Апология Сократа

ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНЫХ РЕЧЕЙ*

1. St. I,
17Как подей­ст­во­ва­ли мои обви­ни­те­ли на вас, о мужи афи­няне¹, я не знаю; что же меня каса­ет­ся, то от их речей я чуть было и сам себя не забыл: так убеди­тель­но они гово­ри­ли. Тем не менее, гово­ря без оби­ня­ков, вер­но­го они ниче­го не ска­за­ли. Но сколь­ко они ни лга­ли, все­го боль­ше уди­вил­ся я одно­му — тому, что они гово­ри­ли, буд­то вам сле­ду­ет осте­ре­гать­ся, как бы я вас не про­вел сво­им ора­тор­ским искус­ст­вом; bне сму­тить­ся перед тем, что они тот­час же будут опро­верг­ну­ты мною на деле, как толь­ко ока­жет­ся, что я вовсе не силен в крас­но­ре­чии, это с их сто­ро­ны пока­за­лось мне все­го бес­стыд­нее, конеч­но, если толь­ко они не счи­та­ют силь­ным в крас­но­ре­чии того, кто гово­рит прав­ду; а если это они разу­ме­ют, то я готов согла­сить­ся, что я — ора­тор, толь­ко не на их обра­зец. Они, повто­ряю, не ска­за­ли ни сло­ва прав­ды, а от меня вы услы­ши­те ее всю. Толь­ко уж, кля­нусь Зев­сом, афи­няне, вы не услы­ши­те речи раз­на­ря­жен­ной, укра­шен­ной, как у этих людей, изыс­кан­ны­ми выра­же­ни­я­ми, cа услы­ши­те речь про­стую, состо­я­щую из пер­вых попав­ших­ся слов. Ибо я верю, что то, что я буду гово­рить, — прав­да, и пусть никто из вас не ждет ниче­го дру­го­го; да и непри­лич­но было бы мне в моем воз­расте высту­пать перед вами, о мужи, напо­до­бие юно­ши с при­ду­ман­ною речью.

Так вот я и про­шу вас убеди­тель­но и умо­ляю, о мужи афи­няне: услы­хав­ши, что я защи­ща­юсь теми же сло­ва­ми, каки­ми при­вык гово­рить и на пло­ща­ди у меняль­ных лавок², где мно­гие из вас слы­ха­ли меня, и в дру­гих местах, не удив­ляй­тесь и не под­ни­май­те из-за это­го шума. dДело-то вот в чем: в пер­вый раз при­шел я теперь в суд, будучи семи­де­ся­ти лет от роду³; так ведь здеш­ний-то язык про­сто ока­зы­ва­ет­ся для меня чужим, и как вы изви­ни­ли бы меня, если бы я, будучи в самом деле чуже­зем­цем, 18гово­рил на том язы­ке и тем скла­дом речи, к кото­рым при­вык с дет­ства, так и теперь я про­шу у вас не более, чем спра­вед­ли­во­сти, как мне кажет­ся, — поз­во­лить мне гово­рить по мое­му обы­чаю, хорош он или нехо­рош — все рав­но, и смот­реть толь­ко на то, буду ли я гово­рить прав­ду или нет; в этом ведь и заклю­ча­ет­ся долг судьи, долг же ора­то­ра — гово­рить прав­ду.

2. И вот пра­виль­но будет, о мужи афи­няне, если сна­ча­ла я буду защи­щать­ся про­тив обви­не­ний, кото­рым под­вер­гал­ся рань­ше, и про­тив пер­вых моих обви­ни­те­лей⁴, а уж потом про­тив тепе­реш­них обви­не­ний и про­тив тепе­реш­них обви­ни­те­лей. bВедь у меня мно­го было обви­ни­те­лей перед вами и рань­ше, мно­го уже лет, и все-таки ниче­го истин­но­го они не ска­за­ли; их-то опа­са­юсь я боль­ше, чем Ани­та с това­ри­ща­ми. И эти тоже страш­ны, но те еще страш­нее, о мужи! Боль­шин­ство из вас они вос­ста­нов­ля­ли про­тив меня, когда вы были детьми, и вну­ша­ли вам про­тив меня обви­не­ние, в кото­ром не было ни сло­ва прав­ды, гово­ря, что суще­ст­ву­ет некий Сократ, муд­рый муж, кото­рый испы­ту­ет и иссле­ду­ет все, что над зем­лею, и все, что под зем­лею⁵, и выда­ет ложь за прав­ду. Вот эти-то люди, о мужи афи­няне, cпустив­шие эту мол­ву, и суть страш­ные мои обви­ни­те­ли, пото­му что слу­шаю­щие их дума­ют, что тот, кто иссле­ду­ет подоб­ные вещи, тот и богов не при­зна­ет. Кро­ме того, обви­ни­те­лей этих мно­го и обви­ня­ют они уже дав­но, да и гово­ри­ли они с вами в том воз­расте, когда вы боль­ше все­го вери­ли на сло­во, будучи детьми, неко­то­рые же юно­ша­ми, сло­вом — обви­ня­ли заоч­но, в отсут­ст­вие обви­ня­е­мо­го. dНо все­го неле­пее то, что и по име­ни-то их никак не узна­ешь и не назо­вешь, раз­ве вот толь­ко сочи­ни­те­лей комедий⁶. Ну а все те, кото­рые вос­ста­нов­ля­ли вас про­тив меня по зави­сти и зло­бе или пото­му, что сами были вос­ста­нов­ле­ны дру­ги­ми, те все­го неудоб­нее, пото­му что нико­го из них нель­зя ни при­ве­сти сюда, ни опро­верг­нуть, а про­сто при­хо­дит­ся как бы сра­жать­ся с теня­ми, защи­щать­ся и опро­вер­гать, когда никто не воз­ра­жа­ет. eТак уж и вы тоже согла­си­тесь, что у меня, как я ска­зал, два рода обви­ни­те­лей: одни — обви­нив­шие меня теперь, а дру­гие — дав­ниш­ние, о кото­рых я сей­час гово­рил, и при­знай­те, что сна­ча­ла я дол­жен защи­щать­ся про­тив дав­ниш­них, пото­му что и они обви­ня­ли меня перед вами рань­ше и гораздо боль­ше, чем тепе­реш­ние. Хоро­шо.

Итак, о мужи афи­няне, сле­ду­ет защи­щать­ся и 19поста­рать­ся в малое вре­мя опро­верг­нуть кле­ве­ту, кото­рая уже мно­го вре­ме­ни дер­жит­ся меж­ду вами. Желал бы я, разу­ме­ет­ся, чтобы так оно и слу­чи­лось и чтобы защи­та моя была успеш­ной, конеч­но, если это к луч­ше­му и для вас, и для меня. Толь­ко я думаю, что это труд­но, и для меня вовсе не тай­на, какое это пред­при­я­тие. Ну да уж отно­си­тель­но это­го пусть будет, как угод­но богу⁷, а закон сле­ду­ет испол­нять и защи­щать­ся.

3. При­пом­ним же сна­ча­ла, в чем состо­ит обви­не­ние, от кото­ро­го пошла обо мне дур­ная мол­ва, пола­га­ясь на кото­рую bМелет и подал на меня жало­бу. Хоро­шо. В каких имен­но выра­же­ни­ях кле­ве­та­ли на меня кле­вет­ни­ки? Сле­ду­ет при­ве­сти их пока­за­ние, как пока­за­ние насто­я­щих обви­ни­те­лей: Сократ пре­сту­па­ет закон, тщет­но испы­туя то, что под зем­лею, и то, что в небе­сах, выда­вая ложь за прав­ду и дру­гих научая тому же. cВот в каком роде это обви­не­ние. Вы и сами виде­ли в комедии Ари­сто­фа­на⁸, как какой-то Сократ бол­та­ет­ся там в кор­зин­ке, гово­ря, что он гуля­ет по возду­ху, и несет еще мно­го раз­но­го вздо­ру, в кото­ром я ниче­го не смыс­лю. Гово­рю я это не в укор подоб­ной нау­ке и тому, кто достиг муд­ро­сти в подоб­ных вещах (недо­ста­ва­ло, чтобы Мелет обви­нил меня еще и в этом!), а толь­ко ведь это, о мужи афи­няне, нисколь­ко меня не каса­ет­ся. dА в свиде­те­ли это­го при­зы­ваю боль­шин­ство из вас самих и тре­бую, чтобы это дело обсуди­ли меж­ду собою все те, кто когда-либо меня слы­шал; ведь из вас мно­го таких. Спро­си­те же друг у дру­га, слы­шал ли кто из вас когда-либо, чтобы я хоть сколь­ко-нибудь рас­суж­дал о подоб­ных вещах, и тогда вы узна­е­те, что настоль­ко же спра­вед­ли­во и все осталь­ное, что обо мне гово­рят.

4. А если еще кро­ме все­го подоб­но­го вы слы­ша­ли от кого-нибудь, eчто я берусь вос­пи­ты­вать людей и зара­ба­ты­ваю этим день­ги, то и это неправ­да; хотя мне кажет­ся, что и это дело хоро­шее, если кто спо­со­бен вос­пи­ты­вать людей, как, напри­мер, леон­ти­нец Гор­гий, кео­сец Про­дик, элидец Гип­пий⁹. Все они, о мужи, разъ­ез­жа­ют по горо­дам и убеж­да­ют юно­шей, кото­рые могут даром поль­зо­вать­ся настав­ле­ни­я­ми любо­го из сво­их 20сограж­дан, остав­лять сво­их и посту­пать к ним в уче­ни­ки, пла­тя им день­ги, да еще с бла­го­дар­но­стью. А вот и еще, как я узнал, про­жи­ва­ет здесь один уче­ный муж с Паро­са¹⁰. Встре­тил­ся мне на доро­ге чело­век, кото­рый пере­пла­тил софи­стам денег боль­ше, чем все осталь­ные вме­сте, — Кал­лий, сын Гип­по­ни­ка¹¹; я и гово­рю ему (а у него двое сыно­вей): «Кал­лий! Если бы твои сыно­вья роди­лись жере­бя­та­ми или быч­ка­ми, то нам сле­до­ва­ло бы нанять для них вос­пи­та­те­ля, кото­рый бы усо­вер­шен­ст­во­вал при­су­щую bим поро­ду, и чело­век этот был бы из наезд­ни­ков или зем­ледель­цев; ну а теперь, раз они люди, кого дума­ешь взять для них в вос­пи­та­те­ли? Кто бы это мог быть зна­то­ком подоб­ной доб­ле­сти, чело­ве­че­ской или граж­дан­ской? Пола­гаю, ты об этом поду­мал, при­об­ре­тя сыно­вей? Есть ли тако­вой, спра­ши­ваю, или нет?» «Конеч­но, — отве­ча­ет он, — есть». «Кто же это? — спра­ши­ваю я. — Откуда он и сколь­ко берет за обу­че­ние?» «Эвен, — отве­ча­ет он, — с Паро­са, берет по пяти мин¹², Сократ». И бла­го­сло­вил я это­го Эве­на, если прав­да, что он обла­да­ет таким искус­ст­вом cи так недо­ро­го берет за обу­че­ние. Я бы и сам чва­нил­ся и гор­дил­ся, если бы был иску­сен в этом деле; толь­ко ведь я в этом не иску­сен, о мужи афи­няне!

