб­ли­ке, «кото­рая поко­ри­ла ближ­ние и даль­ние цар­ства; имя ее вну­ша­ло всем страх, но с дру­зья­ми и теми, кто отда­вал­ся под ее покро­ви­тель­ство, она жила в мире. Тако­во было вели­чие рим­лян; одна­ко, никто из них не воз­ла­гал на себя коро­ну, никто не кичил­ся пур­пур­ным оде­я­ни­ем; но кого они год за годом назна­ча­ли себе пра­ви­те­лем, тому они и пови­но­ва­лись, и не было сре­ди них ни зави­сти, ни раздо­ров».

Так каза­лось изда­ли; но вбли­зи дело пред­став­ля­лось ина­че. Прав­ле­ние ари­сто­кра­тии пол­ным ходом шло к раз­ру­ше­нию того, что было созда­но им же. Нель­зя ска­зать, чтобы сыно­вья и вну­ки побеж­ден­ных при Кан­нах и победи­те­лей при Заме совер­шен­но выро­ди­лись по срав­не­нию с их отца­ми и деда­ми. Не столь­ко изме­ни­лись люди, заседав­шие в сена­те, сколь­ко вре­ме­на ста­ли ины­ми. Когда власть нахо­дит­ся в руках замкну­той груп­пы ста­рой родо­вой зна­ти, обла­даю­щей проч­ным богат­ст­вом и авто­ри­те­том наслед­ст­вен­но­го государ­ст­вен­но­го опы­та, то в мину­ты опас­но­сти она про­яв­ля­ет заме­ча­тель­ную после­до­ва­тель­ность и настой­чи­вость и герой­скую самоот­вер­жен­ность, но в мир­ное вре­мя ее поли­ти­ка быва­ет недаль­но­вид­на, корыст­на и небреж­на. То и дру­гое зало­же­но в самой сущ­но­сти наслед­ст­вен­ной и кол­ле­ги­аль­ной вла­сти. Заро­дыш болез­ни суще­ст­во­вал дав­но, но для его раз­ви­тия необ­хо­ди­ма была атмо­сфе­ра сча­стья и бла­го­по­лу­чия. В вопро­се Като­на, что будет с Римом, когда с.70 ему уже не надо будет опа­сать­ся ни одной дер­жа­вы, заклю­чал­ся глу­бо­кий смысл. Теперь Рим достиг имен­но тако­го поло­же­ния: все соседи, кото­рых мож­но было опа­сать­ся, были поли­ти­че­ски уни­что­же­ны; люди, вос­пи­тан­ные при ста­ром поряд­ке, вырос­шие в суро­вой шко­ле вой­ны с Ган­ни­ба­лом и до глу­бо­кой ста­ро­сти сохра­нив­шие отпе­ча­ток той вели­кой эпо­хи, сошли один за дру­гим 55 в моги­лу. Голос послед­не­го из них, пре­ста­ре­ло­го Като­на, умолк в сена­те и на фору­ме. Новое поко­ле­ние при­шло к вла­сти, и поли­ти­ка его была безот­рад­ным отве­том на вопрос ста­ро­го пат­риота. Мы уже изло­жи­ли, какой обо­рот при­ня­ли в новых руках управ­ле­ние под­власт­ны­ми стра­на­ми и внеш­няя поли­ти­ка. В обла­сти внут­рен­не­го управ­ле­ния государ­ст­вен­ный корабль еще в боль­шей мере был пре­до­став­лен воле волн. Если под внут­рен­ним управ­ле­ни­ем пони­мать не толь­ко раз­ре­ше­ние теку­щих дел, то в эти вре­ме­на в Риме вооб­ще не было ника­ко­го управ­ле­ния. Пра­вя­щая кор­по­ра­ция руко­во­ди­лась одной иде­ей — сохра­нить и по воз­мож­но­сти рас­ши­рить свои неза­кон­но захва­чен­ные при­ви­ле­гии. Не государ­ству при­над­ле­жа­ло пра­во при­зы­вать на свои выс­шие долж­но­сти нуж­ных ему людей, самых даро­ви­тых и достой­ных, но каж­дый член ари­сто­кра­ти­че­ской кли­ки имел наслед­ст­вен­ное пра­во на заня­тие выс­шей долж­но­сти в государ­стве. Это пра­во долж­но было быть обес­пе­че­но от недоб­ро­со­вест­ной кон­ку­рен­ции дру­гих пред­ста­ви­те­лей зна­ти и от пополз­но­ве­ний лиц, устра­нен­ных от уча­стия во вла­сти. Поэто­му пра­вя­щая кли­ка счи­та­ла одной из сво­их важ­ней­ших поли­ти­че­ских задач огра­ни­че­ние повтор­но­го избра­ния в кон­су­лы и устра­не­ние «новых людей». Дей­ст­ви­тель­но, око­ло 603 г. [151 г.] она доби­лась того, что пер­вое было вос­пре­ще­но зако­ном¹ и что управ­ле­ние было отда­но в руки одних ничто­жеств ари­сто­кра­ти­че­ско­го про­ис­хож­де­ния. Без­де­я­тель­ность пра­ви­тель­ства во внеш­ней поли­ти­ке, несо­мнен­но, тоже была свя­за­на с этой поли­ти­кой ари­сто­кра­тии, устра­ня­ю­щей незнат­ных граж­дан от управ­ле­ния и недо­вер­чи­во отно­сив­шей­ся к отдель­ным чле­нам сво­его с.71 сосло­вия. Луч­шее сред­ство закрыть доступ в среду ари­сто­кра­тии незнат­ным людям, не име­ю­щим дру­гих дво­рян­ских гра­мот, кро­ме сво­их лич­ных заслуг, это вооб­ще не давать нико­му воз­мож­но­сти совер­шать вели­кие дела. Для тогдаш­не­го прав­ле­ния без­дар­но­стей даже ари­сто­кра­ти­че­ский заво­е­ва­тель Сирии или Егип­та был бы уже неудоб­ным чело­ве­ком.

Впро­чем, и тогда име­лась оппо­зи­ция; она даже доби­лась извест­ных успе­хов. Были введе­ны улуч­ше­ния в обла­сти суда. Адми­ни­ст­ра­тив­но-судеб­ный над­зор за дея­тель­но­стью долж­ност­ных лиц про­вин­ций осу­ществлял­ся самим сена­том или через назна­чае­мые им чрез­вы­чай­ные комис­сии; неудо­вле­тво­ри­тель­ность это­го над­зо­ра была все­ми при­зна­на. Важ­ные послед­ст­вия для всей обще­ст­вен­ной жиз­ни Рима име­ло сле­дую­щее ново­введе­ние в 605 г. [149 г.]: по пред­ло­же­нию Луция Каль­пур­ния Писо­на учреж­де­на была посто­ян­ная комис­сия сена­то­ров (quaes­tio or­di­na­ria); она назна­че­на была для рас­смот­ре­ния в судеб­ном поряд­ке жалоб, посту­пав­ших от жите­лей про­вин­ций на вымо­га­тель­ства рим­ских долж­ност­ных лиц.

Оппо­зи­ция ста­ра­лась так­же осво­бо­дить коми­ции от пре­об­ла­даю­ще­го вли­я­ния ари­сто­кра­тии. Про­тив это­го зла рим­ская демо­кра­тия тоже счи­та­ла пана­це­ей тай­ную пода­чу голо­сов. Тай­ное голо­со­ва­ние было введе­но сна­ча­ла зако­ном Габи­ния для выбо­ров маги­ст­ра­тов 56 (615) [139 г.], затем зако­ном Кас­сия — для реше­ний судеб­ных дел в народ­ном собра­нии (617) [137 г.] и, нако­нец, зако­ном Папи­рия — для голо­со­ва­ния зако­но­про­ек­тов (623) [131 г.].

Подоб­ным же обра­зом вско­ре после это­го (око­ло 625 г.) [129 г.] народ­ное собра­ние при­ня­ло поста­нов­ле­ние, что сена­то­ры при сво­ем вступ­ле­нии в сенат долж­ны отда­вать сво­его коня и отка­зы­вать­ся таким обра­зом от пра­ва голо­са в восем­на­дца­ти всад­ни­че­ских цен­ту­ри­ях (I, 742). Эти меры были направ­ле­ны к эман­си­па­ции изби­ра­те­лей от заси­лья пра­вя­ще­го сосло­вия, и про­во­див­шая их пар­тия мог­ла видеть в них нача­ло воз­рож­де­ния государ­ства. Но на самом деле они нисколь­ко не изме­ня­ли ничтож­ной и зави­си­мой роли народ­но­го собра­ния, орга­на управ­ле­ния, кото­ро­му по зако­ну при­над­ле­жа­ла вер­хов­ная власть в Риме; напро­тив, лишь ярче выяви­ли эту роль в гла­зах всех, кого это каса­лось и не каса­лось. Столь же крик­ли­вым и иллю­зор­ным успе­хом демо­кра­тии было фор­маль­ное при­зна­ние неза­ви­си­мо­сти и суве­ре­ни­те­та рим­ско­го наро­да, выра­зив­ше­е­ся в пере­не­се­нии народ­ных собра­ний с их преж­не­го места у сенат­ской курии на форум (око­ло 609 г.) [145 г.].

Но эта борь­ба фор­маль­но­го народ­но­го суве­ре­ни­те­та про­тив фак­ти­че­ски суще­ст­ву­ю­ще­го строя была в зна­чи­тель­ной мере одной види­мо­стью. Пар­тии сыпа­ли гром­ки­ми и трес­ку­чи­ми фра­за­ми; но этих пар­тий не вид­но и не слыш­но было в непо­сред­ст­вен­ной прак­ти­че­ской рабо­те. В тече­ние все­го с.72 VII в. [154—55 гг.] зло­бо­днев­ным инте­ре­сом и цен­тром поли­ти­че­ской аги­та­ции были еже­год­ные выбо­ры долж­ност­ных лиц, а имен­но кон­су­лов и цен­зо­ров. Но лишь в ред­ких отдель­ных слу­ча­ях раз­лич­ные кан­дида­ту­ры дей­ст­ви­тель­но вопло­ща­ли про­ти­во­по­лож­ные поли­ти­че­ские прин­ци­пы. В боль­шин­стве слу­ча­ев избра­ние кан­дида­та оста­ва­лось вопро­сом чисто пер­со­наль­но­го харак­те­ра, а для хода обще­ст­вен­ных дел было совер­шен­но без­раз­лич­но, падет ли выбор на пред­ста­ви­те­ля рода Цеци­ли­ев или на пред­ста­ви­те­ля рода Кор­не­ли­ев. Таким обра­зом здесь не было того, что урав­но­ве­ши­ва­ло и смяг­ча­ло бы зло, при­чи­ня­е­мое пар­тий­ной борь­бой, — сво­бод­но­го и еди­но­душ­но­го стрем­ле­ния народ­ных масс к тому, что они при­зна­ва­ли целе­со­об­раз­ным. Тем не менее ко все­му это­му отно­си­лись с тер­пи­мо­стью исклю­чи­тель­но в инте­ре­сах пра­вя­щих клик с их мел­ки­ми интри­га­ми.

