Сравнительные жизнеописания

Отон

1. На рас­све­те новый импе­ра­тор под­нял­ся на Капи­то­лий и при­нес жерт­ву. Потом он велел при­ве­сти Мария Цель­са и, после лас­ко­во­го при­вет­ст­вия, в мяг­ких и дру­же­люб­ных выра­же­ни­ях про­сил его не счи­тать себя обя­зан­ным бла­го­дар­но­стью за осво­бож­де­ние, а глав­ное — забыть обо всех собы­ти­ях про­шед­ше­го дня. Цельс отве­чал и с бла­го­род­ст­вом и не без чув­ства бла­го­дар­но­сти, ска­зав­ши, что самое обви­не­ние про­тив него под­твер­жда­ет истин­ное свой­ство его нра­ва: ведь в вину ему вме­ня­ет­ся вер­ность Галь­бе, кото­рый, одна­ко ж, ника­ких мило­стей ему не ока­зы­вал. При­сут­ст­ву­ю­щие вос­хи­ща­лись и импе­ра­то­ром и его плен­ни­ком, доволь­ны были и сол­да­ты. В сена­те Отон про­из­нес длин­ную речь, очень бла­го­же­ла­тель­ную и дру­же­люб­ную. Часть того сро­ка, в кото­рый отправ­лять долж­ность кон­су­ла пред­сто­я­ло ему само­му, он усту­пил Вер­ги­нию Руфу, но за все­ми, кому обе­ща­ли кон­суль­ство¹ Нерон и Галь­ба, он под­твер­дил их пра­ва. Людей, достиг­ших пре­клон­но­го воз­рас­та, либо поль­зо­вав­ших­ся доб­рым име­нем, он награ­дил жре­че­ски­ми долж­но­стя­ми. Всем сена­то­рам, кото­рые при Нероне отпра­ви­лись в изгна­ние, а при Галь­бе вер­ну­лись, он воз­вра­тил иму­ще­ство — ту его часть, что оста­ва­лась непро­дан­ной и была разыс­ка­на. И этот слов­но бы улы­баю­щий­ся лик ново­го пра­ви­те­ля обо­д­рил пер­вых и самых вид­ных граж­дан, спер­ва дро­жав­ших от ужа­са, точ­но не чело­век, но какая-то Пэна² или демон воз­мездия обру­шил­ся вне­зап­но на государ­ство.

2. Ничто, одна­ко ж, не доста­ви­ло боль­шей радо­сти всем рим­ля­нам, ничто не при­вя­за­ло их к Ото­ну силь­нее, неже­ли рас­пра­ва над Тигел­ли­ном. Прав­да, непри­мет­ным для посто­рон­не­го гла­за обра­зом Тигел­лин уже был нака­зан самим стра­хом перед нака­за­ни­ем, кото­ро­го Рим тре­бо­вал как бы неко­е­го обще­ст­вен­но­го дол­га, и неис­це­ли­мы­ми телес­ны­ми неду­га­ми; и люди разум­ные счи­та­ли край­нею карой, сто­я­щею мно­гих смер­тей, неве­ро­ят­ную мер­зость обще­ния с потас­ку­ха­ми и рас­пут­ни­ца­ми, в чьи объ­я­тия заго­ня­ла его — даже в пред­смерт­ных муках! — бес­пре­дель­ная похоть. Но наро­ду тяж­ко было вспо­ми­нать, что все еще видит солн­це тот, кто наве­ки пога­сил его свет для столь­ких луч­ших людей Рима. Отон отпра­вил сво­их сол­дат в име­ние Тигел­ли­на близ Сину­ес­сы, где тот жил, дер­жа нагото­ве несколь­ко кораб­лей, чтобы в слу­чае нуж­ды бежать в даль­ние края. Тигел­лин пытал­ся под­ку­пить импе­ра­тор­ско­го послан­ца, пред­ла­гая ему гро­мад­ные день­ги, но без­успеш­но, и тогда, все-таки ода­рив его, про­сил подо­ждать, пока он побре­ет­ся. Взяв брит­ву он пере­ре­зал себе гор­ло.

3. Доста­вив наро­ду эту самую спра­вед­ли­вую радость, Цезарь на соб­ст­вен­ных вра­гов зла не пом­нил совсем, а угож­дая тол­пе, не отвер­гал име­ни Неро­на, кото­рым его ста­ли вели­чать преж­де все­го — в теат­рах. В несколь­ких обще­ст­вен­ных местах были выстав­ле­ны изо­бра­же­ния Неро­на, и Отон это­му не пре­пят­ст­во­вал. Клу­вий Руф сооб­ща­ет, что в Испа­нию были достав­ле­ны гра­моты, каки­ми снаб­жа­ют в доро­гу гон­цов, и в этих гра­мотах к име­ни Ото­на было при­бав­ле­но имя Неро­на. Заме­чая, одна­ко, что пер­вым и луч­шим граж­да­нам это не по душе, импе­ра­тор от тако­го при­бав­ле­ния отка­зал­ся.