5. Может быть, кто-нибудь из вас воз­ра­зит: «Одна­ко, Сократ, чем же ты зани­ма­ешь­ся? Откуда на тебя эти кле­ве­ты? В самом деле, если бы сам ты не зани­мал­ся чем-нибудь осо­бен­ным, то и не гово­ри­ли бы о тебе так мно­го. dСка­жи нам, что это такое, чтобы нам зря не выду­мы­вать». Вот это, мне кажет­ся, пра­виль­но, и я сам поста­ра­юсь вам пока­зать, что имен­но дало мне извест­ность и навлек­ло на меня кле­ве­ту. Слу­шай­те же. И хотя бы кому-нибудь из вас пока­за­лось, что я шучу, будь­те уве­ре­ны, что я гово­рю сущую прав­ду. Эту извест­ность, о мужи афи­няне, полу­чил я не иным путем, как бла­го­да­ря неко­то­рой муд­ро­сти. Какая же это такая муд­рость? Да уж, долж­но быть, чело­ве­че­ская муд­рость. Этой муд­ро­стью я, пожа­луй, в самом деле мудр; а те, о кото­рых я сей­час гово­рил¹³, муд­ры eили сверх­че­ло­ве­че­ской муд­ро­стью, или уж не знаю, как и ска­зать; что же меня каса­ет­ся, то я, конеч­но, этой муд­ро­сти не пони­маю, а кто утвер­жда­ет обрат­ное, тот лжет и гово­рит это для того, чтобы окле­ве­тать меня. И вы не шуми­те, о мужи афи­няне, даже если вам пока­жет­ся, что я гово­рю несколь­ко высо­ко­мер­но; не свои сло­ва буду я гово­рить, а сошлюсь на сло­ва, для вас досто­вер­ные. Свиде­те­лем моей муд­ро­сти, если толь­ко это муд­рость, и того, в чем она состо­ит, я при­ве­ду вам бога, кото­рый в Дель­фах¹⁴. Ведь вы зна­е­те Хере­фон­та¹⁵. 21Чело­век этот смо­ло­ду был и моим, и вашим при­вер­жен­цем, разде­лял с вами изгна­ние и воз­вра­тил­ся вме­сте с вами. И вы, конеч­но, зна­е­те, каков был Хере­фонт, до чего он был неудер­жим во всем, что бы ни зате­вал. Ну вот же, при­ехав одна­жды в Дель­фы, дерз­нул он обра­тить­ся к ора­ку­лу с таким вопро­сом. Я вам ска­зал не шуми­те, о мужи! Вот он и спро­сил, есть ли кто-нибудь на све­те муд­рее меня, и Пифия¹⁶ ему отве­ти­ла, что нико­го нет муд­рее. И хотя сам он умер, но вот брат его¹⁷ засвиде­тель­ст­ву­ет вам об этом.

6. bПосмот­ри­те теперь, зачем я это гово­рю; ведь мое наме­ре­ние — объ­яс­нить вам, откуда пошла кле­ве­та на меня. Услы­хав это, стал я раз­мыш­лять сам с собою таким обра­зом: что бы такое бог хотел ска­зать и что это он под­ра­зу­ме­ва­ет? Пото­му что сам я, конеч­но, нима­ло не сознаю себя муд­рым; что же это он хочет ска­зать, гово­ря, что я муд­рее всех? Ведь не может же он лгать: не пола­га­ет­ся ему это. Дол­го я недо­уме­вал, что такое он хочет ска­зать; потом, собрав­шись с сила­ми, при­бег­нул к тако­му реше­нию вопро­са: пошел я к одно­му cиз тех людей, кото­рые слы­вут муд­ры­ми, думая, что тут-то я ско­рее все­го опро­верг­ну про­ри­ца­ние, объ­явив ора­ку­лу, что вот этот, мол, муд­рее меня, а ты меня назвал самым муд­рым. Ну и когда я при­смот­рел­ся к это­му чело­ве­ку — назы­вать его по име­ни нет ника­кой надоб­но­сти, ска­жу толь­ко, что чело­век, глядя на кото­ро­го я увидал то, что я увидал, был одним из государ­ст­вен­ных людей, о мужи афи­няне, — так вот, когда я к нему при­смот­рел­ся (да побе­се­до­вал с ним), то мне пока­за­лось, что этот муж толь­ко кажет­ся муд­рым и мно­гим дру­гим, и осо­бен­но само­му себе, а чтобы в самом деле он был муд­рым, это­го нет; и я ста­рал­ся дока­зать ему, что он толь­ко счи­та­ет себя муд­рым, а на самом деле не мудр. dОт это­го и сам он, и мно­гие из при­сут­ст­во­вав­ших воз­не­на­виде­ли меня. Ухо­дя оттуда, я рас­суж­дал сам с собою, что это­го-то чело­ве­ка я муд­рее, пото­му что мы с ним, пожа­луй, оба ниче­го в совер­шен­стве не зна­ем, но он, не зная, дума­ет, что что-то зна­ет, а я коли уж не знаю, то и не думаю, что знаю. На такую-то малость, дума­ет­ся мне, я буду муд­рее, чем он, раз я, не зная чего-то, и не вооб­ра­жаю, что знаю эту вещь¹⁸. Оттуда я пошел к дру­го­му, из тех, кото­рые кажут­ся муд­рее, чем тот, и увидал то же самое; eи с тех пор воз­не­на­виде­ли меня и сам он, и мно­гие дру­гие.

7. Ну и после это­го стал я уже ходить по поряд­ку. Заме­чал я, что дела­юсь нена­вист­ным, огор­чал­ся этим и боял­ся это­го, но в то же вре­мя мне каза­лось, что сло­ва бога необ­хо­ди­мо ста­вить выше все­го. Итак, чтобы понять, что озна­ча­ет изре­че­ние бога, мне каза­лось необ­хо­ди­мым пой­ти ко всем, кото­рые слы­вут знаю­щи­ми что-либо. И, кля­нусь соба­кой¹⁹, о мужи 22афи­няне, уж вам-то я дол­жен гово­рить прав­ду, что я поис­ти­не испы­тал нечто в таком роде: те, что поль­зу­ют­ся самою боль­шою сла­вой, пока­за­лись мне, когда я иссле­до­вал дело по ука­за­нию бога, чуть ли не самы­ми бед­ны­ми разу­мом, а дру­гие, те, что счи­та­ют­ся поху­же, — более им ода­рен­ны­ми. Но нуж­но мне рас­ска­зать вам о том, как я стран­ст­во­вал, точ­но я труд какой-то нес, и все это для того толь­ко, чтобы про­ри­ца­ние ока­за­лось неопро­верг­ну­тым. После государ­ст­вен­ных людей ходил я к поэтам, и к тра­ги­че­ским, и к дифи­рам­би­че­ским, и ко bвсем про­чим, чтобы на месте ули­чить себя в том, что я неве­же­ст­вен­нее, чем они. Брал я те из их про­из­веде­ний, кото­рые, как мне каза­лось, все­го тща­тель­нее ими отра­бота­ны, и спра­ши­вал у них, что имен­но они хоте­ли ска­зать, чтобы, кста­ти, и научить­ся от них кое-чему. Стыд­но мне, о мужи, ска­зать вам прав­ду, а ска­зать все-таки сле­ду­ет. Ну да, одним сло­вом, чуть ли не все при­сут­ст­во­вав­шие луч­ше мог­ли бы объ­яс­нить то, что сде­ла­но эти­ми поэта­ми, чем они сами. Таким обра­зом, и отно­си­тель­но поэтов вот что я узнал в корот­кое вре­мя: не муд­ро­стью могут cони тво­рить то, что́ они тво­рят, а какою-то при­рож­ден­ною спо­соб­но­стью и в исступ­ле­нии, подоб­но гада­те­лям и про­ри­ца­те­лям; ведь и эти тоже гово­рят мно­го хоро­ше­го, но совсем не зна­ют того, о чем гово­рят²⁰. Нечто подоб­ное, как мне пока­за­лось, испы­ты­ва­ют и поэты; и в то же вре­мя я заме­тил, что вслед­ст­вие сво­его поэ­ти­че­ско­го даро­ва­ния они счи­та­ли себя муд­рей­ши­ми из людей и в осталь­ных отно­ше­ни­ях, чего на деле не было. Ушел я и оттуда, думая, что пре­вос­хо­жу их тем же самым, чем и государ­ст­вен­ных людей.

8. Под конец уж пошел я к ремес­лен­ни­кам. Про себя я знал, что я попро­сту ниче­го не знаю, dну а уж про этих мне было извест­но, что я най­ду их знаю­щи­ми мно­го хоро­ше­го. И в этом я не ошиб­ся: в самом деле, они зна­ли то, чего я не знал, и этим были муд­рее меня. Но, о мужи афи­няне, мне пока­за­лось, что они гре­ши­ли тем же, чем и поэты: отто­го, что они хоро­шо вла­де­ли искус­ст­вом, каж­дый счи­тал себя самым муд­рым так­же и отно­си­тель­но про­че­го, само­го важ­но­го, eи эта ошиб­ка засло­ня­ла собою ту муд­рость, какая у них была; так что, воз­вра­ща­ясь к изре­че­нию, я спра­ши­вал сам себя, что бы я для себя пред­по­чел, оста­вать­ся ли мне так, как есть, не будучи ни муд­рым их муд­ро­стью, ни неве­же­ст­вен­ным их неве­же­ст­вом, или, как они, быть и тем и дру­гим. И я отве­чал само­му себе и ора­ку­лу, что для меня выгод­нее оста­вать­ся как есть.

9. Вот от это­го само­го иссле­до­ва­ния, о мужи афи­няне, с одной сто­ро­ны, мно­гие меня воз­не­на­виде­ли, 23при­том как нель­зя силь­нее и глуб­же, отче­го про­изо­шло и мно­же­ство кле­вет, а с дру­гой сто­ро­ны, нача­ли мне давать это назва­ние муд­ре­ца, пото­му что при­сут­ст­ву­ю­щие каж­дый раз дума­ют, что сам я мудр в том, отно­си­тель­но чего я отри­цаю муд­рость дру­го­го. А на самом деле, о мужи, муд­рым-то ока­зы­ва­ет­ся бог, и этим изре­че­ни­ем он жела­ет ска­зать, что чело­ве­че­ская муд­рость сто­ит немно­го­го или вовсе ниче­го не сто­ит, и, кажет­ся, при этом он не име­ет в виду имен­но Сокра­та, а поль­зу­ет­ся моим име­нем для при­ме­ра, bвсе рав­но как если бы он гово­рил, что из вас, о люди, муд­рей­ший тот, кто, подоб­но Сокра­ту, зна­ет, что ниче­го-то по прав­де не сто­ит его муд­рость. Ну и что меня каса­ет­ся, то я и теперь, обхо­дя раз­ные места, выис­ки­ваю и допы­ты­ва­юсь по сло­ву бога, не пока­жет­ся ли мне кто-нибудь из граж­дан или чуже­зем­цев муд­рым, и, как толь­ко мне это не кажет­ся, спе­шу под­дер­жать бога и пока­зы­ваю это­му чело­ве­ку, что он не мудр. И бла­го­да­ря этой рабо­те не было у меня досу­га сде­лать что-нибудь достой­ное упо­ми­на­ния ни для горо­да, ни для домаш­не­го дела, но через эту служ­бу богу пре­бы­ваю я в край­ней бед­но­сти²¹.

