Парменид

Сре­ди иссле­до­ва­те­лей нет един­ства в дати­ров­ке диа­ло­га «Пар­ме­нид». Сло­ва Сокра­та в «Теэте­те» (183e) о его встре­че в моло­до­сти с Пар­ме­нидом, уже глу­бо­ким стар­цем, как буд­то бы застав­ля­ют неко­то­рых счи­тать «Пар­ме­нида» одним из ран­них сочи­не­ний Пла­то­на; дру­гие же, осно­вы­ва­ясь на внут­рен­нем раз­ви­тии темы бесед Сокра­та, счи­та­ют его позд­ним и зре­лым про­из­веде­ни­ем.

По сво­ей струк­ту­ре «Пар­ме­нид» делит­ся на про­лог и три части, при­чем меж­ду вто­рой и третьей частя­ми име­ет­ся сво­его рода интер­медия. Вся беседа меж­ду Пар­ме­нидом, Зено­ном, Сокра­том и Ари­сто­те­лем изла­га­ет­ся неким Кефа­лом сво­им дру­зьям, поче­му этот диа­лог носит назва­ние «пере­ска­зан­но­го»; одна­ко, как все­гда у Пла­то­на, рас­сказ­чик ото­дви­га­ет­ся в тень, и созда­ет­ся пол­ная иллю­зия живо­го раз­го­во­ра меж­ду несколь­ки­ми фило­со­фа­ми.

В про­ло­ге Кефал из Кла­зо­мен (он не име­ет ниче­го обще­го с Кефа­лом из «Государ­ства», отцом ора­то­ра Лисия) рас­ска­зы­ва­ет сво­им собе­сед­ни­кам о сво­ем при­езде в Афи­ны вме­сте с дру­зья­ми и встре­че с Адиман­том и Глав­ко­ном. Кла­зо­мен­цы слы­ша­ли, что Анти­фонт (брат с.505 Глав­ко­на, Адиман­та и Пла­то­на по мате­ри; см.: т. 1, Хар­мид, прим. 17) был бли­зок с дру­гом Зено­на Пифо­до­ром и от послед­не­го знал о быв­шей в дав­ние годы (ок. 449 г.) встре­че Пар­ме­нида, Сокра­та и Зено­на в Афи­нах. Тогда кла­зо­мен­цы и афи­няне отпра­ви­лись домой к Анти­фон­ту, и тот пере­ска­зал со слов Зено­на весь этот дав­ниш­ний раз­го­вор, теперь уже бук­валь­но через третьи руки изла­гае­мый Кефа­лом сво­им слу­ша­те­лям.

В цен­тре диа­ло­га фило­соф Пар­ме­нид (см.: Теэтет, прим. 48 и Софист, прим. 19). В пер­вой части — беседа меж­ду Сокра­том и Зено­ном (см.: т. 1, Алки­ви­ад I, прим. 28). Зенон пред­став­лен цве­ту­щим соро­ка­лет­ним муж­чи­ной в зени­те сла­вы, в отсут­ст­вие Пар­ме­нида уве­рен­но читаю­щим свое сочи­не­ние, слу­шать кото­рое при­шли в дом Пифо­до­ра Сократ и его дру­зья. Во вто­рой части — раз­го­вор Сокра­та и Пар­ме­нида. Сократ здесь совсем юн — ему то ли 16, то ли 20 лет. Пар­ме­нид пред­став­лен вели­ча­вым стар­цем око­ло 65 лет (если счи­тать год его рож­де­ния око­ло 514 г., а вре­мя беседы, рас­ска­зан­ной Кефа­лом, — 449 г.; см.: Теэтет, прим. 50).

В третьей части — диа­лог меж­ду Пар­ме­нидом и Ари­сто­те­лем. Этот Ари­сто­тель — юно­ша, еще моло­же Сокра­та. Он, так же как и Теэтет или Анти­фонт, влюб­лен в фило­со­фию и диа­лек­ти­ку. В тек­сте «Пар­ме­нида» есть ука­за­ние (127d) на то, что он впо­след­ст­вии стал одним из трид­ца­ти тира­нов после оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота в Афи­нах в 404 г. Воз­мож­но, что имен­но его упо­ми­на­ет Ксе­но­фонт в «Гре­че­ской исто­рии» как «афин­ско­го изгнан­ни­ка», послан­но­го Лисанд­ром в Лакеде­мон для пере­го­во­ров с Фера­ме­ном (II 2, 18; см. так­же: т. 1, Менек­сен, прим. 37). Воз­мож­но, это тот самый Ари­сто­тель, кото­рый, по сло­вам Дио­ге­на Лаэр­ция, «зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми», автор «изящ­ных судеб­ных речей» (V 35). Дио­ген назы­ва­ет это­го Ари­сто­те­ля в чис­ле дру­гих вось­ми, носив­ших это имя. Пер­вым в спис­ке Дио­ге­на сто­ит зна­ме­ни­тый уче­ник и кри­тик Пла­то­на, вто­рым — государ­ст­вен­ный дея­тель, третьим — ком­мен­та­тор «Или­а­ды», чет­вер­тым — сици­лий­ский ритор, напи­сав­ший ответ на Пане­ги­рик Исо­кра­та, пятым — уче­ник сокра­ти­ка Эсхи­на, шестым — кире­нец, автор трак­та­та по поэ­ти­ке, седь­мым — извест­ный настав­ник моло­де­жи в физи­че­ских упраж­не­ни­ях, вось­мым — мало­зна­чи­тель­ный грам­ма­тик. Из все­го это­го пере­ч­ня наи­бо­лее досто­вер­ным участ­ни­ком пла­то­нов­ско­го диа­ло­га явля­ет­ся вто­рой Ари­сто­тель, так как сам Ста­ги­рит родил­ся в 384 г., т. е. 65 лет спу­стя после дей­ст­вия «Пар­ме­нида», и во вре­мя напи­са­ния диа­ло­га Пла­то­ном ему было все­го 16 лет, хотя небезын­те­рес­но, что воз­ра­же­ния в «Пар­ме­ниде» про­тив неза­ви­си­мо­го суще­ст­во­ва­ния идеи впо­след­ст­вии исполь­зо­вал фило­соф Ари­сто­тель, кото­рый кри­ти­ко­вал Пла­то­на и мегар­цев, уче­ни­ков Сокра­та, со сход­ных пози­ций (см.: Мета­фи­зи­ка I 9, 990a 33 — 991a 8, 991a 20—22, XIII 4, 1078b 32 — 1079b 10).

Пифо­дор, сын Исо­ло­ха (упо­ми­на­ет­ся в Алки­виа­де I 119a), — бога­тый афи­ня­нин, люби­тель фило­со­фии, учив­ший­ся у Зено­на, кото­ро­му он запла­тил за уро­ки огром­ные день­ги — 100 мин. В его доме, как и в доме бога­ча Кал­лия (см.: т. 1, Апо­ло­гия Сокра­та, прим. 11), соби­ра­лись софи­сты и вооб­ще поклон­ни­ки фило­со­фии.

Анти­фонт, свод­ный брат Пла­то­на, оста­вил свои фило­соф­ские увле­че­ния и про­сла­вил­ся как зна­ток лоша­дей и мастер кон­ных риста­ний.

В насто­я­щем изда­нии пуб­ли­ку­ет­ся пере­вод диа­ло­га «Пар­ме­нид», выпол­нен­ный Н. Н. Тома­со­вым и издан­ный в «Тво­ре­ни­ях Пла­то­на» (т. IV. Л., 1929). Пере­вод зано­во све­рен И. И. Махань­ко­вым.

Кефал (рас­ска­зы­ва­ет)

1. St. III,
126Кефал. Когда мы при­бы­ли в Афи­ны из наше­го род­но­го горо­да Кла­зо­ме­ны¹, мы встре­ти­лись на пло­ща­ди с Адиман­том и Глав­ко­ном. Адимант, взяв меня за руку, ска­зал:

—Здрав­ст­вуй, Кефал! Если тебе здесь что-нибудь нуж­но, ска­жи, и мы сде­ла­ем, что в наших силах.

—Затем-то я и при­был, — отве­тил я, — чтобы обра­тить­ся к вам с прось­бой.

—Ска­жи же, что тебе нуж­но, — ска­зал он.

Тогда я спро­сил:

—Как было имя ваше­го еди­но­утроб­но­го бра­та? bСам я не пом­ню: он был еще ребен­ком, когда я преж­де при­ез­жал сюда из Кла­зо­мен. С той поры, одна­ко, про­шло мно­го вре­ме­ни. Отца его зва­ли, кажет­ся, Пири­лам­пом.

—Совер­шен­но вер­но.

—А его само­го?

—Анти­фон­том. Но к чему, соб­ст­вен­но, ты об этом спра­ши­ва­ешь?

—Вот эти мои сограж­дане, — объ­яс­нил я, — боль­шие почи­та­те­ли муд­ро­сти; они слы­ша­ли, что этот вот самый Анти­фонт часто встре­чал­ся с при­я­те­лем Зено­на, неким Пифо­до­ром, и зна­ет на память ту бесе­ду, кото­рую вели одна­жды Сократ, Зенон cи Пар­ме­нид, так как часто слы­шал от Пифо­до­ра ее пере­сказ.

—Ты гово­ришь совер­шен­но вер­но, — ска­зал Адимант.

—Вот ее-то, — попро­сил я, — мы и хоте­ли бы про­слу­шать.

—Это не труд­но устро­ить, — отве­тил Адимант, — пото­му что Анти­фонт в юно­сти осно­ва­тель­но ее усво­ил, хотя теперь-то он, по при­ме­ру сво­его деда и тез­ки, зани­ма­ет­ся глав­ным обра­зом лошадь­ми. Но, если надо, пой­дем­те к нему: он толь­ко что ушел отсюда домой, а живет близ­ко, в Мели­те².

127После это­го раз­го­во­ра мы пошли к Анти­фон­ту и заста­ли его дома; он отда­вал куз­не­цу в почин­ку уздеч­ку. Когда он того отпу­стил, бра­тья сооб­щи­ли ему о цели наше­го при­хо­да; он узнал меня, пом­ня по мое­му преж­не­му при­езду сюда, и при­вет­ст­во­вал. А когда мы ста­ли про­сить его пере­ска­зать ту бесе­ду, он сна­ча­ла отка­зы­вал­ся, гово­ря, что дело это труд­ное, но потом стал рас­ска­зы­вать.

Итак, Анти­фонт ска­зал, что, по сло­вам Пифо­до­ра, одна­жды при­еха­ли на Вели­кие Пана­фи­неи³ Зенон и Пар­ме­нид. bПар­ме­нид был уже очень стар, совер­шен­но сед, но кра­сив и пред­ста­ви­те­лен; лет ему было при­мер­но за шесть­де­сят пять. Зено­ну же тогда было око­ло соро­ка, он был высо­ко­го роста и при­ят­ной наруж­но­сти; пого­ва­ри­ва­ли, что он был любим­цем Пар­ме­нида. Они оста­но­ви­лись cу Пифо­до­ра, за город­ской сте­ной, в Кера­ми­ке⁴. Сюда-то и при­шли Сократ и с ним мно­гие дру­гие, желая послу­шать сочи­не­ния Зено­на, ибо они тогда впер­вые были при­ве­зе­ны им и Пар­ме­нидом. Сократ был в то вре­мя очень молод. Читал им сам Зенон, Пар­ме­нид же как раз отлу­чил­ся; оста­ва­лось дочи­тать уже совсем немно­го, когда вошел dсам Пифо­дор и с ним Пар­ме­нид и Ари­сто­тель, быв­ший впо­след­ст­вии одним из Трид­ца­ти, и вошед­шие успе­ли еще услы­шать кое-что из сочи­не­ния, но очень немно­гое; впро­чем, сам Пифо­дор еще преж­де слу­шал Зено­на.

2. Про­слу­шав все, Сократ попро­сил про­честь сно­ва пер­вое поло­же­ние пер­во­го рас­суж­де­ния и после про­чте­ния его ска­зал:

Основ­ной элей­ский тезис

—Как это ты гово­ришь, Зенон? eЕсли суще­ст­ву­ет мно­гое, то оно долж­но быть подоб­ным и непо­доб­ным, а это, оче­вид­но, невоз­мож­но, пото­му что и непо­доб­ное не может быть подоб­ным, и подоб­ное — непо­доб­ным. Не так ли ты гово­ришь?

—Так, — отве­тил Зенон.

—Зна­чит, если невоз­мож­но непо­доб­но­му быть подоб­ным и подоб­но­му — непо­доб­ным, то невоз­мож­но и суще­ст­во­ва­ние мно­го­го, ибо если бы мно­гое суще­ст­во­ва­ло, то оно испы­ты­ва­ло бы нечто невоз­мож­ное? Это хочешь ты ска­зать сво­и­ми рас­суж­де­ни­я­ми? Хочешь утвер­ждать вопре­ки обще­му мне­нию, что мно­гое не суще­ст­ву­ет? И каж­дое из сво­их рас­суж­де­ний ты счи­та­ешь дока­за­тель­ст­вом это­го, так что сколь­ко ты напи­сал рас­суж­де­ний, столь­ко, по-тво­е­му, пред­став­ля­ешь и дока­за­тельств того, что мно­гое не суще­ст­ву­ет? 128Так ли ты гово­ришь, или я тебя непра­виль­но пони­маю?

—Нет, — ска­зал Зенон, — ты хоро­шо схва­тил смысл сочи­не­ния в целом.

—Я заме­чаю, Пар­ме­нид, — ска­зал Сократ, — что наш Зенон хочет быть бли­зок тебе во всем, даже в сочи­не­ни­ях. В самом деле, он напи­сал при­мер­но то же, что и ты, но с помо­щью пере­де­лок ста­ра­ет­ся вве­сти нас в заблуж­де­ние, буд­то он гово­рит что-то дру­гое: ты в сво­ей поэ­ме утвер­жда­ешь, что все есть еди­ное, и пред­став­ля­ешь bпре­крас­ные дока­за­тель­ства это­го; он же отри­ца­ет суще­ст­во­ва­ние мно­го­го и тоже при­во­дит мно­го­чис­лен­ные и вес­кие дока­за­тель­ства⁵. Но то, что вы гово­ри­те, ока­зы­ва­ет­ся выше разу­ме­ния нас осталь­ных: дей­ст­ви­тель­но, один из вас утвер­жда­ет суще­ст­во­ва­ние еди­но­го, дру­гой отри­ца­ет суще­ст­во­ва­ние мно­го­го, но каж­дый рас­суж­да­ет так, что кажет­ся, буд­то он ска­зал совсем не то, что дру­гой, меж­ду тем как оба вы гово­ри­те почти что одно и то же.

—Да, Сократ, — ска­зал Зенон, — но толь­ко ты не вполне постиг истин­ный смысл сочи­не­ния. cХотя ты, подоб­но лакон­ским щен­кам⁶, отлич­но выис­ки­ва­ешь и высле­жи­ва­ешь то, что содер­жит­ся в ска­зан­ном, но преж­де все­го от тебя усколь­за­ет, что мое сочи­не­ние вовсе не при­тя­за­ет на то, о чем ты гово­ришь, и вовсе не пыта­ет­ся скрыть от людей некий вели­кий замы­сел. Ты гово­ришь об обсто­я­тель­стве побоч­ном. В дей­ст­ви­тель­но­сти это сочи­не­ние под­дер­жи­ва­ет рас­суж­де­ние Пар­ме­нида про­тив тех, кто пыта­ет­ся высме­ять его, утвер­ждая, что если суще­ст­ву­ет еди­ное, dто из это­го утвер­жде­ния сле­ду­ет мно­же­ство смеш­ных и про­ти­во­ре­ча­щих ему выво­дов. Итак, мое сочи­не­ние направ­ле­но про­тив допус­каю­щих мно­гое, воз­вра­ща­ет им с избыт­ком их напад­ки и ста­ра­ет­ся пока­зать, что при обсто­я­тель­ном рас­смот­ре­нии их поло­же­ние «суще­ст­ву­ет мно­гое» вле­чет за собой еще более смеш­ные послед­ст­вия, чем при­зна­ние суще­ст­во­ва­ния еди­но­го. Под вли­я­ни­ем такой стра­сти к спо­рам я в моло­до­сти и напи­сал это сочи­не­ние, но, когда оно было напи­са­но, кто-то его у меня украл, так что мне не при­шлось решать вопрос, eсле­ду­ет ли его выпус­кать в свет или нет. Таким обра­зом, от тебя ускольз­ну­ло, Сократ, что сочи­не­ние это под­ска­за­но юно­ше­ской любо­вью к спо­рам, а вовсе не често­лю­би­ем пожи­ло­го чело­ве­ка. Впро­чем, как я уже ска­зал, твои сооб­ра­же­ния недур­ны.

Кри­ти­ка дуа­лиз­ма вещи и идеи

3.—При­ни­маю твою поправ­ку, — ска­зал Сократ, — и пола­гаю, что дело обсто­ит так, как ты гово­ришь. Но ска­жи мне вот что: не при­зна­ешь ли ты, что суще­ст­ву­ет сама по себе некая идея подо­бия 129и дру­гая, про­ти­во­по­лож­ная ей, — идея непо­до­бия?⁷ Что к этим двум иде­ям при­об­ща­ем­ся и я, и ты, и всё про­чее, что мы назы­ваем мно­гим? Далее, что при­об­щаю­ще­е­ся к подо­бию ста­но­вит­ся подоб­ным по при­чине и соглас­но мере сво­его при­об­ще­ния, при­об­щаю­ще­е­ся же к непо­до­бию — таким же обра­зом непо­доб­ным и при­об­щаю­ще­е­ся к тому и дру­го­му — тем и дру­гим вме­сте? И если все вещи при­об­ща­ют­ся к обе­им про­ти­во­по­лож­ным [иде­ям] и через при­част­ность обе­им ока­зы­ва­ют­ся подоб­ны­ми и непо­доб­ны­ми меж­ду собой, bто что же в этом уди­ви­тель­но­го? Было бы стран­но, дума­ет­ся мне, если бы кто-нибудь пока­зал, что подоб­ное само по себе ста­но­вит­ся непо­доб­ным или непо­доб­ное [само по себе] — подоб­ным; но если мне ука­зы­ва­ют, что при­част­ное тому и дру­го­му сов­ме­ща­ет при­зна­ки обо­их, то мне, Зенон, это вовсе не кажет­ся неле­пым, рав­но как если бы кто-нибудь обна­ру­жил, что всё есть еди­ное вслед­ст­вие при­част­но­сти еди­но­му и оно же, с дру­гой сто­ро­ны, есть мно­гое вслед­ст­вие при­част­но­сти ко мно­же­ст­вен­но­му. Пусть-ка кто дока­жет, что еди­ное, взя­тое само по себе, есть мно­гое и, с дру­гой сто­ро­ны, что мно­гое [само по себе] есть еди­ное, вот тогда я выка­жу изум­ле­ние. cИ по отно­ше­нию ко все­му дру­го­му дело обсто­ит так же: если бы было пока­за­но, что роды и виды испы­ты­ва­ют сами в себе эти про­ти­во­по­лож­ные состо­я­ния, то это было бы достой­но удив­ле­ния. Но что уди­ви­тель­но­го, если кто будет дока­зы­вать, что я — еди­ный и мно­гий, и, желая пока­зать мно­же­ст­вен­ность, ска­жет, что во мне раз­лич­ны пра­вая и левая, пере­д­няя и зад­няя, а так­же верх­няя и ниж­няя части, — ведь ко мно­же­ст­вен­но­му, как мне кажет­ся, я при­ча­стен, — желая же пока­зать, dчто я един, ска­жет, что, будучи при­ча­стен к еди­но­му, я как чело­век — один сре­ди нас семе­рых: таким обра­зом рас­кры­ва­ет­ся истин­ность того и дру­го­го. Итак, если кто при­мет­ся пока­зы­вать тож­де­ство еди­но­го и мно­го­го в таких пред­ме­тах, как кам­ни, брев­на и т. п., то мы ска­жем, что он при­во­дит нам при­ме­ры мно­го­го и еди­но­го, но не дока­зы­ва­ет ни того, что еди­ное мно­же­ст­вен­но, ни того, что мно­гое еди­но, и в его сло­вах нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, но есть лишь то, с чем все мы мог­ли бы согла­сить­ся. Если же кто-то сде­ла­ет то, о чем я толь­ко что гово­рил, то есть сна­ча­ла уста­но­вит раздель­ность и обособ­лен­ность идей самих по себе, таких, как подо­бие и непо­до­бие, eмно­же­ст­вен­ность и еди­нич­ность, покой и дви­же­ние, и дру­гих в этом роде, а затем дока­жет, что они могут сме­ши­вать­ся меж­ду собой и раз­об­щать­ся, вот тогда, Зенон, я буду при­ят­но изум­лен. Твои рас­суж­де­ния я нахо­жу сме­ло раз­ра­ботан­ны­ми, одна­ко, как я уже ска­зал, гораздо более я изу­мил­ся бы в том слу­чае, если бы кто мог пока­зать, что то же самое затруд­не­ние все­воз­мож­ны­ми спо­со­ба­ми про­ни­зы­ва­ет самые идеи, 130и, как вы про­следи­ли его в види­мых вещах, так же точ­но обна­ру­жить его в вещах, пости­гае­мых с помо­щью рас­суж­де­ния.

4. Во вре­мя этой речи Пифо­дор думал, что Пар­ме­нид и Зенон будут доса­до­вать из-за каж­до­го заме­ча­ния Сокра­та, одна­ко они вни­ма­тель­но слу­ша­ли его и часто с улыб­кой пере­гляды­ва­лись меж­ду собой, выка­зы­вая этим свое вос­хи­ще­ние; когда же Сократ кон­чил, Пар­ме­нид ска­зал:

—Как вос­хи­ща­ет, Сократ, твой пыл в рас­суж­де­ни­ях! bНо ска­жи мне: сам-то ты при­дер­жи­ва­ешь­ся сде­лан­но­го тобой раз­ли­че­ния, то есть при­зна­ешь, что какие-то идеи сами по себе, с одной сто­ро­ны, и то, что им при­част­но, с дру­гой, суще­ст­ву­ют раздель­но? Пред­став­ля­ет­ся ли тебе, напри­мер, подо­бие само по себе чем-то отдель­ным от того подо­бия, кото­рое при­су­ще нам, и каса­ет­ся ли это так­же еди­но­го, мно­го­го и все­го, что ты теперь слы­шал от Зено­на?

—Да, — отве­тил Сократ.

