Картины из бытовой истории Рима
в эпоху от Августа до конца династии Антонинов.
Часть I.
Перевод под редакцией Ф. Зелинского, заслуженного профессора Санкт-Петербургского Университета и С. Меликовой, преподавательницы Санкт-Петербургских Высших Женских Курсов.
Постраничная нумерация примечаний в электронной публикации заменена на сквозную.
III. ТРИ СОСЛОВИЯ.
1. Различия общественного положения и происхождения.
Уже во время республики процесс государственного развития все более разрушал строгую замкнутость старого римского гражданства по отношению к чужим и несвободным; вместе с тем, понемногу исчезали и границы между его сословиями и классами. Чем более римское государство приобретало характер мировой державы, тем более новых элементов стекалось в его столицу, сначала из остальной Италии, потом из провинций, между тем, как потомки исконных граждан исчезали по мере того, как чужая кровь все более смешивалась с местной; тем более пришельцы и их потомки, а скоро даже потомки несвободно-рожденных и сами эти последние проникали в высшие сословия и получали право на высшие почести и отличия. Этому процессу разложения и смешения способствовало нивелирующее влияние абсолютной монархии, в которой все подданные считались до известного предела равными между собой. Но, несмотря ни на что, среди высших сословий, хотя и менее сильно, все же продолжало ощущаться сознание своего преимущества в сравнении с более низшими классами; это сознание существовало во все времена в более или менее измененном виде. Несмотря на то, что отдельные сословия, классы и национальности уже не были так строго разграничены между собой, как прежде, и хотя переход из одного круга общества в другой, подвергаясь непрерывным изменениям, имел постоянную тенденцию к упрощению, тем не менее, совершенно естественным было то, что все перешедшие в более высокий круг общества начинали, подобно своим новым собратьям, считать себя лучше членов только что покинутого круга. Итак, несмотря на все перевороты в старых учреждениях, прежние различия продолжали отчасти существовать и даже пополняться новыми, по мере введения монархией новых учреждений.
К этим последним относится, прежде всего, упорядочение имен в императорское время. Можно с большим вероятием предполагать, что при Августе были изданы особые предписания об этом, «и имена были урегулированы так, что по ним строго различались свободнорожденные и отпущенники». С этих пор простой раб носил одно имя, государственный и императорский раб — обыкновенно два1, отпущенник — 3 имени, причем с.100 у последних было отнято (вероятно, вместе с правом голоса)2 принадлежавшее им прежде право иметь трибу, которая входила только в имя свободнорожденного; последние имели по четыре и больше имен3. Положение сыновей вольноотпущенников и свободных было также не одинаково4: лишь внуки первых искони причислялись к свободнорожденным5. Напротив, допущение отпущенников в сенат и к магистратурам считалось всегда злоупотреблением; еще Клавдием сын одного отпущенника был принят в курию с условием предварительного усыновления его всадником; Нерон долгое время совсем не допускал отпущенников, а допущенным при его предшественниках не давал должностей6. Указом Тиберия в 23 г. сыновья отпущенников не допускались даже в сословие всадников, но уже Август стал допускать исключения (например, по отношению к одному из своих друзей Ведию Поллиону, сыну отпущенника); впоследствии эти нарушения стали так многочисленны, что указ Тиберия мало-помалу потерял свое значение7. Но допущение сыновей отпущенников к государственным должностям продолжало быть исключением. Наблюдалось оно уже в последнее время республики8 и при Августе. Принадлежавший к этому классу Г. Тараний был трибуном в 25 г. и произвел на всех очень благоприятное впечатление тем, что посадил в театре своего отца рядом с собой на почетное трибунское место9. В течение первого века сыновья отпущенников достигали даже высоких курульных должностей. Так, в 101 г. был претором некий Ларций Мацедон, известный своим грубым и высокомерным обращением с рабами, так как он сам, по словам Плиния, вероятно, слишком мало или, наоборот, слишком хорошо помнил, что отец его был тоже рабом10. Но еще в конце II века достижение консульства (175 г.) Пертинаком, сыном отпущенника11, вследствие его военных заслуг, вызвало массу насмешек над его низким происхождением; говорили, что «только злосчастная война может приводить к таким явлениям»12.
