Перевод с немецкого О. В. Любимовой.
III. Сомнительное
с.124 Исследователи нередко видят отражение «Антикатона» во всех тех случаях, где на портрет Катона падает тень267.
Таким образом они не только приписывают Цезарю те обвинения, которые, согласно рассказу Плиния Старшего, выдвигались против Катона в связи с его кипрской миссией и прежде всего относились к тому, что он продавал шпанскую мушку (NH. XXIX. 96), привёз с Кипра философа (VII. 113) и оставил себе статую Зенона (XXXIV. 92)268, но и усматривают восходящую к диктатору едкую критику в ряде пассажей из жизнеописания Катона, составленного Плутархом. Для ясного представления они приведены здесь в заданной последовательности, и этого достаточно, чтобы тезисно обрисовать предмет предполагаемого в каждом случае порицания:
6. 2—
6. 5: эксцентричность;
7. 1—
10. 3: смехотворная гордость по поводу победы в споре с философом Афинодором;
19. 1: причуды, когда он в сенате читал книгу, прикрыв её тогой;
24: распутство его первой жены Атилии и обеих сводных сестёр;
35. 5: неучтивость, с которой он принял египетского царя;
39. 2: пренебрежение встречей, которую устроили ему консулы и преторы по возвращении его с Кипра;
44. 1—
44. 11: высокомерие при исполнении претуры
с.125
46. 4: нелепые подарки артистам в эдилитет Фавония;
57. 4: неподобающие почести, оказанные им философу Филострату269.
Во всех без исключения вышеприведённых пассажах нет даже намёка на Цезаря и его «Антикатона». Гипотеза об этой взаимосвязи основана единственно на том соображении, что соответствующее изображение может быть признано направленной против Катона полемикой или по крайней мере допускает возможность такого толкования. Поскольку известна нацеленная против Катона инвектива Цезаря, отсюда делается вывод, что источник отражённого в тексте Плутарха враждебного отношения к Катону должен находиться именно там, то есть в «Антикатоне».
Хотя этот вывод очень прост, он оказывается абсолютно неубедительным, ибо не учитывает три важных соображения:
1. Уже неоднократно указывалось на то, что, помимо «Антикатона» Цезаря существовали и другие сочинения, преследовавшие сходные цели. Их авторы были малоизвестны, а содержание и намерения, возможно, — ограничены до такой степени, что в них преобладала чистая злоба дня. Поэтому данные сочинения в долгосрочной перспективе остались незначимыми и были преданы забвению, однако можно ожидать, что те или иные аргументы из них — возможно, именно из-за присущей им наглядности или комичности — ещё долго циркулировали в Риме как анонимный материал и время от времени цитировались в продолжающейся дискуссии об истинном образе Катона.
2. Вокруг личностей, подобных Катону, нередко уже при их жизни вырастают легенды и анекдоты, которые отчасти обусловлены вызываемым ими восхищением, отчасти же усилиями заурядных людей адаптировать повстречавшийся им необычный характер, чтобы им легче было духовно постичь этот феномен. При таком положении дел и в соответственно настроенном обществе совершенно маловажные поводы часто могут порождать фантастически приукрашенные истории; и некоторые из тех рассказов, что приписываются Цезарю, выглядят скорее с.126 как удачно придуманные анекдоты, которые быстро распространились по Риму и в какой-то момент удостоились быть записанными — возможно, впервые как раз Плутархом.
3. Значительная часть вышеприведённых пассажей содержит упрёки, выставляющие Катона на посмешище. Однако, насколько можно судить о тенденции «Антикатона» Цезаря по дошедшим до нас несомненным свидетельствам и фрагментам, при всей резкости полемики личное достоинство противника там почти не затрагивалось. Хотя это сочинение выявляло в Катоне как философе и государственном деятеле противоречие между видимостью и сущностью, причём в поле зрения попадал и образ жизни частного человека, однако грубого поношения его личности там, видимо, не содержалось. Поэтому можно усомниться в том, что следует без разбора приписывать Цезарю нападки, которые содержат издевательства над противником.
Эти основополагающие соображения должны предостеречь от того, чтобы легкомысленно искать источник всего, что хоть отдалённо напоминает враждебность к Катону, в сочинении Цезаря.