Тако­во было нача­ло это­го прав­ле­ния, но наем­ни­ки уже не дава­ли Ото­ну покоя, наста­и­вая, чтобы он осте­ре­гал­ся зна­чи­тель­ных граж­дан и уме­рил их силу, — то ли они дей­ст­ви­тель­но были пре­да­ны импе­ра­то­ру и боя­лись за него, то ли иска­ли пред­ло­га раз­жечь бес­по­ряд­ки и вой­ну. Когда Отон пору­чил Кри­спи­ну при­ве­сти из Остии сем­на­дца­тую когор­ту и тот, еще ночью, стал гото­вить отряд к выступ­ле­нию и гру­зить на повоз­ки ору­жие, самые дерз­кие из сол­дат разом под­ня­ли крик, что Кри­спин, дескать, явил­ся к ним с недоб­ры­ми наме­ре­ни­я­ми, что сенат замыш­ля­ет пере­во­рот и что ору­жие везут в Рим не к Цеза­рю, но про­тив Цеза­ря. Кри­ки эти мно­гих под­ня­ли на ноги и оже­сто­чи­ли настоль­ко, что одни напа­ли на повоз­ки, дру­гие уби­ли двух цен­ту­ри­о­нов, пытав­ших­ся ока­зать сопро­тив­ле­ние, и само­го Кри­спи­на, а потом все сна­ряди­лись в путь и, при­зы­вая друг дру­га помочь Цеза­рю, тро­ну­лись в сто­ли­цу. У Ото­на в тот вечер обеда­ли восемь­де­сят сена­то­ров; узнав об этом сол­да­ты реши­ли, что им пред­став­ля­ет­ся счаст­ли­вый слу­чай пере­бить всех вра­гов импе­ра­то­ра разом, и помча­лись ко двор­цу. В горо­де под­нял­ся отча­ян­ный пере­по­лох — все были уве­ре­ны, что сей­час нач­нет­ся гра­беж, — люди во двор­це лихо­ра­доч­но заме­та­лись, забе­га­ли, а сам Отон ока­зал­ся в тяже­лей­шем затруд­не­нии: стра­шась за сво­их гостей, он сам был им стра­шен, он видел их взо­ры, при­ко­ван­ные к нему в без­молв­ном ужа­се, тем боль­шем, что неко­то­рые при­шли с жена­ми. Послав началь­ни­ков охра­ны пере­го­во­рить с сол­да­та­ми и успо­ко­ить их, импе­ра­тор в то же вре­мя выпу­стил при­гла­шен­ных через дру­гие две­ри. И едва успе­ли они скрыть­ся, как наем­ни­ки вло­ми­лись в залу и потре­бо­ва­ли отве­та, куда поде­ва­лись вра­ги импе­ра­то­ра. Отон встал во весь рост на сво­ем ложе и лишь ценою дол­гих уго­во­ров, просьб и даже слез уда­лось ему заста­вить сол­дат уйти. На дру­гой день, назна­чив каж­до­му в награ­ду по тыся­че две­сти пять­де­сят драхм, он отпра­вил­ся в лагерь и спер­ва хва­лил всех вме­сте за пре­дан­ность и вер­ность, но потом ска­зал, что иные — немно­гие — со злым умыс­лом мутят вой­ско, выстав­ляя в лож­ном све­те доб­роту импе­ра­то­ра и пре­дан­ность ему вои­нов, про­сил разде­лить его него­до­ва­ние и помочь нака­зать сму­тья­нов. Речь его была встре­че­на друж­ным одоб­ре­ни­ем, все кри­ча­ли, чтобы он посту­пал так, как нахо­дит нуж­ным, и Отон, схва­тив­ши все­го дво­их, чья смерть ни у кого не мог­ла вызвать жало­сти, воз­вра­тил­ся к себе.

4. Тех, кто одоб­рял дей­ст­вия Ото­на и верил ему, эта пере­ме­на вос­хи­ща­ла, но дру­гие счи­та­ли все про­ис­шед­шее вынуж­ден­ным шагом, навя­зан­ным обсто­я­тель­ства­ми, ибо дело шло к войне и при­хо­ди­лось угож­дать наро­ду: посту­па­ли вполне надеж­ные изве­стия, что Вител­лий при­нял импе­ра­тор­скую власть и досто­ин­ство, и бес­пре­рыв­но при­бы­ва­ли гон­цы с сооб­ще­ни­я­ми о все новых обла­стях, кото­рые к нему при­со­еди­ня­лись. Прав­да, дру­гие нароч­ные сооб­ща­ли, что вой­ска в Пан­но­нии, Дал­ма­ции и Мёзии вме­сте со сво­и­ми началь­ни­ка­ми выска­за­лись за Ото­на, а вско­ре при­шли дру­же­ст­вен­ные пись­ма от Муци­а­на и Вес­па­си­а­на, сто­яв­ших во гла­ве боль­ших сил в Сирии и Иудее. Отон обо­д­рил­ся и напи­сал Вител­лию, сове­туя здра­во пораз­мыс­лить об опас­но­стях вой­ны и обе­щая ему мно­го денег и город, в кото­ром он мог бы вести жизнь лег­кую, при­ят­ную и досу­жую. Вител­лий отве­чал спер­ва в тоне лег­кой насмеш­ки, одна­ко ж, посте­пен­но рас­па­ля­ясь, они ста­ли обме­ни­вать­ся пись­ма­ми, пол­ны­ми бра­ни и гру­бей­ших поно­ше­ний, не то, чтобы кле­вет­ни­че­ских, но бес­смыс­лен­ных и сме­хотвор­ных, ибо каж­дый упре­кал дру­го­го в том, что было вполне при­ло­жи­мо к обо­им. Да, нелег­ко было решить, кто из них дво­их боль­ший мот, боль­ше изне­жен, мень­ше смыс­лит в делах вой­ны и силь­нее запу­тал­ся в дол­гах в былую пору бед­но­сти.

Повсюду шли тол­ки о зна­ме­ни­ях и при­зра­ках, и, хотя боль­шею частью это были безы­мян­ные и весь­ма сомни­тель­ные слу­хи, но что Капи­то­лий­ская Победа, сто­яв­шая на колес­ни­це, выпу­сти­ла из рук пово­дья, слов­но не в силах удер­жи­вать их доль­ше, а ста­туя Гая Цеза­ря на ост­ро­ве посреди Тиб­ра, глядев­шая преж­де на запад, обер­ну­лась лицом к восто­ку, хотя ника­ко­го зем­ле­тря­се­ния или ура­га­на не было, — это виде­ли все. Гово­рят, это слу­чи­лось как раз в те дни, когда Вес­па­си­ан заявил откры­тые при­тя­за­ния на вер­хов­ную власть. Народ усмат­ри­вал дур­ное пред­зна­ме­но­ва­ние и в раз­ли­ве Тиб­ра. Прав­да, было вре­мя поло­во­дья, но нико­гда преж­де не под­ни­ма­лась вода так высо­ко и не при­чи­ня­ла столь­ко ущер­ба: вый­дя из бере­гов, она зато­пи­ла зна­чи­тель­ную часть Рима, а в осо­бен­но­сти хлеб­ный рынок, так что в про­дол­же­ние мно­гих дней город тер­пел жесто­кую нуж­ду.

5. Когда было полу­че­но изве­стие, что пол­ко­вод­цы Вител­лия, Цеци­на и Валент, овла­де­ли пере­ва­ла­ми через Аль­пы, наем­ни­ки в Риме запо­до­зри­ли Дола­бел­лу, чело­ве­ка высо­ко­го про­ис­хож­де­ния, в заго­вор­щиц­ких наме­ре­ни­ях и пла­нах. Боясь либо его, либо еще кого-то, Отон отпра­вил Дола­бел­лу в город Аквин, заве­рив его, одна­ко ж, в сво­ей бла­го­склон­но­сти. Выби­рая себе сре­ди долж­ност­ных лиц спут­ни­ков для похо­да, он вклю­чил в их чис­ло и Луция, бра­та Вител­лия, ниче­го не отняв от поче­стей, кото­ры­ми тот поль­зо­вал­ся, и ниче­го к ним не при­ба­вив. Он при­нял реши­тель­ные меры для защи­ты мате­ри и супру­ги Вител­лия, чтобы они чув­ст­во­ва­ли себя в пол­ной без­опас­но­сти. Хра­ни­те­лем Рима³ он назна­чил Фла­вия Саби­на, бра­та Вес­па­си­а­на, либо и тут желая почтить память Неро­на — при Нероне Сабин полу­чил эту долж­ность, а при Галь­бе был отстав­лен, — либо, ско­рее, чтобы воз­вы­ше­ни­ем Саби­на засвиде­тель­ст­во­вать свою бла­го­склон­ность к Вес­па­си­а­ну.

