ПРИНЦЕПС (prin­ceps) (греч. ἡγε­μών: Mon. Anc. Gr. VII. 9, ἐμοῦ ἡγε­μόνος), почти­тель­ный титул, кото­рым обыч­но назы­ва­ли рим­ских импе­ра­то­ров I в. и реже — импе­ра­то­ров II и III вв. Употреб­ле­ние это­го тер­ми­на, с помо­щью кото­ро­го было удоб­но выра­жать гла­вен­ство одно­го граж­да­ни­на, было зна­ко­мо авто­рам позд­ней Рес­пуб­ли­ки; сам этот тер­мин таким обра­зом при­ме­нял­ся как к Пом­пею, так и к Цеза­рю. [Иде­аль­ный «prin­ceps ci­vi­ta­tis»^[1], в общих чер­тах опи­сан­ный Цице­ро­ном (Augus­tin. de Civ. Dei, VI. 13) в утра­чен­ной кни­ге трак­та­та «О государ­стве», явно был изо­бра­жен с непо­сред­ст­вен­ным ука­за­ни­ем на Пом­пея: ср. ad Att. VIII. 11. Ср. так­же ad Att. VIII. 9: «ni­hil mal­le Cae­sa­rem quam prin­ci­pe Pom­peio si­ne me­tu vi­ve­re»^[2]; Sal­lust. Hist. III. фр. 81, изд. Криц, «Pom­pei­um mal­le prin­ci­pem vo­len­ti­bus vo­bis es­se, quam il­lis do­mi­na­tio­nis so­cium»^[3]. И о Цеза­ре, Cic. ad Fam. VI. 6, «es­set hic qui­dem cla­rus in to­ga et prin­ceps»^[4]; Suet. Jul. 26, «dif­fi­ci­lius se (Cae­sa­rem) prin­ci­pem ci­vi­ta­tis a pri­mo or­di­ne in se­cun­dum det­ru­di»^[5]]. Когда со все­на­род­но­го согла­сия этот титул был пре­до­став­лен Авгу­сту и его пре­ем­ни­кам, его зна­че­ние было таким же. Дан­ный титул не был офи­ци­аль­ным и не являл­ся частью офи­ци­аль­но­го име­но­ва­ния импе­ра­то­ров. Он не озна­чал ника­кой осо­бой долж­но­сти или пре­ро­га­ти­вы и не пре­до­став­лял­ся путем како­го-то фор­маль­но­го поста­нов­ле­ния сена­та или наро­да. Это был толь­ко и исклю­чи­тель­но почти­тель­ный титул, обо­зна­чаю­щий сво­его носи­те­ля как «пер­во­го граж­да­ни­на» (prin­ceps ci­vium, Mom­msen, Staatsr. II. 733, прим. 3) или ско­рее как «само­го выдаю­ще­го­ся чело­ве­ка в государ­стве» (prin­ceps ci­vi­ta­tis; см. про­ци­ти­ро­ван­ные выше фраг­мен­ты) и с.484 под­ра­зу­ме­ваю­щий не толь­ко общее пре­вос­ход­ство, в отли­чие от осо­бой вла­сти маги­ст­ра­та (Tac. Ann. III. 53, «non aedi­lis aut prae­to­ris aut con­su­lis par­tes sus­ti­neo, majus ali­quid et ex­cel­sius a prin­ci­pe pos­tu­la­tur»^[6]), но кон­сти­ту­ци­он­ное пер­вен­ство сре­ди сво­бод­ных граж­дан в про­ти­во­по­лож­ность дес­по­ти­че­ско­му прав­ле­нию (Tac. Hist. IV. 3, «ce­te­rum ut prin­ceps lo­que­ba­tur, ci­vi­lia de se, de re­pub­li­ca eg­re­gia»^[7]; Plin. Pa­neg. 55, «se­dem ob­ti­net prin­ci­pis ne sit do­mi­no lo­cus»^[8]; Dio Cass. LVII. 8, δεσ­πό­της τῶν δού­λων, αὐτοκ­ρά­τωρ τῶν στρα­τιωτῶν, τῶν δὲ δὴ λοιπῶν πρόκ­ρι­τός εἰμι^[9]). Воз­ра­же­ния про­тив мне­ния, неко­гда обще­при­ня­то­го, буд­то этот титул явля­ет­ся все­го лишь сокра­ще­ни­ем титу­ла «прин­цепс сена­та», см. в Mom­msen, Staatsrecht, II. 733, прим.; Pel­ham в Journ. Phil. VIII. с. 323. Одна­ко в видо­из­ме­нен­ной фор­ме это мне­ние вновь было выска­за­но Хер­цо­гом, Ge­sch. u. Sys­tem d. röm. Ver­fass. II. с. 133.

Прин­ци­пат (prin­ci­pa­tus). — Титул «прин­цепс» точ­но отра­жа­ет харак­тер­ные чер­ты поло­же­ния, зани­мае­мо­го импе­ра­то­ром в систе­ме Авгу­ста, поло­же­ния, осно­ван­но­го не на заня­тии какой-либо высо­кой долж­но­сти или, тем более, вновь создан­ной долж­но­сти, но на том фак­те, что сенат и народ вру­чил опре­де­лен­ные пол­но­мо­чия отдель­но­му лицу, в силу чего он на какое-то вре­мя воз­вы­сил­ся над рав­ны­ми себе по поло­же­нию. Более того, это была пози­ция, созда­вае­мая кон­сти­ту­ци­он­ны­ми сред­ства­ми для каж­до­го обла­да­те­ля пооче­ред­но и пред­по­ла­гаю­щая откры­тое при­зна­ние того, что сво­бод­ное государ­ство про­дол­жа­ет суще­ст­во­вать.

Соб­ст­вен­но гово­ря, прин­ци­пат начи­на­ет свое суще­ст­во­ва­ние с янва­ря 27 г. до н. э. Лето 29 г. заста­ло Окта­ви­а­на бес­спор­ным хозя­и­ном рим­ско­го мира (Mon. An­cyr. VI. 14); веро­ят­но, ни одна часть рим­ско­го обще­ства не счи­та­ла ни жела­тель­ным, ни воз­мож­ным его пря­мой отказ от при­над­ле­жав­шей ему огром­ной вла­сти. Но хотя опыт послед­них пяти­де­ся­ти лет ясно пока­зал насто­я­тель­ную необ­хо­ди­мость некой кон­цен­тра­ции испол­ни­тель­ной вла­сти ради сохра­не­ния един­ства импе­рии, одна­ко в инте­ре­сах мира и поряд­ка не менее важ­но было леги­ти­ми­зи­ро­вать эту власть и, насколь­ко воз­мож­но, согла­со­вать ее с рес­пуб­ли­кан­ски­ми инсти­ту­та­ми и тра­ди­ци­я­ми. После два­дца­ти лет ано­маль­но­го и вре­мен­но­го прав­ле­ния обще­ст­вен­ное мне­ние тре­бо­ва­ло пра­ви­тель­ства, кото­рое будет не толь­ко силь­ным, но и хотя бы внешне нор­маль­ным и кон­сти­ту­ци­он­ным. Пер­вый шаг к удо­вле­тво­ре­нию это­го тре­бо­ва­ния Окта­виан сде­лал, когда в свое шестое кон­суль­ство (28 г. до н. э.) эдик­том поло­жил конец вре­мен­но­му режи­му три­ум­ви­ра­та, сло­жил чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия, кото­ры­ми обла­дал с 43 г., и фор­маль­но вер­нул управ­ле­ние государ­ст­вом сена­ту и наро­ду (Mon. An­cyr. Lat. VI. 13; Tac. Ann. III. 28; Dio Cass. LIII. 2; ср. Suet. Aug. 28). За этим вос­ста­нов­ле­ни­ем рес­пуб­ли­ки в янва­ре 27 г. до н. э. после­до­ва­ло уре­гу­ли­ро­ва­ние поло­же­ния само­го Окта­ви­а­на, уре­гу­ли­ро­ва­ние, бес­спор­но, спла­ни­ро­ван­ное им самим. Реше­ни­ем сена­та и наро­да ему были закон­но воз­вра­ще­ны основ­ные эле­мен­ты его преж­ней вла­сти. Он полу­чил воен­ную власть, прав­да, огра­ни­чен­ную по сро­ку и терри­то­рии, одна­ко в обо­их отно­ше­ни­ях бес­пре­цедент­но широ­кую. Пре­до­став­лен­ная ему тогда «про­вин­ция» вклю­ча­ла, за един­ст­вен­ным исклю­че­ни­ем, важ­ные при­гра­нич­ные про­вин­ции. Она влек­ла за собой еди­но­лич­ное коман­до­ва­ние все­ми рим­ски­ми арми­я­ми и исклю­чи­тель­ное пра­во набо­ра войск, заклю­че­ния дого­во­ров и реше­ния вопро­сов вой­ны и мира (Dio Cass. LIII. 12, 17; Suet. Aug. 47, «pro­vin­cias va­li­dio­res ip­se sus­ce­pit, ce­te­ras pro­con­su­li­bus per­mi­sit»^[10]; Lex Ves­pa­sia­ni, Wil­manns, 917: ср. Stra­bo, с. 840; Pro­vin­cia). Нако­нец, она была пре­до­став­ле­на ему сро­ком на десять лет, по исте­че­нии кото­ро­го мог­ла быть воз­об­нов­ле­на (Dio Cass. LIII. 13, 16). Но если бы Окта­виан удо­вле­тво­рил­ся одним лишь этим «кон­суль­ским импе­ри­ем», то был бы все­го лишь могу­ще­ст­вен­ным про­кон­су­лом, — хоть и с более широ­ки­ми пол­но­мо­чи­я­ми, чем даже те, что при­над­ле­жа­ли Пом­пею по зако­нам Габи­ния и Мани­лия, но все же толь­ко про­кон­су­лом. Как тако­вой, он не зани­мал бы ника­ко­го поло­же­ния в Риме и был бы лишь рав­ным, а не выше­сто­я­щим по отно­ше­нию к про­кон­су­лам-намест­ни­кам про­вин­ций, не вклю­чен­ных в область его соб­ст­вен­но­го импе­рия. И преж­ние труд­но­сти, вызван­ные раз­гра­ни­че­ни­ем выс­шей воен­ной вла­сти в про­вин­ци­ях и выс­ших маги­ст­ра­тур в горо­де, не пре­ми­ну­ли бы вновь воз­ник­нуть. (Про­кон­сул терял импе­рий, воз­вра­ща­ясь в город, Cic. ad Fam. I. 9; Dig. 1, 16, 16; ср. так­же Vell. Pat. II. 31 об импе­рии Пом­пея в 67 г. до н. э.: «im­pe­rium aequ­um in om­ni­bus pro­vin­ciis cum pro­con­su­li­bus»^[11]). Этих недо­стат­ков и труд­но­стей Окта­виан избе­жал, сохра­нив за собой кон­суль­ство и обла­дая импе­ри­ем в каче­стве кон­су­ла. В этом каче­стве он был выс­шим маги­ст­ра­том в государ­стве, пре­вос­хо­дя не толь­ко всех осталь­ных маги­ст­ра­тов в горо­де, но и всех про­кон­су­лов и про­пре­то­ров в про­вин­ци­ях (Cic. Phil. IV. 4, 9; ad Att. VIII. 15); в то же вре­мя, в отли­чие от всех кон­су­лов послед­не­го вре­ме­ни, кро­ме одно­го лишь Пом­пея в 52 г. до н. э., про­вин­ция, под­власт­ная его импе­рию, не была огра­ни­че­на Римом и Ита­ли­ей, а охва­ты­ва­ла огром­ную часть импе­рии. В каком-то смыс­ле это был воз­врат к обы­чаю ран­ней рес­пуб­ли­ки, когда кон­су­лы одно­вре­мен­но явля­лись выс­шей граж­дан­ской и выс­шей воен­ной вла­стью в государ­стве. Его кон­троль над управ­ле­ни­ем в горо­де был еще более упро­чен сохра­не­ни­ем за ним три­бун­ской вла­сти (tri­bu­ni­cia po­tes­tas), пожиз­нен­но пре­до­став­лен­ной ему в 36 г. до н. э. (Dio Cass. XLIX. 15), хотя неяс­но, как он мог (и мог ли вооб­ще) употреб­лять свя­зан­ные с нею пра­ва на этом эта­пе (Tac. Ann. I. 2, «po­si­to iii­vi­ri no­mi­ne, con­su­lem se fe­rens, et ad tuen­dam ple­bem tri­bu­ni­cio jure con­ten­tum»^[12]). Нако­нец, в знак при­зна­ния его огром­ных заслуг и выдаю­ще­го­ся досто­ин­ства, сенат и народ даро­ва­ли ему ког­но­мен Август (Mon. An­cyr. Lat. VI. 16; C. I. L. I. p. 384; Ov. Fast. I. 590).

