Фрагмент «Боттиейской Политии» Аристотеля
М.: Издательство восточной литературы, 1962 г. С. 490—500.
с.490 Интересующий нас фрагмент помещен в первом издании фрагментов Аристотеля (Валентина Розе) под № 102 (439)1, во втором — под № 4432, в последнем — под № 4853.
Этот отрывок из «Боттиейской Политии» Аристотеля сохранился в пересказе Плутарха в
Дальше идет фрагмент Аристотеля:
«Также и Аристотель в “Боттиейской Политии” явно считает, что молодые люди не были убиваемы Миносом, но что они доживали до старости на Крите на положении поденщиков. Однажды критяне, выполняя древний обет, посылали в Дельфы молодежь. Примешавшись к высылавшимся, потомки тех (афинян) отправились вместе с ними. Так как, однако, они были не в состоянии прокормить себя там, то они сначала переехали в Италию и там поселились в Япигии, а оттуда переправились во Фракию и были названы боттиеями; вот почему боттиейские девушки, совершая некое жертвоприношение, поют — пойдемте в Афины».
Имеется у того же Плутарха и параллельный текст — Quaestiones graecae, 35. Основным свидетельством, на которое мы будет опираться, является все же сообщение в биографии Тезея. В пользу большей близости этого сообщения к источнику (каков бы он ни был) говорит уже то, что только в биографии имеется прямая ссылка на «Боттиейскую Политию» Аристотеля — Ἀριστοτέλης ἐν τῇ Βοττιαίω πολιτείᾳ. Кроме того, только здесь есть указание на то, что боттиеи получили свое название по переселении во Фракию — εἰς Θρᾴκην κομισθῆναι καὶ κληθῇναι Βοττιαίους.
с.491 Прежде чем заняться разбором сообщения Плутарха, необходимо остановиться на одном вопросе: передает ли Плутарх рассказ Аристотеля с достаточной полнотой? За исключением двух отмеченных подробностей, сообщения Плутарха в биографии и в Quaestiones дают в существенных чертах одно и то же. Отсюда можно сделать вывод, что он заинтересовался деталями рассказа и дорожил ими. По-видимому, Плутарх более или менее полно отразил то, что давал ему источник.
Однако, как мы знаем, нет возможности приписывать Плутарху непосредственное знакомство с «Политиями» Аристотеля. Он вообще пользовался преимущественно более поздними источниками4, не читал даже «Афинской Политии»5 и уж, конечно, не знал гораздо менее распространенной «Боттиейской Политии». Между ней и Плутархом был посредник или посредники (в дальнейшем мы для простоты будем говорить о посреднике в единственном числе). Рассказ Аристотеля совершил по меньшей мере двойной переход: от Аристотеля к неизвестному автору и от последнего к Плутарху. Если есть основание думать, что Плутарх хорошо сохранил то, что нашел в своем источнике, то ничто не гарантирует нам полноты передачи рассказа Аристотеля у того автора, из которого черпал Плутарх. Скорее всего этот промежуточный автор давал сокращенное изложение повествования Аристотеля. Доказательством могут служить слова Плутарха о том, что боттиеи перешли из Италии во Фракию и там осели — εἰς Θρᾴκην κομισθᾗναι (биография); τῇς Θρᾴκης τοῦτον τὸν τόπον κατοικεῖν (Quaestiones), где под «этим местом» может разуметься только то место, где в классическую пору и позже обитали боттиеи. Здесь пропущена остановка этого племени в Македонии.
История застает боттиеев на Халкидике, по соседству с Олинфом, в области, называвшейся Βοττικῇ6. Сюда они пришли из Македонии. Из Фукидида мы узнаем о том, что «нынешнюю приморскую Македонию первыми приобрели Александр, отец Пердикки, и его предки… и воцарились, изгнав после битвы из Пиерии пиеров… а из так называемой Боттии боттиеев, которые теперь живут по соседству с халкидянами» (II, 99, 3). О том же говорит приводимый ниже отрывок Страбона.