10. cКро­ме того, сле­дую­щие за мною по соб­ст­вен­но­му почи­ну моло­дые люди, у кото­рых все­го боль­ше досу­га, сыно­вья самых бога­тых граж­дан, рады быва­ют послу­шать, как я испы­ты­ваю людей, и часто под­ра­жа­ют мне сами, при­ни­ма­ясь пытать дру­гих; ну и я пола­гаю, что они нахо­дят мно­гое мно­же­ство таких, кото­рые дума­ют, что они что-то зна­ют, а на деле ниче­го не зна­ют или зна­ют одни пустя­ки. От это­го те, кого они испы­ты­ва­ют, сер­дят­ся не на самих себя, а на меня и гово­рят, что есть dкакой-то Сократ, негод­ней­ший чело­век, кото­рый раз­вра­ща­ет моло­дых людей. А когда спро­сят их, что он дела­ет и чему он учит, то они не зна­ют, что ска­зать, но, чтобы скрыть свое затруд­не­ние, гово­рят то, что вооб­ще при­ня­то гово­рить обо всех люби­те­лях муд­ро­сти: он-де зани­ма­ет­ся тем, что в небе­сах и под зем­лею, богов не при­зна­ет, ложь выда­ет за исти­ну. А ска­зать прав­ду, думаю, им не очень-то хочет­ся, пото­му что тогда ока­за­лось бы, что они толь­ко дела­ют вид, буд­то что-то зна­ют, а на деле ниче­го не зна­ют. Ну а так как они, дума­ет­ся мне, често­лю­би­вы, могу­ще­ст­вен­ны eи мно­го­чис­лен­ны и гово­рят обо мне соглас­но и убеди­тель­но, то и пере­пол­ни­ли ваши уши, кле­ве­ща на меня издав­на и гром­ко. От это­го обру­ши­лись на меня и Мелет, и Анит, и Ликон: Мелет, него­дуя за поэтов, Анит — за ремес­лен­ни­ков, а Ликон — 24за рито­ров. Так что я уди­вил­ся бы, как гово­рил вна­ча­ле, если бы ока­зал­ся спо­соб­ным опро­верг­нуть перед вами в столь малое вре­мя столь вели­кую кле­ве­ту. Вот вам, о мужи афи­няне, прав­да, как она есть, и гово­рю я вам без утай­ки, не умал­чи­вая ни о важ­ном, ни о пустя­ках. Хотя я, может быть, и знаю, что через это ста­нов­люсь нена­вист­ным, но это и слу­жит дока­за­тель­ст­вом, что я ска­зал прав­ду и что в этом-то и состо­ит кле­ве­та bна меня и тако­вы имен­но ее при­чи­ны. И когда бы вы ни ста­ли иссле­до­вать это дело, теперь или потом, все­гда вы най­де­те, что это так.

11. Итак, что каса­ет­ся пер­вых моих обви­ни­те­лей, этой моей защи­ты будет для вас доста­точ­но; а теперь я поста­ра­юсь защи­щать­ся про­тив Меле­та, любя­ще­го, как он гово­рит, наш город²², и про­тив осталь­ных обви­ни­те­лей. Опять-таки, конеч­но, при­мем их обви­не­ние за фор­маль­ную при­ся­гу дру­гих обви­ни­те­лей. Кажет­ся, так: Сократ, гово­рят они, пре­сту­па­ет закон тем, что раз­вра­ща­ет моло­дых людей и богов, кото­рых при­зна­ет город, не при­зна­ет, а при­зна­ет дру­гие, новые боже­ст­вен­ные зна­ме­ния. cТако­во имен­но обви­не­ние²³; рас­смот­рим же каж­дое сло­во это­го обви­не­ния отдель­но. Мелет гово­рит, что я пре­сту­паю закон, раз­вра­щая моло­дых людей, а я, о мужи афи­няне, утвер­ждаю, что пре­сту­па­ет закон Мелет, пото­му что он шутит важ­ны­ми веща­ми и лег­ко­мыс­лен­но при­зы­ва­ет людей на суд, делая вид, что он забо­тит­ся и печа­лит­ся о вещах, до кото­рых ему нико­гда не было ника­ко­го дела; а что оно так, я поста­ра­юсь пока­зать это и вам.

12.—Ну вот, Мелет, ска­жи-ка ты мне²⁴: не прав­да ли, для тебя очень важ­но, dчтобы моло­дые люди были как мож­но луч­ше?

—Конеч­но.

—В таком слу­чае ска­жи-ка ты вот этим людям, кто имен­но дела­ет их луч­ши­ми? Оче­вид­но, ты зна­ешь, коли забо­тишь­ся об этом. Раз­вра­ти­те­ля ты нашел, как гово­ришь: при­вел сюда меня и обви­ня­ешь; а назо­ви-ка теперь того, кто дела­ет их луч­ши­ми, напом­ни им, кто это. Вот видишь, Мелет, ты мол­чишь и не зна­ешь что ска­зать. И тебе не стыд­но? И это не кажет­ся тебе доста­точ­ным дока­за­тель­ст­вом, что тебе нет до это­го ника­ко­го дела? Одна­ко, доб­рей­ший, гово­ри же: кто дела­ет их луч­ши­ми?

—Зако­ны.

—Да не об этом eя спра­ши­ваю, любез­ней­ший, а о том, кто эти люди, что преж­де все­го зна­ют их, эти зако­ны.

—А вот они, Сократ, — судьи.

—Что ты гово­ришь, Мелет! Вот эти самые люди спо­соб­ны вос­пи­ты­вать юно­шей и делать их луч­ши­ми?

—Как нель­зя более.

—Все? Или одни спо­соб­ны, а дру­гие нет?

—Все.

—Хоро­шо же ты гово­ришь, кля­нусь Герой²⁵, и какое мно­же­ство людей, полез­ных для дру­гих! Ну а вот они, слу­шаю­щие, дела­ют юно­шей луч­ши­ми 25или же нет?

—И они тоже.

—А чле­ны Сове­та?

—Да, и чле­ны Сове­та²⁶.

—Но в таком слу­чае, Мелет, не пор­тят ли юно­шей те, что участ­ву­ют в Народ­ном собра­нии? Или и те тоже, все до еди­но­го, дела­ют их луч­ши­ми?

—И те тоже.

—По-види­мо­му, кро­ме меня, все афи­няне дела­ют их доб­ры­ми и пре­крас­ны­ми, толь­ко я один пор­чу. Ты это хочешь ска­зать?

—Как раз это самое.

—Боль­шое же ты мне, одна­ко, при­пи­сы­ва­ешь несча­стье. Но ответь-ка мне: кажет­ся ли тебе, что так же быва­ет и отно­си­тель­но лоша­дей, что улуч­ша­ют bих все, а пор­тит кто-нибудь один? Или же совсем напро­тив, улуч­шать спо­со­бен кто-нибудь один или очень немно­гие, имен­но зна­то­ки вер­хо­вой езды, а когда уха­жи­ва­ют за лошадь­ми и поль­зу­ют­ся ими все, то пор­тят их? Не быва­ет ли, Мелет, точ­но так же не толь­ко отно­си­тель­но лоша­дей, но и отно­си­тель­но всех дру­гих живот­ных? Да уж само собою разу­ме­ет­ся, соглас­ны ли вы с Ани­том на это или не соглас­ны, пото­му что это было бы уди­ви­тель­ное сча­стье для юно­шей, если бы их пор­тил толь­ко один, осталь­ные же при­но­си­ли бы им поль­зу. cВпро­чем, Мелет, ты доста­точ­но пока­зал, что нико­гда не забо­тил­ся о юно­шах, и ясно обна­ру­жи­ва­ешь свое рав­но­ду­шие: тебе нет ника­ко­го дела до того само­го, из-за чего ты при­вел меня в суд.

13. А вот, Мелет, ска­жи нам еще, ради Зев­са: что при­ят­нее, жить ли с хоро­ши­ми граж­да­на­ми или с дур­ны­ми? Ну, друг, отве­чай! Я ведь не спра­ши­ваю ниче­го труд­но­го. Не при­чи­ня­ют ли дур­ные како­го-нибудь зла тем, кото­рые все­гда с ними в самых близ­ких отно­ше­ни­ях, а доб­рые — како­го-нибудь добра?

—Конеч­но.

—Так най­дет­ся ли кто-нибудь, кто желал бы ско­рее полу­чать dот ближ­них вред, чем поль­зу? Отве­чай, доб­рей­ший, ведь и закон повеле­ва­ет отве­чать. Суще­ст­ву­ет ли кто-нибудь, кто желал бы полу­чать вред?

—Конеч­но, нет.

—Ну вот. А при­вел ты меня сюда как чело­ве­ка, кото­рый пор­тит и ухуд­ша­ет юно­шей наме­рен­но или нена­ме­рен­но?

—Кото­рый пор­тит наме­рен­но.

—Как же это так, Мелет? Ты, такой моло­дой, настоль­ко муд­рее меня, что тебе уже извест­но, что злые при­чи­ня­ют сво­им ближ­ним eкакое-нибудь зло, а доб­рые — доб­ро, а я, такой ста­рый, до того неве­же­ст­вен, что не знаю даже, что если я кого-нибудь из близ­ких сде­лаю негод­ным, то дол­жен опа­сать­ся от него како­го-нибудь зла, и вот такое-то вели­кое зло я доб­ро­воль­но на себя навле­каю, как ты утвер­жда­ешь! В этом я тебе не пове­рю, Мелет, да и никто дру­гой, я думаю, не пове­рит. Но или я не пор­чу, или если пор­чу, то нена­ме­рен­но; 26таким обра­зом, у тебя-то выхо­дит ложь в обо­их слу­ча­ях. Если же я пор­чу нена­ме­рен­но, то за такие неволь­ные про­ступ­ки не сле­ду­ет по зако­ну при­во­дить сюда, а сле­ду­ет, обра­тив­шись част­ным обра­зом, учить и настав­лять; пото­му, ясное дело, что, ура­зу­мев­ши, я пере­ста­ну делать то, что делаю нена­ме­рен­но. Ты же меня избе­гал и не хотел научить, а при­вел меня сюда, куда по зако­ну сле­ду­ет при­во­дить тех, кото­рые име­ют нуж­ду в нака­за­нии, а не в науче­нии.

14. Но ведь это уже ясно, о мужи афи­няне, что Меле­ту, bкак я гово­рил, нико­гда не было до этих вещей ника­ко­го дела; а все-таки ты нам ска­жи, Мелет, каким обра­зом, по-тво­е­му, пор­чу я юно­шей? Не ясно ли, по обви­не­нию, кото­рое ты про­тив меня подал, что я пор­чу их тем, что учу не почи­тать богов, кото­рых почи­та­ет город, а почи­тать дру­гие, новые боже­ст­вен­ные зна­ме­ния? Не это ли ты разу­ме­ешь, гово­ря, что сво­им уче­ни­ем я вре­жу́?

—Вот имен­но это самое.

—Так ради них, Мелет, ради этих богов, о кото­рых теперь идет речь, ска­жи еще раз то же самое яснее и для меня, и для этих вот мужей. cДело в том, что я не могу понять, что ты хочешь ска­зать: то ли, что неко­то­рых богов я учу при­зна­вать, а сле­до­ва­тель­но, и сам при­знаю богов, так что я не совсем без­бож­ник и не в этом мое пре­ступ­ле­ние, а толь­ко я учу при­зна­вать не тех богов, кото­рых при­зна­ет город, а дру­гих, и в этом-то ты меня и обви­ня­ешь, что я при­знаю дру­гих богов; или же ты утвер­жда­ешь, что я вооб­ще не при­знаю богов, и не толь­ко сам не при­знаю, но и дру­гих это­му научаю.

