Бесшумное падение империи в 476 году н. э.*

с.397 Начи­ная с XVIII века мы одер­жи­мы паде­ни­ем Рим­ской импе­рии; это паде­ние при­об­ре­ло зна­че­ние пер­во­об­ра­за вся­ко­го упад­ка и пото­му — сим­во­ла наших стра­хов. Пер­вый пара­докс заклю­ча­ет­ся в том, что такая в целом опти­ми­сти­че­ская кни­га, как кни­га Гиб­бо­на, рас­про­стра­ни­ла это наваж­де­ние. Вто­рой пара­докс состо­ит в том, что весь­ма немно­гие совре­мен­ни­ки (как мож­но дога­дать­ся из источ­ни­ков) пони­ма­ли, что низ­ло­же­ние Рому­ла Авгу­сту­ла озна­ча­ло конец Рим­ской импе­рии на Запа­де. Запад­ная Рим­ская импе­рия бес­шум­но пала в сен­тяб­ре 476 года.

В древ­ние вре­ме­на слу­ча­лись стре­ми­тель­ные паде­ния, при­зна­вае­мые тако­вы­ми совре­мен­ни­ка­ми без снис­хож­де­ния и часто без состра­да­ния. Так фор­ми­ро­ва­лось поня­тие о пре­ем­ст­вен­но­сти импе­рий, обо­зна­чен­ное во вто­ром веке до н. э. с раз­ни­цей в несколь­ко лет кни­гой Дани­и­ла в Иудее и зага­доч­ным Эми­ли­ем Сурой в Риме (Vell. Pa­terc., I, 6, 6)¹. Когда Асси­рия, Вави­ло­ния, Пер­сия, Македо­ния в опре­де­лён­ное вре­мя пере­ста­ва­ли гос­под­ст­во­вать, это осо­зна­ва­лось сра­зу же. Так­же и в гре­че­ской исто­рии после­до­ва­тель­ность талас­со­кра­тий, от крит­ской до афин­ской, и парал­лель­ный, но не иден­тич­ный ряд геге­мо­ний (Спар­та, Афи­ны, Фивы, Македо­ния) созда­ли исто­ри­че­ские пери­о­ды, при­знан­ные и рас­по­знан­ные совре­мен­ни­ка­ми и потом­ка­ми.

с.398 В Риме неве­ро­ят­но рано заго­во­ри­ли о дрях­ло­сти государ­ства². Менее неожи­дан­но в чет­вёр­том веке н. э. неко­то­рые хри­сти­ане, такие, как св. Амвро­сий (Ex­pos. in Lu­cam, 10, 10, Cor­pus Christ., S. L. 14, 348) и св. Иеро­ним, настой­чи­во гово­ри­ли об упад­ке: «quia in oc­ca­su sae­cu­li su­mus»^[1]. Амми­ан Мар­цел­лин, кото­рый явно реа­ги­ру­ет на этих про­ро­ков дур­ных пред­зна­ме­но­ва­ний, вспо­ми­ная, сколь­ко раз в про­шлом рим­ское государ­ство нахо­ди­лось на краю про­па­сти, всё же вынуж­ден при­знать, что в про­шлом «ситу­а­ция при­во­ди­лась в нор­му, пото­му что уме­рен­ность древ­них, ещё не испор­чен­ных изне­жен­но­стью слиш­ком рас­пу­щен­ной жиз­ни, не стре­ми­лась ни к тще­слав­ным тра­пе­зам, ни к постыд­ным дохо­дам» (31, 5, 14)³.

Когда же на Запад при­шёл дей­ст­ви­тель­ный рас­пад, когда в 476 году исчез импе­ра­тор Равен­ны, не хва­та­ло дра­ма­ти­че­ско­го момен­та — воен­но­го пора­же­ния, убий­ства госуда­ря, физи­че­ско­го уни­что­же­ния — кото­рый мог бы вызвать эхо, сопо­ста­ви­мое с тем, что сопро­вож­да­ло паде­ние Нине­вии, Вави­ло­на, Пер­се­по­ля и так до Афин, Спар­ты, Фив. Если и про­изо­шло собы­тие, сопо­ста­ви­мое с паде­ни­ем Нине­вии, то им было раз­граб­ле­ние Рима в 410 году, не без при­чи­ны вдох­но­вив­шее св. Авгу­сти­на. Но поз­же то же самое раз­граб­ле­ние Рима, рас­смот­рен­ное ретро­спек­тив­но, не каза­лось решаю­щим эпи­зо­дом; воз­мож­но, оно содей­ст­во­ва­ло тому, чтобы обой­тись без дра­ма­ти­за­ции. В любом слу­чае низ­ло­же­ние Рому­ла Авгу­сту­ла в сен­тяб­ре 476 года каса­лось толь­ко Ита­лии, и даже в отно­ше­нии Ита­лии оно не мог­ло быть с пра­во­вой и поли­ти­че­ской точ­ки зре­ния ясно тем, кто был его непо­сред­ст­вен­ным свиде­те­лем. Юлий Непот, пред­ше­ст­вен­ник Рому­ла Авгу­сту­ла, всё ещё дер­жал­ся в Дал­ма­ции, пока не был убит в 479 или 480 году. Отно­ше­ния меж­ду Одо­ак­ром и импе­ра­то­ром Восто­ка оста­ва­лись неопре­де­лён­ны­ми. Импе­рия нико­гда не была разде­ле­на фор­маль­но и наи­бо­лее оче­вид­ным резуль­та­том низ­ло­же­ния импе­ра­то­ра Равен­ны ста­ло при­вле­че­ние вни­ма­ния к Кон­стан­ти­но­по­лю, как истин­но­му цен­тру импе­рии. Сни­же­нию дра­ма­тиз­ма низ­ло­же­ния спо­соб­ст­во­вал тот факт, что Ромул Авгу­стул, очень юный и лич­но незна­чи­тель­ный, был вели­ко­душ­но отправ­лен Одо­ак­ром жить на сво­бо­де в Кам­па­нии со сво­и­ми роди­те­ля­ми и подо­баю­щей пен­си­ей. Сто­ит повто­рить сло­ва наше­го основ­но­го источ­ни­ка, Ано­ни­ма Вале­зия, с боль­шой веро­ят­но­стью отно­ся­ще­го­ся к пер­вой с.399 поло­вине VI века и пото­му отра­жаю­ще­го вос­по­ми­на­ния совре­мен­ни­ков «[Odoa­cer] ingre­diens autem Ra­ven­nam de­po­suit Augus­tu­lum de reg­no, cui­us in­fan­tiae mi­ser­tus, con­ces­sit ei san­gui­nem et quia pul­cher erat, do­na­vit ei ut cre­di­tor (?) sex mi­lia so­li­dos et mi­sit eum intra Cam­pa­niam cum pa­ren­ti­bus suis li­be­re vi­ve­re»^[2] (37). Местом ссыл­ки был при­ят­ный Замок Лукул­ла близ Неа­по­ля (La­ter­cu­lus Im­pe­ra­to­rum, Chron. Lat. Min., ed. Mom­msen III, 423), вско­ре став­ший мона­ше­ским цен­тром боль­шо­го зна­че­ния в свя­зи с пере­но­сом туда тела св. Севе­ри­на из Нори­ка. Вза­и­мо­связь меж­ду мона­сты­рём Зам­ка Лукул­ла и соб­ст­вен­но­стью быв­ше­го импе­ра­то­ра совер­шен­но неиз­вест­на. Но если Кас­си­о­дор в одной из сво­их Va­riae (а точ­нее, в III, 35) дей­ст­ви­тель­но наме­ка­ет на наше­го Рому­ла Авгу­сту­ла, то он дол­жен был быть ещё жив в пер­вые деся­ти­ле­тия VI века и, сле­до­ва­тель­но, наслаж­дать­ся бли­зо­стью ново­го рели­ги­оз­но­го и интел­лек­ту­аль­но­го цен­тра, над кото­рым гла­вен­ст­во­вал монах Евгип­пий.

По край­ней мере на пер­вый взгляд, идил­ли­че­ское низ­ло­же­ние Рому­ла Авгу­сту­ла не было пред­ме­том воз­буж­дён­ной фан­та­зии. Неза­ви­си­мо от это­го, нелег­ко было в 476 году най­ти биб­лей­ско­го про­ро­ка или исто­ри­ка типа Фукидида, чтобы про­ком­мен­ти­ро­вать послед­нее кру­ше­ние импе­ра­тор­ской вла­сти на Запа­де. Свя­той Авгу­стин в то же самое вре­мя понял и сде­лал новую ситу­а­цию более дву­смыс­лен­ной, под­чи­няя зем­ной град гра­ду небес­но­му. Про­ро­че­скую песнь о паде­нии Нине­вии и посмерт­ный ана­лиз Фукидида сме­ни­ла теперь тео­рия двух гра­дов, сосу­ще­ст­ву­ю­щих в этом мире в ожи­да­нии окон­ча­тель­но­го раз­ме­же­ва­ния. Новая хри­сти­ан­ская ори­ен­та­ция спо­соб­ст­во­ва­ла вме­сте с самим харак­те­ром низ­ло­же­ния Рому­ла Авгу­сту­ла умень­ше­нию интен­сив­но­сти ответ­ной реак­ции.