Мог ли Аристотель не знать и не говорить о пребывании боттиеев в Македонии? Столица македонского государства Пелла, где Аристотель провел несколько лет в качестве воспитателя Александра, находилась в области, носившей название Βοττία, Βοττιαία, Βοττιαιίς7, хотя боттиеев в ней уже не было. Живучесть старого названия хорошо засвидетельствована для V в., кроме Фукидида (l. с.), Геродотом (VII, 127), для римского времени Страбоном (VII, fr. 20), Ливием (XXVI, 25, 5), нумизматическими данными8. Для эпохи Аристотеля имеется важное косвенное свидетельство: одно из македонских поселений, с.492 основанных на том месте, где впоследствии находилась Антиохия на Оронте, носило название Βοττία9. Трудно представить себе, чтобы Аристотель в специальном сочинении, посвященном истории боттиеев, каковой была «Боттиейская Полития», не упомянул о пребывании боттиеев в хорошо известных ему местах, сохранявших в своем названии следы этого пребывания.
Что представлял собой тот параграф «Боттиейской Политии», который с некоторыми сокращениями передан Плутархом? Аристотель не занимался подробным пересказом мифа, не опровергал его, не вносил поправок к нему. Он основывался на рационалистической переработке мифа как на чем-то не подлежавшем сомнению и давал историческую теорию о происхождении и переселениях боттиейского народа Как показало изучение «Афинской Политии», привлечение абсолютно нового материала, установление новых фактов не входило в задачу Аристотеля даже там, где речь шла об истории государственного устройства — главной теме «Политии»10. Еще менее можно ожидать каких-либо самостоятельных исследовании в области второстепенных вводных вопросов, каковым является вопрос о миграциях племен. Аристотель, несомненно, повторяет здесь чужую теорию Чтобы иметь материал для суждения о замысле ее автора и о времени, когда этот автор жил, необходимо проследить, насколько это окажется возможным, историю этой теории и уяснить себе специфическую особенность той ее формы, в какой теория отразилась у Аристотеля.
В рассказе Аристотеля легко выделить следующие моменты 1) отправка критянами людей в Дельфы и переселение оттуда этих выселенных критян в Южную Италию (путь из Крита в Италию); 2) продолжение этого — их переход из Южной Италии во Фракию, 3) подробность — среди отправленных были потомки афинян, проживавшие на Крите.
Если пересмотреть параллельные места у других авторов, то можно убедиться, что каждый из выделенных моментов характеризует собой определенную стадию в развитии рассматриваемой нами исторической теории, возникшей на основе старинного мифа11. Сначала связывали Крит с Южной Италией, затем присоединили следующее звено — Македонию и Фракию, в какой-то момент сделали добавление об афинянах.
Первая стадия представлена для нас главным образом Геродотом (VII, 170):
«Говорят, что Минос, в поисках за Дедалом прибыв в Сиканию, ныне называемую Сицилией, умер насильственной смертью. По истечении некоторого времени критяне, побуждаемые богом, все, кроме полихнитов и пресийцев, прибыв большим походом в Сиканию, осаждали в течение пяти лет город Камик, которым в мое время владели акрагантинцы. Наконец, не будучи в состоянии ни взять его, ни оставаться в живых, мучимые голодом, они оставили его и удалились. с.493 Когда они во время плавания оказались у Япигии, их застигла большая буря и выбросила на землю. Вследствие того, что корабли были разбиты — ведь у них не было уже никакой возможности переправиться на Крит, — они, основав город Гирию, остались и, изменившись, вместо критян стали япигами мессапийцами, а вместо островитян — материковыми жителями».
Боттиеи у Геродота (VII, 185; VIII, 127) не ставятся в связь ни с Критом, ни с Италией. Уже в том виде, в каком теория изложена у Геродота, она не представляет собой чего-нибудь очень простого. Критяне достигают Япигии после неудачного похода в Сицилию. В основе такого построения лежит другое, более простое, согласно которому критяне поселились в Сицилии. Оно изложено Диодором (IV, 79, 5):
«После смерти Миноса между критянами в Сицилии, вследствие безвластия, начались раздоры. Вследствие того, что корабли были сожжены сиканами, подчиненными Кокалу, они отказались от возвращения в свои родные места, решив поселиться в Сицилии».