Действительно, как ни увеличивалось с течением времени влияние класса отпущенников, благодаря достижению богатства и власти отдельными представителями его, в своем общественном положении они все же никогда не сравнялись со свободными. Если кому-нибудь из свободных и приходилось преклоняться и раболепствовать перед ними, у него все-таки всегда было внутреннее сознание своего преимущества. Мартиал обращается к одному богатому отпущеннику, говоря: «в день твоего рождения за столом у тебя собирается сенат и много всадников — но, Диодор, никому из них не интересно живешь ли ты на свете»13. Даже при выборе любовницы Мартиал предпочитает свободную отпущеннице, а последнюю — простой рабыне, если только рабыня не окажется красивее ее14. Но, во с.101 всяком случае, положение отпущенников к этому времени стало значительно лучше, чем было при Августе: тогда дворцовый этикет исключал их еще из числа гостей у стола императора15, и Гораций нередко слышал, как недоброжелатели называли его «сыном отпущенника»; правда, Меценат уже в то время стоял выше этих предрассудков, находя безразличным, от какого отца кто происходит, «лишь бы он родился свободным»16.
После отпущенников римская национальная гордость презрительнее всего относилась к обитателям покоренных провинций. Провинциал, проданный рабом в Рим и достигший там свободы, мог считать себя выше своих оставшихся свободными земляков: он становился римским гражданином; они же должны были платить tributum17, т. е. не только земельный, но и подушный налог, а последнее считалось в древности признаком несвободного положения18. Как мало прав было у провинциалов в сравнении с италийцами, видно из слов Тацита, который говорит о префекте равеннского флота Клодии Квиринале, что он своей жестокостью притесняет италийцев «как самый низший народ»19. Политическое завещание Августа содержало, среди других советов его преемникам, также предостережение не быть слишком щедрыми в раздаче гражданского права, чтобы не уменьшить разницы между гражданами и провинциалами20. В декурии судей (присяжных) Рима (состоявшие из
Но когда в 47 г. главари новых частей Галлии, хотя и принадлежавших Риму уже около ста лет, начали добиваться прав на сенаторские должности, которые имела до сих пор только колония Лугудунум (Лион)44, они встретили решительное противодействие:
Греки и малоазийцы тоже уже давно не могли быть исключаемы, хотя антипатия к последним была еще сильнее, чем к грекам, так как к Греции римляне всегда чувствовали уважение как к родине своей культуры. Цицерон говорит о фригийцах, что они, согласно пословице, становятся лучше под ударами. Карийцы считаются самыми годными исполнителями опасных предприятий. Для выражения крайнего презрения говорилось — «это последний из Мисийцев». Лидиец был главным воплощением раба в греческой комедии56. У Ювенала прирожденный римлянин восклицает: неужели человек, пришедший в Рим по пути того ветра, который приносит дамасские сливы и сирийские фиги, может раньше меня прикладывать печать к документам или садиться за стол выше меня? Разве не имеет значения то, что мы в детстве дышали воздухом Авентина и питались сабинскими плодами? Сам же он, сын или воспитанник отпущенника из Аквина, смотрел с глубоким презрением на всадников «из Азии, Вифинии и Каппадокии», пришедших в Рим босыми (т. е. рабами)57. Мартиал считает несправедливостью судьбы, что нужду терпит благородный поэт, «не гражданин Сирии или Парфии, не всадник из каппадокийских выставочных подмостков на рабском рынке, а происходящий из народа Рема и Нумы»58. Даже Александр Север, стыдясь своего сирийского происхождения, выставлял себя уроженцем