II

Тем не менее, низ­ло­же­ние Рому­ла Авгу­сту­ла, интер­ни­ро­ван­но­го в сен­тяб­ре 476 года в Зам­ке Лукул­ла, сохра­ня­ет в нашей памя­ти эмо­цио­наль­ное зна­че­ние. Б. Кро­че с уми­лен­ной улыб­кой вспо­ми­на­ет о нём в «Тео­рии и исто­рии исто­рио­гра­фии»: «…о (как гово­рил мой ста­рый про­фес­сор), как в 476 году над пред­став­ле­ни­ем антич­ной исто­рии опу­стил­ся зана­вес, так сра­зу же и под­нял­ся, давая нача­ло пред­став­ле­нию исто­рии сред­не­ве­ко­вой» с.400 («Teo­ria e sto­ria del­la sto­riog­ra­fia», cap. VII, ed. 1966, p. 105). Даже если Ромул Авгу­стул мало что из себя пред­став­лял и юриди­че­ская ситу­а­ция после его низ­ло­же­ния оста­ва­лась откры­той, неопро­вер­жи­мым фак­том было то, что исчез­но­ве­ние запад­но­го импе­ра­то­ра запе­чат­ле­ло сме­ну рим­лян гер­ман­ца­ми в кон­тро­ле над Ита­ли­ей и запад­ны­ми про­вин­ци­я­ми. Сим­во­ли­че­ское зна­че­ние это­го момен­та, без­услов­но, оче­вид­но для нас. Речь идёт о том, чтобы узнать, при­зна­ва­лось ли оно кем-либо из совре­мен­ни­ков.

На самом деле интер­пре­та­ция низ­ло­же­ния Рому­ла Авгу­сту­ла как кон­ца Запад­ной импе­рии не явля­ет­ся совре­мен­ным изо­бре­те­ни­ем. Она пере­да­на нам теми, кто был бли­зок к собы­ти­ям и пони­мал их зна­че­ние, но пред­став­ля­ла, как мы вско­ре увидим, мне­ние огра­ни­чен­ной груп­пы. В пер­вый раз это мне­ние обна­ру­жи­ва­ет­ся в хро­ни­ке илли­рий­ца коми­та Мар­цел­ли­на, чинов­ни­ка на служ­бе Восточ­ной импе­рии, поз­же пере­шед­ше­го в цер­ков­ное сосло­вие. Хро­ни­ка была напи­са­на око­ло 519 года и пере­ра­бота­на в 534 году. Нет осно­ва­ний сомне­вать­ся в том, что сооб­ще­ние о Рому­ле Авгу­сту­ле нахо­ди­лось уже в пер­вой редак­ции, сле­до­ва­тель­но, при­мер­но 45 лет спу­стя после само­го собы­тия. После запи­си о низ­ло­же­нии Рому­ла Авгу­сту­ла Мар­цел­лин тор­же­ст­вен­но добав­ля­ет: «Запад­ная импе­рия рим­ско­го наро­да, кото­рой пер­вым из авгу­стов на семь­сот девя­том году от осно­ва­ния Горо­да начал вла­деть Окта­виан Август, погиб­ла вме­сте с этим Авгу­сту­лом» («Hes­pe­rium Ro­ma­nae gen­tis im­pe­rium quod sep­tin­gen­te­si­mo no­no ur­bis con­di­tae an­no pri­mus Augus­to­rum Oc­ta­via­nus Augus­tus te­ne­re coe­pit, cum hoc Augus­to­lo pe­riit», Chron. Lat. Min., ed. Mom­msen, II, 91). Сооб­ще­ние Мар­цел­ли­на обна­ру­жи­ва­ет­ся затем повто­рен­ным, с иден­тич­ным ком­мен­та­ри­ем, Иор­да­ном, как в Ro­ma­na, 344, так и в Ge­ti­ca, 242; обе работы напи­са­ны в 551 году. В то вре­мя как Мар­цел­лин был рим­ля­ни­ном и импе­ра­тор­ским чинов­ни­ком, Иор­дан был готом с про­рим­ски­ми настро­е­ни­я­ми, близ­ким к Кас­си­о­до­ру. Как мож­но объ­яс­нить их согла­со­ван­ность? Явля­ет­ся про­ни­ца­тель­ной догад­ка моло­до­го гол­ланд­ско­го исто­ри­ка Мар­ти­на Веса в его заме­ча­тель­ной кни­ге, «Das En­de des Kai­ser­tums im Wes­ten des Rö­mi­schen Rei­ches», 1967, что Мар­цел­лин и Иор­дан сле­до­ва­ли мне­нию и фор­му­ли­ров­ке Квин­та Авре­лия Мем­мия Сим­ма­ха, тестя и това­ри­ща по несча­стью Боэция, кото­рый при Тео­де­ри­хе напи­сал рим­скую исто­рию в семи кни­гах⁴. Если эта гипо­те­за точ­на, с.401 то ока­зы­ва­ет­ся, что конец Запад­ной Рим­ской импе­рии в 476 году был уже зафик­си­ро­ван как тако­вой круп­ным пред­ста­ви­те­лем сена­тор­ской ари­сто­кра­тии, в юно­сти при­сут­ст­во­вав­шем при этом собы­тии, Мем­ми­ем Сим­ма­хом. Не исклю­че­но, что неко­то­рые авто­ри­тет­ные слои рим­ской ари­сто­кра­тии лишь скре­пя серд­це при­зна­ва­ли прав­ле­ние Тео­де­ри­ха и не счи­та­ли его закон­ным, а пото­му при­да­ва­ли зна­че­ние низ­ло­же­нию Рому­ла Авгу­сту­ла. Гипо­те­за Веса име­ет то пре­иму­ще­ство, что так­же объ­яс­ня­ет, поче­му в 551 году Иор­дан вос­при­нял мне­ние Мар­цел­ли­на об этом низ­ло­же­нии. Кажет­ся несо­мнен­ным, что Иор­дан, хотя и гот, писал в Кон­стан­ти­но­по­ле при Юсти­ни­ане и отра­зил точ­ку зре­ния тех, кто, будь то готы или лати­ны, пере­шли теперь на сто­ро­ну Визан­тии, но наде­я­лись на вос­ста­нов­ле­ние импе­рии на Запа­де, а не на пря­мое визан­тий­ское прав­ле­ние в Ита­лии. Нака­нуне победы Юсти­ни­а­на они име­ли под­хо­дя­щий повод напом­нить ему, что Запад­ная импе­рия была вакант­на с 476 года. Но они мог­ли напом­нить ему об этом с тем боль­шей лёг­ко­стью, если это обна­ру­жи­ва­лось напи­сан­ным уже у Мем­мия Сим­ма­ха. Для неопыт­но­го и внёс­ше­го мало лич­но­го эпи­то­ма­то­ра, тако­го, как Иор­дан, сослать­ся на авто­ри­тет­но­го исто­ри­ка ита­лий­ской ари­сто­кра­тии, тако­го, как Авре­лий Мем­мий Сим­мах, было более есте­ствен­но, чем опи­рать­ся толь­ко на Мар­цел­ли­на.

Како­ва бы ни была цен­ность этой гипо­те­зы, вполне веро­ят­но, что Иор­дан в 551 году полу­чил одоб­ре­ние Кас­си­о­до­ра в под­чёр­ки­ва­нии кон­ца Запад­ной импе­рии в 476 году, посколь­ку выра­жал надеж­ду на вос­ста­нов­ле­ние этой самой импе­рии в резуль­та­те дея­тель­но­сти, но не к пря­мой выго­де Юсти­ни­а­на⁵. Кас­си­о­дор нахо­дил­ся в Кон­стан­ти­но­по­ле в 551 году и фак­ти­че­ски стал наслед­ни­ком чая­ний Сим­ма­ха и Боэция. Но он очень дол­го дости­гал это­го поло­же­ния, про­дол­жи­тель­ное вре­мя слу­жа готам после ката­стро­фы Боэция и с гораздо с.402 боль­шей уступ­чи­во­стью. Здесь сле­ду­ет осо­бо под­черк­нуть, что его глав­ная исто­ри­че­ская работа, исто­рия готов, состав­лен­ная око­ло 525 года, исхо­ди­ла из пред­по­сыл­ки, что готы про­дол­жа­ли исто­рию Рима; при подоб­ной пер­спек­ти­ве низ­ло­же­ние Рому­ла Авгу­сту­ла не мог­ло счи­тать­ся зна­чи­тель­ным собы­ти­ем. Дей­ст­ви­тель­но, несколь­ки­ми года­ми ранее, в 519 году, во вре­ме­на апо­гея Тео­де­ри­ха, Кас­си­о­дор соста­вил крат­кую хро­ни­ку, в кото­рой даже не упо­мя­нул явно о низ­ло­же­нии Рому­ла Авгу­сту­ла в 476 году (p. 158, Chron. Mi­no­ra II, Mom­msen). То, что для Мар­цел­ли­на, писав­ше­го при­мер­но в том же 519 году, каза­лось собы­ти­ем, кото­рое долж­но соста­вить эпо­ху, было тогда же обой­де­но Кас­си­о­до­ром мол­ча­ни­ем.

Понят­но, что в 519 году Кас­си­о­дор, умал­чи­вая о низ­ло­же­нии Рому­ла Авгу­сту­ла, слу­жил инте­ре­сам Тео­де­ри­ха, посколь­ку тем самым он обо­шёл мол­ча­ни­ем вопрос о леги­тим­но­сти его прав­ле­ния с запад­ной точ­ки зре­ния. Итак, един­ст­вен­ные сре­ди дошед­ших до нас латин­ских источ­ни­ков, Мар­цел­лин Комит и Иор­дан — один око­ло 519, дру­гой око­ло 551 года — отме­ча­ют дату 476 год. В луч­шем слу­чае мож­но допу­стить, что им пред­ше­ст­во­вал Мем­мий Сим­мах и что поз­же на сво­ём позд­нем про­ви­зан­тий­ском эта­пе Кас­си­о­дор сто­ял рядом с Иор­да­ном.