В тече­ние четы­рех лет Август обла­дал выс­шей вла­стью в горо­де и в про­вин­ци­ях, пре­до­став­лен­ной ему в вос­ста­нов­лен­ной рес­пуб­ли­ке в ста­рой кон­сти­ту­ци­он­ной фор­ме кон­суль­ства. Но в 23 г. до н. э. было совер­ше­но изме­не­ние, при­дав­шее прин­ци­па­ту несколь­ко иную фор­му, кото­рую он в целом сохра­нял до вре­мен Дио­кле­ти­а­на (См. осо­бен­но Her­zog, op. cit. II. с. 141; Pel­ham, в Journ. Phil. XVII. с. 27). 27 июня это­го года Август сло­жил с себя кон­суль­ство, кото­рое зани­мал год за годом с 31 г. до н. э. (Dio Cass. LIII. 32; C. I. L. VI. 2014). Он сохра­нил за собой свой кон­суль­ский импе­рий вме­сте с обшир­ной про­вин­ци­ей, но теперь обла­дал им толь­ко в каче­стве про­кон­су­ла; поэто­му импе­рий сра­зу пре­кра­щал дей­ст­во­вать в Риме и Ита­лии, т. е., в обла­сти, пору­чен­ной дей­ст­ву­ю­щим кон­су­лам. Кро­ме того, он терял как пре­вос­ход­ство (majus с.485 im­pe­rium) над все­ми маги­ст­ра­та­ми и про­ма­ги­ст­ра­та­ми, при­над­ле­жа­щее кон­су­лу, так и раз­лич­ные пра­ва в отно­ше­нии сена­та и народ­но­го собра­ния, свя­зан­ные с кон­суль­ст­вом. Нако­нец, он более не мог при­тя­зать на кон­суль­ское досто­ин­ство и инсиг­нии. Эти поте­ри, кото­рые мог­ли бы серь­ез­но повредить дей­ст­вен­но­сти и пол­но­те его «пер­вен­ства», были теперь воз­ме­ще­ны сле­дую­щи­ми мера­ми. (a) Он был осво­бож­ден от огра­ни­че­ний, при­су­щих про­кон­суль­ско­му импе­рию, и полу­чил пра­во, не явля­ясь более кон­су­лом, сохра­нять кон­суль­ский импе­рий в Риме (23 г. до н. э.) в каче­стве про­кон­су­ла. (b) Его импе­рий дол­жен был счи­тать­ся «majus»^[13] над импе­ри­ем про­кон­су­лов в про­вин­ци­ях (23 г. до н. э.). (c) Он полу­чил преж­нее пра­во кон­су­ла созы­вать сенат (22 г. до н. э.) и изла­гать дело (23 г. до н. э.), хотя послед­нее рас­про­стра­ня­лось толь­ко на одну «re­la­tio»^[14], περὶ ἑνός τι­νος^[15] (Dio Cass.), «jus pri­mae re­la­tio­nis»^[16]. (d) Ему было даро­ва­но (19 г. до н. э.) рав­ное поло­же­ние с кон­су­ла­ми в Риме путем пре­до­став­ле­ния ему две­на­дца­ти фас­ций и раз­ре­ше­ния вос­седать меж­ду кон­су­ла­ми на офи­ци­аль­ном крес­ле (Dio Cass. LIII. 32; Liv. III. 10; Lex Ves­pa­sia­ni (Wilm. 917), ll. 4 сл.; Dig. 1, 16, 8). Но Август, види­мо, не желал откры­то опи­рать­ся в Риме на этот «про­кон­суль­ский импе­рий», кото­рый, преж­де, чем для него было сде­ла­но исклю­че­ние, ранее осу­ществлял­ся толь­ко за гра­ни­цей и ассо­ции­ро­вал­ся с само­власт­ны­ми мето­да­ми управ­ле­ния, пре­об­ла­даю­щи­ми в лаге­рях и про­вин­ци­ях. Поэто­му он выдви­нул на пер­вый план свою три­бун­скую власть. С это­го момен­та она впер­вые появ­ля­ет­ся сре­ди его титу­лов, при­чем ино­гда появ­ля­ет­ся одна («sum­mi fas­ti­gii vo­ca­bu­lum: qua ce­te­ra im­pe­ria prae­mi­ne­ret»^[17]; Tac. Ann. III. 56; Dio Cass. LIII. 32; Co­hen, Mé­dail­les, I. №№ 342 сл.; Mom­msen, Staatsr. III. 752). К ней добав­ля­ет­ся номер, ука­зы­ваю­щий, сколь­ко лет она уже осу­ществля­ет­ся, и трид­цать семь лет три­бун­ской вла­сти Авгу­ста отсчи­ты­ва­ют­ся с 23 г. до н. э. (Mon. Anc. Lat. I. 29; Tac. Ann. I. 9). Август утвер­ждал, что имен­но на эту власть опи­рал­ся, про­во­дя адми­ни­ст­ра­тив­ные рефор­мы по насто­я­нию сена­та, и на этом осно­ва­нии отка­зал­ся от пред­ла­гав­ших­ся ему чрез­вы­чай­ных долж­но­стей (Mon. An­cyr. Gr. III. 19). С этих пор три­бун­ская власть счи­та­лась выс­шей из пре­до­став­лен­ных прин­цеп­су пре­ро­га­тив, более высо­кой даже, чем сам импе­рий (Mom­msen, Staatsr. II. 1050; Dio Cass. LIII. 32, LIV. 12). Сум­ми­ру­ем резуль­та­ты этих изме­не­ний. «Кон­суль­ский импе­рий», пре­до­став­лен­ный в 27 г. до н. э., давал Авгу­сту непо­сред­ст­вен­ный и исклю­чи­тель­ный кон­троль над при­гра­нич­ны­ми про­вин­ци­я­ми, вой­ска­ми и меж­ду­на­род­ны­ми отно­ше­ни­я­ми импе­рии. С 27 по 23 гг. он обла­дал этим импе­ри­ем в каче­стве кон­су­ла и таким обра­зом соеди­нял с этой воен­ной вла­стью то общее пре­об­ла­да­ние в государ­стве, кото­рое по пра­ву при­над­ле­жа­ло кон­су­лам. С 23 г. и далее он обла­дал этим импе­ри­ем не в каче­стве кон­су­ла, а в каче­стве про­кон­су­ла, поэто­му в даль­ней­шем он обо­зна­чал­ся как «про­кон­суль­ский импе­рий». Тем не менее, Авгу­сту было поз­во­ле­но сохра­нять этот импе­рий в Риме и, более того, спе­ци­аль­но пре­до­став­ле­но кон­суль­ское пра­во стар­шин­ства над все­ми про­чи­ми маги­ст­ра­та­ми. Одна­ко, как бы для сокры­тия того пора­зи­тель­но­го фак­та, что теперь в Риме, наряду с еже­год­ны­ми кон­су­ла­ми, суще­ст­во­вал обла­да­тель кон­суль­ско­го импе­рия, пол­но­стью рав­ный им по ста­ту­су и пол­но­мо­чи­ям в горо­де и, кро­ме того, обле­чен­ный обшир­ной воен­ной вла­стью в про­вин­ци­ях, на пере­д­ний план была выдви­ну­та три­бун­ская власть как внеш­ний знак и сим­вол пер­вен­ства прин­цеп­са, по край­ней мере, в Риме. Прин­ци­пат сохра­нял эту при­дан­ную ему новую фор­му до кон­ца сво­его суще­ст­во­ва­ния; в буду­щем поло­же­ние прин­цеп­са лишь изред­ка и слу­чай­но быва­ло свя­за­но с заня­ти­ем той маги­ст­ра­ту­ры, кото­рая тео­ре­ти­че­ски оста­ва­лась выс­шей в государ­стве; и прин­цепс, стро­го гово­ря, вооб­ще не явля­ет­ся маги­ст­ра­том; он сто­ит рядом с кон­су­ла­ми и над все­ми осталь­ны­ми маги­ст­ра­та­ми, имея опре­де­лен­ную соб­ст­вен­ную про­вин­цию, но обла­дая так­же и пре­об­ла­даю­щей вла­стью во всех обла­стях в государ­стве. Этой рефор­ме прин­ци­па­та в 23 г. до н. э. мож­но при­пи­сать еще один важ­ный резуль­тат: пре­ро­га­ти­вы Авгу­ста теперь были опре­де­ле­ны рядом актов, пре­до­став­ля­ю­щих ему раз­лич­ные пол­но­мо­чия, при­ви­ле­гии и исклю­че­ния; поэто­му в слу­чае каж­до­го после­дую­ще­го прин­цеп­са вопрос был не в том, чтобы избрать его на какую-то уста­нов­лен­ную долж­ность со вполне понят­ны­ми пре­ро­га­ти­ва­ми, а в том, чтобы пре­до­ста­вить ему опре­де­лен­ные пол­но­мо­чия. Посте­пен­но сфор­ми­ро­вал­ся их тра­ди­ци­он­ный пере­чень, вопло­щен­ный в одном законе, соглас­но кото­ро­му граж­да­нин, объ­яв­лен­ный прин­цеп­сом, полу­чал из рук сена­та и наро­да пра­ва, поче­сти и при­ви­ле­гии, неко­гда пре­до­став­лен­ные Авгу­сту, а после него — пооче­ред­но каж­до­му из его пре­ем­ни­ков. (Фраг­мент это­го зако­на сохра­нил­ся в так назы­вае­мом Lex Ves­pa­sia­ni: см. Pel­ham в Journ. Phil. XVII. с. 45—51.)