—И таких идей, — про­дол­жал Пар­ме­нид, — как, напри­мер, идеи спра­вед­ли­во­го само­го по себе, пре­крас­но­го, доб­ро­го и все­го подоб­но­го?

—Да, — отве­тил он.

—Что же, идея cчело­ве­ка тоже суще­ст­ву­ет отдель­но от нас и всех нам подоб­ных — идея чело­ве­ка сама по себе, а так­же идея огня, воды?

Сократ на это отве­тил:

—Отно­си­тель­но таких вещей, Пар­ме­нид, я часто бываю в недо­уме­нии, сле­ду­ет ли о них выска­зать­ся так же, как о пере­чис­лен­ных выше, или ина­че.

—А отно­си­тель­но таких вещей, Сократ, кото­рые мог­ли бы пока­зать­ся даже смеш­ны­ми, как, напри­мер, волос, грязь, сор и вся­кая дру­гая не заслу­жи­ваю­щая вни­ма­ния дрянь, ты тоже недо­уме­ва­ешь, сле­ду­ет или нет для каж­до­го из них при­знать отдель­но суще­ст­ву­ю­щую идею, отлич­ную от того, dк чему при­ка­са­ют­ся наши руки?

—Вовсе нет, — отве­тил Сократ, — я пола­гаю, что такие вещи толь­ко тако­вы, каки­ми мы их видим. Пред­по­ло­жить для них суще­ст­во­ва­ние какой-то идеи было бы слиш­ком стран­но. Прав­да, меня ино­гда бес­по­ко­и­ла мысль, уж нет ли чего-либо в этом роде для всех вещей, но вся­кий раз, как я к это­му под­хо­жу, я поспеш­но обра­ща­юсь в бег­ство, опа­са­ясь пото­нуть в без­дон­ной пучине пусто­сло­вия. И вот, дой­дя до это­го места, я сно­ва обра­ща­юсь к вещам, о кото­рых мы сей­час ска­за­ли, что они име­ют идеи, и зани­ма­юсь тща­тель­ным их рас­смот­ре­ни­ем.

—eТы еще молод, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — и фило­со­фия еще не завла­де­ла тобой все­це­ло, как, по мое­му мне­нию, завла­де­ет со вре­ме­нем, когда ни одна из таких вещей не будет казать­ся тебе ничтож­ной; теперь же ты, по моло­до­сти, еще слиш­ком счи­та­ешь­ся с мне­ни­ем людей. 5. Но как бы то ни было, ска­жи вот что: судя по тво­им сло­вам, ты пола­га­ешь, что суще­ст­ву­ют опре­де­лен­ные идеи, назва­ния кото­рых полу­ча­ют при­об­щаю­щи­е­ся к ним дру­гие вещи; 131напри­мер, при­об­щаю­щи­е­ся к подо­бию ста­но­вят­ся подоб­ны­ми, к вели­ко­сти — боль­ши­ми, к кра­со­те — кра­си­вы­ми, к спра­вед­ли­во­сти — спра­вед­ли­вы­ми?

—Имен­но так, — отве­тил Сократ.

—Но каж­дая при­об­щаю­ща­я­ся [к идее] вещь при­об­ща­ет­ся к целой идее или к ее части? Или воз­мо­жен какой-либо иной вид при­об­ще­ния, поми­мо этих?

—Как так? — ска­зал Сократ.

—По-тво­е­му, вся идея цели­ком — хоть она и еди­на — нахо­дит­ся в каж­дой из мно­гих вещей или дело обсто­ит как-то ина­че?

—А что же пре­пят­ст­ву­ет ей, Пар­ме­нид, там нахо­дить­ся? — ска­зал Сократ.

—bВедь оста­ва­ясь еди­ною и тож­де­ст­вен­ною, она в то же вре­мя будет вся цели­ком содер­жать­ся во мно­же­стве отдель­ных вещей и таким обра­зом ока­жет­ся отде­лен­ной от самой себя⁸.

—Ничуть, — отве­тил Сократ, — ведь вот, напри­мер, один и тот же день⁹ быва­ет одно­вре­мен­но во мно­гих местах и при этом нисколь­ко не отде­ля­ет­ся от само­го себя, так и каж­дая идея, оста­ва­ясь еди­ною и тож­де­ст­вен­ною, может в то же вре­мя пре­бы­вать во всем.

—Слав­но, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — поме­ща­ешь ты еди­ное и тож­де­ст­вен­ное одно­вре­мен­но во мно­гих местах, все рав­но как если бы, покрыв мно­гих людей одною пару­си­ною, ты стал утвер­ждать, что еди­ное все цели­ком нахо­дит­ся над мно­ги­ми. Или смысл тво­их слов cне таков?

—Пожа­луй, таков, — ска­зал Сократ.

—Так вся ли пару­си­на будет над каж­дым или над одним — одна, над дру­гим — дру­гая ее часть?

—Толь­ко часть.

—Сле­до­ва­тель­но, сами идеи, Сократ, дели­мы, — ска­зал Пар­ме­нид, — и при­част­ное им будет при­част­но их части и в каж­дой вещи будет нахо­дить­ся уже не вся идея, а часть ее.

—По-види­мо­му, так.

—Что же, Сократ, решишь­ся ты утвер­ждать, что еди­ная идея дей­ст­ви­тель­но делит­ся у нас на части и при этом все же оста­ет­ся еди­ной?

—Нико­им обра­зом, — отве­тил Сократ.

—Смот­ри-ка, — ска­зал Пар­ме­нид, — не полу­чит­ся ли неле­пость, если ты разде­лишь на части самое вели­кость dи каж­дая из мно­гих боль­ших вещей будет боль­шой бла­го­да­ря части вели­ко­сти, мень­шей, чем сама вели­кость?

—Конеч­но, полу­чит­ся неле­пость, — отве­тил Сократ.

—Далее, если каж­дая вещь при­мет малую часть равен­ства, сде­ла­ет ли ее эта часть, мень­шая само­го рав­но­го, рав­ным чему-нибудь?

—Это невоз­мож­но.

—Но, поло­жим, кто-нибудь из нас будет иметь часть мало­го: малое будет боль­ше этой сво­ей части; таким обра­зом, само малое будет боль­ше, а то, к чему при­ба­вит­ся отня­тая от мало­го часть, станет мень­ше, eа не боль­ше преж­не­го.

—Но это­го никак не может быть, — ска­зал Сократ.

—Так каким же обра­зом, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — будут у тебя при­об­щать­ся к иде­ям вещи, коль ско­ро они не могут при­об­щать­ся ни к частям [идей], ни к целым [иде­ям]?

—Кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Сократ, — опре­де­лить это мне пред­став­ля­ет­ся делом совсем не лег­ким.

—Ну, а како­го ты мне­ния о том, что я сей­час ска­жу?

—О чем же?

—Я думаю, что ты счи­та­ешь каж­дую идею еди­ною 132по сле­дую­щей при­чине: когда мно­го каких-нибудь вещей кажут­ся тебе боль­ши­ми, то, окиды­вая взглядом их все, ты, пожа­луй, видишь некую еди­ную и тож­де­ст­вен­ную идею и на этом осно­ва­нии само вели­кое счи­та­ешь еди­ным.

—Ты прав, — ска­зал Сократ.

—А что, если ты таким же обра­зом оки­нешь духов­ным взо­ром как само вели­кое, так и дру­гие вели­кие вещи, не обна­ру­жит­ся ли еще некое еди­ное вели­кое, бла­го­да­ря кото­ро­му все это долж­но пред­став­лять­ся вели­ким?

—По-види­мо­му.

—Итак, откро­ет­ся еще одна идея вели­ко­сти, воз­ни­каю­щая рядом с самим вели­ким и тем, что при­част­но ему; а надо всем этим опять дру­гая, bбла­го­да­ря кото­рой все это будет вели­ким. И таким обра­зом, каж­дая идея уже не будет у тебя еди­ною, но ока­жет­ся бес­чис­лен­ным мно­же­ст­вом.

6.—Но, Пар­ме­нид, — воз­ра­зил Сократ, — не есть ли каж­дая из этих идей — мысль, и не над­ле­жит ли ей воз­ни­кать не в дру­гом каком-либо месте, а толь­ко в душе? В таком слу­чае каж­дая из них была бы еди­ною и уж не под­вер­га­лась бы тому, о чем сей­час гово­ри­лось.

—Что же, — спро­сил Пар­ме­нид, — каж­дая мысль еди­на и не есть мысль о чем-либо?

—Но это невоз­мож­но, — ска­зал Сократ.

—Зна­чит, мысль явля­ет­ся мыс­лью о чем-нибудь?

—Да.

—Суще­ст­ву­ю­щем или cнесу­ще­ст­ву­ю­щем?

—Суще­ст­ву­ю­щем.

—Не мыс­лит ли эта мысль то един­ство, кото­рое, обни­мая все [опре­де­лен­но­го рода] вещи, пред­став­ля­ет собою некую еди­ную их идею?

—Имен­но так.

—Так не будет ли иде­ей то, что мыс­лит­ся как еди­ное, коль ско­ро оно оста­ет­ся одним и тем же для всех вещей?

—И это пред­став­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым.

—А если, — ска­зал Пар­ме­нид, — все дру­гие вещи, как ты утвер­жда­ешь, при­част­ны иде­ям, то не дол­жен ли ты думать, что либо каж­дая вещь состо­ит из мыс­лей и мыс­лит всё, либо, хоть она и есть мысль, она лише­на мыш­ле­ния?

—Но это, — ска­зал Сократ, — лише­но смыс­ла. Мне кажет­ся, Пар­ме­нид, что дело ско­рее все­го dобсто­ит так: идеи пре­бы­ва­ют в при­ро­де как бы в виде образ­цов, про­чие же вещи сход­ны с ними и суть их подо­бия, самая же при­част­ность вещей иде­ям заклю­ча­ет­ся не в чем ином, как толь­ко в упо­доб­ле­нии им.

—Итак, — ска­зал Пар­ме­нид, — если что-либо подоб­но идее, то может ли эта идея не быть сход­ной с тем, что ей упо­до­би­лось, настоль­ко, насколь­ко послед­нее ей упо­до­би­лось? Или есть какая-либо воз­мож­ность, чтобы подоб­ное не было подоб­но подоб­но­му?

—Нет, это невоз­мож­но.

—А нет ли без­услов­ной необ­хо­ди­мо­сти в том, чтобы подоб­ное и то, чему оно подоб­но, были при­част­ны eодно­му и тому же?

—Да, это необ­хо­ди­мо.

—Но то, через при­част­ность чему подоб­ное ста­но­вит­ся подоб­ным, не будет ли само иде­ею?

—Непре­мен­но.

—Сле­до­ва­тель­но, ничто не может быть подоб­но идее и идея не может быть подоб­на ниче­му дру­го­му, ина­че рядом с этой иде­ей все­гда будет являть­ся дру­гая, а если эта послед­няя подоб­на чему-либо, то — опять 133новая, и нико­гда не пре­кра­тит­ся посто­ян­ное воз­ник­но­ве­ние новых идей, если идея будет подоб­на при­част­но­му ей¹⁰.

—Ты совер­шен­но прав.

—Зна­чит, вещи при­об­ща­ют­ся к иде­ям не посред­ст­вом подо­бия: надо искать какой-то дру­гой спо­соб их при­об­ще­ния.

—Выхо­дит, так.

—Ты видишь теперь, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — какое боль­шое затруд­не­ние воз­ни­ка­ет при допу­ще­нии суще­ст­во­ва­ния идей самих по себе.

—И даже очень.

—Но будь уве­рен, — про­дол­жал Пар­ме­нид, — что ты еще, так ска­зать, не почув­ст­во­вал всей гро­мад­но­сти затруд­не­ния, если для каж­дой вещи ты bвся­кий раз допус­ка­ешь еди­ную обособ­лен­ную от нее идею.

—Поче­му так? — спро­сил Сократ.

—По мно­гим самым раз­лич­ным при­чи­нам, и глав­ным обра­зом по сле­дую­щей: если бы кто стал утвер­ждать, что идеи, будучи таки­ми, каки­ми они, по-наше­му, долж­ны быть, вовсе не доступ­ны позна­нию, то невоз­мож­но было бы дока­зать, что выска­зы­ваю­щий это мне­ние заблуж­да­ет­ся, раз­ве что тот, кто стал бы ему воз­ра­жать, ока­зал­ся бы мно­го­опыт­ным, даро­ви­тым и во вре­мя спо­ра имел бы охоту следить за мно­же­ст­вом отда­лен­ней­ших дока­за­тельств. В про­тив­ном слу­чае пере­убедить наста­и­ваю­ще­го на том, cчто идеи непо­зна­вае­мы, не было бы воз­мож­но­сти.

—Поче­му так, Пар­ме­нид? — спро­сил Сократ.

—А пото­му, Сократ, что и ты, и вся­кий дру­гой, кто допус­ка­ет само­сто­я­тель­ное суще­ст­во­ва­ние неко­ей сущ­но­сти каж­дой вещи, дол­жен, я думаю, преж­де все­го согла­сить­ся, что ни одной такой сущ­но­сти в нас нет.

—Да, пото­му что как же она мог­ла бы тогда суще­ст­во­вать само­сто­я­тель­но? — заме­тил Сократ.

—Ты пра­виль­но гово­ришь, — ска­зал Пар­ме­нид. — Ибо все идеи суть то, что они суть, лишь в отно­ше­нии одна к дру­гой, и лишь в этом отно­ше­нии они обла­да­ют сущ­но­стью, а не в отно­ше­нии к нахо­дя­щим­ся dв нас [их] подо­би­ям (или как бы это кто ни опре­де­лял), толь­ко бла­го­да­ря при­част­но­сти кото­рым мы назы­ваем­ся теми или ины­ми име­на­ми. В свою оче­редь эти нахо­дя­щи­е­ся в нас [подо­бия], одно­имен­ные [с иде­я­ми], тоже суще­ст­ву­ют лишь в отно­ше­нии друг к дру­гу, а не в отно­ше­нии к иде­ям: все эти подо­бия обра­зу­ют свою осо­бую область и в чис­ло одно­имен­ных им идей не вхо­дят.

—Как ты гово­ришь? — спро­сил Сократ.

—Если, напри­мер, — отве­тил Пар­ме­нид, — кто-либо из нас есть чей-либо гос­по­дин или раб, то он, конеч­но, не раб гос­по­ди­на само­го по себе, гос­по­ди­на как тако­во­го, а так­же и гос­по­дин не есть гос­по­дин раба само­го по себе, eраба как тако­во­го, но отно­ше­ние того и дру­го­го есть отно­ше­ние чело­ве­ка к чело­ве­ку. Гос­под­ство же само по себе есть то, что оно есть, по отно­ше­нию к раб­ству само­му по себе, и точ­но так же раб­ство само по себе есть раб­ство по отно­ше­нию к гос­под­ству само­му по себе. И то, что есть в нас, не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к иде­ям, рав­но как и они — к нам. Повто­ряю, идеи суще­ст­ву­ют сами по себе и лишь к самим себе отно­сят­ся, и точ­но так же то, что нахо­дит­ся в нас, 134отно­сит­ся толь­ко к само­му себе. Понят­но ли тебе, что я гово­рю?

—Вполне понят­но, — отве­тил Сократ.

7.—А пото­му, — про­дол­жал Пар­ме­нид, — и зна­ние само по себе как тако­вое не долж­но ли быть зна­ни­ем исти­ны как тако­вой, исти­ны самой по себе?¹¹

—Конеч­но.

—Далее, каж­дое зна­ние как тако­вое долж­но быть зна­ни­ем каж­дой вещи как тако­вой, не прав­да ли?

—Да.

—А наше зна­ние не будет ли зна­ни­ем нашей исти­ны? И каж­дое наше зна­ние не будет ли отно­сить­ся к одной bиз наших вещей?

—Непре­мен­но.

—Но идей самих по себе, как и ты при­зна­ешь, мы не име­ем, и их у нас быть не может.

—Конеч­но, нет.

—Меж­ду тем, каж­дый суще­ст­ву­ю­щий сам по себе род позна­ет­ся, надо пола­гать, самой иде­ей зна­ния?

—Да.

—Кото­рой мы не обла­да­ем?

—Да, не обла­да­ем.

—Сле­до­ва­тель­но, нами не позна­ет­ся ни одна из идей, пото­му что мы не при­част­ны зна­нию само­му по себе.

—По-види­мо­му, так.

—А пото­му для нас непо­зна­вае­мы ни пре­крас­ное само по себе, как тако­вое, ни доб­рое, ни все то, cчто мы допус­ка­ем в каче­стве само­сто­я­тель­но суще­ст­ву­ю­щих идей.

—Кажет­ся, так.

—Но обра­ти вни­ма­ние на еще более уди­ви­тель­ное обсто­я­тель­ство.

—Какое же?

—При­зна­ешь ты или нет: если суще­ст­ву­ет какой-то род зна­ния сам по себе, то он гораздо совер­шен­нее наше­го зна­ния? И не так ли обсто­ит дело с кра­сотою и всем про­чим?

—Да.

—Итак, если что-либо при­част­но зна­нию само­му по себе, то, не прав­да ли, ты при­зна­ешь, что никто в боль­шей сте­пе­ни, чем бог, не обла­да­ет этим совер­шен­ней­шим зна­ни­ем?

—Непре­мен­но при­знаю.

—С дру­гой сто­ро­ны, обла­дая зна­ни­ем самим по себе, будет ли бог в состо­я­нии dзнать то, что есть в нас?

—Поче­му же нет?

—А пото­му, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — что, как мы согла­си­лись, сила тех идей не рас­про­стра­ня­ет­ся на то, что у нас, и, с дру­гой сто­ро­ны, сила того, что у нас, не рас­про­стра­ня­ет­ся на идеи, но то и дру­гое довле­ет само­му себе.

—Да, мы согла­си­лись отно­си­тель­но это­го.

—Итак, если у бога есть упо­мя­ну­тое совер­шен­ней­шее гос­под­ство и совер­шен­ней­шее зна­ние, то гос­под­ство богов нико­гда не будет рас­про­стра­нять­ся на нас eи их зна­ние нико­гда не позна­ет ни нас, ни вооб­ще ниче­го отно­ся­ще­го­ся к наше­му миру: как мы нашей вла­стью не власт­ву­ем над бога­ми и нашим зна­ни­ем ниче­го боже­ст­вен­но­го не позна­ем, так на том же самом осно­ва­нии и они, хоть и боги, над нами не гос­по­да и дел чело­ве­че­ских не зна­ют.

—Но если отка­зать богу в зна­нии, то не пока­жет­ся ли такое утвер­жде­ние слиш­ком стран­ным? — заме­тил Сократ.

А Пар­ме­нид воз­ра­зил:

—Одна­ко, Сократ, к это­му и, кро­ме того, еще ко мно­го­му 135дру­го­му неиз­беж­но при­во­дит [уче­ние об] иде­ях, если эти идеи вещей дей­ст­ви­тель­но суще­ст­ву­ют и если мы будем опре­де­лять каж­дую идею как нечто само­сто­я­тель­ное. Слу­ша­тель будет недо­уме­вать и спо­рить, дока­зы­вая, что этих идей либо вовсе нет, либо если уж они суще­ст­ву­ют, то долж­ны быть без­услов­но непо­зна­вае­мы­ми для чело­ве­че­ской при­ро­ды. Такие воз­ра­же­ния кажут­ся осно­ва­тель­ны­ми, а выска­зы­ваю­ще­го их, как мы недав­но ска­за­ли, пере­убедить необы­чай­но труд­но. И надо быть исклю­чи­тель­но даро­ви­тым, чтобы понять, что суще­ст­ву­ет некий род каж­дой вещи и сущ­ность сама по себе, а еще более уди­ви­тель­ный дар нужен для того, bчтобы доис­кать­ся до все­го это­го, обсто­я­тель­но разо­брать­ся во всем и разъ­яс­нить дру­го­му!

—Согла­сен с тобой, Пар­ме­нид, — ска­зал Сократ, — мне по душе то, что ты гово­ришь.

Пар­ме­нид же отве­тил:

—Но с дру­гой сто­ро­ны, Сократ, если кто, при­няв во вни­ма­ние все толь­ко что изло­жен­ное и тому подоб­ное, отка­жет­ся допу­стить, что суще­ст­ву­ют идеи вещей, и не станет опре­де­лять идеи каж­дой вещи в отдель­но­сти, то, не допус­кая посто­ян­но тож­де­ст­вен­ной себе идеи каж­дой из суще­ст­ву­ю­щих вещей, он не най­дет, cкуда напра­вить свою мысль, и тем самым уни­что­жит вся­кую воз­мож­ность рас­суж­де­ния. Впро­чем, эту опас­ность, как мне кажет­ся, ты ясно почув­ст­во­вал.

—Ты прав, — отве­тил Сократ.

8.—Что же ты будешь делать с фило­со­фи­ей? Куда обра­тишь­ся, не зная таких вещей?

—Пока я совер­шен­но себе это­го не пред­став­ляю.

—Это объ­яс­ня­ет­ся тем, Сократ, — ска­зал Пар­ме­нид, — что ты преж­девре­мен­но, не поупраж­няв­шись как сле­ду­ет, берешь­ся опре­де­лять, что такое пре­крас­ное, спра­вед­ли­вое, бла­гое и любая дру­гая идея. Я это заме­тил dи третье­го дня, слу­шая здесь твой раз­го­вор вот с ним, с Ари­сто­те­лем. Твое рве­ние к рас­суж­де­ни­ям, будь уве­рен, пре­крас­но и боже­ст­вен­но, но, пока ты еще молод, поста­рай­ся поупраж­нять­ся поболь­ше в том, что боль­шин­ство счи­та­ет и назы­ва­ет пусто­сло­ви­ем; в про­тив­ном слу­чае исти­на будет от тебя усколь­зать.

Пере­ход к диа­лек­ти­ке еди­но­го и ино­го

—Каким же спо­со­бом сле­ду­ет упраж­нять­ся, Пар­ме­нид? — спро­сил Сократ.

—Об этом ты слы­шал от Зено­на, — отве­тил Пар­ме­нид. — Впро­чем, даже ему, к мое­му вос­хи­ще­нию, ты нашел­ся ска­зать, eчто отвер­га­ешь блуж­да­ние мыс­ли вокруг да око­ло види­мых вещей, а пред­ла­га­ешь рас­смат­ри­вать то, что мож­но постичь исклю­чи­тель­но разу­мом и при­знать за идеи.

—В самом деле, — отве­тил Сократ, — я нахо­жу, что таким путем совсем не труд­но пока­зать, что все вещи и подоб­ны и непо­доб­ны и так далее.