На Восто­ке, сре­ди гре­че­ских писа­те­лей, дата 476 год отме­ча­лась лишь вре­мя от вре­ме­ни при обсто­я­тель­ствах, кото­рые мне не вполне понят­ны и кото­рые мной нико­гда не иссле­до­ва­лись. Пер­вым визан­тий­ским авто­ром, отнёс­шим к 476 году паде­ние Запад­ной импе­рии, был в кон­це VI века цер­ков­ный исто­рик Ева­грий: «Ромул, про­зван­ный Авгу­сту­лом, кото­рый был послед­ним импе­ра­то­ром Рима после 1303 лет от прав­ле­ния Рому­ла». У Ева­грия, оче­вид­но, чер­па­ет сведе­ния, как и в дру­гих слу­ча­ях, цер­ков­ный исто­рик XIV века Ники­фор Кал­лист (15, 11; P. G. 147, 37), тогда как дру­гой вари­ант встре­ча­ет­ся в VIII веке у Фео­фа­на (p. 119 De Boor). Сле­ду­ет отме­тить любо­пыт­ное, но понят­ное раз­ли­чие меж­ду запад­ны­ми и восточ­ны­ми фор­му­ли­ров­ка­ми. Обе обыг­ры­ва­ют име­на Рому­ла Авгу­сту­ла, но на Запа­де вни­ма­ние акцен­ти­ру­ет­ся на Авгу­сту­ле, то есть послед­ний Авгу­стул про­ти­во­по­став­ля­ет­ся пер­во­му импе­ра­то­ру Авгу­сту, тогда как на Восто­ке послед­ний Ромул про­ти­во­по­став­ля­ет­ся пер­во­му Рому­лу. На Запа­де вни­ма­ние обра­ще­но на окон­ча­ние ряда запад­ных импе­ра­то­ров, на Восто­ке же, где пре­ем­ст­вен­ность авгу­стов про­дол­жа­лась, — на конец Рима как пре­сто­ла Запад­ной импе­рии.

с.403 За исклю­че­ни­ем назван­ных писа­те­лей мне неиз­вест­ны дру­гие зна­чи­тель­ные отго­лос­ки, кото­рые полу­чи­ло бы в исто­рио­гра­фии паде­ние Запад­ной импе­рии в 476 году, но моя инфор­ма­ция может быть недо­ста­точ­ной. Во вся­ком слу­чае, нель­зя с лёг­ко­стью обой­ти два умол­ча­ния о 476 годе, одно — Про­ко­пия, дру­гое, ещё более зна­ме­на­тель­ное, — его пред­ше­ст­вен­ни­ка Зоси­ма⁶.

Зосим, пер­вый визан­ти­ец, напи­сав­ший исто­рию упад­ка Рима, осо­знаю­щий себя уче­ни­ком Поли­бия, писал меж­ду 500 и 515 гг. Его работа оста­лась неза­вер­шен­ной и не была доведе­на до раз­граб­ле­ния Рима, кото­рое он, воз­мож­но, выбрал её конеч­ной точ­кой. Зосим повто­ря­ет опро­вер­гав­шу­ю­ся уже св. Авгу­сти­ном тео­рию, соглас­но кото­рой пре­не­бре­же­ние древни­ми язы­че­ски­ми куль­та­ми раз­ру­ши­ло рим­ское государ­ство. На сво­их поле­ми­че­ских стра­ни­цах он нико­гда не упо­ми­на­ет о собы­тии 476 года. Это не может быть слу­чай­ным. Итак, мень­шее, что мож­но ска­зать — эта дата 476 года пора­зи­ла одних совре­мен­ни­ков и их непо­сред­ст­вен­ных пре­ем­ни­ков и оста­ви­ла рав­но­душ­ны­ми дру­гих; на Запа­де име­лись отме­тив­шие её ари­сто­кра­ти­че­ские миряне.

Когда далее иссле­до­ва­ние рас­ши­ря­ет­ся от еди­нич­но­го собы­тия низ­ло­же­ния Рому­ла Авгу­сту­ла до рас­се­ле­ния вар­ва­ров в тече­ние пято­го века, на Запа­де обна­ру­жи­ва­ет­ся такое же раз­но­об­ра­зие мне­ний, что дела­ет ещё более оче­вид­ным, поче­му 476 год не дол­жен был выглядеть для всех годом рево­лю­ци­он­ным.

В то вре­мя как одни писа­те­ли наста­и­ва­ют на изме­не­нии жиз­нен­ных усло­вий, вызван­ном рас­се­ле­ни­ем гер­ман­цев, дру­гие авто­ры склон­ны к его пре­умень­ше­нию. Есте­ствен­но, в этом боль­шом спо­ре раз­но­об­ра­зие мне­ний разде­ли­лось в весь­ма раз­ных про­пор­ци­ях. Но две точ­ки зре­ния при­сут­ст­ву­ют в рав­ной сте­пе­ни: есть те, кто утвер­жда­ет непре­рыв­ность, несмот­ря на вар­ва­ров, и те, кто при­зна­ёт раз­рыв из-за вар­ва­ров. В каче­стве при­ме­ра я при­ве­ду две пары тек­стов: одна пара про­ис­хо­дит из Гал­лии при­мер­но 480 года, дру­гая ита­лий­ско­го про­ис­хож­де­ния пери­о­да прав­ле­нии Тео­де­ри­ха в нача­ле шесто­го века⁷.

с.404

III

Свя­той Гер­ман Осер­ский умер в 448 году. Его пас­тыр­ская дея­тель­ность про­хо­ди­ла в Гал­лии, с 418 года навод­нён­ной све­ва­ми, ван­да­ла­ми и бур­гун­да­ми⁸. Его био­гра­фия была напи­са­на лион­ским свя­щен­ни­ком Кон­стан­ци­ем в 475—485 гг., то есть в те годы, когда был низ­ло­жен Ромул Авгу­стул и когда сам Лион был захва­чен коро­лём бур­гун­дов Гун­до­ба­дом. Кон­стан­ций был дру­гом и корре­спон­ден­том Сидо­ния Апол­ли­на­рия, кото­рый бла­го­да­рит его от име­ни сво­ей клер­мон­ской пас­т­вы за то, что тот при­ехал наве­стить и уте­шить её после одно­го из гот­ских набе­гов. Сидо­ний был ему тем более бла­го­да­рен, что Кон­стан­ций нахо­дил­ся уже в пре­клон­ном воз­расте, был слаб и немо­щен (Ep. III, 2). Кон­стан­ций, про­дол­жа­ет Сидо­ний, спо­соб­ст­во­вал воз­вра­ще­нию мира в город, тре­во­жи­мый не толь­ко вар­вар­ски­ми набе­га­ми, но и внут­рен­ни­ми раздо­ра­ми. Как св. Гер­ман, так и его био­граф Кон­стан­ций живут, таким обра­зом, сре­ди обще­ства, потря­сае­мо­го гер­ман­ски­ми втор­же­ни­я­ми. Кон­стан­ций сооб­ща­ет о несколь­ких зна­чи­мых эпи­зо­дах вме­ша­тель­ства епи­ско­па Осе­ра в подоб­ные кон­фликт­ные ситу­а­ции. Моло­дой ари­сто­крат, избран­ный епи­ско­пом по тре­бо­ва­нию наро­да, как тогда часто быва­ло (и здесь био­граф даже черес­чур копи­ру­ет при­мер св. Амвро­сия), Гер­ман два­жды посе­тил Бри­та­нию для борь­бы с пела­ги­ан­ской ере­сью. Пер­вое путе­ше­ст­вие, вдох­нов­лён­ное папой Целе­сти­ном I, состо­я­лось в 429 году, как нам извест­но из неза­ви­си­мо­го сооб­ще­ния Про­спе­ра Акви­тан­ско­го (Chr. 1301, Chron. Min. I, 472 Mom­msen). Тогда св. Гер­ман ока­зал­ся веду­щим бит­ву про­тив пик­тов и сак­сов, воз­мож­но, неда­ле­ко от Веру­ла­мия. Вто­рое путе­ше­ст­вие, в досто­вер­но­сти кото­ро­го выска­зы­ва­лись сомне­ния, долж­но было состо­ять­ся после 440 года, то есть когда Бри­та­ния уже была пре­до­став­ле­на самой себе рим­ским пра­ви­тель­ст­вом. В Гал­лии св. Гер­ман оста­нав­ли­ва­ет ала­нов коро­ля Гоара, кото­рые были бро­ше­ны Аэци­ем про­тив с.405 мест­ных мятеж­ни­ков, багау­дов, в севе­ро-запад­ной Гал­лии, так назы­вае­мом trac­tus ar­mo­ri­ca­nus. Этот эпи­зод, меж­ду про­чим, явля­ет собой харак­тер­ное исполь­зо­ва­ние вар­вар­ских кли­ен­тов про­тив вос­став­ших про­вин­ци­а­лов. Вско­ре Гер­ман, ранее уже защи­щав­ший сво­их сограж­дан от взи­ма­ния чрез­вы­чай­ных нало­гов у пре­фек­та пре­то­рия, отпра­вил­ся в Ита­лию с неяс­ной мис­си­ей в под­держ­ку жите­лей trac­tus ar­mo­ri­ca­nus. Потер­пев неуда­чу в этой мис­сии у Гал­лы Пла­ци­дии, Гер­ман уми­ра­ет вда­ле­ке от дома. Гал­ла Пла­ци­дия пере­пра­ви­ла его тело, соглас­но поже­ла­нию покой­но­го, в род­ной Осер летом 448 года⁹.

