Сравнительные жизнеописания

Гай Марий

1. Мы не можем назвать третье­го име­ни Гая Мария, рав­но как и Квин­та Сер­то­рия, захва­тив­ше­го Испа­нию, или Луция Мум­мия, взяв­ше­го Коринф (Ахей­ским Мум­мий был назван за свой подвиг, как Сци­пи­он — Афри­кан­ским, а Метелл — Македон­ским). Этим убеди­тель­нее все­го, как дума­ет Посидо­ний, опро­вер­га­ет­ся мне­ние, буд­то соб­ст­вен­ным слу­жит у рим­лян третье имя¹, как, напри­мер, Камилл, Мар­целл, Катон: будь это так, чело­век, име­ю­щий толь­ко два име­ни, ока­зал­ся бы безы­мян­ным. Но Посидо­ний не заме­ча­ет, что, по его соб­ст­вен­но­му суж­де­нию, безы­мян­ны все жен­щи­ны, ибо ни одна не име­ет пер­во­го име­ни, кото­рое, как он счи­та­ет, и слу­жит у рим­лян соб­ст­вен­ным. Что каса­ет­ся осталь­ных двух имен, то одно из них — общее для всей семьи, напри­мер Пом­пеи, Ман­лии и Кор­не­лии (как у нас гово­рят: Герак­лиды или Пело­пиды), дру­гое — как бы про­зви­ще, опре­де­ля­ю­щее нрав чело­ве­ка или его наруж­ность с ее недо­стат­ка­ми либо дан­ное ему за какой-нибудь подвиг; тако­вы име­на Мак­рин, Торк­ват, Сул­ла, подоб­но тому как у нас — Мне­мон, Грип или Кал­ли­ник. Повод к спо­рам здесь дает пере­ме­на в обы­чае.

2. О наруж­но­сти Мария мож­но судить по его мра­мор­но­му изо­бра­же­нию, кото­рое мы виде­ли в Равен­не, в Гал­лии, и наше впе­чат­ле­ние вполне соот­вет­ст­ву­ет тому, что рас­ска­зы­ва­ют о мрач­но­сти и суро­во­сти его нра­ва. Муже­ст­вен­ный по при­ро­де, воин­ст­вен­ный, вос­пи­тан­ный ско­рее как сол­дат, чем как мир­ный граж­да­нин, Марий, при­дя к вла­сти, не умел укро­щать свой гнев. Гово­рят, он так и не выучил­ся гре­че­ской гра­мо­те и ни в одном серь­ез­ном деле не поль­зо­вал­ся гре­че­ским язы­ком, почи­тая смеш­ным обу­чать­ся нау­кам у настав­ни­ков, кото­рые сами в раб­стве у дру­гих. После сво­его вто­ро­го три­ум­фа, устро­ив гре­че­ские игры по слу­чаю освя­ще­ния како­го-то хра­ма, он при­шел в театр, но, едва при­сев, тот­час же уда­лил­ся. Пла­тон часто гово­рил фило­со­фу Ксе­но­кра­ту, кото­рый отли­чал­ся угрю­мым харак­те­ром: «Ксе­но­крат, при­но­си жерт­вы Хари­там»². И если бы кто-нибудь так же уго­во­рил Мария при­но­сить жерт­вы эллин­ским Музам и Хари­там, то его слав­ные дея­ния на войне и в управ­ле­нии государ­ст­вом не завер­ши­лись бы столь без­образ­но, а гнев­ли­вость, недо­стой­ное вла­сто­лю­бие и нена­сыт­ная алч­ность не сде­ла­ли бы его в ста­ро­сти таким сви­ре­пым и жесто­ким. Все это мы сей­час увидим из его дел.

3. Роди­те­ли Мария были люди совсем не знат­ные, бед­ные, добы­вав­шие про­пи­та­ние соб­ст­вен­ным трудом; отец носил то же имя, что и сын, мать зва­ли Фуль­ци­ни­ей. Марий позд­но попал в город и узнал город­скую жизнь, а до того у себя, в Арпин­ской зем­ле, в деревне Цере­а­ты, он жил, не ведая город­ской утон­чен­но­сти, про­сто, но зато цело­муд­рен­но, вос­пи­ты­ва­ясь так, как рим­ские юно­ши в ста­ри­ну. Воен­ную служ­бу он начал в Кельт­ибе­рии, где Сци­пи­он Афри­кан­ский оса­ждал Нуман­цию. От пол­ко­во­д­ца не укры­лось, что Марий пре­вос­хо­дит про­чих моло­дых людей муже­ст­вом и лег­ко пере­но­сит пере­ме­ну в обра­зе жиз­ни, к кото­рой Сци­пи­он при­нуж­дал испор­чен­ных рос­ко­шью и наслаж­де­ни­я­ми вои­нов. Рас­ска­зы­ва­ют, что он на гла­зах пол­ко­во­д­ца сра­зил вра­га, с кото­рым сошел­ся один на один. Сци­пи­он замет­но отли­чал его, а одна­жды, когда на пиру зашла речь о пол­ко­во­д­цах и кто-то из при­сут­ст­ву­ю­щих, то ли вправ­ду, то ли желая ска­зать при­ят­ное Сци­пи­о­ну, спро­сил, будет ли еще когда-нибудь у рим­ско­го наро­да такой же, как и он, вождь и защит­ник, Сци­пи­он, хлоп­нув лежа­ще­го рядом с ним Мария по пле­чу, отве­тил: «Будет, и, может быть, даже он». Оба они были так бога­то ода­ре­ны при­ро­дой, что Марий еще в юном воз­расте казал­ся чело­ве­ком неза­у­ряд­ным, а Сци­пи­он, видя нача­ло, мог пред­у­га­дать конец.

4. Гово­рят, что Марий, вооду­шев­лен­ный эти­ми сло­ва­ми, слов­но про­ри­ца­ни­ем боже­ства, и пре­ис­пол­нен­ный надежд, обра­тил­ся к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти и с помо­щью Цеци­лия Метел­ла, дому кото­ро­го слу­жил еще его отец³, добил­ся долж­но­сти народ­но­го три­бу­на. Испол­няя эту долж­ность, он внес закон о пода­че голо­сов⁴, кото­рый, как ожи­да­ли, дол­жен был умень­шить могу­ще­ство зна­ти в судах. Его про­тив­ни­ком высту­пил кон­сул Кот­та, кото­рый убедил сенат бороть­ся про­тив ново­го зако­на, а само­го Мария при­звать к отве­ту. Когда это пред­ло­же­ние было при­ня­то, Марий явил­ся в сенат, но не как роб­кий нови­чок, толь­ко что всту­пив­ший на государ­ст­вен­ное попри­ще и не совер­шив­ший еще ниче­го вели­ко­го; напро­тив, уже тогда выка­зав реши­тель­ность, кото­рая потом про­яв­ля­лась во всех его поступ­ках, он при­гро­зил Кот­те тюрь­мой, если тот не отме­нит выне­сен­но­го реше­ния. Тогда кон­сул, обра­тив­шись к Метел­лу, спро­сил его мне­ния, и Метелл во всем с ним согла­сил­ся, но Марий вызвал лик­то­ра и при­ка­зал отве­сти в тюрь­му само­го Метел­ла. Метелл обра­тил­ся к осталь­ным три­бу­нам, но те не под­дер­жа­ли его, и сенат, усту­пив, пере­ме­нил свое реше­ние. Со сла­вой вышел Марий к наро­ду, и новый закон полу­чил утвер­жде­ние в Народ­ном собра­нии. Все поня­ли, что Мария нель­зя ни запу­гать, ни усо­ве­стить и что в сво­ем стрем­ле­нии заслу­жить рас­по­ло­же­ние тол­пы он будет упор­но бороть­ся про­тив сена­та. Но вско­ре это мне­ние пере­ме­ни­лось, после того, как он реши­тель­но вос­про­ти­вил­ся пред­ло­же­нию о разда­че хле­ба граж­да­нам и одер­жал верх. Обе враж­деб­ные сто­ро­ны ста­ли оди­на­ко­во ува­жать его за то, что он не жела­ет угож­дать ни тем, ни дру­гим вопре­ки поль­зе государ­ства.

5. В сле­дую­щем году Марий стал домо­гать­ся долж­но­сти эди­ла выс­ше­го раз­ряда. Есть два раз­ряда эди­лов⁵: одни полу­чи­ли назва­ние по крес­лу с изо­гну­ты­ми нож­ка­ми, в кото­ром они сидят, испол­няя свои обя­зан­но­сти, дру­гие, усту­паю­щие пер­вым досто­ин­ст­вом, име­ну­ют­ся народ­ны­ми. Лишь после того, как пер­вые уже избра­ны, начи­на­ют пода­вать голо­са за вто­рых. Когда Марию ста­ло ясно, что выс­шей из этих двух долж­но­стей ему не полу­чить, он тот­час стал домо­гать­ся дру­гой, но и тут его постиг­ла неуда­ча, пото­му что все счи­та­ли его слиш­ком дерз­ким и высо­ко­мер­ным. Одна­ко даже две неуда­чи за один день, — чего нико­гда и ни с кем еще не слу­ча­лось, — нисколь­ко не уба­ви­ли ему само­уве­рен­но­сти, и спу­стя немно­го вре­ме­ни он начал домо­гать­ся пре­ту­ры, но и на этот раз едва не потер­пел пора­же­ние — был избран послед­ним из кан­дида­тов, а после выбо­ров обви­нен в под­ку­пе. Боль­ше все­го подо­зре­ний вну­ша­ло то обсто­я­тель­ство, что за пере­го­род­кой сре­ди голо­су­ю­щих виде­ли одно­го из рабов⁶ Кас­сия Саба­ко­на, а Саба­кон был самым ярым при­вер­жен­цем Мария. На суде Марий заявил, буд­то, истом­лен­ный зно­ем и жаж­дой, он попро­сил холод­ной воды, и раб, при­нес­ший ему чашу, ушел, как толь­ко он напил­ся. После это­го цен­зо­ры изгна­ли его из сена­та: при­зна­но было, что он заслу­жи­ва­ет нака­за­ния либо за лже­свиде­тель­ство, либо за невоз­держ­ность. Гай Герен­ний, вызван­ный свиде­те­лем про­тив Мария, ска­зал, что свиде­тель­ст­во­вать про­тив кли­ен­та — про­тив­но оте­че­ским обы­ча­ям и что закон осво­бож­да­ет патро­на (так рим­ляне назы­ва­ют покро­ви­те­ля) от такой необ­хо­ди­мо­сти (и роди­те­ли Мария, и он сам были кли­ен­та­ми Герен­ни­ев). Судьи при­ня­ли этот отказ, но Марий сам воз­ра­зил Герен­нию, что с полу­че­ни­ем маги­ст­ра­ту­ры он осво­бож­да­ет­ся от кли­ент­ской зави­си­мо­сти. Это было ска­за­но не совсем точ­но: не вся­кая маги­ст­ра­ту­ра осво­бож­да­ет тех, кто ее полу­чил, и их потом­ков от обя­зан­но­стей перед покро­ви­те­лем, но толь­ко та, кото­рая дает пра­во на почет­ное крес­ло. Хотя пона­ча­лу дела Мария в суде шли пло­хо и судьи были настро­е­ны небла­го­при­ят­но, в кон­це кон­цов голо­са их разде­ли­лись поров­ну, и Марий, вопре­ки всем ожи­да­ни­ям, был оправ­дан.

6. Испол­няя долж­ность пре­то­ра, он не снис­кал себе осо­бых похвал, а по исте­че­нии сро­ка полу­чил по жре­бию Внеш­нюю Испа­нию, кото­рую, как сооб­ща­ют, очи­стил от раз­бой­ни­ков (жите­ли этой про­вин­ции отли­ча­лись дики­ми, почти зве­ри­ны­ми нра­ва­ми, а раз­бой счи­та­ли самым почет­ным заня­ти­ем). Высту­пив на граж­дан­ском попри­ще, Марий не обла­дал ни богат­ст­вом, ни крас­но­ре­чи­ем, с помо­щью кото­рых люди, поль­зо­вав­ши­е­ся в то вре­мя наи­боль­шим поче­том, вели за собой народ. Одна­ко граж­дане высо­ко цени­ли его за посто­ян­ные труды, про­стой образ жиз­ни и даже за его высо­ко­ме­рие, а все­об­щее ува­же­ние откры­ва­ло ему доро­гу к могу­ще­ству, так что он даже смог всту­пить в выгод­ный брак, взяв в жены Юлию из знат­но­го дома Цеза­рей, пле­мян­ник кото­рой, Цезарь, немно­го лет спу­стя стал самым вели­ким из рим­лян и, как ска­за­но в его жиз­не­опи­са­нии⁷, часто стре­мил­ся под­ра­жать сво­е­му род­ст­вен­ни­ку Марию. О само­об­ла­да­нии и вынос­ли­во­сти Мария свиде­тель­ст­ву­ет мно­гое, напри­мер, то, как он пере­нес хирур­ги­че­скую опе­ра­цию. Стра­дая, по-види­мо­му, силь­ным рас­ши­ре­ни­ем вен на обо­их бед­рах и доса­дуя на то, что ноги его обез­обра­же­ны, он решил позвать вра­ча и, не дав свя­зать себя, под­ста­вил под нож одно бед­ро. Не шевель­нув­шись, не засто­нав, не изме­нив­шись в лице, он мол­ча вытер­пел неве­ро­ят­ную боль от над­ре­зов. Но когда врач хотел перей­ти ко вто­рой ноге, Марий не дал ему резать, ска­зав: «Я вижу, что исце­ле­ние не сто­ит такой боли».

7. Кон­сул Цеци­лий Метелл, кото­ро­му было пору­че­но коман­до­ва­ние в войне про­тив Югур­ты, отправ­ля­ясь в Афри­ку, взял с собою Мария лега­том. Совер­шив там нема­лые подви­ги и со сла­вой сра­жа­ясь во мно­гих бит­вах, Марий и не думал при­умно­жать этим сла­ву Метел­ла или, подоб­но осталь­ным, при­слу­жи­вать­ся к нему, но, счи­тая, что не Метелл назна­чил его лега­том, а счаст­ли­вая судь­ба в самый под­хо­дя­щий момент дала ему высо­кие под­мост­ки для подви­гов, ста­рал­ся пока­зать всю свою доб­лесть и муже­ство. Вой­на несет с собой мно­го тягост­ных забот, и Марий не избе­гал боль­ших трудов и не пре­не­бре­гал малы­ми; он пре­вос­хо­дил рав­ных себе бла­го­ра­зу­ми­ем и пред­у­смот­ри­тель­но­стью во всем, что мог­ло ока­зать­ся полез­ным, а воз­держ­но­стью и вынос­ли­во­стью не усту­пал про­стым вои­нам, чем и снис­кал себе их рас­по­ло­же­ние. Веро­ят­но, луч­шее облег­че­ние тягот для чело­ве­ка видеть, как дру­гой пере­но­сит те же тяготы доб­ро­воль­но: тогда при­нуж­де­ние слов­но исче­за­ет. А для рим­ских сол­дат самое при­ят­ное — видеть, как пол­ко­во­дец у них на гла­зах ест тот же хлеб и спит на про­стой под­стил­ке или с ними вме­сте копа­ет ров и ста­вит часто­кол. Вои­ны вос­хи­ща­ют­ся боль­ше все­го не теми вождя­ми, что разда­ют поче­сти и день­ги, а теми, кто делит с ними труды и опас­но­сти, и любят не тех, кто поз­во­ля­ет им без­дель­ни­чать, а тех, кто по сво­ей воле трудит­ся вме­сте с ними. Делая все это, Марий быст­ро стал любим­цем вой­ска и напол­нил всю Афри­ку, а затем и весь Рим сла­вой сво­его име­ни, ибо все писа­ли из лаге­ря домой, что не будет ни кон­ца, ни пре­де­ла войне с вар­ва­ра­ми, пока Гая Мария не избе­рут кон­су­лом. 8. Все это явно раз­дра­жа­ло Метел­ла, но боль­ше все­го его огор­чи­ло дело Тур­пи­лия. Этот Тур­пи­лий, свя­зан­ный с Метел­лом наслед­ст­вен­ны­ми уза­ми госте­при­им­ства, слу­жил в то вре­мя в его вой­ске началь­ни­ком плот­ни­ков и стро­и­те­лей. Стоя во гла­ве кара­уль­но­го отряда в боль­шом горо­де Баге, он не при­тес­нял мест­ных жите­лей, отно­сил­ся к ним мяг­ко и дру­же­люб­но, бес­печ­но дове­рял им и пото­му попал в руки вра­гов. Впу­стив в Багу Югур­ту, горо­жане не сде­ла­ли Тур­пи­лию ниче­го дур­но­го, а, наобо­рот, упро­сив царя, отпу­сти­ли его целым и невреди­мым. За это его обви­ни­ли в измене; Марий, при­сут­ст­во­вав­ший на суде, был очень суров к Тур­пи­лию и так настро­ил про­тив него боль­шин­ство судей, что Метелл был вынуж­ден, вопре­ки сво­е­му жела­нию, при­го­во­рить это­го чело­ве­ка к смер­ти. Спу­стя неко­то­рое вре­мя выяс­ни­лось, что обви­не­ние было лож­ным, и все горе­ва­ли с удру­чен­ным Метел­лом — все, кро­ме Мария, кото­рый, не сты­дясь, гово­рил повсюду, что это дело его рук и что так он воз­двиг на Метел­ла демо­на, мстя­ще­го за убий­ство дру­га. С тех пор они враж­до­ва­ли откры­то, и рас­ска­зы­ва­ют, что одна­жды Метелл язви­тель­но ска­зал Марию: «Так, зна­чит, ты, милей­ший, соби­ра­ешь­ся поки­нуть нас и плыть домой домо­гать­ся кон­суль­ства? А не хочешь ли стать кон­су­лом в один год вот с этим моим сыном?» (Сын Метел­ла был тогда еще маль­чиш­кой⁸.)