—И пра­виль­но, — ска­зал Пар­ме­нид, — но если жела­ешь поупраж­нять­ся получ­ше, то сле­ду­ет, кро­ме того, делать вот что: не толь­ко пред­по­ла­гая что-нибудь суще­ст­ву­ю­щим, если оно суще­ст­ву­ет, рас­смат­ри­вать выво­ды 136из это­го пред­по­ло­же­ния, но так­же пред­по­ла­гая то же самое несу­ще­ст­ву­ю­щим.

—Что ты име­ешь в виду? — спро­сил Сократ.

—Если ты жела­ешь поупраж­нять­ся, то возь­ми хотя бы пред­по­ло­же­ние, выска­зан­ное Зено­ном: допу­сти, что суще­ст­ву­ет мно­гое, и посмот­ри, что долж­но из это­го выте­кать как для мно­го­го само­го по себе в отно­ше­нии к само­му себе и к еди­но­му, так и для еди­но­го в отно­ше­нии к само­му себе и ко мно­го­му¹². С дру­гой сто­ро­ны, если мно­го­го не суще­ст­ву­ет, то опять надо смот­реть, что́ после­ду­ет отсюда для еди­но­го и для мно­го­го в отно­ше­нии их к себе самим и друг к дру­гу. И далее, bесли пред­по­ло­жить, что подо­бие суще­ст­ву­ет или что его не суще­ст­ву­ет, то опять-таки, какие будут выво­ды при каж­дом из этих двух пред­по­ло­же­ний как для того, что было поло­же­но в осно­ву, так и для дру­го­го, в их отно­ше­нии к себе самим и друг к дру­гу. Тот же спо­соб рас­суж­де­ния сле­ду­ет при­ме­нять к непо­доб­но­му, к дви­же­нию и покою, к воз­ник­но­ве­нию и гибе­ли и, нако­нец, к само­му бытию и небы­тию; одним сло­вом, что толь­ко ни пред­по­ло­жишь ты суще­ст­ву­ю­щим или несу­ще­ст­ву­ю­щим, или испы­ты­ваю­щим какое-либо иное состо­я­ние, вся­кий раз до́лжно рас­смат­ри­вать след­ст­вия как по отно­ше­нию к это­му пред­по­ло­же­нию, cтак и по отно­ше­нию к про­чим, взя­тым пооди­ноч­ке, и точ­но так же, когда они в боль­шем чис­ле или в сово­куп­но­сти. С дру­гой сто­ро­ны, это про­чее тебе тоже сле­ду­ет все­гда рас­смат­ри­вать в отно­ше­нии как к нему само­му, так и к дру­го­му, на чем бы ты ни оста­но­вил свой выбор и как бы ты ни пред­по­ло­жил то, что пред­по­ло­жил суще­ст­ву­ю­щим или несу­ще­ст­ву­ю­щим, если ты хочешь, поупраж­няв­шись над­ле­жа­щим обра­зом в этих вещах, осно­ва­тель­но про­зреть исти­ну.

—Труд­ный рису­ешь ты путь, Пар­ме­нид, и я не совсем его пони­маю. Не про­де­лать ли тебе его само­му на каком-либо при­ме­ре, чтобы мне луч­ше понять?

—dТяж­кое бре­мя воз­ла­га­ешь ты, Сократ, на ста­ри­ка, — отве­тил Пар­ме­нид.

—В таком слу­чае, — ска­зал Сократ, — поче­му бы тебе, Зенон, не про­де­лать этой работы для нас?

Но Зенон засме­ял­ся и ска­зал:

—Будем, Сократ, про­сить само­го Пар­ме­нида: не так-то про­сто то, о чем он гово­рит. Раз­ве ты не видишь, какую зада­чу зада­ешь? Если бы нас здесь было поболь­ше, то не нуж­но бы и про­сить, пото­му что не след гово­рить об этом при мно­гих, да еще чело­ве­ку в пре­клон­ном воз­расте: eведь боль­шин­ство не пони­ма­ет, что без все­сто­рон­не­го и обсто­я­тель­но­го разыс­ка­ния и даже заблуж­де­ния невоз­мож­но ура­зу­меть исти­ну. Итак, Пар­ме­нид, я при­со­еди­ня­юсь к прось­бе Сокра­та, чтобы и само­му меж­ду тем тебя послу­шать.

9. По сло­вам Анти­фон­та, Пифо­дор рас­ска­зы­вал, что и он сам, и Ари­сто­тель, и все про­чие после этих слов Зено­на ста­ли про­сить Пар­ме­нида не отка­зы­вать­ся и пояс­нить на при­ме­ре то, что он сей­час выска­зал.

Тогда Пар­ме­нид ска­зал:

—При­хо­дит­ся согла­сить­ся, хотя я и чув­ст­вую себя в поло­же­нии Иви­ко­ва 137коня¹³: поста­рев­ший боец дол­жен состя­зать­ся в беге колес­ниц, и он дро­жит, зная по опы­ту, что его ждет, а поэт, срав­ни­вая себя с ним, гово­рит, что и сам он на ста­ро­сти лет вынуж­ден про­тив воли высту­пить на попри­ще люб­ви. Памя­туя об этом, я с вели­ким стра­хом поду­мы­ваю, как мне в такие годы пере­плыть эту ширь и глубь рас­суж­де­ний. А впро­чем, попро­бую: надо вам уго­дить, тем более что, как гово­рит Зенон, мы все здесь свои. bИтак, с чего же нам начать и что пер­вым дол­гом пред­по­ло­жить? Угод­но вам — раз уж реше­но играть в замыс­ло­ва­тую игру, — я нач­ну с себя и с мое­го поло­же­ния о еди­ном самом по себе и рас­смот­рю, какие долж­ны быть след­ст­вия, если пред­по­ло­жить, что еди­ное суще­ст­ву­ет, а затем — что его не суще­ст­ву­ет?

—Конеч­но, — ска­зал Зенон.

—А кто, — про­дол­жал Пар­ме­нид, — будет мне отве­чать? Не самый ли млад­ший? Он был бы менее при­тя­за­те­лен и отве­чал бы имен­но то, что дума­ет, а вме­сте с тем его отве­ты были бы для меня пере­дыш­кой.

—cЯ к тво­им услу­гам, Пар­ме­нид, — ска­зал Ари­сто­тель, — ведь, гово­ря о самом млад­шем, ты име­ешь в виду меня. Итак, спра­ши­вай, я буду отве­чать.

Абсо­лют­ное и отно­си­тель­ное пола­га­ние еди­но­го с выво­да­ми для еди­но­го

10.—Ну, что ж, — ска­зал Пар­ме­нид, — если есть еди­ное, то может ли это еди­ное быть мно­гим?

Ари­сто­тель¹⁴. Да как же это воз­мож­но?

Пар­ме­нид. Зна­чит, у него не долж­но быть частей и само оно не долж­но быть целым.

Ари­сто­тель. Поче­му так?

Пар­ме­нид. Часть, пола­гаю я, есть часть цело­го.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А что такое целое? Не будет ли целым то, в чем нет ни одной недо­стаю­щей части?

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Зна­чит, в обо­их слу­ча­ях еди­ное состо­я­ло бы из частей — и как целое, и как име­ю­щее части.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

dПар­ме­нид. И зна­чит, в обо­их слу­ча­ях еди­ное было бы мно­гим, а не еди­ным¹⁵.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Долж­но же оно быть не мно­гим, а еди­ным.

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное будет еди­ным, оно не будет целым и не будет иметь частей.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. А пото­му, не имея вовсе частей, оно не может иметь ни нача­ла, ни кон­ца, ни середи­ны, ибо все это были бы уже его части.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Но ведь конец и нача­ло обра­зу­ют пре­дел каж­дой вещи.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Зна­чит, еди­ное бес­пре­дель­но, если оно не име­ет ни нача­ла, ни кон­ца¹⁶.

Ари­сто­тель. Бес­пре­дель­но.

eПар­ме­нид. А так­же лише­но очер­та­ний: оно не может быть при­част­ным ни круг­ло­му, ни пря­мо­му.

Ари­сто­тель. Как так?

Пар­ме­нид. Круг­лое ведь есть то, края чего повсюду оди­на­ко­во отсто­ят от цен­тра.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А пря­мое — то, центр чего не дает видеть оба края.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Итак, еди­ное име­ло бы части и было бы мно­гим, если бы было при­част­но пря­мо­ли­ней­ной или круг­лой фигу­ре.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно — не пря­мое и не шаро­об­раз­ное, 138если не име­ет частей.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. А будучи таким, оно не может быть нигде, ибо оно не может нахо­дить­ся ни в дру­гом, ни в себе самом.

Ари­сто­тель. Поче­му так?

Пар­ме­нид. Нахо­дясь в дру­гом, оно, надо пола­гать, кру­го́м охва­ты­ва­лось бы тем, в чем нахо­ди­лось бы, и во мно­гих местах каса­лось бы его мно­ги­ми сво­и­ми частя­ми; но так как еди­ное не име­ет частей и не при­част­но круг­ло­му, то невоз­мож­но, чтобы оно во мно­гих местах каса­лось чего-либо по кру­гу.

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Нахо­дясь же в себе самом, оно будет окру­жать не что иное, как само себя, если толь­ко оно дей­ст­ви­тель­но будет нахо­дить­ся в себе самом: bведь невоз­мож­но, чтобы нечто нахо­ди­лось в чем-либо и не было им окру­же­но.

Ари­сто­тель. Конеч­но, невоз­мож­но.

11. Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, окру­жен­ное и то, что его окру­жа­ет, были бы каж­дое чем-то осо­бым — ведь одно и то же целое не может одно­вре­мен­но испы­ты­вать и вызы­вать оба состо­я­ния, и, таким обра­зом, еди­ное было бы уже не одним, а дву­мя.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не нахо­дит­ся нигде: ни в себе самом, ни в дру­гом.

Ари­сто­тель. Не нахо­дит­ся.

Пар­ме­нид. Сооб­ра­зи же, может ли оно, будучи таким, поко­ить­ся или дви­гать­ся.

Ари­сто­тель. А поче­му же нет?

Пар­ме­нид. Пото­му что, дви­га­ясь, оно пере­ме­ща­лось бы или изме­ня­лось: cэто ведь един­ст­вен­ные виды дви­же­ния.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Но, изме­ня­ясь, еди­ное уже не может быть еди­ным.

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно не дви­жет­ся путем изме­не­ния.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. А не дви­жет­ся ли оно путем пере­ме­ще­ния?

Ари­сто­тель. Может быть.

Пар­ме­нид. Но если бы еди­ное пере­ме­ща­лось, то оно либо вра­ща­лось бы вокруг себя, оста­ва­ясь на месте, либо меня­ло бы одно место на дру­гое.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Итак, необ­хо­ди­мо, чтобы при кру­го­вра­ще­нии оно име­ло центр, а так­же и дру­гие части, кото­рые вра­ща­лись бы вокруг него. Но воз­мож­но ли, dчтобы пере­ме­ща­лось вокруг цен­тра то, чему не свой­ст­вен­ны ни центр, ни части?

Ари­сто­тель. Нет, совер­шен­но невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Но может быть, [еди­ное], меняя место и появ­ля­ясь то здесь, то там, таким обра­зом дви­жет­ся?

Ари­сто­тель. Да, если оно дей­ст­ви­тель­но дви­жет­ся.

Пар­ме­нид. А не ока­за­лось ли, что ему невоз­мож­но в чем-либо нахо­дить­ся?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. И сле­до­ва­тель­но, в чем-то появ­лять­ся еще менее воз­мож­но?

Ари­сто­тель. Не пони­маю, поче­му.

Пар­ме­нид. Если нечто появ­ля­ет­ся в чем-либо, то необ­хо­ди­мо, чтобы, пока оно толь­ко появ­ля­ет­ся, оно еще там не нахо­ди­лось, но и не было бы совер­шен­но вовне, коль ско­ро оно уже появ­ля­ет­ся.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если это вооб­ще мог­ло бы с чем-либо про­изой­ти, eто лишь с тем, что име­ет части; тогда одна какая-либо часть мог­ла бы нахо­дить­ся внут­ри чего-либо, дру­гая же одно­вре­мен­но вне его; но то, что не име­ет частей, нико­им обра­зом не смо­жет в одно и то же вре­мя нахо­дить­ся цели­ком и внут­ри и вне чего-либо.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. А не кажет­ся ли еще менее воз­мож­ным, чтобы где-либо появ­ля­лось то, что не име­ет частей и не состав­ля­ет цело­го, коль ско­ро оно не может появ­лять­ся ни по частям, ни цели­ком?

Ари­сто­тель. Кажет­ся.

139Пар­ме­нид. Итак, еди­ное не меня­ет места, направ­ля­ясь куда-либо или появ­ля­ясь в чем-либо, оно не вра­ща­ет­ся на одном и том же месте и не изме­ня­ет­ся.

Ари­сто­тель. Похо­же, что так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не дви­жет­ся ни одним видом дви­же­ния.

Ари­сто­тель. Не дви­жет­ся.

Пар­ме­нид. Но мы утвер­жда­ем так­же, что для него невоз­мож­но нахо­дить­ся в чем-либо.

Ари­сто­тель. Утвер­жда­ем.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное нико­гда не нахо­дит­ся в том же самом месте.

Ари­сто­тель. Поче­му так?

Пар­ме­нид. А пото­му, что тогда оно нахо­ди­лось бы в дру­гом месте таким же обра­зом, как в том же самом.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Но для еди­но­го невоз­мож­но нахо­дить­ся ни в себе самом, ни в дру­гом.

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное нико­гда не быва­ет bв том же самом.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му, не быва­ет.

Пар­ме­нид. Но что нико­гда не быва­ет в том же самом, то не поко­ит­ся и не сто­ит на месте.

Ари­сто­тель. Да, это невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, ока­зы­ва­ет­ся, что еди­ное и не сто­ит на месте, и не дви­жет­ся.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му, так.

Пар­ме­нид. Далее, оно не может быть тож­де­ст­вен­ным ни ино­му, ни само­му себе и, с дру­гой сто­ро­ны, отлич­ным от себя само­го или от ино­го.

Ари­сто­тель. Как это?

Пар­ме­нид. Будучи отлич­ным от себя само­го, оно, конеч­но, было бы отлич­но от еди­но­го и не было бы еди­ным.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. А будучи тож­де­ст­вен­но ино­му, оно было бы этим послед­ним и не было бы самим собой, cтак что и в этом слу­чае оно было бы не тем, что оно есть, — еди­ным, но чем-то отлич­ным от еди­но­го.

Ари­сто­тель. Да, имен­но.

Пар­ме­нид. Итак, оно не будет тож­де­ст­вен­ным ино­му или отлич­ным от себя само­го.

Ари­сто­тель. Не будет.

Пар­ме­нид. Но оно не будет так­же отлич­ным от ино­го, пока оно оста­ет­ся еди­ным, ибо не подо­ба­ет еди­но­му быть отлич­ным от чего бы то ни было: это свой­ст­вен­но толь­ко ино­му, и ниче­му боль­ше.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, еди­ное бла­го­да­ря тому, что оно еди­но, не может быть иным. Или, по-тво­е­му, не так?

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Но если оно не может быть иным из-за сво­его един­ства, то оно не будет иным и из-за себя само­го, а если оно не может быть иным из-за себя само­го, то само оно, никак не будучи иным, не будет и от чего бы то dни было отлич­ным.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Одна­ко оно не будет и тож­де­ст­вен­но само­му себе.

Ари­сто­тель. Поче­му же?

Пар­ме­нид. Раз­ве при­ро­да еди­но­го та же, что и при­ро­да тож­де­ст­вен­но­го?

Ари­сто­тель. А раз­ве нет?

Пар­ме­нид. Ведь когда нечто ста­но­вит­ся тож­де­ст­вен­ным чему-либо, оно не ста­но­вит­ся еди­ным.

Ари­сто­тель. Чем же тогда оно ста­но­вит­ся?

Пар­ме­нид. Ста­но­вясь тож­де­ст­вен­ным мно­го­му, оно неиз­беж­но ста­но­вит­ся мно­гим, а не одним.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Но если бы еди­ное и тож­де­ст­вен­ное ничем не отли­ча­лись, то вся­кий раз, как что-либо ста­но­ви­лось бы тож­де­ст­вен­ным, оно дела­лось бы еди­ным и, ста­но­вясь еди­ным, дела­лось бы тож­де­ст­вен­ным.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное eбудет тож­де­ст­вен­но само­му себе, то оно не будет еди­ным с самим собой и, таким обра­зом, будучи еди­ным, не будет еди­ным. Но это, конеч­но, невоз­мож­но, а сле­до­ва­тель­но, еди­ное не может быть ни отлич­но от ино­го, ни тож­де­ст­вен­но само­му себе.

Ари­сто­тель. Да, не может.

Пар­ме­нид. Итак, еди­ное не может быть иным или тож­де­ст­вен­ным ни само­му себе, ни ино­му.

Ари­сто­тель. Конеч­но, не может.

Пар­ме­нид. Далее, оно не будет ни подоб­ным, ни непо­доб­ным чему-либо — ни себе само­му, ни ино­му.

Ари­сто­тель. Поче­му?

Пар­ме­нид. Пото­му что подоб­ное — это то, чему в неко­то­рой сте­пе­ни свой­ст­вен­но тож­де­ст­вен­ное.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Но ока­за­лось, что тож­де­ст­вен­ное по при­ро­де сво­ей чуж­до еди­но­му.

Ари­сто­тель. Да, ока­за­лось.

140Пар­ме­нид. Далее, если бы еди­ное обла­да­ло каки­ми-либо свой­ства­ми, кро­ме того чтобы быть еди­ным, то оно обла­да­ло бы свой­ст­вом быть бо́льшим, чем один, что невоз­мож­но.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное вовсе не допус­ка­ет тож­де­ст­вен­но­сти — ни дру­го­му, ни само­му себе.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Зна­чит, оно не может быть и подоб­но ни дру­го­му, ни себе само­му.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. С дру­гой сто­ро­ны, еди­ное не обла­да­ет свой­ст­вом быть иным, ибо и в таком слу­чае оно обла­да­ло бы свой­ст­вом быть бо́льшим, чем одно.

Ари­сто­тель. Да, бо́льшим.

Пар­ме­нид. Но то, что обла­да­ет свой­ст­вом быть отлич­ным от само­го себя или от дру­го­го, непо­доб­но как себе само­му, так и дру­го­му, коль ско­ро подоб­но то, bчему свой­ст­вен­на тож­де­ст­вен­ность.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Еди­ное же, вовсе не обла­дая, как выяс­ни­лось, свой­ст­вом быть отлич­ным, никак не может быть непо­доб­ным ни себе само­му, ни ино­му.

Ари­сто­тель. Конеч­но, не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не может быть ни подоб­ным, ни непо­доб­ным ни себе само­му, ни ино­му.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Далее, будучи таким, оно не будет ни рав­ным, ни нерав­ным ни себе само­му, ни дру­го­му.

Ари­сто­тель. Поче­му так?

Пар­ме­нид. Будучи рав­ным, оно будет иметь столь­ко же мер, сколь­ко то, чему оно рав­но.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А будучи боль­ше или мень­ше тех вели­чин, с кото­ры­ми оно соиз­ме­ри­мо, оно по срав­не­нию с мень­ши­ми будет содер­жать cболь­ше мер, а по срав­не­нию с бо́льши­ми — мень­ше.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А по отно­ше­нию к вели­чи­нам, с кото­ры­ми оно не сопо­ста­ви­мо, оно не будет иметь ни мень­ше, ни боль­ше мер.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но раз­ве воз­мож­но, чтобы непри­част­ное тож­де­ст­вен­но­му было одной и той же меры или име­ло что-либо тож­де­ст­вен­ное дру­го­му?

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. А что не одной и той же меры, то не может быть рав­но ни себе само­му, ни дру­го­му.

Ари­сто­тель. Как вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Но, заклю­чая в себе боль­шее или мень­шее чис­ло мер, оно состо­я­ло бы из столь­ких частей, сколь­ко содер­жит мер, dи, таким обра­зом, опять не было бы еди­ным, но было бы чис­лом, рав­ным чис­лу содер­жа­щих­ся в нем мер.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. А если бы оно содер­жа­ло все­го одну меру, то было бы рав­но этой мере; но ведь выяс­ни­лось, что ему невоз­мож­но быть чему-либо рав­ным.

Ари­сто­тель. Да, это выяс­ни­лось.

Пар­ме­нид. Итак, не будучи при­част­но ни одной мере, ни мно­гим, ни немно­гим и будучи вовсе непри­част­но тож­де­ст­вен­но­му, еди­ное, оче­вид­но, нико­гда не будет рав­ным ни себе, ни дру­го­му, а так­же не будет боль­ше или мень­ше себя или ино­го.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

12. Пар­ме­нид. Теперь вот что. Пред­став­ля­ет­ся ли воз­мож­ным, eчтобы еди­ное было стар­ше или моло­же или оди­на­ко­во­го воз­рас­та с чем-либо?

Ари­сто­тель. Поче­му бы и нет?

Пар­ме­нид. А пото­му, что, будучи оди­на­ко­во­го воз­рас­та с самим собой или с дру­гим, оно будет при­част­но равен­ству во вре­ме­ни и подо­бию; а мы уже гово­ри­ли, что еди­ное не при­част­но ни подо­бию, ни равен­ству.

Ари­сто­тель. Да, мы это гово­ри­ли.

Пар­ме­нид. Далее, мы гово­ри­ли так­же, что оно непри­част­но непо­до­бию и нера­вен­ству.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Но будучи тако­вым, может ли еди­ное 141быть стар­ше или моло­же чего-либо или иметь с чем-либо оди­на­ко­вый воз­раст?

Ари­сто­тель. Нико­им обра­зом.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не может быть моло­же, стар­ше или оди­на­ко­во­го воз­рас­та ни с самим собой, ни с дру­гим.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Но если еди­ное тако­во, то может ли оно вооб­ще суще­ст­во­вать во вре­ме­ни? Ведь необ­хо­ди­мо, чтобы суще­ст­ву­ю­щее во вре­ме­ни посто­ян­но ста­но­ви­лось стар­ше само­го себя?

Ари­сто­тель. Да, необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. А стар­шее не есть ли все­гда стар­шее по отно­ше­нию к млад­ше­му?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

bПар­ме­нид. Зна­чит, то, что ста­но­вит­ся стар­ше себя, ста­но­вит­ся вме­сте с тем и моло­же себя, коль ско­ро в нем будет то, стар­ше чего оно ста­но­вит­ся.