Таким обра­зом, рас­ска­зан­ные Кон­стан­ци­ем фак­ты взя­ты из жиз­ни, в кото­рой пре­об­ла­да­ют про­бле­мы, пря­мо или кос­вен­но постав­лен­ные вар­ва­ра­ми. Но это — наше впе­чат­ле­ние, а не то, кото­рое было у Кон­стан­ция и кото­рое он наме­ре­вал­ся до нас доне­сти.

В кни­ге нет ни име­ни Атти­лы, ни точ­но­го опи­са­ния обста­нов­ки в Гал­лии, нахо­див­шей­ся на пути к рас­чле­не­нию (и уже рас­чле­нён­ной к тому момен­ту, когда писал Кон­стан­ций). Инди­виду­аль­ные чуде­са и лич­ное бла­го­че­стие пре­об­ла­да­ют над поли­ти­че­ской и соци­аль­ной ситу­а­ци­ей. Св. Гер­ман пред­став­лен, неожи­дан­но для нас, как свя­той из обыч­ной рим­ской жиз­ни. Един­ст­вен­ным исклю­че­ни­ем явля­ет­ся эпи­зод в Бри­та­нии, свя­зан­ный с бит­вой про­тив пик­тов и сак­сов; теперь это про­ис­хо­дит за пре­де­ла­ми импе­рии. Кон­стан­ций не огляды­ва­ет­ся и не жела­ет огляды­вать­ся назад. Насто­я­щие вра­ги — это демо­ны, одер­жи­мые, при­зра­ки. Ноч­ная сце­на с при­зра­ка­ми в забро­шен­ном доме (II, 10) явно име­ет в каче­стве образ­ца пись­мо Пли­ния Млад­ше­го (VII, 27). Инте­рес­но, что епи­скоп Гер­ман зани­ма­ет место экзор­ци­ста, кото­рое у Пли­ния при­над­ле­жит фило­со­фу Афи­но­до­ру. Эта част­ность не удив­ля­ет чита­те­ля писем Сидо­ния Апол­ли­на­рия, дру­га Кон­стан­ция, так часто иллю­ст­ри­ру­е­мых при­ме­ра­ми из писем Пли­ния Млад­ше­го. Но в кон­тек­сте это при­во­дит к клас­си­че­ской сцене — страш­ной тени, гро­хоту кам­ней в ночи — кото­рая кажет­ся неумест­ной в эпо­ху совсем иных при­зра­ков.

Сидо­ний Апол­ли­на­рий, столь часто подо­зре­вае­мый в лег­ко­мыс­лии — и не напрас­но, может, одна­ко, быть выбран для пред­став­ле­ния про­ти­во­по­лож­но­го вос­при­я­тия: акцен­ти­ро­ва­ния на осо­зна­нии жиз­ни сре­ди вар­ва­ров, с.406 поля­ри­за­ции жиз­ни меж­ду рим­ско­стью и вар­вар­ст­вом¹⁰. Этот бога­тый гал­ло-рим­ский ари­сто­крат, всё ещё утон­чён­но вос­пи­тан­ный, достиг сво­его поло­же­ния, как и его тесть Фла­вий Эпар­хий Авит, при под­держ­ке визи­гот­ских феде­ра­тов в Акви­та­нии. Бла­го­да­ря этой под­держ­ке Авит в 455 году был про­воз­гла­шён рим­ским импе­ра­то­ром в Арле. Пане­ги­рик Ави­ту, кото­рый Сидо­ний напи­сал для цере­мо­нии рим­ско­го вступ­ле­ния в долж­ность ново­го импе­ра­то­ра, с неиз­беж­но­стью явля­ет­ся так­же пане­ги­ри­ком визи­готам, спас­шим Гал­лию от втор­же­ния Атти­лы и обе­щав­шим Риму помощь в отво­е­ва­нии Афри­ки, захва­чен­ной ван­да­ла­ми Гей­зе­ри­ха. Но даже в туч­ные годы — и тем более поз­же, в тощие годы, после быст­ро­го исчез­но­ве­ния Ави­та — Сидо­ний нико­гда не утра­чи­вал ощу­ще­ния непо­сред­ст­вен­ной опас­но­сти для клас­си­че­ской куль­ту­ры. Меж­ду 456 и при­мер­но 471 гг., вынуж­ден­ный взять на себя ответ­ст­вен­ность за епи­скоп­ство Клер­мон—Ферран в опас­ной ситу­а­ции, Сидо­ний сде­лал всё воз­мож­ное для под­дер­жа­ния латин­ской куль­ту­ры вопре­ки вар­ва­рам. После 471 года он стал духов­но управ­лять терри­то­ри­ей, кото­рая мог­ла сооб­щать­ся с Ита­ли­ей толь­ко через захва­чен­ные визи­гота­ми и бур­гун­да­ми обла­сти. В 475 году он сам стал, вме­сте со сво­ей епар­хи­ей, под­дан­ным визи­гот­ско­го коро­ля Эври­ха. В одном пись­ме тех лет он вкрат­це так изло­жил ситу­а­цию: «ско­ро наши пред­ки не будут боль­ше гор­дить­ся име­нем пред­ков, пото­му что пере­ста­ют иметь потом­ков» (VII, 7, 5). Сидо­ний пере­шёл на служ­бу церк­ви, пото­му что очень ясно видел, что цер­ковь пред­став­ля­ет собой сопро­тив­ле­ние вар­ва­рам; если это прав­да (пишет он око­ло 470 года), что государ­ство боль­ше не в силах про­ти­во­сто­ять готам, если у импе­ра­то­ра Анте­мия боль­ше нет для это­го средств, тогда галль­ской зна­ти не оста­ёт­ся ниче­го дру­го­го, как отка­зать­ся или от роди­ны или от соб­ст­вен­ных волос (II, 1, 4). Завзя­тый ора­тор не может обой­тись без сомни­тель­но­го вку­са изыс­кан­но­сти, играя сло­ва­ми меж­ду «Гал­ли­ей кос­ма­той» (Gal­lia co­ma­ta) и Гал­ли­ей постри­жен­ной (Gal­lia ton­su­ra­ta). Но его посыл недву­смыс­лен: галль­ская знать, вме­сто того, чтобы слу­жить рим­ско­му государ­ству, долж­на решить­ся при­нять постриг, чтобы укрыть­ся в цер­ков­ном сосло­вии. Важ­ность этой при­сво­ен­ной цер­ко­вью функ­ции по защи­те рим­ско­го наследия не может ускольз­нуть, и в любом с.407 слу­чае мы вер­нём­ся к ней поз­же. Но в то же вре­мя ясно, что Сидо­ний, в отли­чие от сво­его дру­га Кон­стан­ция, при­да­ёт сво­ей лите­ра­тур­ной рабо­те ост­рое ощу­ще­ние про­ти­во­сто­я­ния меж­ду рим­ля­на­ми и вар­ва­ра­ми.

Теперь мы можем перей­ти к сле­дую­ще­му поко­ле­нию и к Ита­лии под вла­стью ост­ро­гота Тео­де­ри­ха. Здесь такое же коле­ба­ние реак­ции на вар­ва­ров. До страш­но­го извер­же­ния Везу­вия в 512 году Неа­поль был, долж­но быть, одним из самых без­мя­теж­ных горо­дов под вла­стью ост­ро­готов. Из Неа­по­ля око­ло 511 года монах Евгип­пий выпу­стил в свет житие мона­ха Севе­ри­на, умер­ше­го в 482 году в Нори­ке¹¹. Остан­ки Севе­ри­на были пере­не­се­ны в мона­стырь, учреж­дён­ный по это­му слу­чаю в Зам­ке Лукул­ла близ Неа­по­ля — рядом с Рому­лом Авгу­сту­лом, и ассо­ции­ро­ва­лись с вос­по­ми­на­ни­ем об эва­ку­а­ции рим­лян Нори­ка во вре­ме­на Одо­ак­ра (Vi­ta 44, 4). Евгип­пий пред­став­ля­ет Севе­ри­на защит­ни­ком мест­ных жите­лей от вар­ва­ров. Рели­ги­оз­ное воз­буж­де­ние неот­де­ли­мо от осо­зна­ния кон­флик­та с вар­ва­ра­ми, и вся жизнь свя­то­го теперь пере­стра­и­ва­ет­ся в направ­ле­нии посто­ян­ной бди­тель­но­сти по отно­ше­нию к вар­вар­ско­му вра­гу. Евгип­пий сам при­зна­ёт, что не зна­ет, откуда при­шёл Севе­рин. Долж­но быть неко­то­рое подо­зре­ние, что по про­ис­хож­де­нию Севе­рин сам был вар­ва­ром, посколь­ку Евгип­пий счёл необ­хо­ди­мым доба­вить, что речь Севе­ри­на пока­зы­ва­ла, что он был совер­шен­но латин­ским чело­ве­ком «ho­mi­nem om­ni­no la­ti­num» (epist. Eugip­pii 10). По боже­ст­вен­но­му побуж­де­нию Севе­рин при­шёл в область, тре­во­жи­мую часты­ми напа­де­ни­я­ми вар­ва­ров. Подоб­но св. Гер­ма­ну Осер­ско­му, Севе­рин дей­ст­ву­ет посред­ст­вом чудес: таков стиль это­го вре­ме­ни. Во мно­гих чуде­сах нет ниче­го поли­ти­че­ско­го, и всё же у неко­то­рых есть чёт­ко опре­де­лён­ное анти­вар­вар­ское ост­рие. Эти, заме­тим, про­стые чуде­са ино­гда труд­но отли­чить от силы уве­ща­ния, как в тех слу­ча­ях, когда Севе­рин убеж­да­ет рим­лян сра­зить­ся с але­ма­на­ми, гаран­ти­руя победу (27), или когда ему уда­ёт­ся во вре­мя голо­да рас­пре­де­лить столь­ко мас­ла, сколь­ко необ­хо­ди­мо для бед­ных. Фак­ти­че­ски в этом полу­мра­ке ста­рин­ная рито­ри­ка сакра­ли­зи­ру­ет­ся и при­бли­жа­ет­ся к чуду: свя­той может гово­рить с убеди­тель­но­стью, недо­ступ­ной про­стым смерт­ным, и в конеч­ном ито­ге с.408 вну­шить вар­ва­ру ува­же­ние к себе. Евгип­пий настой­чи­во отме­ча­ет ува­же­ние, кото­рое Севе­рин уме­ет вну­шить вар­вар­ским вождям. Это смяг­ча­ет, но не отме­ня­ет общее про­ти­во­сто­я­ние рим­лян и вар­ва­ров, на кото­ром постро­е­но житие, допол­ня­е­мое неяв­ным отож­дест­вле­ни­ем като­ли­че­ской церк­ви с рим­ля­на­ми.