Это «авгу­стов­ское уре­гу­ли­ро­ва­ние» по фор­ме, а воз­мож­но, и по замыс­лу, было ком­про­мис­сом, наце­лен­ным на обес­пе­че­ние необ­хо­ди­мой цен­тра­ли­за­ции испол­ни­тель­ной вла­сти с воз­мож­но мень­шим нару­ше­ни­ем тра­ди­ци­он­но­го меха­низ­ма рес­пуб­ли­ки. Но этот ком­про­мисс с само­го нача­ла был фик­тив­ным. Пол­но­мо­чия, пре­до­став­лен­ные Авгу­сту, были слиш­ком широ­ки, чтобы оста­вить воз­мож­ность для суще­ст­во­ва­ния какой-либо еще реаль­ной вла­сти, и уже при его жиз­ни неза­ви­си­мость кон­су­лов и сена­та была фик­ци­ей, кото­рую ста­но­ви­лось все труд­нее ува­жать. Одна­ко, хотя с само­го нача­ла вся адми­ни­ст­ра­тив­ная работа ста­ла тяго­теть к прин­цеп­су как к един­ст­вен­ной насто­я­щей вла­сти в государ­стве, но еще во вто­рой поло­вине III в. пер­во­на­чаль­ная тео­рия о его поло­же­нии не была пол­но­стью отбро­ше­на. Во вре­ме­на Уль­пи­а­на прин­цепс, стро­го гово­ря, все еще был все­го лишь граж­да­ни­ном, кото­ро­го сенат и народ наде­лил опре­де­лен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми. Он по-преж­не­му сто­ял особ­ня­ком от маги­ст­ра­тов, и эта пози­ция фор­ми­ро­ва­лась для каж­до­го прин­цеп­са в отдель­но­сти на пери­од его жиз­ни. Нико­гда не при­ни­ма­лось ника­ких кон­сти­ту­ци­он­ных поста­нов­ле­ний для пере­хо­да его пол­но­мо­чий к пре­ем­ни­ку; не суще­ст­во­ва­ло ника­ко­го закон­но при­знан­но­го спо­со­ба выбо­ра наслед­ни­ка. Прин­ци­пат уми­рал вме­сте с прин­цеп­сом: толь­ко необ­хо­ди­мость опре­де­ля­ла, что какой-либо граж­да­нин дол­жен быть избран на ту пози­цию, кото­рая впер­вые была дана Авгу­сту; слу­чай­ные обсто­я­тель­ства, такие, как род­ство с послед­ним прин­цеп­сом по кро­ви или усы­нов­ле­нию, воен­ные спо­соб­но­сти или попу­ляр­ность в сена­те, опре­де­ля­ли выбор; и даже при­гла­ше­ние «sus­ci­pe­re im­pe­rium»^[18] оди­на­ко­во мог­ло исхо­дить от отда­лен­ных леги­о­нов, от пре­то­ри­ан­ской гвар­дии или от сена­та. Одна­ко, будучи одна­жды избран и объ­яв­лен, этот граж­да­нин полу­чал пол­но­мо­чия, юриди­че­ски делав­шие его прин­цеп­сом, от сена­та и наро­да, в соот­вет­ст­вии с фор­мой, уна­сле­до­ван­ной со вре­мен Авгу­ста (Mom­msen, Staatsr. II. 1038; Vi­ta Hadr. 6, «es­se res­pub­li­ca si­ne im­pe­ra­to­re non po­test»^[19]; с.486 Vit. Ta­ci­ti, 3, «im­pe­ra­tor est de­li­gen­dus quia co­git ne­ces­si­tas»^[20]; ср. Tac. Hist. I. 16; Mom­msen, указ. соч. 1039; Journ. Phil. XVII. 47).

Но хотя до это­го вре­ме­ни прин­ци­пат сохра­нял свой пер­во­на­чаль­ный харак­тер, в иных отно­ше­ни­ях он под­верг­ся важ­ным изме­не­ни­ям в тече­ние тех трех веков, кото­рые отде­ля­ли прав­ле­ние Авгу­ста от прав­ле­ния Дио­кле­ти­а­на. Эти изме­не­ния мож­но лег­ко обоб­щить под сле­дую­щи­ми заго­лов­ка­ми: (1) рас­ши­ре­ние сфе­ры, нахо­дя­щей­ся под пря­мым кон­тро­лем цеза­ря; (2) транс­фор­ма­ция его выс­ше­го импе­рия в пря­мой кон­троль даже над теми обла­стя­ми управ­ле­ния, кото­рые, соб­ст­вен­но, не были вклю­че­ны в его про­вин­цию; (3) под­чи­не­ние ему пер­во­на­чаль­но рав­ной вла­сти орди­нар­ных маги­ст­ра­тов и сена­та; (4) воз­рас­та­ние монар­хи­че­ско­го харак­те­ра не толь­ко мето­дов управ­ле­ния, при­ме­ня­е­мых цеза­рем, но и внеш­них атри­бу­тов его поло­же­ния. Пер­вые два изме­не­ния были вызва­ны глав­ным обра­зом потреб­но­стя­ми управ­ле­ния, и их исчер­пы­ваю­ще объ­яс­ня­ют сло­ва Уль­пи­а­на, опи­сы­ваю­щие учреж­де­ние пре­фек­ту­ры виги­лов. Dig. 1, 15, «Sa­lu­tem rei­pub­li­cae tue­ri nul­li ma­gis con­ve­ni­re… nec ali­um suf­fi­ce­re ei rei quam Cae­sa­rem»^[21]. Послед­ние два изме­не­ния — неиз­беж­ный резуль­тат это­го про­цес­са цен­тра­ли­за­ции, кото­рый сра­зу сде­лал невоз­мож­ным суще­ст­во­ва­ние какой-либо неза­ви­си­мой вла­сти поми­мо той, что при­над­ле­жа­ла цеза­рю, и воз­вы­сил само­го цеза­ря до поло­же­ния, в кото­ром исче­за­ют огра­ни­че­ния, нало­жен­ные рес­пуб­ли­кан­ски­ми обы­ча­я­ми и тра­ди­ци­я­ми.

Соглас­но уста­нов­лен­но­му обы­чаю, с «кон­суль­ским импе­ри­ем», кото­рым обла­дал Август, была свя­за­на опре­де­лен­ная сфе­ра или про­вин­ция, в пре­де­лах кото­рой прин­цепс являл­ся един­ст­вен­ным выс­шим пра­ви­те­лем, подоб­но Цице­ро­ну в Кили­кии или Пом­пею в Азии. Этот импе­рий вклю­чал: (a) вер­хов­ное коман­до­ва­ние все­ми воору­жен­ны­ми сила­ми государ­ства и, наряду с этим, исклю­чи­тель­ное пра­во наби­рать вой­ска и повы­шать сол­дат в зва­нии или уволь­нять со служ­бы. [Тот факт, что про­веде­ние цен­за в про­вин­ци­ях с само­го нача­ла было пре­ро­га­ти­вой цеза­ря, прак­ти­че­ски не вызы­ва­ет сомне­ний (Mom­msen, Staatsr. II. 945), и ценз было пря­мо свя­зан с набо­ром, осо­бен­но — вспо­мо­га­тель­ных войск (там же, II. 393; Hen­zen, 6453; Plin. H. N. III. § 28).] (b) Исклю­чи­тель­ное пра­во объ­яв­лять вой­ну и мир и заклю­чать согла­ше­ния. (c) Пра­во чека­нить золотую и сереб­ря­ную моне­ту. (d) «Jus edi­cen­di»^[22]: Lex de Imp. Vesp. 6. (e) Управ­ле­ние неко­то­ры­ми опре­де­лен­ны­ми про­вин­ци­я­ми.

Раз­ли­чие меж­ду сфе­ра­ми, непо­сред­ст­вен­но под­ле­жа­щи­ми веде­нию цеза­ря, и сфе­ра­ми, отдан­ны­ми на попе­че­ние иным вла­стям, пол­но­стью не исчез­ло даже к кон­цу III в.; но про­вин­ция цеза­ря с само­го нача­ла неуклон­но рос­ла. После пере­да­чи Илли­ри­ка Авгу­сту в 11 г. до н. э. и отде­ле­ния Нуми­дии от про­кон­суль­ской про­вин­ции Афри­ки в 37 г. н. э. (Stra­bo, с. 840; Dio Cass. LIII. 12, LIX. 20; Tac. Hist. IV. 48) даже непо­сред­ст­вен­ное коман­до­ва­ние регу­ляр­ны­ми вой­ска­ми пол­но­стью пере­шло в руки офи­це­ров цеза­ря. Сенат­ские про­вин­ции, по Таци­ту, — это «pro­vin­ciae iner­mes»^[23]. Во вре­ме­на Дио­на Кас­сия про­кон­су­лам даже запре­ще­но было носить воен­ный плащ (pa­lu­da­men­tum), а Гал­ли­ен окон­ча­тель­но запре­тил сена­то­рам зани­мать любые долж­но­сти в армии (Aurel. Vict. Caes. 33). Есть неко­то­рые осно­ва­ния пола­гать, что хотя при пер­вых импе­ра­то­рах и ценз про­во­дил­ся по при­ка­за­нию цеза­ря, но в не при­над­ле­жа­щих ему про­вин­ци­ях осу­ществлял­ся про­кон­су­лом; одна­ко после Адри­а­на нет ника­ких сле­дов это­го раз­ли­чия, и вся эта работа по всей импе­рии выпол­ня­ет­ся слу­жа­щи­ми цеза­ря. Малая зна­чи­мость мед­ной чекан­ки, веро­ят­но, послу­жи­ла при­чи­ной того, что огра­ни­че­ния, пер­во­на­чаль­но нало­жен­ные на импе­ра­то­ра, сохра­ня­лись до прав­ле­ния Авре­ли­а­на (Schil­ler, Ge­sch. d. Kai­ser­zeit, I. 867).

Пер­во­на­чаль­но цеза­рю было пре­до­став­ле­но восемь про­вин­ций. Но посколь­ку все созда­вае­мые впо­след­ст­вии про­вин­ции тоже пере­да­ва­лись под его власть, их чис­ло быст­ро рос­ло. В кон­це I в. суще­ст­во­ва­ло уже два­дцать пять про­вин­ций цеза­ря, вклю­чав­ших самые густо­на­се­лен­ные и бога­тые обла­сти импе­рии и почти нераз­рыв­ной лини­ей про­сти­рав­ших­ся вдоль ее гра­ниц. Вне этой терри­то­рии, в так назы­вае­мых сенат­ских про­вин­ци­ях, в Риме и Ита­лии цезарь заби­рал в свои руки одну сфе­ру веде­ния за дру­гой. В сенат­ских про­вин­ци­ях цезарь с само­го нача­ла обла­дал исклю­чи­тель­ным кон­тро­лем над вой­ска­ми, ино­зем­ны­ми сно­ше­ни­я­ми и цен­зом. Но власть про­кон­су­ла ока­за­лась еще боль­ше огра­ни­че­на за счет при­сво­е­ния цеза­рем части дохо­дов с его про­вин­ции; и эта часть неуклон­но воз­рас­та­ла [Fis­cus]. Сбор этих дохо­дов и управ­ле­ние ими было пору­че­но импе­ра­тор­ским про­ку­ра­то­рам [Pro­cu­ra­tor], кото­рые сна­ча­ла были про­сто част­ны­ми аген­та­ми без офи­ци­аль­но­го ста­ту­са или пол­но­мо­чий, но посте­пен­но пре­вра­ти­лись в само­сто­я­тель­ных финан­со­вых адми­ни­ст­ра­то­ров, фак­ти­че­ски неза­ви­си­мых от про­кон­су­лов, кото­рым Уль­пи­ан (Dig. 1, 16, 9) реко­мен­ду­ет иметь с про­ку­ра­то­ра­ми как мож­но мень­ше дел. Нако­нец, даже в сенат­ских про­вин­ци­ях цезарь имел пра­во осно­вы­вать коло­нии, утвер­ждать уста­вы общин, повы­шать или пони­жать их ста­тус и пре­до­став­лять латин­ские пра­ва и рим­ское граж­дан­ство. (См. Ci­vi­tas и Mom­msen, Staatsr. II. 828 сл. В I веке вопро­сы, свя­зан­ные со ста­ту­сом общин, еще не пол­но­стью пере­шли в веде­ние цеза­ря, как мож­но заклю­чить из слу­чай­ных упо­ми­на­ний о свя­зан­ных с ними поста­нов­ле­ни­ях сена­та и обсуж­де­ни­ях в сена­те: Suet. Tib. 37; Tac. Ann. XI. 23, XII. 58, 61.)