—Вот имен­но, я гово­рю, что ты вооб­ще не при­зна­ешь богов.

—Уди­ви­тель­ный ты чело­век, Мелет! Зачем ты это гово­ришь? Зна­чит, я не при­знаю бога­ми dни Солн­це, ни Луну, как при­зна­ют про­чие люди?

—Пра­во же так, о мужи судьи, пото­му что он утвер­жда­ет, что Солн­це — камень, а Луна — зем­ля.

—Берешь­ся обви­нять Ана­к­са­го­ра, друг Мелет, и так пре­зи­ра­ешь судей и счи­та­ешь их столь несве­ду­щи­ми по части лите­ра­ту­ры! Ты дума­ешь, им неиз­вест­но, что кни­ги Ана­к­са­го­ра Кла­зо­мен­ско­го²⁷ пере­пол­не­ны подоб­ны­ми мыс­ля­ми? А моло­дые люди, ока­зы­ва­ет­ся, узна­ют это от меня, когда они могут узнать то же самое, запла­тив­ши за это eв орхе­ст­ре иной раз не боль­ше драх­мы²⁸, и потом сме­ять­ся над Сокра­том, если бы он при­пи­сы­вал эти мыс­ли себе, к тому же еще столь неле­пые! Но ска­жи, ради Зев­са, так-таки я, по-тво­е­му, ника­ких богов и не при­знаю?

—То есть вот ничу­точ­ки!

—Это неве­ро­ят­но, Мелет, да, мне кажет­ся, ты и сам это­му не веришь. Что каса­ет­ся меня, о мужи афи­няне, то мне кажет­ся, что чело­век этот боль­шой наг­лец и озор­ник и что он подал на меня эту жало­бу про­сто по наг­ло­сти и озор­ству да еще по моло­до­сти лет. Похо­же, что 27он при­ду­мал загад­ку и про­бу­ет: заме­тит ли Сократ, наш муд­рец, что я шучу и про­ти­во­ре­чу сам себе, или мне удаст­ся про­ве­сти и его, и про­чих слу­ша­те­лей? Пото­му что мне кажет­ся, что в сво­ем обви­не­нии он сам себе про­ти­во­ре­чит, все рав­но как если бы он ска­зал: Сократ нару­ша­ет закон тем, что не при­зна­ет богов, а при­зна­ет богов. Ведь это же шут­ка!

15. Ну вот посмот­ри­те, так ли он это гово­рит, как мне кажет­ся. Ты, почтен­ней­ший Мелет, отве­чай нам, а вы помни­те, о чем я вас про­сил вна­ча­ле, — bне шуметь, если я буду гово­рить по-сво­е­му. Есть ли, Мелет, на све­те такой чело­век, кото­рый дела бы люд­ские при­зна­вал, а людей не при­зна­вал? Ска­жи­те ему, о мужи, чтобы он отве­чал, а не шумел бы то и дело. Есть ли на све­те кто-нибудь, кто бы лоша­дей не при­зна­вал, а все лоша­ди­ное при­зна­вал бы? Или: флей­ти­стов бы не при­зна­вал, а игру на флей­те при­зна­вал бы? Не суще­ст­ву­ет тако­го, любез­ней­ший! Если ты не жела­ешь отве­чать, то я сам буду гово­рить тебе, а так­же вот и им. Ну а уж на сле­дую­щее ты дол­жен сам отве­тить: есть ли на све­те cкто-нибудь, кто бы зна­ме­ния боже­ст­вен­ные при­зна­вал, а гени­ев²⁹ бы не при­зна­вал?

—Нет.

—Нако­нец-то! Как это хоро­шо, что они тебя заста­ви­ли отве­тить! Итак, ты утвер­жда­ешь, что боже­ст­вен­ные зна­ме­ния я при­знаю и научаю дру­гих при­зна­вать — новые или ста­рые все рав­но, толь­ко уж самые-то боже­ст­вен­ные зна­ме­ния при­знаю, как ты гово­ришь, и ты под­твер­дил это клят­вою; а если я при­знаю боже­ст­вен­ные зна­ме­ния, то мне уже никак невоз­мож­но не при­зна­вать гени­ев. Раз­ве не так? Конеч­но, так. При­ни­маю, что ты согла­сен, если не отве­ча­ешь. dА не счи­та­ем ли мы гени­ев или бога­ми, или детьми богов? Да или нет?

—Конеч­но, счи­та­ем.

—Итак, если гени­ев я при­знаю, как ты утвер­жда­ешь, а гении суть сво­его рода боги, то оно и выхо­дит так, как я ска­зал, что ты шутишь и пред­ла­га­ешь загад­ку, утвер­ждая, что я не при­знаю богов и в то же вре­мя что я при­знаю богов, пото­му что гени­ев-то я по край­ней мере при­знаю. А с дру­гой сто­ро­ны, если гении вро­де как побоч­ные дети богов, от нимф или каких-то еще существ, как это и при­ня­то думать, то какой же чело­век, при­зна­вая божьих детей, не будет при­зна­вать богов? Это было бы так же неле­по, как если бы кто-нибудь при­зна­вал, что суще­ст­ву­ют мулы — лоша­ди­ные и осли­ные дети, eа что суще­ст­ву­ют лоша­ди и ослы, не при­зна­вал бы. Нет, Мелет, не может быть, чтобы ты подал это обви­не­ние ина­че, как желая испы­тать нас, или же ты недо­уме­вал, в каком бы насто­я­щем пре­ступ­ле­нии обви­нить меня. А чтобы ты мог убедить кого-нибудь, у кого есть хоть немно­го ума, что один и тот же чело­век может и при­зна­вать и демо­ни­че­ское, и боже­ст­вен­ное и в то же вре­мя не при­зна­вать ни демо­нов, ни богов, 28это нико­им обра­зом невоз­мож­но.

16. Впро­чем, о мужи афи­няне, что я неви­но­вен в том, в чем меня обви­ня­ет Мелет, это, мне кажет­ся, не тре­бу­ет даль­ней­ших дока­за­тельств, доволь­но будет и ска­зан­но­го. А что у мно­гих яви­лось про­тив меня силь­ное оже­сто­че­ние, о чем я и гово­рил вна­ча­ле, это, будь­те уве­ре­ны, истин­ная прав­да. И если что погу­бит меня, так имен­но это; не Мелет и не Анит, а кле­ве­та и недоб­ро­же­ла­тель­ство мно­гих — то, что погу­би­ло уже нема­ло чест­ных людей, думаю, что и еще погу­бит. Не думай­те, что дело на мне оста­но­вит­ся!

bНо пожа­луй, кто-нибудь ска­жет: не стыд­но ли тебе, Сократ, зани­мать­ся таким делом, от кото­ро­го, может быть, тебе при­дет­ся теперь уме­реть? А на это я по спра­вед­ли­во­сти могу воз­ра­зить: нехо­ро­шо ты это гово­ришь, мой милый, буд­то чело­ве­ку, кото­рый при­но­сит хотя бы малую поль­зу, сле­ду­ет при­ни­мать в рас­чет смерть, а не думать все­гда лишь о том, дела­ет ли он дела спра­вед­ли­вые или неспра­вед­ли­вые, дела доб­ро­го чело­ве­ка или зло­го. Пло­хи­ми, по тво­е­му рас­суж­де­нию, ока­жут­ся все те полу­бо­ги, кото­рые пали под Тро­ей, cв том чис­ле и сын Фети­ды, кото­рый из стра­ха сде­лать что-нибудь постыд­ное до того пре­зи­рал опас­ность, что, когда мать его, боги­ня, видя, что он горит жела­ни­ем убить Гек­то­ра, ска­за­ла ему, пом­нит­ся, так: «Дитя мое, если ты ото­мстишь за убий­ство дру­га тво­е­го Патрок­ла и убьешь Гек­то­ра, то сам умрешь: “Ско­ро за сыном При­а­ма конец и тебе угото­ван”»³⁰, — он, услы­хав это, не посмот­рел на смерть и опас­ность, а гораздо боль­ше убо­ял­ся оста­вать­ся в живых, будучи тру­сом и не мстя за дру­зей. d«Уме­реть бы, — гово­рит он, — мне тот­час, пока­рав обид­чи­ка, толь­ко бы не оста­вать­ся еще здесь, у кораб­лей дуго­вид­ных, посме­ши­щем для наро­да и бре­ме­нем для зем­ли»³¹. Кажет­ся ли тебе, что он поду­мал при этом о смер­ти и об опас­но­сти? Вот оно как быва­ет поис­ти­не, о мужи афи­няне: где кто поста­вил себя, думая, что для него это самое луч­шее место, или же постав­лен началь­ни­ком, там и дол­жен пере­но­сить опас­ность, не при­ни­мая в рас­чет ниче­го, кро­ме позо­ра, — ни смер­ти, ни еще чего-нибудь.