В той же ита­лий­ской обста­нов­ке прав­ле­ния Тео­де­ри­ха Энно­дий меж­ду 501 и 504 гг. напи­сал био­гра­фию епи­ско­па Епи­фа­ния Пави­й­ско­го¹². У этой био­гра­фии иные ори­ен­ти­ры. Пра­во­мер­но срав­нить её с био­гра­фи­ей Севе­ри­на, посколь­ку обе рож­да­ют­ся в цер­ков­ной среде и отра­жа­ют пас­тыр­скую жизнь в те годы, когда хозя­е­ва­ми ста­но­вят­ся вар­ва­ры. Здесь сле­ду­ет отме­тить раз­но­об­ра­зие дея­тель­но­сти Епи­фа­ния, пред­став­лен­ной Энно­ди­ем. Епи­фа­ний вме­ши­ва­ет­ся с целью пре­одо­леть раз­лад меж­ду импе­ра­то­ром Анте­ми­ем и его вар­вар­ским зятем Рици­ме­ром в 471 году. Во вто­рой раз он вынуж­ден высту­пить миротвор­цем меж­ду импе­ра­то­ром Непотом и коро­лём визи­готов Эври­хом. В тре­тий раз он высту­па­ет про­тив чрез­мер­ных побо­ров пре­фек­та пре­то­рия. После победы Тео­де­ри­ха Епи­фа­ний отправ­ля­ет­ся в Равен­ну, чтобы смяг­чить участь тех, кто ском­про­ме­ти­ро­вал себя в пред­ше­ст­ву­ю­щей войне. Он заслу­жи­ва­ет такой сте­пе­ни дове­рия у гот­ско­го коро­ля, что тот посы­ла­ет его к коро­лю бур­гун­дов Гун­до­ба­ду с пору­че­ни­ем добить­ся осво­бож­де­ния 6000 ита­лий­ских плен­ни­ков. Это в целом при­двор­ное житие, в кото­ром вар­вар­ско-латин­ский кон­фликт закан­чи­ва­ет­ся на вто­рой стро­ке и ред­ко затра­ги­ва­ет­ся в сво­их дей­ст­ви­тель­ных усло­ви­ях. Лишь крат­кий отры­вок жития остав­лен для эпи­зо­да, кото­рый на самом деле дол­жен был быть самым тягост­ным и зна­чи­мым в жиз­ни епи­ско­па Епи­фа­ния. Во вре­мя кон­флик­та меж­ду Одо­ак­ром и Тео­де­ри­хом Павия в тече­ние двух лет была заня­та руга­ми. Мож­но пред­ста­вить, что эта окку­па­ция озна­ча­ла для насе­ле­ния Павии и её епи­ско­па. Энно­дий опре­де­ля­ет ругов как «страш­ных сво­ей сви­ре­по­стью», но вско­ре пере­хо­дит к идил­лии: «Но кто бы без вели­чай­ше­го изум­ле­ния пове­рил, что те руги, кото­рые едва удо­ста­и­ва­ли пови­но­ве­ния коро­лей, почи­та­ли и боя­лись епи­ско­па, като­ли­ка и рим­ля­ни­на?» (119, trad. F. Ma­ga­ni, En­no­dio III, 142). Био­граф решил отдать пред­по­чте­ние не при­тес­не­ни­ям вар­ва­ров, а дипло­ма­ти­че­ским вме­ша­тель­ствам с.409 Епи­фа­ния, бла­го­да­ря кото­рым он, в конеч­ном счё­те, без труда впи­сы­ва­ет­ся в поли­ти­ку Тео­де­ри­ха.

Евгип­пий в сво­ём житии Севе­ри­на мог напи­сать, хотя и огра­ни­чи­ва­ясь ссыл­кой на Норик: «В то вре­мя, когда ещё суще­ст­во­ва­ла рим­ская импе­рия» («per id tem­pus quo Ro­ma­num con­sta­bat im­pe­rium» 20). Энно­дий, конеч­но, не исполь­зу­ет фра­зу подоб­но­го рода ни для Ита­лии Тео­де­ри­ха, ни для южной Гал­лии, разде­лён­ной меж­ду бур­гун­да­ми и визи­гота­ми. Он про­хо­дит над этим раз­ры­вом. Неслож­но выявить такой же под­ход во всей осталь­ной лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти Энно­дия. Не знаю­щий гре­че­ско­го, не уве­рен­ный даже в сво­ей латин­ской куль­ту­ре, он преж­де все­го ритор на служ­бе у ост­ро­готов. В 507 году он про­из­но­сит пане­ги­рик Тео­де­ри­ху. Лишь поз­же, око­ло 513 года, когда он сам ста­но­вит­ся епи­ско­пом Павии, он дол­жен был прой­ти через что-то, напо­ми­наю­щее обра­ще­ние, за кото­рым после­до­ва­ли несколь­ко лет мол­ча­ния вплоть до самой его смер­ти в 521 году. И всё же было бы упро­ще­ни­ем про­ти­во­по­став­лять при­спо­соб­лен­ца Энно­дия более сдер­жан­но­му Евгип­пию, иссле­до­ва­те­лю и попу­ля­ри­за­то­ру св. Авгу­сти­на. Две их раз­лич­ные уста­нов­ки соот­вет­ст­ву­ют двум пози­ци­ям, пре­об­ла­даю­щим в их вре­мя. Есть те, кто дро­жит перед вар­ва­ра­ми, и те, кто их исполь­зу­ет и пре­успе­ва­ет.

