Praecellentissimus rex.
Одоакр в истории и историографии

с.161

Заклю­че­ние

Три­на­дцать лет прав­ле­ния Одо­ак­ра были для Ита­лии пери­о­дом отно­си­тель­но­го спо­кой­ст­вия. Осо­зна­вая нала­гае­мые обсто­я­тель­ства­ми огра­ни­че­ния, руко­вод­ст­ву­ясь глу­бо­ким здра­вым смыс­лом и про­воз­гла­шён­ной уме­рен­но­стью, rex gen­tium смог вос­ста­но­вить атмо­сфе­ру мира после судо­рож­ных собы­тий, кото­ры­ми была отме­че­на суме­реч­ная фаза Запад­ной импе­рии. Он вошёл в исто­рию как опре­де­лив­ший струк­тур­ные пре­об­ра­зо­ва­ния инсти­ту­тов, устра­нив фигу­ру импе­ра­то­ра посред­ст­вом низ­ло­же­ния Рому­ла Авгу­сту­ла. Одна­ко Авгу­стул был неле­ги­тим­ным импе­ра­то­ром, как и мно­гие, пред­ше­ст­во­вав­шие ему на импе­ра­тор­ском пре­сто­ле и непри­знан­ные на Восто­ке. Его поло­же­ние было отра­же­ни­ем того вре­ме­ни, сим­во­лом нена­дёж­но­сти, про­ни­зы­вав­шей повсе­днев­ную жизнь, учреж­де­ния, сою­зы с раз­ны­ми вар­вар­ски­ми груп­па­ми и с фрак­ци­я­ми ари­сто­кра­тии, всё ещё пытав­ши­ми­ся зада­вать рит­мы и пра­ви­ла поли­ти­ки.