Рим и Ита­лия, подоб­но сенат­ским про­вин­ци­ям, не вхо­ди­ли в соб­ст­вен­ную про­вин­цию цеза­ря, но и здесь одна область управ­ле­ния за дру­гой вклю­ча­лась в сфе­ру его веде­ния — за счет либо маги­ст­ра­тов в Риме, либо муни­ци­паль­ных долж­ност­ных лиц. В одних слу­ча­ях этот пере­ход осу­ществлял­ся напря­мую, в дру­гих слу­ча­ях изме­не­ние начи­на­лось с созда­ния сенат­ских кура­то­ров по поста­нов­ле­нию сена­та. Но этих кура­то­ров рано или позд­но заме­ня­ли импе­ра­тор­ские пре­фек­ты и про­ку­ра­то­ры, либо они ста­но­ви­лись настоль­ко зави­си­мы от цеза­ря, что лишь назва­ни­ем отли­ча­лись от насто­я­щих его слу­жа­щих. Попе­че­ние о снаб­же­нии зер­ном (An­no­na; Hirschfeld, Verwal­tungsge­sch. 139), об акве­ду­ках (там же, 164), о государ­ст­вен­ных построй­ках, о бере­гах Тиб­ра и кло­аках (там же, 149—161) ко вре­ме­нам Клав­дия пол­но­стью пере­шло в руки цеза­ря. Пре­фек­ту­ра виги­лов [Prae­fec­tus] была созда­на в 6 г. н. э. Гораздо более важ­ная город­ская пре­фек­ту­ра ста­ла посто­ян­ной с.487 долж­но­стью в прав­ле­ние Тибе­рия, а уже в прав­ле­ние Доми­ци­а­на город­ской пре­фект обла­дал обшир­ной уго­лов­ной юрис­дик­ци­ей как в горо­де, так и в Ита­лии [Prae­fec­tus Ur­bi].

В Ита­лии область пря­мо­го импе­ра­тор­ско­го прав­ле­ния рас­ши­ря­лась мед­лен­нее, чем в Риме. Прав­да, исклю­чи­тель­ная воен­ная власть, пре­до­став­лен­ная цеза­рю, сде­ла­ла его ответ­ст­вен­ным не толь­ко за набор войск (Mom­msen, Staatsr. II. 797) и защи­ту ита­лий­ско­го побе­ре­жья и гава­ней (при Авгу­сте были созда­ны флоты в Мизене и Равен­не, а Остия и Путе­о­лы явля­лись осо­бы­ми объ­ек­та­ми попе­че­ния импе­ра­то­ра: Suet. Claud. 25), но и за подав­ле­ние тех бес­по­ряд­ков, кото­рые тре­бо­ва­ли при­ме­не­ния воен­ной силы. (Ср. mi­li­tes sta­tio­na­rii^[24], Suet. Aug. 32, Tib. 37; Tac. Ann. XIV. 17). Но леги­он (II Пар­фян­ский) в Ита­лии впер­вые раз­ме­стил Сеп­ти­мий Север, а импе­ра­тор­ские коррек­то­ры (cor­rec­to­res), обя­зан­ные под­дер­жи­вать порядок в раз­лич­ных обла­стях полу­ост­ро­ва, высту­па­ют в каче­стве регу­ляр­ных долж­ност­ных лиц толь­ко в прав­ле­ние Авре­ли­а­на. [Даль­ней­шие подроб­но­сти по это­му вопро­су см. в ста­тье [Pro­vin­cia]. С под­дер­жа­ни­ем поряд­ка в Ита­лии было пря­мо свя­за­но попе­че­ние о глав­ных доро­гах [Viae], зем­лях цеза­ря и про­чих полу­чае­мых им дохо­дах [Fis­cus; Pro­vin­cia]; о его кон­тро­ле над орга­на­ми управ­ле­ния ита­лий­ских горо­дов через посред­ство государ­ст­вен­ных кура­то­ров, см. Pro­vin­cia и Co­lo­nia.

Ска­зан­но­го доста­точ­но, чтобы про­де­мон­стри­ро­вать, как силь­но рас­ши­ри­лась область, пере­дан­ная под пря­мую власть цеза­ря, с 23 г. до н. э. Вне пре­де­лов — весь­ма обшир­ных — импе­ра­тор­ских про­вин­ций, в про­вин­ци­ях сена­та и наро­да, в Риме и Ита­лии суще­ст­во­ва­ли пре­ро­га­ти­вы, при­над­ле­жа­щие исклю­чи­тель­но цеза­рю, и сфе­ры управ­ле­ния, пол­но­стью кон­тро­ли­ру­е­мые им и его слу­жа­щи­ми.

Соглас­но уре­гу­ли­ро­ва­нию 23 г. до н. э., импе­рий Авгу­ста дол­жен был счи­тать­ся выс­шим по отно­ше­нию к импе­рию, при­над­ле­жа­ще­му дру­гим лицам, за исклю­че­ни­ем, воз­мож­но, толь­ко кон­су­лов; и исполь­зо­ва­ние это­го выс­ше­го импе­рия сыг­ра­ло даже бо́льшую роль, чем рас­ши­ре­ние соб­ст­вен­ной про­вин­ции цеза­ря, в пре­вра­ще­нии его — в абсо­лют­но­го монар­ха, а раз­гра­ни­че­ния сфер веде­ния цеза­ря и регу­ляр­ных маги­ст­ра­тов — в прак­ти­че­ски пустую фор­маль­ность. Обла­да­ние этой «выс­шей вла­стью» поз­во­ля­ло цеза­рю тре­бо­вать от пре­то­ров и низ­ших маги­ст­ра­тов в Риме, а так­же от про­кон­су­лов в про­вин­ци­ях, почте­ния, кото­рое в рес­пуб­ли­кан­ские вре­ме­на ока­зы­ва­лось кон­су­лу; и по мере того, как цезарь ста­но­вил­ся силь­нее, а необ­хо­ди­мость адми­ни­ст­ра­тив­но­го един­ства воз­рас­та­ла, это почте­ние лег­ко пре­вра­ти­лось в пол­ное под­чи­не­ние, кото­рое поста­ви­ло пре­то­ров и про­кон­су­лов под прак­ти­че­ски пол­ный кон­троль цеза­ря, как его соб­ст­вен­ных лега­тов, пре­фек­тов и про­ку­ра­то­ров. Эффек­тив­ность это­го ору­жия луч­ше все­го про­де­мон­стри­ро­вать на при­ме­ре отно­ше­ний меж­ду импе­ра­то­ром и про­кон­су­ла­ми сенат­ских про­вин­ций. Посколь­ку про­кон­сул обла­дал неза­ви­си­мой вла­стью маги­ст­ра­та, источ­ни­ком кото­рой в конеч­ном сче­те являл­ся сенат и народ, тео­ре­ти­че­ски и (пер­во­на­чаль­но) прак­ти­че­ски он нахо­дил­ся в совер­шен­но ином поло­же­нии, чем импе­ра­тор­ский легат. В част­но­сти, он был подо­т­че­тен не цеза­рю, но, как и сам цезарь, кон­су­лам, сена­ту и наро­ду Рима. И извест­ны при­ме­ры того, как пер­вые импе­ра­то­ры почти наро­чи­то воз­дер­жи­ва­лись от исполь­зо­ва­ния вла­сти в отно­ше­нии про­кон­су­лов и про­кон­суль­ских про­вин­ций сверх осо­бо отведен­ных им прав. Деле­га­ции из таких про­вин­ций, отправ­лен­ные к цеза­рю, пере­на­прав­ля­лись им к кон­су­лам и сена­ту (Suet. Tib. 31). Затра­ги­ваю­щие их адми­ни­ст­ра­тив­ные вопро­сы обсуж­да­лись в сена­те и реша­лись путем сенат­ских поста­нов­ле­ний (Tac. Ann. II. 47, III. 60; Plin. Ep. ad Traj. 72; Mom­msen, Staatsr. III. 1211). Нерон объ­явил, что апел­ля­ции из этих про­вин­ций долж­ны рас­смат­ри­вать­ся на три­бу­на­лах кон­су­лов (Tac. Ann. XIII. 4). Еще во вре­ме­на Тра­я­на про­кон­су­ла, обви­нен­но­го в вымо­га­тель­стве, обыч­но суди­ли кон­су­лы и сенат; и, нако­нец, при­ме­ры того, как дур­ное управ­ле­ние про­кон­суль­ской про­вин­ци­ей при­во­ди­ло к ее пере­да­че цеза­рю или к направ­ле­нию туда осо­бо­го импе­ра­тор­ско­го лега­та, ука­зы­ва­ют на то, что по край­ней мере до кон­ца I в. кон­троль цеза­ря над эти­ми про­вин­ци­я­ми был менее пря­мым и абсо­лют­ным, чем над его соб­ст­вен­ны­ми (Mom­msen, Staatsr. II. 227; Plin. Ep. 8, 24; C. I. L. III. 567; Wil­manns, Exempla, 874). Но в тече­ние II в. это раз­ли­чие, фор­маль­но сохра­ня­ясь, утра­ти­ло вся­кое прак­ти­че­ское зна­че­ние, и в силу выс­ше­го импе­рия кон­троль цеза­ря над про­кон­су­ла­ми был фак­ти­че­ски столь же пол­ным, как и его кон­троль над соб­ст­вен­ны­ми лега­та­ми. Апел­ля­ция к кон­су­лам и сена­ту усту­пи­ла место апел­ля­ции к цеза­рю. После прав­ле­ния Тра­я­на ред­ки при­ме­ры суда над про­кон­су­лом в сена­те (Mom­msen, Staatsr. II. 110). Дион Кас­сий изо­бра­жа­ет такое отправ­ле­ние пра­во­судия сена­том как уступ­ку со сто­ро­ны импе­ра­то­ра (Dio Cass. LXXI. 28; Vi­ta Mar­ci, 10). При Ком­мо­де про­кон­су­ла Сици­лии судил импе­ра­тор­ский пре­фект пре­то­рия. Сеп­ти­мий Север сам рас­смат­ри­вал подоб­ные дела (Vit. Sev. 4, 8), и Уль­пи­ан явно рас­смат­ри­ва­ет три­бу­нал цеза­ря как един­ст­вен­ный суд по этим делам. Столь же несо­мнен­но, что по мень­шей мере после Адри­а­на адми­ни­ст­ра­тив­ная работа про­кон­су­ла, наравне с импе­ра­тор­ским лега­том, кон­тро­ли­ро­ва­лась, направ­ля­лась и инструк­ти­ро­ва­лась рескрип­та­ми, эдик­та­ми и уста­нов­ле­ни­я­ми цеза­ря. Пра­во на это, выте­каю­щее из выс­ше­го импе­рия и, види­мо, под­твер­жден­ное осо­бой ста­тьей зако­на об импе­рии (см. Lex de Imp. Ves­pas. 6; C. I. L. VI. 930; Mom­msen, Staatsr. II. 843 сл.), при­над­ле­жа­ло Авгу­сту и исполь­зо­ва­лось им, но если пер­вые импе­ра­то­ры употреб­ля­ли его ску­по, то во II и III вв. име­ет место замет­ный и быст­рый рост чис­ла импе­ра­тор­ских эдик­тов, и в Диге­стах это глав­ный источ­ник цитат, свя­зан­ных с управ­ле­ни­ем сенат­ски­ми про­вин­ци­я­ми — не в мень­шей мере, чем с управ­ле­ни­ем импе­ра­тор­ски­ми (Dio Cass. LXX. 3; Euseb. Hist. Eccl. 4, 8; Dig. 1, 16, 4, 6, 10; 48, 6, 5, 8, 4, &c.). О при­зна­нии ква­зи­не­за­ви­си­мой вла­сти про­кон­су­ла при ран­нем прин­ци­па­те см. декрет Нор­ба­на (Joseph. Ant. XVI. 6, 6).