17. Было бы ужас­но, о мужи афи­няне, если бы, после того как eя оста­вал­ся в строю, как и вся­кий дру­гой, и под­вер­гал­ся опас­но­сти уме­реть тогда, когда меня ста­ви­ли началь­ни­ки, вами выбран­ные для началь­ства надо мною, — под Поти­де­ей, Амфи­по­лем и Дели­ем³², — если бы теперь, когда меня поста­вил сам бог, для того, думаю, чтобы мне жить, зани­ма­ясь фило­со­фи­ей, и испы­ты­вать само­го себя и дру­гих, если бы теперь я испу­гал­ся смер­ти или еще 29чего-нибудь и бежал из строя; это было бы ужас­но, и тогда в самом деле мож­но было бы по спра­вед­ли­во­сти судить меня за то, что я не при­знаю богов, так как не слу­ша­юсь ора­ку­ла, боюсь смер­ти и счи­таю себя муд­рым, не будучи тако­вым, пото­му что боять­ся смер­ти есть не что иное, как думать, что зна­ешь то, чего не зна­ешь. Ведь никто же не зна­ет ни того, что такое смерть, ни того, не есть ли она для чело­ве­ка вели­чай­шее из благ, а все боят­ся ее, как буд­то зна­ют навер­ное, что она есть вели­чай­шее из зол. bНо не самое ли это позор­ное неве­же­ство — думать, что зна­ешь то, чего не зна­ешь? Что же меня каса­ет­ся, о мужи, то, пожа­луй, я и тут отли­ча­юсь от боль­шин­ства людей толь­ко одним: если я кому-нибудь и кажусь муд­рее дру­гих, то раз­ве толь­ко тем, что, недо­ста­точ­но зная об Аиде³³, так и думаю, что не знаю. А что нару­шать закон и не слу­шать­ся того, кто луч­ше меня, будь это бог или чело­век, нехо­ро­шо и постыд­но — это вот я знаю. Нико­гда поэто­му не буду я боять­ся и избе­гать того, что может ока­зать­ся и бла­гом, более, чем того, что навер­ное есть зло. cТак что если бы вы меня отпу­сти­ли, не пове­рив Ани­ту, кото­рый ска­зал, что или мне вооб­ще не сле­до­ва­ло при­хо­дить сюда, а уж если при­шел, то невоз­мож­но не каз­нить меня, и вну­шал вам, что если я уйду от нака­за­ния, то сыно­вья ваши, зани­ма­ясь тем, чему учит Сократ, раз­вра­тят­ся уже вко­нец все до еди­но­го, — даже если бы вы меня отпу­сти­ли и при этом ска­за­ли мне: на этот раз, Сократ, мы не согла­сим­ся с Ани­том и отпу­стим тебя, с тем, одна­ко, чтобы ты боль­ше не зани­мал­ся этим иссле­до­ва­ни­ем и оста­вил фило­со­фию, а если еще раз будешь в этом ули­чен, то дол­жен будешь уме­реть, — так вот, гово­рю я, dесли бы вы меня отпу­сти­ли на этом усло­вии, то я бы вам ска­зал: «Желать вам вся­ко­го добра — я желаю, о мужи афи­няне, и люб­лю вас, а слу­шать­ся буду ско­рее бога, чем вас, и, пока есть во мне дыха­ние и спо­соб­ность, не пере­ста­ну фило­соф­ст­во­вать, уго­ва­ри­вать и убеж­дать вся­ко­го из вас, кого толь­ко встре­чу, гово­ря то самое, что обык­но­вен­но гово­рю: о луч­ший из мужей, граж­да­нин горо­да Афин, вели­чай­ше­го из горо­дов и боль­ше всех про­слав­лен­но­го за муд­рость и силу, не стыд­но ли тебе, что ты забо­тишь­ся о день­гах, чтобы их у тебя было как мож­но боль­ше, eо сла­ве и о поче­стях, а о разум­но­сти, об истине и о душе сво­ей, чтобы она была как мож­но луч­ше, не забо­тишь­ся и не помыш­ля­ешь?» И если кто из вас станет воз­ра­жать и утвер­ждать, что он об этом забо­тит­ся, то я не остав­лю его и не уйду от него тот­час же, а буду его рас­спра­ши­вать, пытать, опро­вер­гать и, если мне пока­жет­ся, что в нем нет доб­ле­сти, а он толь­ко гово­рит, что есть, буду попре­кать его за то, что он самое доро­гое 30не ценит ни во что, а пло­хое ценит доро­же все­го. Так я буду посту­пать со вся­ким, кого толь­ко встре­чу, с моло­дым и ста­рым, с чуже­зем­ца­ми и с вами, с вами осо­бен­но, пото­му что вы мне бли­же по кро­ви. Могу вас уве­рить, что так велит бог, и я думаю, что во всем горо­де нет у вас боль­ше­го бла­га, чем это мое слу­же­ние богу. Ведь я толь­ко и делаю, что хожу и убеж­даю каж­до­го из вас, моло­до­го и ста­ро­го, забо­тить­ся рань­ше и силь­нее bне о телах ваших или о день­гах, но о душе, чтобы она была как мож­но луч­ше, гово­ря вам: не от денег рож­да­ет­ся доб­лесть, а от доб­ле­сти быва­ют у людей и день­ги и все про­чие бла­га, как в част­ной жиз­ни, так и в обще­ст­вен­ной. Да, если бы таки­ми сло­ва­ми я раз­вра­щал юно­шей, то сло­ва эти были бы вред­ны­ми. А кто утвер­жда­ет, что я гово­рю что-нибудь дру­гое, а не это, тот несет вздор. Вот поче­му я могу вам ска­зать, афи­няне: послу­ша­е­тесь вы Ани­та или нет, отпу­сти­те меня или нет — посту­пать ина­че, чем я посту­паю, я не буду, даже если бы мне пред­сто­я­ло уми­рать cмно­го раз.

18. Не шуми­те, мужи афи­няне, испол­ни­те мою прось­бу — не шуметь по пово­ду того, что я гово­рю, а слу­шать; слу­шать вам будет полез­но, как я думаю. Я наме­рен ска­зать вам и еще кое-что, от чего вы, навер­ное, поже­ла­е­те кри­чать, толь­ко вы нико­им обра­зом это­го не делай­те. Будь­те уве­ре­ны, что если вы меня тако­го, как я есть, убье­те, то вы боль­ше повреди­те себе, неже­ли мне. Мне-то ведь не будет ника­ко­го вреда ни от Меле­та, ни от Ани­та, да они и не могут мне повредить, пото­му что я не думаю, dчтобы худ­ше­му было поз­во­ле­но вредить луч­ше­му. Разу­ме­ет­ся, он может убить, изгнать из оте­че­ства, отнять все пра­ва. Но ведь это он или еще кто-нибудь счи­та­ет все подоб­ное за вели­кое зло, а я не счи­таю; гораздо же ско­рее счи­таю я злом имен­но то, что он теперь дела­ет, замыш­ляя неспра­вед­ли­во осудить чело­ве­ка на смерть. Таким обра­зом, о мужи афи­няне, я защи­ща­юсь теперь совсем не ради себя, как это может казать­ся, а ради вас, чтобы вам, осудив­ши меня на смерть, не про­глядеть дара, кото­рый вы полу­чи­ли от бога. В самом деле, если eвы меня убье­те, то вам нелег­ко будет най­ти еще тако­го чело­ве­ка, кото­рый, смеш­но ска­зать, при­став­лен к горо­ду как овод к лоша­ди, боль­шой и бла­го­род­ной, но обле­нив­шей­ся от туч­но­сти и нуж­даю­щей­ся в том, чтобы ее под­го­ня­ли. В самом деле, мне кажет­ся, что бог послал меня горо­ду как тако­го, 31кото­рый целый день, не пере­ста­вая, всюду садит­ся и каж­до­го из вас будит, уго­ва­ри­ва­ет, упре­ка­ет. Дру­го­го тако­го вам нелег­ко будет най­ти, о мужи, а меня вы може­те сохра­нить, если вы мне пове­ри­те. Но очень может стать­ся, что вы, как люди, кото­рых будят во вре­мя сна, уда­ри­те меня и с лег­ко­стью убье­те, послу­шав­шись Ани­та, и тогда всю осталь­ную вашу жизнь про­веде­те во сне, если толь­ко бог, жалея вас, не пошлет вам еще кого-нибудь. А что я такой как буд­то бы дан горо­ду богом, это вы може­те усмот­реть вот из чего: bпохо­же ли на что-нибудь чело­ве­че­ское, что я забро­сил все свои соб­ст­вен­ные дела и сколь­ко уже лет тер­пе­ли­во пере­но­шу упа­док домаш­не­го хозяй­ства, а вашим делом зани­ма­юсь все­гда, обра­ща­ясь к каж­до­му част­ным обра­зом, как отец или стар­ший брат, и убеж­дая забо­тить­ся о доб­ро­де­те­ли. И если бы я от это­го поль­зо­вал­ся чем-нибудь и полу­чал бы пла­ту за эти настав­ле­ния, тогда бы еще был у меня какой-нибудь рас­чет, а то сами вы теперь види­те, что мои обви­ни­те­ли, кото­рые так бес­стыд­но обви­ня­ли меня во всем про­чем, тут по край­ней мере ока­за­лись неспо­соб­ны­ми к бес­стыд­ству и не пред­ста­ви­ли свиде­те­ля, cкото­рый пока­зал бы, что я когда-либо полу­чал какую-нибудь пла­ту или тре­бо­вал ее; пото­му, думаю, что я могу пред­ста­вить вер­но­го свиде­те­ля того, что я гово­рю прав­ду, — мою бед­ность.

19. Может в таком слу­чае пока­зать­ся стран­ным, что я подаю эти сове­ты част­ным обра­зом, обхо­дя всех и во все вме­ши­ва­ясь, а высту­пать все­на­род­но в вашем собра­нии и давать сове­ты горо­ду не реша­юсь. При­чи­на это­му та самая, о кото­рой вы часто и повсюду от меня слы­ша­ли, а имен­но что мне быва­ет какое-то чудес­ное боже­ст­вен­ное зна­ме­ние; dведь над этим и Мелет посме­ял­ся в сво­ей жало­бе. Нача­лось у меня это с дет­ства: вдруг — какой-то голос³⁴, кото­рый вся­кий раз откло­ня­ет меня от того, что я бываю наме­рен делать, а скло­нять к чему-нибудь нико­гда не скло­ня­ет. Вот этот-то голос и не допус­ка­ет меня зани­мать­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. И кажет­ся, пре­крас­но дела­ет, что не допус­ка­ет. Будь­те уве­ре­ны, о мужи афи­няне, что если бы я попро­бо­вал зани­мать­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, то уже дав­но бы погиб и не при­нес бы поль­зы eни себе, ни вам. И вы на меня не сер­ди­тесь, если я вам ска­жу прав­ду: нет тако­го чело­ве­ка, кото­рый мог бы уце­леть, если бы стал откро­вен­но про­ти­вить­ся вам или како­му-нибудь дру­го­му боль­шин­ству и хотел бы пред­от­вра­тить все то мно­же­ство неспра­вед­ли­во­стей и без­за­ко­ний, кото­рые совер­ша­ют­ся в государ­стве. 32Нет, кто в самом деле рату­ет за спра­вед­ли­вость, тот, если ему и суж­де­но уце­леть на малое вре­мя, дол­жен оста­вать­ся част­ным чело­ве­ком, а всту­пать на обще­ст­вен­ное попри­ще не дол­жен.

20. Дока­за­тель­ства это­го я вам пред­став­лю самые вес­кие, не рас­суж­де­ния, а то, что вы цени­те доро­же, — дела. Итак, выслу­шай­те, что со мною слу­чи­лось, и тогда вы увиди­те, что я и под стра­хом смер­ти нико­го не могу послу­шать­ся вопре­ки спра­вед­ли­во­сти, а не слу­ша­ясь, могу от это­го погиб­нуть. То, что я наме­рен вам рас­ска­зать, досад­но и скуч­но слу­шать, зато это истин­ная прав­да. Нико­гда, афи­няне, не зани­мал я в горо­де ника­кой bдру­гой долж­но­сти, но в Сове­те я был³⁵. И при­шла нашей филе Антио­хиде оче­редь заседать в то вре­мя, когда вы жела­ли судить огу­лом деся­те­рых стра­те­гов, кото­рые не подо­бра­ли постра­дав­ших в мор­ском сра­же­нии³⁶, — судить неза­кон­но, как вы сами при­зна­ли это впо­след­ст­вии. Тогда я, един­ст­вен­ный из при­та­нов, вос­стал про­тив нару­ше­ния зако­на, и в то вре­мя, когда ора­то­ры гото­вы были обви­нить меня и поса­дить в тюрь­му и вы сами это­го тре­бо­ва­ли и кри­ча­ли, — в то вре­мя я думал, что мне ско­рее сле­ду­ет, несмот­ря на опас­ность, сто­ять на сто­роне зако­на и cспра­вед­ли­во­сти, неже­ли из стра­ха перед тюрь­мою или смер­тью быть заод­но с вами, желаю­щи­ми неспра­вед­ли­во­го. Это еще было тогда, когда город управ­лял­ся наро­дом, а когда насту­пи­ла оли­гар­хия, то и Трид­цать в свою оче­редь при­зва­ли меня и еще чет­ве­рых граж­дан в Круг­лую пала­ту и веле­ли нам при­вез­ти из Сала­ми­на сала­мин­ца Леон­та³⁷, чтобы каз­нить его. Мно­гое в этом роде при­ка­зы­ва­ли они делать и мно­гим дру­гим, желая отыс­кать как мож­но боль­ше винов­ных. Толь­ко и на этот раз опять я дока­зал не dсло­ва­ми, а делом, что для меня смерть, если не гру­бо так выра­зить­ся, — самое пустое дело, а вот воз­дер­жи­вать­ся от все­го без­за­кон­но­го и без­бож­но­го — это для меня самое важ­ное. Таким обра­зом, как ни могу­ще­ст­вен­но было это пра­ви­тель­ство, а меня оно не испу­га­ло настоль­ко, чтобы заста­вить сде­лать что-нибудь неспра­вед­ли­вое, но, когда вышли мы из Круг­лой пала­ты, чет­ве­ро из нас отпра­ви­лись в Сала­мин и при­вез­ли Леон­та, а я отпра­вил­ся домой. И по всей веро­ят­но­сти, мне при­шлось бы за это уме­реть, если бы пра­ви­тель­ство не рас­па­лось в самом ско­ром вре­ме­ни. И все­му это­му eу вас най­дет­ся мно­го свиде­те­лей.