Рим­ско­му ари­сто­кра­ту было более или менее лег­ко начать свою карье­ру в каче­стве кве­сто­ра и народ­но­го три­бу­на, но для дости­же­ния долж­но­сти кон­су­ла и цен­зо­ра от него тре­бо­ва­лись зна­чи­тель­ные и мно­го­лет­ние уси­лия. При­зов было мно­го, но сре­ди них мало достой­ных соис­ка­ния; по выра­же­нию рим­ско­го поэта, бор­цы устрем­ля­лись к цели на посте­пен­но сужи­ваю­щей­ся арене. С этим мири­лись, пока обще­ст­вен­ная долж­ность была «честью», и даро­ви­тые пол­ко­вод­цы, поли­ти­ки, юри­сты состя­за­лись меж­ду собой из-за лест­но­го почет­но­го вен­ка. Но теперь фак­ти­че­ская замкну­тость зна­ти устра­ни­ла поло­жи­тель­ные сто­ро­ны кон­ку­рен­ции и оста­ви­ла в силе толь­ко ее отри­ца­тель­ные сто­ро­ны. За немно­ги­ми исклю­че­ни­я­ми моло­дые люди, при­над­ле­жав­шие к кру­гу пра­вя­щих семей, устрем­ля­лись к поли­ти­че­ской карье­ре. В сво­ем нетер­пе­ли­вом и незре­лом често­лю­бии они ско­ро ста­ли доби­вать­ся сво­их целей более дей­ст­вен­ны­ми сред­ства­ми, чем полез­ная дея­тель­ность в инте­ре­сах обще­ст­вен­но­го бла­га. Свя­зи с вли­я­тель­ны­ми лица­ми ста­ли пер­вым усло­ви­ем успе­ха на обще­ст­вен­ном попри­ще. Итак, поли­ти­че­ская карье­ра начи­на­лась теперь не в воен­ном лаге­ре, как рань­ше, а в при­ем­ных вли­я­тель­ных людей. Преж­де толь­ко кли­ен­ты и воль­ноот­пу­щен­ни­ки 57 явля­лись к сво­е­му гос­по­ди­ну по утрам, чтобы при­вет­ст­во­вать его при про­буж­де­нии и пуб­лич­но появ­лять­ся в его сви­те; теперь так же ста­ли посту­пать и новые знат­ные кли­ен­ты. Но чернь — тоже важ­ный барин и тре­бу­ет для себя поче­та. Про­сто­на­ро­дье ста­ло тре­бо­вать, как сво­его пра­ва, чтобы буду­щий кон­сул в каж­дом улич­ном обо­рван­це при­зна­вал и чтил суве­рен­ный рим­ский народ: каж­дый кан­дидат дол­жен был во вре­мя сво­его «обхо­да» (am­bi­tus) при­вет­ст­во­вать по име­ни каж­до­го изби­ра­те­ля и пожи­мать ему руку. Пред­ста­ви­те­ли ари­сто­кра­тии охот­но шли на такое уни­зи­тель­ное выпра­ши­ва­ние долж­но­стей. Лов­кий кан­дидат низ­ко­по­клон­ни­чал не с.73 толь­ко во двор­цах, но и на ули­цах и заис­ки­вал перед народ­ной тол­пой, рас­то­чая улыб­ки, любез­но­сти, гру­бую или тон­кую лесть. Тре­бо­ва­ние реформ и дема­го­гия исполь­зо­ва­лись для при­об­ре­те­ния попу­ляр­но­сти; эти при­е­мы тем успеш­нее дости­га­ли цели, чем более они направ­ля­лись не на суще­ство дела, а про­тив отдель­ных лиц. Меж­ду без­бо­ро­ды­ми юнца­ми знат­но­го про­ис­хож­де­ния вошло в обы­чай разыг­ры­вать роль Като­на, чтобы поло­жить бле­стя­щее нача­ло сво­ей поли­ти­че­ской карье­ре. Со всей незре­лой горяч­но­стью сво­его ребя­че­ско­го крас­но­ре­чия они обру­ши­ва­лись на высо­ко­по­став­лен­ных, но непо­пу­ляр­ных лиц, само­воль­но при­сва­и­вая себе пол­но­мо­чия обще­ст­вен­ных обви­ни­те­лей. Важ­ное орудие уго­лов­но­го пра­во­судия и поли­ти­че­ской поли­ции пре­вра­ща­лось в сред­ство пого­ни за долж­но­стя­ми, и это тер­пе­ли. Устрой­ство вели­ко­леп­ных народ­ных уве­се­ле­ний или, что еще хуже, одно толь­ко обе­ща­ние их уже дав­но ста­ло как бы уза­ко­нен­ным усло­ви­ем для избра­ния в кон­су­лы (I, 767). А теперь ста­ли про­сто поку­пать за день­ги голо­са изби­ра­те­лей; об этом свиде­тель­ст­ву­ет издан­ное в 595 г. [159 г.] поста­нов­ле­ние, запре­щав­шее тако­го рода под­ку­пы. Самое худ­шее послед­ст­вие это­го посто­ян­но­го заис­ки­ва­ния пра­вя­щей ари­сто­кра­тии перед тол­пой заклю­ча­лось, пожа­луй, в несов­ме­сти­мо­сти роли про­си­те­лей и льсте­цов с поло­же­ни­ем пра­ви­те­лей по отно­ше­нию к управ­ля­е­мым. Таким обра­зом, суще­ст­ву­ю­щий строй пре­вра­щал­ся из бла­го­де­я­ния для наро­да в несча­стье для него. Пра­ви­тель­ство уже не осме­ли­ва­лось в слу­чае нуж­ды рас­по­ря­жать­ся досто­я­ни­ем и жиз­нью граж­дан для бла­га оте­че­ства. Рим­ские граж­дане свык­лись с опас­ным убеж­де­ни­ем, что они по зако­ну сво­бод­ны от пря­мых нало­гов даже в виде зай­мов, — после вой­ны с Пер­се­ем от них боль­ше не тре­бо­ва­ли ника­ких нало­гов. Пра­ви­те­ли пред­по­чли раз­ва­лить всю воен­ную орга­ни­за­цию Рима, лишь бы не при­нуж­дать граж­дан к нена­вист­ной воен­ной служ­бе за морем. О том, како­во при­хо­ди­лось отдель­ным долж­ност­ным лицам, пытав­шим­ся про­ве­сти по всей стро­го­сти зако­на рекрут­ский набор, мы уже гово­ри­ли.

В Риме того вре­ме­ни пагуб­ным обра­зом соче­та­лось двой­ное зло: с одной сто­ро­ны, выро­див­ша­я­ся оли­гар­хия; с дру­гой — еще нераз­ви­тая, но уже пора­жен­ная внут­рен­ним неду­гом демо­кра­тия. Судя по назва­ни­ям этих пар­тий, кото­рые появ­ля­ют­ся впер­вые в этот пери­од, мож­но думать, что пер­вые — «опти­ма­ты» — пред­став­ля­ют волю ари­сто­кра­тов, а «попу­ля­ры» — волю наро­да. Но в дей­ст­ви­тель­но­сти в тогдаш­нем Риме не было ни насто­я­щей ари­сто­кра­тии, ни истин­ной демо­кра­тии. Обе пар­тии в рав­ной мере боро­лись за при­зра­ки и состо­я­ли толь­ко из фан­та­зе­ров или лице­ме­ров. Обе они были в рав­ной мере зара­же­ны про­цес­сом поли­ти­че­ско­го раз­ло­же­ния и фак­ти­че­ски оди­на­ко­во ничтож­ны. Обе они в силу с.74 необ­хо­ди­мо­сти были свя­за­ны с суще­ст­ву­ю­щим поряд­ком, так как у обе­их отсут­ст­во­ва­ла вся­кая поли­ти­че­ская мысль, не гово­ря уже о каком-либо 58 поли­ти­че­ском плане, выхо­дя­щем за рам­ки суще­ст­ву­ю­ще­го строя. Поэто­му обе пар­тии пре­крас­но ужи­ва­лись друг с дру­гом, их цели и сред­ства на каж­дом шагу сов­па­да­ли. Пере­ход от одной пар­тии к дру­гой озна­чал не столь­ко пере­ме­ну поли­ти­че­ских убеж­де­ний, сколь­ко пере­ме­ну поли­ти­че­ской так­ти­ки. Рес­пуб­ли­ка, несо­мнен­но, выиг­ра­ла бы, если бы ари­сто­кра­тия вве­ла вме­сто народ­ных выбо­ров про­сто наслед­ст­вен­ное пре­ем­ство или же если бы демо­кра­тия уста­но­ви­ла насто­я­щее дема­го­ги­че­ское прав­ле­ние. Но опти­ма­ты и попу­ля­ры нача­ла VII века [сер. II в. до н. э.] были слиш­ком необ­хо­ди­мы друг дру­гу и поэто­му не мог­ли всту­пить меж­ду собой в борь­бу не на живот, а на смерть. Они не толь­ко не мог­ли уни­что­жить друг дру­га, но даже если бы это и было в их силах, они не захо­те­ли бы это­го. В резуль­та­те поли­ти­че­ские и мораль­ные устои рес­пуб­ли­ки все более и более рас­ша­ты­ва­лись, рес­пуб­ли­ка быст­ро шла к пол­но­му раз­ло­же­нию.

И дей­ст­ви­тель­но, кри­зис, кото­рым нача­лась рим­ская рево­лю­ция, был вызван не этим ничтож­ным поли­ти­че­ским кон­флик­том. При­чи­ны его заклю­ча­лись в эко­но­ми­че­ских и соци­аль­ных отно­ше­ни­ях, кото­рым рим­ское пра­ви­тель­ство уде­ля­ло столь же мало вни­ма­ния, как и все­му про­че­му. Поэто­му заро­ды­ши болез­ни, дав­но уже про­ник­шие в рим­ское обще­ство, мог­ли теперь бес­пре­пят­ст­вен­но раз­вить­ся со страш­ной быст­ро­той и силой. С неза­па­мят­ных вре­мен рим­ская эко­но­ми­ка опи­ра­лась на два фак­то­ра, веч­но при­тя­ги­ваю­щи­е­ся и веч­но оттал­ки­ваю­щи­е­ся: кре­стьян­ское хозяй­ство и денеж­ное хозяй­ство. Денеж­ное хозяй­ство в тес­ном сою­зе с круп­ным земле­вла­де­ни­ем уже вело в тече­ние сто­ле­тий борь­бу про­тив кре­стьян­ства. Эта борь­ба долж­на была, каза­лось, завер­шить­ся гибе­лью кре­стьян­ства, а затем при­ве­сти к гибе­ли всей рес­пуб­ли­ки. Одна­ко, борь­ба эта не дошла до раз­вяз­ки, она была пре­рва­на вслед­ст­вие удач­ных войн; послед­ние сде­ла­ли воз­мож­ным обшир­ные и щед­рые разда­чи государ­ст­вен­ных земель. Выше уже гово­ри­лось (I, 797—808), что в то самое вре­мя, когда борь­ба меж­ду пат­ри­ци­я­ми и пле­бе­я­ми воз­об­но­ви­лась под новы­ми наиме­но­ва­ни­я­ми, непо­мер­но воз­рос­ший капи­тал тоже гото­вил вто­рич­ное наступ­ле­ние на кре­стьян­ское земле­вла­де­ние. Но для это­го был избран дру­гой путь. Рань­ше мел­ко­го кре­стья­ни­на разо­ря­ли дол­ги, фак­ти­че­ски низ­во­див­шие его на сте­пень про­сто­го арен­да­то­ра у креди­то­ра; теперь его дави­ла кон­ку­рен­ция при­воз­но­го хле­ба и в част­но­сти хле­ба, добы­вае­мо­го рука­ми рабов. С тече­ни­ем вре­ме­ни Рим пошел в этом отно­ше­нии даль­ше: капи­тал вел вой­ну про­тив труда, т. е. про­тив сво­бо­ды лич­но­сти, конеч­но, обле­кая эту борь­бу, как все­гда, в стро­го закон­ные с.75 фор­мы. Вме­сто преж­не­го, несоот­вет­ст­ву­ю­ще­го теперь тре­бо­ва­ни­ям вре­ме­ни спо­со­ба, при кото­ром сво­бод­ный чело­век про­да­вал­ся за дол­ги в раб­ство, капи­тал исполь­зо­вал теперь с само­го нача­ла труд рабов, закон­но при­об­ре­тен­ных за день­ги. Преж­ний сто­лич­ный ростов­щик высту­пал теперь в соот­вет­ст­ву­ю­щей вре­ме­ни роли пред­при­ни­ма­те­ля-план­та­то­ра. Но конеч­ный резуль­тат был в обо­их слу­ча­ях один и тот же: обес­це­не­ние ита­лий­ско­го кре­стьян­ско­го земле­вла­де­ния; вытес­не­ние мел­ко­го кре­стьян­ско­го хозяй­ства хозяй­ст­вом круп­ных земле­вла­дель­цев сна­ча­ла в неко­то­рых про­вин­ци­ях, а затем и в Ита­лии; пере­ход круп­но­го хозяй­ства в Ита­лии пре­иму­ще­ст­вен­но на ското­вод­ство, раз­веде­ние мас­лин и вино­де­лие, и, нако­нец, заме­на как в про­вин­ци­ях, так и в Ита­лии сво­бод­ных работ­ни­ков раба­ми. Точ­но так же, как ноби­ли­тет был опас­нее пат­ри­ци­а­та, пото­му что его нель­зя было устра­нить путем изме­не­ний кон­сти­ту­ции, так и это новое могу­ще­ство капи­та­ла было опас­нее его преж­не­го могу­ще­ства в IV 59 и V вв. [454—255 гг.], пото­му что про­тив него нель­зя было бороть­ся изме­не­ни­я­ми земель­но­го зако­но­да­тель­ства.

Преж­де чем при­сту­пить к опи­са­нию это­го вто­ро­го вели­ко­го кон­флик­та меж­ду трудом и капи­та­лом, необ­хо­ди­мо кос­нуть­ся харак­те­ра и объ­е­ма рабо­вла­дель­че­ско­го хозяй­ства. Это была уже не преж­няя, мож­но ска­зать, невин­ная систе­ма раб­ско­го хозяй­ства, когда зем­леде­лец возде­лы­вал свое поле вме­сте со сво­им рабом-батра­ком, а если имел боль­ше зем­ли, чем мог сам обра­ботать, то пору­чал это­му рабу выде­лен­ный хутор; в этом слу­чае раб высту­пал в каче­стве управ­ля­ю­ще­го или как бы арен­да­то­ра с обя­за­тель­ст­вом отда­вать опре­де­лен­ную долю уро­жая (I, 181). Такие отно­ше­ния суще­ст­во­ва­ли во все вре­ме­на; в окрест­но­стях Кому­ма, напри­мер, они были пра­ви­лом еще в импе­ра­тор­скую эпо­ху; но теперь они сохра­ни­лись в виде исклю­че­ния глав­ным обра­зом в осо­бо бла­го­при­ят­ных усло­ви­ях мест­но­сти и в име­ни­ях, управ­ля­е­мых с осо­бой мяг­ко­стью. В рас­смат­ри­вае­мую же эпо­ху мы име­ем дело с систе­мой круп­но­го рабо­вла­дель­че­ско­го хозяй­ства, кото­рая раз­ви­ва­лась в Риме, как неко­гда в Кар­фа­гене, на поч­ве могу­ще­ства капи­та­ла.