Ари­сто­тель. Что это ты гово­ришь?

Пар­ме­нид. А вот что. Если что-нибудь уже отлич­но от ино­го, оно не может ста­но­вить­ся отлич­ным от него, посколь­ку тако­вым уже явля­ет­ся: если что-нибудь было или будет отлич­ным от ино­го, зна­чит, оно уже ста­ло или станет тако­вым; но если что-нибудь ста­но­вит­ся отлич­ным от ино­го, то, зна­чит, тако­вым оно не явля­ет­ся в насто­я­щем, не будет в буду­щем и не было в про­шлом, оно толь­ко ста­но­вит­ся отлич­ным, и не ина­че.

Ари­сто­тель. Да, это необ­хо­ди­мо.

cПар­ме­нид. А стар­шее есть нечто отлич­ное от млад­ше­го, а не от чего-либо дру­го­го.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, то, что ста­но­вит­ся стар­ше само­го себя, долж­но неиз­беж­но ста­но­вить­ся вме­сте с тем и моло­же себя.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. С дру­гой сто­ро­ны, по вре­ме­ни оно, конеч­но, не быва­ет ни про­дол­жи­тель­нее, ни коро­че само­го себя, но ста­но­вит­ся и есть, было и будет в тече­ние рав­но­го себе вре­ме­ни.

Ари­сто­тель. Да, и это необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. А сле­до­ва­тель­но, ока­зы­ва­ет­ся необ­хо­ди­мым, чтобы все, что суще­ст­ву­ет во вре­ме­ни и dпри­част­но ему, име­ло один и тот же воз­раст с самим собой и вме­сте с тем ста­но­ви­лось стар­ше и моло­же себя.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му.

Пар­ме­нид. Но еди­но­му не свой­ст­вен­но ни одно подоб­ное состо­я­ние.

Ари­сто­тель. Да, не свой­ст­вен­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не при­част­но вре­ме­ни и не суще­ст­ву­ет ни в каком вре­ме­ни.

Ари­сто­тель. Дей­ст­ви­тель­но, не суще­ст­ву­ет; по край­ней мере, так пока­зы­ва­ет наше рас­суж­де­ние.

Пар­ме­нид. Что же далее? Не пред­став­ля­ет­ся ли, что сло­ва «было», «ста­ло», «ста­но­ви­лось» озна­ча­ют при­част­ность уже про­шед­ше­му вре­ме­ни?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Далее, сло­ва «будет», e«будет ста­но­вить­ся», «станет» не ука­зы­ва­ют ли на при­част­ность вре­ме­ни, кото­рое еще толь­ко долж­но насту­пить?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А сло­ва «есть», «ста­но­вит­ся» — на при­част­ность насто­я­ще­му вре­ме­ни?

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное никак не при­част­но ника­ко­му вре­ме­ни, то оно не ста­ло, не ста­но­ви­лось и не было преж­де, оно не наста­ло, не наста­ет и не есть теперь и, нако­нец, оно не будет ста­но­вить­ся, не станет и не будет впо­след­ст­вии.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Но воз­мож­но ли, чтобы нечто было при­част­но бытию ина­че, неже­ли одним из этих спо­со­бов?

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное никак не при­част­но бытию.

Ари­сто­тель. Ока­зы­ва­ет­ся, нет.

Пар­ме­нид. И пото­му еди­ное ника­ким обра­зом не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Не суще­ст­ву­ет оно, сле­до­ва­тель­но, и как еди­ное, ибо в таком слу­чае оно было бы уже суще­ст­ву­ю­щим и при­част­ным бытию. И вот ока­зы­ва­ет­ся, еди­ное не суще­ст­ву­ет как еди­ное, да и [вооб­ще] не суще­ст­ву­ет, если дове­рять тако­му рас­суж­де­нию.

Ари­сто­тель. Кажет­ся, так.

142Пар­ме­нид. А если что не суще­ст­ву­ет, то может ли что-либо при­над­ле­жать ему или исхо­дить от него?

Ари­сто­тель. Каким же обра­зом?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, не суще­ст­ву­ет ни име­ни, ни сло­ва для него, ни зна­ния о нем, ни чув­ст­вен­но­го его вос­при­я­тия, ни мне­ния.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, нель­зя ни назвать его, ни выска­зать­ся о нем, ни соста­вить себе о нем мне­ния, ни познать его, и ничто из суще­ст­ву­ю­ще­го не может чув­ст­вен­но вос­при­нять его.

Ари­сто­тель. Как выяс­ня­ет­ся, нет.

Пар­ме­нид. Но воз­мож­но ли, чтобы так обсто­я­ло дело с еди­ным?

Ари­сто­тель. Нет. По край­ней мере, мне так кажет­ся.

13. Пар­ме­нид. Так не хочешь ли, вер­нем­ся сно­ва к пер­во­на­чаль­но­му bпред­по­ло­же­нию: может быть, таким обра­зом мы при­дем к чему-либо ино­му?

Ари­сто­тель. Конеч­но, хочу.

Пар­ме­нид. Итак, утвер­жда­ем мы, если еди­ное суще­ст­ву­ет, надо при­нять след­ст­вия, выте­каю­щие для еди­но­го, какие бы они ни были?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Следи же за мной с само­го нача­ла: если еди­ное суще­ст­ву­ет, может ли оно, суще­ст­вуя, не быть при­част­ным бытию?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Итак, долж­но суще­ст­во­вать бытие еди­но­го, не тож­де­ст­вен­ное с еди­ным, ибо ина­че это бытие не было бы быти­ем еди­но­го и еди­ное не было бы при­част­но ему, но cбыло бы все рав­но что ска­зать «еди­ное суще­ст­ву­ет» или «еди­ное еди­но». Теперь же мы исхо­дим не из пред­по­ло­же­ния «еди­ное еди­но», но из пред­по­ло­же­ния «еди­ное суще­ст­ву­ет». Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Тогда сло­во «суще­ст­ву­ет» будет озна­чать нечто дру­гое, чем «еди­ное»?

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Поэто­му если кто ска­жет в ито­ге, что еди­ное суще­ст­ву­ет, то не будет ли это озна­чать, что еди­ное при­част­но бытию?

Ари­сто­тель. Конеч­но, будет.

Пар­ме­нид. Повто­рим еще вопрос: какие след­ст­вия про­ис­те­ка­ют из пред­по­ло­же­ния: «еди­ное суще­ст­ву­ет»? Обра­ти вни­ма­ние, не пред­став­ля­ет­ся ли необ­хо­ди­мым, чтобы это пред­по­ло­же­ние обо­зна­ча­ло еди­ное, кото­рое име­ет части?

Ари­сто­тель. Как это?

dПар­ме­нид. А вот как: если «суще­ст­ву­ет» гово­рит­ся о суще­ст­ву­ю­щем еди­ном, а «еди­ное» — о еди­ном суще­ст­ву­ю­щем, и если, с дру­гой сто­ро­ны, бытие и еди­ное не тож­де­ст­вен­ны, но лишь отно­сят­ся к одно­му и тому же суще­ст­ву­ю­ще­му еди­но­му, кото­рое мы допу­сти­ли, то ведь необ­хо­ди­мо, чтобы само суще­ст­ву­ю­щее еди­ное было целым, а еди­ное и бытие — его частя­ми?

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Далее, назы­вать ли нам каж­дую из этих двух частей толь­ко частью, или же каж­дая часть долж­на назы­вать­ся частью цело­го?

Ари­сто­тель. Частью цело­го.

Пар­ме­нид. И сле­до­ва­тель­но, то, что еди­но, одно­вре­мен­но есть целое и име­ет части?

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Что же далее? Каж­дая из этих двух частей суще­ст­ву­ю­ще­го еди­но­го — имен­но еди­ное eи бытие, может ли оста­вать­ся особ­ня­ком: еди­ное без бытия как сво­ей части, и бытие без еди­но­го как сво­ей части?

Ари­сто­тель. Нет, не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, каж­дая из этих двух частей в свою оче­редь содер­жит и еди­ное и бытие, и любая часть опять-таки обра­зу­ет­ся по край­ней мере из двух частей; и на том же осно­ва­нии все, чему пред­сто­ит стать частью, все­гда точ­но таким же обра­зом будет иметь обе эти части, ибо еди­ное все­гда содер­жит бытие, а бытие — еди­ное, так что оно неиз­беж­но нико­гда не быва­ет еди­ным, коль ско­ро оно 143все­гда ста­но­вит­ся дву­мя¹⁷.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Что ж, суще­ст­ву­ю­щее еди­ное не пред­став­ля­ет ли собой, таким обра­зом, бес­ко­неч­ное мно­же­ство?

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Подой­ди к вопро­су еще и сле­дую­щим обра­зом.

Ари­сто­тель. Каким?

Пар­ме­нид. Не утвер­жда­ем ли мы, что еди­ное при­част­но бытию, бла­го­да­ря чему и суще­ст­ву­ет?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. И имен­но поэто­му суще­ст­ву­ю­щее еди­ное ока­за­лось мно­гим.

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. А что, если мы охва­тим разу­мом само еди­ное, кото­рое, как мы утвер­жда­ем, при­част­но бытию, но возь­мем его толь­ко само по себе, без того, чему, по наше­му утвер­жде­нию, оно при­част­но, — ока­жет­ся ли оно еди­ным толь­ко или будет так­же мно­гим?

Ари­сто­тель. Еди­ным. По край­ней мере, я так думаю.

bПар­ме­нид. Посмот­рим. Бытие не долж­но ли неиз­беж­но быть отлич­ным от него и оно само отлич­ным от бытия, коль ско­ро еди­ное не есть бытие, но как еди­ное ему при­част­но?

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Итак, если бытие и еди­ное раз­лич­ны, то еди­ное отлич­но от бытия не пото­му, что оно — еди­ное, рав­но как и бытие есть что-то иное срав­ни­тель­но с еди­ным не пото­му, что оно — бытие, но они раз­лич­ны меж­ду собою в силу ино­го и раз­лич­но­го.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Поэто­му иное не тож­де­ст­вен­но ни еди­но­му, ни бытию.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. И вот если мы выбе­рем из них, хочешь — бытие cи иное, хочешь — бытие и еди­ное, хочешь — еди­ное и иное, то не будем ли мы брать при каж­дом выбо­ре два таких [чле­на], кото­рые пра­виль­но назы­вать «оба»?

Ари­сто­тель. Как это?

Пар­ме­нид. Вот как: мож­но ли ска­зать «бытие»?

Ари­сто­тель. Мож­но.

Пар­ме­нид. А мож­но ли ска­зать так­же «еди­ное»?

Ари­сто­тель. И это мож­но.

Пар­ме­нид. Но не назва­но ли таким обра­зом каж­дое из них?

Ари­сто­тель. Назва­но.

Пар­ме­нид. А когда я ска­жу «бытие и еди­ное», раз­ве я не назо­ву оба?

Ари­сто­тель. Конеч­но, оба.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если я гово­рю «бытие и иное» или «иное и еди­ное», то я все­гда гово­рю о каж­дой [паре] «оба». Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Да.

dПар­ме­нид. Но воз­мож­но ли, чтобы то, что пра­виль­но назы­ва­ет­ся «оба», было бы тако­вым, а дву­мя нет?

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. А когда перед нами два, есть ли какая-либо воз­мож­ность, чтобы каж­дое из них не было одним?

Ари­сто­тель. Нет, ника­кой.

Пар­ме­нид. Но каж­дая из взя­тых нами [пар] пред­став­ля­ет собою соче­та­ние двух [чле­нов]; сле­до­ва­тель­но, каж­дый из них будет одним.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Если же каж­дый из них один, то при сло­же­нии какой угод­но еди­ни­цы с любым пар­ным соче­та­ни­ем не ста­но­вит­ся ли все вме­сте тре­мя?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А не есть ли три — нечет­ное чис­ло, а два — чет­ное?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Далее, когда есть два, то необ­хо­ди­мо ли, чтобы eбыло и два­жды, а когда есть три — три­жды, коль ско­ро в двух содер­жит­ся два­жды один, а в трех — три­жды один?

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. А когда есть два и два­жды, то не необ­хо­ди­мо ли, чтобы было и два­жды два? И когда есть три и три­жды, не необ­хо­ди­мо ли так­же, чтобы было три­жды три?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Далее, когда есть три и два­жды, а так­же два и три­жды, то не необ­хо­ди­мо ли быть два­жды трем и три­жды двум?

Ари­сто­тель. Без­услов­но, необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, могут быть про­из­веде­ния чет­ных чисел на чет­ные, нечет­ных на нечет­ные, а 144так­же чет­ных на нечет­ные и нечет­ных на чет­ные.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. А если это так, то не дума­ешь ли ты, что оста­ет­ся какое-либо чис­ло, суще­ст­во­ва­ние кото­ро­го не необ­хо­ди­мо?

Ари­сто­тель. Нет, не думаю.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если суще­ст­ву­ет одно, то необ­хо­ди­мо, чтобы суще­ст­во­ва­ло и чис­ло.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Но при суще­ст­во­ва­нии чис­ла долж­но быть мно­гое и бес­ко­неч­ная мно­же­ст­вен­ность суще­ст­ву­ю­ще­го¹⁸. В самом деле, раз­ве чис­ло не ока­зы­ва­ет­ся бес­ко­неч­ным по коли­че­ству и при­част­ным бытию?

Ари­сто­тель. Конеч­но, ока­зы­ва­ет­ся.

Пар­ме­нид. Но ведь если все чис­ла при­част­ны бытию, то ему долж­на быть при­част­на и каж­дая часть чис­ла?

Ари­сто­тель. Да.

14. bПар­ме­нид. Зна­чит, бытие поде­ле­но меж­ду мно­же­ст­вом суще­ст­ву­ю­ще­го и не отсут­ст­ву­ет ни в одной вещи, ни в самой малой, ни в самой боль­шой? Впро­чем, неле­по даже спра­ши­вать об этом, не прав­да ли? Как, в самом деле, бытие мог­ло бы отде­лить­ся от какой-либо суще­ст­ву­ю­щей вещи?

Ари­сто­тель. Да, никак не мог­ло бы.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно раз­дроб­ле­но на самые мел­кие, круп­ные и любые дру­гие воз­мож­ные части, в выс­шей сте­пе­ни рас­чле­не­но, и частей бытия бес­пре­дель­ное cмно­же­ство.

Ари­сто­тель. Ты прав.

Пар­ме­нид. Итак, частей бытия боль­ше все­го.

Ари­сто­тель. Да, боль­ше все­го.

Пар­ме­нид. Что же, есть ли меж­ду ними какая-нибудь, кото­рая была бы частью бытия и в то же вре­мя не была бы частью?

Ари­сто­тель. Как это воз­мож­но?

Пар­ме­нид. Напро­тив, если она суще­ст­ву­ет, то, пола­гаю я, пока она суще­ст­ву­ет, ей необ­хо­ди­мо быть все­гда чем-то одним, а быть ничем невоз­мож­но.

Ари­сто­тель. Да, это необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, еди­ное при­сут­ст­ву­ет в каж­дой отдель­ной части бытия, не исклю­чая ни мень­шей, ни боль­шей части, ни какой-либо дру­гой.

Ари­сто­тель. Да.

dПар­ме­нид. А оста­ет­ся ли еди­ное целым, нахо­дясь во мно­гих местах одно­вре­мен­но? Пораз­мыс­ли над этим!

Ари­сто­тель. Раз­мыш­ляю и вижу, что это невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно рас­чле­не­но, коль ско­ро оно не целое; ведь, не будучи рас­чле­нен­ным, оно никак не может при­сут­ст­во­вать одно­вре­мен­но во всех частях бытия.

Ари­сто­тель. Это прав­да.

Пар­ме­нид. Далее, без­услов­но необ­хо­ди­мо, чтобы дели­мое коли­че­ст­вен­но соот­вет­ст­во­ва­ло чис­лу частей.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, утвер­ждая недав­но, что бытие разде­ле­но на наи­боль­шее чис­ло частей, мы гово­ри­ли неправ­ду: ведь, как ока­зы­ва­ет­ся, оно разде­ле­но на чис­ло частей, не боль­шее, чем еди­ное, eа на столь­ко же, ибо ни бытие не отде­ле­но от еди­но­го, ни еди­ное — от бытия, но, будучи дву­мя, они все­гда нахо­дят­ся во всем в рав­ной мере¹⁹.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му, так имен­но и есть.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, само еди­ное, раз­дроб­лен­ное быти­ем, пред­став­ля­ет собою огром­ное и бес­пре­дель­ное мно­же­ство.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, не толь­ко суще­ст­ву­ю­щее еди­ное есть мно­гое, но и еди­ное само по себе, разде­лен­ное быти­ем, необ­хо­ди­мо долж­но быть мно­гим.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

15. Пар­ме­нид. Одна­ко так как части суть части цело­го, то еди­ное долж­но быть огра­ни­че­но как целое. В самом деле, раз­ве части не охва­ты­ва­ют­ся целым?

145Ари­сто­тель. Без­услов­но, охва­ты­ва­ют­ся.

Пар­ме­нид. А то, что их охва­ты­ва­ет, есть пре­дел.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, суще­ст­ву­ю­щее еди­ное есть, надо пола­гать, одно­вре­мен­но и еди­ное, и мно­гое, и целое, и части, и огра­ни­чен­ное, и коли­че­ст­вен­но бес­ко­неч­ное.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. А коль ско­ро оно огра­ни­че­но, то не име­ет ли оно и кра­ев?

Ари­сто­тель. Без­услов­но, име­ет.

Пар­ме­нид. Далее, посколь­ку оно есть целое, не долж­но ли оно иметь нача­ла, середи­ны и кон­ца? Раз­ве может что-либо быть целым без этих трех [чле­нов]? И если нечто лише­но одно­го из них, может ли оно остать­ся целым?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Выхо­дит, что еди­ное долж­но обла­дать и нача­лом, bи кон­цом, и середи­ной.

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Но середи­на нахо­дит­ся на рав­ном рас­сто­я­нии от кра­ев, ибо ина­че она не была бы середи­ной.

Ари­сто­тель. Не была бы.

Пар­ме­нид. А, будучи таким, еди­ное, по-види­мо­му, ока­зы­ва­ет­ся при­част­но и какой-нибудь фигу­ре, пря­мо­ли­ней­ной ли, круг­лой или сме­шан­ной.

Ари­сто­тель. Да, это вер­но.

Пар­ме­нид. Но, обла­дая таки­ми свой­ства­ми, не будет ли оно нахо­дить­ся и в себе самом, и в дру­гом?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Ведь каж­дая из частей нахо­дит­ся в целом и вне цело­го нет ни одной.

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. И все части охва­ты­ва­ют­ся целым?

Ари­сто­тель. Да.

cПар­ме­нид. Но еди­ное — это и есть все его части: не более и не менее как все.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Так не состав­ля­ет ли еди­ное цело­го?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но если все части нахо­дят­ся в целом и если все они состав­ля­ют еди­ное и само целое и все охва­ты­ва­ют­ся целым, то не зна­чит ли это, что еди­ное охва­ты­ва­ет­ся еди­ным и, таким обра­зом, еди­ное уже нахо­дит­ся в себе самом?²⁰

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Но с дру­гой сто­ро­ны, целое не нахо­дит­ся в частях — ни во всех, ни в какой-нибудь одной. В самом деле, dесли оно нахо­дит­ся во всех частях, то необ­хо­ди­мо долж­но нахо­дить­ся и в одной, так как, не нахо­дясь в какой-либо одной, оно, конеч­но, не мог­ло бы быть и во всех; ведь если эта часть — одна из всех, а цело­го в ней нет, то каким же обра­зом оно будет нахо­дить­ся во всех частях?

Ари­сто­тель. Это­го никак не может быть.

Пар­ме­нид. Но оно не нахо­дит­ся и в неко­то­рых частях: ведь если бы целое нахо­ди­лось в неко­то­рых частях, то боль­шее заклю­ча­лось бы в мень­шем, что невоз­мож­но.

Ари­сто­тель. Да, невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Но, не нахо­дясь ни в боль­шин­стве частей, ни в одной из них, ни во всех, не долж­но ли целое нахо­дить­ся в чем-либо ином или же уж вовсе нигде не нахо­дить­ся?

Ари­сто­тель. Долж­но.

eПар­ме­нид. Но, не нахо­дясь нигде, оно было бы ничем; а так как оно — целое и в себе самом не нахо­дит­ся, то не долж­но ли оно быть в дру­гом?

Ари­сто­тель. Конеч­но, долж­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, посколь­ку еди­ное — это целое, оно нахо­дит­ся в дру­гом, а посколь­ку оно сово­куп­ность всех частей — в самом себе. Таким обра­зом, еди­ное необ­хо­ди­мо долж­но нахо­дить­ся и в себе самом, и в ином.

Ари­сто­тель. Да, это необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Но, обла­дая таки­ми свой­ства­ми, не долж­но ли оно и дви­гать­ся, и поко­ить­ся?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Оно, конеч­но, поко­ит­ся, коль ско­ро нахо­дит­ся в самом себе: ведь, нахо­дясь в еди­ном и не выхо­дя из него, 146оно было бы в том же самом — в самом себе.

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. А что все­гда нахо­дит­ся в том же самом, то долж­но все­гда поко­ить­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Далее, то, что все­гда нахо­дит­ся в ином, не долж­но ли, наобо­рот, нико­гда не быть в том же самом? А нико­гда не нахо­дясь в том же самом, — не поко­ить­ся и, не поко­ясь, — дви­гать­ся?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Итак, все­гда нахо­дясь в себе самом и в ином, еди­ное долж­но все­гда и дви­гать­ся, и поко­ить­ся.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Потом оно долж­но быть тож­де­ст­вен­ным само­му себе и bотлич­ным от само­го себя и точ­но так же тож­де­ст­вен­ным дру­го­му и отлич­ным от него, коль ско­ро оно обла­да­ет выше­ука­зан­ны­ми свой­ства­ми.

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Вся­кая вещь, пола­гаю, отно­сит­ся ко вся­кой дру­гой вещи сле­дую­щим обра­зом: она или тож­де­ст­вен­на дру­гой, или иная; если же она не тож­де­ст­вен­на и не иная, то ее отно­ше­ние к дру­гой вещи может быть либо отно­ше­ни­ем части к цело­му, либо отно­ше­ни­ем цело­го к части.

Ари­сто­тель. Види­мо, так.

Пар­ме­нид. Итак, есть ли еди­ное часть само­го себя?

Ари­сто­тель. Нико­им обра­зом.