Вторую стадию (с новым звеном — боттиеями) дают Страбон и Конон.
Страбон рассказывает, со слов Антиоха Сиракузского, об основании Тарента: парфении появились в Италии (VI, 3, 2, С. 279), «и приняли их варвары и критяне, занявшие еще раньше эту местность. Говорят, что это были те, кто с Миносом поплыл в Сицилию, а после его смерти, случившейся в Камиках у Кокала, отправившись из Сицилии, были прибиты сюда; некоторые из них впоследствии, обойдя пешком Адриатическое море до Македонии, были прозваны боттиеями».
В другом месте тот же Страбон, повторив свидетельство Геродота с прямой ссылкой на последнего, продолжает (VI, 3, 6, С. 282):
«Брундизий, говорят, населили критяне, прибывшие из Кносса с Тезеем или отправившиеся из Сицилии вместе с Япигом (говорят ведь двояко); они, как рассказывают, не остались здесь, но ушли в Боттиею».
Третье место из Страбона (VII, fr. 11, С. 329):
«Эту страну (Эматию, впоследствии называвшуюся Македонией) занимали некоторые из эпиротов и иллирийцев, а большую ее часть — боттиеи и фракийцы; первые, как говорят, родом из Крита, имели предводителем Боттона».
Сюда же относится и место из Конона, Narrationes, 25; из Библиотеки Фотия:
«Минос, сын Зевса и Европы, царствовавший над Критом, в поисках за Дедалом поплыв походом в Сиканию (нынешняя Сицилия), лишается жизни дочерьми Кокала (последний царствовал над сикелами). И критское племя воюет с сикелами за царя и терпит поражение. При возвращении они были выброшены бурей к япигам и тогда там обосновались, став из критян япигами. (2) Спустя некоторое время часть их, изгнанная из страны во время раздоров, получила оракул: где им предложат землю и воду, там и поселиться. И они поселились в Боттиее и т. д. И вот боттиеи, в третий раз переменив свое племя, — начиная с критян, являются теперь частью македонян».
Ни один из названных писателей не дает нам указаний о происхождении передаваемых ими рассказов. Ссылки Геродота и Страбона на источники неопределенны (Геродот, VII, 170 — λέγεται; Страбон, VI, 3, 2 — φασι; VI, 3, 6 — λέγονται, φασιν). Анализ с.494 рассказов Конона показал, что он зависит от Эфора12, но заглянуть дальше мы не можем.
Остается единственный путь: разбор прошедших перед нашими глазами текстов, главным образом фрагмента «Боттиейской Политии» Аристотеля, так как в нем отражен конечный пункт развития интересующей нас теории.
Прежде всего ясно, что субстратом всех приведенных выше рассказов является традиция о критском происхождении и япигов и боттиеев. При всем разногласии между собой разных версий все они сходятся в существенном: критяне явились в Южную Италию и здесь осели; затем часть их (τινας — Страбон, VI, 3, 2, С 279; (μοῖρά τις — Конон) перешла на Балканский полуостров и стала боттиеями. Основанием для возведения япигов и боттиев к критянам было, по-видимому, сходство некоторых географических названий на Крите, в Япигии и в Боттии13. Дело в том, что, каковы бы ни были чисто фольклорные, мифологические компоненты рассказов о миграциях боттиеев, мы не вправе закрывать глаза на элементы ученой теории, которым этот рассказ в целом обязан своим существованием. Ведь фольклорный рассказ обычно не обладает широкими географическими горизонтами, а если нечто подобное в нем есть, то эти сказочные дали отнюдь не напоминают объединение трех вполне реальных и столь отдаленных одна от другой местностей, какие мы имеем в нашем случае. Здесь несомненно действовала рука ученого комбинатора.