Сам импе­ра­тор остал­ся в ита­лий­ском горо­де Брик­сил­ле близ реки Эридан, а во гла­ве вой­ска выслал Мария Цель­са и Све­то­ния Пау­ли­на вме­сте с Гал­лом и Спу­ри­ною. Все это были люди про­слав­лен­ные, зна­ме­ни­тые, но руко­во­дить воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми по соб­ст­вен­но­му разу­ме­нию они не мог­ли из-за рас­пу­щен­но­сти и наг­ло­сти сол­дат, кото­рые не жела­ли пови­но­вать­ся нико­му, кро­ме импе­ра­то­ра, ссы­ла­ясь на то, что от них полу­чил импе­ра­тор свою власть. Впро­чем, и непри­я­тель­ское вой­ско стра­да­ло тем же неду­гом и смир­ным нра­вом отнюдь не отли­ча­лось, но было без­рас­суд­но и чван­ли­во — и по той же самой при­чине. Все же вои­ны Вител­лия обла­да­ли опы­том боев и сра­же­ний и не ста­ра­лись увер­нуть­ся от тяже­ло­го труда, к кото­ро­му дав­но при­вык­ли, тогда как люди Ото­на были раз­вра­ще­ны без­де­ли­ем и изне­же­ны мир­ной жиз­нью, про­хо­див­шею глав­ным обра­зом в теат­рах и на празд­не­ствах, но бес­си­лие свое хоте­ли скрыть за похваль­бой и высо­ко­ме­ри­ем и, отка­зы­ва­ясь испол­нять свои обя­зан­но­сти — кото­рые про­сто не мог­ли нести, — дела­ли вид, что это, дескать, слиш­ком чер­ное для них заня­тие. Когда же Спу­ри­на попы­тал­ся заста­вить их под­чи­нять­ся при­ка­зам, его едва не уби­ли. Не было такой гряз­ной бра­ни, кото­рой бы на него не обру­ши­ли; его назы­ва­ли пре­да­те­лем и погу­би­те­лем сча­стья и дела Цеза­ря, а уже ночью несколь­ко пья­ных него­дя­ев при­шли к его палат­ке и тре­бо­ва­ли денег на доро­гу: они, мол, долж­ны ехать к Цеза­рю, чтобы безот­ла­га­тель­но при­не­сти жало­бу на него, Спу­ри­ну.

6. Но в то вре­мя и поло­же­ние дел, и само­го Спу­ри­ну спас­ли… оскорб­ле­ния, кото­рые нанес­ли в Пла­цен­ции его сол­да­там. Едва толь­ко вои­ны Вител­лия под­сту­пи­ли к это­му горо­ду, они при­ня­лись изде­вать­ся над про­тив­ни­ка­ми, сто­яв­ши­ми меж зуб­цов кре­пост­ной сте­ны, обзы­вая их ско­мо­ро­ха­ми, пля­су­на­ми, празд­ны­ми зева­ка­ми от дель­фий­ско­го Пифо­на и Олим­пии⁴, кото­рые нико­гда не виде­ли вой­ны и ниче­го не смыс­лят в похо­дах и толь­ко знай себе выхва­ля­ют­ся, отсек­ши голо­ву без­оруж­но­му ста­ри­ку (вра­ги име­ли в виду Галь­бу), но еще ни разу не выхо­ди­ли на откры­тую бит­ву, чтобы сра­зить­ся с мужа­ми! Это позор­ная хула при­ве­ла защит­ни­ков Пла­цен­ции в такое рас­строй­ство и оже­сто­че­ние, что они бро­си­лись к Спу­рине с моль­бою коман­до­вать ими, как он нахо­дит нуж­ным, а они, мол, впредь ни от каких трудов не отка­жут­ся и ника­ких опас­но­стей не испу­га­ют­ся. Начал­ся ярост­ный при­ступ, напа­дав­шие под­ве­ли мно­же­ство осад­ных машин, и все же вои­ны Спу­ри­ны взя­ли верх, отбро­си­ли непри­я­те­ля, нане­ся ему огром­ные поте­ри, и утвер­ди­ли за собою заме­ча­тель­ный город, про­цве­та­ни­ем и бла­го­ден­ст­ви­ем ника­ко­му ино­му в Ита­лии не усту­пав­ший.

Надо заме­тить, что пол­ко­вод­цы Ото­на обхо­ди­лись и с горо­да­ми и с отдель­ны­ми людь­ми более мяг­ко, чем пол­ко­вод­цы Вител­лия. У одно­го из этих послед­них, Цеци­ны, ни в голо­се, ни в обли­чии не было ниче­го при­вле­ка­тель­но­го, но все оттал­ки­ва­ло и ужа­са­ло — и испо­лин­ский рост и галль­ское пла­тье⁵, закры­ваю­щее ноги и руки, и то, что даже с началь­ни­ка­ми и вла­стя­ми рим­лян он неред­ко объ­яс­нял­ся зна­ка­ми и мано­ве­ни­я­ми голо­вы. Жена его в рос­кош­ном убо­ре езди­ла вер­хом в сопро­вож­де­нии отбор­ных всад­ни­ков. Дру­го­го пол­ко­во­д­ца, Фабия Вален­та, не мог­ли насы­тить ни отня­тая у вра­гов добы­ча, ни ограб­ле­ния союз­ни­ков и взят­ки, кото­рые он у них вымо­гал; имен­но поэто­му, из-за алч­но­сти, как мно­гие пола­га­ли, он подви­гал­ся впе­ред слиш­ком мед­лен­но и опоздал к пер­во­му сра­же­нию. Но дру­гие во всем винят Цеци­ну, кото­рый спе­ша одер­жать победу соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, до при­хо­да Вален­та, допу­стил мно­же­ство мел­ких оши­бок, а глав­ное — начал сра­же­ние несвоевре­мен­но и бил­ся недо­ста­точ­но храб­ро, так что едва не погу­бил все­го дела.