Пар­ме­нид. Зна­чит, если бы еди­ное отно­си­лось к себе само­му как к части, оно не было бы так­же целым по отно­ше­нию к себе, будучи частью.

Ари­сто­тель. Да, это невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. А не иное ли еди­ное по отно­ше­нию к еди­но­му?

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

cПар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно не может быть отлич­но от само­го себя.

Ари­сто­тель. Разу­ме­ет­ся, нет.

Пар­ме­нид. Итак, если еди­ное по отно­ше­нию к себе само­му не есть ни иное, ни целое, ни часть, то не долж­но ли оно быть тож­де­ст­вен­ным с самим собой?

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Как же, одна­ко? То, что нахо­дит­ся в ином месте срав­ни­тель­но с самим собой, пре­бы­ваю­щим в себе самом, не долж­но ли быть иным по отно­ше­нию к само­му себе вслед­ст­вие это­го пре­бы­ва­ния в дру­гом месте?

Ари­сто­тель. По-мое­му, долж­но.

Пар­ме­нид. Но имен­но таким ока­за­лось еди­ное, посколь­ку оно одно­вре­мен­но нахо­дит­ся и в себе самом, и в ином.

Ари­сто­тель. Да, ока­за­лось.

Пар­ме­нид. Зна­чит, в силу это­го, еди­ное, по-види­мо­му, долж­но быть иным по отно­ше­нию к само­му себе.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му.

dПар­ме­нид. Далее, если нечто отлич­но от чего-либо, то не от отлич­но­го ли будет оно отлич­но?

Ари­сто­тель. Без­услов­но.

16. Пар­ме­нид. Итак, есть ли все не-еди­ное иное по отно­ше­нию к еди­но­му и еди­ное — иное по отно­ше­нию к тому, что нееди­но?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное долж­но быть иным по отно­ше­нию к дру­го­му.

Ари­сто­тель. Да, долж­но.

Пар­ме­нид. Но смот­ри-ка: само тож­де­ст­вен­ное и иное не про­ти­во­по­лож­ны ли друг дру­гу?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Так может ли тож­де­ст­вен­ное нахо­дить­ся когда-либо в ином или иное в тож­де­ст­вен­ном?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Но если иное нико­гда не может нахо­дить­ся в тож­де­ст­вен­ном, то сре­ди суще­ст­ву­ю­ще­го нет ниче­го, в чем нахо­ди­лось бы иное в тече­ние како­го бы то ни eбыло вре­ме­ни; ведь если бы оно хоть какое-то вре­мя в чем-либо нахо­ди­лось, то в тече­ние это­го вре­ме­ни отлич­ное нахо­ди­лось бы в тож­де­ст­вен­ном. Не так ли?

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. А если иное нико­гда не нахо­дит­ся в тож­де­ст­вен­ном, то оно нико­гда не может нахо­дить­ся ни в чем из суще­ст­ву­ю­ще­го.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, иное не может нахо­дить­ся ни в том, что нееди­но, ни в еди­ном.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, не посред­ст­вом ино­го будет отлич­ным еди­ное от того, что нееди­но, и то, что нееди­но, — от еди­но­го.

Ари­сто­тель. Нет.

Пар­ме­нид. Рав­ным обра­зом и не посред­ст­вом себя самих они будут раз­ли­чать­ся меж­ду собою, так как не при­част­ны ино­му.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

147Пар­ме­нид. Если же они раз­лич­ны не посред­ст­вом себя самих и не посред­ст­вом ино­го, то не ускользнет ли вовсе их обо­юд­ное раз­ли­чие?

Ари­сто­тель. Ускользнет.

Пар­ме­нид. Но с дру­гой сто­ро­ны, то, что нееди­но, не при­част­но еди­но­му; в про­тив­ном слу­чае не-еди­ное не было бы не-еди­ным, а каким-то обра­зом было бы еди­ным.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Но не-еди­ное не будет так­же и чис­лом, пото­му что, обла­дая чис­лом, оно ни в коем слу­чае не было бы не-еди­ным.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Что же? Не есть ли не-еди­ное часть еди­но­го? Или и в этом слу­чае не-еди­ное было бы при­част­но еди­но­му?

Ари­сто­тель. Было бы при­част­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если вооб­ще это — еди­ное, а то — не-еди­ное, bто еди­ное не может быть ни частью не-еди­но­го, ни целым в отно­ше­нии него как части; и, с дру­гой сто­ро­ны, не-еди­ное тоже не может быть ни частью еди­но­го, ни целым в отно­ше­нии еди­но­го как части²¹.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Но мы гово­ри­ли, что вещи, меж­ду кото­ры­ми нет ни отно­ше­ния части к цело­му, ни цело­го к части, ни раз­ли­чия, будут тож­де­ст­вен­ны­ми меж­ду собою.

Ари­сто­тель. Да, гово­ри­ли.

Пар­ме­нид. Но если дело обсто­ит так, не долж­ны ли мы утвер­ждать, что еди­ное тож­де­ст­вен­но не-еди­но­му?

Ари­сто­тель. Долж­ны.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, выхо­дит, что еди­ное отлич­но от дру­го­го и от себя само­го и в то же вре­мя тож­де­ст­вен­но ему и само­му себе.

Ари­сто­тель. Пожа­луй, это вер­ный вывод из cдан­но­го рас­суж­де­ния.

Пар­ме­нид. Но не будет ли еди­ное так­же подоб­но и непо­доб­но себе само­му и дру­го­му?

Ари­сто­тель. Может быть.

Пар­ме­нид. По край­ней мере, раз оно ока­за­лось иным по отно­ше­нию к дру­го­му, то и дру­гое долж­но бы быть иным по отно­ше­нию к нему.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но, не прав­да ли, оно так же отлич­но от дру­го­го, как дру­гое от него, — не более и не менее?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Если не более и не менее, то, зна­чит, оди­на­ко­во.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Итак, посколь­ку еди­ное испы­ты­ва­ет нечто отлич­ное от дру­го­го и наобо­рот, постоль­ку еди­ное по отно­ше­нию к дру­го­му и дру­гое по отно­ше­нию к еди­но­му испы­ты­ва­ют одно dи то же.

Ари­сто­тель. Что ты хочешь ска­зать?

Пар­ме­нид. Вот что. Не при­ла­га­ешь ли ты каж­дое из имен к какой-либо вещи?

Ари­сто­тель. При­ла­гаю.

Пар­ме­нид. А одно и то же имя можешь ли ты исполь­зо­вать чаще, чем один раз?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Но раз­ве, про­из­но­ся его один раз, ты обо­зна­ча­ешь им то, к чему оно отно­сит­ся, а про­из­но­ся его мно­го раз, обо­зна­ча­ешь нечто дру­гое? Или же неиз­беж­но, про­из­но­сишь ли ты одно и то же имя одна­жды или мно­го­крат­но, ты все­гда обо­зна­ча­ешь им одно и то же?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но ведь и сло­во «иное» есть имя чего-то.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, когда ты его про­из­но­сишь — eодна­жды или мно­го­крат­но, — то дела­ешь это не для обо­зна­че­ния чего-либо дру­го­го, и не дру­гое ты назы­ва­ешь, а толь­ко то, чему оно слу­жит име­нем.

Ари­сто­тель. Без­услов­но.

Пар­ме­нид. И вот, когда мы гово­рим, что дру­гое есть нечто отлич­ное от еди­но­го и еди­ное — нечто отлич­ное от дру­го­го, то, два­жды ска­зав «отлич­ное», мы тем не менее обо­зна­ча­ем этим сло­вом не дру­гую какую-либо при­ро­ду, но все­гда ту, назва­ни­ем кото­рой слу­жит это сло­во.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Итак, в какой мере еди­ное отлич­но 148от дру­го­го, в такой же мере дру­гое отлич­но от еди­но­го, и что каса­ет­ся при­су­ще­го им свой­ства «быть отлич­ны­ми», еди­ное будет обла­дать не иным каким-либо отли­чи­ем, а тем же самым, каким обла­да­ет дру­гое. А что хоть как-то тож­де­ст­вен­но, то подоб­но. Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. И вот, в силу того что еди­ное обла­да­ет отли­чи­ем от дру­го­го, по этой же самой при­чине каж­дое из них подоб­но каж­до­му, ибо каж­дое от каж­до­го отлич­но.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Но с дру­гой сто­ро­ны, подоб­ное про­ти­во­по­лож­но непо­доб­но­му.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, и иное про­ти­во­по­лож­но тож­де­ст­вен­но­му.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Но обна­ру­жи­лось так­же, что еди­ное тож­де­ст­вен­но с дру­гим.

bАри­сто­тель. Да, обна­ру­жи­лось.

17. Пар­ме­нид. А ведь это про­ти­во­по­лож­ные состо­я­ния — быть тож­де­ст­вен­ным с дру­гим и быть отлич­ным от дру­го­го.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ные.

Пар­ме­нид. Но посколь­ку они раз­лич­ны, они ока­за­лись подоб­ны­ми.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, при тож­де­стве они будут непо­доб­ны­ми в силу свой­ства, про­ти­во­по­лож­но­го свой­ству упо­доб­ле­ния. Ведь подоб­ным их дела­ло иное?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Зна­чит, непо­доб­ным их будет делать тож­де­ст­вен­ное, ина­че оно не будет про­ти­во­по­лож­но ино­му.

Ари­сто­тель. Види­мо.

Пар­ме­нид. Итак, еди­ное будет подоб­но и непо­доб­но cдру­го­му: посколь­ку оно иное — подоб­но, а посколь­ку тож­де­ст­вен­ное — непо­доб­но.

Ари­сто­тель. Да, как вид­но, еди­ное име­ет и такое истол­ко­ва­ние.

Пар­ме­нид. А так­же и сле­дую­щее.

Ари­сто­тель. Какое?

Пар­ме­нид. Посколь­ку оно обла­да­ет свой­ст­вом тож­де­ст­вен­но­сти, оно лише­но свой­ства ина­ко­во­сти, а не имея свой­ства ина­ко­во­сти, оно не может быть непо­доб­ным, не будучи же непо­доб­ным, оно подоб­но. Посколь­ку же оно име­ет свой­ства ина­ко­во­сти, оно — дру­гое, а будучи дру­гим, оно непо­доб­но.

Ари­сто­тель. Ты прав.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное и тож­де­ст­вен­но с дру­гим, и отлич­но от него, то в соот­вет­ст­вии с обо­и­ми свой­ства­ми и с каж­дым из них порознь оно будет подоб­но и непо­доб­но дру­го­му.

dАри­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. А так как оно ока­за­лось и отлич­ным от себя само­го и тож­де­ст­вен­ным себе, то не ока­жет­ся ли оно точ­но так же в соот­вет­ст­вии с обо­и­ми свой­ства­ми и с каж­дым из них порознь подоб­ным и непо­доб­ным себе само­му?

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. А теперь посмот­ри, как обсто­ит дело отно­си­тель­но сопри­кос­но­ве­ния и несо­при­кос­но­ве­ния еди­но­го с самим собой и с дру­гим.

Ари­сто­тель. Я слу­шаю тебя.

Пар­ме­нид. Ведь ока­за­лось, что еди­ное нахо­дит­ся в себе самом как в целом.

Ари­сто­тель. Ока­за­лось.

Пар­ме­нид. Но не нахо­дит­ся ли еди­ное и в дру­гом?

Ари­сто­тель. Нахо­дит­ся.

Пар­ме­нид. А посколь­ку оно нахо­дит­ся в дру­гом, оно будет сопри­ка­сать­ся eс дру­гим, посколь­ку же нахо­дит­ся в себе самом, сопри­кос­но­ве­ние с дру­гим будет исклю­че­но и оно будет касать­ся лишь само­го себя, ибо нахо­дит­ся в себе самом²².

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, еди­ное будет сопри­ка­сать­ся с самим собой и с дру­гим.

Ари­сто­тель. Будет.

Пар­ме­нид. А как обсто­ит дело отно­си­тель­но сле­дую­ще­го: не нуж­но ли, чтобы все, что долж­но прий­ти в сопри­кос­но­ве­ние с чем-либо, нахо­ди­лось рядом с тем, чего оно долж­но касать­ся, зани­мая смеж­ное с ним место, где, если бы оно там нахо­ди­лось, то с ним бы сопри­ка­са­лось?

Ари­сто­тель. Нуж­но.

Пар­ме­нид. И сле­до­ва­тель­но, если еди­ное долж­но прий­ти в сопри­кос­но­ве­ние с самим собой, то оно долж­но лежать тут же рядом с самим собой, зани­мая место, смеж­ное с тем, на кото­ром нахо­дит­ся само.

Ари­сто­тель. Да, долж­но.

Пар­ме­нид. Конеч­но, если бы еди­ное было дву­мя, оно мог­ло бы 149это сде­лать и ока­зать­ся в двух местах одно­вре­мен­но, но, пока оно одно, оно это­го не смо­жет.

Ари­сто­тель. Без­услов­но.

Пар­ме­нид. Зна­чит, одна и та же необ­хо­ди­мость запре­ща­ет еди­но­му и быть дву­мя, и сопри­ка­сать­ся с самим собою.

Ари­сто­тель. Одна и та же.

Пар­ме­нид. Но оно не будет сопри­ка­сать­ся и с дру­гим.

Ари­сто­тель. Поче­му?

Пар­ме­нид. Пото­му что, как мы утвер­жда­ем, то, чему над­ле­жит прий­ти в сопри­кос­но­ве­ние, долж­но, оста­ва­ясь отдель­ным, нахо­дить­ся рядом с тем, чего ему над­ле­жит касать­ся, но ниче­го третье­го меж­ду ними быть не долж­но.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Итак, если быть сопри­кос­но­ве­нию, тре­бу­ет­ся, по мень­шей мере, чтобы было нали­цо два [чле­на].

Ари­сто­тель. Да.

bПар­ме­нид. Если же к двум смеж­ным чле­нам при­со­еди­нит­ся тре­тий, то их будет три, а сопри­кос­но­ве­ний два.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, все­гда, когда при­со­еди­ня­ет­ся один [член], при­бав­ля­ет­ся так­же одно сопри­кос­но­ве­ние и выхо­дит, что сопри­кос­но­ве­ний одним мень­ше срав­ни­тель­но с чис­лом чле­нов соеди­не­ния. Дей­ст­ви­тель­но, насколь­ко пер­вые два чле­на пре­вы­си­ли сопри­кос­но­ве­ния, то есть насколь­ко чис­ло их боль­ше срав­ни­тель­но с чис­лом сопри­кос­но­ве­ний, точ­но настоль­ко же каж­дое после­дую­щее их чис­ло пре­вы­ша­ет чис­ло всех сопри­кос­но­ве­ний, так как даль­ше уже одно­вре­мен­но при­бав­ля­ет­ся еди­ни­ца к чис­лу чле­нов и одно cсопри­кос­но­ве­ние к сопри­кос­но­ве­ни­ям.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Итак, сколь­ко бы ни было чле­нов, чис­ло сопри­кос­но­ве­ний все­гда одним мень­ше.

Ари­сто­тель. Это так.

Пар­ме­нид. Но если суще­ст­ву­ет толь­ко одно, а двух нет, то сопри­кос­но­ве­ния не может быть.

Ари­сто­тель. Как же так?

Пар­ме­нид. Ведь мы утвер­жда­ем, что дру­гое — не-еди­ное — не есть еди­ное и ему не при­част­но, коль ско­ро оно дру­гое.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, чис­ла́ в дру­гом нет, так как в нем нет еди­ни­цы.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое — и не еди­ни­ца, и не два, и к нему dвооб­ще непри­ме­ни­мо имя како­го бы то ни было чис­ла.

Ари­сто­тель. Да, непри­ме­ни­мо.

Пар­ме­нид. Зна­чит, еди­ное толь­ко одно и двух быть не может.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. А пото­му нет и сопри­кос­но­ве­ния, коль ско­ро нет двух.

Ари­сто­тель. Нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное не сопри­ка­са­ет­ся с дру­гим и дру­гое не сопри­ка­са­ет­ся с еди­ным, так как сопри­кос­но­ве­ния нет.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Итак, соглас­но все­му это­му еди­ное и сопри­ка­са­ет­ся и не сопри­ка­са­ет­ся с дру­гим и с самим собой.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Но не будет ли оно так­же рав­но и нерав­но себе само­му и дру­го­му?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

18. Пар­ме­нид. Ведь если допу­стить, что еди­ное боль­ше или мень­ше дру­го­го или, наобо­рот, дру­гое боль­ше или мень­ше еди­но­го, eто — не прав­да ли — они не будут сколь­ко-нибудь боль­ше или мень­ше друг дру­га в силу самих сво­их сущ­но­стей, то есть в силу того, что еди­ное — это еди­ное, а дру­гое — дру­гое в отно­ше­нии к еди­но­му? Но если кро­ме сво­ей сущ­но­сти то и дру­гое будет обла­дать еще и равен­ст­вом, то они будут рав­ны друг дру­гу; если же дру­гое будет обла­дать вели­ко­стью, а еди­ное — мало­стью или еди­ное будет обла­дать вели­ко­стью, а дру­гое — мало­стью, тогда та из идей, к кото­рой при­со­еди­нит­ся вели­кость, ока­жет­ся боль­ше, а к кото­рой при­со­еди­нит­ся малость — мень­ше. Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Зна­чит, суще­ст­ву­ют обе эти идеи — вели­кость и малость. Ведь если бы они не суще­ст­во­ва­ли, они не мог­ли бы быть про­ти­во­по­лож­ны одна дру­гой и пре­бы­вать в суще­ст­ву­ю­щем.

Ари­сто­тель. Не мог­ли бы.

150Пар­ме­нид. Но если в еди­ном пре­бы­ва­ет малость, то она содер­жит­ся либо в целом, либо в его части.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Допу­стим, что она пре­бы­ва­ет в целом. Не будет ли она в таком слу­чае либо рав­но­мер­но про­сти­рать­ся по все­му еди­но­му, либо охва­ты­вать его?

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, будет.

Пар­ме­нид. Но, про­сти­ра­ясь рав­но­мер­но по еди­но­му, не ока­жет­ся ли малость рав­на ему, а охва­ты­вая его — боль­ше, чем оно?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Выхо­дит, что малость может быть рав­ной чему-либо или боль­ше чего-либо и высту­пать в каче­стве вели­ко­сти или равен­ства, а не в каче­стве самой себя.

Ари­сто­тель. Нет, это невоз­мож­но.

bПар­ме­нид. Итак, малость не может нахо­дить­ся в целом еди­ном, раз­ве толь­ко в его части.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Одна­ко и не во всей части, ина­че роль мало­сти будет та же, что и в отно­ше­нии к цело­му, то есть она будет или рав­на или боль­ше той части, в кото­рой будет нахо­дить­ся.

Ари­сто­тель. Да, непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Итак, малость нико­гда не будет нахо­дить­ся ни в чем из суще­ст­ву­ю­ще­го, раз она не может пре­бы­вать ни в части, ни в целом; и зна­чит, не будет ниче­го мало­го, кро­ме самой мало­сти.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, что не будет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, в еди­ном не будет и вели­ко­сти: ведь тогда ока­жет­ся бо́льшим нечто дру­гое, поми­мо самой вели­ко­сти, cа имен­но то, в чем будет содер­жать­ся вели­кость, и вдо­ба­вок при отсут­ст­вии мало­сти, кото­рую это вели­кое долж­но пре­вос­хо­дить, если оно дей­ст­ви­тель­но вели­ко. Но послед­нее невоз­мож­но, так как малость ни в чем не нахо­дит­ся.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Но сама вели­кость боль­ше одной толь­ко мало­сти и сама малость мень­ше одной толь­ко вели­ко­сти.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое не боль­ше и не мень­ше еди­но­го, так как оно не содер­жит ни вели­ко­сти, ни мало­сти; dдалее, эти послед­ние обла­да­ют спо­соб­но­стью пре­вос­хо­дить и быть пре­вос­хо­ди­мы­ми не по отно­ше­нию к еди­но­му, а лишь по отно­ше­нию друг к дру­гу; и нако­нец, еди­ное тоже не может быть ни боль­ше, ни мень­ше вели­ко­сти и мало­сти, а так­же дру­го­го, так как и оно не содер­жит в себе ни вели­ко­сти, ни мало­сти.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Итак, если еди­ное не боль­ше и не мень­ше дру­го­го, то не необ­хо­ди­мо ли, чтобы оно его не пре­вы­ша­ло и им не пре­вы­ша­лось?

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Но совер­шен­но необ­хо­ди­мо, чтобы то, что не пре­вы­ша­ет и не пре­вы­ша­ет­ся, было рав­ной меры, а, будучи рав­ной меры, было рав­ным.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

eПар­ме­нид. Далее, и само еди­ное будет нахо­дить­ся в таком же отно­ше­нии к само­му себе; посколь­ку оно не содер­жит ни вели­ко­сти, ни мало­сти, оно не будет пре­вы­шать­ся самим собой и не пре­вы­сит себя, но, будучи рав­ной меры, будет рав­но само­му себе.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное будет рав­но само­му себе и дру­го­му.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Далее, нахо­дясь в самом себе, еди­ное будет так­же извне окру­жать себя 151и, как окру­жаю­щее, будет боль­ше себя, а как окру­жае­мое — мень­ше. Таким обра­зом, еди­ное ока­жет­ся и боль­ше и мень­ше само­го себя.

Ари­сто­тель. Да, ока­жет­ся.

Пар­ме­нид. Не необ­хо­ди­мо ли так­же, чтобы вне еди­но­го и дру­го­го не было ниче­го?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но суще­ст­ву­ю­щее долж­но же все­гда где-нибудь нахо­дить­ся²³.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А раз­ве нахо­дя­ще­е­ся в чем-либо не будет нахо­дить­ся в нем, как мень­шее в боль­шем? Ведь ина­че одно не мог­ло бы содер­жать­ся в дру­гом.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. А так как нет ниче­го, кро­ме дру­го­го и еди­но­го, и они долж­ны в чем-то нахо­дить­ся, то раз­ве не необ­хо­ди­мо, чтобы они либо нахо­ди­лись друг в дру­ге — дру­гое в еди­ном или еди­ное в дру­гом, bлибо нигде не нахо­ди­лись?

Ари­сто­тель. Види­мо, да.