Рима59. Однако, уже с начала империи пришельцы из Греции и Малой Азии начали занимать высокое положение в сословии всадников. Друг Августа, богатый всадник Ведий Поллион, происходил из Цезареи в Вифинии60. Может быть, впервые со времени цензуры Веспасиана и Тита (в 73 и 74 гг.)61 в сенат стали приниматься, по крайней мере, в большем числе самые знатные лица этих земель. Некий Т. Флавий Филин из Феспий достиг при Домитиане, или вскоре после него, претуры и должности правителя Кипра, затем Ликии и Памфилии62. Г. Антий А. Юлий Квадрат из Пергама занимал при Домитиане и Траяне многочисленный высокие должности и был консулом в 93 и 105 гг.63; так же и сын его Апелла, правитель провинций, и его внук Фронтон занимали выдающиеся должности, а правнук его Апелла в день с.105 своего
с.106 До III века уроженцы других восточных провинций встречаются в сенате лишь изредка (например, консулар Флавий Боэт, последователь Аристотеля, друг Галена83, происходивший из Птолемеи в Финикии)84, но со времени Каракаллы и еще более со времени Элагабала и Александра Севера число их возросло85. К ним принадлежит, например, Одейнат, князь Пальмирский (ум. 251 г.), отец одноименного мужа Зеновии, имевшего консульский ранг, и Септимия Гейрана86. У нас нет сведений относительно допущения в сенаторы евреев из Палестины (по крайней мере, до заметки Иеронима о сенаторах-иудеях в IV в.)87. О всадниках из палестинских евреев упоминает Иосиф, сам, по-видимому, не принадлежавший к этому сословию88. Всадник сенаторского происхождения Тиберий Юлий Александр, племянник философа Филона, управлявший Иудеей в последние годы Нерона, был отпавшим от своей веры александрийским евреем «из очень богатой и знатной семьи, находившейся в свойстве даже с императорским домом; в Парфийской войне он отличился в качестве начальника генерального штаба Корбула, потом в Иудейской войне Тита он опять взял эту должность», занимая в промежутке между войнами префектуру в Египте89.
Еще неблагоприятнее, чем к евреям, всегда было отношение к египтянам. Они не могли получать права римского гражданства, не достигнув его в Александрии, даже это последнее императоры им давали очень скупо, а доступ в сословие всадников был им, по меньшей мере, затруднен90. После присоединения Египта прошло более двухсот лет прежде, чем александриец Кэран (при Каракалле) был допущен в сенат и затем в консулы91. Египтяне, кроме александрийцев, не имели права на сенаторские должности еще в V веке92. То, что египтянин Криспин, будучи «первым из всадников» (может быть, он был префектом претория), занял выдающееся положение и стал любимцем императора, возбуждало негодование Ювенала, главным образом, ввиду его национальности93.
Что и в последующее время при выборах на высокие должности римлянам оказывалось предпочтение перед иностранцами, было бы понятно, даже если бы мы не имели определенного свидетельства Диона, который, влагая в уста Мецената рассуждение о правительственной системе империи, выставляет тот принцип, что курульные должности и, главным образом, консулат должны быть замещаемы местными уроженцами94. Хотя это правило, как показало время, не могло быть строго соблюдаемо, но стремление поддержать его никогда не прекращалось. Еще об одном из соперников Септимия Севера — Песценнии Нигере — сообщается, что, по его мнению, занимать должности в Риме должны были только природные римляне95. с.107 Отвращение и зависть по отношению к чужим, презрение «ко всему, что родилось вне городских стен», господствовали в Риме до последних времен; еще тогда народ выражал свою ненависть к иностранцам в страшном крике во время театральных представлений96.
