Письма Марка Туллия Цицерона

354. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Фор­мий­ская усадь­ба, 10 мар­та 49 г.

1. В день сво­его рож­де­ния ты напи­сал мне пись­мо, пол­ное сове­тов и как чрез­вы­чай­но­го рас­по­ло­же­ния, так и бла­го­ра­зу­мия. Его мне вру­чил Фило­тим на дру­гой день после того, как полу­чил от тебя. То, о чем ты рас­суж­да­ешь, прав­да, очень труд­но: путь к Верх­не­му морю, пла­ва­ние по Ниж­не­му, отъ­езд в Арпин, чтобы не пока­за­лось, буд­то бы я бежал от это­го¹, невы­езд из Фор­мий, чтобы не пока­за­лось, буд­то бы я устре­мил­ся навстре­чу для поздрав­ле­ния; но наи­боль­шее сча­стье — это видеть то, что все-таки вот-вот, гово­рю я, при­дет­ся увидеть. Был у меня Постум; я писал тебе, как он был важен. При­ез­жал ко мне и Квинт Фуфий² — с каким выра­же­ни­ем лица, в каком вооду­шев­ле­нии! — спе­ша в Брун­ди­сий, осуж­дая пре­ступ­ле­ние Пом­пея, бес­печ­ность и глу­пость сена­та. Я, кото­рый не могу пере­но­сить это в сво­ей усадь­бе, смо­гу ли пере­но­сить при­сут­ст­вие Кур­ция в курии?

2. Ну, пред­ставь себе меня пере­но­ся­щим это хотя бы бла­го­душ­но; что же, какой исход будут иметь те сло­ва: «Ска­жи, Марк Тул­лий»?³ И я не каса­юсь дела государ­ства, кото­рое счи­таю поте­рян­ным как из-за нане­сен­ных ему ран, так и из-за тех лекарств, кото­рые при­готов­ля­ют­ся. Что делать мне по отно­ше­нию к Пом­пею, на кото­ро­го (к чему мне это отри­цать?) я был очень сер­дит? Ведь при­чи­ны собы­тий все­гда вол­ну­ют боль­ше, чем самые собы­тия; и вот, рас­смат­ри­вая эти беды (могут ли быть боль­шие, чем эти?) или, луч­ше, при­зна­вая, что они слу­чи­лись из-за его дей­ст­вий и по его вине, я был ему бо́льшим недру­гом, чем само­му Цеза­рю. Подоб­но тому как наши пред­ки счи­та­ли день бит­вы под Али­ей⁴ более печаль­ным, чем день взя­тия Рима, ибо эта беда была вызва­на той (поэто­му тот день еще и теперь — день дур­но­го пред­зна­ме­но­ва­ния, а этот в наро­де не изве­стен), — так я сер­дил­ся, вспо­ми­ная оплош­но­сти за десять лет, в кото­рые вошел так­же тот год, кото­рый меня поверг⁵, когда он не защи­щал меня (чтобы не выра­зить­ся силь­нее), и пони­мая без­рас­суд­ство, тру­сость, нера­де­ние, про­яв­лен­ные в насто­я­щее вре­мя.

3. Но это для меня уже поте­ря­ло зна­че­ние; о его бла­го­де­я­ни­ях думаю я, думаю так­же о досто­ин­стве; пони­маю — прав­да поз­же, чем хотел бы — бла­го­да­ря пись­мам и выска­зы­ва­ни­ям Баль­ба, но вижу, что дело реши­тель­но идет не о чем ином, с само­го нача­ла ни о чем ином не шло, но толь­ко о том, чтобы убить его⁶. И вот отве­чаю, как тот, кому у Гоме­ра и мать и боги­ня ска­за­ла⁷:

— отве­тил мате­ри:

Что, если не толь­ко дру­га, но и бла­го­де­те­ля, при­бавь — тако­го мужа, отста­и­ваю­ще­го такое дело? Я же счи­таю, что эти услу­ги сле­ду­ет поку­пать ценой жиз­ни. Опти­ма­там же тво­им я ни в чем не дове­ряю, ни в чем уже даже не при­спо­соб­ля­юсь к ним. Вижу, как они ему⁸ сда­ют­ся, как будут сда­вать­ся. Что такое, по-тво­е­му, те поста­нов­ле­ния муни­ци­пий насчет здо­ро­вья⁹ перед эти­ми поздрав­ле­ни­я­ми с победой? — «Боят­ся», — ска­жешь ты. — Но сами, они гово­рят, что боя­лись тогда. Посмот­рим, что про­изо­шло в Брун­ди­сии. Из это­го, быть может, родят­ся дру­гие замыс­лы и дру­гие пись­ма.