Эта критская (не по месту своего происхождения) теория была воспринята источником Аристотеля, но с одной поправкой: часть переселенцев в действительности были афинянами и только считались критянами — νομιζόμανοι Κρῇες — Quaestiones (в биографии Тезея это же подразумевается). Стремясь не отступать от основного положения переданной ему теории (боттиеи-критяне), источник Аристотеля вынужден был все же произвести некоторые изменения в традиционных рассказах, именно в той части, которая касалась причин переселения в Италию.
О появлении критян в Япигии рассказывали по-разному. Согласно одной версии, критяне поселились в Италии после похода Миноса в Сицилию. Эта версия сохранилась в двух вариантах: по одному из них, критяне, ставшие позднее япигами, были спутниками Миноса (Страбон, VI, 3, 2 и VI, 3, 6; Диодор, цит. место; Конон, цит. место), по другому, они прибыли в Сицилию после гибели Миноса (Геродот, цит. место). Согласно второй версии, это были «критяне, прибывшие с Тезеем из Кносса» (Страбон, VI, 3, 6).
Эти старые версии были несовместимы с внесенной поправкой и должны были уступить свое место новой версии. Поход в Сицилию мог быть совершен лишь критскими воинами, с которыми трудно было бы смешать уцелевших афинян, занимавших на Крите подчиненное с.495 положение (υητεὺοντας — биография Тезея; λατρεὺοντας — Quaestiones), а замысел автора требовал, чтобы потомки афинян переселились в Япигию (и дальше) под видом критян, так как критское происхождение япигов и боттиеев считалось фактом, не подлежащим сомнению14. Не мог автор воспользоваться для своей цели и второй версией — в Италии поселились критяне, прибывшие с Тезеем из Кносса: ведь потомки афинян, если бы они покинули Кносс с Тезеем и некоторыми критянами, сделали бы это в качестве афинян, освобожденных Тезеем, между тем как по указанной выше причине следовало представить дело так, что афиняне уже успели смешаться с критянами.
Возможно, еще одно соображение требовало устранения этой версии. Позднейшие авторы насчитывают самое большее три отправки человеческой дани из Афин на Крит, а промежуток времени между отправками считают самое большее по девяти лет15. От первой до третьей отправки могло пройти, таким образом, не более восемнадцати лет — срок слишком маленький, чтобы можно было говорить об ассимиляции афинян с местными жителями.
Пусть эти точные расчеты — дело рук более поздних авторов, но эти последние исходили, скорее всего, из общераспространенных представлений о небольшом числе посылок дани и непродолжительных промежутках между ними (все события умещались в царствование Эгея). Во всяком случае у Аристотеля нет речи о Тезее как о предводителе переселенцев16.
Отвергнув рассказы своих предшественников, источник Аристотеля остановился на той версии, которая известна нам по пересказу Плутарха и происхождение которой нет возможности проследить. Во всяком случае заслуживает внимания упоминание о временном пребывании переселенцев в Дельфах, направляющая роль которых в истории греческой колонизации достаточно хорошо известна.
В итоге пока следующее: в источнике, которым пользовался Аристотель, было оставлено без изменения ядро теории «боттиеи-критяне»; привнесена была существенная поправка о том, что среди критян, бывших предками боттиеев, оказались и афиняне, которых принимали за критян. Эта поправка потребовала некоторой переработки традиционного материала: часть его была заменена новым. Полной слаженности в рассказе о происхождении боттиеев все же не получилось. Афинян уже не отличали от критян, потому их и отправили в Дельфы, но их отдаленные потомки, боттиеи, все еще сохраняют какие-то воспоминания о своем афинском происхождении. Что же касается единственного доказательства, приведенного для обоснования поправки, а именно — обрядовой песни боттиейских девушек, в которой встречались слова ἲωμεν εἰς Ἀθήνας (ямб), то у нас нет уверенности в том, что эти слова в боттиейском языке, близость которого к с.496 греческому вполне вероятна17, звучали именно так, как передают их греческие писатели18. Ἀθῆναι — в таком предположении нет ничего недопустимого — скорее всего представляет собой осмысление какого-то непонятного, архаического слова, сохранившегося в обрядовом или даже сакральном тексте: ведь песня исполнялась во время жертвоприношения (θυσίαν τινὰ θελοὺσας — биография Тезея) на празднествах (ἐν ταῖς ἑορταῖς — Quaestiones). Возможно, что и самая замена архаического слова собственным именем, понятным всем, была сделана специально для данного случая.