С точки зрения приверженцев римской исключительности даже италиец, даже латинянин не считался равным, хотя и ставился ими выше провинциала; в сенате их считали выскочками и происхождением отцов попрекали даже их детей. Антоний, происходивший из очень древнего рода, упрекал Октавиана тем, что мать последнего была Арициянкой97. По этому поводу Цицерон говорит: «можно подумать, что он говорит о женщине из Тралл или Эфеса. Видите, как низко ставят нас, уроженцев муниципий, а следовательно, всех, потому что кто же из нас не происходит оттуда?» Ему часто приходилось слышать от древней знати замечания по поводу его происхождения98. Катилина называл его пришлым римским гражданином99. Однако, как сказано в речи императора Клавдия, уже Тиберий принял в сенат дельных и состоятельных людей — цвет муниципий и колоний Италии100. Насколько глубоко тем не менее коренилось это высокомерие в римском сознании, и какой упорный протест оно выставило всем нововведениям и разрушающим влияниям, видно из того, что даже после правлений рода Флавиев из Реаты и после нарнийца Нервы, во время правления испанца Траяна, Тацит считает разницу между Римом и городами Италии не меньшей, чем сто лет назад современники Цицерона. Рассуждения Тацита по этому поводу тем более замечательны, что он сам происходил из всадников101. Рассказ свой о связи Ливии, жены Друза, с Сеяном, всадником из Вольсиний, он сопровождает замечанием: «и она, имевшая дядей Августа, Тиберия тестем, детей от Друза — она опозорила себя, своих предков и потомков этой изменой с муниципалом»102. Когда внучка Тиберия, Юлия, вышла во второй раз замуж за Рубеллия Бланда, он считал это за такое унижение, что изображает это как повод общей печали, так как еще многие помнили деда Рубеллия, римского всадника из Тибура103, хотя сам Рубеллий Бланд был уже консулом104. Светоний рассказывает, что Калигула в письме к сенату попрекает свою прабабку Ливию Августу незнатным происхождением, так как ее дед по матери был советником в Фунди; Светоний защищает ее от этого упрека, выставляя свидетельство, что Ауфидий Луркон занимал в Риме весьма почетные должности105. То, что сто лет спустя Марк Аврелий выдал свою дочь Луциллу за Клавдия Помпейана, сына римского всадника106, из не особенно знатного антиохийского рода, можно объяснить не столько переменой воззрений, сколько космополитическим настроением императора-философа, который был на редкость свободен от специфически римского духа; говорят, что он себе в зятья с.108 брал не первых из сената и обращал внимание более на нравственные качества, чем на знатность и богатство107. Впрочем, Луцилла и ее мать Фаустина остались недовольны этим браком и, по-видимому, не только вследствие пожилого возраста избранника.
Приведенные взгляды вместе с тем служат и для освещения классовых отношений между сенаторами и всадниками: в самом деле, антагонизм между двумя классами в значительной мере совпадал с антагонизмом между римским и муниципальным происхождением. Всадники восхваляются своими клиентами и прославляют себя сами на памятниках, как отцы или деды сенаторов108. По поводу одной ссоры между сенатором и всадником Веспасиан сказал, что сенаторов нельзя оскорблять, но отвечать на оскорбления с их стороны можно и даже законно; по словам Светония, он хотел этим показать, что оба класса различаются не столько в правах, сколько по достоинству109. Мартиал и называет первые два класса: «всадники и господа сенаторы»110. Выражения классового сознания сенаторов будут приведены ниже.
В уголовном праве111 было проведено строгое различие между двумя первыми классами и плебеями: члены первых двух классов считались привилегированными (также солдаты, ветераны и декурионы городов империи); плебеи от них так резко отличались, что лица из упомянутых классов могли быть разжалованы в плебеи. Привилегированные классы были свободны от телесного наказания, от пытки при следствии, от принудительных работ, от ссылки в каменоломни, их нельзя было распинать, посылать на гладиаторские игры и бросать диким зверям. Обида, нанесенная сенатору плебеем, особенно строго преследовалась112. Не стоит особенно распространяться о том, что и в общественной жизни различие между всадниками и низшим сословием было не меньше, не говоря уже об отношении к последнему со стороны сенаторов. Тут пропасть была очень глубока. Уделим место лишь одному характерному случаю, иллюстрирующему эти отношения: какой-то сенатор преторского ранга, обвиненный в недоказанном преступлении, предпочел добровольное изгнание несомненному наказанию; ему пришлось поселиться в Сицилии и заняться там, для заработка, преподаванием риторики. Однажды, выступив перед своей аудиторией, он начал свою речь словами: «как играешь ты с нами, фортуна, ты делаешь из сенаторов — профессоров, из профессоров — сенаторов!». Плиний Младший видит в этой фразе столько желчи и горечи, что готов объяснить выбор занятия этого сенатора только желанием иметь возможность сказать приведенные слова113. Почти в таких же выражениях, как сенатор Плиний, и Ювенал, принадлежащий ко второму сословию, сопоставляет эти два общественных положения, как резкие противоположности: «если захочет фортуна, ты будешь из ритора консулом; так же по воле ее из консула ритором»114.
ПРИМЕЧАНИЯ
гл. 15.