21. Кажет­ся ли вам после это­го, что я мог бы про­жить столь­ко лет, если бы зани­мал­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми, зани­мал­ся бы при­том достой­но порядоч­но­го чело­ве­ка, спе­шил бы на помощь к пра­вым и счи­тал бы это самым важ­ным, как оно и сле­ду­ет? Нико­им обра­зом, о мужи афи­няне! И нико­му дру­го­му это не воз­мож­но. 33А я всю жизнь оста­вал­ся таким, как в обще­ст­вен­ных делах, насколь­ко в них участ­во­вал, так и в част­ных, нико­гда и ни с кем не согла­ша­ясь вопре­ки спра­вед­ли­во­сти, ни с теми, кото­рых кле­вет­ни­ки мои назы­ва­ют мои­ми уче­ни­ка­ми³⁸, ни еще с кем-нибудь. Да я и не был нико­гда ничьим учи­те­лем, а если кто, моло­дой или ста­рый, желал меня слу­шать и видеть, как я делаю свое дело, то я нико­му нико­гда не пре­пят­ст­во­вал. И не то чтобы я, полу­чая день­ги, вел беседы, bа не полу­чая, не вел, но оди­на­ко­во как бога­то­му, так и бед­но­му поз­во­ляю я меня спра­ши­вать, а если кто хочет, то и отве­чать мне и слу­шать то, что я гово­рю. И за то, хоро­ши ли эти люди или дур­ны, я по спра­вед­ли­во­сти не могу отве­чать, пото­му что нико­го из них нико­гда ника­кой нау­ке я не учил и не обе­щал научить. Если же кто-нибудь утвер­жда­ет, что он част­ным обра­зом научил­ся от меня чему-нибудь или слы­шал от меня что-нибудь, чего бы не слы­ха­ли и все про­чие, тот, будь­те уве­ре­ны, гово­рит неправ­ду.

22. Но отче­го же неко­то­рые любят подол­гу бывать со мною? cСлы­ша­ли вы это, о мужи афи­няне; сам я вам ска­зал всю прав­ду: пото­му что они любят слу­шать, как я пытаю тех, кото­рые счи­та­ют себя муд­ры­ми, не будучи тако­вы­ми. Это ведь не лише­но удо­воль­ст­вия. А делать это, гово­рю я, пору­че­но мне богом и через про­ри­ца­ния, и в сно­виде­ни­ях, вооб­ще вся­ки­ми спо­со­ба­ми, каки­ми когда-либо еще обна­ру­жи­ва­лось боже­ст­вен­ное опре­де­ле­ние и пору­ча­лось чело­ве­ку делать что-нибудь. Это не толь­ко вер­но, афи­няне, но и лег­ко дока­зу­е­мо. В самом деле, если одних юно­шей я раз­вра­щаю, dа дру­гих уже раз­вра­тил, то ведь те из них, кото­рые уже соста­ри­лись и узна­ли, что когда-то, во вре­мя их моло­до­сти, я сове­то­вал им что-то дур­ное, долж­ны были бы теперь прий­ти мстить мне и обви­нять меня. А если сами они не захо­те­ли, то кто-нибудь из их домаш­них, отцы, бра­тья, дру­гие род­ст­вен­ни­ки, если бы толь­ко их близ­кие потер­пе­ли от меня что-нибудь дур­ное, вспом­ни­ли бы теперь об этом. Да уж, конеч­но, мно­гие из них тут, как я вижу: ну вот, во-пер­вых, Кри­тон, мой сверст­ник eи из одно­го со мною дема, отец вот его, Кри­то­бу­ла; затем сфет­ти­ец Лиса­ний, отец вот его, Эсхи­на; еще кефи­си­ец Анти­фон, отец Эпи­ге­на; а еще вот бра­тья тех, кото­рые ходи­ли за мною, — Нико­ст­рат, сын Фео­зо­ти­да и брат Фео­до­та; само­го Фео­до­та уже нет в живых, так что он по край­ней мере не мог упро­сить бра­та, чтобы он не гово­рил про­тив меня; вот и Парал, Демо­до­ков сын, кото­ро­му Феаг при­хо­дил­ся бра­том; 34а вот Адимант, Ари­сто­нов сын, кото­ро­му вот он, Пла­тон, при­хо­дит­ся бра­том, и Эан­то­дор, брат вот это­го, Апол­ло­до­ра³⁹. Я могу назвать еще мно­гих дру­гих, и Меле­ту в его речи все­го нуж­нее было выста­вить кого-нибудь из них как свиде­те­ля; а если тогда он забыл это сде­лать, то пусть сде­ла­ет теперь, я ему раз­ре­шаю, и, если он может заявить что-нибудь такое, пусть гово­рит. Но вы увиди­те совсем про­ти­во­по­лож­ное, о мужи, увиди­те, что все гото­вы бро­сить­ся на помощь ко мне, к тому раз­вра­ти­те­лю, кото­рый дела­ет зло их домаш­ним, как утвер­жда­ют Мелет и Анит. bУ самих раз­вра­щен­ных, пожа­луй, еще может быть осно­ва­ние защи­щать меня, но у их род­ных, кото­рые не раз­вра­ще­ны, у людей уже ста­рых, какое может быть дру­гое осно­ва­ние защи­щать меня, кро­ме пря­мой и спра­вед­ли­вой уве­рен­но­сти, что Мелет лжет, а я гово­рю прав­ду.

23. Но об этом доволь­но, о мужи! Вот при­бли­зи­тель­но то, что я могу так или ина­че при­ве­сти в свое оправ­да­ние. Воз­мож­но, что кто-нибудь из вас рас­сер­дит­ся, вспом­нив cо себе самом, как сам он, хотя дело его было и не так важ­но, как мое, упра­ши­вал и умо­лял судей с обиль­ны­ми сле­за­ми и, чтобы раз­жа­ло­бить их как мож­но боль­ше, при­во­дил сво­их детей и мно­же­ство дру­гих род­ных и дру­зей, а вот я ниче­го тако­го делать не наме­рен, хотя под­вер­га­юсь, как оно может казать­ся, самой край­ней опас­но­сти. Так вот воз­мож­но, что, поду­мав об этом, кто-нибудь не сочтет уже нуж­ным стес­нять­ся со мною и, рас­сер­див­шись, подаст в серд­цах свой голос. Дума­ет ли так кто-нибудь dиз вас в самом деле, я это­го не утвер­ждаю; а если дума­ет, то мне кажет­ся, что я отве­чу ему пра­виль­но, если ска­жу: есть и у меня, любез­ней­ший, кое-какие род­ные; тоже ведь и я, как гово­рит­ся у Гоме­ра⁴⁰, не от дуба родил­ся и не от ска­лы, а про­изо­шел от людей; есть у меня и род­ные, есть и сыно­вья, о мужи афи­няне, целых трое, один уже взрос­лый, а двое — мла­ден­цы; тем не менее ни одно­го из них не при­ве­ду я сюда и не буду про­сить вас о поми­ло­ва­нии. Поче­му же, одна­ко, не наме­рен я ниче­го это­го делать? Не по пре­зре­нию к вам, о мужи афи­няне, eи не пото­му, что я бы не желал вас ува­жить. Боюсь ли я или не боюсь смер­ти, это мы теперь оста­вим, но для чести моей и вашей, для чести все­го горо­да, мне кажет­ся, было бы нехо­ро­шо, если бы я стал делать что-нибудь такое в мои года и при том про­зви­ще⁴¹, кото­рое мне дано, вер­но оно или невер­но — все рав­но. Как-никак, а ведь при­ня­то все-таки думать, что Сократ отли­ча­ет­ся кое-чем от боль­шин­ства людей; 35а если так будут вести себя те из вас, кото­рые, по-види­мо­му, отли­ча­ют­ся или муд­ро­стью, или муже­ст­вом, или еще какою-нибудь доб­ле­стью, то это будет позор­но. Мне не раз при­хо­ди­лось видеть, как люди, каза­лось бы, почтен­ные про­де­лы­ва­ли во вре­мя суда над ними уди­ви­тель­ные вещи, как буд­то они дума­ли, что им пред­сто­ит испы­тать что-то ужас­ное, если они умрут; мож­но было поду­мать, что они ста­ли бы бес­смерт­ны­ми, если бы вы их не уби­ли! Мне кажет­ся, эти люди позо­рят город, так что и какой-нибудь чуже­зе­мец может запо­до­зрить, что у афи­нян люди, bкото­рые отли­ча­ют­ся доб­ле­стью и кото­рых они сами выби­ра­ют на глав­ные государ­ст­вен­ные и про­чие почет­ные долж­но­сти, ничем не отли­ча­ют­ся от жен­щин. Так вот, о мужи афи­няне, не толь­ко нам, людям как бы то ни было почтен­ным, не сле­ду­ет это­го делать, но и вам не сле­ду­ет это­го поз­во­лять, если мы ста­нем это делать, — напро­тив, вам нуж­но делать вид, что вы гораздо ско­рее при­зна­е­те винов­ным того, кто устра­и­ва­ет эти слез­ные пред­став­ле­ния и навле­ка­ет насмеш­ки над горо­дом, неже­ли того, кто ведет себя спо­кой­но.

24. Не гово­ря уже о чести, мне кажет­ся, что это и непра­виль­но, о мужи, — про­сить судью cи избе­гать нака­за­ния прось­бою, вме­сто того чтобы разъ­яс­нять дело и убеж­дать. Ведь судья поса­жен не для того, чтобы мило­вать по про­из­во­лу, но для того, чтобы тво­рить суд; и при­ся­гал он не в том, что будет мило­вать кого захо­чет, но в том, что будет судить по зако­нам. А пото­му и нам не сле­ду­ет при­учать вас нару­шать при­ся­гу, и вам не сле­ду­ет к это­му при­учать­ся, а ина­че мы можем с вами оди­на­ко­во впасть в нече­стие. Так уж вы мне не гово­ри­те, о мужи афи­няне, буд­то я дол­жен про­де­лы­вать перед вами то, чего я и так не счи­таю ни хоро­шим, ни пра­виль­ным, dни соглас­ным с волею богов, да еще про­де­лы­вать это теперь, когда вот он, Мелет, обви­ня­ет меня в нече­стии. Ибо оче­вид­но, что если бы я вас уго­ва­ри­вал и вынуж­дал бы сво­ею прось­бою нару­шить при­ся­гу, то научал бы вас думать, что богов не суще­ст­ву­ет, и, вме­сто того чтобы защи­щать­ся, попро­сту сам бы обви­нял себя в том, что не почи­таю богов. Но на деле оно совсем ина­че; почи­таю я их, о мужи афи­няне, боль­ше, чем кто-либо из моих обви­ни­те­лей, и пре­до­став­ляю вам и богу рас­судить меня так, как будет все­го луч­ше и для меня, и для вас.