В преж­ние вре­ме­на для попол­не­ния кон­тин­ген­та рабов доста­точ­но было воен­но­плен­ных и есте­ствен­но­го раз­мно­же­ния рабов. Теперь же новая систе­ма рабо­вла­дель­че­ско­го хозяй­ства, совер­шен­но так же, как в Аме­ри­ке, опи­ра­лась на систе­ма­ти­че­скую охоту за людь­ми. При новой систе­ме исполь­зо­ва­ния раб­ско­го труда хозя­е­ва мало забо­ти­лись о жиз­ни рабов и об их есте­ствен­ном раз­мно­же­нии. Поэто­му кон­тин­гент рабов посто­ян­но сокра­щал­ся, и эту убыль не мог­ли попол­нить даже вой­ны, посто­ян­но достав­ляв­шие на рынок новые мас­сы рабов. Ни одна стра­на, где води­лась эта выгод­ная дичь, не избе­жа­ла охоты за людь­ми. Даже в Ита­лии с.76 пре­вра­ще­ние сво­бод­но­го бед­ня­ка волей хозя­и­на в раба вовсе не было чем-то неслы­хан­ным. Но тогдаш­ней стра­ной негров была Пере­д­няя Азия²; крит­ские и кили­кий­ские кор­са­ры, насто­я­щие про­фес­сио­наль­ные охот­ни­ки за людь­ми и рабо­тор­гов­цы, опу­сто­ша­ли сирий­ское побе­ре­жье и гре­че­ские ост­ро­ва. С ними сопер­ни­ча­ли рим­ские откуп­щи­ки пода­тей, устра­и­вав­шие в зави­си­мых государ­ствах охоты на людей и обра­щав­шие их в сво­их рабов. Это при­ня­ло такие раз­ме­ры, что око­ло 650 г. [104 г.] царь Вифи­нии заявил: он не в состо­я­нии доста­вить тре­бу­е­мые от него вой­ска, так как трудо­спо­соб­ное насе­ле­ние в его вла­де­ни­ях уведе­но в раб­ство откуп­щи­ка­ми пода­тей. В источ­ни­ках сооб­ща­ет­ся, что на круп­ный неволь­ни­чий рынок в Дело­се, где мало­азий­ские рабо­тор­гов­цы сбы­ва­ли свой товар ита­лий­ским спе­ку­лян­там, одна­жды поут­ру было достав­ле­но до 10000 рабов, кото­рые уже к вече­ру были все рас­про­да­ны. Это свиде­тель­ст­ву­ет о гро­мад­ном мас­шта­бе рабо­тор­гов­ли и в то же вре­мя пока­зы­ва­ет, что спрос на рабов все еще пре­вы­шал пред­ло­же­ние. Это и неуди­ви­тель­но. Уже при опи­са­нии рим­ско­го хозяй­ства в VI в. [254—155 гг.] мы пока­за­ли, что оно, как и вооб­ще все круп­ное хозяй­ство древ­но­сти, поко­и­лось на при­ме­не­нии раб­ско­го труда (I, 798 и сл., 807—808). За какую отрасль ни бра­лась спе­ку­ля­ция, ее оруди­ем во всех слу­ча­ях без исклю­че­ния являл­ся чело­век, низ­веден­ный зако­ном на сте­пень живот­но­го. Ремес­ла­ми зани­ма­лись боль­шей частью рабы, а доход шел хозя­и­ну. Пода­ти в низ­ших клас­сах насе­ле­ния регу­ляр­но взи­ма­лись с помо­щью 60 рабов, при­над­ле­жав­ших ком­па­ни­ям откуп­щи­ков пода­тей. Рука­ми рабов раз­ра­ба­ты­ва­лись руд­ни­ки, рабы гна­ли деготь и выпол­ня­ли раз­ные дру­гие работы. С дав­не­го вре­ме­ни вошло в обык­но­ве­ние отправ­лять целые ста­да неволь­ни­ков на испан­ские руд­ни­ки, где управ­ля­ю­щие охот­но бра­ли их и пла­ти­ли за них высо­кие цены. Убор­ка вино­гра­да и мас­лин обыч­но про­из­во­ди­лась в Ита­лии круп­ны­ми земле­вла­дель­ца­ми не с помо­щью соб­ст­вен­ных работ­ни­ков, а сда­ва­лась по дого­во­ру рабо­вла­дель­цу. Уход за скотом везде пору­чал­ся рабам. Мы уже упо­ми­на­ли (I, 790) о воору­жен­ных рабах, кото­рые вер­хом на лоша­дях пас­ли ста­да на обшир­ных паст­би­щах в Ита­лии. Такой же метод ското­вод­че­ско­го хозяй­ства ско­ро сде­лал­ся излюб­лен­ным сред­ст­вом рим­ских спе­ку­лян­тов и в про­вин­ци­ях. Так, напри­мер, как толь­ко была заво­е­ва­на Дал­ма­тия (599) [155 г.], рим­ские капи­та­ли­сты заве­ли там круп­ное ското­вод­че­ское хозяй­ство по ита­лий­ско­му образ­цу. Но гораздо худ­шим злом во всех отно­ше­ни­ях явля­лась соб­ст­вен­но план­та­тор­ская систе­ма хозяй­ства, т. е. обра­бот­ка полей целы­ми с.77 мас­са­ми рабов. Клей­ме­ные рас­ка­лен­ным желе­зом, с кан­да­ла­ми на ногах, эти рабы работа­ли весь день под над­зо­ром над­смотр­щи­ков, а на ночь запи­ра­лись в осо­бых казе­ма­тах, неред­ко нахо­див­ших­ся под зем­лей. Эта план­та­тор­ская систе­ма была зане­се­на с Восто­ка в Кар­фа­ген (I, 462), кар­фа­ге­няне же, по-види­мо­му, вве­ли ее в Сици­лии. Воз­мож­но, что имен­но поэто­му план­та­тор­ское хозяй­ство раз­ви­лось здесь рань­ше и пол­нее, чем в дру­гих рим­ских вла­де­ни­ях³. Леон­тин­ское поле, охва­ты­вав­шее око­ло 30000 юге­ров пахот­ной зем­ли и роздан­ное цен­зо­ра­ми в каче­стве государ­ст­вен­ных земель в арен­ду, ока­за­лось через несколь­ко деся­ти­ле­тий после Грак­хов в руках 84 арен­да­то­ров. Сле­до­ва­тель­но, на каж­до­го при­хо­ди­лось в сред­нем 360 юге­ров; за исклю­че­ни­ем одно­го леон­тин­ско­го уро­жен­ца все они были ино­зем­цы, в боль­шин­стве — рим­ские спе­ку­лян­ты. Из это­го вид­но, с каким рве­ни­ем рим­ские спе­ку­лян­ты шли здесь по сто­пам сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков и какие выгод­ные дела обде­лы­ва­ли они с сици­лий­ским скотом и сици­лий­ским хле­бом, добы­тым рука­ми рабов; рим­ские и нерим­ские спе­ку­лян­ты усе­я­ли весь пре­крас­ный ост­ров сво­и­ми паст­би­ща­ми и план­та­ци­я­ми. Но сама Ита­лия пока еще почти не зна­ла этой худ­шей фор­мы рабо­вла­дель­че­ско­го хозяй­ства. В Этру­рии план­та­тор­ское хозяй­ство, по-види­мо­му, появи­лось рань­ше, чем в осталь­ной Ита­лии (во вся­ком слу­чае 40 года­ми поз­же оно суще­ст­ву­ет здесь уже в самых обшир­ных раз­ме­рах). Здесь, по всей веро­ят­но­сти, уже тогда суще­ст­во­ва­ли эрга­сту­лы, но ита­лий­ское поле­вое хозяй­ство этой эпо­хи поко­и­лось пре­иму­ще­ст­вен­но на сво­бод­ном труде или же на труде рабов, но не зако­ван­ных в кан­да­лы, а так­же на отда­че круп­ных работ под­ряд­чи­кам. Раз­ли­чие в поло­же­нии рабов в Ита­лии и в Сици­лии осо­бен­но ясно про­яв­ля­ет­ся в том, что в сици­лий­ском вос­ста­нии рабов в 619—622 гг. [135—132 гг.] не при­ня­ли уча­стия толь­ко рабы мамер­тин­ской общи­ны, нахо­див­ши­е­ся в усло­ви­ях, оди­на­ко­вых с ита­лий­ски­ми.

Без­дну стра­да­ния и горя, кото­рую откры­ва­ет перед нами жизнь этих несчаст­ней­ших из всех про­ле­та­ри­ев, может изме­рить лишь тот, кто отва­жит­ся про­ник­нуть взо­ром в эту жизнь. Воз­мож­но, что по срав­не­нию со стра­да­ни­я­ми рим­ских рабов все несча­стья негров 61 пока­жут­ся кап­лей в море. Одна­ко нас зани­ма­ет здесь не столь­ко бед­ст­вен­ное поло­же­ние самих рабов, сколь­ко те опас­но­сти, кото­рые оно навлек­ло на рим­ское государ­ство, и те меры, кото­рые рим­ское пра­ви­тель­ство при­ни­ма­ло перед лицом этих опас­но­стей. Само собой разу­ме­ет­ся, что не пра­ви­тель­ство созда­ло этот про­ле­та­ри­ат и что оно не мог­ло с.78 так­же устра­нить его. Для это­го пона­до­би­лись бы сред­ства, кото­рые ока­за­лись бы еще хуже самой болез­ни. На пра­ви­тель­стве лежа­ла лишь обя­зан­ность: устра­нить при помо­щи хоро­шо орга­ни­зо­ван­ной поли­ции непо­сред­ст­вен­ную опас­ность, угро­жав­шую жиз­ни и соб­ст­вен­но­сти граж­дан, со сто­ро­ны неволь­ни­чье­го про­ле­та­ри­а­та и по воз­мож­но­сти про­ти­во­дей­ст­во­вать раз­ви­тию это­го про­ле­та­ри­а­та, поощ­ряя сво­бод­ный труд. Посмот­рим, как выпол­ня­ла эти две зада­чи рим­ская ари­сто­кра­тия.

О том, как дей­ст­во­ва­ла поли­ция, свиде­тель­ст­ву­ют вспы­хи­ваю­щие повсе­мест­но заго­во­ры рабов и вос­ста­ния их. В Ита­лии, по-види­мо­му, воз­об­но­ви­лись те же страш­ные собы­тия, кото­рые были непо­сред­ст­вен­ным отго­лос­ком вой­ны с Ган­ни­ба­лом (I, 810). При­шлось сра­зу схва­тить и каз­нить в Риме 150 рабов, в Мин­тур­нах — 450, а в Сину­эс­се — даже 4000 (621) [133 г.]. В про­вин­ци­ях, понят­но, дело обсто­я­ло еще хуже. На боль­шом неволь­ни­чьем рын­ке в Дело­се и на сереб­ря­ных руд­ни­ках в Атти­ке взбун­то­вав­ши­е­ся рабы были усми­ре­ны силой ору­жия. Вой­на про­тив Ари­сто­ни­ка и его мало­азий­ских «гелио­по­ли­тов» была в сущ­но­сти вой­ной иму­щих про­тив вос­став­ших рабов.

Но хуже все­го, разу­ме­ет­ся, обсто­я­ло дело в обе­то­ван­ной зем­ле план­та­то­ров — в Сици­лии. Раз­бои, осо­бен­но во внут­рен­ней части ост­ро­ва, дав­но уже ста­ли там хро­ни­че­ским злом. Теперь они нача­ли пере­рас­тать в вос­ста­ние. Один бога­тый план­та­тор из Энны (Каст­ро­д­жи­о­ван­ни) по име­ни Дамо­фил, сопер­ни­чав­ший с ита­лий­ски­ми рабо­вла­дель­ца­ми в про­мыш­лен­ной экс­плуа­та­ции сво­его живо­го капи­та­ла, был убит сво­и­ми раба­ми, доведен­ны­ми до отча­я­ния. Вслед за тем дикая бан­да устре­ми­лась в город Энну, где эти явле­ния воз­об­но­ви­лись в более широ­ком мас­шта­бе. Рабы мас­са­ми вос­ста­ли про­тив сво­их гос­под, уби­ва­ли их или обра­ща­ли в раб­ство. Во гла­ве сво­ей раз­рос­шей­ся армии они поста­ви­ли неко­е­го чудотвор­ца из сирий­ско­го горо­да Апа­меи, умев­ше­го глотать огонь и пред­ска­зы­вать буду­щее. До сих пор его зва­ли как раба Эвном, теперь же, став во гла­ве инсур­ген­тов, он стал назы­вать­ся сирий­ским царем Антиохом. Поче­му ему и не назвать­ся так? Раз­ве несколь­ко лет назад дру­гой сирий­ский раб, даже не про­рок, не носил в самой Антио­хии диа­де­му Селев­кидов? Храб­рый «пол­ко­во­дец» ново­го царя, гре­че­ский раб Ахей, рыс­кал по все­му ост­ро­ву. Под его невидан­ные зна­ме­на сте­ка­лись из ближ­них и даль­них мест не толь­ко дикие пас­ту­хи — сво­бод­ные работ­ни­ки виде­ли в план­та­то­рах сво­их закля­тых вра­гов и дей­ст­во­ва­ли заод­но с воз­му­тив­ши­ми­ся раба­ми. В дру­гой части Сици­лии кили­кий­ский раб Кле­он, про­сла­вив­ший­ся еще на родине дерз­ки­ми раз­бо­я­ми, после­до­вал при­ме­ру Ахея и занял Акра­гант. Оба вождя дей­ст­во­ва­ли согла­со­ван­но с.79 и после несколь­ких мало­зна­чи­тель­ных успе­хов раз­би­ли наго­ло­ву армию пре­то­ра Луция Гип­сея, состо­яв­шую боль­шей частью из мест­ных сици­лий­ских опол­че­ний, и захва­ти­ли его лагерь. В резуль­та­те почти весь ост­ров ока­зал­ся во вла­сти повстан­цев, чис­ло кото­рых, по самым уме­рен­ным под­сче­там, дохо­ди­ло до 70000 спо­соб­ных носить ору­жие. В тече­ние трех лет (620—622) [134—132 гг.] рим­ляне были вынуж­де­ны посы­лать в Сици­лию кон­су­лов и кон­суль­ские армии. Нако­нец, после ряда сра­же­ний с нере­ши­тель­ным исхо­дом, а частич­но и пора­же­ний рим­ля­нам уда­лось овла­деть 62 Тав­ро­ме­ни­ем и Энной. Вос­ста­ние было подав­ле­но. Под Энной кон­су­лы Луций Каль­пур­ний Писон и Пуб­лий Рупи­лий про­сто­я­ли два года; в этой непри­ступ­ной кре­по­сти укры­лись самые энер­гич­ные из повстан­цев и защи­ща­лись так, как защи­ща­ют­ся люди, у кото­рых нет надеж­ды ни на победу, ни на поми­ло­ва­ние. Нако­нец, город был взят не столь­ко силой ору­жия, сколь­ко голо­дом⁴.