Несмотря на внутреннее противоречие и шаткость обоснования, неизвестный автор все же внес в каноническую теорию дополнение, потребовавшее в свою очередь некоторой перестройки традиционного рассказа. Это наводит на мысль, что перед нами построение, обязанное своим возникновением определенной тенденции, тенденции политической: закрепить близкие отношения между боттиеями и афинянами, возведя начало этих отношений к мифической древности.
Задача теперь в том, чтобы найти ту историческую эпоху, к которой естественнее всего было бы отнести появление теории о родственных связях между афинским народом и незначительной, захолустной боттиейской народностью.
Если обратиться к VI в., то здесь можно обнаружить начало активного отношения Афин к делам на Халкидике. Писистрат во время своего второго изгнания жил сначала в Райкеле на Халкидике19 (Ἀθ. π. 15, 1). Последняя, таким образом, как и Пангейские рудники, Херсонес фракийский, Сигей, начинает входить в сферу афинских интересов задолго до основания первого морского союза. Когда Эсхин в своей речи о недобросовестном посольстве (§ 31) упоминает о том, что Акамант, сын Тезея, получил в приданое за женой местность, называвшуюся Ἐννέα ὁδοί (впоследствии там был основан Амфиполь), то нет необходимости видеть в этом выдумку V в.: она могла бы возникнуть уже в VI в. Однако всего этого мало, чтобы заставить нас связать с обстоятельствами VI в. и рассказ Аристотеля о происхождении боттиеев от афинян. Ведь в этом рассказе афиняне, прежде чем попасть на север, останавливаются в Южной Италии. В VI в. Афины, по нашим сведениям, еще не интересуются Италией с политической стороны, и уже этого одного, думается, достаточно для того, чтобы не приписывать рассказу о боттиеях-афинянах столь раннего происхождения.
Эпоха первого морского союза, особенно ранняя его пора, характеризуется, между прочим, усиленными поисками кровных связей между афинянами и разными членами союза. Общеизвестный факт — оживление воспоминаний об исконном единстве ионийского племени. с.497 Напоминания о родстве, о происхождении от афинян стали, по-видимому, обычными в официальных документах.
Однако во время первого морского союза говорили и писали не только о кровной связи афинян с их выселившимися согражданами и с ионийцами вообще. Имеются прямые доказательства того, что в политических целях строились на основе мифологического материала теории об афинском происхождении даже таких племен и народов, которые не были греческими. Так, у Геродота (I, 173 и VII, 92) находим теорию о происхождении ликийцев от афинян: «Ликийцы издревле происходят из Крита (ведь в старину всем Критом владели варвары)… так как Лик, сын Пандиона, также изгнанный братом Эгеем, прибыл из Афин в область термилов к Сарпедону, то они со временем были названы ликийцами от имени Лика».
«Ликийцы, происходившие из Крита, назывались термилами; при Лике, сыне Пандиона, афинянине, они получили свое (нынешнее) название».
Ликийцев, как и боттиеев, греки выводили из Крита, ликийцы были не греками, а потомками тех «варваров», которые, по словам Геродота, занимали когда-то весь остров Крит, но они были вовлечены в круг афинских интересов и состояли членами первого морского союза20. Поэтому историография, воспринявшая определенные политические тенденции, не отрицая критского происхождения ликийцев, постаралась так или иначе показать, что они в известной мере являются выходцами из Афин.
Полную аналогию с этой теорией представляет разобранная выше теория о происхождении боттиеев из Афин с той лишь разницей, что во втором случае потребовалось больше промежуточных звеньев между афинянами и их отдаленными потомками. Боттиеи были участниками первого морского союза. Они как племенная единица упомянуты в списке дани 446/5 г. (JG, I2, № 199, 19), отдельные города их (Спартол и другие) — в ряде списков.