Рост силы и могу­ще­ства выс­ше­го импе­рия цеза­ря, наряду с быст­рым рас­ши­ре­ни­ем сфе­ры, постав­лен­ной под его кон­троль, ока­зы­ва­ли такое же воздей­ст­вие на орди­нар­ных маги­ст­ра­тов с импе­ри­ем в Риме. Их пре­вра­ще­ние из глав­ных долж­ност­ных лиц государ­ства в муни­ци­паль­ных чинов­ни­ков горо­да Рима нача­лось при Рес­пуб­ли­ке, по мере того, как коман­до­ва­ние леги­о­на­ми и про­вин­ци­я­ми ста­ли пору­чать про­кон­су­лам и про­пре­то­рам, и лишь завер­ши­лось при пере­хо­де к цеза­рю одной обла­сти с.488 управ­ле­ния за дру­гой, даже в Риме и Ита­лии. Но этот про­цесс, обрат­ная сто­ро­на кото­ро­го посте­пен­но воз­вы­си­ла част­ных слу­жи­те­лей цеза­ря до ран­га государ­ст­вен­ных слу­жа­щих, едва ли повлек за собой такое явное отступ­ле­ние от древ­ней кон­сти­ту­ции или даже от прин­ци­пов авгу­стов­ской систе­мы, как фак­ти­че­ское пре­вра­ще­ние тех, кто тео­ре­ти­че­ски были неза­ви­си­мы­ми кол­ле­га­ми цеза­ря, в под­чи­нен­ных долж­ност­ных лиц. Конеч­но, эти два изме­не­ния были тес­но свя­за­ны, ибо по мере того, как ком­пе­тен­ция кон­су­лов и пре­то­ров все более огра­ни­чи­ва­лась мало­важ­ной или чисто отрасле­вой работой, а общее управ­ле­ние и, в зна­чи­тель­ной мере, выс­шая юрис­дик­ция — как в горо­де, так и в Ита­лии — пере­да­ва­лась цеза­рю и его чинов­ни­кам, — тео­рия их пре­вос­ход­ства и даже равен­ства цеза­рю ста­но­ви­лась несо­сто­я­тель­ной фик­ци­ей.

Систе­ма Авгу­ста сохра­ни­ла кон­суль­ство как выс­шую маги­ст­ра­ту­ру государ­ства, и это пре­об­ла­да­ние фор­маль­но при­зна­ва­лось в тече­ние I века (Tac. Ann. IV. 19, «con­su­lis, cujus vi­gi­liis ni­te­re­tur ne quod res­pub­li­ca det­ri­men­tum ca­pe­ret»^[25]; ср. Suet. Tib. 31; Plin. Pan. 59, «sum­ma po­tes­tas»^[26]). Даже в III в. юрис­дик­ция кон­су­лов и сена­та не допус­ка­ла апел­ля­ции к цеза­рю (Ul­pian, Dig. 49, 2, 1), по край­ней мере одно пра­во, свя­зан­ное с преж­ним поло­же­ни­ем кон­су­лов, сохра­ня­лось за ними (т. е., за орди­нар­ны­ми кон­су­ла­ми: см. Con­sul и Mom­msen, Staatsr. II. 86) даже после прав­ле­ния Дио­кле­ти­а­на. Но систе­ма Авгу­ста, поста­вив­шая рядом с кон­су­ла­ми обла­да­те­ля кон­суль­ско­го импе­рия, вве­ла фор­маль­ное пре­об­ла­да­ние кон­су­лов в нерав­но­прав­ный кон­фликт с обшир­ной вла­стью прин­цеп­са. Посте­пен­но кон­су­лы лиши­лись всех обя­зан­но­стей, кро­ме чисто мест­ных, тогда как прин­цепс полу­чил в свои руки общее попе­че­ние над импе­ри­ей и управ­ле­ние ею. Уже Тибе­рий мог заяв­лять, что прин­цепс обла­да­ет общим кон­тро­лем, отлич­ным от огра­ни­чен­ной ком­пе­тен­ции кон­су­ла. В пане­ги­ри­ке Пли­ния пред­став­ле­ны и ста­рые, и новые взгляды на их соот­но­ше­ние. С одной сто­ро­ны, кон­суль­ство все еще счи­та­ет­ся «выс­шей долж­но­стью», нахо­дя­щей­ся на том же уровне, что и цезарь (Pan. 59); с дру­гой сто­ро­ны, это все­го лишь самая высо­кая долж­ность, доступ­ная част­но­му граж­да­ни­ну (Pan. 64; Ep. II. 1), в отли­чие от пол­но­власт­но­го поло­же­ния прин­цеп­са, и огра­ни­чен­ный и мест­ный харак­тер обя­зан­но­стей кон­су­ла про­ти­во­по­став­ля­ет­ся более широ­кой, обще­им­пер­ской сфе­ре веде­ния цеза­ря (Pan. 79). Напро­тив, более чем через сто­ле­тие, в «Диге­стах» кон­суль­ство зани­ма­ет пол­но­стью под­чи­нен­ное поло­же­ние. Кон­су­лы испол­ня­ют толь­ко опре­де­лен­ные отрасле­вые обя­зан­но­сти, и неред­ко утвер­жда­ет­ся, что эти обя­зан­но­сти пору­ча­ет им импе­ра­тор (Mom­msen, Staatsr. II. 96; Con­sul), тогда как не толь­ко цезарь, но и пре­фект горо­да, назна­чае­мый цеза­рем, счи­та­ет­ся выше их по поло­же­нию (Ul­pian, Dig. 49, 1, 1, 3; ср. Dig. 5, 1, 12; Prae­fec­tus). Что каса­ет­ся пре­ту­ры, то вопрос о ее равен­стве с цеза­рем не воз­ни­кал с само­го нача­ла, ибо пре­тор дол­жен был пови­но­вать­ся кон­суль­ско­му ран­гу и импе­рию цеза­ря, как и дей­ст­ву­ю­щим кон­су­лам. Поэто­му даже при пер­вых импе­ра­то­рах пре­то­ры зани­ма­ют стро­го под­чи­нен­ное место. Их юрис­дик­ция посте­пен­но была огра­ни­че­на неко­то­ры­ми точ­но опре­де­лен­ны­ми сфе­ра­ми, очер­чен­ны­ми для них цеза­рем (Mom­msen, Staatsr. II. 204, 206; Prae­tor); и такие титу­лы, как prae­tor tu­te­la­ris^[27] и prae­tor has­ta­rius^[28] ясно ука­зы­ва­ют на чисто отрасле­вой харак­тер их обя­зан­но­стей.

Пре­вра­ще­нию пер­во­на­чаль­но вер­хов­ных маги­ст­ра­тов с импе­ри­ем в под­чи­нен­ных долж­ност­ных лиц с огра­ни­чен­ны­ми и почти цели­ком муни­ци­паль­ны­ми обя­зан­но­стя­ми спо­соб­ст­во­вал при­об­ре­тен­ный импе­ра­то­ра­ми кон­троль за их назна­че­ни­ем, кото­рый низ­вел их до поло­же­ния импе­ра­тор­ских чинов­ни­ков. Этот кон­троль, осно­ван­ный в сущ­но­сти на пра­ве выдви­же­ния кан­дида­тов, кото­рое кон­суль­ский импе­рий пре­до­став­лял импе­ра­то­рам вме­сте с кон­су­ла­ми (Tac. Ann. I. 81), и на пра­ве «реко­мен­да­ции» (там же, I. 15. Оно было фор­маль­но пре­до­став­ле­но Вес­па­си­а­ну, Lex de Imp. 4; неяс­но, исполь­зо­ва­лось ли оно когда-либо в отно­ше­нии кон­суль­ства: Mom­msen, Staatsr. II. 865 сл.), уже твер­до упро­чил­ся и откры­то при­зна­вал­ся в прав­ле­ние Тра­я­на [Plin. Pan. 77, «ip­sum (sc. Cae­sa­rem) qui con­su­les fa­cit»^[29]; ср. он же, Ep. IV. 15, ad Traj. 12. Избра­ние низ­ших маги­ст­ра­тов все еще сохра­ня­ло неко­то­рую реаль­ность и сопро­вож­да­лось сопер­ни­че­ст­вом (он же, Ep. II. 9), под­ку­пом (он же, Ep. VI. 19) и даже бес­по­ряд­ка­ми (он же, Ep. III. 20)]. В III в. Уль­пи­ан рас­смат­ри­ва­ет все вопро­сы, свя­зан­ные с назна­че­ни­ем «маги­ст­ра­тов рим­ско­го наро­да», как исклю­чи­тель­ную ком­пе­тен­цию цеза­ря (Dig. 48, 14).

Окон­ча­тель­ный сдвиг, в резуль­та­те кото­ро­го эти долж­но­сти, за исклю­че­ни­ем кон­суль­ства, пол­но­стью лиши­лись обще­им­пер­ско­го зна­че­ния, пере­став слу­жить ква­ли­фи­ка­ци­он­ным усло­ви­ем для полу­че­ния выс­ших про­вин­ци­аль­ных и воен­ных коман­до­ва­ний, был пол­но­стью завер­шен толь­ко после прав­ле­ния Дио­кле­ти­а­на.

О посте­пен­ном изме­не­нии вза­и­моот­но­ше­ний импе­ра­то­ра и сена­та см. Se­na­tus: к кон­цу II в. сенат утра­тил вся­кое зна­че­ние в каче­стве парт­не­ра цеза­ря; к кон­цу III в. он фак­ти­че­ски пере­стал исполь­зо­вать­ся цеза­рем даже как инстру­мент управ­ле­ния.