Тако­вы были резуль­та­ты поли­цей­ской дея­тель­но­сти рим­ско­го сена­та и его долж­ност­ных лиц в Ита­лии и в про­вин­ци­ях. Для пол­но­го устра­не­ния про­ле­та­ри­а­та тре­бу­ет­ся со сто­ро­ны пра­ви­тель­ства напря­же­ние всех сил и вся его муд­рость, при­чем очень часто эта зада­ча явля­ет­ся для него непо­силь­ной; но сдер­жи­вать про­ле­та­ри­ат поли­цей­ски­ми меро­при­я­ти­я­ми вся­кое боль­шое государ­ство может отно­си­тель­но лег­ко. Для государств было бы сча­стьем, если бы опас­ность от неиму­щих масс была для них не боль­ше, чем опас­ность от мед­ведей и вол­ков. Толь­ко пани­ке­ры и лица, спе­ку­ли­ру­ю­щие на неле­пом стра­хе перед народ­ной тол­пой, пред­ска­зы­ва­ют гибель обще­ст­вен­но­го поряд­ка вслед­ст­вие вос­ста­ний рабов или про­ле­та­ри­ев. Но рим­ское пра­ви­тель­ство не суме­ло выпол­нить даже эту более лег­кую зада­чу, не суме­ло обуздать угне­тен­ную мас­су, несмот­ря на дли­тель­ный пери­од глу­бо­ко­го мира и неис­чер­пае­мые ресур­сы государ­ства. Это свиде­тель­ст­во­ва­ло о сла­бо­сти пра­ви­тель­ства, но так­же о чем-то дру­гом. По зако­ну рим­ские намест­ни­ки обя­за­ны были забо­тить­ся о без­опас­но­сти на боль­ших доро­гах и пой­ман­ных раз­бой­ни­ков, если это были рабы, рас­пи­нать на кре­сте. Это понят­но, так как раб­ское хозяй­ство немыс­ли­мо без систе­мы устра­ше­ния. Когда раз­бои на боль­ших доро­гах уси­ли­лись, сици­лий­ские намест­ни­ки устра­и­ва­ли ино­гда обла­вы. Одна­ко, не желая пор­тить отно­ше­ний с ита­лий­ски­ми план­та­то­ра­ми, вла­сти обыч­но воз­вра­ща­ли пой­ман­ных раз­бой­ни­ков их гос­по­дам, пред­ла­гая нака­зы­вать их по сво­е­му усмот­ре­нию. А эти гос­по­да отли­ча­лись такой береж­ли­во­стью, что на прось­бы сво­их рабов-пас­ту­хов дать им одеж­ду отве­ча­ли побо­я­ми и вопро­сом: раз­ве путе­ше­ст­вен­ни­ки разъ­ез­жа­ют с.80 голы­ми по боль­шим доро­гам? В резуль­та­те тако­го попу­сти­тель­ства кон­сул Пуб­лий Рупи­лий после подав­ле­ния вос­ста­ния велел рас­пять на кре­стах всех попав­ших­ся живы­ми в его руки, т. е. свы­ше 20000 чело­век. Дей­ст­ви­тель­но, более уже нель­зя было щадить капи­тал.

Пра­ви­тель­ство мог­ло бы достиг­нуть несрав­нен­но более полез­ных резуль­та­тов, покро­ви­тель­ст­вуя сво­бод­но­му тру­ду и огра­ни­чи­вая таким обра­зом раз­ви­тие неволь­ни­чье­го про­ле­та­ри­а­та. Но эта зада­ча была несрав­нен­но труд­нее, и, к сожа­ле­нию, в этом отно­ше­нии не было сде­ла­но ров­но ниче­го. Во вре­мя пер­во­го соци­аль­но­го кри­зи­са был издан закон, обя­зы­вав­ший круп­ных земле­вла­дель­цев дер­жать опре­де­лен­ное чис­ло сво­бод­ных работ­ни­ков, соот­вет­ст­ву­ю­щее чис­лу заня­тых у них рабов (I, 280). А теперь пра­ви­тель­ство рас­по­ряди­лось пере­ве­сти на латин­ский язык одно пуни­че­ское сочи­не­ние о зем­леде­лии — несо­мнен­но, руко­вод­ство по план­та­тор­ско­му хозяй­ству по кар­фа­ген­ско­му образ­цу, — на поль­зу ита­лий­ским спе­ку­лян­там. Пер­вый и един­ст­вен­ный при­мер лите­ра­тур­но­го пред­при­я­тия по почи­ну рим­ско­го сена­та! Та же тен­ден­ция обна­ру­жи­лась и в дру­гом, более важ­ном вопро­се, мож­но ска­зать, вопро­се жиз­ни для Рима, — в систе­ме коло­ни­за­ции. Не тре­бо­ва­лось ника­кой осо­бой муд­ро­сти, 63 доста­точ­но было не забы­вать хода собы­тий во вре­мя пер­во­го соци­аль­но­го кри­зи­са, чтобы понять, что един­ст­вен­ное серь­ез­ное сред­ство про­тив умно­же­ния зем­ледель­че­ско­го про­ле­та­ри­а­та заклю­ча­ет­ся в широ­кой и пра­виль­ной орга­ни­за­ции эми­гра­ции. Внеш­нее поло­же­ние Рима обес­пе­чи­ва­ло самые бла­го­при­ят­ные усло­вия для это­го. До кон­ца VI в. [сер. II в. до н. э.] дей­ст­ви­тель­но ста­ра­лись задер­жать все уси­ли­вав­ший­ся упа­док ита­лий­ско­го мел­ко­го земле­вла­де­ния, посто­ян­но созда­вая мел­кие кре­стьян­ские участ­ки (I, 772). Но это про­во­ди­лось отнюдь не в тех мас­шта­бах, как это мож­но и надо было делать. Пра­ви­тель­ство не ото­бра­ло у част­ных лиц государ­ст­вен­ные зем­ли, заня­тые ими с дав­них вре­мен, и даже раз­ре­ша­ло даль­ней­шее заня­тие част­ны­ми лица­ми участ­ков на зем­лях, вновь при­со­еди­ня­е­мых к государ­ству. Дру­гие очень важ­ные терри­то­ри­аль­ные при­об­ре­те­ния, а имен­но Капу­ан­ская область, хотя не были пре­до­став­ле­ны окку­па­ции част­ных лиц, но не посту­па­ли так­же и в разда­чу, а исполь­зо­ва­лись как государ­ст­вен­ные зем­ли. Но все же разда­ча наде­лов ока­за­ла бла­готвор­ное вли­я­ние: она помо­га­ла мно­гим нуж­даю­щим­ся и всем дава­ла надеж­ду. Но после осно­ва­ния Луны (577) [177 г.] мы дол­гое вре­мя не встре­ча­ем сле­дов даль­ней­шей разда­чи земель­ных участ­ков, за един­ст­вен­ным исклю­че­ни­ем — осно­ва­ния пицен­ской коло­нии Аук­си­ма (Ози­мо) в 597 г. [157 г.] При­чи­на ясна. После поко­ре­ния боев и апу­ан­цев Рим уже не при­об­ре­тал в Ита­лии новых земель, за исклю­че­ни­ем мало­обе­щаю­щих долин Лигу­рии. Поэто­му и нече­го было с.81 разда­вать, кро­ме тех государ­ст­вен­ных земель, кото­рые были сда­ны в арен­ду государ­ст­вом или окку­пи­ро­ва­ны част­ны­ми лица­ми. Но вся­кое пося­га­тель­ство на эти зем­ли было в то вре­мя, разу­ме­ет­ся, так же непри­ем­ле­мо для ари­сто­кра­тии, как и за три сто­ле­тия до это­го. Разда­вать же зем­ли, при­об­ре­тен­ные Римом вне пре­де­лов Ита­лии, счи­та­лось недо­пу­сти­мым по поли­ти­че­ским сооб­ра­же­ни­ям: Ита­лия долж­на была оста­вать­ся гос­под­ст­ву­ю­щей стра­ной и нель­зя было раз­ру­шать грань меж­ду ита­лий­ски­ми гос­по­да­ми и под­власт­ны­ми про­вин­ци­а­ла­ми. Посколь­ку в Риме не хоте­ли отка­зать­ся от сооб­ра­же­ний высо­кой поли­ти­ки, а тем более посту­пить­ся сво­и­ми сослов­ны­ми инте­ре­са­ми, пра­ви­тель­ству не оста­ва­лось ниче­го дру­го­го, как без­участ­но взи­рать на разо­ре­ние ита­лий­ско­го кре­стьян­ства. Так и слу­чи­лось. Капи­та­ли­сты про­дол­жа­ли ску­пать мел­кие участ­ки, а у несго­вор­чи­вых соб­ст­вен­ни­ков попро­сту захва­ты­ва­ли зем­лю без вся­кой куп­чей. Конеч­но, не все­гда дело обхо­ди­лось мир­но. Излюб­лен­ным мето­дом было сле­дую­щее: когда кре­стья­нин нахо­дил­ся на воен­ной служ­бе, капи­та­лист выго­нял его жену и детей из дома и, таким обра­зом, ста­вил его перед совер­шив­шим­ся фак­том и при­нуж­дал к покор­но­сти. Круп­ные земле­вла­дель­цы по-преж­не­му пред­по­чи­та­ли труд рабов тру­ду сво­бод­ных работ­ни­ков уже по той при­чине, что рабов не мог­ли взять у них на воен­ную служ­бу. В резуль­та­те сво­бод­ные про­ле­та­рии низ­во­ди­лись до тако­го же уров­ня нище­ты, как и рабы. По-преж­не­му сици­лий­ский хлеб, добы­тый рука­ми рабов, про­да­вал­ся на сто­лич­ном рын­ке по сме­хотвор­но низ­ким ценам, вытес­няя ита­лий­ский хлеб и пони­жая цены на всем полу­ост­ро­ве. В Этру­рии ста­рая мест­ная ари­сто­кра­тия в сою­зе с рим­ски­ми капи­та­ли­ста­ми уже к 620 г. [134 г.] дове­ла дело до того, что там не было ни одно­го сво­бод­но­го кре­стья­ни­на. На фору­ме в Риме гово­ри­ли во все­услы­ша­ние: у диких зве­рей есть лого­ви­ща, а у рим­ских граж­дан оста­лись толь­ко воздух да солн­це, и те, кого назы­ва­ют вла­сти­те­ля­ми мира, не име­ют боль­ше ни клоч­ка соб­ст­вен­ной зем­ли. Ком­мен­та­ри­ем к этим сло­вам явля­ют­ся цен­зо­вые спис­ки рим­ских граж­дан. С кон­ца 64 вой­ны с Ган­ни­ба­лом до 595 г. [159 г.] чис­ло граж­дан посто­ян­но воз­рас­та­ет; при­чи­ну это­го сле­ду­ет искать глав­ным обра­зом в посто­ян­ных и зна­чи­тель­ных разда­чах государ­ст­вен­ных земель (I, 808—809). В 595 г. [159 г.] насчи­ты­ва­лось 328000 граж­дан, спо­соб­ных носить ору­жие. Но с это­го года начи­на­ет­ся систе­ма­ти­че­ское паде­ние: в спис­ках 600 г. [154 г.] чис­лит­ся 324000, в 607 г. [147 г.] — 322000, в 623 г. [131 г.] — уже толь­ко 319000 граж­дан, спо­соб­ных носить ору­жие, — гроз­ный пока­за­тель для эпо­хи глу­бо­ко­го внут­рен­не­го и внеш­не­го мира. Если бы дело пошло так и даль­ше, то в кон­це кон­цов все граж­дане рас­па­лись бы на две части — план­та­то­ров и рабов, и государ­ству при­шлось бы, подоб­но пар­фян­ским царям, поку­пать себе сол­дат на неволь­ни­чьем рын­ке.

с.82 Тако­во было внут­рен­нее и внеш­нее поло­же­ние рим­ско­го государ­ства, когда оно всту­пи­ло в седь­мое сто­ле­тие сво­его суще­ст­во­ва­ния. Куда ни обра­ща­лись взо­ры, всюду бро­са­лись в гла­за зло­употреб­ле­ния и упа­док. Перед каж­дым здра­во­мыс­ля­щим и бла­го­на­ме­рен­ным чело­ве­ком дол­жен был встать вопрос: нель­зя ли при­нять какие-нибудь меры, чтобы испра­вить зло. В Риме не было недо­стат­ка в таких людях. Но никто из них не казал­ся более под­хо­дя­щим для вели­ко­го дела поли­ти­че­ской и соци­аль­ной рефор­мы, чем Пуб­лий Кор­не­лий Сци­пи­он Эми­ли­ан Афри­кан­ский (570—625) [184—129 г.], люби­мый сын Эми­лия Пав­ла, при­ем­ный внук вели­ко­го Сци­пи­о­на, носив­ший слав­ное про­зви­ще Афри­кан­ско­го не толь­ко по наслед­ству, но и в силу сво­их лич­ных заслуг.