С
В IV в. основной политической силой на Халкидике был союз халкидских городов, возглавлявшийся Олинфом23. Союз этот участвует в так называемой Коринфской войне (395—
Состояли ли боттиеи в союзе халкидских городов? В составе населения самого Олинфа еще в IV в. были и боттиеи28, но это обстоятельство не предопределяло собой позицию тех боттиеев, которые жили за пределами Олинфа. В этом легко убедиться, если вспомнить, что в известном договоре Аминты Македонского с халкидскими городами (Dttb., Syll.3, № 135) договаривающиеся стороны обязуются не заключать сепаратного договора о дружбе с Амфиполем, боттиеями, Аканфом и Мендой. Боттиеи, следовательно, не входили в Халкидский союз. Датировка этого договора спорная. Его относят к 394—
Из сказанного видно, что для IV в. нет основания предполагать существование длительных дружественных отношений между Афинами и боттиеями как в те периоды, когда последние могли быть членами Халкидского союза, так и в ту пору, когда они к этому союзу бесспорно не принадлежали, так что IV век не мог быть свидетелем зарождения и оформления мысли об афинской крови, которая будто бы текла в жилах боттиейской народности. Все это дает лишнее доказательство для нашего заключения о том, что теория боттиеи-афиняне зародилась в V в. и скорее всего в те годы, когда складывался первый морской союз.
В заключение нам предстоит заняться еще одним текстом. По словам Фукидида, афинские полководцы Демосфен и Эвримедонт на своем пути в Сицилию в 413 г. получили от япигийского царька Арта (Ἄρτας) япигийских и мессапийских стрелков и возобновили с ним некую древнюю дружбу — ἀνανεωσάμενοι τινα παλαιάν φιλίαν (VII, 33, 4). Второй из наших свидетелей об этом событии — Афиней (III, 108 f sq.) не упоминает о прежней дружбе, так что наши соображения приходится основывать исключительно на Фукидиде. Слово употребление историка в этом отрывке должно задержать на себе наше внимание.
Ἀνανεωσάμενοι φιλίαν — афиняне и япигийский царек возобновили древнюю дружбу. Конечно, если бы перед нами было собственное заключение Фукидида, то он не преминул бы дать более точные указания, о возобновлении каких именно дружеских отношений шла речь. Наиболее простое решение вопроса: Фукидиду, жившему в то время вдали от Афин, был доставлен в копии текст договора о дружбе или этот текст был непосредственно знаком тому лицу, от которого получил свои сведения историк. Глагол, употребленный Фукидидом, типичен для документов определенного содержания. Не менее типично для них и существительное φιλία.
Относящийся к концу IV в. до н. э. эфесский декрет в честь Никанора Родосского, посла царей Деметрия и Селевка, содержит ту же формулу τῂμ φιλίαν ἀνενεώσατο (Dttb., Or. gr. inssr. sel., № 10). О возобновлении дружбы между Теосом и Этолией говорится в документе конца III в. до н. э. (Dttb., Syll.3, № 563, 3—
Какая древняя дружба имелась в виду? Фукидид оставляет этот вопрос без ответа. Они возобновили какую-то (τινα) древнюю дружбу (ср. V, 1 — κατα παλαιαν τινα αἰτιαν οὐ καθαρους ὀντας). В ряде документов из числа упомянутых выше речь идет не только о дружбе, но и о родстве.
Мы не имеем права категорически отрицать возможность упоминания о таком родстве в договоре Афин с япигийским царьком. Ведь Фукидид явно не имел намерения входить в подробности дела, так что ручаться за полноту передачи соответствующего места договора нельзя.
Политические связи между Афинами и Япигией могли бы восходить и к более древнему времени. Вспомним не только основание Фурий, но и планы Фемистокла, который даже дал своим дочерям имена Италия и Сибарис (Плутарх, Фемистокл, 32)31. Исторические свидетельства и здесь приводят нас к афинской политике V в, общие тенденции которой и отражает переданный Аристотелем рассказ о происхождении боттиейской народности.
ПРИМЕЧАНИЯ