7. Вот как это про­изо­шло. Отбро­шен­ный от Пла­цен­ции, Цеци­на дви­нул­ся на Кре­мо­ну, тоже боль­шой и бога­тый город, и Анний Галл, кото­рый шел к Пла­цен­ции на помощь Спу­рине, узнав в пути, что пла­цен­тин­цы спа­се­ны, Кре­мо­на же, напро­тив, в опас­но­сти, пер­вым повел свое вой­ско туда и раз­бил лагерь невда­ле­ке от непри­я­те­ля, а затем и осталь­ные вое­на­чаль­ни­ки Ото­на поспе­ши­ли, один за дру­гим, ему на под­мо­гу. Цеци­на раз­ме­стил в густом лесу силь­ный отряд пехоты, кон­ни­кам же велел выехать впе­ред и завя­зать бой, а затем поне­мно­гу отхо­дить, отсту­пать — до тех пор, пока лож­ным сво­им бег­ст­вом не зама­нят вра­га в заса­ду. Но пере­беж­чи­ки выда­ли этот план Цель­су, и он уда­рил на Цеци­ну луч­шей частью сво­ей кон­ни­цы, во вре­мя пре­сле­до­ва­ния соблюдал сугу­бую осто­рож­ность, и лишь после того, как обо­шел заса­ду с флан­га и при­вел непри­я­тель­ских вои­нов в заме­ша­тель­ство, вызвал из лаге­ря пехоту. Если бы она подо­спе­ла в срок и дви­ну­лась вплот­ную за всад­ни­ка­ми, то, сколь­ко мож­но судить, никто из про­тив­ни­ков не уце­лел бы, но все вой­ско Цеци­ны до послед­не­го чело­ве­ка было бы пере­би­то. Одна­ко Пау­лин шел слиш­ком мед­лен­но и при­был на место слиш­ком позд­но, чрез­мер­ною осто­рож­но­стью уро­нив свою сла­ву опыт­но­го пол­ко­во­д­ца, а боль­шая часть вои­нов пря­мо обви­ня­ла его в измене и ста­ра­лась раз­жечь него­до­ва­ние Ото­на, хваст­ли­во утвер­ждая, что они победи­ли, но победа ока­за­лась непол­ной из-за тру­со­сти началь­ни­ков. Отон не столь­ко верил этим обви­ни­те­лям, сколь­ко хотел скрыть свое недо­ве­рие к ним, а пото­му отпра­вил к вой­ску бра­та Тити­а­на и началь­ни­ка двор­цо­вой стра­жи Про­ку­ла. Вся власть, по сути вещей, была у Про­ку­ла, Тити­а­на же импе­ра­тор послал лишь для вида. Впро­чем, Цельс с Пау­ли­ном тоже не име­ли ника­кой вла­сти и толь­ко носи­ли зва­ние дру­зей и совет­ни­ков. Тре­во­га и бес­по­рядок цари­ли и у вра­гов, боль­ше все­го — сре­ди людей Вален­та: узнав о бит­ве и о неудач­ной заса­де, они страш­но воз­му­ти­лись, отто­го что не были тогда с това­ри­ща­ми и не мог­ли спа­сти жизнь столь­ких бой­цов. Они уже гото­вы были рас­пра­вить­ся со сво­им началь­ни­ком, но все же Вален­ту уда­лось их успо­ко­ить и, сняв­шись с лаге­ря, он соеди­нил­ся, нако­нец, с Цеци­ной.

8. Отон при­был в лагерь при Бед­ри­а­ке (это малень­кий горо­док близ Кре­мо­ны) и стал дер­жать воен­ный совет. По мне­нию Про­ку­ла и Тити­а­на, сле­до­ва­ло дать реши­тель­ное сра­же­ние, пока вой­ско пол­но бод­ро­сти после недав­ней победы, а не сидеть сло­жа руки, при­туп­ляя ост­рие сво­ей силы, и не ждать, пока Вител­лий явит­ся из Гал­лии соб­ст­вен­ной осо­бой. Пау­лин заявил, что у вра­гов собра­но для бит­вы все, что толь­ко воз­мож­но, тогда как Отон ждет из Мёзии и Пан­но­нии еще одно вой­ско, не мень­ше того, что уже есть, и непре­мен­но дождет­ся его, если хочет исполь­зо­вать соб­ст­вен­ные пре­иму­ще­ства и не давать ника­ких пре­иму­ществ вра­гам. В самом деле, его сол­да­ты, кото­рые теперь, усту­пая непри­я­те­лю чис­лом, пол­ны муже­ства, не ста­нут сра­жать­ся хуже отто­го, что полу­чат под­креп­ле­ние, напро­тив, чис­лен­ное пре­вос­ход­ство при­даст им еще боль­ше отва­ги. Да и поми­мо это­го, про­мед­ле­ние для них выгод­но — ведь у них все­го в изоби­лии, а тем, нахо­дя­щим­ся посреди непри­я­тель­ской зем­ли, дол­гая задерж­ка при­не­сет нуж­ду в самом необ­хо­ди­мом. Так рас­суж­дал Пау­лин, и к нему при­со­еди­нил­ся Марий Цельс. Анний Галл на сове­те не при­сут­ст­во­вал — он лечил­ся после тяже­ло­го паде­ния с лоша­ди, — но в ответ на пись­мен­ный запрос Ото­на сове­то­вал ему не спе­шить и дожи­дать­ся вой­ска из Мёзии, кото­рое было уже в пути. Ко всем этим дово­дам сво­их вое­на­чаль­ни­ков Отон, одна­ко ж, остал­ся глух, и верх взя­ли те, кто торо­пил импе­ра­то­ра со сра­же­ни­ем.