Подоб­но сво­е­му отцу, он был урав­но­ве­шен­ным чело­ве­ком, здо­ро­вым душой и телом, нико­гда не знал ника­ких болез­ней, нико­гда не коле­бал­ся при­нять необ­хо­ди­мое реше­ние. Еще с юных лет он чуж­дал­ся обыч­ной мане­ры начи­нать свою поли­ти­че­скую карье­ру в пере­д­них вли­я­тель­ных сена­то­ров и декла­ма­ци­я­ми в судах. Напро­тив, он любил охоту. Сем­на­дца­ти­лет­ним юно­шей, отли­чив­шись в войне про­тив Пер­сея, в кото­рой он участ­во­вал под началь­ст­вом отца, он испро­сил себе в виде награ­ды раз­ре­ше­ние охо­тить­ся в запо­вед­ни­ке македон­ских царей, куда нико­му не раз­ре­шал­ся доступ за послед­ние 4 года. Но все­го охот­нее он посвя­щал свои досу­ги заня­ти­ям нау­кой и лите­ра­ту­рой. Бла­го­да­ря заботам отца, он в ран­ней юно­сти при­об­щил­ся к насто­я­ще­му гре­че­ско­му обра­зо­ва­нию, дале­ко­му от гру­бо­го вер­хо­гляд­ства вуль­гар­ных под­ра­жа­те­лей эллин­ской куль­ту­ре. Сво­ей мет­кой и серь­ез­ной оцен­кой хоро­ших и дур­ных сто­рон гре­че­ской куль­ту­ры и сво­им бла­го­род­ным поведе­ни­ем этот рим­ля­нин импо­ни­ро­вал при­двор­ным восточ­ных царей и даже насмеш­ли­вым алек­сан­дрий­цам. Его эллин­ская обра­зо­ван­ность ска­зы­ва­лась глав­ным обра­зом в тон­кой иро­нии его речи и в клас­си­че­ской чисто­те его латин­ско­го язы­ка. Он не был писа­те­лем в узком смыс­ле сло­ва, но подоб­но Като­ну запи­сы­вал свои поли­ти­че­ские речи. Позд­ней­ши­ми лите­ра­то­ра­ми они высо­ко цени­лись, как образ­цы мастер­ской про­зы наравне с пись­ма­ми его сест­ры, мате­ри Грак­хов. Он охот­но окру­жал себя луч­ши­ми рим­ски­ми и гре­че­ски­ми лите­ра­то­ра­ми, и его кол­ле­ги по сена­ту, не имев­шие дру­гих досто­инств, кро­ме знат­но­го про­ис­хож­де­ния, не мог­ли про­стить ему при­стра­стие к это­му пле­бей­ско­му обще­ству. Это был серь­ез­ный и надеж­ный чело­век, на чест­ное сло­во кото­ро­го оди­на­ко­во пола­га­лись дру­зья и вра­ги. Он не зани­мал­ся построй­ка­ми и спе­ку­ля­ци­я­ми и вел про­стой образ жиз­ни. В денеж­ных делах он был не толь­ко честен и бес­ко­ры­стен, но и отли­чал­ся дели­кат­но­стью и щед­ро­стью, кото­рые осо­бен­но выде­ля­лись на фоне ком­мер­че­ско­го духа его совре­мен­ни­ков. Он был хоро­шим сол­да­том и даро­ви­тым с.83 офи­це­ром. С вой­ны в Афри­ке он вер­нул­ся на роди­ну, 65 увен­чан­ный почет­ным вен­ком, кото­рым обыч­но награж­да­ли в Риме тех, кто для спа­се­ния рим­ских граж­дан под­вер­гал опас­но­сти соб­ст­вен­ную жизнь. Эту вой­ну он начал офи­це­ром и кон­чил глав­но­ко­ман­дую­щим; одна­ко обсто­я­тель­ства не доста­ви­ли ему слу­чая испы­тать свой воен­ный талант на дей­ст­ви­тель­но труд­ных зада­чах. Сци­пи­он, подоб­но сво­е­му отцу, не был гени­ем; об этом свиде­тель­ст­ву­ет уже его при­стра­стие ко Ксе­но­фон­ту, рас­суди­тель­но­му вои­ну и не пре­сту­паю­ще­му гра­ниц меры писа­те­лю. Но он обла­дал харак­те­ром чест­ным и пря­мым, и, каза­лось, он боль­ше, чем кто-либо дру­гой под­хо­дил для того, чтобы с помо­щью орга­ни­че­ских реформ бороть­ся с начи­нав­шим­ся раз­ло­же­ни­ем. Тем более пока­за­тель­но, что он не пытал­ся это­го сде­лать. Прав­да, он ста­рал­ся по мере сил пре­се­кать зло­употреб­ле­ния и в част­но­сти работал над улуч­ше­ни­ем суда. Глав­ным обра­зом бла­го­да­ря его содей­ст­вию даро­ви­тый и отли­чав­ший­ся ста­рин­ной стро­го­стью нра­вов и чест­но­стью Луций Кас­сий мог про­ве­сти, несмот­ря на силь­ней­шее сопро­тив­ле­ние опти­ма­тов, свой зако­но­про­ект о тай­ном голо­со­ва­нии в народ­ном собра­нии, в ком­пе­тен­цию кото­ро­го все еще вхо­ди­ла важ­ней­шая часть уго­лов­ных дел. В моло­до­сти Сци­пи­он не высту­пал с ребя­че­ски­ми обви­не­ни­я­ми, но в зре­лых годах он при­влек к суду мно­гих наи­бо­лее винов­ных ари­сто­кра­тов. Он оста­вал­ся верен себе, когда, будучи глав­но­ко­ман­дую­щим под Кар­фа­ге­ном и Нуман­ти­ей, про­гнал из лаге­ря жен­щин и попов и вер­нул раз­нуздан­ную сол­дат­чи­ну к ста­рин­ной желез­ной дис­ци­плине, или же когда в каче­стве цен­зо­ра (612) [142 г.] пре­сле­до­вал вели­ко­свет­скую моло­дежь, брив­шую боро­ды и носив­шую ино­зем­ные одеж­ды, и с суро­вым крас­но­ре­чи­ем убеж­дал граж­дан соблюдать доб­рые нра­вы пред­ков. Но для всех и преж­де все­го для него само­го было ясно, что введе­ние стро­го­го пра­во­судия и отдель­ные улуч­ше­ния не были даже пер­вым шагом к исце­ле­нию тех орга­ни­че­ских неду­гов, от кото­рых стра­да­ло государ­ство. Этих неду­гов Сци­пи­он не касал­ся. Гай Лелий (кон­сул 614 г.) [140 г.], стар­ший друг Сци­пи­о­на и его поли­ти­че­ский настав­ник, поль­зо­вав­ший­ся его дове­ри­ем, заду­мал ото­брать еще нероздан­ные, но вре­мен­но окку­пи­ро­ван­ные част­ны­ми лица­ми государ­ст­вен­ные зем­ли в Ита­лии, и раздать их ита­лий­ско­му кре­стьян­ству, разо­ре­ние кото­ро­го ста­но­ви­лось все более оче­вид­ным. Он думал пред­ло­жить это в сена­те, но отка­зал­ся от сво­его наме­ре­ния, когда увидел, какую бурю это долж­но было вызвать. За это он был про­зван «Рас­суди­тель­ным». Сци­пи­он дер­жал­ся тако­го же мне­ния. Он ясно созна­вал раз­ме­ры зла и шел напро­лом там, где рис­ко­вал толь­ко собой, в подоб­ных слу­ча­ях он дей­ст­во­вал с похваль­ным муже­ст­вом невзи­рая на лица. Но он был убеж­ден, что стра­ну мож­но спа­сти лишь ценой такой же рево­лю­ции, какая с.84 воз­ник­ла в IV и V вв. [сер. V — сер. III вв. до н. э.] на поч­ве дви­же­ния за рефор­мы. Ему каза­лось — пра­виль­но или нет, — что такое лекар­ство хуже самой болез­ни. Поэто­му вме­сте с тес­ным круж­ком дру­зей он за всю свою жизнь не при­мкнул ни к ари­сто­кра­там, не про­стив­шим ему его выступ­ле­ния в поль­зу зако­на Кас­сия, ни к демо­кра­там, кото­рых он тоже не удо­вле­тво­рял и не хотел удо­вле­тво­рить пол­но­стью. Он был оди­нок, но после смер­ти имя его пре­воз­но­си­ли обе пар­тии — то как руко­во­ди­те­ля ари­сто­кра­тии, то как побор­ни­ка реформ. Преж­де цен­зо­ры, сла­гая с себя пол­но­мо­чия, обра­ща­лись к богам с прось­бой даро­вать Риму еще боль­шее могу­ще­ство и сла­ву; цен­зор Сци­пи­он молил богов сохра­нить государ­ство. В этом скорб­ном обра­ще­нии заклю­чал­ся весь его сим­вол веры.

Но за дело спа­се­ния Ита­лии, на кото­рое не хва­та­ло сме­ло­сти у Сци­пи­о­на, два­жды при­во­див­ше­го рим­скую армию от глу­бо­ко­го упад­ка к победе, отваж­но взял­ся юно­ша, не про­сла­вив­ший­ся еще 66 ника­ки­ми подви­га­ми, — Тибе­рий Сем­п­ро­ний Гракх (591—621) [163—133 гг.]. Его отец, носив­ший то же имя (кон­сул в 577 г. и в 591 г., цен­зор в 585 г.) [177, 163, 169 гг.], был образ­цом рим­ско­го ари­сто­кра­та. Будучи эди­лом, он устра­и­вал бле­стя­щие игры, при­чем день­ги на них добы­вал угне­те­ни­ем про­вин­ций, за что навлек на себя суро­вое и заслу­жен­ное пори­ца­ние сена­та (I, 760). В недо­стой­ном про­цес­се про­тив Сци­пи­о­нов (I, 710), быв­ших его лич­ны­ми вра­га­ми, он всту­пил­ся за них и дока­зал этим свое рыцар­ское бла­го­род­ство и пре­дан­ность сослов­ной чести, а энер­гич­ные меры про­тив воль­ноот­пу­щен­ни­ков, при­ня­тые им в быт­ность цен­зо­ром (I, 776), свиде­тель­ст­во­ва­ли о твер­до­сти его кон­сер­ва­тив­ных убеж­де­ний. В каче­стве намест­ни­ка про­вин­ции Эбро (I, 643) он сво­им муже­ст­вом и осо­бен­но сво­им спра­вед­ли­вым управ­ле­ни­ем ока­зал оте­че­ству боль­шие услу­ги и оста­вил в про­вин­ции по себе бла­го­дар­ную память. Мать Тибе­рия Кор­не­лия была доче­рью победи­те­ля при Заме, кото­рый выбрал себе зятем сво­его быв­ше­го вра­га, выбрал за то, что он так вели­ко­душ­но всту­пил­ся за него. Сама Кор­не­лия была высо­ко­об­ра­зо­ван­ной, выдаю­щей­ся жен­щи­ной. После смер­ти мужа, кото­рый был мно­го стар­ше ее, она откло­ни­ла пред­ло­же­ние еги­пет­ско­го царя, про­сив­ше­го ее руки, и вос­пи­та­ла сво­их тро­их детей в заве­тах мужа и отца. Стар­ший сын ее Тибе­рий, доб­рый и бла­го­нрав­ный юно­ша, с мяг­ким взглядом и спо­кой­ным харак­те­ром, каза­лось, мень­ше все­го годил­ся для роли народ­но­го аги­та­то­ра. По всем сво­им свя­зям и убеж­де­ни­ям он при­над­ле­жал к сци­пи­о­нов­ско­му круж­ку. И он, и брат его, и сест­ра полу­чи­ли утон­чен­ное гре­че­ское и нацио­наль­ное обра­зо­ва­ние, кото­рое отли­ча­ло всех чле­нов это­го круж­ка. Сци­пи­он Эми­ли­ан был его двою­род­ным бра­том и мужем его сест­ры. Под его началь­ст­вом Тибе­рий 18-лет­ним юно­шей участ­во­вал в оса­де Кар­фа­ге­на и за храб­рость удо­сто­ил­ся похва­лы суро­во­го пол­ко­во­д­ца и воен­ных с.85 отли­чий. Неуди­ви­тель­но, что даро­ви­тый юно­ша со всей горяч­но­стью и риго­риз­мом моло­до­сти вос­при­нял и раз­вил идеи это­го круж­ка о при­чи­нах упад­ка государ­ства и о необ­хо­ди­мо­сти улуч­шить поло­же­ние ита­лий­ско­го кре­стьян­ства. Тем более, что не толь­ко сре­ди моло­де­жи нахо­ди­лись люди, счи­тав­шие отказ Гая Лелия от про­веде­ния его пла­на рефор­мы при­зна­ком не рас­суди­тель­но­сти, а сла­бо­сти. Аппий Клав­дий, быв­ший кон­сул (611) [143 г.] и цен­зор (618) [136 г.], один из самых авто­ри­тет­ных чле­нов сена­та, со всей страст­но­стью и горяч­но­стью, харак­тер­ной для рода Клав­ди­ев, упре­кал сци­пи­о­нов­ский кру­жок в том, что он так поспеш­но отка­зал­ся от сво­его пла­на разда­чи государ­ст­вен­ных земель. Кажет­ся, в этих упре­ках была так­же нот­ка лич­ной враж­ды; у Аппия Клав­дия были столк­но­ве­ния со Сци­пи­о­ном Эми­ли­а­ном в то вре­мя, когда они оба домо­га­лись долж­но­сти цен­зо­ра. Пуб­лий Красс Муци­ан, быв­ший в то вре­мя вели­ким пон­ти­фи­ком и поль­зо­вав­ший­ся все­об­щим ува­же­ни­ем в сена­те и в наро­де как чело­век и как уче­ный юрист, выска­зы­вал­ся в том же духе. Даже брат его Пуб­лий Муций Сце­во­ла, осно­ва­тель нау­ки пра­ва в Риме, по-види­мо­му, одоб­рял план реформ, а его мне­ние име­ло тем боль­шее зна­че­ние, что он, так ска­зать, сто­ял вне пар­тий. Тех же взглядов при­дер­жи­вал­ся и Квинт Метелл, поко­ри­тель македо­нян и ахей­цев, поль­зо­вав­ший­ся боль­шим ува­же­ни­ем за воен­ные подви­ги и еще боль­ше за свои стро­гие нра­вы в семей­ной и обще­ст­вен­ной жиз­ни. Тибе­рий Гракх был бли­зок к этим людям, осо­бен­но к Аппию, на доче­ри кото­ро­го он женил­ся, и к Муци­а­ну, на доче­ри кото­ро­го женил­ся его брат. Неуди­ви­тель­но поэто­му, что он при­шел к мыс­ли взять­ся само­му за про­веде­ние 67 рефор­мы, как толь­ко полу­чит долж­ность, даю­щую ему пра­во зако­но­да­тель­ной ини­ци­а­ти­вы. В этом наме­ре­нии его, воз­мож­но, укре­пи­ли так­же лич­ные моти­вы. Мир­ный дого­вор с нуман­тин­ца­ми, заклю­чен­ный в 617 г. [137 г.] Ман­ци­ном, был глав­ным обра­зом делом рук Грак­ха; но сенат кас­си­ро­вал дого­вор и глав­но­ко­ман­дую­щий вслед­ст­вие это­го был выдан вра­гу, а Гракх вме­сте с дру­ги­ми выс­ши­ми офи­це­ра­ми избе­жал той же уча­сти лишь бла­го­да­ря сво­ей попу­ляр­но­сти у наро­да. Прав­ди­во­го и гор­до­го юно­шу все это не мог­ло настро­ить мяг­че по отно­ше­нию к пра­вя­щей ари­сто­кра­тии. Эллин­ские рито­ры, с кото­ры­ми он охот­но бесе­до­вал на фило­соф­ские и поли­ти­че­ские темы, Дио­фан из Мити­ле­ны и Гай Блос­сий из Кум, под­дер­жи­ва­ли его поли­ти­че­ские иде­а­лы. Когда его замыс­лы ста­ли извест­ны в широ­ких кру­гах, мно­гие одоб­ря­ли их; неод­но­крат­но на обще­ст­вен­ных зда­ни­ях появ­ля­лись над­пи­си, при­зы­вав­шие его, вну­ка Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го, поду­мать о бед­ст­ву­ю­щем наро­де и о спа­се­нии Ита­лии.