Опи­сан­ные выше изме­не­ния, рас­ши­ре­ние сфе­ры управ­ле­ния, пря­мо вве­рен­ной цеза­рю, и пол­ное под­чи­не­ние ему всех осталь­ных закон­ных вла­стей в государ­стве, при­ве­ли к соот­вет­ст­ву­ю­ще­му изме­не­нию его лич­но­го поло­же­ния. Чем более абсо­лют­ной была его власть, тем труд­нее было обра­щать­ся с ним ина­че, чем как с монар­хом. Есте­ствен­ная тен­ден­ция наде­лять цеза­ря атри­бу­та­ми и окру­жать при­над­леж­но­стя­ми закон­ной монар­хии про­яв­ля­ет­ся уже при Авгу­сте, но она несо­мнен­но была уси­ле­на рас­ту­щим ощу­ще­ни­ем того, что исклю­чи­тель­ный и вре­мен­ный харак­тер его вла­сти на самом деле являл­ся источ­ни­ком сла­бо­сти, как дома, так и за гра­ни­цей. Орга­ни­за­ция прин­ци­па­та в фор­ме орди­нар­ной и посто­ян­ной долж­но­сти с уста­нов­лен­ным поряд­ком насле­до­ва­ния была жела­тель­на не толь­ко в инте­ре­сах эффек­тив­но­го управ­ле­ния, но и как меха­низм сдер­жи­ва­ния амби­ций пре­тен­ден­тов, тогда как на Восто­ке в любом слу­чае было важ­но, чтобы рим­ский цезарь мог сопер­ни­чать лич­ным вели­ко­ле­пи­ем и вели­чи­ем с царя­ми Пар­фии или Пер­сии. Дости­же­ние пер­вой из этих целей было целью спо­соб­ней­ших импе­ра­то­ров II в. Стрем­ле­ние достичь вто­рой цели в зна­чи­тель­ной мере лежит в осно­ве поли­ти­ки Авре­ли­а­на и Дио­кле­ти­а­на. По сво­им моти­вам эта поли­ти­ка была очень сход­на с той, что сде­ла­ла короле­ву Англии импе­ра­три­цей Индо­ста­на; и этой поли­ти­ке содей­ст­во­ва­ли не толь­ко с.489 выра­же­ния и изре­че­ния юри­стов восточ­но­го про­ис­хож­де­ния, подоб­ных Уль­пи­а­ну, но и посто­ян­но рас­ту­щее вли­я­ние восточ­ных обы­ча­ев и веро­ва­ний на импе­ра­тор­ский двор и рим­ское обще­ство.

Пер­во­на­чаль­ная тео­рия о том, что прин­цепс — это не более, чем граж­да­нин, кото­ро­му сена­том и наро­дом пре­до­став­ле­ны опре­де­лен­ные пол­но­мо­чия на огра­ни­чен­ное вре­мя, нико­гда стро­го не испол­ня­лась на прак­ти­ке, и к кон­цу III в. мало что мог­ло свиде­тель­ст­во­вать в ее поль­зу — все­го лишь фор­маль­ный «закон об импе­рии» и отсут­ст­вие при­знан­но­го поряд­ка насле­до­ва­ния. Исто­рию этих пере­мен невоз­мож­но рас­смот­реть деталь­но; здесь мож­но про­следить лишь основ­ные чер­ты.

Огра­ни­че­ние по вре­ме­ни, фор­маль­но соблюдав­ше­е­ся в прав­ле­ние Авгу­ста, исчез­ло после его смер­ти. Тибе­рий и его пре­ем­ни­ки полу­ча­ли импе­рий пожиз­нен­но, и лишь в празд­но­ва­нии деся­ти­ле­тий сохра­ня­лась память о пер­во­на­чаль­ном поло­же­нии дел [Im­pe­rium]. Раз­гра­ни­че­ние меж­ду раз­лич­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми и при­ви­ле­ги­я­ми, пре­до­став­лен­ны­ми импе­ра­то­ру, как и чисто инди­виду­аль­ный харак­тер это­го пре­до­став­ле­ния, лег­ко зату­ше­ва­лись, когда (впер­вые — в слу­чае Гая) их ста­ли не толь­ко пре­до­став­лять en bloc^[30] одно­вре­мен­но, но и пере­да­вать почти без изме­не­ний от одно­го импе­ра­то­ра к дру­го­му (Mom­msen, Staatsr. II. 744 и при­веден­ные там ссыл­ки). Раз­вив­ше­е­ся таким обра­зом пред­став­ле­ние о еди­ной и посто­ян­ной вла­сти, при­над­ле­жа­щей пооче­ред­но каж­до­му прин­цеп­су, и, соот­вет­ст­вен­но, о пре­ро­га­ти­ве, неотъ­ем­ле­мо при­су­щей прин­ци­па­ту, укре­пи­лось, когда после прав­ле­ния Доми­ци­а­на цен­зор­ские функ­ции ста­ли осу­ществлять­ся в силу одно­го толь­ко обще­го авто­ри­те­та прин­цеп­са (Mom­msen, Staatsr. II. 1013; Cen­sor). Власть, пре­до­став­лен­ная Авгу­сту, была не толь­ко состав­ле­на из раз­лич­ных пол­но­мо­чий, но и огра­ни­че­на их пре­де­ла­ми и под­чи­не­на зако­нам, за исклю­че­ни­ем тех сфер, где носи­тель этих пол­но­мо­чий был осво­бож­ден от дей­ст­вия зако­нов. В этом послед­нем отно­ше­нии тоже про­изо­шла пере­ме­на. Во вся­ком слу­чае в кон­це II в. и в III в. власть прин­цеп­са счи­та­лась не толь­ко еди­ной, но и неогра­ни­чен­ной и абсо­лют­ной. Импе­ра­то­ры были осво­бож­де­ны от дей­ст­вия зако­нов (Dio Cass. LIII. 18), их пра­вом было изда­вать зако­ны, а не полу­чать их (Vit. Ca­ra­call. 10), — это пред­став­ле­ние есте­ствен­но выте­ка­ло из фак­ти­че­ской безот­вет­ст­вен­но­сти цеза­ря как пожиз­нен­но­го пра­ви­те­ля и из его моно­по­лии на зако­нотвор­че­ство и окон­ча­тель­но и офи­ци­аль­но было при­ня­то в V в. (Jus­tin. Nov. 105, 4; Mom­msen, Staatsr. II. 714, при­ме­ча­ние. Одна­ко оно встре­ча­ет­ся уже у Пли­ния, Pa­neg. 65, «ip­se te le­gi­bus sub­jecis­ti, quas ne­mo prin­ci­pi scrip­sit»^[31]).

Но тен­ден­цию к пре­вра­ще­нию цеза­ря в монар­ха мож­но наблюдать не толь­ко в этой нерес­пуб­ли­кан­ской тео­рии о его пре­ро­га­ти­вах. Она ясно про­смат­ри­ва­ет­ся в воз­вы­ше­нии его семьи и дру­зей над уров­нем част­ных лиц, а его лич­ных слу­жи­те­лей и аген­тов — до уров­ня государ­ст­вен­ных слу­жа­щих. Эти пере­ме­ны, вле­ку­щие за собой пол­ное отступ­ле­ние от рес­пуб­ли­кан­ских прин­ци­пов, нача­лись при Авгу­сте и завер­ши­лись в IV в. Соб­ст­вен­но гово­ря, семья цеза­ря (do­mus Cae­sa­ris) име­ла не боль­ше прав на государ­ст­вен­ное поло­же­ние или при­ви­ле­гии, чем семья орди­нар­но­го маги­ст­ра­та. Август реши­тель­но вос­про­ти­вил­ся попыт­кам возда­вать ей поче­сти как цар­ско­му дому; и хотя даже в его прав­ле­ние про­вин­ци­а­лы объ­еди­ня­ли само­го Авгу­ста с его женой, детьми и семьей (Wilm. Ex. 104), офи­ци­аль­ное обще­ст­вен­ное при­зна­ние do­mus Cae­sa­ris состо­я­лось лишь позд­нее. У Таци­та под­ра­зу­ме­ва­ет­ся, что уже в прав­ле­ние Неро­на пре­то­ри­ан­ская гвар­дия при­но­си­ла при­ся­гу «все­му дому Цеза­ря» (Tac. Ann. XIV. 7). При дина­стии Фла­ви­ев do­mus был объ­еди­нен с цеза­рем в vo­ta pub­li­ca^[32] (Mom­msen, Staatsr. II. 776). Фра­за «do­mus Augus­ta» встре­ча­ет­ся в над­пи­си 159 г. н. э. (Orel­li, 4092). Выра­же­ние «Do­mus di­vi­na»^[33] впер­вые встре­ча­ет­ся при Ком­мо­де (Wilm. 120), а затем — часто (см. Orel­li-Hen­zen, In­di­ces, с. 57). Такая же тен­ден­ция наблюда­ет­ся в свя­зи с поло­же­ни­ем отдель­ных чле­нов дома цеза­ря. Впро­чем, в отно­ше­нии муж­чин пока что соблюда­лись рес­пуб­ли­кан­ские обы­чаи, так что обыч­но они зани­ма­ли то поло­же­ние, кото­рое явля­лось закон­ным резуль­та­том заня­тия государ­ст­вен­ных долж­но­стей, хотя им поз­во­ле­но было зани­мать эти долж­но­сти в более моло­дом воз­расте и в более быст­рой после­до­ва­тель­но­сти, чем обыч­ным граж­да­нам (Mom­msen, Staatsr. II. 772 сл.). Жен­щи­нам же, для кото­рых более закон­ные зна­ки отли­чия были исклю­че­ны, возда­ва­лись поче­сти явно цар­ско­го харак­те­ра. Титул Авгу­сты, впер­вые пре­до­став­лен­ный Ливии, к кон­цу I в. обыч­но давал­ся не толь­ко супру­ге пра­вя­ще­го прин­цеп­са, но и его сест­рам и доче­рям. «Импе­ра­три­ца» (кото­рой она теперь ста­ла) полу­чи­ла во II в. еще одно почет­ное име­но­ва­ние «ma­ter castro­rum»^[34], кото­рое пер­вой носи­ла Фау­сти­на Млад­шая. В III в. Юлия Мам­мея была «ma­ter castro­rum et se­na­tus et pat­riae et uni­ver­si ge­ne­ris hu­ma­ni»^[35] (Wil­manns, 1005). Честь обо­жест­вле­ния, пер­вый пре­цедент для кото­ро­го тоже был создан в слу­чае Ливии, лег­ко пре­до­став­ля­лась во II в. (Mom­msen, Staatsr. II. 780, 781), а после Доми­ци­а­на на моне­тах часто встре­ча­ют­ся голо­вы жен и даже дру­гих жен­щин из дома цеза­ря (О дру­гих зна­ках поче­та, напри­мер, спе­ци­аль­ной охране, факе­ло­нос­цах и т. д. см. Mom­msen, Staatsr. I. 346, II. 775).