9. Раз­ные писа­те­ли по-раз­но­му объ­яс­ня­ют это реше­ние. Но совер­шен­но оче­вид­но, что так назы­вае­мые пре­тор­ские сол­да­ты, состав­ляв­шие лич­ную охра­ну импе­ра­то­ра, луч­ше узна­ли под­лин­ный вкус воен­ной служ­бы и, тоскуя по преж­ней сво­ей жиз­ни в Риме, кото­рая была сплош­ным празд­ни­ком и с вой­ною не име­ла ниче­го обще­го, неудер­жи­мо рва­лись в бит­ву, ибо рас­счи­ты­ва­ли с пер­во­го же уда­ра раз­ме­тать и истре­бить вра­га. По-види­мо­му, и сам Отон не мог доль­ше тер­петь неопре­де­лен­но­сти поло­же­ния, не мог, по изне­жен­но­сти сво­ей, пере­но­сить непри­выч­ные для него мыс­ли об опас­но­сти и, истом­лен­ный забота­ми, зажму­рив­шись, слов­но перед прыж­ком с обры­ва, пото­ро­пил­ся отдать исход все­го дела на волю слу­чая. Так рас­ска­зы­ва­ет ора­тор Секунд, кото­рый вел пере­пис­ку Ото­на. Но дру­гие сооб­ща­ют, что оба вой­ска неод­но­крат­но хоте­ли сой­тись для пере­го­во­ров и, если удаст­ся достиг­нуть согла­сия, избрать импе­ра­то­ром само­го достой­но­го из при­сут­ст­ву­ю­щих пол­ко­вод­цев, если же не удаст­ся, — созвать сенат и пра­во выбо­ра пре­до­ста­вить ему. И так как ни один из дво­их, носив­ших тогда имя импе­ра­то­ра, доб­рою сла­вой не отли­чал­ся, то вполне веро­ят­но, что истин­ным вои­нам, зака­лен­ным в боях и трез­во мыс­ля­щим, при­хо­ди­ли в голо­ву оди­на­ко­вые сооб­ра­же­ния: ужас­но, дума­ли они, если бед­ст­вия, кото­рые граж­дане, ко все­об­ще­му сожа­ле­нию, при­чи­ня­ли друг дру­гу спер­ва из-за Сул­лы и Мария, а потом из-за Цеза­ря и Пом­пея, — ужас­но, если все эти бед­ст­вия теперь повто­рят­ся сно­ва для того лишь, чтобы вер­хов­ная власть была отда­на на потре­бу обжор­ству и пьян­ству Вител­лия или же рос­ко­ши и раз­нуздан­но­сти Ото­на. Цельс, как пред­по­ла­га­ют, о тако­го рода настро­е­ни­ях знал, а пото­му и сове­то­вал не спе­шить, втайне наде­ясь, что все решит­ся без бит­вы и без мук; но этих же настро­е­ний боял­ся Отон, а пото­му и отверг вся­кую отсроч­ку.

10. Сам он воз­вра­тил­ся в Брик­силл, и это было ошиб­кою не толь­ко пото­му, что импе­ра­тор отнял у сол­дат често­лю­бие и стыд, кото­рые вну­ша­ло им его при­сут­ст­вие, но и пото­му, что, уведя с собою в каче­стве лич­ной охра­ны самую луч­шую и самую пре­дан­ную ему часть кон­ни­цы и пехоты, он как бы лишил вой­ско глав­ной его силы.

В эти дни про­изо­шла еще одна стыч­ка — у Эрида­на. Цеци­на начал наво­дить пере­пра­ву, а сол­да­ты Ото­на напа­ли на него и пыта­лись поме­шать рабо­те, но без­успеш­но. Тогда они нагру­зи­ли несколь­ко лодок смо­ля­ны­ми, густо посы­пан­ны­ми серой факе­ла­ми и поплы­ли на дру­гую сто­ро­ну, но под вне­зап­ным поры­вом вет­ра горю­чий мате­ри­ал, пред­на­зна­чен­ный для борь­бы с вра­гом, занял­ся. Сна­ча­ла появил­ся дым, потом рва­ну­лись вверх язы­ки пла­ме­ни, и сол­да­ты в ужа­се попры­га­ли в воду, пере­вер­нув свои суде­ныш­ки и ока­зав­шись во вла­сти поте­шав­ше­го­ся над ними непри­я­те­ля. А на реч­ном ост­ров­ке гер­ман­цы всту­пи­ли в бой с гла­ди­а­то­ра­ми Ото­на, раз­би­ли их и нема­лое чис­ло поло­жи­ли на месте.

11. После это­го столк­но­ве­ния, вой­ска при Бед­ри­а­ке ярост­но тре­бо­ва­ли бит­вы; в кон­це кон­цов, Про­кул увел их от Бед­ри­а­ка и рас­по­ло­жил в пяти­де­ся­ти ста­ди­ях от преж­не­го лаге­ря, но выбрал место до того неуме­ло и неле­по, что в весен­нюю пору, сре­ди долин, изоби­лу­ю­щих клю­ча­ми и непе­ре­сы­хаю­щи­ми реч­ка­ми, сол­да­там при­хо­ди­лось стра­дать от нехват­ки воды. На дру­гой день он хотел вести вой­ско даль­ше, на непри­я­те­ля, кото­рый был не менее чем в сотне ста­ди­ев, но Пау­лин воз­ра­жал, выска­зы­вая суж­де­ние, что сле­ду­ет подо­ждать, а не изма­ты­вать себя рань­ше сро­ка и не зате­вать сра­же­ния пря­мо с доро­ги, про­тив вра­гов, кото­рые спо­кой­но, не торо­пясь, воору­жат­ся и выст­ро­ят­ся в бое­вой порядок, пока сами они, со всем обо­зом и обоз­ны­ми, будут одоле­вать такой длин­ный путь. Пол­ко­вод­цы заспо­ри­ли, но как раз во вре­мя это­го спо­ра при­ска­кал нуми­дий­ский всад­ник с пись­мом импе­ра­то­ра, кото­рый при­ка­зы­вал им не ждать и не мед­лить, но высту­пать как мож­но ско­рее. Итак, они под­чи­ни­лись и дви­ну­лись даль­ше, и Цеци­на, узнав о при­бли­же­нии непри­я­те­ля, был силь­но встре­во­жен, поспеш­но бро­сил все работы у реки и вер­нул­ся в свой лагерь. Когда бо́льшая часть вои­нов уже воору­жи­лась и полу­чи­ла от Вален­та пароль, леги­о­ны ста­ли делить меж­ду собой по жре­бию места в общем строю, а пол­ко­вод­цы высла­ли впе­ред отбор­ный отряд кон­ни­цы.

12. Вне­зап­но по пер­вым рядам Ото­но­ва вой­ска побе­жал неиз­вест­но откуда взяв­ший­ся слух, буд­то пол­ко­вод­цы Вител­лия гото­вы перей­ти на их сто­ро­ну. И вот, под­сту­пив бли­же, они дру­же­люб­но при­вет­ст­ву­ют непри­я­те­лей, назы­вая их това­ри­ща­ми и сорат­ни­ка­ми. Те, одна­ко ж, отве­ча­ли не лас­ко­вы­ми сло­ва­ми, но гроз­ным и гнев­ным воин­ским кли­чем, так что сами при­вет­ст­во­вав­шие были поверг­ну­ты в уны­ние, осталь­ные же запо­до­зри­ли их в измене. Это с само­го нача­ла посе­я­ло заме­ша­тель­ство сре­ди вои­нов Ото­на, а вра­ги меж­ду тем уже нача­ли бой. Все даль­ней­шие собы­тия так­же были пол­ны бес­по­ряд­ка. Нема­лое смя­те­ние вызы­ва­ли вьюч­ные живот­ные, заме­шав­ши­е­ся меж­ду бой­ца­ми, а неров­ная, вся изре­зан­ная рва­ми мест­ность была при­чи­ною мно­го­чис­лен­ных раз­ры­вов в бое­вой линии, ибо, осте­ре­га­ясь этих есте­ствен­ных лову­шек и ста­ра­тель­но их обхо­дя, вои­ны не мог­ли сра­жать­ся ина­че, как неболь­ши­ми отряда­ми, без вся­кой свя­зи друг с дру­гом. Толь­ко двум леги­о­нам, по про­зва­нию «Хищ­ник» и «Заступ­ник» (пер­вый из вой­ска Вител­лия, вто­рой — Ото­на), уда­лось раз­вер­нуть­ся на глад­кой и широ­кой рав­нине, и они дол­го вели пра­виль­ный бой в сомкну­том строю. Сол­да­ты Ото­на были и храб­ры, и креп­ки телом, но лишь впер­вые про­бо­ва­ли свои спо­соб­но­сти в войне; вои­ны Вител­лия были зака­ле­ны во мно­гих бит­вах, но уже ста­ры и недо­ста­точ­но силь­ны. Натиск «заступ­ни­ков» отбро­сил вра­га назад, они захва­ти­ли орла и уни­что­жи­ли почти всех бой­цов в пер­вых рядах. Тогда «хищ­ни­ки», вне себя от сты­да и от гне­ва, в свою оче­редь рину­лись впе­ред, уби­ли началь­ни­ка леги­о­на, Орфидия, и взя­ли мно­го зна­мен.