Как бы то ни было, но когда Марий стал доби­вать­ся раз­ре­ше­ния уехать, Метелл дол­го чинил ему пре­пят­ст­вия и отпу­стил толь­ко за два­дцать дней до кон­суль­ских выбо­ров. Марий про­шел длин­ный путь от лаге­ря до Ути­ки за два дня и одну ночь и перед отплы­ти­ем при­нес жерт­вы. Как гово­рят, гада­тель объ­явил Марию, буд­то боже­ство воз­ве­ща­ет ему небы­ва­лый, пре­вос­хо­дя­щий все ожи­да­ния успех. Обод­рен­ный этим пред­ска­за­ни­ем, он отча­лил и с попу­т­ным вет­ром за четы­ре дня пере­сек море. В Риме он тот­час пока­зал­ся наро­ду, с нетер­пе­ни­ем ожи­дав­ше­му его, и, когда один из три­бу­нов вывел его к тол­пе, он про­сил дать ему кон­суль­ство, воз­во­дя на Метел­ла мно­же­ство обви­не­ний и обе­щая захва­тить Югур­ту живым или мерт­вым. 9. Избран­ный кон­су­лом при все­об­щем лико­ва­нии, Марий тот­час про­вел набор, вопре­ки зако­ну и обы­чаю запи­сав в вой­ско мно­го неиму­щих и рабов, кото­рых все преж­ние пол­ко­вод­цы не допус­ка­ли в леги­о­ны, дове­ряя ору­жие, слов­но некую цен­ность, толь­ко достой­ным — тем, чье иму­ще­ство как бы слу­жи­ло надеж­ным зало­гом. Но боль­ше все­го наре­ка­ний вызва­ли не дей­ст­вия Мария, а его высо­ко­мер­ные, пол­ные дер­зо­сти речи, оскорб­ляв­шие самых знат­ных рим­лян: он гово­рил, что кон­суль­ство — это тро­фей, с бою взя­тый им у изне­жен­ной зна­ти и бога­чей, или что он может похва­стать­ся перед наро­дом сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми рана­ми, а не памят­ни­ка­ми умер­ших и чужи­ми изо­бра­же­ни­я­ми⁹. Неод­но­крат­но, упо­мя­нув неудач­ли­вых пол­ко­вод­цев — Бес­тию или Аль­би­на, отпрыс­ков знат­ных семейств, но людей нево­ин­ст­вен­ных и по неопыт­но­сти тер­пев­ших в Афри­ке пора­же­ния, Марий спра­ши­вал у окру­жаю­щих, неуже­ли пред­ки этих вое­на­чаль­ни­ков, заво­е­вав­шие сла­ву не знат­но­стью про­ис­хож­де­ния, а доб­ле­стью и подви­га­ми, не пред­по­чли бы иметь таких потом­ков, как он. Все это он гово­рил не ради пусто­го бахваль­ства, не с тем, чтобы пона­прас­ну вызвать нена­висть к себе сре­ди пер­вых в Риме людей: народ, при­вык­ший звон­ко­стью речей изме­рять вели­чие духа, лико­вал, слы­ша хулу сена­ту, и пре­воз­но­сил Мария, этим побуж­дая его в уго­ду про­сто­на­ро­дью не щадить луч­ших граж­дан.

10. Когда Марий при­был в Афри­ку, Метелл, одоле­вае­мый зави­стью, не стал ждать встре­чи с ним. Метел­лу не дава­ла покоя мысль о Марии, кото­рый пото­му и воз­вы­сил­ся, что забыл о бла­го­дар­но­сти за все, чем был обя­зан ему, а теперь, когда вой­на закон­че­на и оста­ет­ся толь­ко захва­тить Югур­ту, явил­ся, чтобы вырвать у сво­его бла­го­де­те­ля венец и три­умф. Поэто­му он уда­лил­ся, а вой­ско Марию пере­дал Рути­лий, легат Метел­ла. Но, в кон­це кон­цов, Мария настиг­ло воз­мездие: Сул­ла отнял у него сла­ву так же, как он сам отнял ее у Метел­ла; как это про­изо­шло, я рас­ска­жу крат­ко, пото­му что подроб­но об этом гово­рит­ся в жиз­не­опи­са­нии Сул­лы¹⁰. Тестем Югур­ты был Бокх, царь вар­ва­ров, жив­ших в глу­бине мате­ри­ка, одна­ко он не очень помо­гал зятю в войне, яко­бы стра­шась его веро­лом­ства, а в дей­ст­ви­тель­но­сти опа­са­ясь его воз­рас­тав­ше­го могу­ще­ства. Когда у Югур­ты, кото­рый ски­тал­ся, спа­са­ясь от рим­лян, оста­лась толь­ко одна надеж­да — на тестя, он явил­ся к Бок­ху, и тот при­нял его, ско­рее сты­дясь отка­зать моля­ще­му, чем испы­ты­вая рас­по­ло­же­ние к нему. Дер­жа его в руках, Бокх для вида про­сил за него Мария и сме­ло писал, что не выдаст Югур­ту, но втайне замыш­лял изме­ну и послал за Луци­ем Сул­лой, кото­рый был кве­сто­ром у Мария и во вре­мя вой­ны ока­зал царю какие-то услу­ги. Когда Сул­ла, дове­ряя ему, при­ехал, вар­вар пере­ме­нил свое наме­ре­ние и несколь­ко дней коле­бал­ся, выдать ли Югур­ту Сул­ле либо не отпус­кать его само­го. Нако­нец он решил­ся на дав­но заду­ман­ную изме­ну и живым выдал Югур­ту, тем самым посе­яв меж­ду Мари­ем и Сул­лой непри­ми­ри­мую и жесто­кую враж­ду, кото­рая чуть было не погу­би­ла Рим. Мно­гие, завидуя Марию, утвер­жда­ли, что подвиг совер­шен Сул­лой, да и сам он зака­зал дра­го­цен­ный камень с изо­бра­же­ни­ем Бок­ха, пере­даю­ще­го ему Югур­ту, и посто­ян­но носил коль­цо с этой гем­мой, поль­зу­ясь ею как печа­тью. Это раз­дра­жа­ло Мария, чело­ве­ка често­лю­би­во­го, не желав­ше­го ни с кем делить­ся сво­ей сла­вой и склон­но­го к раздо­рам, но силь­нее все­го раз­жи­га­ли его гнев про­тив­ни­ки, кото­рые при­пи­сы­ва­ли пер­вые и самые вели­кие подви­ги в этой войне Метел­лу, а завер­ше­ние ее — Сул­ле, стре­мясь уме­рить вос­торг наро­да и при­вер­жен­ность его к Марию.

11. Но всю эту зависть, всю кле­ве­ту и нена­висть к Марию тот­час рас­се­я­ла и уни­что­жи­ла опас­ность, надви­гав­ша­я­ся на Ита­лию с запа­да. Когда пона­до­бил­ся вели­кий пол­ко­во­дец и рес­пуб­ли­ка ста­ла искать, кого бы ей поста­вить корм­чим, дабы высто­ять в столь страш­ной воен­ной буре, ни один из отпрыс­ков знат­ных и бога­тых семейств не полу­чил долж­ность на кон­суль­ских выбо­рах, но еди­но­душ­но был избран отсут­ст­ву­ю­щий Марий. Вме­сте с изве­сти­ем о пле­не­нии Югур­ты в Рим при­шла мол­ва о ким­врах и тев­то­нах; спер­ва слу­хам о силе и мно­го­чис­лен­но­сти надви­гаю­щих­ся пол­чищ не вери­ли, но потом убеди­лись, что они даже усту­па­ют дей­ст­ви­тель­но­сти. В самом деле, толь­ко воору­жен­ных муж­чин шло три­ста тысяч, а за ними тол­па жен­щин и детей, как гово­ри­ли, пре­вос­хо­див­шая их чис­лом. Им нуж­на была зем­ля, кото­рая мог­ла бы про­кор­мить такое мно­же­ство людей, и горо­да, где они мог­ли бы жить, — так же как гал­лам, кото­рые, как им было извест­но, неко­гда отня­ли у этрус­ков¹¹ луч­шую часть Ита­лии. Ким­вры ни с кем не всту­па­ли в сно­ше­ния, а стра­на, из кото­рой они яви­лись, была так обшир­на, что никто не знал, что это за люди и откуда они, слов­но туча, надви­ну­лись на Ита­лию и Гал­лию. Боль­шин­ство пола­га­ло¹², что они при­над­ле­жат к гер­ман­ским пле­ме­нам, живу­щим воз­ле Север­но­го оке­а­на, как свиде­тель­ст­ву­ют их огром­ный рост, голу­бые гла­за, а так­же и то, что ким­вра­ми гер­ман­цы назы­ва­ют раз­бой­ни­ков. Но неко­то­рые утвер­жда­ли, буд­то зем­ля кель­тов так вели­ка и обшир­на, что от Внеш­не­го моря и самых север­ных обла­стей оби­тае­мо­го мира про­сти­ра­ет­ся на восток до Мэо­ти­ды и гра­ни­чит со Ски­фи­ей Пон­тий­ской. Здесь кель­ты и ски­фы сме­ши­ва­ют­ся и отсюда начи­на­ет­ся их пере­дви­же­ние; и они не стре­мят­ся прой­ти весь свой путь за один поход и не кочу­ют непре­рыв­но, но, каж­дое лето сни­ма­ясь с места, про­дви­га­ют­ся все даль­ше и даль­ше и уже дол­гое вре­мя ведут вой­ны по все­му мате­ри­ку. И хотя каж­дая часть пле­ме­ни носит свое имя, все вой­ско носит общее имя — кель­тос­ки­фы. Третьи же гово­ри­ли, что ким­ме­рий­цы, зна­ко­мые в ста­ри­ну гре­кам, состав­ля­ли толь­ко неболь­шую часть пле­ме­ни, ибо это были лишь пред­во­ди­мые неким Лигда­мидом мятеж­ни­ки и бег­ле­цы, кото­рых ски­фы вынуди­ли пере­се­лить­ся с бере­гов Мэо­ти­ды в Азию, а что самая боль­шая и воин­ст­вен­ная часть ким­ме­рий­цев живет у Внеш­не­го моря, в стране столь леси­стой, что солн­це там нико­гда не про­ни­ка­ет сквозь чащи высо­ких дере­вьев, про­сти­раю­щи­е­ся до само­го Гер­цин­ско­го леса. Небо в тех кра­ях тако­во, что полюс сто­ит чрез­вы­чай­но высо­ко и вслед­ст­вие скло­не­ния парал­ле­лей почти сов­па­да­ет с зени­том, а дни и ночи — рав­ной дли­ны и делят год на две части; отсюда у Гоме­ра рас­сказ о ким­ме­рий­цах в «Вызы­ва­нии теней»¹³. Вот из этих-то мест и дви­ну­лись на Ита­лию вар­ва­ры, кото­рых спер­ва назы­ва­ли ким­ме­рий­ца­ми, а поз­же, и не без осно­ва­ния, ким­вра­ми. Но все это ско­рее пред­по­ло­же­ние, неже­ли досто­вер­ная исто­рия. Что же каса­ет­ся чис­лен­но­сти вар­ва­ров, то мно­гие утвер­жда­ют, буд­то их было не мень­ше, а боль­ше, чем ска­за­но выше. Перед их отва­гой и дер­зо­стью нель­зя было усто­ять, а в бит­ве быст­ро­той и силой они были подоб­ны огню, так что натис­ка их никто не выдер­жи­вал и все, на кого они напа­да­ли, ста­но­ви­лись их добы­чей. От них потер­пе­ли бес­слав­ное пора­же­ние мно­гие армии рим­лян во гла­ве с управ­ляв­ши­ми Зааль­пий­ской Гал­ли­ей пол­ко­во­д­ца­ми, кото­рые сра­жа­лись пло­хо, чем более все­го побуди­ли вар­ва­ров насту­пать на Рим, ибо, побеж­дая всех, кого ни встре­ча­ли, и захва­ты­вая бога­тую добы­чу, ким­вры реши­ли обос­но­вать­ся на месте не рань­ше, чем раз­гро­мят Рим и опу­сто­шат Ита­лию.

12. Узнав обо всем этом, рим­ляне мно­го­крат­но зва­ли Мария встать во гла­ве вой­ска. Он был вто­рич­но избран кон­су­лом, хотя закон запре­щал изби­рать кан­дида­та, если его нет в Риме и если еще не про­шел поло­жен­ный срок со вре­ме­ни преды­ду­ще­го кон­суль­ства¹⁴. Народ про­гнал всех, кто высту­пал про­тив Мария, счи­тая, что не впер­вые зако­ном жерт­ву­ют ради обще­ст­вен­ной поль­зы и что теперь для это­го есть не менее вес­кая при­чи­на, чем в то вре­мя, когда вопре­ки зако­ну был избран кон­су­лом Сци­пи­он¹⁵; ведь тогда не боя­лись гибе­ли соб­ст­вен­но­го горо­да, а толь­ко хоте­ли раз­ру­шить Кар­фа­ген. Было при­ня­то поста­нов­ле­ние, и Марий вме­сте с вой­ском при­был из Афри­ки и в день январ­ских календ¹⁶, с кото­ро­го рим­ляне начи­на­ют год, одно­вре­мен­но всту­пил в долж­ность кон­су­ла и отпразд­но­вал три­умф, про­ведя по горо­ду плен­но­го Югур­ту, при виде кото­ро­го рим­ляне гла­зам сво­им не пове­ри­ли, ибо ни один из них не наде­ял­ся при жиз­ни царя одо­леть нуми­дий­цев. Этот чело­век умел при­спо­саб­ли­вать­ся к любой пере­мене судь­бы, и низость соче­та­лась в нем с муже­ст­вом, но тор­же­ст­вен­ное шест­вие, как рас­ска­зы­ва­ют, сби­ло с него спесь. После три­ум­фа его отве­ли в тюрь­му, где одни страж­ни­ки сорва­ли с него одеж­ду, дру­гие, спе­ша завла­деть золоты­ми серь­га­ми, разо­дра­ли ему моч­ки ушей, после чего его голым бро­си­ли в яму, и он, пол­ный стра­ха, но насмеш­ли­во улы­ба­ясь, ска­зал: «О Геракл, какая холод­ная у вас баня!» Шесть дней борол­ся он с голо­дом и до послед­не­го часа цеп­лял­ся за жизнь, но все же понес нака­за­ние, достой­ное его пре­ступ­ле­ний. Гово­рят, что во вре­мя три­ум­фа нес­ли три тыся­чи семь фун­тов золота, пять тысяч семь­сот семь­де­сят пять фун­тов сереб­ра в слит­ках и две­сти восемь­де­сят семь тысяч драхм звон­кой моне­той. После три­ум­фа Марий созвал на Капи­то­лии сенат и, то ли по забыв­чи­во­сти, то ли гру­бо зло­употреб­ляя сво­ей уда­чей, явил­ся туда в обла­че­нии три­ум­фа­то­ра, одна­ко, заме­тив недо­воль­ство сена­то­ров, вышел и, сме­нив пла­тье, вер­нул­ся в тоге с пур­пур­ной кай­мой¹⁷.