10 декаб­ря 620 г. [134 г.] Тибе­рий Гракх всту­пил в долж­ность народ­но­го три­бу­на. Пагуб­ные послед­ст­вия дур­но­го с.86 управ­ле­ния, поли­ти­че­ский, воен­ный, эко­но­ми­че­ский и мораль­ный упа­док обще­ства сде­ла­лись оче­вид­ны­ми в это вре­мя всем и каж­до­му во всей сво­ей ужа­саю­щей наго­те. Из двух кон­су­лов это­го года один без­успеш­но сра­жал­ся в Сици­лии про­тив вос­став­ших рабов, а дру­гой, Сци­пи­он Эми­ли­ан, уже несколь­ко меся­цев занят был заво­е­ва­ни­ем, вер­нее, уни­что­же­ни­ем неболь­шо­го испан­ско­го горо­да. Если нужен был осо­бый сти­мул, чтобы заста­вить Грак­ха перей­ти от замыс­ла к делу, то этим сти­му­лом было все поло­же­ние, вызы­вав­шее в душе каж­до­го пат­риота силь­ней­шую тре­во­гу. Тесть Грак­ха обе­щал под­дер­жи­вать его сове­том и делом; мож­но было рас­счи­ты­вать так­же на содей­ст­вие юри­ста Сце­во­лы, кото­рый недав­но был выбран кон­су­лом на 621 г. [133 г.].

Всту­пив в долж­ность три­бу­на, Гракх немед­лен­но пред­ло­жил издать закон, кото­рый в неко­то­рых отно­ше­ни­ях был не чем иным, как повто­ре­ни­ем зако­на Лици­ния-Секс­тия от 387 г. [367 г.] (I, 280). Он пред­ло­жил, чтобы государ­ство ото­бра­ло все государ­ст­вен­ные зем­ли, окку­пи­ро­ван­ные част­ны­ми лица­ми, нахо­див­ши­е­ся в их без­воз­мезд­ном поль­зо­ва­нии (на зем­ли, сдан­ные в арен­ду, как, напри­мер, на капу­ан­скую терри­то­рию, закон не рас­про­стра­нял­ся). При этом каж­до­му вла­дель­цу пре­до­став­ля­лось пра­во оста­вить за собой в каче­стве посто­ян­но­го и гаран­ти­ро­ван­но­го вла­де­ния 500 юге­ров, а на каж­до­го сына еще по 250 юге­ров, но в общей слож­но­сти не более 1000 юге­ров, или же полу­чить вза­мен их дру­гой уча­сток. За улуч­ше­ния, вне­сен­ные преж­ним вла­дель­цем, как то — за построй­ки и насаж­де­ния, по-види­мо­му, пред­по­ла­га­лось выда­вать денеж­ное воз­на­граж­де­ние. Ото­бран­ные таким обра­зом зем­ли долж­ны были быть разде­ле­ны на участ­ки по 30 юге­ров и розда­ны рим­ским граж­да­нам и ита­лий­ским союз­ни­кам, — но не в пол­ную соб­ст­вен­ность, а на пра­вах наслед­ст­вен­ной и неот­чуж­дае­мой арен­ды с обя­за­тель­ст­вом возде­лы­вать зем­лю и упла­чи­вать государ­ству уме­рен­ную рен­ту. Ото­бра­ние и раздел земель пред­по­ла­га­лось воз­ло­жить на кол­ле­гию из трех лиц; они долж­ны были счи­тать­ся дей­ст­ви­тель­ны­ми и посто­ян­ны­ми долж­ност­ны­ми лица­ми рес­пуб­ли­ки и еже­год­но изби­рать­ся народ­ным собра­ни­ем. Позд­нее на них была воз­ло­же­на так­же труд­ная и важ­ная юриди­че­ская зада­ча: опре­де­лять, что явля­ет­ся государ­ст­вен­ной зем­лей и что част­ной соб­ст­вен­но­стью. Итак, разда­ча земель была рас­счи­та­на на неопре­де­лен­ный срок, пока не будет уре­гу­ли­ро­ван труд­ный вопрос обшир­ных ита­лий­ских государ­ст­вен­ных земель. Аграр­ный закон Сем­п­ро­ния отли­чал­ся от ста­ро­го 68 зако­на Лици­ния-Секс­тия ого­вор­кой в поль­зу вла­дель­цев, имев­ших наслед­ни­ков, а так­же тем, что земель­ные участ­ки пред­по­ла­га­лось разда­вать на пра­вах наслед­ст­вен­ной и неот­чуж­дае­мой арен­ды, глав­ное же тем, что для про­веде­ния зако­на в жизнь пред­у­смат­ри­ва­лась орга­ни­за­ция посто­ян­но­го и регу­ляр­но­го с.87 испол­ни­тель­но­го орга­на; отсут­ст­вие послед­не­го в ста­ром законе было глав­ной при­чи­ной его фак­ти­че­ской без­ре­зуль­тат­но­сти.

Итак, была объ­яв­ле­на вой­на круп­ным земле­вла­дель­цам, кото­рые, как и три­ста лет назад, были глав­ным обра­зом пред­став­ле­ны в сена­те. Дав­но уже отдель­ное долж­ност­ное лицо рес­пуб­ли­ки не всту­па­ло, как теперь, в серь­ез­ную борь­бу про­тив ари­сто­кра­ти­че­ско­го пра­ви­тель­ства. Пра­ви­тель­ство при­ня­ло вызов и при­бег­ло к при­е­му, издав­на употреб­ляв­ше­му­ся в таких слу­ча­ях: поста­ра­лось пара­ли­зо­вать дей­ст­вия одно­го долж­ност­но­го лица, рас­смат­ри­вав­ши­е­ся как зло­употреб­ле­ние вла­стью, дей­ст­ви­я­ми дру­го­го (I, 299). Сото­ва­рищ Грак­ха по три­бу­на­ту Марк Окта­вий, чело­век реши­тель­ный и убеж­ден­ный про­тив­ник зако­на, пред­ло­жен­но­го Грак­хом, опро­те­сто­вал закон перед голо­со­ва­ни­ем; таким обра­зом по зако­ну пред­ло­же­ние было сня­то с обсуж­де­ния. Тогда Гракх в свою оче­редь при­оста­но­вил функ­ци­о­ни­ро­ва­ние государ­ст­вен­ных орга­нов и отправ­ле­ние пра­во­судия и нало­жил печа­ти на государ­ст­вен­ные кас­сы. С этим при­ми­ри­лись, так как, хотя это и пред­став­ля­ло неудоб­ства, но до кон­ца года оста­ва­лось уже немно­го вре­ме­ни. Рас­те­ряв­ший­ся Гракх вто­рич­но внес свое пред­ло­же­ние. Окта­вий, разу­ме­ет­ся, сно­ва опро­те­сто­вал его. На моль­бы сво­его сото­ва­ри­ща и преж­не­го дру­га не пре­пят­ст­во­вать спа­се­нию Ита­лии он отве­тил, что их мне­ния рас­хо­дят­ся имен­но по вопро­су о том, каки­ми мера­ми мож­но спа­сти Ита­лию; он сослал­ся так­же на то, что его незыб­ле­мое пра­во, как три­бу­на, нала­гать свое ve­to на пред­ло­же­ния дру­го­го три­бу­на не под­ле­жит сомне­нию. Тогда сенат сде­лал попыт­ку открыть Грак­ху удоб­ный путь для отступ­ле­ния: два кон­су­ля­ра пред­ло­жи­ли ему обсудить все дело в сена­те. Три­бун охот­но согла­сил­ся. Он пытал­ся истол­ко­вать это пред­ло­же­ние в том смыс­ле, что сенат в прин­ци­пе одоб­ря­ет раздел государ­ст­вен­ных земель. Одна­ко на самом деле смысл пред­ло­же­ния был не таков, и сенат не был скло­нен к уступ­кам. Пере­го­во­ры оста­лись без­ре­зуль­тат­ны­ми. Легаль­ные спо­со­бы были исчер­па­ны. В преж­ние вре­ме­на в подоб­ных обсто­я­тель­ствах ини­ци­а­то­ры пред­ло­же­ния отло­жи­ли бы его на год, а потом ста­ли бы еже­год­но вно­сить его на голо­со­ва­ние до тех пор, пока сопро­тив­ле­ние про­тив­ни­ков не было бы слом­ле­но под дав­ле­ни­ем обще­ст­вен­но­го мне­ния и энер­гии предъ­яв­ля­е­мых тре­бо­ва­ний. Но теперь тем­пы обще­ст­вен­ной жиз­ни ста­ли быст­рее. Грак­ху каза­лось, что на дан­ной ста­дии ему оста­ет­ся либо вооб­ще отка­зать­ся от рефор­мы, либо начать рево­лю­цию. Он выбрал послед­нее. Он высту­пил в народ­ном собра­нии с заяв­ле­ни­ем, что либо он, либо Окта­вий долж­ны отка­зать­ся от три­бу­на­та, и пред­ло­жил сво­е­му сото­ва­ри­щу поста­вить на народ­ное голо­со­ва­ние вопрос о том, кого из них граж­дане жела­ют осво­бо­дить от зани­мае­мой долж­но­сти. Окта­вий, разу­ме­ет­ся, отка­зал­ся от с.88 тако­го стран­но­го поедин­ка; ведь пра­во интер­цес­сии пре­до­став­ле­но три­бу­нам имен­но для того, чтобы воз­мож­ны были подоб­ные рас­хож­де­ния мне­ний. Тогда Гракх пре­рвал пере­го­во­ры с Окта­ви­ем и обра­тил­ся к собрав­шей­ся тол­пе с вопро­сом: не утра­чи­ва­ет ли свою долж­ность тот народ­ный три­бун, кото­рый дей­ст­ву­ет в ущерб наро­ду? На этот вопрос после­до­вал почти еди­но­глас­ный утвер­ди­тель­ный ответ; народ­ное собра­ние уже дав­но при­вык­ло отве­чать «да» на все пред­ло­же­ния, а на сей раз оно состо­я­ло в боль­шин­стве из сель­ских 69 про­ле­та­ри­ев, при­быв­ших из дерев­ни и лич­но заин­те­ре­со­ван­ных в про­веде­нии зако­на. По при­ка­за­нию Грак­ха лик­то­ры уда­ли­ли Мар­ка Окта­вия со ска­мьи три­бу­нов. Аграр­ный закон был про­веден сре­ди все­об­ще­го лико­ва­ния и избра­ны были пер­вые чле­ны кол­ле­гии по разде­лу государ­ст­вен­ных земель. Выбра­ны были ини­ци­а­тор зако­на, его два­дца­ти­лет­ний брат Гай и его тесть Аппий Клав­дий. Такой под­бор лиц из одно­го семей­ства уси­лил озлоб­ле­ние ари­сто­кра­тии. Когда новые долж­ност­ные лица обра­ти­лись, как при­ня­то, к сена­ту за сред­ства­ми на орга­ни­за­ци­он­ные рас­хо­ды и суточ­ны­ми, в отпус­ке пер­вых им было отка­за­но, а суточ­ные назна­че­ны в раз­ме­ре 24 ассов. Рас­пря раз­го­ра­лась, ста­но­ви­лась все оже­сто­чен­нее и все более при­ни­ма­ла лич­ный харак­тер. Труд­ное и слож­ное дело раз­ме­же­ва­ния, ото­бра­ния и разде­ла государ­ст­вен­ных земель вно­си­ло раздор в каж­дую общи­ну граж­дан и даже в союз­ные ита­лий­ские горо­да.

Ари­сто­кра­тия не скры­ва­ла, что, быть может, при­ми­рит­ся с новым зако­ном в силу необ­хо­ди­мо­сти, но непро­ше­ный зако­но­да­тель не избегнет ее мести. Квинт Пом­пей заявил, что в тот самый день, когда Гракх сло­жит с себя пол­но­мо­чия три­бу­на, он, Пом­пей, воз­будит про­тив него пре­сле­до­ва­ние; это было дале­ко не самой опас­ной из тех угроз, кото­ры­ми осы­па­ли Грак­ха вра­ги. Гракх пола­гал, и, веро­ят­но, пра­виль­но, что его жиз­ни угро­жа­ет опас­ность, и поэто­му стал появ­лять­ся на фору­ме лишь в сопро­вож­де­нии сви­ты в 3—4 тыся­чи чело­век. По это­му пово­ду ему при­шлось выслу­шать в сена­те рез­кие упре­ки даже из уст Метел­ла, в общем сочув­ст­во­вав­ше­го рефор­ме. Вооб­ще если Гракх думал, что он достигнет цели с про­веде­ни­ем аграр­но­го зако­на, то теперь ему при­шлось убедить­ся, что борь­ба толь­ко начи­на­ет­ся. «Народ» обя­зан был ему бла­го­дар­но­стью; но Грак­ха жда­ла неиз­беж­ная гибель, если у него не будет дру­гой защи­ты, кро­ме этой бла­го­дар­но­сти наро­да, если он не суме­ет остать­ся без­услов­но необ­хо­ди­мым для наро­да, не будет предъ­яв­лять новые и более широ­кие тре­бо­ва­ния и не свя­жет таким обра­зом со сво­им име­нем новые инте­ре­сы и новые надеж­ды. В это вре­мя к Риму по заве­ща­нию послед­не­го пер­гам­ско­го царя пере­шли богат­ства и вла­де­ния Атта­лидов. Гракх пред­ло­жил наро­ду разде­лить пер­гам­скую государ­ст­вен­ную каз­ну меж­ду с.89 вла­дель­ца­ми новых наде­лов, чтобы обес­пе­чить их сред­ства­ми для покуп­ки необ­хо­ди­мо­го инвен­та­ря. Вопре­ки уста­но­вив­ше­му­ся обы­чаю, он отста­и­вал поло­же­ние, что сам народ име­ет пра­во окон­ча­тель­но решить вопрос о новой про­вин­ции.