На гла­ди­а­то­ров, кото­рые счи­та­лись и иску­шен­ны­ми и отваж­ны­ми в руко­паш­ных схват­ках, Аль­фен Вар повел так назы­вае­мых бата­вов. Это луч­шие кон­ни­ки во всей Гер­ма­нии; живут они на ост­ро­ве, омы­вае­мом вода­ми Рей­на. Лишь немно­гие из гла­ди­а­то­ров выдер­жа­ли их удар, осталь­ные бежа­ли к реке, натолк­ну­лись на выстро­ен­ные там вра­же­ские когор­ты и все до послед­не­го погиб­ли в бою.

Но самым постыд­ным, самым без­образ­ным было поведе­ние пре­тор­ских сол­дат, кото­рые так и не посме­ли сой­тись с вра­гом грудь на грудь; мало того, спа­са­ясь бег­ст­вом, они про­кла­ды­ва­ли себе доро­гу сквозь ряды, еще не тро­ну­тые пора­же­ни­ем, и рас­стра­и­ва­ли их, зара­жая сво­им стра­хом. Тем не менее мно­гие из вои­нов Ото­на, одоле­вая всех под­ряд, кто бы ни вста­вал у них на пути, сквозь гущу непри­я­те­лей, уже тор­же­ст­во­вав­ших победу, про­рва­лись к себе в лагерь.

13. Что же до пол­ко­вод­цев, то ни Про­кул, ни Пау­лин не посме­ли вой­ти в лагерь вме­сте с про­чи­ми, но оба скры­лись — в стра­хе перед сол­да­та­ми, всю вину за пора­же­ние уже воз­ла­гав­ши­ми на сво­их коман­дую­щих. Тех, кто бла­го­по­луч­но выбрал­ся с поля бит­вы, укрыл в горо­де Анний Галл, кото­рый пытал­ся успо­ко­ить их и обо­д­рить, уве­ряя, что исход дела остал­ся неясен, ибо во мно­гих местах они взя­ли верх над про­тив­ни­ком. Но Марий Цельс собрал началь­ни­ков и про­сил их поду­мать об общем бла­ге. После такой страш­ной беды, гово­рил Цельс, после изби­е­ния столь­ких граж­дан сам Отон, если толь­ко он чело­век достой­ный, не захо­тел бы сно­ва испы­ты­вать судь­бу. Даже Като­на и Сци­пи­о­на, не поже­лав­ших под­чи­нить­ся Цеза­рю после его победы при Фар­са­ле, уко­ря­ют в том, что они пона­прас­ну сгу­би­ли в Афри­ке мно­го храб­рых вои­нов, — а ведь оба боро­лись за сво­бо­ду рим­лян! Во всем про­чем судь­ба оди­на­ко­во власт­на над любым из людей, и лишь одно­го не в силах она отнять у доб­лест­ных и бла­го­род­ных — спо­соб­но­сти дей­ст­во­вать разум­но и осмот­ри­тель­но даже вслед за жесто­кою неуда­чей.

Речь Цель­са ока­за­ла свое дей­ст­вие. Когда же началь­ни­ки, выведы­вая умо­на­стро­е­ние сол­дат, убеди­лись, что они жаж­дут мира, а Тити­ан пред­ло­жил отпра­вить к непри­я­те­лю посоль­ство, Цельс и Галл реши­ли встре­тить­ся с Цеци­ною и Вален­том сами. В доро­ге они неожи­дан­но съе­ха­лись с цен­ту­ри­о­на­ми Вител­лия, кото­рые рас­ска­за­ли, что вой­ско уже сня­лось с лаге­ря и идет к Бед­ри­а­ку, а их высла­ли впе­ред пол­ко­вод­цы для пере­го­во­ров о пере­ми­рии. Цельс не скрыл сво­его удо­воль­ст­вия и про­сил цен­ту­ри­о­нов повер­нуть и вме­сте с ним ехать к Цецине.

Когда они были вбли­зи от вра­же­ской поход­ной колон­ны, Цельс едва не погиб. По слу­чай­но­сти в голо­ве колон­ны нахо­ди­лись те самые всад­ни­ки, кото­рые неза­дол­го до того потер­пе­ли пора­же­ние под­ле заса­ды. Увидев при­бли­жаю­ще­го­ся Цель­са, они тут же с кри­ком рину­лись на него. Но цен­ту­ри­о­ны засло­ни­ли сво­его спут­ни­ка и отбро­си­ли кон­ни­ков, осталь­ные началь­ни­ки тоже ста­ли кри­чать, чтобы они не сме­ли при­ка­сать­ся к послу. На шум при­ска­кал Цеци­на, быст­ро пре­сек бес­по­рядок и унял всад­ни­ков, а с Цель­сом дру­же­ски поздо­ро­вал­ся и вме­сте с ним про­дол­жал путь к Бед­ри­а­ку. Но тем вре­ме­нем Тити­ан успел рас­ка­ять­ся в сво­ем реше­нии отпра­вить послов; самых храб­рых сол­дат он сно­ва рас­ста­вил на сте­нах, а осталь­ных при­зы­вал помочь защит­ни­кам горо­да. Когда, одна­ко же, вер­хом на коне при­бли­зил­ся Цеци­на и протя­нул дру­же­люб­но пра­вую руку, сопро­тив­ле­ния не ока­зал никто, и одни при­вет­ст­во­ва­ли его людей со сте­ны, а дру­гие рас­пах­ну­ли ворота, выбе­жа­ли нару­жу и сме­ша­лись с недав­ним про­тив­ни­ком. Никто не обна­ру­жи­вал ни малей­шей враж­деб­но­сти, напро­тив, повсюду зву­ча­ли изъ­яв­ле­ния радо­сти и сло­ва при­ве­та, а затем все объ­яви­ли себя сто­рон­ни­ка­ми Вител­лия и при­нес­ли ему при­ся­гу.