ПОСЛЕ ОБВИНИТЕЛЬНОГО ПРИГОВОРА⁴²

25. eМно­гое, о мужи афи­няне, не поз­во­ля­ет мне воз­му­щать­ся тем, что сей­час слу­чи­лось, тем, что вы меня осуди­ли, меж­ду про­чим и то, что это не было для меня неожи­дан­но­стью. 36Гораздо более удив­ля­ет меня чис­ло голо­сов на той и на дру­гой сто­роне. Что меня каса­ет­ся, то ведь я и не думал, что буду осуж­ден столь малым чис­лом голо­сов, я думал, что буду осуж­ден бо́льшим чис­лом голо­сов. Теперь же, как мне кажет­ся, пере­па­ди трид­цать один каме­шек с одной сто­ро­ны на дру­гую, и я был бы оправ­дан⁴³. Ну а от Меле­та, по-мое­му, я и теперь ушел; да не толь­ко ушел, а еще вот что оче­вид­но для вся­ко­го: если бы Анит и Ликон не при­шли сюда, чтобы обви­нять меня, то он был бы при­нуж­ден упла­тить тыся­чу драхм bкак не полу­чив­ший пятой части голо­сов⁴⁴.

26. Ну а нака­за­ни­ем для меня этот муж пола­га­ет смерть. Хоро­шо. Какое же нака­за­ние, о мужи афи­няне, дол­жен я поло­жить себе сам? Не ясно ли, что заслу­жен­ное? Так какое же? Чему по спра­вед­ли­во­сти под­верг­нуть­ся или сколь­ко дол­жен я упла­тить за то, что ни с того ни с сего всю свою жизнь не давал себе покоя, за то, что не ста­рал­ся ни о чем таком, о чем ста­ра­ет­ся боль­шин­ство: ни о нажи­ве денег, ни о домаш­нем устро­е­нии, ни о том, чтобы попасть в стра­те­ги, ни о том, чтобы руко­во­дить наро­дом; вооб­ще не участ­во­вал ни в управ­ле­нии, ни в заго­во­рах, ни в вос­ста­ни­ях, какие быва­ют в нашем горо­де, cсчи­тая себя, пра­во же, слиш­ком порядоч­ным чело­ве­ком, чтобы оста­вать­ся целым, участ­вуя во всем этом; за то, что я не шел туда, где я не мог при­не­сти ника­кой поль­зы ни вам, ни себе, а шел туда, где мог част­ным обра­зом вся­ко­му ока­зать вели­чай­шее, повто­ряю, бла­го­де­я­ние, ста­ра­ясь убеж­дать каж­до­го из вас не забо­тить­ся ни о чем сво­ем рань­ше, чем о себе самом, — как бы ему быть что ни на есть луч­ше и умнее, не забо­тить­ся так­же и о том, что при­над­ле­жит горо­ду, рань­ше, чем о самом горо­де, и обо всем про­чем таким же обра­зом. Итак, чего же я заслу­жи­ваю, будучи тако­вым? dЧего-нибудь хоро­ше­го, о мужи афи­няне, если уже в самом деле возда­вать по заслу­гам, и при­том тако­го хоро­ше­го, что бы для меня под­хо­ди­ло. Что же под­хо­дит для чело­ве­ка заслу­жен­но­го и в то же вре­мя бед­но­го, кото­рый нуж­да­ет­ся в досу­ге ваше­го же ради назида­ния? Для подоб­но­го чело­ве­ка, о мужи афи­няне, нет ниче­го более под­хо­дя­ще­го, как полу­чать даро­вой обед в При­та­нее, по край­ней мере для него это под­хо­дит гораздо боль­ше, неже­ли для того из вас, кто одер­жал победу в Олим­пии⁴⁵ вер­хом, или на паре, или на трой­ке, пото­му что такой чело­век ста­ра­ет­ся о том, чтобы вы каза­лись счаст­ли­вы­ми, а я ста­ра­юсь о том, чтобы вы были счаст­ли­вы­ми, и он eне нуж­да­ет­ся в даро­вом про­пи­та­нии, а я нуж­да­юсь. Итак, если я дол­жен назна­чить себе что-нибудь мною заслу­жен­ное, то вот я что себе 37назна­чаю — даро­вой обед в При­та­нее.

27. Может быть, вам кажет­ся, что я и это гово­рю по высо­ко­ме­рию, как гово­рил о прось­бах со сле­за­ми и с коле­но­пре­кло­не­ни­я­ми; но это не так, афи­няне, а ско­рее дело вот в чем: сам-то я убеж­ден в том, что ни одно­го чело­ве­ка не оби­жаю созна­тель­но, но убедить в этом вас я не могу, пото­му что мало вре­ме­ни бесе­до­ва­ли мы друг с дру­гом; в самом деле, мне дума­ет­ся, что вы бы убеди­лись, если бы у вас, как у дру­гих людей⁴⁶, суще­ст­во­вал закон решать дело о смерт­ной каз­ни в тече­ние не одно­го дня, bа несколь­ких; а теперь не так-то это лег­ко — в малое вре­мя сни­мать с себя вели­кие кле­ве­ты. Ну так вот, убеж­ден­ный в том, что я не оби­жаю ни одно­го чело­ве­ка, ни в каком слу­чае не ста­ну я оби­жать само­го себя, гово­рить о себе самом, что я досто­ин чего-нибудь нехо­ро­ше­го, и назна­чать себе нака­за­ние. С какой ста­ти? Из стра­ха под­верг­нуть­ся тому, чего тре­бу­ет для меня Мелет и о чем, повто­ряю еще раз, я не знаю, хоро­шо это или дур­но? Так вот вме­сто это­го я выбе­ру и назна­чу себе нака­за­ни­ем что-нибудь такое, о чем я знаю навер­ное, что это — зло? Веч­ное зато­че­ние? Но ради чего стал бы я жить cв тюрь­ме рабом Один­на­дца­ти⁴⁷, посто­ян­но меня­ю­щей­ся вла­сти? Денеж­ную пеню и быть в заклю­че­нии, пока не упла­чу? Но для меня это то же, что веч­ное зато­че­ние, пото­му что мне не из чего упла­тить. В таком слу­чае не дол­жен ли я назна­чить для себя изгна­ние? К это­му вы меня, пожа­луй, охот­но при­суди­те. Силь­но бы, одна­ко, дол­жен был я тру­сить, если бы рас­те­рял­ся настоль­ко, что не мог бы сооб­ра­зить вот чего: вы, соб­ст­вен­ные мои сограж­дане, не были в состо­я­нии выне­сти мое при­сут­ст­вие и сло­ва мои ока­за­лись для вас слиш­ком тяже­лы­ми и невы­но­си­мы­ми, dтак что вы ище­те теперь, как бы от них отде­лать­ся; ну а дру­гие лег­ко их выне­сут? Нико­им обра­зом, афи­няне. Хоро­ша же в таком слу­чае была бы моя жизнь — уйти на ста­ро­сти лет из оте­че­ства и жить, пере­хо­дя из горо­да в город, будучи ото­всюду изго­ня­е­мым. Я ведь отлич­но знаю, что, куда бы я ни при­шел, моло­дые люди везде будут меня слу­шать так же, как и здесь; и если я буду их отго­нять, то они сами меня выго­нят, под­го­во­рив стар­ших, а если я не буду их отго­нять, то их отцы и домаш­ние выго­нят меня из-за них же.

28. eВ таком слу­чае кто-нибудь может ска­зать: «Но раз­ве, Сократ, уйдя от нас, ты не был бы спо­со­бен про­жи­вать спо­кой­но и в мол­ча­нии?» Вот в этом-то и все­го труд­нее убедить неко­то­рых из вас. В самом деле, если я ска­жу, что это зна­чит не слу­шать­ся бога, а что, не слу­ша­ясь бога, нель­зя оста­вать­ся спо­кой­ным, то вы не пове­ри­те мне и поду­ма­е­те, что я шучу; 38с дру­гой сто­ро­ны, если я ска­жу, что еже­днев­но бесе­до­вать о доб­ле­стях и обо всем про­чем, о чем я с вами бесе­дую, пытая и себя, и дру­гих, есть к тому же и вели­чай­шее бла­го для чело­ве­ка, а жизнь без тако­го иссле­до­ва­ния не есть жизнь для чело­ве­ка⁴⁸, — если это я вам ска­жу, то вы пове­ри­те мне еще мень­ше. На деле-то оно как раз так, о мужи, как я это утвер­ждаю, но убедить в этом нелег­ко. Да к тому же я и не при­вык счи­тать себя достой­ным чего-нибудь дур­но­го. Будь у меня день­ги, тогда бы я назна­чил упла­тить день­ги сколь­ко пола­га­ет­ся, bв этом для меня не было бы ника­ко­го вреда, но ведь их же нет, раз­ве если вы мне назна­чи­те упла­тить столь­ко, сколь­ко я могу. Пожа­луй, я вам могу упла­тить мину сереб­ра; ну столь­ко и назна­чаю. А вот они, о мужи афи­няне, — Пла­тон, Кри­тон, Кри­то­бул, Апол­ло­дор — велят мне назна­чить трид­цать мин⁴⁹, а пору­чи­тель­ство берут на себя; ну так назна­чаю трид­цать, а пору­чи­те­ли в упла­те денег будут у вас надеж­ные.

ПОСЛЕ СМЕРТНОГО ПРИГОВОРА

29. cНемно­го не захо­те­ли вы подо­ждать, о мужи афи­няне, а вот от это­го пой­дет о вас дур­ная сла­ва меж­ду людь­ми, желаю­щи­ми хулить наш город, и они будут обви­нять вас в том, что вы уби­ли Сокра­та, извест­но­го муд­ре­ца. Конеч­но, кто поже­ла­ет вас хулить, тот будет утвер­ждать, что я муд­рец, пусть это и не так. Вот если бы вы немно­го подо­жда­ли, тогда бы это слу­чи­лось для вас само собою; поду­май­те о моих годах, как мно­го уже про­жи­то жиз­ни и как близ­ко смерть. Это я гово­рю не всем вам, а тем, dкото­рые осуди­ли меня на смерть. А еще вот что хочу я ска­зать этим самым людям: быть может, вы дума­е­те, о мужи, что я осуж­ден пото­му, что у меня не хва­ти­ло таких слов, кото­ры­ми я мог бы скло­нить вас на свою сто­ро­ну, если бы счи­тал нуж­ным делать и гово­рить всё, чтобы уйти от нака­за­ния. Вовсе не так. Не хва­тить-то у меня, прав­да что, не хва­ти­ло, толь­ко не слов, а дер­зо­сти и бес­стыд­ства и жела­ния гово­рить вам то, что вам все­го при­ят­нее было бы слы­шать, вопия и рыдая, делая eи гово­ря, повто­ряю я вам, еще мно­гое меня недо­стой­ное — все то, что вы при­вык­ли слы­шать от дру­гих. Но и тогда, когда угро­жа­ла опас­ность, не нахо­дил я нуж­ным делать из-за это­го что-нибудь раб­ское, и теперь не рас­ка­и­ва­юсь в том, что защи­щал­ся таким обра­зом, и гораздо ско­рее пред­по­чи­таю уме­реть после такой защи­ты, неже­ли оста­вать­ся живым, защи­щав­шись ина­че⁵⁰. Пото­му что ни на суде, ни на войне, ни мне, ни кому-либо дру­го­му 39не сле­ду­ет избе­гать смер­ти вся­ки­ми спо­со­ба­ми без раз­бо­ра. Пото­му что и в сра­же­ни­ях часто быва­ет оче­вид­но, что от смер­ти-то мож­но иной раз уйти, или бро­сив ору­жие, или начав­ши умо­лять пре­сле­дую­щих; мно­го есть и дру­гих спо­со­бов избе­гать смер­ти в слу­чае какой-нибудь опас­но­сти для того, кто отва­жит­ся делать и гово­рить все. От смер­ти уйти нетруд­но, о мужи, а вот что гораздо труд­нее — уйти от нрав­ст­вен­ной пор­чи, пото­му что она идет ско­рее, чем смерть. bИ вот я, чело­век тихий и ста­рый, настиг­нут тем, что идет тише, а мои обви­ни­те­ли, люди силь­ные и про­вор­ные, — тем, что идет про­вор­нее, — нрав­ст­вен­ною пор­чей. И вот я, осуж­ден­ный вами, ухо­жу на смерть, а они, осуж­ден­ные исти­ною, ухо­дят на зло и неправ­ду; и я оста­юсь при сво­ем нака­за­нии, и они — при сво­ем. Так оно, пожа­луй, и долж­но было слу­чить­ся, и мне дума­ет­ся, что это пра­виль­но.