Утвер­жда­ют, что Гракх под­гото­вил ряд дру­гих попу­ляр­ных зако­нов: о сокра­ще­нии сро­ка воен­ной служ­бы, о рас­ши­ре­нии пра­ва про­те­ста народ­ных три­бу­нов, об отмене исклю­чи­тель­но­го пра­ва сена­то­ров на выпол­не­ние функ­ций при­сяж­ных и даже о вклю­че­нии ита­лий­ских союз­ни­ков в чис­ло рим­ских граж­дан. Труд­но ска­зать, как дале­ко про­сти­ра­лись его пла­ны. Досто­вер­но извест­но лишь сле­дую­щее: в сво­ем вто­рич­ном избра­нии на охра­ня­ю­щую его долж­ность три­бу­на он видел един­ст­вен­ное сред­ство спа­сти свою жизнь, и, чтобы добить­ся это­го про­ти­во­за­кон­но­го про­дле­ния сво­их пол­но­мо­чий, обе­щал наро­ду даль­ней­шие рефор­мы. Если сна­ча­ла он рис­ко­вал собой для спа­се­ния государ­ства, то теперь ему при­хо­ди­лось для сво­его соб­ст­вен­но­го спа­се­ния ста­вить на кар­ту бла­го­по­лу­чие рес­пуб­ли­ки. Три­бы собра­лись для избра­ния три­бу­нов на сле­дую­щий год, и пер­вые голо­са были пода­ны за Грак­ха. Но про­тив­ная пар­тия опро­те­сто­ва­ла выбо­ры и доби­лась по край­ней мере того, что собра­ние было рас­пу­ще­но и реше­ние было отло­же­но до сле­дую­ще­го дня. В этот день Гракх пустил в ход все доз­во­лен­ные и недоз­во­лен­ные 70 сред­ства. Он появил­ся перед наро­дом в тра­ур­ной одеж­де и пору­чил ему опе­ку над сво­им несо­вер­шен­но­лет­ним сыном. На слу­чай, если про­тив­ная пар­тия сво­им про­те­стом сно­ва сорвет выбо­ры, он при­нял меры, чтобы силой про­гнать при­вер­жен­цев ари­сто­кра­тии с места собра­ния перед Капи­то­лий­ским хра­мом. Насту­пил вто­рой день выбо­ров. Голо­са были пода­ны так же, как нака­нуне, и сно­ва был заяв­лен про­тест. Тогда нача­лась свал­ка. Граж­дане раз­бе­жа­лись, и изби­ра­тель­ное собра­ние фак­ти­че­ски было рас­пу­ще­но; Капи­то­лий­ский храм запер­ли. В горо­де ходи­ли все­воз­мож­ные слу­хи: одни гово­ри­ли, что Тибе­рий сме­стил всех три­бу­нов; дру­гие, что он решил оста­вать­ся на сво­ей долж­но­сти и без вто­рич­но­го избра­ния.

Сенат собрал­ся в хра­ме боги­ни Вер­но­сти, вбли­зи хра­ма Юпи­те­ра. Высту­па­ли самые оже­сто­чен­ные вра­ги Грак­ха. Когда сре­ди страш­но­го шума и смя­те­ния Тибе­рий под­нес руку ко лбу, чтобы пока­зать наро­ду, что его жизнь в опас­но­сти, сена­то­ры ста­ли кри­чать, что Гракх уже тре­бу­ет от наро­да увен­чать его цар­ской диа­де­мой. От кон­су­ла Сце­во­лы потре­бо­ва­ли, чтобы он при­ка­зал немед­лен­но убить государ­ст­вен­но­го измен­ни­ка. Этот весь­ма уме­рен­ный чело­век, в общем не отно­сив­ший­ся враж­деб­но к рефор­ме, с него­до­ва­ни­ем отверг бес­смыс­лен­ное и вар­вар­ское тре­бо­ва­ние. Тогда кон­су­ляр Пуб­лий Сци­пи­он Нази­ка, рья­ный ари­сто­крат и чело­век горя­чий, крик­нул сво­им еди­но­мыш­лен­ни­кам, чтобы они с.90 воору­жа­лись чем попа­ло и сле­до­ва­ли за ним. Из сель­ских жите­лей почти никто не при­шел в город на выбо­ры, а трус­ли­вые горо­жане рас­сту­пи­лись перед знат­ны­ми лица­ми горо­да, кото­рые с пылаю­щи­ми гне­вом гла­за­ми устре­ми­лись впе­ред с нож­ка­ми от кре­сел и пал­ка­ми в руках. Гракх в сопро­вож­де­нии немно­гих сто­рон­ни­ков пытал­ся спа­стись бег­ст­вом. Но на бегу он спо­ткнул­ся на склоне Капи­то­лия, перед ста­ту­я­ми семи царей, у хра­ма боги­ни Вер­но­сти, и один из рас­сви­ре­пев­ших пре­сле­до­ва­те­лей убил его уда­ром пал­ки в висок. Впо­след­ст­вии эту честь пала­ча оспа­ри­ва­ли друг у дру­га Пуб­лий Сату­рей и Луций Руф. Вме­сте с Грак­хом были уби­ты еще три­ста чело­век, ни один из них не был убит желез­ным ору­жи­ем. Вече­ром тела уби­тых были бро­ше­ны в Тибр. Гай Гракх тщет­но про­сил отдать ему труп бра­та для погре­бе­ния.

Тако­го дня не было еще во всей исто­рии Рима. Длив­ша­я­ся боль­ше ста лет рас­пря пар­тий во вре­мя пер­во­го соци­аль­но­го кри­зи­са ни разу не выли­ва­лась в фор­му такой ката­стро­фы, с кото­рой начал­ся вто­рой кри­зис. Луч­шие люди сре­ди ари­сто­кра­тии тоже долж­ны были содрог­нуть­ся от ужа­са, но пути отступ­ле­ния были отре­за­ны. При­хо­ди­лось выби­рать одно из двух: отдать мно­гих надеж­ней­ших чле­нов сво­ей пар­тии в жерт­ву народ­но­му мще­нию или же воз­ло­жить ответ­ст­вен­ность за убий­ство на весь сенат. Выбра­ли вто­рой путь. Офи­ци­аль­но утвер­жда­ли, что Гракх доби­вал­ся цар­ской вла­сти; убий­ство его оправ­ды­ва­ли ссыл­кой на при­мер Ага­лы (I, 277). Была даже назна­че­на спе­ци­аль­ная комис­сия для даль­ней­ше­го след­ст­вия над сообщ­ни­ка­ми Грак­ха. На обя­зан­но­сти пред­седа­те­ля этой комис­сии, кон­су­ла Пуб­лия Попи­лия, лежа­ло поза­бо­тить­ся о том, чтобы боль­шое коли­че­ство смерт­ных при­го­во­ров над людь­ми из наро­да при­да­ло как бы легаль­ную санк­цию убий­ству Грак­ха (622) [132 г.]. Тол­па была осо­бен­но раз­дра­же­на про­тив Нази­ки и жаж­да­ла мести; он, по край­ней мере, имел муже­ство откры­то при­знать­ся перед наро­дом в сво­ем поступ­ке и отста­и­вать свою правоту. Под бла­го­вид­ным пред­ло­гом его отпра­ви­ли в Азию и вско­ре (624) [130 г.] заоч­но воз­ве­ли в сан вели­ко­го пон­ти­фи­ка. Сена­то­ры уме­рен­ной пар­тии дей­ст­во­ва­ли в этом слу­чае заод­но со сво­и­ми кол­ле­га­ми. Гай Лелий участ­во­вал в след­ст­вии 71 над при­вер­жен­ца­ми Грак­ха. Пуб­лий Сце­во­ла, пытав­ший­ся пред­от­вра­тить убий­ство, позд­нее оправ­ды­вал его в сена­те. Когда от Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на после воз­вра­ще­ния его из Испа­нии (622) [132 г.] потре­бо­ва­ли пуб­лич­но­го заяв­ле­ния, одоб­ря­ет ли он убий­ство сво­его зятя или нет, он дал по мень­шей мере дву­смыс­лен­ный ответ, что, посколь­ку Тибе­рий замыш­лял сде­лать­ся царем, убий­ство его было закон­но.

Перей­дем теперь к оцен­ке этих важ­ных и чре­ва­тых послед­ст­ви­я­ми собы­тий. Учреж­де­ние адми­ни­ст­ра­тив­ной кол­ле­гии для борь­бы с опас­ным разо­ре­ни­ем кре­стьян­ства и с.91 созда­ния мас­сы новых мел­ких участ­ков из фон­да государ­ст­вен­ных земель в Ита­лии, конеч­но, не свиде­тель­ст­во­ва­ло о здо­ро­вом состо­я­нии народ­но­го хозяй­ства. Но при сло­жив­ших­ся поли­ти­че­ских и соци­аль­ных усло­ви­ях оно было целе­со­об­раз­но. Далее, сам по себе вопрос о разде­ле государ­ст­вен­ных земель не носил поли­ти­че­ско­го пар­тий­но­го харак­те­ра; все эти зем­ли до послед­не­го клоч­ка мож­но было раздать, не отсту­пая от суще­ст­ву­ю­ще­го государ­ст­вен­но­го устрой­ства и нисколь­ко не рас­ша­ты­вая ари­сто­кра­ти­че­ской систе­мы управ­ле­ния. Здесь не мог­ло так­же быть речи о пра­во­на­ру­ше­нии. Никто не отри­цал, что соб­ст­вен­ни­ком заня­тых земель явля­лось государ­ство. Заняв­шие их нахо­ди­лись лишь на поло­же­нии вре­мен­но допу­щен­ных вла­дель­цев и, как пра­ви­ло, не мог­ли даже счи­тать­ся доб­ро­со­вест­ны­ми пре­тен­ден­та­ми на пра­во соб­ст­вен­но­сти. В тех слу­ча­ях, когда в виде исклю­че­ния они мог­ли тако­вы­ми счи­тать­ся, про­тив них дей­ст­во­вал закон, не допус­кав­ший в земель­ных отно­ше­ни­ях пра­ва дав­но­сти по отно­ше­нию к государ­ству. Раздел государ­ст­вен­ных земель был не нару­ше­ни­ем пра­ва соб­ст­вен­но­сти, а осу­щест­вле­ни­ем это­го пра­ва. Все юри­сты были соглас­ны в при­зна­нии фор­маль­ной закон­но­сти этой меры. Одна­ко, если пред­ло­жен­ная рефор­ма не была нару­ше­ни­ем суще­ст­ву­ю­ще­го государ­ст­вен­но­го строя и нару­ше­ни­ем закон­ных прав, то это еще нисколь­ко не оправ­ды­ва­ло с поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния попыт­ки про­ве­сти теперь в жизнь пра­во­вые при­тя­за­ния государ­ства. Про­тив грак­хов­ских про­ек­тов мож­но было с немень­шим, а даже с бо́льшим пра­вом воз­ра­зить то же, что ста­ли бы гово­рить в наше вре­мя, если бы какой-нибудь круп­ный земель­ный соб­ст­вен­ник вдруг решил при­ме­нять во всем объ­е­ме пра­ва, при­над­ле­жа­щие ему по зако­ну, но фак­ти­че­ски мно­го лет не при­ме­няв­ши­е­ся. Не под­ле­жит сомне­нию, что часть этих заня­тых государ­ст­вен­ных земель в тече­ние трех­сот лет нахо­ди­лась в наслед­ст­вен­ном част­ном вла­де­нии. Земель­ная соб­ст­вен­ность государ­ства вооб­ще по сво­ей при­ро­де лег­че утра­чи­ва­ет свой част­но­пра­во­вой харак­тер, чем соб­ст­вен­ность отдель­ных граж­дан. В дан­ном слу­чае она, мож­но ска­зать, была забы­та, и нынеш­ние вла­дель­цы сплошь и рядом при­об­ре­ли свои зем­ли путем куп­ли или каким-либо дру­гим воз­мезд­ным спо­со­бом. Что бы ни гово­ри­ли юри­сты, а в гла­зах дело­вых людей эта мера была не чем иным, как экс­про­при­а­ци­ей круп­но­го земле­вла­де­ния в поль­зу зем­ледель­че­ско­го про­ле­та­ри­а­та. И дей­ст­ви­тель­но, ни один государ­ст­вен­ный дея­тель не мог смот­реть на нее ина­че. Что пра­вя­щие кру­ги като­нов­ской эпо­хи суди­ли имен­но так, ясно вид­но из того, как они посту­пи­ли в ана­ло­гич­ном слу­чае, про­ис­шед­шем в их вре­мя. Капу­ан­ская терри­то­рия, пре­вра­щен­ная в 543 г. [211 г.] в государ­ст­вен­ную соб­ст­вен­ность, в после­дую­щие тре­вож­ные годы боль­шей частью пере­шла в с.92 фак­ти­че­ское вла­де­ние част­ных лиц. В послед­ние годы VI века, когда по раз­ным при­чи­нам, а глав­ным обра­зом бла­го­да­ря вли­я­нию Като­на, бразды прав­ле­ния были натя­ну­ты туже, реше­но было сно­ва ото­брать капу­ан­скую терри­то­рию и сда­вать ее в арен­ду в поль­зу государ­ства (582) [172 г.]. 72 Вла­де­ние эти­ми зем­ля­ми поко­и­лось не на пред­ва­ри­тель­ном вызо­ве желаю­щих занять их, а в луч­шем слу­чае на попу­сти­тель­стве вла­стей, и нигде оно не про­дол­жа­лось более одно­го поко­ле­ния. Тем не менее экс­про­при­а­ция про­из­во­ди­лась в этом слу­чае лишь с упла­той денеж­ной ком­пен­са­ции; раз­ме­ры ее опре­де­ля­лись по пору­че­нию сена­та город­ским пре­то­ром Пуб­ли­ем Лен­ту­лом⁵ (око­ло 589 г.) [165 г.].

Пожа­луй, не столь пре­до­суди­тель­ным, но все же сомни­тель­ным было то, что новые участ­ки долж­ны были сда­вать­ся в наслед­ст­вен­ную арен­ду и быть неот­чуж­дае­мы­ми. Рим был обя­зан сво­им вели­чи­ем самым либе­раль­ным прин­ци­пам в обла­сти сво­бо­ды дого­во­ров. Меж­ду тем в дан­ном слу­чае новым зем­ледель­цам пред­пи­сы­ва­лось свы­ше, как вести хозяй­ство на сво­их участ­ках, уста­нав­ли­ва­лось пра­во ото­бра­ния участ­ка в каз­ну и вво­ди­лись дру­гие огра­ни­че­ния сво­бо­ды дого­во­ров. Все это пло­хо согла­со­ва­лось с духом рим­ских учреж­де­ний.