13. В похо­де Марий зака­лял вой­ско, застав­ляя сол­дат мно­го бегать, совер­шать длин­ные пере­хо­ды, гото­вить пищу и нести на себе свою покла­жу, и с тех пор людей трудо­лю­би­вых, без­ро­пот­но и с готов­но­стью испол­няв­ших все при­ка­за­ния, ста­ли назы­вать «Мари­е­вы­ми мула­ми». Прав­да, мно­гие ука­зы­ва­ют, что эта пого­вор­ка воз­ник­ла при иных обсто­я­тель­ствах. Сци­пи­он, оса­ждая Нуман­цию, решил про­ве­рить, как его сол­да­ты при­ве­ли в порядок и под­гото­ви­ли не толь­ко свое ору­жие и коней, но и повоз­ки и мулов. Тогда Марий вывел отлич­но откорм­лен­ную лошадь и мула, пре­вос­хо­див­ше­го всех свой кре­по­стью, силой и послуш­ным нра­вом. Пол­ко­вод­цу так понра­ви­лись живот­ные, что он часто вспо­ми­нал о них, и пото­му, когда чело­ве­ка хотят шут­ли­во похва­лить за стой­кость, вынос­ли­вость и трудо­лю­бие, его назы­ва­ют «Мари­е­вым мулом». 14. Боль­шой уда­чей для Мария было, види­мо, то обсто­я­тель­ство, что вар­ва­ры отхлы­ну­ли, слов­но вол­ны, и напа­ли рань­ше на Испа­нию: бла­го­да­ря это­му Марий выиг­рал вре­мя для того, чтобы его сол­да­ты окреп­ли и вос­пря­ну­ли духом, а глав­ное, увиде­ли, каков он сам. Ибо суро­вость, с какой он управ­лял, и неумо­ли­мость, с какой нала­гал нака­за­ния, пред­став­ля­лись теперь вои­нам, кото­рых он отучил от нару­ше­ний дис­ци­пли­ны и непо­ви­но­ве­ния, спра­вед­ли­вы­ми и полез­ны­ми, а спу­стя недол­гое вре­мя, при­вык­нув к его неукро­ти­мо­му нра­ву, гру­бо­му голо­су и мрач­но­му виду, они даже ста­ли гово­рить, что все это страш­но не им, а вра­гам. Боль­ше все­го сол­да­там нра­ви­лась спра­вед­ли­вость Мария в суде. Меж­ду про­чим рас­ска­зы­ва­ют о таком слу­чае. Под нача­лом Мария слу­жил воен­ным три­бу­ном его пле­мян­ник Гай Лузий, чело­век вооб­ще не пло­хой, но одер­жи­мый стра­стью к кра­си­вым маль­чи­кам. Влю­бив­шись в одно­го из сво­их моло­дых сол­дат, Тре­бо­ния, он часто пытал­ся совра­тить его, но ниче­го не достиг. Нако­нец, одна­жды ночью, ото­слав слу­гу, он велел позвать Тре­бо­ния. Юно­ша явил­ся, так как не мог ослу­шать­ся при­ка­за началь­ни­ка, но когда его вве­ли в палат­ку и Лузий попы­тал­ся овла­деть им насиль­но, Тре­бо­ний выхва­тил меч и зако­лол Лузия. Все это про­изо­шло в отсут­ст­вие Мария, кото­рый, воз­вра­тив­шись, велел пре­дать Тре­бо­ния суду. Мно­гие под­дер­жи­ва­ли обви­не­ние, никто не ска­зал ни сло­ва в защи­ту юно­ши, и тогда он сам встал, сме­ло рас­ска­зал, как было дело, и пред­ста­вил свиде­те­лей, под­твер­див­ших, что он неод­но­крат­но отка­зы­вал соблаз­няв­ше­му его Лузию и не отдал­ся ему, даже когда тот пред­ла­гал боль­шие день­ги. Удив­лен­ный и вос­хи­щен­ный, Марий при­ка­зал подать венок, кото­рым по обы­чаю пред­ков награж­да­ют за подви­ги, и, взяв его, сам увен­чал Тре­бо­ния за пре­крас­ный посту­пок, совер­шен­ный в то вре­мя, когда осо­бен­но нуж­ны бла­гие при­ме­ры. Этот слу­чай стал изве­стен в Риме, что нема­ло спо­соб­ст­во­ва­ло третье­му избра­нию Мария в кон­су­лы. К тому же, ожи­дая летом вар­ва­ров, рим­ляне не жела­ли всту­пать с ними в бой под нача­лом како­го-нибудь дру­го­го пол­ко­во­д­ца. Но ким­вры появи­лись поз­же, чем их ожи­да­ли, и срок кон­суль­ства Мария вновь истек.

Неза­дол­го до кон­суль­ских выбо­ров его това­рищ по долж­но­сти скон­чал­ся, и Марий, оста­вив во гла­ве войск Мания Акви­лия, явил­ся в Рим. Посколь­ку кон­суль­ства домо­га­лись мно­гие знат­ные рим­ляне, Луций Сатур­нин, кото­рый из всех три­бу­нов поль­зо­вал­ся в наро­де наи­боль­шим вли­я­ни­ем и кото­ро­го Марий при­влек на свою сто­ро­ну, высту­пил с речью и убеж­дал избрать кон­су­лом Мария. Когда же тот стал при­твор­но отка­зы­вать­ся, гово­ря, что ему не нуж­на власть, Сатур­нин назвал его пре­да­те­лем оте­че­ства, бро­саю­щим свои обя­зан­но­сти пол­ко­во­д­ца в такое опас­ное вре­мя. Все ясно виде­ли, что он лишь неуме­ло подыг­ры­ва­ет Марию, но, пони­мая, что в такой момент нуж­ны реши­тель­ность и удач­ли­вость Мария, в чет­вер­тый раз избра­ли его кон­су­лом, дав ему в това­ри­щи Лута­ция Кату­ла, чело­ве­ка, почи­тае­мо­го сре­ди зна­ти и в то же вре­мя угод­но­го наро­ду.

15. Марий, узнав, что вра­ги близ­ко, поспе­шил перей­ти Аль­пы и, раз­бив лагерь близ реки Рода­на, свез в него мно­го про­до­воль­ст­вия, чтобы недо­ста­ток само­го необ­хо­ди­мо­го не вынудил его всту­пить в бит­ву до того, как он сам сочтет это нуж­ным. Преж­де под­воз всех при­па­сов, в кото­рых нуж­да­лось вой­ско, был дол­гим и труд­ным, но Марию уда­лось облег­чить и уско­рить дело, про­ло­жив путь по морю. Устье Рода­на, где вол­не­ние и при­лив остав­ля­ют мно­го ила и мор­ско­го пес­ка, почти на всю глу­би­ну зане­се­но ими, и поэто­му гру­зо­вым судам труд­но и опас­но вхо­дить в реку. Послав туда празд­но сто­яв­шее вой­ско, Марий про­рыл огром­ный ров и, пустив в него воду из реки, про­вел доста­точ­но глу­бо­кий и доступ­ный для самых боль­ших судов канал к более удоб­но­му участ­ку побе­ре­жья, где при­бой не затруд­нял сток реч­ной воды в море. И поныне еще канал носит имя Мария.

Меж­ду тем вар­ва­ры разде­ли­лись: ким­вры долж­ны были насту­пать через Норик на Кату­ла и про­рвать­ся в Ита­лию, а тев­то­нам и амбро­нам пред­сто­я­ло дви­гать­ся на Мария вдоль Лигу­рий­ско­го побе­ре­жья. Ким­вры замеш­ка­лись, а тев­то­ны и амбро­ны, быст­ро прой­дя весь путь, появи­лись перед рим­ля­на­ми, бес­чис­лен­ные, страш­ные, голо­сом и кри­ком не похо­див­шие ни на один народ. Заняв огром­ную рав­ни­ну и став лаге­рем, они при­ня­лись вызы­вать Мария на бой. 16. Одна­ко он пре­не­брег вызо­вом и про­дол­жал удер­жи­вать вои­нов в лаге­ре, а слиш­ком уж горя­чих, рвав­ших­ся в бой и делав­ших дале­кие вылаз­ки, рез­ко пори­цал, назы­вая пре­да­те­ля­ми: ведь сей­час глав­ное не спра­вить три­умф или воз­двиг­нуть тро­фей, но отвра­тить эту гро­зо­вую тучу, этот удар мол­нии и спа­сти Ита­лию. Так Марий гово­рил каж­до­му из воен­ных три­бу­нов и рав­ным им по досто­ин­ству началь­ни­кам, сол­дат же груп­па­ми выст­ра­и­вал на валу и застав­лял смот­реть на вра­гов, желая при­учить рим­лян к виду и страш­но­му, гру­бо­му голо­су вар­ва­ров, позна­ко­мить их с ору­жи­ем и бое­вы­ми при­е­ма­ми про­тив­ни­ка и тем самым добить­ся, чтобы сол­да­ты посте­пен­но осво­и­лись и при­вык­ли к зре­ли­щу, преж­де пугав­ше­му их. Марий вооб­ще пола­гал, что новиз­на при­бав­ля­ет мно­го напрас­ных стра­хов, а при­выч­ка умень­шит робость даже перед тем, что дей­ст­ви­тель­но страш­но. И в самом деле, не толь­ко при­выч­ка смот­реть на вар­ва­ров день ото дня ути­ша­ла смя­те­ние, но и угро­зы и неснос­ная наг­лость вра­гов, гра­бив­ших все вокруг и даже осме­ли­вав­ших­ся откры­то напа­дать на сте­ны лаге­ря, раз­жи­га­ли муже­ство рим­лян и вос­пла­ме­ня­ли их душу. Марию ста­ли доно­сить о таких раз­го­во­рах воз­му­щен­ных вои­нов: «Раз­ве мы пока­за­ли себя мало­душ­ны­ми и у Мария есть при­чи­на не пус­кать нас в бой и кара­у­лить, запи­рая на замок, слов­но жен­щин? Давай­те спро­сим его, как подо­ба­ет сво­бод­ным людям: неуже­ли он ждет дру­гих вои­нов, чтобы сра­жать­ся за Ита­лию? Поче­му он исполь­зу­ет нас толь­ко для вся­ких работ — когда нуж­но копать ров, рас­чи­щать реку от ила или повер­нуть ее в дру­гое рус­ло? Вид­но, для это­го он и зака­лял нас тяже­лым трудом, это и есть те подви­ги, о кото­рых он рас­ска­жет граж­да­нам, когда вер­нет­ся в Рим после всех сво­их кон­сульств. Неужто он опа­са­ет­ся судь­бы Кар­бо­на и Цепи­о­на, кото­рых раз­би­ли вра­ги? Но ведь они намно­го усту­па­ли Марию доб­ле­стью и сла­вой, и намно­го хуже были вой­ска, кото­ры­ми они коман­до­ва­ли. И потом луч­ше потер­петь пора­же­ние в бою, как они, чем, сло­жа руки, смот­реть, как разо­ря­ют союз­ни­ков».

17. Услы­шав об этом, Марий обра­до­вал­ся и поспе­шил успо­ко­ить сол­дат, ска­зав, что не пита­ет к ним недо­ве­рия, но в соот­вет­ст­вии с пред­ска­за­ни­ем ждет долж­но­го сро­ка и места для победы. За ним все­гда тор­же­ст­вен­но нес­ли на носил­ках некую сири­ян­ку, по име­ни Мар­фа, слыв­шую гада­тель­ни­цей, по сове­ту кото­рой он совер­шал жерт­во­при­но­ше­ния. Неза­дол­го до это­го сенат изгнал ее, когда она ста­ла пред­ре­кать буду­щее сена­то­рам, но она вошла в дове­рие к жен­щи­нам, на деле дока­зав свое уме­ние гадать, осо­бен­но в одном слу­чае, когда, сидя у ног жены Мария, пред­ска­за­ла, какой из двух гла­ди­а­то­ров, вый­дет победи­те­лем. Та ото­сла­ла Мар­фу к мужу, и у него она поль­зо­ва­лась ува­же­ни­ем. Чаще все­го она оста­ва­лась в носил­ках, а во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ний схо­ди­ла с них, обла­чен­ная в двой­ное пур­пур­ное оде­я­ние, дер­жа копье, уви­тое лен­та­ми и гир­лян­да­ми цве­тов. Это дава­ло мно­го пово­дов для спо­ров, в самом ли деле Марий верит гада­тель­ни­це или же при­тво­ря­ет­ся, разыг­ры­вая перед людь­ми пред­став­ле­ние и сам участ­вуя в нем? Уди­ви­тель­ный рас­сказ нахо­дим мы и у Алек­сандра Миндско­го: по его сло­вам, вой­ско Мария перед каж­дым успе­хом сопро­вож­да­ли два кор­шу­на, кото­рых мож­но было узнать по мед­ным оже­ре­льям (эти оже­ре­лья вои­ны, пой­мав птиц, наде­ли им на шею, а потом отпу­сти­ли их). С этих пор, увидев кор­шу­нов, вои­ны при­вет­ст­во­ва­ли их и, когда те появ­ля­лись перед похо­дом, радо­ва­лись, веря, что их ждет вер­ная уда­ча.

Мно­го зна­ме­ний было в то вре­мя, но все они не отно­си­лись пря­мо к буду­ще­му Мария, кро­ме одно­го: из ита­лий­ских горо­дов Аме­рии и Тудер­та сооб­щи­ли, что ночью там виде­ли в небе огнен­ные копья и щиты, кото­рые спер­ва были разде­ле­ны неко­то­рым рас­сто­я­ни­ем, а затем встре­ти­лись и ста­ли дви­гать­ся, слов­но ими сра­жа­ют­ся люди, потом одна часть отсту­пи­ла, дру­гая погна­лась сле­дом, и все виде­ние понес­лось к запа­ду. При­мер­но в то же вре­мя из Пес­си­нун­та при­был в Рим жрец Вели­кой Мате­ри богов Батак и воз­ве­стил, что боги­ня из сво­его свя­ти­ли­ща пред­ска­за­ла рим­ля­нам успех в сра­же­нии и победу в войне. Сенат, пове­рив пред­ска­за­нию, поста­но­вил воз­двиг­нуть богине храм в бла­го­дар­ность за победу, и Батак, вый­дя к наро­ду, хотел сооб­щить ему об этом, одна­ко три­бун Авл Пом­пей поме­шал ему, обо­звав жре­ца обман­щи­ком и согнав его с воз­вы­ше­ния. Но это лишь укре­пи­ло веру в сло­ва Бата­ка, ибо не успел Авл рас­пу­стить Собра­ние и воз­вра­тить­ся домой, как его схва­ти­ла страш­ная лихо­рад­ка, от кото­рой он на седь­мой день умер; это ста­ло извест­но все­му горо­ду, и все гово­ри­ли об этом слу­чае.

18. Тев­то­ны, поль­зу­ясь без­дей­ст­ви­ем Мария, попы­та­лись взять лагерь при­сту­пом, но были встре­че­ны гра­дом стрел, летев­ших из-за часто­ко­ла. Поте­ряв нема­ло вои­нов, они реши­ли тро­гать­ся даль­ше, счи­тая, что без труда пере­ва­лят через Аль­пы, и, собрав­шись, дви­ну­лись мимо лаге­ря рим­лян, кото­рые лишь теперь, когда вар­ва­ры бес­ко­неч­но длин­ной вере­ни­цей шли перед ними, поня­ли, сколь мно­го­чис­лен­ны их вра­ги. Гово­рят, что это шест­вие непре­рыв­но тяну­лось мимо укреп­ле­ний Мария шесть дней. Про­хо­дя под самым валом, тев­то­ны со сме­хом спра­ши­ва­ли рим­ских сол­дат, не жела­ют ли они что-нибудь пере­дать женам, ибо ско­ро тев­то­ны будут в Риме. Когда, нако­нец, вар­ва­ры мино­ва­ли лагерь, Марий под­нял­ся и, не спе­ша, после­до­вал за ними, вся­кий раз оста­нав­ли­ва­ясь побли­зо­сти от них в недо­ступ­ных местах и воз­дви­гая укреп­ле­ния, чтобы ноче­вать в без­опас­но­сти.

Так достиг­ли они мест­но­сти, име­ну­е­мой Секс­ти­е­вы­ми Вода­ми, откуда лишь немно­го оста­ва­лось прой­ти до Альп. Здесь Марий при­гото­вил­ся дать сра­же­ние и занял лаге­рем непри­ступ­ный холм, на кото­ром не было, одна­ко, воды (этим он хотел, как гово­рят, еще боль­ше оже­сто­чить сол­дат). Когда мно­гие из них ста­ли воз­му­щать­ся и кри­чать, что хотят пить, Марий, ука­зав рукой на реку, про­те­кав­шую воз­ле вра­же­ско­го вала, ска­зал: «Вот вам питье, за кото­рое при­дет­ся пла­тить кро­вью». «Так поче­му же ты не ведешь нас на них, пока кровь в наших жилах еще не высох­ла?» — спро­си­ли вои­ны. «Спер­ва нуж­но укре­пить лагерь», — спо­кой­но отве­чал Марий. 19. Сол­да­ты под­чи­ни­лись, хотя и с доса­дой, но рабы, во мно­же­стве сле­до­вав­шие за вой­ском, не имея воды ни для себя, ни для вьюч­ных живот­ных, гурь­бой спу­сти­лись к реке. Они захва­ти­ли с собой, кро­ме сосудов, секи­ры и топо­ры, а неко­то­рые даже мечи и копья, чтобы добыть воды — пусть даже с бою. Сна­ча­ла на них напа­ла толь­ко малая часть про­тив­ни­ков: все осталь­ные в это вре­мя или купа­лись, или зав­тра­ка­ли после купа­ния. В тех кра­ях бьют горя­чие клю­чи и рим­ляне застиг­ли вар­ва­ров в такой момент, когда мно­гие из них, окру­жив эти источ­ни­ки, бла­го­ду­ше­ст­во­ва­ли и пре­да­ва­лись празд­но­сти, вос­хи­ща­ясь пре­ле­стью мест­но­сти. На крик сра­жаю­щих­ся сбе­жа­лось мно­го рим­лян, ибо Марию было труд­но удер­жать сол­дат, бояв­ших­ся за сво­их рабов. Самые воин­ст­вен­ные из вар­ва­ров — амбро­ны — тоже бро­си­лись к ору­жию. Чис­ло их пре­вос­хо­ди­ло трид­цать тысяч, и они уже нанес­ли пора­же­ние рим­ля­нам, сра­жав­шим­ся под коман­до­ва­ни­ем Ман­лия и Цепи­о­на. Хотя тела их были отя­го­ще­ны пищей, а души раз­го­ря­че­ны вином и испол­не­ны дер­зо­сти, все же они мча­лись впе­ред не разъ­ярен­ной, бес­по­рядоч­ной тол­пой, а кри­ки, кото­рые они изда­ва­ли, не были невнят­ны: рит­мич­но уда­ряя меча­ми и копья­ми о щиты, они все разом под­пры­ги­ва­ли и выкри­ки­ва­ли: «Амбро­ны!», — то ли окли­кая друг дру­га, то ли желая таким пред­у­преж­де­ни­ем испу­гать вра­га. Лигу­ры, пер­вы­ми из ита­лий­цев спу­стив­ши­е­ся им навстре­чу, услы­шав и разо­брав их клич, ста­ли кри­чать в ответ, что и они, и пред­ки их из рода в род про­зы­ва­лись амбро­на­ми. И преж­де чем про­тив­ни­ки сошлись вру­ко­паш­ную, над полем сто­ял непре­рыв­ный вопль, пото­му что оба вой­ска, пооче­ред­но изда­вая клич, ста­ра­лись пере­кри­чать друг дру­га, и кри­ки еще боль­ше вос­пла­ме­ня­ли их, воз­буж­дая муже­ство.