Пар­ме­нид. Посколь­ку, ста­ло быть, еди­ное нахо­дит­ся в дру­гом, дру­гое будет боль­ше еди­но­го, как окру­жаю­щее его, а еди­ное, как окру­жае­мое, мень­ше дру­го­го; посколь­ку же дру­гое нахо­дит­ся в еди­ном, еди­ное на том же самом осно­ва­нии будет боль­ше дру­го­го, а дру­гое — мень­ше еди­но­го.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное и рав­но, и боль­ше, и мень­ше само­го себя и дру­го­го.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Далее, коль ско­ро оно боль­ше, мень­ше и рав­но, то в отно­ше­нии к себе само­му и к дру­го­му оно будет содер­жать столь­ко же, cболь­ше и мень­ше мер, — а если мер, то и частей.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но, содер­жа столь­ко же, боль­ше и мень­ше мер, оно, сле­до­ва­тель­но, и чис­лен­но будет мень­ше и боль­ше само­го себя и дру­го­го, а так­же рав­но само­му себе и дру­го­му тоже чис­лен­но.

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Если еди­ное боль­ше чего-либо, то по срав­не­нию с ним оно будет содер­жать так­же боль­ше мер, а сколь­ко мер, столь­ко и частей; точ­но так же будет обсто­ять дело, если оно мень­ше или если рав­но чему-либо.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Итак, будучи боль­ше и мень­ше себя и рав­но себе, оно будет содер­жать столь­ко же, боль­ше и мень­ше мер, чем содер­жит­ся в нем самом; а dесли мер, то и частей?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Но, содер­жа столь­ко же частей, сколь­ко их в нем самом, оно коли­че­ст­вен­но будет рав­но себе, а содер­жа их боль­ше — будет боль­ше, содер­жа мень­ше — мень­ше себя чис­лен­но.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Не будет ли еди­ное точ­но так же отно­сить­ся и к дру­го­му? Посколь­ку оно ока­зы­ва­ет­ся боль­ше его, оно необ­хо­ди­мо долж­но быть и чис­лен­но бо́льшим, чем оно; посколь­ку оно мень­ше — мень­шим, а посколь­ку оно рав­но дру­го­му по вели­чине, оно долж­но быть рав­ным ему и коли­че­ст­вен­но.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, еди­ное сно­ва, по-види­мо­му, eбудет чис­лен­но рав­но, боль­ше и мень­ше само­го себя и дру­го­го.

Ари­сто­тель. Да, будет.

19. Пар­ме­нид. А не при­част­но ли еди­ное так­же вре­ме­ни? Будучи при­част­ным вре­ме­ни, не есть ли и не ста­но­вит­ся ли оно моло­же и стар­ше само­го себя и дру­го­го, а так­же не моло­же и не стар­ше себя само­го и дру­го­го?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Если толь­ко еди­ное суще­ст­ву­ет, ему, конеч­но, как-то при­су­ще бытие.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Раз­ве «есть» озна­ча­ет что-либо дру­гое, а не при­част­ность бытия насто­я­ще­му вре­ме­ни? А «было» раз­ве не озна­ча­ет 152при­част­ность бытия про­шед­ше­му вре­ме­ни, и «будет» — вре­ме­ни буду­ще­му?

Ари­сто­тель. Да, конеч­но.

Пар­ме­нид. Итак, если толь­ко еди­ное при­част­но бытию, оно при­част­но и вре­ме­ни.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, теку­ще­му вре­ме­ни?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Зна­чит, оно все­гда ста­но­вит­ся стар­ше себя само­го, коль ско­ро идет впе­ред вме­сте со вре­ме­нем.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. А раз­ве ты не пом­нишь, что стар­шее ста­но­вит­ся стар­ше того, что ста­но­вит­ся моло­же?

Ари­сто­тель. Пом­ню.

bПар­ме­нид. Но раз еди­ное ста­но­вит­ся стар­ше себя, оно долж­но ста­но­вить­ся стар­ше себя как ста­но­вя­ще­го­ся моло­же.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Полу­ча­ет­ся, что оно ста­но­вит­ся и моло­же и стар­ше себя.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А не стар­ше ли оно, когда совер­ша­ет­ся его ста­нов­ле­ние в насто­я­щий момент, нахо­дя­щий­ся меж­ду про­шед­шим и буду­щим? Ведь, пере­хо­дя из «преж­де» в «потом», оно никак не мину­ет «теперь».

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Итак, не пере­ста­ет ли оно ста­но­вить­ся стар­ше тогда, когда ока­зы­ва­ет­ся в насто­я­щем и боль­ше уже не ста­но­вит­ся, но есть стар­ше? В самом деле, cпосколь­ку еди­ное непре­рыв­но идет впе­ред, оно нико­гда не может быть удер­жа­но насто­я­щим: ведь ухо­дя­щее впе­ред име­ет свой­ство сопри­ка­сать­ся с обо­и­ми момен­та­ми — насто­я­щим и буду­щим, остав­ляя насто­я­щее и захва­ты­вая буду­щее и ока­зы­ва­ясь таким обра­зом меж­ду ними.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Если же все ста­но­вя­ще­е­ся необ­хо­ди­мо долж­но прой­ти через насто­я­щее, то, достиг­нув его, оно пре­кра­ща­ет ста­нов­ле­ние и в это мгно­ве­ние есть то, dчего оно достиг­ло в ста­нов­ле­нии.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, когда еди­ное, ста­но­вясь стар­ше, достигнет насто­я­ще­го, оно пре­кра­тит ста­нов­ле­ние и в то мгно­ве­ние будет стар­ше.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Но не того ли оно стар­ше, стар­ше чего ста­но­ви­лось? И не стар­ше ли само­го себя оно ста­но­ви­лось?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А стар­шее стар­ше того, что моло­же?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное и моло­же себя в то мгно­ве­ние, когда, ста­но­вясь стар­ше, оно дости­га­ет насто­я­ще­го.

Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Но насто­я­щее все­гда нали­цо при еди­ном в тече­ние все­го его бытия, ибо еди­ное все­гда суще­ст­ву­ет eв насто­я­щем, когда бы оно ни суще­ст­во­ва­ло.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное все­гда и есть и ста­но­вит­ся и стар­ше и моло­же само­го себя.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Но боль­шее ли или рав­ное себе вре­мя оно есть или ста­но­вит­ся?

Ари­сто­тель. Рав­ное.

Пар­ме­нид. А если оно ста­но­вит­ся или есть рав­ное вре­мя, то оно име­ет один и тот же воз­раст.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. А что име­ет один и тот же воз­раст, то ни стар­ше, ни моло­же.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное ста­но­вит­ся и есть рав­ное себе вре­мя, то оно не есть и не ста­но­вит­ся ни моло­же, ни стар­ше само­го себя²⁴.

Ари­сто­тель. По-мое­му, нет.

Пар­ме­нид. А дру­го­го?

153Ари­сто­тель. Не могу ска­зать.

Пар­ме­нид. Но ведь можешь ты ска­зать, что дру­гие вещи, иные, чем еди­ное, коль ско­ро они иные, а не иное, мно­го­чис­лен­нее еди­но­го, ибо, будучи иным, они были бы одним, а будучи ины­ми, они мно­го­чис­лен­нее одно­го и состав­ля­ют мно­же­ство?

Ари­сто­тель. Да, состав­ля­ют.

Пар­ме­нид. А будучи мно­же­ст­вом, они при­част­ны боль­ше­му чис­лу, чем еди­ни­ца.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Далее. Что́, ста­нем мы утвер­ждать, воз­ни­ка­ет и воз­ник­ло преж­де: боль­шее чис­лом или мень­шее?

Ари­сто­тель. Мень­шее.

Пар­ме­нид. Но наи­мень­шее — пер­вое, а оно есть еди­ни­ца. Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Да.

bПар­ме­нид. Итак, из все­го, име­ю­ще­го чис­ло, еди­ное воз­ник­ло пер­вым; но и все дру­гие вещи обла­да­ют чис­лом, посколь­ку они дру­гие, а не дру­гое.

Ари­сто­тель. Да, обла­да­ют.

Пар­ме­нид. Воз­ник­шее пер­вым, я думаю, воз­ник­ло рань­ше, дру­гие же вещи — поз­же; воз­ник­шее же поз­же моло­же воз­ник­ше­го рань­ше, и таким обра­зом ока­жет­ся, что дру­гие вещи моло­же еди­но­го, а еди­ное стар­ше дру­гих вещей.

Ари­сто­тель. Да, ока­жет­ся.

Пар­ме­нид. Ну, а что ска­зать отно­си­тель­но сле­дую­ще­го: мог­ло бы еди­ное воз­ник­нуть вопре­ки сво­ей при­ро­де, или это невоз­мож­но?

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

20. Пар­ме­нид. Но еди­ное ока­за­лось cиме­ю­щим части, а если части, то и нача­ло, и конец, и середи­ну.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А не воз­ни­ка­ет ли как в самом еди­ном, так и в каж­дой дру­гой вещи преж­де все­го нача­ло, а после нача­ла и все осталь­ное, вплоть до кон­ца?

Ари­сто­тель. А то как же?

Пар­ме­нид. И мы при­зна­ём, что все это осталь­ное — суть части цело­го и еди­но­го и что оно само лишь вме­сте с кон­цом ста­ло еди­ным и целым?

Ари­сто­тель. При­зна­ём.

Пар­ме­нид. А конец, я пола­гаю, воз­ни­ка­ет послед­ним и вме­сте с ним воз­ни­ка­ет, соглас­но сво­ей при­ро­де, еди­ное; dтак что если еди­ное необ­хо­ди­мо воз­ни­ка­ет не вопре­ки при­ро­де, то, воз­ник­нув вме­сте с кон­цом поз­же дру­го­го, оно воз­ник­ло бы соглас­но сво­ей при­ро­де.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Итак, еди­ное моло­же дру­го­го, а дру­гое стар­ше еди­но­го.

Ари­сто­тель. Для меня это опять-таки оче­вид­но.

Пар­ме­нид. И вот что: не пред­став­ля­ет­ся ли необ­хо­ди­мым, чтобы нача­ло или дру­гая какая-либо часть еди­но­го или чего-либо дру­го­го — если толь­ко это часть, а не части — была еди­ным, как часть?

Ари­сто­тель. Пред­став­ля­ет­ся.

Пар­ме­нид. Но если так, то еди­ное будет воз­ни­кать одно­вре­мен­но с воз­ник­но­ве­ни­ем и пер­вой и вто­рой [части] eи при воз­ник­но­ве­нии дру­гих оно не отстанет ни от одной, какая бы к какой ни при­со­еди­ня­лась, пока, дой­дя до послед­ней, не сде­ла­ет­ся целым еди­ным, не про­пу­стив в сво­ем воз­ник­но­ве­нии ни сред­ней, ни пер­вой, ни послед­ней, ни какой-либо дру­гой [части].

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное име­ет тот же воз­раст, что и все дру­гое, так что если еди­ное не нару­ша­ет сво­ей при­ро­ды, то оно долж­но воз­ник­нуть не преж­де и не поз­же дру­го­го, но одно­вре­мен­но с ним. И 154соглас­но это­му рас­суж­де­нию, еди­ное не может быть ни стар­ше, ни моло­же дру­го­го и дру­гое ни стар­ше, ни моло­же еди­но­го, а, соглас­но преж­не­му, оно и стар­ше и моло­же [дру­го­го], рав­но как дру­гое и стар­ше и моло­же еди­но­го.

Ари­сто­тель. Да, конеч­но.

Пар­ме­нид. Вот како­во еди­ное и вот как оно воз­ник­ло. Но что ска­зать далее о том, как еди­ное ста­но­вит­ся стар­ше и моло­же дру­го­го, а дру­гое — стар­ше и моло­же еди­но­го, и о том, как оно не ста­но­вит­ся ни моло­же, ни стар­ше? Так ли обсто­ит дело со ста­нов­ле­ни­ем, как и с быти­ем, или ина­че?

bАри­сто­тель. Не могу ска­зать.

Пар­ме­нид. А я огра­ни­чусь сле­дую­щим: если одно что-нибудь стар­ше дру­го­го, то оно может ста­но­вить­ся стар­ше лишь настоль­ко, насколь­ко оно отли­ча­лось по воз­рас­ту уже при воз­ник­но­ве­нии, и рав­ным обра­зом млад­шее не может ста­но­вить­ся еще моло­же, пото­му что рав­ные вели­чи­ны, будучи при­бав­ле­ны к нерав­ным — вре­ме­ни или чему-либо дру­го­му, — все­гда остав­ля­ют их раз­ли­чаю­щи­ми­ся настоль­ко, насколь­ко они раз­ли­ча­лись с само­го нача­ла.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Итак, одно суще­ст­ву­ю­щее нико­гда не может ста­но­вить­ся стар­ше или моло­же дру­го­го cсуще­ст­ву­ю­ще­го, коль ско­ро по воз­рас­ту они все­гда раз­ли­ча­ют­ся оди­на­ко­во: одно есть и ста­ло стар­ше, дру­гое есть и ста­ло моло­же, но они не ста­но­вят­ся [тако­вы­ми].

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Поэто­му еди­ное суще­ст­ву­ю­щее нико­гда не ста­но­вит­ся ни стар­ше, ни моло­же дру­го­го суще­ст­ву­ю­ще­го.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Но посмот­ри, не ста­но­вят­ся ли они стар­ше и моло­же [друг дру­га] таким обра­зом?

Ари­сто­тель. Каким имен­но?

Пар­ме­нид. Таким, каким еди­ное ока­за­лось стар­ше дру­го­го и дру­гое стар­ше еди­но­го.

Ари­сто­тель. Так что же из это­го сле­ду­ет?

Пар­ме­нид. Когда еди­ное стар­ше дру­го­го, то оно, надо пола­гать, про­су­ще­ст­во­ва­ло боль­ше вре­ме­ни, dчем дру­гое.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Но посмот­ри-ка еще: если мы ста­нем при­бав­лять к боль­ше­му и мень­ше­му вре­ме­ни рав­ное вре­мя, то будет ли боль­шее вре­мя отли­чать­ся от мень­ше­го на рав­ную или на мень­шую часть?

Ари­сто­тель. На мень­шую.

Пар­ме­нид. Итак, впо­след­ст­вии еди­ное будет отли­чать­ся по воз­рас­ту от дру­го­го не настоль­ко, насколь­ко оно отли­ча­лось сна­ча­ла, но, полу­чая то же при­ра­ще­ние вре­ме­ни, что и дру­гое, оно по воз­рас­ту будет посто­ян­но отли­чать­ся от дру­го­го мень­ше, чем отли­ча­лось преж­де. Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Итак, то, что раз­ли­ча­ет­ся по воз­рас­ту срав­ни­тель­но eс чем-нибудь мень­ше, чем преж­де, не ста­но­вит­ся ли моло­же преж­не­го по отно­ше­нию к тому, срав­ни­тель­но с чем преж­де было стар­ше?

Ари­сто­тель. Ста­но­вит­ся.

Пар­ме­нид. Если же оно ста­но­вит­ся моло­же, то дру­гое не ста­но­вит­ся ли в свою оче­редь стар­ше еди­но­го, чем было преж­де?

Ари­сто­тель. Конеч­но, ста­но­вит­ся.

Пар­ме­нид. Итак, то, что воз­ник­ло поз­же, ста­но­вит­ся стар­ше срав­ни­тель­но с тем, что воз­ник­ло рань­ше и есть стар­ше. Одна­ко млад­шее нико­гда не есть, а все­гда толь­ко ста­но­вит­ся стар­ше стар­ше­го, пото­му что послед­нее уве­ли­чи­ва­ет­ся в направ­ле­нии к «моло­же», а пер­вое — в направ­ле­нии к «стар­ше». 155В свою оче­редь стар­шее таким же обра­зом ста­но­вит­ся моло­же млад­ше­го, пото­му что оба они, направ­ля­ясь к про­ти­во­по­лож­но­му им, ста­но­вят­ся вза­им­но про­ти­во­по­лож­ны­ми: млад­шее — стар­ше стар­ше­го, а стар­шее — моло­же млад­ше­го. Но стать тако­вы­ми они не могут, пото­му что если бы они ста­ли, то уже не ста­но­ви­лись бы, а были бы. На самом же деле они [толь­ко] ста­но­вят­ся стар­ше и моло­же друг дру­га: еди­ное ста­но­вит­ся моло­же дру­го­го, пото­му что ока­за­лось стар­шим и воз­ник­шим рань­ше, bа дру­гое — стар­ше еди­но­го, пото­му что воз­ник­ло позд­нее. На том же осно­ва­нии и дру­гое подоб­ным же обра­зом отно­сит­ся к еди­но­му, посколь­ку ока­за­лось, что оно стар­ше его и воз­ник­ло рань­ше.

Ари­сто­тель. Да, это пред­став­ля­ет­ся так.

Пар­ме­нид. Зна­чит, посколь­ку ничто нико­гда не ста­но­вит­ся стар­ше или моло­же дру­го­го и оба все­гда отли­ча­ют­ся друг от дру­га на рав­ное чис­ло, постоль­ку и еди­ное не ста­но­вит­ся ни стар­ше, ни моло­же дру­го­го и дру­гое — еди­но­го; посколь­ку же пред­став­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым, чтобы рань­ше воз­ник­шее отли­ча­лось все­гда на раз­ную часть от воз­ник­ше­го поз­же, cрав­но и позд­ней­шее — от более ран­не­го, постоль­ку необ­хо­ди­мо так­же, чтобы дру­гое ста­но­ви­лось стар­ше и моло­же еди­но­го, а еди­ное — дру­го­го.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. В силу всех этих сооб­ра­же­ний еди­ное, с одной сто­ро­ны, и есть и ста­но­вит­ся и стар­ше и моло­же себя само­го и дру­го­го, а с дру­гой — не есть и не ста­но­вит­ся ни стар­ше, ни моло­же себя само­го и дру­го­го.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. А так как еди­ное при­част­но вре­ме­ни и [свой­ству] ста­но­вить­ся стар­ше и моло­же, dто не долж­но ли оно быть при­част­ным про­шед­ше­му, буду­ще­му и насто­я­ще­му, коль ско­ро оно при­част­но вре­ме­ни?

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Итак, еди­ное было, есть и будет; оно ста­но­ви­лось, ста­но­вит­ся и будет ста­но­вить­ся.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Поэто­му воз­мож­но нечто для него и его и это нечто было, есть и будет.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Воз­мож­но, зна­чит, его позна­ние, и мне­ние о нем, и чув­ст­вен­ное его вос­при­я­тие, коль ско­ро и мы сами сей­час все это с ним про­де­лы­ва­ем.

Ари­сто­тель. Ты прав.

Пар­ме­нид. И есть для него имя и сло­во, и оно име­ну­ет­ся и о нем выска­зы­ва­ет­ся; eи все, что отно­сит­ся к дру­го­му, отно­сит­ся и к еди­но­му.

Ари­сто­тель. Все это, без­услов­но, так.

21. Пар­ме­нид. Поведем еще речь о третьем. Если еди­ное тако­во, каким мы его про­следи­ли, то не долж­но ли оно, будучи, с одной сто­ро­ны, одним и мно­гим и не будучи, с дру­гой сто­ро­ны, ни одним, ни мно­гим, а кро­ме того, будучи при­част­ным вре­ме­ни, быть какое-то вре­мя при­част­ным бытию, посколь­ку оно суще­ст­ву­ет, и какое-то вре­мя не быть ему при­част­ным, посколь­ку оно не суще­ст­ву­ет?

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Но может ли оно, когда при­част­но бытию, не быть ему при­част­ным, и когда оно не при­част­но ему, наобо­рот, быть?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно при­част­но и не при­част­но [бытию] в раз­ное вре­мя; толь­ко таким обра­зом оно может быть и не быть при­част­ным одно­му и тому же.

156Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Но не есть ли вре­мя и тот момент, когда еди­ное при­об­ща­ет­ся к бытию, и тот, когда отре­ша­ет­ся от него? Ведь как будет в состо­я­нии еди­ное то обла­дать, то не обла­дать чем-либо, если не будет момен­та, когда оно либо завла­де­ва­ет им, либо его остав­ля­ет?

Ари­сто­тель. Никак.

Пар­ме­нид. А при­об­ще­ние к бытию ты раз­ве не назы­ва­ешь воз­ник­но­ве­ни­ем?

Ари­сто­тель. Назы­ваю.

Пар­ме­нид. А отре­ше­ние от бытия не есть ли гибель?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, ока­зы­ва­ет­ся, что еди­ное, при­об­ща­ясь к бытию и отре­ша­ясь от него, воз­ни­ка­ет и гибнет.

Ари­сто­тель. Без­услов­но.

Пар­ме­нид. А так как оно — еди­ное и мно­гое, bвоз­ни­каю­щее и гиб­ну­щее, то не гибнет ли мно­гое, когда оно ста­но­вит­ся еди­ным, и не гибнет ли еди­ное, когда оно ста­но­вит­ся мно­гим?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. А посколь­ку оно ста­но­вит­ся и еди­ным и мно­гим, не долж­но ли оно разъ­еди­нять­ся и соеди­нять­ся?

Ари­сто­тель. Непре­мен­но долж­но.

Пар­ме­нид. Далее, когда оно ста­но­вит­ся непо­доб­ным и подоб­ным, не долж­но ли оно упо­доб­лять­ся и делать­ся непо­доб­ным?

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. А когда ста­но­вит­ся бо́льшим, мень­шим, рав­ным, не долж­но ли оно уве­ли­чи­вать­ся, умень­шать­ся, урав­ни­вать­ся?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А когда оно, нахо­дясь в дви­же­нии, оста­нав­ли­ва­ет­ся cили из покоя пере­хо­дит в дви­же­ние, то, пола­гаю я, оно не долж­но пре­бы­вать ни в каком вре­ме­ни.

Ари­сто­тель. Как это?

Пар­ме­нид. Преж­де поко­ясь, а затем дви­га­ясь и преж­де дви­га­ясь, затем поко­ясь, оно не будет в состо­я­нии испы­ты­вать это, не под­вер­га­ясь изме­не­нию.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Ведь не суще­ст­ву­ет вре­ме­ни, в тече­ние кото­ро­го что-либо мог­ло бы сра­зу и не дви­гать­ся, и не поко­ить­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Но оно ведь и не изме­ня­ет­ся, не под­вер­га­ясь изме­не­нию.

Ари­сто­тель. Это было бы неве­ро­ят­но.

Пар­ме­нид. Так когда же оно изме­ня­ет­ся? Ведь и не поко­ясь, и не дви­га­ясь, и не нахо­дясь во вре­ме­ни, dоно не изме­ня­ет­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. В таком слу­чае не стран­но ли то, в чем оно будет нахо­дить­ся в тот момент, когда оно изме­ня­ет­ся?

Ари­сто­тель. Что имен­но?