14. Так рас­ска­зы­ва­ют об этом сра­же­нии почти все, кто в нем участ­во­вал, в то же вре­мя при­зна­вая, что за подроб­но­стя­ми, из-за страш­но­го бес­по­ряд­ка, уследить не мог­ли. Мно­го спу­стя мне дове­лось про­ез­жать через поле бит­вы, и Мест­рий Флор, быв­ший кон­сул, один из тех, что нахо­ди­лись тогда в сви­те Ото­на — не по доб­рой воле, а по при­нуж­де­нию, — пока­зал мне ста­рин­ный храм и вспом­нил, как подой­дя к нему сра­зу после бит­вы, увидел такую гору тру­пов, что верх­ние были вро­вень со щип­цом. Он пытал­ся раз­уз­нать, для чего сло­жи­ли эту гору, но и сам не дога­дал­ся, и дру­гие ниче­го не мог­ли ему объ­яс­нить. Вполне есте­ствен­но, что в меж­до­усоб­ных вой­нах во вре­мя бег­ства гибнет осо­бен­но мно­го людей — ведь про­ку от плен­ных ника­ко­го⁶, и пото­му поща­ды не дают нико­му, — но зачем было сно­сить в одно место столь­ко мерт­вых тел и гро­моздить их одно на дру­гое, понять не так-то про­сто.

15. Как все­гда быва­ет в подоб­ных обсто­я­тель­ствах, до Ото­на спер­ва дошли толь­ко неяс­ные и неопре­де­лен­ные слу­хи, и лишь потом появи­лись ране­ные и рас­ска­за­ли о бит­ве с боль­шею досто­вер­но­стью. И если нико­го не может уди­вить, что дру­зья не дава­ли импе­ра­то­ру отча­и­вать­ся и убеж­да­ли его не падать духом, то чув­ства, выка­зан­ные вои­на­ми, пре­взо­шли все ожи­да­ния. Ни один из них не бежал, ни один не пере­мет­нул­ся к победи­те­лям, ни один, видя отча­ян­ное поло­же­ние сво­его импе­ра­то­ра, не думал тем не менее о соб­ст­вен­ной без­опас­но­сти, но все друж­но при­шли к две­рям Ото­на и ста­ли вызы­вать его, а когда он пока­зал­ся на поро­ге, с кри­ка­ми, с горя­чей моль­бою лови­ли его руки, пада­ли к его ногам, пла­ка­ли, про­си­ли не бро­сать их на про­из­вол судь­бы и не выда­вать непри­я­те­лю, но рас­по­ла­гать душа­ми их и тела­ми до послед­не­го дыха­ния. Так умо­ля­ли они все, в один голос, а какой-то нико­му неве­до­мый сол­дат выхва­тил меч и с кри­ком: «Будь уве­рен, Цезарь, что каж­дый из нас пре­дан тебе вот так — до смер­ти», — покон­чил с собой.

Но ничто не сло­ми­ло реши­мо­сти Ото­на. Обведя всех спо­кой­ным и свет­лым взо­ром, он ска­зал: «Дру­зья мои, това­ри­щи по ору­жию, нынеш­ний день я пола­гаю еще более счаст­ли­вым, чем тот, когда вы впер­вые назва­ли меня импе­ра­то­ром, — такую любовь вижу я сего­дня в ваших гла­зах, такое высо­кое слы­шу о себе мне­ние. Не лишай­те же меня еще боль­ше­го бла­га — пра­ва чест­но уме­реть за моих сограж­дан, столь заме­ча­тель­ных и мно­го­чис­лен­ных. Если я в самом деле был досто­ин вер­хов­ной вла­сти над рим­ля­на­ми, мой долг не поща­дить жиз­ни ради оте­че­ства. Я знаю, что победа про­тив­ни­ка и не надеж­на, и не пол­на. Посту­па­ют вести, что наше вой­ско из Мёзии все­го в несколь­ких днях пути отсюда и уже спус­ка­ет­ся к Адри­а­ти­че­ско­му морю. С нами Азия, Сирия, Еги­пет и леги­о­ны, веду­щие вой­ну про­тив евре­ев, в наших пре­де­лах не толь­ко сенат, но и супру­ги и дети наших вра­гов. Но ведь не от Ган­ни­ба­ла, не от Пир­ра и не от ким­вров защи­ща­ем мы Ита­лию, нет! рим­ляне, мы вою­ем про­тив рим­лян и — победи­те­ли или побеж­ден­ные, без­раз­лич­но — при­чи­ня­ем вред и горе оте­че­ству, ибо выиг­рыш победи­те­ля есть тяж­кий про­иг­рыш Рима. Поверь­те мне, когда я сно­ва и сно­ва повто­ряю, что с боль­шею сла­вою могу уме­реть, неже­ли пра­вить. Я дале­ко не убеж­ден, что, победив, при­не­су рим­ля­нам столь­ко же поль­зы, сколь­ко отдав себя в жерт­ву во имя мира и согла­сия, во имя того, чтобы Ита­лии не дове­лось пере­жить такой же страш­ный день еще раз».

16. Вот что он ска­зал и, реши­тель­но откло­нив все воз­ра­же­ния, все попыт­ки его уте­шить, велел уез­жать дру­зьям, а так­же сена­то­рам, кото­рые были под­ле него; тем, кого рядом не слу­чи­лось, он отдал такое же рас­по­ря­же­ние пись­мен­но, а чтобы обес­пе­чить им без­опас­ность и подо­баю­щие поче­сти на пути домой, снаб­дил их осо­бы­ми пись­ма­ми к город­ским вла­стям. Потом позвал к себе пле­мян­ни­ка, Кок­цея, еще совсем юно­го, и про­сил его не отча­и­вать­ся и не боять­ся Вител­лия, ибо сам он обе­ре­гал мать, детей и супру­гу сво­его вра­га с такою заботой, слов­но то была его соб­ст­вен­ная семья. «Зна­ешь ли, поче­му я не испол­нил сво­его жела­ния усы­но­вить тебя, — про­дол­жал Отон, — но все откла­ды­вал усы­нов­ле­ние? Я хотел, чтобы в слу­чае победы ты пра­вил вме­сте с импе­ра­то­ром, а в слу­чае неуда­чи не погиб бы с ним вме­сте. Одно, мой маль­чик, заве­щаю я тебе напо­сле­док — не забы­вать до кон­ца, что дядя твой был Цеза­рем, но и не слиш­ком часто об этом вспо­ми­нать». Толь­ко он отпу­стил пле­мян­ни­ка, как у две­рей послы­ша­лись кри­ки и шум: это сол­да­ты гро­зи­лись убить отъ­ез­жав­ших сена­то­ров, если они не оста­нут­ся с Ото­ном и бро­сят его одно­го. Испу­гав­шись за них, Отон сно­ва вышел к две­рям, теперь уже не с крот­ким лицом про­си­те­ля, но суро­вый и гнев­ный; мрач­но взгля­нув на глав­ных зачин­щи­ков бес­по­ряд­ка, он при­вел их в тре­пет и заста­вил бес­пре­ко­слов­но уда­лить­ся.