Одо­акр, кото­рый был про­воз­гла­шён rex, веро­ят­но, пото­му, что ока­зал­ся в состо­я­нии уло­вить и вопло­тить настро­е­ния мно­го­на­цио­наль­ных войск, нахо­дя­щих­ся в Ита­лии, и кон­тро­ли­ро­вать их невоз­дер­жан­ность муд­рым и уме­рен­ным рас­пре­де­ле­ни­ем тех земель, кото­рых они так жаж­да­ли, выкро­ил поли­ти­че­ское про­стран­ство, допу­сти­мое для вар­ва­ра в столь дра­ма­ти­че­ские и пере­мен­чи­вые вре­ме­на. Он, одна­ко, избе­гал дви­же­ния по колее, про­ло­жен­ной пред­ше­ст­во­вав­ши­ми ему дру­ги­ми вар­вар­ски­ми ma­gistri mi­li­tum; он не избрал мари­о­не­точ­но­го импе­ра­то­ра, чтобы управ­лять им из-за кулис, но пере­пра­вил импе­ра­тор­ские инсиг­нии в Кон­стан­ти­но­поль. Как у вся­ко­го ува­жаю­ще­го себя поли­ти­ка, пер­во­оче­ред­ной зада­чей стал поиск кон­сен­су­са: он попы­тал­ся добить­ся сво­ей леги­ти­ма­ции в Кон­стан­ти­но­по­ле после того, как про­явил почте­ние к пра­ви­лам и тра­ди­ци­ям, но полу­чил в ответ толь­ко сло­ва и дипло­ма­ти­че­ское руко­по­жа­тие. Зенон и в самом деле был из тех, кто в любом слу­чае выжи­ва­ет в бурях, и пред­по­чи­тал ско­рее дей­ст­во­вать вслед за собы­ти­я­ми, чем всту­пать в ясные сою­зы и про­грам­мы. Одо­акр искал под­держ­ки рим­ской ари­сто­кра­тии и при­ла­гал уси­лия к тому, чтобы исполь­зо­вать тот орган, кото­рый при упад­ке всех инсти­ту­тов казал­ся уцелев­шим, по край­ней мере, вир­ту­аль­но — сенат. Лишён­ный воен­ной силы, кото­рая поз­во­ля­ла бы ему иметь силь­ные пози­ции в отно­ше­ни­ях с сопре­дель­ны­ми вар­вар­ски­ми государ­ства­ми, он избе­гал кон­флик­тов и исполь­зо­вал дипло­ма­ти­че­ское ору­жие, доби­ва­ясь ощу­ти­мых резуль­та­тов, как, напри­мер, при воз­вра­ще­нии Сици­лии, уступ­лен­ной ему ван­да­ла­ми. Неиз­беж­но, что в источ­ни­ках оста­ёт­ся очень мало сле­дов одоб­ри­тель­но­го отно­ше­ния к его прав­ле­нию: dam­na­tio me­mo­riae^[1] гот­ско­го королев­ства попы­та­лось сте­реть и выскоб­лить их. Одна­ко остав­ши­е­ся из них сле­ду­ет читать, вгляды­ва­ясь меж­ду строк. Он назван чело­ве­ком доб­рой воли, несмот­ря на склон­ность к ари­ан­ству (Anon. Val. II), наде­лён­ным неоспо­ри­мы­ми воен­ны­ми талан­та­ми и поли­ти­че­ской муд­ро­стью, et ar­te et sa­pien­tia gra­vis (Auct. Havn.), обла­даю­щим πο­λιτικὴ σύ­νεσις (Малх). Свя­той побор­ник като­ли­че­ской орто­док­сии из стра­дав­ших от еже­днев­но­го наси­лия вар­ва­ров горо­дов Нори­ка пред­ска­зал его поли­ти­че­ское воз­вы­ше­ние и с.162 под­дер­жи­вал с ним кон­так­ты посред­ст­вом пере­пис­ки. Эти поло­жи­тель­ные отзы­вы, избе­жав­шие интер­пре­та­ции собы­тий в том направ­ле­нии, кото­рое зада­ва­лось про­гот­ской и визан­тий­ской исто­рио­гра­фи­ей, вос­ста­нав­ли­ва­ют, пожа­луй, наи­бо­лее аутен­тич­ный образ это­го непро­сто­го пер­со­на­жа, «не недо­стой­но­го того высо­ко­го поло­же­ния, до кото­ро­го его воз­вы­си­ли уда­ча и доб­лесть», соглас­но лест­ной оцен­ке Э. Гиб­бо­на.

Лишь когда ста­ло ясно, что с гос­под­ст­вом ост­ро­готов Запад всту­пил на путь, не име­ю­щий воз­вра­та, и юсти­ни­а­нов­ские фан­фа­ры долж­ны были оправ­дать мас­си­ро­ван­ное при­ме­не­ние силы для реа­ли­за­ции про­ек­та по вос­со­еди­не­нию импе­рии, был сде­лан акцент на декон­струк­ции запад­ных инсти­ту­тов, и в низ­ло­же­нии Рому­ла Авгу­сту­ла, маль­чи­ка, неза­кон­но воз­ведён­но­го на трон соб­ст­вен­ным отцом, зафик­си­ро­ван тот момент, в кото­рый завер­ши­лось их окон­ча­тель­ное кру­ше­ние. Но по сути исто­рия кон­ца Запад­ной импе­рии была хро­ни­кой пред­ве­щён­ной смер­ти. Дол­гое вре­мя колеб­лю­ща­я­ся меж­ду све­том и тенью полу­тьма зака­та рим­ской циви­ли­за­ции раз­мы­ва­ла её инсти­ту­ты, под­та­чи­ва­ла её vi­res^[2] и про­ни­ка­ла в созна­ние. Одна­ко не мог­ло быть объ­яв­ле­но, что её конец насту­пил из-за внут­рен­не­го исто­ще­ния. Необ­хо­ди­мо было най­ти винов­но­го. Поэто­му Одо­ак­ру — несмот­ря на его «уда­чу» и «доб­лесть» — и была отведе­на эта роль.