Пар­ме­нид. «Вдруг»²⁵, ибо это «вдруг», види­мо, озна­ча­ет нечто такое, начи­ная с чего про­ис­хо­дит изме­не­ние в ту или дру­гую сто­ро­ну. В самом деле, изме­не­ние не начи­на­ет­ся с покоя, пока это — покой, ни с дви­же­ния, пока про­дол­жа­ет­ся дви­же­ние; одна­ко это стран­ное по сво­ей при­ро­де «вдруг» лежит меж­ду дви­же­ни­ем и поко­ем, нахо­дясь совер­шен­но вне вре­ме­ни; но в направ­ле­нии eк нему и исхо­дя от него изме­ня­ет­ся дви­жу­ще­е­ся, пере­хо­дя к покою, и поко­я­ще­е­ся, пере­хо­дя к дви­же­нию.

Ари­сто­тель. Кажет­ся, так.

Пар­ме­нид. И коль ско­ро еди­ное поко­ит­ся и дви­жет­ся, оно долж­но изме­нять­ся в ту и в дру­гую сто­ро­ну, пото­му что толь­ко при этом усло­вии оно может пре­бы­вать в обо­их состо­я­ни­ях. Изме­ня­ясь же, оно изме­ня­ет­ся вдруг и, когда изме­ня­ет­ся, не может нахо­дить­ся ни в каком вре­ме­ни, и не может, зна­чит, в тот момент ни дви­гать­ся, ни поко­ить­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Но раз­ве не так обсто­ит дело и при про­чих изме­не­ни­ях? Когда что-либо пере­хо­дит от бытия к гибе­ли или от небы­тия к воз­ник­но­ве­нию, 157про­ис­хо­дит его ста­нов­ле­ние меж­ду неки­ми дви­же­ни­ем и поко­ем и оно не име­ет в тот момент ни бытия, ни небы­тия, не воз­ни­ка­ет и не гибнет.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. По той же при­чине, когда еди­ное пере­хо­дит из еди­но­го во мно­гое, и из мно­го­го в еди­ное, оно не есть ни еди­ное, ни мно­гое, оно не разъ­еди­ня­ет­ся и не соеди­ня­ет­ся; точ­но так же, пере­хо­дя из подоб­но­го в непо­доб­ное и из непо­доб­но­го в подоб­ное, оно не есть ни подоб­ное, ни непо­доб­ное, оно не упо­доб­ля­ет­ся и не ста­но­вит­ся непо­доб­ным; нако­нец, пере­хо­дя из мало­го в вели­кое bи рав­ное и наобо­рот, оно не быва­ет ни малым, ни вели­ким, ни рав­ным, не уве­ли­чи­ва­ет­ся, не убы­ва­ет и не урав­ни­ва­ет­ся.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, что нет.

Пар­ме­нид. Зна­чит, еди­ное испы­ты­ва­ет все эти состо­я­ния, если оно суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Отно­си­тель­ное и абсо­лют­ное пола­га­ние еди­но­го с выво­да­ми для ино­го

22. Пар­ме­нид. Не рас­смот­реть ли теперь, что испы­ты­ва­ет дру­гое, если еди­ное суще­ст­ву­ет?

Ари­сто­тель. Да, рас­смот­рим.

Пар­ме­нид. Будем поэто­му рас­суж­дать о том, что долж­но испы­ты­вать дру­гое — не-еди­ное, — если еди­ное суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Будем.

Пар­ме­нид. Итак, посколь­ку дру­гое есть дру­гое по отно­ше­нию к еди­но­му, оно не есть еди­ное, ина­че оно не было бы дру­гим по отно­ше­нию к еди­но­му.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

cПар­ме­нид. Одна­ко дру­гое не вовсе лише­но еди­но­го, но неко­то­рым обра­зом при­част­но ему.

Ари­сто­тель. Каким имен­но?

Пар­ме­нид. Дру­гое — не-еди­ное — есть дру­гое, надо пола­гать, пото­му, что име­ет части, ибо если бы оно не име­ло частей, то было бы все­це­ло еди­ным.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. А части, как мы при­зна­ем, есть у того, что пред­став­ля­ет собою целое.

Ари­сто­тель. Да, мы это при­зна­ем.

Пар­ме­нид. Но целое еди­ное долж­но состо­ять из мно­го­го; части и будут его частя­ми, пото­му что каж­дая из частей долж­на быть частью не мно­го­го, но цело­го.

Ари­сто­тель. Как это?

Пар­ме­нид. Если бы что-либо было частью мно­го­го, в кото­ром содер­жа­лось бы и оно само, то оно, конеч­но, ока­за­лось бы частью dкак себя само­го — что невоз­мож­но, — так и каж­до­го отдель­но­го из дру­го­го, если толь­ко оно есть часть все­го мно­го­го. Но не будучи частью чего-нибудь отдель­но­го, оно будет при­над­ле­жать дру­го­му, за исклю­че­ни­ем это­го отдель­но­го, и, зна­чит, не будет частью каж­до­го отдель­но­го; не будучи же частью каж­до­го, оно не будет частью ни одно­го отдель­но­го из мно­го­го. Если же оно не есть часть ни одно­го, то невоз­мож­но ему быть чем-нибудь — частью или чем-то иным — по отно­ше­нию к сум­ме таких отдель­ных [чле­нов], ни для одно­го из кото­рых оно не есть нечто.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, так.

Пар­ме­нид. Зна­чит, часть есть часть не мно­го­го и не всех [его чле­нов], но неко­ей одной идеи и неко­е­го еди­но­го, кото­рое мы назы­ваем целым, eстав­шим из всех [чле­нов] закон­чен­ным еди­ным; часть и есть часть тако­го цело­го.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Зна­чит, если дру­гое име­ет части, то и оно долж­но быть при­част­ным цело­му и еди­но­му.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Необ­хо­ди­мо, зна­чит, чтобы дру­гое — не-еди­ное — было еди­ным закон­чен­ным целым, име­ю­щим части.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Далее, то же самое отно­сит­ся и к каж­дой части: части тоже необ­хо­ди­мо при­част­ны еди­но­му. Ведь если каж­дая из них есть часть, 158то тем самым «быть каж­дым» озна­ча­ет быть отдель­ным, обособ­лен­ным от дру­го­го и суще­ст­ву­ю­щим само по себе, коль ско­ро это есть «каж­дое».

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Но при­част­ное еди­но­му при­част­но ему, оче­вид­но, как нечто отлич­ное от него, пото­му что в про­тив­ном слу­чае оно не было бы при­част­но, но само было бы еди­ным; а ведь ниче­му, кро­ме само­го́ еди­но­го, невоз­мож­но быть еди­ным.

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Меж­ду тем, и целое, и часть необ­хо­ди­мо долж­ны быть при­част­ны еди­но­му. В самом деле, пер­вое соста­вит еди­ное целое, части кото­ро­го будут частя­ми; а каж­дая из частей будет одной частью цело­го, часть кото­ро­го она есть.

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. Но не будет ли то, bчто при­част­но еди­но­му, при­част­ным ему, как иное в отно­ше­нии еди­но­го?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. А иное в отно­ше­нии еди­но­го будет, надо пола­гать, мно­гим, пото­му что если дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го не будет ни одним, ни бо́льшим, чем один, оно не будет ничем.

Ари­сто­тель. Конеч­но, не будет.

Пар­ме­нид. А посколь­ку при­част­ное еди­но­му как части и еди­но­му как цело­му мно­го­чис­лен­нее еди­но­го, то не долж­но ли то, что при­об­ща­ет­ся к еди­но­му, быть коли­че­ст­вен­но бес­пре­дель­ным?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. Посмот­рим на дело так: в момент, когда нечто при­об­ща­ет­ся к еди­но­му, оно при­об­ща­ет­ся к нему не как еди­ное и не как при­част­ное еди­но­му, не прав­да ли?

cАри­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Но то, в чем нет еди­но­го, будет мно­же­ст­вом?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. А что, если мы поже­ла­ем мыс­лен­но отде­лить от это­го мно­же­ства самое мень­шее, какое толь­ко воз­мож­но; это отде­лен­ное, посколь­ку и оно не при­част­но еди­но­му, не ока­жет­ся ли неиз­беж­но мно­же­ст­вом, а не еди­ным?

Ари­сто­тель. Да, это неиз­беж­но.

Пар­ме­нид. Итак, если посто­ян­но рас­смат­ри­вать таким обра­зом иную при­ро­ду идеи саму по себе, то, сколь­ко бы ни сосре­дото­чи­вать на ней вни­ма­ние, она все­гда ока­жет­ся коли­че­ст­вен­но бес­пре­дель­ной²⁶.

Ари­сто­тель. Без­услов­но, так.

Пар­ме­нид. С дру­гой же сто­ро­ны, части, посколь­ку каж­дая из них ста­ла dчастью, обла­да­ют уже пре­де­лом как друг по отно­ше­нию к дру­гу, так и по отно­ше­нию к цело­му и целое обла­да­ет пре­де­лом по отно­ше­нию к частям.

Ари­сто­тель. Несо­мнен­но.

Пар­ме­нид. Итак, дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го, как ока­зы­ва­ет­ся, тако­во, что если соче­тать его с еди­ным, то в нем воз­ни­ка­ет нечто иное, что и созда­ет им пре­дел в отно­ше­нии друг дру­га, тогда как при­ро­да дру­го­го сама по себе — бес­пре­дель­ность.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го — и как целое, и как части, с одной сто­ро­ны, бес­пре­дель­но, а с дру­гой — при­част­но пре­де­лу.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. А не будут ли [части дру­го­го] так­же подоб­ны eи непо­доб­ны себе самим и друг дру­гу?

Ари­сто­тель. Как имен­но?

Пар­ме­нид. Посколь­ку всё по при­ро­де сво­ей бес­пре­дель­но, постоль­ку всё будет обла­дать одним и тем же свой­ст­вом.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. И посколь­ку всё при­част­но пре­де­лу, постоль­ку всё тоже будет обла­дать одним и тем же свой­ст­вом.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Посколь­ку, таким обра­зом, [дру­гое] обла­да­ет свой­ства­ми быть огра­ни­чен­ным и быть бес­пре­дель­ным, эти свой­ства про­ти­во­по­лож­ны друг дру­гу.

159Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А про­ти­во­по­лож­ное в выс­шей сте­пе­ни непо­доб­но.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Итак, в соот­вет­ст­вии с каж­дым из этих двух свойств в отдель­но­сти [части дру­го­го] подоб­ны себе самим и друг дру­гу, а в соот­вет­ст­вии с обо­и­ми вме­сте — в выс­шей сте­пе­ни про­ти­во­по­лож­ны и непо­доб­ны.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, [всё] дру­гое будет подоб­но и непо­доб­но себе само­му и друг дру­гу.

Ари­сто­тель. Так.

Пар­ме­нид. И мы уже без труда най­дем, что [части] дру­го­го в отно­ше­нии еди­но­го тож­де­ст­вен­ны себе самим и отлич­ны друг от дру­га, дви­жут­ся и поко­ят­ся и име­ют все про­ти­во­по­лож­ные bсвой­ства, коль ско­ро обна­ру­жи­лось, что они обла­да­ют упо­мя­ну­ты­ми свой­ства­ми.

Ари­сто­тель. Ты прав.

23. Пар­ме­нид. Одна­ко не пора ли нам оста­вить это, как дело ясное, и сно­ва рас­смот­реть, если есть еди­ное, ока­жет­ся ли дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го совсем в ином поло­же­нии или в таком же самом?

Ари­сто­тель. Конеч­но, это сле­ду­ет рас­смот­реть.

Пар­ме­нид. Так поведем рас­суж­де­ние с само­го нача­ла: если есть еди­ное, что долж­но испы­ты­вать дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го?

Ари­сто­тель. Поведем рас­суж­де­ние так.

Пар­ме­нид. Раз­ве еди­ное суще­ст­ву­ет не отдель­но от дру­го­го и дру­гое не отдель­но от еди­но­го?

Ари­сто­тель. Что же из того?

Пар­ме­нид. А то, пола­гаю, что наряду с ними нет ниче­го ино­го, что было бы отлич­но и от еди­но­го, и cот дру­го­го: ведь, когда ска­за­но «еди­ное и дру­гое», этим ска­за­но все.

Ари­сто­тель. Да, все.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, нет ниче­го отлич­но­го от них, в чем еди­ное и дру­гое мог­ли бы нахо­дить­ся вме­сте.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Поэто­му еди­ное и дру­гое нико­гда не нахо­дят­ся в одном и том же.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, что нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, они нахо­дят­ся отдель­но [друг от дру­га]?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. И мы утвер­жда­ем, что истин­но еди­ное не име­ет частей.

Ари­сто­тель. Как же ему иметь их?

Пар­ме­нид. Поэто­му ни целое еди­ное, ни части его не мог­ли бы нахо­дить­ся в дру­гом, если еди­ное отдель­но от дру­го­го и не име­ет частей.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое нико­им dспо­со­бом не может быть при­част­ным еди­но­му, раз оно не при­част­но ему ни по частям, ни в целом.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Поэто­му дру­гое нико­им обра­зом не есть еди­ное и не име­ет в себе ниче­го от еди­но­го.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое не есть так­же мно­гое, пото­му что если бы оно было мно­гим, то каж­дое из мно­го­го было бы одной частью цело­го. На самом же деле дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го не есть ни еди­ное, ни мно­гое, ни целое, ни части, раз оно никак не при­част­но еди­но­му.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Поэто­му дру­гое и само не есть два или три, и в себе их не содер­жит, коль ско­ро eоно совсем лише­но еди­но­го.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое ни само не есть подоб­ное и непо­доб­ное еди­но­му, ни в себе подо­бия и непо­до­бия не содер­жит: ведь если бы дру­гое было подоб­но и непо­доб­но либо содер­жа­ло в себе подо­бие и непо­до­бие, то, пола­гаю я, дру­гое в отно­ше­нии еди­но­го содер­жа­ло бы в себе две вза­им­но про­ти­во­по­лож­ные идеи.

Ари­сто­тель. Это оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Но ведь ока­за­лось невоз­мож­ным, чтобы было при­част­но двум то, что не при­част­но даже одно­му.

Ари­сто­тель. Ока­за­лось.

Пар­ме­нид. Ста­ло быть, дру­гое не есть ни подоб­ное, ни непо­доб­ное, ни то и дру­гое вме­сте, пото­му что, 160будучи подоб­ным или непо­доб­ным, оно было бы при­част­но одной из двух идей, а будучи тем и дру­гим вме­сте, при­част­но двум про­ти­во­по­лож­ным иде­ям, что, как выяс­ни­лось, невоз­мож­но.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, дру­гое не есть ни тож­де­ст­вен­ное, ни раз­лич­ное, оно не дви­жет­ся и не поко­ит­ся, не воз­ни­ка­ет и не гибнет, не есть ни боль­шее, ни мень­шее, ни рав­ное и ника­ко­го дру­го­го из подоб­ных свойств не име­ет; ведь если бы дру­гое под­ле­жа­ло чему-либо тако­му, оно было бы при­част­но и одно­му, и двум, и трем, и нечет­но­му, и чет­но­му, а меж­ду тем ему ока­за­лось невоз­мож­ным быть bэто­му при­част­ным, посколь­ку оно совер­шен­но и все­це­ло лише­но еди­но­го.

Ари­сто­тель. Сущая прав­да.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, если есть еди­ное, то оно в то же вре­мя не есть еди­ное ни по отно­ше­нию к себе само­му, ни по отно­ше­нию к дру­го­му.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Отно­си­тель­ное и абсо­лют­ное отри­ца­ние еди­но­го с выво­да­ми для еди­но­го

24. Пар­ме­нид. Хоро­шо. Не сле­ду­ет ли после это­го рас­смот­реть, какие долж­ны быть след­ст­вия, если еди­ное не суще­ст­ву­ет?

Ари­сто­тель. Сле­ду­ет.

Пар­ме­нид. В чем, одна­ко, состо­ит это пред­по­ло­же­ние: «Если еди­ное не суще­ст­ву­ет»? Отли­ча­ет­ся ли оно от пред­по­ло­же­ния: «Если не-еди­ное не суще­ст­ву­ет»?

Ари­сто­тель. Конеч­но, отли­ча­ет­ся.

Пар­ме­нид. Толь­ко отли­ча­ет­ся или же суж­де­ния «если не-еди­ное не суще­ст­ву­ет» и «если еди­ное не суще­ст­ву­ет» cпря­мо про­ти­во­по­лож­ны друг дру­гу?

Ари­сто­тель. Пря­мо про­ти­во­по­лож­ны.

Пар­ме­нид. А если бы кто ска­зал: «Если вели­кое, малое или что-либо дру­гое в этом роде не суще­ст­ву­ет», то раз­ве не пока­зал бы он, что под несу­ще­ст­ву­ю­щим он в каж­дом слу­чае разу­ме­ет нечто иное?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Так и теперь, когда кто-нибудь ска­жет: «Если еди­ное не суще­ст­ву­ет», — не пока­жет ли он этим, что под несу­ще­ст­ву­ю­щим он пони­ма­ет нечто отлич­ное от ино­го? И мы зна­ем, что он хочет ска­зать.

Ари­сто­тель. Зна­ем.

Пар­ме­нид. Итак, гово­ря «еди­ное» и при­со­во­куп­ляя к это­му либо бытие, либо небы­тие, он выра­жа­ет, во-пер­вых, нечто позна­вае­мое, а во-вто­рых, отлич­ное от ино­го; ведь то, о чем утвер­жда­ет­ся, что оно dне суще­ст­ву­ет, мож­но, тем не менее, познать, как и то, что оно отлич­но от ино­го, не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Без­услов­но.

Пар­ме­нид. Поэто­му с само­го нача­ла сле­ду­ет гово­рить так: чем долж­но быть еди­ное, если оно не суще­ст­ву­ет? И вот, ока­зы­ва­ет­ся, что ему, преж­де все­го, долж­но быть при­су­ще то, что оно позна­вае­мо, ина­че мы не мог­ли бы понять слов того, кто ска­зал бы: «Если еди­ное не суще­ст­ву­ет».

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. Далее, от него долж­но быть отлич­но иное, ведь ина­че и еди­ное нель­зя было бы назы­вать отлич­ным от ино­го.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, кро­ме позна­вае­мо­сти ему при­су­ще и отли­чие. Ведь когда кто гово­рит, eчто еди­ное отлич­но от ино­го, тот гово­рит не об отли­чии ино­го, но об отли­чии еди­но­го.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Кро­ме того, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное при­част­но «тому», «неко­то­ро­му», «это­му», «при­над­ле­жа­щим это­му», «этим» и все­му осталь­но­му подоб­но­му. В самом деле, если бы оно не было при­част­но «неко­то­ро­му» и дру­гим упо­мя­ну­тым [опре­де­ле­ни­ям], то не было бы речи ни о еди­ном, ни об отлич­ном от еди­но­го, ни о том, что при­над­ле­жит ему и от него исхо­дит, ни вооб­ще о чем-либо.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Еди­но­му, конеч­но, не может быть при­су­ще бытие, коль ско­ро оно не суще­ст­ву­ет, но 161ничто не меша­ет ему быть при­част­ным мно­го­му, и это даже необ­хо­ди­мо, коль ско­ро не суще­ст­ву­ет имен­но это еди­ное, а не какое-либо дру­гое. Прав­да, если ни еди­ное, ни «это» не будет суще­ст­во­вать и речь пой­дет о чем-нибудь дру­гом, то мы не впра­ве про­из­не­сти ни сло­ва, но если пред­по­ла­га­ет­ся, что не суще­ст­ву­ет это, а не какое-либо дру­гое еди­ное, то ему необ­хо­ди­мо быть при­част­ным и «это­му», и мно­го­му дру­го­му.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, у него есть и непо­до­бие по отно­ше­нию к ино­му, пото­му что иное, будучи отлич­ным от еди­но­го, долж­но быть дру­го­го рода.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А дру­го­го рода раз­ве не то, что ино­го рода?

Ари­сто­тель. А то как же?

Пар­ме­нид. А ино­го рода — не будет ли оно непо­доб­ным?

bАри­сто­тель. Конеч­но, непо­доб­ным.

Пар­ме­нид. И коль ско­ро иное непо­доб­но еди­но­му, то, оче­вид­но, непо­доб­ное будет непо­доб­но непо­доб­но­му.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, и у еди­но­го долж­но быть непо­до­бие, в силу кото­ро­го иное ему непо­доб­но.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Если же у него есть непо­до­бие по отно­ше­нию к ино­му, то не долж­но ли оно обла­дать подо­би­ем по отно­ше­нию к само­му себе?

Ари­сто­тель. Как это?

Пар­ме­нид. Если бы еди­ное обла­да­ло непо­до­би­ем по отно­ше­нию к еди­но­му, то речь, конеч­но, не мог­ла бы идти о такой вещи, как еди­ное, и наше пред­по­ло­же­ние каса­лось бы не еди­но­го, но чего-то ино­го, неже­ли еди­ное.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Но это не долж­но быть так.

cАри­сто­тель. Нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное долж­но обла­дать подо­би­ем по отно­ше­нию к само­му себе.

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Далее, оно так­же не рав­но ино­му, пото­му что если бы оно было рав­но, то оно бы уже суще­ст­во­ва­ло и, в силу равен­ства, было бы подоб­но ино­му. Но то и дру­гое невоз­мож­но, раз еди­но­го не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. А так как оно не рав­но ино­му, то не необ­хо­ди­мо ли, чтобы и иное не было рав­но ему?

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Но то, что не рав­но, не есть ли нерав­ное?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А нерав­ное не в силу ли нера­вен­ства есть нерав­ное?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Ста­ло быть, еди­ное при­част­но и нера­вен­ству, в силу кото­ро­го dиное ему не рав­но?

Ари­сто­тель. При­част­но.

Пар­ме­нид. Но ведь нера­вен­ству при­над­ле­жат вели­кость и малость.

Ари­сто­тель. При­над­ле­жат.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, тако­му еди­но­му при­над­ле­жит вели­кость и малость?

Ари­сто­тель. По-види­мо­му.

Пар­ме­нид. Но вели­кость и малость все­гда дале­ко отсто­ят друг от дру­га.

Ари­сто­тель. И даже очень дале­ко.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, меж­ду ними все­гда что-то есть.

Ари­сто­тель. Есть.

Пар­ме­нид. Можешь ли ты ука­зать меж­ду ними что-либо дру­гое, кро­ме равен­ства?

Ари­сто­тель. Нет, толь­ко его.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, что обла­да­ет вели­ко­стью и мало­стью, то обла­да­ет и равен­ст­вом, нахо­дя­щим­ся меж­ду ними.