Спер­ва амбро­ны сто­я­ли за рекой, но не успе­ли они пере­пра­вить­ся и выстро­ить­ся, как лигу­ры бегом рину­лись на вра­гов, сту­пив­ших на берег пер­вы­ми, и завя­за­ли руко­паш­ный бой, а рим­ляне, при­мчав­ши­е­ся с хол­ма на помощь лигу­рам, нале­те­ли на вар­ва­ров и обра­ти­ли их в бег­ство. Мно­гие из амбро­нов, еще сто­яв­шие у реки, были сбро­ше­ны в воду сво­и­ми же и погиб­ли, запрудив рус­ло тру­па­ми, а те, кому уда­лось пере­пра­вить­ся, не реша­лись встре­тить вра­га лицом к лицу, и рим­ляне гна­ли их до самых лаге­рей и пово­зок, уби­вая бегу­щих. Но тут появи­лись жен­щи­ны, воору­жен­ные топо­ра­ми и меча­ми: со страш­ным кри­ком напа­ли они и на бег­ле­цов, и на пре­сле­до­ва­те­лей, одних встре­чая как пре­да­те­лей, дру­гих — как вра­гов. Заме­шав­шись в ряды сра­жаю­щих­ся, они голы­ми рука­ми выры­ва­ли у рим­лян щиты и хва­та­лись за мечи, не чув­ст­вуя поре­зов и ран, и толь­ко смерть сми­ря­ла их отва­гу. Так опи­сы­ва­ют эту бит­ву у реки, про­ис­шед­шую ско­рее по воле слу­чая, чем по замыс­лу пол­ко­во­д­ца.

20. Пере­бив мно­же­ство амбро­нов, рим­ляне с наступ­ле­ни­ем суме­рек ото­шли, но не побед­ные пэа­ны, не пиры по шатрам и не весе­лые тра­пезы ожи­да­ли вой­ско после такой уда­чи, и даже цели­тель­ный сон, кото­рый так сла­док для счаст­ли­во сра­жав­ших­ся вои­нов, не при­шел к ним, ибо еще ни одну ночь не про­во­ди­ли они в таком стра­хе и тре­пе­те, как эту. Лагерь их не был защи­щен ни валом, ни часто­ко­лом, а вни­зу еще оста­ва­лось несчет­ное мно­же­ство непо­беди­мых вар­ва­ров. К ним при­со­еди­ни­лись амбро­ны, кото­рые спас­лись бег­ст­вом, и всю ночь разда­ва­лись их жало­бы, похо­жие боль­ше на зве­ри­ный рык и вой, чем на чело­ве­че­ский плач и сте­на­ния; с жало­ба­ми сме­ши­ва­лись тыся­че­устые угро­зы и вопли, их повто­ря­ли окрест­ные горы и реч­ная доли­на, напол­няя окру­гу страш­ным гулом, а серд­ца рим­лян — ужа­сом. Сам Марий был в смя­те­нии, опа­са­ясь, как бы не нача­лось бес­по­рядоч­ное, бес­смыс­лен­ное ноч­ное сра­же­ние. Одна­ко вра­ги не напа­ли ни в эту ночь, ни на сле­дую­щий день, употре­бив все вре­мя на под­готов­ку к бою.

Меж­ду тем Марий, увидев, что над голо­вой вар­ва­ров нави­са­ют леси­стые скло­ны, про­ре­зан­ные уще­лья­ми, сплошь зарос­ши­ми дуба­ми, послал Клав­дия Мар­цел­ла с тре­мя тыся­ча­ми тяже­ло воору­жен­ных вои­нов, при­ка­зав ему укрыть­ся в заса­де и во вре­мя бит­вы напасть на вра­га с тыла. Осталь­ных пехо­тин­цев, выспав­ших­ся и рано позав­тра­кав­ших, он с рас­све­том выстро­ил перед лаге­рем, а кон­ни­цу выслал впе­ред, на рав­ни­ну. Увидев это, тев­то­ны, не дождав­шись, пока рим­ляне спу­стят­ся вниз и поло­же­ние сра­жаю­щих­ся сто­рон урав­ня­ет­ся, вто­ро­пях схва­ти­ли ору­жие и в гне­ве бро­си­лись вверх по хол­му. Марий разо­слал во все сто­ро­ны началь­ни­ков с при­ка­зом твер­до сто­ять на месте и, когда непри­я­тель ока­жет­ся в пре­де­лах дося­гае­мо­сти, забро­сать его копья­ми, а затем пустить в ход мечи и стал­ки­вать вра­гов щита­ми: пока­тое место лишит их уда­ры силы и рас­ша­та­ет сомкну­тый строй, ибо на такой кру­тизне труд­но сто­ять твер­до и удер­жи­вать рав­но­ве­сие. Это Марий вну­шал всем, и сам пер­вый на деле пока­зы­вал при­мер, нико­му не усту­пая силой и лов­ко­стью и дале­ко пре­вос­хо­дя всех отва­гой. 21. Рим­ляне, при­ни­мая и отра­жая натиск рвав­ших­ся вверх вар­ва­ров, ста­ли сами поне­мно­гу тес­нить про­тив­ни­ка и, в кон­це кон­цов, спу­сти­лись на ров­ное место. Пока пере­д­ние ряды вар­ва­ров стро­и­лись на рав­нине в бое­вой порядок, в зад­них воз­ник­ло заме­ша­тель­ство и под­нял­ся крик. Когда его звук доле­тел до хол­мов, Мар­целл, поняв, что удоб­ный момент настал, под­нял сво­их сол­дат и с воин­ст­вен­ным кли­чем напал на вар­ва­ров с тыла, уби­вая сто­яв­ших в послед­них рядах. Те, увле­кая за собой соседей, вско­ре при­ве­ли в смя­те­ние все вой­ско, кото­рое недол­го сопро­тив­ля­лось двой­но­му уда­ру рим­лян, но, сме­шав­шись в бес­по­рядоч­ную тол­пу, обра­ти­лось в бег­ство. Пре­сле­дуя бегу­щих, рим­ляне уби­ли и взя­ли в плен боль­ше ста тысяч чело­век, захва­ти­ли палат­ки, повоз­ки и день­ги, а все, что уце­ле­ло от раз­граб­ле­ния, реши­ли отдать Марию. Одна­ко все счи­та­ли, что даже этот бога­тей­ший дар — недо­ста­точ­ная награ­да для пол­ко­во­д­ца, отвра­тив­ше­го столь огром­ную опас­ность. Впро­чем, неко­то­рые сооб­ща­ют о пода­рен­ной Марию добы­че и о чис­ле уби­тых дру­гие сведе­ния¹⁸. Во вся­ком слу­чае, жите­ли Мас­си­лии костя­ми пав­ших ого­ра­жи­ва­ли вино­град­ни­ки, а зем­ля, в кото­рой истле­ли мерт­вые тела, ста­ла после зим­них дождей такой туч­ной от напол­нив­ше­го ее на боль­шую глу­би­ну пере­гноя, что при­нес­ла в кон­це лета небы­ва­ло обиль­ные пло­ды, чем под­твер­ди­лись сло­ва Архи­ло­ха, что так вот и удоб­ря­ет­ся паш­ня. После боль­ших сра­же­ний, как гово­рят, обыч­но идут про­лив­ные дожди: види­мо, либо какое-то боже­ство очи­ща­ет зем­лю, про­ли­вая на нее чистую небес­ную вла­гу, либо гни­ю­щие тру­пы выде­ля­ют тяже­лые, сырые испа­ре­ния, сгу­щаю­щие воздух до такой сте­пе­ни, что малей­шая при­чи­на лег­ко вызы­ва­ет в нем боль­шие пере­ме­ны.

22. После бит­вы Марий ото­брал из вар­вар­ско­го ору­жия и добы­чи все самое луч­шее и наи­ме­нее постра­дав­шее, чтобы при­дать вели­ко­ле­пие сво­е­му три­ум­фаль­но­му шест­вию, а из осталь­но­го велел сло­жить огром­ный костер и при­нес вели­ко­леп­ную жерт­ву. Вои­ны сто­я­ли вокруг в пол­ном воору­же­нии, с вен­ка­ми на голо­ве, а сам он, пре­по­я­сан­ный по обы­чаю пред­ков и оде­тый в тогу с пур­пур­ной кай­мой, взял в каж­дую руку по горя­ще­му факе­лу, воз­нес их к небу и уже готов был под­жечь костер, как вдруг пока­за­лись его дру­зья, быст­ро мчав­ши­е­ся к нему на конях. Все смолк­ли в ожи­да­нии, а при­быв­шие, подъ­е­хав бли­же и спе­шив­шись, при­вет­ст­во­ва­ли Мария, сооб­щи­ли ему, что он в пятый раз избран кон­су­лом, и вру­чи­ли пись­ма. Эта радост­ная весть уве­ли­чи­ла побед­ное лико­ва­ние, и вои­ны изли­ли свой вос­торг в руко­плес­ка­ни­ях и бря­ца­нии ору­жия, воен­ные три­бу­ны увен­ча­ли Мария лав­ро­вым вен­ком, а затем он под­жег костер и завер­шил жерт­во­при­но­ше­ние.

23. Но судь­ба, или Неме­сида, или есте­ствен­ный порядок вещей, кото­рый, не давая людям насла­дить­ся пол­ным и без­раздель­ным успе­хом, череду­ет в их жиз­ни уда­чи и неуда­чи, спу­стя немно­го дней при­нес Марию изве­стие о его това­ри­ще по долж­но­сти — Кату­ле. И сно­ва, слов­но туча на ясном, чистом небе, навис над Римом страх новой бури. Дело в том, что Катул, дей­ст­во­вав­ший про­тив ким­вров, опа­са­ясь дро­бить свои силы, чтобы их не осла­бить, отка­зал­ся от наме­ре­ния защи­щать Аль­пий­ские пере­ва­лы, быст­ро спу­стил­ся в Ита­лию и занял обо­ро­ну по реке Нати­зо­ну, воз­двиг­нув у бро­да на обо­их бере­гах силь­ные укреп­ле­ния и наведя пере­пра­ву с тем, чтобы помочь сто­яв­ше­му за рекой отряду, если вар­ва­ры про­рвут­ся через тес­ни­ны и напа­дут на него. А те пре­ис­пол­ни­лись такой дер­зо­сти и пре­зре­ния к вра­гам, что даже не по необ­хо­ди­мо­сти, а лишь для того, чтобы пока­зать свою вынос­ли­вость и храб­рость, наги­ми шли сквозь сне­го­пад, по лед­ни­кам и глу­бо­ко­му сне­гу взби­ра­лись на вер­ши­ны и, под­ло­жив под себя широ­кие щиты, свер­ху съез­жа­ли на них по скольз­ким скло­нам самых высо­ких и кру­тых гор. Став лаге­рем непо­да­ле­ку от рим­лян и раз­ведав брод, они ста­ли соору­жать насыпь: подоб­но гиган­там, сры­ва­ли они окрест­ные хол­мы и бро­са­ли в воду огром­ные глы­бы зем­ли вме­сте с вырван­ны­ми с кор­нем дере­вья­ми и облом­ка­ми скал, так что река вышла из бере­гов, а по тече­нию они пус­ка­ли тяже­лые плоты, кото­рые с силой уда­ря­лись об устои моста и рас­ша­ты­ва­ли их. Очень мно­гие рим­ские сол­да­ты в испу­ге ста­ли покидать боль­шой лагерь и раз­бе­гать­ся. И тут Катул пока­зал, что он, как поло­же­но бла­го­род­но­му и без­упреч­но­му пол­ко­вод­цу, боль­ше забо­тит­ся о сла­ве сограж­дан, чем о сво­ей соб­ст­вен­ной. Не сумев убедить сол­дат остать­ся и увидев, что они в стра­хе соби­ра­ют­ся в путь, он при­ка­зал снять с места орла, бегом настиг пер­вых из отсту­пав­ших и пошел впе­ре­ди, желая чтобы позор пал на него, а не на оте­че­ство, и ста­ра­ясь при­дать бег­ству вид отступ­ле­ния, воз­глав­лен­но­го пол­ко­вод­цем. Вар­ва­ры, напав на лагерь за Нати­зо­ном, взя­ли его, но, вос­хи­щен­ные рим­ля­на­ми, обо­ро­няв­ши­ми­ся с доб­ле­стью, достой­ной их отчиз­ны, отпу­сти­ли плен­ных, заклю­чив пере­ми­рие и покляв­шись на мед­ном быке¹⁹, кото­рый впо­след­ст­вии, после бит­вы, был захва­чен и пере­не­сен в дом Кату­ла как его доля добы­чи. Затем, рас­се­яв­шись по стране, лишен­ной защи­ты, ким­вры опу­сто­ши­ли ее.

24. После это­го Мария вызва­ли в Рим. Все ожи­да­ли, что он отпразд­ну­ет три­умф, кото­рый сенат охот­но пре­до­ста­вил ему, но Марий отка­зал­ся, то ли не желая лишать этой чести сво­их сорат­ни­ков — вои­нов, то ли ста­ра­ясь обо­д­рить народ перед лицом надви­гаю­щей­ся опас­но­сти и для это­го как бы вве­ряя судь­бе горо­да сла­ву сво­их преж­них подви­гов, чтобы после вто­рой победы вер­нуть ее себе еще более бле­стя­щей. Про­из­не­ся подо­баю­щую слу­чаю речь, он отбыл к Кату­лу, обо­д­рил его и вызвал сво­их сол­дат из Гал­лии. Едва они яви­лись, Марий пере­шел Эридан, чтобы не про­пу­стить вар­ва­ров в глубь Ита­лии. Но ким­вры укло­ня­лись от боя, гово­ря, что ожи­да­ют тев­то­нов и удив­ля­ют­ся их задерж­ке, — то ли они в самом деле ниче­го не зна­ли о их гибе­ли, то ли при­тво­ря­лись, буд­то не верят это­му изве­стию. Тех, кто сооб­щал им о раз­гро­ме, они под­вер­га­ли суро­во­му нака­за­нию, а к Марию при­сла­ли посоль­ство с тре­бо­ва­ни­ем пре­до­ста­вить им и их бра­тьям доста­точ­но обшир­ную область и горо­да для посе­ле­ния. Когда на вопрос Мария, кто же их бра­тья, послы назва­ли тев­то­нов, все засме­я­лись, а Марий пошу­тил: «Оставь­те в покое ваших бра­тьев; они уже полу­чи­ли от нас зем­лю, и полу­чи­ли навсе­гда». Послы, поняв насмеш­ку, ста­ли бра­нить Мария, гово­ря, что ему при­дет­ся дать ответ ким­врам — сей­час же, а тев­то­нам — когда они будут здесь. «Да они уже здесь, — отве­тил Марий, — и него­же вам уйти, не обняв ваших бра­тьев». С эти­ми сло­ва­ми он велел при­ве­сти свя­зан­ных тев­тон­ских царей, кото­рых сек­ва­ны захва­ти­ли в Аль­пах во вре­мя бег­ства. 25. Когда послы рас­ска­за­ли об этом ким­врам, они тот­час же высту­пи­ли про­тив Мария, не дви­гав­ше­го­ся с места и лишь охра­няв­ше­го свои лаге­ря.

Счи­та­ет­ся, что имен­но в этой бит­ве Марий впер­вые ввел нов­ше­ство в устрой­ство копья. Рань­ше нако­неч­ник кре­пил­ся к древ­ку дву­мя желез­ны­ми шипа­ми, а Марий, оста­вив один из них на преж­нем месте, дру­гой велел вынуть и вме­сто него вста­вить лом­кий дере­вян­ный гвоздь. Бла­го­да­ря это­му копье, уда­рив­шись о вра­же­ский щит, не оста­ва­лось пря­мым: дере­вян­ный гвоздь ломал­ся, желез­ный гнул­ся, искри­вив­ший­ся нако­неч­ник проч­но^[1] застре­вал в щите, а древ­ко воло­чи­лось по зем­ле.