Еще важ­нее то, каким обра­зом не толь­ко кров­ное род­ство с цеза­рем, но даже узы друж­бы ста­ли источ­ни­ком опре­де­лен­но­го государ­ст­вен­но­го поло­же­ния, а затем и офи­ци­аль­ной вла­сти. Сам Август вынуж­ден был сдер­жи­вать тен­ден­цию ста­вить его «дру­зей» выше зако­нов (Suet. Aug. 56; ср. Tac. Ann. II. 34 об Ургу­ла­нии: «sup­ra le­ges ami­ci­tia Cae­sa­ris^[36] ex­tu­le­rat»^[37]). При Тибе­рии «co­hors ami­co­rum»^[38] при­об­ре­ла опре­де­лен­ную фор­му. Она под­разде­ля­лась на клас­сы с раз­лич­ны­ми при­ви­ле­ги­я­ми; при­ня­тие в нее было фор­маль­ным актом (Tac. Ann. VI. 9), исклю­че­ние из нее — нака­за­ни­ем, по сво­им послед­ст­ви­ям экви­ва­лент­ным изгна­нию (Suet. Tib. 56; Tac. Ann. III. 12, 24). В Риме она фор­ми­ро­ва­ла двор с уста­нов­лен­ным цере­мо­ни­а­лом и иерар­хи­ей стар­шин­ства (Plin. N. H. XXXIII. § 41; Sen. de Be­nef. VI. 34, de Clem. I. 10). Из этой сви­ты обыч­но изби­ра­лись спут­ни­ки (co­mi­tes) цеза­ря в путе­ше­ст­ви­ях, кото­рым выпла­чи­ва­лось опре­де­лен­ное содер­жа­ние (Suet. Tib. 46), а так­же дове­рен­ные совет­ни­ки, с кото­ры­ми цезарь сове­щал­ся (Suet. Tib. 55, Tit. 7). Вале­рий Мак­сим (IX. 15) исполь­зу­ет выра­же­ние «co­hors Augus­ta»^[39]; долж­ность a cu­ra ami­co­rum^[40] суще­ст­во­ва­ла уже в 51 г. н. э. (Orel­li, 1588). Во II в. поня­тие ami­ci в широ­ком смыс­ле озна­ча­ло с.490 посто­ян­ных посе­ти­те­лей импе­ра­тор­ско­го дво­ра, а в узком смыс­ле — самый внут­рен­ний круг тех избран­ных наперс­ни­ков или выс­ших санов­ни­ков, кото­рым импе­ра­тор пожа­ло­вал этот титул. Более опре­де­лен­ное офи­ци­аль­ное поло­же­ние зани­ма­ли co­mi­tes. Эти «спут­ни­ки» тща­тель­но отби­ра­лись для каж­дой экс­пе­ди­ции; в лаге­рях им отво­ди­лись осо­бые поме­ще­ния, и по ран­гу они сто­я­ли выше про­вин­ци­аль­ных намест­ни­ков. Избра­ние «спут­ни­ком» было честью, кото­рую над­ле­жа­щим обра­зом фик­си­ро­ва­ли в над­пи­сях наряду с закон­ны­ми поче­стя­ми — таки­ми, как кон­суль­ство. Нако­нец, не толь­ко сам цезарь, но и дру­гие чле­ны его семьи тоже име­ли соб­ст­вен­ный круг «дру­зей» и сви­ту избран­ных «спут­ни­ков» (см. пол­ное рас­смот­ре­ние это­го вопро­са в работах Fried­laen­der, Sit­ten­ge­schich­te, I. 118 сл.; Mom­msen, Her­mes, IV. 120 сл.). После прав­ле­ния Дио­кле­ти­а­на co­mi­tes, несо­мнен­но, силь­но отли­ча­лись по сво­е­му поло­же­нию от co­mi­tes II и III вв.; но тот факт, что выс­шие долж­ност­ные лица в государ­стве име­ли такой отли­чи­тель­ный титул, мно­го­зна­чи­тель­но под­чер­ки­вал пол­ную иден­ти­фи­ка­цию служ­бы государ­ству со служ­бой пер­со­наль­но цеза­рю.

Монар­хи­че­ская тен­ден­ция, про­яв­ля­ю­ща­я­ся в воз­вы­ше­нии семьи, дру­зей и спут­ни­ков цеза­ря из поло­же­ния част­ных лиц до государ­ст­вен­но­го и ква­зио­фи­ци­аль­но­го поло­же­ния, повто­ря­ет­ся в ана­ло­гич­ном воз­вы­ше­нии, кото­рое ожи­да­ло его домаш­них слуг и под­чи­нен­ных аген­тов. Сна­ча­ла домаш­няя при­слу­га цеза­ря, как и при­слу­га част­ных лиц, огра­ни­чи­ва­лась раба­ми и воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми. Но даже при пер­вых импе­ра­то­рах, и осо­бен­но при Клав­дии, по край­ней мере неко­то­рые домаш­ние долж­но­сти в плане мас­шта­ба и важ­но­сти свя­зан­ных с ними обя­зан­но­стей пре­вра­ти­лись в выс­шие государ­ст­вен­ные маги­ст­ра­ту­ры (напр., li­ber­ti a ra­tio­ni­bus, a li­bel­lis, ab epis­tu­lis^[41]: см. Friedl. Sit­ten­ge­sch. I. 160; Hirschfeld, Verwalt.-ge­sch. 30). Во II в. в глав­ных из этих mi­nis­te­ria prin­ci­pa­tus^[42] воль­ноот­пу­щен­ни­ков заме­ни­ли на сво­бод­но­рож­ден­ных рим­ских всад­ни­ков [Pro­cu­ra­tor], тогда как из чис­ла тех долж­но­стей, кото­рые по-преж­не­му зани­ма­ли воль­ноот­пу­щен­ни­ки, по край­ней мере одна — долж­ность управ­ля­ю­ще­го, — при­об­ре­ла важ­ность, силь­но напо­ми­наю­щую восточ­ные монар­хии; и, по мере того, как восточ­ные нра­вы полу­ча­ли пре­об­ла­да­ние, ее важ­ность посто­ян­но воз­рас­та­ла, пока не достиг­ла пика в долж­но­сти «prae­po­si­tus sac­ri cu­bi­cu­li»^[43] в позд­ней Импе­рии [Prae­po­si­tus]. (Friedl. I. 99 sqq.). Но ни одно изме­не­ние не сыг­ра­ло столь важ­ную роль в укреп­ле­нии вла­сти цеза­ря и при­да­нии его прав­ле­нию истин­но монар­хи­че­ско­го харак­те­ра, как посте­пен­ная орга­ни­за­ция и рас­про­стра­не­ние по всей импе­рии стро­го импе­ра­тор­ской служ­бы, отлич­ной от государ­ст­вен­ной служ­бы; так что пер­вая в кон­це кон­цов вытес­ни­ла вто­рую изо всех обла­стей управ­ле­ния импе­ри­ей, кро­ме самых незна­чи­тель­ных. Исто­рия раз­ви­тия этой новой офи­ци­аль­ной иерар­хии про­сле­жи­ва­ет­ся везде (Pro­cu­ra­tor: см. так­же Hirschfeld, Verwalt.-ge­sch. pas­sim, особ. с. 240 сл.; Lie­be­nam, Die Lauf­bahn d. Pro­cu­ra­tu­ren, Jena, 1886). Но здесь сле­ду­ет отме­тить тот факт, что к кон­цу II в. в Риме, Ита­лии и про­вин­ци­ях обна­ру­жи­ва­ет­ся целая армия чинов­ни­ков, кото­рые в самом пря­мом смыс­ле сло­ва явля­ют­ся слу­га­ми цеза­ря. Сена­то­ры к этой служ­бе не допус­ка­лись; ее чле­ны, за исклю­че­ни­ем самых низ­ших, были «рим­ски­ми всад­ни­ка­ми». Суще­ст­во­ва­ла уста­нов­лен­ная систе­ма про­дви­же­ния вверх с наи­ме­нее важ­ных про­ку­ра­тур до про­ку­ра­ту­ры a ra­tio­ni­bus и, нако­нец, до желан­ной пре­фек­ту­ры Егип­та и пре­то­ри­ан­ской гвар­дии; и все это про­дви­же­ние исхо­ди­ло толь­ко от цеза­ря. Эта тео­ре­ти­че­ски част­ная служ­ба фор­ми­ро­ва­ла дей­ст­ви­тель­но эффек­тив­ную состав­ля­ю­щую меха­низ­ма управ­ле­ния. Она при­вле­ка­ла наи­бо­лее спо­соб­ных людей, и из ее рядов вырас­та­ли даже импе­ра­то­ры, напри­мер, Пер­ти­накс (Vit. Per­tin. 1, 2).

Оста­ет­ся лишь упо­мя­нуть о том, как посте­пен­но при­ни­ма­лись даже внеш­ние атри­бу­ты и при­над­леж­но­сти монар­хии. Име­но­ва­ние пер­вых импе­ра­то­ров доста­точ­но близ­ко соот­вет­ст­во­ва­ло рес­пуб­ли­кан­ским обы­ча­ям, за исклю­че­ни­ем того, что Август, Тибе­рий и Гай про­пус­ка­ли родо­вое имя. Но начи­ная с импе­ра­то­ров дина­стии Фла­ви­ев дело обсто­я­ло ина­че. С одной сто­ро­ны, лич­ное вели­чие Цеза­ря пре­воз­но­си­лось путем посте­пен­но­го умно­же­ния гром­ких ког­но­ме­нов, а с дру­гой сто­ро­ны, был пред­при­ня­та оче­вид­ная попыт­ка замас­ки­ро­вать истин­ную при­ро­ду прин­ци­па­та и при­дать ему види­мость посто­ян­ной долж­но­сти, пере­да­вае­мой в ходе закон­но­го насле­до­ва­ния от одно­го носи­те­ля к дру­го­му, — отча­сти путем пре­вра­ще­ния соб­ст­вен­ных имен в офи­ци­аль­ные титу­лы (Цезарь, Пий), отча­сти путем пере­чис­ле­ния несколь­ких поко­ле­ний фик­тив­ных пред­ков. При импе­ра­то­рах дина­стии Фла­ви­ев имя «Импе­ра­тор Цезарь» заня­ло пер­вое место, а един­ст­вен­ным офи­ци­аль­ным ког­но­ме­ном был «Август». Тра­ян уста­но­вил пре­цедент при­ня­тия ког­но­ме­нов в честь сво­их побед; «Pius»^[44], пер­во­на­чаль­но соб­ст­вен­ный ког­но­мен Анто­ни­на, впо­след­ст­вии был при­нят как часть посто­ян­но­го титу­ло­ва­ния. Титул «Fe­lix»^[45] был добав­лен Ком­мо­дом. Титул «In­vic­tus»^[46] впер­вые появ­ля­ет­ся при Сеп­ти­мии Севе­ре. К середине III в. обыч­ная фор­ма выгляде­ла как «Im­pe­ra­tor Cae­sar (…) Pius Fe­lix In­vic­tus Augus­tus»^[47]. Титул «Sem­per Augus­tus»^[48] встре­ча­ет­ся в над­пи­си Клав­дия Гот­ско­го, и к кон­цу III в. титу­лу «Импе­ра­тор Цезарь» часто пред­ше­ст­ву­ет «do­mi­nus nos­ter»^[49], и все чаще при­бав­ля­ют­ся такие хва­леб­ные эпи­те­ты, как «pa­ci­fi­ca­tor or­bis»^[50], «res­ti­tu­tor or­bis»^[51] и т. д. Пере­чис­ле­ние про­ис­хож­де­ния от пред­ше­ст­ву­ю­щих импе­ра­то­ров начи­на­ет­ся с Тра­я­на, при­ем­но­го сына Нер­вы, и, в слу­чае импе­ра­то­ров из дина­стии Анто­ни­нов, осно­ва­но на фак­те усы­нов­ле­ния. Оно было про­дол­же­но — как полез­ная фик­ция — Сеп­ти­ми­ем Севе­ром и Кара­кал­лой. [Ср. с про­стым титу­лом «Im­pe­ra­tor Cae­sar di­vi fi­lius Augus­tus»^[52] мно­го­слов­ные титу­лы Кара­кал­лы (Wil­manns, 994): «Imp. Cae­sar (M. Aure­lius Se­ve­rus An­to­ni­nus) pius fe­lix Augus­tus Par­thi­cus ma­xi­mus, Bri­tan­ni­cus ma­xi­mus, Ger­ma­ni­cus ma­xi­mus… di­vi Sep­ti­mi Se­ve­ri… fi­lius di­vi M. An­to­ni­ni ne­pos di­vi An­to­ni­ni Pii pro­ne­pos di­vi Had­ria­ni ab­ne­pos di­vi Tra­jani et di­vi Ner­vae ad­ne­pos do­mi­nus nos­ter in­vic­tis­si­mus Augus­tus»^[53]]. В пере­чне долж­но­стей един­ст­вен­ным суще­ст­вен­ным изме­не­ни­ем было дати­ру­е­мое прав­ле­ни­ем Сеп­ти­мия Севе­ра важ­ное добав­ле­ние титу­ла «про­кон­сул», кото­рый вре­мя от вре­ме­ни встре­ча­ет­ся в над­пи­сях Тра­я­на, Адри­а­на и Мар­ка Авре­лия (Mom­msen, Staatsr. II. 736, прим.). Дио­кле­ти­ан пер­вым исполь­зо­вал его на моне­тах; этот титул под­чер­ки­вал экс­тра­ор­ди­нар­ный харак­тер импе­рия цеза­ря, в отли­чие от импе­рия орди­нар­ных маги­ст­ра­тов, а когда исполь­зо­вал­ся в Ита­лии — под­ра­зу­ме­вал, что этот импе­рий явля­ет­ся там выс­шим, как и в про­вин­ци­ях.

