Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1951.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
736. Титу Помпонию Аттику, в Рим
Арпинская усадьба, 24 мая 44 г.
1. За восемь дней до календ почти в десятом часу1 от Квинта Фуфия2 прибыл письмоносец; какое-то письмецо от него с предложением восстановить хорошие отношения с ним. Вполне нелепо, по его обыкновению; впрочем все то, чего не любишь, кажется совершающимся нелепо. Я написал так, как ты, полагаю, одобришь. Он вручил мне два письма от тебя, одно, отправленное за десять дней, другое — за девять дней до календ. Сначала — на последнее и более подробное.
Хвалю3; если даже Карфулен вспять потек…4 Замыслы Антония, говоришь ты, разрушительны. О, если бы он лучше действовал через народ, а не через сенат5, что, я уверен, так и будет. Но мне кажется, что весь его замысел клонится к войне, раз у Децима Брута отнимают провинцию. Какого бы мнения я ни был о его силах, мне кажется, что это не может совершиться без войны. Но я не желаю, так как имеется обеспечение для бутротцев6. Ты смеешься? А я скорблю от того, что это совершается не благодаря именно моей настойчивости, заботливости, влиянию.
2. Ты не знаешь, пишешь ты, что следует делать нашим7; меня уже давно тревожит то безвыходное положение. Поэтому утешаться мартовскими идами8 теперь глупо; ведь мы проявили отвагу мужей, разум, верь мне, детей9. Ведь дерево срублено, но не вырвано; поэтому ты видишь, как оно дает отпрыски. Итак, вернемся, раз ты часто о них упоминаешь, к тускульским беседам. От Сауфея насчет тебя я скрою, никогда не укажу10. Ты пишешь от имени Брута, что он просит сообщить ему о дне моего предстоящего приезда в тускульскую усадьбу; как я писал тебе ранее, — за пять дней до календ, и я очень хотел бы видеть тебя там возможно скорее. Ведь нам, я считаю, следует отправиться в Ланувий11 и притом не без длинной беседы. Но я позабочусь.
3. Перехожу к первому письму; в нем я обхожу первое — насчет бутротцев; оно у меня в самом сердце12; только бы был случай действовать, как ты пишешь. Насчет речи Брута ты решительно настаиваешь, раз ты вновь говоришь столь многословно. Мне защищать то дело, о котором он написал? Мне писать без просьбы с его стороны? Никакая более оскорбительная переработка невозможна. «Но, — говоришь ты, — что-нибудь в духе Гераклида»13. От этого не отказываюсь, но следует и придумать содержание и дождаться более подходящего времени для писания. Ведь ты можешь думать обо мне, как угодно (правда, я хотел бы, чтобы наилучшим образом), но это так распространяется, что кажется (ты перенесешь то, что я скажу), будто мартовские иды8 не радуют меня. Ведь он14 никогда бы не возвратился, страх не заставил бы нас подтвердить его указы; или же — чтобы обратиться к школе Сауфея и оставить тускульские беседы10, к которым ты склоняешь также Вестория, — я пользовался бы такой благосклонностью его15 (да погубят его боги, хотя он и мертв!), что мне в моем возрасте не пришлось бы бежать от этого властелина, так как мы, убив властелина, не свободны. Я краснею, верь мне, но я уже написал; не хочу стирать.
4. Я хотел бы, чтобы насчет Менедема16 было правдой; хочу, чтобы насчет царицы17 оказалось правдой. Прочее — при встрече, и особенно — что́ следует делать нашим, что́ также нам, если Антоний со своими солдатами осадит сенат. Я опасался, что если я дам письмо его письмоносцу, он его вскроет. Поэтому посылаю надежно. Ведь мне следовало ответить на твои.
ПРИМЕЧАНИЯ
Реки священные вспять потекли. |
(Перевод И. Ф. Анненского) |