Бой­о­риг, царь ким­вров, с неболь­шим отрядом подъ­е­хал к само­му лаге­рю и пред­ло­жил Марию, назна­чив день и место, вый­ти, чтобы бить­ся за власть над стра­ной. Марий отве­тил ему, что нико­гда еще рим­ляне не сове­ща­лись о бит­вах с про­тив­ни­ком, но он сде­ла­ет ким­врам эту уступ­ку; реше­но было сра­жать­ся на тре­тий день, а место было выбра­но у Вер­целл, на рав­нине, удоб­ной и для рим­ской кон­ни­цы, и для раз­вер­ну­то­го строя вар­ва­ров. В назна­чен­ный срок оба вой­ска выстро­и­лись друг про­тив дру­га. У Кату­ла было два­дцать тысяч три­ста вои­нов, у Мария — трид­цать две тыся­чи; Сул­ла, участ­ник этой бит­вы, пишет, что Марий разде­лил сво­их людей на две части и занял оба кры­ла, а Катул оста­вал­ся в середине. Сул­ла утвер­жда­ет, буд­то Марий раз­ме­стил свои силы таким обра­зом в надеж­де на то, что непри­я­тель напа­дет на выдви­ну­тые впе­ред кры­лья и пото­му победа доста­нет­ся лишь его вои­нам, а Кату­лу вооб­ще не при­дет­ся при­нять уча­стие в бит­ве и схва­тить­ся с про­тив­ни­ком, ибо центр, как все­гда быва­ет при столь длин­ном фрон­те, был оття­нут назад. Пере­да­ют, что и сам Катул гово­рил в свою защи­ту то же самое²⁰, обви­няя Мария в недоб­ро­же­ла­тель­стве. Пехота ким­вров не спе­ша вышла из укреп­лен­но­го лаге­ря; глу­би­на строя у них была рав­на ширине и каж­дая сто­ро­на квад­ра­та име­ла трид­цать ста­ди­ев. А кон­ни­ца, чис­лом до пят­на­дца­ти тысяч, выеха­ла во всем сво­ем блес­ке, с шле­ма­ми в виде страш­ных, чудо­вищ­ных зве­ри­ных морд с рази­ну­той пастью, над кото­ры­ми под­ни­ма­лись сул­та­ны из перьев, отче­го еще выше каза­лись всад­ни­ки, оде­тые в желез­ные пан­ци­ри и дер­жав­шие свер­каю­щие белые щиты. У каж­до­го был дро­тик с дву­мя нако­неч­ни­ка­ми, а вру­ко­паш­ную ким­вры сра­жа­лись боль­ши­ми и тяже­лы­ми меча­ми.

26. Всад­ни­ки не уда­ри­ли на рим­лян пря­мо в лоб, а откло­ни­лись впра­во и поне­мно­гу завлек­ли их в про­ме­жу­ток меж­ду кон­ни­цей и выстро­ив­шей­ся левее пехотой. Рим­ские вое­на­чаль­ни­ки раз­га­да­ли хит­рость про­тив­ни­ка, но не успе­ли удер­жать сол­дат, кото­рые сра­зу же бро­си­лись вдо­гон­ку, едва один из них закри­чал, что враг отсту­па­ет. Тем вре­ме­нем вар­вар­ская пехота при­бли­жа­лась, колы­ха­ясь, точ­но без­бреж­ное море. Тогда Марий, омыв руки, под­нял их к небу и взмо­лил­ся богам, обе­щая при­не­сти им гека­том­бу; молил­ся и Катул, так­же воздев руки и тво­ря обе­ты Судь­бе сего­дняш­не­го дня. Рас­ска­зы­ва­ют, что Марий, когда ему во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ния пока­за­ли заклан­ных живот­ных, гром­ко вскри­чал: «Победа моя!» Но, когда завя­за­лось сра­же­ние, Мария, как сооб­ща­ет Сул­ла, постиг­ло заслу­жен­ное нака­за­ние. Огром­ное обла­ко пыли под­ня­лось и, как быва­ет все­гда, застла­ло вои­нам гла­за, и пото­му Марий, пер­вым дви­нув­ший­ся пре­сле­до­вать вра­га и увлек­ший за собой свои леги­о­ны, упу­стил про­тив­ни­ка, прой­дя мимо вар­вар­ско­го строя, и дол­го блуж­дал по рав­нине; ким­вры же по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти натолк­ну­лись на Кату­ла, и самое жар­кое сра­же­ние шло там, где сто­ял он и его сол­да­ты, сре­ди кото­рых нахо­дил­ся и Сул­ла, по его соб­ст­вен­ным сло­вам. Даже солн­це, све­тив­шее ким­врам в гла­за, и зной сра­жа­лись на сто­роне рим­лян, ибо вар­ва­ры, вырос­шие, как было ска­за­но выше, в туман­ных, холод­ных стра­нах, тер­пе­ли­вые к моро­зу, в жару покры­ва­лись обиль­ным потом, зады­ха­лись и щита­ми при­кры­ва­ли лица, а бит­ва про­ис­хо­ди­ла после лет­не­го солн­це­во­рота, по рим­ско­му исчис­ле­нию — в тре­тий день перед кален­да­ми меся­ца секс­ти­лия²¹, как его тогда назы­ва­ли (теперь он име­ну­ет­ся авгу­стом). Пыль, скрыв вра­га от глаз сол­дат, уве­ли­чи­ла их храб­рость, ибо они не виде­ли огром­ных толп вар­ва­ров, пока те были дале­ко, и каж­дый, схо­дясь вру­ко­паш­ную с теми, кто под­бе­гал к нему вплот­ную, не был устра­шен видом осталь­ных вра­гов. Рим­ские сол­да­ты были так вынос­ли­вы и зака­ле­ны, что ни одно­го из них нель­зя было увидеть покры­тым потом или зады­хаю­щим­ся, несмот­ря на духоту и частые пере­беж­ки, как об этом, гово­рят, писал сам Катул, воз­ве­ли­чи­вая подвиг сво­их сол­дат. 27. Бо́льшая и самая воин­ст­вен­ная часть вра­гов погиб­ла на месте, ибо сра­жав­ши­е­ся в пер­вых рядах, чтобы не раз­ры­вать строя, были свя­за­ны друг с дру­гом длин­ны­ми цепя­ми, при­креп­лен­ны­ми к ниж­ней части пан­ци­ря. Рим­ляне, кото­рые, пре­сле­дуя вар­ва­ров, дости­га­ли вра­же­ско­го лаге­ря, виде­ли там страш­ное зре­ли­ще: жен­щи­ны в чер­ных одеж­дах сто­я­ли на повоз­ках и уби­ва­ли бег­ле­цов — кто мужа, кто бра­та, кто отца, потом соб­ст­вен­ны­ми рука­ми души­ли малень­ких детей, бро­са­ли их под коле­са или под копы­та лоша­дей и зака­лы­ва­лись сами. Рас­ска­зы­ва­ют, что одна из них пове­си­лась на дыш­ле, при­вя­зав к щико­лот­кам пет­ли и пове­сив на них сво­их детей, а муж­чи­ны, кото­рым не хва­ти­ло дере­вьев, при­вя­зы­ва­ли себя за шею к рогам или кру­пам быков, потом коло­ли их стре­ла­ми и гиб­ли под копы­та­ми, вле­ко­мые мечу­щи­ми­ся живот­ны­ми. Хотя они и кон­ча­ли с собою таким обра­зом, в плен было захва­че­но шесть­де­сят тысяч чело­век, уби­тых же насчи­ты­ва­лось вдвое боль­ше.

Иму­ще­ство вар­ва­ров рас­хи­ти­ли сол­да­ты Мария, а доспе­хи, воен­ные знач­ки и тру­бы при­не­се­ны были в лагерь Кату­ла, и это послу­жи­ло для него самым вес­ким дока­за­тель­ст­вом, что имен­но он победил ким­вров. Одна­ко меж­ду сол­да­та­ми, как водит­ся, начал­ся спор, тре­тей­ски­ми судья­ми в нем выбра­ли ока­зав­ших­ся тогда в лаге­ре послов из Пар­мы, кото­рых люди Кату­ла води­ли сре­ди уби­тых вра­гов и пока­зы­ва­ли тела, прон­зен­ные их копья­ми: нако­неч­ни­ки этих копий лег­ко было отли­чить, пото­му что на них воз­ле древ­ка было выби­то имя Кату­ла. И все же пер­вая победа и ува­же­ние к вла­сти Мария²² заста­ви­ли при­пи­сать весь подвиг ему. Боль­ше того, про­стой люд назы­вал его третьим осно­ва­те­лем горо­да²³, пола­гая, что он не усту­па­ет пол­ко­вод­цу, отра­зив­ше­му наше­ст­вие гал­лов. Дома, за празд­нич­ной тра­пе­зой с женой и детьми, каж­дый посвя­щал начат­ки яств и совер­шал воз­ли­я­ние Марию наравне с бога­ми, все тре­бо­ва­ли, чтобы он один спра­вил оба три­ум­фа. Но он сде­лал это вме­сте с Кату­лом, пото­му что хотел и в сча­стии казать­ся уме­рен­ным, а быть может, и пото­му, что опа­сал­ся, как бы вои­ны, сто­яв­шие в бое­вой готов­но­сти, не поме­ша­ли ему спра­вить три­умф, если он лишит Кату­ла этой чести.

28. Все это Марий совер­шил во вре­мя сво­его пято­го кон­суль­ства. Шесто­го он домо­гал­ся так, как дру­гие не доби­ва­ют­ся и пер­во­го; обха­жи­вая для это­го народ, он не толь­ко угож­дал тол­пе в ущерб досто­ин­ству и зна­че­нию вла­сти, но и ста­рал­ся быть мяг­ким и снис­хо­ди­тель­ным, вопре­ки соб­ст­вен­ной при­ро­де, лишен­ной этих свойств. Одна­ко, как утвер­жда­ют, често­лю­бие дела­ло его роб­ким на граж­дан­ском попри­ще, ропот тол­пы пугал его, при­су­щие ему в бит­вах непо­ко­ле­би­мость и стой­кость покида­ли его в Народ­ном собра­нии, и любой мог хва­лой или хулой заста­вить его вос­пря­нуть или пасть духом. Прав­да, даро­вав рим­ское граж­дан­ство тыся­че каме­рий­цев²⁴, отли­чив­ших­ся в сра­же­нии, Марий в ответ на обви­не­ния в том, что посту­пил про­ти­во­за­кон­но, ска­зал: «Гро­хот ору­жия заглу­шал голос зако­на». Но в боль­шин­стве слу­ча­ев он терял­ся и робел перед кри­ка­ми в Народ­ном собра­нии. На войне, где без него не мог­ли обой­тись, Марий поль­зо­вал­ся вла­стью и ува­же­ни­ем, а в государ­ст­вен­ных делах его вли­я­ние огра­ни­чи­ва­ли все­ми сред­ства­ми, и пото­му он стал доби­вать­ся рас­по­ло­же­ния наро­да и, стре­мясь стать выше всех, не ста­рал­ся быть луч­ше всех.

Враж­дуя с пер­вы­ми граж­да­на­ми, он боль­ше все­го боял­ся Метел­ла, кото­рый пал жерт­вой его небла­го­дар­но­сти и чья врож­ден­ная непод­куп­ная чест­ность все­гда вос­ста­ва­ла про­тив людей, желав­ших при­влечь народ не заботой об общем бла­ге, а лестью и угож­де­ни­ем. Это­го чело­ве­ка Марий заду­мал изгнать, ради чего при­бли­зил к себе Сатур­ни­на и Глав­цию, людей наг­лых и все­гда окру­жен­ных тол­пой обни­щав­ших сму­тья­нов. С их помо­щью он внес несколь­ко зако­нов и, рас­се­яв в тол­пе наро­да, сошед­ше­го­ся на выбо­ры, сво­их сол­дат, коз­ня­ми победил Метел­ла. Соглас­но рас­ска­зу Рути­лия, чело­ве­ка чест­но­го и прав­ди­во­го, но враж­деб­но­го Марию, тот, раздав по три­бам²⁵ день­ги, купил себе шестое кон­суль­ство, золо­том лишив вла­сти Метел­ла и взяв Вале­рия Флак­ка ско­рее пособ­ни­ком, чем това­ри­щем по долж­но­сти. До Мария народ нико­му, кро­ме Вале­рия Кор­ви­на, не давал кон­суль­ства столь­ко раз, но у того меж­ду пер­вым и шестым кон­суль­ст­вом про­тек­ло сорок пять лет, а Марий после пер­во­го полу­чил еще пять как еди­ный дар судь­бы. 29. Более все­го было нена­вист­но сограж­да­нам послед­нее кон­суль­ство Мария, когда заод­но с Сатур­ни­ном он совер­шил мно­же­ство пре­ступ­ле­ний. К чис­лу их при­над­ле­жит убий­ство Нония, кото­рый домо­гал­ся три­бу­на­та, сопер­ни­чая с Сатур­ни­ном, и был зако­лот им.

Став три­бу­ном, Сатур­нин пред­ло­жил закон о зем­ле²⁶ и при­ба­вил к нему тре­бо­ва­ние, чтобы сенат поклял­ся без воз­ра­же­ний при­нять все, что поста­но­вит народ. В сена­те Марий сде­лал вид, буд­то пори­ца­ет эту часть зако­на, заявив, что и сам не при­не­сет клят­вы и не дума­ет, чтобы это сде­лал любой здра­во­мыс­ля­щий чело­век: даже если закон и не плох, наг­лость — застав­лять сенат при­нять его не по доб­рой воле, а по при­нуж­де­нию. Одна­ко думал он ина­че и, гово­ря так, лишь гото­вил ковар­ную ловуш­ку Метел­лу. Счи­тая ложь неотъ­ем­ле­мым свой­ст­вом доб­лест­но­го и разум­но­го чело­ве­ка, Марий не соби­рал­ся выпол­нить то, о чем гово­рил в сена­те, и зная стой­кость Метел­ла, уве­рен­но­го, что — поль­зу­ясь выра­же­ни­ем Пин­да­ра — «прав­ди­вость есть нача­ло доб­ро­де­те­ли», хотел исполь­зо­вать его отказ при­не­сти клят­ву, чтобы вызвать в наро­де жесто­кую нена­висть к нему. Так оно и вышло. Когда Метелл заявил, что при­ся­гать не будет, Марий рас­пу­стил сенат, а через несколь­ко дней Сатур­нин созвал чле­нов курии к воз­вы­ше­нию для ора­то­ров и стал тре­бо­вать от них клят­вы. При появ­ле­нии Мария все смолк­ли, выжидаю­ще глядя на него, а он, пре­не­брег­ши всем, о чем пыл­ко гово­рил в сена­те, заявил, что у него не такая тол­стая шея²⁷, чтобы раз навсе­гда выска­зать свое мне­ние в столь важ­ном деле, и что он даст клят­ву и будет пови­но­вать­ся зако­ну, если толь­ко это закон. (Этой «муд­рой» ого­вор­кой он хотел при­крыть свое бес­стыд­ство.) Народ, узнав, что Марий при­нес клят­ву, при­вет­ст­во­вал его руко­плес­ка­ни­я­ми и кри­ка­ми, а сре­ди луч­ших граж­дан изме­на Мария вызва­ла уны­ние и нена­висть к нему. Боясь наро­да, все, кро­ме Метел­ла, один за дру­гим при­нес­ли клят­ву. Метелл, несмот­ря на уго­во­ры и прось­бы дру­зей при­сяг­нуть и не под­вер­гать себя страш­но­му нака­за­нию, кото­ро­го Сатур­нин тре­бо­вал для всех, не дав­ших клят­вы, не изме­нил сво­ей гор­до­сти, не при­сяг­нул и уда­лил­ся с собра­ния, вер­ный себе и гото­вый пре­тер­петь самую страш­ную муку, но не совер­шить ниче­го постыд­но­го. Ухо­дя, он гово­рил дру­зьям, что дур­ной посту­пок — это под­лость, посту­пить хоро­шо, ничем при этом не рискуя, может вся­кий, но лишь доб­лест­но­му мужу при­су­ще посту­пать хоро­шо, невзи­рая на риск. После это­го Сатур­нин внес пред­ло­же­ние, чтобы кон­су­лы лиши­ли Метел­ла кро­ва, огня и воды²⁸, а злоб­ная чернь гото­ва была убить его. Когда луч­шие граж­дане в тре­во­ге сбе­жа­лись к Метел­лу, он запре­тил им начи­нать из-за него рас­прю и поки­нул Рим, счи­тая это самым разум­ным. «Если дела пой­дут луч­ше, — гово­рил он, — и народ оду­ма­ет­ся, я вер­нусь по его при­зы­ву, а если все оста­нет­ся по-преж­не­му, то луч­ше быть подаль­ше». Одна­ко о том, как он снис­кал себе в изгна­нии общее рас­по­ло­же­ние и почет, как жил на Родо­се жиз­нью фило­со­фа, будет умест­но рас­ска­зать в его жиз­не­опи­са­нии²⁹.