Выра­же­ния, употреб­ля­е­мые при обра­ще­нии к импе­ра­то­ру или в раз­го­во­ре с ним, еще с.491 быст­рее и даль­ше откло­ня­лись от рес­пуб­ли­кан­ской прак­ти­ки. Употреб­ле­ние сло­ва «do­mi­nus»^[54] в каче­стве обра­ще­ния, про­тив кото­ро­го воз­ра­жа­ли Август и Тибе­рий, быст­ро рас­про­стра­ня­лось во вре­ме­на Пли­ния Млад­ше­го. В офи­ци­аль­ных доку­мен­тах оно впер­вые встре­ча­ет­ся при Севе­ре, и Авре­ли­ан пря­мо санк­ци­о­ни­ро­вал его употреб­ле­ние (Mom­msen, Staatsr. II. 721, 722). Гре­че­ские авто­ры и гре­че­ские над­пи­си неред­ко назы­ва­ют импе­ра­то­ра βα­σιλεύς^[55] уже в нача­ле II в. Гре­ко-восточ­ное вос­пи­та­ние Уль­пи­а­на и, сто­ле­ти­ем поз­же, авто­ров «Жиз­не­опи­са­ний авгу­стов», при­внес­ло в латин­скую лите­ра­ту­ру такие эпи­те­ты, как «re­gia», «re­ga­le» (im­pe­rium)^[56] (Mom­msen, там же, 724, прим. 3). Вли­я­ние куль­та цеза­ря мож­но наблюдать уже в сло­ге вре­мен Анто­ни­нов. Тра­ян опи­сы­ва­ет­ся как «sac­ra­tis­si­mus prin­ceps»^[57] (Wilm. 693). Рескрип­ты Анто­ни­на Пия явля­ют­ся «cae­les­tes li­te­rae»^[58] (Wilm. 693). Несколь­ко поз­же встре­ча­ют­ся «in­dul­gen­tia sac­ra»^[59] (ср. Север Алек­сандр, C. I. L. V. 1837), «auc­to­ri­tas sac­ra»^[60] (Wilm. 100, 244 г. н. э.), «ap­pel­la­tio­nes sac­rae»^[61] (Wilm. 1220, 253 г. н. э.). Но лишь в прав­ле­ние Авре­ли­а­на импе­ра­то­ра ста­ли пря­мо и офи­ци­аль­но назы­вать «deus»^[62] («deus et do­mi­nus»^[63] на моне­тах: Eck­hel, VII. 482; Mom­msen, Staatsr. II. 720 и прим.).

Даже в цере­мо­ни­аль­ных и общих при­двор­ных меро­при­я­ти­ях импе­ра­то­ры уже по мень­шей мере в III в. очень близ­ко подо­шли к полу­во­сточ­но­му государ­ству вре­мен Кон­стан­ти­на. Если домо­хо­зяй­ства пер­вых импе­ра­то­ров отли­ча­лись от домо­хо­зяйств выдаю­щих­ся рим­ских ноби­лей глав­ным обра­зом более круп­ны­ми раз­ме­ра­ми и вели­ко­ле­пи­ем, и луч­шие импе­ра­то­ры в любом слу­чае избе­га­ли деталь­но про­ра­ботан­но­го цере­мо­ни­а­ла, окру­жав­ше­го восточ­ных монар­хов, то дво­ры Кара­кал­лы, Эла­га­ба­ла и даже Алек­сандра Севе­ра по сво­е­му харак­те­ру были истин­но восточ­ны­ми. Уже суще­ст­ву­ет мно­же­ство при­двор­ных слу­жа­щих, управ­ля­ю­щих, вино­чер­пи­ев, смот­ри­те­лей импе­ра­тор­ско­го гар­де­роба и т. д.; тща­тель­но обе­ре­га­ет­ся цар­ская спаль­ня с зана­ве­ся­ми и охра­ной, а под­дан­ные даже про­сти­ра­ют­ся на зем­ле перед сво­им цар­ст­вен­ным гос­по­ди­ном. (Эла­га­бал допус­кал, чтобы перед ним нача­ли «ado­ra­ri re­gum mo­re Per­sa­rum»^[64] [Vit. Sev. Alex. 18]. В каче­стве дока­за­тель­ства уме­рен­но­сти Алек­сандра Севе­ра упо­ми­на­ет­ся, что он поз­во­лил при­вет­ст­во­вать себя «qua­si unus e se­na­to­ri­bus pa­ten­te ve­lo ad­mis­sio­na­li­bus re­mo­tis»^[65] [там же, 4]. Он так­же огра­ни­чил рас­то­чи­тель­ность импе­ра­тор­ско­го окру­же­ния [там же, 41]; ср. в целом Fried­laen­der, I. гл. 11, и при­ло­же­ние, с. 177 сл.)

Одеж­ды и инсиг­нии импе­ра­то­ров двух пер­вых веков цели­ком име­ли рес­пуб­ли­кан­ское про­ис­хож­де­ние и ста­но­ви­лись отли­чи­тель­ны­ми лишь постоль­ку, посколь­ку при их исполь­зо­ва­нии импе­ра­тор был осво­бож­ден от огра­ни­че­ний, свя­зы­ваю­щих орди­нар­но­го маги­ст­ра­та, либо посколь­ку их исполь­зо­ва­ние было закреп­ле­но за ним одним. В 23 г. до н. э. Авгу­сту было пре­до­став­ле­но кон­суль­ское крес­ло и лик­то­ры. Веро­ят­но, тогда же ему было даро­ва­но пра­во носить тра­ди­ци­он­ную тогу маги­ст­ра­та, и до кон­ца II в. она была обыч­ной одеж­дой импе­ра­то­ра в Риме или Ита­лии. (Vit. Hadr. 22. В этом вопро­се, как и в дру­гих, Алек­сандр Север вер­нул­ся к обы­ча­ям преж­них вре­мен: Vit. Sev. Alex. 40). С дру­гой сто­ро­ны, три­ум­фаль­ное пла­тье, кото­рое Авгу­сту было доз­во­ле­но носить в Риме по осо­бым слу­ча­ям (Dio Cass. LIII. 26), ста­ло, вме­сте с празд­но­ва­ни­ем три­ум­фа, моно­по­ли­ей цеза­ря, и после­дую­щие импе­ра­то­ры обыч­но носи­ли его на государ­ст­вен­ных празд­ни­ках и играх в сто­ли­це. Доми­ци­ан наде­вал его, явля­ясь в сенат (Dio Cass. LXVII. 4). Пур­пур­ный палуда­мен­тум с само­го нача­ла при­над­ле­жал цеза­рю, в силу его исклю­чи­тель­ной и выс­шей воен­ной вла­сти; и этот «импе­ра­тор­ский пур­пур» в I в. был отли­чи­тель­ным при­зна­ком импе­ра­то­ров. В III в. его часто носи­ли, даже в Риме и Ита­лии, и его при­ня­тие было при­знан­ным сим­во­лом при­хо­да к вла­сти ново­го прин­цеп­са (He­ro­dian, II. 8; Eut­rop. 9, 26; Mom­msen, Staatsr. I. 349). Лав­ро­вый венок три­ум­фа­то­ра, воз­мож­но, с само­го нача­ла был закреп­лен толь­ко за цеза­рем, подоб­но три­ум­фаль­но­му пла­тью, и толь­ко цезарь имел пра­во носить в Риме и Ита­лии меч и кин­жал как сим­во­лы воен­ной вла­сти. Но лишь в кон­це III в. рим­ские цеза­ри ста­ли откры­то копи­ро­вать в одеж­де обы­чаи восточ­ных монар­хов. Луче­вая коро­на, изред­ка встре­чаю­ща­я­ся ранее, регу­ляр­но появ­ля­ет­ся на моне­тах после прав­ле­ния Эми­ли­а­на (249 г. н. э.). Соглас­но Вик­то­ру (Epit. 35), диа­де­му, име­ю­щую более чет­ко выра­жен­ный восточ­ный харак­тер, впер­вые надел Авре­ли­ан [Dia­de­ma]. Одна­ко Момм­зен (Staatsr. I. 345) откло­ня­ет это утвер­жде­ние: преж­девре­мен­ная попыт­ка вве­сти в употреб­ле­ние луче­вую коро­ну и диа­де­му при­пи­сы­ва­ет­ся Кали­гу­ле, это­му Эла­га­ба­лу пер­во­го века (Suet. Cal. 22). Гал­ли­ен пред­вос­хи­тил восточ­ную рос­кошь визан­тий­ских импе­ра­то­ров, появ­ля­ясь в Риме в вар­вар­ском блес­ке золота и дра­го­цен­ных кам­ней (Vit. Gall. 16, «gem­ma­tis fi­bu­lis aureis­que, tu­ni­cam aura­tam, ca­li­gas gem­meas»^[66]), и почти то же сооб­ща­ет­ся об Авре­ли­ане (Vic­tor, Epit. 35). Одна­ко Евтро­пий (IX. 26) при­пи­сы­ва­ет введе­ние этих нерес­пуб­ли­кан­ских и нерим­ских нов­шеств Дио­кле­ти­а­ну: «Or­na­men­ta gem­ma­rum ves­ti­bus, cal­cea­men­ti­que in­di­dit, nam pri­us im­pe­rii in­sig­ne in chla­my­de pur­pu­rea tan­tum erat»^[67].