IV

Уже в кон­це чет­вёр­то­го века св. Амвро­сий пре­до­сте­ре­гал, что внут­рен­ние вра­ги, алч­ность, иску­ше­ния серь­ёз­нее внеш­них вра­гов, и его пре­до­сте­ре­же­ние было вклю­че­но в тот отры­вок, в кото­ром он опи­сы­вал вар­ва­ров, киша­щих у ворот импе­рии (Ex­pos. in Lu­cam 10, 10). Изда­ют­ся зако­ны, про­ис­хо­дят сра­же­ния, про­дол­жа­ет­ся тор­гов­ля, и если есть голод или наси­лие, они, конеч­но, пре­тер­пе­ва­ют­ся. Но весь образ мыш­ле­ния или ощу­ще­ния был настро­ен на при­ня­тие неиз­беж­но­сти стра­да­ний в этом мире. В то же самое вре­мя про­ис­хо­дит непре­рыв­ное ожи­да­ние чуда. Как дока­зы­ва­ют все жития свя­тых, повсе­днев­ная жизнь напол­ня­ет­ся чуде­са­ми, помо­гаю­щи­ми жить. Люди живут в сопро­вож­де­нии анге­лов и демо­нов, преж­де все­го, пожа­луй, демо­нов, про­тив кото­рых име­ют силу релик­вии для экзор­циз­ма. С кон­ца чет­вёр­то­го века чудес­ные релик­вии обна­ру­жи­ва­ют­ся с.410 и повсе­днев­но рас­про­стра­ня­ют­ся по импе­рии. Каж­дый их ищет. Мож­но вспом­нить, как доб­рые после­до­ва­те­ли Севе­ри­на Норик­ско­го при­хо­дят про­сить его о поз­во­ле­нии пере­не­сти мощи како­го-то муче­ни­ка, но Севе­рин, пред­видя­щий неми­ну­е­мую эва­ку­а­цию, отка­зы­ва­ет­ся дать раз­ре­ше­ние: «pro re­li­quiis sancto­rum nul­lum la­bo­rem de­be­re sus­ci­pe­re»^[3] (22). Нахож­де­ние дру­гих релик­вий под­твер­жда­ет его авто­ри­тет: релик­вии при­хо­дят к веру­ю­ще­му без того, чтобы при­бе­гать к их поис­ку. Уже при­мер­но сто­ле­ти­ем ранее, око­ло 396 года, Вик­три­ций Руан­ский напи­сал доку­мент о покло­не­нии мощам, «De lau­de sancto­rum», заслу­жи­ваю­щий того, чтобы стать клас­си­че­ским¹³: «Рас­про­стёр­шись на зем­ле и поли­вая поч­ву сво­и­ми сле­за­ми, взы­ваем мы к сло­ву, кото­рым Свя­тые, наве­ки оби­таю­щие в свя­тых мощах, очи­стят наши тела… Иоанн Бого­слов исце­ля­ет в Эфе­се и во мно­гих дру­гих местах, и теперь его цели­тель­ная сила при­сут­ст­ву­ет сре­ди нас. Про­кул и Агри­ко­ла исце­ля­ют в Боло­нье, и теперь мы можем лице­зреть их вели­чие здесь, в Руане. Анто­ний исце­ля­ет в Пья­чен­це, Сатур­нин и Тра­ян — в Македо­нии, Наза­рий — в Милане, Муций, Алек­сандр, Датис, Кин­дей изли­ва­ют бла­го­дать спа­се­ния в обшир­ных обла­стях… Но, мои воз­люб­лен­ные бра­тья, теперь, когда тор­же­ство муче­ни­ков и сия­ние их доб­ро­де­те­лей при­хо­дит под наши кры­ши, поче­му мы не рас­т­во­ря­ем­ся в радо­сти?». В этой про­по­веди Вик­три­ция Руан­ско­го уже в самом её нача­ле улав­ли­ва­ет­ся вол­не­ние, вызван­ное откры­ти­ем и при­бы­ти­ем релик­вий, посколь­ку им было ока­за­но авто­ри­тет­ное покро­ви­тель­ство св. Амвро­сия Медио­лан­ско­го. В более общем плане, мона­ше­ское дви­же­ние, умно­же­ние демо­нов, откры­тие чудотвор­ной цен­но­сти релик­вий и, не в послед­нюю оче­редь, появ­ле­ние чудотвор­цев во пло­ти и кро­ви, при­да­ют жиз­ни новый дра­ма­тизм.

Вер­но, что такая пере­оцен­ка всех цен­но­стей в ожи­да­нии Вто­ро­го при­ше­ст­вия как на Восто­ке, так и на Запа­де на самом деле ведёт своё про­ис­хож­де­ние с Восто­ка. Но на Восто­ке поли­ти­че­ские вла­сти, начи­ная с импе­ра­то­ров, зани­ма­ют в этой новой рели­ги­оз­ной жиз­ни цен­траль­ное место. На Запа­де же поли­ти­че­ские вла­сти утра­чи­ва­ют вся­кую связь с мас­са­ми и с.411 фак­ти­че­ски заме­ня­ют­ся епи­ско­па­ми и мона­ха­ми. Неслу­чай­но на всех пере­го­во­рах с вар­ва­ра­ми, о кото­рых мы упо­ми­на­ли, появ­ля­ют­ся епи­ско­пы и мона­хи. Инвек­ти­ва Саль­ви­а­на про­тив неспра­вед­ли­во­сти и раз­вра­щён­но­сти импе­рии не была оди­но­ким голо­сом на Запа­де. Люди в горо­дах и дерев­нях отныне дове­ря­ют не маги­ст­ра­там, но сво­им епи­ско­пам и абба­там, то есть, в конеч­ном счё­те, свя­тым. На Восто­ке есть воен­ные свя­тые, ува­жае­мые и дей­ст­вен­ные для защи­ты импе­рии, кото­рые отсут­ст­ву­ют на Запа­де, где одним из наи­бо­лее почи­тае­мых свя­тых явля­ет­ся Мар­тин Тур­ский, оста­вив­ший воен­ную служ­бу, чтобы, в кон­це кон­цов, воз­вы­сить­ся до епи­ско­па­та. На Восто­ке мона­хи при­ни­ма­ют зача­стую шум­ное уча­стие в поли­ти­че­ской жиз­ни и дела­ют её неот­ли­чи­мой от жиз­ни рели­ги­оз­ной. На Запа­де мона­ше­ство явля­ет­ся под­лин­ной аль­тер­на­ти­вой поли­ти­ке. Как уже отме­ча­лось с обыч­ной про­ни­ца­тель­но­стью Лел­ли­ей Крак­ко Руд­жи­ни, на Запа­де выс­шая ари­сто­кра­тия вво­дит и под­дер­жи­ва­ет мона­ше­ство; эти ари­сто­кра­ты (вспом­ним о знат­ных рим­ских дамах, настав­ля­е­мых св. Иеро­ни­мом или даже аске­тич­ным Пау­ли­ном из Нолы) дей­ст­ви­тель­но хотят отка­зать­ся от мира, в кото­ром они роди­лись¹⁴. В общем, на Восто­ке рели­гия ожив­ля­ет жизнь импе­рии, на Запа­де — заме­ня­ет её. Вот поче­му на Восто­ке нет сред­не­ве­ко­вья. Если Запа­де при­сут­ст­ву­ет орга­ни­за­ци­он­ное рве­ние, то оно заклю­ча­ет­ся не в защи­те импе­рии, а в рас­про­стра­не­нии пас­тыр­ско­го слу­же­ния на сель­скую мест­ность и на вар­ва­ров. Епи­скоп Мак­сим Турин­ский вско­ре после 400 года при­зы­ва­ет земель­ных соб­ст­вен­ни­ков к воз­ло­же­нию на себя обя­зан­но­сти по обра­ще­нию сво­их кре­стьян: хозя­ин, кото­рый ест пищу, собран­ную свя­тотат­ст­вен­ны­ми рука­ми языч­ни­ка, осквер­ня­ет себя (Cor­pus Chris­tian., S. L. 23, 420). Сто­ле­тие спу­стя Цеза­рий Аре­лат­ский по-преж­не­му обес­по­ко­ен язы­че­ст­вом кре­стьян сво­его дио­це­за. Хозя­е­вам пред­ла­га­ет­ся новая дея­тель­ность — и новое оправ­да­ние: обра­щать сво­их зави­си­мых (C. C., S. L. 103, 32), а так­же с.412 вар­ва­ров, теперь чаще ере­ти­ков, чем языч­ни­ков. Ника­кое собы­тие не явля­ет­ся для Гал­лии столь же важ­ным, как обра­ще­ние Хло­дви­га, про­изо­шло ли оно в 496 или в 506 году. Решаю­щим фак­то­ром для него ста­ли чуде­са Мар­ти­на Тур­ско­го. Более чем через пять­де­сят лет обра­ще­ние Хло­дви­га было пред­став­ле­но как обра­зец для лан­го­бард­ско­го коро­ля Аль­бо­и­на, или, ско­рее, его жены Хло­до­зин­ды, епи­ско­пом Нице­ти­ем Трирским (C. C., S. L. 117, 419). Он пред­ла­га­ет, чтобы Аль­бо­ин послал сво­их людей на празд­ник св. Мар­ти­на Тур­ско­го, «где каж­дый день мы видим, как к сле­пым воз­вра­ща­ет­ся зре­ние, глу­хим — слух, немым — голос». Обще­ние с ере­ти­ка­ми невоз­мож­но. Око­ло 515 года афри­кан­ский епи­скоп Фуль­ген­ций Руспий­ский учит в сво­ём «Abe­ce­da­rium» про­тив ари­ан: «не вхо­ди­те в их церк­ви, чтобы молить­ся: это не церк­ви Божьи, но раз­бой­ни­чьи лого­ва, место раз­вра­ще­ния душ, вра­та пре­ис­под­ней» (C. C., S. L. 91, p. 885, l. 294).

V

Заво­ё­ван­ные ере­ти­ка­ми, лати­ны Запа­да твёр­до дер­жат­ся сво­ей веры и, в конеч­ном сче­те, им уда­ёт­ся обра­тить сво­их победи­те­лей. Это явле­ние не явля­ет­ся все­об­щим, оно тре­бу­ет вни­ма­ния, но так­же раз­гра­ни­че­ния. Имен­но цер­ковь обес­пе­чи­ва­ет пре­ем­ст­вен­ность соци­аль­ной при­над­леж­но­сти тем, кто вынуж­ден изме­нить поли­ти­че­ское под­дан­ство; и это тем более точ­но, что заво­е­ва­тель явля­ет­ся языч­ни­ком или, чаще, ере­ти­ком, ари­а­ни­ном. Поня­тия ере­си, нече­стия, суе­ве­рия, уна­сле­до­ван­ные от преды­ду­щих веков, как нико­гда эффек­тив­ны в обще­стве, в кото­ром рели­ги­оз­ная вера явля­ет­ся основ­ным прин­ци­пом свя­зи и объ­еди­не­ния. Без непо­сред­ст­вен­ной зна­чи­мо­сти поня­тия бла­го­че­стия (или нече­сти­во­сти) труд­но пред­ста­вить, как «Эне­ида» Вер­ги­лия мог­ла быть пере­не­се­на в хри­сти­ан­ский мир сред­не­ве­ко­вья.