30. За эту услу­гу Сатур­ни­на Марий дол­жен был закрыть гла­за на то, что тот дошел до пре­де­ла в сво­ей наг­ло­сти и при­об­рел огром­ную власть; так неза­мет­но для себя Марий при­чи­нил Риму страш­ное зло, допу­стив, чтобы три­бун, гро­зя ору­жи­ем и убий­ства­ми, откры­то стре­мил­ся к государ­ст­вен­но­му пере­во­роту и тиран­нии. Сты­дясь зна­ти и угож­дая чер­ни, Марий совер­шил совсем уже бес­чест­ный и низ­кий посту­пок. Когда ночью к нему при­шли пер­вые люди в государ­стве и ста­ли убеж­дать его рас­пра­вить­ся с Сатур­ни­ном, Марий тай­ком от них впу­стил через дру­гую дверь само­го Сатур­ни­на и, солгав, что стра­да­ет рас­строй­ст­вом желуд­ка, под этим пред­ло­гом бегал через весь дом то к одним, то к дру­го­му, под­за­до­ри­вая и под­стре­кая обе сто­ро­ны друг про­тив дру­га. Когда же и сена­то­ры, и всад­ни­ки устро­и­ли сход­ку, него­дуя про­тив мятеж­ни­ков, Марий вывел на форум воору­жен­ных вои­нов³⁰, загнал сто­рон­ни­ков Сатур­ни­на на Капи­то­лий и, пере­ре­зав водо­про­вод, взял их измо­ром: осла­бев от жаж­ды, они при­зва­ли Мария и сда­лись, полу­чив от име­ни государ­ства заве­ре­ния в лич­ной непри­кос­но­вен­но­сти. Он делал все, чтобы их спа­сти, но ничем не мог помочь, и едва они спу­сти­лись на форум, как их тот­час же уби­ли. С это­го вре­ме­ни Марий стал нена­ви­стен не толь­ко зна­ти, но и про­сто­му наро­ду, и пото­му, несмот­ря на свою гром­кую сла­ву, он, опа­са­ясь неуда­чи, даже не при­нял уча­стия в цен­зор­ских выбо­рах, допу­стив, чтобы избра­ли менее извест­ных лиц, сам же лице­мер­но гово­рил, что не хочет навле­кать на себя нена­висть мно­же­ства людей, суро­во рас­сле­дуя их жизнь и нра­вы.

31. Когда было вне­се­но пред­ло­же­ние вер­нуть Метел­ла из изгна­ния, Марий сло­вом и делом ста­рал­ся поме­шать это­му, но ниче­го не добил­ся; после того, как народ охот­но при­нял это реше­ние, он, будучи не в силах пере­не­сти воз­вра­ще­ние Метел­ла, отплыл в Кап­па­до­кию и Гала­тию под тем пред­ло­гом, что по обе­ту дол­жен при­не­сти жерт­вы Мате­ри богов, в дей­ст­ви­тель­но­сти же имея дру­гую при­чи­ну для путе­ше­ст­вия, мно­гим неиз­вест­ную. Дело в том, что Марий, по при­ро­де неспо­соб­ный к мир­ной граж­дан­ской дея­тель­но­сти и достиг­ший вели­чия бла­го­да­ря вой­нам, пола­гал, буд­то в празд­но­сти и спо­кой­ст­вии его власть и сла­ва посте­пен­но увяда­ют. Ища воз­мож­но­стей для новых подви­гов, он наде­ял­ся, что если ему удаст­ся воз­му­тить царей и под­стрек­нуть Мит­ри­да­та к войне, кото­рую, как все подо­зре­ва­ли, тот дав­но уже замыш­лял, то его выбе­рут пол­ко­вод­цем и он напол­нит Рим сла­вой новых три­ум­фов, а свой дом — пон­тий­ской добы­чей и цар­ски­ми богат­ства­ми. Поэто­му, хотя Мит­ри­дат при­нял его любез­но и почти­тель­но, Марий не смяг­чил­ся и не стал уступ­чи­вее, но ска­зал царю: «Либо поста­рай­ся нако­пить боль­ше сил, чем у рим­лян, либо мол­чи и делай, что тебе при­ка­зы­ва­ют», — и этим поверг в страх Мит­ри­да­та, часто слы­шав­ше­го язык рим­лян, но впер­вые узнав­ше­го, како­ва быва­ет откро­вен­ность их речей.

32. Вер­нув­шись в Рим, Марий постро­ил дом непо­да­ле­ку от фору­ма, не желая, по его соб­ст­вен­ным сло­вам, затруд­нять даль­ней доро­гой при­хо­див­ших почтить его, а на самом деле пола­гая, что к нему при­хо­дит мень­ше наро­ду, чем к дру­гим знат­ным рим­ля­нам, лишь из-за уда­лен­но­сти его жили­ща. В дей­ст­ви­тель­но­сти же дело было не в этом. Усту­пая дру­гим в любез­ном обхож­де­нии и во вли­я­нии на дела государ­ства, Марий жил теперь в пре­не­бре­же­нии, подоб­ный орудию вой­ны во вре­мя мира. Никто из тех, кто пре­вос­хо­дил его сла­вой, не застав­лял его так стра­дать и тер­зать­ся, как Сул­ла, кото­рый при­об­рел могу­ще­ство, исполь­зуя нена­висть зна­ти к Марию, и сде­лал враж­ду с ним осно­вой сво­его воз­вы­ше­ния. Когда же нуми­ди­ец Бокх, объ­яв­лен­ный союз­ни­ком рим­ско­го наро­да, воз­двиг на Капи­то­лии ста­туи Победы, несу­щей тро­феи, а рядом с ними — золо­тое изо­бра­же­ние Югур­ты, пере­да­вае­мо­го им Сул­ле, Марий, уязв­лен­ный в сво­ем често­лю­бии и раз­гне­ван­ный тем, что Сул­ла при­пи­сы­ва­ет себе его подви­ги, гото­вил­ся силой сбро­сить дары Бок­ха. Сул­ла вос­про­ти­вил­ся это­му, и рас­пря уже гото­ва была вспых­нуть, но ее пре­сек­ла Союз­ни­че­ская вой­на, неожи­дан­но обру­шив­ша­я­ся на Рим. Самые мно­го­чис­лен­ные и воин­ст­вен­ные из ита­лий­ских наро­дов вос­ста­ли про­тив Рима и едва не низ­верг­ли его вла­ды­че­ство, ибо были силь­ны не толь­ко людь­ми и ору­жи­ем, но и талан­том пол­ко­вод­цев, кото­рые не усту­па­ли рим­ля­нам ни отва­гой, ни опыт­но­стью. 33. Эта вой­на, с ее бед­ст­ви­я­ми и пре­врат­но­стя­ми судь­бы, настоль­ко же уве­ли­чи­ла сла­ву Сул­лы, насколь­ко отня­ла ее у Мария. Ибо он стал мед­ли­те­лен в наступ­ле­нии, все­гда был полон робо­сти и коле­ба­ний, то ли пото­му, что ста­рость уга­си­ла в нем преж­ний пыл и реши­тель­ность (ему было уже боль­ше шести­де­ся­ти пяти лет), то ли пото­му, что, стра­дая болез­нью нер­вов и осла­бев телом, он, по соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, лишь из бояз­ни позо­ра нес непо­силь­ное для него бре­мя вой­ны. И все же он одер­жал боль­шую победу³¹, истре­бив шесть тысяч вра­же­ских вои­нов, и при этом его вой­ско было неуяз­ви­мым для вра­гов, пото­му что он остал­ся на месте, когда они окру­жи­ли его рвом, и не под­дал­ся гне­ву, когда они вызы­ва­ли его на бой и насме­ха­лись над ним. Рас­ска­зы­ва­ют, что Пом­пе­дий Силон, поль­зо­вав­ший­ся сре­ди ита­лий­цев наи­боль­шей вла­стью и вли­я­ни­ем, ска­зал ему: «Если ты вели­кий пол­ко­во­дец, Марий, вый­ди и сра­зись со мной»; на это Марий отве­тил: «Если сам ты вели­кий пол­ко­во­дец, то заставь меня сра­зить­ся с тобой про­тив моей воли». В дру­гой раз, когда неосмот­ри­тель­ность вра­гов созда­ла удоб­ный слу­чай напасть на них, а рим­ляне настоль­ко оро­бе­ли, что обе сто­ро­ны ста­ли отсту­пать, Марий, созвав сво­их сол­дат на сход­ку, ска­зал им: «Затруд­ня­юсь решить, кто более трус­лив — наши про­тив­ни­ки или мы: ни они не реши­лись взгля­нуть нам в спи­ну, ни мы им в заты­лок». Одна­ко, в кон­це кон­цов, по при­чине телес­ной немо­щи и болез­ни он сло­жил с себя обя­зан­но­сти пол­ко­во­д­ца.

34. Когда вой­на в Ита­лии бли­зи­лась к кон­цу и мно­гие в Риме ста­ли искать рас­по­ло­же­ния наро­да, чтобы полу­чить коман­до­ва­ние в войне с Мит­ри­да­том, народ­ный три­бун Суль­пи­ций, чело­век крайне дерз­кий, совер­шен­но неожи­дан­но для сограж­дан вывел Мария на форум и пред­ло­жил облечь его кон­суль­ски­ми пол­но­мо­чи­я­ми и отпра­вить пол­ко­вод­цем про­тив Мит­ри­да­та. Народ разде­лил­ся: одни хоте­ли избрать Мария, дру­гие при­зы­ва­ли Сул­лу, а Мария посы­ла­ли в Байи горя­чи­ми ван­на­ми лечить тело, изну­рен­ное, как он сам гово­рил, ста­ро­стью и рев­ма­тиз­мом. Там, воз­ле Мизен, у Мария был вели­ко­леп­ный дом, пред­на­зна­чен­ный для жиз­ни куда более изне­жен­ной и рос­кош­ной, чем подо­ба­ло чело­ве­ку, про­шед­ше­му столь­ко войн и похо­дов. Рас­ска­зы­ва­ют, что Кор­не­лия купи­ла его за семь­де­сят пять тысяч, а спу­стя недол­гое вре­мя Луций Лукулл запла­тил за него два с поло­ви­ною мил­ли­о­на — так быст­ро под­ня­лась цена и воз­рос­ла страсть к рос­ко­ши. Тем не менее Марий, из често­лю­бия упря­мо не желая при­зна­вать себя ста­рым и сла­бым, еже­днев­но при­хо­дил на Поле и упраж­нял­ся вме­сте с юно­ша­ми, пока­зы­вая, как лег­ко он вла­де­ет ору­жи­ем и как креп­ко сидит в сед­ле, несмот­ря на ста­рость, сде­лав­шую его тело непо­во­рот­ли­вым, груз­ным и туч­ным. Неко­то­рым нра­вил­ся его образ дей­ст­вий, и они охот­но при­хо­ди­ли смот­реть, как често­лю­би­во состя­за­ет­ся он с моло­ды­ми, но достой­ные граж­дане при виде подоб­ных заня­тий жале­ли это­го жад­но­го до сла­вы чело­ве­ка, кото­рый, став бога­тым из бед­но­го и вели­ким из ничтож­но­го, не веда­ет, что и его сча­стью поло­жен пре­дел, не доволь­ст­ву­ет­ся созер­ца­ни­ем достиг­ну­тых благ и спо­кой­ным обла­да­ни­ем ими, но после столь­ких слав­ных три­ум­фов, на склоне лет стре­мит­ся, точ­но без­вест­ный бед­няк, в Кап­па­до­кию и к Эвк­син­ско­му Пон­ту сра­жать­ся с Архе­ла­ем и Неопто­ле­мом, сатра­па­ми Мит­ри­да­та. Что же каса­ет­ся оправ­да­ний Мария, утвер­ждав­ше­го, буд­то он хочет сам зака­лить и обу­чить в похо­де сына, то они каза­лись совер­шен­но неле­пы­ми.

35. Такие рас­при разди­ра­ли Рим, дав­но уже боль­ной изнут­ри, когда Марий, на общую поги­бель, нашел себе пре­вос­ход­ное орудие — дер­зость Суль­пи­ция, кото­рый вос­хи­щал­ся Сатур­ни­ном и во всем под­ра­жал ему, упре­кая лишь за нере­ши­тель­ность и мед­ли­тель­ность. Сам же Суль­пи­ций не мед­лил: окру­жив себя, слов­но тело­хра­ни­те­ля­ми, шестью­ста­ми граж­да­на­ми из всад­ни­че­ско­го сосло­вия, кото­рых он име­но­вал анти­се­на­том, он с ору­жи­ем в руках напал в Народ­ном собра­нии на кон­су­лов³², и когда один из них бежал с фору­ма, мятеж­ни­ки захва­ти­ли и уби­ли его сына. Сул­ла же, за кото­рым гна­лись вра­ги, про­бе­гая мимо дома Мария, неожи­дан­но для всех ворвал­ся в него и скрыл­ся от про­мчав­ших­ся даль­ше пре­сле­до­ва­те­лей; рас­ска­зы­ва­ют, что сам Марий выпу­стил его невреди­мым через дру­гую дверь, и так Сул­ла про­брал­ся к вой­ску³³. Но Сул­ла в сво­их вос­по­ми­на­ни­ях гово­рит, что не сам он при­бе­жал к Марию, а был отведен туда, чтобы обсудить поста­нов­ле­ния, кото­рые Суль­пи­ций вынуж­дал его при­нять про­тив воли: мятеж­ни­ки окру­жи­ли его с обна­жен­ны­ми меча­ми и заста­ви­ли пой­ти в дом Мария, после чего он вер­нул­ся на форум и отме­нил, как они тре­бо­ва­ли, непри­сут­ст­вен­ные дни. Вышед­ший победи­те­лем Суль­пи­ций добил­ся избра­ния Мария, кото­рый стал гото­вить­ся к похо­ду и отпра­вил двух лега­тов при­нять вой­ско у Сул­лы. Тот, воз­му­тив вои­нов (у него было боль­ше трид­ца­ти пяти тысяч тяже­ло воору­жен­ных пехо­тин­цев), повел их на Рим. А лега­тов, послан­ных Мари­ем, сол­да­ты умерт­ви­ли. Марий в Риме так­же убил мно­же­ство сто­рон­ни­ков Сул­лы и объ­явил, что даст сво­бо­ду рабам, кото­рые вый­дут сра­жать­ся за него, одна­ко, как рас­ска­зы­ва­ют, к нему при­со­еди­ни­лось все­го трое. Когда же в город ворвал­ся Сул­ла, Марий после недол­го­го сопро­тив­ле­ния был раз­гром­лен и бежал. Едва он был выбит из горо­да, все, кто был с ним, рас­се­я­лись а сам Марий с наступ­ле­ни­ем ночи добрал­ся до Соло­ния, одно­го из сво­их име­ний. Послав сына в рас­по­ло­жен­ные непо­да­ле­ку вла­де­ния сво­его зятя Муция за необ­хо­ди­мы­ми при­па­са­ми, он отпра­вил­ся в Остию, где один из его дру­зей, Нуме­рий, сна­рядил для него корабль, и отплыл вме­сте со сво­им пасын­ком Гра­ни­ем. А юно­ша, явив­шись во вла­де­ния Муция и соби­рая там все необ­хо­ди­мое, не избе­жал встре­чи с вра­гом, ибо, дви­жи­мые подо­зре­ни­ем, они на рас­све­те при­сла­ли туда всад­ни­ков. Одна­ко упра­ви­тель име­ния, изда­ли увидев их, спря­тал Мария-млад­ше­го в теле­ге, гру­жен­ной боба­ми, и, запряг­ши в нее быков, выехал навстре­чу всад­ни­кам и погнал повоз­ку в город. Так Марий был достав­лен в дом сво­ей жены, откуда, взяв все необ­хо­ди­мое, он ночью добрал­ся до моря и, сев на корабль, плыв­ший в Афри­ку, пере­пра­вил­ся туда.

36. Меж­ду тем Марий-стар­ший плыл с попу­т­ным вет­ром вдоль бере­гов Ита­лии, при­чем, боясь одно­го из сво­их вра­гов — неко­е­го Геми­ния, тарра­цин­ско­го граж­да­ни­на, он про­сил мат­ро­сов не захо­дить в Тарра­ци­ну. Те охот­но пови­но­ва­лись бы ему, но ветер пере­ме­нил­ся и подул с моря, под­няв боль­шие вол­ны, так что, каза­лось, корабль не выдер­жит бури, и сам Марий чув­ст­во­вал себя пло­хо, стра­дая мор­ской болез­нью. С трудом достиг­ли они суши воз­ле Цир­цей; буря ста­но­ви­лась силь­нее, съест­ные при­па­сы ста­ли под­хо­дить к кон­цу, мат­ро­сы без цели бро­ди­ли по бере­гу и, как все­гда быва­ет в боль­ших затруд­не­ни­ях, спе­ша уйти от уже постиг­ших их бед, как от самых тяже­лых, воз­ла­га­ли надеж­ды на неве­до­мое буду­щее. А ведь им была враж­деб­на зем­ля, враж­деб­но и море, страш­но было встре­тить­ся с людь­ми, но страш­но и не встре­тить­ся — из-за нуж­ды в самом необ­хо­ди­мом. Вече­ром им попа­лось навстре­чу несколь­ко пас­ту­хов, кото­рые ниче­го не мог­ли им дать, но, узнав Мария, сооб­щи­ли, что совсем недав­но виде­ли на этом месте мно­же­ство разыс­ки­вав­ших его всад­ни­ков и сове­то­ва­ли ему поско­рее бежать. Одна­ко спут­ни­ки Мария совсем осла­бе­ли от голо­да, он очу­тил­ся в без­вы­ход­ном поло­же­нии, и вот, свер­нув с доро­ги, он зашел поглуб­же в лес и кое-как про­вел там ночь. На сле­дую­щий день, гони­мый нуж­дой, еще раз напряг­ши свои силы, преж­де чем они совсем иссяк­нут, он вышел на берег и, обо­д­ряя сво­их спут­ни­ков, убеж­дал их не терять послед­ней надеж­ды, кото­рую он сам хра­нит, веря дав­не­му пред­ска­за­нию. Ибо еще совсем моло­дым чело­ве­ком, живя в деревне, он одна­жды полою пла­ща под­хва­тил падаю­щее орли­ное гнездо с семью птен­ца­ми, и когда роди­те­ли, увидев это, уди­ви­лись и обра­ти­лись к гада­те­лям, те отве­ча­ли, что он станет слав­ней­шим из смерт­ных и непре­мен­но семь раз полу­чит выс­шую власть. Одни утвер­жда­ют, что такой слу­чай дей­ст­ви­тель­но про­изо­шел с Мари­ем, дру­гие — что вся эта исто­рия совер­шен­но бас­но­слов­на, а запи­са­ли ее, пове­рив Марию, люди, кото­рые в тот день или поз­же, во вре­мя его изгна­ния, слы­ша­ли ее. Дело в том, что орел про­из­во­дит на свет не более двух птен­цов; поэто­му и Мусей солгал, гово­рят они, напи­сав, что орел три яйца кла­дет, выси­жи­ва­ет двух птен­цов, пита­ет одно­го. Одна­ко все схо­дят­ся на том, что во вре­мя бег­ства в самых труд­ных поло­же­ни­ях Марий часто гово­рил, что достигнет седь­мо­го кон­суль­ства.