17. Был уже вечер. Импе­ра­тор захо­тел пить, уто­лил жаж­ду водою и при­нял­ся осмат­ри­вать два сво­их меча, подол­гу про­ве­ряя ост­ро­ту каж­до­го, потом один отло­жил, а дру­гой взял под­мыш­ку и клик­нул рабов. Лас­ко­во с ними бесе­дуя, он роздал им день­ги — одно­му поболь­ше, дру­го­му помень­ше, отнюдь не так, слов­но рас­то­чал чужое, но ста­ра­ясь награ­дить каж­до­го по заслу­гам. Ото­слав­ши их, он весь оста­ток ночи про­вел в посте­ли, и слу­ги слы­ша­ли, что он спит глу­бо­ким сном. На рас­све­те он позвал отпу­щен­ни­ка, кото­рый, по его пору­че­нию, при­нял на себя заботу о сена­то­рах, и велел узнать, как обсто­ят дела. Услы­шав, что каж­дый при отъ­езде полу­чил все, в чем имел нуж­ду, Отон про­мол­вил: «Ну, теперь сту­пай, да побудь на гла­зах у сол­дат, если не хочешь, чтобы они уби­ли тебя, как соба­ку, решив­ши, буд­то ты помог мне уме­реть».

Как толь­ко воль­ноот­пу­щен­ник вышел, Отон поста­вил меч ост­ри­ем вверх, дер­жа ору­жие обе­и­ми рука­ми, и упал на него. Боль была настоль­ко корот­ка, что он вскрик­нул все­го раз, и крик этот изве­стил о слу­чив­шем­ся тех, кто был за две­ря­ми спаль­ни. Рабы под­ня­ли жалоб­ный вопль, и тут же весь лагерь и весь город напол­нил­ся рыда­ни­я­ми. Вои­ны, с гром­ки­ми сто­на­ми сбе­жав­шись к дому, отча­ян­но сокру­ша­лись и кори­ли себя за то, что не убе­рег­ли импе­ра­то­ра и не поме­ша­ли ему уме­реть ради них. Вра­ги были уже совсем близ­ко, и все-таки никто из горо­да не ушел, но, укра­сив тело и сло­жив костер, они в пол­ном воору­же­нии про­во­жа­ли сво­его импе­ра­то­ра, и те, кому уда­лось под­ста­вить пле­чи под погре­баль­ное ложе, почи­та­ли это честью для себя, а осталь­ные при­па­да­ли к тру­пу, целуя рану, или лови­ли мерт­вые руки Ото­на, или же скло­ня­лись ниц в отда­ле­нии. А несколь­ко чело­век, под­не­ся факе­лы к кост­ру, покон­чи­ли с собой, хотя, сколь­ко было извест­но, ника­ких осо­бых мило­стей от умер­ше­го не полу­ча­ли, а, с дру­гой сто­ро­ны, и осо­бо­го гне­ва победи­те­ля не стра­ши­лись. Но, по-види­мо­му, никто из тиран­нов или царей во все вре­ме­на не был одер­жим такой исступ­лен­ною стра­стью власт­во­вать, как исступ­лен­но жела­ли эти люди пови­но­вать­ся Ото­ну. Даже после его смер­ти не поки­ну­ло их это жела­ние, но оста­лось неко­ле­би­мо, пре­вра­тив­шись в жесто­чай­шую нена­висть к Вител­лию. 18. Обо всем после­дую­щем, одна­ко ж, будет рас­ска­за­но в сво­ем месте⁷.

Прах Ото­на пре­да­ли зем­ле и поста­ви­ли памят­ник, не вызы­вав­ший зави­сти ни гро­мад­ною вели­чи­ной, ни слиш­ком пыш­ною над­пи­сью. Я был в Брик­сил­ле и сво­и­ми гла­за­ми видел этот скром­ный могиль­ный камень с над­пи­сью, кото­рая в пере­во­де зву­чит так: «Памя­ти Мар­ка Ото­на». Отон умер на трид­цать вось­мом году жиз­ни и на чет­вер­том меся­це прав­ле­ния. Его жизнь пори­ца­ли мно­гие достой­ные люди, но не мень­шее чис­ло — и не менее достой­ных людей — вос­хва­ля­ло его смерть. В самом деле, про­жил он нисколь­ко не чище Неро­на, но умер гораздо бла­го­род­нее.

Один из дво­их началь­ни­ков дво­ра, Пол­ли­он, немед­ля отдал рас­по­ря­же­ние при­ся­гать на вер­ность Вител­лию, но сол­да­ты воз­му­щен­но роп­та­ли и отка­зы­ва­лись пови­но­вать­ся. Узнав, что иные из сена­то­ров еще в горо­де, они всех про­чих оста­ви­ли без вни­ма­ния, а Вер­ги­нию Руфу при­чи­ни­ли нема­лую тре­во­гу: с ору­жи­ем в руках они при­шли пря­мо к его дому и нача­ли вызы­вать Вер­ги­ния, тре­буя, чтобы он либо при­нял власть, либо отпра­вил­ся от их име­ни послом. Но Вер­ги­ний преж­де не захо­тел вла­ды­че­ст­во­вать над победи­те­ля­ми — вполне понят­но, что ста­но­вить­ся во гла­ве побеж­ден­ных он счи­тал безу­ми­ем; а идти послом к гер­ман­цам, кото­рых он неод­но­крат­но при­нуж­дал дей­ст­во­вать вопре­ки их воле, — безо вся­ко­го, как им каза­лось, на то осно­ва­ния, — Вер­ги­ний про­сто боял­ся. Поэто­му он тай­ком вышел через дру­гую дверь и скрыл­ся. Как толь­ко сол­да­ты узна­ли о его бег­стве, они при­нес­ли при­ся­гу и, полу­чив про­ще­ние, при­со­еди­ни­лись к Цецине.