Ари­сто­тель. Это оче­вид­но.

eПар­ме­нид. Таким обра­зом, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное долж­но быть при­част­но и равен­ству, и вели­ко­сти, и мало­сти.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Кро­ме того, оно долж­но каким-то обра­зом быть при­част­но и бытию.

Ари­сто­тель. Как так?

Пар­ме­нид. Оно долж­но быть тако­во, как мы утвер­жда­ем. В самом деле, если бы оно было не тако­во, то мы гово­ри­ли бы неправ­ду, утвер­ждая, что еди­ное не суще­ст­ву­ет. Если же это прав­да, то, оче­вид­но, мы утвер­жда­ем это как суще­ст­ву­ю­щее. Или не так?

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. А так как мы при­зна­ём истин­ность того, что мы утвер­жда­ем, то нам необ­хо­ди­мо при­знать, что мы гово­рим о том, что суще­ст­ву­ет.

162Ари­сто­тель. Непре­мен­но.

Пар­ме­нид. Итак, выхо­дит, что еди­ное есть несу­ще­ст­ву­ю­щее: ведь если оно не будет несу­ще­ст­ву­ю­щим, но что-либо из бытия отдаст небы­тию, то тот­час станет суще­ст­ву­ю­щим.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, еди­ное несу­ще­ст­ву­ю­щее, чтобы быть несу­ще­ст­ву­ю­щим, долж­но быть свя­за­но с небы­ти­ем тем, что оно есть несу­ще­ст­ву­ю­щее, рав­но как и суще­ст­ву­ю­щее для пол­ноты сво­его суще­ст­во­ва­ния долж­но быть свя­за­но [с быти­ем] тем, что оно не есть несу­ще­ст­ву­ю­щее. В самом деле, толь­ко в таком слу­чае суще­ст­ву­ю­щее будет в пол­ном смыс­ле сло­ва суще­ст­во­вать, а несу­ще­ст­ву­ю­щее не суще­ст­во­вать, посколь­ку суще­ст­ву­ю­щее, чтобы быть вполне суще­ст­ву­ю­щим, при­част­но бытию, [содер­жа­ще­му­ся в] «быть суще­ст­ву­ю­щим», и небы­тию, [содер­жа­ще­му­ся в] «не быть несу­ще­ст­ву­ю­щим», bи посколь­ку несу­ще­ст­ву­ю­щее, чтобы тоже быть вполне несу­ще­ст­ву­ю­щим, при­част­но небы­тию, [содер­жа­ще­му­ся в] «не быть суще­ст­ву­ю­щим», и бытию, [содер­жа­ще­му­ся в] «быть несу­ще­ст­ву­ю­щим».

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Итак, раз суще­ст­ву­ю­щее при­част­но небы­тию и несу­ще­ст­ву­ю­щее — бытию, то и еди­но­му, посколь­ку оно не суще­ст­ву­ет, необ­хо­ди­мо быть при­част­ным бытию, чтобы не суще­ст­во­вать.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. И если еди­ное не суще­ст­ву­ет, оно, оче­вид­но, свя­за­но с быти­ем.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, так­же и с небы­ти­ем, посколь­ку оно не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. А может ли пре­бы­ваю­щее в каком-то состо­я­нии не пре­бы­вать в нем, если оно не выхо­дит из это­го состо­я­ния?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, все, что пре­бы­ва­ет в таком и cне в таком состо­я­нии, ука­зы­ва­ет на изме­не­ние?

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. А изме­не­ние есть дви­же­ние; или как мы его назо­вем?

Ари­сто­тель. Дви­же­ни­ем.

Пар­ме­нид. А раз­ве еди­ное не ока­за­лось суще­ст­ву­ю­щим и несу­ще­ст­ву­ю­щим?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно ока­зы­ва­ет­ся в таком и не в таком состо­я­нии.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Зна­чит, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное ока­за­лось и дви­жу­щим­ся, так как оно пре­тер­пе­ва­ет пере­ход от бытия к небы­тию²⁷.

Ари­сто­тель. По-види­мо­му, так.

Пар­ме­нид. Одна­ко если оно не нахо­дит­ся нигде сре­ди суще­ст­ву­ю­ще­го, так как не суще­ст­ву­ет, раз оно не суще­ст­ву­ет, то оно не может откуда-то куда-то пере­ме­щать­ся.

Ари­сто­тель. Как оно мог­ло бы?

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно не может дви­гать­ся посред­ст­вом пере­ме­ще­ния.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Оно не может dтак­же вра­щать­ся в том же самом месте, так как оно нигде не сопри­ка­са­ет­ся с тем же самым. В самом деле, то же самое есть суще­ст­ву­ю­щее, а несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное не может нахо­дить­ся в чем-либо суще­ст­ву­ю­щем.

Ари­сто­тель. Конеч­но, не может.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное не может вра­щать­ся в том, в чем оно не нахо­дит­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Но еди­ное так­же не изме­ня­ет­ся и в самом себе ни как суще­ст­ву­ю­щее, ни как несу­ще­ст­ву­ю­щее: ведь если бы оно изме­ня­лось в самом себе, то речь шла бы уже не о еди­ном, а о чем-то ином.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Если же оно не изме­ня­ет­ся, не вра­ща­ет­ся в том же самом месте и не пере­ме­ща­ет­ся, eто может ли оно еще каким-либо обра­зом дви­гать­ся?

Ари­сто­тель. Да каким же еще?

Пар­ме­нид. А непо­движ­но­му необ­хо­ди­мо нахо­дить­ся в покое, поко­я­ще­му­ся же — сто­ять на месте.

Ари­сто­тель. Необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Выхо­дит, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное и сто­ит на месте и дви­жет­ся.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Далее, коль ско­ро оно дви­жет­ся, то ему весь­ма необ­хо­ди­мо изме­нять­ся: ведь насколь­ко что-нибудь про­дви­га­ет­ся, 163настоль­ко оно нахо­дит­ся уже не в том состо­я­нии, в каком нахо­ди­лось, но в дру­гом.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Зна­чит, еди­ное, нахо­дясь в дви­же­нии, тем самым изме­ня­ет­ся.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. А если бы оно никак не дви­га­лось, то никак и не изме­ня­лось бы.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, посколь­ку несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное дви­жет­ся, оно изме­ня­ет­ся, а посколь­ку оно не дви­жет­ся, оно не изме­ня­ет­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное и изме­ня­ет­ся, и не изме­ня­ет­ся.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. А раз­ве изме­ня­ю­ще­му­ся не до́лжно ста­но­вить­ся дру­гим, чем преж­де, и гиб­нуть в отно­ше­нии преж­не­го сво­его состо­я­ния, bа неиз­ме­ня­ю­ще­му­ся — не ста­но­вить­ся [дру­гим] и не гиб­нуть?

Ари­сто­тель. До́лжно.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, и несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное, изме­ня­ясь, ста­но­вит­ся и гибнет, а не изме­ня­ясь, не ста­но­вит­ся и не гибнет. Таким обра­зом, выхо­дит, что несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное ста­но­вит­ся и гибнет, а так­же не ста­но­вит­ся и не гибнет.

Ари­сто­тель. Несо­мнен­но.

25. Пар­ме­нид. Вер­нем­ся опять к нача­лу, чтобы посмот­реть, полу­чит­ся ли у нас то же самое, что полу­чи­лось толь­ко что, или дру­гое.

Ари­сто­тель. Хоро­шо, вер­нем­ся.

Пар­ме­нид. Итак, пред­по­ло­жив, что еди­ное не суще­ст­ву­ет, cмы выяс­ня­ем, какие из это­го сле­ду­ют выво­ды.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Когда же мы гово­рим «не суще­ст­ву­ет», то раз­ве этим обо­зна­ча­ет­ся что-нибудь иное, а не отсут­ст­вие бытия у того, что мы назы­ваем несу­ще­ст­ву­ю­щим?

Ари­сто­тель. Да, имен­но это.

Пар­ме­нид. Раз­ве, назы­вая нечто несу­ще­ст­ву­ю­щим, мы счи­та­ем, что оно неко­то­рым обра­зом не суще­ст­ву­ет, а неко­то­рым обра­зом суще­ст­ву­ет? Или это выра­же­ние «не суще­ст­ву­ет» про­сто озна­ча­ет, что несу­ще­ст­ву­ю­ще­го нет ни так ни этак и как несу­ще­ст­ву­ю­щее оно никак не при­част­но бытию?

Ари­сто­тель. Это — преж­де все­го.

Пар­ме­нид. Так что несу­ще­ст­ву­ю­щее не мог­ло бы ни суще­ст­во­вать, ни дру­гим каким-либо обра­зом быть при­част­ным бытию.

dАри­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. А ста­но­вить­ся и гиб­нуть не зна­чи­ло ли: пер­вое — при­об­щать­ся к бытию, а вто­рое — утра­чи­вать бытие, или это име­ло какой-нибудь дру­гой смысл?

Ари­сто­тель. Ника­ко­го дру­го­го.

Пар­ме­нид. Но что совер­шен­но не при­част­но бытию, то не мог­ло бы ни полу­чать его, ни утра­чи­вать.

Ари­сто­тель. Как оно мог­ло бы?

Пар­ме­нид. А так как еди­ное никак не суще­ст­ву­ет, то оно нико­им обра­зом не долж­но ни иметь бытия, ни терять его, ни при­об­щать­ся к нему.

Ари­сто­тель. Есте­ствен­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное не гибнет и не воз­ни­ка­ет, так как оно никак не при­част­но бытию.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. А сле­до­ва­тель­но, и не изме­ня­ет­ся никак: eв самом деле, пре­тер­пе­вая изме­не­ние, оно воз­ни­ка­ло бы и гиб­ло.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Если же оно не изме­ня­ет­ся, то, конеч­но, и не дви­жет­ся?

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Далее, мы не ска­жем, что нигде не нахо­дя­ще­е­ся сто­ит, ибо сто­я­щее долж­но быть все­гда в каком-нибудь одном и том же месте.

Ари­сто­тель. В одном и том же. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, мы долж­ны так­же при­знать, что несу­ще­ст­ву­ю­щее нико­гда не сто­ит на месте и не дви­жет­ся.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Далее, ему не при­су­ще ничто из суще­ст­ву­ю­ще­го: ведь, будучи при­част­ным чему-либо суще­ст­ву­ю­ще­му, оно было бы при­част­но и бытию.

164Ари­сто­тель. Оче­вид­но.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, у него нет ни вели­ко­сти, ни мало­сти, ни равен­ства.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. У него так­же нет ни подо­бия, ни отли­чия ни в отно­ше­нии себя само­го, ни в отно­ше­нии ино­го.

Ари­сто­тель. Оче­вид­но, нет.

Пар­ме­нид. Далее, может ли иное как-либо отно­сить­ся к нему, если ничто не долж­но к нему отно­сить­ся?

Ари­сто­тель. Не может.

Пар­ме­нид. Поэто­му иное ни подоб­но ему, ни непо­доб­но, ни тож­де­ст­вен­но ему, ни отлич­но.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Ну, а будет ли иметь отно­ше­ние к несу­ще­ст­ву­ю­ще­му сле­дую­щее: «того», «тому», «что-либо», «это», «это­го», «ино­го», «ино­му», «преж­де», «потом», «теперь», b«зна­ние», «мне­ние», «ощу­ще­ние», «суж­де­ние», «имя» или иное что-нибудь из суще­ст­ву­ю­ще­го?

Ари­сто­тель. Не будет.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, несу­ще­ст­ву­ю­щее еди­ное ниче­го не пре­тер­пе­ва­ет.

Ари­сто­тель. Дей­ст­ви­тель­но, выхо­дит, что ниче­го не пре­тер­пе­ва­ет.

Отно­си­тель­ное и абсо­лют­ное отри­ца­ние еди­но­го с выво­да­ми для ино­го

26. Пар­ме­нид. Обсудим еще, каким долж­но быть иное, если еди­но­го не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Обсудим.

Пар­ме­нид. Я пола­гаю, что иное преж­де все­го долж­но быть иным, пото­му что если бы оно и иным не было, то о нем нель­зя было бы рас­суж­дать.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

Пар­ме­нид. Если же об ином мож­но рас­суж­дать, то иное есть дру­гое; в самом деле, раз­ве не одно и то же обо­зна­ча­ешь ты сло­ва­ми «иное» cи «дру­гое»?

Ари­сто­тель. По-мое­му, одно и то же.

Пар­ме­нид. Раз­ве мы не гово­рим, что дру­гое есть дру­гое по отно­ше­нию к дру­го­му и иное есть иное по отно­ше­нию к ино­му?

Ари­сто­тель. Гово­рим.

Пар­ме­нид. Поэто­му иное, чтобы дей­ст­ви­тель­но быть иным, долж­но иметь нечто, в отно­ше­нии чего оно есть иное.

Ари­сто­тель. Долж­но.

Пар­ме­нид. Что бы это такое было? Ведь иное не будет иным в отно­ше­нии еди­но­го, коль ско­ро еди­но­го не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Не будет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, оно иное по отно­ше­нию к себе само­му, ибо ему оста­ет­ся толь­ко это, или оно не будет иным по отно­ше­нию к чему бы то ни было.

Ари­сто­тель. Пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Ста­ло быть, любые [чле­ны дру­го­го] вза­им­но дру­гие как мно­же­ства; они не могут быть вза­им­но дру­ги­ми как еди­ни­цы, ибо еди­но­го не суще­ст­ву­ет. dЛюбое скоп­ле­ние их бес­пре­дель­но коли­че­ст­вен­но: даже если кто-нибудь возь­мет кажу­ще­е­ся самым малым, то и оно, толь­ко что пред­став­ляв­ше­е­ся одним, вдруг, как при сно­виде­нии, кажет­ся мно­гим и из ничтож­но мало­го пре­вра­ща­ет­ся в огром­ное по срав­не­нию с частя­ми, полу­чаю­щи­ми­ся в резуль­та­те его дроб­ле­ния.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Итак, в каче­стве этих скоп­ле­ний иное есть иное по отно­ше­нию к само­му себе, если вооб­ще суще­ст­ву­ет иное, когда не суще­ст­ву­ет еди­но­го.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. Итак, будет суще­ст­во­вать мно­же­ство скоп­ле­ний, из кото­рых каж­дое будет казать­ся одним, не будучи на самом деле одним, посколь­ку не будет еди­но­го?

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. И будет казать­ся, что суще­ст­ву­ет неко­то­рое eих чис­ло, посколь­ку каж­дое из них — одно, при том, что их мно­го.

Ари­сто­тель. Имен­но так.

Пар­ме­нид. И одно в них пока­жет­ся чет­ным, дру­гое нечет­ным, но это про­тив­но истине, посколь­ку еди­но­го не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Конеч­но, про­тив­но истине.

Пар­ме­нид. Далее, как было ска­за­но, будет казать­ся, что в них содер­жит­ся мель­чай­шее, одна­ко это мель­чай­шее пока­жет­ся мно­гим и вели­ким в срав­не­нии с каж­дым из мно­го­чис­лен­ных малых [чле­не­ний].

165Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. Далее, каж­дое скоп­ле­ние будет пред­став­лять­ся так­же рав­ным мно­гим малым [чле­нам]; в самом деле, оно лишь в том слу­чае пред­ста­вит­ся пере­хо­дя­щим из боль­ше­го в мень­шее, если пред­ва­ри­тель­но пока­жет­ся про­ме­жу­точ­ным, а это и будет созда­вать впе­чат­ле­ние равен­ства.

Ари­сто­тель. Есте­ствен­но.

Пар­ме­нид. Далее, будет пред­став­лять­ся, что каж­дое скоп­ле­ние име­ет пре­дел по отно­ше­нию к дру­го­му скоп­ле­нию, хотя по отно­ше­нию к само­му себе оно не име­ет ни нача­ла, ни кон­ца, ни середи­ны.

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. А вот каким: когда кто-нибудь мыс­лен­но при­мет что-либо за нача­ло, конец или середи­ну таких скоп­ле­ний, то каж­дый раз перед нача­лом ока­жет­ся дру­гое нача­ло, bза кон­цом оста­нет­ся еще дру­гой конец и в середине появит­ся дру­гая, более сред­няя, середи­на, мень­шая пер­вой, пото­му что ни в нача­ле, ни в кон­це, ни в середине нель­зя уло­вить еди­но­го, раз оно не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Совер­шен­но вер­но.

Пар­ме­нид. А все суще­ст­ву­ю­щее, какое кто-либо улав­ли­ва­ет мыс­лью, долж­но, пола­гаю я, рас­па­дать­ся и раз­дроб­лять­ся, ибо его мож­но вос­при­нять лишь в виде скоп­ле­ния, лишен­но­го един­ства.

Ари­сто­тель. Несо­мнен­но.

Пар­ме­нид. Конеч­но, изда­ли, для сла­бо­го зре­ния, такое скоп­ле­ние необ­хо­ди­мо будет казать­ся еди­ным, cно вбли­зи, для ост­ро­го ума, каж­дое един­ство ока­жет­ся коли­че­ст­вен­но бес­пре­дель­ным, коль ско­ро оно лише­но еди­но­го, кото­ро­го не суще­ст­ву­ет. Не прав­да ли?

Ари­сто­тель. Это в выс­шей сте­пе­ни необ­хо­ди­мо.

Пар­ме­нид. Таким обра­зом, если еди­но­го нет, а суще­ст­ву­ет иное в отно­ше­нии еди­но­го, то каж­дое иное долж­но казать­ся и бес­пре­дель­ным, и име­ю­щим пре­дел, и одним, и мно­гим.

Ари­сто­тель. Да, долж­но.

Пар­ме­нид. Не будет ли оно так­же казать­ся подоб­ным и непо­доб­ным?

Ари­сто­тель. Каким обра­зом?

Пар­ме­нид. А вро­де того, как быва­ет с кон­ту­ра­ми на кар­тине. Если стать в отда­ле­нии, то все они, сли­ва­ясь воеди­но, будут казать­ся оди­на­ко­вы­ми и пото­му подоб­ны­ми.

Ари­сто­тель. Конеч­но.

dПар­ме­нид. А если при­бли­зить­ся, то они ока­зы­ва­ют­ся мно­ги­ми и раз­лич­ны­ми и, вслед­ст­вие впе­чат­ле­ния отли­чия, раз­но­об­раз­ны­ми и непо­доб­ны­ми друг дру­гу.

Ари­сто­тель. Да.

Пар­ме­нид. Так же и эти скоп­ле­ния долж­ны казать­ся подоб­ны­ми и непо­доб­ны­ми себе и самим и друг дру­гу.

Ари­сто­тель. Несо­мнен­но.

Пар­ме­нид. А сле­до­ва­тель­но, и тож­де­ст­вен­ны­ми и раз­лич­ны­ми меж­ду собой, и сопри­ка­саю­щи­ми­ся и разде­лен­ны­ми, и дви­жу­щи­ми­ся все­ми вида­ми дви­же­ния и нахо­дя­щи­ми­ся в состо­я­нии пол­но­го покоя, и воз­ни­каю­щи­ми и гиб­ну­щи­ми, и ни теми, ни дру­ги­ми, и име­ю­щи­ми все подоб­ные свой­ства, кото­рые нам уже не труд­но про­следить, если еди­но­го нет, eа мно­гое суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Сущая прав­да.

27. Пар­ме­нид. Вер­нем­ся в послед­ний раз к нача­лу и обсудим, чем долж­но быть иное в отно­ше­нии еди­но­го, если еди­ное не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Обсудим.

Пар­ме­нид. Итак, иное не будет еди­ным.

Ари­сто­тель. Как же ина­че?

Пар­ме­нид. А так­же и мно­гим, ведь во мно­гом будет содер­жать­ся и еди­ное. Если же ничто из ино­го не есть одно, то все оно есть ничто, так что не может быть и мно­гим.

Ари­сто­тель. Вер­но.

Пар­ме­нид. А если в ином не содер­жит­ся еди­ное, то иное не есть ни мно­гое, ни еди­ное.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

166Пар­ме­нид. И даже не пред­став­ля­ет­ся ни еди­ным, ни мно­гим.

Ари­сто­тель. Поче­му так?

Пар­ме­нид. А пото­му, что иное нигде ника­ким обра­зом не име­ет ника­ко­го обще­ния ни с чем из несу­ще­ст­ву­ю­ще­го и ничто из несу­ще­ст­ву­ю­ще­го не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния ни к чему из ино­го; к тому же у несу­ще­ст­ву­ю­ще­го нет и частей.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, у ино­го нет ни мне­ния о несу­ще­ст­ву­ю­щем, ни како­го-либо пред­став­ле­ния о нем и несу­ще­ст­ву­ю­щее реши­тель­но никак не мыс­лит­ся иным.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, если еди­ное не суще­ст­ву­ет, то ничто из ино­го bне может мыс­лить­ся ни как одно, ни как мно­гое, пото­му что без еди­но­го мыс­лить мно­гое невоз­мож­но.

Ари­сто­тель. Да, невоз­мож­но.

Пар­ме­нид. Итак, если еди­ное не суще­ст­ву­ет, то и иное не суще­ст­ву­ет и его нель­зя мыс­лить ни как еди­ное, ни как мно­гое.

Ари­сто­тель. Выхо­дит, так.

Пар­ме­нид. Сле­до­ва­тель­но, его нель­зя себе мыс­лить так­же ни как подоб­ное, ни как непо­доб­ное.

Ари­сто­тель. Конеч­но, нет.

Пар­ме­нид. И так­же ни как тож­де­ст­вен­ное, ни как раз­лич­ное, ни как сопри­ка­саю­ще­е­ся, ни как обособ­лен­ное, ни вооб­ще как име­ю­щее дру­гие при­зна­ки, кото­рые, как мы про­следи­ли выше, оно обна­ру­жи­ва­ет; ничем таким иное не может ни быть, ни казать­ся, если еди­ное не суще­ст­ву­ет.

Ари­сто­тель. Прав­да.

Пар­ме­нид. Не пра­виль­но ли будет ска­зать cв общем: если еди­ное не суще­ст­ву­ет, то ниче­го не суще­ст­ву­ет?

Ари­сто­тель. Совер­шен­но пра­виль­но.

Пар­ме­нид. Выска­жем же это утвер­жде­ние, а так­же и то, что суще­ст­ву­ет ли еди­ное или не суще­ст­ву­ет, и оно и иное, как ока­зы­ва­ет­ся, по отно­ше­нию к самим себе и друг к дру­гу без­услов­но суть и не суть, кажут­ся и не кажут­ся.

Ари­сто­тель. Истин­ная прав­да.