37. Не дое­хав все­го два­дца­ти ста­ди­ев до ита­лий­ско­го горо­да Мин­тур­ны, они заме­ти­ли, что за ними гонит­ся отряд всад­ни­ков, а по морю, к сча­стью, плы­вут два гру­зо­вых суд­на. Бег­ле­цы что было мочи рину­лись к морю, бро­си­лись в воду и под­плы­ли к кораб­лям. Гра­ний взо­брал­ся на один из них и был достав­лен на рас­по­ло­жен­ный напро­тив ост­ров, име­ну­е­мый Эна­ри­ей, а само­го Мария, груз­но­го и непо­во­рот­ли­во­го, двое рабов с трудом под­дер­жи­ва­ли на поверх­но­сти моря и под­ня­ли на дру­гой корабль. Тем вре­ме­нем всад­ни­ки достиг­ли бере­га и потре­бо­ва­ли, чтобы море­хо­ды либо при­ста­ли, либо сбро­си­ли Мария в воду и плы­ли куда угод­но. Марий при­нял­ся со сле­за­ми молить судо­вла­дель­цев, и те, хотя и коле­ба­лись неко­то­рое вре­мя, не зная, к чему скло­нить­ся, все же отве­ти­ли всад­ни­кам, что не выда­дут его. Когда всад­ни­ки в гне­ве уда­ли­лись, судо­вла­дель­цы тот­час пере­ме­ни­ли реше­ние, напра­ви­лись к зем­ле и, бро­сив якорь воз­ле боло­ти­сто­го устья реки Лирис, пред­ло­жи­ли Марию вый­ти на сушу, чтобы под­кре­пить­ся там пищей и дать покой изну­рен­но­му телу, пока не поду­ет попу­т­ный ветер, — поду­ет же он тогда, когда ветер с моря в обыч­ный час уля­жет­ся, а ток возду­ха, испус­кае­мый боло­том, станет доста­точ­но силь­ным. Марий, пове­рив им, так и посту­пил, мат­ро­сы выса­ди­ли его на сушу, и он лег на тра­ву, не подо­зре­вая, что его ждет. А море­хо­ды поско­рее взо­шли на корабль, под­ня­ли якорь и бежа­ли, пола­гая, что выдать Мария бес­чест­но, а спа­сать его опас­но. Все­ми поки­ну­тый, оди­но­кий, Марий дол­гое вре­мя без­молв­но лежал на бере­гу, потом едва-едва под­нял­ся и с трудом побрел по без­до­ро­жью. Пере­брав­шись через глу­бо­кие топи и рвы, пол­ные водой и гря­зью, он набрел на хижи­ну ста­ро­го рыба­ка; столк­нув­шись с ним, Марий стал молить его помочь и спа­сти чело­ве­ка, кото­рый, если теперь ему удаст­ся скрыть­ся, воздаст бла­го­дар­но­стью, пре­вос­хо­дя­щей все ожи­да­ния. Ста­рик, то ли рань­ше встре­чав­ший Мария, то ли по виду при­знав­ший в нем чело­ве­ка неза­у­ряд­но­го, ска­зал, что если гость нуж­да­ет­ся в отды­хе, то ему подой­дет и этот шалаш, если же он ски­та­ет­ся, спа­са­ясь бег­ст­вом, то мож­но скрыть его в более без­опас­ном месте. Об этом Марий и попро­сил его, и ста­рик, отведя его в боло­то, велел спря­тать­ся в тес­ной пеще­ре непо­да­ле­ку от реки, а сам собрал и набро­сал свер­ху трост­ни­ка, лег­ких трав и веток, под кото­ры­ми Марий мог лежать без вся­ко­го вреда. 38. Спу­стя недол­гое вре­мя к нему донес­лись со сто­ро­ны хижи­ны шум и кри­ки. Геми­ний из Тарра­ци­ны разо­слал мно­же­ство людей в пого­ню за Мари­ем, неко­то­рые из них, слу­чай­но ока­зав­шись воз­ле хижи­ны, ста­ли пугать ста­ри­ка и кри­чать, что он при­нял и укрыл вра­га рим­ско­го наро­да. Тогда Марий под­нял­ся, раздел­ся и бро­сил­ся в густую, или­стую воду болота. Но и это не помог­ло ему скрыть­ся: пре­сле­до­ва­те­ли выта­щи­ли его из топи и, как он был, голо­го, покры­то­го гря­зью отве­ли в Мин­тур­ны и пере­да­ли вла­стям. По горо­дам уже объ­яви­ли, что над­ле­жит всем наро­дом искать Мария, а изло­вив, убить. И все же вла­сти реши­ли спер­ва посо­ве­щать­ся, а Мария поме­сти­ли в дом некой Фан­нии, жен­щи­ны, у кото­рой, каза­лось, дав­но уже были при­чи­ны отно­сить­ся к нему враж­деб­но. Дело в том, что Фан­ния, раз­ведясь со сво­им мужем Тин­ни­ем, потре­бо­ва­ла воз­вра­та при­да­но­го, весь­ма бога­то­го, он же обви­нил ее в пре­лю­бо­де­я­нии³⁴. Судьей был Марий во вре­мя сво­его шесто­го кон­суль­ства. Когда после раз­бо­ра дела ста­ло ясно, что Фан­ния вела жизнь рас­пут­ную, а муж, хотя и знал об этом, все же взял ее в жены и дол­го жил с ней в бра­ке, Марий осудил обо­их: Тин­нию он велел вер­нуть при­да­ное, а жен­щи­ну в знак бес­че­стия при­го­во­рил к штра­фу в четы­ре мед­ных моне­ты³⁵. Несмот­ря на это, Фан­ния не выка­за­ла обыч­ных чувств оскорб­лен­ной жен­щи­ны, но, едва увидев Мария, дале­кая от вся­ко­го зло­па­мят­ства, помог­ла ему, насколь­ко это было в ее силах, и обо­д­ри­ла его. А он побла­го­да­рил ее и ска­зал, что не теря­ет муже­ства, ибо ему было хоро­шее пред­зна­ме­но­ва­ние: когда его вели к дому Фан­нии и уже отво­ри­ли ворота, со дво­ра выбе­жал, чтобы напить­ся из про­те­кав­ше­го побли­зо­сти источ­ни­ка, осел, кото­рый весе­ло и лука­во взгля­нув на Мария, спер­ва оста­но­вил­ся про­тив него, потом прон­зи­тель­но закри­чал и запры­гал от радо­сти. Из это­го Марий заклю­чил, что боже­ство ука­зы­ва­ет ему на спа­се­ние, кото­рое при­дет ско­рее с моря, чем с суши, ибо осел, не при­тро­нув­шись к сухо­му кор­му, побе­жал пря­мо к воде. Побе­се­до­вав так с Фан­ни­ей, Марий лег отдох­нуть, велев при­крыть две­ри дома.

39. Посо­ве­щав­шись, долж­ност­ные лица и чле­ны сове­та Мин­турн реши­ли немед­ля умерт­вить Мария. Одна­ко никто из граж­дан не хотел взять это на себя, лишь один сол­дат кон­ни­цы, родом галл или кимвр (исто­ри­ки сооб­ща­ют и то и дру­гое), вошел к нему с мечом. В той части дома, где лежал Марий, было мало све­та, и в полу­тьме сол­да­ту пока­за­лось, буд­то гла­за Мария горят ярким огнем, а из густой тени его оклик­нул гром­кий голос: «Неуже­ли ты дерз­нешь убить Гая Мария?» Вар­вар тот­час убе­жал, бро­сив по пути меч, и в две­рях заво­пил: «Я не могу убить Гая Мария!» Всех граж­дан обу­ял ужас, ему на сме­ну при­шли жалость и рас­ка­я­ние в без­за­кон­ном реше­нии, кото­рое они при­ня­ли, поза­быв о бла­го­дар­но­сти спа­си­те­лю Ита­лии, не помочь кото­ро­му — тяж­кое пре­ступ­ле­ние. «Пусть бег­лец идет куда угод­но и в дру­гом месте пре­тер­пит все, что ему суж­де­но. А мы долж­ны молить­ся, чтобы боги не пока­ра­ли нас за то, что мы изго­ня­ем из горо­да Мария, наго­го и пре­сле­ду­е­мо­го». С таки­ми мыс­ля­ми все долж­ност­ные лица вме­сте вошли к Марию и, окру­жив его, отве­ли к морю. Хотя каж­дый готов был чем-нибудь услу­жить ему и все очень спе­ши­ли, по пути все же вышла задерж­ка. Дело в том, что доро­гу к морю пре­граж­да­ла посвя­щен­ная Мари­ке³⁶ роща, кото­рую там чти­ли, как свя­ты­ню, и забо­ти­лись, чтобы ничто вне­сен­ное в нее не выно­си­лось обрат­но. Чтобы обой­ти ее кру­гом, нуж­но было потра­тить мно­го вре­ме­ни, и тогда один из ста­рей­ших про­во­жа­тых вскри­чал, что ни одна доро­га не запо­вед­на, если по ней идет к спа­се­нию Марий, пер­вым взял на пле­чи часть покла­жи, кото­рую нес­ли на корабль, и про­шел через рощу. 40. Доб­рая воля спут­ни­ков помог­ла быст­ро собрать все необ­хо­ди­мое, некий Белей пре­до­ста­вил Марию суд­но, а потом, изо­бра­зив все эти собы­тия на кар­тине, посвя­тил ее в храм.

Взой­дя на корабль, Марий отча­лил и, по счаст­ли­вой слу­чай­но­сти, попу­т­ный ветер при­вел его на ост­ров Эна­рию, где он нашел Гра­ния и осталь­ных дру­зей, с кото­ры­ми отплыл в Афри­ку. Из-за недо­стат­ка воды Марий со спут­ни­ка­ми вынуж­ден был при­стать в Сици­лии близ Эри­ка. Эти места охра­ня­лись рим­ским кве­сто­ром, кото­рый едва не захва­тил выса­див­ше­го­ся на берег Мария и убил шест­на­дцать чело­век, послан­ных им за водой. Марий поско­рее отча­лил и пере­пра­вил­ся на ост­ров Менинг, где впер­вые узнал, что его сын спас­ся вме­сте с Цете­гом и теперь дер­жит путь к Гием­пса­лу, царю нуми­дий­цев, про­сить у него помо­щи. Обод­рен­ный эти­ми изве­сти­я­ми, Марий отва­жил­ся пере­плыть с ост­ро­ва на Кар­фа­ген­скую зем­лю. Намест­ни­ком Афри­ки был тогда быв­ший пре­тор Секс­ти­лий, чело­век, кото­ро­му Марий не сде­лал ни зла, ни добра и от кото­ро­го ожи­дал сочув­ст­вия и под­держ­ки. Одна­ко, едва Марий с немно­ги­ми спут­ни­ка­ми сошел на берег, его встре­тил посла­нец намест­ни­ка и ска­зал: «Пре­тор Секс­ти­лий запре­ща­ет тебе, Марий, выса­жи­вать­ся в Афри­ке, а ина­че он встанет на защи­ту поста­нов­ле­ний сена­та и посту­пит с тобой, как с вра­гом рим­ско­го наро­да». Услы­шав это, Марий был так удру­чен и опе­ча­лен, что не мог вымол­вить ни сло­ва и дол­го мол­чал, мрач­но глядя на вест­ни­ка. Когда же тот спро­сил, что пере­дать пре­то­ру, Марий отве­тил с гром­ким сто­ном: «Воз­ве­сти ему, что ты видел, как изгнан­ник Марий сидит на раз­ва­ли­нах Кар­фа­ге­на». Так в назида­ние намест­ни­ку он удач­но срав­нил участь это­го горо­да с пре­врат­но­стя­ми сво­ей судь­бы.

Меж­ду тем Гием­псал, царь нуми­дий­ский, не зная, на что решить­ся, с поче­том при­нял Мария-млад­ше­го и его спут­ни­ков, но вся­кий раз, как они соби­ра­лись уез­жать, удер­жи­вал их под каким-либо пред­ло­гом, и было ясно, что все эти отсроч­ки нуж­ны ему для недоб­ро­го дела. Одна­ко на помощь при­шел слу­чай. Марий-млад­ший был очень кра­сив, и одну из цар­ских налож­ниц весь­ма огор­ча­ла его неза­слу­жен­но тяж­кая судь­ба; эта жалость яви­лась нача­лом и при­чи­ной люб­ви. Марий спер­ва отверг влюб­лен­ную, но потом, видя, что дру­го­го пути к бег­ству нет и что влюб­лен­ной дви­жет чув­ство более глу­бо­кое, чем бес­стыд­ная жаж­да наслаж­де­ний, он при­нял ее любовь и с помо­щью этой жен­щи­ны бежал вме­сте с дру­зья­ми и при­был к отцу. После пер­вых при­вет­ст­вий оба пошли вдоль моря и увиде­ли деру­щих­ся скор­пи­о­нов, и Марию это пока­за­лось дур­ным пред­зна­ме­но­ва­ни­ем. Тот­час же взой­дя на рыба­чье суд­но, они пере­пра­ви­лись на Кер­ки­ну, ост­ров, лежа­щий вбли­зи мате­ри­ка, и едва успе­ли отча­лить, как увиде­ли всад­ни­ков, послан­ных царем вдо­гон­ку и явив­ших­ся на то место, с кото­ро­го они толь­ко что отплы­ли. Так Марий избег еще одной опас­но­сти, ничуть не мень­шей, чем все про­чие.

41. Из Ита­лии ста­ли дохо­дить слу­хи, что Сул­ла отпра­вил­ся из Рима в Бео­тию вое­вать с пол­ко­во­д­ца­ми Мит­ри­да­та, а меж­ду кон­су­ла­ми³⁷ пошли раздо­ры, окон­чив­ши­е­ся воору­жен­ной борь­бой. В бит­ве Окта­вий одер­жал верх и изгнал Цин­ну, стре­мив­ше­го­ся к тиран­нии, и вме­сто него поста­вил кон­су­лом Кор­не­лия Меру­лу; Цин­на же тот­час пошел на них вой­ной, набрав вой­ско в Ита­лии. Марий, узнав об этом, решил немед­лен­но плыть на роди­ну. Взяв из Афри­ки неболь­шое чис­ло мав­ри­тан­ских всад­ни­ков, а так­же бег­ле­цов, явив­ших­ся к нему из Ита­лии (тех и дру­гих вме­сте было не более тыся­чи), Марий отплыл и при­был в этрус­ский город Тела­мон, где объ­явил, что даст сво­бо­ду рабам, а так­же убедил при­со­еди­нить­ся к нему самых моло­дых и креп­ких из сво­бод­ных пас­ту­хов и зем­ледель­цев, кото­рые сбе­жа­лись к морю, при­вле­чен­ные его сла­вой. Так за несколь­ко дней он собрал боль­шой отряд, кото­рым запол­нил сорок кораб­лей. Зная, что Окта­вий — чело­век бла­го­род­ный, желаю­щий пра­вить закон­ным обра­зом, а Цин­на нахо­дит­ся у Сул­лы под подо­зре­ни­ем и настро­ен враж­деб­но к уста­нов­лен­ным им поряд­кам, Марий решил при­со­еди­нить­ся с вой­ском к Цинне и послал изве­стие, что готов под­чи­нять­ся ему, как кон­су­лу. Цин­на согла­сил­ся и, назна­чив Мария про­кон­су­лом, отпра­вил ему фас­ции и про­чие зна­ки вла­сти, но Марий заявил, что в его уча­сти не подо­ба­ет при­ни­мать их, и, оде­тый в гряз­ное пла­тье, не стри­жен­ный со дня изгна­ния, он, несмот­ря на свои семь­де­сят с лиш­ним лет, пеш­ком отпра­вил­ся к Цинне, желая вызвать состра­да­ние. Но к жало­сти при­ме­ши­вал­ся ужас, кото­рый он все­гда вну­шал сво­им видом: и в уни­же­нии вид­но было, что дух его не толь­ко не слом­лен, но еще более оже­сто­чен пере­ме­ной судь­бы. 42. Поздо­ро­вав­шись с Цин­ной и обра­тив­шись с при­вет­ст­ви­ем к сол­да­там, Марий немед­ля взял­ся за дело, и все сра­зу же пошло по-ино­му.