Это относится и к обеим пассажам, которые Клотц — хоть и без уверенности — причислил к фрагментам «Антикатона»: Plut. Cato min. 44. 2 и 44. 11270.
Когда Клотц, имея в виду первый пассаж, говорит, что вводное «некоторые» (ἔνιοι), вероятно, относится к Цезарю, то не вполне учитывает, что Плутарх всегда употребляет это и похожие неопределённые выражения (как, например, «говорят» — λέγουσιν, φασίν, λέγεται) в тех случаях, когда не может сослаться на какой-то определённый источник. Теандер271, исследовавший этот вопрос, пришёл к выводу, что в подобных случаях, по крайней мере, когда речь идёт о «Римских вопросах» и римских жизнеописаниях, следует предполагать народное предание, с которым Плутарх мог познакомиться, расспрашивая своих римских друзей и знакомых. И действительно, изображение у Плутарха больше похоже на народную легенду, чем на индивидуальную, прицельную полемику. Мы узнаём не только о том, что Катон исполнял преторскую должность пьяным, но и о том, что он имел обыкновение подниматься на трибунал босым и без туники (44. 1). Об отсутствии туники упоминают также Валерий Максим (III. 6. 7) и Асконий в комментарии к речи Цицерона «В защиту Скавра»272. Последний автор с.127 также сообщает мотив такого поведения Катона: он желал подражать Ромулу, Тацию и Камиллу, чьи статуи изображали их одетыми только в тоги. Такое возрождение древних и давно забытых обычаев, несомненно, следует серьёзно рассматривать как возможный мотив Катона. Но столь же несомненно и то, что со своим подражанием старине он навлекал на себя насмешки современников273. Непонимание такого поведения могло вскоре привести к остроумному переосмыслению, результатом которого стало насмешливое представление о причудливой эксцентричности философа-стоика в преторском кресле: мало заботясь о внешности, он исполняет должностные обязанности босым и полуодетым. Однако показная непритязательность не мешает ему сильно выпивать — слабость, очень комично контрастирующая с судейской должностью, которая требует от своего обладателя трезвого и ясного ума. Популярное представление о нищем философе-кинике274 могло внести свой вклад в создание такого образа Катона.
Здесь, пожалуй, можно усмотреть народное мышление, которое проявляется в образах и насмешливо и шутливо реагирует на всё, что выглядит идущим вразрез с духом времени, а потому чуждым и причудливым. Чем более выдающийся человек даёт для этого повод, тем шире вокруг него распространяются соответствующие анекдоты. Плутарх, конечно, мог найти их где угодно, и ему необязательно было искать их в «Антикатоне» Цезаря.
Иначе обстоит дело с упрёком в надменности, о котором сообщает Плутарх (Cato min. 44. 11) и который Цезарь действительно выдвигал против Катона275. Цицерон упоминает о лежащих в его основе событиях в двух письмах от 27 июля 54 г.276, и оба содержат замечания о том, что «один Катон» (unus Cato), если ему действительно удастся избавить выборы магистратов от подкупа в соответствии с его планом, добьётся большего, чем все законы и судьи. Из этого восхищения Цицерона действиями Катона Афцелиус сделал вывод277, что столь же хвалебное упоминание о них должно было содержаться и в «Катоне», а Цезарь изменил его таким образом, что в с.128 его изложении поведение Катона не только не заслуживало похвалы, но и выглядело заносчивым.
Но даже если эта гипотеза Афцелиуса соответствует истине — а ей нельзя отказать в известном правдоподобии — то вышеприведённый пассаж Плутарха никоим образом её не обосновывает и даже не подтверждает её правильности. Напротив, можно доказать, что хотя Плутарх в своём высказывании мог среди прочих иметь в виду и Цезаря — но не Цезаря как автора «Антикатона». Ибо Плутарх говорит о недоброжелательстве и досаде, которые действия Катона вызвали у некоторых «других»: τοὺς δ’ ἄλλους ἐλύπησεν ὁ Κάτων… И он упоминает об этом совершенно не случайно — он связывает с этим субъективное нравоучительное рассуждение о глубинных причинах подобной реакции (44. 12—
ПРИМЕЧАНИЯ