30. А теперь, о мои обви­ни­те­ли, я желаю пред­ска­зать, cчто будет с вами после это­го. Ведь для меня уже наста­ло то вре­мя, когда люди осо­бен­но быва­ют спо­соб­ны про­ро­че­ст­во­вать, — когда им пред­сто­ит уме­реть⁵¹. И вот я утвер­ждаю, о мужи, меня убив­шие, что тот­час за моей смер­тью при­дет на вас мще­ние, кото­рое будет мно­го тяже­лее той смер­ти, на кото­рую вы меня осуди­ли. Ведь теперь, делая это, вы дума­ли изба­вить­ся от необ­хо­ди­мо­сти давать отчет в сво­ей жиз­ни, а слу­чит­ся с вами, гово­рю я, совсем обрат­ное: боль­ше будет у вас обли­чи­те­лей — тех, кото­рых я до сих пор сдер­жи­вал и кото­рых вы не заме­ча­ли, dи они будут тем невы­но­си­мее, чем они моло­же, и вы буде­те еще боль­ше него­до­вать. В самом деле, если вы дума­е­те, что, уби­вая людей, вы удер­жи­те их от пори­ца­ния вас за то, что живе­те непра­виль­но, то вы заблуж­да­е­тесь. Ведь такой спо­соб само­за­щи­ты и не вполне воз­мо­жен, и не хорош, а вот вам спо­соб и самый хоро­ший, и самый лег­кий: не закры­вать рта дру­гим, а самим ста­рать­ся быть как мож­но луч­ше. Ну вот, пред­ска­зав­ши это вам, кото­рые меня осуди­ли, я ухо­жу от вас.

31. eА с теми, кото­рые меня оправ­да­ли, я бы охот­но побе­се­до­вал о самом этом про­ис­ше­ст­вии, пока архон­ты⁵² заня­ты сво­им делом и мне нель­зя еще идти туда, где я дол­жен уме­реть. Побудь­те пока со мною, о мужи! Ничто не меша­ет нам побол­тать друг с дру­гом, пока есть вре­мя. Вам, 40дру­зьям моим, я хочу пока­зать, что, соб­ст­вен­но, озна­ча­ет тепе­ре­ш­нее про­ис­ше­ст­вие. Со мною, о мужи судьи, — вас-то я по спра­вед­ли­во­сти могу назы­вать судья­ми — слу­чи­лось что-то уди­ви­тель­ное. В самом деле, в тече­ние все­го про­шло­го вре­ме­ни обыч­ный для меня вещий голос слы­шал­ся мне посто­ян­но и оста­нав­ли­вал меня в самых неваж­ных слу­ча­ях, когда я наме­ре­вал­ся сде­лать что-нибудь не так; а вот теперь, как вы сами види­те, со мною слу­чи­лось то, что может пока­зать­ся вели­чай­шим из зол, по край­ней мере так при­ня­то думать; тем не менее bбоже­ст­вен­ное зна­ме­ние не оста­но­ви­ло меня ни утром, когда я выхо­дил из дому, ни в то вре­мя, когда я вхо­дил в суд, ни во вре­мя всей речи, что бы я ни хотел ска­зать. Ведь преж­де-то, когда я что-нибудь гово­рил, оно неред­ко оста­нав­ли­ва­ло меня сре­ди сло­ва, а теперь во всем этом деле ни разу оно не удер­жа­ло меня от како­го-нибудь поступ­ка, от како­го-нибудь сло­ва. Как же мне это пони­мать? А вот я вам ска­жу: похо­же, в самом деле, что все это про­изо­шло к мое­му бла­гу, и быть это­го не может, чтобы мы пра­виль­но пони­ма­ли дело, пола­гая, cчто смерть есть зло. Это­му у меня теперь есть вели­кое дока­за­тель­ство, пото­му что быть это­го не может, чтобы не оста­но­ви­ло меня обыч­ное зна­ме­ние, если бы то, что я наме­рен был сде­лать, не было бла­гом.

32. А рас­судим-ка еще вот как — вели­ка ли надеж­да, что смерть есть бла­го? Уме­реть, гово­ря по прав­де, зна­чит одно из двух: или пере­стать быть чем бы то ни было, так что умер­ший не испы­ты­ва­ет ника­ко­го ощу­ще­ния от чего бы то ни было, или же это есть для души какой-то пере­ход, пере­се­ле­ние ее отсюда в дру­гое место, если верить тому, что об этом гово­рят. И если бы это было отсут­ст­ви­ем вся­ко­го ощу­ще­ния, все рав­но dчто сон, когда спят так, что даже ниче­го не видят во сне, то смерть была бы уди­ви­тель­ным при­об­ре­те­ни­ем. Мне дума­ет­ся, в самом деле, что если бы кто-нибудь дол­жен был взять ту ночь, в кото­рую он спал так, что даже не видел сна, срав­нить эту ночь с осталь­ны­ми ноча­ми и дня­ми сво­ей жиз­ни и, поду­мав­ши, ска­зать, сколь­ко дней и ночей про­жил он в сво­ей жиз­ни луч­ше и при­ят­нее, чем ту ночь, то, я думаю, не толь­ко вся­кий про­стой чело­век, но и сам Вели­кий царь⁵³ нашел бы, eчто сосчи­тать такие дни и ночи срав­ни­тель­но с осталь­ны­ми ниче­го не сто­ит. Так если смерть тако­ва, я со сво­ей сто­ро­ны назо­ву ее при­об­ре­те­ни­ем, пото­му что таким-то обра­зом выхо­дит, что вся жизнь ничем не луч­ше одной ночи. С дру­гой сто­ро­ны, если смерть есть как бы пере­се­ле­ние отсюда в дру­гое место и если прав­ду гово­рят, буд­то бы там все умер­шие, то есть ли что-нибудь луч­ше это­го, о мужи судьи? В самом деле, если при­будешь в Аид, осво­бо­див­шись вот от этих 41так назы­вае­мых судей, и най­дешь там судей насто­я­щих, тех, что, гово­рят, судят в Аиде, — Мино­са, Рада­ман­та, Эака, Трип­то­ле­ма, и всех тех полу­бо­гов⁵⁴, кото­рые в сво­ей жиз­ни отли­ча­лись спра­вед­ли­во­стью, — раз­ве это будет пло­хое пере­се­ле­ние? А чего бы не дал вся­кий из вас за то, чтобы быть с Орфе­ем, Мусе­ем, Геси­о­дом, Гоме­ром!⁵⁵ Что меня каса­ет­ся, то я желаю уми­рать мно­го раз, если все это прав­да; для кого дру­го­го, а для меня было бы уди­ви­тель­но вести там беседы, если бы я встре­тил­ся, bнапри­мер, с Пала­медом и Тела­мо­но­вым сыном Аяк­сом⁵⁶ или еще с кем-нибудь из древ­них, кто умер жерт­вою непра­вед­но­го суда, и мне дума­ет­ся, что срав­ни­вать мою судь­бу с их было бы не непри­ят­но. И нако­нец, самое глав­ное — это про­во­дить вре­мя в том, чтобы рас­по­зна­вать и раз­би­рать тамош­них людей точ­но так же, как здеш­них, а имен­но кто из них мудр и кто из них толь­ко дума­ет, что мудр, а на самом деле не мудр; чего не дал бы вся­кий, о мужи судьи, чтобы узнать допо­д­лин­но чело­ве­ка, кото­рый при­вел вели­кую рать под Трою, или узнать Одис­сея, Сиси­фа⁵⁷ и мно­же­ство дру­гих мужей cи жен, кото­рых рас­по­зна­вать, с кото­ры­ми бесе­до­вать и жить вме­сте было бы неска­зан­ным бла­жен­ст­вом. Не может быть ника­ко­го сомне­ния, что уж там-то за это не уби­ва­ют, пото­му что поми­мо все­го про­че­го тамош­ние люди бла­жен­нее здеш­них еще и тем, что оста­ют­ся все вре­мя бес­смерт­ны­ми, если вер­но то, что об этом гово­рят.

33. Но и вам, о мужи судьи, не сле­ду­ет ожи­дать ниче­го дур­но­го от смер­ти, и уж если что при­ни­мать за вер­ное, так это то, что с чело­ве­ком хоро­шим dне быва­ет ниче­го дур­но­го ни при жиз­ни, ни после смер­ти и что боги не пере­ста­ют забо­тить­ся о его делах; тоже вот и моя судь­ба устро­и­лась не сама собою, напро­тив, для меня оче­вид­но, что мне луч­ше уж уме­реть и осво­бо­дить­ся от хло­пот. Вот поче­му и зна­ме­ние ни разу меня не удер­жа­ло, и я сам не очень-то пеняю на тех, кто при­го­во­рил меня к нака­за­нию, и на моих обви­ни­те­лей. Поло­жим, что они выно­си­ли при­го­вор и обви­ня­ли меня не по тако­му сооб­ра­же­нию, а думая мне повредить; eэто в них заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния. А все-таки я обра­ща­юсь к ним с такою малень­кою прось­бой: если, о мужи, вам будет казать­ся, что мои сыно­вья, сде­лав­шись взрос­лы­ми, боль­ше заботят­ся о день­гах или еще о чем-нибудь, чем о доб­ле­сти, ото­мсти­те им за это, пре­сле­дуя их тем же самым, чем и я вас пре­сле­до­вал; и если они будут мно­го о себе думать, будучи ничем, уко­ряй­те их так же, как и я вас уко­рял, за то, что они не заботят­ся о долж­ном и вооб­ра­жа­ют о себе невесть что, меж­ду тем как на самом деле ничтож­ны. И, делая это, вы нака­же­те 42по спра­вед­ли­во­сти не толь­ко моих сыно­вей, но и меня само­го. Но вот уже вре­мя идти отсюда, мне — чтобы уме­реть, вам — чтобы жить, а кто из нас идет на луч­шее, это ни для кого не ясно, кро­ме бога.