Преж­де все­го его кораб­ли отре­за­ли под­воз хле­ба и, гра­бя куп­цов, он сде­лал­ся хозя­и­ном всех това­ров. Затем он напал с моря на при­бреж­ные горо­да и захва­тил их. Нако­нец, с помо­щью пре­да­тель­ства он взял самоё Остию, раз­гра­бил ее, убив мно­же­ство людей, а затем пере­го­ро­дил мостом Тибр и пол­но­стью отре­зал путь тем, кто вез с моря при­па­сы для его вра­гов. После это­го он подо­шел с вой­ском к Риму и занял холм, име­ну­е­мый Яни­ку­лом. Окта­вий вредил делу не столь­ко сво­ей неопыт­но­стью, сколь­ко стрем­ле­ни­ем все­гда соблюдать закон­ность, ради кото­рой он упус­кал все, что мог­ло при­не­сти поль­зу: напри­мер, мно­гие сове­то­ва­ли ему при­звать рабов, пообе­щав им сво­бо­ду, но он отка­зал­ся, заявив, что не отдаст рабам роди­ну, доступ в кото­рую во имя защи­ты зако­нов он воз­бра­ня­ет Гаю Марию. Когда в Рим при­был Метелл, сын Метел­ла, быв­ше­го пол­ко­вод­цем в Афри­ке и изгнан­но­го по вине Мария, все реши­ли, что он более спо­со­бен воз­гла­вить вой­ско, чем Окта­вий, и сол­да­ты, бро­сив Окта­вия, при­шли к нему, моля взять власть и спа­сти город и уве­ряя, что под нача­лом чело­ве­ка опыт­но­го и дея­тель­но­го они будут хоро­шо сра­жать­ся и одер­жат победу. Когда же Метелл, него­дуя, при­ка­зал им воз­вра­тить­ся к кон­су­лу, они ушли к вра­гу. И Метелл, отча­яв­шись в судь­бе Рима, так­же уда­лил­ся. А Окта­вия какие-то хал­дей­ские про­ри­ца­те­ли, гада­те­ли по сивил­ли­ным кни­гам и жре­цы убеди­ли, что все будет хоро­шо, и удер­жа­ли в горо­де. Вооб­ще, кажет­ся, этот чело­век, во всех делах пре­вос­хо­див­ший бла­го­ра­зу­ми­ем про­чих рим­лян, не запят­нав­ший досто­ин­ство кон­суль­ской вла­сти бла­го­склон­но­стью к льсте­цам, вер­ный зако­нам и нра­вам пред­ков, кото­рые он соблюдал неукос­ни­тель­но, слов­но непре­ре­кае­мые пра­ви­ла, этот чело­век питал осо­бую сла­бость к гада­нию и боль­ше вре­ме­ни про­во­дил с шар­ла­та­на­ми и про­ри­ца­те­ля­ми, чем с людь­ми государ­ст­вен­ны­ми или пол­ко­во­д­ца­ми. Еще преж­де, чем Марий взял город, выслан­ные им впе­ред сол­да­ты ста­щи­ли кон­су­ла с воз­вы­ше­ния для ора­то­ров и зако­ло­ли; при этом, как рас­ска­зы­ва­ют, за пазу­хой у уби­то­го нашли хал­дей­ский горо­скоп. И вот что кажет­ся весь­ма стран­ным: оба зна­ме­ни­тых мужа были при­вер­же­ны к гада­нию, но Марию это при­нес­ло спа­се­ние, а Окта­вию — гибель.

43. При таком поло­же­нии дел собрав­ший­ся сенат отпра­вил к Марию и Цинне послов про­сить их вой­ти в город и поща­дить граж­дан. Цин­на, кото­рый как кон­сул при­нял послов, сидя на долж­ност­ном крес­ле, дал им мило­сти­вые отве­ты, но Марий, сто­яв­ший рядом с креслом, не про­ро­нил ни зву­ка, суро­вым выра­же­ни­ем лица и мрач­ным взглядом давая понять, что ско­ро напол­нит город рез­нею. Когда же их вой­ска под­ня­лись с места и дви­ну­лись на город, Цин­на, окру­жен­ный тело­хра­ни­те­ля­ми, вошел в Рим, а Марий оста­но­вил­ся перед ворота­ми и, при­кры­вая гнев иро­ни­ей, заявил, что он, мол, изгнан­ник и закон запре­ща­ет ему воз­врат на роди­ну, а если кто-нибудь нуж­да­ет­ся в его при­сут­ст­вии, то нуж­но новым поста­нов­ле­ни­ем отме­нить преж­нее, изгнав­шее его. Так он мед­лил, слов­но послуш­ный зако­нам граж­да­нин или слов­но ему пред­сто­я­ло вой­ти в сво­бод­ный город. Народ созва­ли на форум, но не успе­ли три или четы­ре три­бы подать голо­са, как Марий, отбро­сив при­твор­ство и все речи об изгна­нии, дви­нул­ся в город в сопро­вож­де­нии отбор­ной стра­жи из пре­дан­ных ему рабов, кото­рых он назы­вал «бар­ди­е­я­ми»³⁸. Мно­гих они уби­ли по при­ка­зу или по зна­ку Мария, а Анха­рия, сена­то­ра и быв­ше­го пре­то­ра, пова­ли­ли наземь и прон­зи­ли меча­ми толь­ко пото­му, что Марий при встре­че не отве­тил на его при­вет­ст­вие. С тех пор это ста­ло слу­жить как бы услов­ным зна­ком: всех, кому Марий не отве­чал на при­вет­ст­вие, уби­ва­ли пря­мо на ули­цах, так что даже дру­зья, под­хо­див­шие к Марию, чтобы поздо­ро­вать­ся с ним, были пол­ны смя­те­ния и стра­ха. Когда мно­же­ство граж­дан было пере­би­то, Цин­на насы­тил­ся рез­ней и смяг­чил­ся, но Марий, с каж­дым днем все боль­ше рас­па­ля­ясь гне­вом и жаж­дой кро­ви, напа­дал на всех, про­тив кого питал хоть какое-нибудь подо­зре­ние. Все ули­цы, весь город кише­ли пре­сле­до­ва­те­ля­ми, охо­тив­ши­ми­ся за теми, кто убе­гал или скры­вал­ся. В это вре­мя ста­ло ясно, что в пре­врат­но­стях судь­бы нель­зя пола­гать­ся на узы друж­бы или госте­при­им­ства: ведь лишь немно­гие не выда­ва­ли пала­чам дру­зей, искав­ших у них убе­жи­ща. Пото­му достой­ны удив­ле­ния и вос­хи­ще­ния рабы Кор­ну­та, кото­рые спря­та­ли сво­его гос­по­ди­на дома, а потом, пове­сив за шею одно­го из мно­го­чис­лен­ных мерт­ве­цов и надев ему на палец пер­стень, пока­за­ли его тело­хра­ни­те­лям Мария и после это­го пыш­но похо­ро­ни­ли, слов­но сво­его гос­по­ди­на. Никто не запо­до­зрил обма­на, и Кор­нут был тай­ком пере­ве­зен раба­ми в Гал­лию.

44. Бла­го­род­но­го дру­га нашел и ора­тор Марк Анто­ний, но все же злая судь­ба настиг­ла его. Друг этот был чело­век про­стой и бед­ный; дру­же­люб­но при­ни­мая одно­го из пер­вых рим­лян и пот­чуя его тем, что было в доме, он послал раба в бли­жай­шую лавоч­ку за вином. Когда раб стал забот­ли­во про­бо­вать куп­лен­ное и тре­бо­вать вина получ­ше, тор­го­вец спро­сил, поче­му это он поку­па­ет не моло­дое и про­стое вино, как обыч­но, а более изыс­кан­ное и доро­гое. Тот отве­чал ему пря­мо, как близ­ко­му зна­ком­цу, что хозя­ин уго­ща­ет Мар­ка Анто­ния, кото­рый пря­чет­ся у него. Тор­го­вец, чело­век нече­сти­вый и гнус­ный, едва раб ушел, поспе­шил к Марию и, введен­ный в покой, где в это вре­мя пиро­вал Марий, пообе­щал выдать Анто­ния. Рас­ска­зы­ва­ют, что Марий, услы­шав это, гром­ко закри­чал, захло­пал в ладо­ши от радо­сти и чуть было сам не вско­чил из-за сто­ла и не побе­жал к ука­зан­но­му месту, одна­ко дру­зья удер­жа­ли его, и тогда он послал Анния с сол­да­та­ми, при­ка­зав им поско­рее при­не­сти голо­ву Анто­ния. Анний остал­ся у две­рей, а сол­да­ты по лест­ни­цам влез­ли в дом и, увидев Анто­ния, ста­ли вытал­ки­вать один дру­го­го впе­ред и побуж­дать друг дру­га убить его. И, как вид­но, в речах это­го чело­ве­ка было такое оба­я­ние и пре­лесть, что, когда он заго­во­рил, моля поща­дить его, ни один из сол­дат уже не смел не толь­ко при­бли­зить­ся, но хотя бы под­нять гла­за, и все сто­я­ли, поту­пив взо­ры, и пла­ка­ли. Удив­лен­ный задерж­кой, Анний под­нял­ся в дом и, увидев, что Анто­ний дер­жит речь, а сол­да­ты слу­ша­ют, сму­щен­ные и взвол­но­ван­ные, обру­гал их, под­бе­жал к ора­то­ру и отру­бил ему голо­ву.

А Лута­ций Катул, кото­рый был кол­ле­гой Мария по кон­суль­ству и вме­сте с ним полу­чил три­умф за победу над ким­вра­ми, после того как Марий отве­тил про­сив­шим и молив­шим за него: «Он дол­жен уме­реть», — запер­ся у себя в доме, зажег угли и задох­нул­ся в дыму.

При виде раз­бро­сан­ных по ули­цам и попи­рае­мых нога­ми обез­глав­лен­ных тру­пов никто уже не испы­ты­вал жало­сти, но лишь страх и тре­пет. Боль­ше все­го народ удру­ча­ли бес­чин­ства бар­ди­е­ев. Они уби­ва­ли хозя­ев в их домах, бес­че­сти­ли детей и наси­ло­ва­ли жен, и до тех пор не уда­ва­лось поло­жить конец гра­бе­жам и убий­ствам, пока Цин­на и Сер­то­рий, сго­во­рив­шись, не напа­ли со сво­и­ми сто­рон­ни­ка­ми на лагерь бар­ди­е­ев и, захва­тив их во вре­мя сна, всех пере­би­ли.

45. Меж­ду тем, слов­но пере­ме­нил­ся ветер, ото­всюду ста­ли при­хо­дить изве­стия, что Сул­ла, завер­шив вой­ну с Мит­ри­да­том и отво­е­вав про­вин­ции, плы­вет с боль­шим вой­ском на Рим. Это на крат­кое вре­мя оста­но­ви­ло насиль­ни­ков, пола­гав­ших, что вой­на вот-вот при­бли­зит­ся к ним, и дало граж­да­нам пере­дыш­ку в их неска­зан­ных бедах. Марий был в седь­мой раз избран кон­су­лом и, едва всту­пив в долж­ность, в январ­ские кален­ды — это пер­вый день года — сбро­сил со ска­лы неко­е­го Секс­та Лици­ния; все сочли это гроз­ным пред­ве­стьем навис­ших над горо­дом и граж­да­на­ми бед. Сам Марий, изну­рен­ный труда­ми, обре­ме­нен­ный забота­ми, был уже слаб; его душа тре­пе­та­ла при мыс­ли о новой войне и новых сра­же­ни­ях, весь ужас и тягость кото­рых он знал по опы­ту. Думал он и о том, что не Окта­вий и Меру­ла, пред­во­ди­те­ли нестрой­ных толп мятеж­но­го сбро­да, гро­зят ему, а насту­па­ет сам Сул­ла, когда-то изгнав­ший его из отчиз­ны, а теперь оттес­нив­ший Мит­ри­да­та к Пон­ту Эвк­син­ско­му. Перед его гла­за­ми вста­ва­ли дол­гие стран­ст­вия, опас­но­сти, пре­сле­до­ва­ния, гнав­шие его по зем­ле и по морю, и, слом­лен­ный эти­ми мыс­ля­ми, он впал в отча­я­ние. Его одоле­ва­ли ноч­ные стра­хи и кош­ма­ры, ему каза­лось, что он непре­рыв­но слы­шит голос, твер­дя­щий:

Боль­ше все­го стра­шась бес­сон­ни­цы, Марий пре­дал­ся непри­стой­но­му в его воз­расте пьян­ству, желая таким спо­со­бом при­звать сон, избав­ля­ю­щий от забот. Нако­нец с моря при­был вест­ник, и новые стра­хи, отяг­чив­шие его ужас перед гряду­щим и отвра­ще­ние к насто­я­ще­му, яви­лись послед­ней кап­лей, пере­пол­нив­шей чашу. У него нача­лось коло­тье в боку, как сооб­ща­ет фило­соф Посидо­ний, утвер­ждаю­щий, что сам наве­щал Мария и бесе­до­вал с ним, уже боль­ным, о делах сво­его посоль­ства⁴⁰. А некий Гай Пизон, исто­рик, сооб­ща­ет, что Марий, после обеда, гуляя с дру­зья­ми, стал пере­чис­лять свои подви­ги с само­го нача­ла и рас­ска­зы­вать обо всех счаст­ли­вых и несчаст­ли­вых пере­ме­нах в сво­ей уча­сти и при этом ска­зал, что нера­зум­но и даль­ше верить в уда­чу, а потом, попро­щав­шись со все­ми, лег и, про­ле­жав не под­ни­ма­ясь семь дней, умер. Неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют, что во вре­мя болез­ни обна­ру­жи­лось все его често­лю­бие, кото­рое при­ве­ло к неле­пой мании: ему чуди­лось, буд­то он послан вое­на­чаль­ни­ком на вой­ну с Мит­ри­да­том, и пото­му он про­де­лы­вал вся­кие тело­дви­же­ния и часто изда­вал гром­кие кри­ки и вопли, как это быва­ет во вре­мя бит­вы. Вот какую жесто­кую, неуто­ли­мую страсть к воин­ским подви­гам посе­ли­ли в его душе вла­сто­лю­бие и зависть. Пото­му-то Марий, про­жив­ший семь­де­сят лет, пер­вым из рим­лян семь раз избран­ный кон­су­лом, нако­пив­ший в сво­ем доме богат­ства, не усту­паю­щие цар­ским, опла­ки­вал свою судь­бу, посы­лаю­щую смерть преж­де, чем он достиг все­го, чего желал.

46. А вот Пла­тон, уми­рая, вос­хва­лял сво­его гения и свою судь­бу за то, что, во-пер­вых, родил­ся чело­ве­ком, во-вто­рых, элли­ном, а не вар­ва­ром и не бес­сло­вес­ным живот­ным, а так­же и за то, что жить ему при­шлось во вре­ме­на Сокра­та. И Анти­патр Тарс­ский точ­но так же перед кон­чи­ною пере­чис­лил все, что с ним слу­чи­лось хоро­ше­го, не забыв при этом даже удач­ное пла­ва­ние из род­но­го горо­да в Афи­ны, ибо каж­дый дар бла­го­склон­ной судь­бы он счи­тал за вели­кую милость и все сохра­нил в памя­ти, пото­му что у чело­ве­ка нет более надеж­ной кла­до­вой для вся­че­ских благ. У людей же нера­зум­ных и бес­па­мят­ных все слу­чив­ше­е­ся с ними уплы­ва­ет вме­сте с тече­ни­ем вре­ме­ни, и, ниче­го не удер­жав, ниче­го не нако­пив, веч­но лишен­ные благ, но пол­ные надежд, они смот­рят в буду­щее, не заме­чая насто­я­ще­го. И хоть судь­ба может и не дать их надеж­дам сбыть­ся, а все хоро­шее, что было в про­шлом, неотъ­ем­ле­мо, — тем не менее они про­хо­дят мимо вер­ных даров судь­бы, гре­зят о нена­деж­ном буду­щем и в резуль­та­те полу­ча­ют по заслу­гам. Пре­не­бре­гая разу­мом и обра­зо­ва­ни­ем — един­ст­вен­ной твер­дой осно­вой всех внеш­них благ, они соби­ра­ют и копят лишь эти бла­га и нико­гда не могут насы­тить алч­ность сво­ей души.

Марий умер на сем­на­дца­тый день⁴¹ сво­его седь­мо­го кон­суль­ства. Римом тот­час овла­де­ла огром­ная радость, все обо­д­ри­лись, изба­вив­шись от тяж­кой тиран­нии, но спу­стя немно­го дней они узна­ли, что ими пра­вит новый, уже не пре­ста­ре­лый, а цве­ту­щий и силь­ный дес­пот — Марий, сын умер­ше­го, кото­рый, про­явив страш­ную жесто­кость и сви­ре­пость, умерт­вил мно­гих знат­ных и слав­ных рим­лян. Спер­ва его счи­та­ли воин­ст­вен­ным и отваж­ным и назы­ва­ли сыном Аре­са, но затем он дела­ми обна­ру­жил свой нрав, и его про­зва­ли сыном Афро­ди­ты. Оса­жден­ный Сул­лой в Пре­не­сте, он тщет­но пытал­ся избе­жать гибе­ли и после паде­ния горо­да, ока­зав­шись в без­вы­ход­ном поло­же­нии, покон­чил с собой.