Имен­но при­мер Вер­ги­лия ука­зы­ва­ет нам на вто­рой эле­мент спло­чён­но­сти запад­но­го обще­ства, пере­шед­ше­го под гер­ман­ский кон­троль; и это латынь: язык тогда ско­рее хри­сти­ан­ский, чем като­ли­че­ский, одна­ко несу­щий с собой язы­че­ское куль­тур­ное наследие, при­ня­тое, хотя и изби­ра­тель­но, пото­му, что оно было латин­ским. У готов есть своя биб­лия на гот­ском. Здесь вновь сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на раз­ли­чие с Восто­ком. На Восто­ке хри­сти­ан­ство спо­соб­ст­ву­ет с.413 фор­ми­ро­ва­нию ряда нацио­наль­ных лите­ра­тур для под­дер­жа­ния свя­зи со сло­я­ми насе­ле­ния, не пони­мав­ши­ми по-гре­че­ски. Копт­ская, сирий­ская, армян­ская, гру­зин­ская лите­ра­ту­ры отча­сти воз­ни­ка­ют внут­ри импе­рии, и при опре­де­лён­ных обсто­я­тель­ствах они полу­ча­ют помощь и под­держ­ку в мона­сты­рях Кон­стан­ти­но­по­ля. Визан­тий­ское хри­сти­ан­ство явля­ет­ся рим­ским по учреж­де­нию, гре­че­ским по мыс­ли и мно­го­языч­ным в сво­их литур­ги­че­ских и лите­ра­тур­ных про­яв­ле­ни­ях. На Запа­де хри­сти­ан­ство жите­лей быв­шей импе­рии неиз­мен­но оста­ёт­ся латин­ским. На Запа­де рим­ский импе­ри­а­лизм на сво­ём язы­че­ском эта­пе уже уни­что­жил этрус­ков, сам­ни­тов, пуний­цев, ибе­ров, кель­тов как неза­ви­си­мые куль­тур­ные силы. Одним из осно­во­по­ла­гаю­щих фак­тов рома­ни­за­ции Запа­да явля­ет­ся то, что она воз­вы­ша­ет­ся на клад­би­ще несколь­ких циви­ли­за­ций, сре­ди кото­рых наи­бо­лее замет­на, бла­го­да­ря рас­про­стра­не­нию и, воз­мож­но, твор­че­ской энер­гии, кельт­ская циви­ли­за­ция. Язы­ко­вые ост­ров­ки, кото­рые Рим не смог уни­что­жить, не име­ли силы или жела­ния сорев­но­вать­ся с коп­та­ми или сирий­ца­ми и созда­вать соб­ст­вен­ную хри­сти­ан­скую лите­ра­ту­ру. Одним из наи­бо­лее свое­об­раз­ных анти­рим­ских нацио­на­ли­стов это­го пери­о­да явля­ет­ся Фуль­ген­ций Кар­фа­ген­ский, в тож­де­ст­вен­но­сти кото­ро­го с уже упо­мя­ну­тым епи­ско­пом Фуль­ген­ци­ем Руспий­ским оста­ют­ся сомне­ния¹⁵. Фуль­ген­ций в «De aeta­ti­bus mun­di» заяв­ля­ет, что его род­ным язы­ком явля­ет­ся ливий­ский, то есть пуний­ский (131), и гово­рит о Риме, как об «импе­рии, питае­мой сво­ей и чужой кро­вью, все­гда воз­рас­тав­шей в ущерб дру­гим или, ско­рее, к сво­е­му соб­ст­вен­но­му ущер­бу» (p. 167 Helm). Одна­ко Фуль­ген­ций воз­дер­жи­ва­ет­ся от того, чтобы писать на пуний­ском: он пишет на латы­ни. В Гал­лии во вре­ме­на Авзо­ния бало­ва­лись воз­веде­ни­ем сво­их пред­ков к дру­идам, и были знат­ные дамы, носив­шие имя Дру­идес­са (Aus., Pa­rent. 12; 23; Pro­fess. 4; 10), одна­ко никто не писал на кельт­ском. Сидо­ний Апол­ли­на­рий мало сим­па­ти­зи­ру­ет сво­е­му дру­гу Сиа­грию, уме­ю­ще­му в совер­шен­стве гово­рить на гот­ском (Ep. V, 5). Новые нела­тин­ские лите­ра­ту­ры Запа­да рож­да­ют­ся у гер­ман­ских захват­чи­ков или у кель­тов, остав­ших­ся вне импе­рии в Ирлан­дии. Таким обра­зом, мно­го­языч­ная пери­фе­рия восточ­но­го хри­сти­ан­ства отли­ча­лась от запад­ной ситу­а­ции, где на латин­ский язык заво­ё­ван­ных накла­ды­ва­ет­ся гер­ман­ский заво­е­ва­те­лей и при­со­еди­ня­ет­ся кельт­ский с.414 Ирлан­дии¹⁶. Отсюда выте­ка­ют зна­чи­тель­ной важ­но­сти послед­ст­вия для нела­тин­ских лите­ра­тур Запа­да. В то вре­мя как копт­ская, сирий­ская, армян­ская и гру­зин­ская в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни явля­ют­ся куль­ту­ра­ми, под­ра­жаю­щи­ми хри­сти­ан­ской гре­че­ской лите­ра­ту­ре, гер­ман­цы и кель­ты Ирлан­дии выра­жа­ют в сво­ём эпо­се свои мифы, свои соци­аль­ные цен­но­сти (часто дохри­сти­ан­ские) и своё пле­мен­ное обли­чье; они не под­ра­жа­ют лати­нам. Исто­рия девя­то­го века Лейн­стер­ской кни­ги пока­зы­ва­ет, как ирланд­цы ощу­ща­ли свою куль­тур­ную авто­но­мию. Так, рас­ска­зы­ва­ет­ся, что поэты Ирлан­дии собра­лись одна­жды вокруг Сен­ха­на Тор­пе­ста — кото­рый, как гово­ри­ли, жил в VII веке, — чтобы узнать, смо­гут ли они вспом­нить весь текст эпи­че­ской поэ­мы «Похи­ще­ние быка из Куальн­ге» («Taín Bó Cua­lin­ge», про­из­но­сит­ся Toin bō cu­linghe). Но они поня­ли, что могут вспом­нить толь­ко часть тек­ста. Один из уче­ни­ков Сен­ха­на, сопро­вож­дае­мый сыном само­го Сен­ха­на, был тогда отправ­лен в Лаций — то есть в латин­скую зем­лю — чтобы попы­тать­ся отыс­кать текст, кото­рый некий муд­рец пере­нёс в те края. Обо­им не было необ­хо­ди­мо­сти идти так дале­ко. Сыну Сен­ха­на, при­быв­ше­му на моги­лу героя Фер­г­ю­са, сына Руса, была пере­да­на посред­ст­вом вол­шеб­ства вся поэ­ма на про­тя­же­нии трёх дней и трёх ночей. Путе­ше­ст­вие в рим­скую зем­лю не состо­я­лось. Ирланд­ская куль­тур­ная неза­ви­си­мость была неяв­но под­твер­жде­на¹⁷.

Таким обра­зом, не толь­ко поли­ти­ко-рели­ги­оз­но­му дав­ле­нию, но так­же исклю­чи­тель­но­му твор­че­ско­му поры­ву гер­ман­цев и кель­тов лати­ны про­ти­во­по­став­ля­ют соче­та­ние соб­ст­вен­ных куль­тур­ных тра­ди­ций¹⁸. И так же ясно, что с.415 в то вре­мя как на стро­го цер­ков­ной поч­ве пре­об­ла­да­ет латин­ская тра­ди­ция, в обла­сти искус­ства и фан­та­зии и соци­аль­ных цен­но­стей про­изой­дёт почти пол­ное сме­ше­ние гер­ман­ских, кельт­ских и латин­ских эле­мен­тов. Даже столь огра­ни­чен­ное сопро­тив­ле­ние латин­ской куль­ту­ры гер­ман­ским победи­те­лям оста­ёт­ся фак­том — если посмот­реть на упа­док латин­ства на про­тя­же­нии чет­вёр­то­го века — мож­но ска­зать, неожи­дан­ным. Но меж­ду 400 и 500 гг., в то вре­мя как рушит­ся импе­рия, вновь обре­та­ет силу и ори­ги­наль­ность латин­ская куль­ту­ра, чьи гра­ни­цы зада­ют св. Авгу­стин, откры­ваю­щий пятый век, и св. Бенедикт, откры­ваю­щий сле­дую­щее сто­ле­тие. «Mi­no­ra ca­na­mus»^[4]: Мар­ци­ан Капел­ла и Пруден­ций — пер­вый языч­ник, вто­рой хри­сти­а­нин — уста­нав­ли­ва­ют гра­ни­цы куль­тур­ных услов­но­стей того, что будет сред­не­ве­ко­вьем.