При­веден­ные воз­ра­же­ния про­тив сем­п­ро­ни­ев­ско­го аграр­но­го зако­на при­хо­дит­ся при­знать весь­ма вес­ки­ми. Одна­ко не они реша­ют дело. Несо­мнен­но, фак­ти­че­ская экс­про­при­а­ция вла­дель­цев государ­ст­вен­ных земель явля­лась боль­шим злом. Но она была един­ст­вен­ным сред­ст­вом пред­от­вра­тить — если не совсем, то, по край­ней мере, на дол­гое вре­мя, — дру­гое, худ­шее зло, гро­зив­шее само­му суще­ст­во­ва­нию государ­ства, — гибель ита­лий­ско­го кре­стьян­ства. Понят­но, что луч­шие люди даже из кон­сер­ва­тив­ной пар­тии, самые горя­чие пат­риоты, как Сци­пи­он Эми­ли­ан и Гай Лелий, одоб­ря­ли в прин­ци­пе разда­чу государ­ст­вен­ных земель и жела­ли ее.

Хотя боль­шин­ство даль­но­вид­ных пат­риотов при­зна­ва­ло цель Тибе­рия Грак­ха бла­гой и спа­си­тель­ной, ни один из вид­ных граж­дан и пат­риотов не одоб­рял и не мог одоб­рить избран­ный Грак­хом путь. Рим в то вре­мя управ­лял­ся сена­том. Про­во­дить какую-либо меру в обла­сти управ­ле­ния про­тив боль­шин­ства сена­та зна­чи­ло идти на рево­лю­цию. Рево­лю­ци­ей про­тив духа кон­сти­ту­ции был посту­пок Грак­ха, вынес­ше­го вопрос о государ­ст­вен­ных зем­лях на с.93 раз­ре­ше­ние наро­да. Рево­лю­ци­ей про­тив бук­вы зако­на было то, что он уни­что­жил пра­во три­бун­ской интер­цес­сии, это орудие, с помо­щью кото­ро­го сенат вно­сил коррек­тив в дей­ст­вие государ­ст­вен­ной маши­ны и отра­жал кон­сти­ту­ци­он­ным путем пося­га­тель­ства на свою власть. Устра­няя с помо­щью недо­стой­ных софиз­мов сво­его сото­ва­ри­ща по долж­но­сти три­бу­на, Гракх уни­что­жал пра­во интер­цес­сии не толь­ко для дан­но­го слу­чая, но и на буду­щее вре­мя. Одна­ко не в этом мораль­ная и поли­ти­че­ская непра­виль­ность дела Грак­ха. Для исто­рии не суще­ст­ву­ет зако­нов о государ­ст­вен­ной измене. Кто при­зы­ва­ет одну силу в государ­стве к борь­бе про­тив дру­гой, тот, конеч­но, явля­ет­ся рево­лю­ци­о­не­ром, но воз­мож­но вме­сте с тем и про­ни­ца­тель­ным государ­ст­вен­ным мужем, заслу­жи­ваю­щим вся­кой похва­лы. Глав­ным недо­стат­ком грак­хов­ской рево­лю­ции был состав и харак­тер тогдаш­них народ­ных собра­ний; это часто упус­ка­ет­ся из виду. Аграр­ный закон Спу­рия Кас­сия (I, 265) и аграр­ный закон Тибе­рия Грак­ха в основ­ном сов­па­да­ли по сво­е­му содер­жа­нию и цели. Но дело обо­их этих людей так же раз­лич­но, как раз­лич­ны тот рим­ский 73 народ, кото­рый неко­гда делил с лати­на­ми и гер­ни­ка­ми добы­чу, отня­тую у воль­сков, и тот рим­ский народ, кото­рый в эпо­ху Грак­ха орга­ни­зо­вал про­вин­ции Азию и Афри­ку. Тогда граж­дане Рима состав­ля­ли город­скую общи­ну и мог­ли соби­рать­ся и дей­ст­во­вать сооб­ща. Теперь Рим стал обшир­ным государ­ст­вом, обы­чай соби­рать его граж­дан все в той же искон­ной фор­ме народ­ных собра­ний и пред­ла­гать ему выно­сить реше­ния при­во­дил теперь к жал­ким и смеш­ным резуль­та­там (I, 780). Здесь ска­зал­ся тот основ­ной дефект антич­ной поли­тии, что она нико­гда не мог­ла пол­но­стью перей­ти от город­ско­го строя к строю государ­ст­вен­но­му, ина­че гово­ря, от систе­мы народ­ных собра­ний в их искон­ной фор­ме к пар­ла­мент­ской систе­ме. Собра­ние дер­жав­но­го рим­ско­го наро­да было тем, чем в наши дни ста­ло бы собра­ние дер­жав­но­го англий­ско­го наро­да, если бы все англий­ские изби­ра­те­ли захо­те­ли сами заседать в пар­ла­мен­те, вме­сто того чтобы посы­лать туда сво­их депу­та­тов. Это была гру­бая тол­па, бур­но увле­кае­мая все­ми инте­ре­са­ми и стра­стя­ми, тол­па, в кото­рой не было ни искры разу­ма, тол­па, неспо­соб­ная выне­сти само­сто­я­тель­ное реше­ние. А самое глав­ное, в этой тол­пе за ред­ки­ми исклю­че­ни­я­ми участ­во­ва­ли и голо­со­ва­ли под име­нем граж­дан несколь­ко сот или тысяч людей, слу­чай­но набран­ных на ули­цах сто­ли­цы. Обыч­но граж­дане счи­та­ли себя доста­точ­но пред­став­лен­ны­ми в три­бах и в цен­ту­ри­ях через сво­их фак­ти­че­ских пред­ста­ви­те­лей, при­мер­но так же как в кури­ях, в лице трид­ца­ти лик­то­ров, пред­став­ляв­ших их по зако­ну. И точ­но так же, как так назы­вае­мые кури­ат­ные поста­нов­ле­ния были в сущ­но­сти лишь поста­нов­ле­ни­я­ми маги­ст­ра­та, созы­вав­ше­го лик­то­ров, так и с.94 поста­нов­ле­ния триб и цен­ту­рий сво­ди­лись в то вре­мя в сущ­но­сти к утвер­жде­нию реше­ний, пред­ла­гае­мых долж­ност­ным лицом; собрав­ши­е­ся на все пред­ло­же­ния отве­ча­ли неиз­мен­ным «да». Впро­чем, если на этих народ­ных собра­ни­ях, коми­ци­ях, как ни мало обра­ща­ли вни­ма­ния на пра­во­моч­ность участ­ни­ков, все же, как пра­ви­ло, участ­во­ва­ли толь­ко рим­ские граж­дане, то на про­стых сход­ках (con­tio) мог при­сут­ст­во­вать и орать вся­кий име­ю­щий чело­ве­че­ский облик: егип­тя­нин и иудей, улич­ный маль­чиш­ка и раб. Прав­да, в гла­зах зако­на такая сход­ка не име­ла зна­че­ния: она не мог­ла ни голо­со­вать, ни выно­сить реше­ний. Но фак­ти­че­ски она была хозя­и­ном ули­цы, а мне­ние ули­цы уже ста­ло в Риме силой; нель­зя было не счи­тать­ся с тем, как будет реа­ги­ро­вать эта гру­бая тол­па на сде­лан­ное ей сооб­ще­ние — будет ли она мол­чать или кри­чать, встре­тит ли ора­то­ра руко­плес­ка­ни­я­ми и лико­ва­ни­ем или свист­ка­ми и ревом. Не у вся­ко­го хва­та­ло муже­ства так при­крик­нуть на тол­пу, как это сде­лал Сци­пи­он Эми­ли­ан, когда она осви­ста­ла его сло­ва отно­си­тель­но смер­ти Тибе­рия: «Эй вы, для кого Ита­лия не мать, а маче­ха, — замол­чи­те!». А когда тол­па зашу­ме­ла еще силь­нее, он про­дол­жал: «Неуже­ли вы дума­е­те, что я побо­юсь тех, кого я в цепях отправ­лял на неволь­ни­чьи рын­ки?».

Доста­точ­ным злом было уже то, что к заржа­вев­шей машине коми­ций при­бе­га­ли при выбо­рах и при изда­нии зако­нов. Но когда этим народ­ным мас­сам, сна­ча­ла в коми­ци­ях, а затем фак­ти­че­ски и на про­стых сход­ках (con­tio­nes), поз­во­ли­ли вме­ши­вать­ся в дела управ­ле­ния и вырва­ли из рук сена­та орудие, слу­жив­шее защи­той от тако­го вме­ша­тель­ства; когда это­му так назы­вае­мо­му наро­ду поз­во­ли­ли декре­ти­ро­вать разда­чу в его поль­зу за счет каз­ны земель и инвен­та­ря; когда вся­кий, кому его поло­же­ние и лич­ное вли­я­ние сре­ди про­ле­та­ри­а­та достав­ля­ли хотя бы на несколь­ко часов власть на ули­цах, мог нала­гать на свои про­ек­ты легаль­ный штем­пель 74 суве­рен­ной народ­ной воли, — это было не нача­лом народ­ной сво­бо­ды, а ее кон­цом. Рим при­шел не к демо­кра­тии, а к монар­хии. Вот поче­му в преды­ду­щий пери­од Катон и его еди­но­мыш­лен­ни­ки нико­гда не выно­си­ли подоб­ных вопро­сов на обсуж­де­ние наро­да, а обсуж­да­ли их толь­ко в сена­те (I, 783). Вот поче­му совре­мен­ни­ки Грак­ха, люди из круж­ка Сци­пи­о­на Эми­ли­а­на, виде­ли в аграр­ном законе Фла­ми­ния от 522 г. [232 г.], явив­шем­ся пер­вым шагом на этом пути, нача­ло упад­ка вели­чия Рима. Вот поче­му они допу­сти­ли гибель ини­ци­а­то­ра рефор­мы и пола­га­ли, что его тра­ги­че­ская участь послу­жит как бы пре­гра­дой для подоб­ных попы­ток в буду­щем. А меж­ду тем они со всей энер­ги­ей под­дер­жи­ва­ли и исполь­зо­ва­ли про­веден­ный им закон о разда­че государ­ст­вен­ных земель. Так печаль­но обсто­я­ли дела в Риме, что даже чест­ные пат­риоты были вынуж­де­ны отвра­ти­тель­но лице­ме­рить. Они не с.95 пре­пят­ст­во­ва­ли гибе­ли пре­ступ­ни­ка и вме­сте с тем при­сва­и­ва­ли себе пло­ды его пре­ступ­ле­ния. Поэто­му про­тив­ни­ки Грак­ха в извест­ном смыс­ле были пра­вы, обви­няя его в стрем­ле­нии к цар­ской вла­сти. Эта идея, веро­ят­но, была чуж­да Грак­ху, но это явля­ет­ся для него ско­рее новым обви­не­ни­ем, чем оправ­да­ни­ем. Ибо вла­ды­че­ство ари­сто­кра­тии было столь пагуб­но, что граж­да­нин, кото­ро­му уда­лось бы сверг­нуть сенат и стать на его место, пожа­луй, при­нес бы государ­ству боль­ше поль­зы, чем вреда.

Но Тибе­рий Гракх не был спо­со­бен на такую отваж­ную игру. Это был чело­век в общем доволь­но даро­ви­тый, пат­риот, кон­сер­ва­тор, пол­ный бла­гих наме­ре­ний, но не созна­вав­ший, что он дела­ет. Он обра­щал­ся к чер­ни в наив­ной уве­рен­но­сти, что обра­ща­ет­ся к наро­ду, и про­тя­ги­вал руку к короне, сам того не созна­вая, пока неумо­ли­мая логи­ка собы­тий не увлек­ла его на путь дема­го­гии и тира­нии: он учредил комис­сию из чле­нов сво­ей семьи, про­стер руку на государ­ст­вен­ную каз­ну, под дав­ле­ни­ем необ­хо­ди­мо­сти и отча­я­ния доби­вал­ся все новых «реформ», окру­жил себя стра­жей из улич­но­го сбро­да, при­чем дело дошло до улич­ных боев; таким обра­зом шаг за шагом, все яснее и яснее ста­но­ви­лось и ему само­му и дру­гим, что он не более как достой­ный сожа­ле­ния узур­па­тор. В кон­це кон­цов демо­ны рево­лю­ции, кото­рых он сам при­звал, овла­де­ли неуме­лым закли­на­те­лем и рас­тер­за­ли его. Позор­ное побо­и­ще, в кото­ром он кон­чил свою жизнь, выно­сит при­го­вор и над самим собой и над той ари­сто­кра­ти­че­ской шай­кой, от кото­рой оно исхо­ди­ло. Но оре­ол муче­ни­ка, кото­рым эта насиль­ст­вен­ная смерть увен­ча­ла имя Тибе­рия Грак­ха, в дан­ном слу­чае, как обыч­но, ока­зал­ся неза­слу­жен­ным. Луч­шие из его совре­мен­ни­ков суди­ли о нем ина­че. Когда Сци­пи­он Эми­ли­ан узнал о ката­стро­фе, он про­из­нес стих из Гоме­ра: «Пусть погибнет так вся­кий, кто совер­шит такие дела». Когда млад­ший брат Тибе­рия обна­ру­жил наме­ре­ние идти по тому же пути, его соб­ст­вен­ная мать писа­ла ему: «Неуже­ли в нашем семей­стве не будет кон­ца без­рас­суд­ствам? Где же будет пре­дел это­му? Раз­ве мы не доста­точ­но опо­зо­ри­ли себя, вызвав в государ­стве сму­ту и рас­строй­ство?». Так гово­ри­ла не встре­во­жен­ная мать, а дочь поко­ри­те­ля Кар­фа­ге­на, кото­рая испы­та­ла еще боль­шее несча­стье, чем гибель сво­их сыно­вей.