Мар­ци­ан Капел­ла, тео­ре­тик семи сво­бод­ных искусств, писал, веро­ят­но, в Кар­фа­гене до захва­та его ван­да­ла­ми в 439 году, но после раз­граб­ле­ния Рима в 410 году, если, как кажет­ся, на это раз­граб­ле­ние он наме­ка­ет, гово­ря о могу­ще­стве Рима как о про­шлом: «ca­put gen­tium Ro­ma ar­mis vi­ris sac­ris­que quam diu vi­guit cae­li­fe­ris lau­di­bus con­fe­ren­da»^[5] (6, 637). Нет ника­ких осно­ва­ний пола­гать, что имен­но Мар­ци­ан Капел­ла пер­вым огра­ни­чил семью чис­ло сво­бод­ных искусств (грам­ма­ти­ка, диа­лек­ти­ка, рито­ри­ка, гео­мет­рия, ариф­ме­ти­ка, аст­ро­но­мия, гар­мо­ния или музы­ка). Но Капел­ла пере­шёл в сред­не­ве­ко­вье, как нам сего­дня пред­став­ля­ет­ся, тео­ре­ти­ком этой клас­си­фи­ка­ции. Уже Гри­го­рий Тур­ский упо­ми­на­ет его в этой свя­зи в «Исто­рии фран­ков»: «te… Mar­tia­nus nos­ter sep­tem dis­cip­li­nes eru­diit»^[6] (X, 31, p. 449, Arndt). Его клас­си­фи­ка­ция попу­ля­ри­зи­ру­ет­ся Кас­си­о­до­ром и Иси­до­ром, а ирланд­ские мона­хи Дун­хад и Иоанн Скот, и в ещё боль­шей сте­пе­ни Реми­гий Осер­ский, вво­дят его в IX веке как док­три­наль­ный источ­ник. Мар­ци­ан Капел­ла был языч­ни­ком, что стран­но для чело­ве­ка пято­го века; его уче­ние вос­хо­дит к Варро­ну, а стиль — к Апу­лею. Но и хри­сти­ане нашли у него авто­ри­тет­ное под­твер­жде­ние сво­ей алле­го­ри­че­ской интер­пре­та­ции с.416 мифо­ло­гии¹⁹. Наи­бо­лее древ­ние следы вли­я­ния Капел­лы как масте­ра алле­го­ри­за­ции мифо­ло­гии нахо­дят­ся у Фуль­ген­ция Кар­фа­ген­ско­го, под­ра­жав­ше­го ему в сво­их «Mi­to­lo­gia­rum lib­ri III» и, меж­ду про­чим, пере­дав­ше­го нам назва­ние труда Капел­лы, не сохра­нив­ше­е­ся в руко­пи­сях: «О бра­ко­со­че­та­нии Мер­ку­рия и Фило­ло­гии» (Ex­pos. ser­mon. an­tiq. 45, 123 H). И если вер­но, что Фуль­ген­ция Кар­фа­ген­ско­го сле­ду­ет отож­дествлять с одно­имён­ным епи­ско­пом Руспы, это было бы пре­крас­ным слу­ча­ем пре­ем­ст­вен­но­сти меж­ду языч­ни­ка­ми и хри­сти­а­на­ми, грам­ма­ти­ка­ми и епи­ско­па­ми в деся­ти­ле­тия, близ­кие к паде­нию Запад­ной импе­рии.

В послед­нее вре­мя ста­ло мод­ным изу­че­ние сред­не­ве­ко­вых клас­си­фи­ка­ций поро­ков и доб­ро­де­те­лей. Осно­во­по­лож­ни­ком этих иссле­до­ва­ний явля­ет­ся Мор­тон Блум­фи­лд (Mor­ton W. Bloom­field, The Se­ven Dead­ly Sins, East Lan­sing, Michi­gan, 1952). Для гре­хов, так­же как и для сво­бод­ных искусств, на рубе­же чет­вёр­то­го и пято­го веков были фор­ма­ли­зо­ва­ны спис­ки и шка­лы зна­че­ний. В «Пси­хо­ма­хии» (Psy­cho­machia) Пруден­ция, родив­ше­го­ся в Испа­нии в 348 и умер­ше­го после 405 года, мож­но обна­ру­жить пара­диг­ма­ти­че­ское выра­же­ние борь­бы меж­ду семью поро­ка­ми и про­ти­во­по­лож­ны­ми им доб­ро­де­те­ля­ми за чело­ве­че­скую душу. Как извест­но, вли­я­ние этой поэ­мы на сред­не­ве­ко­вую ико­но­гра­фию было огром­ным. С дру­гой сто­ро­ны, в «Con­la­tio­nes» и в «De Insti­tu­tis coe­no­bio­rum» Иоан­на Кас­си­а­на порок гор­ды­ни пред­став­лен как самый опас­ный для мона­ха. Гор­ды­ня будет оста­вать­ся глав­ным поро­ком сред­не­ве­ко­вья до тех пор, пока алч­ность не лишит её пер­вен­ства при­мер­но в XII веке с нача­лом ком­му­наль­ных эко­но­мик (L. K. Little, Amer. Hist. Rev., LXXVI, 1971, 16—49). Св. Бенедикт, как извест­но, сове­ту­ет сво­им мона­хам руко­вод­ст­во­вать­ся Кас­си­а­ном (Reg. Mon. 42; 73). Сле­ду­ет вновь обра­тить­ся к Пруден­цию, а точ­нее, к дру­гой его поэ­ме, бого­слов­ско­му сти­хотво­ре­нию «Apo­theo­sis», для того, чтобы понять ещё одну чер­ту, пере­дан­ную этой пере­ход­ной куль­ту­рой сле­дую­щим векам. «Apo­theo­sis» — неболь­шой трак­тат в сти­хах про­тив ере­сей. Как тако­вой, он ста­вит любо­пыт­ные про­бле­мы, пото­му что наи­бо­лее про­стран­но опро­вер­гае­мые им ере­си (савел­ли­ан­ство, мани­хей­ство и эбио­нит­ство) доста­точ­но отда­ле­ны, тогда как наи­бо­лее жиз­нен­ные на Запа­де в то вре­мя и в тех местах, где писал Пруден­ций с.417 — прис­цил­ли­ан­ство и ари­ан­ство — не были затро­ну­ты. Но по край­ней мере эбио­нит­ство, фор­ма иудео-хри­сти­ан­ства, пре­до­ста­ви­ла Пруден­цию воз­мож­ность для самой ожив­лён­ной части его апо­ло­ге­ти­ки, а имен­но напа­де­ния на неве­рие евре­ев. Дог­ма­ти­че­ские рас­хож­де­ния не поз­во­ля­ют с лёг­ко­стью изло­жить их в сти­хах, и для них не хва­та­ет той опо­ры на яркие биб­лей­ские тек­сты, кото­рая под­дер­жи­ва­ла кон­фликт меж­ду цер­ко­вью и сина­го­гой. Бо́льшей эмо­цио­наль­но­стью анти­иудей­ской поле­ми­ки по срав­не­нию с анти­ере­ти­че­ской Пруден­ций ука­зы­ва­ет дру­гое направ­ле­ние куль­ту­ры ран­не­го сред­не­ве­ко­вья²⁰.

Нако­нец, имен­но в нача­ле шесто­го века в Ита­лии мона­сты­ри ста­но­вят­ся цен­тра­ми сохра­не­ния куль­ту­ры. Пока ещё не в новом бенедик­тин­ском ордене, и не в Вива­рии Кас­си­о­до­ра, осно­ван­ном, веро­ят­но, после середи­ны сто­ле­тия. Но, воз­мож­но, уже в мона­сты­ре Зам­ка Лукул­ла в Неа­по­ле, где работал Евгип­пий (E. A. Lowe, Cod. Lat. Ant., I, 16), и где, похо­же, гор­ди­лись тем, что сохра­ни­ли кодекс еван­ге­лий, кото­рым ранее вла­дел св. Иеро­ним (Cod. Vang. lat. 9389, Bibl. Nat. Pa­ri­gi) (о кото­ром см. E. A. Lowe, Cod. Lat. Ant., IV, p. XIII; V, 578). И в том же мона­сты­ре свя­щен­ник Донат око­ло 570 года поста­вил зна­ме­ни­тую под­пись в при­над­ле­жа­щем ему кодек­се тол­ко­ва­ний Амбро­зи­асте­ра на св. Пав­ла, нахо­дя­щем­ся сей­час в биб­лио­те­ке Мон­те­кас­си­но: «Do­na­tus gra­tia Dei Pres­by­ter… in cas­tel­lo Lu­cul­la­no in­fir­mus le­gi le­gi le­gi»^[7] (E. A. Lowe, Cod. Lat. Ant., III, 374a)²¹.

Как учил нас Кава­фис, ожи­да­ние вар­ва­ра может быть скуч­ным: вар­вар может отло­жить при­бы­тие. Более глу­бо­кое вол­не­ние в жиз­ни V и VI веков созда­ёт­ся не вар­ва­ром, как тако­вым, но посто­ян­ным сопря­же­ни­ем с.418 с чудом, с дья­во­лом, с соб­ст­вен­ным язы­че­ским про­шлым, с близ­ки­ми иуде­я­ми или ере­ти­ка­ми, и с соб­ст­вен­ным веч­ным спа­се­ни­ем. Даже вар­ва­ры долж­ны были впи­сать­ся в эту сверхъ­есте­ствен­ную кар­ти­ну²². Мы не долж­ны удив­лять­ся, если изгна­ние Рому­ла Авгу­сту­ла в Замок Лукул­ла близ Неа­по­ля в сен­тяб­ре 476 года при­влек­ло мень­ше вни­ма­ния, чем при­бы­тие в тот же Замок несколь­ки­ми года­ми поз­же остан­ков св. Севе­ри­на из Нори­ка. И, воз­мож­но, для неко­то­рых мона­хов при­бы­тие Рому­ла Авгу­сту­ла в замок было менее вол­ну­ю­щим, чем при­бы­тие кодек­са еван­ге­лий, о кото­ром гово­ри­ли, что он при­над­ле­жал св. Иеро­ни­му.